Декабрь 2001март 2002 года

Глава 21

Ощущение песка под веками и холодного пота, стекавшего по спине, говорило о том, что я все еще жив. Чтото похожее на резиновый ободок защитных очков давило на скулы. Вокруг была абсолютная темень, воздух насыщен запахом топлива и какогото дезинфицирующего средства, а телом я ощущал вибрацию двигателя. Самолет. Я сидел на металлическом полу какогото транспортного средства, привязанный брезентовыми ремнями. На руках – наручники, на ногах – кандалы, вокруг пояса – цепь. Голову, как тиски, сдавливали ни к чему не подсоединенные наушники. Когда я говорил, мой голос эхом отдавался у меня в голове. Но никто не отвечал. Я прислушался, но единственным различаемым мной звуком был шум моря. Почти такой же, как в морской раковине. Это в голове кровь шумела.

Я был близок к панике и попытался заговорить еще раз, но понял, что с губ у меня срываются не слова, а стоны, как у больного или раненого. Но был ли я болен? Или ранен? Мой мозг парил в темноте, как в той игре в восемь шариков, где короткие предсказания будущего всплывают на поверхность из черных чернил. К горлу подкатывала тошнота, и в первый момент я подавил ее. Но когда она вернулась снова, я широко открыл рот, чтобы избавиться от яда, что был у меня во внутренностях. Чтото горячее ударило мне в горло и в переносицу. Я покачал головой и закричал, чтобы прочистить легкие. Внезапно мне на голову плеснули водой, моя одежда намокла. Я всей кожей почувствовал холодную и липкую ткань. Я был в сознании. Сколько времени прошло с тех пор, как я пришел в себя? Я сел. Прислушался к звукам моря в голове и стал ждать предсказаний, которые должны были выплыть из чернил.

Я вспомнил день ножей. Вспомнил, как допрашивал Абу Зубаира, но не мог вспомнить точно, что именно спрашивал. Мы говорили о свадьбах. О кораблях. О свадьбах. Я вспомнил, как Гриффин шептал мне чтото, глядя в лицо. А я повторил все, что смог, о свадьбах и кораблях. Имена и места. А Бетси и Мириам… он сказал, что они в безопасности. Да, именно так Гриффин и сказал. В безопасности. Но где они? И где я сейчас?

Я помнил, как вертолет улетал из Сомали (по крайней мере мне показалось, что это был вертолет), но остальные воспоминания заволокло облаками пыли и туманом сна. Ктото дал мне пилюлю. «Тебе это поможет». От чего поможет? И почему я взял ее? Были и другие пилюли. Я тоже брал их в разное время, в разных местах, но я потерял чувство времени и места. День ножей мог быть вчера. Или на прошлой неделе. Или месяц назад.

Теперь я был пленником. И судя по тому, как меня связали, я был опасен.

У меня стало закладывать уши. Самолет начал снижаться, медленно опускаясь на землю. Шасси ударились обо чтото твердое, и по инерции меня сначала бросило влево, потом вправо, как на аттракционе «Осьминог» в парке. Потом все замерло. Не раздавалось никаких звуков, только море крови прибоем шумело у меня в голове и вибрация самолета, которую я ощущал всем своим телом. Потом ей на смену пришла другая вибрация – более низкая и отдаленная – снаружи тихо и глухо урчал какойто механизм. Чьито руки схватили меня с обеих сторон и рывком поставили на ноги, но я едва стоял. «Куда мы идем?» Мои слова гулко раздались в голове. Никто не ответил. Меня потащили, ноги у меня скользили и передвигались медленно. Остановка, идем дальше, поворот, остановка, стоим, поворачиваем, опять останавливаемся. На секунду руки отпустили меня. Мы шли вниз, спускаясь по покатой поверхности, я чувствовал движение горячего влажного воздуха и на мгновение ощутил жжение, должно быть, от солнечных лучей. В нос ударил запах топлива. Затем опять холод, и я тащусь, едва переставляя ноги.

Чьито руки прижали меня к стене; стена оказалась мягкой. Я упирался лбом и попытался встать прямо, но руки с силой прижали мою голову к стене. Я стоял неподвижно. Ктото снял с меня наушники.

