Протокол

30 июня 1947 г. в 15.40 в лагере Маркус В. Орр в Зальцбурге, был допрошен мною, майором В. ЧЕХОВСКИМ, по поручению Польской Военной миссии по расследованию немецких военных преступлений, заключенный Давидхазы Густав, который после предупреждения о том, чтобы говорить правду, показал следующее:

В лице:

Фамилия: Давидхазы Имя: Густав.

Дата и место рождения: 4 февраля 1924 г. в Штайн р. Ангер Профессия: без профессии Вера: верующий.

Образование: 4 класса средней школы, 1 класс гимназии, 6 лет школы кадетов Знание языка: немецкий Родители: Адольф Давидхазы Семейное положение: холост Имущественное положение: не обладает Арест — когда, где и кем: 15 апреля 1946, ЦИЦ, Бадгастейн.

Причина ареста:

К делу: юнкер СС, команда концлагеря.

В 1940 году по некоторым причинам я вынужден был покинуть школу кадетов и направился в Германию. Мой брат уже находился в Германии и являлся офицером немецких вооруженных сил. Я сам тогда знал Германию только из рассказов, но то, что я знал о Германии, соответствовало моим взглядам.

После начальных сложностей со стороны немецких властей мне удалось получить работу, и работал в фирме, занимающейся строительством дорог в Каринтии. 15 мая 1942 г. я прибыл на военный плац для учений в Дембицы. Это был плац для упражнений СС. После срока обучения я нес караульную службу в комендатуре гарнизона и у железнодорожного переезда. Это была обычная караульная служба, и у меня не было ничего общего с надзором за заключенными. В Дембице я находился по 9 декабря 1942 г. 9 декабря 1942 г. я дезертировал и был пойман 12.XII.1942 г. и перевезен в Кросно, откуда меня доставили в Дембицу 16.XII. Оттуда я прибыл в Краков 28.XII. 5 апреля 1943 г. я был приговорен к 7 годам тюремного заключения. После ареста я сидел вначале в разных тюрьмах в Кракове, 27.IX.1943 г. был перевезен в Дахау. Там я оставался до конца ноября 1943 г., затем переехал в Аллах в исправительный лагерь Ваффен-СС, где пребывал по 28 июля 1944 г. В этот день я был освобожден и направлен в специальный полк Дирлевангера. В мою часть я добрался 7 августа 1944 г. в Варшаве. Я принимал участие в сражениях в Варшаве по 24 августа 1944 г. В этот день меня ранили. Лечение в госпитале продолжалось по 2 декабря 1944 г. Затем я получил приказ выехать в мою часть, которую я нашел приблизительно спустя неделю в Словакии. Вместе со штурмовой бригадой Дирлевангера, в течение короткого времени с одной частью вермахта и еще с 8 полком полиции СС я принимал участие в сражениях на Восточном фронте, на разных участках фронта до момента, когда я был взят в плен 27 апреля 1945 г. 20 августа 1945 г. я был освобожден из российского плена и через Германию добрался до Австрии, где случайно был арестован австрийской жандармерией 15 апреля 1946 г. Мои показания, данные перед американским офицером СИС в Бадгастейн 15 апреля, если не совпадают с моими сегодняшними показаниями, являются недействительными. Заявляю, что в Дембице в отношении поляков и евреев я не издевался над ними и не совершал преступлений. Что касается моего участия в боях бригады Дирлевангера во время восстания в Варшаве, то я готов сделать их подробную опись. Это все.

Давидхазы Густав.

К этому протоколу приобщено мое собственноручное показание. Это показание я подписал на каждой странице и сегодня в присутствии майора В. Чеховского поставил под ним собственноручную подпись. Все эти данные я написал согласно правде. В связи с этими событиями я в свое время вел точный дневник, который где-то пропал во время моего пребывания в российском плену.

Давидхазы Густав.

Я отчитался на посту по ул. Вольской у офицера вермахта для дальнейшего направления меня в часть, в которой я должен был получить оружие. Меня направили на несколько домов дальше, где находились на складе боеприпасы специального полка. Там меня принял один штурманн, кстати, узник исправительной колонии СС, значит, знакомый с прошлых времен.

