Глава вторая

Гетера Ламия

В честь своего провозглашения царем Деметрий давал пир на Кипре для жителей острова.

Ко дворцу, в котором разместился Деметрий, с самого раннего утра устремился народ. По тем разговорам, которые слышались в толпе, можно было убедиться, что Деметрий превосходно изучил характер греков.

– Как хорошо, что изгнали с Кипра Птолемея, – раздавались веселые голоса в толпе, предвкушающей много удовольствий.

– Наконец-то жить станет веселее!..

– Готовится представление из жизни древних греков.

– Это доказывает, что Эллада возвращается к своему великому прошлому.

Вид приготовленного для жителей Саламина угощения привел в восторг толпу. Фонтаны били непрерывными струями вина, которые падали в белоснежные мраморные бассейны. Бесчисленные столы, расставленные в городе, гнулись под тяжестью разнообразных блюд. На ветвях деревьев висели специально повешенные накануне гроздья винограда, яблоки и экзотические фрукты.

На возвышении среди колонн был воздвигнут навес, куда Деметрий собрал весь Олимп. Навес из бледноголубой тонкой ткани изображал небо. Ложа для возлежания гостей за пиршественными столами разных цветов напоминали облака. Все приглашенные изображали собой богов и богинь.

Пока одни рабы снимали с гостей обувь, другие принесли серебряные тазы и из изящных серебряных сосудов стали лить на ноги сидящих гостей не воду, а золотистое вино, естественный аромат которого усиливался еще от подмешанного к нему благовонного бальзама. Гости с улыбкой совершали это слишком расточительное омовение.

Сам Деметрий изображал царя богов всемогущего Зевса. Ламия избрала для себя роль богини любви Афродиты. На ней был легкий бледнорозовый хитон, стянутый золотым поясом, на котором висело серебряное зеркало. Диадема из мирт и роз украшала огненорыжую голову. Глаза гетеры сияли торжеством. Вся она своим чарующим мелодичным голосом действительно производила впечатление настоящей богини любви. Возле нее слева сидел её возлюбленный Адонис, справа сын Эрот, оба ближайшие друзья Деметрия по застольям. Ламия, согласно своей роли, проявляла большую нежность к Адонису.

Деметрий был в чрезвычайно веселом настроении и не опускал глаз с Ламии, веселость которой покорила всех гостей. Все от души смаялись остротам Ламии, даже угрюмый наварх Антисфен, изображающий бога злословия Мома.

– Я принес с собою самые последние сплетня и остроты, – говорил Мом, но его никто не слушал.

Все взоры были устремлены на Зевса-Деметрия и Афродиту-Ламию. Саму Сапфо невольно бросило бы в краску от чувственного пыла острот Ламии, раскрывающих сущность её отношения к любви. Ламия утверждала, что любовь есть желание женщины попасть в сети бога огня Гефеста. Адонис определил любовь, как желание быть воздухом, окружающим Ламию.

Остроты смолкли, как только тень, бросаемая гномоном, возвестила начало пира.

Всё самое лакомое, что можно было достать на кипрских рынках, было на столах. Зажаренный целиком дикий кабан, фаршированные зайцы, роскошные окорока, паштеты, обложенные со всех сторон дичью, копаисские угри, всевозможные рыбы и громадные жаренные журавли – это были главные блюда на пиру.

Пир проходил среди шумных веселых разговоров. Когда Деметрий увидел, что гости ничего уже больше не едят, он подал знак рабам, которые тотчас же принесли воду для омовения рук. Другие же рабы начали убирать кушанья.

В зал вошли юные флейтистки.

Деметрий взял из рук мальчика-виночерпия чашу, выплеснул из нее немного вина и промолвил:

– Доброму духу.

Затем, отпив немного вина, подал чашу возлежавшему справа от него военачальнику Андронику, изображавшему на пиру бога войны неистового Ареса. Андроник, отпив немного вина передал чашу Аристодему Милетскому. Чаша переходила от одного пирующего к другому. Тихая, торжественная музыка играла в продолжение всей церемонии до тех пор, пока последний из гостей не выпил последний глоток вина и не возвратил чашу.

