Глава шестнадцатая
Она взяла трубку, и мое сердце бешено заколотилось.
— Ну что? — спросила я.
Кармен колебалась с ответом.
— О нет! — простонала я.
— Очень жаль, Клер. Мне только что позвонили. Письменное заключение последует, но суть его такова: поскольку Дэнис оказался отличным отцом, Уилер не считает решение Сильви неразумным.
Я окончательно пала духом, горестно вздохнула и упала в кресло. Я так рассчитывала на Уилера, так верила, что мы на правильном пути, что подобный поворот событий меня просто ошеломил.
— А я? — заплакала я. — Он считает меня плохой матерью?
— Нет. Просто оставить детей с отцом в ожидании отчета попечителя показалось ему правильным решением. Не непременным, но правильным. Это все, чего требовала апелляция.
Я закрыла глаза и прижала кулак к сердцу. Где же я допустила оплошность? Я признавала свои ошибки. Но неужели они настолько ужасны, что я заслужила бесконечное наказание?
— Ты еще здесь? — спросила Кармен.
— Да, — вздохнула я. — Теперь все зависит от Дженовица?
— Да. В нем сейчас наша основная надежда.
— Полагаешь, он решит дело в мою пользу?
— Ну, мы работаем над этим. Если у нас на руках окажутся факты, доказывающие, что его заключения во всем поддерживают постановления Сильви, мы подадим еще одно ходатайство о пересмотре дела. Это поможет, если мы достигнем соглашения с Дэнисом в вопросе об опеке. Но, к сожалению, — Кармен снова заколебалась, что очень мне не понравилось, — тут возникла новая одна проблема. Сразу же после судебного клерка позвонил Хейбер.
Я напряглась.
— И что?
— Дэнис нашел покупателя для «Викер Вайз».
— «Викер Вайз» не продается.
— Хейбер говорит, — Кармен передразнила его голос, — что Дэнис со всех сторон взвесил вариант с «Питни» и решил, что половина стоимости «Викер Вайз» его устроит. И если ты не сможешь набрать такую сумму, он предлагает тебе продать «Викер Вайз» и заплатить ему из этих денег. Итак, твои опасения подтвердились.
— Я не собираюсь ничего продавать. Я дойду до суда, прежде чем хоть пальцем пошевелю.
— Они готовы к этому.
— Готовы идти в суд? И пойдут? Кармен, я не выдержу этого!
— Нет, нет, дорогая! До суда дело не дойдет. У нас еще есть в запасе связь Дэниса с Фиби, история с Адриенн или что там еще найдет Морган.
Они играли со мной, что уже изрядно меня утомило.
— С меня хватит, — сказала я самой себе.
И вдруг вспомнила маму, так сожалевшую о несделанном. Я не собиралась попадать в тот же капкан.
Броди высказал иное мнение.
— Пусть Дэнис находит хоть десяток покупателей для «Викер Вайз». Ты не обязана ее продавать. А можешь продать ее мне. Это даст тебе деньги, чтобы расплатиться с Дэнисом, и возможность не потерять компанию.
Я осторожно возразила:
— Но тогда компания станет твоей.
— Не важно.
— Нет. Если ты купишь «Викер Вайз», она станет твоей.
— Все мое — твое.
— Ты не понимаешь, — продолжала настаивать я. — «Викер Вайз» не продается. Я не хочу никому ее продавать. Я совсем не то хотела сказать, — предприняла я еще одну попытку. — Ты можешь подумать, что я не хочу видеть тебя владельцем «Викер Вайз», но это не так. — Я подошла к Броди, положила руки ему на плечи и начала оправдываться: — Я целиком и полностью готова отдать тебе «Викер Вайз», но только по своей воле. Я не хочу, чтобы Дэнис диктовал мне решения. Он имеет право высказывать свое мнение в отношении детей. Я готова его учитывать. Но «Викер Вайз» моя.
Мне ничего больше не оставалось, только ждать.
С того момента, как у меня отобрали детей, до того, как Дженовиц соизволил наконец встретиться с ними, прошло семь недель. Разговор с детьми длился час. Поскольку ни меня, ни Дэниса туда не пустили, мы понятия не имели, о чем шла речь. В нетерпеливом ожидании мы сидели на кухне.
Кармен оказалась права. Дженовиц вел себя с детьми великолепно. Кикит он понравился больше, чем подозрительному по натуре Джонни, но даже он остался после разговора спокойным.
