Водосбор у Куба-масджид, ночь следующего дня
Разбрызгивая густую грязь в грузном галопе, серая кобыла Каойльна плюхала по открытому месту. Лаонец держался близко к гриве - над ним пару раз свистнуло. Стрелы с сухим щелканьем ударились о стену соседнего дома и безобидно, тростинками, упали на землю.
Зарево над полыхающими городскими кварталами превращало площадь в ало-рыжее озеро с черной рябью борозд и отпечатков сотен и сотен ног.
Поскуливающих людей гвардейцы сгоняли сюда весь прошлый день, до самой темноты. Обыскивали кварталы, вытаскивали из домов, отбирали лишнюю поклажу. Заставляли идти и спасаться горожан, не желающих расставаться с домашним скарбом. "Именем эмира верующих! Приказ - всем покинуть дома и укрыться в Куба-альхибе, Гамама-альхибе и в цитадели!". В раскрытые ворота низенького не то здания, не то холма с какой-то развалиной наверху толпа затекала медленно, с заторами и остановками на всхлипывания, крики и истерики. Опасливо поглядывая во влажную, уходящую полого вниз темноту входа, мединцы жались, плакали - но проходили внутрь. Повезло, что осень выдалась сухой, и альхибы в подземельях водосбора стояли с едва прикрытым дном. Теперь в длинных сводчатых залах эхом ходил не плеск воды, а шепот и плач сотен людей.
- Слева, на углу у лавки корзинщика, - тихо предупредила Финна, осторожно высовываясь за приоткрытую створку ворот.
Снова свистнуло, чиркнуло по камню - все так же далеко от ворот и от осаживающего коня Каойльна. Над восточными кварталами мерно гудел пожар, изредко взрываясь треском и искрами. Иногда слышался крик - многоголосый. Отчаянный. Кто-то решил перехитрить судьбу и отказался расстаться с нажитым добром - но не перехитрил. Нападавшие убивали всех, кого находили в подвалах и домашних альхибах. Крик быстро сходил на нет.
Каойльн фыркнул и лихо соскочил с лошади. Под ногами чвакнуло. В щели между створами ворот сумеречник и лошадь казались странно живыми и теплыми - за ними, между обезлюдевшими домами, жидко тек настороженный мрак.
- А чего там?
- А дрянь какая-то, чего, - сердито отозвалась сумеречница.
- Это они стреляли?
- Там даже головы не видно, на лужу тухлую похоже - так что вряд ли, - морщась, заметила Амина.
Женщины отошли обратно в глубину привратного зала и сели на первой ступени уходящей вниз лестницы. Финна принялась разминать Амине спину, время от времени проходясь точечными ударами пальцев по позвоночнику и плечам. Амина кривилась и постанывала.
- Там кутруб дожидается, - лениво зевнул свернувшийся у стены Сенах. - Ну, что нового?
- Может, пригласите? - рассердился Каойльн, не решаясь притронуться к воротной створке.
Еще бы он притронулся, аз-Захири еще утром расписал ее сверху донизу Фатихой.
- Мне долго здесь стоять, а вдруг пристрелят? Я к вам в компанию не просился, меня люди сюда отправили!
Лаонец жался, поводя лопатками и то и дело оглядывался на ждущий мрак за спиной.
- Заткнись, Аллеми, - мрачно буркнул Сенах. - Если уж не можешь избавить нас от своего присутствия, избавь хотя бы от беседы, висельник.
- Придержи язык, Сенах, - жестко проговорила из глубины зала Амина.
Тарег вздохнул. Каойльн был тем самым лаонцем, которого доставили в крепость обратно с площади - вместе с Аминой. Рыжий - у него даже имя было такое, Свеча - быстро оклемался, и это радовало. Не радовало то, что рыжий был из клана Аллеми. Аллеми с Гви Дор разделяла вековая вражда. Пока дело ограничивалось вялыми перепалками и взаимными словесными покусываниями.
Кивнув на Каойльна, нерегиль попросил гвардейца на ашшари:
- Пригласи его, пожалуйста.
Тот шагнул, отвел в сторону створку:
- Во имя Всевышнего, милостивого, милосердного, проходи.
Стараясь ни до чего не дотронуться, Каойльн осторожно просочился внутрь. Фыркая и мотая башкой, кобыла вошла следом. Финна и Амина на всякий случай упятились подальше к стеночке. И прижались к камню - никому не хотелось получить копытом. Даже обученные лошади беспокоились в подползающей темноте, прядали ушами и могли с перепугу лягнуть стоявшего сзади.
