* * *

Местность плавно переходила в возвышенность, мы приближались к водоразделу и по-прежнему держались в стороне от человеческих троп, но здесь, в самой глуши, кончились и звериные. Стих и птичий гомон, и это было странным: в безлюдном буреломе зверья и птицы должно быть полно.

Тишина, нарушаемая только фырканьем коней и шелестом веток, вселяла чувство тревоги. И острый запах, щекочущий ноздри, был незнаком, и лес тут был каким-то чахлым и кривым.

— Следи, чтобы кони мох не щипали, — предупредил Ринхорт. — Он тут ядовитый.

Обедать нашим скакунам было некогда — рыцарь взял такой темп, что только чудом кони не переломали ног. Их копыта увязали в толстом слое не тронутой ни единым следом черной прелой листвы и упругого мха, спотыкались о трухлявые стволы поваленных и затянутых тем же рыжеватым мхом деревьев.

— Здесь и заночуем, — объявил Ринхорт, когда мы выехали на единственное за последнюю версту яркое пятно — идеально круглую поляну с бледно-зеленой травкой. — Тут безопасная стоянка, "лунный мох" не проникнет, и трава коням в корм годится.

В центре поляны виднелись следы старого привала: кострище, обложенное ободком небольших камней, навес и спиленный ствол дерева с обломанными ветками. Ринхорт привязал коней к дереву, вытравив повод так, чтобы они не забрели дальше границ поляны.

— Почему так тихо? — спросил я.

— Гиблая Плешь близко. Зато здесь нас труднее найти по следам.

— Шутишь? Тут только наши следы и есть.

— А ты попробуй найди их хотя бы в пяти саженях.

Не поленившись, я прошел назад по нашему пути.

Следы исчезали на кромке поляны — ямки от лошадиных копыт на глазах затягивались мхом, словно поднимался ворс огромного ковра. Вопрос с лесным зверьем отпал: какие уж тут тропы.

— Это последствия той давней войны миров, — объяснил Ринхорт, когда я вернулся. — Перерожденная земля. Потому все живое, что может двигаться, отсюда ушло. Дальше будет еще хуже.

Остаток дня мой самозваный наставник беспощадно гонял меня под видом тренировки. И заодно рассказывал все, что знал о Гончарах и тайнах Подлунного мира. Ему тоже было, чем меня удивить. Ведь я знал только слово "дарэйли" и больше ничего ни о себе, ни о Гончарах.

Сфер было пять: Элементов, Существ, Логоса, Огня и Первоначала. Каждая сфера включала в себя от одного до пяти Гончарных кругов, но в древности их было больше. Каждый круг насчитывал от одной до бесконечного множества "черт".

— В круге металла их десятки, — объяснял Ринхорт, — черта золота, серебра, меди, свинца и другие.

— А, вот почему у слуг Единого в ходу словечко "черти"! — осенило меня.

Дарэйли хмыкнул:

— А что, вполне может быть! Есть дарэйли золота, например. Они больше ничего не знают, кроме золота, но зато их власть над этим металлом больше моей, а сила простирается дальше, иногда за сотни лиг.

— Так значит Золотой Царь, который все превращал в золото, к чему ни прикоснется — это не сказка, а настоящий жрец Эйне?

— Вряд ли. Скорее, Гончары подсунули неугодному царю светлого дарэйли золота. Он и творил золото руками царя. Жрецы Востока любят такие шутки. Но кодекс Гончаров запрещает им надевать царские венцы и вообще быть вождями народов.

— Почему? С их-то силами!

— Изначально их братство занималось только постижением Сущего. Это были лучшие мудрецы человечества, настоящие маги, они и создали заветы и формулы. Что им суета человеческая? Но после войны Трех миров все изменилось, они потеряли дар. Единственное, на что их хватило: задержать в мире данный им от бога и исчезающий дар, создав нас. Почти все открытия Гончаров тех времен утеряны. Сфер осталось только пять, и те — неполные, одно название. А ведь мир Сущего неисчерпаем. И за все эти века была восстановлена только одна сфера Первоначала, и то в ней лишь один круг.

— Какой?

— Круг жизни и смерти. Сьент, получив Мариэт, за один шаг стал мастером круга и единственным иерархом сферы Первоначала. Теперь он — Верховный Гончар Востока. А вот у наших жрецов-элементалов для того, чтобы стать только мастером одного круга, нужно раскрыть пять дарэйли.

