Глава двадцать пятая

Когда жар лихорадки начал спадать, еще некоторое время Николас чувствовал себя слишком вялым и оставался погружен в свои мысли. Однако очень скоро он опять оказался на ногах: веселый, любезный и услужливый, как и всегда. Слуги и наемники приветствовали его выздоровление. Имя Саймона Килмиррена ровным счетом ничего им не говорило, и они не хотели знать, кто нанял Дориа.

Также это мало что значило для капитана Асторре, и без того относившегося к шотландцу с величайшим презрением; и для Джона Легранта, который никогда о нем даже не слышал. Так что переменились по отношению к своему подопечному лишь Юлиус, Годскалк и Тоби. Стряпчий воспринял скрытность Николаса как личное оскорбление. Он не только еще пуще возненавидел Дориа, но отныне недобро косился и на Николаса, который сам не пожелал вызвать противника на поединок, и не позволил сделать это Юлиусу. Что касается двоих других, - то они уже высказали бывшему подмастерью все, что думали о нем, и не собирались отступаться от своего мнения.

Со своей стороны Николас вел себя так, словно ничего не замечал вокруг. Он усердно посещал все собрания, где председательствовал Юлиус, и вместе со старшими отправлялся с визитом к возможным покупателям и продавцам, разбирался с заказами и торговался при обмене денег. Много времени он проводил в одиночестве. Как они и угрожали ему, лекарь и священник постарались лишить своего подопечного свободы действий и решений. Номинально оставаясь во главе компании, на самом деле отныне он был совершенно бесправен.

Юлиус занимался всем, что касалось Асторре и его наемников. Легрант посвящал себя починке и оснастке галеры. Все заботы по устройству дома с редкой практичностью и сноровкой взял на себя Лоппе. В свою очередь Годскалк и Тоби воевали с казначеем Амируцесом, пытаясь заполучить наиболее подходящие помещения для флорентийской торговой миссии.

В перерывах Годскалк посещал окрестные церкви и монастыри, приобретая там все доступные рукописи и заказывая копии особенно ценных книг. Юлиус, чтобы лишний раз не иметь с Николасом дела, подрядил писца Пату вести и проверять учетные книги.

Понемногу они освоились в Трапезунде. Весна принесла дожди и тепло; побережье и горы покрылись яркой сочной зеленью и цветами. Аромат цветущих груш и яблонь проникал повсюду, пропитывал даже одежду; виноградная лоза оплетала стены и сводчатые окна. Базары безраздельно царствовали повсюду. Обитатели какой-нибудь улицы горшечников запросто могли проснуться поутру и обнаружить, что весь квартал отдан во владение торговцам дынями, сырами или цыплятами.

Нигде не было особого порядка. С перевалов в Трапезунд спускались небритые горцы в мохнатых шерстяных штанах и рубахах, которые вели с собой блеющих коз и маленьких лошадок, навьюченных корзинами, - в зрелище этом не было ничего от классической греческой гармонии, равно как и в смуглокожих, увешанных золотом племенных вождях, которые по-свойски являлись в город во главе вооруженных отрядов, чтобы расслабиться в парных и в борделях. У них было полно денег; некоторые даже обитали во дворцах. Они обогащались, взимая поборы с путешественников, которые странствовали в их краях. Также горцы приносили и новости о султане: он и впрямь находился в Анкаре, а войско под руководством Махмуд-паши готово было выступить из Бурсы. Но направление удара султан держал в тайне. По его собственным словам, если бы хоть один волосок из его бороды прознал об этом, он собственноручно вырвал бы его и швырнул в огонь.

В Трапезунде императорский двор по привычному богомольному обряду перебрался из цитадели сперва в монастырь Панагия Хризокефалос, затем в обитель святой Софии по ту сторону западного ущелья; в церковь святой Евгении у восточного ущелья близ Летнего Дворца. После этого на неделю они переехали в высокогорный монастырь Сумелы. Луч Божественного Лотоса, Небесный Царь, император Давид, молился там в вышине, чтобы быть ближе к небу.