Склад боеприпасов находился на парковой площади перед небольшой часовней. Этот штурманн принудил меня выбрать из кучи автомат, патронташ, боеприпасы и несколько ручных гранат. Я не мог с ним справиться потому, что он постоянно пил водку. Это было сразу после полудня. Я должен был ждать грузовика, чтобы попасть на передовые позиции, потому что эта дорога во многих местах находилась под перекрестным огнем снайперов АК. Для того чтобы убить время, которое осталось до заката, я пошел на прогулку. За часовней находился госпиталь, в котором работали польские врачи и медсестры. Несколько машин-санитарок стояло, уезжало или привозило раненых. Я наблюдал за этим довольно долго. Большинство из солдат получили ранения в голову или живот. Среди них были солдаты СС, казаки, полицейские, солдаты вермахта и летчики. Скоро мне уже надоело на это смотреть, и я пошел дальше. Куда бы я ни посмотрел, повсюду находились следы ужасных разрушений. Здесь выгоревший скелет трамвайного железного вагона, в нескольких метрах дальше справа наполовину сожженная лошадь, останки разрушенной и почерневшей от огня стены, развал, разрушение, заразный воздух…

Я пошел к одному длинному дому, который еще недавно являлся лагерем. Этот дом не был сгоревшим. В каком-то бюро я заметил тетрадь на немецком языке. Я ее прочитал. Там находилась опись убийства 12 тысяч польских офицеров в лесах Катыни. Зачем это постоянное кровопролитие? Никакая из наций в мире, как Польша, не получила на протяжении столетий столько жертв. Однажды я читал о героических сражениях Понятовского, Костюшко и других лиц, которые сражались исключительно за свою свободу, а даже в случае Бема, который пожертвовал собою за свободу чужого, также угнетенного государства. А что здесь происходило? Вот потомки давно умерших, но не забытых борцов за свободу собрались, чтобы прекратить многолетний гнет. Борьба до победы или гибель.

Я медленно шел вдоль улиц, везде я видел ту же самую картину тотального уничтожения. Здесь каждый дом стал полем боя. Страшную тишину прорывал время от времени какой-то выстрел или вой мин. Остановившегося на углу улицы, меня поразила никогда мною не виданная картина. У стены дома лежало несколько трупов. Некоторые [тела] совсем сожженные до угля, другие только наполовину — немые свидетели безжалостных действий. Над некоторыми телами клубились насекомые и мухи. Они должны были целые дни лежать под жгучим солнцем, но не было никого, кто бы их захоронил. Было ужасным видеть, как эти люди, которые, может быть, не принимали участия в боях, были здесь сожжены и стали наживкой для насекомых. Кто-то когда-нибудь ответит за это? Нет оправдания для такой жестокости.

На следующий день утром я не мог попасть на первые линии, однако я должен был быть в боевой готовности. Я забрал свои вещи, вскочил на машину, которая на большой скорости хотела сбежать от пуль АК Несколько раз мы застряли, машина была также обстреляна, однако мы пробились. Около одного большого здания водитель остановился. «Здесь ты останешься», — сказал. «Старый тоже здесь находится», — крикнул мне вслед в тот момент, когда я уже заходил в здание. Под прозвищем «Старый» он имел в виду ужасного СС-оберфюрера Дирлевангера. Я прибыл к одному офицеру, который незадолго до этого направил меня в 1-ю штурмовую роту 1-го батальона. «Ты будешь обслуживать пулемет в 3-й группе» — сказал мне командир роты. Я направился в группу. Вместе со мною она насчитывала 9 человек Впечатление, которое они производили, было не из лучших. Некоторые из них лежали на земле, другие играли в карты или курили, рядом с каждым находилась посуда или стакан с вином или водкой. Беспорядок, грязь и отвратительный запах — ничего, что могло быть для меня приятным. У роты был перерыв между боями, однако она постоянно была в ожидании тревоги. Поэтому я должен был оставаться в группе. Мои занятия ограничивались наблюдением за другими, которые не обращали на меня никакого внимания.

Мы так пробыли два дня, прежде чем была поднята тревога, которая скоро была снята. Снова я прислушивался к разговорам других. Малоинтересным было прислушиваться [к] постоянным эпитетам этих других. Семеро из них являлись уголовными преступниками, наказываемыми один или больше раз, все имели на своем счету 5–8 лет пребывания в концлагерях. Только один не был преступником. Для того чтобы убить время, я смотрел по сторонам и занимался своим пулеметом.

Однажды утром была поднята тревога. В быстром темпе нас направили в центр города «для подкрепления» — так это называлось. Снятые с передовой позиции роты, уставшие и грязные, они шли нам навстречу. «Штурмовая рота X исчерпана», «Командир тоже убит!», «Убийственное сопротивление», — такие и им подобные крики я слышал. Звучали отдельные выстрелы. На одной большой площади нас встретил сильный огонь пулеметов и автоматов. Были раненые. Они были отправлены в тыл. Вперед! Наконец мы достигли ворот дворца Брюля. Несколько пикирующих бомбардировщиков пролетело с грохотом в юго-западном направлении, бросая свои тяжелые бомбы на расстоянии лишь только 100 м. Зазвенели разбитые окна, осколки и камни долетали даже до нас. В скором времени пришли другие отряды. Распределены квартиры. Это великолепное здание избежало разрушения, за исключением нескольких ударов гранатомета. Однако внутри царствовал большой балаган — картины, зеркала и мебель имели явные следы умышленного разрушения. Все вещи, которые там были найдены и оказались непригодными, были выброшены через окно.

