XXIV

— Где же теперь твой враг, Тамара? — спросил незнакомец Мазепу.

— Погиб вместе с Бруховецким; с Бруховецким погибло ведь много его приспешников, но народ так избил их, что трупов нельзя было распознать.

— Гм! Ну, выходит, что не он. Скажи на милость! А я бы об заклад побился, что это его дело. Но видно, что не он. Так кто же?

Незнакомец задумался. Молча, с напряженным выражением лица, стоял и Мазепа, перебирая в своей памяти всех лиц, которых он мог бы заподозрить в подобном преступлении, и не находя никого.

— Но, постой! — произнес наконец живо незнакомец. — Ведь Сыч же знался с кем-нибудь, знал же хоть кто-нибудь дорогу на хутор?

— Дорогу на хутор?! Постой, постой! — Мазепа схватился рукою за лоб, и вдруг глаза его Вспыхнули. — Вспомнил, вспомнил! — вскрикнул он невольно и заговорил быстро, беспорядочно, повторяя одно и то же, забывая слова. — Да, да, знал… был при мне… видел… И как это я мог забыть! Как забыл? Постой… приезжал при мне Сирко, и с ним было душ пять запорожцев, и Самойлович… он мог догадаться… Палий, он был тоже там… А я, а я…

— Подожди же, — остановил его незнакомец. — Не торопись, так сгоряча можно будет запутаться снова. Так ты говоришь, Сирко был с казаками. Ну, на Сирко подумать нельзя… Но казаки! Ты говоришь, дивчина была гарная?

— Как заря небесная!

— Ну, значит, так и есть. Какой-нибудь молодой запорожец мог подбить товарищей.

Мазепа даже отступил на шаг назад.

— Как? Ты думаешь, что наш брат казак, христианин, мог отважиться на такой зверский вчынок? — вскрикнул он в ужасе.

— Зверский вчынок! — повторил незнакомец. — Ну, могло и само собою статься. Понравилась ему дивчина, приехал он с товарищами, может, украсть ее только хотел, а тут начали защищать… Ну, драка, битва, распалился казак… Да и опричь того, хоть бы и грабеж задумал, — отчего это кажется тебе невозможным? У одного батька, да и то неодинаковые дети бывают, а ты что ж думаешь, что все запорожцы, как один, на подбор? Может найтись и среди нашего брата предатель–Иуда: дивчину забрал, хутор разграбил, что было получше, — продал…

Впиваясь глазами в незнакомца, слушал его Мазепа, при последнем же его слове он вскрикнул и опустился в отчаянье на лаву.

— Правда твоя, правда! — простонал он. — Только кто-нибудь из запорожцев, которые были с Сирком, мог это сделать! О Господи! Сколько времени пропало даром! И как это я не догадался! Как мог забыть об этом? Я мог еще спасти ее, мог отыскать… А я… Это нечистый отнял у меня разум! Я бросился в Крым, рыскал по Турции!.. О проклятье! Сто тысяч проклятий!

Мазепа сорвался с места; безумное, бессильное бешенство овладело им: как зверь в клетке, метался он по комнате, рвал на себе волосы, падал в изнеможенье на лаву и снова вскакивал и принимался метаться из угла в угол, как будто это движенье могло заглушить давившую его сердце невыносимую боль.

— Безумец! Слепец, слепец! Мог спасти, отыскать! Ха-ха-ха! А вместо того в Крым бросился! О, проклятый, проклятый я! — срывались у него бешеные восклицания.

Много прошло времени, пока ему удалось наконец овладеть собой и побороть этот припадок бешенства и отчаянья.

— Эх–эх, брате, вижу я, что солоно тебе приходится, — обратился к нему незнакомец, — а все-таки не трать даром времени, как расходившаяся баба, на заклятия, садись-ка лучше, давай посоветуемся вместе, что делать дальше?

