Мигель Сервантес

Пасынок судьбы

Спросите любого, кто такой Сервантес и вам ответят — автор «Дон Кихота». Между тем, жизнь его настолько яркая и поразительная, что никак не сводится к авторству пусть даже великой книги. О нем написаны горы литературы. Кто только не писал — Шеллинг и Гегель, решительно спутав автора с его героем, Достоевский и Томас Манн, Тургенев, мечтавший перевести «Дон Кихота» на русский язык, Набоков, автор потрясающего курса лекций, прочитанного в Америке о произведениях Сервантеса, о «Дон Кихоте». Художники, вдохновленные этим романом, создавали знаменитые полотна — Хогард, Гойя, Доре, Пикассо. Великие композиторы писали музыку — Мендельсон, Рихард Штраус, Рубинштейн… Невозможно всех перечислить. И все-таки с горечью я говорю о нем — пасынок судьбы. А вот и сам он как-то признался: «Не было в жизни моей ни одного дня, когда бы мне удалось подняться на верх колеса Фортуны. Как только я начинаю взбираться на него, оно останавливается». Емко и точно, про жизнь, в которой нищета, годы жуткого плена, несколько неудачных побегов, отрубленная рука. Его судьба полна тяжелыми и горькими событиями.

Припомним страницы его биографии. Мигель Сервантес родился в 1547 году в городке Алькала-де-Энарес в 20 милях от Мадрида. В абсолютно обедневшей семье провинциального дворянина очень знатного рода де Сааведра. Представители рода Сааведра были известны с XI века как активные, заметные участники знаменитой Реконкисты, борьбы против арабов. И вот взамен славы тех легендарных времен — нищета, о которой лучше Сервантеса никто не написал. Цитирую: «Несчастные эти — это нищие рыцари — щекотливо самолюбивые люди, воображающие, будто все видят за милю заплатку на их башмаке, вытертые нитки на их плаще, пот на их шляпе и голод в желудке». Знатный род, благородная кровь — наивысшие ценности в Испании, и тем не менее в XVI веке многие люди, знатные и благородные, оказались нищими и униженными. Неизвестно, хватило ли денег у его родителей, чтобы отдать его в школу. Неясно, учился ли он там систематически. Отец, чтобы как-то свести концы с концами, занимался медицинской практикой, что для рыцаря считалось позорным.

Точно известно, что в течение двух лет Мигель Сервантес изучал юриспруденцию в Саламанском университете. Но по-настоящему его университетами были книги. Только книги. Он читал подряд все. Его биографы замечают даже такой удивительный момент: в детстве, если он видел на мостовой исписанную бумажку, он поднимал ее и читал. При виде письменного текста мальчик испытывал жгучее желание узнать, что там написано. Вдруг что-то тайное, неведомое?

Его учителями были бродячие актеры. В католической Испании XVI века, где хозяйничала Инквизиция, люди именно этой профессии были глубоко презираемы. Но он, этот знатный потомок рыцарей, бегал за ними, искал их и в разговорах с ними испытывал душевные волнения, а в их незамысловатых пьесках находил пищу для размышлений. Возможно, даже черпал вдохновение, ибо будучи подростком, победил в конкурсе на лучшее стихотворение по случаю кончины королевы Изабеллы Валуа. Королева Изабелла, жена Филиппа II, подозревалась в том, что отвечает на страстную любовь дона Карлоса, своего пасынка, сына Филиппа. И вдруг — ее безвременная кончина. Отчего? Неизвестно. Все помнят, очевидно, оперу Верди «Дон Карлос», она написана по этому сюжету.

Итак, в стихотворном конкурсе победил Мигель Сервантес де Сааведра. Его стихи были особенно трогательными и возвышенными. И тут его заметил один из очень немногих в его жизни благодетелей — кардинал Аквавива. И увез с собой в Рим — писать стихи и продолжать образование. Все прекрасно, радуйся! Фортуна улыбнулась тебе. Но… не тут-то было.