Все оживились, запели хвалебный гимн новому царю Деметрию, а когда гимн был пропет внесли стол с кратером, великолепно украшенный изображениями вакхических танцовщиц. Начался симпосион, наслаждение вином в кругу друзей.

– Клянусь Зевсом, – вскричал Деметрий, – нам нужен симпосиарх. Я заранее покоряюсь всем его приказаниям, даже если он велит поцеловать того прелестного неиспорченного мальчика, который, словно шаловливый Эрот, стоит у кратера.

Дружный смех был ответом царю Деметрию.

– Принесите же астрагалы, – приказал Деметрий. – Пусть будет симпосиархом тот, кто бросит их удачнее всех.

– Нет, нет, – запротестовали гости. – Этак нам придется иметь симпосиархом чересчур скучного или ворчливого.

– Или занудного и хмурого…

– А вдруг им окажется молчун, от которого не услышишь ни единого слова…

– Я предлагаю избрать симпосиархом Илариона, – предложил Аристодем Милетский. – Он прекрасно исполнит эту обязанность, тем более ему так подходит образ Диониса, величайшего из весельчаков.

Предложение было принято единодушно и Иларион приступил к обязанностям распорядителя симпосиона.

– Итак, – сказал он с комично-важным выражением лица, – прежде всего я приказываю всем разбавить хорошенько вино. Оно очень крепкое, а потому одну часть его разбавьте двумя частями воды. Начнем с маленьких кубков, а закончим большими, Приготовьте большую чашу для тех, кому придется пить штрафную. И не забудьте о сочных остротах, которые украсят наш пир.

– Однако, Иларион, ты говоришь только о питье, – заметил Аристодем Милетский.

– О чем же еще должен на пиру говорить Дионис? – засмеялся Деметрий и предложил: – Подумайте лучше о том, чем нам заняться во время симпоиома: пением или разговорами?

– Только не разговорами, – запротестовала Ламия, чувствуя на себе восхищенные взгляды мужчин.

– И не игрой в кости, – вмешался Адонис. – Эта игра вечно вызывает опоры и уничтожает всякое веселье.

– О развлечениях мы сейчас подумаем, – промолвил симпосиарх. – Но сначала поднимем дружно кубки.

Раб подал Иллариону-Дионису кубок.

– Пью в честь Зевса, – сказал он, обращаясь к Деметрию, и осушил кубок.

Все последовали его примеру.

– Итак, друзья, чем мы займемся? – обратился к пирующим Иларион.

– Давайте задавать друг другу загадки, – предложил Антисфен.

– Да, задавать загадки, – захлопола в ладоши Ламия, – по-моему, это всего веселее.

Деметрий поддержал гетеру:

– Загадки подают повод к бесконечным шуткам.

Это предложение нашло поддержку у всех, возлежащих за пиршественными столами.

– Хорошо, – сказал Иларион, – тот, кто отгадает загадку, получит нарядную повязку и поцелуй от Афродиты. Каждый будет задавать загадку своему соседу справа.

Мужчины мгновенно оживились и дружно закричали.

– Нет!.. Пусть загадки задает сама богиня любви, несравненная Ламия.

– Благодарю за оказанную честь, – загадочно улыбнулась Ламия. – Вы правы. Я предпочитаю задавать загадки, отгадывают пусть другие. Тебе, Адонис, отгадывать первому.

Немного подумав, Ламия сказала:

– Знаешь ли ты двух сестер, из которых одна, умирая, рождает другую, чтобы затем снова родиться от рожденной.

Адонис о нежностью взглянул на Ламию-Афродиту и, не эадумываясь, ответил:

– Эту загадку разгадать не трудно. Это сестры – день и ночь, рождающиеся и умирающие поочередно.

Дионис украсил чело Адониса красивой повязкой. Ламия нежно поцеловала его.

– Счастливчик! – воскликнули пирующие.