— Да, да, — произнес Мазепа глухим, сдавленным голосом, — если она погибла, то его можно будет отыскать… О, отыщу… Отыщу!..

Он не окончил, но тон, которым были произнесены эти слова, был так ужасен, что заставил вздрогнуть даже незнакомца. Он взглянул на Мазепу.

Лицо Мазепы было бледно, как у мертвеца, и на этом мертвенно–бледном, бескровном лице глаза горели какими-то черными, вспыхивающими в глубине углями.

— Фу, ты, да и страшный же ты, брате, словно выходец с того света! — вскрикнул невольно незнакомец. — Но подожди, не журись еще заранее: говорю тебе, и ее отыщем, да и разбойника Иуду к ответу приведем. Теперь же выпей вот эту кружку меду, а потом слушай, что я буду тебе говорить.

Мазепа машинально выпил пододвинутую ему кружку, а незнакомец продолжал дальше:

— Здорово пришелся ты мне по душе, ей–богу! Так что и дурить мне тебя больше не хочется. Скажу я тебе, пане- брате, все по правде: не горожанин я, а вольный казак, такой же, как и ты, брате, а горожанином оделся я нарочито, чтобы безопаснее ехать было. Но постой же, слушай дальше: было у меня одно дело, а теперь придумал я — не хочу его кончать, а так как мы с тобою, значит, оба вольные казаки, то и захотел я тебе помочь. И вот что, давай, брате, примемся вместе искать твою Галину, тогда…

— Друже, брате! — вскрикнул с восторгом Мазепа, сжимая его руку. — Да ведь такой услуги!..

— Пустяковина, — произнес небрежно казак, — я ведь теперь вольный, как птица; но слушай дальше: потом, когда отыщем Галину, можем с тобою вместе и к Дорошенко на службу пойти.

— Так ты решаешься?

— Решаюсь. По правде тебе сказать, я прежде к Ханенко склонялся, по его делу и ехал, для того-то и одежду переменил, а теперь, как поговорил с тобою, так вижу, что на той стороне больше правды.

— И ты убедишься, ты убедишься в этом, друже! — произнес горячо Мазепа. — Верь моему слову: никто не любит так щиро своей отчизны, как гетман Дорошенко!

— Верю, — ответил с чувством незнакомец, сжимая руку Мазепы, — а если доля свела уже нас так неожиданно с тобою, то давай же побратаемся, брате, на всю жизнь.

— Давай! — согласился с радостью Мазепа. — Но раньше послушай же и меня: за правду — правда. — Мазепа отвел рукою спустившиеся на лоб волосы и заговорил слегка взволнованным тоном: — Стыдно и мне дальше дурить тебя, брате, — не вольный я корсунский казак, а Иван Мазепа, генеральный писарь гетмана Дорошенко.

И так как изумленный донельзя товарищ все-таки смотрел на него во все глаза, как бы не понимая его слов, Мазепа продолжал дальше:

— Теперь, когда ты сам захотел к гетману Дорошенко на службу пойти, я расскажу тебе все.

И Мазепа передал незнакомцу вкратце, как Остап рассказал ему, Мазепе, о том, что встретился в шинке с казаком, у которого на пальце было кольцо Галины, как они бросились сейчас же в шинок и, не заставши там этого казака, отправились за ним в Корсунь; как там жиды, по его, Мазепы, наущению, заставили насильно остановиться воз незнакомца и как, наконец, он, Мазепа, предполагая в своем новом товарище прихыльца Ханенко, должен был переодеться и скрыть свое имя, чтобы он, не боясь Мазепы, рассказал ему всю правду о кольце.

Незнакомец с большим интересом слушал рассказ Мазепы, прерывая его раскатами зычного хохота.

