Евгений Фридлянд, продюсер:

Все пишут о Новодворской… Мы могли подсмеиваться над ней, но было бы лицемерием не признать ее заслуг перед страной, перед демократическим выбором! Она прекрасно знала историю и бескомпромисно клеймила позором мерзавцев! Я был с ней лично не знаком, но переписывался на каком-то сайте партии! Она молодец! Честная, открытая, боец — такой и останется в нашей памяти!

Юрий Феклистов, «7 дней»:

Еще одна утрата близкого мне человека. Я в 1989 году был задержан ОМОНом на Маяковке перед началом митинга Демсоюза. Валерия Ильинична при встрече извинилась передо мной. Я был поражен. «Называйте меня на „ты“ и Лерой», — просила она. С ее подачи я был первым журналистом, сделавшим репортаж из Лефортовской тюрьмы, где она последний раз сидела перед путчем 1991 года… Потом подарила мне автобиографическую книгу. Из нее я узнал, что первый раз ее привезли в Лефортово 7 ноября 1969 года (ей было 19 лет), после того как она с балкона Кремлевского Дворца съездов разбросала листовки «Долой КПСС!» на торжественном собрании к 50-летию ВОСР. Потом были психушки, где ей кололи серу в спинной мозг, втыкали иголки под ногти и пр. Но они не смогли ее сломать. Настоящая революционерка, убежденная, умная, ранимая женщина… Простите нас, Валерия Ильинична… И спасибо за то, что Вы были с нами. Мы будем Вас помнить, пока мы живы…

Лев Рубинштейн, поэт:

Она была человеком-эпохой.

К ней относились, мягко говоря, по-разному. Мне приходилось общаться с людьми, относящимися к ней как к пророку. Мне приходилось видеть и слышать тех, кто считал ее чуть ли не личным своим врагом. Кто-то считал ее юродивой. Кому-то казалась она смешной. Но вот скучной и монотонной ее не считал никто.

Многим казалось, что она состояла из одних лишь углов, за которые постоянно зацеплялись и об которые болезненно стукались те, кто проходил мимо.

Она казалась очень неудобным человеком, каковыми бывают или очень масштабные люди, или дети. А в ней и правда была совсем детская душа с ее верой в конечную справедливость, в то, что добро в результате непременно побеждает зло.

Ярость и миролюбие, не всегда уютная прямота и дружественность — всё это вместе, и всё это она.

Уход таких людей чреват появлением в общественной атмосфере огромной озоновой дыры. Трудно и долго эту дыру придется заштопывать. Но придется, деваться некуда.

А ее беспокойная, непоседливая, страстная душа пусть теперь успокоится.

Светлая память.

Марина Уварова:

Одно из первых моих интервью было с ней. Это было перед Новым годом — 92-м или 93-м. Я была просто поражена ее интеллектом, юмором, знанием истории, литературы. Под конец я спросила, с кем она будет встречать НГ. «Со Стасиком, моим замечательным котом». Я чуть не разрыдалась. Она была нежнейшим человеком. Так трогательно к маме своей относилась. Плачу. Кристальный человек.

Михаил Панюков, «Экспресс-газета»:

Время ее, как общественно значимой фигуры, закончилось очень давно. А ушла она слишком рано, 65 лет — не возраст для женщины даже в России. Трагикомический персонаж, политический фрик. А знаете, она ведь расширила мой словарный запас! Я впервые услышал от нее слово «сервильный», спросил, что оно означает, и получил вежливое разъяснение. Странная, нелепая была тетка. Но без нее будет чего-то не хватать…

За все свои слова, за пропаганду идей, столь же диких, сколь и нелепых, она расплатилась всей своей жизнью. Прошла тюрьму, психушку. Существовала без любви, без чувственных удовольствий, постоянно ощущая свою неполноценность как женщина, терпя поражение за поражением как политик. Не знаю, не понимаю, как можно ее ненавидеть. Мне неловко за людей, которые в ее адрес пишут «подохла».

Михаил Тюренков, начальник отдела референтуры Министерства культуры Российской Федерации:

Совсем не разделяю злорадства относительно того, что Новодворская скончалась. Да, само это имя давно стало нарицательным, символом радикально-западнического либерализма и даже русофобии (хотя определенная «сермяжность» была присуща и ей). Да, тетка (с которой мне в 2001 году на одном закрытом политическом форуме довелось пообщаться лично) была очевидно безумной, но одновременно с этим — афористичной, искренней и последовательной. Наверное, если бы ее не было, нам, антилибералам, было бы куда скучнее. А потому совершенно не желаю ей зла, тем более посмертного.

