4

Пассажиры «Байя де Дарвин» покамест не страдали от голода. У всех, включая *Казак, в кишечнике еще не иссякли поглощенные накануне питательные вещества. Никто не перешел на схему выживания галапагосских черепах, питавшихся внутренними запасами. Канка-бонос хорошо знали, что такое голод; остальным предстояло с ним познакомиться.

Единственными, кто не спал, а стоял на посту, были Мери Хепберн и капитан. Маленькие индианки не понимали ничего в море и кораблях и вообще ничего не понимали, если к ним не обращались на языке канка-бонос. Хисако пребывала в коматозном состоянии, Селена была слепа, *Уэйт умирал. Для управления кораблем и ухода за *Уэйтом оставались двое.

В первую ночь они решили, что Мери будет править днем, когда солнце четко показывает, где восток, откуда они бегут, где запад с мирным изобилием Балтры, а капитан будет ориентироваться ночью по звездам.

Тот, кто свободен от вахты, будет рядом с *Уэйтом, а когда удастся, выкроит время для сна. Вахты получались длинные, но, с другой стороны, ненадолго, ибо, по расчетам капитана, от Гуаякиля до Балтры было не больше сорока часов ходу.

Если бы они доплыли до Балтры, они нашли бы ее разгромленной и безлюдной: незадолго до описываемых событий на остров воздушным транспортом прибыла упаковка дагонита.

• • •

Люди в те времена были так плодовиты, что на биологическом уровне применение обычной взрывчатки практически ничего не меняло. Даже по окончании долгих войн людей оставалось много. Младенцы рождались в таких количествах, что серьезные попытки уменьшить численность населения насильственными средствами были обречены на провал. След от их применения, за исключением ядерной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, исчезал со скоростью следа от «Байя де Дарвин», пенистой полосой вскипавшего на невозмутимом море.

Из-за общеизвестной способности человечества к быстрому восстановлению путем рождения младенцев слишком многие смотрели на взрывы как на некую разновидность шоу-бизнеса, как на чересчур экспансивную форму самовыражения, но не более.

Но человечество, кроме крохотной колонии на Санта-Розалия, стояло на пороге потери того, что никогда не могло потерять необъятное море, покуда оно состояло из воды, — способности к самовосстановлению.

С точки зрения человечества ни одна рана больше не зарубцовывалась. Высокоэффективная взрывчатка переросла рамки шоу-бизнеса.

• • •

Ведь если бы человечество по-прежнему залечивало раны посредством сексуальных союзов, моя история о колонистах Санта-Розалия превратилась бы в драматическую комедию с тщеславным и безграмотным капитаном Адольфом фон Клейстом в главной роли. Вместо миллиона лет она продолжалась бы максимум несколько месяцев, поскольку колонисты не стали бы колонистами. Они бы малость поробинзонили, были бы обнаружены и развезены по домам.

Опозоренного капитана выставили бы единственным виновником авантюры.

Но, проведя первую же ночь в океане, капитан потерял изрядную долю самоуверенности. Он готовился передать штурвал Мери Хепберн со словами: «Солнце должно светить в корму до полудня, а потом с носа». Капитан во что бы то ни стало хотел заработать авторитет среди пассажиров. Они видели его в час позора. После прихода на Балт-ру, думал он, они позабудут его пьяную эскападу и будут в один голос рассказывать, что он спас им жизнь.

Вот что еще могли тогда делать люди: радоваться чему-то, что еще не произошло и может не произойти вовсе. Особенно этим отличалась моя мать: когда-нибудь отец бросит свою фантастику, напишет что-нибудь, что много-много людей захотят прочесть, мы купим новый дом в замечательном городе, красивую новую одежду и пр. Я, глядя на нее, недоумевал, зачем Бог вообще создал действительность.