Каид - молоденький, со степняцкими, как и все здешние гвардейцы, чертами лица - махнул, чтобы лошадь приняли и отвели вниз.
- Спроси его, старик закончил рисовать... это? - настороженно поглядывая на людей, поинтересовался Каойльн.
- Нет, - мрачно отозвался Тарег.
- Плохо, - тихо сказал лаонец. - Потому что они уже идут.
- Хватит трепаться по-своему, - приказал не понимавший по-лаонски каид. - Пусть он рассказывает, а ты, Рами, переводи.
Из темноты - факелов у дверей они старались не жечь - послышалось звяканье панцирных блях и скрип кожи. Ашшариты поднимались с пола и подходили ближе. Амаргин и Аллиль тоже встали.
Сейчас они все странно одинаково выглядели - люди, сумеречники, мужчины, женщины. Кожаные длинные кафтаны с нашитыми блестящими пластинами, ашшаритские - через грудь - перевязи с мечом и джамбией. Копья дожидались своего часа у стены. Вместе с широкими - удобными при осаде - дейлемскими пехотными щитами. Только Финна ни во что не влезла, и ей просто дали чистое, чтоб переодеться. Впрочем, Тарег видел, как ашшариты еще вчера надевали белое под брони. "Ихрам, Святой город - что еще нужно воину, чтобы достойно встретить смерть", улыбаясь, говорили они друг другу. Их можно было понять: ашшаритский рай по рассказам выглядел вполне уютным местом.
Внизу, в трех сводчатых залах с глубокими бассейнами для сбора дождевой воды сидели и дрожали от страха шестьсот с лишним человек. Сверху на воротах стояли три десятка гвардейцев и восемь сумеречников. Финна с Аминой хихикали и говорили, что их нужно считать за половинок, а вместе они вполне сойдут за одного воина. Ну да, и еще пятеро вооруженных невольников Абу аль-Хайра - начальник тайной стражи жил в соседнем квартале, привел сюда семью и остался с домашними в Куба-альхибе. В самом деле, умирать лучше всем вместе, на глазах друг у друга. На тот свет скоро отправится большая толпа народу, а так не придется никого искать и донимать ангелов вопросами: где там дети да жена да отец, знаете ли, он у меня хромает, не отстал ли, на небеса путь долгий...
Остальных лаонцев разобрали по отрядам. Сотня человек во главе с шихной засела в цитадели - туда под завязку набилось народу из окрестных кварталов. Пятьдесят держали водосбор на площади у Гамама-масджид - в громадный альхиб запустили девятьсот с лишним душ.
После долгих споров на военном совете решено было не искать убежища от нечисти в мечетях города. Тарег упирался и стоял на своем: масджид ненадежны - слишком много входов, а печать Али над дверью легко разбить - хотя бы камнем из катапульты. Орали все до хрипоты, но Абу аль-Хайр почему-то поддержал нерегиля. Поэтому решено было укрыть людей в подземных резервуарах для сбора воды. В альхибах вода, припасы, узкий вход - что еще нужно тем, кто желает стоять до последнего?
Так что лаонцы шли нарасхват - особенно после прошлой ночи, когда кутрубы из предместий принялись хозяйничать в самом городе. Кутрубы и всякая мелкая нечисть сумеречников обходили стороной. Еще говорили, что ближе к вечеру заметили пару дэвов. Немаленьких.
Еще лаонцев тянули в разные стороны с важной целью - узнать, пройдет или не пройдет сумеречник в дверь, запечатанную сурой Книги или сигилой Дауда.
Все оказалось до смешного просто, рассказывал, утирая пот и кровь - чужую, правда - Абу аль-Хайр. Он со своими людьми выехал в город рано утром и успел прорваться обратно к Куба-альхибу до заката. Аз-Захири расписал всем спины каллиграфической вязью, поэтому когда на затылок одному из невольников сиганула гула, тварь с визгом ошпарилась и отскочила прочь. Гула - мохнатая, желтоглазая - бежала за ними, поджимая обожженную лапу, чуть ли не до самого входа в водосбор. Невольник не выдержал и рубанул - и зря, кровь у гулы ядовитая, шрамы на лице от брызнувших капель могут остаться на всю жизнь. От ибн Сакиба они узнали последние - на время заката этого дня - новости.
