на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Плакучая листва

Щурясь от яркого солнца, Мизинчик и Маджи брели по двору, срывая цветы для пуджи. Маджи глубоко вдыхала ароматы, проходя мимо бесстыдно-карминных гибискусов и застенчивых розовых жасминов. Наконец она остановилась под джутовой веревкой. Свежий запах белья сулил очищение от случайной скверны, возможно еще оставшейся на теле после утреннего купания. Уже было жарко, и безжалостные солнечные лучи опаляли кожу.

— Я устала, — сказала Мизинчик дрожащим голосом.

— Скоро гроза, — сказала Маджи. — Вот все и замирает. Ночью грянет гром, засверкает молния и подуют муссоны. — Она остановилась и с тревогой уставилась на внучку: — У тебя все хорошо?

Мизинчик кивнула.

Быстрые взмахи короткой метлы на задней веранде, негромкое хлопанье белья на веревке, жужжание пчел в цветах — все так обыденно, что ей даже стало немного стыдно за свою пугливость. Наверное, она просто не туда поставила ведро — не под самый кран, а подвинула немного вбок. Ведь когда Парвати подошла к двери, вода была еще открыта, глаза щипал шампунь, и Мизинчику было плохо видно. Возможно, она все перепутала.

Или Туфан запер дверь снаружи. Он проделывал это и раньше, закрывая наружный замок, и приходилось просить, чтобы выпустил. Туфан похож на те гуавы, что продаются на пляже Чоу-патти: их тонко нарезают и обильно посыпают толченым чили — сведет даже самый крепкий желудок. Брата назвали в честь цунами, что обрушилось на Бомбей в 1945 году, когда он родился; стихия сметала рыбацкие суда и затапливала прибрежные селения. Оправдывая собственное имя, Туфан сеял на своем пути одни разрушения.

В святилище для пуджи Маджи еле-еле опустилась на сиденье у самой земли — напротив черного мраморного алтаря с латунными и серебряными фигурками богов. Над огромным каменным лингамом[30] висела картина в рамке: Сарасвати, богиня мудрости, восседает на белом лотосе, а у ног ее — пестрый павлин. Мизинчик поставила цветы возле двух серебряных ваз: одна — с подслащенной халвой, другая — со свежими яблоками, бананами и кокосом. Бабушка и внучка зажгли дии и, молитвенно сложив руки, пропели Шири-мантру: «Ом бхур бхува сваха… О Творец Вселенной, податель жизни и счастья…»[31]

Мизинчик окропила атласные оранжевые лепестки перед богом Кришной и его возлюбленной Радхой[32]. Девочке нравилось ходить вместе с бабкой в святилище. Казалось, они ограждены здесь от всех житейских забот. После молитв обе отведывали халвы, густой и маслянистой от миндаля, и Маджи пересказывала какую-нибудь историю из великого эпоса. Бабка откидывалась назад, и глаза ее затуманивались.

— Жил-был когда-то на свете великий царь, и очень ему хотелось ребенка. Он молился долгие годы, и вот однажды родилась у него дочь. И превратилась она в красивую, умную женщину, но ни один мужчина не смел попросить ее руки. Тогда отец отправил дочь в путешествие, наказав отыскать мужа, достойного ее чар.

Мизинчик знала эту историю о Савитри из Махабхараты. Принцесса встречает благородного принца, который умрет через год. Она влюбляется и выходит за него замуж. В последний день его жизни они приходят в лес, где Яма, бог смерти, вынимает из тела мужа его душу. Не в силах расстаться с любимым, принцесса решительно преследует Яму по густым зарослям куманики и безлюдным местам. Наконец, уже на границе царства. Яма берется исполнить любое ее желание, но отказывается вернуть мужа к жизни. «Тогда подари мне много детей, — просит она, — и пусть отцом их будет мой супруг».

— Господь Яма усмехнулся: все-таки его перехитрили, — закончила Маджи. — «Ступай, — сказал он, — ты воскресила его». Она побежала обратно в лес и нашла там своего мужа: он словно очнулся от долгого сна. Они возвратились в его царство и правили вдвоем всю оставшуюся жизнь.

