13
Я отложил зятя в сторонку – для круглого счета – и продолжил свои поиски. Со стороны могло показаться, что я стал совершенно бесчувственным.
В какой-то период я себя неплохо знал. То есть мои поступки никогда меня не удивляли. Когда б'oльшую часть жизненных ситуаций ты уже не раз проживал, то знаешь, какую линию поведения лучше выбрать. Ты даже умеешь вычислять обстоятельства, при которых не обязательно себя контролировать (как, например, семейные перебранки с таким козлом, как мой зять). После достижения определенного возраста жизнь по сути своей – череда повторов. А тому, что достигается (или нет) исключительно опытом, менеджмент с гарантией обучает за два-три дня благодаря шкале, в которой люди классифицируются по своим характерам. Это практично, увлекательно, льстит вашей проницательности, создает впечатление, что вы весьма умны, и даже позволяет думать, что вы способны научиться более эффективному поведению в профессиональном плане. Короче, это успокаивает. С течением лет моды меняются и шкалы сменяют друг друга. Сегодня вас тестируют, чтобы проверить, являетесь ли вы методичным, энергичным, решительным или склонным к сотрудничеству. На следующий год вам предлагается выяснить, свойственны ли вам трудолюбие, строптивость, настойчивость, эмпатия или мечтательность. Если вы смените коучера[10], то обнаружите, что на самом деле в вас скрывается защитник, руководитель, носитель порядка, генератор идей или утешитель, а если примете участие еще в одном семинаре, то вам помогут определить, ориентированы ли вы на действие, метод, идеи или процесс. Такова одна из форм современного лохотрона, от которого все без ума. Это как в гороскопах – в них всегда находишь какие-то черты, которые тебе соответствуют, но в реальности никогда не знаешь, на что ты действительно способен, пока не окажешься в экстремальной ситуации. Например, на данный момент я себя очень удивляю.
Мой телефон зазвонил, когда я выходил из метро. Я всегда нервничаю, когда события развиваются слишком быстро, – а это был как раз тот случай.
– Меня зовут Альберт Камински.
Тон приятный, благожелательный, но уж больно быстро все происходит. Я оставил свое объявление только этим утром, и уже…
– Думаю, я тот, кто вам нужен, – заявил он.
– А кто, по-вашему, мне нужен?
– Вы писатель. Наверняка вы пишете роман, действие которого вертится вокруг захвата заложников, и вам нужен человек, который может дать конкретные и четкие разъяснения. Точную информацию. Если только я правильно понял ваше объявление.
Он изъяснялся на хорошем языке и не дал себя сбить слишком прямым вопросом. И казался вполне надежным. Такое ощущение, что он звонил откуда-то, где не мог говорить в полный голос.
– И вы имеете личный опыт в данной области?
– Именно так.
– Так говорят все, кто мне звонит.
– Я имею опыт многочисленных реальных захватов заложников при различных и достаточно недавних обстоятельствах. Не более нескольких лет назад. Если ваши вопросы лежат в области проведения такого рода операций, то, полагаю, на большинство из них я смогу ответить. Если пожелаете со мной увидеться, оставляю вам мой номер: ноль шесть тридцать четыре…
– Погодите!
Бесспорно, этот парень не промах. Он высказал все спокойно, без раздражения, несмотря на мои нарочито агрессивные вопросы, и даже умудрился перетянуть одеяло на себя, поскольку я вынужден попросить его о встрече. Возможно, он действительно тот, кого я искал.
– Вы свободны сегодня после обеда?
– Смотря во сколько.
– Говорите, когда…
– После двух.
Мы назначаем время. Он предлагает увидеться в кафе на станции метро «Шатле».
Что там происходило после моего ухода? Моему зятю наверняка потребовалось некоторое время, чтобы подняться. Я представил себе Грегори, растянувшегося посреди зала: вот прибегает хозяин, подсовывает ему руку под голову, говорит: «Старина, ну и досталось тебе! Кто он был, этот парень?» В конечном счете я не так уж хорошо его знаю, своего зятя. Например, смелый ли он – представления не имею. Поднялся ли он, стараясь сохранить достоинство, или, наоборот, принялся орать: «Я его убью, этого говнюка!» – что всегда выглядит слегка театрально. Главный вопрос, конечно же, в том, позвонит ли он Матильде сразу или дождется вечера. От этого зависит вся моя стратегия.
