24

15 марта 1958 года

Любимый мой человек!

Я так рада, что вы, похоже, приняли мой призыв к терпению, поскольку пока я ничего не могу рассказать вам о логовище Дракулы. Слишком много дала я клятв молчать и не в состоянии найти обоснования, которые позволили бы ввести вас в курс дела. Да, я по-прежнему умираю от желания писать вам. Где еще, как не в личной корреспонденции, ярче проявляется преданность? А у нас она есть, милый друг.

Вы деликатно воззвали к своей храбрости и спросили меня про эго Альфы и эго Омеги. Должно быть, я вас напугала, и теперь вы боитесь вступить в мои владения! Как благородно с вашей стороны пользоваться моими теориями, когда все остальные решили, что это позапрошлогодняя интеллектуальная мода!

В общем, любопытно, что вас заинтересовал этот аспект моей работы. А вы знаете, ведь именно с этого я начала! Первые вопросы, которые я перед собой поставила, пытаясь установить владения Альфы и Омеги, касались их эго. Понимаете, на меня нашло тогда прозрение. Наилучшим подходом я сочла тесты на память.

Это была интересная концепция. Память ведь часто бывает весьма мрачной. Ничто не выдает нас так, как память, и я пришла к выводу, что эго управляет памятью. Не важно, что хранится в ее глубинах, — эго контролирует выходы и исказит воспоминание, если это необходимо с его точки зрения.

Представьте себе, какие приходится преодолевать препятствия двум эго — эго Альфы и эго Омеги. Неудивительно, что люди не смогли вынести моих теорий. Но одна характерная черта вскоре стала мне ясна. Поскольку у Альфы и у Омеги разные банки памяти, воспоминания у них тоже разные. У их эго несхожие потребности, а при нужде память становится слугой эго, вот почему, как я подозреваю, бывают столь ужасны мемуары достигших славы людей.

Я пришла к выводу, что самый легкий путь определить размеры владений Альфы и Омеги — это изучить развитие их эго.

Я предложила каждому субъекту запомнить какой-то материал, затем через некоторое время спросила, что они запомнили. Я полагала, что вместе с точно зафиксированными в памяти кусками обнаружу поразительные провалы, и так оно и получилось, но я обнаружила также, что мой тест не срабатывает с сильными и безжалостными людьми, занимающими высокое положение. Они систематически взрывают выведенную мной схему. Они обладают ультраэго, как я это назвала. Они отлично помнят какой-то омерзительный поступок, причем это нимало не смущает их.

Возьмите, к примеру, неописуемо мощную психику таких чудовищ, как Гитлер и Сталин, живших с миллионами смертей на совести. Не менее непонятны люди более скромного уровня, ответственные за смерть тысяч. У меня мелькнула не очень приятная мысль, что Хью может принадлежать к этой категории. В личном плане ультраэго Хью опьяняюще воздействует на меня и, как я подозреваю, подпитывает тот импульс, который толкает меня стать одной из женщин в логовище Дракулы — возмутительное преувеличение, однако, может быть, и не совсем. Видите ли, я так и не отделалась от впечатления, что действия духовного подполья имеют отношение к нам здесь. В этой связи я больше всего думаю о человеке по имени Ноэл Филд. Бывают, знаете ли, дни, когда, подумав об Аллене Даллесе, я тотчас вспоминаю Ноэла Филда, который многие годы просидел в советских тюрьмах, и Аллен снова посадил его туда в 1950 году. В значительной мере с помощью Хью.

