Глава 13

Андре Стайлз встретил нас у входа в здание Службы социальной защиты на Фарнсворт-стрит, и мы втроем направились вниз по Сипорт, пока наконец не решили укрыться от снега и ветра в таверне на Слипер-стрит. После того как мы уселись за столик и сделали заказ подошедшей официантке, я сказал:

— Еще раз спасибо, что согласились с нами встретиться, мистер Стайлз.

— Пожалуйста, — отозвался он, — только не зовите меня «мистер». Просто Дре.

— Ну, значит, Дре.

Ему было где-то тридцать семь — тридцать восемь лет, коротко остриженные темные волосы только-только тронула седина — на висках и на самой кромке аккуратной эспаньолки. Для соцработника одет он был со вкусом — черная хлопковая футболка и темно-синие джинсы, значительно более привлекательные, чем ассортимент «Гэпа», и черное кашемировое пальто с красной подкладкой.

— Итак, — сказал он. — Софи.

— Софи.

— Вы встречались с ее отцом.

— Ага, — кивнула Энджи.

— И как он вам показался?

Официантка принесла наши напитки. Он выудил дольку лимона из своей водки с тоником, помешал в бокале коктейльной палочкой и положил ее рядом с лимонной долькой. Пальцы его двигались с уверенной ловкостью, свойственной пианистам.

— Отец, — сказал я. — Тот еще фрукт, а?

— Ну, если под словом «фрукт» вы подразумеваете «козел», то да, согласен.

Энджи засмеялась, пригубила вина.

— Можешь говорить все как есть, Дре.

— Уж пожалуйста, — добавила Энджи.

Он отпил из своего стакана и разгрыз кубик льда.

— Я работаю со многими детьми, и часто проблема совсем не в них. Проблема в том, что им не повезло в родительской лотерее — вытянули билетик, а на нем приз: «Сволочь». Иногда в двойном размере. Я, конечно, мог бы сейчас сидеть и изощряться перед вами в политкорректности, но меня и на работе от этого мутит.

— Политкорректности нам не требуется, — сказал я. — Мы будем очень благодарны за любую информацию.

— Давно вы занимаетесь частным сыском?

— У меня был перерыв в пять лет, — сказала Энджи.

— И когда он прервался?

— Сегодня утром, — ответила она.

— Не скучала?

— Думала, что скучала, — ответила она. — Но вот теперь уже не уверена.

— А ты? — обратился он ко мне. — Давно ты в частных детективах?

— Слишком давно. — Мысль о том, что это чистая правда, неприятно кольнула меня. — С тех пор, как мне стукнуло двадцать три года.

— Не задумывался о том, чтобы заняться чем-нибудь другим?

— Почти каждый день. А ты?

Он покачал головой:

— Это и так моя вторая профессия.

— А первая?

Он прикончил свой коктейль и взглянул в сторону официантки. У меня еще оставалось полстакана скотча, у Энджи — две трети бокала вина, поэтому Дре указал на свой бокал и вытянул один палец.

— Моя первая профессия? — сказал он. — Я был врачом, как ни странно.

Вот и логичное объяснение ловкости его пальцев.

— Думаешь, что будешь спасать людям жизнь, но быстро понимаешь, что медицина — такой же бизнес, как и любой другой. Все крутится вокруг того, как обеспечить клиенту максимум дорогостоящих услуг при минимуме затрат с твоей стороны.

— Полагаю, ты и тогда особенной политкорректностью не страдал? — спросила Энджи.

Официантка вернулась с новым коктейлем. Дре ухмыльнулся:

— Меня уволили из четырех больниц в радиусе пяти миль. За неповиновение. По-моему это рекорд. И тогда мне стало ясно, что в этом городе больше никто не возьмет меня на работу. Я бы мог, конечно, переехать куда-нибудь в Нью-Бедфорд или вроде того, но мне тут нравится. И одним прекрасным утром я проснулся и понял, что просто ненавижу свою жизнь. Ненавижу то, во что она превратилась. Утратил веру. — Он пожал плечами. — А через пару дней увидел в газете объявление, что службе социальной защиты нужны сотрудники. Вот так я и оказался здесь.

— Не скучаешь по прошлому?

— Иногда. Но не часто. Знаешь, это как неудачный брак — конечно, были и хорошие моменты, без них бы я вообще туда не сунулся, но в основном… Та работа меня просто изнутри выедала. А теперь у меня стабильный рабочий график, я горжусь тем, чем занимаюсь, и ночью сплю как невинный младенец.

— А работа, которой ты занимался с Софи Корлисс?

— Ну, по закону многого я вам сказать просто не могу — конфиденциальная информация, сами понимаете. Она обратилась ко мне за помощью, и я постарался сделать все, что было в моих силах. У нее в жизни не все шло гладко.

— А почему она школу бросила, не скажешь?

Он виновато улыбнулся:

— Боюсь, что не скажу. Конфиденциальная информация.

— Я все никак не могу понять, что она за человек, — сказал я.

— Потому что как личность она не существует. Софи из тех подростков, которые… Она росла, но не взрослела. В смысле не приобретала в процессе взросления никаких жизненных навыков. Ни к чему не стремилась. Сама плохо себе представляла, кто она такая. Достаточно умная, чтобы понять, что у нее есть недостатки. Но недостаточно умная, чтобы понять, какие именно. А даже если бы и поняла, что бы она могла с этим поделать? Невозможно просто взять и решить — вот это станет делом моей жизни. Призвание нельзя создать искусственно. Софи была из тех, кого я называю «поплавками», — они всю жизнь плывут по течению и ждут, когда появится кто-то, кто скажет им, куда надо двигаться.

— А с ее подружкой Амандой ты когда-нибудь встречалися? — спросила Энджи.

