XIX. Жених лэди Амальдины
Траффорд-Парк находится в Шропшире; Льюддьютль — валлийское поместье герцога Мерионета — в соседнем графстве, т. е. одно из поместий, так как у герцога были замки во многих графствах.
Здесь, в это время года, лорду Льюддьютлю удобно было жить — не в видах собственного, особого удовольствия, но потому, что предполагалось, что Северный Валлис требует его присутствия. Он наблюдал за трехмесячными сессиями мирового суда, за дорогами, за больницами для душевнобольных и вообще за консервативными интересами этой части Великобритании. Само собою разумеется, что Рождество он обязан был проводить в Льюддьютле. В январе он отправлялся в Дургам, в феврале в Сомерсетшир. Таким образом он делил свое время между различными частями королевства, конечно, оставаясь в Лондоне от начала до конца парламентской сессии. Это была, смело можно сказать, чрезвычайно полезная жизнь, но совершенно чуждая развлечений и почти не знавшая волнений. Не удивительно, что он не находил времени жениться. Так как он не мог забираться в такую даль, как замок Готбой — частью, может быт, потому, что ему не особенно нравилась тамошняя манера собирать публику со всего света, — то было условлено, что он пожертвует двумя днями в начале декабря, чтоб видеться с своим предметом под кровлей ее тетки, в Траффорде-Парке. Леди Амальдина и он оба должны были прибыть туда в среду, 8-го декабря, и остаться до пятницы утра. Срок пребывания молодой девушки не был определен с особой точностью, так как ее время ценилось дешево; но было подробно объяснено, что жених должен попасть в Денбиг с поездом, приходящим в 5 часов 45 минут, чтоб иметь возможность посетить некоторые городские учреждения до обеда, который представители консервативной партии должны были дать в семь. Лорд Льюддьютль утешался мыслью, что может воспользоваться двумя свободными днями в Траффорде для сочинения и изучения спича о настоящем положении дел, который, хотя имел быть произнесен в Денбиге, без всякого сомнения, появятся во всех лондонских газетах на следующее же утро.
Так как тут исключительно имелось в виду свидание влюбленных, то гостей звать не думали. Мистер Гринвуд, конечно, будет. Чтоб придать обеду несколько торжественный характер, на первый день пригласили мэра из Тресбёри с женой. Мэр был ярый консерватор, лорду Льюддьютлю приятно будет с ним встретиться. На второй день к обеду были заранее приглашены приходский священник с женой и дочерью. Главное неудобство этих праздничных приготовлений заключалось в том, что лэди Амальдина и жених ее прибыли в день крупной ссоры между маркизом и его женой.
Может быть, в сущности, приезд гостей есть величайшее облегчение, какое можно найти в таких несчастных, домашних распрях. После того, что было сказано, лорд и лэди Траффорд едва ли бы могли спокойно пообедать, в присутствии одного мистера Гринвуда. В этом случае разговор никак бы не вязался. Теперь же маркиз мог перед обедом суетливо войти в гостиную, чтоб приветствовать племянницу жены, не намекнув ни одним словом на утренние неудовольствия. Почти в ту же минуту появился лорд Льюддьютль, который приехал так поздно, как только было возможно и переоделся в десять минут. Так как не было никого посторонних, лэди Амальдина поцеловала своего будущего мужа — как поцеловала бы деда, — и милорд принял эту ласку, как мот бы принять любой суровый сдержанный дед. Затем вошел мастер Гринвуд с мэром и ею женой, все общество было на лицо. Маркиз повел лэди Амальдину к столу, жених сидел рядом с нею. Мэр и его жена помещались по другую сторону стола, мистер Гринвуд между ними. Еще не успели обнести суп, как лорд Льюддьютль углубился в вопрос о сравнительных достоинствах больниц для душевнобольных Шропшира и Валласа. С этой минуты и до той, когда мужчины присоединились к дамам, в гостиной разговор отличался исключительно практическим характером. Как только дамы удалились из столовой, дороги и больницы уступили место политическим вопросам, в обсуждении которых маркиз и мистер Гринвуд предоставили консерваторам почти полную свободу. В гостиной разговор тянулся вяло, пока в десять часов с небольшим, мэр, заметив, что ему завтра предстоит длинная поездка, не удалился на покой. Маркиза с лэди Амальдиной скоро последовали его примеру; минуть через пять и валлийский лорд, пробормотав что-то о писании писем, находился в тиши своей спальни. О любви не было сказано ни одного слова, но лэди Амадьдина была довольна. На своем туалетном столике она нашла небольшой сверток, адресованный на ее имя рукой милорда, в котором заключался медальон с ее монограммой «А. Л.», из брильянтов. Было далеко за полночь, прежде чем милорд выразил словами первую половину обещаний насчет ненарушимости конституции, которые намеревался сделать денбигским консерваторам. Лорд Льюддьютль почти не показывался на следующее утро, после раннего завтрака, так твердо решился он постоять за благородное дело, за которое взялся. После второго завтрака затеяли небольшую поездку для влюбленных, и занятый политический деятель разрешил себе короткую прогулку в экипаже в обществе одной своей будущей жены. Если бы он держался с ней без церемонии, он просто дал бы ей свою речь в рукописи, и ответил бы ей как затверженный урок. Но так как сделать этого он не мог, то перечислил ей все свои занятия, точно оправдывая собственную медленность в деле брака, и объявил, что благодаря имениям и парламенту, он никогда не знает, на голове он стоит или на ногах. Но когда он остановился, он все-таки не назначил дня, так что лэди Амальдина нашлась вынужденной сама взяться за это дело.
