на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



X

– Мне нужно с вами поговорить, мьсе комиссар, – решительно произнесла я, глядя куда угодно, но только не в голубые глаза этого мерзавеца.

– Что-то случилось? – Почти заботливо спросил он, тоже, впрочем, не испытывая желания смотреть мне в глаза после вчерашнего.

– Мадам Лавиолетт, доброе утро! – Бодрый голос Жана Робера, помощника Эрнеста, донёсся до меня от берега.

Я вынуждена была повернуться в ту сторону, хотя туда-то мне как раз смотреть хотелось ещё меньше, чем на проклятого де Бриньона! Милашка Робер приветливо помахал мне, но мой взгляд против воли скользнул к злополучному озеру. Трава была примята у самой воды в том месте, где нашли Соколицу. Рядом всё было оцеплено, полицейские – и бернские и наши – бродили по периметру, выискивая возможные следы убийцы. А помощник Витгена, невысокий тощий паренёк, вежливо просил прогуливающихся постояльцев отеля выбрать другой маршрут и не топтать здесь, возле берега. Те возмущались, ругались, но парень отвечал им с неизменной твёрдостью, а ещё где-то на западе громыхала гроза – и вот под такую очаровательную мелодию мне пришлось разговаривать с этим мерзавцем снова. После того, как я помахала рукой в ответ очаровательному Роберу, разумеется!

– Я нашла кое-что в домике у реки в тот день, когда было совершено убийство, – ответила я, по-прежнему не глядя на де Бриньона, и протянула ему эту злополучную запонку. Когда наши пальцы соприкоснулись, он еле заметно вздрогнул, но я сделала вид, что не заметила этого. А сама стала смотреть как здоровяк Жан неуклюже склоняется к примятой траве. Мне стало дурно, когда я представила, как Поль Февраль душил здесь, вот на этом самом месте, свою преданную поклонницу, мадам Фальконе. Я поёжилась, обняв себя за плечи, и причиной была вовсе не послегрозовая прохлада, а мой животный ужас. Вернулось то противное чувство страха, которое я испытала сегодня в коридоре, когда увидела приоткрытую дверь.

Господи, убийца среди нас… Это может быть кто угодно!

– Мадам Лавиолетт, так какого же чёрта вы молчали?! – Взревел Витген, стоявший здесь же, по правую руку от Эрнеста.

– А вы бы мне поверили? Неужто? – Всё так же не глядя на них, спросила я. – Вы сказали бы, что я ищу лишние поводы оправдать себя. И были бы абсолютно правы, потому что именно так всё это и выглядит со стороны.

– Вы скрыли важную улику от полиции, чёрт бы вас побрал! – Комиссар Витген едва ли ногами не топал от ярости, в общем-то, был в своём репертуаре. А вот де Бриньон удивил.

– Вы не могли бы повежливее, Бертольд? В конце концов, вы разговариваете с дамой! Не стоит об этом забывать.

Сказал человек, который вчера бесцеремонным образом разорвал на этой самой даме рубашку, а затем целовал её с полминуты против её воли! Какие мы вежливые, ну надо же! Что, думаешь, я поблагодарю тебя, за то, что заступился? Да пошёл ты к чёрту!

– Вы были так увлечены обвинениями в мой адрес, что я, право, забыла обо всём, кроме собственных оправданий, мсье Витген, – ответила я с усмешкой. – Потом, когда я вспомнила, я стала искать вас, но мсье Грандек, управляющий, сказал, что вы уже уехали. А вчера вечером я… – Тут я подняла взгляд на Эрнеста, и слова замерли у меня на языке. Преодолев эту нежелательную паузу, я сказала: – Вчера мне, впрочем, тоже было не до этого, да.

– Где вы это взяли? – Спросил Витген, уже спокойнее. Снизошёл до меня, видите ли!

Я рассказала.