Мы с Дэнисом, наверное, очень комично смотрелись в этот момент: в замешательстве стояли рядом, умирая от желания спросить, о чем шел разговор, но не отваживались. Не знаю, как Дженовицу это удалось, — то ли взял с детей клятву держать разговор в тайне, то ли что-то еще, — но даже Кикит помалкивала. Она старательно демонстрировала мне гнездо, которое соорудила для лилового крокодила, купленного в цирке.
Мое сердце чуть не разорвалось, когда Джонни с явной надеждой спросил, не останусь ли я на обед.
Но конечно же Дженовиц этого не услышал. К тому времени он уже давно ушел.
А вот встреча Дженовица с Броди огорчила меня.
Она состоялась в шесть часов вечера во вторник. Шла вторая неделя декабря. Я так устала после нескольких часов напряженной работы в магазине в Эссексе, что уселась прямо на полу рядом с зажженной лампой и разложила вокруг себя эскизы для весенней выставки. Здесь и застал меня Броди. Магазин уже давно погрузился в темноту, поэтому я не сразу смогла разглядеть выражение его лица. Я сложила руки на блокноте и затаила дыхание.
Броди шагнул в кольцо света от моей лампы. Несмотря на темный строгий деловой костюм, все в его облике — ослабленный узел галстука, расстегнутый воротничок рубашки, упавшие на лоб волосы — предвещало бурю.
— Что-то явно не так, — проговорил он.
У меня язык не повиновался спросить, что именно.
— Ты права, Клер. Дженовиц уже давно все решил. Он с самого начала составил свое мнение обо мне и не собирается его менять. Он весьма чопорно пожал мне руку и, если не собирался возражать, полностью терял ко мне интерес. У него был список вопросов, но он настолько невнимательно слушал мои ответы, что у меня появилось ощущение, что мои ответы звучали по меньшей мере неуместно. Что, черт возьми, происходит?
— Хотелось бы мне знать. Такое чувство, как будто кто-то решил осуществить кровную месть. — Я отложила в сторону карандаш. — Что хотел Дженовиц?
— Рассказать о себе, — а потом просто застыл в кресле и уставился на меня. Я отчитался, где и когда родился, где вырос, где учился, перечислил своих братьев и сестер. Когда я приступил к рассказу о Дэнисе, он начал развлекаться с трубкой. — Броди поднес к носу лацкан своего пиджака, понюхал его и отбросил назад. — Ты думаешь, он воспылал желанием узнать мое мнение? Ошибаешься. Вместо этого он начал спрашивать меня о моем разводе. Он не захотел слушать о нашей дружбе с Дэнисом. Не задал ни одного относящегося к делу вопроса, например, о том, что я испытываю по отношению к детям. Полюбопытствовал только, что случилось с моим браком. Предположил, что он разрушился из-за меня и что я был тогда плохим парнем. — Броди со свистом выдохнул и отвернулся. — Короче говоря, именно так все и прошло. — Он снова посмотрел на меня. — Когда я попытался перенестись на несколько лет вперед и рассказать ему, какой из меня получился отец, он завалил меня новыми оскорбительными вопросами. Не водил ли я домой женщин в присутствии Джой. Не считаю ли я себя перебежчиком, потому что сначала работал на Дэниса, а потом стал работать на тебя.
Его негодование вызвало у меня улыбку. Обычно Броди был таким спокойным, умиротворенным человеком, что подобные вспышки гнева получались у него очень выразительными. А теперь он не только отстаивал мои интересы, но еще и подтвердил мои собственные впечатления от разговоров с Дженовицем.
— Еще Дженовиц спросил, что я собираюсь делать, — добавил Броди.
Я молчала в ожидании его ответа, но он отошел в темноту магазина и уселся на край стола.
— Броди?
Его голос доносился до меня уже менее отчетливо.
— Я не жалею о том, что сказал ему. Дженовиц знает, что твой брак развалился. Он знает, что мы с тобой близки. Мне показалось, он заинтересуется тем, что я хочу жениться на тебе. И тогда мы сможем предложить твоим детям настоящую полноценную семью.
Я встала, подошла к нему и обхватила его спину.
— И что?
— Он сказал, что я бесстыдно претендую на тебя и твой бизнес. И усложняю дело об опеке. Смущаю детей. Сбиваю тебя с толку именно в тот момент, когда ты должна сосредоточиться. — Броди повернулся ко мне, пытаясь увидеть мое лицо. — Заявил, что я окажу тебе огромную услугу, покинув город.
