Составитель
Галина Александровна Пыльнева
ГЛИНСКАЯ МОЗАИКА
Вместо предисловия
Бывать в Глинской пустыни Бог дал мне счастье в 50-х годах – с 1954 по 1959 год. Приезжать туда я могла только летом. Не могу о каждой поездке сказать отдельно, да и не в этом моя задача. Мне хотелось бы, чтобы отдельные моменты, как разноцветные камешки мозаики, вызвали пусть слабое, но все-таки живое ощущение чуда наших дней и донесли его до тех, кому не удалось лично прикоснуться к нему. Конечно передать словами пережитое очень трудно. Не говорить же – жаль, ведь обитель светила всего 19 лет, с 1942 по 19б1 год. Это было такое время, когда трудно было даже узнать о ее существовании, ведь ни единого печатного слова тогда не появилось о ней, и паломники знали об обители только друг от друга. И – удивительно! – узнавали, спешили, ехали со всех сторон! Теперь же, когда вновь открываются храмы и монастыри, особенно внимательно стоит присмотреться к опыту старцев Глинской пустыни, который они донесли до наших дней. И важно не только знать о нем, но и проверить им то, что теперь насаждается…
Однако вернемся к Глинской пустыни. Период 60-х годов был для нее уже более легким в материальном отношении. Теперь многие, оправившись от лишений военных лет и послевоенной разрухи, могли поделиться с монахами. В обитель присылали посылки, денежные переводы, продукты. Начиналось же все в крайней бедности. Вот что рассказал нам один из насельников пустыни, которого позже перевели в другой монастырь.
Открыли обитель в 1942 году. Первое время о ней не знали ни церковные, ни государственные власти. В ближайшей деревне Шалыгино жил последний (перед закрытием в 1922 году) настоятель о.Нектарий (Нуждин). Он собирал и хранил для обители книги, и церковную утварь, облачения. О. Нектарий жил надеждой, что обитель возродится, – так предсказывали старцы – и сохранял все, что мог. Неподалеку жил и о.Серафим (Амелин). При первой возможности они перебрались в единственный уцелевший домовый храм, и к ним сразу же потянулись старички-монахи. Дали клочок земли – 2 га. Нужно было огород посадить и место для сенокоса оставить. Завели скотину: одну лошадь, два быка, три коровы – надо было хотя бы молоком покрывать налоги. Разрешили монахам собирать сучья в лесу, за что они должны были отрабатывать леснику: корчевать пни, расчищать лес, собирать кору бересклета. С быками работали на огороде, который надо было еще удобрять. Монахи все старые, обессиленные пережитым. Во всем нужда. Хлеб пекли из муки, наполовину размешанной с вареной картошкой. Носили лапти, сами красили холсты себе для одежды. О.Нектарий вскоре умер и настоятелем избрали о.Серафима (Амелина). Постепенно местные власти привыкли к существованию обители, разрешили прописывать новых членов монашеского братства. Со временем о Глинской пустыни стало узнавать все больше и больше народу, приезжали помогать и привозили все необходимое. Трудности не исчезли, но в материальном отношении стало легче.
Вообще, как бы трудно ни приходилось, материальная сторона никогда не была в центре внимания. Что же было? Было строгое и четко налаженное отношение к жизни в обители к служению Богу и людям. Было и серьезно поставленное внимание к душе каждого. Те, кто жили в братстве, имели полную возможность душу свою освобождать от греховных привычек откровением помыслов. Много работали днем, уставали, как-то терпели неудобства, вечером шли к о.Андронику (большинство, а некоторые и к другим – кому кто был ближе по душе) и могли все сказать, спросить, погоревать, выплеснуть все накопившееся. Он слушал каждого, кому сколько надо было времени – столько и уделял. Это умиротворяло, сближало, скрашивало многое…
Кроме того, в храме и на трапезе постоянно читали святых отцов. И, конечно, что более всего внутренно освещало нелегкую жизнь – отношение старцев ко всем. Никакой формальности, тем более равнодушия, которое всегда ощутимо, как бы его ни прятали за слова и символы. Отсюда шло и отношение к приходящим. В этом и было начало того удивительного притяжения, которое чувствовалось всеми. Люди жаждали явления силы духа Церкви и потому не смущались убожеством внешнего – шли и ехали все возрастающим потоком до последнего дня перед вторичным закрытием обители.