— И убить их пятерых братьев, — тихо сказал я.

— И их матерей, — потемнел лицом и без того смуглый Ринхорт. — На совести иерарха сферы обычно девять дарэйли. Но есть такие жрецы, кто создает сразу универсала, как Пронтор. Я и Ллуф — универсалы.

— Так сколько же их у Верховного?!

Дарэйли металла поворошил костерок, на котором кипятилась в котелке вода, сдобренная заранее припасенными травами — противоядием от испарений мха.

— С приходом Сьента стало все по-другому. Это требование он ловко обошел, воссоздав потерянную сферу. Никто не мог предъявить претензий: формально он с одним-единственным дарэйли стал и мастером нового круга, и одновременно иерархом сферы. А до этого Сьент, не призвав в Подлунный мир ни одной эйнеры, то есть, не убив ни одной человеческой женщины, приобрел семерых дарэйли.

— Каким образом?

— Вернул их из числа Потерянных. И представь, какая странная прихоть судьбы: они оказались из всех существующих сейчас сфер, причем, все — универсалы. Такое ощущение, что он долго выбирал, искал лучшее. Придраться никто не мог, хотя шуму было много: признавать Сьента Гончаром или нет. Но вернуть Потерянных — это даже больше, чем создать еще одного дарэйли в известном уже Гончарном круге. Жрецы злословили, что и Мариэт он вернул, а не создал. Если так, то руки Сьента чисты, как у древних Гончаров-основателей, на них нет нашей крови.

Я помрачнел: откуда-то пришла уверенность, что в таком случае я не смогу победить его.

— А сколько всего Гончаров?

— Они и сами не знают. Среди горцев — много, но самые низшие, первого ранга. В обители Золотых гор их около сотни, в основном, уже высшие. Еще в Подлунье есть стихийные одиночки, которые не входят в Сферикалы, потому иерархам и понадобилась сеть обителей в империи, чтобы собрать всех.

— Собрать силу дарэйли? — уточнил я.

— Да, — сказал Ринхорт, снимая котелок с огня. — Я слышал, Врата уже лет тридцать наращивают активность. Гончары считают, что Линнерилл готовит прорыв. И, если твое бегство могло быть случайным, то возвращение домой — часть их плана.

Я хотел было возразить, но замолчал, сраженный одной мыслью: Ионт призвал эйнеру в тело моей матери в подземельях дворца, — в месте, где так сильна Тьма, где находятся недоступные жрецам Врата в Лунный мир. Там же он принес в жертву моего брата и начал мою инициацию.

А в первые походы он отправился как раз в пятитысячном, тридцать лет назад. Тогда еще безвестный королишка за какой-то год превратил крохотную Ардонию в военную машину и двинулся на соседнее государство с горсткой войск, и поставил на колени. Он не знал с тех пор ни одного поражения.

Кому на самом деле поклонялся Ионт в молодости, когда еще не был Гончаром? Или даже до своих последних дней?

— Ринхорт, а в Ардонии есть вход в Линнерилл?

— Есть. На западных склонах Золотых гор. Это место как раз на территории бывшего королевства. Почему ты спрашиваешь?

— Потому что Ионт рассказывал нам с братом древние легенды ардонских горцев о лунном дьяволе, князе Тьмы. Этот темный бог даровал своим самым верным последователям неутомимость в любви, неуязвимость тела, непобедимость в боях и, главное, абсолютную власть.

— И в обмен на что выдавался этот примитивный набор для дикарей, помнишь?

— Так, все на то же, — рассмеялся я. — На кровь первенца. Точнее, на воплощение князя Тьмы в первенце, зачатом от земной женщины.

— А цель дьявола, конечно, неизменна, — подхватил рыцарь, — присоединить к царству Тьмы еще одну провинцию со всеми душами несчастного мира — оптом, чего там мелочиться.

— Ну, да. Так вот, из всего перечисленного набора Ионт не обладал только неуязвимостью тела, как выяснилось в момент его смерти.

— А знаешь, Райтэ, это может оказаться правдой.

Ринхорт надолго задумался и так многозначительно на меня поглядывал, что я пожалел об откровенности и возмутился:

— Эй, не думаешь же ты, что у него получилось?

Честный рыцарь с железным сердцем пожал плечами:

— Думаю, что…

— Никакое я не воплощение! — заорал я, вскочив и хватаясь за меч. — Я — это я сам!