— Нет.
Его глаза встретились с моими.
— Возможно, он прав.
— Нет.
Броди соскочил со стола, выпрямился во весь рост и прямо посмотрел на меня. На долю секунды я попыталась представить, что случится со мной, если он уедет. Чувство утраты убило бы меня.
— Нет, — в третий раз повторила я. Я схватила его за галстук и потянула к себе.
— Он прав, Клер. Я любил тебя долгие годы…
Ухватившись за галстук, я привстала на цыпочки и поцеловала его, жарко и упрямо. Отстранившись от него, я поднесла ладонь к его губам.
Но Броди тоже мог проявлять упрямство. Он убрал мою руку.
— Я столько лет любил тебя, но при этом понимал: ты никогда не станешь моей, и это помогало мне выжить. Я свыкся с такой мыслью. Это было лучше, чем ничего. Я знаю тебя, Клер. Я понимаю, что значат для тебя дети. Если встанет выбор между мной и ими, я все брошу и исчезну.
— Даже не спросив меня, чего я хочу? — воскликнула я в гневе. — Даже не позволив мне выбрать самой? Ты начинаешь говорить так же, как и все!
Броди обнял меня и прижал к себе.
— Во-первых, — начала рассуждать я, — если Дженовиц уже принял решение, то не имеет никакого значения, какова твоя роль в моей жизни. Во-вторых, я не смогу жить без тебя. — Мои руки проникли под его пиджак и ласково гладили его.
Броди мой. Я никогда от него не откажусь.
— Тебе придется отвечать за это. Они заставят тебя.
Я быстро вскинула голову:
— Кто? Дэнис? Судья? Дженовиц? Да кто они, черт возьми, такие, чтобы указывать мне, как жить? Тоже мне, образцы добродетели. Я устала вечно обороняться. Я устала предугадывать каждую мелочь, чтобы, не дай Бог, мой образ жизни не перестал отвечать непонятно кем установленному стандарту. Если Дженовиц не вернет мне детей, я потащу Дэниса в суд. И не в один, если потребуется. Я борюсь, борюсь за детей и за тебя. И начну бороться с тобой за тебя, если иначе не получится.
Я замолчала. Сейчас моя судьба зависела только от одного человека, и я ждала его решения.
И я получила ответ, — в едва уловимом движении уголков его губ, в его шумном дыхании, в трепете его мышц, в частых ударах сердца. Мы с Броди открывали себя друг для друга. Я никогда не подозревала, что так может быть. Я никогда не получала такого удовольствия от процесса. Броди мог делать это медленно, смакуя каждое мгновение, или жадно и ненасытно. Мы любили друг друга в темноте и при свете, молча или рассказывая о своих ощущениях. Он знал, как и что нужно делать, чтобы доставить мне величайшее наслаждение. В этом деле он был профессионалом.
Благодаря Броди я обнаружила все тайные уголки своего тела, о которых раньше не ведала. Но и у меня самой раньше никогда не возникало желания исследовать мужское тело. С Броди я утоляла свое ненасытное любопытство.
— Боже, Клер, — простонал Броди. Он неистово впился в мои губы жадным поцелуем.
Мы занимались любовью. Везде. В кресле и в душе, мы любили друг друга в спальне, в кухне, в мастерской, на теплом одеяле, которое расстелили на камнях рядом с маяком. Вызов, дерзость, любопытство, новизна — вот что двигало нами, но главное, наша потребность друг в друге. Мы нуждались друг в друге, нуждались в близости. Мы не одни, мы связаны самыми крепкими узами.
Сейчас мы были с ним в магазине. Это был вызов, брошенный с потрясающей легкостью и непринужденностью. Оставаясь полностью одетыми, мы чувствовали себя полностью обнаженными.
Сначала мы двигались неторопливо. Мне нравилось неподвижно застывать, ощущая внутри себя Броди, наслаждаться едва уловимым движением его тела, слушать его хриплый шепот, когда он рассказывал мне, какое ослепительное удовольствие я дарила ему.
Потом мы плавно опустились на ковер и позволили закрутить нас безумному желанию.
