43

Если бы я никогда не ела мяса Невидимых, чудесное исцеление сказалось бы на моей психике.

А так я просто притворилась, что съела их мясо. Я пока не могла размышлять об эликсире и о его последствиях. От этих мыслей мне хотелось снова убить Дэррока. Жестоко. С множеством пыток.

Он не только превратил меня в при-йа, он собирался оставить меня такой навечно. Я смягчилась, когда увидела его фотографии с Алиной, представляла другую развязку, но теперь снисходительность исчезла. Если бы Бэрронс меня не спас, это обернулось бы невероятным ужасом. Я боялась это даже представить. Я бы сошла с ума в рекордные сроки. Что, если бы Дэррок запер меня и отказался дать то, что было мне необходимо? Держал где-то в маленькой и темной... Я содрогнулась.

— Прекрати об этом думать, — сказал Бэрронс.

Я дрожала и не могла остановиться. Некоторые вещи действительно хуже смерти.

— Этого не случилось. Я вытащил тебя. В конце концов все сработало. Теперь тебя сложно убить. Я рад.

По словам Бэрронса, я истекала кровью. Слишком большой была рана, мое тело не успевало регенерировать. Пока я была мертва — по крайней мере, не дышала, — тело продолжало свою работу. Я приходила в себя и снова истекала кровью. Вскоре рана зажила достаточно, чтобы я оставалась в сознании. Меня покрывала хрустящая пленка крови.

Бэрронс снова взял меня на руки и понес через роскошные комнаты, по бесконечным лестницам, и я поняла, что под его гаражом куда больше трех этажей. Он обустроил здесь целый мир. Обычно я ненавидела подземелья. Но тут все было иначе. Возникало ощущение простора, словно пространство здесь было не тем, чем казалось. Наверняка тут спрятаны и другие Зеркала, разные входы и выходы. Настоящая мечта участника движения за выживание. Мир может погибнуть в ядерном взрыве, а тут будет продолжаться жизнь, и можно будет отправиться в иные миры. Я подозревала, что с Бэрронсом ни одна катастрофа не будет фатальной. Он всегда сможет выжить.

И я теперь тоже.

Мне это не нравилось. Меня перепрограммировали, во многом переделали. И с этим будет сложнее всего. Я переставала чувствовать себя человеком, во мне росла отстраненность. Неужели я, часть Короля Невидимых, теперь стала бессмертной? А возможно, это петля. И мы возрождаемся снова и снова, чтобы продолжать одни и те же циклы.

— А что в этом плохого?

— Ты читаешь мои мысли?

— У тебя очень выразительные глаза, — улыбнулся Бэрронс.

Я коснулась его лица, и улыбка исчезла.

— Улыбнись снова.

— Не будь занудой.

Я рассмеялась. Но в его лице не осталось веселья. Оно быстро исчезло.

Бэрронс смотрел на меня холодным тяжелым взглядом. И теперь я могла видеть то, что скрывалось в его глазах. Другим они показались бы пустыми. Я сама пару раз думала, что в них не осталось ничего человеческого, но это была неправда.

Он чувствовал. Ярость. Боль. Похоть. Столько эмоций электричеством звенело под его кожей. Столько изменчивости. Человек и зверь всегда сражались. Теперь я понимала, как ему тяжело. Бой внутри него никогда не прекращался. Как он может жить с этим?

Бэрронс остановился и поставил меня на ноги. И ушел в полумрак, чтобы зажечь камин и свечи.

Мы были в его спальне, похожей на логово Короля Невидимых: роскошной, с огромной кроватью, задрапированной черным шелком и мехами. Я не могла отвести от нее взгляд. Я представила нас двоих на этой постели.

Я дрожала.

Меня трясло от того, что я здесь. Что Бэрронс хочет меня.

Он зажег свечи у кровати. Сбросил в кучу подушки, которые я помнила по тем временам, когда была при-йа.

В том подвале Бэрронс подкладывал эти подушки мне под бедра. Я лежала головой на постели, вскинув зад. Он терся об меня, доводил до безумия и, только когда я начинала умолять, медленно входил в меня сзади.

Уложив последнюю подушку, Бэрронс посмотрел на меня. Кивком указал на стопку подушек.

— Я видел, как ты умираешь. Мне нужно трахнуть тебя, Мак.

