20

Когда я пришел к Осборну на следующий день, то обнаружил, что он разговаривает с фотографией. «Что за дебильная компания ублюдков!». Он рассматривал кучку черно-белых снимков размером восемь на десять сантиметров, на которых несколько мужчин сидели за круглым столом вместе с Рузвельтом. Моему начальнику там было лет тридцать – тоненькие усики, костюм в полоску: выглядел он ужасно умным. Не успел я попросить его об этом, как он начал рассказывать мне об этих людях, указывая на них потемневшим от курения сигар, которые он не должен был курить, пальцем:

– Этот работал в «Стэндард Ойл», этот из компании «Форд» – он был нацистом. Это Уолтер Крайслер – приятный парень, этот мошенник из АТ&Т, а этого, как же его зовут… короче, он занимался железными дорогами.

Рузвельт специально пригласил нас в Белый дом, чтобы мы подсказали ему, как выбраться из Депрессии.

– И что вы ему посоветовали?

– Продавать место для рекламы на однодолларовой бумажке. – Я так долго смеялся, что он, так и не дождавшись, пока я успокоюсь, продолжил:

– Вот это вот куда забавнее. Посмотри сюда.

На фотографии выстроилась футбольная команда. Это был 1919 год. Оказалось, что невысокий парнишка со спущенным носком – это Осборн.

– Господи, какое это счастье – быть молодым… Правда, понимаешь это только в старости. – Он посмотрел на снимок через лупу с ручкой из слоновой кости.

Было заметно, что тогда у него были прыщи.

– Никто нас не мог победить. Разумеется, мы играли только с девчонками.

– Чувство юмора его иногда подводило.

– Как вы думаете, я могу поступить в колледж, в котором вы учились? Я достаточно умный для этого?

– А ты можешь щелкать пальцами и одновременно жевать?

Он и не заметил, что заставил меня почувствовать себя полным идиотом.

– Да зачем тебе туда поступать? Я ненавидел эту школу. Все эти частные закрытые заведения похожи на тюрьмы. За тем исключением, что кормят там еще хуже. И если ты думаешь, что я уже ни черта не соображаю и сам не понимаю, что говорю, то знай, что однажды я обедал в тюрьме «Синг-Синг». Один мой бывший партнер пытался закончить там свое образование. Его осудили за растрату казенных денег. Поверь мне, частные школы тебе не понравятся.

– Но Брюс ведь окончил эту школу!

– У него не было выбора.

У меня тоже. Но об этом я ему не сказал. Тут на его наручных часах зазвенел будильник.

– Ох, пора мне кровь переливать. – Наверное, он не шутил. Он передал мне охапку кожаных фотоальбомов и ушел из биллиардной, даже не попрощавшись.

Было весело рассматривать фотографии Майи и Брюса, которые были сделаны, когда они были детьми. Но после того, как я в сотый раз напечатал «Семья Лэнгли на отдыхе в Париже, в Лондоне, на Цейлоне, в парке Серенгети в Танзании, в Ист-Гемптоне, в Палм-Бич, на острове Сент-Бертелеми, в Сен-Морице, в Сен-Тропезе» – мне это стало надоедать.

А после сто пятидесятой надписи я был уже раздражен до предела. У них всегда был такой счастливый вид. Почему бы и нет? Если они не были на каком-нибудь курорте, значит, развлекались в Флейвалле. То есть отдыхали после отдыха. Я старался разглядеть в этих снимках что-нибудь странное. И тогда дело пошло веселее. Я заметил, что Майя почти всегда держала в руках какое-нибудь животное – кота или собаку, дотрагивалась до лошади или до плюшевого медвежонка. Миссис Лэнгли, постоянно сжимающая в руке банку с лимонадом, обычно смотрела не в камеру, а на своего мужа. И у нее всегда были широко раскрыты глаза, а на губах застывала растерянная и чуть испуганная улыбка. Как будто ее муж был святым со стигматами на руках, в которых он неизменно держал теннисную ракетку, удочку, лыжную палку или клюшку для гольфа. Брюс же часто принимал живописные позы и весело улыбался, глядя прямо в объектив фотокамеры. Но вскоре мне стало ясно, что выглядеть счастливым и быть им – это не одно и то же. Комфорт и роскошь, окружающие их постоянно, слепили меня, так что было сложно понять, что они чувствуют на самом деле. Все равно что на солнце смотреть.

К концу недели я подшил такое количество их фотографий, что мне уже стало казаться, что я тоже член семьи Лэнгли. Я многое узнал благодаря этим фотографиям, и теперь уже начинал понимать намеки на прошлые события, которые они делали в моем присутствии, а их шутки казались мне более смешными и менее затертыми.

