Глава 8

НОВЫЕ ЗАДАЧИ

Когда Швенд полностью оправился от ран, он стал большую часть времени проводить в Триесте, несмотря на то что его официальной резиденцией все еще оставался Шлосс-Лаберс. Это было идеальное место для того, чтобы отсюда продолжать действовать исходя из наметившегося вокруг всеобщего убеждения в том, что союзники выиграют войну. Теперь курсы валют всех стран оси должны были неминуемо пойти вниз, в то время как стоимость денег противника, наоборот, обязательно устремится вверх. А самой большой ценностью становились не деньги, а золото в монетах или слитках и драгоценные камни, например алмазы.

Эта неразбериха в экономической ситуации давала изощренному уму Швенда новые возможности для деятельности. Новое фашистское правительство Италии, размещенное в Сало, выпускало собственные деньги, так называемые «лиры Муссолини». Официально за десять таких лир давали одну рейхсмарку. Правительство короля выпускало «лиры Бадольо», официальный обменный курс которых, установленный администрацией союзников, составлял четыреста лир за один фунт стерлингов. Поскольку два правительства Италии не признавали друг друга, не существовало и официального обменного курса между их валютами. Но на черном рынке этот курс, первоначально установленный как две «лиры Муссолини» за одну «лиру Бадольо», постоянно изменялся в благоприятную для валюты правительства Бадольо сторону, по мере неуклонного продвижения войск союзников на север Италии.

Замысел Швенда заключался в переводе уязвимых бумажных денег в твердые ценности. Он продавал «фунты Бернхарда» по гораздо более выгодному, чем официальный, курсу, использовал тенденцию к удорожанию «лиры Бадольо» по сравнению с превращавшейся в мусор валюты Муссолини и эксплуатировал существующие экономические факторы, закупая золото, ювелирные украшения и драгоценные камни, которые в Швейцарии и других нейтральных странах продавались за швейцарские франки, американские доллары и шведские кроны.

Во всем этом была лишь одна загвоздка. После приобретения «лир Муссолини» приходилось прибегать к услугам профессиональных контрабандистов, которые переходили линию фронта по суше или переплывали на небольших судах. Их чересчур большие заработки означали для Швенда потерю собственных прибылей, и поэтому он решил создать собственную организацию контрабандистов. Как-то по случаю ему удалось найти небольшое судно, идеально подходившее для действий в Адриатическом море, которое превратилось, как и предсказывал Фребен, в закрытые воды. Капитан судна по фамилии Сувич родился в Триесте. Несмотря на личную преданность Швенду, огромную ценность в качестве курьера по перевозке фальшивых фунтов стерлингов и наличие широких связей повсюду, имел свою маленькую слабость: он считал себя опытным морским разведчиком. Сувич стал писать пространные донесения, которые оседали в столе Хольтена. Информацию приходилось перепроверять, и, как оказалось, по большей части она представляла собой плод фантазии моряка. Хольтен распорядился, чтобы от донесений Сувича избавлялись, не читая их. Но тот все же оставил свой след в истории.

Швенд расширил свою организацию, приняв туда новых агентов, их помощников и откровенно мелкую рыбешку. В крупных центрах, действовавших на определенной территории, работало примерно до полдюжины сотрудников, в более мелких — по одному-двое. Организация Швенда работала настолько успешно, что во всей Италии и части Балкан «фунт Бернхарда» вскоре превратился чуть ли не во вторую официальную валюту, которая ценилась гораздо больше, чем государственные деньги. Сам Швенд, несмотря на значительные накладные расходы, получал огромные суммы, которые теперь, после былых страхов за имущество в Аббации, предпочитал инвестировать в недвижимость, банки и ценные бумаги.