Евгений Левкович, Rolling Stone:

Мне выпало великое счастье. Я проработал с Валерией Ильиничной один год. Я видел ее ровно раз в неделю. Она приносила конфеты и угощала ими, в частности, меня. Иногда пекла пирожки. Вдвойне мне повезло в том, что она хорошо ко мне относилась, не знаю почему. Она ведь такую анархо-фашистскую шушеру, как я, не любила с детства. Я тоже никогда и ни в чем с ней не соглашался. Иногда она просто, чего уж там, раздражала. Однако мы ладили. Однажды она предложила мне вступить в ее Демократический Союз, но я, разумеется, отказался. Потом она предложила мне выйти за нее замуж, я не нашелся, что ответить, и мы посмеялись. Дурак. Надо было выходить, немедленно. Такой женщины больше не найти.

Над Валерией Ильиничной смелись почти все, даже многие ее друзья. «Демшиза» — это ведь с нее началось, это ведь она эталон этого понятия. Я не смеялся над ней никогда. Я прочитал одну ее книгу, ознакомился с ее биографией, и мне стало жутко стыдно. Я понял, что смеяться над ней, или не любить ее, или люто ненавидеть ее есть высшее негодяйство. В 1969 году (в 69-м, том самом, полностью советском году) она, девятнадцатилетняя (!) девчонка, в Кремлевском Дворце съездов (!) распространила листовки против ввода войск в Чехословакию. После этого она год просидела в тюрьме и еще два года — в страшной психиатрической клинике в Казани, где полностью подорвали ее физическое и психическое здоровье. При этом она никого не предала. Никого не сдала, хотя ее, двадцатилетнюю, несколько раз пытали. Никого и никогда она не предавала. Кто из вас, называвших ее «либерастом», левых и правых радикалов, таких боевых и смелых накачанных парней, способен на такое мужество? Считаные единицы. В основном вы сдаете всех направо и налево. Вы и одного упавшего волоса с головы Валерии Ильиничны не стоите.

В общем, я мог бы еще много написать, но зачем? Что тут говорить. Эта огромная потеря и огромное горе. Я плачу. До свидания, дорогая Валерия Ильинична. Я никогда не разделял ваших взглядов, совсем не разделял. Но я хочу прожить свою жизнь так, чтобы быть хоть сколько-нибудь достойным вас. Чтобы когда мы встретились снова, мне было бы не стыдно поздороваться с вами. Ну и вы тоже не подведите. У вас же будут с собой конфеты и пироги, правда?

Я люблю вас. Очень.

До свидания.

Юрий Шумило, кинематографист:

Ушла мятежная Баба Лера. Дикая оппозиционная фурия и тончайший литератор, обладательница литературоведческого дара. Последние годы вокруг крутился «мужчина ее жизни» Боровой — интеллектуальный альфонс. А у Бабы Леры не было персонального общечеловеческого счастья, и она сама себе выдумала симулякр этого счастья — борьбу, бессмысленную и беспощадную. И боролась, вооружившись общечеловеческим мороком. Понимала ли она про свой политический идиотизм? Иногда кажется, что понимала, иногда — что происходило все вне ее личностного осмысления. Мне не жаль Новодворскую: жалеть ушедших вообще глупо — им все равно, а мы тут себе выдумываем. Но мне будет не хватать ее колонок о литературе и литераторах, да и уровень оппозиционного безумия без нее потускнеет. Покойся с миром, заблудшая душа.

Андрей Архангельский, журналист:

Видел ее в последний раз на Марше мира в марте. В России человек, который в общем-то занимается совершенно по нынешним временам обычным делом — правозащитой, — считается сумасшедшим, и судьба философа Чаадаева в этом смысле была символической. В отношении Новодворской это все было концентрированно — так к ней и относились и враги, и, что характерно, «свои». Эти «свои» — люди в целом даже приличные, но желающие «не выходить за рамки», они радостно гоготали при упоминании: «А… ну она же того…», и это довольно подлая вещь. Слишком страшно признаться себе, что она как раз норма человеческого самостояния, а не ты. Ты — приспособленец, идущий на компромиссы, ты «договорился» со своим начальником, хотя, конечно, ты «против Путина», но тебе нужно выплачивать кредит. Поэтому ты, конечно, лучше, чем нашисты, но ты, конечно, в подметки не годишься таким, как она. Человек, который всю жизнь боролся и который ни разу не боялся; человек, который заплатил за это личной неустроенностью, одиночеством и пр. Смех над такими людьми — это просто естественная психологическая защита от чего-то более сильного, такого сильного, что ты даже не рискуешь себя сравнить с этим. Поставить рядом. Какой редкий тип. Как редко такие люди появляются и живут здесь, служат своим убеждениям всю жизнь, а не только «по молодости». Тут еще один момент: она ведь не повзрослела — в каком-то современном русском смысле. Не успокоилась до самой смерти. И это нам тоже смешно, хотя на самом деле круче этого ничего нет — оставаться бескомпромиссным, как в юности, всю жизнь. Это по нашим представлениям «смешно» — настолько в общественном сознании высмеивается любая моральная стойкость, любая верность принципам и себе. Сохранить себя — это лозунг диссидентов 60–70-х: «Мы боролись за себя».

