ГЛАВА 6

Эстер слышала, что ребенок — плод незаконной любви, бывает больше похож на отца, чем зачатый в браке. Это было совершенно справедливо в отношении Джосса, причем сходство наблюдалось скорее не во внешности, а в характере. Джосс был дружелюбным, спокойным, в отца упорным и целеустремленным. Было вполне вероятно, что Джосс пойдет по стопам отца и тоже станет ювелиром. Эстер старалась всячески способствовать этому, приучая сына с малолетства к ювелирной мастерской.

Джон, которого обстоятельства заставляли открывать мастерскую раньше, чем он намеревался, не сумел застраховать те заказы, которые ему хотелось бы использовать на первых порах. У него было огромное количество конкурентов— рабочих, открывших свое дело давно. И мастера с именем часто не хотели рисковать и давать заказы новичкам. Единственное, на что Джон очень надеялся — это на слухи, которые уже распространились о нем в среде ювелиров. Мастер Бартон, по сути его первый настоящий хозяин, был человеком щедрым и добродушным. Он не чинил Джону препятствия, когда тот решил покинуть его мастерскую и начать работать самостоятельно. Более того, Бартон постоянно давал Джону заказы на изготовление мелкого столового серебра, тогда как многие заказчики бессовестно обманывали Джона. Были времена, когда Бэйтменам просто нечего было бы есть, если бы не ножи, ложки и вилки, изготовленные для Бартона. Были и другие времена, когда у Джона не было даже и этой работы.

В такие моменты он становился молчаливым и хмурым, грустил по вечерам. Джон даже худел от расстройства.

Эстер всегда хотелось, чтобы мастер Бартон давал мужу и другие, более сложные заказы, где он смог бы применить все свои навыки, хотя и понимала, что мастер всегда будет придерживать самые выгодные контракты для своих рабочих.

— Не волнуйся, все будет хорошо, все устроится, — подбадривала Джона Эстер, сидя рядом с ним в мастерской и полируя небольшой заварной чайник.

В течение первой недели их жизни на новом месте Эстер приучила себя каждый день проводить какое-то время в мастерской рядом с Джоном. Там она научилась полировать ювелирные изделия, выкраивая для этого часы, когда Джосс спал после обеда. Джон показывал ей, как с помощью специального состава, жидкости и куска мягкой замши полировать изделия до зеркального блеска. Эстер очень нравилась эта работа. Ее руки придавали сияние и красоту обычным, казалось бы, вещам, превращая их в настоящие произведения искусства.

Эстер настолько привыкла к мастерской, что и не собиралась бросать свои занятия, даже когда Джосс перестал спать днем. Она смастерила некое подобие детской упряжки из мягких широких лент, и на время своей работы привязывала один длинный свободней конец этой «упряжки» к ножке стола, а другой конец обвязывала вокруг пояса Джосса. Таким образом, он был все время у нее на глазах, а чтобы не болтался под ногами Джона, Эстер давала ему играть какими-нибудь безопасными инструментами.

День за днем Эстер все больше и больше нравилось работать с серебром. Ее изумляла и поражала удивительная послушность этого металла, который становился мягким и податливым уже при незначительном повышении температуры, и Эстер каждый раз с волнением и каким-то детским радостным восторгом наблюдала, как под молотком обычный белый лист приобретает красивую форму и изящные очертания.

В те периоды, когда у них совсем не было заказов, Джон учил Эстер основам, а потом и тонкостям ремесла, и каждый раз чрезвычайно удивлялся ее способностям и успехам.

Как известно, для того, чтобы быть хорошим ювелиром, недостаточно быть просто умным, энергичным, чувствовать искусство. Нужно обладать особым чутьем, даже «сочувствием» к драгоценным металлам, и Джон не мог не признать, что Эстер обладает таким чутьем. Постепенно он стал обучать ее разным навыкам и приемам ремесла, что приобретало большое значение и для Эстер, и для Джона. Она действительно становилась его первой помощницей в мастерской, и Джон не сомневался, что вскоре талант Эстер расцветет и раскроется в полную силу. И когда наступала минута отчаяния, и он думал о том, чтобы закрыть мастерскую и заняться чем угодно, но только не ювелирным ремеслом, жадный интерес Эстер ко всему, что происходило на его рабочем месте, удерживал Джона от такого безумного поступка.

Джону пришлось отчаянно сражаться за свое место на рынке ювелирных товаров целый год, пока он, наконец, не получил первый исключительно важный заказ, причем от совершенно неожиданного клиента.

В их мастерскую пришел мастер Фелайн, когда-то уволивший Джона по указке Харвуда, получив от него «черный список» с фамилией Бэйтмена.

Фелайн был невысокого роста человек с тонкими чертами лица, которое сохранило какое-то бесцветное, неприятное выражение. Эстер впустила его, и ей показалось, что она догадывается о цели визита этого человека.

— Ну вот, Бэйтмен, — сказал Фелайн с легким раздражением в голосе, будто ему очень не хотелось приходить к Джону, — я помню, ты хорошо работал у меня в мастерской когда-то, правда, совсем недолго… Ну да ладно. Кто старое помянет — тому глаз вон, так? Я, знаешь ли, сейчас просто тону в работе. Не возьмешь часть на себя?

— Возьму, конечно.

— Вот и хорошо. Четыре подсвечника, пару серебряных канделябров. Пойдем сейчас ко мне. Я дам тебе эскизы, и, если можно, сделай эту работу как можно быстрее. Цену обговорим по ходу работы.

Как только этот заказ был выполнен, за ним сразу последовал второй, за ним третий, и так далее. К огромной радости Джона работа требовалась тонкая, с использованием всех имеющихся у него навыков.

Эстер наконец-то смогла увидеть все этапы изготовления того или иного предмета и не только видеть, но и принимать участие в процессе, помогая Джону отливать мелкие детали: крышки, носики чайников, ручки или подставки.

Вскоре поток таких же заказов увеличился. Джон говорил по этому поводу:

— Я думаю, что там, где мое имя не упоминал Бартон, теперь упоминает Фелайн. Например, в одном из кафе, где традиционно собираются ювелиры. Он вполне мог обронить словечко-другое о хорошем рабочем-ювелире. Похоже, если я буду добросовестно и качественно выполнять ту работу, что мне дают, клиенты не станут обращать внимание на «проклятие» Харвуда.

А число клиентов все росло, появились заказы на золотые изделия. Джон раз и навсегда решил, что не станет принимать заказов на позолоту, памятуя о тех ужасных днях, которые ему пришлось провести в цехе золочения. Он также отказался от граверных работ, хотя и умел это делать…

Когда изделия были готовы, перед последней полировкой их относили к мастеру, для которого они изготовлялись, для того, чтобы он поставил на них свою «пробу». Затем их доставляли в контору Мер и Весов, где определяли вес и качество изделий, после чего на них ставили специальное клеймо с указанием даты изготовления и знаком, указывавшим на то, что произведены данные вещи в Лондоне. И только потом их возвращали обратно в мастерскую, где Эстер делала последнюю чистку и полировку. Затем изделия упаковывались в замшу или обычную ткань (в зависимости от их ценности) для отправки в лавки и магазины.