Мизинчик смущенно улыбнулась.

— Вот видишь, — добавила Маджи, подводя разговор к замужеству, — жена должна быть отважной, особенно если дело касается жизни мужа.

Мизинчик вспомнила свое признание Нимишу: ночью она думала не о нем, а о собственном счастье. И даже запретную дверь отперла с горя.

— Маджи, — неожиданно спросила она, — а почему ту дверь запирают на ночь?

Маджи горестно посмотрела на нее:

— Есть вещи, о которых лучше молчать.

Мизинчик потупилась. Видеть, как печалится бабка, было нестерпимо, и она больше не стала настаивать. Потому-то Мизинчик редко расспрашивала бабку о своей матери, хотя вопросов хватило бы на целую жизнь.

Маджи дотронулась до ее щеки:

— А теперь ступай — скоро придет дарзи[33] с твоими новыми нарядами. Возьми ключи и достань деньги из комода.

Из-за пояса у Маджи обычно торчала тяжелая связка из разукрашенного серебра, на нее были плотно нанизаны две дюжины ключей, похожих на орудия пытки. Все ценные вещи, даже одежда и древние беспошлинные товары из-за границы, хранились в бунгало под замком — на случай грабежа, ну и чтоб не вводить в соблазн прислугу. В каждой комнате было по несколько шкафчиков, каждый со своим ключом, и Маджи почти всегда носила связку с собой, если, конечно, не посылала Мизинчика с поручением. Даже во сне Маджи надежно прятала ключи под подушкой.

Китайские шкафчики скрипели, не желая открываться. Там хранились старые штаны из «Рэймонде Шопа»; коробка с глиняными лампадками, слегка пахнущими горчичным маслом; пожелтевшие письма, перевязанные бечевкой; лосьон после бритья; японский транзистор, так и не вынутый из кожаного футляра; стопка ярких териленовых рубашек и целый набор фигурок бога Ганеши в коробке из прозрачной пластмассы — чтобы не потускнели.

Элегантное кремовое пальто, слишком теплое для тропического климата, было обернуто просвечивающей тканью и слабо пахло тальком «ярдли». Спереди и на манжетах — серебряные пуговицы с выгравированным гербом: двумя императорскими львами. Пальто одиноко висело на крючке и казалось пустым, бесплотным. Мизинчик подумала, что его носила еще мама, и представила, как Ямуна просовывает тонкие руки в рукава, посмеивается в новом лахорском доме над непривычным зимним морозцем и думает, что впереди уйма времени — еще успеет свыкнуться.

Мизинчик погладила пальто и потрогала пуговицы, которых, возможно, касалась мать.

— Пошли, бэти[34], — сказала Маджи, войдя в комнату: к бедру она прижимала поднос со смесью орехов, — идем завтракать.

Маджи заметила пальто, и в груди проснулась застарелая, неизбывная боль. Его подарила дочь — вскоре после свадьбы. «Приезжай к нам в гости зимой», — написала Ямуна в письме, которое Джагиндеру пришлось читать вслух: Маджи так и не научилась ни читать, ни писать. Но она так и не поехала — не хотелось гостить у дочкиной свекрови, ведь та оказалась мелочной и бессердечной. «Приезжайте лучше вы к нам, в отпуск», — велела отписать Маджи. Однако эти планы не сбылись: начались стычки между индуистами и мусульманами. «Выбирайтесь, пока еще не поздно, — настойчиво советовала Маджи. — переселитесь в какой-нибудь безопасный район, с индуистским большинством».

«Но это же наша родина», — упрямился муж Ямуны.

А потом случилось невообразимое: Индия разделилась на три географические области, индуистов и мусульман принудительно размежевали. Неожиданно Ямуна оказалась беженкой — одной из многих, слишком многих, кто так и не успел пересечь границу.

В гостиной мелодичный голос Латы Мангешкар[35], искажаясь, доносился из новенькой «виктролы».

