На другое утро за завтраком Си снова выглядела уверенной, веселой, деловитой: к ней как будто вернулось душевное равновесие. Выкладывая жареную картошку с луком на тарелку Фрэнка, она спросила, не хочет ли он еще яичницу. Фрэнк отказался, но попросил еще кофе. Ночь он провел без сна; ворочались в голове, не отпускали тяжелые мысли. Как он спрятал свою вину и стыд за пышным трауром по убитым друзьям. Днем и ночью держался за это страдание, чтобы забыть вину, спрятать от себя корейскую девочку. Теперь вина распустилась в нем, и некуда было от нее деваться. Одна надежда: залечит время. А пока что другие дела требовали внимания. — Си? — Фрэнк посмотрел на ее лицо и с удовольствием отметил, что глаза у нее сухие, спокойные. — Что стало с тем местом, куда мы тихонько лазили? Помнишь? Там у них были лошади. — Помню, — сказала Си. — Я слышала, какие-то люди купили его для картежных игр. День и ночь играли. И женщины там были. А потом, слышала, там устраивали собачьи бои. — Что они сделали с лошадьми? Кто-нибудь знает? — Я не знаю. Спроси Салема. Он ничего не говорит, но знает все, что тут делается. Фрэнк не собирался идти к Леноре, чтобы увидеть Салема. Он точно знал, когда и где его найти. У старика привычки были постоянные, как у вороны. В один и тот же час он приземлялся на веранде у приятеля. В один и тот же день недели отлетал в Джеффри; между трапезами перекусывал у соседей. А после ужина всегда подсаживался к стайке на веранде у Рыбьего Глаза Андерсона. За исключением Салема, все там были военные ветераны. Двое самых старших повоевали еще на Первой мировой войне, остальные — на Второй. О корейской они знали, но не понимали, из-за чего она, и потому не относились с тем уважением, с той серьезностью, которой она, по мнению Фрэнка, заслуживала. Ветераны ранжировали войны и сражения в соответствии с размерами потерь: там-то — три тысячи, в траншеях — шестьдесят тысяч, в другом бою — двенадцать. Чем больше убитых, тем храбрее воины, а не командиры глупее. Хотя у Салема Мани не было военных рассказов и мнений, игроком он был заядлым. Теперь его жена вынуждена была проводить почти все время в постели или в шезлонге, и он был свободен как никогда. Конечно, приходилось выслушивать жалобы, но из-за ее затруднений с речью он мог притворяться, будто не понимает, о чем она. Другим удобством было то, что теперь он распоряжался деньгами. Раз в месяц кто-нибудь подвозил его в Джеффри, и он снимал со счета в банке столько, сколько было нужно. Если Ленора просила показать банковскую книжку, он этого не слышал или отвечал: «Не волнуйся ты. Каждый цент на месте». Почти каждый день после ужина Салем и его друзья собирались, чтобы поиграть в шашки, в шахматы, а иногда и в вист. На захламленной веранде Рыбьего Глаза всегда стояли два стола. К перилам были прислонены удочки, корзины с овощами ждали, когда их внесут в дом, там же стояли бутылки из-под газированной воды, лежали газеты — все добро, чтобы мужчинам было уютно. Пока две пары игроков двигали фигуры, остальные, прислонясь к перилам, посмеивались, давали советы, дразнили проигрывающих. Фрэнк перешагнул через корзину со столовой свеклой и присоединился к зрителям. Как только кончился вист, он подошел к столу шахматистов, где Салем и Рыбий Глаз подолгу задумывались над ходами. В одну из таких пауз он заговорил. — Си сказала, что тот участок — с лошадями, где коней разводили… Сказала, там устраивают собачьи бои. Это правда? — Собачьи. — Салем приставил ладонь ко рту, дать больше воли смеху. — Чего ты смеешься? — Собачьи. Добро бы, только собачьи. Нет. Сгорел этот дом, слава Богу. — Салем отмахнулся, чтобы Фрэнк не отвлекал его от размышления над следующим ходом. — Про собачьи бои хочешь знать? — спросил Рыбий Глаз. Он как будто рад был отвлечься. — Скажи, людей стравливали, как собак. Заговорил другой человек. — Ты не видел, как тогда парень шел и плакал. Как его звали? Эндрю, не помнишь, как? — Джером, — сказал Эндрю. — Как брата моего. Потому я и запомнил. — Ну да. Он. Джером. — Рыбий Глаз хлопнул себя по колену. — Он сказал нам, его с отцом привезли из Алабамы. Связанных. Заставили драться друг с другом. На ножах. — Нет, голубь. На выкидных ножах. На выкидных. — Салем сплюнул за перила. — Сказал, им надо было драться насмерть. — Что? — У Фрэнка встал ком в горле. — Ну да. Один из них должен умереть, иначе убьют обоих. На них ставки делали. — Салем нахмурился и поерзал на стуле. — Малый сказал, они порезали друг друга, чтобы кровь пустить. А игра была такая, чтобы живым только один остался, и тогда его отпустят. — Эндрю покачал головой. Мужчины заговорили хором, добавляя то, что знали и чувствовали, перебивая друг друга. — Они пошли дальше собачьих боев. Людей превратили в собак. — Ты слыхал такое? Отца на сына натравить! — Рассказывал, что сказал отцу: «Нет, папа, нет». — А отец ему: «Так надо». — Это с дьяволом заодно решают. Что ни выбрать — верная дорога в ад. — Он все говорил ему «нет», и тогда отец сказал: «Послушайся меня, сын, последний раз в жизни. Сделай так». А он будто бы сказал отцу: «Я не могу отнять у тебя жизнь». И отец сказал ему: «Это не жизнь». А эта свора пьяная все сильней распалялась и орала: «Хватит болтать. Деритесь! Черт вас возьми! Деритесь». — И что? — Фрэнк шумно дышал. — А что ты думал? Зарезал. — Рыбий Глаз опять разъярился. — Пришел сюда, плачет и все рассказал. Все, как было. Несчастный. Роз Эллен и Этель Фордхам собрали ему деньжат, чтобы мог куда-нибудь уехать. И Мейлин тоже. Мы собрали ему одежку. Он в крови был весь. — Увидел бы его шериф в крови, он и сегодня сидел бы в тюрьме. — Мы отправили его на муле. — Выиграл он только свою жизнь. Хотя вряд ли она для него много стоит. — Думаю, они прекратили это безобразие только после Перл-Харбора. — Когда это было? — Фрэнк сжал зубы. — Что когда было? — Когда этот сын, Джером, сюда пришел. — Давно. Лет десять или пятнадцать, думаю. Фрэнк уже собрался уйти, но у него возник другой вопрос: — Кстати, что стало с конями? — Кажется, продали их, — сказал Салем. Рыбий Глаз кивнул. — Ага. На бойню. — Как? — Не верится, подумал Фрэнк. — В войну только конину продавали не по карточкам, понимаешь? — сказал Рыбий Глаз. — Я сам поел в Италии. И во Франции. На вкус — как мясо, только слаще. — Ты тоже ее поел в наших родных С. Ш., только не знал этого. — Эндрю засмеялся. Салему не терпелось вернуться к шахматам, и он сменил тему: — Слушай, как сестра-то? — Поправилась, — ответил Фрэнк. — Выздоровеет. — Не говорила, что с моим «фордом»? — Это ее меньше всего волнует, дедушка. И тебя не должно волновать. — Ну, ладно. — Салем пошел ферзем.15