В это время в Италии, куда он приехал с кардиналом, собиралась христианская армия, чтобы дать бой туркам-османам на Средиземном море. За этим стояли вполне реальные интересы Венецианской республики, которой турки мешали торговать в Средиземноморье, папы римского Пия V, желавшего высоко поднять христианское знамя, и знаменитого испанского короля Филиппа II. Они создали Священную лигу против турок и объявили набор добровольцев. Призыву Мигель не подлежал — младшего сына в семье в армию не брали. Он идет добровольцем. Во имя христианской идеи, во имя борьбы с неверными он становится под знамена Священной лиги и отправляется воевать с турецким флотом.

Кто повернул Фортуну? Он сам. Да, пожалуй, и в дальнейшем, в ответственные моменты жизни, наш герой никогда не плыл по течению, а принимал решения, которые потом становились судьбоносными. Он был человеком редкой породы. Истинные человеческие ценности — благородство, искренность и прямодушие, милосердие, отвага и самопожертвование — то, что составляет величие души, были присущи ему в полной мере. «Рыцарь без страха и упрека» это он, а потом уже Дон Кихот.

Итак, наш воин-доброволец попадает к знаменитому полководцу дону Хуану Австрийскому. Этот принц, незаконнорожденный сын Филиппа II, был, кстати, сильно романтизирован в глазах публики. «Он поведет нас, он великий воин, он отважный, защитник веры» — такие стихи слагали про него. Защитниками веры, впрочем, можно назвать всех добровольцев, вставших под знаменем Лиги. Однако, интересно, что ортодоксальность нужно было подтверждать. Подтверждать должна была, конечно, церковь. В архивах обнаружено письмо Мигеля к отцу. Он пишет ему перед битвой при Лепанто: «Срочно вышли бумаги, свидетельствующие о незапятнанности моего вероисповедания».

На борьбу с турками брали только по чистоте крови — а именно, рыцарей-христиан. Католическая церковь выдавала характеристики в те времена не хуже, чем когда-то советские парткомы. С такой же четкостью, регулярностью и строгостью: «Морально устойчив, в вере не колеблется». Какая невероятная перекличка эпох! Это ведь Испания конца XVI века! Страна жесточайшего абсолютизма власти и преследования всякого инакомыслия! Здесь преследовали евреев за их иудейскую веру, морисков, то есть мусульман, насильственно обращенных в христианство, мавров — всех, кого можно было заподозрить в отступлении от «истинной веры». И потому нужно было представить бумагу. Если ее нет, об участии в военных действиях можно забыть. Инквизиция проследит за этим.

Мигель получил подтверждение своей благонадежности. Мы даже можем назвать дату, когда это случилось, — 7 октября 1571 года. И тут же записался во флот. Вскоре он принимает участие в крупнейшем сражении при Лепанто, где впервые европейцы разбивают наголову турок-османов и останавливают их экспансию. 275 турецких кораблей во главе со знаменитым флотоводцем Али-пашой и 217 со стороны испанско-венецианской Лиги во главе с доном Хуаном Австрийским сходятся в открытом море.

Сервантес не должен был участвовать в битве, ибо накануне, когда только-только сошлись флотилии, с ним случился жесточайший приступ лихорадки. Он был почти без сознания. Но, узнав о грядущем сражении, он выполз на палубу — шатающийся, как его Дон Кихот, с пылающим взором и со словами на устах: «Я предпочитаю умереть, сражаясь за Бога и короля, вместо того чтобы укрываться в безопасном месте». Он потребовал, чтобы его послали в самое пекло. И там, в этом пекле, турецкая сабля отсекает ему левую руку. И кроме того он получает три очень тяжелых ранения. Казалось, он больше никогда не вспомнит о своих воинских порывах. Но ничего подобного.

Я смотрю на его лицо, время сохранило его портрет. Лицо редкой красоты. С глубоким, умным и проницательным взглядом. В нем нет и намека на то, что мы называем «донкихотством». С портрета смотрит человек твердой воли, душевного благородства, много переживший и испытавший, закаленный этими испытаниями и принявший их покорно, как и подобает христианину. Вся его жизнь доказывает, что он соответствует своему портрету.