— Эй, — степенно отрыгнув, сказала Маджи прибывшему портному, — раз уж вы здесь, снимите с меня мерку для новой кофты и нижней юбки. На свою лучшую белую кофту я капнула чатни из самосы[36] на махаджановской свадьбе.

Портной обошел Маджи кругом, примеряясь так и сяк. Это был долговязый человечек с густыми черными волосами в носу и тоненькими руками. Своей обтрепанной мерной лентой он едва ли мог обхватить столь внушительные бедра.

Джагиндер приковылял в курте, обтягивающей солидное брюшко. Он являлся в контору значительно позже завтрака и все утро просиживал за угловым столиком в гостиной, разговаривая по трем телефонам одновременно. Попугно Джагиндер умудрялся пить обжигающий чай. Руки, рот и подбородок беспрестанно двигались, словно он был современной аватарой[37] бога Шивы.

— Ну и что с того, что грузовик перевернулся? — говорил он в первую трубку. — Платеж нужно произвести сегодня…

Во вторую:

— Разве я плачу тебе для того, чтобы ты разбазаривал мои деньги?

Ну и потом крысенышу Лалу — управляющему судоразделочного завода:

— Идиот! Тебе что, в башку напекло?

Если позже Джагиндеру требовалось что-ни-будь из дарукханской конторы у восточных доков — юридические документы, забытый портфель или коробка конфет из Гхаситарамовой лавки, — он тотчас отправлял шофера. Сделав домашнее задание, Мизинчик и близнецы иногда садились прокатиться вместе с Гулу. На заднем сиденье они слушали затейливые байки шофера, что поразительно напоминали новейшие фильмы на хинди, — вот только главным героем-любов-ником в них выступал сам Гулу. На прошлой неделе он разыгрывал из себя Раджендру Кумара по прозвищу Юбилей из «Кануна»[38] и преследовал собственного тестя за убийство.

В комнату влетела Савита, на руках — пара ярдов гранатового кандживарамского шелка.

— Я передумала. Это нужно сшить за два дня, — сказала она портному.

Тот приковылял к ней и потрогал дорогой материал, замирая от удовольствия.

— Мерки, — пропищал дарзи, лукаво отводя взгляд от пышных форм Савиты.

— Тьфу ты, — возмутилась она, оправляя на себе сари. — Ты же в прошлый раз снял.

Долго и медлительно прижимал он мерную ленту к ее стройной талии, изящной шее, голым плечам. А затем с довольным видом достал изо рта карандашный огрызок и нацарапал на бумажном клочке пару неразборчивых цифр.

В тот же день после обеда пришла семнадцатилетняя Милочка Лавате, соседка. Она была в сапфирном шальвар камизе[39] с золотистой накидкой, дупаттой, которую носила почти с каждым нарядом, набрасывая на плечи и грудь; накидка трепетала, словно крылья апсары[40] — небесной богини.

Поначалу Савита дразнила ее: «Милочка, дорогуша, что ж ты все время носишь одну и ту же дупатту!» Но Милочка лишь улыбалась да туже натягивала накидку. Она присмотрела ее, когда ходила с матерью за покупками на Колаба-козуэй. В витрине блеснул замысловатый узор с плакучей листвой, вышитый от руки: на темной позолоте — великолепная миниатюрная птичка пхулчаки с огненной грудкой: в жизни она размером с палец. Неугомонный цветосос, самая маленькая пташка Индии, заблудился в плотном лабиринте изумрудных лепестков, угодил в ловушку и звал самца с малиновым сердечком: чик-чирик.

Милочка стала упрашивать мать купить ей дупатту. «Я доложу ее в твое приданое, — пообещала Вимла. — Такая диковина годится лишь для новобрачной». Но Милочка настаивала, и отзывчивая Вимла уступила. С тех пор Милочку редко можно было увидеть без накидки.

— Намаете[41], тетя-джи Маджи, — скромно улыбнулась Милочка, входя в дом, и протянула коробку со сладостями. — Мама утром сходила в Гхаситарамову лавку.