Для того чтобы удовлетворить всевозрастающие потребности в купюрах достоинством вплоть до пятидесяти фунтов стерлингов, Крюгеру пришлось пойти на увеличение штата сотрудников в концлагере Заксенхаузен. К уже существующему блоку добавился новый под номером 18, который тоже был изолирован от других строений в лагере. Число сотрудников пришлось увеличить с сорока до ста сорока человек. Выпуск готовой продукции достиг четырехсот тысяч банкнотов в месяц. Структура производства была организована по отделам, каждый из которых отвечал за свой цикл процесса: гравировка, печать и сортировка. Отвечающий за обработку и хранение готовых купюр Штейн, высокий мужчина с педантичным складом характера, был недоволен прежней технологией состаривания денег. Он предложил свой собственный процесс, который был опробован и с осени 1943 года поставлен на поток.

Когда от Крюгера поступал запрос на большую партию денег, Штейн сначала просто произвольно отбирал нужное количество банкнотов, номера некоторых из которых шли в строгой последовательности. Затем он отбирал примерно сорок — пятьдесят человек, которые на данный момент были свободны от работ. В такие бригады могли быть включены даже представители «элиты», например берлинец Макс Бобер, который называл жизнь в Заксенхаузене «раем» по сравнению с Бухенвальдом, где ему довелось отбывать наказание в течение нескольких лет до этого, или Северин Тифенбах, гравер из Лодзи. Штейн ставил этих людей в две линии, и они занимались тем, что передавали купюры из рук в руки для того, чтобы сделать их более грязными и замасленными. Некоторые участники цепочки просто терли купюры пальцами, другие должны были сгибать их посередине. На некоторые банкноты с помощью оголенной проволоки наносились проколы. В бригаде были и специалисты, которые настоящими английскими чернилами наносили на купюры английские имена и адреса, тщательно копируя английскую манеру почерка. Наконец, на самом последнем этапе имитировалась характерная для английских кассиров привычка указывать карандашом на лежащей сверху купюре общую сумму банкнотов в пачке. Такой процесс ручной обработки позволял создавать впечатление, будто бы деньги не были только что изготовлены, а уже несколько лет находились в свободном обороте.

Как-то Крюгеру поручили подготовить в Заксенхаузене большую сумму денег для административного отдела VI управления РСХА. Помещение отдела очень напоминало комнату дежурной смены полицейского участка: окна с металлическими решетками, территория, поделенная пополам с помощью застекленной деревянной перегородки, большой тяжелый сейф и массивный деревянный прилавок, отделявший заявителей от дежурного унтер-офицера. Именно ему Крюгер и вручил очередную партию. Дежурный без лишних вопросов написал расписку о получении денег, даже не пытаясь проверить сумму.

— Я уверен, что здесь все должно быть в порядке, — заметил он с равнодушной улыбкой.

Крюгер несколько минут поболтал с этим человеком на посторонние темы, а потом, скорее просто раздумывая, чем задавая вопрос, проговорил:

— Что же происходит потом с этими деньгами?

Офицер лукаво посмотрел на коллегу, подошел к перегородке и, предварительно убедившись, что за ней никого, кроме Крюгера, не было, открыл дверь, впустил Крюгера в свою комнату и попросил его помочь положить партию денег в сейф, дверцу которого распахнул театральным жестом. Крюгер не мог поверить собственным глазам: на массивных полках были аккуратно сложены золотые слитки, пачки настоящих английских фунтов, швейцарских франков и американских долларов. Три из пяти выдвижных ящичков-отделений в сейфе были наполнены золотыми монетами, в двух остальных хранились драгоценности. Остолбеневший Крюгер, онемев от изумления, наблюдал за всем этим богатством, пока привезенная им партия не исчезла в недрах сейфа, а затем дверца не захлопнулась. Дежурный задумчиво проговорил:

— Конечно, мне ничего точно не известно, но иногда и я задумываюсь, нет ли связи между вашим грузом и всем этим богатством. Впрочем, вам, как и мне, остается только догадываться.

Строя собственные умозаключения, Крюгер решил, что его люди, которые вносили свой вклад в борьбу, заслуживали некоторого поощрения со стороны официальных властей. В любом случае несколько наград очень способствовали бы поднятию общего морального духа. Поэтому он положил на стол Шелленбергу представление о награждении некоторых членов своей команды медалями, которое тот, впрочем, немедленно отклонил. Шелленберга вовсе не интересовали такие мелкие детали.

