Донн Старри — высокий здоровенный мужчина, седой, сероглазый, очки в металлической оправе и спокойно-непререкаемый голос. Он любит плотничать и малярничать в своем уединенном летнем домике в горах Колорадо. Он дотошно каталогизировал свою библиотеку из 4000 томов. Раз в год он со своей женой Летти ездит в Канаду на Стратфордский шекспировский фестиваль. Он выглядит как ректор университета — которым он когда-то некоторое время и был, хотя университет этот был необычный.

Старри возглавлял интеллектуальные усилия, которые помогли поднять армию США из черной дыры деморализации после вьетнамской войны до блестящего успеха войны в Заливе. Он помог успешно реструктуризовать один из самых больших, забюрократизированных и неподатливых в мире институтов — задача, с которой очень немногие капитаны индустрии, имеющие дело с куда менее громоздкими и сложными организациями, смогли справиться.

На самом деле тень Старри, неизвестного широкому миру, нависала над иракским диктатором Саддамом Хусейном в течение всей войны в Персидском заливе. Потому что это Донн Старри и Дон Морелли, как мы уже знаем, начали думать о военной доктрине Третьей волны за десять лет до начала этой операции.

Старри был дитя Великой депрессии тридцатых годов. Отец его какое-то время работал в мебельном магазине и в местной газете в тяжело пораженной кризисом сельскохозяйственной глубинке Канзаса. Но он еще был офицером национальной гвардии Канзаса, и Донн стал талисманом воинов выходного дня у себя в родном городке.

В 1943 году пламя Второй мировой войны охватывало мир, и Донн записался добровольцем в армию, горя желанием сражаться. Но сообразительный сержант почти сразу отметил его как офицера по технике. Сержант выдал Старри пачку книг и велел ему запереться на три недели в комнате и их прочесть.

— Старри, — сказал сержант, — будешь держать экзамены в Уэст-Пойнт.

Старри начал возражать, объясняя, что рвется на фронт, и тогда сержант высказался так:

— Я тебе одну вещь скажу. Война вечно тянуться не будет. Я в армии с Первой мировой, и армии всегда будут нужны хорошие офицеры. Сейчас из тебя офицер никудышный — ты еще желторотый новобранец. Но ты поедешь туда и будешь учиться.

Когда Старри окончил военную академию в чине второго лейтенанта, был 1948 год. Война кончилась, и он оказался молодым офицером в демобилизующейся армии.

Старри рос в чине по обычной лестнице — от командира взвода и роты до офицера штаба батальона. Специалист по бронетехнике, он служил в Корее в пятидесятых годах офицером разведки при штабе Восьмой армии. Когда в шестидесятых США ввязались во вьетнамскую войну, Старри служил в армейской группе анализа бронетанковых частей и их функций. Позже, уже полковником, он командовал знаменитым Одиннадцатым броненосным кавалерийским полком во время американского вторжения в Камбоджу в 1970 году. Там в стычке у взлетной полосы возле Снуола он был ранен северовьетнамской гранатой. Американская катастрофа во Вьетнаме и в особенности общественное презрение, обрушенное на возвращающиеся войска гневно разделенной надвое страной, ожесточили многих офицеров и ветеранов. Вооруженные силы обвиняли в злоупотреблении наркотиками, коррупции, зверствах. Люди, героически сражавшиеся, были заклеймены как «убийцы младенцев». Как же случилось, что самые передовые технологически вооруженные силы в мире, выигравшие так много схваток обычным оружием в Северном Вьетнаме, потерпели поражение от плохо одетых и кое-как экипированных бойцов коммунистической страны третьего мира?

Травма из джунглей

Американские вооруженные силы, подобно «Дженерал моторз» или Ай-би-эм, были идеально организованы для мира Второй волны. Как эти корпорации, они были рассчитаны на сосредоточенные, массовые, линейные операции, управляемые сверху вниз. (И действительно, войной во Вьетнаме даже в мелочах руководили прямо из Белого дома, и президент иногда лично выбирал цели для бомбардировщиков.) Они были сильно забюрократизированы, их раздирали подковерные войны и грызня соперничающих структур. Эти силы отлично справлялись, пока северные вьетнамцы проводили масштабные операции в духе Второй волны. Но они совершенно не годились для партизанской войны — по сути, войны Первой волны в джунглях.

То, что Старри называет «печальным опытом армии во Вьетнаме», имело все же один положительный эффект. Этот опыт привел к беспощадному самоанализу, куда более глубокому и честному, чем это бывает в большинстве корпораций. Вьетнамская травма, как утверждает Старри, «так глубоко впечаталась в ум каждого, что все были согласны предпринять что-то новое и иное».

Кризис казался еще хуже, если посмотреть на баланс военных сил в Европе. Пока Америка увязала во Вьетнаме, Советы использовали это десятилетие для модернизации своих танков и ракет, для усовершенствования своей доктрины и наращивания живой силы в Европе. Если силы США не могли разбить северных вьетнамцев, какие шансы были у них против Советской Армии?

Холодная война оставалась господствующим фактором международной жизни. Соединенные Штаты терпели унизительное поражение; Советский Союз не проявлял никаких признаков грядущего распада. В Москве у власти оставались Леонид Брежнев и коммунистическая партия. А советские вооруженные силы оставались той же трехсоткилограммовой гориллой на свободе.

Загнать джинна в бутылку

Поскольку так велики были неядерные армии Советов и восточного блока, поскольку численное превосходство в танках Востока над Западом было подавляющим, стратеги НАТО не видели, как могли бы их куда меньшие силы отбить нападение Советов на Западную Европу, не прибегая к ядерному оружию. И действительно, практически все сценарии НАТО по обороне Германии предусматривали применение ядерного оружия уже с третьего по десятый день начала советского наступления. Но если бы были применены ядерные боезаряды, они уничтожили бы большую часть той самой Западной Германии, которую НАТО полагалось бы защитить.

Более того, неустранимая угроза эскалации от тактического ядерного оружия местного действия до полной глобальной ядерной перестрелки заставляла по ночам гореть свет в окнах Пентагона, в штаб-квартире НАТО в Брюсселе, да и в Кремле тоже.

Такова была глубокая дилемма, с которой встретился Донн Старри, когда в 1976 году был назначен командовать Пятым корпусом армии США в Германии, то есть в самом уязвимом месте всей Европы. Здесь, возле ущелья Фульда близ города Кассель, находилась наиболее вероятная точка первой атаки Советов, если разразится война. Если бы началась ядерная война, она вполне могла начаться отсюда. Короче, Старри оказался тем человеком, которого Запад выставил против огромной мощи Советов.

Для Старри главная проблема была ясна: никто не должен выпустить ядерного джинна из бутылки. Поэтому Запад должен найти способ защитить себя против подавляющего численного превосходства Советов без ядерного оружия. К моменту, когда он прибыл в Германию принимать командование, он уже был уверен: неядерная победа возможна. Но не с помощью традиционной доктрины.

Билет в Тель-Авив

А убедил его короткий и бурный конфликт, разыгравшийся тремя годами раньше. За две тысячи миль к востоку от границ Западной Германии, на линии раздела между Израилем и Сирией, в неровных холмах, которые называются Голанскими высотами, произошла одна из величайших танковых битв в истории. Танкисты еще не один десяток лет будут изучать это сражение.

Оно началось в судный день йом-кипур, 6 октября 1973 года, когда армии Египта и Сирии внезапно напали на Израиль. По сравнению с 1967 годом, когда израильтяне лихо расправились с арабами во время шестидневной войны, уничтожив их военно-воздушные силы на земле, на этот раз арабские силы были лучше экипированы, лучше обучены и уверены, что сейчас они разобьют Израиль раз и навсегда. А почему нет?

Сирийские силы напали с севера. Пять дивизий личным составом до 45 000 человек, поддержанные более чем 1400 танками, 1000 стволами гладкоствольной и нарезной артиллерии, хлынули через израильскую границу. Армия была укомплектована танками Т-62, наиболее передовыми советскими танками на тот момент.

Им противостояли две слабые израильские бригады — Седьмая в северном секторе и Сто восемьдесят восьмая в южном — всего 6000 человек, 170 танков и 60 стволов артиллерии. И вопреки такому потрясающему превосходству победили не сирийцы, а израильтяне.

Через два с половиной месяца, в начале января 1974 года, Старри и группа офицеров-танкистов были приглашены британскими вооруженными силами посетить некоторые учебные центры. Летти, жена Старри, поехала с ним. Они вместе наслаждались свободными часами в Англии, когда внезапно позвонил генерал Крейтон Абрамс, начальник штаба армии:

— Завтра к вам прибудет офицер со всеми необходимыми документами. Свою жену и персонал отправьте домой, возьмете с собой одного человека. Вы едете в Израиль.

Старри, большую часть своей жизни посвятивший изучению танковой войны, был решительно настроен разобраться, что произошло на Голанских высотах.

Вскоре он уже обозревал бесконечные ряды подбитых сирийских танков и сгоревших бронетранспортеров. Он обошел каждый дюйм поля боя. Он неоднократно встречался с главными израильскими командирами, Моше «Мусой» Пеледом, Авигдором Кахалани, Бенни Пеледом и другими вплоть до уровня батальонных командиров, восстанавливая каждую секунду боя.

Сюрприз в Кунейтре

Война началась в 13:58 6 октября. За двадцать четыре часа солдаты и офицеры Сто восемьдесят восьмой бригады, атакованные в южном секторе двумя сирийскими дивизиями при поддержке 600 танков, были уничтожены. Девяносто процентов офицеров были ранены или убиты, и наступающие сирийцы были в десяти минутах пути от реки Иордан и Галилейского моря. Казалось, что обороняющиеся разгромлены, и сирийцы уже почти захватили штаб израильской дивизии.

Тем временем сирийские силы, насчитывающие 500 танков, с той же силой атаковали на северной стороне Голанских высот израильскую Седьмую бригаду, оборонявшуюся силами ста танков. Здесь битва бушевала четыре дня, в течение которых Седьмая сумела вывести из строя буквально сотни сирийских танков и бронетранспортеров до того, как ее собственные танковые силы сократились до семи машин. В этот момент, испытывая недостаток боезапаса и находясь на грани отступления, она получила подкрепление из тринадцати танков, подбитых, наскоро отремонтированных и брошенных обратно в бой. Экипаж их частично состоял из раненых, сбежавших из госпиталей в бой. Седьмая бригада в одной из самых героических битв истории Израиля предприняла отчаянную внезапную контратаку, и в этот момент, к удивлению израильтян, измотанные сирийцы отступили.

Отважная и с виду безнадежная битва Седьмой бригады в северном секторе теперь описана «из первых рук» в книге «Высоты храбрости», написанной Авигдором Кахалани, батальонным командиром Седьмой бригады. Книге предпослано предисловие Старри.

Но по-настоящему решающая битва произошла в южном секторе, и именно это событие изменило мысли Старри о войне.

Отчаянный отпор Седьмой бригады на севере дал выиграть время для переброски подкреплений на юг. Одна дивизия, под командованием генерала Дана Ланера, подошла с юго-запада. Вторая, которой командовал генерал Моше «Муса» Пелед, подошла параллельным курсом, держась к югу от сил Ланера. Эти силы, теперь при интенсивной поддержке израильской авиации, сомкнулись клещами на сосредоточении сирийских войск в нескольких милях к югу от Кунейтры.