На самом деле она — счастливейший человек. До конца жизни наводила ужас на всю беспринципную сволочь, на идеологических противников и соратников, на любую власть, на всех этих соглашателей, на всех этих неборцов. До последнего дня. Какое счастье, какая цельность. Какая победа.

Владимир Соловьев, ТВ-ведущий:

Умерла Валерия Ильинична Новодворская. Можно было и не принимать ее взгляды, но этот человек, прошедший тюрьмы, вызывал уважение верностью своим идеалам.

Екатерина Кладо, киновед:

Интересно, какие компенсации действуют у людей, которые восхищаются «мужеством, несгибаемостью и бескорыстием» без привязки к тому, к чему эти проявления были неизбежно привязаны, к борьбе за какое «за это»? И какой дефицит этих качеств внутри или снаружи приводит их к восхищению?

И чем их не устраивает Дзержинский? Там бескорыстных и мужественных вообще было поначалу более чем достаточно. С вполне людоедскими взглядами на реальность.

…Чем оплачены слова, неважно совершенно. На зонах и в психушках всегда было немало и несущих дрянь и ахинею, при этом оплачивающих это нешуточными страданиями. Дрянь и ахинея от этого ничем иным не становятся. А страдания, конечно, вызывают сочувствие. Сами по себе. А теперь, оказывается, надо еще и абстрагироваться от высказываний в зависимости от уровня травмированности. Причем непонятно, то ли абстрагироваться, то ли, наоборот, относиться серьезно, так как сломали руку — оплатил. Ерунда какая-то получается. Мне ближе априори серьезно относиться к высказываниям и взглядам взрослого человека.

Олег Дружбинский:

К слову, о Новодворской.

Шендерович в телеэфире как-то раз не очень красиво пошутил насчет ее неженственности. Типа, в России произошел коммунистический переворот, и Валерия Новодворская сбежала из страны, переодевшись в женское платье.

Так Валерия Ильинична дозвонилась к нему в эфир и заявила, что устав партии Демократический Союз, которую она возглавляет, строжайшим образом запрещает эмиграцию! И что она никогда не сбежит!

Таких, как она, уже не делают, и скоро совсем никого не будет. Земля ей пухом.

Michail Gosman, резидент Вены:

Какие у нее на фиг идеалы!?!?!! Одна ненависть ко всему российскому и поглубже пресмыкнуться перед американцами… Даже тут, живя на Западе, поражался всегда ее наглости и лживому «правдолюбию». Ненависть…. ей бы в руки пистолет — патронов бы не хватило на всех.

Иван Аброскин:

Извините, человека, которого тошнило от слова «русский», даже обсуждать не хочу. В эфире НТВ в октябре 1993-го она аж прыгала от ярости с требованием «перестрелять это быдло», имея в виду мирных людей с плакатами, которых и расстреляли у Останкино.

Айдер Муждабаев, заместитель главреда «МК»:

Смерть Валерии Ильиничны Новодворской, русского гражданина и мыслителя, — это большая потеря для России, хотя дураки могут этого не понимать, да и черт с ними. А для меня это личное горе.

В юности я много слышал о ней, а лет в восемнадцать случайно купил ее автобиографическую книжку «По ту сторону отчаяния» — и влюбился в ту девочку, разбросавшую в самый разгар советской власти листовки с антисоветскими стихами.

Лера не бежала, сдалась милиции и спокойно пошла за это в тюрьму. Валерия Ильинична никогда ни от кого не бежала, всегда говорила правду и спокойно шла в тюрьму.

Лет в двадцать, будучи еще зеленым репортером в Тамбове, я набрался наглости, нашел телефон, позвонил и напросился на интервью для своей газетки, которое ей (Новодворской, да, в принципе, и газетке) абсолютно было не нужно. Но было очень нужно мне.

Офис (было ли тогда такое слово?) Демократического Союза располагался в доме на Пушкинской площади. Валерия Ильинична назначила мне встречу у памятника. Я пришел с букетом роз, которые отбирал так тщательно, как ни до, ни после никому и никогда. «Так это вы, мой тамбовский волк?» — сказала Валерия Ильинична. Так мы познакомились, и я был на седьмом небе, хотя виду старался не подавать. Интервью получилось, по-моему, так себе, но это не имело значения.

Второй — и последний — раз я увидел ее двадцать лет спустя на вечеринке «Эха». Она уже не ходила. Поцеловал руку. Про то интервью и про меня она, конечно, не помнила.

Я не забуду Вас, Валерия Ильинична, никогда. Я Вас очень люблю.

Дмитрий Ольшанский, публицист:

Изрядно-порядочная публика пишет некрологи Валерии Ильиничне Новодворской.

Пишет искренне, «с душой».

Должно быть, это и правильно: покойница была чужда всякой корысти и карьеры, исповедовала свою веру в то, что России и русских быть не должно, упорно и страстно, как истинная подвижница и даже юродивая.

Но за это ли ее поминают добрым словом?

Представим, что кто-то другой пронес бы через всю свою жизнь — и с тем же честным упорством — ненависть к евреям, американцам, европейцам, гомосексуалистам и тэ пэ.

