V

И за тоской нахлынула усталость.

Иссохшею гортанью

он ощутил, как ядом пропиталось

отравленное время ожиданья.

Цевница смерти!

Слабою рукою

он тела онемелого коснулся.

Кровь забытья, безволие покоя!

А тот, кому все видно, — отвернулся?

Воззри, Господь!

Дни жизни с ее снами,

воскресшие во мраке,

на мягком воске стыли письменами.

И новый день растопит эти знаки?

Зажегся на балконе

рассветный луч безоблачного лета.

Абель поднял молящие ладони.

Слепой, просил он света

и наугад тянулся к нему телом.

Потом — уже безмолвный —

поднес бокал к губам похолоделым,

глубокой тьмой — такой глубокой! — полный.