Отец Тихон

Иеромонах Тихон, в миру Василий Никандрович Зорин. Где родился и еще чего о нем, не знаю³⁶⁴, знаю только, что его к нам в войну привезли, и с тех пор до самой его смерти в 1976 году мы были с ним. Когда война началась, он скрывался в Володарке и там служил³⁶⁵. Весной 1942 года послал Анну Филиппову: «Иди в деревню Ожогино, узнай, живы ли дочки Александра Ильича». Отец Тихон хорошо знал дядюшку, когда отец Георгий у нас был, он к нему приезжал и они служили вместе в церкви. И вот эта Анна Филиппова приходит, нашла крестную и Маню³⁶⁶. Они-то в городе работали, но летом крестная Дуня приехала в отпуск к матери, тете Фене, и так с ней и осталась. А Маню послали окопы рыть, и когда немцы поперли, она тоже оказалась в деревне. Только Анна сказала им — они санки в руки и побежали³⁶⁷. Трое саночек, их трое — привезли отца Тихона на саночках и Екатерину Шаврову, его помощницу. Она службу всю знала и пела хорошо раньше у отца Анатолия Согласнова в хоре церкви в Лесном. А перед войной ее Лигор³⁶⁸ сдал, и она три года отсидела. Потом, после освобождения, она нашла отца Тихона и помогала ему. Привезли с отцом Тихоном и всю утварь церковную, и даже плащаницу. Большая была, а какая!..

Отец Тихон поселился в доме у крестной и Мани. Они ему отвели комнатку поменьше, а сами жили в большой. Хорошо, что их дом сохранился! Половина-то деревни была сожжена в 1941, так и наш дом сгорел. Когда отступали наши, то подожгли, а мы все бежали в леса, прятались... И чего тогда старикам взбрело в голову прятаться от немцев в лесу? «Немцы придут, надо в лес!» Как будто они в лес не придут? Вырыли тогда землянку и сидели там. Но крестная оставалась в своем доме и сосед ее тоже, они-то и увидели, как солдаты сунули зажигалку и помчались прочь. Тогда они сразу схватили ведра и смогли затушить, потому-то сгорела только одна сторона деревни, а их сторона — нет.

Сначала отец Тихон служил прямо в доме, потом немцы уступили школу. Сделали там люди ремонт, принесли иконы, отец Тихон оборудовал церковь, сделал Престол и все, что нужно. Даже чугуночку сделали, чтобы угольки готовить для кадила. Окна там были и с одной, и с другой стороны, — свету хватало. Первая служба, помню, на Вербное воскресенье была. Потом Страстная неделя, вынос плащаницы — я как подошла, сразу залилась слезами. Господь как живой, только глазки закрыты. Я так плакала...

Прошла Страстная неделя, Пасха. Хорошо!.. Только звона не было. Так прошло несколько месяцев, потом позволили храм открыть в Клопицах. Там уж настоящий храм, святых Апостолов Петра и Павла. Там и звон, и алтарь, и все... Отремонтировали и весь иконостас восстановили, верующие смогли сохранить все иконы, когда церковь закрывали, — так весь иконостас там и сделали. Неделю батюшка у нас служит, неделю — в Клопицах. Потом еще в Дятлицах открыли домовую церковь, и вот — неделю у нас, неделю в Клопицах, неделю в Дятлицах служил. А ту нашу церковь в Волгово, где отец Георгий служил, так и не открыли. Не нашлось людей, там ведь все больше жили финны, чухонцы. Когда ее закрыли, там был клуб, потом немцы ее заняли, настелили соломы на пол и спали там. Она цела до сих пор, но так и не ремонтируется.

Когда батюшка служил в церкви в Клопицах, мы ходили туда. Десять километров в любую вьюгу бегали на службу — а ведь не было ни валенок, ни сапог. Мы очень бедно жили, еще когда с папой, то он обувку нам сам делал из свиной кожи, такие «улиги» шил. А уж без папы нам совсем было тяжко, — когда беженцы ходили и меняли вещи, я помню, что свой кусочек хлеба, который мама отрезала на день, я выменивала на сандалики, потом на платьице кашемировое. А сама суп или картошку уж без хлеба как-нибудь поем. И всю зиму бегала в резиновых ботиках, совсем дырявых, потом брат наклеил красных заплаток, нашел где-то камеру от колеса красную, вырезал и заклеил дырки.

Ходила в церковь по снегу, по сугробам, все равно ходила. Однажды такая вьюга была, а сестры двоюродные, Маня и крестная Дуня, шли обычно и стучали мне в окошко. Мама меня будила пораньше, чтобы я была уже одета, когда они постучат, чтобы сразу выскочить. Ну вот, в тот раз мама меня не разбудила, посмотрела, что делается на улице, как метет. Вьюга! В трубе печки такой вой стоял, как будто там хоронили кого-то. Они прошли, стукнули в окно, а я еще в постели. Соскочила: «Мама, почему ты меня не разбудила?» Она мне: «Посмотри в окно, что делается!»

