Глава 20

Сколько же я выпила? Не больше четырех бокалов вина, а чувствовала себя так, как будто уговорила целую бутылку виски, и после этого меня переехал трамвай. Все мышцы болели, глаза горели, во рту было сухо и кисло, а желудок сжался в тугой, болезненный шар и бился о диафрагму.

С того момента, как моя сестра начала говорить о любви, я больше ничего не помню, кроме смутного кошмара, в котором наша мать набрасывалась на папу. Отдаленно я слышала какой-то звон и нащупывала рукой будильник, чтобы его выключить. Я посмотрела на часы. Половина одиннадцатого. Господи, неужели так поздно? Дети уже ушли, и я с грехом пополам вылезла из кровати, в поисках источника звона, который вдруг снова прекратился. Мой мобильный.

Я нашла его во внутреннем кармане джинсовой куртки. «Три непринятых вызова» высветилось на дисплее. И как раз в тот момент, когда я пыталась узнать, кто хотел мне дозвониться, телефон вдруг снова начал вибрировать, и я сразу же взяла трубку.

— Да?

— Госпожа Фос, это Виттеброод из полицейского участка на Суринамской площади. Ну вы даете, вам не дозвониться… Хорошо, что я наконец-то вас нашел.

— А что случилось? — Я откашлялась и ничего более вразумительного не смогла из себя выдавить.

— Тут такие дела… Вы, конечно, не в курсе… Ваш дом сгорел сегодня ночью.

— Что?

Я хватала ртом воздух и осела на кровать.

— Ну, кухня выгорела полностью и бельэтаж. В ваших спальнях повреждения от дыма и огня… Сейчас мы пытаемся выяснить причину пожара.

— Боже мой…

— Пожарные с опасностью для жизни пытались вас спасти, потом выяснилось, что вас не было дома. Ваша соседка была уверена, что вы и дети спали… Можно спросить, где вы сейчас находитесь?

— У сестры…

Я упала навзничь, и в голове у меня вдруг прояснилось. Я не могла этому поверить. Ведь это был он. Это была его месть за мой отъезд. Он лишил меня всего.

— Госпожа Фос?

— Зовите меня Мария.

— Мне ужасно жаль, что это произошло с вашим домом. У вас хорошая страховка?

— Да, думаю, что да. Когда я его покупала, все было сделано, как надо.

Я подумала о своей коллекции дисков, и мне стало опять не хватать воздуха. Мои фотоальбомы. Фотографии Мейрел и Вольфа совсем маленькими. Мои собственные снимки, мои первые выступления. Со Стивом. Спящий Геерт. Я на коленях у отца. Рисунки детей. Прелестный стишок Мейрел, который она подарила мне на День матери. Все мои пленки. Мои ноты. Моя гитара. Футбольная форма Вольфа. Видеофильм о нашем единственном отпуске на Крите, Вольф и Мейрел черные от загара, лучезарная улыбка Геерта, Вольф с толстой попкой тащит ведро песка. Мой портрет, «обнаженная», написанный приятелем, который теперь прославился. Как страховка может возместить все это? Все мои воспоминания, впечатления детей об первых годах их жизни, все эти милые штучки, лишиться всего этого? Я считала, что очень важно фотографировать их, когда они едят или лежат в кровати, играют в парке или спят, чтобы потом они видели, как я их любила.

У меня самой была всего одна детская фотография, на коленях у отца, рядом с новогодней елкой. Меня снимала тетя Анни. Через три недели она умерла, и после нее уже никто не удосуживался запечатлеть нас.

Почему этот мудак захотел уничтожить мое прошлое? Почему он выбрал именно меня? Я не понимала этого и приходила в ярость. Я уже получила свою долю горя. Столько я просто не заслужила.

Он злился на меня, злился, потому что я просто так исчезла, приходил в ярость, потому что не знал куда. Поэтому и решился на такое. Хотя могло быть и хуже. Возможно, у него было намерение прикончить нас троих. Ведь мы едва ускользнули от его костра.

— Мария, мой коллега хотел бы поговорить с вами. О пожаре и этой истории с похоронным бюро. И угрозах в ваш адрес, естественно. Вы не могли бы зайти в полицейский участок?

— Нет. Я и ногой не ступлю в город, пока вы не найдете этого урода. Ваш коллега не мог бы приехать сюда сам?

— Придется так. Если дадите адрес, он прямо сегодня будет у вас.

