13

Понемногу небо превращалось из купола в бездну, контуры леса на другом берегу были вырезаны и отточены, пахло речной водой и немного мазутом. Машина остановилась в аллее примерно в ста метрах от реки.

— Что там будет? Концерт? Сереж, ну что? Твоя группа на лодках? Сережа! А Сережа! Большой симфонический? Нет? Оркестр народных инструментов? Японские барабанщики? Сережа, скажи по-хорошему, не делай тете больно!

Ульяна теребила Соловца всю дорогу, тот сразу и охотно отвечал на все вопросы утвердительно.

— Хор мальчиков имени Вероники Долиной?

— Разумеется.

— А может, капелла ветеранов «Мятая гвоздика»?

— Куда ж без них.

— Ансамбль шаманов «Поющие мухоморы»? Ну Сережа-а-а-а, ты та-а-кой проти-и-и-и-и-вный!

— На самом деле мы просто послушаем плеер.

— Плеер? Ты шутишь? Зачем мы ехали сюда, мальчик-маньяк?

— Я не маньяк. Хочу, чтобы ты слушала песню и глядела на бегущую воду. Понимаешь?

— Ах, воду… — протянула Ульяна, которая по-прежнему ничего не понимала. — Тогда конечно. Без воды-то куда ж. Мы на семьдесят процентов…

Скоро они дошли до реки. Асфальт закончился, под ногами похрустывал гравий. В мареве далекого Курьянова уже дрожали огоньки.

Студент долго возился со своим плеером, что-то настраивал, вставлял наушники, шевелил губами, глядя на синий светящийся экранчик. Вдалеке на железнодорожном мосту зажглись прожекторы. Наконец, как ей показалось, с облегчением Соловец протянул капли наушников. Сам плеер он продолжал держать в своей ладони. Нажав на кнопку, студент зачем-то взмахнул рукой, точно дирижер, подающий знак оркестру. В наушниках щелкнуло, послышался звук удаляющегося поезда и первые золотистые струнные аккорды.

У него был светлый голос, сильный без напряжения.

Вдруг с холмов мягко потекла жара, и на мгновение Ульяна почувствовала, как прохладна ткань платья, прильнувшего к телу. По мосту и под мостом вдали пробежали горячие окна поезда — четкие в небе, смутно-слитные в воде. «Как из песни», — мельком подумала она. К гитарам примкнули басы, теплый гобой провел вдалеке несколько бархатных нот. И вот что странно: музыка звучала не только в голове, девушка чувствовала ее ступнями, животом, грудью, лицом — звуки касались ее и проницали насквозь.

Потянуло жасмином — тем самым, приторно-нарядным, июньским. В роще, которая спускалась прямо к воде, завальсировали, устремляясь к реке, осенние листья, — липовые, кленовые, ясеневые — будто на дворе стоял поздний октябрь. А впереди, метров за двести, начался дождь. По крайней мере, Ульяна видела людей, спешащих в сторону станции с зонтами. Все они были в куртках, плащах, с кого-то сорвало ветром шляпу… Она догадалась вынуть капельки наушников из ушей. Музыка неслась отовсюду, а Ульяна была в самой сердцевине песни, в центре звука, внутри огромного живого клипа, а главное, эта песня была про нее, для нее, в ней.

Воздух опять изменился. С реки потянуло сыростью, длинный осенний сквозняк провел по ее голым рукам, по шее — чужой, неживой, нежеланный.

Украдкой Ульяна взглянула на спутника. Соловец стоял, растопырив пальцы и шевелил губами. Лицо его было почти мученическим. А мир на набережной, на холмах, на реке продолжал слаженно преображаться. Она увидела, как сквозь небольшую толпу людей в демисезонной одежде с хохотом прорвалась парочка подростков, мальчик и девочка лет по четырнадцать. Загорелые, хохочущие, живые. Мальчик — в футболке и шортах, девочка — в легчайшем платье гавайских цветов. Им было так весело, так хорошо, что сразу было видно — а у этих лето. Причем не позднее, не догорающее, а вечное. Они бежали к Ульяне и Сергею, а за ними волнами катили метаморфозы: листопад прекратился, полетел тополиный пух, потом белые лепестки яблонь, опадавшие на темную речную воду.

И не стало курток с плащами, исчезли зонты, воздух снова переливался ароматами жасмина, сирени, горячего асфальта…

Метрах в десяти летняя парочка остановилась и обнялась. Платье девочки теребил южный ветер. А люди там, вдали, вдруг превратились в красные, зеленые, синие огоньки, которые узорами потекли вверх по темным холмам. На мгновенье безграничная музыка замерла — и без микрофона, без аккомпанемента, своим неизменно светлым голосом Сергей Соловец пропел последнюю фразу:

Исчезли огоньки, отражения в реке, пропала и юная беззаботная парочка. В Коломенском наступила ночь, в которой они остались совсем одни.

На мгновение — или на минуту — Ульяна прижалась к музыканту, и на это время, сколько бы его ни прошло, биение двух сердец было важнее и чудесней, чем все случившееся с ними за огромный сегодняшний день. А сам музыкант всю силу воли направил на то, чтобы в последний момент не шмыгнуть носом.