* * *

В квартире Веригиных было не протолкнуться – сюда набилась чуть ли не половина двора да плюс к тому многочисленные родственники Сереги и Людмилы. Дым стоял коромыслом, гремела и лязгала музыка, в воздухе висел разноголосый гомон, стук ножей и вилок, звон бокалов и бульканье льющейся в них жидкости. Людмила Веригина, раскрасневшаяся, растрепанная, не вполне трезвая и уже заметно остервенелая, руководила притоком гостей, впуская в квартиру одних и бесцеремонно выдергивая из-за стола других, чтобы освободить место для тех, кто еще не поздравил хозяина этого гостеприимного дома с возвращением. Она была в халате, и это означало, что жизнь семьи Веригиных вернулась на круги своя. В целом все это напоминало третий день свадьбы или, наоборот, затянувшиеся поминки, когда все уже забыли, по какому поводу собрались, и вот-вот запоют хором «Ой, мороз, мороз...». Отличие состояло лишь в том, что вместо жениха и невесты или портрета покойного с траурной ленточкой во главе стола восседал Серега Веригин собственной персоной – слегка осунувшийся, небритый, но уже, по обыкновению, пьяный, красный, усатый и громогласный.

– Тихо!!! – перекрывая шум, заорал Веригин и поднялся из-за стола, держа перед собой стакан с водкой. – Тихо все! У меня тост!

– Тихо, тихо, тост, – загомонили вокруг. Кто-то уменьшил громкость музыкального центра, и в квартире установилась относительная тишина.

Веригин обвел общество налитыми глазами, слегка качнулся, плеснув водкой на замызганную скатерть, восстановил равновесие и объявил:

– Предлагаю выпить за моего спасителя! Если бы не он, сгнил бы я на нарах как пить дать, сгнил бы, и косточек бы от меня не осталось! Юрий Алексеевич, друг мой по гроб жизни, за тебя пьем! Стоя!

Публика задвигала стульями, нехотя поднимаясь из-за стола. Юрий тоже встал, испытывая сильнейшую неловкость. За него пили уже шестой или седьмой раз, и каждый раз по требованию виновника торжества всем приходилось вставать. Все лица, из которых Юрию была знакома едва ли половина, повернулись к нему.

– За тебя, братан! – провозгласил Веригин, салютуя Юрию стаканом. – Я твой должник до гроба. Ну, дай бог, чтоб не последняя!

Все выпили и снова загомонили, усаживаясь. В общем шуме Юрий вдруг уловил обрывок фразы, произнесенной певуче-пронзительным голосом Людмилы Веригиной:

– ... такого особенного сделал-то? Алиби – оно и есть алиби, против него не попрешь. Устроили тут чествование героя, а он...

Кто-то, дотянувшись, повернул регулятор громкости музыкального центра, и конец фразы потонул в грохоте и лязге ударных инструментов. Юрий понял, что пора уходить, пока ему не пришлось пожалеть о сделанном. Он осторожно огляделся, убедился, что о нем уже благополучно забыли, и выбрался из-за стола.

В прихожей, уже у самых дверей, его догнала Людмила.

– Уже уходите, Юрий Лексеич? Что так рано? Посидели бы еще... Оно, конечно, наша компания вам, как говорится, не в уровень, а все ж таки... Спасибо вам, Юрий Лексеич, за заботу, за помощь, за поддержку, заходите, если что...

Она еще что-то говорила, одновременно отпихивая парочку дворовых выпивох, пытавшихся снова проникнуть в квартиру, откуда их выставили буквально пять минут назад. Юрий пробормотал какие-то прощальные слова и с облегчением выскочил на лестничную площадку. Дверь за ним сразу же закрылась с пушечным громом, голоса и музыка стали тише.

– Юрик! – окликнул его один из отиравшихся на лестнице братьев по разуму. – Слышь, Юрик, ты с собой захватить не догадался?

Юрий не сразу понял, – о чем идет речь, а потом медленно покачал головой.

– Нет, извини. Не догадался.

– Что ж ты такой недогадливый? Ну, дай хоть закурить, что ли.

Юрий вынул пачку, и братья по разуму чинно взяли каждый по сигарете.

– Слышь, Юр, а правду болтают, что ты Серого от пожизненного отмазал?

– Да врут, конечно, – сказал Юрий, убирая пачку в карман. – Выпил человек лишнего, подрался, попал в ментовку... Какое там пожизненное? Да и не отмазывал я его. Так, замолвил словечко одному знакомому капитану...