Через несколько дней Крюгер позвонил Хольтену, который очень удивился этому звонку, поскольку тот очень напоминал ему первые дни совместной работы с Науйоксом, когда Хольтену приходилось вникать и в техническую сторону проблемы. Крюгер заговорил о том, что его персонал заслуживает того, чтобы его работа получила официальное признание. Он спрашивал, не может ли Хольтен помочь ему добиться этого. Хольтен машинально спросил, о каком количестве наград идет речь. В ответ Крюгер предложил наградить шестерых сотрудников медалью «За безупречную службу» и еще шестерых крестом «За особые заслуги» второго класса. Хольтену эта просьба показалась чересчур скромной, и он поинтересовался о причине. Крюгер объяснил, что Шелленберг отказался помочь ему, и тогда Хольтен пообещал заняться этим лично.

Из опыта прошлого общения он знал, что единственной возможностью заставить Шелленберга отказаться от прежних взглядов было изложение ему иной точки зрения, дав понять, что она получила поддержку у Кальтенбруннера или даже самого Гиммлера. Хольтен написал представление на поощрение сотрудников команды Крюгера и позвонил одному из адъютантов Кальтенбруннера, с которым он находился в хороших отношениях. Он предложил:

— Когда ваш шеф будет не очень занят, попросите его взглянуть на этот рапорт. Это не очень важно, поэтому не стоит его беспокоить специально по данному поводу.

Дальше все пошло так, как он и рассчитывал. Рапорт попал в отдельную папку, где хранились второстепенные документы, которые Кальтенбруннер подписывал не глядя. Крюгер очень удивился и обрадовался, узнав о выполнении своей просьбы. Он специально позвонил Хольтену, чтобы поблагодарить его.

Однако у самого Хольтена в тот момент голова была занята решением совсем других проблем. Как и многие хорошо информированные немецкие офицеры, он понимал, что если срочно не предпринять решительных шагов, то впереди Германию не ожидает ничего, кроме безоговорочной капитуляции. Его прежние надежды на Ватикан теперь казались ему все менее реальными, разве что Риббентропа сменит на его посту фон Вайцзеккер. Еще одним вариантом было то, что Чиано в свое время назвал «вторым раундом», который предусматривал совместное выступление Германии и союзников против Советского Союза. Хольтен как-то упомянул об этой идее Швенду, который, будучи ярым антикоммунистом, полностью поддержал ее, даже несмотря на то, что его собственные материальные интересы при этом значительно пострадали бы. В конце 1943 года Швенд специально пригласил Хольтена в Милан, чтобы обсудить именно эту тему. Он представил его Лавалю, выполнявшему роль эмиссара Швенда в Париже, который торговал фальшивыми фунтами стерлингов во Франции и Японии. Как оказалось, Лаваль был настроен еще более антисоветски, чем сам Швенд. Он заявил, что ему прекрасно известны планы Советов на будущее:

— Абсолютно точно, что коммунисты постараются максимально продвинуться на территорию Германии. Все страны, которые они пройдут на своем пути, будут аннексированы.

Хольтен тактично поинтересовался источниками такой информации. Швенд в ответ возразил, что Лаваль не может раскрывать эти источники, однако его информация заслуживает доверия.

— Единственным способом остановить красных, — продолжал Лаваль, — это нанести большевизму сокрушительный удар. Сейчас понятно, что немцы не в состоянии справиться с этим в одиночку. Им необходима помощь со стороны западных держав.

— Очень сложная задача, не так ли?

— Западные союзники считают, что они в состоянии справиться с Германией и могут сделать это в любой момент. Поэтому для того, чтобы склонить их к миру с нацистами, необходимо предложить им что-то существенное, какую-то особую выгоду.

— Что, например?

— Например, заставить Японию примкнуть к войне против Советского Союза.

Многолетняя привычка Хольтена стараться до конца прояснить точку зрения собеседника заставила его задать вопрос, как этого можно добиться.