Вход в лицей, где Матильда преподает английский, расположен на маленькой улочке. В полдень напротив дверей всегда толпятся подростки. Перешептывания, крики, толкотня, ребята, девчонки, фонтан рвущихся на волю гормонов. Я выбрал место в сторонке, недалеко от входа. Матильда сняла трубку почти сразу. Вокруг нее очень шумно, как и вокруг меня. Сюрприз. Я понял, что муж ей еще не звонил. Мне осталась узенькая лазейка, и я устремился в нее.
Внизу, прямо сейчас? Мама? С ней что-то случилось? Где я? На улице, но где именно?
Нет, дело не в маме, успокойся, ничего страшного, мне нужно тебя увидеть, вот и все, да, очень срочно, на улице, прямо у входа… Если у тебя найдется пять минут… Да, прямо сейчас.
Матильда более хорошенькая, чем сестра. Менее красивая, менее очаровательная, но более хорошенькая. На ней изумительное цветастое платье, из тех, которые я с первого взгляда замечаю на женщине. У нее прекрасная походка, в которой я различаю легкое покачивание бедрами Николь, но лицо ее напряжено, как у того, кто почувствовал приближение катастрофы.
Это так трудно объяснить, и все же мне удалось. Моя просьба не так уж ясна, но Матильда схватывает главное: двадцать пять тысяч евро.
– Но папа! Они же нужны нам на квартиру. Мы подписали договор запродажи![11]
– Знаю, рыбка моя, но выплата через три месяца. Я все верну намного раньше.
Матильда в страшном замешательстве. Она начинает прохаживаться по улице, три яростных шага в одну сторону, три задумчивых в другую.
– Но зачем тебе такие деньги?
Я опробовал этот ход на ее муже час назад, и сработало не очень хорошо, но ничего иного предложить не могу.
– Взятка? В двадцать пять тысяч евро? Безумие какое-то!
Я сокрушенно киваю.
Четыре нервных шага по тротуару, и она возвращается:
– Папа, мне очень жаль, но я не могу.
Она проговорила это с комом в горле, глядя мне в глаза. Ей пришлось собрать все свое мужество. Действовать следовало тонко.
– Рыбка моя…
– Нет, папа, никаких «рыбок»! Не надо играть на чувствах, прошу тебя!
Что ж, действовать придется очень, очень тонко. Спокойно, как только могу, я излагаю свои аргументы.
– Но как ты сумеешь все вернуть через два месяца?
Матильда женщина практичная. Она обеими ногами стоит на земле и всегда задает правильные вопросы. Еще совсем маленькой она первой кидалась помогать, если надо было организовать какой-нибудь выезд, пикник или праздник. Ее свадьба потребовала восьми месяцев подготовки. Все было выверено до миллиметра, в жизни меня ничто так не доставало. Может, именно поэтому она мне кажется иногда такой далекой. Сейчас она стоит передо мной. И я вдруг спрашиваю себя: что же я на самом деле творю? Отгоняю образ Грегори, валяющегося на полу в кафе, впечатавшись щекой в столб.
– Ты уверен, что они выдадут аванс человеку, которого только что наняли?
Матильда уже пошла на переговоры. Она еще этого не осознала, но момент отказа остался позади. Она по-прежнему прохаживается вдоль тротуара, все медленнее и медленнее, и отходит не так далеко, и возвращается быстрее.
Она страдает.
И это заставляет по-настоящему страдать и меня. Пока я двигался вперед под напором необходимости, я думал только о том, как добиться своего, и не испытывал никаких душевных волнений. Если бы потребовалось снова уложить ее кретина-мужа, я бы сделал это без тени колебаний, но тут я внезапно утратил уверенность. Передо мной была моя дочь, раздираемая непримиримыми обязательствами, истинно корнелевской[12] дилеммой: квартира или отец. Она скопила эти деньги, которые на сегодняшний день – вся ее жизнь и воплощение мечты.
Меня спасает ее платье с набивным рисунком: я замечаю, что туфли и сумка подобраны по цвету. Недопустимо, чтобы Николь не могла себе такого позволить.
Матильда очень умело пользуется периодами скидок, она из тех женщин, которые отправляются на разведку за два месяца, а потом, благодаря подготовке и стратегии, умудряются купить костюм своей мечты, стоивший раньше неизмеримо больше, чем они в состоянии себе позволить. Матильда – результат неожиданного генетического отклонения, потому что ни ее мать, ни я подобными талантами не обладаем. А вот Матильда обладает. Я даже уверен, что именно этим она и покорила своего мужа.