Позаботившись о возвышенном, двор смог уделить время и для развлечений. Вельможи состязались между собой, выказывая немалую ловкость в метании копья, стрельбе из лука и шумных конных игрищах на Цуканистерионе. На юг, в горы, они отправлялись на охоту, и туда же выезжали с ловчими птицами, устраивали пирушки для избранных и приглашали к себе философов и ученых, дабы те развеяли повседневную скуку мудреными беседами. Также двор предавался азартным играм, наслаждался музыкой и чтением, устраивал всевозможные представления с карликами и животными; наблюдал, как по городу водят осужденных преступников с выбитыми зубами и намотанными на голову овечьими и бычьими внутренностями. Чаще всего это были какие-нибудь бродяги или грабители, ворующие в деревнях припасы, кухонную утварь и детей, которых продавали в публичные дома.

Много времени двор тратил на заботу о своей красоте. Под шелковыми занавесями летнего дворца плелись интриги и разносились сплетни. Это было уменьшенное подобие бургундского двора, собранного в одном месте, а не разнесенного на полконтинента. Женственный бургундский двор, порождающий плотоядные цветы, на корнях традиции, восходящей к самому Гомеру…

Память о былых битвах еще жила в памяти византийцев, но, в отличие от Бургундии, здесь не создавали орденов, дабы пестовать своих рыцарей, и до недавних пор даже не искали наемников, которые могли бы встать на их защиту. Если повезет, с окрестных земель Трапезунд мог бы собрать не более двух тысяч конных и пеших солдат. Впрочем, никто ведь и не опасался в будущем никаких серьезных столкновений. Пусть язычники дерутся между собой. Конечно, жаль Узум-Хасана, персидского союзника Трапезунда, - но что тут поделаешь?.. Асторре, курсируя по городским улочкам, внимательно прислушивался к разговорам, пытаясь оценить реальную боеспособность Трапезунда и отношение его жителей к войне.

Юлиус, которому не терпелось ринуться в бой, помогал капитану наемников, - в основном, чтобы отвлечься от тревог по поводу Катерины де Шаретти, которая в последнее время почти не покидала стены Леонкастелло. Говорят, несколько раз она посещала женские покои во дворце и даже принимала участие в увеселениях, но, как и следовало ожидать, встречалась она лишь с придворными дамами, а не с самой императрицей. Никто не знал, довелось ли ей познакомиться с Виолантой Наксосской.

Тоби несколько раз видел ее, - крохотную фигурку, слишком пышно разодетую и закутанную во множество вуалей, верхом на муле, в окружении служанок и свиты генуэзцев, - порой она направлялась на рынок или же в гости к другим торговцам, дабы провести время с их любовницами. Неизвестно, знала ли она на самом деле, с кем ей приходится общаться… Что касается самого Дориа, то он частенько пропадал во дворце. Николаса несколько раз приглашали то на охоту, то на бега или на борцовский поединок, но от его имени тут же посылали любезный отказ, ссылаясь на недомогание, так что бывший подмастерье вообще не сразу узнал о том, что его куда-то приглашали.

Когда истина наконец выяснилась, то вместо себя он послал во дворец Джона Легранта с целой кипой схем и чертежей. Докладывая по возвращении своим товарищам об этом визите, абердинец вел себя непривычно сдержанно. Им он сказал лишь то, что император заинтересовался опытом Легранта в оборонительной войне и пожелал, чтобы тот пообщался с его военачальниками.