Сначала Джон сильно огорчался из-за того, что не может поставить свою личную пробу на изготовленные им изделия, но со временем он перестал воспринимать это близко к сердцу, и Эстер решила, что Джон уже больше не вспоминает о своей поломанной карьере.

Немного времени спустя Джосс, который был сообразительным ребенком, понял, что на него одевают «вожжи» для того, чтобы он не болтался под ногами и не мешал отцу, и сам стал сидеть спокойно возле матери. Необходимость в «упряжи» отпала.

Маленький Джосс к трем годам научился точно копировать движения отца и матери, за работой в мастерской. Когда Эстер шлифовала края серебряных дисков, Джосс проделывал то же самое с игрушечными деревянными кольцами; когда она с помощью молотка придавала выгнутую форму металлическим пластинам, Джосс также пытался своим крошечным молоточком сделать тарелку или блюдце. Ему очень нравилось помогать матери просеивать пыль и доставать «лемель». Джосс быстро, как и Эстер, замечал сверкание крупинок золота и серебра в куче пыли и мусора, и он ловкими пальчиками выхватывал их из сита.

Когда Джоссу исполнилось четыре года и прошло три года с тех пор, как они въехали в новый дом, Эстер родила второго ребенка — девочку.

Летисия (так окрестили малышку в честь ее бабушки по отцу) полностью разрушила уже устоявшийся быт Эстер, размеренное течение ее жизни, которую она заполняла работой в мастерской, ведением домашнего хозяйства. Эстер полностью посвятила себя дочери. Джон, который прекрасно помнил период младенчества своего сына, смирился с тем, что некоторое время будет получать лишь малую часть внимания Эстер. Разговаривая с ним, она всегда слушала вполуха, напряженно ожидая, когда проснется и заплачет Летисия.

Как-то раз Эстер складывала чистое белье ребенка, и, как обычно, рассеянно слушала Джона. Когда он упомянул мастера Харвуда и сказал, что его опять поразил удар, рассеянность Эстер как рукой сняло.

— Кто же теперь следит за делами? — быстро спросила она.

— Миссис Харвуд.

— Ты думаешь, она справится?

— Ну, во всяком случае, до сих пор справлялась. И в прошлый раз, когда у Харвуда был удар. Потом, Каролина всегда сможет помочь ей.

— Кстати, Каролина до сих пор не вышла замуж? — настороженно спросила Эстер.

— Я слышал, она помолвлена с морским офицером.

— Неужели?

Джон заметил, как Эстер всеми силами пытается угадать, что испытывает в душе ее муж, узнав о потере своей первой любви. Однако это было слишком личное, интимное переживание, и Джон не стал открывать ей свои чувства.

— Думаю, что болезнь отца — большое горе для Каролины. Она всегда была очень внимательна и заботлива с ним, очень предана ему. Мне кажется, что помолвка может в какой-то мере ее утешить.

— Если этот человек, конечно, сейчас не в плавании.

— Разумеется.

Джон пожал плечами, давая понять Эстер, что он ничего не знает об этом.

— Надеюсь, что сейчас он рядом с Каролиной. — Эстер было неприятно вновь слышать имя этой девушки и вдвойне неприятно, что Джон опять стал узнавать все новости о семье Харвудов, причем иногда даже не делился ими с нею. И если бы Эстер не была полностью поглощена дочкой, возможно, она и обдумала бы более серьезно этот разговор. Но вскоре из-за ребенка забыла о нем.

Когда Эстер смогла вновь появиться в мастерской и помогать Джону, она обнаружила, что он работает над необычной и чрезвычайно сложной вещью. Таких заказов они еще не получали.

— Это для кого? — спросила Эстер, разглядывая приколотый к стене эскиз. На нем был изображен большой сосуд для вина с двумя ручками и богатейшим декором. Сосуд был явно предназначен для какой-нибудь огромной роскошной столовой в богатом доме. Эстер никогда не нравились такие вещи. Ее привлекала простота, чистота форм и элегантность, а не количество и вычурность декора. Часто все эти головы животных, херувимов, завитушки, раковины, лиственный орнамент перегружали изделия. Стиль рококо, который требовал излишней вычурности украшений, сам по себе был довольно симпатичный, но Эстер он совершено не нравился, так как не соответствовал ее вкусу.

— Это для Фелайна, — ответил Джон, не отрываясь от работы.

Эстер критически стала водить пальцем по эскизу.

— Мне кажется, эти виноградные листья здесь совершенно не нужны.

— Согласен. Скорее всего, Фелайну этот заказ достался от одного из «денежных мешков», у которого золота в десять раз больше, чем вкуса.

— К тому же, его, видимо, постоянно мучает жажда.

Джон усмехнулся и посмотрел на нее.

— Ты хочешь снова начать работу?

— Да, хотя бы на час в день.

— Прекрасно. А то я без тебя скучаю здесь, в мастерской.

Эстер обрадовалась, что он признал ее место рядом с ним, за работой, и признал, что может рассчитывать на нее.

За четыре года супружеской жизни их брак, основанный на взаимопонимании и терпимости друг к другу, укрепился за счет возникновения деловых партнерских отношений. Их страсть и пылкая влюбленность не угасли и даже, наоборот, усилились с годами. И Эстер никак не могла понять, почему мысли о Каролине все еще не дают ей покоя, почему она до сих пор считает ее угрозой их счастью. Иногда Эстер казалось, что Каролина каким-то непостижимым образом все еще влияет на их жизни. И как ни старалась Эстер подавить в себе эти сомнения и предчувствия, ничего у нее не получалось. Точно так же ее долгое время преследовали кошмары и предчувствия несчастья незадолго до того, как Эстер с маленьким Джоссом оказалась погребенной под обломками рухнувшего дома и они чудом избежали смерти.

Чтобы не ограничивать время своего пребывания и работы в мастерской, Эстер пригласила Абигайль Берлей, старшую дочь своей бывшей соседки, к себе в дом исполнять обязанности няни. Старая миссис Берлей была очень и очень рада, что ее дочь оказалась в добропорядочном семействе. Абигайль было шестнадцать лет, она умела сносно готовить и выполнять работу по хозяйству. Она, как и ее мать, была просто счастлива покинуть тот трущобный район, где она выросла, и в один прекрасный день появилась на пороге дома Эстер и Джона с маленьким узелком пожитков. Она напоминала Эстер, когда та много лет назад отправилась со своим сводным братом из деревни в Лондон.