Поминали бы его те же люди и с тем чувством?

Ох, вряд ли.

А значит, Валерия Ильинична «навсегда останется в наших сердцах» не потому, что она была человек чистый, как слеза Басаева и Бандеры, а из-за того, что именно и кого именно она так ярко и последовательно ненавидела.

Ну ничего, утешимся тем, что ей было кому передать свое знамя. Целый телеканал «Дождь» учеников.

Клятву-то над могилой будете приносить, юные пионеры?

Андрей Добров, ведущий авторской программы на Ren-TV:

За последний год в России умерли тысячи простых, неизвестных людей. Они любили свою страну, рожали и растили детей. Строили дома и писали книги. Сеяли хлеб и рисовали картины. Сражались на войнах, двигали науку, спасали людей, копали картошку, водили трамваи. И было понятно, для чего они жили.

Поэтому я не буду писать про Новодворскую. Никак. Я лучше вспомню тех моих знакомых и друзей, которые умерли в расцвете лет, востребованные, любимые детьми, родными и друзьями. Тянувшие лямку без слова упрека. Без ненависти.

Без ненависти, понимаете?

Михаил Ремнев, Первый канал:

Вероятно, пока человек жив, с ним можно вести полемику, но когда он умер… сделать ничего нельзя… Остается лишь собрать волю в кулак и НЕ ИСПЫТЫВАТЬ НЕНАВИСТИ. Валерия Ильинична была весьма искренняя в своей ненависти. Предлагаю уважать хотя бы это. И вероятно, воздержаться от посмертных злословий было бы правильно. Честно говоря, я, как и многие другие, не испытывал к ней симпатий и не разделял ее взглядов.

Аршак Оганесян, журналист (работал в «Собеседнике»):

Странно, но к уходу этого человека я отношусь без всякого внимания, горечи, соболезнования. Жаль больного человека, и все. И болезнь эту ее никто не «прививал» — путь «далай мамы» она сама себе выбрала… Политик? С большой натяжкой, только в силу того, что общалась с политиками… Экономист? Очень сомневаюсь, ибо ту энергию, которую она направляла на «комуняк», Путина… вполне можно было бы направить на благо БОЛЬШИНСТВА населения НАШЕЙ страны. И конечно же не поддерживать фашистский путч в Киеве. Человек «никто», и звать ее «никак»…

Андрей Бинев, ведущий программы «Вольный слушатель» («Радио России»):

Есть люди цельные, несгибаемые. Их даже смерть не меняет. Они живут, пока их любят или ненавидят, потому что помнят и многие боятся. Страх перед ними при их жизни ничто в сравнении с ненавистью, а значит, и со страхом после их физического ухода… Хорошо еще, если не прожил всю свою червячью жизнь в презрении. А ей повезло! Ее это минуло. Она для этого сделала все возможное и невозможное. Необязательно было разделять ее взгляды, но и не замечать их не удавалось никому, даже тем самым мелким, недалеким червячкам.

Марк Котлярский, сотрудник рекламного агентства:

Любая яркая личность вызывает раздражение, «неудобство», как жмет неудобная обувь, вызывая неприятные ощущения. А Валерия Новодворская была не просто яркой личностью, она была звездой, как пафосно бы это ни звучало, она неслась по жизни, по слову классика, как беззаконная комета в кругу расчисленном светил…

Алексей «Профессор» Лебединский, музыкант:

Ликуйте, сволочи! Ушел еще один чистый человек, смело выражавший свои мысли и искренне желавший сделать жизнь людей в нашей стране достойнее, противившийся маразму и нечисти… Ликуйте, подлые ворюги и мошенники!

Илья Переседов, религиовед:

Пара слов о Новодворской и ее окружении.

Раз уж мы некоторое время назад высказывали справедливые упреки в адрес руководителей федеральных каналов, которые отправляют своих журналистов в горячие точки без бронежилетов и касок, будет уместным с таким же неравнодушием присмотреться к смерти Новодворской.

Женщина получает травму ноги и полгода самостоятельно пытается ее вылечить. У нее гниет конечность. В итоге она умирает от заражения крови. Нестарой — 64 года всего.

И никто из ее соратников и знакомых, кто сейчас так театрально горюет, за эти полгода не нашел возможности и времени, чтобы уговорить ее доехать до больницы, или лишние пару сотен баксов, чтобы привести к ней на дом врача.

Ни Боровой, ни Гозман, ни Ходорковский — никто…

Справедливо печалилась Раневская, глядя на цветы, подаренные после спектакля: «Как много любви, а в аптеку сходить некому!»

Вот только поклонники Раневской не претендовали на то, чтобы решать судьбу своей страны и брать на себя ответственность за ее будущее.

Повторюсь, Новодворская умерла не от последствий арестов и карательной психиатрии. По всем признакам ее убило равнодушие ближних.

И опять-таки, ни слова раскаяния нигде. Никто, ужаснувшись, не сказал разочарованно: «Не уберегли!»