Старри дотошно расспрашивал израильских командиров о каждой подробности боя. Он узнал, что в какой-то момент возник спор, что делать с подкреплениями, которые вел «Муса» Пелед. Предполагалось, что они укрепят слабые места и будут продолжать оборону. Но Пелед возразил. Все это, утверждал он, приведет лишь к дальнейшему истощению сил — и к поражению. Вместо того Пелед, поддержанный генералом Хаимом Барлевом, бывшим начальником штаба, который был главным военным советником премьера Голды Меир, решил использовать подкрепления для атаки. Посреди общего поражения было приказано идти в атаку, и не на главное сосредоточение сирийских сил, а ударить с неожиданной стороны.

И хотя Пелед потерял много людей, его атака с левого фланга на сирийские силы застала их врасплох и выбила из равновесия. С наступлением Ланера клещи сомкнулись. Результатом была не просто внезапность, а свалка. Это означало, что многие из сирийских резервов не могут вступить в игру.

«К середине дня среды 10 октября, — пишет Хаим Герцог в „Арабо-израильских войнах“, — почти точно через четыре дня после того, как 1400 сирийских танков прорвались через „фиолетовую линию“^[1] в массированном наступлении на Израиль, к западу от линии не осталось ни одного боеспособного сирийского танка».

Вскоре израильтяне перегруппировались и вторглись в Сирию, дойдя почти до ее столицы, Дамаска. Позади, как пишет Герцог, «дымилась и догорала гордость сирийской армии на линиях своего наступления… Самые современные оружие и техника, которую когда-либо поставлял Советский Союз любой иностранной армии, усыпали неровные холмы Голанских высот, обозначая одну из самых великих танковых побед в истории, одержанную вопреки почти неимоверному преимуществу противника».

К тому времени, как сирийцы приняли предложенное ООН прекращение огня, закончившее войну, они потеряли 1300 танков (из которых 867 попали в руки израильтян). Около 3500 сирийцев было убито и еще 370 взято в плен. Все израильские танки в тот или иной момент были подбиты, но многие тут же ремонтировались и возвращались в строй. Полностью уничтожено было всего около ста. Израильтяне потеряли 772 человека, и еще 65 попали к сирийцам в плен.

Для Старри основным уроком оказалось, что «стартовое соотношение» не определяет исхода. «Не важно, у кого подавляющее численное превосходство». Иными словами, тот факт, что у сирийцев были эшелоны и эшелоны резервов, ничего им не дал.

Другой совершенно ясный урок состоял в том, что та сторона, которая захватывает инициативу, «она ли численно превосходит противника или противник ее», побеждает. Как показали израильтяне, даже маленькая армия, стратегически вынужденная к обороне, может захватить инициативу.

Эти идеи не были новы, но они резко противоречили традиционному тогда образу мыслей. Прежнее предположение — заложенное в военные игры и маневры — состояло в том, что если Советы нападут в Германии, войска НАТО отойдут, ведя маневренную оборону, потом перейдут в наступление и вытеснят противника. Если это не удастся, придется применять ядерное оружие.

И это, как решил Старри, было неверно. «Я понял, что мы должны сковывать и разрезать противника с проникновением в глубокий тыл. Тогда упорядоченный подход его резервов будет остановлен. Нам не надо будет их уничтожать — хотя хорошо было бы, если бы это получилось. Но на самом деле все, что нам надлежит сделать, — не дать им вступить в бой, чтобы они не смогли опрокинуть нашу оборону».

Активная оборона

Если массы снабженных Советами и следующих советской доктрине сирийцев можно было остановить малочисленными израильскими войсками, выполнившими неглубокое окружение, то почему массы советских и восточноевропейских войск нельзя будет остановить меньшими силами союзников — без применения ядерного оружия? В сущности, те же уроки можно было бы применить и в других частях света, где разные страны строили огромные армии, вооруженные обычным оружием, и основывались на старой доктрине, что побеждают просто числом.

Армия США, убежденная вьетнамской катастрофой, что перемены отчаянно необходимы, в 1973 году создала ТРАДОК — Группу обучения и доктрины под руководством генерала Уильяма Де Пюи. Вряд ли известная публике, группа ТРАДОК управляет самой большой системой обучения в некоммунистическом мире. В ее рамках действуют множество университетов для офицеров и в буквальном смысле сотни центров обучения. Группа уделяет огромное внимание таким вопросам, как изучение теории и новых технологий обучения. Но еще она дает множество теоретических основ для самой концепции военного дела. И внутри группы ТРАДОК в первый же год ее создания забродили поствьетнамские интеллектуальные дрожжи.

В 1976 году, примерно тогда, когда Старри был назначен в Германию, ТРАДОК выпустила новую военную доктрину, названную «Активная оборона». Созданная отчасти на базе израильского опыта и доклада Старри, она ратовала за «углубление» поля битвы — удары не только по первому эшелону советских сил вторжения, но с помощью высокотехнологического оружия повышенной дальнобойности и по следующим эшелонам резерва.

Эта доктрина, как считал Старри, была шагом в правильном направлении. Но второй эшелон наступающей Красной Армии был не единственной проблемой. А третий, а четвертый, а те, что идут за ними? Советских войск куда больше, чем сирийских. Доктрина активной обороны и близко не подходила к такому решительному шагу, как переосмысление всего военного дела.

Изменить Пентагон

Мысль о необходимости более глубокой реконцептуализации еще преследовала Старри, когда в 1977 году он пошел на повышение и был назначен командовать группой ТРАДОК. Старри всегда скрупулезно отдает должное доктрине активной обороны и генералу Де Пюи, с чьими взглядами он сейчас, как говорит, согласен почти полностью. Но в то время между ними существовало сильное расхождение по вопросам обороны и нападения. Старри говорил, что нужны не последовательные изменения, а полное переосмысление военной доктрины США снизу доверху.

Более того, пока в вооруженных силах шли дебаты по этому вопросу, американское общество, частью которого были вооруженные силы, само претерпевало глубокие изменения. В воздухе носились новые идеи и новые возможности. И когда американская экономика решительно двинулась от массового производства прежнего стиля в сторону демассификации производства, поскольку начала формироваться система создания богатств Третьей волны, армия США стала претерпевать параллельные изменения. Хотя внешний мир об этом не знал, начали делаться первые шаги к формулировке теории войн Третьей волны.

Попытки Старри форсировать это «переосмысление» вынудили его поставить под вопрос некоторые ключевые предпосылки военной науки Второй волны. Он оказался в роли доктринального революционера и инициатора процесса, который до сих пор развивается и движется во все новых направлениях.

Но изменить любую военную доктрину — это как пытаться остановить танк, бросая в него зефиром. Вооруженные силы, как любая большая современная бюрократия, сопротивляется новшествам — особенно если они влекут за собой упадок некоторых подразделений, требуют овладения новыми знаниями и превосходства над соперниками по службе.

Определить новую доктрину, завоевать для нее поддержку в вооруженных силах и среди политиков, а потом фактически воплотить ее в жизнь с помощью обученных войск и соответствующих технологий — это непомерная задача, и ни один человек, будь он генерал или кто, не может надеяться ее выполнить. Для этого нужно провести кампанию — в которой вместо пуль используются мысли.

Кампанию начали военные интеллектуалы, стимулируемые Старри. Они писали статьи и публиковали их в военной версии научных журналов. Обозреватели — военная модификация литературных критиков — драли статьи и предложения в клочья в долгом и сложном интеллектуальном процессе.

Ключевым моментом был пересмотр старой одержимости чистым числом. Поставить это под вопрос — означало бросить вызов не только идее, но и должностям, карьерам, тактике, технологии и отношениям с промышленностью, которые на этой идее строятся. Это означало пересмотр и возможные перемены структуры армии в целом — то есть ее размера, состава и числа боевых единиц. И все это надлежало сделать в то время, когда официальной советской доктриной оставалось «массовое наступление и непрерывные наземные бои». И вообще, ставить под вопрос идею массовости — это было не только пощечиной военной доктрине, это противоречило самому духу индустриального массового общества.

Прорыв к новой концепции военного дела выкристаллизовался лишь в конце семидесятых и начале восьмидесятых годов. В этот период Старри очень много читал, и не только по военным вопросам, но и о новых общественных и экономических силах, выводящих нас за пределы текущего дня, от цивилизации Второй волны к цивилизации Третьей волны. В процессе этого чтения он и нашел нашу книгу «Третья волна» и рекомендовал ее генералам своей группы.

— Армия, — говорил он нам в 1982 году на нашей первой встрече, — очень трудно поддается изменениям. В конце концов, она же… институт Второй волны. Это фабрика. Задумывалось, что наши промышленные фабрики должны делать, делать и делать оружие. Армия будет пропускать людей через обучающие фабрики. Потом она соединяет людей и оружие — и мы выигрываем войны. Весь подход в стиле Второй волны. Надо переходить в Третью волну.

Чтобы выполнить эту миссию, Старри нужна была поддержка его начальства. Он получил ее от генерала Е. К. Мейера, в то время бывшего начальником штаба сухопутных войск, от своего предшественника по ТРАДОКу Билла Де Пюи, от генерала Абрамса и других. Эти люди уверили Старри, что несогласие не будет считаться нелояльностью. Они, все еще пораженные вьетнамской травмой, тоже понимали необходимость свежей мысли.

Старри также нужны были в его группе офицеры с острым умом — военные интеллектуалы.

И он постоянно перетаскивал их к себе в форт Монро в Виргинию. Кроме того, генерал Уильям Р. Ричардсон и небольшая группа полковников — Ричмонт Энрикес, Хуба Васе де Чеге и Л. Д. Холдер работали на Старри в форте Ливенуорт в Канзасе, помогая определять проблемы и разрабатывать последствия любых доктринальных изменений.

Старри также повысил уровень, на котором разрабатывалась доктрина — в прошлом ее зачастую поручали второстепенным работникам. Для этого он создал новый пост заместителя начальника штаба по доктрине. Однажды к нему в офис вошел Дон Морелли, а вскоре бригадный генерал Морелли был поставлен возглавлять новый отдел по формулировке доктрины.

Старри, Морелли, небольшая группа других офицеров — Джеймс Мерримен, Джек Вудманси, Карл Вуоно и гражданские лица, д-р Джо Брэддок (его консалтинговая фирма «Брэддок, Данн и Макдональд», или БДМ, работала на ведомство ядерной обороны) образовали «дрейфующий мозговой центр» для ТРАДОКа. Пока они выковывали свои идеи насчет оружия, организации, логистики, электронной войны, угрозы ядерного оружия и важности маневренной войны по сравнению с позиционной, Старри и Морелли неустанно разъезжали, испытывая свои концепции на брифингах в военной аудитории по всем Соединенным Штатам, Британии и Германии. Вопросы и критические высказывания оттачивали их мысль. Тем временем дома возникли межведомственные проблемы. В военно-воздушных силах не было точного аналога ТРАДОКа. Ближайший его эквивалент представлял собой ТАК — тактическое авиационное командование на базе ВВС в Лэнгли, в пятнадцати минутах пути от форта Монро (одна из причин, почему ТРАДОК разместили там).

Внимание Старри к концепции «глубокого боя» или «расширения поля боя» означало, что сражение будет происходить не просто на «фронте», но и глубоко в тылу противника — там, где будут располагаться следующие эшелоны. Необходимо будет предотвратить перемещение людей, грузов и информации, чтобы тыловые эшелоны не могли поддержать войска вторжения.

Понадобятся глубокие рейды авиации, чтобы вывести из строя командные пункты, линии снабжения, линии связи и ПВО противника. Это, в свою очередь, потребует более тесного взаимодействия воздушных и наземных сил. Но в ВВС существовали элементы, относящиеся подозрительно ко всем подобным дискуссиям. Им казалось (а некоторым высшим чинам ВВС до сих пор кажется), что армия вторгается в компетенцию ВВС, пытаясь ввязаться в превентивные действия, что традиционно было прерогативой авиации.