Лаваль не заставил себя ждать с ответом:

— Вы понимаете, что, несмотря на то что Германия и Япония являются союзниками, они преследуют разные политические цели. Японцы всеми силами пытаются добиться от Германии заключения мира с Россией, после чего союз трех стран сможет сокрушить западных союзников. Они уже пытались зондировать почву и делали общие намеки. Теперь нужно, чтобы они продумали конкретные предложения.

— Но с какой целью? — спросил совершенно сбитый с толку Хольтен.

— Для того чтобы у Германии появился реальный козырь в торговле с союзниками. Если бы существовал конкретный план, немцы могли бы обратиться к представителям западных союзников и предложить им: либо присоединяйтесь к нам, либо мы заключим мир с Россией и вместе с ней и Японией выступим против вас.

Потом Лаваль несколько раз повторил, что сейчас остро нужна прочная дипломатическая основа для переговоров, о которой мог бы позаботиться Хольтен. Все остальное уже готово. Лаваль был готов немедленно представить Хольтена некоему судовладельцу из Швеции, у которого были выходы как на русских, так и на японцев. Достаточно будет одного разговора с этим человеком, чтобы спасти Германию от неминуемого поражения и безоговорочной капитуляции.

Хольтен, чтобы выиграть время на обдумывание этого предложения, попросил Швенда высказать, что тот думает по этому поводу. Пока Швенд говорил, Хольтен лихорадочно размышлял. В руках Лаваля, несомненно, был убойный материал, поэтому мысль о поездке в Швецию звучала очень привлекательно. С другой стороны, он никогда не получил бы официального разрешения на это, поэтому такая поездка со своей территории в эту страну, например в отпуск, не осталась бы незамеченной и могла бы вызвать подозрения, которые легко могли бы вернуть его в части вермахта в Сербии, откуда ему в свое время так удачно удалось выбраться. Поэтому, поразмыслив, Хольтен не стал давать Лавалю каких-либо обязательств. Но в одном Лаваль сумел его убедить окончательно и бесповоротно: отныне все усилия на прекращение войны должны быть направлены непосредственно в стан союзников.

Ряд сотрудников группы Крюгера в лагере Заксенхаузен получили награды, и теперь эти люди с гордостью стали их носить. Тем самым Крюгеру в самом деле удалось поднять моральный дух на своем «предприятии». Блоки № 18 и № 19 подчинялись коменданту лагеря лишь в административном порядке, поэтому его визиты туда с проверками были редкими и носили чисто демонстративный характер. Во время одной из таких инспекций комендант с удовольствием увидел на мундирах охранников из СС новенькие награды. Каково же было его удивление, когда он увидел, что точно такие же регалии красовались на робах троих заключенных еврейской национальности! Разгневанный офицер позвонил лично Кальтенбруннеру, который успокоил его и пообещал лично во всем разобраться. Слухи об этой истории обсуждались всеми сотрудниками VI управления РСХА. Вернувшись из Италии, Хольтен вдруг обнаружил, что его коллеги избегают его, как прокаженного. После прямых расспросов выяснилось, что многие воспринимают его как предателя и даже хуже того. Поэтому, получив по телефону приказ явиться к Кальтенбруннеру, он ожидал самого худшего.

К счастью, обладавший, как всякий уроженец Австрии, хорошим чувством юмора, Кальтенбруннер сумел разглядеть и забавную сторону во всем случившемся, поэтому в наигранно рассерженном тоне он заявил Хольтену:

— Я от всей души вас поздравляю. 9 ноября благодаря вашему участию список кавалеров германских боевых наград пополнили первые заключенные-евреи из концлагеря.

Ободренный шутливым тоном шефа, Хольтен смог добиться от него, что заключенные будут носить награды только на территории блоков № 18 и № 19 и у них не отнимут их совсем, как настаивал комендант лагеря и некоторые другие.