Его слова впились в меня, как пули, колени подогнулись. Я прислонилась к какому-то предмету мебели, кажется шкафу. Мне было все равно. Я нуждалась в опоре. Бэрронс не требовал. Он просто констатировал факт, говорил о том, что ему нужно, чтобы жить дальше, это звучало как: «Я отравлен, мне нужно принять противоядие».

— Ты хочешь этого?

В его голосе не было ни мурлыканья, ни ласки, ни соблазна. Это был простой вопрос, на который нужно было ответить. Чистая конкретика. Вот чего он хотел. Вот что предлагал.

— Да.

Бэрронс стянул рубашку через голову, и у меня перехватило дыхание при виде его движущихся мышц. Я знала, как выглядят эти плечи, как напрягаются, когда он надо мной, как его лицо искажается от страсти, когда он кончает.

— Кто я?

— Иерихон.

— Кто ты? — Он сбросил обувь и брюки. Сегодня командовал он.

— Дакакаякчертуразница? — ответила я на одном дыхании.

— Наконец-то. — Его тон был мягким.

— Мне нужно в душ.

Его глаза заблестели, зубы сверкнули в темноте.

— Мне никогда не мешала кровь.

И он скользнул ко мне, не всколыхнув воздух. Бархатная тень во тьме. Это он — ночь. И всегда был ею. А я раньше была солнечной девочкой.

Он обошел меня по кругу, разглядывая.

Я следила за ним, затаив дыхание. Обнаженный Иерихон Бэрронс кружит рядом со мной и смотрит так, словно готов съесть меня заживо — в хорошем смысле слова, не так, как его сын. Я следила за ним и вдруг резко ощутила, что так и не оправилась от того, что произошло на том склоне, когда я поверила в его смерть. Тогда, чтобы выжить, я отказалась от большей части себя. И последние месяцы старалась не воспринимать происходящее. Отказывалась принять женщину, которой стала, отрицала все изменения.

И только теперь я оттаяла. Я стояла, смотрела на Бэрронса и понимала, почему так и не вернула себе то, от чего отказалась.

Я бы действительно уничтожила мир ради него.

И я не могла это признать. Не могла принять того, о чем свидетельствовала такая решимость.

Я хотела замедлить время. Однажды я уже была в постели с Бэрронсом, и он вошел в меня, но тогда я была при-йа — и это произошло так быстро, что все закончилось, не успев начаться. На этот раз я хотела, чтобы все было медленно. Я хотела прожить каждую секунду происходящего. Я выбрала сама. И ощущение было великолепным.

— Подожди.

Поведение Бэрронса тут же изменилось, глаза засияли алым.

— Разве я недостаточно долго ждал?

Из его груди донесся треск. Он сжимал и разжимал кулаки. Его дыхание было хриплым и частым.

Его кожа начала темнеть в мерцающем свете.

Я смотрела на него, на мгновенный переход от страсти к злобе. Он вполне мог бы сейчас прыгнуть, сбить меня с ног, разорвать одежду и войти в меня раньше, чем я коснусь пола.

— Я так никогда не поступлю. — Бэрронс сузил глаза. Алые струйки влились в белки его глаз, и внезапно глаза стали черными на алом, без намека на белки. — Но не могу сказать, что я об этом не думал.

Я глубоко вздохнула.

— Ты здесь, в моей спальне. Ты понятия не имеешь, что это для меня значит. Если сюда приходит женщина, то после она умирает. Если ее не убиваю я, это делают мои люди.

— А сюда приходила женщина?

— Однажды.

— Она сама нашла дорогу? Или ты ее привел?

— Я привел ее.

— И?..

— И занялся с ней любовью.

Я вздрогнула, не отпуская его взгляда. От этих слов о другой женщине я почувствовала, что готова броситься на Бэрронса, сорвать с него одежду и соединиться с ним до того, как она коснется пола. Стереть воспоминания о ней. Со мной он «хочет трахаться». А с ней он «занимался любовью».

Бэрронс внимательно за мной наблюдал. И, казалось, ему нравилось то, что он видел.

— И?..

— И когда я закончил, я убил ее.

Он произнес это без эмоций, но в его глазах я прочитала многое. Он ненавидел себя за то, что убил ту женщину. Он считал, что у него не было выбора. Он поддался желанию увидеть кого-то в своей постели, в своем доме, в своем мире. Он хотел хоть на одну ночь почувствовать себя... нормальным. И она заплатила за это жизнью.