– Чёрт возьми, мадам Лавиолетт, вы в первую очередь должны были сказать нам об этом! – Воскликнул комиссар. – Это же улика, явная улика! Вспомни вы о ней раньше, глядишь, ещё и можно было спасти мадам Фальконе!

– Вот как? И что бы вы сделали? Устроили обыск в отеле? У вас есть такие полномочия, да неужели? Насколько я знаю, вы даже допросить всех постояльцев не рискнули! Только некоторых, кто не смог за себя постоять, вроде меня или мсье Гранье, или русского журналиста. Почему же вы не пошли к мсье Гарндебергу за его свидетельскими показаниями, а, комиссар?! Вы ведь его даже не допрашивали! Потому что он крупный промышленник и бизнесмен, и одного его слова будет достаточно, чтобы вас попросили с должности! И не смейте, чёрт бы вас побрал, упрекать меня в смерти мадам Фальконе! В ней виноват только Февраль и никто больше! Ни вы, ни я не могли её спасти.

Витген после такого отпора поумерил свой пыл, а Бриньон опять стал смотреть как-то странно, неотрывно. Я снова поёжилась, на этот раз от его взгляда, а сама сказала, обращаясь исключительно к противному швейцарцу:

– Скорее всего, это Лассард. Всё указывает на него.

– Вилле?! – Комиссар, похоже, искренне удивился, а я удивилась, с чего это вдруг известный банкир и деловой человек мсье Лассард для него просто «Вилле»?

– Ты сказал вчера, что ранил убийцу в ночь его бегства из Парижа, – сказала я Эрнесту – пускай Витген тоже теперь думает, с какой стати я обращаюсь к знаменитому де Бриньону на «ты»? – Единственный раненый в отеле, которого я видела, это Вильгельм Лассард, постоялец с третьего этажа. Он обедает в нашем салоне, и слышал истории мадам Фальконе за обедом, особенно ту, в которой она утверждала, что раскрыла убийцу и имеет доказательства против него. Более того, мсье Лассард упомянул, что Витторию Фальконе найдут на озере, убитой – так и произошло, несколько часов спустя. К тому же мсье Лассард достаточно богат, чтобы позволить себе такую дорогу вещь, как золотая запонка с фирменным клеймом Бушерона. И ещё: вчера за ужином я обратила внимание, что у него были мокрые волосы. Стало быть, он был на улице, когда начался дождь.

Или всего лишь решил принять душ перед трапезой, что маловероятно. Как я уже говорила, Лассард был пугающе неаккуратен, и мылся, наверное, не чаще одного раза в неделю.

Спрашивается, ну что этот чёртов де Бриньон всё на меня смотрит?! Я не выдержала, подняла взгляд, и постаралась справиться с чарами его холодных голубых глаз. Я была сама невозмутимость этим утром! Он сдался первым, улыбнулся мне, отвёл глаза, и сказал:

– Меня восхищает ход твоих мыслей, Жозефина.

– Да уж, вам бы в полиции работать, – пробормотал Витген, вроде как, с одобрением. И, жестом попросив запонку у Эрнеста, стал рассматривать её, прищурив один глаз.

– Тем не менее, это не он, – огорчил меня де Бриньон.

– То есть – как это «не он»?! – Возмутилась я, вновь подняв на него взгляд, чего делать явно не стоило, потому что сердце моё вновь сбилось с привычного ритма. Из-за одних только этих проклятых глаз, подумать только!

– Я стрелял в правое плечо, Жозефина, – ответил Эрнест, – а у Лассарда повреждено левое. Мы первым делом проверили его, не считай нас такими уж идиотами, пожалуйста!

Что, серьёзно? Похоже, пришла пора взглянуть на него другими глазами, и признать несомненный острый ум, находчивость и оперативность. Но всё равно я нахмурилась, как обычно, чем-то недовольная. Видимо тем, что мне не нравилось в этом человеке абсолютно всё, включая его безграничный интеллект и обаяние.

– К тому же, – добавил Витген, – у него алиби на момент первого убийства. Он был вместе со всеми в столовой, разве не так, мадам Лавиолетт?