Возвращаясь к воспоминаниям, вполне сознаю, что трудно передать словом то, что можно только пережить. И, все-таки, хочется записать все осевшее в памяти, чтобы вместе взятое, оно как-то помогло хоть немного представить себе далекую обитель, отгороженную от мира полями, лесами, проселочными дорогами, но более всего тем, чего уже нет, и будет ли когда? Нет того понимания духовной жизни, которое зиждилось на уважении к личности любого человека уже потому, что каждый являет собой образ Божий. Нет теперь (может быть, за редким исключением) и хранителей живых традиций старческого окормления и воспитания, которые удивляли бескорыстием и искренностью. Насельникам и паломникам обители показалось бы странным, что все силы можно бросить на то, чтобы выжить, успеть что-то построить, как-то заявить о себе, добиться видного места и поднять свое значение в обществе. Нет. В Глинской все внешнее – сколько просуществует обитель, как отнесется местная власть или правящий архиерей и т.п. – оставляли на волю Божию. Работали, молились, делали каждый свое дело сейчас делали как для Бога. Были трудности внешние и внутренние, но были и радости, которые росли из веры, сознания общности и взаимопонимания, благодарности Богу за благо общей молитвы в храме.
Девятнадцать лет продержалась обитель в обстановке, очень мало напоминавшей прежнюю, дореволюционную. Из них добрую половину лет Глинская пустынь была полностью скрыта от своих паломников. В народе и по сей день живет надежда, что когда-нибудь вновь оживет она, вновь вернется в обитель подлинная икона Рождества Пресвятой Богородицы … Может быть. У Бога всего много. Может быть где-то растут новые подвижники, как во времена на Паисия Величковского и оптинских старцев, может быть, найдутся возобновители не одних стен, но и духа тех, кто укрепил обитель, как, например, игумен Филарет в ХIХ веке, но пока у нас есть лишь воспоминания.
Итак, моя первая встреча с Глинской пустынью произошла в 1954 году.
Первый раз в дальний путь
Моя тетушка впервые попала в Глинскую пустынь в 1953 году, а я тогда готовилась к вступительным экзаменам в институт и ни о чем другом не могла думать. В 1954 году, когда экзамены за первый курс были позади, мы стали готовиться к поездке в Глинскую. Прошедший учебный год был трудным – одни экзамены пришлось сдавать четыре раза, включая выпускные в школе – и потому на меня обрушилась бессонница. Это ускорило сборы. Тетушка встревожилась, быстро оформила отпуск, и в начале июля мы двинулись в неведомые края.
Я в первый раз в жизни покидала столицу. Чувствовала себя очень нехорошо и держалась только усилием воли. Ехать надо было ночью. Помню тяжелый, сумрачный Киевский вокзал, который поглотил нас. В зале ожидания душно, накурено. Люди беспрестанно возятся, передвигаются, говорят. Уже два часа ночи. Вход на перрон был закрыт. Около перрона росла толпа, и как только его открыли, народ бросился к поезду. Вырываясь вперед бежали мужчины, согнувшись под тяжестью чемоданов… Добрались и мы до нужного вагона, вошли в полутемный салон, устроились у окна. Гудок – и поезд, медленно покачиваясь, повез нас на Украину. Мне было плохо, хотелось только одного – скорее доехать и лечь где-нибудь. Тетушка с беспокойством поглядывала на меня. Днем миновали границу Украины с Россией, тогда просто символическую. На станции «Хутор Михайловский» на низком постаменте стоял гипсовый памятник Богдану Хмельницкому, открывая дорогу на Украину, оставившую в душе самые теплые воспоминания от встреч с приветливыми, добрыми украинцами. К вечеру мы добрались до станции Терещенская, где надо было пересесть на местную «кукушку», которая так медленно ползла, что некоторые мужички, бросив вещи в вагоне, выскакивали и шли рядом по насыпи. Был очень хороший вечер, но мне нездоровилось, трудно было пошевелиться: голова кружилась и тошнило. Тетушка боялась, что меня снимут с поезда и поместят в какой-нибудь пристанционный медпункт. Все-таки с трудом и волнениями мы дождались «Глухiва» – конечной станции, от которой до Глинской пустыни можно и пешком дойти. Было уже поздно, темно. Все приехавшие кое-как разместились в «зале» вокзала – душной прокуренной комнате с жесткими деревянными диванами вдоль стен. Немного вздремнув, вышла на улицу. Тетушка с тревогой спросила: «Лучше тебе?»
