* * *

В небольшой квартирке Ландау было сумрачно и душно. В воздухе плясали пылинки. Все стены были завешаны картинами, многие стояли внизу, у плинтусов. Одна, натюрморт, была еще на мольберте.

Кейт посмотрела на Брауна.

— Тип шпаклевки тот же, что и на картине с места убийства Моны Джонсон. Надо взять для анализа, чтобы была полная уверенность.

Несмотря на духоту, Кейт знобило. Она двигалась от картины к картине, осторожно обходя темные пятна крови на полу.

На фотографии ее больше всего поразило лицо Марка Ландау. Такое милое, молодое, как у тех, кого она разыскивала в Астории. За что подонок так зверски расправился с этим славным парнем? Он непременно должен понести наказание. Кейт удивилась тому, что хочет найти маньяка из Бронкса не меньше, чем убийцу Ричарда.

— А его соучеников уже опросили? — спросил Перлмуттер.

— Сомнительно, чтобы это сделал кто-то из них, — заметил Грейндж. — Не та манера. Скорее всего убийца посторонний, которого Ландау сам привел к себе.

— Детективы опросили всех студентов и преподавателей, — сообщил Браун. — Одна девушка из группы Ландау сказала, что в тот день разговаривала с парнем, который рисовал здание училища. Прежде она не видела его.

— И как он выглядел?

Браун посмотрел в записи.

— Двадцать лет, привлекательная внешность. «Очень симпатичный», это ее слова. — Браун нахмурился. — Однако, создавая словесный портрет, девушка не могла вспомнить, продолговатое у него лицо или круглое. И никаких особых примет, кроме темных очков.

— Еще кто-нибудь видел этого парня? — спросил Перлмуттер.

— Вроде бы нет.

— Значит, убийца взял картину Ландау, чтобы оставить ее на месте следующего убийства и тем самым одурачить нас, — проговорила Кейт.

— Почти сработало, — отозвался Браун. — Какое-то время мы потеряли.

— Разве он не мог просто взять картину, не убивая мальчика?

— Конечно, мог, — ответил Браун. — Но ему зачем-то нужно убивать.

Перлмуттер посмотрел в свои записи.

— Согласно заключению коронера, смерть наступила вскоре после окончания занятий. Вероятно, убийца встретился с Ландау у Лиги живописи.

— Более вероятно, что он выбрал его, — заметил Браун. — Из нескольких кандидатов.

— Бедный парень, — вздохнул Перлмуттер.

— Чепуха, — буркнул агент Собецки. — Подумаешь, одним пидором стало меньше.

Перлмуттер сбросил латексные перчатки и быстро вышел за дверь.

Браун хмуро взглянул на агента:

— А вот за такие замечания, приятель, можно угодить в тюрьму, и на солидный срок.

Агент Собецки покраснел и отвернулся.

Она сопротивлялась. А зря.

«Во-первых, боль для меня ничто, а во-вторых, ведь это не просто так — я пришел, чтобы увидеть цвет».

Наверное, следовало дождаться, когда она ляжет в постель. Тогда все было бы проще.

Он стоит в ванной комнате, внимательно смотрит в зеркало. Пробегает пальцами по широким царапинам на лице. Фигурные трещины в зеркале разрезают его на две неравные части. Так что он видит не одно лицо, а два.

Он щурится. Вот эта царапина на скуле, какого она цвета? Наверное, розовая или земляничная? Он трогает царапину, сначала чуть-чуть, потом все сильнее и сильнее. По щеке течет тонкая струйка крови, капает в раковину.

Короткая вспышка, всего на мгновение. Темно-бордовые капли. «О Боже! Я увидел!»

Но уже в следующее мгновение кровь в раковине приобретает цвет чернил, а на щеке лишь унылая серая полоса. Он открывает кран, смотрит, как темная вода уходит в трубу.

И все же это было.

Он смотрит в зеркало на свое раздвоенное лицо, плещет на него ледяную воду. Кровоточащая щека подергивается.

Прокручивает в памяти эпизоды недавней охоты. Спастись она не имела шансов. Особенно с выключенным светом. Здесь у него было подавляющее преимущество.

Пытается вспомнить цвет волос девушки. Определенно золотистые. Наверное, нужно попытаться нарисовать ее.

Но в этот раз все было хорошо. Он увидел все цвета на картине парня. И до сих пор не забыл. На темно-синей скатерти светло-зеленая ваза с тремя ослепительно-красными яблоками. В точности как в первый раз тогда, в его квартире.

А все это началось с нее, Кейт, исто-рич-ки искусств. С ее каштановых волос и голубых-голубых глаз.

— Не думаю, что ее глаза голубые. Они зеленые, — произносит он голосом Донны и отвечает:

— Ты ошибаешься, Донна. Они голубые.

Пытается вспомнить. Ему кажется, что когда-то он уже видел их и цвет знает точно.

Может, это от усталости?

Он кладет голову на подлокотник дивана. В ушах звучит обрывок песни: «Разбуди меня перед уходо-о-ом…»

Нет, заснуть не удается.

Нужно немного поработать, порисовать. Хочется произвести на нее впечатление.

Он выбирает одну из недавно законченных картин, натюрморт. Проверяет, высохла ли краска, затачивает карандаши и начинает писать знакомые имена. Снова и снова. Бренда, Брендон, Донна, Дилан, Тони. А после, почти автоматически, новое имя — Катрин Макиннон-Ротштайн. Много, много раз. Пока все не превращается в сплошные каракули. Но зато края картины окаймляет красивая вязь. И тут он придумывает способ, как дать ей знать о себе. Возможно, она вспомнит.

На небольших, оставшихся чистыми местах картины он делает небольшие рисунки карандашом. Отставляет в сторону, уверенный, что она поймет.

Потом включает телевизор. На экране Рики Лейк, как всегда, вместе со своей публикой в студии над кем-то издевается. Сейчас это толстая девушка и неуклюжий парень. Тоже очень толстый и прыщавый. Почему-то плачет.

Он переключается на мультфильм. Вот это другое дело.

Постепенно глаза начинают слипаться. Усталость одолевает его. Он ложится на диван, в самом углу, подгибает по себя ноги, засовывает в рот большой палец. Сейчас это просто грустный мальчик с алыми царапинами на щеке. Некоторое время хихикает над проделками героев мультфильма, мечтает о чуде, когда снова увидит цвет, думает о Центральном парке. Скоро он убедится, действительно ли глаза исто-рич-ки искусств голубые. Или зеленые.