8

Господин начальник полиции Верхней Москвы Владимир Саввич Колесниченко внешне похож на Варшавского. Подтянутый, с намечающимся животиком, темноволосый мужчина лет пятидесяти пяти. Хотя на самом деле – гораздо старше. Они с министром сидят в большом кабинете друг напротив друга. Колесниченко – в огромном кресле, где утопает даже его большое тело. Варшавский – на удобном диване.

Они слишком давно друг друга знают, чтобы разводить официоз.

– Ну, Анатолий Филиппович, неофициальную часть мы закончили.

Неофициальная часть – пожимание рук, вопросы из серии «как дочь», «как внуки», комплименты выступлению Варшавского на прессконференции.

– Да, – соглашается Варшавский.

– Тогда я тебе, Анатолий Филиппович, сейчас расскажу, что произошло, а ты мне расскажешь, почему это произошло.

Он умный, этот старый лис.

– Слушаю.

– Ну, как тебе, наверное, сказали, это автоматический пулемёт системы CSR24K…

– Мне незнакома эта модель.

– И не должна быть. Это не серийная модель. Ты же понимаешь: пулевое оружие сегодня имеет не очень высокую востребованность. Точнее, узкую. Спецоперации определённого свойства и так далее. Когда известно, что террористы в здании вместе с заложниками, весь дом аккуратно усыпляют, причём мгновенно. А вот для убийства когото одного, да ещё в окружении, ничего лучше пулевого оружия не придумали. CSR24K – это экспериментальный образец. Их изготовлено едва ли полсотни. Каждый экземпляр не просто отслеживается электронными методами, но пронумерован механически – микрогравировкой на корпусе и на каждой детали в отдельности. Удалить такую микрогравировку нельзя никак.

– И?

– На том пулемёте, из которого тебя пытались застрелить, нет микрогравировки как таковой. Экземпляр не отслеживается по компьютерным базам. Он вообще не должен существовать. Но он существует.

– Как его пронесли в Верхнюю Москву?

– Ну, это было просто. Более того, мы уже отследили нескольких исполнителей. По одной детали проносили в течение месяца.

– Кто?

– Техникилифтёры. Разные. Пока отследили двенадцать человек.

– Они знали, что перевозят?

– Нет. Каждому хорошо заплатили за один рейс с одной контрабандной деталью. Технический лифт не так строго отслеживается, как пассажирский. Плюс к тому есть подозрение, что охранникам тоже приплатили. Но они отрицают, не докажешь.

– А камеры?

– А что на камерах? Сидят охранники с закрытыми глазами. Информация прямо в мозг поступает. Не отследишь, если они чтото намеренно пропустили.

– Я имею в виду камеры в технических лифтах.

– По ним и отследили. Первым нашли парня, который корпус пулемёта перевозил. В несколько дежурств перевозил. Сначала контролировал первый ярус, там и оставил до следующего дежурства. Потом ещё четверть пути. Потом ещё. Три недели вёз. Но зато не заметили. Нет ни одной записи, где бы он заходил в лифт на Земле с этим корпусом и выходил с ним же в Верхней Москве. Но всё равно шило в мешке не утаишь, деталь великовата. Когда его отследили, стали целенаправленно остальных отслеживать. Большую часть нашли. Но того, кто, например, спусковой крючок вёз, не найти, конечно. Сканеры на технических выходах часто вообще отключены, так что в кармане можно хоть пакет героина пронести.

– Меры приняли?

– Конечно. Теперь эту калитку прикрыли. Жаль, что поздно.

– Главное, что прикрыли. Хорошо, а что за фирма там была?

– Датацентр «Таркус и дочь». Сервера, сервера. Сама фирма находится в Нижней Москве. Ничего особенного, один из многочисленных провайдеров инфопространства. Таких – тысячи. Сервера никто не охраняет. Они просто арендовали никому не нужное помещение и поставили там блоки.

Варшавский хмурится.

– Что это за никому не нужное помещение в самом центре города на площади Лифтов?

– Вот это и выясняется сейчас. Упомянутый Таркус его просто снимает, договор подписан полгода назад. А вот кому оно принадлежит, выяснить пока не удалось.

Варшавский качает головой.

– Как же так, Владимир Саввич? В Верхней Москве есть чтото неучтённое?

– В этом замешан ктото с самого верха. Это даже не на уровне коррупции, потому что я не представляю, кому нужно дать взятку, чтобы обеспечить полную неотслеживаемость чеголибо тут, наверху. В этом должен быть замешан целый ряд чиновников. Мы проверяем сейчас все инфосистемы и отвечающих за них людей. Имеющих доступ – тоже. Тебя, Анатолий Филиппович, пытались убить с такого верха, что даже для министра дел ближнего космоса – недостижимая вершина…

Варшавский ухмыляется.

– Не зарекайся. Если это уровень Якобсена, то он вполне достижим.

