4. Я знаю о тебе все

Феликс очень изменился. Словно мы не виделись много-много лет. Стал массивнее, шире в плечах, даже как будто выше. На нем была черно-красная футболка с надписью Hayabusa и легкая куртка на молнии. Волосы лежали в небрежном беспорядке, как будто он только что снял мотоциклетный шлем или сушил их, гоняя на машине с открытым верхом. Короче, он выглядел отлично. Так что я даже пожалела, что не успела пригладить свои собственные волосы в холле перед зеркалом.

– А ты не очень-то пунктуальна, – заметил Феликс.

Я разглядывала его лицо, на котором теперь не было никакой бороды. И правда изменился до неузнаваемости. Загорелая кожа, высокий лоб, колкие карие глаза – под стать ироничной улыбке… «Надо было не только пригладить в холле волосы, но и подкрасить губы», – подумала я, испытывая при этом странное раздражение.

– А ты не очень-то сообразителен.

– То есть? – прищурился он.

– То есть можно было догадаться написать свой номер телефона на той бумажке!

– Не вижу в этом необходимости, – бросил он и, придерживая меня за локоть, повел подальше от барной стойки.

– Я обнаружила ее только на вокзале! – возмутилась я, едва за ним поспевая. – Сегодня собиралась вернуться домой. Почти залезла в вагон, и тут вдруг… Бросила без объяснений подруг, которые так и не поняли, что на меня нашло, поезд уехал без меня! Неужели нельзя было найти более цивилизованный способ для такого рода информации?

– Нельзя, – подтвердил он, и мне стало ясно, что никакого другого ответа на мой вопрос не последует.

Мы уселись друг напротив друга в дальнем углу зала, отрезанном от посторонних глаз искусственным деревом. Я нервничала и не знала, куда деть руки. А Феликс был совершенно спокоен, как будто съел целый пузырек успокоительного. Он откинулся на спинку стула, сунул руки в карманы и смотрел на меня так, словно забыл, зачем позвал меня сюда.

Я заметила, что пепельница пуста и на столе нет ни единого стакана. Феликс – настоящий Феликс – выкурил бы за час четверть пачки и накачался пивом. А этот… Впрочем, я уже начала привыкать к ошеломляющим несоответствиям между его старой и новой версиями. Если бы на того Феликса, которого знала я, надели пристойную одежду, научили смотреть в самую душу и держать спину так, как будто ему принадлежала вся эта гостиница и весь мир в придачу, – вот тогда бы вышло что-то очень похожее на того человека, который сейчас сидел напротив. Впрочем, сути это не меняло: он как был бессовестным ублюдком, так им и остался. Если тот Феликс позволил себе бросить мать, то этот Феликс совершенно спокойно продолжал держать ее в неведении относительно того факта, что он жив, здоров и, судя по всему, вполне доволен жизнью.

У меня внутри клокотало целое море вопросов, но я не знала, с чего начать. Он тоже молчал и разглядывал меня, как будто видел впервые в жизни. Я набрала воздуха в легкие и сделала выпад:

– Так зачем ты предложил встретиться? Кажется, в машине мы все хорошо прояснили – слишком хорошо, чтобы хотелось встретиться вновь.

Я не без удовольствия посмотрела на его переносицу, на которой виднелась заметная ссадина и следы вчерашнего отека.

– Разве? – сказал Феликс. – А мне показалось, что там появилось больше вопросов, чем ответов.

Его аристократическое спокойствие стало действовать мне на нервы. Как он смеет вести себя, как невинный барашек на альпийской лужайке, пока его мать все эти месяцы чуть не…

– Да неужели? – кашлянула я. – И какие такие вопросы тебя беспокоят? Сколько ночей не спала твоя мать? Или сколько слез она пролила? Или…

– Слушай…

Его поза, взгляд, голос вдруг моментально изменились, он стремительно перегнулся ко мне через стол и сжал мои плечи. И это прикосновение вряд ли можно было назвать деликатным.

– У меня одно-единственное оправдание, и тебе придется им удовлетвориться.

– Ах, даже так? – презрительно хмыкнула я.

Но напряжение на его лице моментально убедило меня в том, что он не солжет, что все, что он сейчас скажет – правда.

– Я ничего не знаю… ничего не помню о том человеке, который был… Которым я был, – ответил он, тщательно подбирая слова.

Я окаменела. Руки Феликса соскользнули с моих плеч. Он снова откинулся на спинку стула, как шахматист, сделавший свой ход и теперь ждущий хода от противника.

– Ты имеешь в виду, что потерял память? Что-то типа амнезии? Серьезно?

Он кивнул, пристально изучая мою реакцию.

