В которой мы продолжаем приближаться

Славный ПГТ, именуемый согласно градообразующему предприятию Феноловкой, Бензоловкой, а также Мориловкой, это неофициально, среди местных жителей, вызвал у меня приступ мгновенной ностальгии. Аккуратные двухэтажные домики из серого от времени кирпича, с деревянными лестницами и толстыми стенами, аккуратно подбеленные бордюры, памятник Ленину на площади перед дворцом культуры, колонны которого показывают ржавую арматуру под осыпавшейся известкой… В точно таком же городишке прошло мое безоблачное советское детство. Вместо вездесущего запаха в родном моем Камнемольске был грохот от взрывов на горных выработках. От взрывов этих дрожала земля и валилась посуда с полок.

Дома на моей малой родине были газофицированы… Как-то это, наверное, по-другому пишется. Газ привозили в больших баллонах, которые запирались на замок под красивые фигурные решетки. Баллоны подключали к системе, которая питала сразу несколько домов.

В детстве я никак не мог понять, почему взрослые так противятся нашему ребяческому увлечению жечь костры прямо рядом с этими решетками. Лишь теперь я в некоторой степени разделяю чувства гонявшегося за мной с ремнем соседа. В самом деле, жахнуло бы так, что полгорода снесло бы, а то и больше. Эх, золотое время…

Автостанция была такой же, как и весь городок, не тронутой временем, словно только вчера отгремело ее торжественное открытие, освященное клятвенным обещанием выполнить пятилетку за четыре года.

Мы уселись в старенький «ЛАЗик», автобус Львовского производства, что-то вроде «Запорожца» среди крупного пассажирского автотранспорта. Автобус ехал на фазенды, забирать первых весенних огородников с принадлежащих им участков. В маленьком городке фазенда — это не дача, а необходимое продовольственное подспорье.

Утка с трудом уместил свои ноги, незаметно оторвав переднее сиденье от пола и сдвинув его вперед. Надо бы и себе, что ли, в спортзал с ним походить. Пускай научит тягать железо и правильно уклоняться от ударов.

— Уже скоро,— сказал мне оперативник.

Скоро двухэтажные домики кончились, и началась какая-то и вовсе деревня, с тряскими щебенчатыми дорогами. Видимо, щебенки здесь было с избытком, автобус увязал в ней колесами, ревел мотором и медленно пробирался вперед.

Утка попросил остановиться у колодца. Не без облегчения покидая пыльный салон, я протиснулся через узкую дверь и спрыгнул на старый, проросший травой асфальт.

— Хорошо-то как! — воскликнул оперативник, вдыхая полной грудью. Видимо, мы достаточно далеко отдалились от проклятого предприятия, и воздух был по-деревенски чист и приятен.

Утка, пленившись романтикой, рявкнул в шахту колодца что-то нецензурное, с удовольствием прислушиваясь к эху, после чего столкнул ведро вниз и, покрутив ручку ворота, поднял его обратно. Оперативник заставил меня полюбоваться, как красиво играет на цинковом дне прозрачная вода.

Затем мы сделали по глотку, у меня заныли зубы, и вообще, от всего этого пропахшего курятником очарования, присущего молоку и сену, мне всегда хотелось материться.

— Сейчас будет самое опасное место,— сказал Утка, когда мы ступили на заповедную землю дачных участков.— Если примут за грабителей, что картошку пришли воровать, пристрелят без разговоров. Народ нынче агрессивный пошел, пальбу открыть готов по любому поводу.

— Не мы такие. Жизнь такая,— прочитал я надпись, оставленную кем-то в стене автобусной остановки, возведение которой было приурочено к Московской олимпиаде восьмидесятого года. Крыша остановки была покрыта смолой, внутри все загажено.— Это они что хотели этим сказать? Что ввиду социальной нестабильности можно делать где попало?

— Наверное,— согласился Утка и без всякой связи добавил: — Когда я в последний раз здесь был, такая грязь стояла, что танки вязли. А теперь видишь, щебнем засыпали. Чувствуется какой-то прогресс по сравнению с сорок вторым годом.