Несмотря на однорукость — у него была отсечена кисть, а ранением в плечо перебило нерв, и левая рука висела, как плеть, — его тем не менее оставляют на военной службе, оценив необычайную отвагу. И даже увеличивают жалованье, что зафиксировано в дошедшей до нас ведомости, — теперь он получает до четырех дукатов в месяц. Он принимает участие в экспедиции на Корфу, участвует в захвате Наварина и оккупации Туниса. Его гарнизонная служба — Неаполь, Генуя, Палермо, Мессина. Так проходят долгих четыре года, и его начинает тянуть домой. И вот вместе с братом Родриго они садятся на корабль «Эль Соль», что значит «Солнце», и отплывают в Испанию. Все прекрасно, они оба мечтают о том, как окажутся дома. Но… корабль захватывают пираты, пираты из Алжира.

Алжир, формально вассал Османской империи, в это время представлял собой некое царство-государство пиратского свойства. Чем живет весь тамошний сброд? Прежде всего работорговлей и выкупами. Вот к ним и попадает Сервантес со своим братом.

У Мигеля при себе были рекомендательные письма от Хуана Австрийского к испанскому королю, в которых воспевалась доблесть Сервантеса. Именно эти письма и превратили ближайшие годы его жизни в мучительную, тяжелейшую пытку. Жадные пираты вообразили, что вот она, знатнейшая, а значит, богатейшая птица, которая попала в их силки. А значит, за обычный выкуп они никогда ее не отпустят. Это был жуткий плен, братья часто спали в оковах, подвергались всяческим издевательствам, голодали, болели, работали в поте лица. Отец заложил все, что имел (это был жалкий клочок земли), чтобы освободить сыновей из плена. И предложил пиратам выкуп за сыновей. Они рассмеялись, взяли, но сказали: «Здесь разве что за одного». Дальше нам ясно, что сделал Мигель. Он сказал: «Конечно, домой отправится Родриго». А сам остался.

Остался и стал вдохновителем и организатором побегов. Желание действовать, бороться, сопротивляться и главное — спасать людей от неволи делают его дух несокрушимым. Воин-романтик, всегда живущий в нем, обретает силу, а обстоятельства вынуждают его действовать. С этого времени его поведение находится в полной гармонии с его идеалами. Он организовывает побеги — один, другой, находит людей, готовых помогать. И даже предательства, неудачи и смертельная опасность не останавливают его. А предательств хоть отбавляй.

Поразительно, как много вокруг подлых людей! Это более всего удручает Сервантеса, великая печаль поселяется в его сердце. Каждый раз, когда чей-то побег срывается и его выдают, Сервантес говорит своим обвинителям одно и то же: «Я один. У меня не было сообщников. Это был только я». Уж он-то не выдаст никогда. Те, кто помогал побегам, а находились такие благодетели-христиане, относительно состоятельные люди, всегда боялись одного: «Если будете схвачены, вы нас выдадите», — говорили они, и это понятно — тому были примеры. Сервантес, видимо, обладал огромной силой внушения и доверия. Когда он отвечал: «Я не выдам. Если меня даже разрежут на куски, ваши имена никогда не будут известны», — они верили ему и продолжали помогать пленникам пиратов.

Его личность, безусловно, обладала какой-то странной, особой силой. Можно назвать ее мистической или магической, но объяснить ее трудно. Очевидно, истоки ее были в безграничной вере в добро и готовности претерпеть за нее любые испытания. Подтверждением этого является отношение к нему некоего Гассана-паши, злодея, свирепого рабовладельца. Он испытывал к Сервантесу чувство благоговейное, почти мистическое. Всякий раз призывая пленника к себе после очередной неудачной, раскрытой затеи с побегом, он не мог огласить приговор. А приговоры были суровейшими — выколоть глаза, посадить на кол, отрезать уши, отрубить голову. И каждый раз Мигель Сервантес шел спокойно, без гнева, жалоб и упрека, шел, чтобы принять все, что пошлет ему Бог, не надеясь, что «минует его чаша сия». Удивительный, невероятный человек! Стоило паше посмотреть в его глаза, которые и сегодня так же смотрят на нас с его портрета, он говорил: «Нет, пусть живет в плену, в цепях, в оковах…» А потом даже заявил: «Пока этот испанец вот здесь, у меня в плену, мои богатства, мои корабли, моя земля будут в безопасности».

