Книга: Ангелы не бросают своих
Татьяна Шипошина
Ангелы не бросают своих
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы «Культура России (2012–2018 годы)»
Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова
Российский Фонд Культуры
Совет по детской книге России
Куратор проекта А. Архипова
Оформление серии А. Рыбакова
Иллюстрации H. КлименкоО конкурсе
Первый Конкурс Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков был объявлен в ноябре 2007 года по инициативе Российского Фонда Культуры и Совета по детской книге России. Тогда Конкурс задумывался как разовый проект, как подарок, приуроченный к 95-летию Сергея Михалкова и 40-летию возглавляемой им Российской национальной секции в Международном совете по детской книге. В качестве девиза была выбрана фраза классика: «Просто поговорим о жизни. Я расскажу тебе, что это такое». Сам Михалков стал почетным председателем жюри Конкурса, а возглавила работу жюри известная детская писательница Ирина Токмакова.
В августе 2009 года С. В. Михалков ушел из жизни. В память о нем было решено проводить конкурсы регулярно, каждые два года, что происходит до настоящего времени. Второй Конкурс был объявлен в октябре 2009 года. Тогда же был выбран и постоянный девиз. Им стало выражение Сергея Михалкова: «Сегодня – дети, завтра – народ». В 2011 году прошел третий Конкурс, на котором рассматривалось более 600 рукописей: повестей, рассказов, произведения поэтических жанров. В 2013 году в четвертом Конкурсе участвовало более 300 авторов.
Отправить свое произведение на Конкурс может любой совершеннолетний автор, пишущий для подростков на русском языке. Судят присланные рукописи два состава жюри: взрослое и детское, состоящее из 12 подростков в возрасте от 12 до 16 лет. Три лауреата Конкурса получают денежную премию.
В 2014 году издательство «Детская литература» начало выпуск серии книг «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова». В ней публикуются произведения, вошедшие в шорт-листы конкурсов. Эти книги помогут читателям-подросткам открыть для себя новых современных талантливых авторов.
Повесть
Люди лучше своих поступков.
Мартин Лютер Кинг
Андрейка, которому на днях исполнилось семь с половиной лет от роду, топал в магазин за хлебом и молоком. Он давно уже ходил в магазин самостоятельно, и на то имелись свои причины. Вот и сейчас мама написала ему на половинке тетрадного листка список продуктов, которые требовалось купить. Для памяти написала, чтоб не забыл.
Могла бы и не писать! Андрейка и так запомнил: хлеб, молоко, пачка маргарина. А на остаток (на то, что останется от ста рублей) – что-нибудь сладенькое. Булочку или конфеты.
Возражать маме Андрейка не стал: пусть пишет! Тем более что читать он уже умел и даже умел писать! Правда, не очень красиво…
В этом году Андрейка закончил детский сад. Как только наступит осень, он пойдет в первый класс.
Стоял теплый, чуть ветреный денек, какие бывают в начале московского лета. Андрейка что-то напевал себе под нос. Дойдя до перекрестка, удостоверился, что машин на улице нет, и быстро-быстро перебежал на другую сторону.
Сказать по правде, он мог бы и не переходить дорогу. Для того чтобы попасть в продуктовый магазин, требовалось просто повернуть за угол и пройти вперед метров двести.
Но у Андрейки имелась маленькая (небольшая такая) тайна. На той стороне улицы, куда он перебежал, располагался распрекрасный таинственный и недоступный магазин. Магазин музыкальных инструментов!
Если Андрейке случалось оказаться на этой улице, он всегда перебегал дорогу, чтобы постоять у витрины музыкального магазина. Он останавливался и смотрел.
Стоило ему только взглянуть на какой-нибудь инструмент, выставленный в витрине, как тот начинал звучать. Негромко, конечно! Никто не слышал, как инструменты откликаются на взгляд Андрейки. Как звенят струны гитары, как тренькает балалайка, как гудят трубы и флейты разных форм и размеров.
В голове Андрейки звучала музыка. Инструменты ее слышали. Звучание инструментов складывалось в оркестр.
Инструменты из своей витрины поглядывали на Андрейку, словно спрашивая его:
«Ну, что нам играть дальше?»
Андрейка, как заправский дирижер, вскидывал руки и показывал, в какую сторону должна поворачивать мелодия.
– Та-та-тата! Теперь та-та!
Вы думаете, Андрейке не хотелось зайти внутрь магазина?
Конечно, хотелось!
Думаете, он туда не заходил?
Конечно, заходил!
Однажды Андрейка действительно просочился в прохладную и торжественную внутренность магазина. Затаив дыхание, шел он вдоль полок с инструментами. И тут резкий окрик остановил его.
– Эй, ты что тут делаешь? – навис над ним продавец.
Он был немолод и лыс. На его носу сидели большие очки. Его голос дребезжал так, что на фоне музыки, которая звучала внутри Андрейки, казался фальшивой нотой.
Андрейка вздрогнул.
– Я… я смотрю…
– Иди-ка ты отсюда, мальчик, да побыстрее, – подтолкнул его к выходу продавец. – Нечего тебе здесь делать! Здесь нет никаких куколок, никаких мячиков! И солдатиков нет, и машинок тоже нет!
– А мне…
Андрейка хотел сказать, что ему не нужны машинки, а тем более куколки. Что он пришел именно туда, куда хотел. Что ему так хочется потрогать, хотя бы одним пальцем, настоящую гитару или скрипку… Но…
– Иди, иди! Нечего тебе тут, мальчик, делать! А то испортишь что-нибудь – твои родители век не расплатятся!
Продавец, можно сказать, вытолкал Андрейку из магазина.
Насчет родителей продавец был прав. Если бы Андрейка что-нибудь испортил, расплатиться оказалось бы сложно. Это точно.
Глава 2
Итак, Андрейка стоял у витрины музыкального магазина.
Может быть, он стоял всего пять минут. Или десять. Или двадцать. Дальше перечислять не стоит потому, что это не имеет значения. В голове у Андрейки звучала музыка, и он управлял ею. Он заставлял музыку то шелестеть, как листва, то журчать, как ручеек, то налетать, как ветер, то стелиться, как облака…
И сам Андрейка вместе с музыкой шелестел, журчал, налетал и стелился. Он уже не видел ни улицы, ни витрины. И не только потому, что закрыл глаза.
Музыка звучала, звучала… Потом она стала затихать и почти закончилась… Тоненько вздохнул какой-то инструмент, и все стихло.
Андрейка снова оказался на улице и вспомнил, что ему надо в продуктовый магазин. Кивнув на прощание инструментам, выставленным в витрине, Андрейка быстро побежал вперед, до перекрестка. На следующем перекрестке стоял светофор, и Андрейка спокойно перешел к магазину на зеленый, пристроившись за какой-то женщиной.
В магазине Андрейка встал в очередь и сразу же принялся разглядывать витрину, выбирая, что бы такого вкусненького купить на оставшиеся деньги.
В детском саду их не учили считать до сотни, но Андрейка как-то сам научился вычитать и складывать.
Наверно, потому, что давно уже бегал в магазин за покупками. Мама доверяла ему и сто рублей, и двести. Один раз даже пятьсот дала!
Андрейка считал, считал сдачу… и научился считать до пятисот!
Очередь подошла незаметно.
– Что тебе, мальчик? – спросила продавщица.
– Батон, молоко… пачку маргарина…
– А деньги у тебя есть?
– Есть!
И тут…
Андрейка раскрыл ладонь… Вот листик, исписанный мамой… А где же сто рублей?
Андрейкино сердце застучало часто-часто. Он полез в карман шортов… в другой карман… зачем-то заглянул за ворот футболки…
Деньги исчезли.
– Мальчик, не задерживай очередь, – проворчали сзади.
– Иди поищи, – сочувственно произнесла продавщица. – Может, где-то в магазине обронил. Сколько у тебя было денег?
– Сто рублей, – пробормотал Андрейка.
– Граждане, никто ста рублей не находил? – громко спросила продавщица.
Граждане засуетились и стали смотреть себе под ноги.
Нет. Никто ничего не находил. Опустив голову, Андрейка отошел от прилавка.
Проделывая только что пройденный путь в обратном направлении, он, конечно, еще на что-то надеялся. А вдруг!
Вдруг его сто рублей лежат на полу магазина… или на ступеньках… или на переходе… или возле светофора… или на улице… или возле музыкального магазина…
Так Андрейка снова оказался около музыкального магазина. Обычно на обратном пути он уже не заходил сюда. Потому что тяжело тащить полный пакет, и вообще…
Возле музыкального магазина ста рублей тоже не нашлось.
Всё. Больше у Андрейки не оставалось надежды найти пропажу. Где-то там, в глубине души, он понимал, что потерять деньги мог только здесь, когда дирижировал оркестром…
Может, ветер унес сторублевую бумажку в далекие края, а может быть, кто-то из прохожих подобрал ее и теперь, радуясь находке, покупает себе булочки и конфеты…
Не в силах двинуться дальше, Андрейка присел на ступеньку возле входа в музыкальный магазин.
Очень, очень обидно. Ох, как обидно, как жалко!
Знал Андрейка, что он потерял не просто сто рублей. Он потерял «посчитанные» сто рублей. Значит, хлеб и молоко придется покупать только завтра. А уж о конфетах можно и вовсе забыть…
«Как мама расстроится!» – подумал Андрейка и чуть не заплакал.
Он бы и заплакал, но тут в его голове совершенно неожиданно зазвучала музыка. Тоненько и мягко запела труба…
Может быть, и не труба. Может быть, флейта или гобой. Андрейка ведь не знал названий инструментов.
Вернее, знал, но не все. Тем более он не представлял, как звучит каждый из них. Он называл про себя этот мягкий звук «трубой номер 2». «Труба номер 1» звучала звонко, а эта – словно пела.
Инструменты сочувствовали Андрейке. Они начали выводить для него мелодию потери.
Вот тут Андрейка не выдержал и заплакал. Как маленький, размазывая по щекам слезы. Глава 3
Люди шли по улице мимо Андрейки, никто не обращал на него внимания. И тут…
Музыка прервалась. От грохота.
Рядом загрохотало, затарахтело, завоняло бензином и еще чем-то, и через мгновение над Андрейкой что-то нависло – большое, черное, все в металлических заклепках. Из кожи и заклепок торчала рыжеватая борода, а между бородой и черной банданой поблескивали два серых, чем-то навеки удивленных глаза.
– И чего это мы тут слезы пускаем? – задвигалась в такт словам борода.
Андрейка не смог ничего произнести. Не успел.
– Эй, шкет, кто тебя обидел? – не отставала рыжеватая борода.
– Я не шкет, – наконец произнес Андрейка.
– А кто же ты? – усмехнулась борода.
– Андрейка.
– Андрейка! – Обладатель бороды выпрямился во весь свой богатырский рост. – Эх, Андрейка, слёз не лей-ка! Чего ревешь-то?
– Сто рублей потерял, – вытер щеку Андрейка.
Казалось, гром небесный зарокотал. Это великан засмеялся.
– Ой, держите меня! Сто! Ха! Рублей! Ха! Он! Ха! Потерял! Ха-ха! И ты из-за этого рыдаешь?
– Не смешно, – ответил великану Андрейка. – Мне надо было купить батон и молоко… и пачку маргарина… и…
Про булочку и конфеты не стоило распространяться перед первым встречным.
– Мама ждет, когда я продукты принесу. Она расстроится…
– А папа?
– Папы у нас нету. А мама болеет. А вам какая разница? Вам вообще-то все равно… Можете смеяться сколько хотите.
– Почему это мне – и «все равно»?! – прекратил хохотать великан. – Мне совсем не все равно! Я – волшебник, между прочим! Ты разве не знаешь: я всегда прихожу на помощь тем, кто потерял сто рублей. Я, конечно, не могу возместить потерю тому, кто потерял, например, миллион. Но те, кто потерял сто рублей или даже двести – это вообще моя специализация. Хоп? Понял?
– Не-а! – честно признался Андрейка. – А разве волшебники бывают?
– Мало того, что ты растеряша, так еще и не догоняешь! – Великан щелкнул Андрейку пальцем по носу. – Во-первых, волшебников кругом хоть пруд пруди. А во-вторых, сейчас я зайду в этот магазин, а потом мы с тобой отправимся на поиски волшебной сторублевки! Согласен? Пойдешь со мной в магазин?
Андрейка уже стоял на лесенке. Он во все глаза рассматривал великана с рыжеватой бородой, в черной кожаной куртке с заклепками, кожаных брюках и огромных высоких ботинках. Ему вдруг очень захотелось спросить этого великана: где он взял такие ботинки? Ведь таких не бывает! Ну просто не бывает!
Но Андрейка не успел задать рыжему великану даже четвертинку вопроса. Огромная ручища уже подталкивала его ко входу в музыкальный магазин.
Продавец аж выскочил из-за прилавка, увидев бородатого покупателя.
– Ах, а-ах! – запрыгал он вокруг. – Ох, о-ох! Чего изволите?
Великан повел могучими плечами.
– Струны для гитары, – пробасил он. – И попрочнее!
Андрейка вдруг представил, что этот великан играет на огромной гитаре, а вместо струн натягивает на нее железные канаты разной толщины.
В это время продавец наклонился над Андрейкой и потрепал его чуб.
– Какой у вас прекрасный сынишка! – глядя на великана снизу вверх, залопотал он. – И как на вас похож!
– Поменьше болтайте! – осадил его великан. – Вот эти струны возьму. Сколько?
Пока великан расплачивался, Андрейка потихоньку его рассматривал.
«Неужели я правда похож на него? – думал он. Я ведь почти не рыжий… ну, только чуть-чуть рыжеватый…»
О том, что он, Андрейка, мог бы быть сыном такого вот огромного и, видимо, доброго человека, у него даже мысли не возникало. Вернее, мелькнула мысль, но сразу же исчезла.
Просто он уже знал кое-что. Знал, что когда сильно мечтаешь о чем-то хорошем, потом бывает очень больно, если это хорошее не сбывается.
Глава 4
– Где ты, мой любимый и прекрасный? – повел плечищами великан, выходя из магазина.
– Вы про кого? – не понял Андрейка.
– Вот. – Великан погладил свой блестящий мотоцикл. – «Харлей».
– Вы байкер!
– Догадался наконец-то! – усмехнулся рыжебородый. – Так что тебе надо было купить на твою сторублевку? Батон?
– Молоко и пачку маргарина…
– Тогда чего стоишь? Садись! Вторым номером будешь! Сейчас потормозим с тобой до продуктового магазина.
– Как это – потормозим? – удивился Андрейка.
– Поедем, только потихоньку. Залезай!
Страшновато стало Андрейке. Но виду он не показал. Полез на заднее сиденье. Вцепился в него что есть силы.
Мотор взревел! Сердце Андрейки упало до самых пяток. Он ничего не чувствовал, ничего не видел, кроме кожаной куртки бородатого великана перед глазами. Короткий путь до продуктового магазина показался Андрейке бесконечным.
– Ну, как ты? – оглянулся байкер. Ох, и смеялись глаза бородача! – Первый раз, что ли?
– Угу, – только и мог произнести Андрейка.
Слов у него не было. Все слова куда-то улетели. Коленки дрожали даже тогда, когда они оба – он, Андрейка, и байкер – оказались в магазине.
Рыжебородый набирал себе продукты. Колбасу, сыр, масло, пиво, еще что-то. Андрейка молча наблюдал за ним и за тем, как смотрят на великана люди в магазине: и продавцы, и покупатели. Правда, редкий человек… Большой… с рыжеватой бородой… в бандане и коже… в здоровенных ботинках с какими-то железными нашлепками… и вообще…
– А теперь еще раз! Батон, литр молока, пачку масла, – перечислял великан. – Чего тебе еще? А-а… полкило колбасы, полкило сыру. Килограмм яблок, пакет пряников. Чего? Да, шоколадку. Не, не эту. Вон ту, большую. Ну, кажется, всё. Да. В два пакета. Сколько? Спасибо!
Из магазина они вышли молча.
Бородач упаковал пакеты с продуктами и скомандовал:
– Залезай! Только лучше садись впереди меня. А то мал ты еще для второго номера.
– Я же сто рублей потерял, – наконец обрел дар речи Андрейка. – А вы мне накупили на двести. Или на триста.
– Волшебники сторублевок не наблюдают, – ответил рыжебородый, садясь на мотоцикл. – Чего стоишь? Вперед!
Эх, как жаль! Жаль, что никто из мальчишек со двора не видел, как приехал Андрейка домой на мотоцикле марки «Харли-Дэвидсон»! Как привез его домой бородатый великан, почти что волшебник… Как…
– Ну, хой![1] – протянул великан для рукопожатия свою большую ладонь. – До свидания, Андрейка. Держи свой волшебный пакет.
Ух и тяжелым оказался пакет!
Мотор взревел.
– Дядя! Дядя! Подождите! – опомнился Андрейка. – Спасибо! Спасибо вам! А вы… А вас… А… А как вас зовут?
– Зовут? Ха! Ангел! Вася-Ангел! Вот как меня зовут!
– Это что, кличка такая?
– Ну, брат, ты меня обижаешь! – Вася-Ангел заглушил мотор. – Что это за слово такое поганое – «кличка»! Это, брат, имя такое!
– А разве есть такое имя – Ангел?
– Есть, конечно. Если стал байкером, нужно обязательно получить новое имя. Хоп?[2]
– Что – «хоп»?
– Понимаешь?
– Да. А почему Ангел?
– Потому. Ну ладно, слушай. Однажды, когда я только-только прикупил себе первый байк… колбасился я… – Вася-Ангел посмотрел на Андрейку и поправился: – Ехал я по шоссе… Глядь, впереди КамАЗ груженый, и несется он прямо на меня. Ну, тут я и кричу: «Поднимите меня, ангелы небесные!»
– И что? – Андрейка и верил, и не верил Васе.
– Что? Ничего. Подняли ангелы мой «харлей» и перенесли его через КамАЗ. И поставили так аккуратненько, прямо на шоссе. И сказали мне…
Тут Вася-Ангел снова завел мотор. Мотор заревел.
– Что, что они сказали? – закричал Андрейка.
– «Не будь дураком, Вася!» – вот что они сказали! Ха!
– Вася! Ангел! Ты приедешь еще?
– А ты хочешь?
– Да! Да! Ангел! Приезжай! Улица Рассветная, дом двенадцать, квартира сто десять!
Вася-Ангел махнул рукой в кожаной перчатке с отрезанными пальцами и резко рванул с места. Через секунду только сизое облачко дыма напоминало о том, что здесь только что стоял мотоцикл. Настоящий «Харли-Дэвидсон», блестящий разными железячками.
Так и не понял Андрейка, расслышал Вася-Ангел его адрес или нет. Глава 5
Ох, как обрадовалась мама, когда Андрейка дотащил домой пакет с продуктами!
Мама с Андрейкой жили в небольшой двухкомнатной квартирке, на четвертом этаже пятиэтажного дома. В не новом, но и не центральном московском районе.
Мама воспитывала Андрейку одна. Мамина мама и мамин папа рано умерли, и Андрейка их помнил очень смутно. А вот своего папу Андрейка никогда не видел.
Жизнь у Андрейки с мамой протекала спокойно, пока у мамы не подкачало здоровье. Сначала маме сделали операцию, а потом ей приходилось часто и подолгу лежать в больнице. Даже если она в больнице не лежала, она все равно ездила туда на осмотры.
На шее у мамы теперь виднелся шрам после операции. Если мама выходила на улицу, она повязывала на шею маленькую косыночку.
– От нескромных глаз, – так говорила мама.
Уже год, как мама болела. Работать журналисткой, как прежде, не могла. Правда, она старалась не падать духом, при Андрейке не плакала и не жаловалась. Мама даже пыталась подрабатывать, сидя у старенького компьютера и набирая, а так же редактируя разные тексты для разных людей.
Бюджет маленького семейства состоял теперь из маминой пенсии, какого-то пособия и того, что удавалось маме заработать в промежутках между нахождением в больнице и другим лечением.
Мама-то старалась не плакать и не жаловаться, а вот соседка, тетя Вера, та не сдерживалась, когда оставалась присматривать за Андрейкой.
– Уж ты бедный-разнесчастный! – причитала она. – Что же будет с тобой? Куда пойдешь? Ведь твоей маме недолго…
– Никуда я не пойду, теть Вера! Я дома буду жить, – не соглашался с соседкой Андрейка.
– Ох, ох, ох! – вздыхала соседка.
От тети Веры и услышал Андрейка страшное слово «рак». И еще более страшные слова: «метастаз в легкие» и «Свете недолго осталось».
Это Андрейкину маму звали Света. Но Андрейка не верил, что страшные слова тетя Вера говорит о его маме.
Конечно, не мог он понять до конца, что происходит. Он жалел маму. Он думал, что еще немножко – и мама выздоровеет! Мама поправится, и они снова заживут, как раньше, – перестанут считать сторублевки, оставшиеся до маминой пенсии, будут ездить на прогулки в парк, кататься на водном велосипеде, объедаться мороженым.
Но пока…
Пакет с продуктами, купленный незнакомым бородатым байкером, очень пригодился маленькому семейству. Мама долго не могла поверить рассказу Андрейки, но, в конце концов, что ей оставалось делать? Только достать продукты из пакета и положить их в холодильник!
В тот день мама с Андрейкой устроили пусть и небольшой, но «пир на весь мир». Ели бутерброды с сыром и колбасой, пили чай с пряниками, заедали шоколадкой. Мама хотела оставить шоколадку Андрейке, но он воспротивился и сам всё разделил точно поровну.
– Вот вырасту – буду много денег зарабатывать, – говорил Андрейка. – Ты, ма, подожди чуть-чуть. У нас столько будет шоколадок – даже в шкаф не влезут!
– Ох, Андрейка-Андрейка, ты моя канарейка! – улыбалась мама. – Как бы мне хотелось дождаться! Всего каких-то десять лет, пока ты школу закончишь. И еще каких-то пять лет, пока закончишь институт. Всего каких-то пятнадцать лет, и всё!
– Ма, я могу учиться в институте и на работе работать! Так что не пятнадцать лет! Меньше.
– Ладно, – смеялась мама. – Меньше так меньше. Тогда я обязательно дождусь! Мне же так хочется посмотреть, каким ты станешь, когда вырастешь.
– Я…
Тут Андрейка, совершенно не задумываясь, рассказал маме, каким он хочет быть. Ростом – под два метра. Большим, сильным, и обязательно, чтоб выросла борода. Желательно рыжая. А вот ходить по городу он будет в кожаной куртке, бандане и ботинках с заклепками.
– Мама, если бы ты его видела, он бы обязательно тебе понравился!
– Кто? Твой Вася-Ангел?
– Да, Вася-Ангел! Он обещал, что еще приедет!
– Обещал?
– Да! Он так… рукой махнул…
– Андрейка, ты пойми: бывает, люди на словах клянутся и даже письма пишут. Но не возвращаются. А тут… Какой-то байкер рукой махнул! Что, у байкеров своих дел нет? Думаешь, твой Вася спит и видит, как ему приехать в гости к Андрейке?
– Приедет!
– Ну, дай-то Бог… – вздохнула мама. – А вообще, спасибо твоему Ангелу. Вот как он сегодня нас с тобой пряниками побаловал и бутербродами. Спасибо!
Когда Андрейка заснул, ему приснился странный сон. Во сне он увидел, как на огромной кровати спит огромный Вася-Ангел и Васе снится сон о том, что пора уже собираться, заправлять мотоцикл и ехать в гости. Улица Рассветная, дом двенадцать, квартира сто десять. Четвертый этаж, квартира направо. К Андрею…
Глава 6
Каждый день Андрейка выглядывал в окно, как только слышал шум мотора. Если гулял во дворе или ходил, как всегда, в магазин, то так вертел головой, что, казалось, глаза его оказывались на затылке. Только никаких «харлеев» во дворе не появлялось.
Да еще Андрейка имел неосторожность рассказать про байкера мальчишкам со двора. И они начали его дразнить:
– Эй, Канарейка! Гляди, байкер едет!
Андрейка сначала поворачивался и искал, откуда едет байкер, чем вызывал еще больший хохот. Потом он перестал поворачиваться.
Особенно усердствовал в дразнилках Лёнька Прушевский из соседнего подъезда. Лёнька уже в третий класс перешел, вот и чувствовал себя во дворе главным. Мало того, что у него был папа, так еще у Лёнькиного папы имелась самая крутая машина во всем дворе – «тойота».
Иногда отец возил Лёньку на машине в школу и забирал из нее. И еще – Лёньку возили три раза в неделю в музыкальную школу по классу рояля.
Дома у Прушевских стояло пианино, бедное, несчастное пианино, регулярно мучимое Лёнькой. Лёнька «музыкалку» ненавидел, о чем жаловался всем ребятам во дворе. Все ему сочувствовали, кроме Андрейки.
Потому что Андрейка мечтал о музыкальной школе. Эх, он бы все отдал за этот «класс рояля», да только не предвиделось Андрейке ни рояля, ни класса. Но об этом он никому не рассказывал: хватило ума. А вот на байкера – не хватило.
Впрочем, мальчишки смеялись над Андрейкой недолго. Лето же началось! Кого увезли на дачу, кто поехал в оздоровительный лагерь. Во дворе остались Андрейка да еще Саня, у которого путевка в лагерь оказалась на вторую смену, а дачи не было. Никуда не поехали еще несколько девчонок, но это не в счет.
Что с того, что над Андрейкой перестали смеяться! Самое главное не это! Самое главное, что прошел день, потом – второй, потом прошла неделя, а Вася-Ангел так и не появился. И вторая неделя началась и продолжалась…
Мама гладила Андрейку по голове, вздыхала и говорила что-то вроде:
– Ну не расстраивайся! Знаешь, я ведь у тебя есть. И ты – у меня. Не все так страшно, правда?
Андрейка хлюпал носом.
– Согласись, – продолжала мама, – он же тебе ничего не обещал. Он же просто махнул рукой, как машут на прощание. Да?
– Нет, он по-другому махнул, – возражал сначала Андрейка.
Но после того как прошла неделя, Андрейка стал думать, что мама, может быть, и права. Человек просто махнул рукой на прощание, и всё. Он, Андрейка, ошибся. Значит, сам виноват!
Только не легче ему становилось от этих размышлений. А тут еще маме пришло время ложиться на лечение. Целую неделю Андрейке предстояло пробыть под присмотром тети Веры.
Это не предвещало ничего хорошего. Тетя Вера, конечно, женщина добрая, но каждые пять минут говорит о том, что она, мол, отвечает за жизнь и здоровье Андрейки. Как будто от того, что она «отвечает», со здоровьем может что-то произойти.
Тетя Вера даже во двор отпускала Андрейку гулять только тогда, когда сама сидела на лавочке с соседками. Присматривала! И в магазин его одного не пускала, а заставляла идти рядом с собой. Даже за руку держала, когда надо было улицу переходить.
Вечером, накануне того дня, когда маме предстояло лечь в больницу, Андрейка сидел дома. Мама потихоньку собирала вещи, которые могли ей понадобиться. Положила полотенце, кружку, ложку, домашние тапочки, халатик, книжку.
Подошла к Андрейке, прижала к себе.
– Сынок…
Андрейка обнял маму.
– Мамочка! Все будет хорошо! Ты выздоровеешь! Ты же выздоровеешь?
– Да, сынок…
Одной рукой мама обнимала Андрейку, а другой – смахивала слезинку со щеки.
Так они и стояли обнявшись…
Вдруг резко, громко и неожиданно зазвонил звонок. Мама и Андрейка вздрогнули.
– Тетя Вера, наверно, беспокоится. – Мама оторвалась от Андрейки и пошла открывать дверь.
Щелкнул замок, и Андрейка услышал, как мама удивленно протянула:
– Здра-а-а… Глава 7
На пороге их квартиры стоял Вася-Ангел.
– Вася! Ангел! – закричал Андрейка.
Он бросился бы на шею Васе, но в узенькой прихожей их квартирки втроем не разойтись.
Андрейка заплясал за спиной у мамы.
– Вася… Проходите, пожалуйста, – пригласила гостя мама, пятясь назад.
Вася с трудом протиснулся в прихожую. Правильнее будет сказать, что Вася заполнил собой всю малогабаритную прихожую.
– Здрас-сьте… Можно, я не буду снимать ботинки? – спросил Вася.
Мама кивнула. Еще бы! Ведь если такие ботинки снять, то потом же долго шнуровать придется!
– Хай![3] Ну, это… Здравствуйте. Ты как? – наклонился Вася к Андрейке и потрепал его по голове.
– Вася! Я так тебя ждал, так ждал! – не выдержал Андрейка.
– Ну извини. Дела были. А теперь все дела сделаны.
– Так вы и есть волшебный байкер Ангел? – улыбаясь, спросила мама.
– Угу. Вася. Ангел. – Вася церемонно, как только мог, поклонился маме Андрейки и протянул ей свою огромную ручищу.
– Света, – улыбнулась мама. – Так вот вы какой… А я думала: «Наверно, привирает Андрейка…»
– Я не привираю! – возмутился Андрейка.
– Он не врет, – подтвердил Вася. – Я такой. И даже еще лучше.
– Лучше некуда, – еще раз улыбнулась мама.
Они с Васей стояли рядом. Мама худенькая, невысокая, бледная. Ее макушка едва доставала до Васиного плеча. Кожа на лице у мамы прозрачная, даже чуть желтоватая. На висках – синеватые жилки.
А Вася… Ну, Вася как Вася… Мало того, что в бороде рыжина, так еще и красновато-кирпичное, обветренное лицо.
– Может быть, чаю с нами попьете? – предложила мама.
– Ну я, в общем, вот чего приехал, – невпопад ответил Вася. – Мне пацан сказал, что вы болеете. А у нас рок-фестиваль намечается.
– И какая же тут связь? – спросила мама.
– Поехали со мной! Четыре дня всего! Приглашаю обоих.
– Ох! – Мама схватилась за сердце. Она прошла вглубь комнаты и опустилась в кресло. Наверно, не смогла устоять от такого предложения. – Это… как? – наконец сумела спросить она.
– Молча! Сели – и вперед! Палатка есть. Ну, того, погода, природа, музыка…
– Ну-у… – не поверила мама. – Спасибо, конечно. Но… Вы поймите… По телевизору показывают, что там творится, на ваших фестивалях. Всякие безобразия. Алкоголь, наркотики и прочее.
Зря она это сказала… Андрейка хотел было крикнуть: «Нет! Мама! Не надо!»
Но Вася только повел плечищами.
– Бессовестно врут! – ответил он. – Кому нужен алкоголь и все прочее, тому незачем куда-то ехать. Пошел в магазин, купил бутылку и выпил дома, на кухне. И даже в подворотне. А у нас просто люди отдыхают и веселятся. Ну, без пива не бывает, конечно. Да разве ж это главное? Поехали!
Тут мама повернулась к Васе и спросила:
– Вася! Зачем мы вам нужны? Я ведь, и вправду, больна. А мальчишка… Привяжется он к вам, а потом? Представляете, что будет потом? По живому отдирать… больно. Может, лучше не начинать?
Вася склонил голову. Посмотрел на маму внимательно и спокойно.
– Если бы я всегда думал, что будет потом, я бы давно уже лежал в кювете, – ответил он.
– Но, согласитесь, нельзя же совершенно об этом не думать! – возразила мама.
– Не знаю… – Вася подмигнул Андрейке. – На свете столько всего… Короче… Поехали!
– Маме завтра в больницу ложиться. – Андрейка понимал, что маме трудно самой сказать об этом. – Вот, видишь, она вещи уже сложила.
– А перенести больницу нельзя? – поинтересовался Вася.
Да… Вася, конечно, мог бы перенести и больницу. Например, с одной улицы на другую. Перетащил бы…
– Нет, – покачала головой мама. – Это лечение… оно тяжелое, но продлевает жизнь. Ведь у меня сын… Еще такой маленький.
– Я большой!
– Все в мире относительно, – улыбнулась мама.
Андрейка понял, что мама совсем не сердится. Более того, он почувствовал, что она с удовольствием общается с Васей-Ангелом!
– А с кем останется малой? – поинтересовался Вася. – Ну, когда вы поедете в больницу?
– Обычно за ним присматривает соседка, тетя Вера.
– Соседка? Ну, так отпускайте малого со мной. Пусть хоть он подышит воздухом.
У Андрейки аж дыхание сбилось. Несмотря на то что Ангел называл его «малым». Видимо, Васе еще трудно было называть его по имени…
«Или он забыл, как меня зовут?» – подумал Андрейка и стал просить маму:
– Мама, отпусти! Пожалуйста…
– Да как же…
Мама застыла в нерешительности. Отдать ребенка какому-то незнакомцу, какому-то огромному байкеру, свалившемуся неизвестно откуда? Семилетнего ребенка – на байкерский рок-фестиваль? И вообще…
– Нет! – покачала головой мама. – А если что случится?
– Мама! Со мной ничего не случится! – Андрейка чуть не плакал. – Мамочка! Пожалуйста, отпусти меня с Ангелом!
– Да я же вижу этого человека в первый раз!
– Ну и что! А я – второй! – Андрейка примостился на полу, рядом с креслом, на котором сидела мама, и обнял ее ноги.
– Мы с Андреем – кореша! – веско подтвердил Ангел.
Наконец-то он назвал Андрейку по имени! Значит, не забыл!
Мама молчала. Она только гладила Андрейку по голове. Интересно, о чем она думала? Конечно, она боялась. А чья мама не боялась бы?
Но, может быть, мама подумала о том, что нельзя же все время бояться! Что она, если сказать честно, всю свою жизнь чего-то боялась, и вот добоялась до того, что с ней произошло то, чего она страшилась больше всего, – она заболела. Заболела так тяжело, что неизвестно, останется ли жива и сможет ли вырастить сына… Пусть не до института, а хотя бы до пятого класса…
Мама еще немного подумала… и вдруг улыбнулась.
– Ладно, пусть едет, – сказала она. – Почему бы не поехать! А я поеду с вами в следующий раз!
– Ура! – закричал Андрейка. – Ура! Мамочка! Спасибо!
Андрейка поскакал по комнате и скакал до тех пор, пока руки Васи-Ангела не подхватили его, не подняли и не поставили по стойке «смирно».
– Так, малой! Собирайся! Завтра я заеду за тобой часов в десять утра. И телефон ваш, Света, запишу и свой оставлю. Не переживайте. Все будет о'кей! Я с него глаз не спущу!
Мама так и осталась сидеть в кресле. Васю проводил Андрейка и закрыл за ним дверь. Когда он вернулся в комнату, голова мамы лежала на спинке кресла. Бледность ее усилилась, на лбу выступила испарина. По щеке стекала одинокая слезинка. Мама быстро-быстро смахнула ее и улыбнулась Андрейке:
– Ну, теперь давай тебя в поход собирать!
Глава 8
Андрейка проснулся рано. Он так боялся проспать! Проснувшись, увидел маму, стоящую перед иконой.
Икона, небольшая, бумажная, изображающая Богоматерь с Младенцем, стояла на подоконнике за шторой. Мама старалась молиться, когда Андрейка спит. Может быть, она молилась и в то время, когда он был в садике. Чаще всего Андрейка не видел этого, но он это знал.
Андрейка проснулся, но лежал тихо-тихо до тех пор, пока мама не перекрестилась и не отошла от окна.
– Ты уже не спишь? – подошла к сыну мама. – Полежи еще полчаса, время есть. – Она присела к Андрейке на кровать. – Ты смотри там, веди себя хорошо. Дядю Васю слушайся, не бегай куда не надо.
– Хорошо, мамочка!
– Тетя Вера вчера меня сумасшедшей назвала, – улыбнулась мама. – А я, ты знаешь, как-то сразу поверила этому бородатому…
– Мамочка! – Андрейка вскочил и обнял ее. – Ты моя самая-самая… самая родненькая!
Трудно расставаться с мамой! Ох как трудно! Но, честно говоря, несмотря на расставание, внутри у Андрейки все пело: «Байк-рок-фестиваль, байк-рок-фестиваль!..»
Ровно в десять утра под окнами раздался рев мотора. Вася-Ангел прибыл точно в назначенное время. Мама с Андрейкой вышли во двор. Андрейка все оглядывался: неужели никто из ребят не увидит, как он залезает на сиденье мотоцикла?
Во дворе никто не гулял, но в окошке, на втором этаже, Андрейка заметил заспанное лицо Сани.
«Ура! – подумал Андрейка. – Хоть кто-то увидел, что я не вру!»
Андрейка помахал Сане рукой. Потом он обнял маму.
– Вы не волнуйтесь, – успокаивал маму Ангел. – Он все время со мной ехать не будет. Я его к другу на трайк пересажу, когда двинемся.
Увидев, что мама не поняла, Вася пояснил:
– На трехколесный мотоцикл пересажу. Там у товарища кресло приварено. И кепка детская есть… ну, шлем. Он для сына делал…
– А где же сын? – спросила мама.
– Да… разбежались они с женой.
– Чего ж так?
– Да… затюкала человека. Напрочь. «Дурью, – говорит, – вы маетесь. В игрушки всё играете. И пива, – говорит, – много пьете». Она теперь сына к байку на пушечный выстрел не подпускает. И вообще, байкеру жениться…
– Да, конечно, – поддержала Ангела мама. – Трудно найти женщину, чтоб захотела жить на колесах. И пиво… в общем, небезобидное развлечение. А вы, Вася, женаты?
– Странный вопрос. Пробовал один раз. Убежал через год.
– А дети?
– Не завелись.
– Но у вас же там есть девушки? Как их называют? Байкерши? Подруги?
– Чёлок хватает. Пока замуж им не приспичит. Или еще что-нибудь… Дурацкий разговор.
– Извините.
– Да ничего.
– Вася, а почему вас все-таки называют Ангелом? – спросила мама. – Правда, мне Андрейка рассказал одну историю…
– Ха! – повел плечами Вася. Глаза его смеялись. – Ну, еще было одно дело…
– Расскажите! – попросила мама.
– Вася, расскажи!
– Ну вот. Когда я был еще совсем зеленым чайником и покупал свою первую косуху…
– Чего? – не понял Андрейка.