— Надеюсь, тебе будет у нас хорошо, Абигайль, — приветливо сказала ей Эстер.

— Да, мадам, конечно! — с радостью воскликнула девушка.

Абигайль была высокой, стройной, сильной, с приятными чертами лица. Брови ее были слегка приподняты, что придавало ей вид, будто она чему-то удивлена, а крупный рот расплывался в широкой миловидной улыбке. Джосс, который очень хорошо помнил Абигайль, с радостью пошел к ней на руки и беспрекословно признал ее своей няней.

Летисия, в отличие от Джосса, была чрезвычайно трудным ребенком. Буквально с пеленок в ней начал проявляться требовательный, капризный характер, который Эстер и Джон восприняли лишь как проходящий немного раздражительный этап развития ребенка, не подозревая о том, что Летисии придется всю свою жизнь справляться с этими чертами своей натуры.

Летисия была красивой, словно куколка, с темно-голубыми глазами и волосами цвета светлой меди. Когда она немного подросла, то стала сразу же злоупотреблять покладистым характером Джосса, и безумно завидовала старшему брату, потому что его пускали в мастерскую, а ее нет.

— Я тоже хочу туда! — упрямо рвалась она за родителями и Джоссом, но каждый раз дверь захлопывалась у нее перед носом, и тогда Летисия бросалась на пол в гостиной, начинала визжать и бить кулачками и ногами по полу, пока, наконец, Абигайль волоком не утаскивала ее в детскую.

Эстер не сомневалась, что дочь унаследовала ее вспыльчивый, взрывной темперамент, и очень надеялась, что время и обстоятельства научат Летисию терпению, как это произошло с самой Эстер.

Работа в мастерской постепенно наладилась, стабилизировалась. Джон зарекомендовал себя как добросовестный, аккуратный рабочий, который всегда вовремя выполняет заказы. Иногда ему приходилось работать круглые сутки, но каждую неделю в субботу к полудню он обязательно прекращал работу, закрывал мастерскую и снова принимался за дело только в понедельник утром. Половину субботы и воскресенье Джон проводил с Эстер и детьми. Все вместе они ходили смотреть корабли и лодки на Темзе, часто водили детей в зоосад к Тауэру или в Сент-Джеймский Парк возле Королевского Дворца.

Вскоре Джон решил, что Джосса пора хотя бы один-два раза в неделю обучать грамоте. Эстер полностью согласилась с мужем, хотя и не осознала главного: Джон собирался учить грамоте не одного, а двух учеников.

— Ты будешь учиться вместе с Джоссом, — заявил он Эстер, — это великолепная возможность для тебя наконец-то освоить письмо и чтение. Кроме того, Джоссу будет интереснее, если ты будешь рядом с ним делать то же самое. Вы даже могли бы устроить соревнование.

Эстер оцепенела. Все ее детские страхи и переживания, связанные с учебой, неприятно кольнули память. У нее даже похолодело внутри.

— Нет! Я уже слишком старая, чтобы учиться!

Джон от души рассмеялся над этими словами.

— Да тебе ведь всего двадцать пять! Ты же еще почти девчонка! Вспомни, как быстро ты научилась ремеслу в мастерской. То же самое и с чтением. В конце концов, у тебя же нет проблем со счетом.

Эстер развела руками.

— Я не знаю, как объяснить. Буквы, алфавит… Я не воспринимаю их!

— Это потому, что тебя никогда правильно не учили. Ты сообразительная, у тебя хороший, цепкий глаз. Ты быстро научишься читать. Да и писать. Подумай только, насколько легче тебе будет просто написать записку, а не царапать каждый раз непонятные символы, которые ты и сама-то понимаешь с трудом.

Еще ребенком Эстер выучила алфавит наизусть, причем тогда ей было всего пять лет. Однако основной ее проблемой было то, что Эстер никак не могла соединить, связать устную речь с письменным словом. Она давно и решительно отказалась от попыток научиться читать, и теперь ей очень и очень нелегко было возобновить занятия и попытаться что-то освоить. У Эстер было такое чувство, будто внутри нее сидит нечто или некто, который помимо ее воли сводит на нет все ее усилия. Ну почему, почему она никак не могла написать слово ровно, по линеечке, предназначенной для него? Ведь наряду с этим она очень хорошо рисовала. Эстер прямо-таки изводилась, видя, как параллельно с ней Джосс с легкостью выучился писать простые слова и уже довольно бегло читал. Все терпеливые многочисленные усилия Джона, его попытки сломить барьер, который возникал между тем, как Эстер видела написанный текст и как пыталась его воспринять, не давали результатов. Чем больше она напрягалась, тем хуже себя чувствовала. Как тогда, в детстве, временами пот покрывал ее ладони и к горлу подкатывался приступ тошноты. Дошло до того, что ее собственный сын попытался помочь ей:

— Мам, смотри, как я пишу. Смотри и повторяй. Хочешь, напишем это слово вместе, а?

Эстер все так же не воспринимала буквы, не могла сопоставить написанное и произнесенное. Джосс никогда не смеялся над ее ошибками, как мог бы это делать любой другой ребенок, а Джон всегда был исключительно терпелив и спокоен. Но несмотря на все это, Эстер чувствовала себя униженной.

— Я задерживаю прогресс Джосса. Я же вижу это. Так больше продолжаться не может, — заявила она как-то раз, после особенно тягостного для нее занятия.

— Согласен, — кивнул ей в ответ Джон, — придется устраивать тебе отдельные занятия.

Вздохнувшая было с облегчением Эстер, услышав последнюю фразу, застонала и схватилась за голову.

Раньше она всегда с нетерпением ожидала, когда наступит вечер и дети лягут спать. Ей очень нравилось проводить эти вечера вдвоем с Джоном. Теперь же Эстер стала ненавидеть их. После ужина, когда посуда была вымыта и дети лежали в своих постелях, Джон доставал ненавистную грифельную доску, книги, и начинался мучительный для Эстер урок. Вскоре она научилась писать свое имя, несколько коротких простых предложений, но все же постоянно, как и прежде, путала буквы или просто опускала их из слов. Джон поправлял ее в сотый, сто пятидесятый раз, а на сто пятьдесят первый Эстер уже была готова разрыдаться от горя и отчаянно колотила кулачками по столу.

— Ну-ну, не надо так, дорогая, — бодро говорил Джон, утешительно похлопывая ее по плечу. — Ты делаешь успехи. Еще чуть-чуть времени и терпения и все будет хорошо.

Больше всего Эстер раздражало упорство Джона, его «ослиное» упрямство. Другой давно бы уже бросил эту затею. Эстер очень хотелось освободиться наконец-тo от тошнотворного чувства при виде книг, перьев и грифельной доски. Помимо этого, ее одолевал стыд, как в детстве, а в этом также не было ничего приятного.

