на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



1988


Июль 1988


I

Дэвид Генри смотрел в окно своего кабинета, дома, на втором этаже. За стеклом, мутноватым и слегка искажающим вид, волнообразно колыхалась чуть перекошенная улица. Вот белка нашла орех и взбежала вверх по платану, листья которого жались к стеклу. Дэвид отыскал глазами Розмари. Она пропалывала клумбу, то и дело наклоняясь, и длинные волосы всякий раз закрывали ее лицо. Розмари совершенно преобразила сад – у кого-то из друзей попросила лилейник, посеяла возле гаража лен, где он обильно цвел туманным бледно-голубым облаком. Сидевший рядом с ней Джек играл с самосвалом. Он был настоящий крепыш, теперь уже пятилетний, веселый кареглазый упрямец с еле заметной рыжиной в светлых волосах. Вечерами, когда Розмари уходила на работу, а Дэвид оставался за няню, Джек всячески стремился проявлять самостоятельность. «Я большой мальчик», – не уставал повторять он важно и гордо.

Дэвид позволял ему делать все, что он хочет, – в пределах разумного, само собой. По правде говоря, ему нравилось сидеть с мальчиком. Он любил читать Джеку сказки, ощущать его теплую тяжесть и голову на своем плече, когда малыш начинал засыпать. Любил чувствовать в руке его маленькую доверчивую ручку, когда они ходили в магазин. Дэвид искренне страдал, что его воспоминания о Поле в том же возрасте столь разрозненны и мимолетны. Разумеется, он тогда был занят карьерой, клиникой – и еще фотографией, – но в действительности его отделяло от сына сознание собственной вины. Теперь Дэвид с болезненной ясностью видел общий рисунок своей жизни. Он отдал дочь Каролине Джил, и тайна пустила корни, она росла и процветала в самом центре его семьи.

Он не мог рассказать правду Норе, зная, что в этом случае потеряет навсегда ее и, скорее всего, сына. Он посвятил себя работе и добился больших успехов в той сфере, которая была ему подвластна. Но из раннего детства Пола он, к несчастью, помнил лишь несколько отдельных моментов, похожих на фотографии. Взъерошенный темноволосый малыш – спит на диване, свесив руку. Мальчик на серфинговой доске – кричит от страха и восторга, а волны бьются о его колени. Серьезный, красный от сосредоточенности ребенок за маленьким столиком в детской, погруженный в свое занятие и не замечающий Дэвида, который наблюдает за ним от двери. Пол в предрассветных сумерках забрасывает удочку в неподвижную воду и, чуть дыша, замирает в ожидании клева. Короткие, невыносимо прекрасные воспоминания. А дальше – подростковые годы, когда Пол отдалился от него еще больше, чем Нора, и бесконечно сотрясал дом своей музыкой и неизбывным гневом.

Дэвид постучал по стеклу, помахал Джеку и Розмари. Он купил этот дуплекс в немыслимой спешке: взглянул один раз – и бросился домой собирать вещи, пока Нора не вернулась с работы. Старый двухэтажный дом был разделен почти точно пополам тонкими перегородками, разрезавшими прежде просторные комнаты и даже лестницу, некогда широкую и элегантную. Дэвид взял себе большее помещение, а Розмари отдал ключи от меньшего, и последние шесть лет они жили бок о бок. Их разделяла стена, однако виделись они каждый день. Время от времени Розмари пыталась заплатить за квартиру, но Дэвид отказывался, говоря, что она должна вернуться в школу и получить образование, а отдать деньги может и позже. Он понимал, что им движут не вполне альтруистические мотивы, но даже самому себе не умел объяснить, почему Розмари так много для него значит. «Я заняла место дочери, которую ты отдал», – сказала она однажды. Он кивнул, обдумывая ее слова, но дело было не в этом, не совсем в этом. Скорее в том, что Розмари знала его секрет, – так, по крайней мере, ему казалось. Он обрушил на нее свою историю в таком запале, в тот первый и единственный раз, когда вообще ее рассказывал, а она выслушала и не осудила его. Это дарило свободу. Лишь с Розмари, которая не только не отвергла его за то, что он сделал, но и никому не выдала его тайну, Дэвид мог быть самим собой. И, странно, за прошедшие годы между Розмари и Полом установилась своеобразная дружба, сначала довольно натянутая, но потом перешедшая в некий постоянный и очень серьезный диалог о предметах, значимых для обоих, – о политике, музыке, социальной справедливости. Когда Пол изредка приезжал в гости, споры начинались за ужином и продолжались до поздней ночи.

Впрочем, Дэвид подозревал, что для Пола это способ держать дистанцию, навещать отца, но не говорить на личные темы. Дэвид время от времени пытался, но Пол сразу же «уставал», зевал и, резко отодвинув стул от стола, собирался уходить.