Какой еще прогресс? У меня, между прочим, одни туфли сотню баксов стоили. А я, в отличие от нашего доблестного оперативника, универмаги по выходным не граблю. Я эти туфли, чтоб вы знали, покупал и плакал. А теперь в них вот по щебенке…

Мы долго шли между возделанных огородов. Я начал ощущать первые приступы голода и ругал Утку, который, будучи руководителем экспедиции по добыче артефакта, не позаботился должным образом снабдить ее съестными припасами.

— Я, что ли, должен обо всем помнить? — огрызался оперативник, но как-то неуверенно. Что ни говори, а его безупречной до этого репутации всепредусмотрительного супермена только что был нанесен значительный урон.

Пришлось перебиваться подножным кормом: Утка убежал куда-то в поля и вернулся, сжимая в руке теплый кривой огурец, оказавшийся на вкус отвратительно горьким, кусок лежалого хлеба и круглятину домашней колбасы.

Криминальный талант в нем был выражен куда более, чем это казалось с первого взгляда.

— Это чтобы силы были перед решающим испытанием,— сказал Утка.— Трудно будет не столько до хранилища добраться, сколько его благополучно отпереть. Тут, знаешь…

Нашу мирную трапезу прервало бабаханье ружейного выстрела.

Мы залегли. Утка, по всем правилам укрываясь в складках местности, осторожно обозрел, что там и как крутом происходит.

Я тоже приподнялся на локтях и увидел знакомую «Ниву». Из окна ее высовывался какой-то тип с двустволкой, водивший стволом из стороны в сторону. Нас они не заметили, к счастью, и палили, похоже, просто для острастки.

— Быстро вычислили, сволочи,— проговорил с набитым ртом Утка.— Видно, девка твоя нас сдала. Теперь знают, куда идем, и будут ждать.

— Зачем тогда ловят? Устроили бы засаду прямо на месте.

— Дури больно много. Людские ресурсы подняты, силы задействованы, надо это все куда-то растрачивать, здесь ведь работает механизм агрессивной пропаганды, так что приходится соблюдать законы и правила. Тем более что девке они до конца все равно не доверяют.

Утка решил, несмотря ни на что, пробираться к заветной цели. На мои вопросы о том, что мы будем делать с добрым десятком боевых волшебников, только и ждущих нашего появления, оперативник с самым хитрым видом отмалчивался.

— Спакойна, малый! — наконец сказал он.— Не ссы, прарвемся!

От греха мы решили сойти с дороги и теперь пробирались, затаптывая грядки, по чужим огородам. Усталые и перемазанные, мы добрались до самого настоящего кладбища.

— Непорядок,— пробормотал я, вспомнив о своей бытности санитарным надзирателем в отделе по соблюдению чистоты генетического кода.— Расстояние между огородом и ближайшим захоронением человеческих останков не должно быть не менее… должно быть не менее трехсот метров. Иначе мертвяки будут по ночам таскать овощи, или дохлуша учечуйчатый помидоры портить навадится…

После кладбища мы форсировали небольшую речку, для чего пришлось воспользоваться подвесным мостиком, гулким и шатким. Поплутав немного в приречных зарослях, под аккомпанемент Уткиных уверений, что таким образом мы ну очень существенно срезаем путь, отважные исследователи вышли наконец на край старого футбольного поля.

— Ну, здесь уже совсем чуть-чуть,— выдохнул Утка. Даже он выглядел несколько умаявшимся от прогулки. На все про все, с момента выхода из электрички, у нас ушло почти три часа. Солнце укрылось за горизонтом, оставив мир заботам чахлой луны.

— Вон, видишь? — Утка показал на едва заметную кочку на другом конце поля.— Оно.

— Это? — не поверил я. Мне, по правде, казалось, что следует ждать каких-то скифских захоронений или древних курганов, насыпанных кочевниками.

— Там когда-то бомбоубежище было,— объяснил Утка.— Потом немцы его под особый бункер перестроить затеяли для своих каких-то целей. Только копнули глубже, на древнюю могилу наткнулись, в которой дубина наша заветная и лежала. Немцы не разобрались сперва, но трогать находку не стали, аккуратная нация, вызвали из Вены группу археологов, которая и принялась доказывать, что следы древней кладки являются не чем иным, как свидетельством превосходства арийской расы над всеми прочими народностями…

— Откуда ты-то об этом прознал?