– Темный ты, брат! Косуха – значит куртка кожаная, вот такая. – И Вася показал на свою куртку, в которую он был одет, несмотря на то что на улице стояло лето. – Так вот… Покупаю я, значит, себе косуху. Надеваю – и охнуть не успел, как взлетел. Прошибаю башкой крышу магазина и всё вверх, вверх лечу! Если бы дерево на пути не попалось, не знаю, куда бы усвистел. Схватился за ветку и повис. Ну… ногами болтаю… «Висит груша – нельзя скушать».
Рассказывая, Вася-Ангел махал руками и очень ясно показывал, как он прошибал башкой потолок, а потом – и крышу магазина. И как висел на ветке, болтая ногами.
– Так не бывает! – не поверил Андрейка.
А мама смотрела на Васю во все глаза.
– Не веришь – не надо, – невозмутимо продолжал Вася. – Но, оказывается, мне попалась косуха с крыльями.
– Таких не бывает!
– Бывают. Одна на десять миллионов косух бывает с крыльями.
– И эта косуха попалась тебе?
– И эта косуха попалась мне!
– Ну, Вася, ты даешь!
Андрейка и не заметил, что стал называть Васю-Ангела на «ты». И Вася этого не заметил.
– Вася, а как ты с дерева слез? – спросил Андрейка. Хоть и не верил он Васиному рассказу, но все же…
– Ну! Это проще простого! – повел плечами Вася. – Дело техники. Я потом вообще… научился этой косухой управлять и куда только не летал!
– А где сейчас твоя косуха? На тебе она надета?
– Ну ты что! Мне тогда шестнадцать лет только исполнилось! Я был таким худым, как ты! А сейчас я в два раза больше!
Ангел прищурил глаз, глянул на Андрейку и поправился, словно сравнивая:
– Нет, в три. Или в четыре. – И вздохнул: – Точнее, в пять.
– А косуха где? – не унимался Андрейка.
– Где-где! Дома, в сундуке лежит!
– А как…
Задать следующий вопрос Андрейке не позволила мама:
– Сынок, что ты пристал к человеку!
– Да! – подмигнул маме Ангел. – А то тебе еще расскажи, где ключи от квартиры, где деньги лежат!
– Нет, про ключи мне не надо, – смутился Андрейка.
– Ладно, – сказал Вася, усаживаясь на «Харлей». – Залезай на сидушку. Держись крепче.
Он подхватил Андрейку и усадил его перед собой, а потом помахал Андрейкиной маме:
– Ну, хой! Не скучайте и выздоравливайте, а мы будем вам звонить.
– Мамочка, выздоравливай! Я буду звонить!
Мотор взревел. Вася сделал круг около мамы, еще раз махнул ей рукой на прощание, и… Глава 9
И ветер в лицо…
Сладко замерло сердце Андрейки – от ветра, от скорости, от Васиной кожаной куртки, от самого Васи-Ангела, так неожиданно вошедшего, вернее, влетевшего в его, Андрейкину, жизнь… Вообще – от всего происходящего.
«Байк-рок-фестиваль, байк-рок-фестиваль…» – пело внутри Андрейки.
Недолго поколесив по улицам, Вася с Андрейкой прибыли к месту сбора байкеров. Мальчик наконец смог оглядеться. Ух, сколько тут было мотоциклов! Самых разных: больших, маленьких, с длинными рогатыми рулями, разрисованных, разноцветных. Гудели моторы, воняло бензином и выхлопными газами.
Так много здесь собралось байкеров! Все в кожаных куртках с разными нашивками, в банданах, в ботинках, похожих на Васины. Возраста самого разного: от молодых ребят до седовласых бородачей.
Многие, казалось бы, походили на Васю-Ангела. Но нет! На Васю никто не мог быть похож! Вася – единственный во вселенной обладатель такой прекрасной бороды! И вообще, здесь никто не мог затмить Васю-Ангела!
Вместе с парнями и мужчинами на мотоциклах сидели девушки, разодетые под стать парням. Все весело переговаривалась и пересмеивалась, перекрикивая шум моторов.
– Хай! – Вася подвел Андрейку к симпатичному байкеру, чуть постарше, чем он сам, и чуть пониже ростом. – Степаныч, вот тот самый Андрей, про которого я тебе говорил.
– Ну, хай! – весело глянул на мальчишку Степаныч. – Покажись-ка… – Он вдруг покрутил Андрейку в разные стороны. – Сколько лет-то тебе?
– Семь. С половиной.
– Ну, гигант! Сейчас-сейчас… – Откуда-то из недр своего трехколесного агрегата с огромным рулем Степаныч извлек детский шлем ярко-красного цвета. И… Ну не косуху, а детскую кожаную безрукавку. – Надевай!
Безрукавка и шлем оказались Андрейке чуть великоваты. Но Степаныч и Вася, после того как критически оглядели Андрейку, признали, что все в порядке.
Ну а Андрейка даже слова не мог произнести.
– Залезай в кресло, – показал Степаныч на трайк. – Пристегивайся ремнем. Не можешь?
Андрейка, конечно, растерялся. Еще ни разу в жизни он никуда ремнем не пристегивался.
– Учи вас, учи, – притворно заворчал Степаныч. – Всё! Сиди отдыхай!
Вася и Степаныч встали в сторонку и начали о чем-то разговаривать. Потом Степаныч отошел ненадолго и вернулся с девицей плотного телосложения, в шортах. Девица повисла на Степаныче.
Тут Андрейка на минутку отвлекся на проезжающий мимо красный мотоцикл, на котором была нарисована тигриная голова, а когда снова поискал глазами Васю, увидел, что теперь уже разговаривают четверо. Рядом с первой девицей появилась еще одна. С волосами, выкрашенными в абсолютно черный цвет. С губами, выкрашенными в цвет абсолютно красный.
И вдруг… Первая девица пристроилась за Степанычем, а вторая… Да. Удивительно! Но вторая девица уселась на сиденье за Васей.
Тут, видимо, прозвучала команда, и вереница байков всех сортов и мастей двинулась по городской улице. Вася махнул Андрейке рукой и проехал вперед. Не в общем байкерском строю, а чуть сбоку, как бы наблюдая за порядком.
Через минуту Андрейка забыл про противную девицу, которая взгромоздилась на Васин «харлей». Потому что он во все глаза глядел по сторонам.
По улице проезжала колонна мотоциклов. А на тротуарах стояли люди и смотрели на байкеров. Некоторые добродушно махали руками, а некоторые кричали что-то плохое, и рты их кривились. Они даже грозили вслед колонне кулаками.
Видно было, что по улице едет сила.
Видно было, что по улице едет братство, где никто никого не даст в обиду.
Вот люди и реагировали на это, каждый по-своему. Потому что, согласитесь, большое счастье – быть членом какого-нибудь братства.
Некоторые люди, так и не сумев за всю свою жизнь завести себе хоть какое-нибудь, хоть самое маленькое братство, стояли по сторонам дороги и завидовали этим парням и этим девчонкам, одетым в косухи, банданы и высокие ботинки с заклепками. Завидовали. Даже когда осуждали. Ведь только тот, кто может не завидовать, только тот умеет не осуждать. И наоборот.
Конечно, на самом деле в жизни байкеров все складывалось не так идеально, как казалось Андрейке. Люди – они везде люди, на какой транспорт их ни посади и в какую одежду их не наряди.
И все же… Байкеры ехали по улице, и Андрейка впервые ощутил себя не просто каким-то маленьким мальчиком, а частью чего-то большого и сильного. Пусть не очень понятного и даже иногда настораживающего. Но сильного. И большого.
От одного этого сердце могло запеть, согласитесь…
Глава 10
Байкеры ехали довольно долго. Выехали за город и все продолжали ехать, ехать… Андрейка глядел на деревья, поля, домики и не заметил, как задремал. Вот где пригодилось детское кресло и ремень, которым его пристегнули!
Но всякая дорога заканчивается рано или поздно. Андрейка проснулся от того, что стих шум моторов и прекратилась тряска. Снял шлем, который давил ему на плечи.
Мотоциклы Ангела, Степаныча и еще нескольких байкеров стояли на полянке, окруженной редким лесочком.
– Ну, как доехал? – спросил Андрейку Степаныч и, вытащив его из кресла трайка, поставил на твердую землю.
– Хорошо, – ответил Андрейка.
Но Степаныч его уже не слышал. Он вместе с Ангелом суетился около палаток. У Степаныча – своя палатка, у Ангела – своя. Но поставили их рядом. Тут же поставили еще чьи-то палатки, и все суетились, устраивались, переговаривались и пересмеивались.
После того как Ангел позвонил Андрейкиной маме, он отпустил Андрейку погулять:
– Ты можешь пойти вон туда, в лесок. Только далеко не ходи. Все время поглядывай, чтобы нас видеть. Как мы готовы будем, я тебя позову. Да, безрукавку эту можешь снять!
Вася погладил Андрейку по голове.
Кожаная безрукавка была явно велика Андрейке. Но он не замечал этого и не хотел снимать ее, потому что безрукавка делала его причастным к байкерскому братству!
– Потом! – Андрейка оторвался от Васиной руки и вприпрыжку побежал в сторону лесочка.
Когда он отбежал достаточно далеко, к Васе подошла девушка, черноволосая и красногубая.
– Это что, твой родственник? – спросила она с недовольным видом. – Тебе что, его всучили? Втюрили? Ну, навязали?
– Не-а, – задумчиво произнес Вася, глядя на черноволосую.
– Это что – твой? Сын, что ли?
– Не-а…
– Тогда кто он, этот задохлик? Зачем он тебе? Ты что, решил заняться благотворительностью?
– Не-а. – Вася обнял черноволосую за талию своей ручищей и прижал к себе. – Ты, Юла, не задавай глупых вопросов.
Девушка, по имени-прозвищу Юла, недовольно сняла со своей талии Васину ручищу.
– А ночью он где спать будет? – спросила Юла. – Со мной или с тобой? Или посреднике?
– Придумаем что-нибудь! – усмехнулся Вася. – Нет проблем. Лес большой.
– Ну, смотри! – немного подобрела Юла. – Ты думай. А то… В лесу медведи!
– Да что мне медведи! – пожал плечами Вася. – Вот однажды, когда я был молодым…
Тут Васю позвал Степаныч – надо было перекатить поближе к палаткам толстый ствол срубленного дерева, чтоб народу удобно было посидеть возле пылающего костра.
– Ладно, потом доскажешь! – крикнула вслед Васе Юла.
Может быть, она была неплохой девушкой, эта Юла. Правда, не имелось у нее постоянного друга среди байкеров. Вася тоже, как оказалось, давно уже ездил без подружки.
Привела Юлу подруга Степаныча, Линда. Она пригласила ее для того, чтобы всем было веселее и никто не скучал. Может быть, думала Линда, Вася-Ангел и Юла понравятся друг другу.
А что касается черных волос и ярко накрашенных губ, то… всем же хочется выглядеть красиво. Только не все знают как.
Вернее, у всех – разные понятия о красоте. Как, впрочем, и о многом другом. Глава 11
Оказался Андрейка один… в лесу…
Ну не совсем, конечно, в лесу. Так – в лесочке. И не совсем, конечно, один, потому что слышались вокруг голоса байкеров, обрывки музыки и другие звуки. А если обернуться назад, то можно увидеть мелькающие человеческие фигуры, палатки, мотоциклы…
И все же! Андрейка оказался один в лесу. Сначала он просто шел куда глаза глядят. Потом сел на поваленное дерево. Но сидеть оказалось неудобно. Тогда он прошел чуть-чуть вперед и, найдя небольшую полянку, поросшую травой, просто лег на землю. Кожаная безрукавка защитила его от сырости.
Над головой Андрейки простиралось бездонное голубое небо. По небу плыли легкие полупрозрачные белые облака. Облака словно бы закручивались в небе, и в какое-то мгновение ему показалось, что они движутся по небу хороводом, взявшись за свои облачные руки.
С краев хоровод облаков обрамляли тонкие верхушки деревьев. Они образовывали как бы второй хороводный круг. Хороводы двигались то в одну сторону, то в другую. В зависимости от ветра.
Андрейка смотрел на небесные хороводы, и внутри него зазвучала музыка, ведь облака и верхушки деревьев не могли танцевать просто так, в тишине. Никому не была слышна эта музыка. Только ему.
Так он и валялся на траве до тех пор, пока в тишину, наполненную музыкой, не прорвались голоса, зовущие его к обеду.
На маленькой поляне уже расстелили клеенку, а на ней разложили всякую вкусную еду. Только тут Андрейка понял, как ему хочется есть. Пристроившись рядом с Ангелом, он сразу же принялся очищать скорлупу с вареного яйца.
Андрейка колупал эту скорлупу, а она все не отколупывалась и не отколупывалась. От того, что ничего не получалось да еще от обилия незнакомых людей, он чуть не заплакал, но тут Вася взял у него из рук злополучное яйцо и очистил его, а еще придвинул к Андрейке приличную горку всякой всячины: колбасы, сыру, помидоров, огурцов.
– Давай наворачивай, – подмигнул Вася.
И сразу же на сердце у Андрейки стало тепло и хорошо. Он начал «наворачивать» и даже вслушиваться в разговоры, летающие над «столом».
Присутствовало здесь человек двенадцать мужчин и женщин. Все знали друг друга, все разговаривали и смеялись.
– Слышь, Ангел, а ты так и не рассказал, что у тебя в лесу с медведем произошло! – кокетливо обратилась к Ангелу Юла. – А то ты своего малого кормишь, как нянька, а про общество совсем и забыл!
– Ну не болтай! – остановил Юлу Вася. – Ни про кого я не забыл. Я и про медведя не забыл. Хороший попался мне медведь, воспитанный. Душевный, можно сказать, медведь.
– Ха-ха! – засмеялся народ. – Вася его – одной левой!
– А Вася его – в морду!
– Не, Вася с ним в берлогу пошел!
– Не, Вася с ним стал соревноваться, кто больше пива выпьет!
– Пустые разговоры вы ведете. – Вася-Ангел отмахнулся от наседающих на них шутников, как от назойливых мух. – Не успели мы с мишкой по пиву посоревноваться. До сих пор жалею.
– А почему?
– Дело было так. Еду я, значит, лесом…
– У нашего Ангела всегда «семь верст до небес, и все лесом!!!» Ха-ха-ха!
Вася одарил последнего говорящего укоризненным взглядом и продолжил:
– Еду я, значит, лесом. Накануне у нас дождь прошел – ливень настоящий. Качу я, значит, сразу после дождя. Дорогу развезло. Тут – яма. Байк на полколеса в колею зарылся. И встал. Я туда, я сюда – не могу сдвинуться, хоть тресни! Тут, смотрю, из кустов он выходит.
– Кто?
– Мишка. Потапыч. Огроменный! – И Вася показал, как мишка выходит из леса.
Несмотря на то что Вася не встал на ноги, все сразу поняли, что с этим мишкой не следовало шутить. Никому, кроме Ангела.
– Что, мишка больше тебя оказался? Не поверю ни за что!
– Что, выше?
– Не, не может быть, чтоб выше!
– Выше, – кивнул Вася. – На голову.
– На чью?
– Отстань! Вышел мишка и давай рычать. Р-р-ры! Р-р-ры! – Вася и сам рыкнул, как настоящий медведь. Андрейка даже вздрогнул.
– А ты?
– Я смотрю на него и говорю: «Потапыч, не стоит меня пугать. Пуганый я. Посмотри лучше: байк у меня в грязи по самый бак. Встал колом – и ни с места. Толкнул бы плечиком, а?» Посмотрел на меня мишка внимательно, потоптался и говорит: «Ладно, давай попробую».
И так убедительно Ангел рассказывал, что сидящие за столом аж стонали от хохота.
– Вася! Уморил!
– А дальше что?
– Толковый мишка попался! «Куда, – говорит, – толкать?» Ну, встали мы с мишкой около байка. Только я ему говорю: «Толкай потихоньку! Когти-то свои подбери, а то сидушку поцарапаешь да макароны[4] пообрываешь!» А он: «За собой смотри! Чо, с похмелья в яму-то влетел?» Я тут не стал врать. «Прости, – говорю, – Потапыч! Ты, что ли, никогда в ямы с утра не попадал?» Мишка глянул на меня и рыкнул: «Ну разве что после медовухи…»
Этот диалог сопровождался помимо основных еще и всякими вставными словечками. Народ от хохота лежал возле «стола» и дрыгал ногами.
– Короче, вытолкали мы байк, – закончил Вася с таким выражением лица, будто и вправду только что вытащил мотоцикл из грязи. – Ну, я и говорю мишке: «Спасибо Потапыч, выручил!»
– А он?
– Ну, он глянул на меня и отвечает: «Ботинки у тебя классные! Да жаль – не мой размерчик! А то бы я их у тебя, того, позаимствовал».
– С ногами бы поотрывал! – вставил кто-то.
– Не судите мишку по себе, – не согласился Ангел. – Все было мирно. Ну, я мишке и предложил: «Так нет проблем! Хочешь такие ботинки – так скажи, какой у тебя размер, и я тебе приволоку!»
– Продвинутый мишка оказался!
– Ну, и какой у него размер?
– «Сорок седьмой», – сказал.
– Ну и что? Привез ты ему ботинки?
– Ангел от своих слов не отказывается!
– Приве-ез, – задумчиво протянул Ангел. – На заказ делал сорок седьмой размер. Кучу бабла пришлось отвалить.
– И что?
– Приехал в лес, ходил, ходил, искал, искал… Звал мишку, да тот не вышел. Видно, за границу умотал… В Финляндию или Норвегию подался. Дело-то было под Питером. Туда, к финнам поближе.
– Куда тебя занесло!
– Носило… – согласился Вася. – Бывали дела.
– Да мишка твой в спячку небось залег.
– Не, не в спячку. Я тоже так сначала подумал, что в спячку. Я ведь два раза приезжал. Еще разок – летом. Не было мишки…
История, начавшаяся так весело, почему-то стала грустной в конце. Так, немножко грустной. Чуть-чуть…
Все еще немного посмеялись и стали рассказывать другие истории, но Андрейка уже никого не слышал. Думал о Потапыче. Куда же он делся? Ах, как не хотелось, чтобы мишка пропал по какой-то плохой причине! Лучше уж в Финляндию… или в Норвегию…
Глава 12
На вечер планировалось праздничное открытие фестиваля и выступление двух рок-групп. На завтра, послезавтра и на последний день – тоже выступления музыкантов и разные байкерские конкурсы.
Как только солнце стало клониться к закату и падать с неба вниз, все начали стягиваться к сцене, установленной на большой поляне.
Народу собралось немало. Чтобы не потеряться в толпе, Андрейка крепко держался за Васю-Ангела. Его ладошка просто тонула в огромной Васиной ручище.
Когда музыканты ударили по струнам и над поляной прозвучали первые аккорды, Ангел наклонился к Андрейке и спросил:
– Что, брат, не видно ничего?
Андрейка кивнул. Он, и вправду, ничего не видел, кроме чужих ног, обтянутых кожей, увешанных ремнями и всякими другими штуками. Он бы мог, конечно, оторваться от Васи и протиснуться к самой сцене, чтобы как следует рассмотреть музыкантов. Но ему было страшновато отпускать Васину ладонь, такую теплую и надежную.
А Вася…
Неожиданно что-то сильное подхватило Андрейку под мышки, вознесло почти в самые небеса. Он вдруг оказался сидящим на плечах у Васи. Аж дух захватило…
– Ну, как тебе там? – спросил Вася.
– Здорово!
Тут Андрейка поймал на себе недовольный взгляд Юлы. Осмотревшись вокруг, он понял, почему Юла так недовольна.
На плечах некоторых байкеров сидели девушки. «Наверно, Юла мечтала, что Вася будет держать ее, а Вася взял меня…» – подумал Андрейка и хотел было даже сказать Васе, чтобы тот опустил его на землю.
Но тут раздался гром – это музыканты заиграли новую песню. Ох, как все вокруг загремело! Так сильно, что Андрейка даже прикрыл уши руками. Стало чуть тише…
Нельзя было разобрать, о чем поют музыканты. Не слышно было слов, только крики. Выкрики. Толпа слушающих людей эти крики подхватывала и тоже кричала. Так, с закрытыми ушами, Андрейка еле-еле дождался конца песни.
– Ну как? – спросил Андрейку Вася.
От Васи, наверно, не укрылось, что маленький мальчик вздрагивал у него на плечах.
– Громко! – крикнул Андрейка.
– Ничего?
– Ага!
И снова загрохотало. Правда, на этот раз – чуть тише. На сцене прыгал певец, тряся головой. Выгибался гитарист, колотил по барабанам ударник. На этот раз Андрейка разобрал в общем шуме некоторые слова: «я один», «лечу», «черное небо», «не держите меня».
«Наверно, ему очень плохо, – думал Андрейка. – Очень плохо этому человеку, который поет. Вот он и кричит как резаный потому, что один и нет ему другого пути, кроме черного неба! Но зачем же так орать?»
Закончилась вторая песня, затем третья и еще несколько. Стемнело, и люди стали махать в воздухе зажженными зажигалками. Это было красиво, но все равно очень уж все вокруг гремело…
– Вася, опусти меня вниз! – попросил Андрейка в промежутке между песнями, когда появилась возможность перекинуться парой слов.
– Что, неудобно? – спросил Ангел.
– Нет, удобно. Только громко очень. Я хочу туда… в палатку…
– А дорогу найдешь?
– Найду.
Хоть Андрейка и побаивался немного, но больше слушать этот гром просто не мог. Вася, кажется, понял его. Снял Андрейку с плеч, опустил на землю и вывел из толпы, а сам вернулся обратно, сопровождаемый Юлой. Глава 13
Имелась еще одна причина, по которой Андрейке очень хотелось оказаться возле палатки. Гитара! Гитара в черном чехле прибыла на том же трехколесном мотоцикле, на котором приехал и сам Андрейка.
На гитаре немного играл Степаныч. Именно для него Ангел покупал струны в музыкальном магазине. Самое главное – Степаныч уже разрешил Андрейке «посмотреть» инструмент. Разрешил, когда еще байкеры только ставили палатки.
– Конечно, посмотришь! – ответил тогда Степаныч на вопрос Андрейки. – Вот приедем, расположимся, и смотри себе сколько хочешь!
Андрейка легко нашел палатку Степаныча, стоявшую рядом с палаткой Ангела. Залез, вытащил гитару и с трудом освободил ее от чехла. Струны жалобно затрепетали.
Андрейка положил гитару на чехол. Удержать ее в руках он не мог: гитара была слишком велика для него. Да он и не знал, как за нее взяться…
До того места, где стояли палатки, долетала музыка с концерта. Но она долетала как-то странно. Музыка, как один огромный барабан, отсчитывала ритм. Словно в ночи билось чье-то огромное сердце. Не очень здоровое, между прочим, сердце. Потому что ритм все время сбивался, а то и вовсе останавливался. Тогда вот и слышались крики людей и аплодисменты, звучащие как эхо.
Полянка, где стояли палатки, освещалась только луной. Андрейка сначала встал на колени перед гитарой и медленно провел рукой по ее теплому деревянному боку. Провел, как будто по кому-то живому.
– Здравствуй, – сказал гитаре Андрейка.
У-у-м-м, – отозвалась гитара.
– А можно я поиграю?
Д-д-д-ан… – ответила гитара.
Андрейке показалось, что гитара снисходительно улыбнулась: мол, знаю я, как ты умеешь играть… Не умеешь ведь…
– Я научусь, – пообещал гитаре Андрейка и дернул самую тоненькую струну.
Он дергал струны по одной, по две и по три. По очереди и все вместе. Дергал, дергал… Слушал, слушал… Потом попробовал прижать самую тоненькую струну пальцем и дернуть. Послушал. Прижал струну в другом месте, послушал и начал прижимать по всему грифу, от начала и до конца. Дергал прижатую струну один раз, два раза, три. Прижимал другие струны.
Как только не дергал он эти струны и где только не прижимал! Он не слышал ничего вокруг! К действительности его вернули коленки. От стояния на земле ноги затекли и коленки заболели. Андрейка очнулся.
Он сел на землю рядом с гитарой. По его икрам побежали иголочки: затекшие ноги отходили. Пришлось их растирать. Но после этого… Андрейка уселся поудобнее и, подвинув к себе гитару, попытался взять ее так, как держат музыканты. И снова прижимал неподдающиеся струны, дергал их, проводил по ним пальцами…
Вот она где, музыка… Вот где она скрывается, самая прекрасная музыка на свете! В этих разрозненных звуках, получающихся из каждого щипка струны!
Дело только за малым – расположить все удары по струнам так, чтобы они сложились в мелодию. Чтобы они превратились не в хаос и шум, от которого болит голова, а стали той самой музыкой, что звучит в этой самой голове. Светлой и чистой музыкой, что берется неизвестно откуда и уходит неизвестно куда…
Андрейка на мгновение опустил руки. Пальцы от напряжения сводило, и он помахал в воздухе рукой. Сейчас… сейчас…
Он сосредоточился на последней, самой тоненькой, струне и попытался составить простейшую мелодию, зажимая струну в разных местах.
– Та-та-та… Та-та-та-та… – подпевал себе Андрейка.
За этим занятием его и застала вернувшаяся с концерта компания.
Глава 14
– Вот он где! – Ангел отложил гитару и, подхватив Андрейку, высоко поднял его.
Никто и никогда не поднимал его так высоко, как Ангел. Взлетел Андрейка выше леса, но тут же опустился вниз.
– Музыкантище! Чего с концерта сбежал? – спросил Вася, поставив Андрейку на землю.
Ответить мальчик не успел: Ангел уже отдавал распоряжения по разжиганию костерка из заранее заготовленных веток и дров.
Народ шумел, включал фонарики, смеялся, переговаривался. Доставал пиво и вино, рассаживался у костерка.
Наконец-то у загудевшего пламени собрались все кто хотел. Некоторые, правда, не подошли к костру, а отправились сразу по своим палаткам.
Степаныч взял в руки гитару и стал наигрывать какую-то немудреную мелодию. Андрейка, примостившись рядом с Ангелом, во все глаза наблюдал за руками Степаныча, пытаясь запомнить, как Степаныч ставит пальцы левой руки и как проводит по струнам правой рукой. Чтобы лучше запомнить, Андрейка шевелил пальцами, сам того не замечая.
С другой стороны от Ангела сидела Юла. Ангел обнимал Юлу и прижимал к себе. Бутылка вина перемещалась по кругу, и каждый кто хотел отпивал глоток из горлышка.
Руки Степаныча мелькали в мерцающем свете костра. Сосредоточившись на их движениях, Андрейка не очень-то вслушивался в слова тех песен, что пел байкер. Степаныч пел, а сидящие возле костра тихонько подпевали.
И вдруг…
– Давай, Степаныч, «Ангела» спой! – стали просить сидящие.
– Только это – не про меня! – стал отнекиваться Вася-Ангел.
– Ну ладно! – согласился Степаныч. – Это и про тебя и не про тебя. Это про нас.
Степаныч ударил по струнам. Волей-неволей Андрейка прислушался, потому что песня была про Ангела.
Этот парень был из тех,
Кто просто любит жизнь,
Любит праздники и громкий смех,
Пыль дорог и ветра свист…
Он был везде и всегда своим,
Влюблял в себя целый свет
И гнал свой байк, а не лимузин.
Таких друзей больше нет!
Ты, летящий вдаль, вдаль Ангел,
Ты, летящий вдаль, вдаль Ангел…
Но он стал союзником рая в ту ночь
Против тебя одного…
Ты – летящий вдаль Беспечный Ангел![5]
Конечно, Андрейка не запомнил сразу всех слов песни. Но припев словно впечатался в него, и он сам не заметил, как запел вместе со всеми, на время позабыв даже о руках Степаныча:
Ты, летящий вдаль, вдаль Ангел,
Ты, летящий вдаль, вдаль Ангел…
К маленькому костерку, где сидели Степаныч, Вася и их ближайшие приятели, стали подходить люди, чьи палатки стояли на соседних полянках. Они подходили и подпевали. Это было так… так здорово!
Но песня закончилась. Казалось, эхо еще разносится по ночному лесу.
Андрейка не успел опомниться. Он даже не успел перевести дух, как Степаныч снова заиграл. В новой песне зазвучали другие слова, но все о том же: о разбитом «харлее», дымящемся на земле, и о парне, который не доехал десяти минут до рассвета…
Все, собравшиеся у костра, пели слаженным хором. Пели о том, что знают, пели о том, чем живут. Пели не в первый раз.
А потом Степаныч заиграл что-то веселое, и все подпевали снова, улыбаясь, поглядывая друг на друга и друг друга подталкивая. Глава 15
Когда Степаныч отложил гитару, все начали постепенно расходиться от костра, желая друг другу удачи в завтрашних конкурсах. Андрейку же Ангел отправил в палатку:
– Давай, малой! Нечего тебе с нами засиживаться. Спи! Завтра будет большой день!
Андрейка не сопротивлялся. Он был так ошарашен всем увиденным и услышанным, что даже рад был залезть в палатку, укрыться одеялом, и… Короче, остаться в одиночестве. Именно так.
Потому что в ушах Андрейки еще звучала песня. Та самая, про Ангела. Про другого Ангела, не про Васю. Потому что…
Ох, как Андрейке жалко было того парня, который мчался по шоссе и погиб!
Как жалко! Невозможно!
В ушах звучала песня про погибшего мотоциклиста, в глазах стояла картина разбитого мотоцикла. Воображение рисовало на месте погибшего парня реального Васю-Ангела, и от этого было еще жальче, еще мучительнее…
Что это за странная, что это за ужасная вещь – смерть?
Андрейка ворочался на надувном полу палатки. Натягивание одеяла на голову не помогало избавиться от мыслей. Он невольно стал думать о маме. Почему тетя Вера говорила, что мама скоро умрет?
Андрейка вспомнил про маму и тут уже не смог больше сдерживаться. Захлюпал носом. Ему было жалко того парня, жалко Степаныча, жалко Васю, жалко маму и немножко – совсем немножко! – жалко самого себя.
Тут полог распахнулся, и в палатку протиснулся Вася.
– Куртку для Юлы возьму, – прошептал он. – Не спишь?
Андрейка хотел ответить, но вместо ответа только всхлипнул.
– Ты чего это? Плачешь, что ли?
– Не… – попытался было сказать Андрейка, но не смог. – Мне парня того… парня того жалко, который разбился… там, в песне…
Андрейка всхлипывал, а Вася развернулся и присел рядом с ним.
– Да, брат, – сказал он. – Всякое бывает. Конечно, разбиваются байкеры.
– А зачем? Зачем тогда ездить? Чтоб разбиваться? – забросал Васю вопросами Андрейка.
– Нет, брат. Ездить затем, чтоб ездить, – погладил его по голове Вася.
– Но ведь если быстро ездить, можно разбиться! – возразил мальчик.
– Да. Но тут есть одна штука… Понимаешь, когда ты летишь на скорости… и когда знаешь, что, может быть, это твой последний полет…
– Зачем? Зачем последний, Вася? – Андрейка уже сидел на полу палатки. – Почему последний?
– Когда каждый твой полет может оказаться последним, в тебе не остается ничего лишнего. Потому и ездим…
– Почему? – не понял Андрейка.
– Потому, что все лишнее мешает полету. Когда ты летишь, ты не врешь.
– А разве ты вообще врешь, Вася?
– Ну и вопросы у тебя. Ладно, я расколюсь. Когда на мне ангельские крылья, я не вру. Но бывает, брат, что я хожу без крыльев… По шоссе – чаще с крыльями, понимаешь?
– Не… – замотал головой мальчик.
– Эх, малой! Что тебе сказать? Ну, когда ты летишь, ты уже не думаешь, что бы и где бы урвать. Даже не урвать – а просто достать… взять. Не думаешь, на чем бы нажиться и кого бы обмануть. Не думаешь, как делать карьеру, ступая по головам. И даже не ступая – вообще, надо ли ее делать. Как ангел. Ничего на тебе не висит. А? Понимаешь? Хоп или не хоп? Что ты вообще понимаешь, а, малой?
– Я не малой. Я все понимаю, – не согласился Андрейка. – Но разбиваться нельзя…
Вася и Андрейка немного помолчали. Немного, пока Андрейка не решился спросить о главном.
– Вася, а тетя Вера говорит, что моя мама скоро умрет.
– Ерунду говорит твоя тетя Вера!
– Нет, – покачал головой Андрейка. – У мамы такая болезнь… Она называется… Она называется…
Конечно, Андрейка знал, как называется мамина болезнь. Он просто избегал произносить это слово. Страшно противное, склизкое слово «рак».
Ему казалось, что, как только он это слово произнесет, этот страшный черный «рак» протянет из тьмы свои жуткие щупальца, схватит ими маму и унесет ее куда-то далеко…
– Онкологическое заболевание? – спросил Вася.
– Да, – кивнул мальчик.
Эти слова Андрейка тоже знал. Эти слова были холодными как лед. Равнодушными. Но их хоть можно было произнести.
– А сейчас мама в больнице. У нее химия. Это лечение такое. Уже много раз она в больницу ложилась.
– Ей лучше? – спросил Вася.
– Не знаю. Один раз мама сказала, что не лучше и не хуже.
– Наверно, это хорошо, – заключил Вася. – При такой болезни стабильность – это хорошо. Ты, малой, что б ни случилось, все равно не плачь! Будь мужиком! Мама поправится.
– Но как же… А если…
– Понимаешь, брат, все люди рождаются, и все люди умирают. Но есть один секрет, который помогает это дело пережить. Который вообще помогает человеку жить. И не только жить. И умирать помогает, как ни странно.
– Какой секрет? – спросил Андрейка.
– А вот этого, брат, я тебе сейчас не скажу. Потому, что мал ты еще. И вообще, тебе спать пора.
– Вася… я же не маленький…
– Да, брат, все в мире относительно.
– Вась, какой секрет?
– Не канючь. Я тебе только одно скажу: это хороший секрет. Нормальный такой, мужицкий секрет. С ним умирать не страшно. Поэтому не реви.
– Но я же не знаю, какой это секрет! – воскликнул Андрейка.
Андрейка еще хлюпал носом, но слезы его давно уже высохли. Ему теперь просто хотелось, чтоб Вася никуда не уходил. Чтоб сидел с ним здесь, в этой тесной палатке, и рассказывал, рассказывал… все равно о чем.
– Как же мне жить, если я не знаю главного секрета? – еще раз спросил он.
– А ты просто верь мне. – Вася протянул руку и потрепал Андрейку за вихры. – Ты просто верь, что этот секрет есть. Ладно, пошел я, а то там Юла, наверно, совсем замерзла.
Вася взял куртку и выполз из палатки, закрыв за собой полог.
Конечно, Андрейка поверил! Кому он мог верить, если не Ангелу!
Глава 16
– Что ты там застрял? – услышал Андрейка недовольный голос Юлы. – И вообще, если ты хочешь на ночь остаться без меня, можешь сидеть со своим пацаном сколько тебе влезет. Он кто тебе, сын?
– Нет.
– Племянник?
– Нет, – качнул головой Вася.
– Так что ты с ним возишься?
– Ты, кажется, об этом уже спрашивала, – ответил Ангел. – Юла, не забивай свою красивую головку ненужной информацией!
– Это ты не забивай! На меня!
– Да ладно!
– А спать мы как будем? – не унималась Юла. – В серединку его положим, что ли?
Нетрудно догадаться, о ком шла речь!
Но, видимо, и Васе стали надоедать приставания Юлы.
– Куда надо, туда и положим, – ответил Вася уже без шуточных интонаций в голосе.
Юла сразу почувствовала, что Вася перестал шутить, и пошла в наступление:
– Что за ерунда такая! Зачем было тогда меня приглашать?
– А ведь я тебя не приглашал… – вздохнул Вася. – Вспомни, Юла. Тебе предложили, да и то не я. Линда тебя притащила. Ты сама пришла.
– Знала бы, что ты такой… чувак, не пришла бы. – Думаешь, у меня только ты один… на примете? – Что-то определенно раздражало Юлу в поведении Васи.
Но Ангел оставался спокойным.
– Этот пацан – мой гость, – сказал он. – Если тебе не нравятся мои гости, значит, тебе не нравлюсь я. Я никого не держу. Ты свободна как птица.
– Ну, ты завернул… Птиц-са… Ладно, пошли…
Голоса затихли. Андрейка натянул на себя одеяло, повернулся набок и закрыл глаза. Ему очень хотелось узнать, какой такой секрет помогает человеку пережить самое страшное, что может с ним случиться. С ним самим или с кем-нибудь. Но в голову ничего не приходило. Тогда Андрейка стал думать о маме. Как она там? Опять ей ставят страшные капельницы, дают таблетки… У нее опять выпадают волосы… Нет, нет, нет! Ничего страшного не произойдет! Нет, не может быть!
Андрейка не заметил, как заснул. Не слышал, как в палатку вернулись Вася-Ангел и Юла, как они крутились и смеялись, когда укладывались.
– Не шуми, – уговаривал Юлу Ангел. – Не шуми, ради бога. Пацана разбудишь!
– Ну и хрен с ним! – отвечала Юла. – Не велика цаца. Откуда он свалился на твою голову?
– От верблюда. Жалко его. Душа живая… – вздохнул Вася.
– А я не живая? На меня посмотри!
Вася что-то бормотал в ответ. Наверно, смотрел на Юлу.
Но Андрейка этого не видел. Не чувствовал Андрейка, как Вася заботливо натягивал на его плечи сползающее одеяло, и даже не слышал, как засопела заснувшая Юла и богатырски захрапел Вася.
Ничего этого он не заметил, потому что смотрел сон. Цветной захватывающий сон.
Видел Андрейка, как разбитый мотоцикл снова собирается по частям, а погибший мотоциклист медленно поднимается с асфальта. Все, что было у мотоциклиста разбито и поломано, начинает на глазах срастаться, выпрямляться и заживать.
И вот уже не просто мотоциклист-байкер, а Вася-Ангел бежит навстречу ему, Андрейке, стуча ботинками по мокрому асфальту.
В асфальте отражается розовое рассветное небо. Вася подхватывает Андрейку и поднимает высоковысоко, прямо в рассвет. Тут же рядом, непонятно откуда, оказывается мама. Веселая, здоровая. Без косыночки на шее.
Как хотелось Андрейке, чтобы сон не кончался! Но даже там, во сне, он понимал, что это только сон… Глава 17
Следующий день, как и ожидалось, был длинным и веселым. С утра начались разные смешные и неожиданные байкерские соревнования.
