5

Через день нас Муса к себе позвал. Учителя, Ивана Никитича и меня.

Он только что со святой могилы вернулся, рассказать наверно, хотел, похвастаться. Правда, на обратном пути его ветер пробрал, Муса заболел, чем, конечно, испортил себе впечатление от поездки. С ветром лучше не шутить.

Хотя Муса был болен, выглядел хорошо, святые места ему на пользу пошли. Про детей своих перестал шутить. Значит, надежда в человеке загорелась.

Марьям, его супруга, тоже повеселела. Даже рассмеялась один раз. А что? Глядишь, их молитвы и дойдут куда надо. Они еще люди нестарые; может, еще покачают колыбель.

Муса, взволнованный, сидел, прислонившись к стене. Расспросил, какие тут события творились в его отсутствие.

История с водой и трактором его возмутила.

— Может, — говорил он, вытирая тряпкой горящий лоб, — эта вода действительно отравленная, но нельзя ее у людей прямо из кармана вырывать!

— Ну уж прямо — отравленная, — усмехался Иван Никитич. — Это Председатель у нас — отравленный. От него отрава и идет. А вы его еще облизываете…

— Нет, Никитич, — возражал Муса. — Это все не Председатель, а Участковый виноват. Такой он ненасытный к материальному благополучию. С моим двоюродным братом в одном классе учился, к моему деде домой ходил, его как гостя там все обнимали-кормили… а ему все мало. Если у человека сердце волка, его на трон начальника сажать нельзя.

— Да брось ты — сердце волка! — качал головой Иван Никитич. — Сердце овцы у него, я же его знаю. Волком и не пахнет. Обычный местный парень… Ну да, держится за свои погоны, хитрует. Тут ему еще жена, наверно, в уши свои претензии шепчет…

— Да, Ханифа — это, конечно, его главнокомандующий, — согласился Муса. — Что говорить… Жена — пила на всю жизнь!

— Ну уж, кому бы жаловаться, — улыбался Иван Никитич. — Твоя-то Марьям — кусок золота.

Марьям, которая как раз ставила чашки, улыбнулась.

— Да… — Муса снова вытер испарину. — За водой она вечером идти хочет. Когда стемнеет. Воды у нас совсем мало. К бывшей библиотеке, где Председатель себе запасные баки сделал. Оттуда, слышал, вечером люди воду тайком носят.

— Это опасно, Муса-акя, — сказал Учитель. — У меня ведро воды осталось, поделиться могу.

Мы тоже сказали, что хоть каплю, а пополам разделим.

— Да я сам бы сходил, только не могу… — отказывался Муса. — Встану — земля под ногой сразу кружиться начинает, как на глобусе.

— Два раза схожу, Председатель нищим не станет, — снова улыбнулась Марьям.

— Ну уж, нищим, — сощурился Иван Никитич. — Да на этого куркуля хоть сам Али Баба и его сорок разбойников напади — а нищим не сделают! Все разворовал, развалил, и еще дань собирает…

Муса покачал головой:

— Эх, Никитич… Горький у тебя язык. Всю жизнь здесь с нами живешь, а наших простых вещей не понимаешь! Начальник — он от Бога. Если начальник плохой, значит, бог о тебе помнит, тебя из космоса наблюдает, испытать хочет…

Иван Никитич только усмехнулся, а Муса, с разговора о Боге и начальнике перешел на свое путешествие и разные красочные впечатления. Рассказывал он возбужденно, его длинные пальцы так и мелькали в воздухе.

Святой, к которому ходили Муса и Марьям, похоронен в горе; там — колодец. Не прямой, а с какими-то извилинами. Бросаешь ведро в колодец, оно там по разным извилинам грохочет, пока до воды не доберется. Ведро воду наберет… Потом медленно-медленно ведро снова по этим извилинам поднимаешь, и молитву про себя читать надо. Потому что ведро под разным наклоном оказывается, а вода к нему не приклеена — понятно, выливается. Вот так вытягиваешь ведро, смотришь в него; люди вокруг толпятся, тоже туда от любопытства смотрят. И насколько ты хороший человек, настолько ведро полное. И эту воду выпить надо.

— И насколько у тебя полное было, Муса? — спросил Никитич.

— Не хочу хвастаться, друзья… И у меня, и у Марьям-хон — почти полное ведро вышло, еле выпили!

Мы засмеялись.

— Ну, это я тебе и без всякого ведра мог сказать, — похлопал Мусу по плечу Иван Никитич, — что ты хороший парень… только в Председателя очень влюблен.

Снова смех.

— А у одного парня там, я видел… — рассказывал Муса. — Такой, зажиточный парень, ботинки качественные, перстень солидный… Так у него почти пустое ведро вернулось. Две-три несерьезные капельки на дне болтаются… Он от стыда сразу убежал, бедняга.

— Да, — посмеивался Никитич. — А у нашего Председателя и ведра бы назад не вернулось. Или ведро бы пришло, а в нем гадость какая-нибудь сидит: «Привет, Председатель!».

— Царевна-лягушка, — смеялся я.

— Какая царевна! — возмутился Муса. — Говорю вам, что святое место. Там эта святость так чувствуется, кажется — прямо из воздуха ее вынимать можно. И люди, которые там за могилой смотрят и приходящих приветствуют, — святые люди… Один из них, кстати, так на вас, Учитель, похож — у меня чуть тюбетейка не свалилась! Смотрю, думаю: вы — не вы? Марьям-хон тоже очень удивилась, говорит: может, у нашего Учителя здесь брат-близнец работает, а мы не знали, он бы нам помощь оказал, покровительство…

И посмотрел на Учителя.