— Да сядь ты. Тьфу, недоразумение сплошное. Ну какой из тебя дьявол? Даже на демона не тянешь, — Ринхорт придирчиво оглядел меня с ног до головы. — Я подумал, что Гончары узнали о поклонении Ионта кровавому божку, потому и не допустили, чтобы у Завоевателя родились обычные дети, в которых мог бы воплотиться "лунный дьявол". Жрецы даже его бастардов уничтожали. Теперь их жестокость хотя бы понятна. А потом они перетянули императора в Сферикал, чтоб уж наверняка сорвать воплощение бога Линнерилла, а заодно получить от Завоевателя раба с какими-то особыми свойствами. Гончары всегда гонятся за двумя зайцами, а ловят трех.

Внезапно он резко поднял голову, всматриваясь в вечереющее небо над верхушками деревьев, выругался:

— Gr'rakhr! Легки на помине! — метнувшись к столбу, перерезал поводья мелькнувшим в руке кинжалом. — На коня, принц! В лес!

Не рассуждая, я вскочил в седло и оглянулся лишь тогда, когда ветки уже хлестали по лицу.

Над верхушками мелькнула тень, слишком большая даже для орла.

— Ложись! — свистящим шепотом приказал рыцарь.

Интересно, как? На полном скаку?

Но вопросы задавать бессмысленно, и, рискуя сломать шею, я натянул поводья, подняв коня на дыбы, и кубарем скатился в толстый слой мха. Перепуганный конь помчался дальше, разорвав тишину возмущенным ржаньем. С неба ему ответил яростный клекот.

Мох перед глазами зашевелился. Он пополз! Влажные пласты мгновенно закрыли предплечья, взобрались на ноги. Я чувствовал, как погружаюсь, словно в трясину. Он резкого запаха, ударившего в нос, закружилась голова.

"Да он же меня сожрет, этот мох!" — понял я, когда оголенную кожу рук начало жечь, как кислотой.

Я оглянулся, привстав. Мох недовольно чавкнул.

Ринхорт сидел неподалеку, шагах в пяти, прислонившись спиной к стволу и запрокинув голову к небу.

В просвете над верхушками снова мелькнула крылатая тень, и, резко вскинув руку, рыцарь метнул меч. Раздался крик боли, треск веток от падающего тела. Ринхорт перехватил вернувшийся к нему меч, с которого веером падали красные капли, побежал к месту падения врага.

— Поднимайся, Райтэ, пока тебя не съели!

То ложись, то вставай, — проворчал я, выдирая из мха покрасневшие и нестерпимо зудевшие конечности. Кожа порыжела и покрылась язвами.

"Как в Линнерилле!" — мелькнуло воспоминание, заставившее содрогнуться: перед глазами вспыхнули световые змеи, из клубка которых я когда-то отчаянно вырывался, оставляя клочки кожи. М-да. Может, потеря памяти о том мире — несказанное благо?

— Разведчик. Других пока не видно, — сказал Ринхорт, когда я подошел к распростертому на земле окровавленному телу с человеческими очертаниями, рваными пестрыми крыльями и орлиной головой с мощным клювом. Крылья торчали под неестественным углом, и по ним уже карабкался хищный мох.

Опустившись на колени и положив ладонь на когтистую руку умирающего, я прошептал слово освобождения. Но ничего не почувствовал, никакого огненного эха, ни содрогания. Заклинание не действовало, как не работало оно, когда я пытался освободить друзей Ринхорта по несчастью — Луффа и Сингил.

Я покачал головой и отошел. Существо застонало, открыло затянутые пленкой круглые глаза. Рыцарь, поняв, что у меня ничего не получилось, вздохнул и приставил меч к горлу поверженного.

— Ты один, дарэйли Орлин, или нам еще гостей ждать?

— Один. Рад тебя видеть, Ринхорт, — с трудом ответил клокочущий голос.

— Я тоже несказанно рад, особенно, обстоятельствам нашей встречи, — мрачно ответил рыцарь. — Где твой жрец?

— Еще далеко… в обход Плеши идет.

Взгляд янтарных птичьих глаз потускнел, а через миг изломанное тело скрутила судорога, и оно изменилось: просели и растаяли ржавым облаком крылья, исчез клюв, укоротились изогнутые когти на руках, удлиннились ноги. Это уже было обычное тело сероволосого молодого мужчины, облаченное в пестрые латы, а правильные, чуть резковатые черты красивого лица несколько портил крупный нос с горбинкой. Его преображение остановило кровотечение, но рана в боку была глубокой.