Загибая пальцы, считали мы наших праведников, говорил он, нехорошо скалясь. Сигила Дауда наделена могуществом отпугивать нечисть и ограждать от сумерек лишь если ее начертала рука истинно верующего. Таковых в Святом городе не набралось и десятка. Когда рыжая лаонская голова упиралась в невидимую преграду в проеме арки, люди бросались к тому, кто написал над ней охранный знак и, рыдая, целовали полы одежд. Но чаще всего, злорадно скалясь, сумеречники протыкали невидимый смертному зрению покров, как мыльный пузырь - и с хихиканьем перешагивали пороги и ступени. Тарег так не смог понять, почему Абу аль-Хайр с таким недоумением рассказал про старенького школьного учителя, чья скверная каллиграфия сумела остановить Эоху-Конька в воротах цитадели. Ашшариты долго кивали и изумленно цокали языками, и почему-то молились и просили у Всевышнего прощения - зачем, непонятно. Но и тогда, и сейчас у нерегиля не было времени, чтобы вникать в местные суеверия.
В Куба-альхибе охранными знаками занимался аз-Захири, на пару с толстым, как рисовый колобок, муллой Куба-масджид. Тот степенно, отпихивая какие-то странные тени носками туфель, доплелся до ворот водосбора ближе к сегодняшнему вечеру. Ну, как степенно - под охраной Тарега с Аллилем. "Я не могу оставить дом молитвы", упирался он до последнего. "Не отдам на растерзание!". Они выволокли почтеннейшего Абд-ар-Рафи ибн Салаха под руки прямо из киблы - над прямоугольным порталом масджид повисло с дюжину черных летучих мышей подозрительно большого размера. Уже на площади мулла сердито стряхнул руки сумеречников и оглянулся: в густеющей темноте твари разевали пасти, перехватывались когтями и, как невиданные мерзкие насекомые, ползли к лепесткам печатей Али. Когда стемнело окончательно, от высоченной, закрывающей звезды громады масджид стали доноситься звуки - словно кто-то что-то грыз. И скрежетал, словно выпиливал или буравил. И время от времени выл - с нездешней злобой, от которой немели пальцы и поднимались волосы на шее.
А самое странное - нигде не было видно самих карматов. То есть прошлой ночью город подожгли в нескольких местах. Абу аль-Хайр сказал, что видел каких-то всадников, похожих на бедуинских, крутились на улицах вокруг рыночной площади и цитадели. Со стен крепости хорошо просматривался вражеский лагерь, вытянувшийся вдоль вади - насчитали тысячи костров. Но по обезлюдевшему, затаившемуся городу пока бродили лишь твари.
И все терялись в догадках: так кто бьёт из луков по стенам домов на площади? Тарег готов был поклясться сторожевыми башнями Запада: в соседних домах хен не обнаруживало ничего живого. Но одного гвардейца, сунувшегося наружу - вишь ты, показалось ему, что кто-то в соседнем доме бродит - они (или он?) подстрелили. И грамотно подстрелили - били в бедро, не в грудь и не в спину, знали, что кафтан бычьей кожи не осилят. Парнишка истек кровью прямо на площади - не успели быстро подобраться, чтобы артерию перетянуть, да еще гулы набежали. Зато успели втащить внутрь тело - не оставлять же было на растерзание. Теперь Мамед лежал под своей джуббой в длинной стенной нише - джубба белела в сумраке уходящей вниз неосвещенной лестницы.
Сейчас все слушали Каойльна - когда стемнело, рыжий сорви-голова уперся на том, что сидеть в норе больше не может и рванул галопом через весь город. "А посмотреть, что делается, авось не пристрелят, а пристрелят, так горло не порвут, и вообще я висельник, меня ни стрела ни зуб не возьмут".
- Штурмуют крепость. Люди и твари. Ворота держатся, но в них лупасится какая-то гадина, на двуногую ящерицу похожая, с зубищами в руку длиной и шипастым хвостярой. Визжит и об буквы эти ихние шпарится, аж паром исходит, но лупится, как оголтелая.
Тарег не стал переводить полностью - ашшариты привыкли видеть этих существ иначе. Наверняка и карматы, и осажденные наблюдают черную фигуру с огненными глазами и длинной дымной бородой.
- Ифрит, - коротко пояснил он каиду Селиму.
