Глава 41

Возвращаясь домой от старшей дочки, Павел Серафимович пошел по узкому переулку. Он издалека узнал Михаила, который шагал навстречу. В другой раз сын свернул бы куда-нибудь, как делал это всегда, чтобы не встретиться с отцом, но сейчас ему некуда было деться. Павел Серафимович поравнялся с сыном, вежливо поздоровался.

– Добрый вечер, Михаил!

– Добрый! – буркнул тот в ответ, но дальше не прошел, остановился.

– Как ты?

– Хорошо. А вы? – спросил, не поднимая головы.

– Зашел бы, узнал.

– Нет времени.

– Говорят люди, на задних лапках ходишь перед руководством?

– Не ваше дело! – огрызнулся.

– Ну хорошо, это твое дело. А как там детишки?

– Тоже хорошо, – мрачно отозвался Михаил.

– Мы с матерью уже соскучились по ним. Мать сколько раз приходила, чтобы увидеть внуков, приносила гостинцы, так твоя жена не пустила ее на порог.

– Не надо нам от вас ничего! – отрубил Михаил.

Больно резанули эти слова по самому сердцу, но Павел Серафимович молча проглотил обиду.

– Они же наши внуки, родная кровь, – спокойно заметил отец. – Семья Черножуковых всегда было дружной.

– Прошли те времена.

– Так ты, как я понимаю, отрекся от своих родителей? – Отец поставил вопрос ребром.

– Зачем такие громкие слова? Отрекся, не отрекся. Я – комсомолец, строю новую светлую социалистическую жизнь, а такие, как вы, мешают, тянут назад.

– И чем же, Михаил, я тяну назад?

– Тем, что трясешься над своим богатством! Вцепился в землю руками и ногами и не видишь, что уже все впереди, а ты остался где-то позади.

– Кто впереди?

– Коммунисты, комсомольцы, колхозы в конце концов!

– В вашем колхозе, который впереди, земля сорняками поросла, скотина ревет голодная, лошади тощие, как клячи, детей кнутами порют, и нет у вас хозяина, нет!

– Все будет, но не сразу.

– Возможно, – согласился отец.

– Поймите, – сказал Михаил, глядя куда-то на огороды, – лучше уже сейчас вступить в колхоз и все добровольно отдать.

– Я и так все отдал, заплатив налоги.

– Неужели? – спросил Михаил с напускным удивлением. – Я же знаю, у вас всегда есть большие запасы.

– Были когда-то.

– Все равно у вас все отберут.

– Уже нечего брать, – сказал отец. – Так что передать матери? Ты проведаешь ее?

– Я не приду, – заметно смутившись, ответил Михаил.

– Плохие мы с матерью стали, – насмешливо произнес отец. – Брезгуешь нами, кулаками?

– Ты сам ответил на свой вопрос, – сказал Михаил. Поправив фуражку, он быстро ушел.

Будто кипятком обдали Павла Серафимовича, даже сердце похолодело от обиды. Потихоньку поплелся домой. Дойдя до усадьбы, свернул в сторону, пошел к озеру. Грузом лег на сердце разговор с сыном. Как о нем рассказать жене? Слышал не раз, как плачет по ночам в подушку. Оно и понятно: мать! Родила в муках, выкормила грудью, выпестовала, вырастила, а он теперь волком смотрит на нее. Осунулась она от волнений и печали, жалко ее. Даже представить невозможно, как ей больно за сына. И не рассказать о встрече с ним нельзя, а сказать – еще больше разбередить рану.

Павел Серафимович долго сидел на берегу озера. Остывали мысли. Уже висела луна в синем вечернем небе, залив светом все вокруг, а мужская фигура оставалась неподвижной. Даже лунный звездный вечер не мог избавить мужчину от тяжелых раздумий. Железная тоска все еще давила на сердце. Он взял камешек, швырнул в озеро. Раскрылся веер янтарных водяных блесток. Если бы так можно было тоску рассыпать по воде, чтобы она разошлась кругами, развеялась!

Бросив последний взгляд на блестящую поверхность, Павел Серафимович пошел домой. Какое-то внутреннее чутье ему подсказало, что приближается что-то серое, неизвестное, ужасное. Еще нельзя было четко разглядеть черты этого кошмара, но было ясно, что он потерял еще одного дорогого человека.