14

Стояла непроглядно темная ночь. Весь закоченев от холода, я сидел по-прежнему скрюченный, мрачно уставясь на светящиеся там-сям окна домов, хозяева которых, черт бы их всех побрал, навер­ное, в этот час безмятежно дрыхли, угревшись в своих постелях. Шалва развалился на спине, подложив под свою безмозглую голо­ву рюкзак. Нет, вы только подумайте, где я должен был быть, и в какой дыре оказался! Ко всему, меня основательно мучал голод. Разбитый с похмелья, утомленный дорожными мытарствами, я бы сейчас всему предпочел возможность хорошенько отоспаться, но иди засни, когда у тебя все тело свело от холода. Да и от этого Шалвы, с его странностями, тоже неизвестно, чего можно ожидать! Заснешь, а он возьми да и хвати тебя, сонного, здоровенным булыжником по башке. Не свидетелей же опасаться на берегу этого дрянного ручейка! Мы здесь с ним совсем одни, в этой кромешной тьме. Хотя, по правде говоря, на злодея Шалва очень мало похож; вот что он хам и невежа, — это бесспорно. Мои часы показывали два, даже чуть больше, когда я услышал его осторожный шепот:

— Не спишь, Герасиме?

— Нет, — нехотя отозвался я.

— Почему не спишь, а, Герасиме?

— Да какой там сон! Ты скажи, чего мне здесь было нужно!

— Я дам,тебе рюкзак, подложи под спину.

— Не хочу, зачем ты потащил меня за собой...

— Из любви к чему-то...

— К чему?..

— Не могу сказать, для этой любви не подыщешь слов...

— Почему, слушай?

— Стыдно о ней говорить, настолько она ясная и безмерная, — и таинственным голосом добавил: — ее только надо бережно носить в сердце своем...

— Ничего не пойму... Кто же она — эта твоя любовь...

Он, проклятый, совсем понизил голос, и до меня едва долетел в этой кромешной тьме его едва слышный шепот:

— Грузия это, Герасиме, наша Грузия...

Мы долгое время опять просидели молча. Тот ручей будто бы протекал сквозь мое тело... Я снова взглянул на часы; часы — друг человека, но только говорящий правду в глаза. Как медленно тянулось время — было всего около половины третьего. Я уже не дрожал — я весь закаменел от отчаяния, и вдруг Шалва поднялся и говорит, хлопнув меня по плечу:

— А ну давай-ка пошли, мой Герасиме...

— Что... Но куда же, Шалва?

— Воон к тому дому подойдем и крикнем по-нашенски в два голоса.

— Что крикнем, что...

— А вот что: «Хозя-а-иин!»

Поначалу я оторопело уставился на него в этой кромешной тьме, а потом вдруг меня осенило, и я торопливо засуетился.

— Ааа, у тебя, значит, все-таки здесь есть тетушка! — чутья не кричу на радостях. — Есть все-таки, да, Шалва?

— Там, там узнаем, на месте разберемся во всем, Герасиме.

Вскочив как встрепанный, я было провалился ногой в какую-то ямину, но Шалва успел подхватить меня за руку. Мы брели по каким-то буграм и колдобинам, земля то и дело словно уходила из-под ног, и у меня всякий раз перехватывало дух, но Шалва крепкой сжимал пальцами мое запястье. Так мы и плыли в ночи, словно влюбленные туристы. Только в руке у меня был чемодан. Где-то громко взлаяла собака, а мы уже как раз подошли к первому двору. Шалва поправил на спине рюкзак, наискосок приложил ладонь ко рту и крикнул:

— Хозя-а-иин!

Я ждал с трепещущим сердцем. Ах, что может быть лучше, как наесться сейчас досыта да юркнуть в теплую постель, — но пока в ответ не слышно было ни звука, и когда Шалва во второй раз позвал: «Хозяаиин!», я — от нетерпения, что ли, — тоже воззвал к дому по-древнегрузински:

— Хозяин, хай гиди!

Двери дома отворились, и из них вышел мужчина в одной со­рочке и исподних. «Видать, тетушкин сожитель!» — успело про­мелькнуть у меня в голове, а мужчина, подойдя к нам поближе, поднес руку козырьком к глазам — а как же, солнце же вовсю пали­ло! — и спрашивает:

— Кто вы... что прикажете, уважаемые... Не беда ли вас привела какая? Здравствуйте, здравствуйте...

— Здравствуйте, батоно, с дороги мы сбились... — и Шалва повыше поднял свой рюкзак. — Не приютите ли нас на одну ночь... незнакомцев...

— Ауф! — возмутился мужчина и с такой силой распахнул дверь одной рукой (другой он придерживал штаны), что чуть не содрал ее напрочь: — Да как это можно!.. Что значит не приютите ли! Пожа­луйте вот сюда, сюда, судари вы мои...

Он завел нас в дом, продолжая приговаривать:

— Вот здесь присаживайтесь, у меня сейчас все мигом... Я выдал дочь замуж в Навардзети, сам пока вот бобылем... жена тоже там... Что смогу... вы уж не обессудьте...

Какая тетушка, при чем там тетушка, оказывается... А на столе уже появились сыр, похлебка из фасоли, лук-порей... Хозяин в охотку хлопотал, суетясь по дому, и только разок замешкался, с удивлением, чтоб не сказать больше, уставившись на мою майку:

— Вы спортсмен?

— Не знаю, что вам и сказать, — застенчиво проговорил Шалва. Ух, лицемер! — Если индивидуальный туризм — спорт...

— А почему же нет, конечно, конечно... — подбодрил его хозяин. Вот вам и тетушка... тетушка с усами... Он присел на корточки у какого-то круглого камина, аккуратненько сложил пирамидкой дровишки и встряхнул подле уха спичечный коробок.

— Какая тут у вас была погода?

— А как вас прикажете величать, батоно?

— Моего друга зовут Герасиме, а я — Шалва, батоно.

— Очень приятно. А меня Северионе зовут, иногда и Севериане кличут, батоно.

— Очень приятно, батоно.

— Погода у нас тут была ничего.

В камине весело потрескивал огонь, и хотя камин не центральное отопление, но и он в некотором роде дает тепло... Сначала над моей головой прошуршала майка, потом обычная — на редкость краси­вая — сорочка, потом — вязаная сорочка, потом — мой тонкий шелковый свитер, так что я снова остался в одних бумажных брюках и холщовой рубахе.

— Не скучаете, гости дорогие?.. А откуда вы путь держите?

— Из Рачи сюда перешли... Это вот он забрал себе в голову... — показал Шалва на меня.

— Ого-го-го! В такую темень, в ночь, батоно?!

— То-то, Северионе, батоно.

— Да у вас, оказывается, львиные сердца. Я сейчас вернусь — приведу соседку, чтоб помогла малость, вы тут не скучайте.

Когда мы снова остались одни, Шалва сказал мне шепотом:

— Если б к тебе в кабинет заявился кто-нибудь в такую пору, ты бы его принял? А, Герасиме...

— А что мне делать в моем кабинете в такую пору! — вскричал я.

— Вы меня звали, батоно? — просунул голову в дверь хозяин.

— Нет, батоно, — ответил Шалва.

Я сел на тахту, взял мутаку, приставил ее к стене и, присло­нившись к ней спиною и головой, прикрыл глаза.

— Вообще у нас, у грузин, есть шесть хороших вещей, — начал Шалва: — народные песни, народная поэзия...