Но тут же после смерти закипела бойкая работа, нацеленная на создание очередного фетиша и монумента в пантеоне отечественных свободоборцев.

Хочется отметить, что никто из тех, кто сейчас тратит часы на написание слезных некрологов и составление подборок наиболее удачных ее цитат, при жизни покойной не нашел и получаса, чтобы постараться как-то отсрочить ее конец.

Когда понимаешь это, доверие к любым словам ее друзей резко падает.

Как, кстати, и к рассуждениям о злонамеренной целеустремленности вашингтонского обкома.

Алексей Аксенов, Клуб путешественников-следопытов «Исчезающий мир»:

Проблема не в окружении, а психиатрии с самолечением. Больная не подпустила бы к себе доктора или, допустив, стала учить его, что он всё делает неправильно. Нужны были помощь психиатра с девятнадцати лет, может, раньше, надзор, лекарства, терапия. Демократия погубила это невинное дьявольское создание.

Стас Садальский, актер:

Всегда прежде всего испытывал к ней жалость — за некрасивость, неудачу, нелепость. Все остальные чувства уже потом, думаю, ко мне она относилась так же…

Как-то за столом у Канделаки, на день рождения, сказала, что кота своего неприятного назвала Стасик. Думаю, отмучилась — счастливой ведь никогда и не была.

well_p, блогер:

У нее была своя матрица, где она была «королевой». И чем больше ее угнетали, как она считала, тем больше удовольствия она от этого получала. Она обычная мазохистка по натуре. Она и померла не от шока, а от того, что власти на нее перестали обращать всякое внимание. Не говоря уже о каких-то репрессиях. Вот она и зачахла без внимания и заботы. А посадили бы ее в тюрьмы, глядишь, еще бы лет пять прожила счастливой и довольной. Господа власть предержащие, вы звери! Не захотели поддержать в трудную минуту человека.

Александр Гельман, драматург:

Ее никто не сможет заменить. Другой такой не было и не будет. Невозможно поверить, что в СССР могла родиться, могла сформироваться такая уникальная, мудрая, бесстрашная личность, как Валерия Ильинична Новодворская. Каким ярким, каким виртуозным, каким сатирически беспощадным русским языком она обладала. Она была прекрасна и останется в нашей памяти прекрасной навсегда! Такой замечательной женщине земля не может не быть пухом.

Михаил Ходорковский, экс-олигарх:

У нас горе.

Ушла Валерия Ильинична Новодворская.

Самый прямой и искренний человек из всех, кого я знал.

Она громко говорила то, о чем мы шептали.

Она не мирилась с тем, с чем мы смирились.

Мы стали называть ее странной.

На самом деле странные мы, наше общество, покорно идущее к пропасти.

Сил мало драться? Так хоть не идите своими ногами, кричите, пусть тащат!

Может, кто-то тогда успеет спастись.

Она сжигала себя, спасая нас. А я даже не увиделся с ней после тюрьмы.

И теперь уже никогда. Горько.

Вечная ей память.

Татьяна Толстая, писатель:

Я любила Валерию Ильиничну, но странною любовью.

Эта любовь сводилась к дикой жалости, несоизмеримой с ее высказываниями (иногда ужасными, или идиотскими, или детски-наивными, или будто бы злобными).

Никакой злобы не было в Валерии Ильиничне. То, что сейчас многим, я знаю, кажется злобой, было слепотой особого рода.

Царство ее было не от мира сего. Это надо понимать.

Она была настоящей, беспримесной юродивой.

Она своей жизнью, своими упорными страданиями и гибелью «за веру» заслужила право нести ту пургу, которую часто несла.

Бывает, читаешь жития святых, и книга выпадает из рук: вот идиоты!..

Так же точно и с Валерией Ильиничной. Вот точно так же.

Любите ее, пожалуйста.

Просите ее молиться за нас. Таких умных, праведных.

Блаженны вот такие, как она. Ибо их есть Царствие Небесное.

Аминь.

Анна Астахова, журналист:

Почему-то проснулась с мыслью, что нужно написать о Лере, и с готовым текстом уже в голове. Спи спокойно, дорогой друг, и пусть дорога будет легкой. Прости, если что.

У нее были родственники? Отец, которому сейчас около девяноста, живет в Америке и всегда там жил.

Я не помню рядом с ней никого, кроме Борового, но и он сейчас в Америке.

Она умела любить и любила людей. И она научилась быть свободной. И была такой. В отличие от многих. Но она была одна. И по-другому быть не могло.