Вася-Ангел участвовал во многих конкурсах. А некоторые конкурсы сам организовывал.
Сначала был конкурс медленной езды. Два мотоцикла соревновались, кто медленнее пройдет дистанцию. Кругом стоял шум, крики болельщиков, но главное – рев моторов, дым и все прочее, что положено в таких случаях.
Вася выбыл где-то на уровне полуфинала. Наверно, он бы победил, если бы конкурс назывался не «Кто медленнее», а «Кто быстрее».
Андрейка хотел поддержать проигравшего Васю, подбежал к нему… Но Ангел совершенно не расстроился, а, наоборот, продолжал громко болеть за оставшихся, вскинув самого «утешальщика» к себе на плечи.
Каких только конкурсов не придумывали байкеры и в каких только конкурсах не участвовал Вася!
Два мотоцикла сцепляли тросом, и надо было ехать в разные стороны, чтобы перетянуть соперника за черту. Здесь Вася тоже не стал победителем, но пробился на почетное третье место, за что был награжден маленьким бочонком пива.
А дальше никто уже и не считал, сколько и каких завоевано призовых мест. Надо было возить в ложке куриное яйцо, собирать на ходу расставленные на земле банки с пивом, ездить «змейкой», когда после каждого заезда дорожные конусы выставляются все ближе и ближе друг к другу.
– Мозги сломаешь! – смеялся Вася.
– Мозги-то – ладно! Что им, мозгам, сделается! – хохотал до слез Степаныч.
Байкеры отдыхали на полную катушку. Они толкали к цели большущие железные бочки, ездили на задних колесах, взлетали в небо…
Весь день на поляне стояла веселая кутерьма. Вечером состоялся «рыцарский турнир». Сначала «на всем скаку» попадали в цель копьем, а потом, съезжаясь, как настоящие рыцари, поливали друг друга пеной для бритья. Вот здесь Вася вышел победителем!
Последний конкурс, к сожалению, окончательно рассорил Васю с Юлой. Конкурс назывался «Сосиска». Над поляной на двух высоких палках натянули проволоку, а к проволоке на веревочке подвязали сосиску.
Девушка, сидящая на заднем сиденье мотоцикла, должна была от этой сосиски откусить кусок. Один за одним проезжали под проволокой мотоциклы с парочками. Девушки чуть ли не с ногами залезали на сиденье, чтоб отхватить кусок как можно больше.
Ух, как кричали и веселились болельщики! Как смеялись! Ведь конкурс, как почти все остальные конкурсы, был шуточным! Но…
Андрейка видел, что Юла неловко привстала на сиденье. Поднимаясь, она боднула головой висящую сосиску. А потом, как ни старалась, не смогла ухватить ее зубами. Ну нисколечко не откусила!
Юле посвистели, но добродушно. Кричали, советовали потренироваться и попробовать еще раз. Но она обиделась.
Когда Андрейка подошел к отъехавшим в сторону Ангелу и Юле, та стояла красная и злая.
– Это ты, – почти кричала она на Васю, – ты ездить не умеешь!
– Юла, уймись, – снисходительно улыбался Вася. – Да это же ерунда! Давай проедемся, сделаем еще попытку!
– Не хочу я никаких попыток! Еще раз позориться!
– Но ты же участвовала первый раз!
– Откуда ты знаешь, первый или не первый!
– Ну, пусть не первый! Какая разница! – успокаивал подружку Вася.
– Никакой! Разница в том, что ты мне надоел! Ты и твой пацан! Не повернись, не шуми! Не матерись! А пошли вы оба на…
Андрейка знал, что на свете существуют такие слова. Он слышал их и от пацанов во дворе, и от взрослых, и здесь, среди байкеров. Конечно, Андрейка не очень-то представлял, что они означают – так, догадывался.
Мама никогда их не произносила. И тетя Вера. Вася – почти не произносил.
А тут – девушка… Да так много и некрасиво…
– Ну что ж, – пожал плечами Вася, – вольному воля. Не звал я тебя и не держу. Думал, получится у нас что-нибудь – не получилось. Хой.
– Да иди ты… – И Юла опять завернула что-то такое трехэтажное, с теми же самыми словами.
Когда Вася и Андрейка вернулись после конкурсов к палаткам, там уже не было вещей Юлы. Она ушла. Как стало ясно позже, Юла переметнулась к другой группе байкеров, стоявшей поодаль.
Глава 18
Вечером на поляне снова выступала рок-группа.
– Пойдешь? – спросил Андрейку Вася.
– Опять будут греметь…
– Нет, это – потише. Пошли.
– Вася, мне такая музыка не нравится.
– Интересно! Экий ты разборчивый. Видно, мне на разборчивых везет.
Наверно, Вася имел в виду Юлу. Все-таки она ушла, и от этого было грустно даже Андрейке, хоть Юла его совсем не жаловала.
– Нет, я не… Мне просто совсем другая музыка нравится…
– Тебе нравится другая музыка. Какая? Песенки из детского сада?
– Нет. Но песенки хорошие бывают. – Андрейка не мог не заступиться за песенки. Он ведь так любил музыкальные занятия в детском саду!
– Может, тебе нравятся песни Филиппа Киркорова? – усмехнулся Вася. – Ты слушаешь попсу?
Не очень-то Андрейка знал, что такое «попса». Но словечко такое слыхал от мамы, а ей «попса» совсем не нравилась.
– Нет, – ответил Андрейка. – Попсу я тоже не люблю.
– Тогда какая же тебе нравится музыка?
– Знаешь… У меня она иногда бывает внутри…
– Что? Что бывает?
– Музыка…
Тут Андрейка напрочь смутился. Еще никогда и никому он не пытался рассказать о том, что бывает у него внутри. Даже маме он об этом никогда не рассказывал.
Ангел помолчал. Потом вздохнул и медленно произнес:
– Значит, у тебя внутри бывает музыка. М-да… А ты мог бы ее спеть?
– Нет… Ну, почти нет.
– Почему?
– Она такая… Она переменчивая… Инструменты у нее разные.
– Какие?
– Не знаю. Может, скрипки… трубы… Еще какие-то, но я не знаю, как они называются.
– И когда ты ее слышишь, эту музыку? Всегда?
– Нет. Иногда. Когда я один… Когда что-то происходит…
– А тогда, на крыльце, возле магазина… Ты ее слышал?
– Да.
– То-то ты так вздрогнул, когда я подошел. Тебе, малой, наверно, надо музыке учиться. Вон как ты гитару Степанычеву терзал. Кстати, песни Степаныча тебе нравятся?
– Нравятся!
– Ну я, вообще, мог бы и не спрашивать. М-да… Я подумаю, что можно сделать… с твоей музыкой. Придумаем что-нибудь. А вот на концерт я тебе сходить советую.
– Почему?
– Давай мы встанем подальше, чтоб не так гремело. А ты попробуешь эту музыку понять. Человек сочиняет такую музыку, которая звучит у него внутри. Понимаешь?
– Конечно.
– Вот и представь, что творится внутри человека, который сочиняет такую музыку, а потом ее играет. И представь, эта музыка многим нравится. Значит, у многих людей внутри творится то же самое. Это рок, брат. Тяжелый или полегче… Это, понимаешь, музыка людей. Вернее, одна из музык.
– Ангел, а что, все байкеры любят такую музыку? Ну, рок?
– Нет. Хоть и говорят, что байкер без рока не байкер, но люди разные. Разные на свете люди живут, понимаешь? Вот у тебя внутри музыка, а у меня… Черт его знает, что у меня внутри! Когда я с крыльями, когда без крыльев… – подмигнул Андрейке Вася и сокрушенно махнул рукой.
– Вася!
Андрейка бросился к Ангелу, потому что ему очень захотелось его обнять. Но обнять он смог только здоровенную Васину ножищу.
– Вася! Ты добрый внутри!
– Ага, – скривился Вася. – «На лицо ужасные, добрые внутри!»
– Нет, ты и на лицо красивый!
– Ну, если и «на лицо»…
Андрейке так и не понравилась музыка, звучащая со сцены. Но он попытался представить себе, что чувствовал человек, сочиняя эту музыку. Как билось бесприютное и в то же время бунтующее сердце этого человека. Как этому человеку тяжело! Будто бы он, бедняга, ищет выхода и не находит его. Будто бы один за другим его покидают все друзья, все близкие и родные люди… Разбиваются мотоциклы и сердца… Рушится мир…
Тяжелый рок еще звучал, но Андрейка перестал его слышать. Потому что внутри него зазвучала иная музыка.
Это был ответ. Тому мучающемуся человеку и его гибнущему миру.
Вечернее небо с первыми звездами, лес вдали. Мама и крепкая рука Ангела… Шоссе, идущее в рассвет, и надежный мотоцикл, летящий вдаль. Не разбивающийся, а крепкий, надежный мотоцикл, летящий вдаль. Глава 19
– Не грусти, – сказал Васе Степаныч, когда узнал, что девушка покинула его друга. – «Была без радости любовь, разлука будет без печали».
– Может, я бы и грустил, если бы любовь была! – усмехнулся Вася. – Но что-то в этом есть. Наверно, во мне что-то не так. Один да один. Что-то я никак не обрету…
Вася не договорил, а Степаныч не стал расспрашивать, чего никак не обретет Вася. Он просто хлопнул Ангела по богатырскому плечу.
Надо сказать, что хлопок у Степаныча неслабый. Даже от четвертинки такого хлопка Андрейка улетел бы метров на десять. А Вася-Ангел даже не пошевелился. Только глянул на Степаныча вечно удивленными глазами.
После концерта все снова собрались у костерка. Побреньчав немного на гитаре, Степаныч обратился к своей подружке:
– Что это ты, Линда, такая смурная сидишь?
– Чем я тебе не нравлюсь? – повела плечами стриженная под пацана Линда.
– Ты мне нравишься, но настроение…
– Да я из-за Юлы. Думала, она шутит. А она свалила. «В гробу, – говорит, – видала я твоего байкера!» Обещала, что лучшего найдет. Ангел, ты что, девчонку удержать не мог?
– За что я должен был ее держать? – поинтересовался Вася. – За руку или за ногу? Может, за волосы? Так это неэстетично. И больно. Я за руль держусь, пока еду. И то могу не держаться. Если по прямой.
– Это верно, – подытожил Степаныч. – Жены уходят и детей забирают. А тут Юла! Пришла, ушла… Закрутилась, укатилась… Одно слово – юла.
– Все равно противно как-то. Печально… – вздохнула Линда.
– Она тебе подруга? – спросил Вася.
– Да нет. Так, знакомая. «Познакомь, – говорит, – с байкером. А то я с байкером ни разу…»
– На заднем сиденье не каталась! – усмехнулся один из ребят, сидевших у костра.
– Типа того. Но все равно… грустно это.
– Что же тут грустного? – не согласился Степаныч. – Может, ей вообще будет лучше не с байкером на заднем сиденье, а с водилой каким-нибудь – справа спереди. А вот кто знает сорок пять причин того, почему мотоцикл лучше женщины?
– Чо, прям сорок пять? – вроде как не поверила Линда. – Чо, прям лучше?
– Исключительно и безусловно! Принимаю предложения! И предположения!
Наверняка байкеры играли в такую игру не в первый раз. Все сразу оживились, и причины посыпались со всех сторон:
– Мотоцикл не показывает характер!
– Байк забеременеть не может!
– О! Точно! Не залетит!
– Байк вас ночью не разбудит!
– И не спросит: «Ну, ты меня любишь?»
– Ага!
– Мотоцикл не убежит к другому байкеру…
– И глазки ему строить не будет!
Причины так и сыпались. Каждое высказывание встречалось смехом, комментариями и восклицаниями. Уже не только парни, но и девушки то ли вспоминали, то ли придумывали эти причины:
– Мотоциклы не храпят!
– Если байк сильно шумит, можно купить глушитель!
– Байк никогда не захочет провести ночь с другим байком!
– Или с автомобилем!
– Мотоцикл не расстраивается, если его день рождения забыть!
– У байков нет тещи!
– О-о!
– Бывшему мотоциклу не надо платить алименты!
– У кого что болит…
– Мотоциклы хранятся дольше!
– Перед тем как покататься, можно есть чеснок и лук…
– Пиво пить!
– И байк не скажет тебе, что ты, собака, опять нажрался!
– Ну что, Степаныч, набрали мы сорок пять причин?
– Не. Думаю, не набрали.
– Тогда сам добавляй!
– Думаешь, я такой всеведущий? Я просто знаю, что их сорок пять. А вот запомнить все – это пусть молодые практикуются.
– Мотоцикл никогда вам не изменит, – подытожил Вася. – Давай-ка, Степаныч, сыграй что-нибудь. Про дорогу.
– Нет, про любовь, – попросила Линда.
– Ну, как скажешь… – вздохнул Степаныч и прошелся рукой по струнам. – Про любовь так про любовь… Старая песня.
Костерок горел. Его пламя языками уходило в темное небо и там растворялось без следа. Немудреная мелодия, простые слова:
Ты у меня одна,
Словно в ночи луна,
Словно в степи сосна,
Словно в году весна.
Нету другой такой Ни за какой рекой,
Ни за туманами,
Дальними странами…
Андрейка сначала следил за пальцами Степаныча, а потом и сам начал подпевать.
Чтобы качать всю ночь
У колыбели дочь…[6]
Андрейка думал о маме. О том, что любит ее – сильнее всего на свете.
Глава 20
После песен про любовь Ангел отправил Андрейку спать. Но ему не спалось. Он все пытался поразмышлять о том, что же с ним такое произошло за эти несколько дней, но подумать как следует – никак не получалось.
Мысли отрывочно бродили от Ангела к маме, потом к Юле, к громкой музыке, затем возвращались к музыкальному магазину, забегали к ребятам во двор, улетали в недоступный и манящий первый класс, а потом снова возвращались к маме, к Ангелу, Степанычу и гитаре.
Неизвестно, сколько времени ворочался Андрейка в палатке. Наверно, было уже очень поздно, когда к нему наконец протиснулся Вася-Ангел.
– О! Привет! – удивился он. – Ты еще не спишь?
– Не-а, – обрадованно ответил Андрейка. – Не сплю.
– А что ж ты делаешь, если не спишь? – укладываясь, спросил Ангел.
– Думаю.
– Славное занятие! О чем же?
От Васи пахло бензином и другими мотоциклетными запахами. А еще от Васи пахло пивом. А вот табаком не пахло: Вася не курил. Он так и говорил, когда его спрашивали, почему он не курит: «Ангел – это же дух! Он сам состоит из дыма! Так зачем ему еще дополнительный? Дым сигарет ангелам летать мешает!»
– Так о чем же ты думаешь, малой?
– Так… обо всем…
– И что надумал? – допытывался Вася.
– Ничего.
– Много же ты надумал!
– Вася, а вот ты мне скажи…
– Секретов не выдам.
– Вась… А Юла из-за меня уехала?
– Нет. Из-за меня. Или из-за самой себя.
– А я боялся…
– Не бойся.
– Вась… Ну тогда скажи мне, почему ты остановился тогда, со мной, возле магазина? И потом приехал? Почему?
– А ты что, недоволен, что я за тобой приехал?
– Ты что!
Андрейка даже присел! Как это он может быть недовольным?!
– Ложись, ложись, – улыбнулся Вася. – Почему, говоришь?
– Угу!
– Да как тебе сказать… Я, когда тебя увидел, вдруг себя вспомнил. Я маленький был худым-худым, таким, как ты. Тощим! И в классе долго стоял в конце шеренги, когда по росту строились. Бывало, тогда одноклассники смеялись надо мной. Да и жили мы с мамой небогато.
– А папа у тебя был?
– Был. Я его немножко помню. Он умер от болезни, когда мне лет десять исполнилось.
– Тебе хорошо! У тебя папа хоть немножко побыл, а у меня его совсем нет!
– А куда же он подевался?
– Мама рассказывала, что он был альпинистом и разбился на горе Килиманджаро.
Название горы было трудным, но Андрейка давно запомнил его. Ведь это было все, что осталось у него от папы.
– Гм… – В голосе Васи прозвучали нотки недоверия. – Далековато, однако. Ну ладно. Может, и Килиманджаро. В жизни разные чудеса случаются. Давай спать!
– Вася, а когда ты мне секрет расскажешь?
– Отстань! Когда подрастешь!
– Когда в школу пойду – расскажешь?
– Посмотрим!
– Вася…
– Да чего тебе, неуемная твоя душа?
– Вася, расскажи сказку!
– Что-о-о?!
Пришла очередь Васи-Ангела присесть.
– Сказку расскажи! – снова настойчиво попросил Андрейка.
– Ну, ты даешь! – Вася почесал затылок. – Я сказок-то не знаю. Про Курочку Рябу тебе рассказать, что ли? Или про Колобка?
– Ну-у… – разочарованно протянул Андрейка. – Ты мне какую-нибудь волшебную…
Вася снова улегся, натянул на себя одеяло, усмехнулся и шумно повернулся к Андрейке.
– Сказку, говоришь? Тогда слушай! Глава 21
Первая сказка Васи-Ангела
– Жили были дед да баба. Жили они вдвоем на одиноком хуторе. Вот однажды дед и говорит:
«Слышь, баба, что-то я, в натуре, закисать стал. Не пора ли мне старые кости размять да прокатиться куда-нибудь, хоть в деревню. Живем мы с тобой, как нелюди, на выселках! А не сварганить ли нам с тобой хорошенький байк? И тебя, старую, с ветерком покатаю! Будешь у меня вторым нумером!»
А старуха и отвечает:
«Ты что, старый, белены объелся? Каким таким это я буду „нумером“? У нас есть нечего, а ты о дурацком байке задумался! На него же кучу денег надыть!»
Старик репу-то почесал.
«А ты по сусекам поскреби, по амбару помети! Заначки достань, из чулка денежки-то повытряхивай! Да из банки с мукой вытащи! Уже сколько лет их от меня ховаешь! Смотри, жучок денежки-то пожрет! А так мы их на хорошее дело употребим».
Долго сопротивлялась старуха, отнекивалась. Не хотела признаваться, где денежки прячет. Но наконец уговорил ее старик. Собрали они все денежки, что у них дома имелись, и пошли в мастерскую – байк себе заказывать.
Вот дед мастеру и говорит:
«Ты, – говорит, – войти должон в наше положение. Денег у нас немного, а байк мы хотим хороший, быстрый. И чтоб блестел, как „Харли-Дэвидсон“! Ты уж, милок, постарайся!»
«Ладно, – отвечает мастер. – Для хорошего человека чего ж не постараться! Приходи через пару недель – будет тебе байк, не хуже „харлея“!»
На том и порешили.
Через две недели пришли баба с дедом в мастерскую, и тут мастер выкатил им… чудо, а не байк! Весь сияющий, разрисованный! Сиденья кожаные, все в «макаронах»!
«Принимай, старый, работу!»
«Ну, прям „харлей“! – обрадовался дед. – Ай да мотик!»
«Да, – говорит мастер. – Я, конечно, старался, но, думаю, против настоящего „харлея“ он не потянет – мощность не та. Деньжат на запчасти маловато было. А так ничего – сам видишь!»
Уж как дед мастера благодарил! Волшебником называл!
Ну, покатили баба с дедом свой мотоцикл домой. Даже сесть на него боятся, чтоб такую красоту не запачкать.
Прикатили домой, поставили прямо в хате – всё любуются.
А ночью… Заснули дед с бабой, а мотику нашему надоело в хате стоять, вот и выкатился он себе на дорожку.
Катит он по дороге, катит. Ветер в лицо ему дует, солнышко встает, на жестянках блестит…
Глядь, а навстречу ему совкоцикл[7]. Просто какой-то несерьезный дырчик по дороге тарахтит. И говорит этот нахальный Дырчик нашему мотику:
«Эй ты, кружок „Умелые руки“! Давай прокатимся по дорожке до вон того деревца. Увидишь, как я тебя сделаю!»
«А то! – отвечает наш Дырчику. – Давай прокатимся, коли не шутишь. Еще посмотрим, кто кого! Я-то почти „харлей“, а ты кто?»
Развернулись они и покатили.
Взревел наш байк и в шесть секунд Дырчика обогнал. Только газ выхлопной прямо Дырчику в нос пустил. Порадовался наш, что так легко Дырчика победил. Ну, и катит себе дальше. Глядь, а навстречу ему Ведро с болтами. Старое уже, поношенное.
Тут Андрейка не выдержал. Спросил:
– А что это за ведро?
– A-а… извини. Это мотоцикл такой, называется «кавасаки».
– Почему же он – «ведро с болтами»?
– Потому, что он – ведро с болтами. Не перебивай. Короче, этот Кавасаки к нашему пристает:
«Давай, – говорит, – прокатимся. Вон до того камешка. Увидишь, самоделка, как я тебя сделаю!»
«Давай, – отвечает наш. – Я от бабки с дедом сам укатился. А до тебя Дырчика победил. Еще посмотрим, кто кого! Я почти „харлей“, а ты кто?»
Короче, моторы взревели. Не сразу, но сделал наш этого японца. Выхлопными газами ему в нос пульнул и покатил дальше. Радуется, что так легко Кавасаки победил. Ну и катит себе дальше. Глядь, а навстречу ему – великан японец, настоящий ВТЫК. Это тоже байк такой, большой, «Хонда VTX». Правда, как и «кавасаки», не новый. Битый, жизнью покоцанный, но о себе мнения высокого. Рычит ВТЫК, как медведь…
Тут Андрейка не выдержал во второй раз:
– Ангел, это же сказка «Колобок»!
– Да? – удивился Ангел. – Я и не думал, что это «Колобок»! Я думал, это «Харлей-в-бок»!
Тут Андрейка с Ангелом так захохотали, что чуть не свалили палатку. Ангел чуть не свалил, конечно. Но еще неизвестно, кто громче хохотал!
Когда оба отсмеялись, Андрейка спросил:
– А кто же съел бедного мотика?
– У тебя, брат, ни капли терпения нет! Ты еще про ВТЫКА не дослушал! Я еще даже не порычал как следует!
– Про ВТЫКа – все и так ясно! Но ты – порычи!
Вася привстал, раскинул руки, как медведь, и зарычал со всей своей мочи. У Андрейки аж уши заложило. А кто-то из соседней палатки слева крикнул:
– Эй вы там! Может, прийти помочь?
– Нет! – прорычал Вася. – Я тут сам справлюсь!
– Да уймитесь вы, наконец! – прокричали из палатки справа.
– Никто не поверит, что я ребенку сказку рассказываю! – подмигнул Андрейке Ангел. – Ну, поехали дальше. Потому что плохо ездит тот, кто не доезжает до конца.
Глава 22
Окончание первой сказки Васи-Ангела
– Катит наш мотик, катит, – продолжал сказку Вася, – глядь, а навстречу ему усталый тяжелый Харлей. Наш-то бак выпятил – и к нему:
«Привет, Харлей! Ты меня не узнаёшь?»
«Не-а», – отвечает Харлей.
«Зря ты так. Все говорят, что я ну просто вылитый ты!»
Харлей-то, несмотря на то что силач, оказался машиной добродушной. Чтоб молодого не обидеть, он и отвечает уклончиво:
«Ну, может, что-то есть… неуловимое…»
А молодой да самодельный хвастается:
«Знаешь, какая у меня мощность? Знаешь, какая у меня скорость? А посмотри, какое у меня сиденье! С „макаронами“! А у тебя никаких „макаронов» нет“.
«Да, – отвечает Харлей. – Я как-то так живу… Без лапши на ушах».
Наш мотик не успокаивается:
«А давай вон до того поворота прокатимся! Ведь я, знаешь, от деда с бабкой сам убежал!»
«Это от каких деда с бабкой? – спрашивает Харлей. – От тех, что тебя в мастерской заказали?»
«Ага!»
«И ты этим гордишься?»
«Ага!»
«Ну-у…» – протянул Харлей.
Видимо, он хотел что-то сказать молодому мотику, но тот не дал ему даже слова вставить.
«А еще, – продолжал рассказывать молодой, – я Дырчика обогнал, в шесть секунд!»
«Дырчика?» – переспросил Харлей.
«Ага!»
«И ты этим гордишься?»
«Ага!»
А из молодого так и сыплется:
«Еще я обогнал Ведро с болтами! И ВТЫКа! И вообще! Я кого хочешь обгоню! Так что давай! Давай до вон того поворота! Увидишь, я и тебя сделаю!»
«Ну, если ты настаиваешь…» – покачал рулем Харлей.
Встали они рядом.
Наш мотик аж приплясывает, а Харлей спокойно так стоит, на дорогу поглядывает. Ну, и рванули.
– Бедный мотик! – в третий раз не выдержал Андрейка.
– Да, брат…
Короче, с пол-оборота обошел его старик Харлей. Ну, а наш-то, пыжился, пыжился, ломился как оглашенный, ну и…
– Только не говори, что разбился! Пусть лучше заглохнет! – попросил Андрейка.
– Ладно… Ушатать[8] байк – дело не хитрое. Вот удержаться – похитрее будет!
В общем, заглох наш молодой – и юзом в кювет! А Харлей крякнул и покатил своей дорогой, скорости положенной не превышая. Тут и сказочке конец, а кто слушал – молодец.
– Подожди, подожди! – остановил Ангела Андрейка. – А как же дед с бабкой?
– Как? Нормально. Дед плачет, бабка плачет, а курочка кудахчет: «Не плачь, дед, не плачь, баба! Я снесу вам другое яичко, не золотое, а нормальное, которое я для того и снесу, чтоб сделать из него яичницу и ничем другим не заморачиваться!»
– Ангел! Это же из другой сказки!
– Да? А я и не заметил, – зевнул Вася, прикрыв ладонью рот. – И вообще. Внимание мое рассеивается – значит, мне пора отрубиться. Спокойной ночи.
– Нет! Давай я доскажу сказку!
– Ну давай, неуемная душа. А ты спрашиваешь, почему я рядом с тобой остановился.
Конечно, Андрейке не давал покоя молодой мотик, беспомощно лежащий в кювете. Ему очень хотелось, чтобы сказка хорошо закончилась. Конечно, мотик был порядочным хвастунишкой, но все-таки…
– Утром дед с бабой пошли по следу.
– Во, еще и детектив на ночь глядя, – заворочался Ангел.
– Пошли они по следу и нашли свой мотик в канаве. Притащили его домой, перевязали раны и давай ему объяснять, что такое «хорошо» и что такое «плохо».
– Ну и что, объяснили? – почти сквозь сон пробормотал Ангел.
– Ну да!
– A-а… до сих пор объясняют… понял… – Через секунду Вася-Ангел уже смачно храпел.
А через две секунды засопел и Андрейка. Он и сам, честно говоря, не успел понять: смогли дед с бабой что-то объяснить молодому мотику или нет. Главное, что из канавы вытащили…
Не успел Андрейка в сказке разобраться. Потому что заснул. Глава 23
На следующий день байкерские конкурсы продолжались. Главным в этот день была настоящая живая гонка под названием «Драг». Как объяснил Вася Андрейке, это что-то вроде стометровки. Четыреста два метра, и ни сантиметром больше. Вася вышел на старт среди своих товарищей. Андрейка так кричал, болея за него, что даже голос сорвал. Но Вася, к сожалению, не выиграл, хоть и пришел в числе первых.
После обеда конкурсы уже проходили без мотоциклов: кто больше выпьет пива, кто больше съест сосисок и прочее.
Андрейка с Васей глазели и болели, переходя от одного места, где проходил конкурс, к другому. Особенно интересно Андрейке было смотреть, как могучие байкеры борются в конкурсе «Армреслинг». В нем требовалось, сидя за столом, прижать руку противника к столешнице.
Ух, какие гиганты тут собрались! Даже смотреть – и то страшно! Вздуваются мускулы, становятся видны вены на руках, на шеях и на висках богатырей. Стол трясется!
В этом конкурсе могучих Вася снова поучаствовал. К чести Васи, он сошел с дистанции совсем близко от финала.
– Можно победить, только тренироваться надо! – заключил Ангел. – А может, и не надо.
Андрейка так и не понял: надо или не надо…
Дальше Вася, Степаныч и другие байкеры начали потихоньку собираться за «пивным столом». Фестиваль близился к завершению, и «пивной стол» являлся как бы негласным его закрытием.
Ангел занимался устроением стола, а Андрейка решил подкараулить Степаныча возле палатки. Перед тем как Степанычу уйти, задержал его.
– Степаныч! Покажи мне, как играть песню про ангела! На гитаре. Покажи, а! – попросил Андрейка.
– Ну, ты даешь! – удивился Степаныч. – Да у тебя пальцы не дотянутся струны зажимать! Ты посмотри на свои пальцы! Это же…
Степаныч взял Андрейкину руку и сравнил его ладонь со своей. М-да… По сравнению с лапой Степаныча пальцы мальчика смотрелись как пальчики младенца, сидящего в коляске.
– Ну Степаныч! Ну миленький! Покажи! – не отставал Андрейка. – У меня пальцы… скоро вырастут, вот увидишь!
– Ладно, – согласился Степаныч, – давай листик бумаги. Я тебе нарисую!
Ох как трудно решить такую проблему! Где же найти листок бумаги и ручку? Андрейка обежал палаток семь, прежде чем в одной из них девушка протянула ему ручку и пару листиков бумаги из блокнота.
– Ручку верни! – крикнула она вслед уносящемуся Андрейке.
– Обязательно!
Степаныч сдержал слово. Он нарисовал на листках шесть струн и точками обозначил расположение пальцев, пометив каждую точку циферкой, обозначавшей номер пальца. А чтоб Андрейка не запутался, Степаныч на каждом Андрейкином пальце написал номер. Потом показал, как держать гриф. И написал восемь строчек из первого куплета, указав, как слова сочетаются с аккордами.
Правда, почерк у Степаныча… Если бы Андрейка не знал, о чем идет речь, подумал бы, что это не слова песни, а шифровка иностранного агента.
– Ну, как-то так! Охота, брат, пуще неволи. Играй, – сказал Степаныч на прощание и ушел.
Андрейка остался наедине с гитарой. Наконец-то сбылась его мечта! Он держал в руках прекрасный инструмент, до краев наполненный музыкой. Оставалось только как-то эту музыку извлечь, и мальчик приступил к этому делу без страха и сомнения.
Сначала он долго путался в струнах и пальцах, не понимая, какой куда пристроить. Потом наловчился чуть-чуть и вдруг, совершенно неожиданно, услышал аккорд, на который сразу легли слова.
Снова и снова Андрейка повторял аккорд и слова и, когда запомнил, перешел к следующему аккорду.
Глава 24
Конечно, Андрейка не замечал времени. Заметил только, что стало темнеть. Да еще, отнимая пальцы от струн, чувствовал, как болят подушечки… Казалось, что руку можно оторвать от грифа только с мясом, что стоит поднять пальцы от струн, и их уже никогда нельзя будет опустить на них снова – так это будет больно…
Когда стемнело совсем, Степаныч, Линда и Вася вернулись к палаткам. Они были в веселом расположении духа, чуть покачивались и пахли пивом.
– Что ж гитару отложил? – спросил Андрейку Степаныч. – Я же говорил, что ничего у тебя не получится.
– Почему – не получится, – не согласился Андрейка. – Получится.
– Тогда покажи, чего достиг!
Андрейка взял гитару. Темновато было возле палатки, а то бы Степаныч, конечно, не разрешил ему играть из-за стертых струнами пальцев. Он закусил губу, сморщился, и…
Пальцы встали на струны.
Конечно, Андрейка не знал никаких переборов. Но, проводя по струнам на каждом выученном аккорде, он извлекал из гитары не что-нибудь, а музыку песни «про ангела».
Этот парень был из тех,
Кто просто любит жизнь,
Любит праздники и громкий смех,
Пыль дорог и ветра свист…
Он был везде и всегда своим,
Влюблял в себя целый свет
И гнал свой байк, а не лимузин.
Таких друзей больше нет!
Чистый голосок Андрейки выводил слова песни, а струны под его тоненькими пальцами мелодично звучали.
Это было удивительно! Степаныч присел рядом с Андрейкой и потихоньку снял с гитарного грифа пальцы его левой руки, осторожно разогнул их. Кончики пальцев покраснели, а из мизинца, чуть прорезанного струной, сочилась кровь.
– Снимаю шляпу, – промолвил Степаныч. – Снимаю шляпу, – повторил он. – Линда, быстро тащи водку!
Девушка извлекла из сумочки бутылку с остатками спиртного. Степаныч достал из кармана почти чистый платок, намочил его в водке и протер порезанный палец Андрейки.
Тот морщился, а Степаныч, стоя на коленях, на полном серьезе дул Андрейке на пальцы. Потом порез забинтовал чистым бинтом.
– Тебе, брат, надо учиться, – сказал Степаныч. – Уж я прослежу за Ангелом, чтоб он тебя пристроил.
– Да я и сам уже думал, – сказал Вася. – Надо же! А я сколько раз начинал…
– И что? – поинтересовалась Линда.
– Сколько раз начинал, столько раз и бросал… – вздохнул Вася. – И замечу, это происходило не только с гитарой.
– Нашел чем хвастаться! – крякнул Степаныч, вставая с колен. – Ты, малой, завтра не играй. И послезавтра тоже. А вот послепослезавтра уже можно, только без фанатизма.
– Я… я не смогу после… послезавтра… – Андрейка не заметил, как его охватила нервная дрожь.
– Почему? – спросил Степаныч.
– У м-меня же г-гитары нет.
– М-да… – покачал головой Степаныч и пропел:
– Господи, дай же Ты каждому,
Чего у него нет…[9]
Глава 25
В эту ночь Ангел и Андрейка, как только забрались в палатку, перед сном позвонили маме.
– Как ты там, сынок? – вибрировал где-то далеко голос мамы.
– Хорошо! – кричал Андрейка. – Я учусь на гитаре играть!
– Чего это вы звоните так поздно? Почему не спите до сих пор?
Тут Вася хлопнул себя по лбу! Не догадался после праздника, что человек в больнице и в это время уже может спать!
– Спроси, мы маму твою разбудили? – прошептал Вася.
– Ма, мы тебя разбудили? – переспросил Андрейка.
– Нет. Я тут разговариваю…
– С кем?
– С Богом.
– Ма…
– Не переживай, сынок. Васю слушаешься?
– Попробовал бы не слушаться! – громко крикнул в трубку Вася, уловив последний мамин вопрос. – А как ваше здоровье?
Вася наклонился к трубке. Хорошо, что мама не слышала, как от Васи пахнет пивом!
– Да так… – ответила мама. – Вася, вы завтра, когда приедете, Андрейку отвезите, пожалуйста, к тете Вере. Мне еще лежать несколько дней.
– Не волнуйтесь! Отвезу в лучшем виде!
На этом разговор и закончился.
– Ну что? Разбудили мы ее? – спросил Вася, когда Андрейка нажал кнопочку на телефоне.
– Нет. Она разговаривала.
– С кем?
– С Богом.
– Да-а, – протянул Вася, вытягиваясь на полу палатки. – Получается же у людей с Богом поговорить. А тут… Вот если бы я с Богом разговаривал, я бы ему пару вопросиков-то задал!
– А какие вопросы ты бы Ему задал? – поинтересовался Андрейка.
– А ты бы – какие?
– Ну, я бы спросил, почему мама болеет.
– А я бы спросил: почему вообще люди болеют… И еще я бы у Него спросил: как это Ему удается так переставлять разных людей с места на место? Как Ему удается одних людей сводить, причем таких разных, что страшно аж до мурашек по коже, а других, например, разводить? Как это Он нас всех тасует со своих небес? По какому принципу? Почему один может на гитаре играть, а другой – нет? Нет, почему именно этот может, а вот этот нет? Почему один нас гонит, а другой зовет? Почему один нас любит, а другому мы… до лампочки? А, малой? Не знаешь?
– Не-е… – протянул Андрейка.
– А как ты думаешь? Почему? – допытывался Вася.
– Я не знаю. А мама…
– Что – мама?
– Мама говорит, что Земля – это место для испытания.
– Ну да… для испытания. А зачем нас надо испытывать? Что, Бог сам не знает, что я, например, Вася-Ангел, а не Вася-Горшок! И что я способен, например, на первое и на второе, а на третье и все остальное не способен, хоть тресни! А хочется мне и третьего, и четвертого!
– Не знаю… Ну… может, не все от Бога зависит… Что-то зависит и от человека…
Вася помолчал, потом вздохнул:
– Наверно, ты прав. «Устами младенца…»
– Я не младенец, – не согласился Андрейка.
– Ну да. Вот я помню: когда я был совсем маленьким, я уже хотел… Да ладно!
– Вася, расскажи!
– Я уже тогда хотел стать ангелом. Меня бабушка в церковь водила. Там икона висела… человек с крыльями. Вот я и мечтал, чтоб у меня выросли крылья и чтоб я мог летать. Вот, бывало, идем мы с бабушкой из церкви. Поля кругом, дорога сельская, ни души вокруг. Я поднимаюсь и лечу. Честное слово!
Так и летаю, пока бабка меня хворостиной на землю не собьет.
– А зачем она тебя сбивала?
– Чтоб не зазнавался… – вздохнул Вася.
– Наверно, тебе поэтому и косуха с крыльями досталась, – вспомнил Андрейка.
– Чего? А! Ну да… Давай, Андрюха, спать. А то мы с тобой что-то оторвались от земли. А земной закон гласит: человек похож на пиво. Почему? Человек ищет выхода, и пиво тоже ищет выхода. Пора выпустить пиво на волю. Пора вернуть его в естественную среду обитания.
Тут Вася заворочался, приподнялся и выполз из палатки, чтоб выпустить пиво на волю.
Глава 26
Утром байкеры дружно жаловались на головную боль, потому что празднование «отвальной» затянулось у многих почти до рассвета. Да и утро началось часов с двенадцати дня. А после обеда байкеры и их подруги стали сворачивать палатки, паковать вещи и собираться в обратный путь.
Андрейка занял свое место на трайке Степаныча, а Вася, как один из главных байкеров, опять поехал не в строю, а рядом с колонной мотоциклов.
Снова стелилась под колеса дорога, потом – вечерние городские улицы. И люди, люди… Все так же кто-то приветственно махал руками, а кто-то грозил кулаками.