— Я не герой, Мак. Никогда им не был. И никогда не буду. Я хочу, чтобы между нами не осталось недосказанностей: я также и не антигерой, поэтому не ищи во мне скрытого потенциала. Я не стремлюсь к искуплению.

Я все равно хотела его.

Именно это он и стремился узнать.

Я нетерпеливо выдохнула и отбросила волосы с лица.

— Иерихон Бэрронс, ты собираешься заболтать меня до смерти или все-таки трахнуть?

— Повтори. Последнюю часть.

Я повторила.

— Они попытаются убить тебя.

— Хорошо, что меня теперь сложно убить. — Меня беспокоило только одно. — А ты?

— Никогда. Я всегда буду присматривать за тобой. Всегда готов трахнуть тебя, чтобы привести в чувство, и никогда не позволю тебе умереть.

Я сняла футболку через голову и сбросила обувь.

— Чего еще может желать женщина? — Я стянула джинсы до лодыжек, попыталась выпутаться из них, чтобы снять трусики. Покачнулась.

Бэрронс оказался на мне раньше, чем я коснулась пола.

Я хотела Иерихона Бэрронса с первого взгляда. Я хотела заняться с ним вещами, от которых глупая розовая МакКайла Лейн пришла бы в ужас... хотя, если честно, была бы восхищена фантазиями о них.

Я не осмеливалась признаться себе в этом. Разве павлин может хотеть льва?

Я гордилась тогда своим ярким оперением. Я привлекла взор царя джунглей, но отрицала то, что чувствовала. Потому что видела свой хвост и его когти и понимала, что если лев когда-нибудь и возляжет с павлином, то от павлина останется лишь кучка окровавленных перьев.

Но это не мешало мне хотеть Бэрронса.

Только заставило отрастить когти.

И, распластавшись под ним на полу, я думала, что стала теперь лысым павлином с когтями. Пышный хвост был потерян. Я не знала, кого вижу в зеркале. Какая разница? Со временем я могу отрастить гриву.

Когда Бэрронс вошел в меня, я испытала облегчение. Он двигался, как резкий темный ветер. Он был не только на мне, он был во мне еще до того, как мы упали.

О боже, да, наконец-то! Я сильно стукнулась затылком, но почти не почувствовала боли. Мои спина и шея выгнулись, ноги раздвинулись. Лодыжки оказались у Бэрронса на плечах, и это не вызвало внутреннего конфликта. Я просто хотела его, хотела отвечать на его движения — сильные движения зверя в человеческом обличье.

Я взглянула Бэрронсу в лицо. Он стал наполовину зверем. Его кожа потемнела, появились клыки. Глаза все еще принадлежали Бэрронсу. Но не взгляд. От его взгляда у меня слетели тормоза. Я готова была стать такой, какой он пожелает. Без ограничений. И почувствовала, как он внутри меня становится тверже, длиннее.

— Ты можешь это? — Я ахнула. Зверь был крупнее человека.

Он рассмеялся, и это был явно не человеческий звук.

Я стонала, всхлипывала, извивалась. Это было волшебно. Он заполнял меня, скользил там, где раньше я никогда не ощущала мужчину. О боже! Я кончила. Взорвалась. И услышала рев.

Это был мой рев. Я рассмеялась и кончила снова. Кажется, я кричала. Я запустила в Бэрронса ногти, и он дернулся во мне, внезапно и резко. Издал тот самый горловой звук, который сводил меня с ума.

Когда он был со мной, я могла пройти сквозь ад с улыбкой. Достаточно было видеть его глаза и вести с ним наши безмолвные диалоги.

— Ты не потеряла своего Я. — Его речь была немного странной — мешали клыки.

Я бы фыркнула, но его язык очутился у меня во рту. Я не могла дышать и понимала, что Бэрронс прав. Однажды вам встретится человек, который поцелует вас так, что вы не сможете дышать — и вас это нисколько не смутит. Кислород — это ерунда. Только страсть придает жизни смысл. И значимость. Страсть — это и есть жизнь. Желание увидеть завтрашний рассвет, коснуться того, кого любишь, продолжать попытки.

— Проснуться и ничего не хотеть — это ад, — согласился Бэрронс.