И это возглавлявший ТАК Билл Крич убедил свое начальство, что разработка доктрины нового способа войны — не вопрос о том, где чья компетенция. Вскоре группа офицеров ВВС стала ежедневно работать бок о бок с людьми из ТРАДОКа, пытаясь создать необходимые связи между воздушными и наземными операциями.

Еще даже в процессе разработки доктрины Старри приходилось отвечать на вопросы о ее воплощении. Какие солдаты и офицеры понадобятся будущему? И какая техника понадобится этим солдатам?

ТРАДОКу было поручено не только сформулировать новую доктрину и обучить армию нового стиля, но и фактически определить, какие виды оружия и техники будут нужны этой армии. Этой работой ТРАДОК реально помог определить требования к танку М-1 «Абрамс», вертолету «Апач», боевой машине «Брэдли» и ракете «Патриот» — в те времена это оружие еще не производилось. «Джей-Старз», широко восхваляемая радарная система воздушного базирования, которая давала детальную информацию о целях наземным станциям во время «Бури в пустыне», аналогично была выкована ТРАДОКом. Система массового пуска ракет (MRLS), ракетная система ATACMS — все это оружие, которое, как определил ТРАДОК, в последующие годы должно было стать необходимым для реализации новой доктрины войны.

Из этой интенсивной работы в марте 1981 года наконец появилась первая официальная формулировка новой доктрины, нацеленной на будущее. Это была тонкая отксеренная брошюра с камуфляжно-зеленой обложкой и названием «Воздушно-наземный бой и корпус 86, издание ТРАДОК 525-5». Это был предварительный документ, который Морелли (автор термина «Воздушно-наземный бой»), использовал в плотной череде брифингов, выходя теперь от военных на членов Конгресса, чиновников Белого дома, на вице-президента и, наконец, как уже было сказано раньше, — на нас, совершенно невоенных интеллектуалов.

Концепция воздушно-наземного боя вышла на свет — стала предметом внешних анализов, нападок и критики не только со стороны политиков и традиционалистов в армии США, но и со стороны многих стран НАТО в Европе, которые видели в ней не способ избежать атомной войны, а проявление «агрессивного» духа Америки.

Доктрина Старри — Морелли была наконец воплощена в армейский боевой устав (Field Manual — FM) 100-5 (Операции) 20 августа 1982 года, примерно через четыре месяца после нашего первого разговора с Морелли. Ей предстояло стать, как он желал, основой подобных же или параллельных изменений доктрины западноевропейских армий НАТО. В ней делался упор на тесное взаимодействие наземных и воздушных сил, на глубокие удары для предотвращения выхода на поле боя первого, второго и последующих эшелонов противника, и, что важнее всего, на использование новой техники для поражения целей, ранее предназначенных для ядерного оружия. Такие действия уменьшают вероятность ядерного конфликта.

Развивая уроки, которые вынес Старри с Голанских высот, новый устав поощрял офицеров и солдат захватывать инициативу — тактически и оперативно действовать наступательно, даже стратегически находясь в обороне. Даже если сильный противник прорывается, как прорвались вначале сирийцы, следует предпринимать внезапные контратаки на его слабые места, а не фронтальные на острие прорыва. И наконец, новая доктрина требовала большей квалификации людей — не только командования; она требовала обучения для увеличения возможностей каждого солдата.

После своего появления доктрина воздушно-наземного боя обновлялась, уточнялась и переименовывалась. Поскольку целью воздушно-наземного боя являлось внесение хаоса в тыловые эшелоны противника, более поздняя ее версия получила название воздушно-наземных операций. В ней поощрялись ранние действия с целью предотвращения формирования тыловых эшелонов вообще. Работа над доктриной воздушно-наземных операций началась в 1987 году. Официальной доктриной она стала 1 августа 1991 года — всего через год после того, как Саддам Хусейн застал мир врасплох своим вторжением в Кувейт.

В ней делался упор на способность действовать на дальнем расстоянии и с большой скоростью. Подчеркивалась необходимость совместных операций различных служб и согласованных операций с союзными силами. Она давала «большее пространство для инициативы» и требовала «больше полагаться на квалифицированных солдат».

Ставя время во главу угла, она призывала к синхронным одновременным атакам и «осуществлению управления в реальном времени». И наконец, абсолютно центральным вопросом становится улучшение разведки и связи.

В наше время перемены на мировой арене идут так быстро, что пересмотры доктрины — которые раньше делались с интервалом в лет сорок-пятьдесят — теперь выполняются каждый год-другой.

Поэтому 14 июня 1993 года появилась последняя версия боевого устава (FM) 100-5 (Операции). «Недавний опыт дал нам возможность увидеть новые методы ведения войны, — гласит предисловие к последней версии. — Он явился концом методов индустриальной эры и началом методов ведения войны информационной эпохи».

Последняя версия большое значение придает универсальности — способности армии быстро переключаться от конфликта одного рода к конфликту другого рода. В ней евроцентричная точка зрения заменена на глобальную, а от идеи передового развертывания — то есть базирования войск вблизи зон потенциальных конфликтов — она переходит к идее расположенных в США сил, которые могут быть быстро переброшены в любую точку земного шара. С зашоренности угрозой глобальной войны с Советами она переносит внимание на региональные неожиданности. Кроме того, в новой доктрине отведено место для так называемых операций невоенного характера, в которые входят борьба с последствиями катастроф, стихийных бедствий и гражданскими беспорядками, миротворческие операции и борьба с наркотрафиком.

В ней тщательно объясняется, что армия США ответственна перед американским народом, который «ожидает быстрой победы с избежанием ненужных потерь» и который «оставляет за собой право лишить армию своей поддержки, если хоть одно из этих условий не будет выполнено».

Последняя версия тщательно продумана и своевременна. (Как интеллектуальный продукт, она заслужила внимания «Нью-Йорк таймс бук ревью».) В ней отражены некоторые из глубоких изменений глобальной ситуации, произошедших с момента создания доктрины «воздушно-наземного боя», и потому она выходит за пределы этой доктрины. Тем не менее, как и в случае ранних версий, ее ДНК все еще может быть найдена в доктрине Старри — Морелли, первой сознательной попытке вооруженных сил США адаптироваться к Третьей волне перемен. Чтобы понять все последующее, нам необходимо взглянуть на влияние этой работы на военное дело. Влияние это поразительно повторяет возникновение новой формы экономики — революционной системы создания богатств Третьей волны.

В 1956 году советский толстячок-диктатор Никита Хрущев выдал свою знаменитую похвальбу: «Мы вас похороним». Он имел в виду, что коммунизм в ближайшие годы обставит капитализм экономически. Но эта похвальба несла в себе и угрозу военного поражения, и эта угроза прокатилась эхом по миру.

Но в те времена мало кому могло даже присниться, как революция в западной системе создания богатств преобразует военное равновесие сил в мире — и природу самой войны.

Чего не знал Хрущев (и большинство американцев), это того, что 1956 год был первым, когда в Америке количество белых воротничков — служащих превысило число промышленных рабочих — синих воротничков. Это было первым знаком, что дымовая труба экономики Второй волны исчезает и рождается новая экономика — Третьей волны.

Вскоре некоторые футурологи и передовые экономисты стали отслеживать рост использования знаний в экономике США и пытаться оценивать отдаленные последствия этого явления. Еще в 1961 году фирма Ай-би-эм попросила одного консультанта подготовить отчет о дальних социальных и организационных последствиях беловоротничковой автоматизации (многие из заключений этого отчета верны и сегодня). В 1962 году экономист Фриц Махлуп опубликовал свою революционную работу «Производство и распределение знаний в Соединенных Штатах».

В 1968 году AT&T, на то время самая большая в мире частная корпорация, предприняла исследование с целью переопределить направление своей деятельности. В 1972 году, за десять лет до того, как правительство США ее ликвидировало, она получила итоговый отчет этого исследования — еретический документ, предлагавший фирме полностью реструктуризоваться и разделиться.

В отчете предлагался способ, которым гигантская бюрократическая структура Второй волны промышленного стиля могла бы трансформировать себя в подвижную и маневренную организацию. Но AT&T на три года положила отчет под сукно и лишь потом ознакомила с ним руководство высшего звена. Большинство крупных американских компаний даже еще и думать не начали о чем-либо, кроме постепенной реорганизации. Мысль, что им нужна радикальная хирургия для сохранения жизни в возникающей экономике знания, казалась преувеличением. И все же Третья волна вскоре ввергла крупнейшие организации мира в самый болезненный в их истории процесс структурных преобразований.

Примерно в то же время, когда Старри и его помощники стали переделывать военное мышление США, многие из гигантских компаний Америки тоже начали оглядываться по сторонам, высматривая новые задачи и новые организационные структуры. Шквал новых доктрин управления поднялся, когда изменился сам способ создания богатств.

Чтобы понять огромные изменения в военном деле, произошедшие с той поры, и предвосхитить еще более резкие перемены, которые нам предстоят, нам надо взглянуть на десять главных черт экономики Третьей волны.

Факторы производства

В то время как «факторами производства» в экономике Второй волны служили земля, труд, сырье и капитал, центральным ресурсом экономики Третьей волны является знание — знание в широком смысле, включая информацию, данные, изображения, символы, культуру, идеологию и систему ценностей. Недавно осмеиваемая, эта идея уже стала трюизмом. Но ее следствия еще осмыслены недостаточно.

Имея соответствующие данные, информацию и (или) знание, можно уменьшить объем прочих ресурсов, необходимых для создания богатств. Достаточное знание может привести к уменьшению потребности в труде и в хранимых запасах, сэкономить энергию и сырье, а также уменьшить необходимые для производства время, площади и финансы.

Управляемый компьютером станок, работающий с необычайной точностью, расходует меньше материи или стали, чем не имеющий интеллекта станок, который он заменил. «Интеллектуальные» автоматические прессы, печатающие и переплетающие книги, тратят меньше бумаги, чем старые печатные машины, на смену которым они пришли. Компьютерное управление экономит энергию, регулируя температуру офисных зданий. Электронные системы данных связывают производителей с покупателями, и это снижает количество товаров (от конденсаторов до хлопковых джинсов), которые надо хранить на складе.

Таким образом, знание, если его правильно использовать, становится заменой других входящих материалов. Рутинным экономистам и бухгалтерам эту идею воспринять трудно, поскольку знание тяжело измерить количественно, но сейчас оно — наиболее универсальный и наиболее важный из всех факторов производства, можно его измерить или нет.

Почему экономика Третьей волны по-настоящему революционна, так это из-за факта, что в то время, как земля, сырье и даже, быть может, капитал, считаются ресурсами исчерпаемыми, знание — для любых целей — неисчерпаемо. В отличие от одной доменной печи или сборочной линии, одно и то же знание может одновременно использоваться разными компаниями. И может использоваться для создания дополнительного знания.

Нематериальные ценности

В то время, как ценность компании Второй волны могла быть измерена в терминах ее материальных активов, таких, как здания, машины, запасы сырья и готовой продукции, ценность преуспевающих фирм Третьей волны все больше определяется их способностью приобретать, создавать, распределять и применять знания стратегически и тактически.

Истинная ценность таких компаний, как «Компак» или «Кодак», «Хитачи» или «Сименс», определяется скорее идеями, озарениями и информацией в головах сотрудников и банках данных, патентами, находящимися в распоряжении компании, чем грузовиками, сборочными линиями и другими физическими активами, которые у компании могут быть. Таким образом, сам капитал все сильнее основывается на нематериальных ценностях.