– Лучше! – Конечно лучше, если до сих пор помню, как поразила меня
тогда теплая тихая украинская ночь. Небо высокое, бездонная, все в звездах, свет которых казался живым, манящим. Огромные тени от старых тополей создавали впечатление сказочности. Красота, таинственность и одухотворенность этой ночи – первый шаг к области иного мира, находящегося где-то уже совсем близко. Кое-как скоротали остаток ночи чуть свет вышли на дорогу. Мне было странно увидеть настоящую украинскую хату с маленькими окнами, крытую соломой, обмазанную глиной и выбеленную известкой. Рядом – вишневый сад, высокий плетень. Все знакомо по Шевченко, Гоголю, Куинджи. День был базарный, и по холодку тянулись в город подводы, где-то скрипели ворота, выгоняли телок, гнали гусей. Хозяин одной хатки на дороге сказал, что ждать попутки в этот день не стоит, лучше идти пешком. Мы пошли. По пути нам встретились хохлушки. Некоторые из них приветливо интересовались: «До монастыря?», – и убедившись, что не ошиблись, расцветали улыбками, желали доброго пути. Такое приветствие убеждало в том, что физическая близость обители благотворно действовала на местных жителей, не могла не действовать. От этого на душе становилось легче. Уплывала в бесконечную даль столица с ее шумом, сутолокой, раздражением всех на все. Несколько раз мы останавливались отдохнуть. В Сосновке мы присели на лавочку около одной из хаток. В центре этой деревеньки была огромная, как в Миргороде, лужа. Вернее – болотце, где хлопали крыльями крупные белые гуси, суетились маленькие утята около уток и важно вышагивали длинноногие аисты. Гнездо одной семьи этих птиц было рядом, на соломенной крыше ближайшей хаты, очень большое, неуклюжее. По тому, как свободно аисты разгуливали на виду у всей деревни, можно было судить, что их здесь не пугали, не обижали.
Тетушка пошла в хату попросить хозяйку продать молочка, если есть. Хозяйка в первую очередь поинтересовалась: «Вы до монастыря?» Мы охотно сказали «да», радуясь возможности свободно признаться в своем намерении идти, не оглядываясь и не таясь, «до монастыря». Это ведь был 1954 год, когда еще не все забыли, что такое признание может грозить неприятностями. Молока, даже горячего, хозяйка нам дала. И хлеба дала, пригласив в хату зайти подкрепиться и отдохнуть. Расспрашивать, откуда мы, не решилась. Провожая, отказалась от платы. Здесь радовало не просто добродушие и щедрость, но главное – общение в вере. Мы были для нее паломниками, и этого достаточно, чтобы радоваться встрече и чем-то помочь. В ближайший праздник она пришла в Глинскую пустынь и мы узнали друг друга, встретились так, будто век знакомы были. Она пригласила заходить к ней, по крайней мере, не пройти мимо на обратном пути.
Отдохнули, пора в путь. Стало припекать. Идти все труднее. С каждым шагом тяжелеют вещи: мы еле-еле двигаемся по пыльной дороге. Хорошо еще, что хоть часть пути пролегала через саженый сосновый лесок, который, правда, давал мало прохлады. Вот уже видны остатки корпусов Глинской пустыни. Уцелевшие здания справа от дороги переданы инвалидному дому. Прямо перед нами едва заметные следы от бывших святых врат обители, Слева, на фоне соснового бора, остатки восточной стены и единственный, «архиерейский» корпус, сохранившийся от прежней Глинской пустыни и теперь переданный обители.
Здесь и вход.