Наверно, только Бог мог ответить, почему одни машут так, а другие – эдак. И вообще, почему одни завидуют, а другие радуются? Почему одни ненавидят, а другие – любят? Почему?
Нет, не мог Андрейка ответить на эти вопросы. Мысли его снова перескакивали с одного на другое. С машущих людей на улице – на Васю-Ангела, с Васи – на маму, с мамы – на тетю Веру, и снова – на маму, на Васю…
Здорово было ехать! Здорово!
Гудели мотоциклы, ехали на них люди, и среди них Андрейка, как равный среди равных, сильный среди сильных. Как хотелось ему, чтобы путешествие по вечерним городским улицам никогда не закончилось…
Но вот уже показалась та самая площадь, с которой байкеры начинали свой выезд на слет. Все прощались, хлопали друг друга по плечам, махали на прощание руками. Степаныч вытащил Андрейку из детского кресла, а Андрейка сам снял шлем и безрукавку.
– Спасибо, Степаныч! – сказал он.
– На здоровье, брат, – обнял Андрейку Степаныч. – Надеюсь, увидимся еще. Про гитару-то не забывай!
– Никогда! Никогда не забуду!
– Мамку проси, пусть купит тебе.
– Да…
Пальцы Андрейки уже почти не болели, а порез покрылся корочкой. Но пальцы уже помнили и твердость грифа, и теплоту древесного гитарного изгиба… Они просили: «Хотим еще! Разве ты не понимаешь, что нам это необходимо!»
Ги-та-ра… Степаныч обнимал кого-то другого, а Андрейка с грустью подумал о том, что, конечно, даже не заикнется маме про инструмент…
Потом Андрейка стоял возле Васиного мотоцикла – ждал, пока Вася со всеми распрощается. Наконец Вася это сделал. Уф!
– Ну что? – подошел к своему «харлею» Вася. – Все хорошее когда-нибудь кончается. Но, хочу тебе сказать, когда-нибудь кончается и все плохое. Так что поехали. Отвезу тебя домой.
– К тете Вере? – тихо спросил Андрейка.
– К тете Вере. А что, есть альтернатива?
Вот на этот вопрос Андрейка не знал, как ответить. Он точно не знал, что такое «альтернатива». Так, догадывался по смыслу, но…
Разве мог он предложить Васе… Разве мог он просить друга? Вася и так возился с ним почти четыре дня! Можно сказать, поссорился из-за него с Юлой! Хотя и говорил, конечно, что не из-за него…
– А твоя мама в какой больнице лежит? Знаешь, где? – спросил Вася.
– Я знаю, на какой станции метро.
Андрейка назвал. Однажды, когда мама особенно долго лежала в этой больнице, они с тетей Верой ездили ее навещать.
– Ладно, – махнул рукой Вася. – Сказавши «А», следует сказать «Б». Залезай. Поехали.
– Куда? – с замиранием сердца быстро спросил Андрейка.
– Маму твою навещать.
– Ура! – не удержался Андрейка.
– Ура, не ура… – проворчал Вася. – Садись вперед и держись крепче. Сейчас потормозим с тобой со скоростью шестьдесят километров в час. Легче застрелиться!
– Не надо, Вася! Не надо застреливаться, – отозвался обрадованный Андрейка.
– Ладно, не буду, – пообещал Вася. – Ангелы вообще-то не стреляются. Это я так…
– Почему? – спросил Андрейка. – Почему ангелы не стреляются?
– Потому что бесполезно. Ангел – это кто? Дух. А духам пули не страшны. Пуля спокойно пролетает насквозь и ангелу вреда не причиняет. Хоп?
– Хоп, – ответил Андрейка.
Конечно, «хоп». Все понятно. Ему на пути просто встретился ангел. Только на время он превратился в Васю. Хоп. Глава 27
Примерно полчаса Ангел и Андрейка «тормозили» по вечерним московским улицам. Андрейке было немного страшновато. Это ведь не в кресле трайка у Степаныча сидеть! Но потом страх отступил. Может, потому, что Ангел вел мотоцикл осторожно, а может, потому, что спина Андрейки была плотно прижата к Ангелу. А что на свете могло быть надежнее!
Полчаса ехали, еще минут двадцать искали мамино отделение и палату. В палату их не пустили. И маму на улицу не выпустили: двери отделения уже закрыли на ночь. Маме разрешили только на десять минут спуститься в холл. Да и то, пока дежурный врач не видит.
Мама спустилась по лестнице. Она стала еще бледнее, еще худее и еще прозрачнее.
Андрейка бросился к ней:
– Мама! Мамочка! Мы приехали!
– Ну как ты? Жив, здоров?
– Жив! И здоров! На мотоцикле катался, на гитаре играть учился!
– Молодец!
Пока Андрейка разговаривал с мамой, Вася-Ангел стоял, неловко переминаясь с ноги на ногу.
Наконец мама, осмотрев и ощупав Андрейку, убедилась, что тот цел и невредим. После этого она обратилась к Васе:
– Спасибо вам!
– Ну чего там… Не за что… Пожалуйста… – Вася явно не знал, что говорить и как вести себя рядом с этой женщиной, такой маленькой, хрупкой и прозрачной. С женщиной, которая была бы похожа на ребенка, если бы не бездонные серьезные глаза.
– Как – не за что? – не согласилась мама. – Есть за что! За Андрейку! За то, что вы… Вы его заметили… И взяли, и катали…
Мама тоже не знала, что говорить. Вернее, может быть, и знала. Просто не могла сказать всего, что хотела. Возможно, то же самое происходило и с Васей. Вот они и стояли друг против друга, и говорили что-то непонятно-обтекаемое…
– Эх, дурак я! – вдруг хлопнул себя по лбу Вася. – Надо же было хоть каких-то апельсинов купить… вам…
– Да что вы! Дело разве в апельсинах? Я и так благодарна… Даже не знаю, как… Очень…
– Ну… не стоит… – опять начал мямлить Вася. – Я… это… Пусть малой сегодня у меня переночует. И вообще пусть поживет у меня до самой вашей выписки. Сколько вам еще лежать?
– В субботу выпишут.
– Ну, так это ж не срок! Я его в пятницу вечером привезу к вашей тете Вере. А то… Как он эту тетю Веру вспомнил, так чуть не заревел.
– Ты что, Андрейка? – покачала головой мама. – Тетя Вера – хорошая женщина. Сколько раз она нас выручала!
– Мамочка! Разреши! Это только два денечка!
– Да я и так проявляю чудеса лояльности, – улыбнулась мама. – Я же вас, Вася, совсем не знаю. Сейчас такие страхи рассказывают про разных злодеев и просто… про плохих людей.
Казалось, она уговаривает сама себя.
– Мама, Вася хороший! – заступился за Васю Андрейка.
Но мама думала о своем.
– Зачем мы вам нужны, Вася? Зачем вам Андрейка? – вдруг снова спросила она.
Вася помялся.
– Не могу вам сказать… – еле выдавил он. – Оно само…
– Но ведь это не ответ взрослого человека! – покачала головой мама.
– Мама, это ответ ангела! – не выдержал Андрейка. – Васи-Ангела!
– Ну, разве что ангела… – улыбнулась мама.
В это время в холл выглянула медсестричка.
– Заканчивайте свидание! Хватит вам! – прикрикнула она. – Сейчас дежурный врач на обход пойдет! Прощайтесь скорее!
Молоденькая медсестричка так и стреляла глазами в Васю. Наверно, она думала так: «Почему такие большие красивые бородатые мужики, в косухах, здоровенных ботинках с заклепками и банданах, приходят на свидания к каким-то больным доходягам, а не к таким красивым девушкам, как я?»
Но, может быть, она думала иначе: «Пусть хоть перед смертью раковая больная порадуется, что к ней пришел такой красивый большой бородатый мужик, в косухе, бандане и здоровенных ботинках…»
Хотя, возможно, она просто мечтала скорее выгнать последнего посетителя и пойти наконец спокойно поужинать, чаю попить с симпатичным дежурным врачом. Или без врача… О чем она думала на самом деле, никто никогда не узнает.
Можно дожить до семи (с половиной) лет и не знать многих вещей. Можно дожить до шестнадцати. До тридцати лет и даже до сорока и не знать. Можно дожить до шестидесяти и даже до семидесяти. И представьте себе – то же самое… Не знать!
О некоторых вещах мы не знаем, но у нас хватает ума в этом себе признаться. А о других вещах хоть и не знаем, но думаем, что знаем. И ошибаемся. Ошибаемся, ошибаемся…
Еще бывает, что мы чего-то не знаем, но нафантазируем себе с три короба небылиц и сами же в них поверим. И кричим всякому встречному-поперечному: «Я знаю! Я все знаю!»
Вышесказанное относится не только к размышлениям молоденькой медсестрички, но и к Андрейке, Васе-Ангелу и Свете, Андрейкиной маме. Если уж быть точным, то это относится ко всем людям на земле.
На самом деле, почему байкер Вася оказался в онкологической больнице у какой-то Светланы, матери-одиночки, да еще зачем-то тащил к себе, в холостяцкую берлогу, чужого семилетнего мальчика, сына этой незнакомой Светланы… И это все после того, как раньше приволок бедного ребенка в самое неподходящее для детей место – на байкерский рок-фестиваль.
Может быть, кто-то точно знает почему. Наверно, это Бог…
Глава 28
То место, где обитал Вася-Ангел, можно было с полной уверенностью назвать берлогой. Но кроме «берлоги» этому жилищу подходило много названий. Например, музей. Или галерея. Или склад. Кому как больше нравится.
Вася с Андрейкой заехали в магазин и накупили всякой всячины. Съедобной, разумеется. Потом поставили мотоцикл в гараж возле Васиного дома.
Честно говоря, Андрейка сильно устал: таким насыщенным был сегодняшний день да и время уже подошло к ночи. Поэтому как следует рассмотреть гараж ему не удалось.
Вася жил в таком же доме, как и Андрейка с мамой. И квартира у него была почти такая же. Только у Васи переборка между кухней и одной из комнат оказалась сломанной, и эта кухня-комната представляла собой нечто с большим диваном, с какими-то лавками и квадратным деревянным столом посредине. Кроме того, одна из стен была завешана полками, наполненными всем, чего только может пожелать байкерская душа.
Тут находились и книги, и какие-то детали, и фото мотоциклов. Картинки, фигурки – в общем, всякие штучки, не поддающиеся описанию. В углу висел небольшой телевизор.
Ну а во второй комнате оказалось что-то вроде спальни: кровать, шкаф, тут же – маленький столик с компьютером.
– Располагайся и будь как дома, – пригласил Вася. – Хочешь – в душ сходи. У тебя там, в рюкзачке, что-то из одежды есть? Чистое?
Андрейка отправился в душ. Потом мылся Вася. Он сбросил косуху и кожаные штаны и, выйдя из душа, оказался одетым в белую футболку и длинные клетчатые шорты.
Волосы у Васи не были рыжими. Обыкновенные волосы, светло-русые. А вот борода имела темно-рыжий оттенок, еще более заметный после душа. Вася, в шортах, футболке и тапочках, стал совсем другим человеком. Теплым и домашним.
– Сейчас сообразим что-нибудь поесть, – сказал он.
Большим ножом с красивой ручкой Вася нарезал толстыми кусками колбасу и сыр, открыл консервную банку со шпротами и нарубил большими ломтями батон. Достал и вымыл помидоры и огурцы. Вскипятил чайник.
И приступили они с Андрейкой к мужскому холостяцкому ужину.
– Картошки завтра наварим, – пообещал Вася. – Завтра в гараж сходим, мотоцикл проверим.
– Вася, а тебе на работу не надо идти? – спросил Андрейка.
– Нет, – ответил Вася. – Я могу завтра на работу не ходить.
– А где ты работаешь?
– Мы собираем мотоциклы и чиним их, ну и продаем. Со Степанычем. И еще пара ребят. Мастерская. Офис. Контора. Как хочешь назови.
– Здорово! – удивился Андрейка.
– Может быть. На жизнь хватает, и, главное, от байка не отрываешься. Я вообще-то учился когда-то строить самолеты.
– Ух ты! А ты на самолетах летал?
– Летал, – кивнул Вася.
– И как?
– Как на мотоцикле. Только на байке – лучше. Ладно, спать давай. А то тебя завтра пушкой не разбудишь.
– Разбудишь! – пообещал мальчик.
– Посмотрим…
Вася уложил Андрейку на раскладывающемся кресле в большой комнате, а сам отправился к себе в спальню.
– Вася…
– Чего тебе?
– Вась, а расскажи сказку, – тихо попросил Андрейка.
– Ну, это наглеж! – возмутился Вася. – У человека уже язык не ворочается, а он – «сказку»!
– Ну Вася! Ну Ангел!
На этот раз уговоры Андрейке не помогли. Вася отправился спать и через минуту из спальни раздался богатырский храп. Глава 29
Зато уговоры помогли на следующий день.
После того как Андрейка с Васей весь день провели, смазывая, моя и полируя железного Васиного друга.
После того как ходили в соседний гараж и там давали соседу ценные советы по воспитанию скутера.
После того как все-таки сварили картошку (правда, в мундире) и съели ее.
После того как Вася выпил литр пива, а Андрейка – бутылку пепси-колы.
Мама Андрейке пепси не покупала, говоря, что эта «черная вода» вредна для здоровья. Но Вася же этого не знал!
День пролетел незаметно. Так же быстро пролетел короткий вечер. Тут уж Васе-Ангелу было не отвертеться от сказки.
Ну никак…
Вторая сказка Васи-Ангела
– Жил-был в одном тридесятом царстве царь, и было у него три сына. Старший и средний – нормальные люди. Старший ездил себе на «мерседесе», средний – на «ауди». В замке приличный имелся гараж: тут тебе и «роллс-ройс», и «бентли», и вообще… Кроме того, у каждого из сыновей был свой личный шофер. И не один!
А младший сын оказался байкером. Причем с самого детства все норовил он куда-нибудь укатить. Сначала на велике гонял, а как только чуть подрос, смог уже выбрать себе мотоцикл, к которому душа лежала. Ведь был он, понимаешь, царским сыном, а денег у царей куры не клюют. Ну и выбрал он себе, конечно, «харлей».
Очень царь переживал за младшего сына. Тот ведь не хотел даже нормальную царскую одежду носить. Ни мантию, ни камзол, ни панталоны не напялить на него – хоть стреляй!
Только и знал, что носился младший по дорогам тридевятого царства, среди таких же, как он сам, бесприютных и сумасшедших. Одевался, как все они. Как ты понимаешь, в косуху и все остальное, что положено нормальному байкеру.
Отец боролся с ним, боролся и пригрозил, что если тот гонять на мотоцикле не перестанет, то лишит он сына наследства.
«Если не перестанешь, катись тогда с глаз моих долой на своем мотоцикле!» – так и заявил сыну царь.
Сын не перестал. Чтобы отца не раздражать, уехал со своими байкерами подальше от царского дворца, на самую окраину государства.
Старшие братья только порадовались: теперь им больше наследства достанется. Но…
Хоть они и «дружили» против младшего, но между собой жили как кошка с собакой, ведь царем после смерти отца должен был стать только один из них. Вообще-то по закону – старший, но «поди знай, что втемяшится старому маразматику в башку». Это так они про себя размышляли о том, что придет в голову их престарелому отцу.
Ну жили они, значит, не тужили, но тут вздумалось соседнему королю пойти на их государство войной: завоевать их царство и присоединить его к своему королевству. Собрал сосед большое войско и пошел захватывать чужие земли.
Тогда обратился старый царь к сыновьям:
«Сыночки мои милые, вставайте во главе наших войск! Ты, старший, стань главным над всей пехотой, а ты, средний, командуй техникой и артиллерией».
Только сыночкам его вовсе не улыбалось воевать. Они привыкли к вольготной жизни!
Старший подумал: «Вот еще! Очень мне надо париться – врагов прогонять! Лучше уеду я в Швейцарию! Там, в швейцарском банке, у меня приличный счет имеется. И стану я принцем… нет, не принцем, а молодым королем в изгнании. Живи – не хочу! Почести королевские, а забот – никаких!»
Драгоценности свои (и папины кое-какие) прихватил, пластиковые карточки там… Позвал своего шофера, и поминай, как звали.
А враги уже к самому дворцу царскому подходят. Старый царь опечаленный сидит – не знает, что делать.
Зато средний сын быстро сориентировался. Посылает гонцов к тому королю, что них напал. Так, мол, и так: у тебя, великий король, есть три дочери. Давай я женюсь на какой-нибудь из них, хоть на самой страшной. А тогда ты поставишь меня царем над бывшим нашим государством. Я буду во всем тебе подчиняться. Так ты и нас завоюешь, и в глазах мирового сообщества останешься чистеньким.
Хорошо средний сын придумал! Только куда же при этом старика отца девать? Вот вопрос! Впрочем, ответ один: не жить больше на свете старому царю!
Уже враги на подступах ко дворцу. И тут…
– Наши! – обрадовался Андрейка.
– Да! – кивнул Вася. – Колонна байкеров налетела на врагов! Моторы гудят, колеса вертятся. Байкеры как рыцари в броне! Порвали вражеское войско, как Тузик грелку!
Пришлось отцу старших сыновей наказать и из государства выгнать. Старшему все банковские счета и пластиковые карточки аннулировал. А среднему еще больше досталось… Заставил его царь на самой некрасивой дочке соседнего, побитого, короля все-таки жениться. А она вдобавок еще и сварливой бабой оказалась…
Младшему отец говорит:
«Прости меня, сынок, что я тебя выгнал. Ты теперь у меня один законный наследник. Уйду я на покой, а ты становись царем».
Сын ему и отвечает:
«Спасибо тебе, отец. Живи долго и правь справедливо. А я еще не созрел, чтоб на трон садиться. Мне бы мой „харлей“ да ветер в лицо. Да названых братьев моих, байкеров, видеть рядом. Может, после когда-нибудь…»
Так и умчался младший царевич, и колесит он до сих пор где-то по дорогам…
А царь-старик стал править мудро и справедливо. Приказал своим подданным: на байкеров не ругаться, когда они по ночам едут по дороге, и предоставлять им всегда ночлег и еду, если ночь застанет их в пути.
Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец. Вот такая сказка, – закончил рассказывать Ангел.
– Главное – наши победили! – порадовался Андрейка.
– Наверно… Это тоже главное…
– А что еще?
– Ладно, брат. Спи давай. Завтра утром разберемся, что еще…
Глава 30
Нет, это еще не все чудеса, с которыми столкнулся Андрейка, живя у Ангела. В пятницу с утра Ангел снял откуда-то с антресоли… То, о чем Андрейка и мечтать не мог.
– Бери, – сказал Ангел. – Твоя.
Да, это была гитара. Неновая и без последней струны. Вконец расстроенная, но гитара.
Андрейка не мог и слова произнести, а Вася продолжил:
– Бери. Рожденный ездить играть не может.
– Вася… Спасибо… Но почему… почему «играть не может»? Я, когда вырасту, хочу и ездить, и играть.
– Ну… поживем увидим. У меня, по крайней мере, совместить не получилось. Подожди. Ты же читать умеешь?
– Давно уже!
– Ну, раз давно, тогда вот тебе еще подарочек.
И Вася извлек оттуда же книжку, которая называлась «Самоучитель игры на шестиструнной гитаре».
…Андрейка сидел на полу. Справа от него лежала гитара. Слева – самоучитель. Если бы кому-то захотелось описать, что творилось в его сердце, то он мог бы сравнить это сердце с кипящим чайником. Но не просто с чайником, а чайником со свистком. Есть на свете такие чайники. Когда они закипают, их носик начинает свистеть.
Вот так и Андрейка. Еще немного – и засвистел бы. Не специально, а просто потому, что не мог не свистеть…
– Вася, спасибо! – только и смог произнести Андрейка.
– Ты, брат, особо не радуйся. – Вася попытался «охладить кипящий чайник». – Это еще цветочки. Я тоже, когда покупал все это, думал: «Ну, пара месяцев, и я – Пако де Лусия!» Ан нет! Это, брат, полдела. Все это, – показал он на самоучитель, – надо досконально изучить и освоить.
– Я изучу! Я освою! – не хотел «охлаждаться» Андрейка. – А кто он, этот Пако… де…
– Сейчас я поставлю тебе диск, и ты сразу все поймешь.
Ангел нашел и поставил в компьютер диск. И зазвучала музыка. Андрейка так и не встал с пола. Он не мог пошевелиться.
Через некоторое время Ангел выключил музыку.
– Хватит, – сказал он. – А то ты даже дышать перестал.
– Ангел… Эта музыка похожа на мою… На ту, что бывает… Это что, все на гитаре? На такой же?
– На такой, конечно, только на профессиональной.
Да-а… Не зря Андрейка чувствовал, что в гитаре заключена музыка – такая разная… И такая, как играли рок-музыканты, и такая, что наигрывал Степаныч. Но вот теперь он наконец услышал, что еще может быть скрыто в этом с виду довольно скромном инструменте. То, что можно извлечь из него с помощью пальцев и сердца. Потому, что без сердца извлечь что-то подобное невозможно.
– Ну вот. Играй, – потрепал Вася Андрейкин чуб. – Поедем к тебе – заскочим в музыкальный магазин и купим новые струны.
…Пятница неумолимо близилась к концу. Вася-Ангел снова посадил мальчика впереди себя и «потормозил» к Андрейкиному дому.
По дороге они действительно заехали в музыкальный магазин, к тому же «любезному» продавцу. Андрейка уже не боялся туда входить, ведь он был вместе с Васей.
– Нам комплект гитарных струн, – заказал Вася. – Помягче.
Продавец удивился и спросил:
– А что, тот, который потверже, уже порвали?
– Да! – прорычал Вася, сделав страшные глаза. – Наши гитаристы все рвут!
По тону Васи продавцу стало понятно, что могут порвать и его. И он вытащил не один комплект струн, а целых два.
– Второй комплект – в подарок постоянным клиентам! – согнулся перед Васей продавец.
Вася милостиво взял оба комплекта, расплатился и не стал брать у продавца сдачу.
А еще через десять минут Вася сдавал Андрейку тете Вере – «в целости и сохранности», как полагается, что не помешало тете Вере, как всегда, попричитать, поплакать, пару раз перекреститься и плюнуть через левое плечо, глядя на Васю. Глава 31
– Бедный ты мой сиротинушка-а! – продолжала причитать тетя Вера, когда осталась в своей квартире наедине с Андрейкой. – И как это Светка отдала тебя этому чучелу… этому… – У тети Веры не находилось слов, чтоб охарактеризовать Васю-Ангела.
– Тетя Вера, Вася хороший! Он мне гитару подарил! И самоучитель, чтоб я сам играть научился!
– Кому она нужна, гитара эта! – не соглашалась тетя Вера. – А кто это тебе футболку наизнанку надел? Посмотри.
– Я сам одевался!
– А твой Вася куда при этом глядел? Ворон считал? – наступала тетя Вера.
– Ничего он не считал!
Тетя Вера все качала головой, разглядывая Андрейкины грязные руки и шею.
– И не помыл ребенка… Небось грязнуля! Небось ходит как пугало, весь в мазуте! Не бреется, не моется, как козел. Тьфу!
– Я сам мылся! В душе! А Вася не грязнуля!
– Ну да! Чистюля! Ох, господи помилуй! В душе он купался! Сам! А вдруг с матерью твоей что случится… Ох, горе ты мое! Раздевайся – и в ванну!
Андрейке пришлось подчиниться.
– Ничего с мамой не случится, – тихонько проворчал он, забираясь в теплую ванну, наполненную пеной.
В ванне было хорошо. Ловкие руки тети Веры быстро вымыли ему голову, намылили шею и потерли спину.
Потом тетя Вера налила Андрейке стакан теплого молока и положила на блюдечко большой кусок домашнего пирога с черникой. А потом уложила спать на мягкую кровать, застеленную белоснежной простыней.
Ванна с пышной пеной, молоко с пирогом и мягкая кровать – это ведь так хорошо! Но и колбаса с толстым куском батона, и твердое кресло, накрытое чем-то цветным и немножко колючим, – это тоже хорошо! Это просто здорово!
Андрейка закрыл глаза. В полусне он слышал, как тетя Вера кому-то названивает, рассказывая, что «Света отдала мальчика какому-то кожаному чучелу» и «неизвестно, что будет с мальчиком, если что-то случится со Светой».
А на следующий день из больницы вернулась мама. Есть ли на свете кто-нибудь, с кем было бы так… так спокойно, как с мамой! Мама, мамочка, родненькая, единственная…
Она действительно еще больше похудела. И не снимала с головы косынку: волосы ей пришлось остричь, так как от лечения они почти совсем выпали.
Мама с удовольствием слушала, как сын провел время на байк-рок-фестивале и как потом жил два дня у Васи-Ангела. Андрейка рассказывал со всеми подробностями, включая истории со Степанычем, Юлой и даже с продавцом музыкального магазина.
Мальчик показывал маме гитару с новенькими струнами, листал самоучитель и пытался на словах объяснить, как прекрасна музыка Пако де Лусии.
– Неужели твой байкер слушает и такую музыку? – удивилась мама.
– Конечно! Он мне диск ставил! И вообще! Он мне сказки рассказывал!
– Не может быть! – не поверила мама.
– Может!
– И что же это за сказки такие?
– «Колобок»! – воскликнул Андрейка.
– Что, байкерского интеллекта хватило только на «Колобка»?
– Мама! Вася умный! А сказка по-другому называлась: «Харлей-в-бок»!
– Ну, это не легче! – расхохоталась мама.
Андрейка не знал, как объяснить ей, что это была хорошая сказка, почти волшебная…
– И еще одну сказку Вася рассказывал. Про то, как у царя было три сына. Два умных, а третий – байкер.
Да-а… Андрейка и не помнил, когда мама так весело смеялась!
Глава 32
Через несколько дней, когда мама более-менее пришла в себя после больницы, она отправилась по одному очень важному делу – пошла в школу, записывать Андрейку в первый класс. Правда, ничего хорошего из этого не вышло. Мама вернулась домой, села на диван и расплакалась.
– Мамочка! Ты что? Ты записала меня в школу? – кинулся с расспросами Андрейка.
Он все эти дни, почти напролет, занимался гитарой. С большим трудом, сверяясь с самоучителем, он пытался настроить гитару. Слух-то у него был отменный, и он хорошо улавливал все неточности звучания струн, но вот добиться того, чтобы они звучали одинаково, не получалось. Пальцы не доставали.
Снова и снова Андрейка крутил колки, но звук все уплывал и уплывал… А пальцы-то как болели!
Мальчик оторвался от гитары и присел рядом с мамой на диване.
– Записала?
– Нет, сынок, – вытерла глаза мама. – Нет, не записала. Не берут нас… Недостойны мы английской школы…
– Почему?
Школа, которая находилась рядом с домом, считалась «английской» и престижной. «Запись к нам закончилась еще в мае! – объяснила маме директор школы. – К нам дети… ох каких людей в очереди стоят!»
– Наверно, она из меня деньги вымогала… – вздохнула мама. – Когда про великих людей и их детей рассказывала. Короче, мест в школе нет. Все первые классы укомплектованы.
– И что теперь делать? – не понимал Андрейка. – Я что, теперь в школу не пойду?
– Пойти-то пойдешь. Только надо теперь в дальнюю школу ехать, записываться. На автобусе придется в первый класс ездить. А ведь я не всегда смогу тебя отвезти. И забрать… Что поделаешь… Придется завтра в ту школу ехать, а то еще опоздаем и туда не возьмут.
Здорово расстроилась мама. Андрейка, правда, тоже, но не так сильно. Жалко, конечно, что придется не в ту школу ходить, куда все ребята со двора бегают…
Об этом Андрейка и рассказал Васе-Ангелу, когда тот позвонил ему вечером, чтобы узнать, как успехи на ниве игры на гитаре.
Вася позвонил на домашний телефон. Мама поздоровалась с Васей и подозвала Андрейку, как взрослого! Но когда Андрейка рассказал Васе про школу, тот попросил снова позвать к телефону маму.
Мама изложила Ангелу суть дела. Они еще немножко поговорили, и она положила трубку.
– Чудной он человек, твой Вася-Ангел, – покачала головой мама, отходя от телефона. – Говорит, что приедет и с директрисой школы разберется.
– Ура! – почти закричал Андрейка. – Вася приедет! Ма, Вася приедет и разберется!
– Твои бы слова, да Богу в уши, – сказала мама. – А вдруг начнет твой Вася разбираться да еще хуже что-нибудь сотворит. У него хоть какое-то образование есть, у этого Васи?
– Есть! – уверенно ответил маме Андрейка.
– Откуда ты знаешь?
– Он мне рассказывал, что раньше учился строить самолеты. А потом стал строить мотоциклы.
– Ну-ну… Посмотрим, ладно. Нам-то с тобой нечего терять!
…На следующий день, часов в десять утра, в дверь позвонил не кто-нибудь, а Вася-Ангел собственной персоной.
– Поехали! – сказал он маме после того, как поздоровался. – Поехали в школу!
– Вы извините, Вася, но я на мотоцикле не поеду, – отказалась она.
– Почему?
– Ну… не могу.
– Ладно… Вы тогда идите к директрисе, а мне махнете рукой из ее приемной. На каком этаже кабинет директора? – поинтересовался байкер.
– На первом.
– Прекрасно. Я въеду на школьный двор.
– Вася, может, не надо? В крайнем случае, походим мы в другую школу… Андрейка человек самостоятельный… – пошла на попятную мама.
Да тут бы любой испугался!
– Нет, – твердо сказал Вася. – Решено так решено! Глава 33
Обо всем, что произошло дальше, Андрейка узнал от мамы и Васи, когда они вернулись после беседы с директрисой.
Мама долго ждала директрису в приемной. Как только ей разрешили войти, мама махнула Васе рукой. И Вася завел мотор «харлея» прямо под окном у директрисы.
Директриса встретила маму неприветливо.
– Это опять вы? Я же все вам доходчиво объяснила в прошлый раз! – Тут она поморщилась и подошла к окну. – Кто это поставил здесь мотоцикл? Что это за звуки! Ужас! Лена, закройте окна!
Лена, секретарь директора, кинулась было к окнам, но не успела.
– Лена, не надо! – сказал Вася, входя в кабинет.
Директор оторопела на мгновение: уж очень колоритная фигура нарисовалась на ее пороге.
– Вы… вы… по какому вопросу?
– Я, – сказал Вася, – по вопросу устройства в школу сына вот этой женщины. Мальчик проживает в вашем районе, не так ли? В двух шагах от школы?
– Да, но…
– А если да, то не вижу никаких оснований для отказа. Если вы не возьмете мальчика, у вас могут быть неприятности. Под окнами вашего дома начнут собираться байкеры, и звук мотора моего одинокого «харлея» покажется вам райской музыкой.
– Вы мне угрожаете? – опомнилась наконец директриса.
– Нет, – пожал могучими плечами Вася. – Я вас просто предупреждаю.
– Я обращусь в милицию… в полицию!
– Да, вы можете обратиться в полицию. Но что вы скажете при этом? Мы будем собираться до двадцати одного часа… Лучше давайте сделаем так: вы, к примеру, берете мальчика, а я организую для ваших старшеклассников… ну, хотя бы лекцию о мотоциклах. У нас, в байкерском клубе, есть славнейшие люди. И все они не любят тупой несправедливости.
Так или почти так говорил Вася-Ангел, а мама сидела и слушала. Ей, конечно, было неловко. Не так уж часто ей кто-то помогал, не так уж часто просили за нее… Кроме того, Вася ничего не сказал директрисе о том, что Андрейка – ребенок матери-одиночки и матери-инвалида. Мама была благодарна ему за это.
– Ладно! – вдруг мило улыбнулась директриса. – Уговорили. Давайте документы вашего мальчика. Если у него такая группа поддержки… – Тут директриса из монстра превратилась в нормальную и даже симпатичную женщину. Женщина посмотрела на Васю и сказала: – Какой вы прекрасный человеческий экземпляр!
Вася церемонно поклонился.
Наверное, до того, как стать директором школы, директриса была учительницей биологии. Иначе бы она, конечно, не сказала про «экземпляр».
– Вот, смотрите. Записываю вашего мальчика двадцать шестым. В первый класс «Б». Здесь одна девочка у меня пока под вопросом. Двадцать шесть – это на одного больше, чем двадцать пять. А двадцать пять – предел для нашей школы.
– Спасибо вам, спасибо огромное! – стала благодарить директрису мама.
Директриса задумчиво смотрела то на нее, то на Васю и в конце концов промолвила:
– Не за что. Это мой долг.
Так Андрейку приняли в престижную английскую школу рядом с домом.
Вася дал по газам и за мгновение добрался до Андрейкиного дома, а потом они с Андрейкой, радостные, ждали, пока придет мама.
Она не приходила довольно долго, но когда пришла, в руках у нее был торт.
– Ура! – закричал Андрейка.
Нет, ничего нельзя придумать лучше, чем чай с тортом в компании мамы и Васи-Ангела!
Глава 34
– И все-таки что-то в этом неправильное есть, – сказала мама. – Мы же директрису запугали! Чем мы тогда отличаемся от нее? Она торгуется, а мы запугиваем. Баш на баш.
– Разве так запугивают! – удивился Вася. – Мы не запугивали – мы доходчиво объяснили! И потом, может быть, она и не торговалась. Ведь мы же видели списки.
– Тогда мы еще хуже, чем она.
– Нет, – ответил Вася. – Надо признать, что мы не хуже и не лучше. Мы такие же, как она. Добивались как могли. Мы ведь правы.
– Вот я всегда так… – вздохнула мама. – Не могу понять, как правильно. Сделаю что-нибудь и успокоиться не могу. Все время совесть меня мучает.
– Ха! Совесть мучает всех. Меня, например, очень мучает одна вещь: я давно должен прокатить вас на «харлее», а до сих пор не прокатил.
– Почему же вас это должно мучить? – не согласилась мама. – Не всем же ездить на мотоциклах. И вообще… Вы меня, Вася, простите, но я тут чего-то не понимаю. Ваше желание гонять на бешеной скорости и дразнить судьбу… Вы же играете со смертью.
– Да, – ответил Вася. – «Смел и дерзок мой трюк!»[10] – пропел он.
Разговор начался, когда чай был уже налит. Андрейка ревниво следил за говорящими. Уж очень ему не хотелось, чтобы спор мамы и Васи перешел в ссору. Ведь взрослые – они такие! Чуть что, сразу обижаются друг на друга…
– Вот именно – трюк! Не думаете ли вы, что ваши гонки – просто своеобразное трюкачество? – пошла в атаку мама.
– У трюков есть зрители, а у нас частенько только ветер.
– Трюкачить можно и перед самим собой!
– Наверно, я эту арию не к месту спел, – развел руками Вася. – Но, согласитесь, в этом мире трюкачи и клоуны нужны для того, чтоб люди видели, что на свете существуют не только серые будни.
– Серые будни бывают у серых людей. Разве нормальному человеку нужны клоуны? – возразила мама.
– Но несерые люди скорее оценят, чем выделяются другие «несерые». А клоун, хоть раз в жизни, бывает нужен каждому. И потом, каких людей вы считаете нормальными? Кто устанавливал эти нормы? – вопросом на вопрос ответил Вася.
– Насчет того, что клоуны нужны каждому, я по-прежнему не согласна. И главное… Вы извините, но игры со смертью мне претят. Может быть, потому, что я… Ну, иногда ощущаю смерть так близко. Я борюсь с ней, чтоб вырвать у нее хотя бы денек. А вы… Вы летите по шоссе на огромной скорости, красуетесь и хвастаетесь, что не боитесь смерти. А потом разбиваетесь и… и словно бы выбрасываете свою жизнь, словно бы она вам не нужна… Обидно… Вот и получается: «Храбрый шут…»
Над столом повисло молчание.
«Хоть бы они скорее заговорили! – думал Андрейка. – А то сейчас Вася уйдет… и тогда всё… и всё…»
Что «всё», Андрейка не понимал. Когда говорила мама, Андрейке казалось, что она совершенно права. Но было не легче от этой правоты…
И тут Вася, совершенно неожиданно, заговорил стихами.
– «Есть упоение в бою…» – заговорил Вася. —
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
Та-та, та-та…
Вася помахал в воздухе рукой.
– Сами знаете. Короче:
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог..
Снова над столом повисло тяжелое молчание.
– Вот, как-то так, – сказал Вася.
Андрейка был удивлен до глубины души. Вася – и вдруг стихи! Правда, смысл ускользнул от Андрейки и он ничего не понял.
– Спасибо, Вася, за стихи. – Мама, видимо, тоже удивилась, но виду не подала. – За Пушкина спасибо. Но эти строки… Вы извините, это же неоднозначные строки. Человек во время испытания не молится, не кается, а как бы презирает… всё и вся. Против Бога идет и Его воли.
– Нет, – не согласился Вася. – Человек, который решил, что он умрет, уже наполовину умер. [11]
А другой человек не опускает руки, а идет навстречу опасности. Да он просто встречает ее, как встретил бы радость! Разве не Божьей воле он радуется? Хоп!
Васино «хоп» развеселило маму.
– Классное дополнение к Пушкину! Хотя и то верно, что Пушкин – гений. Вроде бы и то верно, и другое… Но вы, байкеры, все равно как бы зовете опасность, как бы провоцируете ее! Вы же ездите не для кого-то, а для себя! По доброй воле, а не от чумы!
– Наверно, да… – вздохнул Вася. – Или нет. Возможно, та чума, к которой мы идем навстречу, не так заметна, как чума пушкинская или другая болезнь. Но она не менее страшная… для каждого живущего. Индивидуально.
– Что же это за опасность?
– Скиснуть. Превратиться в… планктон… Ну, есть много обидных слов. Может быть, подойдет даже «смерть души». Хотя это пафосно слишком. Когда люди не видят другого способа пробудить свою душу, хоть чуть-чуть сделать ее чище… Ну, хотя бы так. Ветер в харю – и вперед! Извините. Не самый плохой способ, уверяю вас. Это в идеале, конечно. А вообще… и трюкачи есть, и безбашенные. Всяких полно. Как везде.
– Когда Господь пробуждает душу, он дает ей молитву, – настаивала на своем мама. – А не мотоцикл.