Уход от массовости

Массовость производства, определяющий признак экономики Второй волны, все больше устаревает по мере того, как фирмы ставят у себя интенсивно использующие информацию, зачастую роботизированные системы производства, способные на бесконечное число дешево стоящих вариаций, иногда даже индивидуализацию изделий. Революционизирующим эффектом поэтому является уход от массовости.

Дрейф в сторону интеллектуальных систем гибкой техники «флекс-тек» развивает разнообразие и поощряет выбор потребителя до такой степени, что магазин «Уол-март» может предложить покупателю на выбор около 110 000 изделий разных типов, размеров, моделей и расцветок.

Но «Уол-март» рассчитан на массового покупателя. А массовый рынок все сильнее разбивается на индивидуальные ниши по мере роста разнообразия потребностей и по мере того, как более точная информация дает предприятиям все больше возможностей находить и обслуживать микрорынки. Специализированные магазины, бутики, супермагазины, системы покупок по телевизору, покупки с использованием компьютера, прямая почта и другие системы обеспечивают широкое разнообразие каналов, по которым производитель может распределять свои товары потребителям на все более индивидуализирующемся рынке. Тем временем реклама адресуется к все меньшим сегментам рынка с помощью опять-таки индивидуализирующихся средств массовой информации. Быстрый распад массовых аудиторий подчеркивается кризисом, который испытывают когда-то великие телесети Эй-би-си, Си-би-эс и Эн-би-си, в то время как денверская компания «Телекомьюникейшнз Инк» объявляет о вводе в строй волоконно-оптической сети, обеспечивающей телезрителям 500 интерактивных каналов на выбор. Такие системы означают, что у продавцов появится возможность еще точнее выбирать целевые группы покупателей. Одновременный уход от массовости в производстве, распределении и связи революционизирует экономику и сдвигает ее от однородности к крайнему разнообразию.

Труд

Изменился и сам труд. Движущей силой Второй волны был малоквалифицированный физический труд с почти полной взаимозаменяемостью работников. Массовое, заводского стиля обучение готовило рабочих к рутинному и монотонному труду. Третья волна сопровождается резким падением взаимозаменяемости, поскольку квалификационные требования вырастают до небес.

Мускульная сила свойственна всем. Поэтому малоквалифицированный рабочий, уволившийся или уволенный, мог быть заменен быстро и с ничтожными затратами. Рост уровня специализированных навыков и умений, которых требует экономика Третьей волны, значительно удорожает и затрудняет поиск работника с нужной квалификацией.

Несмотря на возможную конкуренцию со стороны многих других безработных, уборщик, уволенный с гигантского оборонного завода, может устроиться уборщиком в школе или страховой компании. Но инженер-электронщик, который годами занимался строительством спутников, не обязательно будет обладать навыками, необходимыми для работы в фирме по охране окружающей среды. Гинеколог не может стать нейрохирургом. Растущая специализация и быстрые изменения квалификационных требований снижают взаимозаменяемость рабочей силы.

По мере развития экономики наблюдаются дальнейшие изменения в отношении «основного труда» и «вспомогательного труда». В традиционных терминах (быстро утрачивающих свое значение) основной, или «производственный», труд — это труд на заводских площадях тех рабочих, которые фактически делают продукт. Они создают добавочную стоимость, а вся прочая работа считается «непроизводственной», дающей лишь «вспомогательный» вклад.

В наше время эти различия размываются по мере того, как уменьшается отношение числа производственных рабочих к «белым воротничкам», техникам и специалистам, даже в цехах заводов. По крайней мере не меньше стоимости добавляет сейчас «вспомогательный» труд по сравнению с «основным» — если не больше.

Нововведения

Когда экономика Европы и Японии оправилась после Второй мировой войны, американские компании попали под плотный огонь конкуренции. Чтобы сохранять конкурентоспособность, нужны постоянные новшества: новые идеи изделий, технологий, процессов, маркетинга, финансирования. Каждый месяц в супермаркеты Америки поступает что-то около тысячи новых продуктов. Еще четыреста восемьдесят шестой процессор не успел сменить триста восемьдесят шестой, как уже на очереди пятьсот восемьдесят шестой. Поэтому разумные фирмы поощряют работников проявлять инициативу, выдвигать новые идеи и даже, если надо, «забывать о писаных правилах».

Масштаб

Рабочие коллективы сокращаются. Вместо тысяч рабочих, вливающихся в одни и те же заводские ворота — классический пейзаж эпохи дымовых труб, — масштаб операций миниатюризируется вместе с множеством изделий. Массы рабочих, выполняющих очень похожую физическую работу, сменяются небольшими и дифференцированными рабочими группами. Большие предприятия уменьшаются, малые предприятия множатся. Ай-би-эм, имеющую 370 000 работников, заклевывают малые фирмы по всему миру. Чтобы выжить, эта компания увольняет многих своих рабочих и разделяется на тринадцать меньших и разных предприятий.

В системе Третьей волны экономия от масштаба зачастую поглощается расходами из-за сложности. Чем сложнее структура фирмы, тем меньше может левая рука предвидеть, что будет делать правая. Из межведомственных щелей вылезают проблемы, и такие, что могут поглотить любую предполагаемую выгоду от массовости. Старая идея, что больше — всегда значит лучше, быстро выходит из моды.

Организация

Пытаясь адаптироваться к быстрым изменениям, компании наперегонки стараются демонтировать собственные бюрократические структуры, свойственные Второй волне. У всех компаний Второй волны очень похожая структура организации — пирамидальная, монолитная и забюрократизированная. Сегодняшние рынки, технологии и потребители вынуждают меняться так быстро и в стольких направлениях, что бюрократическому однообразию настает конец. Идет поиск совершенно новых форм организации. Например, «реконструкция» — слово, которое на слуху сейчас во всех разговорах о менеджменте, — означает перестроение фирмы вокруг процессов, а не по рынкам или резко разграниченным специализациям.

Относительно стандартизованные структуры уступают матричным организациям, разовым проектным группам, центрам прибыли, а также растущему разнообразию стратегических союзов, совместных предприятий и консорциумов, многие из которых выходят за пределы национальных границ. Поскольку рынки постоянно меняются, местоположение менее важно, чем гибкость и маневренность.

Системная интеграция

Возрастающая сложность экономики требует более развитых интеграции и управления. Вот не слишком необычный пример: «Набиско», компания пищевых продуктов, должна заполнять по 500 заказов в день на сотни тысяч продуктов, которые поставляются с 49 заводов и 13 центров распределения, и одновременно учитывать 30 000 различных сделок со своими клиентами по льготным продажам.

Управление такими сложными процессами требует новых форм руководства и крайне высокого порядка системной интеграции; что, в свою очередь, требует прокачивания через организацию всевозрастающих объемов информации.

Инфраструктура

Чтобы держать все вместе — отслеживать все компоненты и продукты, чтобы инженеры и работники сбыта были в курсе планов друг друга, чтобы конструкторы знали потребности производственников, и прежде всего — чтобы руководство имело адекватную картину того, что происходит, для всего этого миллиарды долларов вкладываются в электронные сети, объединяющие компьютеры, базы данных и прочие элементы информационных технологий.

Обширная электронная информационная структура, зачастую с использованием спутниковых каналов, соединяет компанию в единое целое, нередко связывая ее с компьютерами и сетями ее поставщиков и клиентов. Другие сети соединяют сети. Япония направила 250 млрд. долларов на разработку лучших, более быстрых сетей с перспективой на ближайшие двадцать пять лет. Вицепрезидент США Гор, когда еще был в Сенате, способствовал решению, которое выделило 1 млрд. долларов на пять лет для построения «Национальной исследовательской и образовательной сети», предназначенной для информации быть тем же, чем суперскоростные трассы являются для автомобилей. Эти электронные пути для экономики Третьей волны образуют существенную инфраструктуру.

Ускорение

Все эти перемены еще сильнее увеличивают темп работы и транзакций. Экономика масштаба сменяется экономикой скорости. Конкуренция настолько сильна, а необходимые скорости так высоки, что прежняя поговорка «время — деньги» сменилась новой: «каждый миг дороже предыдущего».

Время становится решающим фактором, что отражено видом поставки «строго вовремя» (just-in-time) и тенденцией к уменьшению количества РВП, то есть «решений в процессе». Медленное, последовательное, пошаговое конструирование сменяется «одновременным конструированием». Фирмы ведут «конкуренцию по времени». Эту новую необходимость Дю-Вейн Петерсон из высшего руководства компании «Меррил Линч» определяет так: «Деньги перемещаются со скоростью света. Информация должна перемещаться быстрее». Ускорение с каждым днем приближает типичное предприятие Третьей волны к работе в реальном времени.

Взятые все вместе, эти десять свойств экономики Третьей волны вместе со многими иными причинами вызывают монументальные изменения в способе создания богатств. Преобразование Соединенных Штатов, Японии и Европы к этой новой системе, хотя еще и не завершенное, представляет собой самое важное изменение мировой экономики со времен распространения заводов в период промышленной революции.

Это историческое преобразование, набиравшее скорость в начале и середине семидесятых, уже довольно далеко продвинулось в начале девяностых. За тот же период параллельно менялась и война. Война Второй волны, как и экономика Второй волны, стремительно устаревает.

В песках пустыни и ночных небесах Ближнего Востока в 1991 году произошло событие, которого мир не видал уже 300 лет — появление новой формы ведения войны, жестко отражающей новую форму создания богатств. Снова оказывается, что способ создания богатств и способ ведения войны связаны неразрывно.

В обществах наиболее технологически развитых сегодня существует экономика различных уровней — частично основанная на уходящем массовом производстве Второй волны, частично на возникающих технологиях и услугах Третьей волны. Ни одна из этих стран с высокой технологией, даже Япония, не закончили пока переход на новую систему экономики.

Даже в самых передовых странах — в Европе, Японии и США — экономика все еще разделена на убывающий сектор физического труда и растущий сектор умственного труда. Этот дуализм четко отразился в способе, которым велась война в Заливе 1990–1991 гг.

Как бы ни оценила в конечном счете история этот конфликт в терминах морали, экономики или геополитики, сам способ ведения войны оказал — и до сих пор оказывает — серьезное влияние на армии и страны по всему миру.

Что не до конца понято еще сейчас — это то, что США с союзниками вели против Саддама Хусейна две весьма разные войны. Точнее говоря, они применяли две различных формы войны, свойственные одна Второй волне, а другая Третьей. Кровопролитие в Заливе началось 2 августа 1990 года, когда Саддам напал на соседний Кувейт, а не, как часто говорится, 17 января 1991 года, когда возглавляемая США коалиция нанесла ответный удар по Багдаду. Первую кровь пролил Саддам.

В следующие месяцы, когда Соединенные Штаты и Объединенные Нации дебатировали, как на это реагировать, Саддам бахвалился, что перемелет союзников в клочья в «Матери всех битв». Эту мелодию подхватили западные умники и политики, которые предсказывали союзникам тяжелые потери — порядка 30 000 убитых. С этим соглашались даже некоторые военные обозреватели^[2].

Технофобия

В то же время противники войны запустили в западных СМИ нечто вроде кампании против передовой технологии как таковой. Вскоре мировая пресса зазвенела технофобской риторикой. Вертолеты США застрянут на земле из-за песчаных бурь. Бомбардировщик «стелз» не оправдает надежд. Приборы ночного видения работать не будут. Противотанковое оружие «Дракон» и противотанковые управляемые снаряды окажутся бесполезны против «иракской бронетехники советского производства». Танк М-1 проявит свою неэффективность и будет часто ломаться. «Неужто наши высокотехнологичные вооруженные силы — мираж?» — интересовалась «Нью-Йорк таймс».