Сергей Жариков, продюсер, музыкальный критик, публицист, политтехнолог, идеолог контркультуры, основатель группы «ДК»:

Удивительно много хороших и проникновенных текстов написано на смерть Бабы_Леры™. Но лучший ее портрет, пожалуй, от Гарика Осипова — как в силу выбранной автором наиболее адекватной оптики, так и мастерства собственно письма («При жизни о таких принято говорить „человек, которого приятно ненавидеть“, используя клише довоенной прессы. Но, узнав о, как правило, ненасильственной смерти оппонента, Отелло в данном случае патриотического толка чувствует лишь разочарование и тоску — с кем теперь воевать? В виде жанра Новодворская выбрала „русофобию“, сумев стать достойным противником патриотов в сериале „Слово о погибели земли Русской“. И что в этом емком и пышном названии правда, а что фейк — „слово“, „погибель“ или „земля“, каждый из нас узнает в свое время. По закону единства и борьбы противоположностей Валерия Новодворская ненавидела советскую власть, активно призывавшую не заниматься самолечением. Несмотря на трогательную заботу о подвластных гражданах со стороны той власти, власть эту тоже было приятно ненавидеть»). Безусловно, это еще один «цой», массовый образ которого не только весьма сильно диссонирует с характером реальной личности, но и формируется как «общественно значимая» роль не без помощи тех, кто хотел ответить на запрос самым удобным для себя способом.

После того как меня вытурили с «Радио России» за передачу «Русский журнал», где в качестве позывных я использовал вагнеровский «Полет валькирии», а в одной из программ сделал интервью с известным биографом Алоизыча, он же прямой потомок легендарного Теодора Герцля, я оказался в газете «Труд». Тогда модными были еженедельные «толстушки», и у «Труда» их было несколько. В одной из таких под названием «Хозяин» мне предложили поработать колумнистом как раз в паре с Новодворской.

Мы распределили роли: она «за Горбачева», я «за Ельцина». Это еще был СССР, весна 1991-го, и я в это время как раз крутился в штабе ЛДПСС, выдвинувшего летом того же года Жириновского в кандидаты на должность Президента РСФСР. Писать чисто политические тексты было не так уж интересно, и я высирал небольшие эссе в жанре памфлета, который освоил в школьной стенгазете под редакцией нашего тогдашнего учителя литературы, а ныне весьма известного автора популярных мюзиклов Е. М. Фридмана.

Евгений Михайлович — это как раз тот самый тип «мастера», который открывает тебе мир, — таких людей по жизни у нас совсем немного, и газета «Хозяин» стала для меня таким же мастер-классом, который вел ее редактор Юрий Васильков, ныне покойный динозавр советской журналистики. И не только, наверное, журналистики, поскольку сам тогдашний начальник ПГУ Леонид Шебаршин приходился ему, как это раньше называлось, кумом. Надо ли подчеркивать, с какой искренней благодарностью я вспоминаю эти имена.

Короче, «хозрасчет», и газета вышла в свободное плавание. Лера продолжала гнать свои классические телеги, а я, кроме оформления никому тогда не известного Жирика в одежды Николая Угодника, стал раскручивать тему заполнивших Москва-реку пресноводных акул, становящихся особо агрессивными от запаха спиртного. И тому подобное, вы уже поняли. На мое имя предсказуемо начали приходить целые мешки писем, на что Лера дико возмущалась, однако тиражи росли — очевидно, из-за акул, нападающих исключительно на мужей-алкоголиков, а не малопонятных массе разводов про горбачевскую «демократию».

Она постоянно накатывала на меня главному: типа, писанина моя вредна, — а Юрий Викторович всегда в таких случаях устраивал очную ставку и объяснял Ильинишне суть демократии, которая состоит именно в системе противовесов, и в конце концов ее, похоже, убедил. И мы стали общаться помимо газетных тем.

Три четверти тиража «Хозяина» шло в Украину, и в 1992-м — в связи с распадом СССР — газета стала загибаться. Лера потянулась в «Независимую», а я стал выпускать «Сокол Жириновского», где был редактором и ответственным секретарем одновременно. Это издание в ЛДП патронировал тогдашний партийный пресс-секретарь Андрей Архипов, и Новодворская отметилась там тоже, написав специально для второго номера феерический текст о Жирике, благо этот номер вышел тиражом аж 200 тысяч экземпляров. И безусловно, благодаря усилиям Андреаса Вяльме, чей отец еще недавно был чуть ли не начальником всего КГБ Эстонии. Тогда же Новодворская познакомила меня с Кургиняном, и я, в качестве алаверды, написал в «Независимую» рецензию на один из его спектаклей.

Гром грянул во второй половине 92-го года, когда в одном из номеров «Народной воли», выпускавшейся какими-то бывшими соратниками Бабы Леры, появился совершенно однозначный слив Новодворской на предмет сотрудничества с КГБ. Целая детективная история с убийствами и т. д.

Методы оперативной работы гэбэшников были уже давно известны, у меня было немало друзей оттуда, причем как раз тех, кто «разрабатывал» ДС, снимая им напичканные камерами подмосковные дачи, и я в этот детектив не верил. Просто зная, как и кого на самом деле обслуживал КГБ, опера которого всегда относились к Новодворской с уважением, отправляя ей в камеру торты и букетики цветов. Любой разговор с ними про ДС поэтому всегда превращался в анекдот, поскольку — по гэбэшным отчетам — любой съезд этой партии, как правило, превращался в грандиозное поебище, а ничто человеческое, как вы уже догадались, не чуждо и заядлому чекисту, как грицца, жажду мы не квасом и т. д.