В это время в Загребе в Хорватии происходили странные вещи. Полномочный посол Германии доктор Эдмунд фон Глайзе-Хорстенау получил письменное уведомление, что к нему направлен эмиссар с секретной миссией. Он принял это к сведению и с долей некоторого опасения принял человека, который называл себя Петровицем. Посланец пытался представить себя обычным функционером среднего звена, но на самом деле это был один из ближайших соратников маршала Тито генерал Велебит, после войны занявший пост посла Югославии в Лондоне.

Петровиц привез от Тито послание чрезвычайной важности. В случае ожидавшейся высадки союзников на побережье Адриатического моря в Югославии он предлагал немцам помощь югославских повстанцев в отражении десанта. Повстанцы обращались к немецким властям в тот момент, когда немцам становилось все сложнее сдерживать партизанскую борьбу у себя в тылу. О поступившем предложении было немедленно доложено Гитлеру, который в ответ коротко бросил:

— Мы не ведем переговоров с бандитами. Мы их расстреливаем.

Но все же результатом переговоров стало то, что во все немецкие штабы в данном регионе поступили указания усилить бдительность и немедленно докладывать о любых подозрительных перемещениях на Адриатическом побережье с целью заранее предупредить любые попытки союзников высадить в этом районе десант. Это позволило бы заблаговременно разработать меры военного противодействия и не дать застигнуть себя врасплох.

Хольтен, помня о всегдашней готовности Сувича поделиться информацией, поручил ему связаться по радио со Швендом и доложить, не замечал ли он чего-то необычного во время своих рейдов по водам Адриатики. К счастью, на тот момент все было спокойно, поэтому представители военного командования в регионе пришли к выводу, что союзники решили не ввязываться здесь в прямые боевые действия, а, как и прежде, ограничиваться снабжением партизан оружием.

В одну из ночей судно Сувича следовало к побережью Далмации. Капитан вдруг заметил несколько небольших судов, которые двигались курсом на север. Внимательно понаблюдав за ними, Сувич отправил Швенду радиограмму следующего содержания: «Большой флот вторжения сил союзников направляется на север, к побережью Югославии». Швенд получил это донесение рано утром и немедленно переадресовал его в Берлин Хольтену. Оператор-телефонист набрал номер Хольтена, но того не оказалось на месте, он как раз вышел из своего кабинета, хоть и находился на службе. Телефонист немедленно попытался перевести звонок на домашний номер офицера, но и там телефон не отвечал. Тогда он попробовал соединить звонившего с кабинетом Шелленберга, но и того не было в управлении: Шелленберг находился на докладе у Гиммлера. Оператор оказался в сложном положении. Что делать дальше? Он должен был сделать все, чтобы донести эти важные сведения до руководства, но не смог застать никого из тех, кому они предназначались. У него не было полномочий подниматься выше по инстанции, и если он попытается прорваться дальше по иерархической лестнице, то, вероятно, наживет себе неприятности. Наконец, он все же решился пройти по всей цепочке вверх, пусть даже и опасался, что это не приведет ни к чему хорошему, и, дозвонившись до ставки фюрера, передал радиограмму туда.

Его коллеги в ставке Гитлера были поставлены перед такой же сложной проблемой: насколько высоко по иерархической лестнице они должны были передать поступившую информацию? Наконец, сведения дошли до генерала Йодля, который воспринял новость довольно скептически, но все же отправился с докладом к Гитлеру. Гитлер, которому только что с трудом удалось уснуть после того, как он принял большую дозу успокоительного, пришел в ярость, когда его разбудили. Он назвал сообщение полной ерундой, накричал на Йодля за то, что тот беспокоит его по таким пустякам, и приказал, чтобы войска в данном регионе несли службу в обычном режиме.

Еще до рассвета стало известно, что же произошло на самом деле. То, что Сувич принял за флот вторжения, оказалось группой небольших рыболовецких судов. А сами «союзники» на их борту оказались партизанами, следовавшими на свою постоянную базу на одном из маленьких островков. Обо всем этом доложили Гитлеру.