— Как вы думаете, когда ж это будет? — спросила она. Он поднял руку и потер голову под шляпой, точно разговор этот был ему чрезвычайно неприятен. — Ни за что в мире не хотела бы я думать, что стесняю вас, — сказала она с оттенком упрека в голосе.
Он действительно был искренне к ней привязан; гораздо более чем она, по самой натуре своей, могла привязаться к нему. Если б она могла сделаться его женой без всяких забот о свадебных приготовлениях или о последующем медовом месяце, он очень охотно зажил бы с ней с этой самой минуты. Для него обязательно было жениться и он окончательно решил, что это именно такая жена, какая ему нужна. Но теперь он был крепко смущен этим тоном упрека.
— Желал бы я, — сказал он, — быть младшим братом или кем угодно, только не тем, что я есть.
— Зачем бы вам это желать?
— Затем, что мне так все надоело. Конечно, вы этого не понимаете.
— Нет, понимаю, — сказала Амальдина, — но, право, надо всему этому положить конец. Вероятно, и парламент, и больницы для душевнобольных вечно будут требовать забот.
— Без сомнения… без сомнения.
— В таком случае, нет причины не назначить когда-нибудь день. Люди начинают думать, что дело это вероятно расстроилось, так как об этом так давно говорят…
— Надеюсь, что оно никогда не расстроится.
— Я знаю, что принц на днях сказал, что надеялся… Но все равно, на что он там надеялся.
Лорд Льюддьютль также слышал рассказ о том, на что надеялся принц, и снова с досадой почесал голову. Носились слухи, что принц объявил, что он давным-давно ожидал приглашения в крестные отцы. Леди Амальдина, вероятно, слышала рассказ этот в другой редакции.
— Я хочу сказать, что все удивились, что оно отложено так надолго, а теперь начинают думать, что оно совсем не состоится.
— Не назначить ли в июне? — сказал восторженный поклонник.
Лэди Амальдина нашла, что в июне очень удобно.
— Но тогда будет внесен билль об улучшении системы городских школ, — сказал милорд.
— А мне казалось, что все города давным-давно пользуются плодами школ. — Он взглянул на нее с чувством сугубого сожаления, — сожаления о том, что она так мало знала, и о том, что к ней относятся так жестоко. — По-моему, это надо совсем отложить, — сердито сказала она.
— Нет, нет, нет, — воскликнул он. — Нельзя ли в августе? Правда, я обещал быть в Инвервесе к открытию новых доков.
— Это вздор, — сказала она. — Ну какая надобность докам, чтоб вы их открывали?
— Видите ли, — сказал он, — отец мой в этом городе пользуется большим значением. Мне кажется, я взвалю это на плечи Давиду. — Лорд Давид был его брат, также член парламента и занятой человек, как и все представители семейства Поуэль, но который любил развлечься с ружьем по окончании работ в палате общин.
— Конечно, он мог бы это сделать, — сказала лэди Амальдина. — Сам он женился десять лет тому назад.
— Я его попрошу, но он очень разозлится. Он всегда говорит, что ему не следует навязывать работы старшего брата.
— Так я могу сказать мама? — Милорд опять потер себе голову, но на этот раз сделал это так, что жест его как бы выразил согласие. Невеста слегка сжала его руку повыше локтя. Посещение Траффорда, по ее понятиям, могло считаться увенчавшимся успехом. Выходя из экипажа, она еще раз сжала его руку, и он печально побрел доучивать остаток своего спича, думая о том, как приятно было бы «жить, как все».