— Он готовит вкуснячие паквааны — выпалил Дхир и вспомнил хрустящие жареные скорлупки, посыпанные дымящейся чечевицей. Он всегда покупал их, когда отец водил его в гости к своему другу, что живет на Нараян-Дхурусгрит — всего в двух кварталах от лавки. Еще через один переулок, на Калбадеви-роуд, рабочие расплющивают серебряные слиточки и делают тончайшую фольгу для конфет.

— Сегодня я купила только ладду, — призналась Милочка, откинув крышку.

Дхир тотчас завился вокруг нее ужом, хватая пухлыми пальцами липкие желтые шарики, испеченные из сладкой нутовой муки.

— Это тоже тебе, — сказала Милочка и протянула ему шоколадку «Кэдберри».

— Спасибо, диди\ — поблагодарил Дхир, уважительно назвав ее старшей сестрой, спрятал шоколадку в карман и скрылся в своей комнате.

— А мне? А мне? — нетерпеливо завопил Туфан.

— Сегодня ничего, — Милочка погладила его по голове. — Но как только выйдет новый «Моряк Попай»[42], обязательно принесу.

Туфан схватил один сладкий шарик и потащился прочь.

— Когда ешь, не думай ни о ком плохо, — крикнула Савита ему вдогонку, — а то живот разболится.

Нимиш стоял в отдалении, со стопкой книг в руке.

— Что ты сегодня читаешь? — спросила Милочка, повернувшись к нему.

Нимиш опустил взгляд, разбирая название, но сердце так и выпрыгивало из груди. Он влюбился в Милочку, когда она еще носила детские платьица до колен. Он полюбил ее так сильно, что каждую ночь прокрадывался к отверстию в стене и любовался тамариндом на соседском дворе. Дерево посадили еще в начале века, когда бунгало Лавате на Малабарском холме[43] владел сэр Райфус Пайтон. Согласно местному преданию, сэр Райфус приехал по делам в португальский колониальный порт Гоа, к югу от Бомбея, и какой-то дерзкий мальчишка оскорбил его прямо в лицо, а затем стремглав убежал.

«Тамариндовая башка, сэр, — перевел проводник и замахнулся кулаком, искусанным москитами. — Этот чертов кули обозвал вас тамариндовой башкой!»

Райфус вскоре выяснил, что жители колонии, забредая в квартал туземцев, вставляли себе в уши тамариндовые стручки. «Проклятые туземцы верят, что в стручках обитают злые духи, — объяснил проводник и расхохотался. — Вот мы и пошли на хитрость: засовываем стручок в ухо, и они к нам больше не цепляются».

Возвратившись на Малабарский холм, Райфус немедленно приказал посадить тамаринд: его особые свойства должны были подействовать и в Бомбее. И они впрямь подействовали — наверное, даже чересчур, так что Райфус вернулся в Англию намного раньше своих соотечественников.

Меж тем маленький тамаринд спокойно рос, покрываясь легкой перистой листвой и небольшими желто-красными соцветиями. Каждую зиму дерево приносило кислые плоды, ими лечили язву, запоры и лихорадку, а также добавляли в разные блюда — для кислинки. Милочка обожала длинные тамариндовые стручки с коричневой съедобной мякотью, сладкой и в то же время кисловатой.

«Держись подальше от дерева, — наставляла ее мама Вимла с самого детства. — Оно опасное. По ночам в нем живут злые-презлые духи. Погляди, даже листочки свернулись от страха».

Но Милочка ее не слушала. Тамаринд стал ее отрадой — единственной отдушиной в слишком уж безопасной жизни. По ночам, пока все спали, Милочка частенько забиралась на дерево через окно и лежала на прохладном сером стволе.

А Нимиш следил за ней каждую ночь: подкрадывался к небольшому отверстию в дальнем конце стены и подглядывал. Он заставлял себя подойти к ней, но его сковывала нерешительность, и он всегда возвращался в постель — безутешный и полный сомнений.