– Судебный доктор мог ошибиться, – ответила я, пожав плечами.

– Мог, – не стал спорить комиссар. – Но я уверен, что он не ошибся. Взгляните-ка на это!

Думаю, это он не мне, а Эрнесту сказал. Поэтому не стала поворачиваться, продолжая бессмысленно созерцать высоченную фигуру Жана, бродящего вокруг примятой травы.

– Клеймо дома Бушерон, – произнесла я, всё так же обнимая себя за плечи. – Изделие довольно старое, если судить по оттиску. Завитки идут снизу вверх, левая часть загнута к середине. Такие изготовляли для магазина в Пале Рояль. Позже, когда торговый дом переехал на Вандомскую площадь, вензеля стали чертить сверху вниз. Это было в начале девяностых, стало быть, человек, который нам нужен, наверняка старше тридцати пяти, или даже сорока.

На очередной взгляд Эрнеста, преисполненный восхищения и удивления, я не обратила внимания. Ровно до того момента, когда он не снял с себя свой мундир, и не накинул его на мои плечи. Видимо, он устал наблюдать за тем, как я дрожу, и решил принять меры, экое благородство! Меня до такой степени возмутил этот жест, что я и не нашлась, какую гадость сказать в ответ. Просто резко повернулась в его сторону, во все глаза глядя на него, а он, как ни в чём не бывало, подошёл к Витгену. Тактичный швейцарец сделал вид, что не заметил этой трогательной сценки, и, ткнув пальцем в запонку, сказал:

– Вы совершенно правы, мадам! Ему около сорока пяти сейчас, если быть точнее.

– Что?! – Я обернулась к Витгену, вынужденная придержать тяжёлый мундир на своих плечах, чтобы он не свалился в мокрую траву. Он пах Эрнестом. Такой родной, пьянящий запах, он кружил мне голову, пробуждая в памяти то, что я изо всех сил старалась забыть. – Так вы знаете, кто это?!

Сорок пять лет…? Неужели Эрикссон?

– Виноградная гроздь на рисунке, видите? – Комиссар, обрадованный своей догадкой, подошёл ко мне, будто уже и позабыв, что это меня он считал убийцей каких-то пару дней назад. – Вот, вот здесь, на лицевой стороне.

Вижу. Я её сразу заметила, ещё тогда, в домике. И что дальше? Это тоже клеймо какого-то ювелирного дома, мне неизвестного?

– Это герб мсье де Вино, французского посла в Швейцарии, – пояснил Витген, самодовольно улыбаясь под нашими с Эрнестом заинтересованными взглядами. – Я работал у него некоторое время в службе безопасности, до тех пор, пока не перевёлся в бернскую полицию.

– А разве мсье де Вино числится среди отдыхающих в «Коффине»? – Всё ещё не понимая радости комиссара, спросила я. С Себастьяном де Вино я была шапочно знакома, и наверняка узнала бы его, окажись он среди постояльцев. – Разве мы с Гранье не единственные французы в отеле, попавшие сюда в порядке исключения?

– Мсье де Вино, к сожалению, умер не так давно, – сказал мне комиссар. – Не смог пережить преждевременную гибель своей дочери, мадемуазель Офелии.

Так-так, знакомое имя, шекспировское. Я вскинула голову, поглядела на Эрнеста, а тот коротко кивнул – то ли мне, то ли самому Витгену.

– Офелия де Вино, вторая жертва Февраля, – сказал он.

– Это он, – с усмешкой произнёс Витген, и покачал головой. – Это точно он, чёртов ублюдок Февраль! Мадам Лавиолетт, вы нам так помогли! Теперь мы знаем, откуда ждать удара, и наверняка его поймаем!