– Я тоже хочу заслужить поцелуи прекрасной Афродиты, – раздалось со всех сторон.

Немного подумав, Ламия обратила свой взор на Эрота.

– Сын мой, назови мне существо, которому нет подобного ни на земле, ни в море, нигде среди смертных. Рост его природа подчинила странному закону: рождаясь, оно имеет громадные размеры, становится маленьким, достигнув середины своего бытия. Когда же близится к концу, то – о чудо! – опять становится великаном.

Гости обратили свои взгляды на Эрота. Эрот молчал, думал, наконец, нерешительно произнес:

– Вот странное существо! Вряд ли я угадаю…

– Можно мне? Я знаю ответ и хочу получить поцелуй Афродиты? – вскричал один из пирующих.

Эрот попросил дать ему время подумать.

– В детстве оно велико, во цвете лет становится маленьким, а под конец снова очень большим. Ах, да! – воскликнул он внезапно. – Ведь это тень! Стоит только взглянуть на гномон: утром она велика, затем уменьшается к полудню, а к вечеру вновь вытягиваеся.

– Угадал, – закричали все.

И дружно осушили кубки.

Пока шутили и смеялись над загадками, вошли приглашенные танцовщицы. Ложа были раздвинуты. Красивый мальчик-музыкант ударял по струнам кифары. Его игре стали вторить флейты.

Деметрий взглянул на Ламию и попросил:

– Станцуй, Афродита!

Гетера поднялась со своего ложа и вышла па середину. Грация ее движений вызвала громкое одобрение.

– Ламия, тебе нет равных в искусстве танца.

– Ты доставляешь наслаждение нашим глазам.

Ламия с вызовом посмотрела на Деметрия. Он крикнул пирующим:

– Она покажет еще не такую грацию и ловкость. Ну же, Ламия.

По знаку Деметрия принесли большой обруч, усаженный острыми ножами и положили у ног Ламии.

Наступила тишина.

Заиграли флейты, забили барабаны. Ламия начала танцевать, перекинулась через ножи и очутилась посередине обруча.

– Афродита, ты поранишь свое прекрасное тело, – воскликнул Адонис.

– Ламия не рискуй!

– Прекрати эту опасную игру!

Но Деметрий оборвал тревожные возгласы:

– Продолжай, Ламия!

Гетера несколько раз повторила опасные движения, бросаясь в середину обруча и обратно. Как и Деметрий, Ламия любила рисковать. Острые ощущения возбуждали её.

Наконец Деметрий вскочил с ложа, подхватил гетеру на руки и посадил рядом с собой. Ламия обвила его шею руками и он крепко поцеловал её.

Заздравные тосты продолжались. Общество стало шумным. Многие обнимали флейтисток. Флейтистки, опьяневшие от вина, бросив флейты, били в барабаны.

Деметрий возбужденный объятиями прекрасной Ламии и великолепным веселым пиршеством почти забыл на своем блаженном острове о грозящих опасностях внешнего мира.

Молодость, когда ей удается достигнуть предела своих желаний, легко теряет голову и твердо верит в свое счастье и удачи, не предполагая, что в ближайшее время они могут начать колебаться.

Симпосиарх объявил, что будет исполнен мимический танец: Елена, склонясь на уговоры Париса, решается бежать с ним, – когда вошел гонец от Антигона и протянул Деметрию срочное послание отца.

Известие о внезапной кончине брата Филиппа, названного в честь глубоко почитаемого отца великого Александра, ошеломило Деметрия. Отец сообщал, что погребение Филиппа состоялось с царственной пышностью, что теперь Деметрий – единственная его надежная опора. Антигон требовал немедленного прибытия Деметрия в Антигонию, чтобы обсудить c ним план срочного похода на Египет. Он впервые сетовал, что начал чувствовать свой возраст и в мыслях его уже нет прежней ясности и бодрости. И раз уж Деметрию выпали на долю блестящие военные успехи, пусть он срочно приедет помочь отцу своими советами и силами.

Прочитав послание отца, Деметрий немедленно опомнился от своего горячечного опьянения лучами благосклонной к нему славы и царскими почестями.