– Ты понимаешь поанглийски?

– Да, – сказал я. – Я… я американец. – Я старался говорить дружелюбным тоном, но язык у меня распух, и голос был как у пьяного.

Руки в очередной раз прижали мою голову к стене.

– Если ты все понимаешь, то делай, что тебе скажут. Сейчас тебя развяжут, но ты не должен поворачиваться и вообще шевелиться. Понял?

– Да, приятель. Откуда… откуда вы, ребята? Мне нужно кое с кем поговорить.

– Ты меня понимаешь? Да или нет? – Он говорил заученный текст.

– Да, – отозвался я.

– Стой как стоишь, пока не услышишь, что дверь закрылась, – проинструктировал меня конвоир, и наконец невидимые руки сняли с меня очки. Дверь закрылась. В помещении было совершенно темно.

Трудно думать, когда ты ничего не чувствуешь. Мозг не может работать в таком состоянии. Чтобы функционировать, ему нужны жесткие ориентиры: образы, звуки, запахи, вкусы, текстура. Убери их, и мыслям будет не за что зацепиться. Через некоторое время они вообще перестанут быть мыслями, превратившись в безотчетные приступы страха и волнения. Нам немного рассказывали об этом в курсе по выживанию, когда я был рейнджером. Цель следователя – снова превратить тебя в ребенка. Сделать тебя покорным и зависимым, чтобы тебе захотелось порадовать папу. Но к черту! Это был всего лишь учебник! В учебниках ничего не говорилось об обитых войлоком камерах, в которых не было ни света, ни даже койки.

Я хотел, чтобы передо мной появилась Бетси или Мириам, хотел увидеть в темноте их образы. Но когда они приходили ко мне, то от чувства тоски и страха потерять их я лишался остатка разума. Только лицо Гриффина помогало мне собраться. По крайней мере вначале. «Это продлится недолго, – сказал он в последний момент моего пребывания в реальном времени. – Это продлится недолго». И я так крепко ухватился за эти слова, что поначалу я повторял их про себя, как гимн. И даже столько времени спустя, хотя я и не знал точно, сколько дней прошло с тех пор, они все еще поддерживали меня.

Но что я сказал Гриффину? Я предупредил его? Сказал ли я ему все, что сообщил мне Абу Зубаир? И знал ли я сам чтонибудь? Было чтото о кораблях. Когда у Абу Зубаира больше не было сил выносить охвативший его безграничный ужас, он рассказал о кораблях. Или мне все это приснилось? Я видел много снов. Мне постоянно чтото снилось. В одном из них мы с Абу Зубаиром плыли по узкой длинной реке, которая проходила сквозь дома и падала вниз, образуя водопад. Мы погрузились в воду и выплыли, а Абу Зубаир вдруг превратился в Гриффина, и я стал кричать ему: «Корабли! Корабли!» – но он перевернулся в воде, как в кровати, и накрылся одеялом из воды. Я надеялся, что рассказал Гриффину все, что узнал о кораблях в тот день ножей. Это было очень важно. Но здесь, в темноте, я уже не отличал воспоминания от снов.

Я ждал, когда начнется допрос. Когда придут следователи. Я так хотел их увидеть, что мне пришлось одергивать себя, потому что именно это желание они и пытались у меня вызвать. Они заставляют желать этого. Они дают тебе совсем немного. Ты хочешь больше. Они заставляют тебя расплачиваться всем, что ты имеешь, то есть всем, что знаешь, а возможно, и тем, чего не знаешь.

Я знаю, они хотят получить информацию о том, о чем пока даже не догадывались. В Уэстфилде, в морозильнике «Джампстарт», в глубине, рядом с забытыми серозелеными свиными отбивными, в красной канистретермосе, похожей на огнетушитель, за пакетом со льдом, находился магический эликсир, который может стать Мечом ангела Господня. Я очень хорошо знал его возможности. И если бы следователи догадывались об этом, они бы все из меня вытащили. Если бы они догадывались, они бы навечно оставили меня здесь, в этой темной дыре, где мозг пожирает сам себя, как голодающая плоть начинает поглощать накопленный жир. Я должен рассказать им. Но не могу. Мы ведь избавимся от этих мыслей, не так ли? Мы выбросим их из памяти, как личинки из мяса, запрячем туда, где их никто не найдет.