Сугробов намело чуть не до самого окна. А я маленькая была, это я после войны еще подросла, а так совсем маленькая, за партой в школе меня не видно было. Мама: «Куда ты пойдешь? Не смей одеваться, не смей! Тебе их не догнать. Они мчатся, как лошади, а тебя где-нибудь занесет, нам потом тебя не найти». И начала причитать: «Батюшка какие проповеди говорит! Ты что, не слышишь? Дети родителей должны слушаться, а ты что?» А я говорю: «Мама, если бы я на танцы от тебя бежала, а здесь я иду молиться. Я иду в церковь». Так ее еще упрекнула и помчалась. Полные ботики снега, в лицо мне дуло. Догнала их уже только у церкви в Клопицах — а ведь и лесом надо было бежать, десять километров. Ох! Какая была вера! Если бы у меня сейчас была такая вера, как тогда... Господи, я готова была сразу туда улететь, чтобы не видать ничего земного!..

Следующая Пасха была в 1943 году. Страстная неделя. Я на всю неделю попала в церковь в Клопи-цах. Отец Тихон в сторожке церковной жил, там комната одна, а в прихожей комнатке доски положили — на них певчие и я ненадолго ложились спать после службы. Служба целый день. На столе — чугунок картошки и миска капусты, — это люди приносили молящимся. Так и сидели, с чугуна картошку брали руками, чистили, ели, так же и капусту брали руками — батюшке только отдельная тарелка и вил

ка. Потом Пасха. Я стояла на клиросе, читали, пели, а я еще не умела. Потом пошли крестным ходом, после него сестра Надежда через клирос протянула мне ватрушку: «Вера, ешь, а то ведь умрешь. Уже пропели Христос Воскресе». Я ей: «Иди ты со своей ватрушкой!..»

Я жила как на небе, когда батюшка служил. Каждый день, каждый вечер, когда он служил, смотрю, когда какие поклоны делать и так далее. Помню, как во время литургии на «Херувимской» все на коленях — и на «Тебе поем» ³⁶⁹. Мы ведь ничего не знали. До семи лет, пока отец Георгий служил, меня возили в церковь, причащали, а потом все... Отец Тихон еще воскресную школу организовал или курсы — там одна учительница и он сам занятия вели. Но она так учила, что я перестала ходить, а вот когда батюшка — другое дело.

Отец Тихон такой был молитвенник! Так служил, что сам весь в поту, и облачение насквозь мокрое было. Проповедь станет говорить, слезы без конца вытирает. Всегда проповедь скажет на службах — проповеди хорошие, особенно о св. Николае. Он ему так молился в тюрьме!..

А крестил сколько! Все же остались и некрещеные, и невенчанные, как забрали отца Георгия. Помню, такой был круг вокруг купели! Он еще крестил одного эстонца, тот женился на нашей родственнице. Сначала отец Тихон его на дому оглашал, помню, тот на коленях стоял, а батюшка ему все читал. Прежде чем крестить, он все вложил ему в душу, чтобы тот уверовал... И крестил в церкви, которая в школе была в нашей деревне: бочку большую там поставили, к ней как бы маленькие ступенечки, как лесенку; эстонец по ним забирался, раздевшись, в одних трусах; и батюшка его с головой окунал (детей-то крестил в купели).

Еще венчал одну эстонку, которую тоже сначала крестил, но перед крестинами он ее тоже наставлял... Ее мать-эстонка была недовольна, что крестили дочь, потом немцы расстреляли и ее, и мужа — у них партизаны были, а немцы за это сразу расстреливали.

Или если заметят, что комсомольцы или коммунисты, девушкам даже груди вырезали вместе с удостоверением³⁷⁰ в кармане, — я слышала об этом, сама-то не видела... В нашей деревне расстреляли у одного сына и дочь, а дочь вместе с Емельяном была свидетельницей против моего папы. Комсомолка, и брат ее тоже был комсомолец...

А еще такое случилось. Двое парнишек украли два мешка ржи — немцы заставляли нас жать для себя, а нам оставляли только колоски подбирать. И вот парнишки лет по пятнадцать-шестнадцать взяли эти мешки... Немцы им сразу — виселица! Уже приготовили в конце деревни виселицу, чурбаки поставили, всех собрали, поблизости еще одна деревня была, так собрали с обеих деревень. Все плачут, рыдают, — и дети, и взрослые. Тут подходит отец Тихон, на колени бросается перед немцами, руки к небу поднимает: «Побойтесь Бога! Побойтесь Бога!» За ноги их хватает, чуть ли не целует: «Побойтесь Бога!»...Все! Отпустили ребят, его молитвами. А так ведь, были бы повешены...

После войны, когда отца Тихона арестовали, допрашивали свекровь старшей сестры:

— Молилась с ним за немцев?

— Я за свои грехи молилась.

— Отец Тихон бандит.

— Сами вы бандиты. Он немцев на коленях молил, чтобы не вешали ребят, которые взяли с полей два мешка ржи.