Рано утром, когда солнце только что поднялось над зеркальной поверхностью моря, в гавани Саламина снялся с якоря великолепный корабль, лучше которого не было ни одного на рейдах мира. Не смотря на свою необыкновенную величину и чрезвычайно грандиозную постройку, корабль скользил легко и проворно по поверхности вод. Дружно работали весла в мощных руках гребцов, затянувших простую незатейливую корабельную песню. Свежий утренний ветер приносил им желанную во время тяжелой работы прохладу и надувал парус, который подобно облаку, несся над морскими просторами. Уступая напору, морские волны расступались перед глубоко бороздящим воды килем.

– Учитесь ловить ветер! – эхом разносилась по кораблю команда.

Деметрий спешил к устью Оронта в Антигонию, новую резиденцию отца, с которым столь долго был в разлуке.

Стоя на палубе своего роскошного корабля – дворца, он с грустью думал о том, что его триумфальное возвращение в любимые им Афины отложится на длительное время, если война с Птолемеем затянется.

Всего несколько дней назад приняв из рук Аристодема Милетского царскую диадему, переданную ему его любимым отцом, он мечтал о том дне, когда снова появится в Афинах, этой высокой твердыни, на которую обращены взоры всего света, и лучи его славы распространятся по всей вселенной. В храмах великих Афин будут рукоплескать чарам его речи, будут называть его имя вместе с именами Перикла, Алкивиада и Аристогитона, венчать его золотым венком и ликовать вокруг него!.. С какой радостью он променяет все лавры своих побед на востоке на венок, которым наградят его свободные афиняне. Достойным и могущественным желает он, Деметрий, явиться перед афинянами. «Когда же это произойдет теперь?» – с грустью подумал он.

И, чтобы развеять неожиданно набежавшие на него грустные мысли, вспомнил свой первый торжественный въезд в Афины и изгнание из них Кассандра и Деметрия Фалерского.

Всюду, где бы ни появлялся Деметрий со своим войском, ему преграждал дорогу Птолемей. И тогда, по пути в Афины, он беспрепятственно достиг Суния, оставил там на якоре под прикрытием мыса большую часть флота и с двадцатью отборными боевыми кораблями двинулся вдоль берега к Пирею. С афинской цитадели прекрасно просматривалась его флотилия. Афиняне думали, что это корабли долгожданного Птолемея направляются к Пирею и приняли меры, чтобы впустить их во внутреннюю гавань. Но вскоре обнаружилась ошибка и все поспешили вооружиться и приготовиться к сопротивлению.

Но Деметрий со своими кораблями во время замешательства афинян успел проникнуть в лишенный заграждений вход в гавань.

Деметрий предстал перед взорами вооруженного народа на борту своего легендарного корабля в полном блеске своего вооружения, молодой, сильный, подобный богу, и дал знак слушать его.

Глашатай по его приказу возвестил афинянам:

– Мой отец, доблестный и непобедимый Антигон, послал меня к вам освободить Афины, прогнать македонские гарнизоны и возвратить афинянам законы славных свободолюбивых предков.

Раздались непрерывные крики ликования:

– Спаситель!

– Долгожданный благодетель!..

– Сойди на берег и исполни свое обещание!..

Деметрий отчетливо вспомнил, как афиняне побросали свои щиты и мечи и восторженно рукоплескали ему.

Между тем Деметрий Фалерский, властитель Афин, и военачальник гарнизона Мунихии Дионисий заняли войсками стены и башни Пирея. Воины Деметрия отразили их первые нападения и прорвались в город. С каждым шагом продвижения воинов увеличивалось число афинян, которые переходили на сторону Деметрия. К вечеру Пирей был в его руках.

Дионисий укрылся в Мунихии, Деметрий Фалерский с верными ему войсками поспешно отступил в Афины. Прежний властитель города начал опасаться за свою жизнь, внезапно осознав, что ему следует остерегаться граждан Афин более, чем победителей.