После одного из неудачных побегов все сообщники Сервантеса и он сам были выведены на площадь. Здесь кричала и улюлюкала толпа. Приговор был таков: сначала отрезать уши, а потом всех повесить. Когда очередь дошла до Сервантеса, Гассан-паша вдруг сказал: «Приковать его на пять месяцев к каменному полу в одиночной камере, это будет наказание».

Но толпа начала протестовать, и тогда Гассан-паша поднял руку и вынужден был добавить: «И сто ударов плетью». И это все, на что он пошел. Почему всех его сообщников убили, а его, главного виновника, оставили в живых? Этого объяснить нельзя, если не понимать, что за человек был Мигель Сервантес. Думаю, ответ кроется в качествах его личности.

В конце концов благотворители выкупили Сервантеса. Спустя 10 лет после Лепанто он сражается у Азорских островов. Это 1581–1582 годы. Он далеко не юноша, без одной руки, переживший муки плена. Но дух его по-прежнему несокрушим.

Прославившись еще раз в сражении у Азорских островов, овеянный романтикой алжирской неволи, этот легендарный человек появляется в Испании в кругах аристократии. И производит ошеломляющее впечатление, особенно на дам, они от него в полном восхищении. В 1580-е годы у него вспыхивает роман с некой очень знатной дамой. Рождается дочь Изабелла. И он всю жизнь — он, а не ее мать — растит Изабеллу и заботится о ней в силу своих небогатых возможностей… Это его единственный ребенок.

12 декабря 1584 года он вступил в брак с донной Каталиной Воцмедиана, женщиной очень знатного, но тоже обедневшего рода. Ему 37 лет, ей — 19. Ее полное имя — Каталина де Паласьос-Салазар-и-Воцмедиана. Вскоре он скажет: «Один древний мудрец говорит, что в целом мире есть только одна прекрасная женщина, и советует каждому мужу, для его спокойствия и счастья, видеть эту единственную женщину в своей жене». Он так и делал.

Источники донесли до нас список ее приданого. Если учесть, что эта девушка из знатного рода, остается только удивляться. Вот этот список: два матраса, подушка, две лестницы, две кастрюли, два кухонных горшка, статуэтка Девы Марии из алебастра, статуэтка Девы Марии из серебра, изображение св. Франциска, Распятие, 6 мер муки, 45 кур, 4 улья и небольшой участок земли, засаженный виноградниками и оливковыми деревьями на сумму в 5 тысяч реалов. Практически ничего. Описывая унижения знатного, но бедного человека, Сервантес писал: «Как волнуется нищий дворянин — вдруг заметят, что одна пуговица у него деревянная, другая стеклянная, третья из металла». Ведь это позор, но купить одинаковые пуговицы — товар для него дорогой — он не может.

Ему было за 40, когда он начинает писать свое великое произведение. Для XVI века 40 лет — это старость. К тому же калека, на его обеспечении сестра. И своя семья — он, жена и дочь Изабелла. Его дочь бесприданница, и мужа ей найти трудно. По существу они нищие. Женщины шьют одежду по заказам богатых людей, потому что прокормить их своим литературным трудом Сервантес не может. Он пытается, все время что-то пишет. Но денег это не приносит. С детства он сохранил любовь и верность театру. Где-то на задворках Мадрида он организовывает маленький театрик, но театр прогорает. Он пишет нравоучительные пьесы в надежде облагородить общество, но публика не хочет это смотреть…