— Давай его перетащим, — предложил я.

— Как скажешь, будущий княжич.

К моему удивлению, наши кони уже вернулись на аппетитную полянку и спокойно щипали бледную, зато не ядовитую травку. Ринхорт крепко привязал пленного к столбу остатками поводьев.

— Почему ты решил пощадить врага, Райтэ? — спросил он. — Гончары его тут быстро найдут, а молчать о нас он не будет. Мох от него и пера бы не оставил.

— Слишком жирно — кормить ту рыжую мохнатую мерзость человечиной.

— Ну, не совсем человечиной. Дарэйли.

— А это вообще королевская роскошь! — отрезал я, сам не понимая причин своего нелогичного решения, но мой наставник выглядел очень довольным. — А чему ты радуешься? Говорил, что следов нет, а нас вычислили на раз.

— Эта поляна — единственное опасное место на десятки верст.

— А говорил, единственное безопасное.

— Ошибался, — пожал плечами рыцарь.

Пленник снова очнулся: немигающие круглые глаза открылись, вперились в меня. И вдруг он улыбнулся.

— Не беспокойся, принц. Меня отправили сюда на всякий случай проверить стоянку. След потерян, и жрецы не знают направления поиска. До заката меня не хватятся.

Ринхорт, глянув на вечереющее небо, нахмурился, вытащил жреческий знак Пронтора с двумя мерцающими камнями.

— А что с Ллуфом? Разве он не показал вам направление?

— Давно не слышал о нем. Выбросил бы ты эту штуку, друг. Ты сильно рискуешь не только своей свободой. — Немигающие глаза Орлина повернулись ко мне, вспыхнув янтарным огнем. — Освободи меня, принц, как Ринхорта освободил.

— Пробовал уже. Не получилось, — я не мог смотреть в его глаза, видеть, как гаснет надежда, подергивается серой тоскливой пленкой. — Хозяина Ринхорта я сначала убил, а твой еще жив.

Орлин резко отвернулся. Вздохнул:

— Спасибо за попытку… Вам надо уходить. Если я не вернусь на закате, мой жрец отправит сюда Шойну. Ей не страшен яд лунных мхов.

Продвигаться ночью по рыхлому мху еще труднее. Лес, сменившийся хвойным сухостоем, выглядел в лунном свете кладбищем скелетов. Рыжие иглы еще кое-где оставались на голых черных ветвях, особенно, ближе к земле, где их меньше трепал ветер. На юге угадывался просвет, но мы предпочли укрытие деревьев.

— Действительно, проклятое место, — я поневоле заговорил шепотом.

— Его много раз пытались поднять дарэйли растений, но вот все, чего они добились, — Ринхорт показал на изможденное молодое деревце с короткими и мягкими, как младенческий пушок, бледно-рыжими иголками. — Когда ты рассказывал о мертвом дневном Линнерилле, то я понял, что уже видел что-то подобное в нашем мире. Вон там, южнее. Там еще хуже: ровная, как блин, спекшаяся земля размером с добрый город, с Нертаиль. А ведь пять тысяч лет прошло с тех пор, как маги тут порезвились.

Он свернул на запад, прокладывая путь по кромке мертвого леса, пока тот не превратился в старое обугленное пожарище, а потом — в пепельную пустыню.

Ринхорт, предупредив, что дышать тут надо через раз, укутался плащом так, что только глаза поблескивали, я соорудил защиту из куртки, но это помогло мало. Пыль облачками поднималась из-под копыт, забивала ноздри и глаза, скрипела на зубах. Кони то и дело раздраженно фыркали, мы кашляли и погоняли измученных животных.

— Неужели за столько веков ветер не развеял эту дрянь? — не выдержал я.

— Не разговаривать! — прикрикнул спутник. — И не дышать!

Я заткнулся и дышал через раз. Совсем сдохнуть не получилось.

К полуночи мы добрались до развалин крепости. Ее стены, зиявшие дырами, обуглились, полуразрушенный донжон торчал, как гнилой зуб.

За стенами пыли почти не было, и воздух заметно посвежел, словно мы попали под невидимый купол.

— Это был замок магов, — пояснил Ринхорт, спешиваясь и ведя коня под узцы по хрустевшим, ломавшимся под копытами, как сухие кости, камням. — С тех времен остался, и Гончары за ним присматривают, но постоянной охраны нет. Не от кого, люди здесь не бывают. Там внутри есть колодец с чистой водой — дарэйли пробили скважину и поставили фильтры. А насчет ветра… Над Плешью жрецы специально создали погодную аномалию, чтобы ни ветром, ни дождем заразу не разносило. Люди и животные от нее быстро мрут. Нам с тобой не так страшно, мы же "дары духов".