— Так я же эти места в сорок втором году от немцев освобождал, в составе…— тут Утка осекся.— Был тогда в чине капитана. Мои этих археологов и захватили, я их начальника допрашивал, Рихард фон Зибелверц его звали. Очень мне тогда хотелось находочке больше внимания уделить, но — война, сам понимаешь…

— Это мне кажется или там народ какой-то толпится?

— Не народ, а наши с тобой преследователи. Видишь, даже прятаться не стали, уроды. Хорошо, что мы в двери ломиться не будем.

— А куда мы будем ломиться?

Мы обползли поле по периметру, затем, добравшись до раскопанной давным-давно траншеи, спустились в нее, вызвав небольшой обвал сырой земли, комья которой тут же набились в мои чудесные туфли.

— Вот за что я люблю наш народ,— удовлетворенно заявил оперативник,— так это за его непререкаемое раздолбайство. Еще пять лет назад случайно в этих краях оказался, видел, как эту яму копали. Мы тогда еще с коллегой из далекого зарубежья поспорили, что ее и через десять лет не зароют. Видишь, пока не зарыли. Значит, бутылка водки уже наполовину моя.

— Вы что, на водку спорили?

— На что же еще культурные люди об заклад бьются? Не на деньги же.

Тоже мне. Я бы как раз с иностранцем на деньги и спорил только. Особенно если выигрыш такой гарантированный.

Дальше двигаться пришлось по наполовину засыпанным землей трубам. Скоро совсем стемнело, а в яме и подавно стояла тьма кромешная. К тому же было очень тихо, кроме нашего сосредоточенного пыхтения тишина не нарушалась ни единым звуком. Лишь изредка, словно с другой стороны реальности, слышны были голоса и смех караулящих вход волшебников.

— Вот она, родимая! — обрадовался Утка. Заскрежетал металл, упал земли завал, и наш отряд попал в полуподвал.

Еще рифма есть у кого-нибудь?

— Что за поколение пошло. Даже бункер обложить как следует не могут. А все потому, что трудностей в жизни не ведали. Лошье, блин.

— Однако давно здесь никого не было.

— Лет шестьдесят.

— Удивительно, что бомжи такое место не облюбовали.

— Какие здесь бомжи? Городишко маленький. Бомжи все у нас, в центр перебираются. Урбанизация, мать ее.

По вентиляционному люку пришлось ползти на карачках. Я старался не думать о загубленных джинсах, чудесных тянущихся джинсах, ради которых я поднял на ноги едва ли не весь магазин, тот, с красной витриной, на площади Ленина, вы знаете, наверное.

С этими приключениями никакой одежды не напасешься.

Утка вновь принялся со скрежетом ломать решетку. Управившись, оперативник бесшумно соскользнул вниз. Я подождал немного и последовал за ним.

Прямо под отверстием для вентиляции находилась панцирная кровать с истлевшей постелью. Утка, конечно, не удосужился меня предупредить, так что я пережил несколько весьма неприятных мгновений, натолкнувшись в этой кровати на загнивающий скелет.

— Запомни,— сказал оперативник.— Мертвые не кусаются. Не мертвых бояться надо, а живых. Понял?

— Причем здесь бояться? — соврал я.— Ничего я не испугался. Просто воняет, и вообще, Неожиданно.

— Красностуков, мудила. Ведь приказал же я трупы повыносить,— проворчал Утка.— Правильно я его потом расстрелять велел, как врага народа.

— А фонарик у нас есть? — Тьма вокруг стояла кромешная. Даже собственных рук нельзя было разобрать. Ущипни я себя за нос — для зрительного анализатора это оказалось бы полной неожиданностью.

— У нас все есть,— Утка вынул свой чудо-телефон и, поковырявшись некоторое время в непривычном меню, добыл свет. В торце телефона действительно оказалась спрятана маленькая лампочка.

Мне даже обидно стало за своего верного малыша, марку которого указывать здесь мы не будем, потому что это будет уже информация на правах рекламы. Доказывай потом, что тебе фирма «Алькатель» денег не платила… Ой!..