Он знал, о чем я думаю. Всегда. Мы связаны. Атомы передавали сообщения между нами.

— Сильнее. Глубже. Ну же, Бэрронс. Еще. — Я была неистовой. Неуязвимой. Эластичной. Ненасытной.

Его рука касается моей шеи, гладит лицо. Он смотрит на меня. Замечает каждый нюанс, следит за сменой выражений, словно от этого зависит его жизнь. Он трахает меня с отчаянием умирающего, который пытается увидеть Бога.

Бэрронс заполняет меня собой, и я думаю: что, если мы на самом деле не занимаемся любовью? Мы словно создаем, производим, будим независимый элемент в воздухе, и, если его окажется достаточно, а не просто много, мы сможем изменить мир. Потому что когда Бэрронс во мне, я чувствую, как изменяется, заряжается силой пространство между нами, вызывая обратную реакцию, и чем больше он касается меня, тем сильнее я хочу его. Секс с Бэрронсом насыщает меня. А затем подпитывается от меня. Насыщает и снова подпитывается. Это бесконечный цикл. Я вылезу из постели и буду отчаянно хотеть вернуться в нее снова. И я...

— Я ненавидел тебя за это, — мягко говорит он.

Это моя фраза.

— Мне всегда мало, Мак. И это меня бесит. Я готов был убить тебя за то, что ты вызвала во мне эти чувства.

Я его отлично понимала. Бэрронс был моим слабым местом. Ради него я могла бы стать Шивой — разрушителем миров.

Бэрронс выходит из меня, и мне хочется кричать.

А потом он берет меня на руки, и я оказываюсь на кровати, на подушках, широко раздвинув ноги, и, когда он входит в меня сзади, я всхлипываю от облегчения. Я снова цельная, я живая, я...

Я закрываю глаза и растворяюсь в наслаждении. Это все, что я могу. Быть. Чувствовать. Жить.

Я снова при-йа.

С ним я всегда буду ею.

Намного позже я смотрю на Бэрронса снизу вверх. Он снова на мне, едва входит. Я чувствую себя возбужденной, горячей, поразительно живой. Мои руки заброшены за голову. Ему нравится дразнить меня, и, только когда я начинаю сходить с ума от возбуждения, он резко вжимается в мое тело до конца. И каждый раз я теряю волю.

Я знаю, меня сводит с ума то, насколько Бэрронс опасен. Я «запала» на плохого парня. Он — проблема, и это меня заводит. Бэрронс альфа-самец, он не подчиняется приказам и плохо играет в команде.

А чего еще я ждала? Вполне возможно, что я часть древнего создателя Невидимых.

Бэрронс целует меня. Имя В'лейна давно исчезло с моего языка. Остался только Бэрронс, и это правильно: никто другой мне не нужен.

— Вполне возможно, что с тобой все в полном порядке, Мак, — говорит он. — Возможно, ты именно та, кем должна была быть, а все конфликты происходят потому, что ты пытаешься играть за другую команду.

Я выгибаю спину.

— Хочешь сказать, что я злая?

— Зло — это не определение бытия. Это выбор.

— Я не думаю...

Мой рот занят. А к тому времени, как я могу продолжать, я забываю, о чем хотела сказать.

Затем мы оказываемся в ванной, огромной комнате из итальянского мрамора с душевыми насадками на стенах. Посредине стоит скамья идеальной высоты. Думаю, мы могли бы остаться здесь на несколько дней. Бэрронс принес еду, и я перекусила прямо в душе. Потом я мыла его, скользя ладонями по его прекрасному телу.

— Когда ты умираешь, татуировки исчезают?

Его волосы потемнели от влаги, кожа приобрела глубокий бронзовый оттенок. Вода стекала по телу. Он был по-прежнему возбужден.

— Да.

— Так вот почему они изменились. — Я нахмурилась. — Ты возвращаешься таким, каким был до первой смерти?

— Ты все время была при-йа?

Я ахнула и попыталась отвернуться, чтобы он не видел моих глаз. Иногда они меня выдавали, как бы я ни старалась, особенно если чувства были сильны.

Бэрронс схватил мою голову, потянул за волосы, заставляя посмотреть на него.

— Я знаю — не была!

Его губы накрыли мой рот. Бэрронс прижал меня к стене. Я не могла дышать, и мне было все равно. А он ликовал.