— Можно спросить, почему вы сами не можете приехать?

— После того как произошел пожар, ваше дело передали в другой отдел. Пусть ребята из уголовного розыска поломают над этим голову. Вы, вероятно, могли бы передать ему письма с угрозами…

Письма. Они лежали дома. В ящике моего стола. В кухне. Теперь их больше нет. Единственное доказательство, которое у меня было, превратилось в пепел.

Вольф и Мейрел сидели за большим кухонным столом и рисовали. Анс приготовила им большое блюдо с бутербродами и заплела косички Мейрел. На столе лежала записка: «Ушла на работу. Надо опять браться за дела. Справляйтесь сами, до вечера, целую, твоя сестра». Значит, на сегодня меня оставили одну. Я сделала себе двойной эспрессо, о еде даже и думать не могла. Теперь я должна сказать детям, что у нас больше нет дома.

Я закурила, затянулась и с силой выдохнула воздух и потом сразу сполоснула острый вкус никотина глотком обжигающего горького кофе. Мейрел раздраженно прогоняла дым руками.

— Фу, мама, и когда ты наконец бросишь это мерзкое куренье! Давно пора!

— Очень скоро брошу, солнышко. Но только не сейчас.

— Ты ведь от этого можешь умереть! — пробормотал Вольф, увлеченно, со скрипом водя розовым фломастером по бумаге. — Новые фломастеры. Тетя Анс подарила. И бумагу.

— Если ты куришь, значит, нам можно взять конфеты, — сказала Мейрел. Она подтащила стул к кухонному шкафу, встала на него и взяла пакет мармеладных розовых поросят из круглой коробки со сластями. Я решила не обращать на это внимания.

— Послушайте, — начала я.

— О-о-о, надеюсь, ты не собираешься сейчас вести с нами «серьезный» разговор? — Мейрел запихнула розовую конфету в рот и с наигранной усталостью посмотрела на меня.

— Нет, я должна сообщить вам очень плохую новость.

Мои глаза наполнились слезами, когда я посмотрела на детей.

— Что случилось, мама? — Мейрел положила свою ладошку мне на руку и закусила губу. Вольф отложил фломастер, обежал вокруг стола и устроился у меня на коленях, запустив большой палец в рот.

— Сегодня ночью произошла очень страшная вещь. Сгорел наш дом в Амстердаме.

— Правда? Все сгорело? — Рот Вольфа открылся, его мокрый большой палец вывалился изо рта. Мейрел смотрела на меня большими, полными ужаса глазами. — И мой «Лего» сгорел? И копилка? И мой постер с Победителем драконов?

— Вольф, это не самое страшное. Ты всегда думаешь только о себе! У нас больше нет дома. Нет кухни, нет ванной, нет денег! Все сгорело! — Мейрел так резко встала, что ее стул упал. Она хотела убежать, но не могла решить, куда именно. Здесь у нее не было своей комнаты, своего угла под лестницей, куда она любила прятаться дома, когда бывала чем-нибудь расстроена.

— Деньги у нас есть. Наши деньги лежат в банке, нам еще выплатят страховку, так что мы сможем опять отремонтировать дом. Но наши вещи пропали. И пока мы не можем вернуться домой.

Мейрел пнула ногой стул:

— Дерьмовая жизнь! Здесь все дерьмовое! Дерьмовый пляж и дерьмовый дом! Дерьмовые фломастеры! — Она смахнула рукой со стола коробку с фломастерами. Я крепко обняла ее и прижала к себе. — И ты дерьмо! — всхлипнула она и попыталась вырваться. Я продолжала ее удерживать, по щекам у меня текли слезы, а Вольф продолжал подсчитывать, что еще сгорело. Его карты с покемонами. Игра в гуськи. «Звездные войны» на видео, которые ему подарил Геерт и которые они вместе собирались посмотреть, когда Вольфу исполнится шесть лет. Его рюкзак. Книжки про динозавров. Ролики. Новый велосипед.

Мейрел перестала сопротивляться и начала тоже всхлипывать:

— Это сделал тот урод, который злится на тебя… И вот теперь мы бомжи.

Вольф протиснулся между нами и стал собирать фломастеры:

— Я сейчас буду рисовать. Наш дом. Для тебя, мама. Чтобы ты не забыла, какой он у нас был.

И он принялся за дело, высунув изо рта кончик языка.