3

Скажу сразу, Карфаген я увидел.

Ситуация оказалась гораздо жестче и выразительнее, чем ожидалось.

Машина моя свернула с шоссе направо, проехалась по тихой улочке в сторону совсем уже близкого моря и, неожиданно развернувшись, остановилась у высокой решетки, что-то ограждающей. Шофер сказал мне (по-французски): «Все, командир, приехали. Вот тебе твой Карфаген».

Я вышел. За оградой небольшой парк. Ворота. Кассы. Билетер. Я все проделал и вступил на территорию. Несколько коротких аллей под пальмами. Справа, ближе к морю, открытое пространство. Мне, по-видимому, туда. Я прошел аллею и вышел на площадку. Ухоженный пустырь. Похоже на сад камней. На земле разложены античные окаменелости — фрагменты скульптур, каменных барельефов, колонн, надгробий. Стоят объясняющие таблички. Между ними дорожки для гуляния. По дорожкам гуляют. Слева в неглубоком котловане остатки грузных строений, образующих что-то вроде пещерного города. Над ними торчат две колонны, те самые, из моего путеводителя, но не такие, впрочем, эффектные сейчас, как на фотографии.

Все.

Вот это небольшое собрание археологического мусора, разложенного под открытым небом, плюс спекшаяся в тяжелые каменные глыбы кладка в котловане и есть античный Карфаген.

Ну и еще за спиной у меня, в аллеях — я потом их посмотрел, — огороженные остатки фундаментов и столбики надгробий.

Народ фотографируется, естественно. Плотный мужчина, облокотившись локтем на невысокую колонну, поставивши ногу за ногу, кричит жене по-немецки: я готов, снимай! Поза его превращает античную колонну в декоративную тумбу с постановочных фотопортретов, делавшихся в фотостудиях русских губернских городов во времена японской и германской войн.

Я поднялся на небольшую смотровую площадку (каменная терраса с балюстрадкой), посмотрел сверху на камни, послушал мелодичное журчание итальянской (в женском исполнении) речи, и когда девушка-экскурсовод махнула рукой в сторону разрытого котлована, в потоке ее слов проскочило знакомое: цистерна. Ага, значит, вот эти тяжелые полусводчатые каменные строения в котловане — остатки городских цистерн.

Сделал пару снимков. Потом спустился с этой терраски по каменным (античным, надо полагать) ступенькам вниз и прошелся до цистерн. Десять метров. Еще одна каменная лестница вниз, к цистернам. Я спустился, и — соответственно — поднялись и сомкнулись надо мной своды этого пещерного городка, обозначились его площадки, галереи, проходы-лабиринты. Сложено все из серого ноздреватого камня. (Песчаник?) Сооружение старое. Очень старое. Настолько старое, что камень, из которого оно строилось, устал держать на себе след человеческого усилия, устал быть даже развалинами Города — выщербленный, выветренный, он практически вернулся уже в свое исходное состояние — в состояние просто камня, то есть времени, не имеющего (для меня по крайней мере) начала и конца.

И эти каменные руины, на которые я смотрю, воплощают сейчас для меня не память об истории (то есть о человеке) — они материализуют сам процесс развоплощения, растворения жизни и памяти о ней. По сути, я смотрю на испаряющееся, исчезающее на стекле влажное туманное пятно моего выдоха: ну, а — несколько секунд или несколько тысячелетий — временная протяженность этого процесса уже не принципиальна, да и порядок здесь сопоставим.

То есть ничто не вечно. Мысль как бы тупая. Элементарная. Но холодок пробирает, когда тоскливую жуть этой мысли материализует камень.

Вот это и есть Карфаген.

Не руины, хранящие память о городе, а материализованная в камне Идея Разрушения Города.

Оказалось, что для полноценного, так сказать, посещения этого памятника истории вполне достаточно фразы, произнесенной две тысячи лет назад: «Карфаген должен быть разрушен».

Очень хотелось бы надеяться, что даже Катон Старший не представлял себе степень, до которой может дойти разрушение города.

Тот ненавистный Катону финикийский Карфаген римляне разрушили до основания. Даже землю на этом месте перепахали. Но и этого казалось им мало. И чтобы уничтожить саму память о процветающем — торгующем и созидающем — финикийском Карфагене, римляне построили на этом месте свой, римский Карфаген. Но место уже было проклятым — от каменного тела их, огромного по тем временам (сужу по остаткам цистерн) города не осталось ничего, кроме полусотни фрагментов, которые, не стесняя друг друга, вполне могут разместиться на склоне размером с московский детский парк. Весь заповедник я обошел минут за двадцать.

Вот сила зависти и сила ненависти к чужому процветанию. Чужому — принципиально, потому как финикийцы создавали свою империю, презрев фундаментальные основы античного мира, презрев кровожадную воинскую доблесть того же Рима. Процветание финикийцев основывалось на уме, на дипломатических и менеджерских, как сказали бы сегодня, талантах административной элиты, на трудолюбии ремесленников, на предприимчивости купцов и опытности мореходов — финикийцы жизнь выращивали, а не завоевывали. У них даже армии своей не было. При необходимости нанимали. Зрелище для римлян действительно непереносимое.

По сути, передо мной памятник не городу — это памятник фразе Катона Старшего «Карфаген должен быть разрушен». У римлян было много врагов, но никто не вызывал у них такой выжигающей все и вся злобы. Жуть ее пробирает даже меня, бесконечно далекого и от Катона, и от финикийцев. Вот ОНО. Перед тобой. Смотри.