Как-то раз вечером Эстер подумала, что пришел благословенный час, и ее мучения закончились, потому что вместо того, чтобы достать злополучную доску и книгу, Джон положил перед ней на стол лист бумаги и карандаш.

— Я хочу, чтобы ты сделала для меня эскиз заварного чайника. Ты всегда хорошо разбиралась в этом и сразу видишь все допущенные ошибки, что должно быть, а что, наоборот, лишнее в изделии. Поэтому теперь я хочу посмотреть, сможешь ли ты сама сделать эскиз.

Эстер почувствовала себя так, будто гора свалилась у нее с плеч. Видимо, Джон понял, что его учительствование в течение последних нескольких недель совершенно доконало ее и, возможно, спровоцировало нервный стресс, поэтому решил, что больше не стоит навязывать Эстер уроков.

— Ну, это легко, — радостно ответила Эстер, — я ведь часто рисую маленькие эскизы серебряных предметов. Просто так, для собственного удовольствия.

— Знаю. Но мне нужен настоящий эскиз, понимаешь? Выполненный профессионально.

Эстер сразу же принялась за работу, схватив карандаш и перо. Она догадалась, что Джон дал ей «карт-бланш» — она может свободно творить все, что вздумается, и выплескивать свои идеи на бумагу. Эстер чувствовала гордость, чувствовала себя польщенной и удостоенной особой чести.

Пока она рисовала, Джон не отходил от стола и наблюдал буквально за каждой черточкой, которую проводила Эстер.

Она сделала свой заварной чайник небольшим, грушевидной формы, единственным украшением которого были тоненькие гирлянды веточек на ручке и носике. Крышка в виде конуса завершала гармоничные линии изделия.

— Готово! — сказала Эстер и откинулась назад на стуле. — Что скажешь?

Джон внимательно изучил эскиз.

— Великолепно. И такую вещь удобно делать. А теперь я помогу тебе написать внизу «Заварной чайник. Серебро». И поставишь свою фамилию и имя.

Глаза Эстер гневно засверкали, когда она подняла взгляд на Джона. Он просто-напросто обманул ее! Это была ловушка, очередная попытка заставить ее писать и читать. Радость Эстер от любимого занятия рисованием моментально улетучилась. Она яростно смахнула со стола рисунок, перо, чернильницу и карандаш. Все это с шумом посыпалось на пол, а Эстер тем временем вскочила из-за стола и бросилась вон из комнаты. Ее страшно тошнило. Едва успев добежать до туалета, Эстер ощутила страшный спазм внизу живота, и ее немедленно вырвало.

Выйдя на двор, Эстер рухнула в изнеможении на деревянную скамью, вытирая губы платочком. Может быть, конечно, и нервный стресс вызвал этакий сильный рвотный спазм, однако Эстер подозревала, что ему есть совсем другая причина. Она положила руки на живот. Скорее всего, это уже третья ее беременность. Этим и объяснился сбой ее месячного цикла. А она думала, что это из-за постоянных стрессов от занятий!

Откинув голову назад, Эстер закрыла глаза и глубоко вздохнула, чувствуя колоссальное облегчение. Беременность— вот ее спасение! Джон ни за что на свете не станет расстраивать ее, когда она в положении. А это значит — конец урокам, унижению и стыду.

Эстер было все равно, кто родится — мальчик или девочка. Она всегда с особой любовью и лаской относилась к младшему ребенку, к самому маленькому… Внезапно успокоившись, Эстер встала со скамейки и направилась в дом рассказать обо всем Джону.

Как она и предполагала, все уроки тут же прекратились. Джон наконец-то признал поражение, несмотря на свое упрямство, и перестал даже вспоминать о занятиях. В качестве компенсации он обучил Эстер некоторым тонкостям и хитростям ювелирного дела, и ее очередной раз продемонстрированные талант и хватка, как всегда, оставили Джона в недоумении, почему же ее мозг настолько невосприимчив к чтению и письму.

Джосс продолжал делать большие успехи в учении. Джону очень хотелось бы, чтобы он поступил в Вестминстерскую Школу, но плата за обучение там была совершенно неприемлема для их семьи. Поэтому Джон прилагал все усилия, чтобы научить Джосса всему тому, что знает сам. Он также начал заниматься с Летисией, которая уже успела проявить недюжинные умственные способности. Было ясно, что Джон не потерпит безграмотности своих детей, которые уже родились и которым еще предстоит появиться на свет.

Третьи роды прошли для Эстер легче, чем первые. Внутренним чутьем она ожидала, что это будет девочка, поэтому заранее приготовила для нее имя — Энн. Так звали мать Эстер.

Когда Джоссу разрешили войти в спальню и посмотреть на сестренку, он положил рядом с ней погремушку, которую смастерил сам. Летисия, приревновавшая мать к новорожденной девочке, спряталась за спинкой кровати и надулась, и Абигайль пришлось подтолкнуть ее к колыбельке.

— Подойди и поцелуй сестренку Энн.

Летисия заглянула в колыбель и кокетливо качнула тоновой:

— А я красивее, чем она!

Потом оглянулась на мать и, увидев недовольное выражение на ее лице, подбежала к постели и обняла ее:

— Мама, но ты ведь все еще любишь меня?

Эстер погладила светлые волосы дочери, убрала прядь с ее раскрасневшегося, взволнованного лица.

— Ну, конечно, я люблю тебя, — заверила она Летисию.

Эстер никогда не выделяла особо кого-нибудь из своих детей, у нее не было «любимчиков», но Летисия долгое время страдала от ревности к младшей сестре и всеми силами пыталась привлечь внимание родителей к своей персоне. Но постепенно успокоилась, решив, что Энн с ее пока невыразительной внешностью и жидкими каштановыми волосиками никогда не сможет затмить ее.

В какой-то момент Эстер стала подозревать, что некоторые, причем самые большие, изделия в мастерской Джон делает по заказу Харвудов. Она знала, сам мастер Харвуд так и не оправился после второго удара, и теперь прикован к постели. И хотя Джон перестал упоминать об этой семье, Эстер узнала у Робина, что Каролина ведет все дела производства в мастерской, предоставив таким образом своей матери возможность полностью посвятить себя уходу за отцом, который никому, кроме жены и дочери, не позволял нянчиться с ним. И было вполне естественно, что Каролине хотелось бы помочь Джону, и она давала часть заказов ему. Но почему же, в таком случае, он ничего не говорил об этом Эстер? Она не решалась спросить Джона напрямую, сама не зная почему. От этой мысли у нее холодело внутри и начиналась нервная дрожь.