Но лорда Льюддьютля ожидала менее приятная помеха, чем эта. Около пяти часов, когда он уже твердо заучивал конец своей речи, маркиза прислала за ним, поручив сказать, что она будет очень ему благодарна, если он пожалует к ней в комнату на пять минуть. Может быть, он будет так любезен, что выпьет с нею чашку чаю. Поручение было передано собственною горничной милэди, его нельзя было счесть иначе, как за приказание. Но лорд Льюддьютль не хотел чаю, был совершенно равнодушен к леди Кинсбёри и чрезвычайно озабочен своей речью. Он почти проклял женскую суетливость, всовывая рукопись в бювар, и последовал за горничной по корридорам.
— Как это мило с вашей стороны, — сказала она.
Наклоняя голову, он потер ее, как и всегда в минуты досады, но ничего не сказал. Она заметила его настроение, но решилась не отступать. Хотя наружность его ничего не обещала, он был известен как истый столп своего сословия. В целой Англии не было человека до такой степени преданного делу консерватизма — тому делу, успех которого зависят от поддержки тех социальных учреждений, благодаря которым Великобритания приобрела первенство между народами. Никто лучше лорда Льюддьютля не понимал, как полезно держать каждый из различных классов общества на своем месте, причем каждому требовалась честь, правдивость, трудолюбие. Маркиза отчасти понимала его характер в этом отношении. А потому, кто живее его почувствует всю горечь причиненных ей оскорблений, кто более его будет сочувствовать ей относительно негодности сына и дочери, с которыми не связывало ее кровное родство, кто скорей его поймет, как неизмеримо лучше было бы для всего «сословия», чтоб ее маленький лорд Фредерик наследовал титул и помогал сохранять учреждения Великобритании в надлежащем виде? Она совершенно перестала понимать, что намекая за возможность такого наследования, она желала безвременной смерти человеку, о благополучии которого обязана была печься. Постоянно размышляя об этом предмете, она утратила способность видеть, как мысль эта может поразить другого. Вот человек, которому в свете особенно посчастливилось, который стоит во главе своего сословия, который скоро близко породнится с ней самой, на которого она впоследствии будет иметь возможность опереться, как на крепкую трость. А потому она решилась поверить ему свое горе.
— Не прикажете ли чашку чаю?
— Никогда не пью его в это время.
— Может быть, чашку кофе?
— Ничего до обеда, благодарю вас.
— Вы не были в замке Готбой, когда Гэмпстед с сестрою были там.
— Я не был в замке Готбой с весны.
— Неужели вы не нашли очень странным, что их туда пригласили?
— Нет, отчего странным?
— Вы слышали эту историю… неправда ли? Как человек, готовый вступить в такое близкое родство с нашим семейством, вы должны все узнать. Лэди Франсес к несчастью дала слово молодому человеку совершенно недостойному ее, — почтамтскому клерку!
— Об этом кое-что слышал.
— Она ужасно вела себя здесь, и тогда брат ее увез. Я вынуждена была окончательно отлучить ее от своего сердца. — Лорд Льюддьютль потер себе голову, но на этот раз лэди Кинсбёри неверно объяснила себе причину его досады. Ему неприятно было, что его заставляют слушать эту историю. Она вообразила, что поступки лэди Франсес возмущают его. — После этого, мне кажется, сестра поступила очень дурно, пригласив ее в замок Готбой. Не следует оказывать никакой поддержки молодой девушке, которая может так ужасно вести себя. Неправда ли, что такие браки страшно вредят важнейшим интересам общества?
— Я, конечно, того мнения, что молодым девушкам следует выходить за людей своего круга.
— От этого столько зависит… не так ли, лорд Льюддьютль? Вся будущая кровь наших первых фамилий! По-моему, за такое поведение нет слишком строгих кар.
— Но поможет ли строгость?
— Ничто другое и не может помочь. Мне лично кажется, что отцу, в таких случаях, следовало бы разрешать запереть свою дочь. Но маркиз так слаб.
— Страна ни на минуту не допустила бы этого.
— Тем хуже для страны, — решила милэди, воздевая руки. — Но брат, если возможно, хуже сестры.
— Гэмпстед?
— Он положительно ненавидит всякий призрак аристократии.
— Это нелепо.
— Крайне нелепо, — сказала маркиза, которой показалось, что ее поощряют, — крайне нелепо, ужасно, безобразно. Он — совершенный революционер.
— Ну, нет, мне кажется, — сказал милорд, которому приблизительно известны были политические убеждения Гэмпстеда.