Сейчас Розмари подняла голову, запястьем отбросила со щеки прядь волос и помахала Дэвиду. Он сохранил свои файлы, вышел в узкий коридор и почему-то остановился у двери в комнату Джека. Казалось бы, ее должны были заделать при перестройке дома, но однажды вечером, когда Дэвид вдруг повернул ручку, выяснилось, что это не так. Он тихо толкнул дверь. Розмари выкрасила стены в голубой цвет, а кровать и комод, найденные на обочине дороги, – в чисто-белый. На дальней стене, в рамках, висела целая серия scherenschnitte, резных картинок из бумаги, – матери с детьми, ребятишки под деревьями; изящные работы, полные движения. Год назад Розмари отдала их на художественную выставку и, к собственному удивлению, стала получать заказы, один за другим. По вечерам она часто сидела за кухонным столом, под яркой лампой, и вырезала. Картины никогда не повторялись. Розмари не обещала людям ничего определенного, отказывалась ограничиваться какой-либо темой. Потому что все уже там, объясняла она, в бумаге и движениях ее рук; повторить картину невозможно.

Дэвид постоял на. пороге, прислушиваясь к звукам их дома: где-то подтекал кран, натужно гудел старый холодильник. В комнате пахло духами и почему-то детской присыпкой, со спинки стула в углу свисала комбинация. Дэвид вдохнул их запахи, ее и Джека, решительно закрыл дверь и направился дальше по узкому коридору. Он не говорил Розмари, что дверь не заделана, но и никогда не входил в нее. Для него это был вопрос чести – то, что он ни разу не злоупотребил ее доверием и не вмешивался в ее личную жизнь.

В то же время, ему нравилось знать, что дверь есть.

Надо было бы еще поработать, но Дэвид спустился вниз. Его кроссовки стояли на заднем крыльце. Он надел их, плотно завязал шнурки и вышел к фасаду дома. Джек стоял у шпалеры, обрывая цветки розы. Дэвид сел на корточки и притянул мальчика к себе, ощутив его нежную тяжесть, ровное дыхание. Джек родился в сентябре, рано вечером, когда только начали спускаться сумерки. Первые шесть часов схваток Дэвид сидел с Розмари, играл с ней в шахматы, ходил за кубиками льда. В отличие от Норы, Розмари не прельщала идея естественных родов: при первой возможности ей сделали анестезию, а когда схватки замедлились, она потребовала что-нибудь стимулирующее. Во время очень сильных схваток – перед самыми родами – Дэвид держал ее за руку, но в родильное отделение не пошел: не хотел смущать Розмари. Зато он первым после юной матери взял Джека на руки – и полюбил мальчика как своего собственного.

– Ты плохо пахнешь, – сказал сейчас Джек, отталкивая Дэвида.

– На мне старая грязная рубашка, – объяснил Дэвид.

– Идешь бегать? – спросила Розмари.

Она сидела на корточках и стряхивала землю с рук, – очень худая, просто тростинка. Дэвида беспокоило, что она живет в таком сумасшедшем ритме, полностью выкладывается и в школе, и на работе. Розмари вытерла испарину со лба, оставив на нем грязный след.

– Да, побегаю. Видеть уже больше не могу эти страховки.

– Я думала, ты кого-то взял на эту работу.

– Взять-то взял, и, думаю, она с успехом справится, только ей не удастся начать раньше следующей недели.

Розмари понимающе кивнула. Она была еще очень молода, всего двадцать два года, но на редкость тверда и решительна и держалась с уверенностью гораздо более взрослой женщины.

– Сегодня экзамен? – спросил Дэвид.

– Последний. Двенадцатое июля.

– Точно. Я и забыл.

– Ты был занят.

Он кивнул с чувством неясной вины, странно встревоженный названной датой. Двенадцатое июля. Время бежит так быстро.

Розмари пошла учиться после рождения Джека, тем же мрачным январем, когда Дэвид бросил работу в знак протеста против того, что человеку, который более двадцати лет был его пациентом, отказали в приеме из-за отсутствия страховки. Дэвид открыл собственную практику и принимал абсолютно всех, со страховкой и без, даже если приходилось работать даром. Пол закончил колледж, Дэвид давно рассчитался со всеми долгами и мог делать что хочет. Ему, как в прошлом веке, платили кто чем, иной раз натурой или работой по хозяйству. Он рассчитывал еще лет десять принимать пациентов каждый день, а потом начать постепенно снижать нагрузку, пока его физическая активность не ограничится домом, садом, походами в магазин и парикмахерскую. Пусть Нора продолжает носиться по всему земному шару, как стрекоза, – это не для него. Он пустил корни, прирос к месту.