Сон наконецто пришел.

А следователь так и не появился.

Все вокруг осветилось яркой вспышкой белого света. Сначала я увидел свои руки, пытавшиеся прикрыть глаза, но свет жег глаза сквозь кровавокрасные пальцы.

– Встать. Лицом к стене, – приказал мужской голос. Теперь свет пробивался сквозь веки.

– Пора принимать душ, – сообщил голос. – Раздевайся.

Я неловко расстегнул застежкулипучку на комбинезоне, выбрался из него и оттолкнул ногой в сторону. Смрадный запах моего тела растворился. Я моргал, пытаясь привыкнуть к вредоносному свету. Я посмотрел на себя и испытал странное чувство, словно это было не мое тело, словно оно существовало само по себе. Я взглянул на свои руки в белом свете. Ногти – черные, а грязь между пальцами была бурой от крови Абу Зубаира. Затем перевел взгляд на двух охранников. Оба были в бронежилетах, шлемах и масках, скрывавших от меня их лица. Закутанные с головы до ног, они выглядели как нечто среднее между Дартом Вейдером^[15] и Пряничным человечком. Но я не заметил, чтобы у них было оружие.

– Встать к стене!

Я сделал, как мне велели, и один из охранников защелкнул кандалы на лодыжках, а на пояс надел цепь, соединенную с наручниками. Меня схватили под руки с обеих сторон и потащили, голого и спотыкающегося, в коридор с металлическими стенами. Я и раньше подозревал, что находился на авианосце, а теперь убедился в этом. Однако я не имел ни малейшего представления, в каких водах мы были и куда плыли.

Первая остановка была около туалета. Оковы с меня не сняли, и пока я оправлялся, охранники стояли рядом. Потом мы пошли в душ, где, кроме нас, никого не было. Я стоял в наручниках под струей воды, от которой поднимался пар. Она обжигала лицо и плечи и стекала по груди. Но изза цепей и наручников я не мог помыться или просто потереть руки, чтобы смыть кровь.

– Когда начнем разговор? – спросил я.

– Не сейчас, – ответил один из охранников, и я понял, что все это время слышал только его голос.

– Нельзя терять время, – настаивал я.

– Не сейчас. – Он попрежнему придерживался заученного сценария, главная идея которого состояла в том, чтобы «не давать никакой информации». Но никто не собирался просить о чемнибудь этих ребят или пытаться их в чемто убедить.

– Когда же? – снова спросил я.

– Не сейчас!

Время отнимают в первую очередь. Они выключают и включают свет в таком режиме, чтобы ты утратил ощущение дня и ночи и чтобы всегда чувствовал усталость. Через некоторое время, даже если у тебя попрежнему не будет желания отвечать на их вопросы, они сделают так, что вся информация будет исходить только от них. Вся. Закончилась ли война с террором? Да, если они хотят, чтобы ты так думал. Корабль плывет? Какой еще корабль?

Но проблема заключалась в том, что со мной вообще не разговаривали. Я мог судить о том, сколько прошло времени после моего ареста, только по длине своей бороды и волос, на что тоже нельзя было особо полагаться. Время от времени, не проронив ни единого звука, они брили меня – голову и лицо. Время от времени мне приносили еду и водили в туалет. Но как часто это происходило? Определить это было невозможно. В обитой войлоком камере свет периодически включался и выключался. Но только они знали, когда это произойдет. Они взяли на себя роль, которая в Коране отведена Богу: «Он превращает день в ночь, и ночь в день, и только Он знает тайну всех сердец». Но им было все равно, что было у меня на сердце. Им было плевать на мои желания. Их это не интересовало.