Эстер в мыслях постоянно возвращалась к тому моменту, когда подозрение закралось в ее душу, с надеждой, что ход логических размышлений прольет хоть какой-то свет на эту ситуацию. Возможно, все началось с того, когда Джон стал как-то смутно отвечать на ее вопросы о новом заказчике. Поначалу Эстер не придавала особого значения неопределенности, однако подозрение прочно засело у нее в голове и постепенно переросло в тревогу, как из крошечной песчинки в раковине вырастает большая жемчужина. Наперекор своим самым благим помыслам, Эстер обнаружила, что не в силах удержаться от тщательного анализа и подсчетов тех самых крупинок и дорогостоящих изделий, которые Джон относил «неизвестно куда». Как правило, в целях безопасности он всегда доставлял работу клиентам в светлое время суток, но иногда приходилось это делать вечером, если заказ был срочным.

В таких случаях Джона за небольшую плату сопровождал отставной армейский сержант, человек сильный, закаленный в боях. Эстер не волновалась за Джона, когда он относил коробку с ценным изделием с таким сопровождающим. Обычно она обертывала коробку какой-нибудь тряпицей, а если предмет был очень большим, то Джон клал его в старый потертый мешок и нес его на плече.

Каждый раз, когда он отправлялся с товаром вечером, Эстер отмечала, сколько времени он отсутствует, и сравнивала это с тем, сколько Джону требуется для доставки предметов другим заказчикам. После нескольких недель наблюдений она выстроила определенную закономерность в его вечерних доставках и отсутствии.

Однажды Джон вернулся домой в полночь. Так поздно он еще никогда не задерживался. Эстер ждала его наверху возле лестницы. Лицо ее было бледным и очень напряженным. Та же самая ревность, которая так явно проявлялась в характере Летисии, овладела Эстер. Ревность, смешанная с ненавистью, которую она была не в силах контролировать. Джон повесил свою шляпу на крюк в прихожей. Потом посмотрел наверх и увидел фигуру Эстер, слабо освещенную мерцанием пламени небольшой свечи, горевшей на столике в верхнем холле. Джон подумал, что самая большая проблема миролюбивых, спокойных людей, как он сам, состояла в том, что они всяческими обходными маневрами пытались избежать скандала и в конце концов умудрялись спровоцировать его в самый неподходящий для себя момент.

Джон думал, что Эстер не дождется его и заснет. Глядя теперь на ее расстроенное лицо, он понял, что его секрет перестал быть секретом. Джон терпеть не мог оправдываться, и к тому же у него совершенно не было настроения ругаться с женой.

— Я не думал, что ты еще не спишь, — тихо сказал он Эстер.

— Как же я могу спать, если знаю, что ты проводишь вечера с Каролиной? — взорвалась та.

Джон вздохнул и начал медленно подниматься по ступенькам наверх.

— Я знаю, что задержался слишком долго. Но с моей стороны было бы крайне невежливо отказываться от ужина и бокала вина.

— А что подумал бы ее жених, если бы увидел тебя там?

Не доходя одной ступеньки до верха, Джон остановился и посмотрел Эстер в глаза.

— Почему ты решила, что мы были одни? — резко спросил он.

— Потому, что это уже далеко не первый раз, когда ты бегаешь к ней. И у тебя не хватит духу отрицать это!

— И не собираюсь.

Джон также начал нервничать.

— Но прошу тебя, давай поговорим обо всем утром, когда ты немного успокоишься.

— Нет! — вскричала Эстер.

По глазам Джона она поняла, что «перешла грань», и что его гнев вот-вот выплеснется наружу. Это ее даже обрадовало.

— Да у тебя же все на лбу написано! Ну почему, почему ты не сказал мне, что встречаешься с ней?

— Чтобы избежать таких вот сцен, — процедил он сквозь зубы.

Эстер с размаху, со всей силы влепила Джону пощечину, и ей показалось, что звон удара разнесся по всему дому. Джон в этот момент как раз собирался подняться на последнюю ступеньку, и от удара Эстер потерял равновесие. Голова его резко качнулась в сторону, и он едва не упал. Качнувшись и ухватившись за перила, чтобы кубарем не скатиться по лестнице, Джон с трудом удержался на ногах. Эстер опять размахнулась на него, но он успел перехватить ее руку. При этом упал маленький столик в углу холла, и скатерть соскользнула с его гладкой полированной поверхности вместе с горевшей свечой.

Джон схватил Эстер за плечи и толкнул к стене. Наклонившись близко к ее лицу, он заговорил:

— Хочешь правду? Ты ее получишь! Когда Каролина стала вести дела своего отца, первое, что она предприняла — это убрала мою фамилию из «черных списков» Харвуда. И это очень помогло мне в работе. А когда из их мастерской ушли лучшие рабочие, которые не желали, чтобы ими руководила женщина, разве мог я отказаться делать вещи по ее заказам? И великолепные вещи! Что ты молчишь? Отвечай!

И он тронул ее за плечи.

— Да! — в бешенстве закричала Эстер, безуспешно пытаясь вырваться. — Я-то думала, у тебя хватит гордости, чтобы отказаться от ее подачек!

— Я никогда не связывал это со своим прежним хозяином! И как бы там ни было, я не держу зла на старого больного человека!

— Уж конечно, теперь не держишь! Ведь вместо него теперь рядом с тобой Каролина. И выполнение ее заказов— прекрасный предлог видеться с нею всегда, когда тебе этого захочется!

— Ия очень этому рад! — прорычал Джон.

Издав какой-то жуткий вопль ярости и ревности, Эстер попыталась ударить Джона еще раз, однако он крепко держал ее руки. Она изо всех сил старалась высвободиться. Завязалась настоящая борьба, пока оба одновременно не почувствовали запах дыма. Джон и Эстер тут же обернулись и увидели, что от упавшей на пол свечи загорелась скатерть. Джон бросился затаптывать огонь, а Эстер кинулась в спальню и принесла оттуда кувшин с водой. Плеснув ее на пляшущие языки пламени, она погасила пламя. Некоторое время они молча смотрели друг на друга и на грязное черное месиво из ткани и воды на полу. Холл заполнился едко пахнущим дымом.

Джон первым оправился от шока и заговорил:

— Иди спать. Я сам все уберу.

— Л-ладно.

Эстер пришла в ужас от того, что их ссора могла поставить под угрозу не только их дом и очаг, но и жизни их детей, если бы загорелась обшивка…

В спальне она надела чистую ночную сорочку, легла и постель, прислушиваясь к звону ведра и стуку швабры за дверью. Джон два раза ходил вниз, собирая и выбрасывая по частям испорченную скатерть.

Эстер сидела на постели и ждала Джона. Она не стала задувать свечу. Злость и обида ее улетучились, осталась лишь боль и неприятный осадок в душе. О чувствах Джона на Эстер могла лишь догадываться…

А он, убравшись в холле и выбросив мусор, пошел к себе в мастерскую. Там Джон зажег маленькую свечу, опустился на табуретку и бессмысленно уставился на трепещущий язычок пламени.

