14

Коля – само легкомыслие, Коля плывет по течению, на Колю влияет тот, кто к нему в данный момент времени ближе. Коля кругом виноват. Зная это, я все же переживал именно за него. Коля был брошен, переехал обратно в Тайгуль (представляю, каким пепелищем теперь ему казался город), устроился работать школьным учителем. Саня осталась в Дудинке, у нее был роман с незнакомым мне мужчиной. Можно было сколько угодно говорить о равноудаленности, но при расставании не бывает равенства. Кто-то всегда страдает больше. Я представлял, как Коля бродит по квартире, где они были так счастливы, как бесприютно горит свет в комнатах, в коридоре, на кухне. Как любая деталь обстановки цепляет память отравленным чертополохом. Такой дом не может быть прибежищем – но куда же тогда бежать брошенному человеку?

Я звал его в Москву, в условленные дни звонил его матери, надеясь его услышать. Коля бодрился, рассказывал о том, как на него смотрят какие-то десятиклассницы, спрашивал о моих стихах и песнях, причем слышно было, что мысли его совсем не об этом. В Москву он приехать не мог: не позволяло школьное расписание, не было денег, болела мама. Один раз сходил он к Фуату, написал об этой встрече восторженное письмо, но больше почему-то визитов не наносил. Чувствовалось, что Коля лихорадочно пытается найти какую-то привязанность, идею, дело, которые перевесили бы его трагедию. Не мог приехать в Тайгуль и я.

Наступила зима. Милосердный медленный снег снизошел на города, готовя мир ко сну, отдыху и исцелению. На крыше соседнего дома появились птичьи следы, посольство Исландии в нашем переулке стало походить на сказочный сад, высокие батареи в комнатах певали кипятком. На январскую сессию я поеду один: Коля минувшим летом получил диплом. Не гулять нам больше вдоль Плотники, не спорить о Гумилеве, не переделывать анекдоты в готические романы...

И вдруг в конце ноября в дверь бабушкиной комнаты твердо постучали. Невидимая соседка Лара, медсестра из роддома, сказала раздраженно и властно: «Мишу». И ушла к себе в комнату, хлопнув дверью. Ни один жилец нашей коммунальной квартиры не любил, подняв трубку, убедиться, что звонят не ему. Словно его обманули. Выйдя в тусклый коридор, я поймал раскачивающуюся на проводе трубку и услышал веселый ломкий голос:

– Мишка! Привет! Какое счастье тебя слышать!

– Саня? Ты где?

– Через три дня буду в Москве. Проездом. Точнее, пролетом. А потом – в Адлер. Ты никуда не уезжаешь?

Сердце весело застучало, в губах стало солоно от волнения. Хотя минуту назад я и предполагать не мог, что Санька приедет сюда, сейчас выяснилось, что у меня нет никаких сил ее ждать:

– Санечка! Миленькая! – неожиданно для себя закричал я лирическим тенорком. – Приезжай скорее, пожалуйста!

Она засмеялась, как всегда – одним дыханием.

Я записал номер ее рейса, продиктовал телефон Таньки Меленьковой, у которой она могла бы остановиться, несколько раз повторял, что делать, если мы разминемся.

Страх разминуться – один из самых темных моих страхов, откуда-то из давнего детства, проводов в пионерский лагерь или даже еще раньше. Страх не найти того, кого очень хотелось и нужно было встретить, пройти по разным дорогам, ждать не в том месте. Именно теперь разминуться нельзя ни в коем случае. Так мне казалось тогда.