— Что происходит, когда ты умираешь?

— Я возвращаюсь.

— Ну, это-то понятно. Но как? Где? Ты просто восстаешь из пепла?

Я услышала треск, и внезапно он оказался на полу, запрокинув голову. Мышцы сокращались: Бэрронс боролся, пытаясь остаться в форме человека. И проигрывал бой. Появились когти. Черные клыки вспороли кожу. Я видела, что он не хочет превращаться, но что-то в моем вопросе взбесило его.

Я не могла смотреть, как он сражается с собой. И подумала о том, пытался ли кто-то хоть раз ему помочь. Я ответила, чтобы привязать его к реальности, сосредоточиться на «здесь и сейчас».

— Я понимала, что происходит, с той секунды, когда ты спросил, что я надела на выпускной. — Я упала рядом с Бэрронсом на колени, обхватила его лицо ладонями, притянула его голову к своей груди. — Тогда я только начала всплывать. Я словно была там, но в то же время меня там не было. Я здесь, Иерихон. Останься со мной.

Позже мы спали. Точнее я. Не знаю, чем занимался Бэрронс. Я устала и впервые за долгое время согрелась ощущением безопасности, отключившись в подземном мире рядом с царем зверей.

Я проснулась от того, что Бэрронс входил в меня сзади. Мы занимались сексом столько раз, столькими способами, что я едва могла двигаться. Я испытала такое количество оргазмов, что считала: невозможно даже захотеть снова, но когда он входил в меня, мое тело говорило о другом. Я хотела его почти до боли. Я скользнула рукой вниз, и стоило мне коснуться себя, как меня накрыло оргазмом. Бэрронс толкнулся глубже, подгоняя наслаждение. Я лежала на боку. Он прижимался ко мне. Обнимал, касался губами шеи. Покусывал мою кожу. Когда я перестала дрожать, он тут же вышел. И я снова хотела его. Я пошевелила бедрами, и Бэрронс вернулся, двигаясь медленно, так медленно, что это напоминало пытку. Он подавался вперед, я сжималась. Он выходил, я лежала и напряженно ждала. Мы не говорили ни слова. Я почти не дышала. Бэрронс остановился и замер. Ему нравилось ощущение, которое он испытывал, находясь во мне. Мы лежали в тишине. Я не хотела, чтобы это заканчивалось.

Но все когда-нибудь заканчивается, и, когда мы разделяемся, мы еще долго не говорим. Я наблюдаю за тенями, которые танцуют на картине на стене. Я чувствую, что Бэрронс, лежащий за мной, не спит.

— Ты когда-нибудь отдыхаешь?

— Нет.

— Это, должно быть, ад.

Я любила спать. Сворачиваться клубочком, дремать, видеть сны. Мне это было необходимо.

— Я вижу сны, — холодно сказал Бэрронс.

— Я не это имела в виду...

— Никогда не жалейте меня, мисс Лейн. Мне нравится быть собой.

Я перекатилась, коснулась его лица. Позволила себе быть нежной. Провела пальцами по его щеке, погладила волосы. Он словно впал в транс от моих прикосновений. Я пыталась представить себе, как можно жить без сна. Преимуществ было много.

— А как же ты видишь сны, если не спишь?

— Я грежу. Людям иногда нужно отрешиться от всего. То же состояние достигается с помощью медитации, и подсознание вырывается на свободу. Большего мне не нужно.

— Что случилось с твоим сыном?

— Какое ты любопытное создание.

— Это из-за него ты хочешь заполучить «Синсар Дабх»?

Внезапно я ощутила, как напрягается его тело. Ярость дохнула на меня, как сирокко, и я очутилась в голове Бэрронса, в той самой пустыне, и снова пришла раздвоенность: я — это он, и я — это я. Я, похоже, всегда возвращаюсь с ним именно в это место. А потом...

Я — Бэрронс, и я на коленях на песке.

Ветер усиливается, близится буря.

Я был глуп, очень глуп.

Смерть по найму. Я смеялся. Пил. Трахался. Ничто не имело значения. Я шел сквозь жизнь, как бог. Взрослые мужи кричали, видя мое приближение.

Я родился сегодня. Сегодня впервые открыл глаза.

Теперь, когда уже слишком поздно, все кажется совсем другим. Какая грёбаная шутка судьбы. Мне не стоило сюда приходить. Эту битву по найму мне не стоило принимать.