Ближе к вечеру все успокоилось. Я пошел в парк, расположенный вблизи, и сел на скамейку. Здесь царствовал глубокий покой. Чем я стал? Как это случилось? Побег из Дембицы, помощь со стороны поляков, преподаватель в Рыманове, арест, Монтелюпих (тюрьма гестапо в Кракове — Примечание авт[ора]), жестокость, приговор, повторное препятствие в побеге. «Ты венгерская свинья!» — кричал мне чиновник СД, закрывая дверь камеры; потом Дахау, бесконечные исправительные упражнения или тяжелая работа с водяным супом из гнилой брюквы. «А сейчас покажи, что можешь!» Сейчас стреляю в людей, которые помогли тебе в побеге, которые дружелюбно к тебе относились! Насколько несправедлива эта жизнь. «Никто не избежит смерти из тех, кто на несколько дней окажется под перекрестным огнем АК», — сказал вчера один раненый. Сегодня утром он уже умер. Пусть это будет быстро. Если уж тому быть, пусть это будет скорее. При выдаче приказов было сказано: «Нужно 14 добровольцев». Меня принудили выступить вперед. «Какая это работа?» — я подумал. В комнате командира я узнал тогда, в чем дело. «Значит, все ясно», — шеф окончил свое заявление. «Очистить карманы, 1 пулемет с барабаном, кроме этого, только пистолеты, обмотать тряпками стопы. В 23 [часа] выстроиться во дворе. Марш!» Я никогда не принимал участия в рукопашном бое, но скоро стало для меня ясным, что это своего рода акции сумасшедшие. Я написал еще одно письмо и дополнил свой дневник.

С большой дистанцией, друг за другом, мы дошли к передовым линиям. Отсюда мы двигались вперед с большим трудом, подыскивая, куда прислониться. Через некоторое время в нашем поле зрения появилась баррикада. Перед ней туда и обратно ходил часовой. Мы должны были пройти через 3 баррикады, чтобы добраться к зданию телекоммуникации. Я пополз вперед. Вдруг, с очень близкого расстояния, из окна, был открыт огонь из автомата. В скором времени блеснуло со всех сторон. «Назад!» — прозвучал приказ. Я начал отступать. Передо мною один заскулил. «Получил в ногу, в бедро, взрыв», — он сказал шепотом. Мне удалось пробиться. Некоторые еще присоединились ко мне. Я их подсчитал. Вместе с командиром роты нас осталось 8 человек. Но кого это волнует! Ведь пополнений хватает! Ведь концлагеря и тяжелые тюрьмы еще полны! Ведь не играет никакой роли, сколько людей погибнет при такой акции! Результат: ни одного выстрела и 6 трупов.

«Тревога! В течение 10 минут выстроиться во дворе!» — прозвучал приказ. Было 4.30 того же самого утра. Страшными, окружными дорогами шли в направлении Гданьского вокзала. Мы остановились вне гетто у одного склада снабжения СС. «Наступаем в 9.00», — сказал шеф. Мы прождали до 11.00, когда пришел приказ об отмене наступления. Я вошел в здание. Бесчисленное количество консервов лежало брошенными, на железнодорожных рельсах стоял наполовину выгоревший грузовой поезд. Он был загружен сахаром. Все пространство вокруг поезда было черным от сожженного сахара. Также погибшие солдаты АК лежали вокруг в обмундировании и без него. Около 16 часов мы отошли через сады в северном направлении. В 19 часов началась атака. Комплекс домов, расположенный совсем рядом от разрушенного бомбами трамвайного депо, должен был быть взят. Вся рота, значит, 3 группы, начала наступление. Перед тем, когда мы достигли стен дома, из-за сильного огня погибло 6 человек. Среди них был также командир роты. Через несколько минут был убит и командир моей группы. Я стал его преемником. В группе было еще 5 человек. Борьба за угловой дом продолжалась до вечера. После бомбардировки ближайших домов несколькими пикирующими бомбардировщиками стало тихо. Ночью мы охраняли взятый дом. Всю ночь было спокойно, не останавливался только вой Nebelwerfer.