Я, спрыгнув наземь, погладил шею дрожавшего вороного.

— Сколько им осталось?

— Через трое суток околеют, им уже ничем не помочь. Поздно жалеть о птичках, Райтегор Энеарелли, — тонкие губы скривила жесткая усмешка. — Это будет не первая и не последняя жертва на твоем пути. Разве Завоеватель не учил тебя, что нет победы без жертв?

— Он учил разумно жертвовать. Ни больше, ни меньше, — сухо ответил я. — Мы могли выбрать менее опасный путь и сберечь лошадей.

— Не могли. Плешь идет полосой, обходить долго. Мы сэкономили недели две, во-первых. Сбили жрецов со следа, во-вторых.

— Надолго ли? Найдут связанного Орлина и поймут, куда мы двинули.

— Нас тут уже не будет. А в-третьих, ты должен был увидеть это место.

— Зачем?

— А самому подумать? — сверкнули черные глаза отраженным светом луны. — Оставим детские сказки горцев в стороне, я в это не верю. Но ты пришел из Линнерилла. Причем, без памяти, но с любовью к чужому миру, спасшему и приютившему тебя. Кто-то, и я догадываюсь, кто, не хотел, чтобы ты помнил лишнее. И лишним стало почти все! Это тоже приводит к нехорошим мыслям. Так хотя бы узнай, какую долгую память линнери оставили о себе здесь. Следы их схватки с архетами Эстаарха не зарастают.

Он был прав, как всегда.

— Ты боишься, что я — их лазутчик? Это не так, клянусь. Я не служу Линнериллу.

— Поосторожней с клятвами, — пробурчал Ринхорт, но успокоился. — Я ничего не знаю о тебе, Райтэ. Что мне думать? Чего бояться? Но ты дал мне свободу, и я буду помогать тебе до тех пор, пока мой долг перед тобой не пересечется с высшим долгом перед моим миром.

— А ты уверен, дарэйли, что твой мир — этот? — вдруг сорвался вопрос.

Черный рыцарь постоял, ошеломленно моргая, закрыл рот и направился к донжону. Я поплелся следом, сам себя пытая: откуда взялись в моем разуме такие странные вопросы? Что я имел в виду, когда спрашивал? Но разум молчал. Только голова разболелась.

Поднятый прежде на высоту человеческого роста вход в донжон был разрушен, книзу до земли шла широкая, расчищенная от обломков трещина. Внутри круглой башни было чисто, но перекрытий не сохранилось, и над головой мерцали звезды. На земле у стены лежала наготове чуть припорошенная черной пылью груда факелов и вязанки дров, в центре виднелся очаг, лежал перевернутый вверх дном котел. Ринхорт, повозившись, поджег пару просмоленных факелов.

Колодец был спрятан в подземелье, куда вела широкая, почти новая лестница, по которой свободно прошли кони. Свод, уцелевший от давнего огневого шторма, подновлялся — видны были заплаты свежей кладки, и обвала можно было не бояться.

Ринхорт сдвинул плиту, закрывавшую каменные колодезные венцы. Вода была свежей, словно проточной, чуть солоноватой на вкус и нестерпимо холодной. Омывшись и напоив расседланных коней, мы наскоро перекусили остатками завтрака — завернутой в листья зайчатиной.

Смутное чувство не давало мне покоя. Не тревоги, разлитой в воздухе над Плешью, к ней я уже привык. Иное.

— Здесь кто-то есть, Ринхорт, — прошептал я, осознав, что чувствую чье-то присутствие, как касание невидимых пальцев.

Он прислушался.

— Нет. Жрецы давно бы напали. Привидений не водится. Может, Орлин уже восстановился и нагнал?

Вытащив меч, он поднялся по лестнице, но вскоре вернулся.

— Пока спокойно, Райтэ, погони не слышно.

— Это внизу, еще глубже.

Он сплюнул:

— Тьфу, так бы сразу и сказал. Это я и хотел тебе показать, когда отдохнешь. Помнишь, я говорил, что смерть — не самое худшее, что с нами случается в этом мире? Идем.