В тишине мастерской он успокаивался, чувствовал себя умиротворенно. А все его трудности и проблемы с изготовлением тех или иных предметов не шли ни в какое сравнение с бурями семейных скандалов.

Конечно, ему следовало бы рассказать Эстер о том, как он стал работать вместе с Каролиной, как она вычеркнула его имя из «черных списков» и как она помогла ему с заказами. Джон, в свою очередь, давал Каролине советы, как лучше вести дело. Все это, конечно, Эстер должна была бы знать, но Джону казалось, что подходящий момент еще не настал. Эстер, которая быстро освоилась в мастерской и уже считала себя «правой рукой» мужа, всякий раз менялась в лице, как только он произносил фамилию «Харвуд». Эстер словно каменела, и в ее душе вспыхивала враждебность к женщине, которая на самом деле не представляла никакой опасности для нее как супруги Джона. Всякий раз, когда очередное изделие, приготовленное к доставке в мастерскую к Харвудам, попадалось на глаза Эстер, она напрягалась, подозрительно посматривая на Джона. Все эти мелочи вносили разлад в их семейную жизнь, но рассказать Эстер о Каролине Джон опасался, не желая подвергнуть семью риску полного разрушения.

В тот вечер Джон никак не ожидал, что ему придется столкнуться с эмоциональными всплесками двух женщин подряд. Дело в том, что когда он пришел к Каролине, то сразу увидел, что та чем-то огорчена и расстроена. Сначала они как всегда прошли в контору, где Джон распаковал и поставил на письменный стол серебряную шкатулку, которую сделал по ее заказу. Отдав деньги, Каролина привычно пригласила его наверх, в гостиную, где предложила ему бокал мадеры. Они всегда говорили сначала о делах, потом переходили на книги, музыку, театральные пьесы. Беседовать было интересно и приятно. Иногда Каролина играла для Джона на клавесине или на лютне.

Мать Каролины никогда не разделяла их компанию. Джон догадывался, что миссис Харвуд не одобряла возобновления дружеских отношений с ним со стороны дочери. Ведь один раз это уже послужило причиной семейного скандала. Однако теперь главой в этом доме стала Каролина, и никто не мог помешать ей. Ее слово было последним и решающим.

— Что с тобой, Каролина? — заботливо спросил Джон. Вместо ответа она похвалила серебряную шкатулку. Джон видел, как дрожали ее руки, когда она выписывала ему счет.

— Что-то с отцом?

— С ним все по-прежнему. Он медленно умирает. С этим уже ничего нельзя поделать.

Голос ее зазвенел вдруг трагическим фальцетом.

— Это я умираю. Ричард вернулся из плавания. Вступил в свои права наследования имением в Норфолке и больше выходить в море не собирается. В конце месяца мы поженимся.

Каролина закрыла лицо руками. Джон подвинул свой стул поближе к ней.

— Тебе он совсем не нравится? Вы ведь уже долгое время помолвлены.

Каролина положила локти на стол и в отчаянии уронила голову на руки.

— Он хороший человек, — ответила она сквозь рыдания, — и очень нравится мне.

— Ну, тогда в чем же дело? — и Джон ласково потрепал ее по плечу.

— Ничего особенного.

Каролина резко подняла голову и взглянула на него. Слезы катились у нее из глаз.

— Ты же знаешь, что я никого никогда не буду любить, кроме тебя.

— Каролина, милая моя, — растерянно ответил Джон.

До этого момента Каролина всегда поддерживала с ним лишь теплые дружеские отношения, которые помогали Джону спокойно, без надрыва общаться с ней, без оглядки на то, что Каролина питает какие-либо надежды на восстановление их прежних отношений. А теперь она ясно дала ему понять, что ее любовь и привязанность к Джону ничуть не изменились или ослабли, несмотря на все то, что произошло за эти восемь лет, считая с того дня, когда Каролина и Джон освободили друг друга от взаимных обязательств. И если бы события в его жизни не приняли такой оборот, он наверняка женился бы на этой девушке и любил бы ее до конца жизни, искренне и глубоко.

Но Эстер изменила все в его существовании. Она настолько слилась с Джоном, что вытеснила из его сознания всех женщин, кроме нее самой, поражая и завораживая его своей безграничной страстью и преданностью, на какую явно не была способна Каролина. Жизнь с ней была бы более чем спокойной, если не сказать скучной и тоскливой, — как пища без соли, как жаркое сухое лето без единой грозы. С Каролиной он бы просто задохнулся.

Она вдруг схватила его руку и поцеловала ее, а потом прижала к своей груди.

— Джон, сегодня последний вечер, когда мы вместе и наедине.

Щеки Каролины раскраснелись, глаза засверкали. Внезапно она бросилась в объятья Джона и страстно прижалась к нему.

— Джон, возьми меня! Возьми меня сейчас, я хочу этого! Только один раз, никто никогда не узнает об этом! А я всю свою жизнь проживу памятью о том, что была твоей!

Вернувшись в свою мастерскую, Джон тяжело вздохнул и провел ладонью по лбу, словно пытаясь стереть из памяти события прошедшего вечера.

За его спиной щелкнула ручка входной двери. Потом раздался скрип. Джон развернулся и увидел, что на пороге стоит Эстер. Ее несчастный вид заставил его почувствовать себя виноватым. Она не смогла скрыть то невероятное облегчение, которое испытала, найдя Джона в мастерской. Очевидно, Эстер решила, что он вновь ушел из дома. Да, эти минуты для нее, должно быть, тянулись очень медленно.

— Почему ты не спишь? — спросил он. — Не хочется?

Она отрицательно покачала головой.

— Я хотела тебя спросить о том же.

— Странная у нас сегодня ночь, — сказал Джон, обращаясь больше к себе самому, чем к Эстер, отворачиваясь от нее к окну. Ранний весенний рассвет уже окрасил небо розовыми полосками. Где-то поблизости запела первая птица.

Эстер закрыла за собой дверь.

— Я думала, может, нам выпить по чашечке смородинового чая?

Казалось, Джон и вовсе не слышит ее. Он был полностью погружен в свои мысли. А потом вдруг заговорил, словно до этого между ними ничего не произошло:

— Моя жизнь была бы ничтожной без тебя, Эстер.

В голосе его звучала искренность, откровенность.

— Я должен был сказать тебе о том, что работаю на мастерскую Харвудов. Но это была лишь временная работа, поэтому я решил, что будет благоразумнее ничего не говорить вообще. Ведь все равно скоро этому конец. В любом случае от Харвудов заказов больше не будет. Мастерскую продают.

— Как это? — спокойно, с интересом спросила Эстер.

— Каролина выходит замуж. В конце месяца. И уезжает с мужем из Лондона в Норфолк.