– Не хотелось бы омрачать вашего радостного настроения, мсье Витген, но – каким образом? – С усмешкой спросила я, невольно кутаясь в мундир де Бриньона – с озера подул прохладный ветер, и мне стало зябко. – Вы будете проводить обыск? В отеле? Я вас умоляю! Ни Шустер, ни Грандек никогда не дадут вам на это разрешения! Вы на корню срубите доброе имя «Коффина», вам этого ни за что не простят.

– Будем действовать аккуратно, – сказал Эрнест, в последнее время взявший за правило прислушиваться к моим словам. – Начнём с горничных и лакеев. Покажите им эту запонку и попросите по возможности вспомнить, у кого они могли видеть нечто похожее.

– Сделаем, – с довольной улыбкой кивнул Витген. – Прижмём этого мерзавца со всех сторон! Теперь-то он от нас точно никуда не денется, спасибо мадам Лавиолетт!

И Витген, спрятав запонку в карман, ещё разок улыбнулся мне, не иначе как в знак нашего перемирия. Я перестала быть главной подозреваемой, и, похоже, не без помощи де Бриньона, который говорил со мной так уважительно и покровительственно, что швейцарец не осмелился спорить.

Когда он ушёл, я вдруг обнаружила, что и мне-то, по сути, нечего здесь больше делать, на этом холодном берегу горного озера. Я хотела снять мундир и вернуть его де Бриньону, но рука моя наткнулась на что-то во внутреннем кармане, и я помедлила. Эрнест встал рядом со мной, по-прежнему не сводя с меня этого странного взгляда, и с грустной улыбкой наблюдал за тем, как я достала из внутреннего кармана фотографию.

Не знаю, зачем я вообще туда полезла! Ясно же, что ничего хорошего для себя я на этой карточке не обнаружила бы, но истина оказалась слишком жестокой, тяжёлой для меня. Первые несколько секунд я прямым, немигающим взглядом смотрела на забавную озорную девчушку лет шести, с кучерявыми светлыми волосами – просто смотрела, и ничего больше. Затем моя рука, сжимающая фотографию, дрогнула, и де Бриньон это наверняка заметил. Да и чёрт с ним.

Я же понимала, что мне нужно как можно скорее поумерить свою бестактность, и убрать фото назад, пока не стало слишком поздно, но ничего не могла с собой поделать – всё смотрела и смотрела на неё, такую чудесную, такую смешную, такую красивую! Она была точной копией отца, она улыбалась в объектив камеры, а на щеках её виднелись такие же премилые ямочки, как и у него самого. Я непроизвольно коснулась кончиками пальцев её милого личика, и попыталась улыбнуться, но у меня ничего не вышло, чёрт возьми. Кроме бесконечного страдания и боли мне не удалось изобразить больше ничего, несмотря на все попытки. И это он тоже наверняка видел. И понял наверняка неправильно, будто бы меня задевает то, что у него есть ребёнок от другой женщины.

А ни черта это не так! Вовсе не это меня задевало.

А то, что с тем же успехом и наша дочь могла улыбаться нам с фотографии. Знаете, нет ничего печальнее, чем чувства женщины, у которой так и не получилось стать матерью, несмотря на все её попытки и старания. Клянусь вам, нет ничего печальнее. Врагу не пожелаешь этой безграничной чёрной тоски!

– Это Луиза, – сказал Эрнест, хотя я и без его ненужных объяснений и так прекрасно это поняла, сообразительностью господь не обделил!

А потом вдруг стало поздно. Я же говорила, что ещё чуть-чуть, и я не выдержу этого! Говорила… Знала, что не смогу долго терпеть эту муку! Не нужно было вообще доставать это фото, смотреть на него.

– Она очень похожа на тебя, – сказала я, убирая карточку назад, во внутренний карман. И, вернув свой мрачный взгляд спящему озеру, продолжила: – У меня тоже мог быть ребёнок сейчас.

Чего это я с ним разоткровенничалась? – удивитесь вы. И будете совершенно правы, на первый взгляд. Но, с другой стороны, вы ведь достаточно хорошо успели узнать меня, чтобы понять: Жозефина никогда ничего не делает и не говорит просто так.