И не думаю, что полненькая Лера была активным участником подобных «прений», наоборот, к концу 1992 года я уже подыскал ей, что называется, «мужичка»: не секрет, что худые барышни пользуются куда меньшей популярностью у гендерных мущщинок, чем особи иного типа, во что самим барышням поверить конечно же весьма сложно. Короче, у Додолева в «Новом Взгляде» я уже отметился телегой про Любовницу_Ельцина™ и эссе о демоническом Григории Климове, чьим архивариусом и первопечатником я был на его родине, и, похоже, заинтересовал откровенно незаурядной личностью своего старого приятеля из военной разведки США — самого главного редактора. Тем более что одна из его жен частенько тявкала по «Радио России». Климова, а не Додолева, не надо смеяться.

Как «Сокол», так и «Новый Взгляд» — все это типография «Московской правды». Как, впрочем, и журнал «К топору», номерок которого я решил подписать и подарить Валерии Ильиничне, специально для этого отправившись в соседнюю башню здания. Ну, типа, Георгию Димитрову от Адольфа Гитлера…

Увидев обложку, Баба Лера во мгновение ока превратила раритет в синюю птицу, увы, заклеймив меня самыми последними и нехорошими словами. Нет, не она настучала на меня в прокуратуру и не Евреи™, хотя гитлеров и свастик там было более чем достаточно. Совсем не это было интересно тем, кто меня «заказал». Как, впрочем, и не личность В. И. Новодворской, которую они, безусловно, использовали в качестве меченого атома, превратив ее в инвалида, и молодому поколению хорошо бы знать своих врагов. Нет, это не КГБ. Стоило только превратить партийную обслугу в полноценный институт, как тут же рухнул СССР, и это всегда надо помнить и понимать природу системного вируса.

Новодворская не была ни русофобом, ни антисоветчиком. Она казалась нелепой именно в силу подчеркнутой идеологизированности ее образа, лепить который, тем не менее, она совсем не мешала в силу шестидесятничества собственной генеалогии, этой беспомощной идейности системных улучшайзеров. А потому система и не стала ее «выплевывать», как, впрочем, и других «диссидентов», пытавшихся вести с властью «идеологические дискуссии». Не идеи надо обсуждать, а интерес. Иначе ты превратишься в чей-то семейный бульдозер, он же медийный актор межсемейного потлача — самая что ни на есть физическая и демонстративная порча собственного имущества ровно по той же логике, как мошенники показательно ломают бомжам ноги, превращая их в профессиональных попрошаек.

Александр Дугин, политолог:

Смерть женщины, страдавшей последней стадией русофобии.

Не думаю, что Новодворская была нравственной. Она была идеологически последовательной. Она ненавидела Россию — от всей души, жестко и абсолютно. Но при этом открыто. Именно поэтому она лучше других, кто делает это тайно и исподтишка. Она во всех отношениях была чудовищной. Но именно таков либерализм как он есть. Без прикрас. В ненависти она была искренней. Еще: она была мужественной. Она свою лютую ненависть к русскому народу, русской истории и Русскому государству выражала всегда — начиная с советских времен. И потом поддерживала все самое омерзительное (например, Ельцина и расстрел Белого дома), но не по заказу, из-за денег или для пиара, а в силу все той же испепеляющей глубинной абсолютной ненависти.

Новодворская выглядела как пациент, но ее дискурс был предельно когерентен: чтобы либерализм утвердился в России, необходимо уничтожить большинство русского народа, настаивала она. Мало кто отважится сказать так же внятно и четко. Она говорила. Новодворская была настоящей частицей Америки внутри России, фрагментом Запада — в просторах Евразии, ненавидящей все коллективное индивидуалисткой — в море коллективной антропологии. Большинство сегодняшних российских либералов в прошлом были послушными комсомольцами и коммунистами, агентами и добровольными помощниками коммунистического режима. Новодворская переезжала из клинику в клинику, из каталажки в каталажку, чтобы в промежутках выкрикнуть в никуда, но громко, свою ядовитую и залихватскую ненависть к стране, где она, видимо, случайно родилась. Но она не хотела покинуть Россию, она хотела жить своей ненавистью, чтобы окружающее питало ее больше и больше. Патология? В меньшей степени, чем у умеренных и пристойных либералов. Вот кто настоящая мразь, мелкая, продажная, не способная платить за свои убеждения и даже фобии ничем. Однажды Сорос на собрании своих агентов влияния в начале 90-х, куда пригласили и меня (для оппозиции), обнаружил, что вся эта либеральная сволочь не удосужилась прочесть Поппера «Открытое общество и его враги» и пришла на встречу только с одной целью: «Сорос, дай денег, и чем больше, тем лучше, но вот ему не давай, дай мне». Из всех присутствующих книгу прочел только я и подверг теорию «открытого общества» фундаментальной критике, завершившейся предложением Соросу и его Фонду покинуть Россию. Сорос проснулся и заметил грустно: «В России в результате всех демократических революций все равно с какой-то неумолимой последовательностью к власти приходят такие люди, как антилиберал Дугин, а не вы, собравшиеся здесь». Новодворская читала Поппера и понимала его. Она мученица за Поппера и «открытое общество», а не за гранты и субсидии. Ей в жизни ничего было не надо, кроме ненависти. Русофобия была ее жизненной стихией, жизненным миром. В чем-то она была еще последовательнее Печорина с его «как сладостно…» и т. д. Она еще и умерла здесь же, строго посреди того, что люто, упоенно, я бы сказал даже — по-русски, ненавидела.