Эстер понимала, что ради собственного же блага ей следует убедить себя в том, что между Каролиной и ее мужем ничего не было. И если причиной его затравленного взгляда и рассеянного вида стало решение Каролины наконец-то выйти замуж, то Эстер даже не обратит специального внимания на это обстоятельство. Потому что в ином случае подступившее безумие наверняка овладеет ею, разорвет душу и сердце на куски и замутит разум…

— Я желаю ей всего самого хорошего, — искренне сказала Эстер.

Новость эта явилась для нее своеобразным даром, которым Каролина награждала не только ее, но и себя, свою будущую жизнь.

Лицо Джона скривилось, будто ее слова задели его живой, голый нерв. Он избегал смотреть Эстер в лицо. Она подошла к нему поближе и положила руку на его плечо. Джон накрыл своей ладонью ее ладонь и не выпускал несколько минут, крепко сжимая. Потом посмотрел Эстер в глаза. Та тихонько прикоснулась кончиками пальцев к щеке Джона.

— Так как насчет чая? — прошептала она.

Джон со вздохом кивнул и поднялся с табуретки.

— Я сам поставлю воду.

Они вместе вышли из мастерской.

На кухне Джон и Эстер сели друг напротив друга за круглый обеденный стол. Потягивая душистый чай, Эстер сказала мужу о том, что у нее появились признаки новой беременности.

— Хотя я пока не уверена, — несмело добавила она.

Джон устало улыбнулся и ласково похлопал ее по руке. Но во взгляде его была лишь грусть и какая-то убогость.

— Если так, то нам нужно переезжать. А то здесь уже тесно.

Эстер и сама не знала, зачем ей понадобилось говорить Джону о своих подозрениях именно в этот момент. Была ли это попытка еще раз подчеркнуть их супружеские узы? Показать, что главное в их жизни?

Внезапно она вскочила, бросилась к нему, обхватила его руками за шею и прижала его голову к своей груди.

Джон мучительно застонал и закрыл ей рот рукой, как бы не давая вырваться тому главному, самому болезненному вопросу, готовому сорваться с ее губ.

Между ними все еще была трещина. Только время могло склеить ее, и Эстер чувствовала себя так же подавленно, как и Джон.

Как-то раз в мастерскую пришел специальный курьер, который регулярно обходил ювелирные цеха со списками украденных драгоценностей и описаниями известных банд грабителей. От него Джон и Эстер узнали о смерти Харвуда. Случилось это за несколько дней до свадьбы Каролины. Бракосочетание не стали откладывать и тихо, без всякой помпы, в семейном кругу, отметили это событие.

Вскоре ювелирная мастерская была продана новым хозяевам. После этого мать Каролины уехала в Норфолк к дочери и зятю. Никто больше не вспоминал о Харвуде, будто и не было ювелира с таким именем в Лондоне. Однако Эстер всегда будет помнить о нем, как о человеке, оставившем шрам на ее собственной судьбе.

Летом Бэйтмены переехали в новый большой, трехэтажный дом на площади Никсон возле Криплгейт, что в приходе церкви Святого Жиля. К огромному удовольствию Эстер позади дома был небольшой сад, где могли играть дети и где сама она могла бы выращивать столь любимые ею лекарственные растения. Соседями Бэйтменов были, в основном, такие же, как Джон, владельцы различных мастерских — от столяра-краснодеревщика до стеклодува.

Практически во всех домах в этом районе первый этаж занимала мастерская. В полуподвальном помещении располагалась кухня, а второй и третий этажи были отведены под жилые комнаты.

Первый раз в жизни Эстер смогла нанять служанку в помощь Абигайль, которая ждала появления на свет нового малыша своей хозяйки, чтобы заботиться о нем или о ней. Для Джосса переезд на новое место имел наибольшее значение, чем для кого-либо еще в семье. В свои девять лет он был очень серьезным, сосредоточенным и аккуратным ребенком, невероятно похожим на своего отца.

— Я слышал, здесь недалеко есть благотворительная школа, — сказал ему Джон, — в ведении Церкви Святого Жиля. Я уже поговорил о тебе с викарием, показал ему твои письменные работы по математике и языку. Он согласился поговорить с руководством школы о тебе. И сегодня я получил ответ.

У Джона в руках был конверт.

— Они готовы принять тебя. Повезло нам, парень.

Джосс, однако, вовсе не думал, что ему повезло. Он никогда не показывал своих волнений и переживаний, как бы радостно или тяжело ему ни было. Вот и сейчас Джосс не стал демонстрировать отцу, какой тяжелый удар тот нанес ему с этой школой. Ведь это значило — быть оторванным от мастерской! А там уже стояла новенькая полировочная машина, которую им с Эстер не терпелось опробовать.

— А сколько времени я должен буду ходить в школу?

— Пока тебе не исполнится четырнадцать лет. А потом я устрою тебя учеником к самому лучшему ювелиру, которого смогу найти.

Последние слова отца блеснули для Джосса лучом надежды, светом в конце тоннеля. По-взрослому, философски рассудив, Джосс решил, что образование — промежуточное звено, а учиться ему было совсем не трудно. К тому же, чтение книг было для Джосса почти такой же неотъемлемой частью его самого, как и работа в ювелирной мастерской.

— Когда начинаются занятия в школе?

— Первого сентября.

Джосс просиял. У него оставалось более чем достаточно времени для того, чтобы опробовать новую машинку и закончить маленькую чашечку для Энн ко дню ее рождения. Джосс намеренно выбросил из головы все мысли о школе до тех пор, пока не придет первый день занятий. К его глубокому удивлению, день этот наступил очень быстро.

Эстер упаковала вещи сына в коробку, размышляя о том, что Джоссу, такому домашнему мальчику, будет на первых порах очень трудно одному, хотя сельская обстановка наверняка пойдет ему на пользу. Эстер было больно отпускать сына, и она со страхом наблюдала, как Джон учил его драться на кулаках и защищаться от нападений хулиганов.

Когда наступил момент отъезда, Джосс продемонстрировал изрядное присутствие духа.

— Давай прощаться, мама, — сказал он ей в гостиной.

Джосс не хотел, чтобы при этом присутствовали Летисия и Энн. Вместе с Абигайль девочки ждали брата на улице, чтобы помахать ему на прощание.

Эстер не стала наставлять сына, говорить ему, чтобы он себя хорошо вел и учился. Все это были совершенно ненужные увещевания. Она просто обняла сына и сунула в руки пакетик лакомств на дорогу.

— Твои любимые, — сказала она, — когда ты вернешься домой на Рождество, я напеку еще.

Джосс последний раз прижался к матери. Его детские ручонки крепко обхватили ее талию. Этот жест был красноречивее всяких слов. А потом он бросился вон из комнаты.