- Среди этих джиннов мало правоверных, - понимающе кивнул Селим. - Злые они, всегда так было.
Ашшариты вокруг согласно хмыкали. Вот джинны из вади у границ Руб-эль-Хали - те другое дело. Рассказывали, что в масджид тамошних оазисов лет сто назад пришлось пристроить большие залы: мариды целыми семьями принимали веру Али и с тех пор по пятницам приходят к ночному намазу.
Каойльн отхлебнул из протянутого меха с водой и продолжил:
- К Гамама-масджид я не прорвался - окружена, сплошь люди верхами, а само здание горит. И горит... в общем, скверно оно горит, Рами. Жжет ее кто-то изнутри.
Тарег перевел это, уже поднимаясь на ноги. Выглянув в приоткрытые створы, посмотрел на юго-запад. Селим тоже высунул голову. Гамама-масджид всегда легко узнавалась среди куполов и шпилей. У нее было три разных альминара: маленький тоненький с вытянутой остроконечной башенкой и два новодельных, с филигранной резьбой и затейливыми, шариками идущими йамурами. Смигивая, Тарег долго таращился на горизонт - привычных очертаний он не видел. Потом услышал, как Селим ахнул:
- Нету... Ни "Танцовщицы", - у одного из новых альминаров и вправду был игривый такой балкон-юбочка, - ни "Вафельки"...
Смигнув еще раз, Тарег понял, что не складывалось для зрения: крышу единственного уцелевшего альминара, "Младшенького" (а на самом-то деле, самого старого из построенных) обвивало длинное хвостатое тело. На шпиле башни висел аждахак. Крошечный - на таком-то расстоянии, черный среди яркого рыжего пламени.
- "Младшенькому", похоже, тоже недолго осталось, - пробормотал он.
Ну что ж, ты дошутился, Полдореа. Правоверный аждахак, говоришь...
Хорошо, что ашшариты не видели когтистую драконскую тварь - демон весь уходил в пламя и ненависть, не имея сил проявиться для обычного зрения.
- Говоришь, к нам жалуют, - Селим, наконец, отвернулся от завораживающего зрелища гибнущей масджид и посмотрел на присосавшегося к меху Каойльна.
Тот лишь прикрыл глаза и покивал, не отрывая губ от костяного навершия - все не мог остановиться и жадно глотал воду.
- С ними два дэва! - радостно сообщил он, со вздохом отдавая мех и отирая губы рукавом.
- Три, - спокойно поправил его Амаргин.
И показал в черное устье улицы слева. Оттуда доносилось неспешное хлюпанье грязи.
Кряжистые сутулые фигуры медленно выбрели на площадь и встали, опустив к коленям когтистые руки. Круглые глазки ртутно блестели, чуть шевелились слипшиеся в сосульки длинные космы на голове. Голая серая кожа тускло светилась в темноте.
Люди видели троих здоровенных амбалов с красными светящимися глазищами, в красной одежде и в красных же чалмах. Вот только зажатые в ручищах дубины и в хен, и в мире живых гляделись одинаково - неприятно. Большие тащили эти дэвы дубины. Такими удобно и дверь проломить, и голову, никакой шлем не поможет.
- Местные, с Асира, небось, спустились, - пробурчал один из гвардейцев, Масуд.
Он был, наособицу, не степняк, а из здешних бедуинов-таглиб.
- Оголодали по засухе, теперь вот в долины прут, да проклянет их Всевышний...
- Похоже, к этим карматам примкнула вся здешняя мразь, шелупонь и срань леворукая, - прошипел Амаргин.
И повернулся к Каойльну:
- А... ее... видел?
- Нет, - мотнул рыжими лохмами сумеречник. - Не видел.
- Пришла бы она, - тихо сказал Тарег, - не было бы шелупони. Это как с крупным хищником: когда выходит тигр, шакалы разбегаются.
За спинами дэвов замелькали фигурки помельче и поюрче - люди. Много людей.
- Хозяйку видел? - поинтересовался следом нерегиль.
Каойльн снова отрицательно помотал головой.
- Псин ее?
- Не, не видел.
- Н-ну-ну... - зло пробормотал Тарег.
Проснись, Полдореа. Время умирать.
А вы, миледи, как обойдетесь без вашего города?..
Примеривающийся к копьям у стены Амаргин сказал:
- Стрелок, поинтересуйся у командира, старику с муллой надолго еще работы осталось?