Вскоре к Деметрию на корабль прибыло посольство из Афин, которое было принято им крайне милостиво. Деметрий Фалерский просил передать стратегу Деметрию, что он готов сдать город и просил обеспечить свои защиту.

Деметрий ответил послам:

– Мое уважение к величайшему философу, бывшему правителю Афин, слишком велико, чтобы я имел хотя бы отдаленное намерение видеть его находящимся в опасности.

И тут же отдал приказ Аристодему Милетскому отправиться вместе с посольством в Афины и принять меры для обеспечения личной безопасности Деметрия Фалерского, правителя, вынужденного дойти до такого унижения, а также пригласить его в ближайшие дни явиться к нему, чтобы договориться относительно дальнейших действий.

Деметрий Фалерский явился в Пирей на следующий же день и подписал акт, по которому восстанавливались афинские свободы. Он просил у молодого победителя разрешения немедленно под надежным прикрытием покинуть Аттику. Это разрешение ему были даровано. И философ без промедления покинул город, повелителем которого при Кассандре был более десяти лет.

«А теперь он помогает Птолемею собрать в Александрии величайших мыслителей и выдающихся ученых!.. Ну ничего, Птолемей, скоро мы с отцом победоносно вступим на землю столь любимого вами Египта…» – усмехнулся про себя Деметрий.

В своей окончательной победе над Птолемеем Деметрий не сомневался.

Ровно год назад молодой стратег приказал сообщить афинскому народу, что он вступит в город своей мечты Афины не ранее, чем довершит дело их освобождения победой над македонским гарнизоном Мунихии.

Битва у неприступных крепостных стен Мунихии велась с величайшим ожесточением. Благодаря численному перевесу войска и множеству осадных машин, Деметрию после того, как его войска штурмовали крепость два дня подряд, наконец удалось овладеть Мунихией. Македонские войска побросали оружие и сдались. Военачальник Дионисий был взят в плен. После этого Деметрий приказал возвестить об окончательном освобождении Афин, о своей дружбе и союзе с афинским народом. Эти события произошли ровно год назад, летом триста седьмого года.

Нахлынувшие воспоминания вызвали улыбку на лице молодого царя. Только после неоднократных, настойчивых просьб афинских граждан, при всеобщем ликовании народа он совершил свой первый триумфальный въезд в Афины.

В Экклесии он вступил на ораторскую трибуну и произнес долгожданные слова:

– Афины свободны!.. Я за короткие сроки постараюсь восстановить их былое могущество и славу. Прежде всего Афины должны снова стать морской державой.

Вскоре в городе начались судебные процессы против приверженцев олигархии, большинство которых успело заблаговременно бежать из города. Оставшиеся были приговорены к смертной казни. Деметрий помиловал только комедиографа Менандра.

Почести, воздаваемые Деметрию свободным афинским народом превосходили одна другую в неутомимой изобретательности. Льстивые речи ласкали его слух и он быстро привык к ним, полюбил, а вскоре уже испытывал в них ежедневную потребность. Влиятельные афиняне старались обратить на себя внимание молодого властителя и добиться его благосклонности.

Статуи Деметрия Фалерского были опрокинуты и расплавлены. Народное собрание единогласно постановило воздвигнуть рядом со статуями Гармодия и Аристогитона две золотые колесницы, запряженные в четверки золотых лошадей с изображениями освободителей – Деметрия и Антигона; соорудить в честь них алтарь; учредить в честь отца и сына ежегодные игры с шествиями и жертвоприношениями и выткать их изображения на пеплосе, священном одеянии Афины. Другие граждане, не менее находчивые, предложили возвести Деметрию алтарь на том месте, где он впервые, сойдя с колесницы, коснулся ногою земли Афин под именем «Нисходящего», которое обыкновенно давалось только Зевсу.

Подставив лицо солнечным лучам, Деметрий любовался морскими просторами и наслаждался приятными воспоминаниями.

«Эти почести, которые воздали мне афиняне, превзошли все мне известные. Очень изобретательный народ!.. Чем же они удивят и порадуют меня в мой новый приезд?.. Наверняка предложат мне поселиться в Парфеноне!.. Скорей бы наступил этот день!..» – размечтался Деметрий.