Эстер подбежала к окну. Джон стоял на тротуаре с дорожной коробкой через плечо.

Джосс прощался со своими сестрами возле входной двери. Потом он присоединился к отцу, и оба зашагали через площадь. И если бы это не был один из самых тяжелых моментов для Эстер, она обязательно улыбнулась бы, увидев поразительное сходство движений, походки мужа и сына. Их плащи развевались на ветру.

Через две улицы они сядут на дилижанс, и через тридцать две мили покажется школа. Джон устроит мальчика и вернется поздно вечером обратно.

Эстер отвернулась и смахнула набежавшую слезу.

Летисия прибежала в дом по каким-то своим делам вместе с Энн, которая при виде матери тут же заявила:

— Я хочу, чтобы Джосс вернулся!

Больше всего ей не хватало сына в мастерской. Несмотря на то, что каждый день Джоссу приходилось делать уроки, он всегда старался закончить их как можно раньше, чтобы успеть поработать в мастерской. У него уже была своя рабочая скамья, и за работой мальчик становился еще более похожим на своего отца. Такое же отсутствующее выражение лица, странноватый блеск в глазах… Однако у Джона иногда не было времени, чтобы просто посмотреть на жену, улыбнуться ей. Когда заказов было особенно много, он оставался в мастерской далеко за полночь, на следующий день возобновлял работу с рассветом. И если бы не воскресенья — священный день, который Джон был обязан посвящать семье, — он наверняка работал бы семь дней в неделю, делая лишь короткие перерывы для того, чтобы поесть.

С той памятной ночи, когда пламя свечи чуть было не привело к возникновению пожара, в котором сгорело бы все, что они имели, отношения Джона и Эстер определенно изменились. С того момента Джон стал гораздо реже улыбаться и перестал делиться с женой своими сокровенными мыслями и заботами. Временами Эстер казалось, что она живет с любящим, но совершенно чуждым ей мужчиной.

Джосс не смог приехать на Рождество домой. Снежные бури мешали передвижению транспорта, а обильные снегопады сделали дороги совершенно непроходимыми. Погода в ту зиму была ужасная. Когда ударил сильный мороз и в Лондоне замерзли водоемы, по Темзе открылось прямо-таки конькобежное движение.

Приближался срок родов Эстер. Она была вынуждена на некоторое время оставить работу в мастерской и занимала свободное время рисованием, набрасывая эскизы вещей, которые хотела бы сделать сама. Если, конечно, у Джона будет возможность предоставить в ее распоряжение несколько дисков.

Спустя две недели после наступления нового, 1740 года, Эстер отпустила служанку съездить к заболевшим родителям. Как-то раз, когда, она была совсем одна в доме, в дверь постучали. Эстер в этот момент рисовала эскиз набора ложек, причем больше для собственного удовольствия, чем для дела. Отложив рисунок в сторону, она тяжело поднялась с кресла и направилась к двери.

Джон увел Летисию на пруд кататься на коньках, Абигайль с маленькой Энн увязались за ними.

Спустившись вниз, Эстер отворила дверь. На пороге стоял мастер, который делал ручки к столовым ювелирным изделиям. Под мышкой у него была коробка.

— Здравствуйте, миссис Бэйтмен, — поприветствовал он ее, — я принес ручки, которые заказывал ваш муж.

— Спасибо, проходите сюда.

Эстер провела его через мастерскую в небольшую кладовку, где хранились детали от разных изделий. Там она забрала у мастера коробку и после его ухода внимательно осмотрела ее содержимое.

Ручки из слоновой кости, драгоценных пород дерева были прекрасно сделаны. Они предназначались для кофейников, маленьких чайников, горшочков, в которых подавали шоколад, и других мелких предметов, для которых металлическая ручка необязательна.

Эстер вдруг стало холодно, у нее даже начался озноб.

В мастерской всегда было прохладнее, чем в доме, и она уже успела отвыкнуть от этого помещения. Эстер передернула плечами, резко развернулась, чтобы пойти к выходу. Ей не следовало было это делать. Еле-еле удержавшись от падения, вцепившись руками в скамейку, она вдруг ощутила резкие предродовые схватки необычайной боли и силы.

Эстер упала на пол, завалившись на правый бок, и беспомощно барахталась.

Звать на помощь было бесполезно. Ее некому услышать. Попытка ползти не удалась. Белые высокие стены мастерской эхом отражали ее истошные вскрики. В какой-то момент Эстер чуть не потеряла сознание от жгучей боли и поняла, что момент родов уже очень близко.

Эстер вдруг услышала, что вернулся Джон с детьми, и завизжала, зовя его на помощь.

Джон распахнул дверь в мастерскую, взглянул на Эстер и сразу же прикрыл ее за собой. Потом отослал дочерей наверх и приказал Абигайль:

— Беги за соседкой! Быстрее!

Сам он бросился к жене, и у него едва хватило времени, чтобы скинуть пальто, засучить рукава до того, как появился на свет его второй сын. Джон сам принимал его. Своими руками. Держа попискивающего новорожденного, Джон сначала заплакал от счастья, а потом широко улыбнулся.

— Он — прелесть! — ликующе воскликнул Джон.

— Дай его мне, — шепотом попросила Эстер, протягивая к нему руки и с трудом переводя дыхание.

Джон отдал ей сына, а сам принялся искать, во что бы завернуть младенца, и схватил сначала кусок тяжелой шерстяной ткани, в которую обычно заворачивал готовые серебряные изделия, но потом отшвырнул ее и взял длинный отрез дорогой замши. Для сына — только лучшее!

Когда к Бэйтменам прибежала соседка, то увидела, что Джон убаюкивает жену и новорожденного, завернутого, будто драгоценное изделие, в замшу. Она не была излишне сентиментальной женщиной, но все же была поражена тем, как супруги смотрели друг на друга. Словно они вновь встретились после долгой разлуки…

Когда Эстер перенесли наверх в спальню, Джон нашел неоконченный эскиз столового набора ложек, который рисовала Эстер до того, как звонок в дверь прервал ее занятие. Он внимательно изучил его и улыбнулся. Их четвертый ребенок, сын, заслуживает того, чтобы Эстер был преподнесен подарок, и подарок ценный. Теперь Джон точно знал, что это будет за подарок.

Два дня спустя он преподнес ей его. Пока Эстер разворачивала сверток, Джон подошел к колыбели. Маленький Питер спал. Джону очень нравилось это имя.

Эстер воскликнула от радости. Джон подошел к ней и присел на краешек постели.

— Нравится?

— Это самый лучший подарок из всех, что я когда-либо получала!

Джон сделал для нее ложку по ее же эскизу. И поставил на ней свою пробу «Дж. Б.», и это очень много значило для Эстер. Возможно, это было первое и единственное изделие с его инициалами, и оно принадлежало ей.