Причастность. Долгое время я хотел ощутить ее больше всего на свете. Я пытался стать частью армии и рейнджеров. Я пытался проникнуть в мир первой женщины, которую полюбил. Я пытался войти в ряды священных воинов Аллаха. Я овладел их мастерством, изучил их методы, знал тонкости их сознания. Но так и не стал одним из них. Единственное место, где я мог быть собой и ощущение причастности окружало меня теплом и уютом, был мои дом, где жили Бетси и Мириам. Но теперь они были так далеко, что я даже не мог себе этого представить. Где моя милая дочка с молочными усами? Где мой умный, любящий, заботливый, бесстрашный головастик, моя жена? Как она плакала и смеялась, целовала меня, а потом засыпала, положив голову мне на грудь, и ее дыхание щекотало мне лицо. О Господи! Я мог сойти с ума в минуты, когда мне хотелось увидеть их лица и оказаться дома. Но их образы так быстро ускользали от меня, и мне приходилось бороться с тенями, заслонявшими лица Бетси и Мириам. Этих теней было слишком много, и лица дорогих мне людей постепенно терялись среди них, оставляя мне лишь воспоминания о себе.

Пока я сидел в трюме корабля, со мной никто не разговаривал. Мне не давали ни книг, ни чеголибо еще, что могло отвлечь меня от выдаваемых порций света и тьмы. Ничего, даже возможности поиграть в допрос, который мог бы спасти меня от безумия. Некоторое время спустя я понял, что у меня остался только гнев, дисциплинированность и вера в силу ненависти. Вера, которую я почти утратил.

Ненависть была сильной и яркой, с четкими очертаниями, как у прожектора. И когда у тебя ничего не остается, то с ее помощью можно добиться своего. Эта ненависть вела меня и Нуреддина сквозь ночную пустыню. Именно она поможет мне пройти и через это испытание.

Я стал вспоминать строевые речовки, которые выучил в бытность рейнджером, стихи из Корана и даже из Библии, все, что я запомнил когдато. Это помогало мне поддерживать ненависть. «Я сохраню гнев даже в смерти». Разве не так сказал Енох? Читая молитвы или выкрикивая их по пять раз в промежутках между сном и бодрствованием, я старался очистить мозг от всего, кроме мыслей о пламени. Самое главное – остаться человеком в собственных глазах, и не важно, что думают о тебе они или еще ктото. «Они» – это те, кто убивал во имя Господа. «Они» – те, кто убивал во имя демократии. «Они» – те, кто поместил меня сюда в интересах государства, или безопасности, или потому что не знали, что делать со мной дальше. Все они хотели оторвать меня от родного дома, от моей жизни, отнять у меня мой мир. Но им это не удастся. Я буду жечь их взглядом, и они сгорят в огне. Это видение часто посещало меня в темноте: яркое пламя, голубое и горячее, стена огня, а за ней – мир и спокойствие. Когда по коже у меня начинали ползать мурашки, мысли о пламени успокаивали меня. Когда мою голову заполняли собственные вопли, пламя указывало мне путь, как обрести спокойствие. Ненависть заставит меня идти дальше. Ненависть даст мне силы лгать и говорить правду, бороться или отступать, делать все, что потребуется. Я пытался поверить в это. Ненависть освободит меня, а потом у меня еще будет время для любви. «Это продлится недолго, – произнес я вслух. – Недолго». Но потом и ненависть подвела меня.

Я умер.

Я уплывал кудато.

В небытие.

Я погибал… когда вдруг дом начал строиться сам по себе.

Я видел заливной луг рядом с прудом и видел, как фундамент начинает подниматься над колышущейся на ветру травой. Не было ни лопат, ни экскаватора, и все же он вырастал из земли: появился глубокий, прохладный подвал с прочными стенами из колотого камня. Какой дом я мог бы построить в этом месте и на этом фундаменте? Я сразу представил себе его: два этажа с верандой, окружавшей дом с трех сторон, и мансардой с окнами в форме полумесяца. Дом был с высокими окнами, на веранде – почти до пола, и обит белыми досками. В гостиной – камин, и еще – большая кухня с широким деревянным столом. Но в доме никого не было. Дом еще не построен. Мне придется много работать, чтобы все это стало реальностью. Я должен сам забить гвоздь в каждую балку, положить каждую половицу и кровельную дранку. Только так я смогу закончить дом. А потом мы посмотрим… мы посмотрим, кто будет там жить.