Поверите ли, мой дорогой супруг признался мне в этом. Как я выяснила, Аллен выглядел полным идиотом, когда Ноэл Филд появился снова в Цюрихе во время Второй мировой войны. По какой-то причине Аллен настолько доверял Филду, что снабдил своей личной рекомендацией фамилии ряда европейцев, предложенных Филдом для выполнения важных заданий при союзных войсках. Многие из них оказались коммунистами, а Ноэл, который более или менее знал об этом, ничего не сказал Аллену об их политической ориентации. (Подобно многим квакерам Ноэл Филд, боюсь, стоял на позиции вседозволенности в отношениях с коммунистами.) Ну, Аллен многократно заплатил за эту ошибку и не простил этого Ноэлу. А Хью вместе с Фрэнком Уизнером пришла в голову мысль, как заставить предприимчивого квакера заплатить за это. В 1949 году мы сумели через нескольких высокопоставленных советских чиновников пустить слух, что Ноэл Филд — сотрудник ЦРУ. Это была чистая дезинформация. Хью провернул это и, можете не сомневаться, не оставил американской подписи под документом. Я полагаю, Даллес, Уизнер и Монтегю решили, что, как только Филд отправится в очередную поездку в Варшаву по линии Красного Креста, его тут же посадят в тюрьму как шпиона и вместе с ним пострадает кое-кто из его коммунистических дружков. Однако вышло все много страшнее. К этому времени Сталин был уже безнадежно безумен. Филда посадили в варшавской тюрьме в одиночку, а почти всех коммунистов, с кем он имел дело, и их многочисленных помощников подвергли пыткам, в результате которых они признались в том, чего не совершали, и были либо посажены в тюрьму, либо расстреляны. Одни считают, что партия потеряла в этом деле тысячу убитыми, другие приводят цифру в пять тысяч. Когда я спросила Хью, он передернул плечами и сказал: «Сталин устроил еще одну Катынь».

Ну, не знаю, гордиться мне талантами мужа в этом деле или ужасаться, ЦРУ же занялось нынче левитациями, над чем можно посмеяться или возмутиться, в зависимости от точки зрения. За последние годы мы, конечно, финансировали не одну либеральную, но решительно антикоммунистическую организацию, поднимавшую шум и крик и требовавшую освободить американского мученика Ноэла Филда из советско-польского плена.

Позже, Гарри, в то страшное время, когда я в одиночестве переживала крах своей карьеры, я начала думать обо всех этих польских коммунистах, которые были ни за что казнены как предатели. Это был еще один пример порочного мастерства, с каким мы провели акцию во имя добра и, я полагаю, в конечном счете во благо, но какие же муки приняли жертвы! И я начала думать, не затронули ли мы некий уязвимый край космоса. Надеюсь, что это не так, но очень этого боюсь. Я с ужасом думаю о том, как герр Адольф отправил на тот свет миллионы, чтобы расчистить пространство. Они шли в газовые камеры, веря, что идут мыть свои грязные усталые тела. Приготовьтесь принять горячий душ, было им сказано. И были открыты роковые отдушины. Погружаясь в свое пасхальное безумие, я, казалось, слышала крики ярости этих жертв, и мне пришло в голову, что, когда смерть чудовищно несправедлива, она может наслать на человечество проклятие, которое мы не обязательно сумеем сбросить с себя. Окончательно. В иные дни, когда над Вашингтоном стоит нечеловечески ядовитый смог, я думаю, не вдыхаем ли мы гибельные миазмы, ниспосланные нам свыше. Видите, сколь еще не сбалансирован мой душевный мир. Что и побуждает меня думать о вашем агенте Шеви Фуэртесе. Как складывается его жизнь? В какой мере вы чувствуете себя ответственным за то, что с ним происходит? И с теми, кто окружает его?

Что-то я приняла уж очень назидательный тон, верно? И я знаю, что это несправедливо. Скажем, я немного нервничаю в связи с предстоящей мне авантюрой, которая тоже может оказаться совсем не пикником.

Не развлечете ли меня? Я знаю, это не такая уж большая просьба, но если Ховард в самом деле возьмет вас с собой на одну из estancias^[117], не опишете ли вы мне это событие? Мне нравятся светские комедии, в которых вы участвуете, и я уверена, что любое описание того, как Хант веселится с богатыми уругвайцами, будет для меня подобно молоку с медом и, безусловно, куда лучше моих параноидальных фантазий, в которых я рисую себе, как вы проводите время в борделях.

Право же, нам приходится столько лгать, что откровенный рассказ о каком-то событии является бальзамом для души.

С любовью, дорогой мой человек,