И снова Деметрий упивался образами и голосами недавнего прошлого. Месяц Мунихион афиняне предложили переименовать в Деметрион, каждый последний день месяца – Деметриадой, а праздник Дионисий – Деметриями.

«Теперь же, – подумал Деметрий, – граждане Афин будут приветствовать меня не только как бога, но называть меня и моего великого отца высшим именем, именем царя!..»

В те дни в Афинах среди остроумного и изобретательного в искусстве лести народа, среди веселых пиров и прекрасных гетер, его появление, его речи и поступки, носившие в себе отблеск изящества, доброжелательности и радости, не переставало возбуждать энтузиазм поклонения своему кумиру в афинянах. А когда Деметрий вступил в брак с прекрасной Эвридикой, вдовой Офелы Киренскего, возвратившейся в Афины, тогда восторженному ликования афинян не было конца, тогда брак героя с дочерью геройского рода Мильтиада, представлявший собой как бы символический союз славного прошлого великого города с высшей земной властью, казался венцом милости, чести и уважения.

И именно в те незабываемые, счастливые дни гонцы Антигона привезли Деметрию строжайший приказ отца немедленно покинуть Аттику и отправиться на Кипр, чтобы вести войну с Птолемеем. Кипрская война закончилась его блистательней победой!.. Он провозглашен царем!.. И именно теперь, когда он находился на вершине счастья и собирался возвратиться в Афины, на его пути снова встал Птолемей.

– О чем задумался? – Ламия неслышно подкралась к Деметрию и обняла его. – Ты вспоминаешь об Эвридике? Грустишь о ней?..

Деметрий вздрогнул.

– Нет!.. За все эти месяцы я ни разу не вспомнил о ней. Разве можно думать о другой женщине, когда рядом несравненная Ламия?..

Ламия еще крепче прижалась к Деметрию.

– Как же ты представишь меня своему отцу? Он наверняка одобрил твой брак с Эвридикой, ведь она из рода легендарного Мильтиада. А я всего лишь гетера.

– Надо подумать, – встревожился Деметрий, предвидя гнев отца, который не одобрял его бесконечные любовные приключения. – Но тебе, Ламия, я скажу по секрету: место моей жены снова должно быть свободным.

Гетера весело рассмеялась, а Деметрий погрузил руки в гриву её распущенных огненных волос.

Корабль равномерными ударами весел бороздил спокойное темно-синее море, над которым при восхитительно ясном небе зарождалось жаркое утро. Морская гладь дышала тихой грустью, почти чарующей печально торжественней тишиной, нарушаемой только криками длиннокрылых птиц и песнями гребцов.

В предчувствии скорого берега, возвещаемого уже несколько иной качкой, чем была в открытом море, облокотясь о борт корабля, Деметрий думал о предстоящей встрече с отцам, о том, что ему снова предстоит война с Птолемеем.

На берегах Оронта уже стояло лагерем много войска и каждый день прибывали новые пополнения.

Едва Деметрий ступил на берег Антигонии, предусмотрительно оставив Ламию на корабле, его восторженно приветствовала встречающая пестрая нарядная толпа.

На берегу Деметрия поджидала колесница с высоким квадратным сиденьем, украшенным бронзой и слоновой костью, которая мгновенно тронулась, как только он взошел на нее вместе с Аристодемом Милетским.

Жители города расступились перед колесницей. Лошади побежали рысью. Возница ловко правил четырьмя белыми конями.

На одной из улиц внимание Деметрия привлекли марширующие молодые воины. Во главе их шествовали музыканты, играющие на длинных бронзовых трубах. Под восторженные крики босоногих мальчишек промчался вооруженный отряд конницы.

– Антигон готовится к походу, – заметил Аристодем Милетский.

– Да, отец явно торопится, – кивнул Деметрий.

Колесница остановилась у дворца Антигона, обширного, в греческом стиле, стоящего на некотором возвышении над городом.