Когда началось обычное ежедневное совещание в ставке фюрера по обсуждению сложившейся обстановки, Гитлер внезапно бросил упрек Гиммлеру, служба политической разведки которого оказалась ничуть не лучше, чем военная разведка. В дальнейшем он, фюрер, намерен просто игнорировать все донесения, которые будут поступать из этого источника, и никогда не обратится за консультацией к этому ведомству: его нервы слишком устали от долгого бессмысленного общения.

Гиммлер вернулся к себе, чувствуя острое желание немедленно сорвать свою досаду на ком-то из подчиненных. Отчитывать Кальтенбруннера было слишком опасно, Шелленберг был его фаворитом, оставался только Хольтен. Рейхсфюрер позвонил ему и дал волю чувствам, обрушив на подчиненного град ругани. Уже после первых слов Хольтен воспользовался опробованной техникой «отработанной пассивности». Он просто перестал вслушиваться в слова Гиммлера, который продолжал метать громы и молнии. Наконец, Гиммлер решил, что достаточно уже снимать стружку с подчиненного, повесил трубку и не стал предпринимать никаких конкретных мер воздействия. Но Хольтен сделал для себя из этого разговора далекоидущие выводы. Он решил впредь строго придерживаться правила, чтобы никто из его группы, работавшей в рамках операции «Бернхард», не смел вмешиваться в другие мероприятия, проводившиеся силами политической разведки.

Шеф гестапо Мюллер продолжал вести свою необъявленную войну против Хольтена. Он бомбардировал его уведомлениями, что очередной «коммивояжер», занятый распространением денежных знаков в рамках операции «Бернхард», с точки зрения гестапо, больше не заслуживает доверия, так как на границе у него была обнаружена небольшая сумма иностранной валюты, которой у этого человека не должно было быть. Иногда выяснялось, что этот человек имел «лишний» комплект документов или совершал какое-нибудь другое тяжкое нарушение законов рейха. Эти постоянные тычки, которые сам Мюллер лицемерно называл «содействием в работе», наконец, надоели Хольтену. Он решил, что впредь избавит себя от такой «помощи», и переехал в Вену. Но и здесь Мюллер умудрился сделать его жизнь невыносимой, так как по его указке Хубер продолжал оказывать на Хольтена постоянное давление. Сам Мюллер планировал нанести операции «Бернхард» решающий удар, дискредитировав Швенда и добившись его увольнения и роспуска сети его агентов.

Одним из первых поручений, которое Хольтен получил, переехав в Вену, была организация в столице Австрии по инициативе Кальтенбруннера совещания офицеров политической разведки, являвшихся специалистами по Балканам. В первую очередь планировалось ознакомиться с планами будущего устройства Юго-Восточной Европы, которые должен был изложить только что назначенный на пост дипломатического координатора по данному региону Герман Нойбахер. Нойбахер, будучи опытным оратором, сумел подготовить и произнести изящную речь, полную оптимизма, несмотря на то что война уже подходила к своему последнему этапу. Он заслужил внимание и одобрение всей обширной аудитории, включая Шелленберга и Кальтенбруннера. В частности, Кальтенбруннер, который покинул совещание в приподнятом настроении, организовал для его участников банкет в знаменитом венском ночном клубе «Штадткруг», на котором присутствовало все тогдашнее руководство Австрии. Когда празднование близилось к концу, к нему прибыл курьер, направленный из Берлина в Анкару. Он хотел получить инструкции для представителя VI управления РСХА в Турции Людвига Мойзиша, использовавшего свой пост атташе посольства Германии в качестве удобной ширмы для шпионской деятельности. Курьер вручил Кальтенбруннеру и Шелленбергу небольшой футляр, открыв который они решили показать содержимое Хольтену. На темно-синем бархате подкладки лежал маленький ключ довольно невзрачного вида, который Кальтенбруннер поднял с неожиданно почтительным выражением на лице. Он взволнованно произнес:

— Этот ключ позволит нам получить доступ к самым ценным документам противника, каких немецкая секретная служба не имела со времени начала этой войны.

