2

Дверей больше не было, они просто исчезли, растворились в серебристо-зеленом сиянье, неистовом и бездушном. Лунные лапы тянулись к побледневшим свечам, выцарапывали глаза, хватали за горло.

—Что ты наделала… Риттер говорил… нельзя отвечать…

Цигенгоф. Кому он это? И о чем?

—Мама! Мамочка!…

—К алтарю! Живо!

Что она сделала, что они так кричат? Куда он ее тянет? Им все равно не уйти: луна держит крепко. Луна – гончая смерти, Милика поняла это только сейчас. Это луна выследила добычу, луна, а не волки.

Это началось давно, в ту почти забытую ночь, когда она стояла у окна своей спальни не в силах уснуть. Людвиг снова уехал, а она смотрела на звезды и думала о том, удался или нет ее нехитрый обман. И вспоминала об их первой встрече.

Парадный зал старого замка, серебряный кубок с белым вином в ее руках, учтивая улыбка, ничего не значащие слова…. Людвиг Ротбарт сразу же уехал. Он не знал, что короткая встреча расколола жизнь графской дочери, а она не могла и помыслить, что император не спит ночами, молясь настигшей его любви. Любовь… Они стали ее избранниками – император Миттельрайха и дочь графа Линденвальда!

Летний ветер шевелил вышитые занавеси, ночь дышала ночной фиалкой и поздним жасмином. Юная императрица, задыхаясь от неслыханного, невозможного счастья, спустилась в сад, прошла тенистой аллеей, вышла на залитую серебряным светом поляну, и счастье сменилось ужасом. Она бросилась назад, к дому, но не добежала и упала в белую от незабудок траву, где ее и нашли.

Если бы она тогда не вышла, если бы не позволила себя увидеть…

– Мама! Мамочка! – Мики теребил ее за руку, вырывая из холодных светящихся волн, в которых она тонула. Сын! Как она о нем забыла?!

– Сюда! Быстрей, во имя Господа!

Цигенгоф тянет ее к алтарю, туда, где теплым золотом сияют церковные свечи. Их свет сдерживает лунную жуть, но как же быстро они сгорают.

—Ничего, – бормочет Клаус, – скоро утро… Смотри, уже светает.

Неужели он не понимает – это не рассвет, это луна, которая пришла за ней, так зачем бороться? Пусть волки получат, что ищут, только бы не тронули Мики. Клаус его выведет. Ради нее. А Руди воспитает. Ради Людвига.

– Милика , – все тот же зов, которому нельзя сказать «нет». – Милика… Милика…

Мики плачет, Цигенгоф поднимает сына на руки, что-то ему говорит. Пусть Святая Дева защитит их обоих.

– Клаус, позаботься о Мики.

– Конечно… Погоди, ты о чем? Милика! Остановись.

Цигенгоф бросился за ней, но помешал Мики, которого он держал. Растерявшийся граф замер на границе золота и серебра, прижимая к себе чужого сына, а Милика Ротбарт, протянув вперед руки, пошла к сияющему провалу. И навстречу ей медленно выступил зверь, тот самый, что звал ее в бреду.

Огромный, с рудничную лошадку, медно-рыжий, он походил на длинноного гривастого лиса, а не на волка, каких немало водилось в окрестностях Линденвальде. Белая грудь, угольно-черные лапы, вытянутая морда в темной «маске», желтые, такие знакомые глаза, и в них не смерть, а любовь.