Когда все закончилось, он произнес, все еще с трудом переводя дыхание:
— Мы уже не сможем вернуться назад, Клер. Не сможем снова стать просто друзьями. Я не смогу просто находиться рядом с тобой. Если я останусь, мы попадемся на крючок. И я ничего не могу с этим поделать. Господи! Я так хочу что-нибудь сделать для тебя. Хочу, чтобы у тебя все было хорошо, только совершенно не представляю, чем, черт возьми, тут вообще можно помочь.
— Ты, — прошептала я. — Твое присутствие — вот помощь.
— Но дети…
Я прижалась к его губам.
— Просто будь со мной, а я сама позабочусь о детях. Я верну их. Господь мне поможет.
Я очень часто просыпалась среди ночи, ощущая внутри страшную пустоту. Когда рядом спал Броди, эта пустота становилась очень незначительной, размером с небольшую тень в углу комнаты. Но без него тень накрывала меня с головой.
Во время таких ночных пробуждений я представляла, как однажды посажу детей в машину и увезу далеко-далеко. Воображала, как стану жить с ними где-нибудь в Аргентине, поменяю их имена и воспитаю без Дэниса и всякого вмешательства суда.
Смогла бы я сделать это? Если серьезно?
Я не была уверена в этом. Я всегда оставалась законопослушной. Но в последнее время закон не очень-то обо мне заботился. Такая простая вначале задача по восстановлению опеки над детьми раздулась постепенно в сложнейшее и запутанное дело. Я жаждала справедливости. Это стало уже делом принципа.
— Какие у нас остались варианты? — спросила я Кармен. В Бостон меня гнало как неуемное желание хоть что-то делать, чтобы сдвинуть ситуацию с мертвой точки, так и стремление заставить работать мозги.
— Законные? Мы можем составить новое прошение о пересмотре дела, но без новых фактов его тут же завернут. То же самое и с просьбой об отстранении судьи от дела. Есть еще федеральный аспект, половая дискриминация, но это займет определенное время. Ты же хочешь восстановить опеку как можно быстрее.
— А как насчет того, чтобы подать в суд на Дэниса? Ты упоминала об этом.
— Что ж. Мы можем возбудить дело о злонамеренном судебном преследовании и умышленном эмоциональном воздействии. Ты же испытала стресс.
— Справедливо, — кивнула я. — Все это время я старалась быть честной и милой, старалась рассказывать о своих достоинствах, говорила Дженовицу, что делала для своих детей в прошлом и что собираюсь сделать для них в будущем. А Дэнис тем временем вещал с трибуны откровенную ложь. Значит, Дженовиц прислушивается к клеветнику. А честные люди оказываются в проигрыше. Надо что-то делать. Давай пригрозим ему судом.
— Это отнимет много времени.
— А что, если угроза подействует? Что, если мы нащупали тот самый необходимый рычаг, который позволит, наконец, достигнуть соглашения?
— Дэнис может пересмотреть свою позицию. А может придерживаться прежней. Заставит тебя почувствовать себя неловко. Свалит все на Сильви, спасая собственную шею.
Я поднялась со стула и подошла к окну. Зазвонил телефон Кармен. Она взяла трубку, и я сознательно перестала прислушиваться, чтобы дать ей возможность спокойно поговорить.
Кармен тронула меня за плечо. Что-то в этом прикосновении неуловимо говорило о переменах. Ее лицо искрилось от восторга.
— Морган едет к нам.
— Он что-то нашел?
Кармен усмехнулась и кивнула.
ѕ Что?
— Он уже едет к нам. Давай выпьем кофе.
На этот раз ожидание того стоило.
— Что касается угроз Адриенн, — начал Морган. — Их отношения с Дэнисом строились не только ради секса. Это был секс в обмен на секретные сведения с биржи. Дэнис нуждался в сведениях, Адриенн — в сексе. Она знала, что ее муж придет в ярость, — и эта часть истории полностью правдива, — но ей нравилось играть с огнем. И она добывала сведения, подслушивая разговоры мужа, и передавала их Дэнису.
— Кто рассказал вам об этом?
— Информация достоверна. Поиск осведомленных людей и занял столько времени. Один из них — старинный друг Адриенн, второй — коллега Дэниса, третий — сокамерник мужа Адриенн.
Я чуть не подавилась.
— Сокамерник?