Жозефина готовилась нанести удар.

Ещё один.

В самое сердце. Если оно у этого ублюдка вообще было.

Убедившись, что он внимательно слушает меня, я усмехнулась, и, склонив голову на плечо, призналась:

– Я была беременна, когда Рене повёл меня к алтарю. Не от него, надо думать, он-то не прикасался ко мне до первой брачной ночи, берёг мою честь, наивный идиот.

Если бы Эрнест сейчас спросил: «А от кого?» это был бы превосходный способ залепить ему ещё одну пощёчину, а потом толкнуть в озеро. Плавать он никогда не умел, я это хорошо помнила. Я даже подождала пару секунд, давая ему такую возможность, но он ничего не спросил. Он побледнел, и побледнел заметно, и по-прежнему не сводил с меня взгляда. Тогда я снова усмехнулась, жёсткой, недоброй усмешкой, и добила его окончательно:

– Мой муж был просто в ярости, когда узнал обо всём. Обмануть его не получилось, и не то, чтобы я пыталась. Я была на пятом месяце, чёрт возьми, и доктор легко определил срок. Никакая ложь не спасла бы меня от расплаты. А однажды я проснулась на больничной койке после того, как этот ублюдок подсыпал снотворное мне в чай. Проснулась, и поняла, что этой маленькой жизни во мне больше нет, – я машинально прикоснулась к своим изрезанным запястьям, и прошептала глухо: – Ужасное это было чувство. Просто кошмарное. Как будто всё конечно, знаешь… С тех пор я не могу иметь детей. Рене отомстил мне за мою неверность таким вот зверским образом.

Смотреть на де Бриньона было жалко. Эдакий образец живейшего раскаяния и сожаления – где ты был семь лет назад, ублюдок?! Где ты был, когда был так нужен мне? А сейчас… на что мне твоё сожаление сейчас? Мне от него ни жарко, ни холодно. И сказала я тебе это вовсе не для того, чтобы ты меня пожалел, а чтобы мучился вместе со мной.

Хотя, быть может, я слишком хорошо о тебе думала, и ты вовсе не будешь мучиться, а забудешь о моих словах через минуту или две? Я улыбнулась ему снисходительной улыбкой, и, стянув с себя мундир, вручила ему, всё такому же растерянному и опустошённому.

– Это была девочка, Эрнест, – сказала я. – И, представь себе, я тоже хотела назвать её Луизой.

А он всё смотрел на меня и не мог подобрать нужных слов. Но какие слова подошли бы к этой ситуации? По-моему, никакие. Уж его лицемерные сожаления точно были бы ни к месту. Так что это даже хорошо, что он молчал.

Я развернулась, и зашагала назад к отелю – неспешно, но уверенно. Пусть не думает, что я от него бегу. Мне вообще на него наплевать.

На него да, но не на это чувство, в ледяных тисках сжавшее моё бедное сердце, которое возникло в тот момент, когда я увидела его дочь – и до сих пор не желало проходить. Я не могла, не могла, не могла спокойно об этом думать! Это была запретная тема! Я ещё в тот страшный день поклялась себе, что никогда больше не стану вспоминать, иначе… Я опустила взгляд на свои запястья, скрытые под длинными рукавами блузки. Я боялась, что я сделаю это в третий раз.

И тогда рядом не окажется ни Луизы, ни Рене – никого, кто вытащит меня из переполненной ванной, в которой кровь смешалась в водой. Третий раз и станет решающим.

Чтобы не возникало таких желаний, то и требовалось, что не думать, не вспоминать то утро, когда я очнулась не в своей комнате, а в больнице, с этой страшной пустотой внутри…

Когда я подходила к ступеням «Коффина», небеса вновь разверзлись, и с неба хлынули ледяные капли. Надеюсь, это именно они текли по моим щекам.

Но почему тогда они были солёными?


предыдущая глава | Февраль | cледующая глава