Деметрий стремительно взбежал по ступеням лестницы, охраняемой двумя каменными львами с гривами в завитках, и очутился в крепких объятиях отца. Он долго и горячо целовал Антигона.

– Ты ведь не воображаешь же, сын мой, что целуешь Ламию, – усмехнулся Антигон.

– А ты уже всё знаешь?

– На то я и отец. Долго же ты собирался ко мне, – упрекнул он сына. – Но сейчас надо на время забыть о развлечениях и заняться неотложными делами, пока Птолемей не опередил нас, – голос Антигона был почти суров.

Расставшись с сыном на время его купания, Антигон прошел в зал, где рабы расставляли на столах серебряную посуду, и возлег на ложе в ожидании Деметрия. Вскоре они приступили к трапезе. По желанию Антигона, захотевшего после долгой разлуки побыть наедине с любимым сынам, Аристодем Милетский уединился в отведенных ему покоях.

Облокотясь левой рукой на подушки, свободную правую руку они протягивали к столу к блюдам с изысканными яствами, особенно любимыми Деметрием. Деметрий с удовольствием поглощал устриц, печеные яйца, оливки и рыбу. Здесь, в доме отца, всё казалось особенно вкусным.

Когда раб принес на длинном агатовом блюде жареного павлина, Деметрий воскликнул:

– Спасибо, отец! Это мое любимое кушанье. Ни у кого не найдется ничего подобного!..

Мальчик виночерпий разлил в кубки отца и сына вино.

Антигон выплеснул немного вина на пол, поднял кубок:

– Зевс, даруй нам снова победу над Птолемеем!..

И добавил:

– Окончательную!..

Деметрий с нежностью посмотрел на отца, дороже и любимее которого у него никого не было на свете, поднял кубок и сказал:

– В победе я уверен! Пусть боги даруют тебе долгую жизнь, отец!..

Как только трапеза закончилась, Антигон первым поднялся с ложа и предложил:

– Пройдем в сад. Нам многое нужно сегодня обсудить с тобой.

Они прошли по извилистой каменистой дорожке в тенистый уголок сада, пересеченный ручейками, и расположились в тени на мраморной скамье. Несмотря на жару, здесь было уютно и прохладно. От внимания Деметрия не ускользнуло, что отец был напряжен, встревожен и очень утомлен. Из-под густых нависших бровей еще совсем недавно огненные властные глаза его казались потухшими. Некогда мощная фигура отца согнулась под бременем пережитых испытаний. Недавняя внезапная смерть сына Филиппа подкосила его сильный организм. Несколько минут царило молчание. Наконец Антигон первым прервал его:

– Да будут благословенны боги, направившие путь твой к моему дому, и да хранит тебя здесь вседержитель Зевс.

Деметрий впервые видел слезы в глазах отца. Он крепко сжал его руку и постарался утешить словами, в которых тот так нуждался теперь.

– Разве не к тебе, отец, всегда стремилось моё верное сердце, никогда не перестававшее горячо любить тебя?..

Антигон тяжело вздохнул:

– Да, великие перемены произошли за этот неполный год, что ты был в походах. Твое поколение с повышенными требованиями к жизни, с новыми взглядами на неё. Сердце мое с болью сжимается в груди при мысли, что вся упорная и тяжелая работа моей жизни может погибнуть даром.

– Не говори так, отец, – живо воскликнул Деметрий и обнял отца. – Все вокруг покорны тебе.

Порывисто встав, Антигон махнул рукой и скорбно поделился с сыном наболевшим:

– Государство Александра снова раздирается на части внутренними смутами.

Голос Антигона дрогнул:

– Я заблуждался, считая себя единым царем и повелителем, думая, что, приняв царскую диадему, восстановил единство царства великого царя. Я рассчитывал увидеть у подножия своего трона побежденного сатрапа Египта, а Птолемей вместо этого тоже стал царем!..

Глаза Деметрия разгорелись. Он любил препятствия. Они возбуждали его, волновали горячую кровь.