Один видный военный обозреватель вообще отвергал мысль, будто технология может «сместить шансы» в военном деле. Это, как сообщал он своим читателям, «миф» и американцы допустили крупную ошибку, когда «делали упор на технику, а не на людей».

Некоторые «военные реформаторы» с Капитолийского холма озвучили знакомый припев — нападки на высокотехнологическое оружие как «слишком сложное, чтобы оно могло работать». Они утверждали, как многие годы до того, что США нужны массы более простых самолетов, танков и ракет, а не единицы более совершенного оружия.

И все это на фоне растущего ужаса общественности перед ожидаемыми высокими потерями союзников. В конце концов, у Саддама миллионная армия, следующая советской доктрине и снабженная советским оружием. В отличие от необстрелянных союзников, она закалилась в кровавом восьмилетнем противостоянии с Ираном. Более того, у нее было шесть месяцев, чтобы закопаться в землю, построить блиндажи, бункеры и траншеи, заложить минные поля. Предсказывалось, что иракцы будут поджигать залитые нефтью траншеи, создавая непроходимые огненные барьеры. Для поддержки своих передовых войск иракцы развернут эшелоны и эшелоны сосредоточения людей и бронетехники (как сирийцы на Голанских высотах или Советы в Центральной Европе). Если наземные войска союзников решатся наступать, их скосят. Саддаму Хусейну придется только подождать, пока Америка окончательно будет политически деморализована телевизионным изображением бесчисленных трупов в мешках, прибывающих на кладбища США. Политическая решимость Америки угаснет, и он сможет сохранить за собой Кувейт или хотя бы его нефтеносные поля.

Но в этих сценариях предполагалось, что война в Заливе будет типичной войной промышленной эпохи. Хотя основные идеи воздушно-наземного боя (и их более поздние версии) стали привычными в военных кругах всего мира, Саддам, вопреки его мнению о себе как о военном специалисте, с ними, похоже, был вовсе не знаком. Он не понимал, что полностью новая форма войны меняет всю природу военного дела.

Двойная война началась с первых атак союзников.

Двойная война

С самого начала воздушных кампаний было две, хотя они были объединены и мало кто думал о них как об отдельных. В одной использовался знакомый метод современной войны на уничтожение — то есть войны, свойственной Второй волне. Эскадрильи тридцатилетней давности самолетов непрестанно вели ковровые бомбардировки засевших в бункерах иракцев. Как и в прежние войны, бросали «глупые» бомбы, причиняя масштабные разрушения с жертвами, создавая хаос и деморализуя как фронтовые войска иракцев, так и резерв Республиканской гвардии. Командующий коалицией генерал Шварцкопф «готовил поле битвы», как формулировали его пресс-агенты, и полмиллиона наземных войск союзников стояли в готовности двинуться на ряды иракцев.

В Париже, после войны, авторам довелось говорить с отставным генералом Пьером Галуа. Бывший летчик ВВС Франции, потом помощник командующего войск НАТО, отвечавший за стратегические разработки, Галуа посетил Ирак сразу после битвы.

— Я две с половиной тысячи километров проехал на внедорожнике, — сказал он нам, — и в деревнях все было разрушено. Попадались осколки бомб, датированных 1968 годом, оставшихся от вьетнамской войны. Точно такого же типа бомбежку вел я полвека тому назад во Вторую мировую войну.

Эта самая убийственная форма войны была вполне понятна обеим сторонам. Это была бойня, поставленная на поток, и мы никогда не узнаем, сколько погибло от нее в Ираке военных и гражданского населения.

Но, начиная с того же первого дня, велась и совершенно иная война. С самого начала мир был ошеломлен незабываемой телевизионной картинкой ракет «Томагавк» и бомб с лазерным наведением, выискивающих и поражающих цели в Багдаде с поразительной точностью: штаб иракских ВВС, здания иракской разведки, министерства внутренних дел (полиции Саддама) и здание конгресса — штаб-квартиры партии БААС.

Для налетов на центр Багдада использовались только бомбардировщики «Cтелз» «Найтхок» — они же F-117A, — из-за своей способности проникать в самые угрожаемые зоны и производить бомбометание с точной наводкой. Их направили на отлично защищенные командные пункты ПВО и на пункты размещения военного командования и средств управления. За этими самолетами было всего два процента всех боевых вылетов и сорок процентов пораженных стратегических целей. Вопреки всем мрачным прогнозам, каждый из них вернулся.

В оставшиеся дни конфликта телевидение занималось только этой новой формой ведения войны. Ракеты практически вылетали из-за угла и поражали заранее намеченные окна бункеров, где скрывались иракские танки и солдаты. Война была видна на телевизорах точно так же, как на мониторах пилотов и солдат, ведущих бой.

В результате возник весьма очищенный образ войны, намного более бескровная с виду форма боя, составлявшая резкий контраст с тем, что показывало телевидение о вьетнамской войне — летящие в воздухе оторванные конечности, размозженные черепа и обожженные напалмом дети. Все это вбрасывал телевизор прямо в американскую гостиную.

Одна война велась в Ираке оружием Второй волны, предназначенным для создания массовых разрушений. На телеэкранах мира эта война была показана очень мало. Вторая война велась оружием Третьей волны, предназначенным для прецизионного поражения целей, строго заданного масштаба разрушений и минимизации попутного ущерба. Эту войну показали. Очень многие из главных систем оружия, использованных Соединенными Штатами, были созданы, как мы видели, для удовлетворения требований, сформулированных в предыдущем десятилетии ТРАДОКом под руководством Старри. Но влияние Старри, который уже был в отставке, когда разразилась война, и Морелли, который умер почти десять лет назад, еще сильнее сказалось в том, как применялось это оружие.

Например, с самого начала кампании использовались их идеи о «глубоком бое», «превентивных действиях» и важной роли информации и разумного оружия.

Исчезающий фронт

Во время Первой мировой войны миллионы солдат смотрели друг на друга из укреплений, вырытых в земле Франции. Полные грязи и кишащие крысами, провонявшие мусором и гангреной, эти линейные траншеи тянулись по местности на целые мили за путаницей колючей проволоки. Месяцами целые армии прятались за ними, страшась поднять голову над землей. Когда приказывали идти в атаку, войска «перелезали через верх» и оказывались под ураганным артиллерийским и ружейно-пулеметным огнем. Но большую часть времени они сидели в окопах, страдая от болезней и тоски.

Тогда никто не задавался вопросом, где проходит «линия фронта». И то же самое происходило с иракскими солдатами в бункерах почти восемьдесят лет спустя. Но только фронт теперь проходил не там, где шла главная битва. В точности как учила доктрина наземно-воздушного боя, союзники углубляли битву по всем параметрам — расстояние, высота, время. Фронт теперь был в тылу, на флангах и над головой. Действия планировались на двенадцать, двадцать четыре и семьдесят два часа вперед и осуществлялись в назначенное время.

Налеты дальней авиации и наземные удары использовались для блокировки или «предотвращения» передвижений вторых и следующих эшелонов противника, как собирались союзники действовать в Германии в случае нападения Советов. Наметки форм ведения войны в Третьей волне, которые набросал нам десять лет назад Морелли в номере отеля близ Пентагона, перестали быть чистой теорией. Когда изображения войны в Заливе замелькали на экранах телевизоров во всем мире, мы ахнули, видя, как то, что Морелли, а потом Старри открыли нам в начале восьмидесятых, разворачивается в реальной жизни девяностых.

Уничтожь средства командования противника. Прерви его линии связи, чтобы прекратить передачу информации вверх и вниз по командной цепи. Захвати инициативу. Бей глубоко. Не дай резервным эшелонам противника войти в дело. Синхронизируй совместные операции. Избегай фронтальных атак на укрепленные пункты противника. А главное: знай, что делает враг, и не давай ему знать, что делаешь ты.

Все это во многих отношениях звучало очень похоже на доктрину воздушно-наземного боя. Авиация играла решающую роль, а не традиционную роль поддержки. Эта смена ролей была настолько решительной, что многие подумали, будто она выполнила наконец обещания своих пионеров вроде итальянца Джулио Дуэ (1869–1930), американцев Билли Митчелла (1879–1936) и Брайтона Хьюга Тренчарда (1873–1956).

Тем не менее Ирак был первым полномасштабным испытанием обновленной доктрины воздушно-наземного боя. Говорят, что генералу Шварцкопфу, командующему силами союзников, не нравится этот термин. Если так, то его можно понять. Дело в том, что Шварцкопф был блестящим исполнителем. И никак не умаляет его славы факт, что композиторами, не вышедшими на сцену, были Старри и Морелли, которые за десять лет до того описали основы коалиционной военной победы.

Военная доктрина продолжает изменяться в армиях всего мира. Но если прислушаться, то, какие бы ни были слова — китайские или итальянские, французские или русские, основные мотивы взяты из доктрин воздушно-наземного боя и воздушно-наземных операций.

При первой встрече с Доном Морелли мы уже понимали, что изменения в экономике и обществе происходят и в вооруженных силах. Мы уже видели, что знание становится ключевым элементом в создании экономических ценностей. Что сделали Старри и Морелли, не обязательно каждый раз явно, — поместили знание в центр военного дела. Поэтому война Третьей волны, как мы видели в Заливе, имеет много общих свойств с передовой экономикой.

Если сравнить новые характеристики военного дела с характеристиками новой экономики, параллели становятся несомненными.

Факторы поражения

Никто не станет полностью сбрасывать со счетов важность, скажем, сырья или труда в производстве. Точно так же абсурдно было бы игнорировать материальные элементы в поражающей способности. И не было такого времени, когда кто-нибудь отрицал бы важность знаний для войны.

Тем не менее сейчас происходит революция, которая ставит знание в различных формах во главу угла военной мощи. И в созидании, и в разрушении знание уменьшает потребности в других ресурсах.

Война в Заливе, как пишет Алан Д. Кэмпен, «была войной, где унция кремния в компьютере могла действовать сильнее тонны урана». Кэпмен знает, о чем пишет. Он отставной полковник ВВС и бывший директор отдела командования и управления в Оборонном департаменте США. Сейчас он работает в Ассоциации связи и электроники вооруженных сил и является автором и редактором сборника «Первая информационная война», где собраны ценные технические документы о войне в Заливе, откуда мы и взяли некоторые следующие данные.

Он утверждает, что «знание по важности сравнялось с вооружением и тактикой, дав жизнь той концепции, что врага в принципе можно поставить на колени путем разрушения и вывода из строя средств командования и управления».

Одним из показателей растущей роли знания в военном деле является компьютеризация. Согласно Кэпмену, «практически каждый элемент военного дела сейчас автоматизирован и требует возможности обмена большими объемами данных в различной форме». К концу «Бури в пустыне» более 3000 компьютеров в зоне боевых действий были связаны с компьютерами в США.

Телевидение показывало самолеты, пушки и танки, но не невидимый и неощутимый поток информации, данных и знания, которые теперь требуются для выполнения самых обычных военных функций. Кэпмен указывает: «Большинство функций наземных баз ВВС автоматизированы. Функции снабжения и обслуживания рутинным образом выполняются с компьютеров района стоянки самолетов».

«На высших уровнях командования, — пишет майор Т. Дж. Гибсон, военный специалист по информации, — сосредоточения и силы противника отслеживаются и анализируются компьютерами, способы действий выбираются программами, использующими искусственный интеллект, а кадровая и снабженческая информация компилируется и отслеживается по электронным таблицам».

Над Заливом летали две единицы наиболее мощного информационного оружия — АВАКС и «Джей-старз». Самолет «Боинг-707», набитый компьютерами, приборами связи, радарами и датчиками, то есть АВАКС, просматривал небо на 360 градусов, обнаруживая вражеские самолеты или ракеты, и передавал данные целеуказания перехватчикам и наземным войскам.