– Сегодня экзамен по химии, – сказала Розмари, снимая перчатки. В зарослях хмеля гудели пчелы. – А еще я хотела сообщить одну новость…

Она одернула шорты и села рядом с Дэвидом на теплые бетонные ступени.

– Звучит серьезно.

– Так и есть. Мне вчера предложили работу. Хорошую.

– Здесь?

Она помотала головой, улыбаясь Джеку, – тот решил пройтись колесом и упал, растянулся на земле.

– В том-то и дело. В Харрисбурге.

– Рядом с матерью, – с упавшим сердцем проговорил Дэвид.

Он знал, что Розмари ищет работу, надеялся, что она останется в Лексингтоне, но понимал, что вполне реален и переезд. Два года назад, после внезапной смерти отца, Розмари помирилась с матерью и старшей сестрой, и те мечтали, чтобы она вместе с Джеком вернулась в родной город.

– Именно. Работа для меня идеальная: по десять часов четыре раза в неделю. Плюс будут платить за мое обучение. Я смогу стать физиотерапевтом. Но главное, у меня будет больше времени на Джека.

– И помощь, – сказал Дэвид. – Мать будет помогать. И сестра.

– Да. Здорово, правда? А потом, я, конечно, люблю Кентукки, но все же я здесь не дома.

Дэвид был рад за нее, но не решился заговорить – боялся расчувствоваться. Конечно, иногда он размышлял о том, как поступит с жилищем, если получит его в свое полное распоряжение. Наверное, снесет стены, откроет пространство, шаг за шагом превратит дуплекс в респектабельный дом, каким тот когда-то и был. Но все мечты о воздухе и пространстве легко забывались ради удовольствия слышать за стеной ее шаги, просыпаться ночью от далекого плача Джека.

В глазах Дэвида стояли слезы. Он засмеялся, снял очки.

– Что же, – пробормотал он, – полагаю, рано или поздно это должно было случиться. Поздравляю, разумеется.

– Мы будем приезжать в гости, – пообещала она. – И ты к нам.

– Конечно. Уверен, мы будем часто видеться.

– Обязательно. – Она положила руку на его колено. – Слушай, мы никогда об этом не говорили, и, если по правде, я даже не знаю, как начать. Но… ты мне так помог… для меня это так много значило… и я тебе очень благодарна. И вечно буду.

– Меня и раньше обвиняли в том, что я слишком рьяно спасаю людей, – улыбнулся он.

Она помотала головой:

– Во многих смыслах, ты спас мне жизнь.

– Если это на самом деле так, я рад. Потому что, бог свидетель, я сделал много плохого. Например, Норе.

Они замолчали. Где-то вдалеке жужжала газонокосилка.

– Ты должен ей рассказать, – тихо произнесла Розмари. – И Полу тоже. Обязательно. – Она глянула на сына – сидя на корточках, тот горстями набирал гравий с дорожки и ручейком выпускал сквозь пальцы. – Я знаю, не мое дело советовать. Только Нора должна узнать про Фебу. Неправильно, что она не знает. Ей и так нелегко пришлось. Она думала про нас бог знает что.

– Я сказал правду. Что мы друзья.

– Так и есть. Думаешь, она поверила?

Дэвид пожал плечами:

– Это правда.

– Не вся. Видишь ли, Дэвид, нас с тобой каким-то очень странным образом связывает Феба. То, что я знаю твою тайну. И раньше мне это нравилось: чувство своей избранности, причастности к тому, что больше никому не известно. Согласись, чужой секрет – своего рода власть. Только в последнее время мне это как-то неприятно. Ведь тайна-то на самом деле не моя.

– Не твоя. – Дэвид взял в руки комочек земли и раскрошил его в пальцах. Он подумал о письмах Каролины, которые предусмотрительно сжег при переезде сюда. – Не твоя.

– То есть ты сделаешь? Расскажешь, я имею в виду?

– Не знаю, Розмари. Не могу обещать.

Они сидели на солнышке, наблюдая за попытками Джека пройтись колесом по траве. Он был светловолосый и шустрый, от природы спортивный мальчик, любил бегать, лазать. Из Западной Виргинии Дэвид вернулся, освободившись от горя, которое мучило его долгие годы. Когда Джун умерла, он не мог говорить о своей потере и поэтому не мог двигаться дальше. В те годы разговоры о мертвых считались почти неприличными, и они молчали, потому и не отстрадали свое. Поездка в родные края позволила Дэвиду, образно выражаясь, снять траур. Он вернулся в Лексингтон до предела опустошенный, но спокойный. И, после стольких лет, нашел наконец в себе силы отпустить Нору в новую жизнь.



предыдущая глава | Дочь хранителя тайны | * * *