Как говорил «Мандараке»:

Итак, полуголый капитан стоял на мостике «Байя де Дарвин», мысленно перенесясь на Манхэттен, где оставалась большая часть его денег и его друзей. Ему бы только выбраться с Балтры, купить хорошенькую квартирку на Парк-авеню, и к черту провались Эквадор.

• • •

Реальность грубо вторглась в его мечты. Вполне реальное солнце вставало над океаном. Капитан считал, что они всю ночь плыли точно на запад, и солнце, следовательно, поднимется точно со стороны кормы. И солнце встало с кормы, однако с сильным смещением к правому борту. Капитан взял круто лево руля, чтобы возвратить солнце на положенное ему место. Его большой мозг, истинный виновник происшедшего, уверил его, что ошибка невелика и произошла недавно, когда рассвет притушил звезды. Его большой мозг жил своей собственной жизнью, рискуя перейти ту границу, за которой возникает желание уволить его за злостный обман.

Но до того момента оставалось еще пять дней.

Капитан все еще доверял мозгу, когда пошел на корму узнать, как там «Уиллард Флемминг», и помочь Мери перенести больного в тень прохода между каютами. Я не помечаю звездочкой имя «Уиллард Флемминг», ибо такой человек не существовал, не мог, следовательно, и умереть.

Мери Хепберн абсолютно не интересовала капитана, он даже не знал, как ее фамилия. Он думал, что — «Каплан», вышитая на нагрудном кармане ее армейской куртки, подложенной Уэйту под голову.

*Уэйт тоже считал, что ее фамилия Каплан, хотя она и поправляла его время от времени. Ночью он говорил ей:

— Вы, евреи, знаете, как уцелеть в беде.

— Вы тоже разбираетесь в этом,  Уиллард, — отвечала она.

— Я   раньше   так  думал,   миссис   Каплан, — говорил он, — но теперь... Кто умер, тот всяко не уцелел.

— Ну-ну, — откликалась она. — Давайте поговорим о чем-нибудь приятном. Вот, например, о Балтре.

Но видимо, кровоснабжение его мозга улучшилось. *Уэйт продолжал гнуть свою линию. Он даже нашел в себе силы на сухой смешок. Он сказал:

— Пусть кто угодно хвастает умением выживать. А мертвые-то молчат.

Капитан застал их в момент, когда Мери согласилась выйти за *Уэйта замуж. *Уэйт ее утомил. Он словно всю ночь умолял напоить его, и вот она собралась принести ему воды. Он просил ее о помолвке, больше она ничего дать ему не могла, пусть будет помолвка.

Она не собиралась выполнять обязательство ни тогда, ни потом. Ей нравилось то, что он рассказывал о себе. Ночью он узнал, что она любит ходить на лыжах, и признался, что счастлив только стоя на лыжах, когда вокруг чистый снег и тишина замерзшего леса или озера. На лыжах он в жизни никогда не стоял. Правда, однажды он разорил вдову владельца лыжного курорта в горах Нью-Хемпшира: ухаживал за нею весной и бросил в полной нищете раньше, чем пожелтел, покраснел или побурел первый лист.

Мери заключила помолвку не с человеком, а с фантомом влюбленного.

Ее большой мозг успокаивал ее тем, что до прибытия на Балтру они не поженятся, а там «Уиллард Флемминг», если доживет, немедленно поступит в реанимацию. Она считала, что еще не вечер и она успеет дать задний ход.

Так что она не встрепенулась, когда *Уэйт сказал капитану:

— У меня замечательные новости. Миссис Каплан выходит за меня замуж. Я счастливейший человек на свете.

Судьба обрушилась на Мери почти с такою же внезапной жестокостью, как на меня стальной лист в Мальме. Капитан сказал:

— Вам повезло. В качестве капитана корабля, находящегося в международных водах, я уполномочен сочетать вас законным браком. Возлюбленные братья, мы собрались здесь перед лицом Всевышнего, — начал он и в две минуты совершил таинство брака между «Мери Каплан» и «Уиллардом Флеммингом».

• • •