Он махнул рукой и стал торопливо спускаться по лестнице, слыша, как потерявшие к нему интерес братья по разуму снова скребутся в дверь квартиры Веригиных. На душе было как-то муторно, выпитая водка комом стояла в горле. «В чем дело, человече? – подумал он. – Чем ты, собственно, недоволен? Чего ты ожидал? Ты ведь знал, кому помогаешь. Ясно, что за абстрактную справедливость ратовать легче. А когда пытаешься помочь конкретному человеку, неизменно сталкиваешься с тем, что тот, кому ты помогаешь, тебе неприятен и помощь твою он воспринимает как должное, как будто иначе и быть не могло. И если тебе, братец, это кажется обидным, значит, ты от него недалеко ушел и действовал ты совсем не бескорыстно, а в расчете на какую-то благодарность – ту самую, которая тебе, по твоим же собственным словам, вовсе и не нужна... Ну, и кто ты после этого?»

После спертого воздуха набитой разгоряченными, потными телами веригинской квартиры теплый майский вечер показался ему свежим и прохладным. Остановившись на крылечке, Юрий с удовольствием закурил сигарету. Заходящее солнце золотило верхушки старых лип и верхние этажи бетонных пятиэтажек; растрескавшийся асфальт подъездной дороги казался золотисто-оранжевым, как недоспелый абрикос. По двору стайками носилась непьющая ребятня; трезвые старухи на скамейке поглядывали на Юрия, обмениваясь какими-то неслышными репликами. Из распахнутых настежь окон квартиры Веригиных доносились музыка, шум и обрывки разговоров. Кажется, там уже ссорились; Юрий услышал, как, перекрывая музыку, над общим гамом поднялся пьяный рык Сереги: «Молчи, парашница! Покуда я на киче парился, ты здесь по мужикам бегала! Молчи, падло, я все знаю!!!»

Юрий поморщился и зашагал к своему подъезду, подумав про себя, что у Сереги заметно расширился лексикон – «парашница», «на киче парился»... Да и Людмила за эти дни выучила несколько новых слов, например «алиби». Нет худа без добра, подумал Юрий и улыбнулся, представив, как Людмила Веригина, стоя в дверях квартиры и уперев руки в боки, своим напевным голосом требует у вернувшегося под утро Сереги предъявить алиби.

Дойдя до своего подъезда, он сообразил, что дома ему делать совершенно нечего, и решил пройтись. Сигарет у него оставалось еще полпачки, есть он не хотел, пить тоже, так что заходить домой действительно было незачем. Юрий прошел мимо подъезда, наискосок пересек соседний двор и вышел на улицу, утопавшую в зелени лип, закатном солнце и вкусных запахах готовящегося ужина, которые доносились из открытых форточек. Филатов попил квасу возле бочки с полосатым сине-белым тентом, сунул руки в карманы и неторопливо зашагал куда глаза глядят, окончательно выбросив из головы столь удачно завершившуюся нелепую историю и ее не менее нелепых участников, с которыми ему не хотелось иметь ничего общего.

Домой он вернулся уже затемно, трезвый, усталый и голодный. В кустах сирени, где стоял доминошный столик, о чем-то спорили пьяными голосами, там звякало стекло и булькала жидкость. Музыка у Веригиных уже не играла, теперь там ругались – нудно, устало, привычно и неизобретательно. «А ты не командуй, – заплетающимся языком бубнил Серега. – Раскомандовалась тут! Захочу – уйду, захочу – останусь, ты мне не указ...» – «Это мы еще поглядим, указ или не указ, – отвечала Людмила. – Вот как огрею сейчас сковородкой-то, киллер ты недоделанный! У кого деньги на водку взял, признавайся!» – «Сейчас, разбежался, как же. Я в Бутырках таких дознавателей насмотрелся, тебе до них, как до Парижа раком, а туда же – допрашивать... Стакан налей, говорю!» – «Где я тебе его возьму, этот стакан? Дружки твои, алкаши бесстыжие, все до капли выжрали! Если бы не я, они бы и воду из унитаза вылакали, а не то что водку!» – «Ну, так сбегай! Займи у кого-нибудь и сбегай... Не каждый день у тебя мужик из тюряги возвращается!» – «Я тебе сейчас займу! Я тебе сбегаю! Я тебе так сбегаю, что ты у меня сам обратно на нары запросишься, утроба твоя ненасытная...»

Юрий выбросил окурок в теплую, пахнущую сиренью темноту, и тот рассыпался дождем красных искр, ударившись о бордюр. Поднявшись к себе, Юрий выпил чаю, немного почитал перед сном и выключил свет. Форточка была открыта, ночной ветерок слегка шевелил занавеску. Дисплей старенького электронного будильника бросал призрачный зеленоватый отсвет на пустой и мертвый экран телевизора, в ванной размеренно капала из прохудившегося крана вода. Снаружи все еще доносились голоса Веригиных; слов было не разобрать, они сливались в надоедливое визгливое бормотание. Некоторое время Юрий терпел, а потом не выдержал, встал, подошел, бормоча проклятия, к окну и захлопнул форточку. Голоса смолкли. Филатов вернулся в постель, поворочался немного, устраиваясь поудобнее, и не заметил, как провалился в глубокий сон без сновидений.