Аналогичной системой, следившей за землей, была «Джей-старз» — радарная система целеуказания и наведения. Она предназначена для обнаружения, вывода из строя и уничтожения второго и последующих эшелонов наземных сил противника — та самая задача, которую ставил Старри.

Отдавая должное роли, которую сыграл ТРАДОК в разработке «Джей-старз» и других главных систем, использованных в Заливе, генерал-майор Томас С. Свалм из ВВС США указывает, что система «Джей-старз» давала наземным командирам «картину передвижений противника в тот момент, когда они совершались, на расстоянии до 155 миль» в любых погодных условиях.

Два самолета «Джей-старз» сделали 49 боевых вылетов, идентифицировали более 1000 целей, в том числе колонн, танков, грузовиков, бронетранспортеров и артиллерийских орудий; под их управлением работали 750 истребителей. Как говорит Свалм, самолет, направляемый системой «Джей-старз», в девяноста процентах случаев находил цели с первого захода.

В то самое время силы, когда коалиции интенсивно собирали, анализировали и распространяли информацию, они с той же интенсивностью разрушали информационные системы и системы связи противника. В окончательном отчете Пентагона Конгрессу о ведении войны в Персидском заливе указывалось, что самые первые атаки были направлены на радиорелейные башни, телефонные станции, коммутаторы, узлы волоконно-оптической связи и мосты, по которым проходили коаксиальные кабели связи. В результате иракское командование либо теряло связь вообще, либо должно было прибегать к резервным системам, доступным для перехвата, что давало ценные разведданные. Такие атаки сочетались с прямыми ударами по самим командным и политическим центрам Саддама с целью изолировать или уничтожить иракское руководство и отрезать его от действующих войск.

Иначе говоря, задача состояла в том, чтобы дезорганизовать работу мозга и нервов иракской армии. Если война в каком-то смысле оказалась «хирургической», то это была «нейрохирургия».

Чем больше это понимают, тем сильнее становится во всех частях света признание факта, что экономика умственной силы, вроде экономики США, Японии или Европы, требует и того, чтобы в основе военной силы тоже были мозги. Естественно, как мы скоро увидим, даже технически непередовые страны стремятся увеличить долю использующих знание сил в своих армиях.

Дух этого нового мышления лучше всего выразила Фатима Мернисси, весьма выдающийся марокканский социолог, феминистка и страстный критик роли США в войне в Заливе с мусульманских позиций. «Своим превосходством, — указывает Мернисси, — Запад обязан не столько военной технике, сколько тому, что все его военные базы — лаборатории, войска — мозги, армии ученых и инженеров».

Вполне может наступить день, когда больше солдат будет вооружено компьютерами, чем автоматами. Министерство обороны США двинулось в этом направлении в 1993 году, когда ВВС США заключили контракт на покупку более 300 000 персональных компьютеров.

Короче говоря, знание сейчас стало центральным ресурсом для разрушения, как и центральным ресурсом производства.

Нематериальные ценности

Если, как подчеркивали Старри и Морелли, захват инициативы, лучшая разведка и связь и лучше обученные солдаты, имеющие более сильную мотивацию, стоят вместе больше, чем просто численность, то военный баланс сил может определяться нематериальными и трудно поддающимися количественному учету факторами, а не обычными и легко подсчитываемыми факторами, к которым привыкли генералы Второй волны.

Как и в случае устаревших методов учета в экономике, военная литература полна сложных количественных формул, которые сравнивают силы войск в терминах численности и военной техники. Международный институт стратегических исследований — один из лучших в мире и наиболее авторитетных источников военных данных. Его ежегодник «Военный баланс» зачитывается до дыр военными планировщиками и обозревателями всего мира. В нем дается детальная информация о том, сколько людей, танков, вертолетов, машин, самолетов, ракет или подводных лодок находятся в распоряжении каждой из армий мира. Мы лично тоже интенсивно им пользовались. Но в нем мало дается сведений о приобретающих все большее значение нематериальных факторах. В будущем он, быть может, станет нам сообщать, какими вычислительными мощностями или пропускной способностью средств связи располагает та или иная армия.

В войне, как и в бизнесе, способы оценки «ценностей» отстали от новых реалий.

Уход от массовости

При первой нашей встрече с Доном Морелли в 1982 году он отметил, что в нашей книге «Третья волна» было введено понятие «Ухода от массовости».

— Но, — сказал он нам, — есть один ключевой момент, который вы упустили из виду. Имелось в виду, что уход от массовости, происходящий в экономике и обществе, намечался и в военном деле.

— Мы идем, — сказал Морелли словами, которые нам запомнились, — к уходу от массовости в разрушении параллельно с уходом от массовости в созидании.

Если уход от массовости в текстильной промышленности означает индивидуальный раскрой с помощью программно управляемого лазера, на поле боя это означает использование лазера для поражения индивидуальных целей.

В фармацевтической промышленности создаются моноклональные антитела, умеющие распознать антиген, вызывающий болезнь, внедриться в него через специфические рецепторы и уничтожить. Оборонная промышленность создает крылатую ракету, способную опознать иракский бункер, влететь в него через дверь и уничтожить. Интеллектуальные машины экономики создают интеллектуальное оружие для войны.

В мирной экономике передовые технологии иногда терпят неудачу. Конечно, то же самое верно и для передовых видов оружия на поле боя, в том числе для известной, но заслужившей противоречивые отзывы ракеты «Патриот». Даже «Томагавк» был далеко не совершенным оружием во время войны и после нее, в ударах 1993 года, которые президент Клинтон нанес по штабу иракской разведки. Производители оружия стандартно переоценивают возможности своих изделий. Но общее направление перемен явно и неоспоримо. Целью его является все большая и большая точность, постоянно повышающаяся избирательность.

Разумное оружие, построенное на той же микроэлектронной базе, что и гражданская экономика, умеет обнаруживать звук, тепло, излучение радара и другие электронные сигналы, прогонять эти входные данные через мощные аналитические программы, выделять идентифицирующую «подпись» искомой цели и уничтожать ее. Один удар — одна цель. Чтобы оценить, насколько поразительны эти новые возможности, стоит оглянуться чуть назад. Например, в 1881 году британский флот выпустил по египетскому форту близ Александрии 3000 снарядов. В цель попали только десять.

И в такие недавние времена вьетнамской войны американские пилоты сделали 800 боевых вылетов и потеряли десять самолетов в безуспешной попытке разбомбить мост Тхань-Хоа. После этого четыре «F-4», вооруженные первыми образцами умных бомб, сделали это с первого захода.

Во Вьетнаме американские танки М-60 должны были искать укрытие, останавливаться и только потом стрелять. Ночью, на расстоянии 2000 ярдов, шансы поразить цель были, согласно словам специалиста по танкам Ральфа Халленбека, «почти нулевыми». Сегодня танк М-61 может стрелять с ходу. Приборы ночного видения, лазерное наведение и компьютеры автоматически вносят поправку на жар, ветер и другие условия, гарантируя поражение цели в девяти из десяти случаев.

Сегодня один F-117, совершив один боевой вылет и сбросив одну бомбу, может выполнить задачу, которую во время Второй мировой войны бомбардировщики Б-17 выполняли за 4500 вылетов, сбрасывая 9000 бомб, а во Вьетнаме за 95 боевых вылетов и сбрасывая 190 бомб. «Почему все это работает, — говорит Джеймс Е. Дигби, специалист по точному оружию „Рэнд корпорейшн“, — так это потому, что в основе действия оружия лежит информация, а не объем огневой мощи. Это колоссально уменьшает тоннаж взрывчатки, необходимой для вывода корабля из строя». Его слова отлично понятны тем менеджерам экономики, которые с помощью компьютеров снижают потери сырья и миниатюризируют изделия, уменьшая при этом расходы на хранение и транспортировку.

Не приходится сомневаться, конечно, что массовое разрушение еще будет играть свою роль в предвидимом будущем. Пока существует война, будут и отказы оружия, и фатальные ошибки. Но не массовое разрушение, индивидуально выбранное так, чтобы минимизировать сопутствующий ущерб, будет все сильнее доминировать в зонах боев, точно повторяя картину в гражданской экономике.

Рабочая сила

Сейчас уже всем понятно, что новая «интеллектуальная» экономика требует интеллектуальных работников. Уменьшается объем физической работы, и большие массы неквалифицированных рабочих заменяются меньшим числом хорошо обученных работников и разумных машин.

И этот процесс тоже имеет свою точную параллель в военном деле, где для умного оружия нужны умные солдаты. Плохо образованные войска могут храбро биться в рукопашной, типичной для войн Первой волны; они могут сражаться и побеждать в войнах Второй волны, но для армий Третьей волны они такая же обуза, как невежественные рабочие на предприятиях Третьей волны. Но сказать, что война в Заливе была войной «хай-тек», в которой человеческий фактор в бою был исключен, — это была бы гипербола. Факт тот, что войска, отправленные союзниками в район Залива, были самой образованной и технически грамотной армией, когда-либо посланной в бой. Конечно, многие из них были обучены ТРАДОКом, которым руководил Старри. Почти десять лет ушло на подготовку американских вооруженных сил к новому виду войны, основанному на доктрине воздушно-наземного боя.

И даже в рядах передовых армий есть еще моральные неандертальцы, как показало плохое обращение с женщинами во время печально знаменитого совещания ВМФ США в Тэйлхуке или все еще случающиеся факты преследования гомосексуалистов. Но изменение природы войны заставило больше ценить образование и опыт и меньше — старомодный военный мачизм и грубую силу.

Новой армии нужны солдаты, которые работают мозгами, могут взаимодействовать с различными народами и культурами, быть толерантными к другим, брать на себя инициативу и задавать вопросы вплоть до того, чтобы ставить под сомнение власти. «Лозунг шестидесятых „власти — к ответу“ укоренился в самом неправдоподобном из всех мест», — пишет Стивен Д. Старк в «Лос-Анджелес таймс», описывая изменение духа американской армии. Тяга задавать вопросы и думать в вооруженных силах США куда сильнее, быть может, чем на многих предприятиях.

И действительно, передовое образование сегодня куда чаще встречается в армии, чем на высших уровнях бизнеса. Недавний обзор Каролинского центра творческого руководства показал, что только 19 % американских руководителей высшего звена получили какую-либо степень после диплома колледжа, а 88 % (примечательная цифра) бригадных генералов получали дополнительное образование.

Среди пилотов уровень обучения сейчас куда выше, чем когда-либо раньше. Во время Второй мировой войны молодых летчиков могли бросить в бой после всего нескольких часов за штурвалом самолета. Сейчас за спиной пилота F-15 — обучение ценой в миллионы долларов. И на него уходят годы, а не дни или месяцы подготовки.

Говоря словами одного офицера ВВС США: «Оружие не умнее людей, которые его используют». Сегодня пилот никогда не бывает сольным исполнителем в своей кабине. Он является элементом обширной и сложной интерактивной системы, поддержанной операторами радаров на самолетах АВАКС, которые выдают раннее предупреждение о приближении противника, специалистами по военной и противовоенной электронике на земле и в воздухе, офицерами планирования и разведки, аналитиками данных и связистами. Летчик в своей кабине должен обрабатывать огромные объемы данных и четко осознавать свое место в этой большой системе в любое мгновение ее постоянных изменений.