— А, — протянул он. — Аманда.

— Значит, встречался?

— Если вы встречались с Софи, то встречались и с Амандой.

— Не ты один так говоришь, — сказал я.

— А вы с ней знакомы, нет?

— Много лет назад, когда ее…

— Ой, — сказал вдруг он, чуть оттолкнувшись вместе со стулом от столика. — Ты же тот самый парень, который в девяностых ее нашел, так? Господи. То-то мне фамилия знакомой показалась.

— Ага, было дело.

— А теперь опять ее ищешь? Ирония судьбы. — Он покачал головой. — Ну, какой она была тогда, я не знаю, но сейчас… Аманда очень выдержанная. Возможно, даже слишком. Я никогда не встречал подростка ее возраста, который относился бы к себе так трезво. Я имею в виду, и в шестьдесят не каждый комфортно чувствует себя в собственной шкуре, а уж в шестнадцать… Но вот Аманда точно знает, кто она такая.

— И кто же?

— В смысле?

— Нам многие говорили, что Аманда очень спокойная и выдержанная. Но из твоих слов следует, что ты точно знаешь, что она за человек. Вот я тебя и спрашиваю — кто она?

— Она именно то, чего от нее ждут. Живое воплощение приспособляемости.

— А Софи?

— Софи… пластичная. Она будет следовать любым принципам, если это поможет ей вписаться в окружение. В отличие от нее Аманда приспосабливается не к окружению, а к тому образу, в котором этому окружению хочется ее видеть. Но она сбрасывает его, как пустую оболочку, стоит ей сменить окружение.

— Ты ею восхищаешься.

— Ну, не то чтобы восхищаюсь, но признаю — она выдающийся ребенок. Ее ничто не выводит из равновесия. Ничто не способно изменить ее волю. И это в шестнадцать лет.

— Впечатляюще, — сказал я. — Знаешь, чего бы мне хотелось? Чтобы хоть кто-нибудь из тех, с кем мы говорили, рассказал нам о ней что-нибудь этакое… Смешное, или трогательное, или дурацкое.

— Это не в ее духе.

— Судя по всему, ага. А что насчет Зиппо? О нем тебе слышать доводилось?

— Парень Софи. Настоящее имя то ли Дэвид, то ли Дэниел Лайтер. Врать не буду, точно не помню.

— Когда ты в последний раз виделся с Софи?

— Недели две назад, может, три.

— А Аманду когда в последний раз видел?

— Примерно в то же время.

— А Зиппо?

Он осушил свой стакан.

— Господи.

— Что такое?

— Тоже недели три назад. Так они все вместе… — Он взглянул на нас.

— Пропали, — кивнула Энджи.

Наша дочь лазала по «паутинке», стоявшей в центре детской площадки. Снег как пошел на закате солнца, так и продолжал сыпать. На земле под «паутинкой» был насыпан слой песка толщиной с фут, но я все равно был настороже, готовый поймать Габби, если та упадет.

— Итак, Детектив, — сказала Энджи.

— Да, Младший Детектив? — ответил я.

— Ага, значит, я Младший Детектив? Вот он, бытовой шовинизм на рабочем месте.

— На эту неделю будешь Младшим, а потом я тебя повышу.

— И за какие заслуги?

— За основательную розыскную работу и за изобретательность под одеялом.

— И вот не стыдно тебе, а? Это, между прочим, домогательство.

— Ну, на прошлой неделе, если я правильно помню, ты от такого домогательства имя свое позабыла.

— Мам, а почему ты забыла, как тебя зовут? Ты что, головой ударилась?

— Обалдеть, — сказала мне Энджи. — Нет, мама головой не ударялась. А вот ты смотри под ноги, не то упадешь. И за перекладину эту не хватайся — видишь, она обледенела вся?

Моя дочь взглянула на меня и страдальчески закатила глаза.

— Слушай, что начальство говорит, — сказал я.

Когда Габби вернулась к покорению «паутинки», Энджи спросила меня:

— И что мы за сегодня узнали?

— Узнали, что, скорее всего, с полицейскими говорила Софи, выдавшая себя за Аманду. Узнали, что Аманда — хладнокровная и уравновешенная девочка. А Софи — нет. Мы узнали, что в какую-то комнату зашли пятеро, двое умерли, но вышли оттуда четверо. Что бы это ни значило. Мы узнали, что где-то в мире есть пацан по имени Зиппо. Мы узнали, что, возможно, Аманду похитили, поскольку оставаться в школе для нее было значительно выгоднее, чем убегать из дому. — Я взглянул на Энджи. — Все, больше ничего в голову не приходит. Ты не замерзла?

Она застучала зубами:

— Я и из дому-то сегодня выходить не хотела. Как так получилось, что у нас родилась Эдна Эскимоска?

— Ирландская кровь сказывается.

— Пап, — сказала Габби. — Лови меня!

Ровно через две секунды она спрыгнула с перекладины, и я поймал ее. В своих пушистых наушниках, пуховике с капюшоном и слоях четырех одежды, включая термальное белье, она была похожа на меховую горошину.

— У тебя щеки холодные, — сказал я.

— А вот и нет.

— Э, ну как скажешь. — Я посадил ее себе на шею и обхватил лодыжки. — Мама замерзла.

— Мама всегда мерзнет.

— Это потому, что мама итальянка, — сказала Энджи, пока мы шли с детской площадки.

— Чао, — чирикнула Габби. — Чао, чао, чао.

— Пэ-Эр завтра с ней посидеть не сможет — к зубному назначено, — но зато следующие пару дней она свободна.

— Клево.

— Так чем ты завтра планируешь заняться? — спросила меня Энджи. — Осторожно, тут скользко.

Я перешагнул через замерзшую лужу и ступил на тротуар.

— Лучше тебе не знать.