– А как вышибить из человека молитву, если у него все чики-пики и шито-крыто? Когда он сидит в своем болоте и носа наружу не высовывает? Может, хоть мотоцикл ему под зад, а?
– И хоп! – встрял в разговор Андрейка.
Тут мама с Васей засмеялись.
Кажется, спор между мамой и Васей перевалил через опасную грань. Наверно, они теперь не поссорятся!
– Я еще хочу вам сказать… – начал Вася, но мама перебила его:
– Вася, может, будем на «ты»?
– Да я и сам хотел, только не решался, – ответил Вася. – Короче, Света, соглашайся, я тебя прокачу на мотике.
– Правильно, – сказала мама. – На «байке» я не хочу. Это, понимаешь, с претензией. На «харлее» тоже не хочу – за «харлей» мне не расплатиться, если что. А вот на «мотике», пожалуй, соглашусь. Только чтоб не закиснуть!
Ах, как весело было всем троим! Они смеялись, наливали по десять кружек чаю и съели весь торт, чему очень даже поспособствовал Вася, который сказал, что «счастливые тортов не наблюдают».
Еще Вася сказал, что ангелам торты повредить не могут, потому что ангелы питаются духовной пищей, а торт – это так, видимость одна… Мировая иллюзия. Однако умять почти всю «иллюзию» это ему не помешало.
А потом мама и Андрейка вышли проводить Васю до самого мотоцикла.
Глава 35
На следующий день Вася приехал под вечер. К тому времени Андрейка ценой неимоверных усилий все-таки смог настроить гитару.
Он мучил ее, почти не отрываясь. Мама даже заставляла сына «бросить это дело и пойти погулять», но Андрейка «дела» не бросал. Наконец он был вознагражден тем, что аккорды на его гитаре зазвучали примерно так же, как на гитаре Степаныча. Андрейка даже спел маме песню о парне, который «был из тех, что просто любит жизнь».
Музыка чуть-чуть «плавала», но все равно мама очень удивилась.
– Как бы отдать тебя учиться музыке!.. – вздохнула она. – Надо бы мне узнать, сколько стоит музыкальная школа.
В голосе мамы не чувствовалось уверенности. И Андрейка, вздохнув, взялся за следующую главу самоучителя.
А под вечер приехал Вася. Он привез с собой в пакете куртку и шлем. Для мамы.
– Ну как? Не передумала? – спросил Вася. – Тогда надевай. Это мой старый шлем. Когда я был моложе, и голова у меня была гораздо меньше.
Мама улыбнулась.
– А если ты, Вася, станешь совсем старым…
– Голова у меня будет как чемодан. Главное, чтоб замочки чемоданные не заржавели.
Тут Андрейка засмеялся, а Вася сделал невозмутимое и непонимающее лицо.
– Куртка тоже моя, – показал он на привезенную косуху. – Самая первая косуха. Мне тогда шестнадцать лет только исполнилось.
– Мама, не надевай куртку! – повис на маминой руке Андрейка.
– Почему?
– Потолок прошибешь! А потом крышу проломишь! – объяснил он.
Нет, невозможно было не смеяться, когда рядом находился Вася-Ангел! Теперь уже все трое смеялись.
– Не волнуйся, Андрюха. Будь спок. Я в карманы утяжелители положил. Не взлетит твоя мама – останется на земле.
– Да… – вздохнула мама. – Нам жизнь утяжелители сама ставит. Так, как в шестнадцать лет, в тридцать уже не полетаешь.
– Посмотрим, – пожал плечами Вася. – У кого-то крылья к тридцати годам уже отпадают, а у кого-то и в сорок еще растут.
– Ты, Ангел, оптимист!
Мама все время улыбалась. Может, она и хотела бы оставаться серьезной, но ее губы так и разъезжались в улыбке. И еще… она иногда поглядывала на себя в зеркало!
– Если ангел станет пессимистом, он уже будет иначе называться, – отозвался Вася, глядя на маму.
– Как? – спросил Андрейка.
– Вырастешь – узнаешь, – быстро ответила за Васю мама.
Она выглядела очень симпатично. В черных джинсах, в голубой футболке с высоким воротничком, прикрывающим шею. А на лице стало даже проступать что-то вроде легкого румянца.
Мама уже примерила шлем. Потом сняла его и надела Васину косуху. Даже «шестнадцатилетняя» Васина косуха оказалась ей великоватой, но вполне приемлемой. Синяя косынка у мамы на голове сразу превратилась в бандану.
– Я готова.
Андрейке очень хотелось попроситься… Ему так хотелось покататься вместе с Ангелом и мамой! Но что-то остановило его, и он сказал:
– Ну, езжайте! А я без вас буду учиться на гитаре играть.
– Ты, Андрюха, настоящий мужик, – шепнул Андрейке Вася, наклонившись. А громко сказал: – Ну, полетели!
– Полетели! – отозвалась, как эхо, мама. – Снимаем утяжелители!
И они «полетели». Андрейка видел в окошко, как мама села на заднее сиденье вторым номером. Он видел, как она обняла сзади могучую спину Васи-Ангела, как Вася погладил своей ручищей мамину руку, обхватившую его.
Заревел мотор – и мотоцикл скрылся из виду.
«Улетели», – подумал Андрейка.
Он хотел было вернуться к гитаре, но не смог. Музыка остановила его, и ему пришлось присесть на диван и закрыть глаза.
Музыка так и рвалась изнутри, и партия гитары звучала соло.
«Пако де Лусия, Пако де Лусия… – успел подумать Андрейка. – Где ты, Пако де Лусия? Когда я еще научусь играть, как ты…» Глава 36
Музыку прервал звонок в дверь. Кто-то настойчиво нажимал кнопку звонка. Андрейка открыл. На пороге стояла тетя Вера.
– Привет! Ты один? – спросила она, проходя в комнату.
– Один.
– А мама где?
– Мама уехала.
– Куда же это она? – поинтересовалась соседка.
– Она с Васей-Ангелом уехала на мотоцикле кататься.
– Что? С этим? С огроменным? – удивилась женщина.
– Угу! Тетя Вера, это же здорово!
– Ну… и не зна-аю, – протянула тетя Вера. – По-моему, у твоей мамы от болезни крыша поехала. Еще бы – столько химии принять!
– Тетя Вера, у мамы никакая «крыша» никуда не «поехала»!
– Так разве нормальная женщина позволит себе по улице носиться как оглашенная! Да еще с кем! Это же… это же… С этим чучелом… Тьфу!
У тети Веры не находилось слов, чтобы охарактеризовать Васю. Но она не остановилась на этом. Ее предположения были одно краше другого.
– Или она, бедная, решила, что все равно помирать, так пустилась во все тяжкие!
– Нет! – закричал Андрейка. – Нет!
– Чего кричишь-то?
Андрейка любил тетю Веру. Она была ему как родная. Родная бабушка. Свои собственные внуки жили от тети Веры далеко, в другом городе. Да и она сама привязалась к нему и иногда называла Андрейку «внучком».
Но тут…
Не понимала чего-то тетя Вера… Разве можно так про маму… Андрейка насупился и сел на диван.
– Вот ты обиделся, – продолжала тетя Вера. – А ведь это не дело. Мать где-то незнамо с кем прохлаждается, а сын один дома сидит. Лето на дворе! В парк надо, на пруд ребенка тащить, если не можешь к морю вывезти.
– Не хочу я на пруд! – буркнул Андрейка.
Но тетя Вера не останавливалась.
– Нет, я понимаю, – выговаривала она. – Света – женщина молодая, хоть и больная насквозь. Может, ей хочется с кем-то знакомство завести… напоследок. Но не с таким же… уродом… Нашла бы себе кого-то спокойного, степенного…
– Вася не урод! Не урод!
Что-то такое случилось с Андрейкой. Очень уж обидные слова произносила тетя Вера. И он сорвался. Лицо его покраснело. Он заревел. Размазывая по щекам накатившие слезы, он сказал оторопевшей тете Вере:
– Уходи! Уходи от нас! Ты плохая! Я тебя не люблю! Ни капельки не люблю!
Тетя Вера смотрела на Андрейку. Губы ее сжались, она схватилась за левую сторону груди.
– Ты что?! – не поняла она.
– Уходи! Уходи! – твердил Андрейка.
– Ну вот, дождалась! За все свое хорошее получила. Господи помилуй…
Тетя Вера медленно опустилась на стул. Видимо, уйти она просто не могла. Андрейка поднял голову, посмотрел на нее… И ему вдруг стало так жалко тетю Веру… И так стыдно…
– Тетя Вера… простите…
– «Слово не воробей…»
– Правда, простите! – подскочил Андрейка к стулу, на котором сидела тетя Вера. – Но Вася – он хороший. И мама хорошая…
– Ну да! Одна тетя Вера плохая!
– Да! То есть нет! Вы… Хорошая. Только…
– Только твой Вася лучше? Да?
Ну как ответить семилетнему человеку на такой вопрос? На такой вопрос не всякий взрослый сможет ответить!
– Ну, Бог с тобой, – наконец поднялась со стула тетя Вера. – Ты-то, Андрей, маленький еще, но мать твою я все равно не понимаю. Надо, наверно, что-то с этим делать.
– Нет, не надо! Тетя Вера, не надо ничего делать!
– У таких, как ты, не спрашивают.
Видно было, что тетя Вера обижена. Она вышла и плотно затворила за собой дверь, не сказав больше ни слова.
Мальчик долго не мог успокоиться. Ему было совестно. На душе кошки скребли, ведь он так обидел человека!
Да и мама с Ангелом все не приезжали. На улице стало совсем темно. Андрейка даже начал волноваться за них. Вдруг Вася не справился с управлением? Вдруг они разбились? Оба?! Страшно даже подумать о таком.
Андрейка часто выглядывал в окно, но никто не подъезжал. Тогда он забрался на диван, укрылся пледом и закрыл глаза. Хотел дождаться маму, но не заметил, как уснул.
Глава 37
Проснулся Андрейка от того, что ему приснилось. А приснилось ему, что он летает. Приоткрыв один глаз, Андрейка увидел, что действительно летит, но на крепких руках Ангела: Вася переносит его с дивана на его кровать.
– Привет, Ангел, – пробормотал Андрейка. – Вы живы?
– Да.
– Вы приехали?
– Да.
И Андрейка снова заснул, на этот раз без сновидений.
…С этого дня мама стала часто встречаться с Ангелом. Иногда ночами они ездили по притихшим улицам. Вася представил маму своим друзьям-байкерам, поездив пару раз по ночной Москве вместе со всеми.
Товарищи Васю спрашивали, где он нашел такого «второго номера», который не побоялся ради него побрить голову наголо. Где откопал такую стройную, умную и оригинальную девушку.
Люди больше хотят верить сказкам, а не правде. Вот Вася и рассказал всем очередную сказку о том, что голова его подружки обрита: а) из-за него, Васи, потому что ему так нравится, и б) просто из-за оригинальности.
Кроме того, Вася рассказал байкерам, что его девушка – бывшая журналистка, которая бледна потому, что переживает творческий кризис (чтобы маму не сильно доставали всякими расспросами).
«Творческий кризис» еще больше поднял репутацию мамы в глазах байкеров, потому что кто понимает в кризисах больше, чем байкеры?
А Света, покатавшись с мотоциклистами, вдруг вспомнила, что она действительно журналистка, и решила написать про Васиных друзей целую серию статей. Она предложила по старой памяти эту серию толстому журналу, а журнал, в свою очередь, обещал выплатить маме неплохой гонорар.
Васе была предоставлена роль почетного консультанта.
Самое смешное, что несколько байкерских подружек, глядя на маму, тоже обрили голову наголо.
– Ничего! – смеялась мама. – Зато у них волосы вырастут густыми! И кудрявыми!
Давно уже мама столько не смеялась, как смеялась сейчас, рядом с Васей. Давно уже не выглядела такой красивой! Андрейка смотрел на нее и нисколько не обижался, что Вася-Ангел катается теперь больше с мамой, чем с ним.
Но ездили они и втроем. «Тормозили». Выезжали и в парк, и за город.
Такого счастливого лета у Андрейки не было никогда за всю его семилетнюю жизнь. Мама чувствовала себя хорошо.
Однажды, когда мама и Вася сидели и пили чай на кухне, Андрейка случайно услышал обрывок их разговора.
– Как ты? – спросил Ангел.
– Хорошо. Ты знаешь, я давно уже так хорошо себя не чувствовала.
– Не устала?
– Устала. Но это не страшно. Просто, понимаешь, я думаю…
– Если хочешь, скажи.
– Ты понимаешь, я ведь тогда решила попробовать… Покататься с тобой. Просто рискнуть… – созналась мама.
– И как?
– Не знаю. Боюсь поверить.
– Боишься поверить себе или мне? – уточнил Вася.
– И то и другое. Но тут дело еще вот в чем. Я ведь верующая. До тебя мне казалось, что я стала смиряться… что умру. Но…
– Что?
– Но Бог послал мне тебя, Ангела. И Ангел сказал, что еще есть… ну, если не надежда, то просто шанс… встретить смерть без тоски. Смирение оказалось ложным. Смирение, полное тоски, – ложь! Я не смирилась – я просто всеми силами глушила в себе желание жить, чтоб не было… так больно умирать. Я забыла, что такое радость.
– Да-а… Люди разучились почему-то радоваться просто так.
– Спасибо тебе, Ангел.
– Не за что. Тебе спасибо. С тобой я вспомнил, что еще могу разговаривать. А то… я так… в большинстве случаев просто треплюсь уже много лет. Ты просто не представляешь, какое это счастье – говорить с человеком на одном языке. И знать, что тебя понимают.
– Почему же не представляю? Представляю… Вранье нас губит. Мы так привыкли врать, что врем сами себе. Врем всегда и везде, даже когда молимся. Мы перестали это замечать… Когда просто благополучно живем… Не дай бог мне забыть, что я сейчас чувствую. Мне кажется, сейчас… Мне легче было бы умереть, чем когда-либо, – тихо призналась мама.
– Ну уж нет! Нет! Пока я слышу такие речи, я буду продолжать воспитательную работу!
Тут Андрейка услышал шум отодвигаемого кухонного табурета. Наверно, это Вася встал, чтобы обнять маму.
– А я согласна. Продолжай! Воспитывай! Вечно и бесконечно!
Тут Андрейка вошел в кухню, чтобы «воспитательная работа» коснулась и его. Через секунду все трое стояли в маленькой кухне, обнимая друг друга.
Только вот незаметно пролетело полтора месяца, и маме снова подходил срок ложиться в больницу. Хоть она и хорошо себя чувствовала, но никто не знал, как болезнь развивается внутри и надо ли ей опять проходить тяжелое, изнурительное и даже смертельно опасное лечение. Глава 38
Мама собиралась ложиться в больницу. Андрейку снова оставляли на тетю Веру. Только теперь все заранее договорились о том, что на выходные Вася заберет его к себе.
Тетя Вера поворчала, но согласилась. Своего мнения о Васе тетя Вера, конечно, не поменяла, но, глядя на то, как сияет мама, ворчать перестала. По крайней мере, вслух.
Через пару дней после того, как мама легла в больницу, в гости к тете Вере пришел незнакомый мужчина.
Андрейка сидел у тети Веры в кресле и мучил гитару. И сам мучился с гитарой, если можно так выразиться. Продвижение по самоучителю стало медленным, потому что теперь Андрейке пришлось разбираться в нотах, а это оказалось делом очень сложным.
Мальчик услышал, как прозвенел звонок, потом в прихожей зазвучал мужской голос.
Тетя Вера проводила мужчину в другую комнату и плотно затворила за собой дверь. Через некоторое время они оба, мужчина и тетя Вера, вышли туда, где сидел Андрейка с гитарой.
– А вот и наш Андрюша! – каким-то неестественным голосом произнесла тетя Вера. – Андрюша, познакомься с дядей Колей.
Андрейке пришлось отложить гитару. Он поднялся и сказал:
– Здравствуйте.
Дядя Коля казался обыкновенным человеком. Правда, Андрейка что-то такое почувствовал. Что-то такое неприятное, исходящее от этого дяди Коли. Мужчина рассматривал его так, словно изучал микроб под микроскопом. Уж очень въедливо!
– Здравствуй, здравствуй, коли не шутишь… – приговаривал дядя Коля, похаживая вокруг Андрейки и рассматривая его со всех сторон. – Вот ты какой… Что, на гитаре играть учишься?
– Угу.
– Получается?
– Не очень.
– Чего так?
Дядя Коля, конечно, спросил, почему у Андрейки не получается. Но было понятно, что это его совершенно не интересовало.
Андрейка не ответил. Тут дядя Коля чуть заметно кивнул тете Вере, и они вдвоем вышли из комнаты. Через некоторое время Андрейка услышал, что дядя Коля уходит.
– Да, конечно, – донесся до Андрейки его голос из прихожей. – Конечно, я понимаю. Да… Но я с женой должен посоветоваться. У нас своих двое. Как еще она воспримет все это…
– Не упустите такой возможности. А так – и вам хорошо, и ребенок будет присмотрен. Не чужой – свой ребенок! – сказала тетя Вера и добавила еще что-то, только очень тихо. Так, что Андрейка ничего не услышал.
Входная дверь хлопнула. Тетя Вера немного повозилась на кухне и позвала Андрейку:
– Андрей, сбегай вынеси мусор!
В одной руке тетя Вера держала мусорный пакет, заполненный только наполовину, в другой – телефон. Андрейка вдруг подумал, что она просто отсылает его на минутку, чтобы спокойно позвонить кому-то.
Он подхватил легкий пакет и побежал по лестнице вниз.
Глава 39
Добежав до мусорки, Андрейка выбросил пакет и огляделся, нет ли во дворе кого-нибудь из ребят. Лето заканчивалось, и многие уже приехали.
Время стояло обеденное, и в тенечке сидели только две девчонки. И вдруг… На скамейке чуть поодаль Андрейка увидел спину того самого дяди Коли, который только что знакомился с ним.
Рядом с ним сидела женщина. Они разговаривали друг с другом на повышенных тонах и махали руками. Словно что-то толкнуло Андрейку к этой скамейке. Он подошел поближе и спрятался за деревом.
– Ну, ты пойми… – уговаривал женщину дядя Коля. – Это же было до тебя… Мы с ней примерно год встречались. До тебя! Хватит уже обижаться! Я же не знал, что она решит рожать!
– Ну ты и кобель! Как тогда на сторону бегал, так и сейчас!
– Ну, дорогая… Ну прости…
– Ты уверен, что это – твой сын?
– Да кто его знает… Может быть, и мой.
– А вдруг не твой?
– Тут, понимаешь ли, подумать надо. Вера Сергеевна-то меня помнит. Говорит, у Светки никого не было после меня. Поэтому она меня и нашла, и позвала. У нее еще с тех времен мой телефон сохранился: я ей давал, когда еще Светка в командировки моталась. Светка сейчас… вообще на ладан дышит, не сегодня завтра помрет.
– Ну, и зачем нам нужен этот…
Жена дядя Коли сказала какое-то слово. Наверно, нехорошее. Но Андрейка уже понял, что речь шла именно о нем.
– Он-то мне не нужен, – горячо объяснял жене дядя Коля. – А вот квартира двухкомнатная, да еще в хорошем районе, – ох как нужна! А его можно в интернат круглогодичный отдать. Да мало ли способов… Сделать справку о том, что он нервный, например… Или еще что-нибудь…
– А если он твой?
Дядя Коля махнул рукой:
– Если бы да кабы…
– Сердце не дрогнуло?
Все-таки жена дяди Коли была, видимо, добрым человеком… Хоть немножко.
– Ни сердце, ни желудок. Ничего ни дрогнуло, ни вздрогнуло, ни ёкнуло… – ответил жене дядя Коля.
Андрейка наконец-то понял, в чем дело. Понять-то понял, только не поверил.
Этого не могло быть! Все сознательное время своей жизни мечтал Андрейка увидеться со своим отцом. И… Что, это он? Вот этот дядя Коля – это его отец? А как же Килиманджаро? Неужели мама могла его обмануть?
Нет! Нет! Нет!
Если бы мог, Андрейка закричал бы. Он даже закрыл ладонью рот, глубоко вдохнул воздух, но не мог его выдохнуть.
– Где же эта Лидка запропастилась? – посмотрела на часы жена дяди Коли. – Договорились же здесь встретиться в полтретьего, а уже почти три! – Она посмотрела на мужа и добавила: – Ладно, подумаем.
Может, и сделаем. Опекунство оформим или усыновление. Надо разведать, что выгоднее, чтоб квартира нашей стала. Да, еще надо узнать, может, ты у него в свидетельстве о рождении вписан. Тогда это вообще все упрощает. Но ты все-таки кобель!
Дядя Коля сидел опустив голову. После слов жены он только вяло махнул рукой.
Женщина стала оглядываться. Видно, искала глазами свою подружку, с которой договорилась встретиться возле Андрейкиного дома.
Андрейка отпрянул и застыл за деревом, а когда она отвернулась, бросился бегом от злополучной скамейки. И от злополучной семейки. Глава 40
Медленно, очень медленно поднимался Андрейка на свой четвертый этаж. На площадке между вторым и третьим этажом он остановился около пыльного окна с мутным от грязи стеклом.
Вернуться домой к тете Вере он не мог. Нет, сначала Андрейка хотел броситься к этой тете Вере и наговорить ей много обидных слов. Ведь понятно, что это именно она нашла и вызвала дядю Колю.
Даже представить себе, что этот дядя Коля – его отец, Андрейка не мог. Не мог, и всё.
Зачем, зачем тетя Вера это сделала? Зачем нашла и вызвонила этого человека? А мама? Неужели мама его обманывала? Мамочка, зачем?
Но… дело было сделано. Дядя Коля уже нашелся, он уже приходил и даже «познакомился» с Андрейкой.
Они с женой строят планы. Конечно, они куда-нибудь «денут» его, Андрейку. В больницу, в интернат, в детдом. Андрейка даже закусил губу. От несправедливости, от ужаса того, что узнал.
Разобраться во всех хитросплетениях происходящего было ему не под силу, но кое-что он понял очень четко. Первое – готовится что-то нехорошее. И второе: они говорят о том, что мама умрет, как о чем-то безусловном, не подлежащем никакому сомнению.
Впервые на этой лестничной площадке, возле мутного окна, Андрейка явственно почувствовал, что мама действительно может умереть. Она однажды может просто не вернуться из больницы. И тогда он, Андрейка, останется один.
Один.
Какое страшное слово! Один, потому что люди могут оказаться недобрыми, хоть и не хочется в это верить. Если вдруг не станет мамы, он может оказаться у недобрых людей. Один.
Сначала, когда он бежал от разговаривающей парочки, Андрейка чуть не заплакал. А здесь, на площадке, его слезы высохли. То, что произошло, оказалось сильнее слез.
Андрейка смотрел через мутное стекло. Смотрел, смотрел… А потом медленно пошел вниз по лестнице. Он понял, как ему надо поступить. Потому что на свете оставался только один человек, к которому он сейчас мог обратиться. Вася-Ангел.
Андрейка, конечно, не думал, что добраться до Васиного дома будет так сложно.
Сначала он быстрым шагом дошел, почти добежал, до метро. Денег у него, естественно, не имелось. А людей через турникеты проходило немного потому, что все, кому надо было проехать на работу, уже проехали, а возвращаться с работы людям было еще рано. Строгие дежурные грозно поглядывали на входящих, и проскользнуть незамеченным не было никакой возможности.
Андрейка застыл в нерешительности.
Выручила его группа шумных подростков, которые толкались и пинали друг друга возле турникетов, передавая из рук в руки проездные карточки.
Андрейка пристроился за одним из них и, как тень, проскочил внутрь. Только оказавшись на эскалаторе, он почувствовал, что ему страшно. Ведь он впервые сам ехал в метро.
Проехав на эскалаторе, Андрейка долго стоял возле плана станций, выискивая ту, на которой надо было сделать пересадку, чтобы добраться туда, где жил Вася.
«Как хорошо уметь читать!» – думал Андрейка, медленно разбирая мелкие буквы.
Глава 41
«Осторожно, двери закрываются», – повторял женский голос и еще просил «не забывать свои вещи». К тем, у кого вещей не было вообще, то есть к Андрейке, эта просьба не относилась.
Люди входили в вагон и выходили. Никто не обращал на Андрейку внимания. Думали, наверно, что это просто мальчик, который едет с кем-то. Андрейка внимательно слушал голос диктора, ведь он заранее объявлял станции. Он очень боялся пропустить свою. Наконец поезд подъехал к нужной станции, и Андрейка пулей вылетел из вагона. Потом он снова читал указатели и шагал среди пассажиров по длинному переходу, очень переживая, что идет куда-то не туда.
Сердце его замирало. Он уже не думал ни о чем – только о том, чтобы не заблудиться и добраться до Васи.
Переход вывел его по назначению. Проехав станций пять, Андрейка вышел именно на той, рядом с которой находился дом Васи-Ангела.
Выскочив из метро и оглядевшись, мальчик понял, что совершенно не знает, куда идти дальше. Ведь Вася подвозил его к своему дому на мотоцикле. Как отыскать Васину улицу, он не знал.
Пришлось спрашивать прохожих. Кто-то просто отмахивался от него, другие говорили, что не знают. Смеялись и подсказывали, что Андрейке следует поискать настоящего москвича. И добавляли, что, правда, на улицах Москвы москвича теперь днем с огнем не сыщешь.
Одна бдительная старушка принялась расспрашивать Андрейку, почему это он один гуляет по улице да еще что-то ищет.
– Где твоя мама? – наступала на Андрейку старушка.
Пришлось Андрейке пролепетать: «Извините…» – и быстро-быстро унести ноги подальше от въедливой старушки. Наконец одна усталая женщина с тяжелыми сумками показала Андрейке дорогу. Правда, женщина тоже спросила, где Андрейкина мама.
Андрейка помялся и махнул рукой:
– Да… она там…
– А-а… – по-своему поняла его женщина. – Ну беги. Да через дорогу переходи осторожно, по светофору, а то движение большое.
Поплутав еще немного, Андрейка в конце концов добрался до дома Васи-Ангела. Звонил, звонил в домофон – никто не ответил.
Пришлось подождать, пока в подъезд не стали входить люди. Мальчик поднялся с ними на лифте до квартиры Ангела.
До звонка рядом с дверью Андрейка не дотянулся даже на цыпочках. Пришлось тарабанить в дверь кулаками. Тарабанил-тарабанил, но никто так и не открыл. Васи-Ангела не было дома.
«Гараж!» – вспомнил Андрейка.
Как дойти до гаража, он помнил, но гараж оказался закрытым. Андрейка вернулся к дому, снова позвонил в домофон и опять удостоверился, что никого дома нет.
Тогда мальчик устроился на детской площадке, на каком-то деревянном крокодиле. Крокодила он выбрал потому, что с него лучше всего просматривался подход к Васиному подъезду. Уселся и приготовился ждать.
А Вася-Ангел в это время, бросив работу и обзвонив всех, кого мог, ездил по улицам поблизости от дома Андрейки.
Тетя Вера быстро поняла, что Андрейка сбежал. После того как он не появился в течение десяти минут, тетя Вера выскочила из подъезда. Она спрашивала всех, кто был во дворе. Она обежала всех Андрейкиных друзей и даже знакомых девчонок. Никто не видел мальчика.
Тут уж тете Вере ничего не оставалось, как позвонить Васе-Ангелу. Рыдая в трубку, тетя Вера рассказала о пропаже.
– Сейчас буду, – просто сказал Вася.
Когда Вася и несколько его друзей подъехали к дому Андрейки, они увидели у подъезда «скорую помощь».
Вася поднялся в квартиру к тете Вере. Поверх голов врачей он увидел, что хозяйка, бледная и задыхающаяся, лежит на диване. Ей стало плохо с сердцем.
– Ушел… – прошептала тетя Вера. – Не знаю, куда ушел… В полицию звонить надо…
– А вы кто будете больной? – спросила Васю врач.
– Я? Друг, – ответил Вася.
Тетя Вера взглянула на Васю. Наверно, она думала, что тот ответит, как есть: «Никто!» Но Вася ответил иначе.
– Больной нужен полный покой и никаких стрессов! – продолжала врач. – Если вы друг, постарайтесь оградить ее от переживаний.
– Я… я постараюсь, – ответил Вася.
– Вася… Андрейку найди… Может, он к тебе поехал? – слабым голосом говорила тетя Вера.
– Помолчите, больная! – остановила ее врач.
– Не волнуйтесь, тетя Вера. Я с товарищами, мы его быстро отыщем. Сейчас проедемся по улицам, вокруг дома и по дороге ко мне. Я вам буду звонить. Может, вам чего надо? Может, позвать кого-нибудь?
– Позови соседку с первого этажа. Квартира как у меня расположена. Ох, господи помилуй! Светке-то не звони пока…
– Ясное дело, – кивнул Вася и отправился звать соседку. И искать Андрейку. Глава 42
Через полтора часа Андрейка нашелся. Прочесав все улицы вдоль дороги, от дома Андрейки до своего дома, Вася обнаружил пропажу на детской площадке рядом со своим подъездом. Андрейка качался на качелях.
Не то чтоб он забыл, почему оказался у дома Васи. Просто светило солнышко, пели птички, а качели стояли пустыми…
Андрейка сразу бросился к Ангелу:
– Вася!
Вася снял шлем и поднял руку, чтоб показать товарищам, что дело завершено. Вслед за Васей к дому подъехали человек семь байкеров.
Андрейка оказался в середине байкерского круга, очерченного мотоциклами. Все смотрели на него. Не сказать, что любезно…
– Эх, выдрать бы малого, чтоб больше бегать неповадно было, – промолвил один из байкеров сквозь шум незаглушенного мотора.
– Да, выдрать бы не мешало, – согласился второй.
Вася молчал. Только смотрел на Андрейку. От этого взгляда мальчику вдруг стало так стыдно…
– Тетя Вера лежит дома, у нее сердечный приступ, – наконец вымолвил Вася.
Андрейке стало еще хуже. Он стоял низко опустив голову.
– Хой!
– Хой! – один за другим с Ангелом прощались друзья, разъезжаясь в разные стороны.
Через пару минут Андрейка остался наедине с Васей. Вася слез с мотоцикла и молча подтолкнул мальчика к двери в подъезд.
– Пойдем.
Вася прошел в квартиру не снимая ботинок. Сел на свой жесткий диван, вытянул ноги и позвонил тете Вере.
Успокоив пожилую женщину, Ангел наконец посмотрел на понуро стоящего Андрейку.
– Ну, а теперь рассказывай… – выдохнул он.
Андрейка начал рассказывать. По мере того как Вася-Ангел слушал Андрейкин рассказ, лицо его, и до того невеселое, стало хмурым еще больше.
– Та-ак, значит… – приговаривал он. – Значит, так… ну… Так вот, да… Такой, значит, камуфлет…
Андрейка закончил рассказывать. От всего пережитого он все-таки заплакал.
– Вася! А что, мама и вправду умрет? – всхлипывая, спросил Андрейка. – Вася, я не хочу к этим… Это не мой отец… Вася, что мне делать?
Вася поднялся с дивана, повел богатырскими плечами.
– Теперь понятно, почему ты убежал, – сказал он. – Но ты подумай! Если бы с тобой что-нибудь случилось, что было бы с твоей мамой? Она ведь ради тебя только и живет.
– Вася! Прости… Я не мог… не мог к ней вернуться… к тете Вере… Зачем она этого позвала…
– То-то она так смотрела на меня, как будто в чем-то виновата.
– Вась…
– Ладно, Андрей. Ты только не реви. Что-нибудь придумаем. Не плачь раньше времени. Мама твоя жива, и, между прочим, я тоже никуда не делся. Давай-ка мы сейчас чего-нибудь перекусим и поедем навещать твою маму. Ей сегодня результат рентгена должны сказать. Ей хитрый рентген делали, послойный. Давай-давай! «Веселей, солдат, гляди»! Разрулим! – Вася наконец улыбнулся в свою рыжую бороду.
Маленькому «солдату» ничего не оставалось делать, как только глядеть веселей. Ведь борода у него еще не выросла!
Глава 43
Мама спускалась по лестнице в холл больницы. Она улыбалась во весь рот, попеременно глядя то на Васю, то на Андрейку. Мама не просто спускалась – она сбегала по лестнице!
– Ребята, ура! – Мама обняла всех: сначала обоих вместе, а потом каждого по отдельности. – Ура! – повторила она. – Очаг уменьшился на три миллиметра.
– Это хорошо? – спросил Вася. – Всего на три…
– Это здорово! На целых три! Он ведь у меня пол года только рос!
– А лечить тебя… Лечить тебя будут?
– Да. Завтра начнут. Но теперь появилась надежда, что лечение не напрасно. Вытерплю! – Только тут мама заметила: – А вы чего такие хмурые пришли? Или мне показалось?
– Показалось! – пресек разговоры Вася. – Свет, ты извини, я все хотел тебя спросить: как отчество у Андрюхи?
– А зачем тебе?
– Это секрет. Мне вообще-то даже документы Андрея нужны. Вот выпишешься из больницы – дашь мне их.
– Зачем?
– Секрет.
– Мам, у Васи еще полно секретов! – вставил Андрейка.
– Ну, раз секрет, – улыбалась мама, – тогда Петрович.
– Угу, – продолжал Вася как ни в чем не бывало. – Петрович – это хорошо. А то тут тетя Вера рассказывала, что к ней какой-то Коля приходил, про тебя спрашивал.
– Коля? Про меня спрашивал? Ну и пусть спрашивает! Надо же, вспомнил! Это, понимаешь, такая ошибка случилась в моей жизни. Он в моем институте учился, на курс старше. Примерно три месяца я с ним встречалась, а потом полгода не могла прогнать. Он мне каждый день названивал и даже тетю Веру просил «посодействовать», а сам уже с другой женщиной жил. Фальшивый человек… Да что нам о нем вспоминать! Что нам, поговорить не о чем, что ли!
– Да-а, – протянул Вася. – Зачем нам о фальшивых разговаривать… Сегодня такой радостный день! Мы с Андреем Петровичем радуемся. Да?
Андрейка кивнул. А что ему еще оставалось делать?
Мама посмотрела на Васю, потом на Андрейку.
– Давайте присядем, – сказала она и первая опустилась в кресло, стоящее в холле. – Ты, Вася, наверно, хочешь узнать про Андрейкиного отца? Раз об отчестве разговор зашел.
– Да нет, это к слову. Я просто одну вещь задумал, вот и спросил. Если не хочешь, можешь не рассказывать, – проговорил Вася.
– Наверно, надо рассказать. Я уже могу. Раньше… сразу плакать начинала. – Мама помолчала немного и продолжила: – Тогда слушайте. И ты, сынок, слушай. Вы только не думайте, что я вру. А то все матери-одиночки рассказывают одно и то же. То – про летчика-испытателя, то – про героя-пожарника. Ну а я… После того как прогнала Колю, переживала очень. Думала, что никого в жизни никогда не встречу. И тут меня послали в командировку – брать интервью у альпинистов. Там были соревнования, восхождение на Эльбрус, ну и все такое. В альплагере я познакомилась с Петром, Андрейкиным отцом, альпинистом. Ему двух вершин не хватало до «Снежного барса». Он на гитаре хорошо играл и вообще был душой компании. Сначала мы просто разговаривали, ну а потом…
Мама замолчала. Никто ее не прерывал.
– Потом мы встретились в Москве. Мы ездили в пригород, к нему на дачу, поэтому тетя Вера его видела только пару раз и не запомнила. Я скоро забеременела, но… Он ведь женат был. Двое детей: мальчик и девочка, в браке нажитые. Он сразу сказал, что их не бросит. А я настаивала. Все хотела его к себе перетянуть… Я тогда неверующая была. Скандалы ему устраивала…
– Ты до сих пор винишь себя? – спросил Вася.
– Да. Он пошел на Килиманджаро. И там погиб. Один из всей группы.
Мама сидела на кресле в холле опустив голову.
– Это я виновата, – сказала она. Глава 44
Видно было, что маме трудно говорить. Но она справилась с собой. Голос ее звучал уже почти спокойно.
– Понимаешь, Вася, я давно уже… сталкиваюсь со смертью. Сначала родители – один за другим. Потом Петя. Почему? Смерть настигает так неожиданно и уносит тех, кого мы любим. Я спрашивала у него: зачем он лезет в горы? Он смеялся. А я потом плакала. Как я плакала!.. Вот когда я не хотела жить… И на подоконнике стояла, и таблетки покупала. Андрейка меня вытащил. Из-за него я тогда… осталась.
– Прости… Прости, что я тебя заставил говорить… – Вася смутился.
– Нет, ничего. Ты меня не заставлял. Я же сказала, что могу. Вот. У Андрейки есть брат и сестра. По отцу. Кажется, и бабушка еще жива. Но я не могу к ним пойти. Я виновата.
– Ты до сих пор винишь себя? – повторил Вася.
И мама повторила, как эхо:
– Да.
Вася повел могучими плечами:
– Вот оно дело в чем…
– Все просто.
– Не просто! – Ангел рубанул рукой воздух. – Ты слишком много на себя берешь! Ты считаешь, что привела человека к гибели? Как бы не так! Ты же не Господь Бог, чтобы просто так заставить кого-то умереть! Бог сам определяет сроки! Так и повтори себе: «Разве я Господь Бог?» Ну-ка, повтори!
Мама улыбнулась.
– И правда… Кто из нас Господь Бог?
– Ты не забудь, что он, твой альпинист, был мужиком! И не слабым, как я понимаю. Он отвечал за свои поступки так же, как и ты. Это все равно что я бы ехал тебя навещать, разогнался и разбился. Кто виноват был бы? Ты?
– Нет… Он там кого-то вытаскивал и сам упал…
– Вот! Тебе просто нравится себя мучить, делать себя виноватой и страдать. Между прочим, ты сама додумалась, что смирение без радости – это тоска. А это – ну просто тоска в квадрате! Тощища! Зеленая! Горе-то ушло, а тоска осталась!
– Я… – Мама не находила слов.
– Короче, – сказал Вася. – Сегодня у нас радостный день. Очаг уменьшился на три миллиметра.
Надо выпить за каждый миллиметр. В отдельности. И за все три миллиметра вместе.