— Вскоре после изумительно быстрого подъема Дэниса по карьерной лестнице Ли Хадли обвинили в незаконной торговле. Дэниса, как и всех остальных, опрашивало руководство. И он принадлежал к числу тех немногих, с кого сняли обвинение в обмен на дачу свидетельских показаний против Ли. Ли проводил время в тюрьме Алленвуд достаточно легко, но поток его доходов остановился. Однако Адриенн уже настолько привыкла к роскошной жизни, что была вынуждена шантажировать Дэниса угрозами о разоблачении.
— Так что, он не рассказал об этом Федеральному ведомству? — спросила Кармен.
— Нет. Утаил. И платил Адриенн.
Я нервно выдохнула. О да, нам не хватало именно такой информации, но победа оказалась горьковатой на вкус.
Кармен сжала мою ладонь.
— Все хорошо?
Я взяла себя в руки.
— Все прекрасно.
— Мы можем передать эти сведения Сильви, но, поскольку они не подлежат рассмотрению в суде, судья снимет с себя всю ответственность. Лучше предоставить ее Дженовицу в качестве характеристики твоего мужа.
Я кивнула.
— Клер?
— Я так и сделаю.
— Ты думаешь о чем-то другом. Ты продолжаешь воспринимать Дэниса как своего мужа и чувствуешь себя расстроенной, даже преданной. Не надо, Клер. У нас в руках сильнейшее оружие в борьбе за твоих детей.
Дженовиц не хотел встречаться со мной. Я оставляла сообщение за сообщением на его автоответчике, но он не перезванивал. После многочисленных попыток дозвониться ему в течение трех дней моя настойчивость была вознаграждена. Он вдруг неожиданно взял трубку, но даже после этого мне еще пришлось долго его уговаривать.
— Не знаю, миссис Рафаэль. Я очень занят.
— Всего один час. Это все, что мне надо.
— Зачем? Я уже задал вам все необходимые вопросы.
— Мне только что стала известна информация, которую я должна непременно сообщить вам.
— Приближаются праздники. Неудачное время.
— Один час. Я заплачу вам за три.
— Дело не в деньгах, — чопорно заявил Дженовиц.
— Знаю. Извините. Я просто в отчаянии. Речь идет о моей жизни.
Он сдался, хоть и без намека на вежливость.
Полное отсутствие вежливости и любезности сопровождало и весь наш разговор. Дженовиц выглядел раздраженным и нетерпеливым. Он снова начал сосать конфетки и дольше десяти минут не мог усидеть на одном месте, потягивался, вскакивал и выбегал из кабинета.
Я многословно поблагодарила его за то, что он соизволил уделить мне время. Затем пересказала ему информацию, которую нашел Морган, стараясь припомнить мельчайшие детали. Я так часто перечитывала отчет Моргана, что наизусть знала все даты и названия мест. Закончив, я положила копию отчета ему на стол.
Дженовиц взглянул на нее, поднял руку и вышел из комнаты. Он отсутствовал несколько минут. Вернувшись, снова уселся в кресло, откинулся назад и уставился на меня.
— Итак, что вы думаете? — не выдержала я.
— Я поражен. Для чего вы решили нанять детектива? Почему не спросили об этом своего мужа?
— Дэнис больше мне не муж, мы живем раздельно. Но я спрашивала его. Четырнадцать лет назад. Он солгал.
— Вы всегда подозревали его?
— Поначалу да. Когда решилась на аборт. А потом постаралась отбросить свои подозрения ради нашего брака.
Дженовиц постучал пальцами по столу, кивнул и снова пристально посмотрел на меня.
— Мой муж совершил такие вещи, что спокойно мог бы сидеть сейчас за решеткой, если бы правда стала известна вовремя. Он виновен. Он лгал. Лгал под присягой. Вас это не волнует? Я бы на вашем месте подумала дважды, прежде чем давать опеку над двумя маленькими детьми человеку, который способен нарушать закон подобным образом.
— Разве сейчас он нарушает закон?
— Нет. Но в прошлом нарушал. Где гарантия, что не нарушит снова?
— Он стал старше. Стал зрелым. Ему есть что терять. Тогда у него не было детей. А сейчас есть. И опека над ними дает ему основание жить честно и открыто.
— Но… но как же я? — спросила я.
Дженовиц глубоко вздохнул. Его кресло медленно покачивалось. Не оставалось никаких сомнений: он скучал.
Сдерживаясь из последних сил, я проговорила ровным голосом:
— Известно, что именно мать считается наиболее подходящим родителем для опеки. Почему же в моем случае это не так?
— Вы работаете, ваш муж нет. У него есть время, желание и способность воспитывать детей.