Больше, несмотря на все насмешки, он не проронил ни слова, а когда появился Николас, все тут же замолкли и разошлись. Легрант не сомневался, что Николас слышал их разговор, однако, в отличие от Тоби, Юлиуса и Годскалка, бывший подмастерье прекрасно понимал, что человек, способный сохранить дружбу Донателло и не перенять его особые пристрастия, едва ли способен смутиться тем, что увидит при византийском дворе. Поэтому Николас обошелся без шуток. Легрант, присаживаясь у окна, сказал ему:

- Я взял планы и все разъяснил. Пришлось побегать по всему дворцу, как какому-то разносчику.

- Им нравятся рыжие волосы, - отозвался Николас, не двинувшись с места. - В один прекрасный день они из тебя парик сделают. Вернешься, неся собственные уши в мисочке, лысый, как Тоби.

Со времени своей болезни, Николас, вечный насмешник, ни разу не позволил себе пошутить ни над Тоби, ни над Годскалком. Что-то произошло между ними троими, - но Джону Легранту на это было наплевать. Все, что он хотел, это передать послание. Но для этого ему с Николасом надо было остаться наедине.

Разумеется, он отнес во дворец все планы по фортификации и был вынужден долго объясняться с местными командирами, вплоть до самого протоспофариоса.

Затем он навестил Виоланту Наксосскую. Ей он тоже представил схемы и чертежи, но совсем другого рода. Это Николас попросил Легранта зайти к принцессе. Если бы остальные узнали, у него были бы неприятности, ведь они запретили бывшему подмастерью общаться с кем бы то ни было без их ведома. Одному Асторре до этого не было дела, но даже Асторре не знал, что шотландец виделся с бывшей пассажиркой галеры «Чиаретти». Однако сейчас Легрант сомневался, стоит ли даже Николасу рассказывать обо всем, что произошло в женских покоях.

Начать с того, что в интимной обстановке она выглядела совсем иначе, с ненакрашенным лицом, в строгом венецианском платье вместо привычного византийского «футляра». Она отослала прочь всех евнухов, оставив при себе лишь двух доверенных придворных дам. Шотландец трижды поклонился, но не стал падать ниц, ибо так он простирался лишь перед Константином, великим императором последних дней Константинополя. Она знала Легранта в лицо и сразу предложила ему сесть. После чего, без всяких предисловий спросила:

- Что у него за болезнь?

Такая резкость его ничуть не удивила.

- У Николаса, деспойна? Болотная лихорадка, ничего более.

- Так он ей подвержен? - Роскошные волосы принцессы были забраны в высокую прическу, а губы, когда она говорила, кривились, словно розовые щупальца. - Он слишком долго болеет для простой лихорадки.

Разумеется, это был скрытый вопрос. Доверять принцессе не стоило, но Легранту стало любопытно: как далеко он может зайти.

- Он поправляется, возможно, даже скорее, чем полагает кое-кто из нас. Они ограничивают его движения.

- Вот как? Стало быть, он все же проявил незрелость? Но кто же тогда его преемник? Я с ним пока незнакома.

- И я также, - подтвердил Джон Легрант. - Нет, речь идет о совместном управлении, и лишь до той поры, пока он не перестанет своевольничать, не советуясь с остальными. Я и сам не стал бы приходить сюда, - однако, сейчас речь идет не о делах компании.

- И в чем же он своевольничал? - поинтересовалась Виоланта.

- Об этом вам лучше спросить у него. Но его обвиняют в излишней скрытности. И, кроме того, мессер Дориа распускал некие слухи насчет банных мальчиков… Вы наверняка слышали об этом.

С этими словами шотландец уставился на женщину. Но она с тем же невозмутимым видом встретила его взгляд. Если кто и способен был проявить незрелость, то только не Виоланта Наксосская.

- Кажется, вы забываете, где находитесь, - промолвила она.

- Прошу прощения у вашего высочества. Само по себе это не имело бы значения. Но он, кажется, допустил еще немало ошибок. Разница в обычаях… Не все так хорошо знают Венецию и Анатолию. Не все так хорошо понимают великих Комненов, как вы. Император - это не герцог Филипп.

