Глава 40

   "Кто, кто в теремочке живет?

  -- Я, мышка-норушка.

  -- Я, лягушка-квакушка.

  -- Я, колючий ёжик, ни головы не ножек.

  -- Пустите и меня к вам жить.

  -- А ты кто?

  -- А я зайчик-побегайчик."

   Настолько "побегайчик", что уже и "погоняйчик", и "поубивайчик". А некоторым еще и "поимейчик". Интересно, а как Марьяша после такого... разнообразного марш-броска со своим-то Храбритом... будет?

   Как у меня часто бывает, первый звонок я пропустил. Звоночек прозвенит, вагончик тронется, а я несколько... отстану. В смысле - не сразу соображаю. Как Берлиоз на Патриарших. Хорошо, что мне пока голову не отрывает. А то нечем бы было преодолевать созданные собственной же несообразительностью трудности.

   Пока коней развьючивали, пока в конюшню заводили - куча народу набежало. Интересный у Акима хуторок - десятка два мужиков, втрое меньше баб, детей примерно полтора десятка. Наблюдаемые - все малышня до десяти лет. Ни одной старухи не видно и всего два... если не старика, то... аксакала. Один - сам Аким. Второй возле нас крутится, команды подаёт:

  -- Коней вот туда в стойло, майно - в сени в терем боярский.

   Ну терем, так терем. Мания величия в форме преувеличенного поименования жилого помещения начальника - не самая страшная из маний. Но когда пяток мужиков все наши вьюки похватали и в куда-то потащили, пришлось вмешаться.

  -- Эй. Это не Марьяшино. Это наше. Ложь в зад.

  -- Чего? А ты кто такой?

  -- Иваном звать. Холопчик боярыни. Положи где взял. Вот платье боярыни - неси.

   Вытащил из вьюка, сунул в руки, пока слуга рот раззявил. У нас из Марьяшкиного только и осталось её платье, в котором половец её на болоте опрокинул. Да платочек беленький, который сейчас у неё на голове. Ну и цацки её у меня в кисе.

   Только развьючили, стали коней поить, Могутка ко мне:

  -- Поеду я, господине. Сердце ноет. Как бы беды там не случилось.

   Может и верно. Солнце еще высоко, дорогу мы с ним нашли, проверили, приметили. С четырьмя конями в поводу - не просто, но - тепло, зверь не полезет. Светло - день длинный.

  -- Ладно. Спасибо за провожание. Нужен буду - найдёшь. Припас в дорогу возьми. Соль нашу бери с собой.

   У нас и сухари еще остались, и овса лошадям пол-мешка. Тут "аксакал" про соль услышал, влез.

  -- Это ты куда коней снаряжаешь? Я же сказал - коней в стойло. Майно - в сени. Припас съестной - в поварню.

  -- Могут службу свою сослужил - может идти. Кони и упряжь - его. Держать его против воли - не по чести. Ты тут вроде управитель, распорядись лучше насчёт горяченького на дорогу. Хлеба там, пирогов...

  -- Ты, хрен гулькин, мне еще и указывать будешь...

   У него посох, у меня - дрючок. У него в правой, у меня -- в левой. Он на меня посохом сбоку понизу махнул, я своим заблокировал и автоматом шашку из-за спины и к его горлу. И тишина... Полный двор народу, то гомонили, что-то делали, куда-то шли. Замерли все. Тихо стало. Дед этот, Доманом звать, аж побелел и тихонько назад-назад: "Тихоб деточка, тихо. Нет ни какого худа-лиха, все хорошо. Пошутили и ладно. Счас мы ему и пирогов принесём, и всем место определим. И все хорошо будет..."

   Топ-топ в сторонку, на дворовых шикнул, те тоже забегали. И пирогов Могуте принесли, правда холодных, и Ивашку с Николаем на постой определили. И вещички им помогли отнести, пока я с Могутой прощался да до ворот провожал. Потом и меня стряпуха позвала - горяченького похлебать. Только я в поварню в двери вошёл - тут меня по голове и... Стукнули? Ударили? Шандарахнули. Били из-за двери. Я как вошёл со света... только и поймал краем глаза движение да чуть повернулся. Широкоплечий чернобородый мужик из местных опускает мне на затылок полено длинное... И темно - чёрный бархат...