– Вася, ты прав. Я до этого только-только дохожу. Долезаю на карачках. Мне священник почти то же самое говорил. Тоска – смертный грех. Почему и зачем все происходит, знает только Бог. Но вот выпить священник мне не предлагал, – снова улыбнулась мама.
– Это упущение! – воскликнул Вася. – Надо его восполнить. И вообще. Теперь понятно, отчего малого так тянет на гитаре играть.
– Наверно… – согласилась мама.
Она сидела рядом с Васей. И стала мама вдруг какой-то тихой-тихой и светлой-светлой. Андрейка смотрел на нее, и горло его сжималось.
От всего.
От того, что он узнал о своем отце.
От того, что его отец действительно существовал и был сильным, мужественным человеком.
От того, что противный дядя Коля вовсе не его отец и теперь не сможет сотворить ничего плохого.
От того, как умно и даже мудро поступил Вася: и разузнал все, и маму не расстроил.
От того, что Вася что-то такое сказал маме… Что-то такое, что было больно выслушать, но после чего стало легче жить.
От того, что у них с мамой сейчас есть Вася. Вася-Ангел.
Глава 45
– А вот у меня в жизни был однажды случай, – загадочно посмотрел на Андрейку Вася. – Оченно… трагический. Даже не знаю, рассказывать его вам, или как?
– Рассказывай! – обрадовался мальчик.
– Ну, если вы просите… Начало обычное: летел я, как всегда, на большой скорости. А тут из-за угла прямо мне наперерез…
– Ребенок? – не удержалась мама.
– Нет.
– Пьяный?
– Пьяный был, только не в этот раз, – не согласился Вася.
– Машина? – попытался отгадать Андрейка.
– Нет.
– Тогда другой мотоциклист! – предположила мама.
– Нет. Прямо мне наперерез здоровенный котяра! Черный как смоль! Хвост – во! Глазищи – во! Усищи – во! – Все это Вася показывал, махая огромными руками. – Я – по тормозам! Мотик – юзом! Но все равно задел я этого нахала. Лапу я ему придавил. Слезаю, иду к нему. А он глазищи вытаращил, шерсть дыбом взъерошил и шипит на меня: «Ты, гонщ-щ-щик фигов! По с-с-сторонам с-с-смотреть надо!»
– А ты? – не смог увидеть в своем кресле Андрейка.
– А я что? «Извини, – говорю, – сейчас я тебе «Скорую» вызову». Ну и набираю 03.
Тут бригада приезжает, да не простая: два дога здоровенных, в халатах и масках. С носилками. Выгрузили носилки – и к коту. Рычат на него, гавкают: нет у них к котам никакого доверия. «Гав, гав! Нечего по дорогам шастать!» Тут кот поднялся, зашипел и на догов царапаться полез. Те рычат, он шипит… «Гав» да «мяв»! Ну, думаю, лишний я тут, на этом празднике жизни. Завожу мотор, а котяра изловчился и мне на спину как прыгнет!
Мама улыбалась, а Андрейка уже держался за живот от смеха.
– Ой! Вася! Подожди!
– Чего ждать? Залез этот нахальный котяра мне на плечо и шепчет прямо в ухо: «Ты мне дол-ж-жен!» Я ему отвечаю: «Ничего я тебе не должен! У тебя даже лапа не сломана, только ушиб!» А он: «Ес-с-ли бы ты лапу мне с-с-с-ломал, я бы с-с-с тебя до конца ж-ж-жизни не с-с-слез, а так – с-с-с тебя пузырь валерианки!» Ну, думаю, ладно.
– А котик-то не промах! – засмеялась и мама.
– А то! – подтвердил Вася. – Это еще не конец. Доехали мы с ним до аптеки, купил я ему пузырек валерианки и даже пробку отвинтил. Котяра пузырек схватил и дал ходу. А аптекарь высунулся из окошка и говорит: «Вы знаете, этот кот сегодня третий раз мотоциклиста в аптеку приводит. Так что в следующий раз будьте начеку – это мошенник!»
Пока Андрейка представлял, как Вася входит в аптеку с котом на плече, он позабыл обо всех невзгодах и всех серьезных разговорах. И мама опять смеялась, словно не надо было ей возвращаться в больничную палату, не надо думать о грустном и не предстояло ей завтра тяжелое лечение, которое давалось ей с каждым разом все тяжелее и тяжелее.
Через полчаса Вася «сдавал» Андрейку тете Вере. Сначала он сам поднялся по лестнице, чтобы поговорить с тетей Верой наедине.
– Пойду проведаю, как она себя чувствует, – сказал Вася.
Андрейка не слышал, о чем Вася с тетей Верой разговаривали. Потому что Вася-Ангел оставил его во дворе «стеречь мотоцикл».
Андрейка стоял рядом с «харлеем» и показывал всем мальчишкам, кто был во дворе, где у мотоцикла бензобак, где мотор, где тормоз и вообще…
Мальчишки толпились вокруг мотоцикла и делали вид, что нисколько ему не завидуют. Особенно старался Лёнька Прушевский. Но Андрейка вовсе даже не гордился. Может, только чуть-чуть.
Из подъезда наконец вышел Вася.
– Всё, можешь идти, – заверил он. – Больше никаких недоразумений не будет.
– Вася, а этот «фальшивый»… дядя Коля… он не придет больше? – робко спросил Андрейка.
– Не придет. Я у тети Веры его телефончик взял. Поговорю с ним… чтоб он понял. А не поймет с первого раза…
– Что тогда?
– Тогда объясню во второй раз, – улыбнулся Вася. – После второго раза обычно даже самые тупые и те понимают. А ты тетю Веру слушайся и не обижайся на нее. Хоп?
– Хоп! – ответил Андрейка.
Он уже давно ни на кого не обижался. Он вообще не мог ни на кого обижаться больше пяти минут.
Вася обнял Андрейку, сел на мотоцикл, надел шлем. Взревел мотор. Мальчишки закричали, замахали руками. Андрейка – вместе со всеми.
Уехал Вася. Надо было подниматься к тете Вере.
Жизнь продолжалась. Глава 46
Как нахваливала тетя Вера Васю-Ангела! Никого из общих знакомых она теперь так не нахваливала, как Васю! И такой он, и сякой! И растакой, и рассякой! И добрый, и умный, и справедливый! Вот как на человека подействовало!
Дожили Андрейка с тетей Верой до маминой выписки душа в душу. В пятницу Вася позвонил и сказал, что не сможет забрать Мальчик на выходные. Андрейка, честно говоря, не очень расстроился. У него только-только стало что-то получаться на гитаре, и ему не хотелось расставаться с шестиструнной подругой ни на минуту.
Мама выписалась из больницы в положенный срок. Слабая, похудевшая, с трудом передвигающая ноги. Но смотрела мама весело, с Андрейкой шутила и сразу же засела за статью о байкерах, периодически консультируясь с Васей по телефону.
Между тем неумолимо приближалось первое сентября. Уже закуплены были и ранец, и пенал с изображением мотоциклиста, и карандаши, и фломастеры, и тетради.
На отдельной вешалке, на почетном месте в шкафу, висела новенькая школьная форма. Андрейке, конечно, страшновато было, но очень-очень хотелось в школу.
В один из теплых прозрачных деньков конца августа в гости приехал Вася-Ангел. Он и до этого несколько раз приезжал, брал маму и долго-долго ездил с ней по городу.
Но в этот раз Вася приехал каким-то особенным. Андрейка сразу что-то почувствовал. После того как все вместе попили чаю, Вася-Ангел заставил Андрейку примерить форму и надеть ранец.
– А теперь внимание! – торжественно сказал Вася, но на дальнейшее его торжественности не хватило. – Вуаля!
Вася извлек из внутреннего кармана кожаной куртки какие-то бумаги и протянул их Андрейке:
– Держи! Тебе – от меня!
Андрейка взял бумаги и медленно прочел:
– «Му-зы-каль-ная школа номер…» Вася, что это?
– Это твои документы. Ты принят в музыкальную школу по классу гитары. И за тебя оплачено вперед за целый год.
– Вася-Вася! – прошептала мама. – Зачем такие дорогие подарки? Вот зачем тебе свидетельство о рождении нужно было…
– Да. Ну, мы же знаем, что все в мире относительно. Так что подарок не такой уж дорогой. Играй, Андрюха. В конце концов, все равно – будешь ты ездить на мотоцикле или играть на гитаре. Или что-то еще. Главное, чтоб ты делал то, к чему душа лежит. Тогда ты и другим позволишь делать то, к чему лежит их душа. Хоп?
– Хоп! – ответил Андрейка.
– Хоп! – ответила и мама. – Пусть делает то, к чему душа лежит. Только пусть совесть не позволит душе «лечь» к чему-то плохому.
– Согласен, – кивнул Вася-Ангел. – Ну что? Рад?
Конечно, Андрейка был рад! Еще как! Он просто от неожиданности сразу не смог как следует порадоваться. Музыкальная школа! По классу гитары!
– Ура! – закричал Андрейка. Закричал, запрыгал, закружился. Схватил гитару и стал кружиться по комнате вместе с ней.
А Вася улыбнулся, потрепал Андрейкин чуб и промолвил:
– Дошло до жирафа на пятые сутки…
Глава 47
Нет, это было не всё. Что-то еще просматривалось… Хоть и невозможно было грустным, но все же.
– Ладно, хватит скакать. – Вася привлек Андрейку к себе. – Не хотел вас расстраивать, не хотел вам говорить, а придется. Дело такое: четверо наших еще в июне поехали автопробегом по пустыне. Саудовская Аравия – Северная Африка (Египет, Ливия). Несколько дней назад перестали выходить на связь. Ну, и мы решили… нас четверо. Отправляемся по следам. Надо выручать ребят. Может, они где-то в плену. Или в пустыне застряли. Только без паники! – Последние слова относились конечно же к маме.
Она побледнела и почти упала в кресло.
– Без паники! – повторил Вася.
– Хорошо… Когда? – спросила мама.
– Завтра, в шесть утра. Договорились, что военным самолетом нас подбросят поближе. Вместе с байками. Отец одного из ребят посодействовал. Мы ведь спасательная экспедиция.
– Вася! Африка – это же так далеко! – приуныл Андрейка.
– Разве байкер считает километры?
– Господи… А как мы будем узнавать о тебе? – Мама никак не могла успокоиться.
– Вот координаты, – протянул Вася листок бумаги. – Звоните. И я буду звонить. По возможности. Ну, хоп! Еще не все собрано в дорогу.
– Я пойду с тобой! – рванулась мама к Васе. – Я поеду…
– Нет, – спокойно ответил Вася, и мама опустилась обратно в кресло. – Пожалуйста… Просто проводите…
– И ты не придешь ко мне на первое сентября? – спросил Андрейка.
В ответ Вася только взлохматил ему вихры и направился к двери.
Мама с Андрейкой спустились во двор. Видимо, увидев их из окошка, вслед за ними спустилась и тетя Вера, держа в руках баночку с вареньем.
– Васенька, это тебе! – протянула она баночку.
Вася взял баночку и сунул ее за пазуху.
– Спасибо! Уезжаю я, тетя Вера!
– Надолго ли? Куда ж ты, касатик?
– Света расскажет.
– Ох, ох, ох! Куда ж тебя несет? Оставайся!
Тут Андрейка кое-что вспомнил:
– Вася! А секрет? Помнишь, ты обещал мне рассказать главный секрет? Что надо делать… чтоб было не страшно?
– Ты теперь уже взрослый, Андрюха! Думай сам.
– А если не придумаю? Ты расскажешь мне, когда приедешь?
– Обязательно! – улыбнулся Вася. Но как-то грустно улыбнулся.
Мама к Ангелу не подходила. Стояла вроде бы даже как-то отстраненно. Потом вдруг встрепенулась:
– Подождите, я сейчас!
Она бросилась обратно домой и через пару минут вернулась, держа в руках маленькую ладанку.
– Надень, Вася, – протянула она ее байкеру. – Бог тебя сохранит! Вот… помнишь? «На аспида и василиска наступишь, попирать будешь льва и змея… Яко Ангелам своим заповедает о тебе – охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею…»[12]
Больше мама говорить не могла. Вася обнял маму, быстро, крепко.
– Правильно, – сказал Вася, поправляя на шее ладанку. – Ангелы своих не бросают.
Заревел мотор. Мотоцикл тронулся с места. Вася совершил круг почета вокруг мамы, Андрейки и тети Веры и через минуту исчез в облачке голубого ангельского дыма…
Господи! Не в ярости Твоей обличай меня и не во гневе Твоем наказывай меня… Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего; нет мира в костях моих от грехов моих.
Псалом 37
Тихо наплывает сверху кинокамера, охватывая широкую излучину на юго-западе крымского побережья. Вот оно, ласковое лазурное море… Вот она, огромная лазурная чаша, сияющая и безбрежная.
Море на подходе к берегу становится сначала изумрудным, потом зеленым и завершается белой пенистой полоской. Она изгибается при переходе к золоту песчаного берега: то исчезает, то появляется вновь.
В кадр попадает огромный, бездонный, синий купол неба и легкие перистые облака в высоте.
Камера опускается ниже, высвечивая расположенные на берегу строения. Это детские санатории. Прекрасные здания с широкими крытыми верандами, с какими-то чудными растениями, с дорожками, бегущими до самого моря.
Первый вариант повести публиковался под названием «Звезды, души и облака».
Уже видны и люди в белых халатах, а рядом – маленькие пациенты, бегающие на костылях.
Видны кровати, стоящие на верандах. Широкие такие, высокие кровати на колесиках. Эти кровати можно легко перекатить из палаты на веранду и обратно.
Вот камера придвинулась поближе к одной из веранд.
Видно, как вздувается легким и светлым парусом ширма, делящая веранду на мальчишечью и девчоночью половины. Кажется, даже слышен девчачий визг при очередном порыве ветра, ведь все видно, все видно на просвет! Слышно бряцание гитарных струн, звуки нехитрой песенки, несущиеся с половины мальчишек… Я уже ясно вижу и слышу все происходящее.
Вместе с кинокамерой я останавливаюсь на небольшом расстоянии от веранды. Я прекрасно различаю лица этих ребят, я узнаю их. Кажется, я жду, что сейчас кто-нибудь из них повернется ко мне и скажет:
«Не стоит, не подглядывай, это наша жизнь!»
«Да, ваша. Но ведь эта часть вашей жизни давно прошла!» – отвечаю я.
«Ну и что! Кто дал тебе право рассказывать о нашей жизни? Кто дал тебе право рассказывать о наших тайнах, раскрывать наши секреты?»
«Никто не давал. Только смотри, вот та девчонка тебе никого не напоминает?»
«Нет!»
«Присмотрись хорошенько, это же я, вон там стою, с книжкой!»
«Ты? Разве это ты? Как ты… изменилась…»
«Постарела?»
«Угу».
«А ты сам сейчас какой, не знаешь?»
«А когда это – сейчас? Сейчас?»
Говорят, что ничто в жизни, подвластной неизвестным для нас законам бытия… да… ничто в жизни не исчезает бесследно, все существует вечно и где-то постоянно сохраняется. Понять это трудно, можно только принять на веру.
Как же мне правильно ответить на это «сейчас»? Я могла бы сказать, что «сейчас» – это всегда. Тогда почему же мой собеседник так молод?
Ладно, я попробую по-другому. Все, что случилось когда-то, остается в нас, где-то оседает, видоизменяется, и уж эту, прошедшую, часть нашей жизни мы никак не можем опровергнуть, изъять или вычеркнуть. Она есть, есть всегда.
Мне кажется, что наша жизнь подобна собиранию букета. Не стоит выбрасывать ничего, ибо мы не знаем как и не знаем с чем будет сочетаться в дальнейшем каждый наш цветок, каждый стебелек и каждая колючка.
Честно говоря, мы и не можем ничего выбросить, разве что – по-разному расположить: и свои цветы, и свои колючки, чтобы прийти затем к определенному конечному результату.
Море… Эх, пробежаться бы сейчас по морскому песку! Как он ласково обнимает ноги! Как блестят и переливаются ракушки, как липнет к ногам морская трава…
Правда, я сейчас лежачий, ты видишь. Я по этому песку уже целый год не ходил…
Глава 1
Костик Шульга
Я так люблю ходить по морскому песку! Как он ласково обнимает ноги! Как блестят и переливаются в нем ракушки, как липнет к ногам морская трава… Правда, я сейчас лежачий. Я уже по этому песку уже целый год не ходил… И не купался в море – уже второе лето пошло. Я ведь местный. Я тут, в санатории, один всего местный из наших двух классов, из девятого и десятого.
Даже во сне постоянно вижу, как я разбегаюсь и прыгаю в воду. Или снится, что я ныряю с бортика, с высоты, потом лечу, лечу – ныряю, а вынырнуть не могу. Начинаю задыхаться и просыпаюсь. Это у меня сон страшный. А когда я во сне просто купаюсь, то это сон не страшный, а хороший.
Только я никому об этом не рассказываю. Я вообще ничего и никому про себя не рассказываю, а если смог бы, то и сам про себя забыл. Вернее, все прошлое забыл, а новое бы все придумал.
Вот, например, так бы придумал, как будто папа у меня – капитан дальнего плавания. Как будто бывает мой папа в далеких походах. Как придет из похода, как возьмет меня на руки… и поднимет, и обнимет меня крепко. Кучу подарков привезет…
Или так бы придумал: папа у меня – геолог, ходит по пустыне, ищет алмазы. Каждый раз маме привозит алмазик маленький… Эх!
Папа-то неизвестно где. Да и был ли он? Бабка молчит, ничего не рассказывает, а мать я и не спрашивал. Мать появится у нас с бабкой, как ветер налетит, деньги бросит – и ищи ее, свищи. То в Ялту, то в Одессу, где пароходчиков побольше. Я, когда меньше был, плакал, а сейчас давно уже перестал. А если пацаны дразнили, то я им морды бил. Последнее время меня уже и не трогал никто.
Когда нога заболела, бабке говорю, а она не верит. Когда совсем слег, то матери позвонила. Пусть, говорит, эта б… валютная о сыне вспомнит!
Мать объявилась и давай меня по больницам и по рентгенам таскать. Вот тогда я ее поближе и разглядел, а лучше бы и не глядел я на нее вовсе. Старая уже, а размалеваная, волосы крашеные. Юбка короткая – «фирма». В больнице все на нее пальцем показывали.
Я чуть со стыда не сгорел. Говорю ей:
– Ты хоть в больницу юбку бы подлинней надела!
Она как понесла на меня:
– Ты кто такой, чтоб меня учить? Ты с бабкой на чьи деньги живешь?
Потом, конечно, расплакалась.
– Прости меня, – говорит, – так получилось, что я по этой дороге пошла. Ты уже взрослый, так что принимай все, как есть. Если бы я сейчас взятку не дала, так тебя бы в этот санаторий не приняли. Это же всесоюзный санаторий. Может, тебя в нем на ноги поставят. Там ведь и операции делают, и выхаживают потом. И школа есть – учиться сможешь. Я в санатории не нужна, смущать тебя не буду…
– Да нет…
– Верно, конечно, что ты меня стесняешься. Я к тебе не буду в санаторий приходить, а ты про меня никому не рассказывай. Когда-никогда бабка придет, принесет чего-нибудь вкусненького. Ладно, ладно, не реви. Я еще в товарном виде – поработаю и денег подкоплю.
– Мам, не надо…
– Я завяжу, но попозже. У меня – своя жизнь, у тебя – своя. Смотри учись, может, выучишься на кого-нибудь. На капитана, например. Я всю жизнь о капитане мечтала. Может, ты капитаном станешь.
Как смешно! Я не сказал ей, что тоже мечтал о капитане, чтоб он был моим папой. А я теперь капитаном не стану. С такой болезнью, как у меня, не становятся капитанами. Не остаться бы хромым. Правда, геологом еще можно.
Вот такая тайна у меня. На какие я тут деньги, за какие взятки? Может, приврала мать про взятки-то? Или нет? А как спросят, где мама работает, то я отвечаю: «Проводником, на дальних рейсах всяких, Москва – Владивосток например».
Спросили пару раз да отстали. Кому какое дело до чужой мамы. Глава 2
Кому какое дело до чужой мамы? Кому какое дело до чужой жизни?
Как вы уже поняли, дело происходило лет тридцать назад в Крыму, в одном из прибрежных городков, в костно-туберкулезном санатории имени выдающейся деятельницы революции.
Санаторий действительно был прекрасен. Дети по году и более находились там, лежали, если им не разрешали вставать. Учились, кто как мог.
Тут же были современные операционные и прекрасные хирурги. Сколько жизней здесь спасено! Сколько судеб выправлено и выпрямлено в прямом и в переносном смысле этих слов!
Говорят, что Крым – теперь другая страна. Говорят, нет уже этих санаториев. Пошли санатории с молотка. Может, не все еще пошли? Где же тогда лечатся больные? У кого же поднялась рука на детский санаторий? Да еще на такой санаторий?
По не совсем известным и не совсем понятным нам законам бытия тем, кто продавал их, следует ждать внуков, пораженных тяжелым недугом. Я не злорадствую, но говорю это с сочувствием и сожалением.
Ибо как работает закон сохранения энергии, так работает в этом мире закон сохранения добра и зла. Не прямо действует, а так, как Бог дает. Но действует, несомненно!
А кто учил нас законам бытия? И их, разрушителей, кто учил?
Третий этаж делился на две половины, две большие палаты. В одной жили девчонки, в другой – мальчишки. Палаты были условно поделены еще пополам, на девятый и десятый класс. Разделялись они входной дверью и дверью на веранду, напротив входной.
Палата могла вместить до двадцати функциональных кроватей, таких кроватей на больших колесиках, с регулируемым подъемом головного конца.
Народ в палате тоже делился. На лежачих и ходячих. У ходячих болели руки или это были «поставленные» лежачие, то есть те, которых уже прооперировали, кто вылежал после операции положенный срок, обошелся без осложнений и готовился к выписке. Таких было мало. Многие бегали на костылях.
Лежачие тоже делились. На спинальников, у которых болел позвоночник, на тех, у которых были поражены таз и бедро, и тех «счастливчиков», у которых болели колени или голеностопные суставы. Первые и вторые могли только лежать. Третьи могли сидеть на кровати, а когда врачи уйдут, и прыгать на одной ноге, бегать на костылях, а то и просто побегать – ну, это уж как они сами хотели, как они сами рисковали.
Правда, о том, что происходило, когда врачей не было, лучше я потом особо расскажу.
Хоть санаторий и назывался костно-туберкулезным, лежали там дети не только с костным туберкулезом, но и с другими костными болезнями. Болезнями не менее опасными и также требовавшими длительного лечения и нахождения в лежачем положении.
В простонародье это называется «быть прикованным к постели». Вот они-то, «прикованные», и лежали тут по году и больше в надежде встать на ноги и уйти. Уйти отсюда однажды далеко-далеко, в большую, взрослую и здоровую жизнь.
Утро и время до обеда занимал обход врачей, процедуры и перевязки, а время после короткого тихого часа отводилось школе. Ходячие везли лежачих. Девчонок десятого класса везли в палату к мальчишкам, а мальчишек девятого – в палату к девчонкам.
В каждой палате, на боковой стене, висела обычная классная доска.
Программа в школе тоже изучалась обычная. Поблажек почти не было. С тех, кто мог, учителя требовали и дополнительные задания давали, стараясь не проявлять жалости и не делая скидок на болезнь.
Классы только маленькие да ученики лежат, а во всем остальном – обычная школа. Образование получить, школу закончить можно. Можно даже попробовать подтянуться и поступить из этой школы прямо в институт, если только поправиться. Только бы поправиться.
Глава 3
Маша Иванихина
Образование получить, школу закончить можно. Можно даже попробовать подтянуться и поступить из этой школы прямо в институт, если только поправиться. Только бы поправиться.
Кому я буду нужна в деревне с больными-то ногами! В семье нашей еще четверо, все младше меня. Как они там? Теперь, наверно, вместо меня Настя заправляет. А то ведь весь дом был на мне. Мать на ферме с утра до вечера, отец то в мастерской, то пьяный, то опять в мастерской. Хорошо, хоть нас не обижал. А весь дом на мне: и готовить, и стирать, и скотина, и огород.
Больше всего на свете я учиться люблю. Учиться у меня всегда хорошо получалось, все даже удивлялись: «И как это ты, Машка, эту математику решаешь?»
У меня только времени не было уроки готовить. Все заснут, а я ночью тетрадку разложу, и так мне хорошо становится! Так здорово цифры идут одна к другой! А алгебра! Когда буквы в учебнике вместо цифр начались, то как будто песня внутри запелась… Кому расскажешь – засмеют! Какая там математика, иди вон в огород, сорняки подергай.
Так в огороде ногу и поранила. Кеды уже старые были, копать неудобно. Кед соскочил, и лопата по ноге прошла. Все загноилось, опухло. Сначала мать дома лечила, мед прикладывала. Потом к фельдшерице пошли, примочки делали. А потом так плохо стало, что чуть не умерла.
Фельдшерица на машине повезла меня в район, там уж все и разрезали, чтоб и меня, и ногу мою спасти. Чуть оклемалась, перевезли сюда на поезде прямо из Курска как сельскую да как из многодетной семьи.
Тайна есть у меня. Я рада, что здесь оказалась. Я здесь могу математику учить сколько захочу. Возьму учебник – так аж плачу от счастья.
Стыдно только, что дом оставила, что трудно там моим без меня, без старшей. Я тут радуюсь, а они там, бедные, на огороде вкалывают.
Как же так? Что же это со мной, а?
Мне еще до операции месяца три, потом после операции месяцев пять. Как раз девятый закончу и половину десятого. А может, и весь десятый закончу тут. В институт пойду, если мать позволит. В педагогический пойду, на физмат.
Кому я в деревне нужна буду, хромая! А вот учительницей – можно. Мама, мама, прости меня, прости. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Разобьюсь теперь, а в институт попаду. Нету теперь мне пути другого. Позарастали все мои другие стежки-дорожки. Глава 4
Па-зарастали стежки-дорожки,
Где пра-ха-дили…. эх… милого ножки…
Песня сопровождается характерным железным громом. Еще минута – и в дверях вырисовывается фигура нянечки Любы с десятком темно-зеленых суден (горшков для лежачих) в руках. Наступил «час икс», или «обслуживание».
– Кто обслуживаться будет? – гремит Люба. – Пр-р-ра-шу слабонервных удалиться!
– Люба, Люба, потише! – Девчонки берут судна и быстренько прячут их под одеяла.
– Сейчас все женихам расскажу!
Ее круглое лицо, повязанное по самые брови косынкой, ее круглая фигура с отсутствием всяких намеков на талию, белесые, почти незаметные, брови и улыбка с отсутствием одного из передних зубов – что может быть прекраснее? Где ты теперь, Люба, наш белый ангел?
Через минуту ее голос гремит уже с половины «женихов», вызывая почти такую же реакцию у мальчишек. «Обслуживание» происходит сразу после тихого часа, перед школой. Из песни слов не выкинешь, все живые. И Любу все любят, с ее пошлыми прибауточками и полным отсутствием брезгливости.
В Любе нет пренебрежения к нам, прикованным к постелям. Для нее все происходящее – просто течение жизни, как и для нас, и мы принимаем и любим ее, как себя.
Какая вонь, однако!
Как только проветрилось немного, в палату зашла дежурная медсестра, Лидия Георгиевна, или просто Лида. Лиде лет около пятидесяти, она полновата, слегка одутловата, но лицо ее приятное, добродушное. Покрикивает она, чаще всего, для порядка.
– Люба, кровать из подсобки закати! – А потом обращается ко всем: – Завтра новенькая у вас, в девятый! Ходячая! Куда поставим?
– Давайте к нам! – быстро отозвалась красавица Асия. – Вот сюда, к нам с Машкой. Наши кровати подвинем и сюда вкатим! Давай, Люба! На нашей половине ходячих нет!
Аська откинула назад черное крыло своих длинных, гладких и почти голубоватых волос, наклонилась к Маше и сказала шепотом:
– С того края Нинка бегает, а у нас мне приходится. Залесскую в расчет не берем.
– Да, Лидия Георгиевна, давайте ее к нам, – поддержала Аську Маша.
Маша сидела в платке, повязанном на лоб. Когда привезли ее в больницу, в Курск, у нее нашли вшей. Так как была она тяжелой больной, то не пожалели ее, обрабатывать волосы не стали и остригли наголо. Тоже хорошая коса была, не хуже, чем у Аськи, только белая. Сейчас уже волосы прилично отросли, но Маша все равно редко снимала платок. Не то чтобы стеснялась – все равно все всё знали. Привыкла в своем платке, что ли.
– Давайте к нам! – повторила Маша.
Это и решило дело. Машу уважали не только в девятом, но и в десятом. И не только в десятом – Машу уважали и сотрудники. Глава 5
Асия Губайдуллина
Да, конечно… Машу уважают не только в девятом, но и в десятом. И не только в десятом – Машу уважают и сотрудники. Вот только сказала: «К нам» – так медсестра сразу и согласилась. А я кричу-кричу, и все – ноль эмоций.
Зато я красивее всех. Рост – уже почти метр семьдесят, талия – шестьдесят пять сантиметров.
Я красивая, красивая, красивая! Вот и девчонки все говорят: «Какая ты, Аська, красавица!» И Машка тоже говорит. Да я и сама в зеркало вижу – не слепая. Я еще буду счастливой, буду, буду – назло всем. Назло кому? А кому?
Семья у нас богатая, в семье все красивые. По сговору уже жених у меня был, из другой такой же семьи, тоже богатой и красивой. Я его фотографию видела, такой симпатичный парень. Ренат.
А тут я на гимнастике упала и ногу ушибла, правую. И все болит и болит нога, все не проходит. Родители встревожились, стали по врачам таскать. Потом долго лечились у бабки, знахарки. Читала бабка заклинания, да ничего не помогло.
Попала в больницу, когда нога была уже как колода и диагноз был «заражение крови». Спасали меня врачи и ногу распахали от колена до щиколотки, да с двух сторон. «Лампасные» разрезы, как при гангрене, – так врач сказал. Жизнь спасли, а нога стала страшная, широкая, колено не сгибается. Свищи по всей длине.
В семье жениха как узнали, что со мной, так от свадьбы отказались.
Отец мой от всего этого черный как ночь ходил, на меня не смотрел. Как отрезало его от меня. Еще бы, не оправдала надежд, семью подвела. Пустил он клич среди друзей, чтоб разузнали, где такие болезни лечат. Деньги кому-то заплатил, путевку достал и сам меня привез сюда.
– Лечись, – сказал, – но часто приезжать не будем. Мне еще брата твоего надо на ноги ставить. Вылечишься – посмотрим, что делать с тобой. (В смысле – что же делать с тобой, никчемной такой, такой увечной, такой хромой).
Когда отец уехал, я плакала недели две. Потом успокоилась немного, а потом у меня появилась тайна.
Вот моя тайна: я не вернусь домой.
Я не вернусь туда, где я – уже никто. Никогда я для них уже прежней Асенькой не буду. Да я и для себя уже прежней не буду никогда. У меня теперь здесь семья – роднее, чем там.
Маму только жаль немного, но я не хочу быть такой, как мама. Я не хочу всю жизнь плакать и молчать и за того жениха выходить замуж, которого они мне будут теперь искать, может, еще и деньги приплачивать, чтоб он на хромоногой женился. Я сама себе жениха найду. Я брюки надену, и почти не видно будет ничего.
Нет, мне надо к зеркалу, потому что я боюсь. Я боюсь… Вдруг я встану, а у меня нет красоты. Я боюсь, боюсь, боюсь… Это моя вторая, еще более страшная тайна.
Я измучилась вся совсем. Потому что рассказать об этом никому не могу. Я боюсь потерять то, что у меня еще есть…
Глава 6
«Я боюсь потерять то, что у меня еще есть». Скорее, скорее к зеркалу!
Аська вытащила ногу из лонгетки, встала с кровати и подпрыгала к старому шкафу, у которого на внутренней стороне двери светилось большое мутноватое зеркало.
Зеркало отразило ровный, прямой нос, пухлые губы и большие карие глаза с контуром из длинных ресниц. Красота была на месте.
– Да красивая, красивая! – сказала Маша, глядя на Аськины прыжки. – Кончай прыгать, врачи еще не ушли.
– Красивая, как корова сивая! – пропищала Нинка Акишина. – Сколько можно перед зеркалом полы протирать! На второй этаж провалишься.
Аська молча плюхнулась опять в кровать.
«Я красивая, – думала она. – Моя красота со мной. Мне немножко надо, немножко уверенности в себе. Вон Машка, сидит как ни в чем не бывало, спокойная всегда, уверенная. Вот кому Бог дает! А я? А я все боюсь, боюсь…»
Машка же, глядя на красавицу Аську, думала: «До чего же хороша эта Аська! Все ребята на нее заглядываются. Хромоты не видно почти. Умница, каких поискать, как учится легко! И родители у нее богатые… Такая уж точно и институт закончит, и мужа хорошего найдет…»
Маша откинулась на спинку кровати. «Я не завидую, нет, – думала она. – Просто кому-то дает Бог красоту, а кому-то нет. Кому дает удачу, а кому нет. Кто из города, кто из деревни. А кто – вообще дурак дураком».
Закончив это философское размышление, она стала складывать учебники.
Две почти одинаковые мысли, Аськина и Машкина, встретились и повисели немного в середине палаты. Потом они задержались над дверью на веранду и, прихватив с собой парочку других девчоночьих мыслей, не таких четких и одинаковых, отправились в свое вечное странствие…
Туда, куда невидимо и неслышимо собираются все наши мысли.
Туда, где живут они своей, невидимой и неслышимой нам, жизнью.
Туда, откуда Бог раздает все, кому что нужно на сегодня, а также готовит нам все, что будет нужно в будущем.
Жизнь продолжалась. Все шло дальше своим заведенным порядком.
– Кто мальчишек повезет сегодня? Что, у нас ходячих нет? – Это Нинка Акишина подает голос – безответный глас «вопиющего в пустыне».
Тишина. Тогда вступает «тяжелая артиллерия» – Маша.
– Наташка, ты на весь девятый одна ходячая. Тебе пока не скажешь – так ты не встанешь. Поднимайся, вон десятый давно возит. Вот уже Степка пришел.
Маша говорит не повышая голоса, но не услышать ее нельзя.
Наташка Залесская – ходячая. Она довольно высока ростом, правда чуть пониже Аськи.
Светло-русые волосы собраны в «хвост». Подбородок, который называют волевым, с небольшой ямочкой посредине. Большие чистые серые глаза.
Лицо ее не простое – оно примечательное, как говорят, «породистое». Только вот губы поджаты, кривятся, уголки их как-то неуловимо опускаются, и впечатление ее внешности остается размытым, нечетким.
Наташка встает неохотно, говорит неохотно, возит неохотно. Даже, можно сказать, делает это все как бы свысока, если можно делать что-либо свысока в столь тесном скоплении людей. По меньшей мере, она делает все неохотно, как-то брезгливо, и это чувствуется окружающими.
Особенно это чувствуется во время умывания, когда ходячие ходят с тазом и чайником от одного лежачего к другому. Надо ходячему набраться терпения, чтобы дождаться, пока все зубы почистят да поплюют тебе в таз.
Все видят, что Наташка брезгует, и нарочно ее доводят. Особенно Колька Миронюк – тот над ней, бедной, издевается больше всех. Нарочно зубы по пятнадцать минут чистит и плюется вовсю.
Да вот и сегодня то же самое опять было. Наташка приходит после умывания и давай рыдать:
– Я к этому дураку… Я к этому животному больше не пойду! Я его в следующий раз из чайника оболью! – Она пристукнула кулаком по подушке. – Пусть потом перестилается два часа!
– Наташка, перестань! Чего ты так рыдаешь по такому пустяку! – Аська пытается успокоить ее, но тут вступает Нинка Акишина и, как всегда, усугубляет ситуацию:
– Ах, не трогайте мамзель, это она от несчастной любви! Она в Миронюка влюбилась, а он на нее внимания не обращает! Только плюется!
Рыдания Наташки превратились в рычание. Она вскочила, и если бы не медсестра, то вцепилась бы Нинке в волосы.
– Девочки, заканчиваем умывание, скоро обход! Ну-ка, кроватки подтянули! – послышался голос из коридора.
Да, не очень-то Наташка любит все «ходячие» дела. В конце концов она поднимается, когда десятиклассники перевезли уже почти всех своих и сами начали возить девятый.
Странное место у Наташки болит – ключица. Никакую косточку болезнь не щадит. Глава 7
Наташа Залесская
Никакую косточку болезнь не щадит. Никакую косточку, никакую девочку.
Откуда эта болезнь ко мне привязалась? Хорошо еще, что очажок маленький. Мама сказала, что в конце лета заберет меня отсюда. Сказала: «Поедешь на конец девятого класса, а потом летом отдохнешь, в Крыму побудешь, и заберем тебя домой, дома долечим. Десятый будешь дома, в своей спецшколе, заканчивать».
А в Крыму море, солнце, грязи. Уж профессорской дочке будет в этом санатории лечение, какое надо, все по полной программе. Путевка именная, через Ученый совет.
Это папа достал, он профессор, в ленинградском университете преподает. А мама – в мединституте, тоже преподает, на кафедре химии. И дедушка у нас профессором был, дома книжек его – целая полка. Тех, которые он сам написал.
Знали бы родители, какая у меня тут «полная программа»! Приходится тут этих Миронюков умывать, кровати эти придурочные, тяжеленные кровати возить.
И эти., все девчонки эти… и мальчишки… как бы это сказать?., быдло… Да, быдло! Видели бы они нашу квартиру в Ленинграде, нашу библиотеку, рояль!
Я маме написала, а она – потерпи, мол, доченька, это самое лучшее место в Союзе, где такие болезни лечат. Пишет мне: «Изучай жизнь»! Хорошо ей издали писать, чтоб я жизнь изучала. А пожила бы с этими многодетными, да с деревенскими, да слежачими!
Не любят меня здесь, не любят. А я их презираю! Я их всех презираю! Они тут в мальчишек своих влюбляются, а я ни на кого смотреть не могу.
Разве что Славик… Славик красивый и, по-моему, не хромой. У него нога от танцев заболела, он бальными танцами занимался. Но я все равно здесь влюбляться ни в кого не буду! Я никого здесь не люблю!