Он начал писать «Дон Кихота» в тюрьме, куда был посажен на три месяца. Дело в том, что король все-таки взял его на государственную службу: собирать налоги. Служба не только оскорбительная для знатного идальго, но и особенно трудно исполнимая лично для Сервантеса. Быть мытарем, выколачивать деньги из бедняков, таких же нищих, как он, — это претит его натуре, несовместимо с его моралью. В результате он недобрал некоторую сумму и попал в тюрьму, так как из-за собственной бедности не мог погасить даже самый незначительный долг. Происходит и другая беда — его отлучают от церкви за то, что он брал налоги с монастырей. Отлучают от церкви человека глубоко и истинно верующего, закончившего свои дни членом Ордена францисканцев.

Но нет худа без добра. Сервантес вплотную приступает к роману. По его собственному признанию, он решил сочинить веселую пародию на рыцарские романы — вот та скромная цель, которая им движет. Пародию на нечто несерьезное, устаревшее, глупое. Потому что за этим глупым кроются очень серьезные вещи. Испания — отсталая страна, она продолжает держаться своих феодальных нормативов в эпоху, когда в других странах Западной Европы началось уже Новое время.

Что же случилось? Испанцы оказались лидерами в Великих Географических открытиях и награбили в Америке столько золота, что о дальнейшем экономическом развитии страны, казалось, могли не беспокоиться. А почему оказались первыми? Да потому что за 500 лет Реконкисты они привыкли жить, непрерывно колонизируя, осваивая новые земли. Испанцы дошли до Геркулесовых столпов, поплыли по морям и океанам, достигли берегов Америки, и в то время, как в Англии назревает промышленный переворот, во Франции происходят серьезные усовершенствования в мануфактуре, в сукноделии, Голландия основывает капиталистическое производство, здесь — богатые землевладельцы пасут своих овец. Они ведут нерациональное хозяйство, но защищены королевскими патентами.

В образе идальго Дон Кихота, который борется с ветряными мельницами, можно усмотреть образ Испании, сильно отставшей от века. Но есть там и другое. Есть образ самого Сервантеса с благородными порывами и устремлениями. Роман принят публикой, его читают, обсуждают. Кто-то, не самого далекого ума, смеется над Дон Кихотом, хотя мне кажется, что если и смеяться, то разве что сквозь слезы. Но люди смеются, потому что он мельницы путает с врагами, с чудовищами, потому что он проткнул бурдюк, думая, что это дикий вепрь, а оттуда вместо крови полилось вино. Заступился за избитого пастушонка, так в ответ его избили еще больше. Освободил каторжников, сочтя их невинными пленниками, — они его и поколотили. Ах, как смешно!

Не смешно — трагично. И, конечно, часть интеллектуальной публики это понимала. Сервантес пытался за иронической улыбкой, за придуманной, почти сказочной ситуацией спрятать истинное страдание. Рассмеяться, чтобы потом задуматься. Вот, например, из наставлений Дон Кихота для Санчо-губернатора: «Пусть слезы бедняка найдут в сердце твоем больше сострадания, чем дары богатых. Когда придется тебе судить виновного, смотри на него, как на слабого и несчастного человека».

Итак, книга принята, ее раскупают. Вот она, слава! Значит, сейчас придут и деньги. И вдруг некто, никому неизвестный, анонимный автор, пишет и издает продолжение «Дон Кихота»! В нем аноним поносит Сервантеса, всячески насмехается над ним, даже над тем, что он — калека. А маститые драматурги и поэты, во главе с баловнем судьбы Лопе де Вегой, очерняют всячески литературный стиль, качества его великой книги.

Конечно, зависть, ревность. Лопе де Вега, безусловно, был талантливым человеком. Его пьесы в те времена пользовались большим успехом, некоторые ставятся в театре и по сей день. Но масштабы несопоставимы. Сервантес — гений, и книга его — на все времена. И, конечно, коль скоро Лопе де Вега умен и талантлив, он должен был понимать, что такое «Дон Кихот», но как видно, сдержать себя не мог. И он заявляет: «Нельзя писать хуже Сервантеса. Сервантес — худший писатель». Как это унижает Лопе де Вега!