Разумеется, Нимиш никому не рассказывал о своих чувствах и ночных вылазках. Романтическая любовь — она ведь только в кино, а в приличной индуистской семье для нее нет места. Так же, как предки, он должен жениться на той, чей гороскоп соответствует его натальной карте. Его семья была родом из Пенджаба — северо-западного района Индии, а семья Милочки — махараштрийская, из самого Бомбея. Хотя оба семейства тесно общались, не могло быть и речи о браке с членом другой региональной общины. Но когда дело касалось Милочки, привычный здравый смысл Нимишу изменял.

«Ними, имя твоей будущей жены начертано на небесах», — всегда говорила мать.

Но едва Нимиш начал себя осознавать, он решил нарушить эту древнюю традицию и во что бы то ни стало жениться на Милочке. Сейчас он покрутил в руках книги, пытаясь скрыть волнение, а затем протер краем рубашки очки.

— Ответь ей, Ними, на? — встряла Савита и ткнула в книгу «Синд, или Злосчастная долина», которую написал знаменитый путешественник Ричард Бёртон[44]. — На вид занятная.

— «Как милы восточные ночи, — послушно прочитал Нимиш на заложенной странице. — Особенно если сравнивать их с немилосерднейшими восточными днями!»

«Как милы… Милочка», — подумала Мизинчик, и у нее защемило в груди.

Савита фыркнула:

— И что уж такого милого-премилого в английском-то небе? Оно ведь цвета гнилого риса, да еще такое холодное, что у всех англичан носы вечно синие!

Милочка прикрыла рукой улыбку и скромно отвела взор от Нимиша.

Затем, поправив гирлянду из возбуждающих цветов могра на своих блестящих волосах, она повернулась к Мизинчику:

— Маджи сказала, тебе нужно проветриться. Пойдем в парк?

Мизинчик кивнула, но заметила покрасневшие щеки Нимиша, и ее кольнула ревность.

Едва они ушли, Маджи решила обсудить с матерью Милочки, Вимлой, последние брачные предложения, которые передала миссис Гйрг. Эта навязчивая женщина с орлиным носом жила чуть дальше по улице и считала себя главной местной свахой, хоть за ней и тянулся длинный шлейф неудач. Первое предложение Милочке сделали в четырнадцать, а теперь она девушка на выданье, и тонкий ручеек разлился полноводной рекой.

Матери всей махараштрийской общины прочили семнадцатилетнюю Милочку в жены своим сыновьям, учитывая не только ее сногсшибательную внешность, но и практическую выгоду: семья ведь богатая, да и дочь воспитывали в строгости. У современных девушек, сетовали Маджи с Вимлой, совсем нет достоинства, они красятся и расхаживают по городу после занятий, словно бесстыжие кинозвезды. «Эти пади-ликхи[45] едва научились читать да писать, а уже считают себя королевами», — сурово осуждала их Маджи.

— Моя Милочка не такая, — сказала Вимла.

— Да-да, она славная девушка.

— И приданое уже почти готово. Намедни ювелир принес последние комплекты. Все наволочки вышили и даже заказали холодильник.

— А машинку «зингер-швингер»?

— И ее тоже. Правда, без швейных ножниц.

— Правильно, ничего острого — чтоб не поранила молодого мужа!

Обе женщины захихикали и продолжили поиски жениха, степенно попивая чай.

— Но она бывает такая переборчивая, — пожаловалась Вимла и раскрыла вишневую матерчатую сумочку, куда складывала все предложения, обвязывая их золоченой нитью из храма. — На нее не угодишь.

— В наши-то времена девушкам выбирать не приходилось, — сказала Маджи, рассматривая черно-белый снимок молодого человека с густыми напомаженными усами.

— Что-уж-тут-поделаешь! Дети больше не следуют старым обычаям. — печально пробормотала Вимла и вспомнила, как безжалостно бил ее муж — кулаком в живот, по лицу, по спине…

— Милочка сделает, как вы попросите, — сказала Маджи, погладив Вимлу по коленке.