Я так и вижу этого мужа в его кабинете. Секретарша должна была принести ему пакет льда из морозильника, а он наверняка обдумывает жалобу, которую подаст в суд на своего тестя, и грезит о вердикте, громко и четко произнесенном судьей, таким же несгибаемым, как само правосудие. Грегори с наслаждением представляет себя в этой сцене: вот он победителем покидает здание суда под руку с заплаканной женой. Матильда опускает голову, вынужденная признать превосходство принципов мужа над принципами отца. Ее раздирают чувства. Но сам Грегори, облаченный, как в мантию, в свое поруганное достоинство, спускается, бесстрашный и прямой, по ступенькам Дворца правосудия, который, как никогда, заслужил это название. А позади – его тесть, поверженный и удрученный, тащится и умоляет… Вот слово, которого мне недоставало. Умолять. Мне пришлось его умолять.
Мне.
Я продолжаю:
– Мне нужны эти деньги, Матильда. Мне и твоей матери. Чтобы выжить. То, что ты одолжишь, я смогу вернуть. Но я не буду тебя умолять.
После чего я делаю нечто ужасное: опускаю голову и ухожу. Один шаг, второй, третий… Я иду довольно быстро, потому что динамика ситуации мне благоприятствует. Стыдно, но эффективно. Чтобы заполучить эту работу, чтобы спасти мою семью, чтобы спасти мою жену, моих дочерей, я должен действовать эффективно.
– Папа!
Есть!
Я закрываю глаза, потому что осознаю всю степень собственной низости. Возвращаюсь. То, что со мной выделывает эта социальная система… Никогда ей не прощу. Ладно, я вывалялся в грязи, я низок и гнусен, но взамен пусть бог системы даст мне то, что я заслужил. Пусть позволит мне вернуться в строй, вернуться в мир, снова стать человеческим существом. Живым. И пусть даст мне эту работу.
У Матильды слезы на глазах.
– Сколько именно тебе нужно?
– Двадцать пять тысяч.
Дело сделано, конец истории. Остальное – организационные вопросы. Матильда ими займется. Я выиграл.
Пропуск в ад мне гарантирован.
Могу вздохнуть свободно.
– Ты должен мне пообещать… – начала она.
Она видит во мне такую готовность, что не может удержаться, чтобы не послать улыбку.
– Могу поклясться в чем угодно, рыбка моя. Когда ты должна подписать?
– Точную дату не назначали. Месяца через два…
– К этому моменту я все верну, зуб даю…
Я делаю вид, что щелкаю по зубу.
Она замялась:
– Видишь ли… я не хочу ничего говорить Грегори, понимаешь? Поэтому я очень надеюсь, что ты…
Но прежде чем я успеваю ответить, она хватает свой мобильник и начинает набирать номер банка.
Вокруг нас молодые ребята орали, толкались, с удовольствием ссорились, пьяные от радости жить и желать друг друга. Для них вся жизнь сводилась к огромному обещанию счастья. И мы здесь, среди них, моя дочь и я, стоим, даже не пытаясь коснуться друг друга, нас раскачивает волна восторгов этой юности, уверенной, что им все уготовано. Внезапно Матильда показалась мне не такой уж хорошенькой, словно увядшей в своем платье, тоже не таком уж шикарном, скорее обыкновенном. Я поразмыслил и понял: в этот момент моя дочь похожа на свою мать. Потому что она боится того, что делает, потому что ситуация, в которой оказался отец, истощила ее способность к сопротивлению, Матильда кажется словно выцветшей. Даже ее элегантный наряд вдруг стал похож на поношенную кофту.
Она разговаривала по телефону. Послала мне вопросительный взгляд.
– Да, наличными, – подтвердила она.
Занавес. Она приподняла бровь, глядя на меня. Я прикрыл глаза.
– Я могу приехать к вам в семнадцать пятнадцать, – сказала она. – Да, понимаю, двадцать пять тысяч наличными – это много.
Банкир пытается чинить препятствия. Он любит свои деньги.
– Покупка состоится не раньше чем через два месяца, как минимум… За это время… Да, никаких проблем. В пять часов, да, отлично.
Она закончила разговор, явно страшась, что совершила нечто непоправимое. Дочь похожа на меня. Побитая.
Мы постояли еще, не говоря ни слова, разглядывая носки ботинок. Волна любви прокатилась по мне от пяток до головы. Ни о чем не думая, я сказал: «Спасибо». Матильду словно током пронзило. Она помогает мне, любит меня, ненавидит меня, ей страшно, ей стыдно. В ее возрасте отец ни за что не должен был вызывать в дочери столь сильные чувства, занимать столько места в ее жизни.
Не сказав ни слова, она идет обратно в лицей, опустив плечи.