- Нет. Ведь он - наместник Христа на земле, - сказала принцесса. - Он и есть воплощение Церкви, живое пресуществление учености классической Греции. Как бы слаб ни оказался басилевс, он вынужден нести это бремя.

Наступило молчание. Если бы Джон Легрант был человеком малодушным или просто более юным, он испугался бы такого поворота разговора.

- Во время пасхального богослужения я видел духовное преображение императора, - промолвил он. - В его жизни есть место истинной мудрости, но в остальном, как говорят, он предается мирской суете и тщеславию.

- Все на свете суть тщеславие и суета, - отозвалась внучатая племянница императора. - Но без него не смогла бы процветать ни Церковь, ни ученая премудрость. А на смену ему может придти другой, более даровитый преемник. Вы думали об этом? Или предпочитаете, как все европейцы, в блаженном неведении восседать на могильных плитах культуры?

- Лично я предпочитаю Узум-Хасана, - заявил Джон Легрант.

Наступило еще более долгое молчание.

- Вот как? А что еще вам велели передать?

- Меня попросили отыскать вас, показать, чем он занят, и спросить, каковы будут ваши пожелания. Больше он не сказал ничего, поэтому мы так на него и досадуем.

- Но вы должны знать, каково его мнение об императоре?

- Да, - кивнул Джон Легрант. - Но, как и я сам, Николас смотрит на мир с точки зрения математика и строителя. Одна дырявая лодка не меняет принципов мирового устройства. Император не есть составная часть уравнения, равно как и Узум-Хасан, или даже сам Мехмет. Важно лишь то, что они собой представляют.

- Вы похожи, - промолвила она.

- Нет, - покачал головой Легрант. - Ни за что на свете я не хотел бы быть похожим на этого парня.

Больше ничего важного сказано не было. Вскоре шотландец покинул дворец, а когда вернулся, то шуточки приятелей раздражали его еще сильнее обычного, потому что ему предстояло серьезно поразмыслить надо всем происшедшим и принять некоторые решения. Однако, в конце концов, он в точности передал Николасу все, о чем говорил с принцессой. Поговорить наедине они смогли только на закате, в спальне, где фламандец проводил большую часть времени. В полутьме шотландец не видел, с каким лицом слушает его собеседник.

- А при чем тут Узум-Хасан? - поинтересовался Николас.

- Он ведь приходится ей дядей, - пояснил Джон Легрант, затем, подождав немного, добавил: - Твоего мнения она так и не знает.

- Зато я теперь знаю, что думает она, если только ты ничего не упустил в своем рассказе.

- Хотел, - признался шотландец. - Но потом понял, что если ты не будешь владеть всеми фактами, то не сможешь сделать никаких выводов. - Помолчав еще немного, он заметил: - Знаешь, бежать тебе некуда. Или ты будешь думать, как Юлиус, или - как ты сам. Беззаботные деньки миновали.

- Не знаю, - сказал на это Николас, - как тебе удается настолько шагать не в ногу со всей командой. Они-то твердо уверены, что как раз сейчас у меня и есть самые беззаботные деньки…

Голос его звучал весело, но когда Лоппе вошел, чтобы зажечь лампу, Легрант обнаружил, что на лице бывшего подмастерья нет и тени улыбки.

* * *

Это молчаливое противостояние, долгие дни подозрений и ограничений, завершились, как это ни странно, благодаря Юлиусу.

Пагано Дориа, которому не перед кем было держать отчет, с удовольствием отвечал на все приглашения из дворца; следить за его передвижениями было совсем несложно. Дождавшись одного из таких дней, Юлиус решил напролом ворваться в генуэзское консульство и потребовать встречи с демуазель Катериной, - нечего и говорить, что во флорентийскую миссию он вернулся вне себя от ярости.