До этого момента, ослепленная злостью и отвращением, я просто не могла додуматься до такого простого объяснения. Да, это похоже на сюжетный поворот какого-то третьесортного мексиканского сериала, но это все объясняет! И его отчужденность, когда он впервые увидел меня, и тот факт, что он захотел увидеть меня снова и все прояснить. Однако…

– Хорошо, – сказала я. – Только вот одна неувязочка есть. Когда там в машине я узнала тебя и начала говорить о твоей матери – ты не захотел слушать! Сказал, что я ошиблась! Я уверена, что человек, потерявший память, не стал бы ничего отрицать и отнесся бы с большей радостью к найденному родственнику. Разве нет?!

Я правда не понимала. Если бы не моя настойчивость и его шрам на затылке – он бы просто подбросил меня до госпиталя и укатил прочь?

Феликс заговорил, и мне снова показалось, что он искренен. Удивительные метаморфозы, учитывая, что всего десять минут назад я была готова выцарапать ему глаза.

– Я был просто не готов к такой встрече.

– И собирался позволить мне уйти, чтобы больше никогда и ничего не узнать о твоей семье?

– В ту минуту да. Но потом, несомненно, пожалел бы об этом.

Во мне робко шевельнулась надежда. Я пыталась контролировать свой голос, но он задрожал, как старый велосипед на разбитой дороге:

– Значит ли это, что ты вернешься?

– Нет. Это исключено.

– Но Анна! Твоя мать! Она должна знать, что ты жив!

Он внутренне напрягся, как будто мысль о том, чтобы явиться домой, вызывала в нем сильнейший протест.

– Подумай сама, много ли утешения будет в том, что ее сын жив, но ничего не знает о ней? То, что сейчас связывает меня с ней, биологическая оболочка. Я не помню ничего из того, что обычно объединяет мать и сына или вообще близких людей. Нет ни любви, ни общих воспоминаний, никакого внутреннего трепета – ничего. Никакого остова, на который можно было бы нарастить ее уверенность в том, что ее сын действительно жив. Ты понимаешь?

Он сосредоточенно посмотрел на меня, как будто говорил на чужом ему языке и не был уверен, что смысл его слов доходит до меня. Мое ошарашенное лицо, должно быть, намекало именно на непонимание, хотя на самом деле я поразилась тому, насколько точно и ясно он выражает свои чувства. Нет, это невозможно! Я верю, что за год можно научиться драться, пристойно одеваться и даже оказывать первую помощь шагающим под колеса психопаткам, но разве возможно научиться так излагать свои мысли?

– Я понимаю тебя, – закивала я. – Ты хочешь знать, будет ли ей достаточно внешней оболочки, чтобы признать в тебе сына? Потому что внутри ты теперь… совсем другой.

– Можно и так сказать.

– Конечно, этого будет достаточно! И она приложит все усилия, чтобы помочь тебе все вспомнить! Как и я.

– Помочь вспомнить? О нет, спасибо. В этом нет необходимости.

Я запнулась.

– То есть… подожди. Ты не хочешь ничего вспоминать? Ничего не хочешь знать обо всех тех людях, которые любили тебя, и поддерживали, и…

– Именно.

– Но…

– Послушай, – он снова уставился на меня, – кажется, я должен пояснить. Мне жаль, что вы потеряли Феликса, или как там его звали. Мне жаль эту женщину, его мать, и все такое, но я – уже не он. Возможно, большинство потерявших память находятся в полнейшей дезориентации по поводу того, кто они есть. Но что касается меня, – я после этой… амнезии в полной мере ощущаю свое эго, в полной мере осознаю, что нынешний я – уже другая, совсем другая личность. И мне нет дела до моей прошлой жизни, до жизни того человека, Феликса. Мне нет дела до него и проблем, которые он после себя оставил.

Я съежилась в комок. Меня снова накрыло ощущение, что это двойник Феликса, который выглядит как он, имеет тот же тембр голоса и цвет глаз, но на самом деле это кто-то другой. И этот кто-то сейчас не в самом радужном настроении.

– Если ты не собираешься возвращаться, то зачем ты вообще позвал меня сюда? Зачем все это?

– Решил, что ты заслуживаешь знать немного больше, чем все остальные.

– Мне нужно выпить, – прошептала я. – Что-то в горле пересохло.

– Например? – беззаботно спросил Феликс, словно секунду назад мы обсуждали погоду или ранний прилет скворцов.

– Виски, – ледяным голосом сказала я.

– Виски, – повторил он подошедшей официантке. И тут же добавил, кивнув в мою сторону:

– И сок ребенку.

Официантка достала блокнотик и улыбнулась Феликсу самой игривой улыбкой из своего арсенала.