Тарег скрипнул зубами. Ответ он знал и так: работы осталось не надолго. Работы осталось навсегда.
Ибо аз-Захири и почтеннейшему Абд ар-Рафи предстояло совершить подвиг: они должны были создать "четки". Так называли запечатанную охранными знаками лестницу. У порога рисовали трилистник печати Али, на ступенях сигилы Дауда, а за последней ступенью - снова трилистник имен Али. Имена собирали знаки, как нитка четок в руках молящегося собирает бусины.
Лестницы в аш-Шарийа традиционно пользовались дурной славой. Похоже, именно под ними выгибался спиной чужой призрачный мир - и наудачу касался хребтом самых невинных ступенек и проходов. От лестниц можно было ждать всякого - в особенности ночью. По ним в незримом мире могли промаршировать джинны. Или обитатели зазеркалья и Дороги Снов. Поэтому зеркала в аш-Шарийа тоже предпочитали прикрывать на ночь тканью. Ну или не смотреться в них после сумерек. Лезть оттуда не лезли, но погримасничать, рожи построить, напугать, в особенности ребенка - могли запросто. Так что, проходя ночью по лестнице, ашшариты предпочитали вежливо извиняться. А случись, что кто топнет на ступеньке или чего уронит, - так читали Фатиху и сыпали солью. Ну - лестница, одно слово. Зато уж собранная в "четки", укрощенная лестница становилась неодолимой преградой для всякой злой твари и уродливого порождения. И именно такую преграду предстояло возвести аз-Захири и старику-мулле.
Вот только работа эта была не под силу человеку. Даже праведнику. Даже двум праведникам.
Потому что два человека - это очень мало для того, чтобы расписать охранными знаками длиннейший лестничный марш, за которым открывались огромные пространства резервуаров. Пятьдесят шесть ступеней должны быть запечатаны, от начала и до конца. Без пропусков. До самого последнего порога: путь начинается и заканчивается, оборвавшийся или прерванный путь - не преграда.
Печать Али и сигила Дауда ибн Абдаллаха - не простые знаки. Они тем сильнее, чем больше сил вложено в их начертание. Сделать оттиск с резного камня в данном случае помогло бы мало. Знаки нужно было прорисовывать. Письмена куфи с тройным Именем. Сигилу - пентакль в пентакле, Имена по ободу, в полном сосредоточении, после серьезной медитации. И так - все пятьдесят шесть раз, на каждой ступени. И дважды над "трилистником" - у порога и в конце лестничного марша.
Аз-Захири молился всю прошлую ночь. А с утра взял в руки кисть и принялся за ворота. Сегодня вечером к нему присоединился толстячок-мулла.
Когда Тарег спускался по лестнице последний раз, почтеннейший Абд ар-Рафи ибн Салах, погруженный в глубокое созерцание, сидел на двенадцатой ступени сверху. Аз-Захири полулежал у стены, совершенно измученный и бледный, с огромными темными кругами под глазами. Какая-то женщина с благоговением подносила ему ко рту чашку с гороховым супом - местные почему-то верили в его целительную силу, примерно как на западе верили в лечебные свойства куриного бульона. Тарег успел вяло удивиться, как они сумели приготовить там, внизу, этот суп. Потом сосчитал ступеньки. Потом задал вопрос:
- Шейх, ты скоро?
Мулла даже не пошевелился.
Аз-Захири устало поднял кулачок и бессильно погрозился. Когда Тарег спускался к ним в предпоследний раз, языковед как раз трудился над сигилой. В ответ на вопрос - "шейх, ты скоро?" - сидевший рядом ибн Салах молча снял с ноги туфлю и пульнул в нерегиля. Потом снова погрузился в себя.
Тарег принес ему туфлю обратно и ушел наверх.
Поэтому он ответил Амаргину:
- Это пустые и глупые слова, Амаргин. Зачем сотрясать воздух? Когда дело будет закончено, нас позовут. А пока не позовут...
Дэвы оскалились - клыки влажно блеснули в сполохах пожара - и поковыляли вперед.
- ... мы будем защищать ворота и лестницу.
За дэвами плотным строем по трое двинулись люди.
Амаргин обернулся к женщинам:
- Иди вниз, Финна.
- Да я...
- Финна. Иди вниз.
Амаргин выбрал копье и вскинул в руке щит.
Карматы быстро, не ломая порядков, шли через площадь.