Вечерело… В это время Трапезунд предавался блаженному отдыху, и вся торговля на время замирала. Усердно протрудившись все утро с самого рассвета, Тоби с колодой карт прошел в небольшой садик, разбитый позади особняка, где имелся пруд с фонтаном и мраморный стол со скамьями под цветущими деревьями. Солнце лениво посылало на землю свои лучи, и тюльпаны, высаженные у воды, раскрывали атласные лепестки; аромат нарциссов и гиацинтов насыщал теплый воздух.

К вящему своему огорчению, Тоби обнаружил, что его любимое место уже занял Николас, который разлегся, расстегнув рубаху на груди, на одной из скамеек. По мнению лекаря, уставал он не столько от ходьбы, сколько от безделья. Заслышав шаги Тоби, фламандец приоткрыл глаза, но затем снова опустил веки. Лекарь молча уселся за стол и принялся тасовать карты, вполоборота к Николасу. Две недели назад они с удовольствием сыграли бы на пару. Теперь же он вел игру в одиночку, делая ошибки и сознавая, что ни одна из них не остается незамеченной. Но когда он обернулся, то оказалось, что Николас передвинулся так, чтобы не видеть стол.

Тоби гадал, чего ожидает Годскалк от Николаса после его выздоровления. Больше никто так и не узнал об этой истории с Кателиной ван Борселен.

Сам Николас также никогда больше не возвращался к этой теме, дав понять, что отныне считает этот вопрос закрытым. Хотя он никогда не хмурился и не дулся, но вообще практически перестал разговаривать с бывшими друзьями. Прекратились словесные игры, шуточки, обмен планами и идеями. Пережитый удар оказался слишком тяжелым, чтобы так быстро от него оправиться. Пожалуй, теперь Николас больше всех общался с Джоном Легрантом, но тот знал о его прошлом меньше остальных.

Изменилось и поведение бывшего подмастерья, когда он появлялся на людях.

На всех деловых собраниях он сидел молча, если только к нему не обращались напрямую, и высказывал свое мнение как можно более кратко.

Лишь пару раз, когда дело явно шло к тому, что побеждало самое неразумное решение, он в открытую принимал другую сторону, высказывался, - и тут же переводил разговор на другое. Юлиус и Асторре не видели в таком поведении ничего странного и не обсуждали это между собой.

Годскалк тоже хранил молчание. Тоби пришел к выводу, что Николас выбрал единственный возможный способ справиться с обрушившимся на него ударом. Он видел также, что со временем это показная скромность начинает давить на Николаса, и тот продолжает вести себя так лишь из чистого упрямства. Порой чуткое ухо могло различить нотки иронии или, возможно, насмешки над самим собой в скупо отмеренных репликах. Однако когда они оставались наедине, он не позволял себе ничего подобного, сознавая, что несет кару за свой грех.

Игра складывалась скверно даже без сторонних наблюдателей. Тоби уже собрался было уйти, как вдруг заслышал голоса, раздававшиеся у входа в особняк. Крики сделались громче, а затем оглушительно хлопнула дверь, и послышались шаги.

Николас поднял голову и приподнялся на локтях. Тоби, застыв с картами в руке, вглядывался куда-то между деревьев.

- Что это за запах? - послышался голос Николаса.

- Рыба. Нет, даже не рыба, а что-то еще более мерзкое, смешанное с цветочной сладостью…

Вонь делалась все сильнее, - и тут появился Юлиус. Тоби во все глаза уставился на стряпчего. Красивое лицо его блестело, словно лакированное. Шляпа представляла собой целое гнездо из розовых лепестков. Скромный дублет, который он носил обычно под платьем стряпчего, тоже был весь в цвету. И этот непереносимый рыбный запах…

- Дельфинье масло, - объявил Николас. Лицо его прояснилось впервые за две недели.

- Да, дельфинье масло, - тихим голосом подтвердил Юлиус. Он покрутился на месте, затем вновь уставился на своих приятелей. - Вы это видели?