– Отец, тем величественнее будет наша новая победа, – постарался успокоить он отца.

Повелительным жестом Антигон прервал сына.

– Если бы всё было так просто… Те, кого я считал уничтоженными падением Птолемея, внезапно подняли головы, чтобы в союзе с ним вступить с нами в борьбу. Селевк, которого я надеялся раздавить всей мощью царского авторитета, тоже провозглашен царем и со своими войсками готовится теперь защищать своё господство и оказывать помощь союзникам.

Долгим, пристальным, испытующим взглядом Антиген посмотрел в глаза сына.

– Деметрий, ты нужен мне своими советами и своей поддержкой.

Внезапно осознав, что престарелый отец запутался в громадных обрушившихся на него затруднениях, Деметрий проникновенно произнес:

– Отец, ты не имеешь права признавать своей слабости, забывать о силе нашего войска, с которым мы восстановим единое государство и низвергнем всех царей, стоящих на нашем пути.

Ярость против врагов отца захлестнула Деметрия. Уверенный, как и Антигон, в своей несокрушимости и правоте он с пылом, свойственным молодости, продолжал:

– Какая дерзость с их стороны называть себя преемниками великого Александра и делить между собой осколки его диадемы!.. И в чем же ты видишь их силу, отец?

Антигон воспрял духом, оживился, с надеждой взглянул на сына.

– Разве флот Птолемея не уничтожен мною на Кипре? Разве Селевк, находясь далеко на востоке, в состоянии оказать быструю помощь союзникам? Разве Кассандр и Лисимах не отдалены от Египта землями и морем, над которыми господствуя я, твой сын, с мощным флотом?..

Слова сына убедили и успокоили отца. Крепка обняв Деметрия, свою надежную поддержку и опору, Антиген снова усадил его на скамью и доверительна произнес то, о чём неустанно думал всё последнее время?

– Наши враги должны быть уничтожены и это необходимо сделать срочно, прежде чем они успеют соединиться. Необходимо немедленно напасть на Птолемея и сокрушить затравленного льва в его логове.

Дни проходили среди приготовлений к походу и за обучением солдат. Антигон собирался напасть на Египет одновременно и с суши, и с моря. К концу лета войско и флот выступили в поход. Это била громадная, хорошо обученная и великолепно вооруженная армия.

Тщетно навархи убеждали Деметрия, что через несколько дней наступит закат плеяд и тогда море будет бурным и недоступным для кораблей, что несколько дней следует переждать в безопасной гавани. Деметрий разбранил навархов, упорно убеждая, что истинный моряк не боится ни ветров, ни волн. Он не имел права задерживаться с отплытием, так как сухопутные войска рассчитывали на его поддержку со стороны моря.

Первые дни море было спокойно. Но когда наступил первый день плеяд, поднялась сильная буря. Свирепая стихия рассеяла мощную флотилию в разные стороны. Многие из тяжело нагруженных орудиями и воинами транспортных судов пошли ко дну и только немногим удалось спастись, вернувшись обратно в гавань Газы. Даже военные корабли с трудом противостояли натиску бушующих волн. Грозила опасность, что корабли разобьются и пойдут ко дну со всем экипажем до последнего человека. Деметрий понимал, что если корабли пристанут к берегу, то окажутся в плену неприятеля и тогда погибель флота будет несомненна, и он отдал приказ удерживать корабли в открытом море. Три триеры со всем экипажем пошли ко дну на его глазах. Измученные и упавшие духом люди предчувствовали неминуемую гибель и не выдержали бы более ни одного дня, если бы буря внезапно не утихла.

Небо прояснилось. Деметрий вздохнул с облегчением, увидев, что вдоль берега раскинулся военный лагерь сухопутной армии под предводительством Антигона.

Поспешно стали собираться рассеянные по морю корабли. После короткой передышки флот, хотя и ослабленный значительными потерями, снова вышел в открытое море, а сухопутное войско прошло три последних дневных перехода по пустыне к восточному рукаву Нила, в двух стадиях от которого оно и расположилось лагерем.