Как говорят два полковника ВВС, Розанна Бэйли и Томас Керни: «Критическим фактором, который ведет к успеху в применении техники, остается человеческий элемент, который символизировали во время „Бури в пустыне“ пилоты истребителей, применявшие ракеты класса „воздух-воздух“ AIM-7. Эффективность по сравнению с вьетнамской войной возросла более чем в пять раз… прямой результат резко улучшенного обучения, в котором упор делался на такие специализированные виды, как упражнения „Ред флэг“ и „Топ ган“, где использовались ультрареалистические имитации, основанные на компьютерной технологии, и что важнее всего — назначения нужных людей на нужные места».

Повышение уровня образования проявляется и среди нижних чинов. Более 98 % полностью добровольных сил армии составляли во время войны в Заливе выпускники средних школ — самый высокий процент в истории. У многих было еще более высокое образование. Разница между призывником вьетнамской войны и добровольцем «Бури в пустыне» для нас стала ясна, когда мы увидели, как телерепортер тычет микрофон в лицо чернокожего сержанта, стоящего перед танком. Репортер говорил: «Похоже, будто начнется наземная война, солдат. Вы не боитесь?»

Молодой подтянутый сержант посмотрел на него задумчиво, потом ответил:

— Боюсь? Нет, вряд ли. Скорее, немного волнуюсь.

Это тонкое различение и сам лексикон стоит целых томов, написанных о качестве войск. Говоря словами полковника морской пехоты У. К. Грегсона, члена совета по международным отношениям, солдат линейных войск «не просто мул для перевозки патронов и держатель ствола для поливания пулями. Он понимает тактику и механизированных войск, и пехоты. Он разбирается в оперативных качествах вертолетов и самолетов, потому что чаще всего ему их и контролировать. Чтобы направлять самолеты, надо знать оружие ПВО. Он знает геометрию и навигацию, чтобы корректировать минометчиков и артиллеристов… Танки и противотанковое оружие, материальная часть и тактика мин и контрмин, применение подрывных зарядов и компьютеров, боевых машин, лазерных дезинтеграторов, приборов ночного видения, аппаратуры спутниковой связи, организация снабжения — все эти знания и умения входят в набор». Войны Третьей волны требуют куда большего, чем умение спустить курок.

Рабочая сила производства и живая сила войны меняются параллельно. Безмозглые вояки для войн Третьей волны — то же самое, что неквалифицированные чернорабочие для предприятий Третьей волны: вымирающий вид.

Мы видели, что по мере развития экономики меняется отношение «основного» и «вспомогательного» труда. Аналогичная тенденция наблюдается в военном деле.

Военная терминология несколько отлична от гражданской. Солдаты говорят не об «основном» и «вспомогательном» труде, но о «зубе» и «хвосте». В армиях Третьей волны хвост куда длиннее, чем был раньше. Генерал Пьер Галуа отмечает: «Соединенные Штаты послали к Заливу 500 000 человек, и было еще от 200 000 до 300 000 войск резерва и обеспечения. Но на самом деле войну выиграли всего две тысячи человек. Хвост вырос до невероятных пропорций». В этот хвост попали даже программисты — как мужчины, так и женщины, — оставшиеся в США, и некоторые из них работали на своих ПК, находясь дома.

Опять-таки: что происходит в экономике, повторяется в армии.

Нововведения

Во время войны в Заливе характерным был высокий уровень инициативы, проявленной как военными, так и гражданскими. «Компьютерной сети, снабжавшей разведданными из всех источников американские войска, готовые хлынуть через саудовскую границу 24 февраля 1991 года, просто не было за полгода до того, когда Ирак вторгся в Кувейт», — говорит полковник Алан Кэмпбелл. Он объясняет, что эта сеть «была создана по вдохновению группой новаторов, которые нашли способы обойти правила, оставить в стороне чиновников и добыть новейшее аппаратное и программное обеспечение, чтобы сделать работу вовремя».

И еще: главные системы были собраны на месте «техниками, которые, обнаружив, что компьютеры и аппаратура связи запаздывают… сумели создать сети, используя сочетания военных и гражданских информационных систем нестандартными и неутвержденными способами». Аналогичные истории происходили в Заливе повсюду. Инициатива поощрялась до неслыханной в армии степени — как это все чаще наблюдается в разумных и конкурентоспособных фирмах.

Масштаб

Параллельно меняется и масштаб. Сокращения бюджета во многих (хотя никак не во всех) странах заставляют полководцев сокращать свои силы. Но в ту же сторону подталкивают и другие причины. Военные мыслители открывают для себя, что соединения поменьше — подобные «тощим и злым» компаниям в военной конкуренции — на самом деле дают «больше шороху на каждый бакс».

Тенденция ведет к появлению систем оружия большей огневой мощи, требующих меньшего состава расчета. Под руководством адмирала США Пола Миллера, командующего атлантическим флотом, был проведен эксперимент с целью «собирать войска в меньшие и более маневренные соединения».

До последнего времени дивизия составом от 10 000 до 18 000 человек считалась наименьшим соединением, способным действовать автономно в течение достаточного периода времени. В случае американских вооруженных сил это были три-четыре бригады, в каждой от двух до пяти батальонов, плюс войска поддержки и персонал штаба. Но близок день, когда «капиталоемкая» бригада Третьей волны численностью 4000–5000 человек сможет делать то, для чего требовалась ранее полномасштабная дивизия, а мелкие и правильно вооруженные наземные группы смогут заменить бригаду.

Как и в гражданской экономике, где меньше людей, вооруженных более интеллектуальной технологией, делают работу, на которую раньше ставили массы людей с инструментами, движимыми мускульной силой.

Организация

Изменения организационной структуры в вооруженных силах также идут параллельно развитию этого процесса в мире бизнеса. Объявляя недавнюю реорганизацию, секретарь ВВС США Дональд Раис объяснил, что уменьшение упора на ядерное оружие и растущая необходимость гибкого реагирования требуют новой структуры, подчеркивающей самостоятельность командиров на местах. «Командующий воздушной базой будет иметь непререкаемую власть над всеми ее объектами, от истребителей и разведчиков погоды до противорадарных самолетов». Как и бизнес Третьей волны, вооруженные силы утрачивают жесткое управление сверху вниз.

Перри Смит, генерал ВВС, ранее отвечавший за стратегическое планирование, стал знаком обозревателям Си-эн-эн, когда давал пояснительные комментарии во время войны с Ираком. Он говорил так: «Сейчас, когда у Пентагона появились колоссальные возможности командования, управления и связи, гарантирующие немедленный доступ к любым нашим войскам в любой точке земного шара, многие сочли, что теперь всеми войнами будут управлять непосредственно из Пентагона… Но в Заливе произошло как раз обратное». Боевым командирам была предоставлена огромная самостоятельность. «Главный штаб поддерживал командира в бою, но не пытался лезть во все мелочи».

Это было противоположно не только тому, как США воевали во Вьетнаме. Это резко контрастировало с советской практикой, где новые системы C3I^[3] использовались для укрепления власти верха над низом в системе командования, описанной как «командование из тыла».

Когда же эти системы объединились с разведкой (Intelligence), появился термин C3I. Сейчас, по мере того, как C3I все сильнее зависит от компьютеров (Computer), рождается обозначение C4I. Конца пока что не видно.

Передача власти на нижний уровень еще сильнее контрастировала с тем, как управлял своей армией Саддам Хусейн — командиры в поле боялись шевельнуться без одобрения сверху. В вооруженных силах Третьей волны, как и в корпорациях Третьей волны, полномочия принятия решений передаются на самый нижний из возможных уровней.

Системная интеграция

Растущая сложность вооруженных сил и военного дела придает термину «интеграция» весьма серьезное звучание.

В воздушной войне над заливом аэрокосмические «диспетчеры», как их называли, должны были «деконфликтизировать» небо — то есть гарантировать, что союзные самолеты не будут друг другу мешать. Для этого надо было маршрутизировать тысячи боевых вылетов в осуществлении ежедневного Боевого Приказа ВВС. Как говорит Кэмпен, «эти полеты должны были происходить на высокой скорости между 122 различными зонамии воздушной заправки, 660 ограниченными операционными зонами, 312 зонами ракетного обстрела, 78 коридорами ударов, 92 точками боевых воздушных патрулей и 36 тренировочными зонами, все это раскинулось над 936 000 миль». Более того, всю эту деятельность следовало «тщательно координировать с постоянно меняющимися маршрутами гражданской авиации шести независимых стран».

Материально-техническое обеспечение войны тоже было головоломной задачей. Даже процесс отвода сил США после боев был монументальной работой. Генерал Уильям Дж. Пагонис отвечал за доставку полумиллиона человек обратно в США. В задачу входила отмывка, подготовка и транспортировка более 100 000 грузовиков, джипов и других автомобилей, 10 000 танков и орудий и 1900 вертолетов. Перевезено было более 40 000 контейнеров.

Недавно впервые большие транспортные фирмы обрели возможность с помощью компьютеров и спутников отслеживать грузы в каждой точке пути. Пагонис, не случайно имеющий две магистерских степени по администрации бизнеса, говорит: «Это была первая война в современной истории, где учтена была каждая отвертка и каждый гвоздь».

А возможным это стало благодаря не только компьютерам, спутникам и базам данных, но и интеграции всего этого в систему.

Инфраструктура

Как бизнес Третьей волны, так и вооруженные силы Третьей волны требуют наличия обширной и разветвленной электронной инфраструктуры. Без нее невозможна была бы системная интеграция. Потому война в Заливе вызвала к жизни «самую большую единую мобилизацию связи в военной истории».

Начав с ничтожных возможностей региона, войска невероятно быстро развернули сложную систему взаимосвязанных сетей. Эти сети, как говорит Ларри К. Вентц из «Митре корпорейшн», основывались на 118 мобильных наземных станциях спутниковой связи, дополненных 12 коммерческими спутниковыми терминалами и использующих 81 коммутатор, что позволило организовать 329 голосовых маршрутов и 30 маршрутов сообщений.

Были созданы крайне сложные связи многих различных находящихся в США баз данных и сетей с сетями и базами данных в зоне боев. Всего происходило до 700 000 телефонных переговоров и 152 000 передач сообщений в день, использовались 30 000 радиочастот. Одна только война в воздухе потребовала около 30 млн телефонных разговоров.

Без такой «нервной системы» невозможна была бы системная интеграция усилий и намного выше оказались бы потери коалиции.

Ускорение

Знаменитый охват западного края главной обороны Саддама Хусейна генералом Шварцкопфом является классическим применением обходного маневра. Этот «котел» был вполне предсказуем для каждого, кто дал бы себе труд взглянуть на карту, хотя и были предприняты невероятные усилия, чтобы ввести Саддама в заблуждение, будто неминуема фронтальная атака.

Что здесь не было классическим и что поставило в тупик иракских командиров — быстрота, с которой был выполнен этот маневр. Очевидно, никто на стороне противника не предполагал, что наземные войска союзников способны развить такую беспрецедентную скорость. Рост скорости военных операций (как и скорости экономических транзакций) был пришпорен компьютерами, телекоммуникациями и весьма значительно — спутниковой связью. Беспрецедентная быстрота очевидна и во многих других аспектах военного дела Третьей волны (снабжение и строительство средств связи, например). И напротив, много было жалоб и замечаний после боя, что тактическая разведка отставала от потребностей. В начале операции «Щит пустыни», как говорит Алан Кэмпен, «требования текущих разведданных о ситуации в Кувейте и Ираке грозили перекрыть возможности разведуправления армии».

Огромный поток информации шел со спутников и от других источников, но анализ за ними не поспевал из-за недостаточных возможностей связи; фотомонтажи, показывающие иракские наземные позиции и оборонительные сооружения, по двенадцать — четырнадцать дней не доходили до соединений, где они были нужны. Информацию, даваемую армейской разведкой и центром анализа угроз, по-прежнему приходилось доставлять войскам вручную вертолетами, машинами и пешком. А расположены были эти войска на площади, равной всем восточным штатам США.