- Что случилось? - дрогнувшим голосом поинтересовался Тоби.

- Моя бывшая ученица, - все тем же мягким тоном пояснил стряпчий. - Госпожа Катерина де Шаретти, супруга мессера Пагано Дориа. Вы это видели?

- Да, - подтвердил Тоби.

- Хорошо, - заявил Юлиус. Повернувшись, он пропил по тропинке, залез прямо в пруд и подошел к фонтану, под которым и застыл в полной неподвижности с закрытыми главами. Вода струилась по шляпе, по лицу, по рубахе, дублету и накидке. Цветочные лепестки осыпались розовыми водопадами, плыли по волнам и собирались в гирлянды на водной глади.

- Иудины цветочки, - заметил Николас без тени улыбки.

- Совершенно верно, - подтвердил Юлиус. Он снял шляпу и, держа ее двумя пальцами, медленно бросил в пруд. Волосы, прилипшие к черепу, блестели от жира. Не сводя взгляда с Тоби, он по очереди расстегнул все пуговицы на дублете, снял накидку и их также бросил в воду. Наконец, он стянул рубаху и чулки и вновь забрался под струи фонтана, после чего нарочито медленно размеренно заговорил, то и дело отплевываясь, когда вода попадала в рот:

- Я сказал ей, очень любезно и без оскорблений, этой соплячке, которая была моей ученицей, еще когда не умела написать собственное имя - я сказал ей, что пора заканчивать с глупостями и возвращаться к семье. Я сказал, что подожду, пока она собирает вещи. Она отказалась. Я пообещал, что Дориа не посмеет тронуть ее и пальцем, когда она будет под нашей защитой. Она ответила, что не нуждается в нашей защите, ведь мы даже собственный корабль не уберегли от пожара. Тогда я сказал, что она пойдет со мной немедленно, либо иначе, ради ее собственного блага, я заберу ее с собой насильно и… и…

- Она облила тебя дельфиньим маслом?

- Приказала своим слугам. Они это сделали и смеялись. А она потрясла дерево, потрясла дерево, чтобы лепестки… и смеялась… Вы тоже смеетесь? - воскликнул Юлиус.

- Нет, - заверил Тоби, у которого слезы текли по щекам.

- Надеюсь, что так. - Стряпчий взглянул на свою мокрую одежду и медленно зашлепал к краю пруда, где поджидал его Тоби. Вонь по-прежнему стояла невыносимая. Тогда Юлиус перевел взгляд на Николаса, который, в отличие от побагровевшего лекаря, был бледен, как мел.

- Нет, - сказал тот.

- И что? - взревел Юлиус. - Что мы будем делать, а?

- Ничего, глупец, - отрезал Тоби. - А ты чего ждал? Все, чего ты добился - это доставил удовольствие Пагано Дориа. Он будет просто в восторге. Может даже составить жалобу на незаконное проникновение в дом и попытку похищения… На превосходной латыни, кстати.

- Я пошлю Асторре, - заявил Юлиус. - Пошлю Асторре с пятьюдесятью солдатами, чтобы схватили ее.

- Нет, ты этого не сделаешь, - покачал головой лекарь. - Вобьешь ты себе когда-нибудь в голову, что они женаты? Мы пошлем Годскалка с ответным письмом, тоже на латыни, и все. Зачем ты устроил это безобразие? Мы ведь и так знаем обо всем, что творится в Леонкастелло. Мы знаем, что девочка в полном порядке. Боже, ведь нам таких трудов стоило пристроить Параскеваса с семьей у генуэзцев.

- Это не повредит, - заметил Николас голосом, сдавленным то ли от испуга, то ли от смеха.

Тоби покосился на него.

- Не повредит? Ах, да, конечно. Едва ли они заподозрят Параскеваса, если Юлиус будет устраивать у них под окнами такие сцены. Юлиус, я знаю, что тебе сейчас тяжело, но этот запах совершенно невыносим. Как насчет того, чтобы окунуться в море?