По узкой винтовой лестнице мы спустились на площадку нижнего яруса. Из крохотной клетушки вело три темных хода, когда-то запертых железными дверями: их ржавые обломки давно осыпались. Ринхорт свернул направо.

Извилистый, все время понижавшийся ход привел нас к новенькой двери, окованной железом без следов ржавчины и запертой двумя стальными, толщиной с руку, засовами. Дарэйли железа не стал возиться с замками на засовах, а попросту расплавил петли, аккуратно опустил тяжеленные болванки.

— Тут одно из хранилищ Потерянных. Они не опасны, Райтэ, — предупредил он и распахнул дверь.

Не знаю, каким чудом я не заорал и удержался от бегства: сердце застучало, как бешеное. Наверное, потому не заорал, что уже видел подобное. Давно, в Лабиринте Нертаиля. И устал там орать и бежать.

Факел высветил десятка два неподвижных фигур, скованных цепями, стоявших и лежавших, как в переполненном корабельном трюме, везущем невольников. Не все из них были человеческими. В отличие от тех, кто встречался мне в Лабиринте, глаза этих окаменевших статуй были закрыты.

— Они мертвы? — я не мог оторвать взгляд от тонкого, полускрытого ниспадавшими черными волосами профиля девушки, сидевшей у стены, подобрав ноги.

— Нет, их усыпили. А у тебя хорошая выдержка, — одобрительно шепнул Ринхорт.

— В Лабиринте я видел таких же, но, если бы я знал, что они живые… я сразу сошел бы там с ума.

— Я сам чуть не сошел, когда впервые увидел это, — голос железного рыцаря подозрительно дрогнул. — Мы можем жить очень долго, Райтэ. А люди — нет, даже жрецы. Когда умирает Гончар, все его рабы цепенеют, если он не успел или не смог передать их перед смертью другому жрецу. И они становится Потерянными.

В свете факела казалось, что спящие чуть шевелятся и дышат, ресницы дрожат, глаза вот-вот откроются.

Ринхорт рассказывал тихо, покусывая губы, еле сдерживая ярость:

— Когда Гончары находят такого дарэйли, то снимают смертное заклятие только в том случае, если знают его сущность и способны превратить в раба, но их знания стали слишком узкими. Тех, чья сущность неизвестна — усыпляют, чтобы дарэйли не сошел с ума, и чтобы сохранить его на будущее — вдруг заново откроют его круг и поймают потерянную душу, а "сосуд" уже готов.

— А те, кто не усыплен — сумасшедшие?

— Почти всегда. Таких уничтожают.

— Но ведь могут пройти годы, прежде чем их найдут.

— Могут пройти даже века. И у них даже может сохраниться разум, поэтому Гончары стараются не убивать их сразу, а проверить. И после открытия каждого нового круга идут с ревизией в хранилища: вдруг кого-то из Потерянных можно вернуть и использовать?

— Хозяева рачительны и гуманны! — прошептал я. — Великий Эйне, как они гуманны!

Факел в кулаке Ринхорта хрустнул, обломки посыпались на плиты. Он раздавил их сапогом.

— Ты даже не представляешь, сколько таких хранилищ в мире, принц. Это только найденных дарэйли. А сколько их за тысячелетия спрятано в склепах, лежит по миру нетленными трупами? Далеко не все Гончары перед смертью оставляли дары своим братьям. Ты понял, Райтегор Энеарелли, где скрыта твоя армия?

По рези в глазах я почувствовал, что они зажглись. Хранилище залил багровый свет. Руки вскинулись, слова заклинания вырвались из горла:

— Dhara Einne el'lenear, vuar'ra Aardenner!

Когда эхо, раскатившееся по подземелью, умолкло, тишина стала невыносимой.

Мы ждали долго, и я с возраставшим отчаяньем шептал заклинания, всплывавшие из глубин памяти, пока не захотелось самому упасть тут и уснуть навеки.

— Я был прав, тебя обучали лунные маги, — сказал мой мрачный спутник. — Никогда не слышал таких формул, и многие слова языка высших мне незнакомы.

— Как видишь, я был никудышным учеником.

Почему я решил, что способен освободить всех? Откуда такая самоуверенность? Освобождение Ринхорта было счастливой случайностью. Там, на кладбище, рядом со мной еще молился святой Кейен. Может, это его молитвы сняли оковы рабства с железного дарэйли, или наши совместные, нечаянно переплетенные усилия?

Подавленные неудачей, мы покинули безмолвные руины задолго до рассвета.