— Го–го! Так это, значит, ты мне нарочито и воз поломал? — вскрикнул он весело, ударяя Мазепу по плечу. — Ну, да и голова же у тебя! Ловко ты провел меня! А ей–богу, молодец! Люблю таких! Я бы уже что хочешь подумал, скорее бы подумал, что со мною сам дидько из пекла пирует, чем генеральный писарь гетмана Дорошенко! Ха-ха! Ну, и ловкач же ты, пане генеральный! Люблю таких! «Якый пан, такый его и крам» («Каков купец, таков его и товар»), говорит пословица. А если у гетмана Дорошенко такой крам, так, значит, и сам он не промах! Уже после разговора с тобою решил я, что на Дорошенковой стороне правда, а теперь совсем в том уверился. К вам пристаю, и баста!

Мазепа с восторгом принял согласие казака перейти на службу к Дорошенко. Казаки обменялись крестами, поцеловались трижды и выпили по келеху меда. И сообщенное новым другом решение, и кубок крепкого меда оживили Мазепу, вернув к нему его обычное присутствие духа.

— Ну, так вот что, — продолжал незнакомец с приливом молодецкой энергии, — коли что делать, — так по-казацки, без лишних проволочек. Едем с тобою сегодня, сейчас же на Запорожье! Надо мне там кой с кем увидеться… А у тебя есть там кто — друг или приятель?

— Да сам Сирко.

— Сам Сирко? — изумился незнакомец. — Го–го! Друже! В таком случае не журись ни о чем — все узнаем! Все зимовники перероем, а след уже отыщем. Ведь на Сечи трудно в чем-нибудь от товарищей укрыться.

В это время у дверей послышался робкий стук.

— А гей, кто там? — вскрикнул громко Мазепа.

— Это я, Мойше, ясновельможный пане, — послышался робкий голос, вслед за тем дверь тихо приотворилась, в образовавшуюся щель просунулась сперва седая голова, украшенная длинными пейсами, а затем и все щуплое тело еврея в засаленном лапсердаке и изодранных пантофлях.

— Ну, что, нашел, узнал? — произнес живо Мазепа, подымаясь с места.

— Ой нет, ясновельможный пане, никто не знает, откуда, из какого города он прибыл. Только пусть ясновельможный пан не подумает, что я для него не старался. Ой–ой! Никто ничего не отыщет, а Мойше всегда найдет след, — заговорил еврей уже увереннее и, приблизившись на несколько шагов к Мазепе, продолжал таинственно: — Я узнал, что он ехал через Бар; если вельможный пан подождет здесь дня три, я полечу туда и разузнаю все, — там у меня верные люди есть, они мне помогут узнать, откуда он к нам на ярмарок приезжал.

Мазепа хотел было что-то ответить еврею, но в это время к нему подошел незнакомец.

— Да ну его к бесу, этого самого торговца, — произнес он досадливо. — На что он тебе теперь, друже? Только время даром упустим. Ну, если этот Мошка и найдет его, — что он сможет сказать нам? Ну, скажет, что купил кольцо у казака, — это мы и сами теперь знаем. А у какого? У черного, у белобрысого, у рудого, — больше он нам ничего не сможет сказать, но это ведь нам мало поможет, а прозвища своего казак, наверное, жиду не говорил, да, может, не сам и продавал… По–моему, коли ехать, так уж ехать, не тратя времени на пустяки!

На минуту Мазепа задумался.

— Нет, друже! — ответил он решительно. — Пусть он уже едет, да разыщет того торговца. Знаешь, я спокойнее буду, да и времени мы на это не потеряем. Поджидать мы его не станем и поедем своей дорогой на Запорожье, а когда он разузнает там что-нибудь, то приедет в Чигирин и передаст все хоть Кочубею, если меня уже там не будет. Оно, конечно, мало можно ждать пользы от этих поисков, а все-таки, знаешь… не надо пренебрегать никаким указанием, чтобы после не нарекать на себя.

Незнакомец пожал плечами.

— Ну, что ж, коли не жалеешь денег, так посылай, пожалуй, — согласился он.

Мазепа повернулся к жиду.