Я должен вернуться сюда к пяти часам, чтобы поехать с ней в банк. Звоню Филиппу Месташу, детективу:
– Вы получите аванс завтра утром. В девять у вас в офисе? Можете набирать команду.
«Шатле».
Вроде бы кафе, но с клубными креслами. Стильно. Шикарно. Такое заведение мне бы понравилось в те времена, когда я получал зарплату.
Первое, о чем я вспомнил, когда увидел его, – голос. Этот голос казался чужеродным, словно он взял его напрокат и теперь стеснялся использовать. Он почти не шевелил губами, едва-едва, как в замедленной съемке. Очень худой. Мне он показался довольно странным. Похож на игуану.
– Альберт Камински.
Он не стал вставать, только приподнялся на мгновение, протянув мне вялую руку. Первая оценка: –10. Для начала забега это слишком большая фора, а я не могу себе позволить терять время. У меня свои цели.
Я присел, но на краешек кресла и напряженно выпрямившись: надолго я не задержусь.
Он моего возраста. Мы помолчали, пока гарсон принимал заказ. Я лихорадочно пытался нащупать, что меня в нем беспокоит. Понял. Этот тип сидит на наркотиках. Для меня это темный лес, потому что, как ни поразительно, я ни к чему подобному ни разу не прикасался. Для человека моего поколения это практически чудо. Поэтому я такие штуки не сразу замечаю. Но думаю, что попал в яблочко. Камински скатывается по наклонной плоскости. Я бы сказал, что мы сводные братья. Наши плоскости разные, но падения схожи. Инстинктивно я отстранился. Мне нужны люди сильные, компетентные, способные действовать эффективно.
– Я был майором полиции.
Лицо помятое, но глаза жесткие. Ничего общего с Шарлем. Алкоголь разрушает человека по-другому. На что он подсел? Я в этом ничего не понимаю, но своим человеческим достоинством он явно не поступился.
Оценка: –8.
– Б'oльшая часть моей карьеры была связана со спецназом – Raid[13]. Поэтому я и ответил на ваше объявление.
– Почему вы там больше не работаете?
Он улыбнулся и наклонил голову. Потом:
– Если позволите, сколько вам лет?
– Больше пятидесяти. Меньше шестидесяти.
– Мы приблизительно одного возраста.
– Не вижу связи.
– В наши годы есть определенные категории, которые я распознаю сразу: педерасты, расисты, фашисты, лицемеры, алкоголики. Наркоманы. А вы, мсье?..
– Деламбр. Ален Деламбр.
– Вы же прекрасно видите, кто я, мсье Деламбр. Вот и ответ на ваш вопрос.
Мы улыбнулись друг другу. Оценка: –4.
– Я был переговорщиком, был уволен с полицейской службы восемь лет назад. За профессиональную ошибку.
– Серьезную?
– Смерть человека. Точнее, смерть женщины. Самоубийца. Я был частично ответствен. Экстези. Она выбросилась из окна.
Тип, который отбивает десять очков форы за несколько минут, умеет играть на сочувствии, близости, схожести – короче, отличный шулер. Вроде Бертрана Лакоста. Или кто-то очень искренний.
– И вы полагаете, что я стану доверять человеку вроде вас?
Он на мгновение задумался.
– Зависит от того, что вам надо.
Он выше ростом, чем я. Метр восемьдесят, если встанет. Плечи широкие, но книзу все истончается. В девятнадцатом веке его приняли бы за чахоточного.
– Если вы действительно романист и ищете информацию о захвате заложников, я вам подхожу.
Намек понятен, он не дал себя провести.
– А что это означает – Raid?
Он прищурил глаза с сокрушенным видом.
– Нет, я серьезно…
– «Поиск, содействие, вмешательство, разубеждение». Я был в «Разубеждении». Ну, пока окончательно не скатился.
Он неплох. Даже если на пару мы и кажемся командой утопленников. На что он живет? Одет бедно. Чувствуется, что он перебивается от случая к случаю, со здоровьем плохо, так что он не должен отказываться ни от какого приработка. Рано или поздно этот парень закончит свои дни в тюрьме или в мусорном баке дилера. С точки зрения расценок это означает, что я могу торговаться. Едва я подумал о деньгах, на меня навалилась печаль. Промелькнул образ Матильды, потом Николь, которая больше не хочет спать рядом со мной. Я устал.
Альберт Камински посмотрел на меня с тревогой и подвинул поближе графин с водой. Мне никак не удается перевести дух. Я зашел слишком далеко, все зашло слишком далеко.
– Вам нехорошо? – настойчиво переспросил он.
Я выпил залпом стакан воды. Встряхнулся:
– Сколько вы берете?