— У меня дурное предчувствие, — вдруг призналась Вимла, и на глаза ей навернулись слезы. — Словно случится что-то страшное, и я не выдам ее замуж.

— Вам просто не хочется с ней расставаться. Но это же так естественно, ведь дети — не наша собственность.

Вимла кивнула и вытерла лицо вышитым носовым платком. Но предчувствие не покидало, надвигаясь, словно тень. Вимла пролистала пачку и наткнулась на самое последнее предложение: молодой врач с лицом пшеничного цвета, коллекционирует американские автомобили и бабочек.

— А как вам этот?

— Нет, — сказала Маджи, прищелкнув языком. — Взгляните на его глаза. Жесткие, как камень. Он будет обижать вашу Милочку.

Вимла еще раз посмотрела на красивое лицо юноши: нос с горбинкой, аккуратно подстриженные усы, и лишь потом — на глаза. Взгляд и впрямь жесткий, изумилась она. И жутко похож на взор ее покойного мужа.

Густые грозовые тучи заволокли все небо, но солнце по-прежнему палило. Мизинчик и Милочка отыскали тенистое место и расстелили покрывало. Они немного посидели молча, каждая погрузилась в собственные мысли — так, словно листья унесло ветром. Над мусорным ящиком париком повисло облако мух. Неподалеку детишки визжали от восторга, играя в «башмак ста-рухи-великанши». Юноши открыто пялились на Милочку и, прохаживаясь мимо, старались поймать ее взгляд. А старики украдкой бросали тоскливые взоры, за что жены лупили их ридикюлями и тягали за дубленые уши.

Милочка не обращала внимания, будто и не догадывалась, какая она красивая. Ну а Мизинчик заглушала в себе ревность и подозрительность. «Она тоже его любит?» Раньше Милочка делилась с Мизинчиком секретами: давала советы перед первыми месячными, рекомендовала есть «небесный фрукт» и кору ашоки, чтобы грудь лучше росла. Но хотя они были так близки и полностью доверяли друг другу, порой Милочка умолкала и задумывалась, а лицо ее становилось непроницаемым. Догадываясь, что она не расскажет о ночных событиях в саду, Мизинчик решила обсудить другую животрепещущую тему.

— Ты знаешь, диди, — начала она, — что дверь одной нашей ванной запирают на ночь?

Сначала Милочка смутилась, а затем вдруг поняла. Она поднесла изящную руку к губам:

— Правда?

— Ты ведь знаешь об этом?

Милочка покачала головой.

— Нет, знаешь! — воскликнула Мизинчик и схватила Милочку за руку. — Расскажи мне!

Милочка вздохнула, вспоминая тот день. Ей было всего четыре года, но утром она взобралась на тамаринд, пока родители спали, и выследила старшего брата — тогда еще мальчонку. Он перешел двор и шмыгнул в проход к соседнему бунгало. Брат проник через боковую дверь — ее отпирали на рассвете, чтобы слуги могли свободно входить и выходить. Немного спустя он вернулся с печеньем, которое украл из чулана Маджи, и уже успел набить им рот. Она не рассказала родителям — особенно после всего случившегося. Долгие годы Милочка мучилась от этого, но теперь уже незачем раскрывать тайну.

Она снова вздохнула:

— Это тетушка Савита ввела такое правило — запирать дверь. Ты же знаешь эти ее суеверия и пережитки.

В самом деле, Савита всегда боролась с призраками и злобными духами, оберегая свое счастье, которое они норовили разрушить. Потрясая черным карандашом для подводки, точно мечом, она защищала сыновей от нечисти, затаившейся поблизости, и рисовала черные точки у них за ушами — от сглаза.

— Но ее-то ванная ночью открыта, — сказала Мизинчик.

— Больше я ничего не знаю, — быстро ответила Милочка и отвернулась от подруги. Золотистая накидка соскользнула с плеч, и мужчины, проходившие мимо, замерли от восторга при виде покатых бедер, которые открывал разрез на камазе.


Водяной | Призрак бомбея | Ведьма