— Право, так. Помилуйте, он поощряет сестру! Он позволил бы ей выйти за башмачника, лишь бы ему удалось унизить родную семью. Подумайте, что я-то должна чувствовать, я, с моими дорогими мальчиками!
— Разве он с ними не ласков?
— Я предпочла бы, чтоб он никогда их не видал!
— Этого я совсем не понимаю, — сказал разгневанный лорд.
Но она совершенно превратно истолковала себе его слова.
— Когда я подумаю, что он такое, до чего он доведет всю семью, если останется в живых, мне невыносимо видеть, как он прикасается к ним. Подумайте о крови Траффордов, о крови Монтрезоров, о крови Готвилей; подумайте о вашей собственной крови, которая теперь сольется с нашей: подумайте, что вся эта кровь будет осквернена потому только, что этому господину угодно устроить позорный, отвратительный брак с исключительной целью унизить нас всех.
— Извините, леди Кинсбёри; я нисколько не буду унижен.
— Подумайте о нас, о моих детях.
— И они также. Может быть, это — несчастие, но унижения тут никакого не будет. Честь может пострадать только от бесчестного. Жалею, что леди Франсес не отдала своего сердца другому, но совершенно уверен, что родовое имя безопасно в ее руках. Что же касается до Гэмпстеда, это — молодой человек, убеждениям которого я не сочувствую, — но я уверен, что он джентльмен.
— Желала бы я, чтоб он умер, — сказала леди Кинсбёри.
— Леди Кинсбёри!
— Желала бы я, чтоб он умер!
— Могу только сказать, — сказал лорд Льюддьютль, поднимаясь со стула, — что вы крайне неудачно выбрали себе поверенного. Лорд Гэмпстед — человек, которого я с гордостью назвал бы своим другом. Политические убеждения человека — его личное дело. Его честь, бескорыстие и даже поведение до некоторой степени принадлежат его семье. Не думаю, чтоб его отец или братья, или мачеха, когда-нибудь будут иметь повод покраснеть за него. — С этим лорд Льюддьютль поклонялся маркизе и вышел из комнаты с такой величавой осанкой, которую едва ли бы узнали те, кто видел, как он таскал ноги в палате общин.
Обед в этот день прошел очень тихо, и лэди Кинсбёри ушла к себе даже ранее обыкновенного. Разговор за обедом был скучный и преимущественно вращался на церковных вопросах. Мистер Гринвуд старался быть веселым, а приходский священник, жена его и дочь чувствовали себя неловко. Лорд Льюддьютль почти не раскрывал рта. Лэди Амальдина, уладив единственный, занимавший ее вопрос, была просто довольна. На другой день утром жених ее уехал ранее, чем предполагал. Ему необходимо, уверял он, собрать некоторые сведения в Денбиге прежде, чем произнести свою речь. Ему удалось добыть себе особое отделение, и здесь он твердил свой урок, пока не почувствовал, что дальнейшие повторения только собьют его с толку.
— Вы как-то пригласили Фанни в себе в замок, — сказала леди Кинсбёри племяннице на следующее утро.
— Мама думала, что хорошо будет пригласить их обоих.
— Они этого не заслужили. Поведение их было таково, что я вынуждена сказать, что они ничего не заслужили от моей семьи. Говорила она о своей этой свадьбе?
— Упомянула.
— Видишь!
— Да, но в сущности ничего почти не говорилось. Конечно, гораздо более разговоров было о моей. Она говорила, что охотно была бы дружкой.
— Пожалуйста, не приглашай ее.
— Отчего же, тетушка?
— Я никак не могла бы быть у тебя на свадьбе, если ты пригласишь ее. Я вынуждена была изгнать ее из своего сердца.
— Бедная Фанни!
— Но она не стыдилась того, что затеяла?
— Кажется, что нет. Она не из тех, которые когда-нибудь стыдятся своих поступков.
— Нет, нет. Ее ничем не пристыдишь. Она знать не хочет никаких приличий, точно их не существует. Я так и жду, что услышу, что она брака вообще не признает.
— Тетя Клара!
— Чего можно ожидать от тех учений, которых они с братом придерживаются? Слава Богу, ты никогда и не слышала о таких вещах. У меня сердце разрывается как подумаю о том, что мои родные детки наверное услышат, не сегодня, завтра, от брата и сестры. Но пожалуйста, Амальдина, не приглашай ее в себе в дружки.
Лэди Амальдина, помня, что кузина очень хороша собой, а также, что могло быть нелегко набрать двадцать титулованных девушек, тетке слова не дала.