— Слушай ты, жиде, — заговорил он торопливо, — хочешь заработать деньги, так исполни точно все, что я скажу тебе.

При этих словах Мазепы еврей весь превратился в олицетворенное внимание.

— Не теряя ни минуты времени, скачи в Бар, — продолжал Мазепа. — Разузнаешь, откуда был тот торговец, спеши к нему и постарайся выпытать у него, где, когда и у кого купил он этот перстень. Вот тебе покуда десять дукатов.

При виде золота еврей бросился было целовать полу жупана столь щедрого вельможи, но Мазепа отстранил его рукой.

— Годи, — произнес он сурово, — исполнишь все — получишь вдвое. Когда же все разузнаешь, спеши в Чигирин, там все расскажешь мне.

— А как же я буду там спрашивать ясновельможного пана? — пролепетал подобострастно еврей.

— Спросишь генерального писаря Ивана Мазепу.

— Генерального писаря? — еврей словно поперхнулся этим словом и уставился на Мазепу изумленными глазами.

— Ну, да, генерального писаря, а если меня не будет, так спросишь главного подписка Василия Кочубея. Теперь же ступай, да помни: держи язык крепко за зубами и слова лишнего не выболтай никому!

— Все сделаю, как приказывает ясноосвецонный пан генеральный писарь! — прошептал еврей и, отвесивши самый униженный поклон, скрылся поспешно за дверьми.

— Ну, а теперь седлай коней! — вскрикнул шумно незнакомец. — Да и гайда на Запорожье!

— Нет, постой, не сразу туда, — остановил его Мазепа, — надо мне раньше заехать в Чигирин, рассказать обо всем гетману, попросить у него разрешения да разузнать, не случилось ли чего за это время… Теперь ведь того и жди с каждым днем новых перемен.

— Верно, верно, друже, — незнакомец переменил сразу свой шумный, веселый тон и заговорил серьезно. — Твоя правда, надо нам немедля заехать в Чигирин. Слушай, я расскажу тебе, зачем и куда ехал я. Знаешь ли ты, что Ханенко уже засылал к Польше своих посланцев, предлагая ляхам отдаться им со всей Украйной, если они утвердят его гетманом? Теперь вот в Остроге и собираются комиссары, чтобы порешить это дело, и вот Ханенко посылал меня в Острог сообщить ляхам, на каких пунктах согласен он перейти к ним со всей Правобережной Украйной.

При этих словах незнакомца лицо Мазепы приняло весьма сосредоточенное, серьезное выражение.

— О, это страшно важная новость! — произнес он озабоченно, потирая лоб рукою. — Страшно важная… Да… да. Теперь надо нам все забыть и спешить поскорее в Чигирин… Воистину сам Бог свел меня с тобою! Спасибо ж тебе, друже, — Мазепа горячо пожал руку своего товарища, — ты оказал нам великую услугу, и гетман за это не деньгами, не почестями, а щирым сердцем своим отблагодарит тебя.

— За что благодарить? Ведь я сам, как и все прежде, склонялся сердцем к Дорошенко, да это его бегство в Чигирин, а потом союз с басурманом… Эх–эх! — незнакомец с сердцем всклокочил свою чуприну. — Ведь вот и теперь из-за этого самого союза много казаков и запорожцев отделилось от Дорошенко и присоединилось к Ханенко.

— Так, так, сам вижу, все это надо будет разъяснить, обдумать, выставить против хитростей врага свои сети, — заговорил торопливо Мазепа. — О, этот Ханенко! Но погоди, вскоре увидишь ты, увидят и другие, какой это хитрец и самолюбец! Ведь он уже и в Москву отправил послов: торгуется, вынюхивает всюду, где ему заплатят дороже. Но поборемся, поборемся! — вскрикнул энергично Мазепа и, опустивши руку на плечо товарища, произнес бодрым, твердым голосом: — Не будем же тратить и лишней минуты, друже: в Чигирин, а оттуда в Запорожскую Сечь!