Впрочем, подсветка экранчика давала вполне достаточное освещение. Выбравшись наконец из объятий скелета, я поводил телефоном из стороны в сторону. Мы оказались в комнате, служившей чем-то вроде, как это называется, где дежурный сидит. На столе до сих пор стоял черный телефон, над ним висел какой-то график, рядом располагалась кнопка тревоги.

Утка поколдовал немного над небольшим генератором.

— Соляра, по-моему, выдохлась,— пожаловался он.— Не могли укупорить как следует, козлы.

Только находясь здесь, внутри, я смог оценить размах, с которым немцы строили это подземное сооружение. Видимо, тут хотели спрятать какой-то подземный завод, очередную страшную выдумку обезумевших фашистов. И чтобы я еще когда в стратегичку затеял играть на стороне Германии! Не дождетесь, проклятые враги. Только нашими.

Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой! С фашисткой силой темною, с проклятою ордой!

— Ты че воешь? С ума сошел? — зашипел Утка.

— Отстань. У меня здоровый патриотизм взыграл в некотором месте.

— А-а-а… Бывает.

Маленький генератор, видимо, снабжал электричеством небольшую часть бункера. Мы прошли несколько коридоров. Утка, похоже, сам не очень уверен был в выборе направления. Мы заглянули в несколько комнат, воздух в которых был затхлый и какой-то слежавшийся. Везде мы находили лишь мрак и запустение.

Или лучше было сказать «мрак и разорение»? Хотя нет, как-то оно… Словом, что вы, бункеров не видели секретных, чтоб я еще вам рассказывал.

Наконец мы наткнулись на какой-то план, исчерченный стрелочками. Судя по тому, что висел он рядом с противопожарным щитом, то был план эвакуации.

— Вот, гляди, мы здесь,— Утка водил пальцем по запыленному стеклу.— Нам вот сюда, где лестница. Нужно на самый нижний уровень спуститься.

Мы поблуждали еще немного, план все же рисовали немцы, попробуй, разбери, что оно там.

Наконец лестница отыскалась. Гулкие железные ступеньки под крутым углом уходили куда-то вниз, в полную темноту. Видимо, нижние этажи должны были питаться от отдельного генератора. Утка вновь вынул свой чудо-телефон, освещая себе дорогу.

— Скоро еще один скелет увидишь, не пугайся,— вспомнил Утка.— Он нам, кстати, еще пригодится.

— Как?

— Скоро.

Мы добрались наконец до самого нижнего уровня. Бетонный пол был снят, земля расчищена, в большую яму вела аккуратная лесенка.

А прямо напротив входа, на подстилке, лежал прикованный цепями к пулемету немецкий пехотинец, вернее, его остатки. Останки то есть, я хотел сказать. Рядом валялись пустые консервные банки, какие-то бутыли и обертки из-под шоколада.

— От голода умер, бедняга,— сказал Утка.— Видишь, в стены палил, пытался внимание к себе привлечь. Сволочи все-таки эти нацисты.

— А что же вы его не отковали?

— Не дался. Попробуй к нему подберись, когда он с пулеметом. Проход узкий, а мне людей терять неизвестно ради какого хрена совершенно ни к чему. Это он потом опомнился, когда жратва к концу подошла…

Я представил, каково было этому несчастному лежать здесь, в темноте, и содрогнулся.

— Мы вот как поступим. Пока я дубину великого знания добывать буду, ты должен вход охранять. Эти древние захоронения штука такая, шуму не оберемся, когда растревожим. Охотники наши живо поймут, что их одурачили, и бросятся внутрь. Тогда ты из пулемета и пальнешь пару раз. Я механизм осмотрел, вроде все в порядке. Только вот смажем сейчас чуток…

— Это что же, мне рядом с ним лежать?

— А ты как думал? Или хочешь, чтобы я цепи перегрыз? Попробовал бы ты в болотах Белоруссии, в братской могиле, которую минометами разворотило, окоп вырыть и в том окопе месяц отсидеть. После тех окопов мы так озверели, что на танки с голыми руками перли. Правда, я столько сил истратил, чтобы вспышку болезней предотвратить, что еле ноги тянул.

Ай да Утка, оказывается. Только рядом с этим я все равно укладываться не буду. Пусть что хочет, то и делает.