Скорее бы школа кончилась, скорее бы лето. Как бы этот месяц май вытерпеть!
Глава 8
– Скорее бы школа кончилась, скорее бы лето. Как бы этот месяц май вытерпеть! – У Нинки Акишиной свои, достаточно натянутые отношения со школой. Конечно, на второй год здесь не оставляют, но, честно говоря, Нинкино образование давно застряло, застряло где-то в непроходимых дебрях многотрудной Нинкиной жизни. Застряло на уровне класса пятого-шестого.
Врожденное чувство гордости не позволяло Нинке признаться в этом никому, даже себе. Поэтому на уроках она пристраивалась всегда поближе к Маше и списывала у нее все, что могла, и так ловко, как могла. Но Нинка не была дурочкой, поэтому учила устные предметы, делала русский, подглядывая то к Маше, то к Аське. У Наташки списать невозможно: или не давала, или давала, но «с лицом».
Была учеба в тягость свободолюбивой Нинкиной натуре, и неизвестно, кто больше ждал конца месяца мая – Наташка Залесская или Нинка Акишина.
Хорошо учились из девчонок трое: Маша – отличница, у Наташки – только по математике четверки, у Аськи – то все пятерки, то четверки с трояками.
Дальше шли троечники, начиная с Нинки. Рядом с Нинкой стояла кровать Мариэтты Оганесян – маленькой восточной красавицы, только совсем не такой красавицы, как Аська.
Если бы можно было сравнить Аську и Мариэтту с цветами, то Аська была похожа на слегка растрепанную прекрасную розу. Мариэтта же – на грустную и нежную белую лилию, несмотря на свое смуглое от природы лицо.
Русский Мариэтте давался с трудом, но она старалась и не просила ни у кого списывать без крайней нужды. Была она «сидячей». Болело у нее колено.
Так грациозно она сидела! Так чудесно поворачивалась, так интересно двигала руками, шеей, головой. Сразу вспоминались то ли сказки Шехерезады, то ли волшебная лампа Аладдина.
Вот такая была Мариэтта. У нее имелось прозвище. Не прозвище даже, а как бы ласковое название – Мариэтта-Статуэта, а бывало – Мариэтка-Статуэтка. Сходство с фарфоровой статуэткой, несомненно, отмечалось.
Троечницей являлась и Наденька Лукинина. У Наденьки болела спина. Поражены грудные позвонки. Лежала она уже два года, и неизвестно, сколько ей было еще лежать.
По крайней мере, доктор всегда от прямого ответа на вопрос: сколько? – на всех обходах уходил. Наш доктор – Ярославцев Евгений Петрович. То отшутится, то строгим прикинется: мол, не трогайте меня, я важными делами занят.
Родители к Наденьке приезжали два раза в год. Оставляли немного денег, покупали сладости. Всегда ходили к главному врачу, разговаривали. Потом к Наденьке придут, поцелуют и уедут. «Полежи, доченька, доктор сказал: немного еще осталось, и поставят тебя на ноги!» И опять Наденька лежит не перележит.
Хорошенькая девочка Наденька! Личико как у куколки! Вокруг лба веселые кудряшки (правда, не без помощи бигудей). Только вот мала Наденька ростом, и был у нее, был все-таки горб на спине. Небольшой горб, который она всегда тщательно прятала. Поэтому старательно лежала Наденька, не позволяя себе даже на бок лишний раз повернуться, знала: чем больше на спину нагрузка, тем больше вырастет горб.
Училась же, как могла, чтоб не очень уставать. Могла бы лучше, конечно, но как спина устанет у нее, так она сразу все книги отложит, ляжет ровно и лежит – спину расслабляет, как ее наша массажистка, Вера Николаевна, учила.
В школе Наденька всегда просила свою кровать ставить рядом с кроватью Мариэтты, чтобы не так заметен был ее маленький рост на фоне большой Аськи и немаленькой Наташки. К кому-кому, а к мальчишкам Наденька равнодушна не была, и если на бок и поворачивалась, то только при особых обстоятельствах.
Кровать Светки Пылинкиной ставили всегда в сторонке, не в первых рядах. Симпатичное, но какое-то слегка асиметричное личико Светки, с постоянной улыбочкой, с робким и скромным выражением, выглядывало в мир в течение уроков двух-трех. Потом Светка могла заснуть и до конца уроков проспать. На последнем уроке проснется и снова с улыбочкой, как ни в чем не бывало. Ни учителя, ни ребята – никто ее не трогал.
Сколько лежала Светка, никто не знал. Она тоже не знала. Наверно, лет с пяти, когда нашли ее, полумертвую, одну в заброшенной квартире. Мать ее, горькая и беспробудная пьяница, ушла в неизвестном направлении и не объявлялась больше никогда. Сколько пробыла тогда Светка одна в квартире, одному Богу известно. Может, и месяц.
Было у Светки заражение крови, после чего остались очаги в костях: и в бедре, и в колене, и на стопе, и в плечах. Даже маленький очажок оказался в скуле, он, правда, быстро зажил, оставив в ее лице небольшую асимметрию.
Сколько было у нее операций, Светка тоже не помнила. А вот раны, постоянные свищевые раны оставались везде. Правое бедро уже фиксировано, но все равно течет. Так Светка и не набралась сил, чтобы выздороветь.
Уроки Светка делала, делала старательно. Могла упражнение по русскому переписать, могла какой-нибудь параграф по истории выучить. А чаше – просто напишет в тетрадочке своей: «Упражнение №…» или «Задача №…», а потом, через промежуток небольшой, напишет слово: «Ответ». И всё.
Светку все любили, учителя спокойно трояки ставили, медсестры и нянечки подкармливали, всякие лакомства приносили.
При всех этих грустных обстоятельствах Светка не являлась какой-то умственно отсталой. Наоборот, она оставалась как-то по-особому разумной, при этом спокойной и всегда добродушно настроенной. За это и любили ее, а не просто жалели.
Ну а про мальчишек из девятого попозже расскажу. Всё, тихо! Люба уже в звонок позвонила. Уроки начались.
Глава 9
Света Пылинкина
Люба уже позвонила в звонок. Уроки начались. Математика. Можно даже не начинать слушать.
Я давно уже знаю все трещинки на этом потолке. Сколько уже смотрю на него… Не помню сколько…
Как хорошо, что я здесь! И сестры, и нянечки хорошие. Девчонки такие милые, добрые.
В больнице нянечки какие-то злые попались: и постель не перестилали, и судно почти не давали. Я идти-то не могла, один раз просто упала и поползла к туалету. Хорошо, что врач заметил – заставил их меня поднять. Да я про это уже почти не вспоминаю…
Что-то происходит со мной в последнее время: как будто все растворяется вокруг, расплывается и я ухожу куда-то. Вот, опять начинается! Это сон? Как будто сон… Или явь?..
Открывается такое огромное зеленое поле, такое широкое, чистое. Над полем – высокое синее небо, светлое, сияющее. Я вижу, как будто вдалеке вдруг появляется мама. Лица ее я не вижу, но я знаю, что это она.
Я так хочу ступить на это поле и пройти по нему… Я хочу коснуться маминой руки… Так мне хорошо, так светло! Я не хочу возвращаться назад…
Эх, вернулась! Звонок опять, что ли? Как-то стала затекать нога, прямо от бедра! Больно, ноет. Совсем не могу пошевелить пальцами… Сейчас… А, получилось! Если напрячься, то получается. Плохо, правда. Раньше лучше получалось. Сказать завтра Ярославцеву, что ли? Да нет, не стоит. Что Ярославцев сделает? Пусть уж все идет, как идет.
Ой, девчонки мои милые, как вы далеко-то меня! Я иногда на вас смотрю, как будто с краешка моего поля. Вот сейчас опять так смотрю, как будто с краешка поля. Куда вы плывете, куда? Как будто сверху смотрю – а вы все уходите, уходите вдаль…
Звонок! Уже географичка в классе. А я ведь читала географию. Послушаю сейчас. Чего там спрашивают? Ну, Миронюк дает, как всегда!
– А чого? Та хто ейи знае, дэ вона, та Нова Зеландия? Глава 10
– А чого? Та хто ейи знае, дэ вона, та Нова Зеландия?
– Нет, Миронюк, у нас с тобой так дело не пойдет! – Учительница, Дарья Степановна, тетка добрая, но, видно, что уже больше терпеть не может. – Или ты учи, или я тебе «два» в четверти поставлю!
– Ну да, – ворчит Миронюк, – дэ вона, та Зеландия, дэ вона, та Австралия, а Мыронюк – видповидай[13] тут за ных!
– Дарья Степановна, надо было Миронюка на острова к туземцам послать! – вступает в разговор Нинка. – И посмотреть, как бы он там без сала выжил!
– Мабуть, нэ так погано, як ты! – огрызается Миронюк.
– Ага, сала побольше припрятал!
– Дарья Степановна! А у кенгуру сало откладывается?
– Акишина! Сейчас сама все рассказывать будешь! – Дарья Степановна в общем-то и не злится совсем. Она улыбается и вдруг сама говорит: – Надо было бы их с Акишиной вдвоем на необитаемый остров послать и посмотреть, кто больше сала съест!
Тут уж все хохочут.
– Дарья Степановна, она бы загрызла его там!
– Нет, Дарья Степановна, они бы там свиноферму устроили!
– Он бы… ее съел!
– Нет, они бы там пограничные столбы поставили!
– Ладно, хватит! – останавливает веселье учительница. – Кто сам хочет рассказать? Давай, Василенко, расскажи нам про Австралию и Новую Зеландию.
Славик Василенко, симпатичный, стройный, смуглый. Мечта девчонок не только девятого, но и десятого класса. Он сидит на кровати, с прямой спиной, со спокойно сложенными на одеяле руками. Пальцы на руках длинные, тонкие, ногти какой-то удивительно красивой формы. Лицо замечательное: чуть-чуть вздернутый нос, чуть-чуть раскосые карие глаза и пухловатые губы – красавец! И не горбатый, и практически не хромой.
Славик – в недалеком прошлом танцор, подававший большие надежды. Бальные танцы танцевал. Он этим гордится, рассказывает всем про конкурсы, про то, как весь Союз объездил. Вспоминает даже, как в Польше был, в городе Кракове, на каком-то престижном конкурсе, и там занял то ли второе, то ли третье место.
Рассказывает и про партнершу свою – ну уж это только мальчишкам. Партнерша старше была, целых семнадцати лет. Ну, она его многому научила. Все то показала, про что сверстники его еще и думать боятся. Письма от нее мальчишкам показывал – пишет, не забывает. Хотя партнер у нее уже новый давно.
Лежит Славик месяцев пять, скоро уже операция. Наверно, сразу после конца четверти. Если повезет, встанет через четыре месяца и, может, даже без хромоты. Хоть опять танцуй. Вовремя лечить начали, лечили правильно – повезло человеку!
Но и это еще не всё! Славик еще на гитаре играет и поет! Родители привезли ему гитару месяц назад.
Теперь все мальчишки гитарой заразились. Костик тоже у бабки гитару выпросил. «Купи, – говорит, – бабушка миленькая, мне гитару и можешь мне хоть два месяца ничего не носить и денег не давать». Бабка сжалилась и купила.
Но далеко Костику до Славика. Славик три года в музыкальной школе учился на гитаре играть!
Эх, Славик, Славик, сколько девичьих сердец бьется быстрее при взгляде на тебя! А сколько еще женских сердец падет к твоим ногам! Вот и сейчас слушают затаив дыхание про ленивцев и кенгуру и Аська, и Наташка, и даже немножко Маша. Как они смотрят!
Нинка – вот кто просто смотрит. Нинка спокойна как танк. Красавчики не в ее вкусе.
Грустно смотрит Наденька, сознавая, что никогда такой, как Славик, не посмотрит в ее сторону. Лучше и вовсе не смотреть, чтобы не расстраиваться.
Смотрит Мариэтта: смотрит, как на картину. «Интересно, – думает она, – а бывают в Армении такие красивые ребята?»
Смотрит Светка: смотрит издалека, как на принца из сказки. В ее сказке есть небольшое местечко для принца. Ее принц немного похож на Славика, но ведь это совсем разные люди. Ее принц просто немного похож на Славика, но он никакого отношения к реальному Славику не имеет. Пожалуй, маленькая Светка ближе всех к истине, как всегда.
Реальный Славик преодолевает страны и континенты Южного полушария. Он получает свою заслуженную четверку, похвалу Дарьи Степановны и ворчание Миронюка о том, что слишком много грамотных развелось вокруг…
А вот и она. Вы видите? Нет, не Австралия!
Вот она, под потолком палаты. Она расцвела почти невидимыми, маленькими, беленькими и голубенькими цветочками.
Так всегда расцветает Первая Любовь. Да, это она. Вот она опускается пониже и обхватывает собой всех сидящих на географии, включая и Дарью Степановну.
Дарья Степановна узнала гостью. Она легонько отмахнулась от нее рукой – иди, мол, не приставай, я это все уже давно проходила. Но любовь не улетает. Даже звонок не испугал ее. Только заколыхался сильнее бело-голубой ковер, заходил волнами.
«Бедные вы мои, бедные ребятки, и это вам надо пережить», – подумала Дарья Степановна, выходя из класса.
Началась маленькая переменка. Остался еще один урок, химия.
– Джем, ну ты как, перекатал? Тетрадку дай! – Славик потянулся за тетрадкой, чтобы забрать ее у Джемали.
Лежачий Джемали свернул тетрадь трубочкой и запустил ее вперед, но она развернулась и упала на пол.
– Вах, извини! Степка, тэтрадку дай!
Вместо Степки поднялась Наташка Залесская и подняла тетрадь. Маленький квадратик, сложенный вчетверо тетрадный листок, перекочевал из Наташкиных рук в тетрадку Славика.
– Извини, извини… – заворчал Славик.
Глава 11
Славик Василенко
– Извини, извини… Я хоть и ворчу, но я не обижаюсь. Вернее, я совсем не на то обижаюсь. А на то, что здесь нас два чемпиона, я и Джем. Джем – по своей борьбе чемпион.
Пусть он своей Грузии чемпион, но он-то чемпион настоящий.
А я наврал один раз, что я по танцам турнир Союза выиграл, потом наврал, что в Польше второе место занял. Теперь уже никак, назад пути нет. Как теперь пацанам скажешь, что наврал? А девчонкам?
Вот и мучусь. Не то что мучусь, а противно, и почему-то все время злость на Джема разбирает.
Остальное все про танцы – правда. Я здорово занимался. Самое высокое у нас с Викой, партнершей моей, было пятое место по городу.
Ей не семнадцать исполнилось, конечно, а четырнадцать. Тут-то никто не знает, что танцы так же строго проходят по возрастам, не хуже, чем борьба Джемова. Джему-то шестнадцать уже исполнилось, а я еще до четырнадцати выступал.
Про то, что с Викой у нас было, это я тоже всем наврал. Мы с Викой только целовались один раз, и всё. Что я пацанам врал, это мне старший брат рассказывал, студент уже второго курса.
Эх, заврался я совсем, заврался!
Я хотел еще с девчонками решить. Светка Петрова из десятого класса мне нравится, давно уже. И Аська наша нравится – такая она… как из сказки. Но Светка взрослее, она уже с ребятами из десятого дружила… целовалась…
Я еще потому врал, что хотел перед Светкой цену себе набить. Да нет, надо правду сказать… Я перед всеми себе цену набивал.
Конечно, я и так всем нашим сто очков вперед дам. Степка говорил, что все наши девчонки за мной бегают. Даже Наташка – и та бегает. А что, Наташка тоже симпатичная, но Светка! Это совсем другое!
Всё, решено! Светке Петровой записку пишу, а если Светка не захочет, тогда Наташке. Или Аське.
Я раскрыл тетрадь, и на одеяло выпал посторонний листок бумаги, сложенный вчетверо. Что это там?
«Славик, ты мне очень симпатичен. Давай с тобой встретимся после ужина на веранде. Напиши ответ.
Наташа»
Вот это да! Это в мои планы не входило! Смотри-ка, сама написала! Что же ей ответить?
Нет, она мне, конечно, нравится. Можно было бы и с Наташкой… вместо Светки. Нет, я все-таки Светке Петровой сейчас записку напишу! Светка такая… красивая, взрослая. И смелая. Как бы это правильнее сказать… Светка в любовных делах опытнее.
Так и сделаю, как решил.
Славик вырвал из тетради листик, положил на учебник по истории, посидел немного, и начал писать: «Дорогая Света!» Нет! Не так!
Он смял листик, вырвал из тетради другой и начал снова:
«Света! Ты мне очень симпатична. Давай с тобой встретимся после ужина, на веранде, сегодня. Напиши ответ.
Славик Василенко»
А с Наташкой как быть? Ладно, проскочим как-нибудь. Может, потом, если со Светкой не получится.
Ух ты, уже и химия закончилась! Пронесло меня! Сейчас Степке записку дам, пусть в десятый отнесет. Глава 12
«Сейчас Степке записку дам, пусть Наденьке отнесет».
Это уже подумал Сережа Тимофеев, худенький невысокий мальчик, лежачий, с фиксированным бедром. Срок его болезни был так велик, что лежание его уже почти не тяготило. Почти, почти…
Наденька давно нравилась ему, нравился ее нежный голосок, ее кудряшки. Более того, он ощущал в ней родственную душу, как бы ровню. И еще одно. Рассказы Славика разбудили в нем такое страстное желание кого-то обнять, что терпеть он больше не мог. Он написал записку.
Мальчишек уже отвезли в свою палату. Взъерошенный вихрастый Степка встал посреди мальчишеской палаты.
– Господа! Кто еще приглашает дам? Джем, тебе кто нравится?
– Мнэ всэ нравятся!
– Нет, всех мы приглашать не будем. Надо одну выбрать.
– Нэт, одну нэ могу пока!
– Ну и Бог с тобой! Костик, ты как?
Костик обнял гитару.
– Моя подруга со мной, моя семиструнная!
Как ни странно, Костику нравилась Нинка. Его сердце затрагивал Нинкин свободолюбивый нрав, отсутствие страха перед старшими. Только вот, когда смотрел он на Нинку, ему почему-то сразу вспоминалась мать. Костик останавливался. Боялся и записки писать, и дружбу предлагать.
– Ну, тогда я полетел на крыльях любви! Это я, гордый буревестник! – Степка помахал здоровой рукой, как крылом. – Потом пойду летать, ответы вам собирать.
Меньше всего был похож Степка на гордого буревестника, разве что еще меньше он был похож на ангела любви… Скорее, он со своей поджатой рукой был похож на подбитого воробья. Однако пусть меня опровергнет тот, кто точно знает, как выглядят ангелы любви.
Вот мы почти всех мальчишек и узнали.
В углу – кровать Славика, потом – Степка, за ним – Джемали.
Степка – маленький, хрупкий. Болит у него рука, правая, болит давно, он и не помнит сколько. В плече не сгибается, вверх не поднимается. Сколько помнит себя – все лежит в больницах. За столько лет болезни рука как бы высохла, стала тонкой, прижатой к телу.
У Степки родители лишены родительских прав. Здесь, в санатории, взрослые для него – и мать, и отец, и бабушки с дедушками, а мы все – братья и сестры. И вообще, Степка – такое веселое, такое безотказное существо, которое все любят. Он тоже отвечает всем любовью и добродушием. Несмотря ни на что, он хорошо учится и имеет только один трояк, по геометрии, так как ему трудно чертить.
Джемали, Джем – как бы это правильнее сказать про лежачего? – не высокий, а длинный, ноги вылезают из-за решетки кровати. Грустное лицо с большими, «бараньими», глазами, длинные и густые ресницы. Широкие плечи, большие руки. Богатырь! Он родом из высокогорной грузинской деревни. У себя в деревне был он сильнее всех ребят. Сильнее и выше. Там и увидел его приезжий родственник и привез его в районный город, чтобы показать тренеру по вольной борьбе.
Тренер увидел Джема и сразу оценил его богатырскую стать. На первой же тренировке, как только ему объяснили правила, Джем играючи положил на лопатки всех своих сверстников.
Так началась карьера Джема-борца. Отпустил отец сына в город, потом уже забрали Джема в Тбилиси, в спортивный интернат. Два раза был он чемпионом Грузии в своем возрасте. Собирался на чемпионат СССР.
Только стало у Джема бедро болеть. Сначала думали – ушиб, растирали всё. Да ничего не помогало. Джем терпел боль до тех пор, пока на тренировке не упал в обморок. Тут уж и рентген сделали, и все такое… В общем, дальше всё как у всех.
Когда диагноз стал ясен, вся команда плакала, даже тренер плакал. Сам тренер и нашел это место, санаторий этот, сам путевку пробивал через спорткомитет.
Плакал и отец, и вся семья. Мать в церковь ездила, в район, всё молилась за него. Даже отец один раз в церковь поехал.
Так оказался здесь Джем уже лежачим. Ждет теперь, когда очаг фиксируется, и можно будет операцию делать. Только операция эта такая, что бедро потом сгибаться не будет. Называется – «фиксация». После такой операции бедро уже совсем не сгибается, даже на стуле сидят на одной половинке. Это Джем узнал уже здесь.
Трудно было Джему привыкать к своей новой жизни. Поначалу стеснялся всех, особенно нянечек. Даже с мальчишками не разговаривал, лежал молча, и всё. Спал плохо, во сне кричал. Грустная история. А у кого тут история не грустная? Потом Джем стал привыкать, стал разговаривать и оказался нормальным и даже веселым парнем.
Рядом с Джемом – Колька Миронюк, эдакое хитрое, ворчливое и беззлобное чудо. Колька – сидячий, с больным коленом. Вернее, Колька – прыгающий на костылях, особенно когда врачи уходят. Колька – уже после операции, вроде как все хорошо у него. Он откуда-то из дальних западных областей Украины, из большой многодетной семьи.
Хоть и ворчат все на Кольку, но без него жизнь в девятом была бы скучнее в сто раз. А як же-ж!
На другой стороне палаты – Сережа, Костик, Юрка Владимирский и Валерка Таран, а через проход – уже десятиклассники.
Юрка не лежит – мучается. Он спинальник и заболел всего год назад. Горба у него нет, уже давно у него ничего не болит, и раньше он все он пытался встать и побегать. Только попытки эти быстро закончились. Лежит сейчас в гипсовой кроватке да еще и привязанный, бедняга, к кроватке этой.
Вообще-то кроватки у всех спинальников есть, как и лангетки для конечностей (для тех, у кого ноги болят). Но привязывать стали одного Юрку после того, как поймали пару раз в коридоре.
Дело в том, что мать у Юрки – медсестра. Когда Юрку поймали, ее вызвали и хотели Юрку выписать за нарушение режима. Мать плакала, просила Юрку оставить и дала добро, чтобы привязывать его. Ей навстречу пошли как медику. Строго у нас вообще с режимом, но нет правил без исключений.
Давно уже Юрка научился отвязываться, но ходить боится, не ходит даже ночью. Говорит: «Мать жалею, она меня одна воспитывает». Хороший Юрка пацан, добрый. Анекдоты собирает. У него их целая тетрадь переписана.
Валерка – тоже парень хороший. Да разве у нас плохие есть? Валерка сидит – ждет, пока нога заживет. У него такая болезнь, что можно без операции обойтись. Его уже скоро собираются поднимать, он ждет не дождется. Ярославцев обещал: через две недели снимок, а там, может быть, и вставать. Пора уже – сидит почти год.
Глава 13
Степан Рокитянский
«Уже почти год я здесь. И до этого поступал два раза. Первый раз это так давно было, что еще в детском отделении лежал. Следующая операция будет уже третья».
Степка не боялся операции. Он боялся совсем другого. Степка знал, что настоящий его дом – здесь. Честно говоря, он, когда попадал в детдом, всегда ждал, когда же раны снова открываться начнут. А если еще честнее, то он и не хотел, чтобы они заживали.
В детдоме было плохо Степке. Нравы там жестокие, там был он слабым, презираемым. Все дразнили его, а то и били. Могли и еду отобрать. Издевались и по-другому, но об этом Степка старался не вспоминать. Это вообще было страшно, позорно.
Еще, как ни странно, мальчишки не любили его за то, что он хорошо учится. Как это он мог хорошо учиться?! Больной, слабый, всю свою жизнь проведший то в детдоме, то в больнице? Уму непостижимо! Чем больше учителя его хвалили, тем больше не любили пацаны. Не все, конечно, не любили, а издевались все, потому что старших пацанов боялись.
Здесь же находилось то место, где он мог быть самим собой. И он им был. Свой среди своих. Здесь его любили уже за то, что он был ходячим. Он нес свою «ходячую» службу, нес ее с удовольствием. Он служил мальчишкам в своей палате, как служат братьям.
Степка старался не думать, что будет, когда он станет старше и его уже не смогут направить сюда на лечение. Эта тема для размышлений была еще более запретной, чем воспоминания о перенесенных издевательствах.
Последняя тайна появилась у Степки совсем недавно.
Часто бывало, что Степка сидел на посту с медсестрой Лидой. Сидел рассказывал ей про свою немудреную жизнь. А Лида ему – про свою.
Муж у Лиды умер два года назад от рака желудка. Лида мужа очень любила и до сих пор тосковала по нему. Дочь у нее вышла замуж за военного и уехала на Север. Где-то там, далеко на Севере, была у Лиды внучка.
Сидели как-то Лида со Степкой, сидели, и вот однажды Лида говорит:
– А что, Степка, пойдешь ко мне жить? Я одна, и ты один. А если приедут мои, то всем места хватит.
Так она сказала, а у Степки дыхание перехватило. Неужели? Неужели случится с ним такое? Сбудется мечта, которая так далеко и глубоко лежит внутри всю его жизнь? Степка и не думал, что такое может произойти!
Однако Лида снова вернулась к этому разговору, недели через две.
– Я узнавала, – сказала она, – просто так взять тебя я права не имею. Никто мне не даст. Надо опекунство оформлять. Ты как, согласен?
Согласен ли он? Он не знал, согласен ли он. Замерло сердце… Он хотел броситься на шею Лиде, обнять ее и одновременно хотел убежать далеко-далеко, убежать, чтоб никого не видеть.
– Вот пойду летом в отпуск… Можно будет попробовать оформить бумаги. Пока ты здесь, а потом, после десятого, можно в техникум. У нас есть рядом, как раз для тебя – финансово-экономический. Будешь под присмотром наших докторов. – Лида посмотрела на Степку: – Да ты что?! На тебе лица нет! Ладно, иди пока, мы с тобой потом поговорим.
Лида сама обняла Степку и прижала к себе. Сквозь знакомые больничные ароматы Степка впервые ощутил особенный ее, Лидин, запах, и от этого запаха на его глаза навернулись слезы.
Слёз Степки не видел никто, потому что он уже бежал вприпрыжку по коридору. Чувства теснились в его груди, шумели и толкались, как дети в младшей группе. Он пробежал по коридору раз, потом другой. Потом выскочил на лестницу и бегом сбежал вниз, а потом так же, бегом, взлетел вверх.
Ему немного полегчало.
Он думал: «Даже если не получится ничего… наверно, я был сегодня счастливее всех. А что будет со мной завтра, знает один Бог. Да, один Бог знает». Глава 14
Один Бог знает, как и почему собираются люди под одну крышу. Как подбираются люди в одну палату. С таких отдаленных концов огромной страны ребята собраны сюда – зачем, для чего?
Даже самый несгибаемый материалист нет-нет да и посмотрит вверх, в небо. И пусть не прикидывается, что он считает облака или любуется на звезды. Совсем не за этим глаза его устремляются в высоту. Пусть он объяснит, кому и куда он кричит свое «почему?», свое вечное «почему?».
Ужин пролетел, медсестры накормили ребят и сами пошли чай пить. Наташка лежала с закрытыми глазами на своей кровати. Она ждала, сама не понимая, чего ждет больше – ответа «да» или ответа «нет».
А Наденька уже ответила: «Да». Если бы могла, написала бы: «Да, да, да!» Сережка нравился ей, и чувствовала она примерно то же, что и он.
Дверь на веранду была чуть-чуть приоткрыта, и слышно было, как Степка выкатывает кровать. Кто выехал?
Степка заглянул со стороны веранды, постучал в стекло.
– Наденька, выезжай! Или вывезти тебя?
– Я вывезу! – отозвалась Наташка.
Ей очень хотелось выйти на веранду. «Зачем я написала эту записку? Зачем, зачем?! Просто так обидно стало, что я все одна да одна. А Славик симпатичный такой и самый порядочный из всех, не то что эти… Но я же не хотела!»
Наташка подошла к зеркалу, посмотрела на себя.
«Я ничем не хуже этой Аськи!» – подумала она и взялась за спинку Наденькиной кровати.
В таких вот растрепанных чувствах она и выбралась на балкон, изрядно встряхнув Наденьку на пороге.
В одном углу веранды стояла кровать Сережки, в другом – кровать Славика. Наташка подвезла Наденьку к Сережке, а сама пошла в сторону Славика, пошла медленно, неуверенно, сама не понимая, зачем это она идет. И все же шла, шла как завороженная, повинуясь неведомым силам своего сердца.
– Наташка… извини… Ты такая девчонка хорошая… Умная такая… Извини, Наташка… – мямлил Славик, не в силах поднять на нее глаз.
«Дурак я, – думал он. – Надо было подружиться с Наташкой сначала, потом видно бы было. Поссорились бы потом, как все. Светка бы не делась от меня никуда. Теперь сижу здесь как дурак, оправдываюсь. Эх!»
В это время стукнула дверь на веранду, и Степка с Сашкой из десятого выкатили кровать, на которой во всей своей красе восседала десятиклассница Светка, вся в завитых белых локонах, с подкрашенными глазами и губами.
Наташка поняла всё. Сказать по правде, она даже как бы обрадовалась такому ходу событий. Она не расплакалась, а поджала губы и, ни слова не говоря, двинулась с веранды. «Значит, я права! Некого мне тут любить, не с кем дружить!» Она вошла в палату, посидела на своей кровати и молча стала надевать босоножки вместо тапочек.
– Наташка, ты в самоволку? – Нечуткая Нинка аж стала приплясывать на кровати. – Купи банку килек в томате, а то трубы горят!
Хорошо здесь кормят, но у Нинки аппетит как у мужика здорового. Весь ужин умнет, а через полчаса у нее уже «горят трубы» и просят килек в томате. И обязательно чтобы с черным хлебом, а еще лучше с «бородинским», который Нинка всем нянечкам заказывает, но получает редко, так как нет его в окрестных магазинах.
– Иди и сама покупай, я тебе не слуга!.. – со вздохом ответила Наташка.
Разве может она сказать кому-то, как тяжело ей сейчас, как обидно и как тоскливо? Какие тут кильки в томате!
Наташка частенько ходит в самоволку. А что? По ней не видно ничего – не хромая, не на костылях. Денег у нее много. Пойдет, купит пирожных пару штук да съест. Или колбаски «докторской»… В общем, того, чего в санатории не дают. Бывает, что накупит конфет и всех угощает – под настроение.
– Наташка, купи-и! – просит Нинка.
– Хочешь, пошли вместе – тут близко! – вдруг предложила Наташка. – По палате же бегаешь!
«Нет, пусть хоть кто-то будет рядом, хоть Нинка! – думала Наташка. – Не могу я быть одна сейчас!»
– А что… Точно, пошли! – Нинка как будто ждала, как будто поняла Наташку, откликнулась сразу. – Всё, я с тобой иду!
– Нинка, не ходи! Не ходи, Нинка! – Все девчонки пытались удержать ее, даже Светик.
Но Нинку уже понесло. Ее уже не уговорить. У нее есть припрятанный резиновый бинт. Она плотно перематывает больное колено.
– А на ноги – что?
Тапочки есть у Мариэтты (воспоминания о ходячей жизни). Еще минута – и Нинка готова.
Две легкие тени выпорхнули из палаты на лестницу. Через минуту Нинка возвратилась. Она просунула в дверь свою шуструю смугловатую физиономию, убирая со лба темные, ровно и коротко подстриженные волосы. Издали Нинка похожа на мальчика-цыганенка. Она зашипела:
– Машка, сделай куклу!
– Чего? – не поняла Маша.
– Сделай куклу на кровати моей, как будто бы я сплю!
– Да кто поверит, что ты спишь, в восемь-то часов! Ладно, иди, сделаем!
Улетела Нинка, как легкий ветерок.
Все стихает на минуту, только слышно, как бренчит на гитаре Костик, выводя, сбиваясь и снова выводя:
Мерно шагая вдали,
Объят предрассветною мглой,
Караван большого Али
Возвращается домой…
– Эх, забыли опять Любе батарейки заказать! Так мой «Меридиан» уже неделю молчит… – вздохнула Аська.
Уроки делать неохота. Телевизор есть только в холле. Да и то скрипит весь. По телевизору ничего интересного нет.
«На телевизор» выезжают редко, если только фильм какой-нибудь, или в выходной. Выезжают сразу по нескольку человек. Кому охота быть одному в пустом холле?
– Чего? А? – Маша с трудом оторвалась от книги.
Вот уж книгочейка! Решила прочитать все, что в родной деревне не смогла.
Библиотека в санатории хорошая. Библиотекарша приходит два раза в неделю. Можно ей книги заказывать, она ищет и приносит. А как заказывать, когда не знаешь, что в библиотеке есть? Поэтому, как книга хорошая попадется, так Машу не оторвать. Аська тоже лежит с книгой на пузе, но толку от этого нет.
То, что Славик и Светка из десятого выехали сегодня на веранду, затронуло и Аську. Аська давно поглядывала в сторону Славика – хотя бы по той причине, что только трое из обоих классов, из девятого и из десятого, подходили ей по росту.
Джем сердца Аськи не трогал совершенно, а вот Славик и Витька из десятого были предметами ее мечтаний, причем попеременно. Все-таки Славик волновал ее больше, чем Витька. И вот…
– Маша! Славик-то со Светкой, ты поняла?
– А? Да, я поняла. Аська, сейчас же прекрати расстраиваться!
– Маша, ну почему так? Кто-то влюбляется, целуется, а мы с тобой никак! И никто нам дружить не предлагает. Мы что, какие-то не такие, что ли?
– Мы такие, как надо! Наша любовь впереди.
– Ага! Как в песне поется: «Кто ты, тебя я не знаю, но наша любовь впереди…» Сколько ждать еще? А, Маша? Сколько ждать?
– А что сделаешь? Подождем! – Определенно, Маша – философ.
– Подождем. У моря погоды… – Аська откинулась на подушку и попробовала снова взглянуть в книгу. Буквы смешались в ее глазах, поплыли. Нет, не плакала Аська. Просто лежала с закрытыми глазами.
«Подождем», – повторила она про себя еще раз.
Хорошее это время – после ужина. Мариэтта пишет письмо, старательно выводя армянские буквы.
«Здравствуй, дорогая мамочка!»
Глава 15
Мариэтта Оганесян
«Здравствуй, дорогая мамочка!
Мамочка, все у меня хорошо, только скучаю я по вам, скучаю по сестренке, и по братику, и по папе.
Здесь мне неплохо, никто меня не обижает. Я стараюсь учиться хорошо».
Мариэтта остановилась и поняла, что совсем не знает, о чем писать дальше. За год ее пребывания в санатории все родные как бы отдалились, а она, Мариэтта, жила совсем другой жизнью. Становилось ей от этого страшновато. Всю жизнь она была с кем-то, она была чья-то – и вдруг одна.
Нет, родные никогда не бросят ее! Дядя Арсен сказал, что поможет устроиться диктором на телевидение…
«А что? Я ведь симпатичная, а у диктора разве заметно – хромая или нет? Садись за стол и читай текст. Все равно что-то не так! Откуда же это противное чувство, что я одна? Или надо согласиться, что каждый живет свой собственной жизнью? Что каждый проживает ее сам?
Просто из-за болезни мне приходится так рано начинать… жить самой за себя.
Как вы там, милые мои, родные мои? Помните ли вашу Мариэтту? Не оставляйте, не оставляйте меня! Я не хочу быть одна, я очень хочу быть вашей дочкой, вашей сестрой, вашей племянницей, вашей внучкой!
Но вот как получается – это я, ваша Мариэтта, тут, на этой кровати, в этой комнате рядом с такими же, как и я. Нет, мне не плохо, не плохо – мне просто как-то по-другому.
Мне страшно, что это другое может мне больше понравиться, чем то, что было раньше. Все тоньше и тоньше становится ниточка, которая связывает меня с прошлым. А я держусь за нее, держусь крепко, боюсь отпустить…
Я боюсь, что она порвется, а она все тоньше, тоньше… Мама, что со мной?»
«Нет, не пишется мне сегодня письмо!» – Мариэтта отложила ручку и тетрадь и откинулась на подушку. Глава 16
Только Мариэтта отложила ручку и тетрадь и откинулась на подушку, как в палату влетели запыхавшиеся Нинка и Наташка. Запыхалась, в общем, только Нинка – с непривычки.
– Девчонки, ура! Живем! – Нинка вытащила из кулька целых две банки килек и полбуханки черного хлеба. – Сейчас, сейчас! Сейчас бутербродов всем наделаю!
Тут вошла медсестра Лида. Нинка упала в кровать и натянула на себя одеяло.
Лида была женщиной доброй, хотя и говорила всегда строго. Никогда врачам о всяких мелочах не докладывала, не то что другая медсестра, сменщица ее, Ирина Николаевна. Ирину, кажется, даже сам Ярославцев побаивался.
Лиду все любили, но это не значит, что можно было внаглую прыгать перед ней.
Счастливая все-таки эта Нинка! Как успела в кровать залезть! Медсестра подозрительно покосилась на тапочки возле Нинкиной кровати, но ничего не сказала.
Она вошла не одна. С ней – новенькая девчонка с левой рукой, подвязанной на косынке.
– Ничего себе! У нас новенькие в девять часов приезжают! А врачи как же? – Нинка перешла в наступление, чтоб отвести внимание от тапочек.
– Нинка-Нинка, все тебе надо больше всех! Она уже десять дней в изоляторе лежит, ждет, пока справку ей по почте перешлют, – объяснила Лида.
– Какую справку? – стала допытываться Нинка.