Стряпчий яростно уставился на него.

- Юдифь и Олоферн! - взревел Тоби, и внезапно полностью утратив власть над собой, расхохотался квохчущим смехом. Николас закрыл лицо руками. Юлиус не сводил с него взгляда.

- Это твоя падчерица, - заявил он наконец. - Смейся, конечно, если тебе так хочется. И не забудь написать обо всем в следующем письме своей супруге. Кстати говоря, Параскевас сообщил мне последние новости. Перевалы очистились от снега, и караваны верблюдов уже в пути. Ведь ты этого ждал, не так ли? Теперь можешь отправляться и хохотать вволю по ту сторону гор.

Он двинулся прочь, исходя праведным гневом и устилая свой путь цветочными лепестками. Тоби продолжал хохотать во весь голос, но молчаливое присутствие Николаса, который и не думал разделять его веселье, казалось досадным. Без единого слова лекарь вернулся в дом и отыскал кувшин с вином.

Когда он вновь вышел в сад, Николас как раз вылавливал из пруда промасленную одежду стряпчего. Бросив вещи на траву, он взял кружку у Тоби из рук.

- Тебе пора уезжать, - сказал ему лекарь.

- Да, знаю, - подтвердил фламандец.

* * *

Он уехал в начале мая, вместе с группой наемников и слугами. Перед этим он много времени проводил с Асторре и Легрантом, определяя свой путь на будущее. Как только о скором отъезде стало известно, Николасу отчасти вернули его свободу: теперь он был вправе покупать все необходимое для путешествия и самому нанимать проводников. Он хотел также посетить дворец, но ему запретили отправляться туда без сопровождения; зато выделили столько людей и лошадей, сколько он просил… И одежду тоже. На побережье уже воцарилась весна, однако высокогорное плато поднималось на добрых шесть тысяч футов над уровнем моря, а горы вздымались еще выше. В двухстах милях от Трапезунда, на высокогорье, находился Эрзерум, Arz ar Rum, Страна Римлян. Там делали передышку караваны, идущие из Табриза; оттуда они расходились в разные стороны. Именно в Эрзеруме, или еще раньше Николас надеялся встретить их.

Подобный поход преследовал несколько целей: удалить Николаса из Трапезунда, а заодно и снискать расположение императора, - басилевс был бы благодарен тому, кто провел бы торговые караваны в обход войск султана.

Конечно, с караванами ожидались несметные богатства. В начале года свои товары всегда присылали Багдад, Аравия, Индия и княжества, окружавшие Каспий. Николас рассчитывал заполучить краски, специи и шелк-сырец не больше по два с половиной флорина за фунт, причем с четырехмесячным кредитом.

Конечно, для компании было бы благом первыми настичь караваны и получить возможность выбрать все лучшее. Однако добра хватило бы на всех. Прочие торговцы не собирались рисковать, предоставляя это безумие компании Шаретти, и готовы были в комфорте, не покидая город, спокойно дождаться, пока караваны сами доберутся сюда. Перед отъездом Николас нанес один-единственный визит во дворец, где был принят казначеем Амируцесом, заранее передавшим ему свой список закупок. Юлиус сопровождал бывшего подмастерья повсюду, распространяя резкий запах духов. Пруд в особняке пришлось осушать трижды, но туда по-прежнему собирались все окрестные чайки и коты.

В день отъезда Асторре на добрых полчаса задержал их на выезде из города, повторяя все те наставления, о которых мог забыть. Годскалк, также провожавший их до ворот, отмалчивался и не молился, - по крайней мере, вслух. Николас также попрощался со священником, мрачно и суховато. Это вполне отражало его чувства. Лоппе он наотрез отказался взять с собой, как бы тот ни настаивал.