К моменту начала воздушной кампании задержка была сведена до тринадцати часов — колоссальное улучшение, но все равно мало.

Многие системы сбора и обработки разведданных были еще на стадии разработки, когда начались бои, а другие в момент отправки на Ближний Восток существовали только в виде прототипов.

Но в бою важна не столько абсолютная скорость, сколько скорость по сравнению с противником. Здесь нет сомнения, что преимущество было на стороне победителей. (Некоторая ирония состоит в том, что запаздывание разведданных не было бы столь неприятным, если бы сами войска США не действовали так быстро.)

Но, несмотря на эти недочеты, бизнес-журнал «Форбс» был прав, когда написал: «Америка победила в обычной войне… тем же способом, каким японцы победили нас в торговой и производственной войне высоких технологий: за счет использования быстрой стратегии конкуренции, основанной на экономии времени».

Во время войны в Заливе использовались два режима ведения войн: Второй волны и Третьей волны. Иракские силы, особенно после уничтожения большинства их станций радиолокации и наблюдения, были традиционной «военной машиной». Машины — это грубая технология эпохи Второй волны: мощные, но безмозглые. А силы союзников были не машиной, а системой с колоссальной внутренней обратной связью и возможностью саморегулирования. По крайней мере частично это была типичная «мыслящая система» Третьей волны.

И только когда этот принцип будет полностью понят, сможем мы заглянуть в будущее вооруженного насилия — а потому и прикинуть, какие виды борьбы с войной тогда понадобятся.

Теперь попробуем всему изложенному найти место в контексте прошлого и будущего.

Мысль, что каждая цивилизация порождает собственный способ ведения войны, не нова. Еще прусский военный теоретик Клаузевиц замечал, что «у каждого века своя присущая ему форма войны… поэтому у каждого века и своя теория войны». Клаузевиц шел дальше, утверждая, что те, кто хочет понять войну, должны не увязать в «дотошном исследовании мелких деталей», а «проницательно взглянуть на главные характеристики… в каждом конкретном веке».

Но в те времена, когда писал Клаузевиц, в относительно ранние времена индустриальной эпохи, существовали, как мы уже видели, только два основных типа цивилизации. Сейчас, как мы тоже уже видели, мир переходит от двухуровневой системе к трехуровневой, где внизу — страны с аграрной экономикой, посередине — экономика дымовой трубы и наверху — по крайней мере покамест — экономика Третьей волны, основанная на знании. И в этой новой глобальной системе война тоже делится на три вида.

Один вполне предсказуемый результат этого деления — радикальная диверсификация видов войн, с которыми, возможно, придется иметь дело в будущем. Трюизм военной теории — что каждая война отлична от другой. Но мало кто понимает, насколько иными будут грядущие войны и как эта растущая диверсификация может осложнить будущие усилия по сохранению мира.

Чтобы добиться успеха, нам нужно обновить словарь для описания той формы войны, которая возникает из определенного способа создания богатств. Полтора века назад Карл Маркс говорил о различных «способах производства». Мы теперь можем говорить о различных «способах уничтожения», или разрушения, каждый из которых свойственен конкретной цивилизации.

Можно выбрать и более простое название — «формы войны».

Пулеметы против копий

В некоторых войнах обе стороны воюют, по сути, одним способом — то есть полагаются на одну и ту же форму войны. Войнами между двумя или больше аграрными царствами пестреют история Древнего Китая и средневековой Европы. Вот другой пример: в 1870 году воевали Франция и Германия. Это были быстро индустриализующиеся государства примерно на одной стадии развития.

В войнах другого класса формы войны резко отличаются друг от друга, как, например, в колониальных войнах девятнадцатого века. В Индии или в Африке европейцы вели промышленного образа войну против аграрных и племенных обществ. Европейские армии стали индустриализоваться еще по крайней мере во времена наполеоновских войн. К концу века они уже стали использовать пулеметы (только против небелого противника).

Но победители завоевали огромные территории колоний не просто потому, что у них были пулеметы. Имея за плечами общество, переходящее от сельского хозяйства к промышленному производству, эти армии Второй волны имели средства осуществления связи более быстрые и с большей дальностью действия. Они были лучше обучены, более систематически организованы и много имели еще и других преимуществ. Они принесли на поля смерти совершенно новую, свойственную Второй волне, форму войны.

В Азии в марте 1919 года началось корейское восстание против японского колониального правления. Рассуждая о двадцатых годах, будущий диктатор Северной Кореи Ким Ир Сен припоминает свои сомнения: «Сможем ли мы… победить войска империалистической страны, которая производит танки, пушки, военные корабли, самолеты и другое современное оружие, а также тяжелую технику, на сборочных конвейерах».

В таких конфликтах стороны представляют не просто различные страны или культуры. Они представляют различные цивилизации и различные способы создания богатств: одна — с помощью плуга, другая — на сборочном конвейере. Соответственно их вооруженные столкновения отражают конфликт цивилизаций.

Более сложный класс войн сталкивает одиночную форму войны с двойной. Это, как мы видели, случилось в Заливе. Но не впервые случилось, что армия использовала сразу две формы войны.

Самурай и солдат

Европейцы уже отхватили себе приличные куски Азии, когда Япония после революции Мейдзи в 1868 году начала свой собственный путь к индустриализации. Твердо решив не стать следующей жертвой усиления Европы, японские реформаторы стали индустриализовать не только экономику, но и военное дело.

Не очень много прошло времени — до 1877 года, когда разразилось восстание Сацума. Вооруженные мечом самураи вышли в последний бой с армией императора. Эта война, как говорят Мейрион и Сьюзи Гаррис, авторы книги «Солдаты солнца», видела последние «рукопашные поединки самураев». Но еще она видела одно из первых применений промышленной формы войны.

Хотя в войсках императора и были самураи (Первая волна), в основном они состояли из призывников (Вторая волна), вооруженных ружьями Гатлинга, навесными орудиями и винтовками. Как и в Заливе, одна сторона полагалась на единую форму войны, вторая применяла двойную.

Еще в одном классе войн, включающем Первую мировую, можно увидеть крупные союзы, в которых по обе стороны конфликта партнерами выступали страны Первой и Второй волны.

В каждом из этих классов, конечно, войны сами по себе зависели от огромных различий в тактике, силах, технике и других факторов. Но все эти вариации более или менее укладываются в ту или иную форму войны.

Но если и прошлое уже отмечено заметным разнообразием, то добавление формы войн, соответствующей Третьей волне, резко повышает возможную разнородность войн, которые мы должны будем предотвращать или вести. Комбинаторика подсказывает, как сильно вырастает число возможных сочетаний.

Мы уже знаем, что прежние формы войны не исчезают целиком, когда появляются новые. Как не исчезло массовое производство Второй волны с приходом индивидуализированных продуктов Третьей волны, так и сегодня найдется стран двадцать со значительными по региональным масштабам армиями промышленной эпохи. По крайней мере какие-то из них пошлют пехотинцев погибать в будущих конфликтах. Траншеи, земляные укрепления, сосредоточенные массы войск, фронтальные атаки — все эти методы и оружие Второй волны обязательно будут использоваться до тех пор, пока оружие низкой точности, «безмозглые», а не «умные» танки и пушки будут переполнять арсеналы бедных и злобных государств.

Что еще более усложняет дело — то, что некоторые страны Первой и Второй волны стремятся к приобретению оружия Третьей волны — от систем противовоздушной обороны до ракет дальнего радиуса действия.

Поскольку в каждый отдельно взятый год на планете бушуют примерно тридцать войн разного масштаба, в будущих десятилетиях можно будет легко увидеть что-нибудь от пятидесяти до ста войн разного масштаба. Некоторые будут утихать, и вместо них разгорятся новые, — если мы не проделаем колоссальной работы для повышения результативности наших усилий по сохранению мира и подавлению кровопролитий. И чем больше будет разнообразие войн, тем труднее будет эта работа.

На одном конце шкалы здесь маломасштабные гражданские войны и силовые конфликты в бедных странах с низким уровнем развития техники, а также случайные вспышки террора, наркотрафик, экологическое вредительство и тому подобное. Но малые, по сути своей относящиеся к Первой волне войны на периферии мировой системы власти являются, как мы уже говорили, не единственным видом войн, которых надо бояться. Например, дальнейший распад России может бросить различные регионы или этнические группы со средним уровнем развития техники в конфликт типа Второй волны, где используются массы войск, танки и даже тактическое атомное оружие.

А высокотехнологические страны, развивающие у себя экономику умственного труда, могут оказаться либо втянутыми в эти конфликты, либо брошенными в войну в результате внутренних политических бурь. Этническое и религиозное насилие за пределами границ может породить такое же внутри границ. И нельзя даже исключить возможность войны между собой двух развитых держав Третьей волны. Воздух начинен сценариями торговых войн, которые, если их глупо развивать, могут перейти в настоящую войну между большими торгующими странами.

Короче говоря, возможны с десяток смесей и сочетаний форм войны, и каждое еще допускает бесконечные вариации. И это только при рассмотрении конфликтов всего с двумя противниками или простыми союзами.

Растущее разнообразие войны очень сильно затрудняет каждой стране возможность оценки военной силы своих соседей, друзей или соперников. Те, кто хочет начать войну, и те, кто хочет этому помешать, в равной мере сталкиваются с беспрецедентной сложностью и неопределенностью. Гипертрофированное разнообразие заодно усиливает привлекательность войны в коалиции (и использование коалиции для предотвращения войны).

Опять же, если подумать о больших союзах, включающих страны со многими различными уровнями военного и экономического развития, градации и вариации растут астрономически, как и возможности разделения труда в таких коалициях.

Сейчас разнообразие поднялось до такого уровня, что ни одна страна не может создать полностью универсальных вооруженных сил. Даже США признают невозможность финансирования или ведения всех видов войны. Опираясь на опыт, полученный в Заливе, Вашингтон говорит, что будет стремиться в дальнейшем повсюду, где это будет возможно, создавать при возникновении кризиса модулярные коалиции, где каждый союзник примет участие в разделении труда, предоставляя специализированные военные силы и технологии, которых может не быть у других. (Этот подход, между прочим, повторяет подход крупнейших корпораций мира по формированию «стратегических союзов» и «консорциумов» с целью эффективной конкуренции.)

Переход от разделенной надвое глобальной системы к разделенной натрое и к в огромной степени возросшему военному разнообразию уже заставляет армии всего мира переосмысливать свои основные доктрины. Таким образом, мы сейчас переживаем период интеллектуального брожения среди военных мыслителей. Как цивилизация, принесенная Третьей волной, еще не приняла своей зрелой формы, так и форма войны, порожденная Третьей волной, еще не достигла полного развития. Доктрина воздушно-наземного боя была только началом.

То, что мы пока видели, это еще рудименты. Начавшись с усилий генералов Старри и Морелли, пересмотренная и потом испытанная на полях Ирака, форма войны Третьей волны еще должна быть радикально расширена и углублена. Широкие сокращения военных бюджетов не воспрепятствуют этой глубокой реконцептуализации, а ускорят ее, поскольку армии будут стремиться достичь большего меньшими средствами. Ключом к этому переосмыслению будет концепция форм войны и их взаимосвязи.

Взгляд на уже идущие изменения дает нам поразительную картину как природы войны, так и природу борьбы с нею в начале двадцать первого столетия. И если солдаты и государственные мужи, дипломаты и переговорщики по контролю над вооружениями, активисты борьбы за мир и политики не поймут, что лежит впереди, может оказаться, что они ведут — или пытаются предотвратить — войны вчерашнего, а не завтрашнего дня.