Я держу сына на руках и плачу.

Небо разверзается, изрыгая шторм. Ветер приносит песок, превращая день в ночь.

Мои люди падают вокруг меня, один за другим.

Умирая, я проклинаю небеса. И они проклинают меня в ответ.

Приходит тьма. Одна лишь тьма. Я жду света. Древние говорили, что, когда умираешь, видишь свет. Говорили, что нужно бежать к нему. Если свет исчезнет, дух останется на земле навечно.

Но свет не снисходит ко мне.

Всю ночь я жду в темноте.

Я мертв, но чувствую пустыню под своим трупом, песок, врезающийся в кожу, забивающийся в ноздри. Скорпионы жалят мои руки, мои ноги. Открытые мертвые глаза засыпаны песком и смотрят в ночное небо, где одна за другой загораются и гаснут звезды. Тьма абсолютна. Я жду и думаю. Свет придет. Я жду, я жду.

Но дожидаюсь только рассвета.

Я поднимаюсь, со мной поднимаются мои люди, и мы, обмениваемся тяжелыми взглядами.

А затем встает мой сын, и мне становится все равно. Я не думаю о странной ночи, которой не должно было быть. Вселенная остается загадкой. Боги непостоянны. Но есть я и есть он, этого достаточно. Я сажаю его на свою лошадь и оставляю своих людей позади.

— Два дня спустя мой сын был убит.

Я открыла глаза и моргнула. Песок скрипел на зубах, разъедал глаза. У ног ползали скорпионы.

— Это была случайность. Его тело исчезло раньше, чем мы смогли его похоронить.

— Я не понимаю. Так ты умер тогда в пустыне или нет? А он?

— Мы умерли. И лишь позже я понял, что произошло. События сложно осознать, пока находишься в их центре. Когда мой сын умер во второй раз, он вынужден был умирать снова и снова, просто пытаясь вернуться ко мне, добраться домой. Он был в пустыне, без воды и пищи.

Я смотрела на Бэрронса.

— Что ты хочешь сказать? Что каждый раз, умирая, он возвращался на то самое место, где умер впервые?

— На рассвете следующего дня.

— Снова и снова? Он пытался выбраться, умирал от удара или еще чего-то и возвращался назад?

— Это произошло далеко от дома. Мы не знали. Никто из нас еще долго не умирал. Мы знали, что мы иные, но не знали ничего о смерти. Знание пришло позже.

Я смотрела на Бэрронса и ждала продолжения. Это был его крест. Я хотела услышать его рассказ. Но не собиралась давить на него.

— И это был не конец его ада. У меня были соперники, тоже разъезжавшие по пустыне. Смерть по найму. Мы много раз прореживали отряды друг друга. Однажды они нашли моего сына в песках. Играли с ним. — Бэрронс отвернулся. — А затем пытали и убили.

— Как ты узнал?

— Когда я наконец понял общую картину, я пытал и убил нескольких из них, и перед смертью они заговорили. — Его губы улыбались, но глаза оставались холодными, безжалостными. — Они разбили лагерь неподалеку от места его возрождения и на следующий день нашли его снова. Осознав, что происходит, они приняли его за отродье демонов. После чего мучили и убивали снова и снова. С каждым новым возрождением в них крепла решимость уничтожить его. Не знаю, сколько раз умирал мой сын. Слишком много. Они не позволяли ему дожить до изменения. Ни они, ни он не знали, что он такое. Он просто продолжал возвращаться. Но однажды на них напала другая шайка, и они не успели его убить. Мой сын остался один, несколько дней провел связанным в шатре. И он проголодался так, что изменил форму. Это произошло за год до того, как нас наняли убить чудовище, опустошавшее страну, вырывающее сердца и глотки людей.

Я была в ужасе.

— Они лишали его жизни каждый день на протяжении года? И тебя наняли его убить?

— Мы знали, что он один из нас. Мы все могли изменяться. Знали, кем стал мой сын. Я надеялся, что это именно он. — Бэрронс скривил губы. — Я действительно надеялся, что это мой сын. — В его глазах был голод. — Сколько он пробыл ребенком сегодня? До тех пор пока он не напал?

— Несколько минут.

— Я не видел его таким столетиями.

