– Сколько банок тушенки осталось? – спросила мама. – Одна, – вздохнула Татьяна. – Не может быть. – Мама, мы едим тушенку каждый вечер. – Но этого не может быть, – повторила мама. – Всего несколько дней назад у нас было десять. – Да, дней девять назад. На следующий день мама снова подступила к Татьяне: – А мука? Мука у нас есть? – Да, с килограмм. Я пеку блинчики на ужин. – Теперь это называется «блинчики»? – фыркнула Даша. – Мука с водой! – Так оно и есть. Александр называет их «галетами». – Неужели не можешь испечь хлеб вместо идиотских блинчиков? – потребовала мать. – Хлеб? Но из чего? Ни молока, ни дрожжей, ни масла. И уж, конечно, ни одного яйца. – Смешай муку с водой. Сухого молока не осталось? – Три столовые ложки. – Положи в тесто и добавь сахара. – Как скажешь, мама. Татьяна испекла на ужин лепешки с последним молоком и сахаром. К ним полагалась оставшаяся банка тушенки. Было тридцать первое октября. – Что они кладут в этот хлеб? – возмутилась Татьяна, отламывая кусочек черной корки и заглядывая внутрь. – Что это? Они дотянули до начала ноября. Бабушка лежала на диване. Марина и мама уже ушли. Татьяна рассуждала, пытаясь растянуть свою порцию. Идти в больницу не хотелось. Даша безразлично пожала плечами: – Кто знает? И какая разница? Он вкусный? – Омерзительный. – Все равно ешь. Или ждешь, что дадут белого хлеба? Татьяна вынула что-то из мякиша, повертела и положила в рот. – Даша, Господи, знаешь, что это? – Плевать! – Опилки. Даша на мгновение прекратила жевать. – Опилки? – Да, а вот это… – Она показала на коричневое волоконце, тоже оказавшееся на виду. – Это картон. Мы едим бумагу. Триста граммов в день, и нам дают бумагу! Прикончив последние крошки и жадно глядя на кусок, оставшийся у сестры, Даша назидательно заметила: – Повезло, что хотя бы есть это. Может, открыть банку помидоров? – Нет. И без того только две осталось. Кроме того, мамы и Марины нет дома. Когда соберутся все, тогда и откроем. Ты же знаешь, стоит начать, и мы съедим все. – Это мысль. – Нельзя. Это на ужин. – И что это за ужин такой – томаты? – Если бы ты не съела свой картон за завтраком, осталось бы и на ужин. – Ничего не могу с собой поделать. – Знаю, – вздохнула Татьяна, жуя остаток хлеба с закрытыми глазами. – Слушай, не хочешь сухарика? У меня есть немного. По три каждой. – Еще бы! Девушки дружно взглянули на спящую бабушку. Они съели по семь. В мешочке осталась пригоршня обломков и крошки. – Таня, у тебя месячные есть? – Что? – Месячные приходят? – с беспокойством повторила Даша. И Татьяна с таким же беспокойством ответила: – Нет. А почему ты спрашиваешь? – У меня тоже нет. Даша тихо охнула. Сестры тяжело дышали. – Ты тревожишься, Даша? – неохотно спросила наконец Татьяна. Даша покачала головой: – Нет, я не потому. Мы с Александром… – Она быстро взглянула на Татьяну. – Ладно, не важно. Мне не нравится, что они так внезапно прекратились. – Не волнуйся, – утешила Татьяна, немного успокаиваясь и в то же время жалея сестру, – все наладится, когда мы снова начнем есть как следует. Татьяна отвернулась. – Таня, – вдруг прошептала Даша, – ты чувствуешь? Словно твое тело медленно отмирает по частям? – Она глухо зарыдала. – Отмирает, Таня… Татьяна прижала сестру к себе. – Родная, мое сердце все еще бьется. И не хочет отмирать. И твое тоже. Девушки молчали. В комнате было так холодно, что пар шел изо рта. – Я хочу, чтобы тот сосущий голод вернулся! – неожиданно выпалила Даша. – Помнишь, в прошлом месяце нам все время хотелось есть? – Помню. – Но больше ты его не ощущаешь, верно? – Нет, – пробормотала Татьяна. – Я хочу, чтобы он вернулся. – Обязательно вернется. Когда мы начнем есть. Вечером Татьяна вернулась домой с кастрюлькой прозрачного бульона, который давали на обед в больнице. В нем плавала одна картофелина. – Это куриный бульон, – сообщила она, – с окороком. – Где тут курица и где окорок? – удивилась мама, заглядывая в кастрюльку. – Хорошо, что удалось хоть это достать. – Да, Танечка, конечно. Налей нам, – попросила мама. На вкус это ничем не отличалось от горячей воды с картофелем. Ни соли, ни капли масла. Татьяна разделила его на пять порций, потому что Александра опять не было. – Надеюсь, Саша скоро вернется и принесет еды. Хорошо еще, что офицеров пока кормят! – вырвалось у Даши. Татьяна тоже надеялась, что Александр скоро вернется. Хотя бы раз увидеть его! – Взгляните на нас, – упрекнула мама. – Мы с самого обеда ждали ужина. Но кто-то должен тушить пожары, убирать стекло, ухаживать за ранеными. А мы только о еде и думаем. – Именно этого и хотят немцы, – подхватила Татьяна. – Стараются, чтобы мы ушли из города, и мы готовы это сделать за жалкую картофелину! – Я никуда не пойду. Мне нужно сшить еще пять комплектов. Вручную! Она злобно уставилась на бабушку, которая молча жевала хлеб. – И мы никуда не пойдем, – сказала Татьяна. – Будем работать и выживать. Но не покинем наш Ленинград. И никто не покинет. Остальные никак не отреагировали. Когда начался налет, все спустились в убежище, даже Татьяна, которая споткнулась о мертвую женщину, сидевшую у стены. Никто не позаботился ее унести. Татьяна опустилась рядом, пережидая дурноту.6