Пока Хольтен раздумывал, не является ли эта тирада следствием того, что его шеф выпил слишком много спиртного, Шелленберг отвел его в сторону и пояснил, что происходит. Людвиг Мойзиш, находясь в очень сложном положении, умудрялся обеспечивать высочайший уровень мастерства в ведении разведывательной работы. Поскольку он занимал дипломатический пост, Риббентроп настоял на том, чтобы все его донесения проходили по каналам связи немецкого посла фон Папена. Фон Папен, который сам был опытным разведчиком, действовавшим еще во время Первой мировой войны, был не против того, чтобы эти донесения шли от исполнителя непосредственно в VI управление РСХА, однако многие были с ним не согласны, так как считали, что Мойзиш был «плохим нацистом». Хольтен спросил, какое отношение ко всему этому имеет тот небольшой ключ. Шелленберг улыбнулся:

— Это ключ от сейфа посла Великобритании в Анкаре.

Хольтен снова воспринял пояснение Шелленберга скептически, поэтому тому пришлось продолжить. Мойзиш, которому особенно хорошо удавалась работа по установлению новых контактов, познакомился с неким человеком по имени Элиша Базна, получившим псевдоним Цицерон, который служил камердинером у британского посла сэра Хью Нэтчбулл-Хьюгессена. У Цицерона был ключ от сейфа посла, который они трое только что видели, и он был готов сфотографировать содержимое сейфа, если его снабдят фотоаппаратом «Лейка» и хорошо заплатят за эту работу. Всегдашняя осторожность Хольтена заставила его заметить:

— Все это очень похоже на то, что этот человек может быть двойным агентом, не правда ли?

— Я тоже об этом думал, та же мысль приходила в голову и многим другим! Но все же я приказал Мойзишу продолжать работу и уплатить агенту по пятнадцать тысяч фунтов за пленку, как он просит.

— Пятнадцать тысяч фунтов! Но это же безумная сумма!

— Какое это имеет значение, если мы все равно будем расплачиваться с ним «фунтами Бернхарда».

— А что с его сведениями?

— Большая часть предоставленной им информации подтверждается другими источниками. Лично я уверен в том, что она подлинная.

— А как думают фон Риббентроп и Гитлер?

— Вы знаете этих людей. Оба все еще верят в нашу окончательную победу, и не важно, какие вы приводите факты. Если они противоречат этой вере, то Гитлер говорит, что это плод фантазий «маленького грязного шпиона», а Риббентроп считает, что это англичане пытаются водить нас за нос.

— Но с чем связана вся эта шумиха вокруг этого дела?

— Мы против этого. Просто один из полученных нами документов представляет собой копию решений, принятых на конференции в Тегеране. Он пролежал в сейфе посла всего одну ночь, но и этого оказалось достаточно. В документе приведена точная дата первого крупного авианалета самолетов противника на Софию. А теперь подумайте и ответьте, может ли быть фальшивкой информация, которая приведет к потере союзниками нескольких дюжин бомбардировщиков в случае, если мы заранее приведем наши ПВО в состояние готовности?

— И все же есть некоторые сомнения относительно этого Цицерона.

— И какие же?

— Эксперты из фотолаборатории Крюгера считают, что, делая фотографии «лейкой» вручную, невозможно получить снимки подобной четкости.

— И что же говорит на это тот человек?

— Он говорит, что это его дело, как он делает снимки. Но недавно моими экспертами обнаружен ясно видимый отпечаток пальца на одном из фото.

— И как агент сможет это объяснить?

— При необходимости он может сказать, что при фотографировании придерживал документ одной рукой. Лично я считаю, что у него просто есть сообщник или помощник.

Шелленберг взял бокал с выпивкой, потом наполнил бокал Хольтена и перевел разговор на другую тему:

— Но самое смешное заключается в том, что Мойзиш, который является очень порядочным человеком, не хотел, чтобы он вошел в историю как человек, который расплачивается с лучшим агентом фальшивыми деньгами. Он просто не поверил, что эти фунты не настоящие. Он отнес несколько купюр в турецкий банк, где его убедили, что деньги подлинные. Поэтому теперь он считает, что на него работает самый высокооплачиваемый агент в мире.