Зато с теми пятнадцатью наемниками, которые должны были сопровождать его в пути, Николас подружился очень быстро, и вскоре уже вовсю обменивался шутками, не забывая при этом поддерживать в отряде дисциплину. Предстоящее путешествие его ничуть не страшило. Человек, прошедший через Альпы в разгар зимы, едва ли должен был опасаться Понтийских гор. Окончательно оправившись от болезни, фламандец чувствовал себя крепким, как никогда, и готовым к любым испытаниям.

Впрочем, никаких особых испытаний он и не ждал, - если не считать холода. Перевалы были во власти людей, которые вполне могли ограбить одинокого путника, но никогда не стали бы нападать на вооруженный отряд, и напротив, с удовольствием предложили бы за деньги крышу, пищу и любые полезные сведения.

В сведениях Николас нуждался особо, что же до всего остального, - они везли с собой палатки из воловьих шкур, а также припасы и сено для лошадей. Дальше в горах за малую толику масла и вина они вполне смогут получить укрытие от дождя, снега и хищников в небольших деревянных хижинах.

Путешествие началось именно так, как Николас и предполагал. Поднимаясь по лесистым склонам, они охотились, ловили рыбу и наслаждались свободой. С собой отряд прихватил сокольничих Асторре, и теперь Николас с удовольствием обучался их искусству. По вечерам наемники, рассевшись вокруг костра, травили байки со всех концов Европы, откуда они были родом. У Николаса не было столь богатого военного опыта, как у этих солдат, зато он развлекал их забавными историями в стихах и в прозе или похабными песенками, от которых те хохотали до слез.

Впрочем, бывший подмастерье уже начал сознавать, что этот дар годится лишь для того, кто хочет управлять небольшими группами людей.

Истинно великие вожди привлекают своих последователей совсем по-другому…

Поднимаясь все выше, они постепенно оставили позади ореховые рощи и дубовые леса; начались хвойные чащи, где снег до сих пор еще лежал на ветвях деревьев, а на тропинках похрустывал ледок.

Здесь тоже жили люди, - в деревушках, а порой и просто в шатрах, где рядом с людьми ютился и домашний скот. Когда стало известно, что Николас готов платить за информацию, его завалили самыми неправдоподобными россказнями, и пришлось даже брать заложников, чтобы добиться от них правды.

В свою очередь и эти люди пытались его чем-то подкупить: мехами, едой, а порой и собственными дочерьми или сестрами. То и дело Николасу предлагали девушку, которая разделила бы с ним постель. Он сознавал, что его отказы смущают как дарителей, так и его собственных спутников, но никогда ничего не объяснял. Когда ему предложили мальчика, он также со смехом отказался. Как выяснилось, поначалу слуги вообще считали его евнухом. Он пожалел, что не сможет рассказать им о том, скольким людям этого хотелось, чтобы это оказалось правдой…

На гигантском перевале лежал снег, - оттуда они вышли на высокогорное плато Армении. Здесь им пригодились теплые плащи с капюшонами из грубой козьей шерсти. Лошади тоже были укрыты двойными попонами. Если не считать пары мелких несчастных случаев и пони, сломавшего ногу, продвигались они быстро и без приключений.

Несмотря на обилие новых приключений, Николас ни на миг не забывал об истинной цели своего путешествия. Он уже отыскал человека, которого ему порекомендовали в Мацке, и поговорил с ним.

Другого он подкупил на перевале, а также оставил одного из своих людей в Гумушанской долине. К тому времени он уже успел пообщаться со всеми профессиональными наемниками сопровождавшими отряд, и те точно знали, чего им ждать впереди. Они даже радовались предстоящему приключению.

Николас дождался, пока отряд минует перевал Вавук, к северо-западу от Байбурта, и наконец объявил долгий заслуженный привал. Здесь они разбили лагерь и решили передохнуть и здесь же наконец пришли долгожданные вести: Пагано Дориа настигал их во главе вооруженного отряда из двадцати человек.