Если говорить это серьезно, решат, что ты сошел с ума. Уж лучше прикинуться человеком не от мира сего, и тогда сможешь сказать все, что захочешь. Какой спрос с юродивого? И юродивые во все времена имели колоссальную привилегию — говорить правду в глаза даже тиранам. В «Драконе» у Евгения Шварца притворяющийся безумным бургомистр говорит: «Люди… я сошел с ума, я сошел с ума! Люди, возлюбите друг друга!» Так маскировался Шварц. По-своему маскируется и Сервантес.

Однако, это был тяжелый удар для Сервантеса. Когда вышло фальшивое продолжение, где его откровенно оплевывали, казалось, он умрет от горя. Он вложил в эту книгу всю душу, все свои помыслы и желания. Но он был воин. И на поле брани, и в жизни. И принял единственно правильное решение — взялся писать вторую часть своей книги. Он сидел над ней дни и ночи и очень скоро закончил.

Теперь, по прошествии веков, мы можем поблагодарить плагиатора и анонима: не напиши он свой мерзкий пасквиль, не было бы второй книги «Дон Кихота». Сервантес уже болел, плохо себя чувствовал, у него было столько житейских проблем! Но фальшивка его подстегнула и заставила писать. Когда-то он говорил, что «лишив меня левой руки, Бог заставил мою правую трудиться сильнее и сильнее». В книге он говорит и о плагиаторе, навсегда клеймит его подлую и примитивную шутку.

К чести публики надо сказать, что она во всем разобралась. Случай довольно редкий. Подлинного «Дон Кихота» расхватали мгновенно. Классическая литература несет на себе печать истинности, тем она и притягательна. Ей веришь. Даже если нет в жизни Дон Кихота и ветряных мельниц. На самом-то деле они есть, и каждый из нас это знает. Еще при жизни Сервантеса интеллектуалы сравнивали его с Шекспиром и Рабле — его современниками. Его ставили в первый ряд великих художников всех времен. Сравнивали его впоследствии и с Франциском Ассизским, святым человеком XIII века. И, конечно, неслучайно. Глубочайшая вера и безмерная готовность пострадать за нее привели Сервантеса на склоне жизни в Орден францисканцев. Орден, в который вступили в свое время Данте и Рабле. Под влиянием Сервантеса его обе сестры и жена постригаются в монахини. Остается только изумляться, как во времена Инквизиции и тех злодейств, которые она порождает, он сохраняет истинную веру.

О Сервантесе столько написано! Но меня привлек Владимир Набоков, взявшийся прочесть в США курс лекций о нем. «Мы более не смеемся над ним (имелись в виду, конечно, и автор, и его герой). Его герб — жалость, его знамя — красота. Он олицетворяет все благородное, одинокое, чистое, бескорыстное и доблестное». Это фразы из лекций, и для меня очень важно, что именно Набоков, человек отнюдь не сентиментальный и не восторженный, всегда настроенный очень критически в отношении того, на что нацелен его точный и верный взгляд, глубоко окунувшись в бездонный мир Сервантеса, пришел к точным мыслям и прекрасным словам.

И наконец, последнее. В Москве, близ станции метро «Речной вокзал», стоит памятник Мигелю Сервантесу. Копия замечательного и единственного памятника великому писателю в Мадриде, отлитого в бронзе в XIX веке. Великолепная копия, великолепное лицо — истинное лицо Сервантеса. И что же началось, едва его поставили? Какие-то люди, наши сограждане, неоднократно отламывали ему шпагу. Тогда рядом поставили милиционера, и шпагу не трогали. А потом она вновь исчезла. Так и стоит по сей день Сервантес с обломком шпаги. Вряд ли эти люди читали Сервантеса, вряд ли знают про Дон Кихота. Но за державу обидно.