– Может, Якобсена, допускаю. Но может, и выше.

– Аннар Корфи?

– Вполне.

– Корфи старается не иметь дел с космосом.

– Да. Но он человеколюбив. Он не имеет права вмешиваться во внутриевропейские законы и не может помешать твоим законопроектам. Но убрать тебя – в его силах.

– Это и есть человеколюбие?

Колесниченко приближает своё лицо к лицу Варшавского.

– Ты же понимаешь, Анатолий Филиппович, – тихо говорит он. – Мы с тобой давно уже не люди.

Он может не продолжать. Да, вы не люди. Вы процессоры. Вы отдаёте команды, которые выполняют другие. Вы не живёте, вы функционируете.

Люди – это те, над кем вы собираетесь проводить опыты. Те, кто умирает от вринкла.

– Ладно, – отстраняется Колесниченко. – Теперь я изложу коекакие свои мысли. И, возможно, задам пару вопросов.

Варшавский в ожидании.

– Думаю, вопрос о врагах не имеет смысла. У тебя слишком много врагов. Обычно спрашивают ещё, кто мог знать о прессконференции заранее. Но в данном случае о ней знал весь мир. Место для пулемёта было выбрано такое, что ты в любом случае появлялся там регулярно, курсируя между Верхней и Нижней Москвой. Они просто ждали.

– Думаю, прессконференция сработала как детонатор, – говорит Варшавский.

– Именно. Они решили, что больше терпеть нельзя, и спустили курок. Но они понимали, что шанс у них всего один. И больше такого не будет. А ошибка вышла самая глупая. Автоматический пулемёт дал промах. Ты себе представляешь такое?

Да, и в самом деле. Варшавский осознаёт, что это какаято глупость. Если бы его хотели убить, оружие бы сделало это одним выстрелом в глаз. И вторым – в сердце.

– Слишком неуклюже, – резюмирует он.

– Именно, – подтверждает Колесниченко. – Слишком наигранно и неуклюже. Слишком много вопросов, на которые нет ответа. Поэтому есть один момент, о котором тебе не стоит сейчас забывать.

– Какой?

– Ты должен подумать о безопасности дочери.

Это следствие твоего эгоизма, Анатолий Филиппович. Вот оно, любуйся. Ты – не под ударом, потому что вокруг тебя телохранители. Потому что твоё драгоценное здоровье оберегают. Потому что ты нужен миру.

А вот твоя дочь не очень нужна. Просто девочка, которая играет в куклы. Девушка, которая играет в парней. Расставляет их точно кегли и сбивает. Беззаботная, да.

– Не беспокойся, Анатолий Филиппович. Я приставил к ней пару своих людей. Предупредил, так сказать, твой порыв.

– Спасибо…

– Но никогда не забывай о том, что ты не один. А если бы на месте твоего Максима была Майя?

Варшавский знает, что бы произошло, очень точно знает. Если бы с Майей чтолибо случилось, он бы устроил заказчикам персональный ад. Каждому. Они бы умирали медленно, очень страшно.

Если бы их нашли.

– Ладно, Анатолий Филиппович. Я тебя не виню. Государственный муж, заботы и хлопоты. Но на то и нужны друзья, чтобы помогать в сложной ситуации. А теперь я задам тебе вопрос. Кому выгодна твоя смерть с финансовой точки зрения? Не с человеческой. С человеческой тебя и так половина мира ненавидит. А вот финансы – это серьёзнее любой ненависти. Ради денег человек пойдёт на всё. Кому выгодна твоя смерть?

– Я уже думал об этом. Никому.

– Так уж?

– Я думал об этом, пока ехал на прессконференцию, и во время возвращения. Моя жизнь в любом случае более прибыльна, чем моя смерть.

– Ладно… Мы и в этом разберёмся. Поднимем документацию, посмотрим…

Колесниченко трёт рукой лоб.

– Знаешь, Толя, мне нравится это дело.

– Что? – Варшавский приподнимается с дивана.

– Нравится. Когдато я был простым полицейским. Лейтенантом. Но расследовать было нечего. Камеры всё видели, чипы всё фиксировали, сканеры всё отслеживали. Преступление в этом мире практически невозможно. Наша работа сводилась к аресту и оформлению. Роботы даже отслеживали преступника за нас. За всю мою карьеру у меня было только одно настоящее дело, около тридцати лет назад. Странное убийство. Какнибудь в другой раз расскажу. Так вот, твоё дело – второе в моей жизни. Второе, где машины бессильны. Где нужен человек.

Варшавский опускает голову.

– Мы и в самом деле функции, а не люди, – говорит он.

– Именно так, – соглашается Колесниченко. – Мы живём только тогда, когда нам находят применение. Когда мы нужны.

Варшавский поднимает глаза на собеседника.

– Тогда выполни свою функцию до конца, Володя. Найди.

– Да, – кивает Колесниченко. – Я найду.