— Рассказывал ли он вам о своем новом бизнесе, которым планирует заняться в будущем? Он хочет выкупить долю вице-президента в перспективной компании. Она располагается в Спрингфилде, на другом конце штата. Как вы думаете, сколько времени у него останется на детей после работы и езды до дома? Я живу в десяти минутах от офиса, в десяти минутах от детей, от их дома и школы. У меня есть заместитель, который ведет дела компании. У меня более гибкий график, чем у большинства работающих женщин, о работающих мужчинах я уже даже не говорю.
Дженовиц повернулся в кресле, вынул из кучи лежащих перед ним документов один и бросил его на стол.
— Здесь указано количество часов, которое вы тратите на работу и деловые поездки.
Я не опротестовывала его обвинения. Я предпочла напрямик спросить:
— Вы что, считаете меня плохой матерью?
— А вы считаете вашего мужа плохим отцом?
— Плохим? Нет, он не плохой отец. Я уверена, он любит детей. Думаю ли я, что он лучше меня? Нет. Понимает ли он, что влечет за собой полная опека? Полагаю, что только-только начал понимать, но двух месяцев недостаточно.
— Вы хотите сказать, что его терпение в скором времени иссякнет?
— Я думаю, у него пропадет желание быть опекуном, как только дело решится в его пользу.
— Ваш муж клянется, что ничего подобного не произойдет.
— А что он еще может сказать? — спросила я. — Если он сейчас признается в своих истинных намерениях, то лишится своих преимуществ в данном вопросе.
— Такое впечатление, что вы говорите об игре.
— Я? Я с самого начала воспринимаю все предельно серьезно. А вот все остальные играют, одни наносят удар, другие парируют. Поверьте, доктор Дженовиц, мысль о том, что будущее моих детей зависит от того, насколько успешно пройдут торги, причиняет мне безумную боль. Но мне преподали такой урок. И если для того чтобы восстановить опеку, мне придется играть, я буду это делать. Нет ничего важнее моих детей. И в этом разница между мной и моим мужем. Вам известны его требования при разводе?
— Он требует опеки над детьми, и ничего больше.
— Одно цепляется за другое, — возразила я. — Дэнис требует, чтобы я продала свой бизнес. Клянется, что ему нужны лишь деньги, но это неправда. Он мечтает лишить меня «Викер Вайз». Успех моей компании безумно задевает его.
— Сомневаюсь. Вы злая женщина. А злоба плохо сказывается на детях.
Дженовиц определенно был настроен против меня. Только так я могла объяснить абсурдность его доводов.
— Мой муж тоже злой человек, даже в большей степени. К тому же он ревнив, закомплексован и мстителен. Разве полезно детям жить с таким человеком?
Дженовиц снова вскочил с кресла и вышел за дверь.
Я бросила взгляд на часы. Время бежало со страшной скоростью. До меня только сейчас начало доходить, что я проиграла. Дженовица не волновали прошлые злодеяния Дэниса. Я подозревала, что, обвини я Дэниса в педофилии, Дженовиц просто кинул бы в рот новую конфетку и вздохнул.
Броди прав. Что-то тут нечисто.
Договоренность. Договоренность между Сильви и Дженовицем.
Спустя несколько минут я услышала шаги, дверь открылась, и Дженовиц снова уселся в свое кресло.
— Могу я еще немного поговорить с вами? — спросила я.
Дженовиц равнодушно махнул рукой:
— Да говорите о чем хотите.
— Когда все только начиналось, я очень злилась на Дэниса. Но потом злость утихла. Дэнис никогда не смог бы поступить подобным образом. Пожалуйста, поверьте мне, доктор Дженовиц. Я никогда не бунтовала. Я живу по правилам, не отступая от системы. И всегда так жила. Но впервые система насилует меня. Простите за столь грубое слово, но только оно может правильно описать мое состояние.
Мне хотелось верить, что он слышал и слушал меня. Дженовиц смотрел на меня, и я больше не замечала в его глазах скуки. Я мягко продолжала:
— Несправедливость делает меня злой. Обида приводит в ярость. И именно вы, люди, работающие на эту систему, создали подобные условия. Измените их, и злоба исчезнет.
Дженовиц нахмурился и закачал головой.
— Дать вам то, что вы хотите, позволить вам поступать так, как вы хотите, и злоба исчезнет? Вы это имеете в виду?
Я подалась вперед.