Хольтен вдруг снова вернул беседу к запланированным рейдам авиации союзников на Софию.

— А что мы можем сделать? — посетовал Шелленберг. — Риббентроп не хочет давать никаких распоряжений по своим каналам. Гитлер считает все это чепухой, поэтому военные не получат никаких приказов. Может случиться так, что там дела будут обстоять хуже, чем в Гамбурге, но здесь мы ничем не можем помочь. Ведь мы можем только добывать информацию, но не в силах заставить людей реагировать на нее.

Решение игнорировать предупреждение, полученное от Мойзиша, имело самые далеко идущие последствия.

Не успела завершиться конференция, как Хольтену стало ясно, что Мюллер через Хубера все еще старается сделать его жизнь невыносимой. Ему специально создавали мелкие административные проблемы, например связанные с получением карточек на продукты, талонов на бензин и т. д., с целью вывести его из себя и заставить сказать что-то такое, что потом можно будет использовать как улику против него. Очень скоро Хольтен убедился, что, где бы он ни находился в Вене, за ним повсюду ведется плотное наблюдение. Иногда «сторожевые псы» давали ему день-два отдыха, чтобы затем снова плотно сесть на хвост, не оставляя даже дома. Не однажды, выглянув на улицу и увидев под окнами прячущуюся в тени фигурку соглядатая, который выслеживал возможных гостей, Хольтен размышлял, не позвонить ли ему Кальтенбруннеру, который был шефом не только для него, но и для самого Мюллера. Но, хорошо подумав, в конце концов Хольтен решил, что будет лучше этого не делать. На любые жалобы Мюллер ответит, что ничего не знает, либо, наоборот, с готовностью согласится, что слежка действительно имеет место, но ведется исключительно в целях «обеспечения защиты, так как данное лицо занимает слишком высокую должность». И если Хольтен будет настаивать на том, чтобы его нежданных стражей убрали, то гестапо не будет нести ответственность в случае, если офицеру будет нанесен ущерб — вежливый намек на то, что теперь у самого гестапо в руках карт-бланш на ликвидацию клиента в любое удобное для себя время. Нет, он должен найти более верный способ избавиться от назойливого внимания гестапо. Но как его найти, этот верный способ?

Узнав об одном новом назначении, Мюллер с радостью решил, что настало время, когда он сможет сокрушить Швенда чужими руками. В Тироль прибыл новый гаулейтер по фамилии Хофер. Этот человек пользовался всеобщим уважением, во-первых, как потомок легендарного Андреаса Хофера,^[4] а во-вторых, как человек кристальной честности, который не потерпит коррупцию в любом ее виде. Под предлогом оказания содействия Мюллер поручил сотрудникам местного гестапо снабжать Хофера информацией о наиболее заметных лицах, проживавших в его регионе. Среди этих людей был некто майор Вендиг, один из псевдонимов, которым пользовался Швенд. Справка об этом человеке была тщательно подготовлена таким образом, чтобы представить его в самом негативном свете. В частности, там говорилось, что этот майор «никогда в жизни не носил военный мундир. А его подразделение, якобы входившее в состав III танкового корпуса германской армии, нигде не фигурирует». Сам Швенд ведет роскошную, полную удовольствий жизнь, чего не может позволить себе никто в Германии, которая погрязла в тяжелой войне. Он абсолютно игнорирует законы о валюте и другие ограничения, его окружают странные личности, которые повсюду разъезжают с фальшивыми документами, которые, скорее всего, изготавливает для них их босс. Как известно, сам он имеет в своем распоряжении десяток паспортов, что дает ему возможность в любой момент исчезнуть в неизвестном направлении. Самые важные сведения в контексте всех этих фактов, а именно то, что Швенд выполнял работы под высшим грифом секретности, которые курировал непосредственно Кальтенбруннер, сообщить Хоферу не сочли нужным.

Прочитав этот документ, Хофер наметил для себя среди первоочередных задач на месте разобраться с этим Швендом и положить конец тем противозаконным действиям, в которых его уличают.