* * *

Четвертого июня, через два дня после бегства Садовника, я поняла, что он не вернется. В тот день, когда он уехал, я этого еще не знала. Иначе я не дала бы ему уехать. Я не смогу больше любить его, но со временем перестану ненавидеть. В тот день, когда я перестану ненавидеть, Садовник все еще будет сидеть в тюрьме. Хватит ли моей ненависти на всю его жизнь – я не знаю.

Утром я спросила у Пулии, слышала ли она хоть какие-нибудь сплетни о ребенке, который родился у английской горничной. Кто-то же должен был его видеть. Не могли же они прятать его в чулане или в подвале как постыдный секрет, тем более что Стефания крестила внука открыто, в собственной часовне.

Ты многого хочешь, хмуро сказала моя начальница, люди собственной родни не помнят, такие теперь времена, а тут без малого тридцать лет прошло. В поместье все время толпился разный народ, поди разбери, чьи это дети, чьи собаки, чьи машины на паркинге. Я слышала, что англичанка пыталась наладить со старухой отношения и два раза привозила свое дитя, люди видели, как конюх катал мальчика на лошади, но теперь нет ни конюха, ни старухи и спросить не у кого.

Еще Пулия говорит, что гости в те времена приезжали надолго, целыми семьями, иногда они спускались в деревню за свежим сыром, а рыбу в поместье привозили рано утром, свежую, прямо к воротам. Как бы я хотела оказаться в этом здании тридцать лет назад! Услышать, как сдвигают стулья на веранде, смеются, флиртуют, звенят бокалами, заводят радиолу и танцуют босиком на теплом мозаичном полу. Но куда там, в начале нового века люди разучились танцевать и валять дурака, для этого надо как следует обкуриться, как моя соседка по общежитию в Кассино, танцевавшая в коридоре сама с собой.

Садовник похож на Стефанию, но это еще не все. Он мог бы спокойно перенестись на тридцать лет назад, сесть с молодыми хозяевами за стол, говорить с ними на своем ломаном итальянском, и никто не спросил бы его, откуда он взялся. Порода сильнее масти, как говорит моя тетка, владелица овчарни на склоне Урбано.

Да, я подозревала его еще в марте, самую малость, но подозрение казалось таким пустым и нелепым, что я загнала его в дальний угол. В тот день, когда я забралась в его жилище, я вообще не думала о своем расследовании. Я хотела отыскать его дневник, чтобы узнать, что он написал обо мне. Похоже, я начинаю привыкать к незаконному обыску. Я перевернула его тайную комнату возле конюшен, чихая от пыли, залезла даже в театральные костюмы, заглянула в корзину с выщербленными тарелками, перебрала винилы, сложенные стопкой у стены, сверху лежал «Incontro» Патти Право, моя мать тоже ее любит.

Сначала я нашла пенковую трубку Садовника и положила в карман. Потом я нашла блокнот, он завалился за больничную каталку, стоявшую у окна и служившую попеременно то столом, то диваном. В блокноте была исписана только первая страница – наверное, он сразу его потерял. Всего несколько фраз на английском, таких простых, что словарь мне не понадобился.

/ Синдром запястного канала, посмотреть в вик.

! Кусок гранитной скалы по-прежнему примыкает к стене поместья, а вот дерево срубили – теперь в прохладный сад со стены никто не спрыгнет.

! Вчера привезли из города ноты, и я играл шансонетки. Пианист я, конечно, паршивый, зато темпераментный – инструмент гудел, старики кивали и притопывали.

! Я готов спать с любой женщиной, если она хорошо пахнет, незаносчива и не болтает чепухи, и только о маленькой Петре я думаю как о существе без пола. Нет, хуже того – ее белая покорная шея, твердый зад, широкие ступни цвета светлого меда, губы, кисловатые, будто лепестки батарейки, вызывают у меня отвращение.

! Окно разбилось еще на той неделе, а стекло не вставляют. Повесил с утра свой свитер посушиться, а его унесло вместе со всеми прищепками.