Я догадалась, что Бэрронс вспоминает, когда это было.

— Они его сломали. Он не мог контролировать изменения. Я видел своего сына всего несколько раз, словно он мог познать мир лишь на мгновения.

— Тебе не удалось дотянуться до него? Научить?

Бэрронс мог научить кого угодно.

— Часть его разума исчезла. Он был слишком мал. Слишком напуган. Они его уничтожили. Мужчина мог бы выстоять. У ребенка не было шансов. Я часто сидел у его клетки и говорил с ним. Когда позволили технологии, я записывал каждый миг, чтобы увидеть в нем моего сына. Сейчас камеры выключены. Я не могу просматривать записи и искать его. Но я должен держать своего сына в клетке. Если мир обнаружит его, его снова убьют. Снова и снова. Он дикий. Убивает. И только.

— Ты кормишь его.

— Иначе он страдает. Сытый, он может иногда отдохнуть. Я убивал своего сына. Пробовал яды. Учился колдовству. Магии друидов. Я думал, что Глас сможет заставить его уснуть, а то и умереть. Некоторое время получалось нечто вроде гипноза. Он прекрасно адаптируется. Идеальная машина для убийства. Я учился. Я собирал Объекты Силы. Две тысячи лет назад я пронзил его сердце твоим копьем, как только узнал об этом оружии. Я заставил Принцессу Фейри приложить все усилия. Не сработало. Там, где он потерялся, он в постоянной, вечной агонии. Для него она никогда не заканчивается. Его вера в меня беспочвенна. Я никогда не смогу...

Бэрронс не сказал «спасти его», и я тоже, потому что пыталась не заплакать. Для Иерихона время слез прошло тысячи лет назад. Он просто хотел освобождения. Хотел позволить сыну отдохнуть. Попрощаться с ним навсегда.

— Ты хочешь отменить его существование.

— Да.

— Сколько все это тянется?

Бэрронс ничего не сказал.

И не скажет. А я поняла, что количество лет не важно. Горе, которое он ощутил в пустыне, не старело. Теперь я понимала, почему его люди готовы меня убить. Это не только его тайна.

— Вы все возвращаетесь в то место, где умерли впервые.

Он напрягся. Я поняла.

Они убивали, чтобы не повторить судьбу сына Бэрронса. Место, в которое они возвращались на рассвете после смерти, было их единственной слабостью. Враг мог поджидать их там и убивать снова и снова.

— Я не хочу знать, где находится это место. Никогда, — заверила я его. — Иерихон, мы добудем Книгу. Найдем заклятие развоплощения. Обещаю. Мы подарим твоему сыну покой. — Меня затопила злость. Кто сделал это с ними? Почему? — Клянусь. Так или иначе, но мы справимся.

Он кивнул, заложил руки за голову и откинулся на подушки, закрыв глаза.

Миг спустя я увидела, как его покидает напряжение. Я знала, что он медитирует, чтобы вернуть самоконтроль. Невероятная сдержанность.

Сколько тысяч лет Бэрронс заботился о своем сыне, кормил его, пытался убить и избавить от боли, пусть хоть на несколько минут?

Я снова вернулась в пустыню, но не потому, что он меня туда отвел. Я просто не могла забыть лицо его сына.

Его глаза говорили: «Я знаю, что ты успокоишь боль».

Бэрронс так и не смог этого сделать. Боль не уходила. Для них обоих.

Ребенок, смерть которого уничтожила его, с тех пор уничтожал его каждым днем своей жизни.

«Умирать, — сказал однажды Бэрронс, — легко. Тот, кто умирает, уходит, только и всего».

Внезапно я обрадовалась, что Алина мертва. Она отдыхает.

А его сын — нет. И сам он тоже.

Я прижалась щекой к груди Бэрронса, чтобы послушать биение его сердца.

И впервые со дня нашей встречи поняла, что его сердце не бьется. Разве я никогда раньше не чувствовала, как бежит в нем кровь? Как стучит сердце? Как я могла этого не заметить?

Я подняла глаза и увидела, что Бэрронс наблюдает за мной с непостижимым выражением.

— Я давно не ел.

— И твое сердце перестало биться?

— Пульс становится болезненным. Со временем придется измениться.

— А что ты ешь? — осторожно спросила я.

— Не твое дело, — мягко ответил он.

Я кивнула. Переживу.