Следующим утром пришла новая рота. Нас сняли с поста, потом пришли пленные. Видел лица, которые дрожали от голода, нищеты и страха. Некоторые еле держались на ногах. В большинстве это были старые мужчины и подростки. Измученными глазами они смотрели на нас. Никто не жаловался. Тупым взглядом смотрели в неизвестное им будущее. Моральная победа была, несомненно, на их стороне. Из их разговоров я узнал, что весь комплекс защищало три человека АК Двоих из них я видел. Оба были разорваны взрывами бомб так, что невозможно было их опознать. При них не найдено оружия. Пленные были отведены назад и собраны. В одном большем зале, в котором крыша была продырявлена осколками, как сито, выстроилось некоторое число пленных. Чиновники СД допрашивали некоторых из них. Некоторые из моих «коллег» отбирали у беззащитных ценные вещи. Рядом стояли также офицеры, однако они этого не видели. В последнем ряду стоял пожилой мужчина в окружении двоих парней. Показывали на них. «Это князь со своими сыновьями», — говорили. С гордо поднятой головой он смотрел на смотревших на него фигуры СС-манов. Вдруг один офицер отошел от остальных и подошел к поляку. Не промолвил с ним ни одного слова, только осмотрел его с верху донизу, и потом ушел. Спустя несколько секунд он вернулся и снял с пальца у одного из этих парней перстень. Я онемел.

Во второй половине дня мы промаршировали мимо разрушенного гетто. О восстании в апреле [19]43 г. я знал только понаслышке. То, что я там увидел, превзошло все возможное воображение. Развалины и горы кирпичей, а между ними несколько железных балок — вот, что осталось после всего от района мирового масштаба города. Во время марша на квартиру меня направили к одному посту вермахта. По дороге я должен был проходить мимо квартиры азербайджанских казаков. Уже издалека я услышал громкое, монотонное пение пьяных. Когда я приблизился, я заметил нескольких молодых девчат. Нескольких из них жестокие кочевники загнали в дома. Страшный хохот остальных сопровождал эту десятку. Еще долго звучали в моих ушах беспомощные крики этих несчастных, которых насиловали до смерти.

23 [августа] вечером прозвучала тревога. «Собрать все. Сюда уже не возвратимся». Я был доволен этим. В этот раз шли в направлении Вислы. Было темно, хоть глаз коли. Мы проходили, как это уже часто бывало, мимо выгоревших трамваев. Везде тот же самый ужасный вид. Спустя 30 минут к нам прибыл связной, который провел нас дальше. Мы ползли через большие каменные блоки. Здесь должны были быть большие детонации. Все было разрушено. И здесь был обстрел. После длительного ползания по развалинам мы пришли к огромному дому. Мы заменили казаков. Они потеряли 80 % своего состава. Один унтер-офицер, немец, так представил эту ситуацию: «До второго этажа безопасно. На третьем этаже надо выставить пост, потому что чердак еще захвачен АК Через шахту лифта поляки ночью спускаются вниз и бросают гранаты. Курить здесь ночью — занятие очень рискованное». Так представлялась ситуация. Я поставил пост в коридоре на третьем этаже. Сел на стул и крепко заснул вплоть до… (неразборчиво) утра, когда пришла смена. Ночь прошла без выстрела.

Около 8 часов мы вошли в подвалы, которые казались еще наиболее безопасными для продвижения вперед. Мы должны были занять боковое крыло замка. После нескольких ненужных взрывов, осуществленных саперами, началось. Мы достигли 3-го этажа (продвигаясь. — Примечание авт[ора]) через шквальный перекрестный огонь, лабиринт комнат и проходов АК, понеся некоторые потери. Моему коллеге по обслуживанию пулемета разрывной снаряд продырявил голову. Я взял пулемет, однако из-за пыли и дыма я мало чего видел.

Когда я добрался до какой-то двери, то получил сильный удар в правую ногу. Я упал. Из-за большой потери крови я был слишком слаб, чтобы повернуть назад. Только еще один человек остался невредимым. Пулемет отказал. Около полудня я пополз назад. В лабиринте коридоров, на развалинах и останках стен я представлял четкую мишень для любого стрелка. В нескольких метрах от меня перебегал небольшой отряд огнеметчиков. Двое из них пало. В меня никто не стрелял. Это было для меня высоким чувством, осведомленность, что АК не стреляет в раненого, даже тогда, когда на нем ненавистная форма СС. Это был благородный поступок, боевой — т. е. достойный солдата.

Через некоторое время санитарная машина заехала в польский госпиталь, который находился за небольшой часовней. Сейчас я был одним из тех, к которым я присматривался две недели тому назад. Один дружелюбный врач задал мне несколько вопросов: «Вы немец?», «Нет, — ответил я, — венгр». Он внимательно посмотрел мне в глаза и пожал руку.

Давидхазы Густав.