Нет, у него нет близнецов.

— Что ж, — заметил я, — науке и газетам такие вещи известны. Называется «раздвоение личности». Например, одна моя личность сейчас здесь с вами беседы ведет, а вторая — где-нибудь в столице сосиску ест.

— А еще, — продолжал Муса, не заинтересовавшись разговором о двойниках и сосиске, — нам бесплатно дали духовные книги… Марьям! Марьям-хон!

Марьям разложила перед нами книжки.

Они были тонкие, какого-то простоватого вида. Я рассеяно пролистал парочку. Кое-где — шрифт арабский. И зачем людям столько алфавитов?

Да, пищей для ума от этих книжек не пахнет.

— Это все про святых суфийских, — говорил Муса. — Один, кстати, тут у нас бывал, тот самый…

— Странная книжка, — сказал я. — Название необычное. «История ада».

— Как? — переспросил Муса.

— «История ада». И автора нет.

— Я не заметил ее, — сказал Муса.

— Она в другую вложена была… И обложка самая обычная, ничего потустороннего не нарисовано.

— Может, это тот самый суфий, который там похоронен, написал? Много страниц?

— Всего десять.

Я посмотрел на Учителя. Он снова был где-то в своих отдаленных мыслях, словно оставил это улыбающееся тело вместо себя.

Не помню, кто предложил прочесть эту книжку. Может, Муса. Может, Иван Никитич, который интересовался историей и читал разные книги про русских царей, их победы и любовниц.

Читать вслух пришлось мне.

Там было много богословских изречений, которые я пропускаю.

А суть у книжки такая, что у ада тоже есть, оказывается, своя история. И развивалась она одновременно с историей человечества и прогрессом техники.

Говорилось, что история ада — это как бы подкладка человеческой истории.

Потому что самого ада как специального места для грешников, оказывается, нет. Все это давно делается на Земле.

— Это как же… — пробормотал Муса и начал тереть глаза.

Иван Никитич, почувствовав подкоп под авторитеты, хитро прищурился.

Я продолжил чтение.

История ада, говорилось в книжке, имеет три части: прошлое, настоящее и будущее. Как и история людей.

Прошлое и настоящее — это Огненный ад.

Он возник с низвержением Адама и его супруги из рая, после чего Адам стал добывать огонь. Первый огонь был чистым, чистым был очаг, чистым пламя свечи. В этом огне горел только воздух.

Но уже при правнуках Адама пламя не было чистым. В нем незримо горели души умерших, искупая совершенные при жизни проступки. Свеча, пожар, печь горшечника или хлебопека — все эти полезные для человечества вещи стали одновременно полезными орудиями ада. Звуки огня — хруст, гудение и прочее — суть жалобы этих душ, терпящих страдание и убыток.

По мере того как росло число людей на Земле и совершенствовались орудия сжигания, разрастался и ад, поскольку для возрастающего числа грешников уже были тесны пламя масляной лампы или огонь в горне сельского кузнеца. Добыча и использование нефти открыли новую эру в истории ада. Каждый автомобиль успевает за день поджарить до двух тысяч грешных душ, скоростные автомобили — и того больше.

Оглянитесь вокруг себя, призывала книжка, и вы увидите, вы услышите… Вот горит электрическая лампа — кто там стонет на ее спирали? Вот проехал, вскрикнув, автобус… Зажглась, вздохнув, газовая горелка… История ада, его настоящее, совершается на наших глазах.

Но запасы горючего на Земле не вечны. Будущее — за Безводным адом. Некоторые называют его Сухим адом. Ибо в прошлом и настоящем воздушные тела грешников, намучавшись на огне, спешат погрузиться в пресную воду, дабы утешиться. Соленая вода, из-за их греховности, их не утешает. По мере того, как на планете будет оставаться все меньше пресной воды, все больше грешных душ будет обречено на Сухой ад.

— И так — до Судного дня, — дочитал я и закрыл книжку.

— М-да… — сказал Иван Никитич. — Экология какая-то.

Мы посмотрели на горящую на столе керосиновую лампу и поежились…

— А «Истории рая» там, в книжках, нет? — спросил Никитич.

«Истории рая» не оказалось.

— Наверно, современный автор писал, — предположил я. — Двигатели знает.

— Мне отец, — сказал Муса, — говорил, что ад под землей находится, а вход в него — под нашей Баней. И я отцу своему верю.

— А мне понравилось, — усмехнулся Иван Никитич, — как автор про «безводный ад» изложил. Все как у нас. Очень жизненно нарисовано. Как считаешь, Ариф?

Учитель сидел с каким-то удивительно мрачным лицом.

— Я… — вздохнул. — Я жалею…. Человека, который эту книгу писал, жалею. Что он испытал — он ведь в свою душу заглянул! И расхохотался. На целую книжку. Это — святой хохот, но… Не стоило такую специальную книгу писать. Не так все. Не так. Про добро и зло не написал — почему? Это же… главное! И еще — чудо. Зло побеждает добро, потому что зло сильнее, умнее, красивее добра, но происходит чудо, и зло оказывается в убытке. Чуда этот писатель не чувствует, одну только технику. Техника ему все загородила… Напрасная книга!

Говоря эти путаные слова, Учитель поднялся, быстро попрощался и, пожелав Мусе выздоровления, ушел.

— Да… — сказал я. — Так про алфавит его и не спросили.

Посидев еще немного, разошлись. Часам к восьми Мусе стало хуже. Стал бредить, кричать, что его тело сжигают, и просить пить. Пить. Пить!

Пить!!!

Марьям взяла ведра и, стараясь не греметь, пошла в сторону бывшей библиотеки.