Потом и сам Осборн ко мне присоединился. Он шарил в папке, в которую я складывал для него фотографии, вытаскивал оттуда какой-нибудь интересный снимок и начинал рассказывать. В основном он выбирал те, на которых были запечатлены его бывшие подружки или партнеры по бизнесу. Слушать его рассказы о женщинах было гораздо увлекательнее, чем о мужчинах. Когда он дошел до фотографии блондинки на водных лыжах, он сказал только:

– А, это Кримсайкл.

– Я сидел за печатной машинкой, но сразу повернулся к нему.

– Ее так звали?

– Нет, она так пахла.

– Коктейли ничем не пахнут.

– Нет, пахнут. – Он улыбнулся и облизнул губы. Да, этот старый развратник знал, о чем идет речь. Он позвал дворецкого и приказал ему принести парочку этих коктейлей, чтобы мне стало понятно, о чем он говорит. Я отглотнул немного и вздохнул. Вкус у напитка был ванильно-фруктовый, и он напомнил мне о Майе. Но я ничего ему об этом не сказал.

Закончив есть мороженое, я взял в руки огромную папку, которую нашел в куче на биллиардном столе. В этой папке лежали двенадцать рулонов пленки. К ним была приложена записка от адвоката из Нью-Йорка, в которой было сказано:

«Ждем вашего решения, как договаривались».

– Что это такое?

– На этих фотографиях – я с моей последней любовницей. Он вытащил пленку из одной из коробочек и посмотрел на свет. Там ничего не было видно, но он, по-видимому, был очень доволен собой.

– Она была австралийской. Играла на виолончели. Ее звали Сью. – Он погладил бородку. Похотливый Санта-Клаус. Осборн стал напевать, имитируя австралийский акцент: «Притащи мне кенгуру, дружище». Эта дебильная песенка была модной в шестидесятые годы. Я рассмеялся, хотя и был шокирован.

– Значит, вы наняли кого-то, чтобы он вас фотографировал?

– Нет. Это случилось два, нет, три года назад, несколько лет спустя после несчастного случая с моим зятем. Мы с Сью… стали очень близки. Она приехала сюда, и мы встречались в домике у корта. Моя женушка прознала об этом, и наняла частного детектива, чтобы он установил камеру на потолке, прямо над кроватью. Она начинала работать, когда специальный детектор улавливал движение. На снимках все было прекрасно видно. Она хотела развестись со мной. Что ж, ей удалось ухватить меня за яйца. – Я подумал о шраме, который находился на месте, где раньше была его мошонка.

– Почему же она не развелась, если у нее были фотографии?

– У меня обнаружили рак. И ей, наверное, хотелось понаблюдать, каково мне придется после того, как мне отрезали мои cojones.

– Ничего себе. – Я просто не знал, что сказать.

– У моей жены своеобразное чувство юмора. Когда наступило Рождество, она подарила мне эту пленку. Уверила меня, что никогда не проявляла эти кадры. Может, тут есть и Брюс. Насколько я знаю, ему тоже случалось развлекаться в этом домике. – Я подумал о нем и Джилли.

– И какую пометку я должен на них сделать?

– Сложный вопрос. Мне бы очень хотелось просмотреть эти кадры. С другой стороны, я не желаю, чтобы они стали местной сенсацией, благодаря длинным языкам работников фотомастерской.

– Я бы мог сделать это для вас. Мне нужен увеличитель, специальная жидкость и фиксажный раствор. У меня был факультатив в школе.

– Скажи Герберту, что тебе нужно – составь список. – Он бросил мне пленку. – Пусть это будет наш маленький секрет, амиго. И, я тебя умоляю, спрячь ее где-нибудь, чтобы никто не нашел. – Зазвонил телефон.

– Да-а? – Так он отвечал, когда снимал трубку. На лице у него появилась кривая улыбка. – Кто это? – Он нарочито грубо заорал:

– Даже не знаю, сможет ли он подойти к телефону. – Поразительно, что он так веселится, учитывая то, о чем он мне только что рассказывал. Потом Осборн достал сигару и наклонился ко мне, чтобы я поднес ему зажигалку. – Почему? Да потому, что он сейчас работает. Я рад, что ты одобряешь эту идею. Что мы делаем? Болтаем о девчонках… – Он подмигнул мне. Если ты не будешь меня спрашивать, то я и врать тебе не буду. – Он передал мне трубку и вышел из комнаты, напевая «Задуби мне шкуру, Финн, если я помру. Задуби мне шкуру, Финн, если я помру» на мотив старой песни «Притащи мне кенгуру, дружище».

Майя спросила меня, почему я так громко смеюсь. Мне было сложно это объяснить.