Новодворская поддерживала всех врагов России, даже неонацистов из правого сектора. И снова последовательно: враг моего врага — мой друг, тем более за убийцами-«правосеками» стоят те же американцы. Плохо вяжется с Поппером? Напротив, прекрасно. Уничтожим Россию, уничтожим последнюю преграду на пути глобальной доминации Запада. Так думала и говорила, что думает, Новодворская.

Это была ужасная личность, но масштаб ее ненависти, ее концентрация, ее дерзость были выдающимися. По сравнению с Новодворской практически все либералы ничтожества. Ничтожна даже их ненависть, по сравнению с ее.

Не знаю, что говорят в тех случаях, когда умер очень злой и вредный, враждебный моему народу, моей стране, моей истории и моей вере, моей идентичности, моему государству человек. Наверное, молчат…

Игорь Зайцев, журналист:

Все же решил написать несколько строк «в связи с…». Ненависть к политическому или личному оппоненту или же конкуренту имеет грани. Прежде всего культурные. Юмор, сатира, сарказм приемлемы в одном случае, неприличны — в другом… На самом деле мало кто понимал Новодворскую или пытался ее понять… Мне кажется, ее образ даже специально тиражировали и лелеяли, как иллюстрацию словосочетания «дем шиза»… Благодаря смерти, мы порой лучше узнаем человека или о человеке. Я не был ее поклонником, скорее испытывал удивление — она была похожа только на саму себя, какими бы ни были ее убеждения, а я считаю, что преследовать человека за его убеждения — фашизм, а за непохожесть на других — ксенофобия… Так вот, мало о ком было написано столько теплых и покаянных слов, от ее же коллег по ее же «политическому лагерю», вот что важно! Читал их с удивлением и какой-то внутренней болью. Видимо, реально хорошего человека не стало, очень странного, ни на кого не похожего человека… Тяжело и сложно, можно даже сказать мучительно прожившего эту жизнь… Человека. Такой я ее и запомню!

Захар Прилепин:

Раз уж все высказались, скажем и мы.

Простые вещи, но я их почему-то в ленте не увидел.

Главное, что останется от Валерии Ильиничны Новодворской, — это конечно же не ее, прямо говоря, антигуманистические взгляды.

От нее останется ее книжка про советских революционных поэтов, которых она ужасно, по-девичьи, любила и в целом понимала.

Во всех ее работах о поэтах имелось одно мучительное противоречие: ей надо было доказать, что стихи у них были хорошие, зачастую гениальные, а идея, которая их на эти стихи вдохновила, плохая, ужасная, чудовищная, хуже не бывает.

На самом деле влюбленность Валерии Ильиничны в советских поэтов объясняется элементарно: она сама была из их числа, она была поэтка, комиссарша, она, когда бы родилась несколько раньше, бегала бы в 20-е за Маяковским и Багрицким, а если еще чуть раньше, конечно же оказалась бы за «красных», а не за «белых», как, собственно, фактически все ее собратья по идее, жизнь положившие на уничтожение «красной химеры».

Тогда, в 1917 году, у них (у их родителей) все получилось, потому что русский народ был с ними, впереди них, позади них.

А в 1991 году народ посмотрел на них и постепенно разочаровался, озлился, разошелся по своим делам: на этот раз ему не так сильно понравилось.

Влюбленность в народ, который рождает таких чудесных поэтов, и одновременная обида на народ, который со временем превратил Февраль и Октябрь 17-го в свою традиционную медвежью, волчью, черноземную, громовую ярмарку, а 91-й год просто выплюнул, — все это руководило Новодворской и носило ее по одному и тому же кругу.

Собратья по идее любили ее (не все, но очень многие) за то, что она прямо говорила все, что им не позволяло произнести «положение» и «здравый смысл». Она говорила, что гуманизм не распространяется на быдло, что русская империя должна быть разломана, и всем будет только лучше, если РФ войдет очередным штатом в США, и тому подобное, тому подобное.

Все это она делала конечно же от страсти к России, от неразделенной страсти, которая всю жизнь плясала в ее веселых и безумных глазах.

От нас ушел несгибаемый большевик, всю жизнь пытавшийся победить большевизм. Склоним над ней пыльные шлемы.