— Нет, не это… Хорошо. Мне нужна ваша помощь. Вы психолог. И апеллируете к разуму. Пожалуйста, помогите мне разобраться в том, что происходит. В этом деле я вижу полное отсутствие правды и логики. Нет также объективного, непредвзятого отношения. Меня воспринимают как давно сложившийся стереотип. Я пыталась доказать обратное, но безуспешно.
— Все дело в выборе, — сказал Дженовиц. — Нам всем рано или поздно приходится делать выбор. Мы встаем утром и решаем, какие ботинки надеть. Мы не можем носить одновременно три пары, верно? То же самое и с работой. Мы не можем успевать везде, а вы хотите успеть. А еще вы собираетесь убедить нас, что выполняете колоссальную работу. Выбор, Клер, выбор.
— Я не согласна. Я выбираю многогранную жизнь. Неужели я не имею права на подобный выбор?
— Нет, если вы растрачиваете себя впустую.
— Но это не так.
Он встал и посмотрел на меня сверху вниз:
— Если вы надеетесь, что, продемонстрировав мне свою самоуверенность, заставите меня изменить мою точку зрения, то очень ошибаетесь. Вам нужно сделать выбор. — И пошел к двери.
— Но где тут выбор? — крикнула я ему вслед.
Дженовиц закрыл за собой дверь.
Я вскочила со стула и заходила по офису. Посмотрела на часы. Посмотрела на отчет Моргана, на который Дженовиц даже не обратил внимания.
Что-то тут все-таки нечисто.
Я немного отодвинула отчет Моргана и под ним обнаружила табель об успеваемости детей в школе. Движимая любопытством, я отодвинула и его.
Потом отдернула руки и убрала их за спину. Я никогда не шпионила.
Потом меня озарила мысль, что это мои личные документы. Суд назначил Дженовица выполнять определенное задание, за которое платила именно я. Разве я не посылала ему недавно чека?
За дверью не раздавалось ни звука. Продолжая напряженно прислушиваться, я схватила документы. Я не представляла, что ищу и зачем. Возможно, мной двигало любопытство. Или вызов. Я увидела фирменный бланк Кармен, потом бланк Артура. За ними последовал судебный протокол и записи Дженовица. Я достала записи из клиники, где делала аборт, бегло просмотрела их и аккуратно вложила обратно.
И тут мне на глаза попалось написанное от руки письмо на бланке. Я до сих пор не понимаю, что побудило меня прочитать его. Достала письмо из папки, я успела прочитать достаточно много, когда на лестнице раздались шаги Дженовица.
Я колебалась лишь короткое мгновение. Бумага, которую я решила украсть, по праву принадлежала мне. Я быстро сложила письмо, засунула в карман и упала в кресло.
Дверь открылась. Я не выглядела и не чувствовала себя виноватой. Если мое сердце и колотилось в груди, то оно с таким же успехом могло колотиться от волнения, от восторга, от полного, глубочайшего облегчения. Я действительно испытывала облегчение. Мне казалось, что с моей груди сняли тугую повязку, что гигантский груз упал наконец с моих плеч, а запястья освободили от наручников.
— У нас совсем мало времени, — пояснил Дженовиц. — Вы хотите сказать что-нибудь еще?
Я откашлялась, чтобы мой голос звучал твердо.
— Только один вопрос. Из чистого любопытства. Как я должна была себя вести на протяжении всего дела, чтобы заслужить ваше уважение?
Он аккуратно сложил бумаги и убрал их в папку.
— Вы должны были убедить меня, что изменитесь. Но я ни разу не услышал от вас ничего подобного. Такое ощущение, что вы считаете себя совершенно правой. Порой, Клер, нам приходится самим нести ответственность за свои поступки.
Я больше не могла с ним соглашаться. Я очень боялась, что мое ликование прорвется наружу, призвала на помощь все свое хладнокровие, поблагодарила его за то, что он нашел время для разговора, и ушла.
Десять минут спустя я достала из кармана письмо, которое стащила у Дженовица, и положила его на стол перед Кармен. Это было официальное письмо по делу семьи Рафаэль, адресованное Дженовицу. Оно содержало даты и список приложений, ничего личного.
А вот наверху красовалась личная приписка, нацарапанная теми же синими чернилами, что и подпись судьи. Одна-единственная фраза:
«Дэнис Рафаэль выглядит искренним. Пусть на этот раз победит отец».