– А что в доме нет инфекций! Что в контакте ни с кем больным не была. Они справку забыли дома, а вы же знаете Ярославцева нашего. Придрался и в изолятор ее посадил. А справка сегодня вечером с почтой пришла. Вот я вам и привела ее. Все равно завтра Ярославцев справку увидит. Ну что, довольна твоя душенька? Тапки эти сейчас же убери! – добавила Лида.
– Так точно, товарищ командир, сейчас уберу. И душенька моя довольна! – сказала Нинка, косясь то ли на новенькую, то ли на кильки в томате.
– Ну ладно, вы тут знакомьтесь, да не забудьте свою гулену через десять минут закатить. – Лида подошла к выходу на веранду, постучала в стекло. – Эй, на веранде! У вас десять минут!
Лида ушла, а новенькая так и осталась стоять посреди палаты. Не очень высокая и не очень красивая, но с лицом живым и смышленым. Над лицом, как бы отдельно от всего остального, располагались чуть рыжеватые, густые и волнистые волосы, низко собранные в «хвост». От этих волос да еще от подвязанной на цветную косынку руки вся фигура ее казалась как бы чудной – с чудинкой, что ли.
– Здравствуйте…
– Что ты стоишь посреди палаты, иди к нам! – позвала Маша.
– Да, к нам иди! Как тебя зовут? – спросила Аська.
– Аня. Аня Кондрашова.
– Ты откуда? – начала допрос Аська.
– Из Севастополя.
– А, близко. Что с рукой?
– Остеомиелит, – ответила Аня.
– Давно?
– Скоро год.
– Операций сколько было? – поинтересовалась Аська.
– Ну, вскрывали когда… два раза… И потом еще одна, в Симферополе делали, в больнице.
– Свищи есть?
– Угу, – кивнула Аня.
– Ну не расстраивайся, тут все такие. Или почти такие. Хорошо, что ты хоть ходячая, и хромать не будешь, и горбатая не будешь. А платья с рукавами – какая ерунда!
– Да я ничего… – совсем смутилась Аня.
– Ничего, привыкнешь. Тебя завтра Наташка в курс дела введет, что у нас ходячие делают.
– А чего завтра? Пошли сегодня, уже Наденьку завозить пора, – встряла в разговор Наташка.
…Наташке и хотелось, и страшновато было выходить на веранду. Совсем не о новенькой думала она сейчас. Все-таки Славик ей нравился, нравился, нравился, и сколько бы она себя ни уговаривала, что она выше всего этого, сердечко ее ныло, ныло…
«Хорошо еще, что никто не знает, что я Славику записку писала. А если узнают, то скажу, что про уроки с ним хотела поговорить. Да, да, про уроки. Вон по литературе доклад надо делать. Как всегда, раз ходячая – значит, надо в библиотеку переться и доклад этот сочинять. Хорошо, что теперь эта новенькая есть: завтра пусть сама идет, умывает всех. Теперь ее очередь, пусть помучится с Миронюком! И доклады теперь пополам!»
– Пошли, – не отказалась новенькая. – Я знаю, как возить, я же в больнице на перевязки всех наших возила. Откуда везти-то надо?
– Пошли.
Наденьку привезли с веранды. Лицо ее сияло, губы то и дело разъезжались в улыбку, на щеках, если можно так старомодно выразиться, играл румянец. Наденька была счастлива.
– Да, любовь зла!.. – выразила общее впечатление Нинка. – Однако любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Статуэта, открывалку давай! Сколько можно смотреть на закрытую банку, скажите мне, люди добрые? Анька, иди бутерброды намазывать и раздавай всем!
Наташка тоже достала кулек и вытащила конфеты. Как всегда, она покупала разные, всякие карамельки, сосалки, а потом шла и всем по горсточке насыпала – кому что достанется.
– Ура! Пируем!
И все пировали. Ведь главное – не что есть, а как и с кем.
Это потом, во взрослой жизни, становится все важнее и важнее что! От этого жизнь теряет свою остроту, становится пресной, как несоленая пища.
Ведь я не ела в своей жизни ничего вкуснее этих килек и ничего слаще этих барбарисок. Не верите? Или верите и вспоминаете свои кильки и свои барбариски? Кто как, кто как…
Глава 17
Нина Акишина
Да… Кто как, кто как, а я свободу люблю. Я из-за этой свободы всю жизнь страдаю, но все равно больше всего на свете свободу люблю.
У матери нас трое, три девчонки. Две на мать похожи, беленькие и спокойные, – это сестры мои. Я, самая младшая, чернявая получилась. Мать всегда смеялась: «На белую белил не хватило. Напоследок – только на чернявую».
Отца я не видела: он перед моим рождением на шахте погиб.
Бабка меня как-то «цыганчой» назвала. А мать как цыкнет на нее! «Молчи, – говорит, – старая, молчи!» Так на нее посмотрела, что бабка язык проглотила.
Ну а я, как выросла, начала из дома бегать. С семи до двенадцати лет бегала, пока не заболела. Не то чтоб дома мне плохо было, нет. Просто тянуло куда-то, хотелось в степь погулять. Сяду, бывало, на горке и смотрю, как солнце садится. И не надо мне в жизни больше ничего.
Потом поймают меня, матери отдадут. Мать всё плакала, плакала. Спрашивала меня: «Разве, Нинка, плохо дома тебе? Разве кто тебя обижает? Или ты ходишь голодная?»
Я тоже заплачу, мать обниму. Так мне жалко ее становилось! Я и сама не рада, что я такая… Что меня все тянет убегать.
Обещала: «Нет, мамочка, я больше никогда бегать не буду!» Главное, сама уже вроде бегать не хочу. Месяца два пройдет, и опять что-то меня гонит… опять убегала.
Когда я постарше стала, то стала мать просить, чтобы не искала меня. Говорю ей: «Мам, я погуляю пару дней и сама потом приду. В школу снова пойду». Мать только рукой махнет на меня.
Нога заболела в одном из моих походов. В последнем уходе-походе нога начала болеть, распухла, после того как я сильно ее ушибла. Еле домой приползла. Мать сначала даже обрадовалась. Сказала: «Ну, теперь дома будет наша Нинка сидеть!»
Нога все не проходила и не проходила, и потащила меня мать по врачам.
Потом уже она, наоборот, стала говорить: «Эх, лучше бы ты, Нинка, бегала-гуляла, чем вот так болеть!»
Целый год по разным больницам провалялась, резали-резали, а все без толку. Пока сюда путевку не оформили, как дочери погибшего шахтера.
Вот, не бегаю теперь. А самоволка эта – не в счет, это так, баловство. Хотя на улице хорошо! Тепло уже совсем!
Вот школа закончится, нас в летний корпус переведут, прямо возле моря будем жить! Здорово в летнем корпусе! Я в прошлом году только две недели там была: я сюда в конце августа поступила.
Там можно было ночью встать и на звезды любоваться. Только купаться в море нельзя ночью. Сторож возле самого корпуса сидит. Эх, скорее бы лето!
Жаль, что мне летом лежать придется, потому что операция. А то, как лето настает, так меня тянет, тянет… хоть куда-нибудь, хоть в летний корпус.
Нет, а Наденька-то какова! Любовь у нее! Я не против… Пусть хоть тут налюбится, где все свои! Как ей там, за забором, со своим горбом-то… дальше жить…
Да и я бы тут всю жизнь жила, только бы выходила путешествовать – и назад! Как нравится мне здесь! И еще… Я приду, а Костик чтоб меня ждал…
Конечно, Костик! Костик – лучше всех! Костик, Костик, Костик… Я что, тоже влюбилась, что ли? Вот это да! Ну нет! Нет… Глава 18
Ну нет! Нет! Сопротивление бесполезно! Если уж приходит время любить, ничего не сделаешь – не убежишь, не спрячешься. Каждый мечтает о ней, страдает, каждый ждет. Каждый мечтает о любви, о любви непременно большой, непременно чистой, непременно светлой.
Самое-то интересное в том, что у каждого эта любовь своя, собственная. Если ты хочешь полюбить, как Джульетта, то тебя и звать должны Джульеттой! А если зовут тебя Нина или Маша, то ты и полюбишь, как может полюбить Нина или Маша!
Вот о чем все забывают! Все хотят – как Джульетта или как Ромео. Расстраиваются, чудаки, если у них так не выходит!
Первая любовь имеет еще одно свойство, которое одинаково и для Ромео, и для Джульетты, и для Нины, и для Маши, и для Коли, и для Саши. Настоящая первая любовь всегда бывает на полную человеческую силу, на полную катушку.
Человек впервые всегда любит в полную меру своих сил. Скажи мне, какая у тебя была первая любовь, и я скажу, какая в тебе скрыта сила.
Что скрывать человеку, когда он любит в первый раз? Когда нет над ним, как правило, никаких ограничений, никаких условностей. Когда его почти не занимает ничто материальное. Или почти ничто. Вот почему так прекрасна первая любовь.
Почему же первая любовь бывает, чаще всего, неудачной? А это потому же, почему не складываются, не получаются некоторые жизни. Подними голову вверх и спроси.
Спроси, почему люди бывают жадны, злы, безжалостны и беспомощны? Спроси, почему одни жиреют и дуреют от богатства, а другие спиваются и опускаются, как бомжи?
Спроси, почему полны тюрьмы? Спроси, почему есть дома ребенка и дома престарелых? Почему люди так любят издеваться друг над другом?
Спроси, спроси про все это. Спроси…
Просто про неудачную первую любовь принято рассказывать, а вот про свои неудачные жизни люди болтают гораздо меньше.
Некоторым стыдно. Как это так: жизнь неудачно сложилась? А что же ты делал всю жизнь, что же ты складывал-то ее так неудачно? Стыдно, больно. Другие просто не понимают, как их жизнь сложилась.
И понимать не хотят. Живут себе, не тужат. Живут, как живется.
И первые, и вторые редко вспоминают свою первую любовь. Редко вспоминают то время, когда они жили на полную катушку.
Да, есть еще и третьи. Это те, кто до старости… до старости всё бьются, всё хотят жить так, как жили, когда любили в первый раз. Они всё стремятся куда-то, всё бегут вперед, бегут, если даже не знают, что их ждет впереди. Можно сказать, что бегут они всю свою жизнь за первой любовью. Это уже в переносном смысле.
Бьются они: путешествуют ли, исследуют ли что-то, песни ли поют, а может, стихи сочиняют, труды всякие научные пишут или что другое делают… Но что-то они обязательно делают! Делают так, чтобы на полную катушку, на трезвую голову и твердую память. В полную силу. На первую любовь, так сказать.
Такие-то и могут иногда сказать честно, насколько жизнь их сложилась, то есть сколько мгновений в своей жизни смогли они прожить на полную катушку, в полную силу. На первую любовь.
Есть еще и четвертые, а может, и пятые. Только первых и вторых – больше, больше…
Все наши давно уже давно улеглись, а спать не хочется никому. Слышно, как у мальчишек играет тихая музыка: у них еще батарейки не сели в приемнике.
– Хоть бы сказку рассказал кто-нэбудь, э! – попросила Мариэтта.
– Тебе рассказать сказку, как дед… – это Нинка вступает в разговор.
– Э, нэ надо про коляску твою! Твоя коляска уже вся… э… запачканная стоит… э… никому нэ интэрэсно!
– Новенькая, Анька, ты сказку расскажи! – тоже попросила Аська.
– Да я вообще-то знаю одну, русскую народную. Я ее потому знаю, что специально читала, чтоб в палате, в больнице у себя, рассказать. Мы там все по очереди рассказывали.
– Мы тоже по очереди рассказывали, только всё рассказали уже. Давай свою русскую народную.
– Ну ладно. «В некотором царстве, в некотором государстве жил был царь, и было у него три сына…»
Тихо потекла мерная мелодия сказки. Анька оказалась хорошей рассказчицей. Она рассказывала так, что все аж переживать начали, как там Иванушка справлялся со своей непростой задачей.
– Ну и вот. «Залез Иванушка коню своему златогривому в правое ухо, а в левое вылез, и превратился он в добра молодца, такого, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Размотал грязную тряпку с пальца, а там сияет перстень самоцветный. Обнял он царевну, поцеловал в уста сахарные, и стали они жить-поживать и добра наживать. А царь дал им полцарства, как и обещал. Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец». Всё!
Все помолчали немного, потому что здорово Анька сказку рассказала.
– Всё! Будешь ты теперь у нас сказочницей-рассказочницей! – первой опомнилась Нинка.
– Да я больше, так подробно, ни одной не знаю! – стала отнекиваться Анька.
– Ничего, в библиотеку сходишь.
– А что, библиотека есть?
– Есть, есть. Читать любишь? – это уже Маша спросила.
– Люблю. Очень люблю и читать могу быстро.
– Правда, вот привыкнешь немного и пойди в библиотеку. Там и на мою долю возьмешь чего-нибудь интересного.
– Нет, Анька, ты скажи, как это он – в одно ухо влез, а в другое вылез? – Нинка еще не успокоилась от переживаний за Иванушку.
– Честное слово, сколько раз эту сказку рассказывала, столько раз все спрашивают одно и то же! Всем всё понятно – и про коня, и про терем, и про поцелуй. Непонятно только, как это – в одно ухо влез, а в другое вылез!
Девчонки посмеялись немного, а Нинка размечталась:
– Сейчас бы мне влезть в одно ухо, а в другое вылезти!
– А где ты ухо возьмешь?
– А я вот сюда, в подушку, влезать буду, в подушечный угол! – придумала она.
– В подушку влезешь, а из другого конца курицей вылезешь! – это съязвила Аська.
– Нет, жабой вылезешь!
– Нет, Бабой-ягой!
– Нет, чудом вылезешь! Чудом в перьях!
– Ну вот, раскудахтались! – Нинка уже сидела положив подушку на голову, загнув один угол внутрь, как генерал в треуголке. – Я думала, вы добрые, а вы… Вот вам назло никуда влезать не буду!
– Девчонки, сколько можно хихикать! Ну-ка спать всем! – отозвалась со своего поста Лида. – Спокойной ночи всем! Аня, не забудь сказать: «Приснись жених невесте на новом месте». Завтра расскажешь, кто приснился.
– Угу. Не забуду. Спокойной ночи.
Глава 19
Аня Кондрашова
«Не забуду. Спокойной ночи. Мне самой интересно, что мне на новом месте приснится».
Анька закрыла глаза и полетела в светлую даль. Она привычно вступила в свой ночной полет, как вступают в теплое, ласковое море. Сон ей снился всегда один и тот же с того самого времени, как она заболела. Или именно этот сон, или вообще ничего не снилось.
Ей снилось, что она поднимается на больших крыльях и летит прямо к солнцу. Крылья же у нее как на картинке, которую она видела в книжке, там где читала легенду об Икаре. Как он поднялся на крыльях к солнцу, и растаял воск, который скреплял перья. Крылья распались, а Икар упал и разбился.
Ну вот, летит она прямо к солнцу, и уже ей жарко так, жарко невозможно.
«Всё, сейчас упаду и умру», – думает во сне Анька. Вдруг она чувствует, что кто-то стреляет в нее, стреляет метко, чтобы попасть не в сердце, а в левую руку. Анька снова и снова чувствует боль и начинает падать.
Она понимает: тот, кто стрелял, спас ее. Иначе она бы взлетела еще выше, на солнце, и потом, падая, разбилась бы насмерть. А так она стремительно падает вниз, больно ударяется о землю, но остается в живых. Анька снова чувствует боль в руке и просыпается.
Что, уже утро?
«Опять сон, все тот же сон. А я и ночи не заметила».
«А я и ночи не заметила!»
– Доброе утро, доброе утро! – Лида распахнула двери палаты. – Вставайте, девчонки, вставайте, умывайтесь, кровати стелите.
Лида разносит таблетки, Светке уколы делает, сразу два. Светка не реагирует на уколы, только улыбочка чуть кривится в сторону.
– Всё, порядок! Светик, молодец! – Лида быстро ушла.
– Давайте, давайте! Подъем! – Вот уже и Люба с суднами. – Веселее, птички мои!
Подъем – в семь, а смена у персонала – в девять. Все утренние процедуры входят в обязанности ночной смены.
– Анька, ты беги в ванну, умывайся сама и иди лежачих умывай! Теперь давай по очереди ходить. Наконец-то я от этого Миронюка вздохну, хоть через день – и то легче! – Наташка откровенно обрадовалась облегчению своей жизни.
– А что, и мальчишек тоже я должна умывать? Это что, положено?
– Положено, положено, иди!
– Ну, раз положено… А то страшно…
– Не бойся: привыкнешь, познакомишься со всеми, – ободрила ее Маша, – иди, не бойся. Наши мальчишки – налево, узнаешь по такому красивому, который сидит, по Славику.
Никто и не заметил, как вздрогнула Наташка. «Как хорошо, что мне туда идти не надо», – подумала она еще раз.
Вздохнула и Аська.
Анька взяла в умывальнике таз и чайник. Набрала половину чайника холодной воды и потопала на пищеблок. Там, в титане, долила чайник горячей водой и пошла в палату к мальчишкам.
– О, новенькая! – Все взоры устремились на Аньку. – Как зовут?
– Аня. Кто будет умываться?
Пока Анька отвернулась, Миронюк сделал Славику знак: сейчас, мол, проверим эту новенькую, из чего она сделана!
– Ой, вода теплая! – Сережка подставил руки под струю. – Ой, здорово как! Ты где это, Аня, теплую взяла?
– В титане! На кухне-то всегда теплая есть!
– А ты откуда знаешь?
– Жизненный опыт! – Слова сами выскочили.
«Откуда у меня эти слова выскочили? Я ведь не знаю таких!» – удивилась себе Анька.
– Ну, ты молодец, спасибо!
Сережка – человек бесхитростный. Благодарит сразу, от души. Анька же перешла к Миронюку.
Миронюк уже «орудия пыток» достал: мыло в зеленой мыльнице и зубную пасту со щеткой.
– Ой, водычка тэпла! – начал Миронюк.
Он плескался, фыркал, брызгался, плевался, пока ему самому не надоело или стыдно не стало – кто его знает.
Анька же стояла спокойно и как бы не глядя на Кольку, хотя воду подливала вовремя. Она смотрела в окно, и, когда, по мысли Миронюка, новенькая должна была бы уже сорваться, она вдруг спокойно сказала:
– Как красиво у вас! Из окна море видно! В нашей палате его какой-то павильон загораживает.
Миронюк поперхнулся и закашлялся, на этот раз – по-настоящему.
– Кончай там плескаться, Колька, а то вода остынет! Не только тебе хочется тепленькой руки помыть! – Славик давал Миронюку отбой.
– Да ничего, пусть моется, я еще наберу! Мне все равно еще девчонкам набирать!
Это сразило всех сразу, и наповал. Мальчишки Аньку приняли.
– Всё, больше ее не обижаем, пацаны! – сказал Костик, когда она ушла.
Девчонки тоже поразились теплой водой.
– Как это ты догадалась?
– А я думала, у вас всегда так! У нас в другой больнице нянечки умывали, так они всегда теплую добавляли. Это не я, вернее, не я сама придумала, – как бы оправдывалась Анька.
Маша быстро посмотрела на Наташку, посмотрела только.
– Ну да, я же по вашим больницам не лежала! – Наташка, конечно, была обижена.
– Да тебя никто и не винит! – сказала Маша. – Ничего особенного и не случилось. Будешь умывать – так теперь добавляй горячей. Приобретай жизненный опыт.
– Очень мне нужен этот опыт!
– Может, пригодится когда-нибудь. Ты что, всю свою жизнь наперед знаешь?
Всю жизнь наперед Наташка не знала, поэтому ей пришлось замолчать и согласиться.
Завтрак мгновенно пролетел, и вот уже забегали медсестры.
– Девочки, готовимся, готовимся! Обход скоро, обход! Кровати чтоб красивые были, с тумбочек всё убрали!
– Да убрали уже, убрали, хватит! – по-старушечьи проворчала Нинка.
Хоть и бывает обход два раза в неделю, все равно все волнуются немного, даже у кого перемен в здоровье никаких не предвидится. А уж о тех, кого должны поднять или у кого срок операции подходит, – о тех и говорить нечего.
Глава 20
Ярославцев Евгений Петрович – мужчина небольшого роста, худенький, и, наверно, от этого всегда грозен и сердит.
Заставить его улыбнуться практически невозможно. Он еще молод, но главврач уже разрешает ему оперировать самому. Есть среди наших ребята, которых оперировал сам Ярославцев. Но самых тяжелых оперирует все равно главврач, величина недосягаемая.
В отличие от маленького Ярославцева, он высок и могуч. Его фигура величественна. Седые волосы красиво ложатся на лоб, и сам лоб высокий, прямой, «сократовский». Все его боятся: и врачи, и сестры, и нянечки. И мы, конечно.
Кроме хирургов есть еще терапевты. Наша – Жанна Арсеновна, красивая пожилая женщина. Она действительно красива, и, кроме того, как я это понимаю сейчас, ухоженная женщина. У нее все в порядке: и лицо, и прическа, и халат.
Главное, у нее всегда туфли на высоких каблуках. Каблуки эти выстукивают в нашем коридоре такую песню: тук-тук… тук-тук… Размеренно так выстукивают, слышно, что Жанна Арсеновна идет от самого конца коридора, от самой ординаторской. Если идет она по улице, под верандой, тоже слышно ее: тук-тук… тук-тук… А так, чтоб тук-тук-тук, никогда не бывает.
Вот все уже приготовились, натянули одеяла на кроватях – так натянули, что ни морщиночки нет. Обход сегодня без главного, но Ярославцев сам шороху на всех нагоняет. Сестры так докладывают, как будто мы все только вчера поступили, а не по году или даже больше уже лежим.
Остановились на половине девятого класса, сестра Аньку представила, как новенькую.
– Ну-ну, привыкай! Полежи немного, сделаем тебе снимки новые, ну а операцию – где-то в начале лета, если по снимкам все хорошо будет. Привыкай, привыкай! Вот вместе с Асей и возьму тебя. – Пошел Ярославцев дальше. – Пылинкину на перевязку возьмете – меня позовите сегодня! Как твои дела, Света?
– Хорошо. У меня хорошо дела, – ответила Светка в спину Ярославцеву.
– А я? А меня когда поставите, Евгений Петрович? – Наденька закричала вслед, не надеясь на ответ.
Вдруг Ярославцев обернулся и, что-то вспомнив, сказал медсестре:
– Да, а Лукинину на завтра – на рентген!
Медики перешли на половину десятого класса.
Все девятиклассники закричали «ура!». Закричали пока беззвучно, только рты открываются и взлетают вверх руки со сжатыми кулаками. «Ура, ура, ура!»
Наденька укрылась с головой, и только видно, как ноги дрыгают. Вот это да! Вот это новость! Про рентген Ярославцев раньше ничего не говорил и все пугал Наденьку, чтоб не встала раньше времени.
Только Аська почему-то не разделяет общей радости.
– Подожди еще, Наденька, это только снимок, – сказала она тихонько, – подожди радоваться, дождись, что снимок покажет.
– Все равно здорово! Наконец-то!
Наденька уже вылезла из-под одеяла. Хоть надежда появилась. Надежда появилась и своими теплыми крепкими руками обняла маленькую Наденьку, а вместе с ней – и всех нас.
Странное существо – человек. Часто, а в молодости почти всегда, он всё ждет чего-то, всё надеется, считая все новое лучшим. А ведь новое не значит лучшее. Разве мы понимали это тогда? Может, на месте Наденьки надо было прокричать Ярославцеву:
– Дайте мне еще полежать! Не поднимайте меня! Я не хочу уезжать отсюда, я хочу остаться, остаться здесь подольше!
Кто знает, что лучше? Как бы жили мы, если бы знали, как лучше, если бы знали, как правильно? Глава 21
Аня Кондрашова
Кто знает, что лучше? Как бы жили мы, если бы знали, как лучше, если бы знали, как правильно?
Вот меня всю жизнь заставляли все делать правильно. Мама у меня – учительница, а папа – на заводе, экономист. Они меня так воспитывали, чтоб я все правильно делала. Я вот помню, до школы еще, меня в танцевальный кружок отдали. Придут за мной и спрашивают: «Ну, как наша Аня вела себя? Сколько замечаний было?»
Я знала: если одно, значит, полчаса в углу стоять, а если два, то час стоять. А если три – то еще и в кино в воскресенье не пустят.
Танцевальный – еще ничего, а когда в вышивальный отдали, то я такая несчастная была! Я это вышивание просто терпеть не могла: всё нитки путались, всё рвались, всё узлы делались. Настоялась в углу по самые уши.
Когда школа началась, меня из-за ошибок заставляли переписывать. Бывало, плачу, а все домашнее задание переписываю раз по пять. Потом я привыкла, ошибок меньше стало, а если ошибусь, то сама уже все переделываю, не жду, пока носом тыкать начнут.
Иногда так хотелось сделать что-нибудь, придумать что-нибудь… А я все боялась, что неправильно будет, что опять начнут наказывать да мораль читать. Только фантазировать и могла… в свое удовольствие.
То еще помогало, что училась я легко. Память у меня хорошая. Один раз прочту и все запомню. Два раза прочту – помню почти наизусть.
Потом уже сама всегда старалась все правильно делать. Один раз в пионерский лагерь поехала, так там у меня кличка была – Святая. Кто ссорился со мной, тот кричал: «Святоша!» Так и жила.
В восьмом классе меня избрали комсоргом. Было начало лета, и мы всем классом в поход пошли. Места у нас, под Севастополем, красивые такие!
Наша классная с нами не пошла по причине пожилого возраста. Пошла с нами молодая училка, только после института. Может, если бы наша классная с нами была, то и не было бы ничего, а так…
Короче, наши пацаны набрали вина, «биомицина», уж не знаю, сколько у них бутылок было. «Биомицин» – это дешевое вино такое, крепленое, по-украински – «билэ мицнэ», «белое крепкое». Это даже не портвейн, который у нас все пьют, а еще хуже, просто, как говорят, «бормотуха».
Мы сидели сначала все вместе у костра, потом пацаны стали уходить по одному, а потом и девчонки за ними потянулись.
Училка побежала туда, а там – народ тепленький уже. Кто-то песни поет, кто-то просто так валяется. Двое подрались. Сидели под кустами, красные сопли размазывали, а девчонки их успокаивали.
Так бесславно закончился наш поход.
В школе разборки начались. Училка молодая все директору расписала в красках. Меня директриса вызвала и говорит: «Ты – комсорг, ты за все отвечаешь. Садись и пиши, как дело было: кто зачинщик этого безобразия, кто пил, кто дрался, кто из девочек с ними выпивал. Всех из школы выгоним!» И как всегда: «Как ты могла, ведь у тебя мама – учительница!»
А что «как я могла»? Что я могла?
Я говорю: «Можно, я в классе все напишу»? Она разрешила. А я, уже еле живая, еле до класса доползла, а там все меня ждут.
Я листок положила на парту и все рассказала, что мне надо написать. Какая буря в классе началась! Как стали все кричать!
– Неужели, – закричали, – напишешь всё? Неужели нас всех предашь?
– А чего же вы пили? А чего же вы поход испортили? Пьянство – это плохо, тем более в школе, тем более в походе! Пьянство – это неправильно!
– А чего от нее ждать, от этой святоши! Иди пиши, предавай всех! Предавать – это правильно!
Когда снова я услышала это словечко – «святоша», так у меня сразу голова закружилась. А когда сказали про предательство, у меня все в глазах поплыло. Я потеряла сознание и упала. Мне потом рассказывали, что я лежала долго, что медсестру вызвали, а медсестра мне делала уколы в левую руку и прямо через одежду колола, так как я в себя не приходила долго. Очнулась я, когда меня в «скорую помощь» грузили.
Так я заболела. Дома сразу температура поднялась, потом рука вспухла. Потом – в больницу, а там уже и кололи, и вскрывали. Но улучшения не было. Потом в областную больницу перевели.
Мама хотела на школьную медсестру в суд подавать за то, что инфекцию занесла мне в руку. Но я все плакала и уговорила маму не делать этого. Ведь медсестра, можно сказать, спасла меня. Не пришлось мне из-за болезни ничего писать на этом листике: ни кто пил, ни кто рядом сидел. Медсестра спасла меня от предательства. Еще от того спасла, чтоб я оправдала тех, кто пил.
Я знаю, почему я заболела. Потому что я оказалась между двумя правдами. Пить было нельзя и предавать было нельзя. Я честно хотела сделать все правильно, но впервые я не знала, где правда. Две одинаковые правды разорвали меня пополам.
Я не знаю, что бы я делала, если бы не заболела. Я не знаю до сих пор.
Глава 22
Неизвестно, откуда в санатории появилась такая прекрасная библиотека. Высоченные стеллажи из темного дерева были доверху заполнены книгами, причем корешки некоторых наводили на мысли о чем-то таинственном, о каких-то давно забытых, скрытых за этими корешками древних тайнах.
Конечно, Аньку не пустили порыться в книгах.
Отвечать на вопрос: что ты хочешь почитать? – было очень трудно.
Анька попросила Чехова, в принципе зная, что такой писатель существует и что это писатель хороший, раз его изучают в школе. Но, по максималистской своей сущности, Анька попросила сразу все собрание сочинений, в чем ей и было благополучно отказано. Дали только два тома.
– Если одолеешь, дам следующие два, – сказала библиотекарь.
– Маша, хочешь со мной Чехова читать? – спросила Анька, придя в палату. – Будем с тобой свое образование… свою образованность повышать. Может, и ты, Аська, тоже будешь? А вообще, можем все по очереди читать.
– Не, я не буду! – отмахнулась Аська. – Я не выдержу: у меня терпения не хватит. Дадите, если что интересное будет.
– Я буду, давай! – Маша с удовольствием взяла серенький томик. – Я беру первый, а ты – второй, а потом поменяемся. Наташка, будешь с нами Чехова читать?
– Очень мне надо здесь читать! У меня дома такое же собрание сочинений на полке стоит.
– Ну, как хочешь! Конечно, хорошо, что дома стоит. Если захочешь, можешь потом на себя в библиотеке взять.
Так мы начали знакомиться с творчеством Чехова, зачитываясь, смеясь над его рассказами. Преодолели первые тома с легкостью. Читали и Аська, и Наташка, пытались читать Наденька и даже Мариэтта. Правда, последние тома Анька преодолевала в одиночку, медленно читая письма и пытаясь изо всех сил понять: зачем же они напечатаны?
Имелась и еще одна причина, по которой Чехов был близок его читательницам. Чехов был болен туберкулезом, хоть и не костным, а легочным, и жил здесь близко, в Крыму. Если бы жил в наше время, мог бы даже где-нибудь в соседней палате лежать.
Анька же приобретала доверие библиотекарши. Очень ей хотелось забраться туда, в стеллажи.
– Зачем тебе туда залезать, в книжки эти? – недоумевала Нинка. – Чего тебе не хватает?
Дело было вечером, уже после ужина. Наденька была на веранде, «крутила любовь». Светка спала.
– Я сейчас расскажу, – сказала Анька. – Я стихи хочу найти.
– Какие?
– Я не могу точно сказать…
– Про любовь? – усмехнулась Нинка.
– Может, и про любовь.
– Так ты про любовь у Наденьки возьми! У нее есть, она их в тетрадку переписывает. Эдуард Асадов написал. Там эта любовь во всех видах описана, – посоветовала Нинка.
– Нет, я как раз и не хочу таких, как у Асадова. У него… как бы это сказать?.. сопли размазанные. Я хочу другие стихи найти. Я не могу сказать какие. Ну, как бы ни о чем… и в то же время – все сказано. Вот послушай, это я в больнице, в туалете, листок нашла. Из книжки какой-то. Так и вожу его с собой.
– Давай, давай, прочти! – присоединилась к разговору Маша.
– Сейчас! – Анька достала из блокнота сложенный, выдранный из какой-то книги, оборванный с края желтоватый листок. – Сейчас…
Водопад Ниагара – вуаль у меня на лице.
Запах пота у меня под мышками ароматнее
всякой молитвы…
Я весь не вмещаюсь между башмаками и шляпой…[14]
– Нет, ты слышишь, что он пишет! – Анька не выдержала и прерывала чтение. – Он «не вмещается между башмаками и шляпой»! Понимаешь, я ведь тоже не вмещаюсь между тапочками и косынкой! Не вмещаюсь!
Маша долго молчала. Наверно, проверяла, вмещается ли она.
– Слушай, а я тоже не вмещаюсь! – Нинка аж подпрыгнула на кровати. – Я-то уж точно не вмещаюсь, я даже сама в себя через раз вмещаюсь! Меня все время что-то гонит, что-то все подгоняет и из себя выгоняет!
– Я тоже не вмещаюсь… – Маша сказала это тихо, как тайну. – Иногда тесно мне… Тесно…
– А дальше есть? – спросила Аська.
Наташка тоже слушала разговор, правда, молча.
– Дальше совсем немного, но здорово.
Анька и не смотрела в свой листок, потому что давно помнила все наизусть.
Солнце, ослепительно страшное,
Ты насмерть озарило бы меня,
Если б во мне самом не было такого же солнца[15].
Вот как дальше. Дальше как сказка.
– А кто написал? – спросила Наташка.
– Не знаю. Хочу порыться в библиотеке и поискать, может найду. Почитать бы, что еще этот человек написал. А ты, Нинка, говоришь: «Асадов»!
– Да, Асадов отдыхает, – вынесла свой приговор «литературный критик» Акишина. – Давай, Анька, ищи. Найдешь – нам почитаешь.
Анька вложила желтый листок в свой блокнотик. Блокнотик был небольшой и исполнял роль не то дневника, не то сборника всяких мудрых изречений. И тех и других записей было совсем немного, потому что, заводя блокнотик, Анька решила заносить в него не всё, а только самое главное.
На первой страничке было написано:
«Никогда не доверяйте людям, которые хотят подорвать вашу веру в возможность добиться чего-то значительного в жизни. Эта черта свойственна мелким душонкам.
Марк Твен»
Потом шло еще несколько изречений.
Анька давно хотела почитать Марка Твена. В школьной библиотеке и дома не было ничего, кроме «Приключений Тома Сойера».
«Как это я про Твена забыла? Надо будет взять его здесь, в библиотеке, после Чехова», – подумала она.
В середине книжки красовалось всего одно предложение: «Надо не забывать, что могут быть две одинаковые правды». Это уже был плод собственного жизненного опыта.
Анька захлопнула блокнотик и спрятала его подальше в тумбочку.
За окошком палаты стемнело. Пора забирать Наденьку с веранды.
Батарейки наконец купили, и Маша настроила приемник на волну с тихой музыкой: что-то наподобие вальса, с повторяющимся круговым ритмом, завораживало пространство палаты.
Проснувшаяся Светка вдруг попросила:
– Анька, потанцуй!
– Да я не умею! – сказала Анька. – Я не знаю, как надо! У меня танцевальный кружок на всю жизнь желание танцевать отбил.
– А ты потанцуй как хочешь, а не как надо.
Анька вылезла из кровати и робко, неуверенно пошла вокруг центра палаты. Она сбросила повязку с руки. Руки сначала плыли внизу, потом, как бы набирая обороты, взмыли вверх. Сначала Анька просто шла, потом ускорилась и полетела вокруг центра палаты, вдоль кроватей, напоминая своими движениями птицу, страстно желающую подняться ввысь. Птицу, как бы привязанную, или птицу, бьющуюся в клетке.
Со стороны десятого класса танцевать вышла Ленка, ходячая, еще на костылях. Один костыль она бросила, потом, помявшись немного, бросила и второй. Ее перемещения по палате были ограничены, и она заняла центр. Зато руки ее двигались плавно, кисти изгибались, взлетали над головой.
Захваченная непонятной силой, в круг вышла и Наташка, образовав вместе с Ленкой центр. Ее руки двигались порывисто, ростом она была выше всех, и казалось, что взлетят они все вместе – сначала Наташка, потом Ленка, потом Анька.
Музыка закончилась внезапно, как и началась. Девчонки разошлись по кроватям.
– Как здорово! – прошептала Светка.
– Здорово… – вздохнула Наденька.
– Ну, вы даете! – развела руками Нинка.
А Маша лежала закрыв глаза. Предательская слезинка выкатилась у нее из-под века, тихо покатилась по щеке. Никто и не заметил.
Глава 23
Костик Шульга
Никто и не заметил, что бабка моя сегодня приходила. Эх, бабка моя, бабка! Вот кто за меня переживает. Только и бабка не скажет мне, что делать. Решай, говорит, сам. Большой уже.
Костик снова достал то, что бабка принесла. Это было письмо.
Вот оно.
«Здравствуй, мой дорогой сынок!
Прости меня! Это пишет тебе твой отец. Может быть, твоя мать рассказывала тебе обо мне, а может, нет. Я ведь сижу. Сижу уже пятнадцатый год. Когда я сел, ты только должен был родиться. Я убил человека. Убил я его в драке, когда заступался за твою мать. Не хотел я верить в то, что про нее говорят. Правда, пьяный был. А тебе я не писал, потому что не мог. Теперь же пишу потому, что скоро мне выходить. Я не знаю, как ты живешь. Если ты видеть меня не хочешь, ты напиши мне. Я даже в город наш не поеду, потому что там у меня не осталось никого, кроме тебя. Если ты не захочешь, я не приеду. Напиши мне, пожалуйста, сынок, и прости меня за всё.
Твой отец
Костик закрыл глаза и откинулся на подушку. «Эх, родители! Зэк и проститутка! Что же вы делаете со мной! Вот тебе и капитан дальнего плавания, вот тебе и геолог! Что делать?»
Костик видел, какие приходят «оттуда» зэки. У них во дворе был один. Худой, весь в наколках. Сядет на корточки на крыльце и сидит молча, только плюется. А когда напьется, то матерится по-страшному, кричит и в драку лезет.
Костик представил, что таким будет и его отец, и внутренне содрогнулся. Потом он представил, как отец приходит к нему сюда, как все ребята смотрят на него, и от стыда закрыл глаза.
Нет! Нет! Не было его пятнадцать лет – и сейчас он не нужен! Как быть?
Но что-то мешало Костику окончательно сказать «нет». С кем бы посоветоваться?
Славик? Серега? Джем? Да, Джем! Джем не проболтается!
– Степка, подкати меня к Джему! – попросил Костик. – Я хочу спросить у него кое-что.
– Что случилось? – спросил Джем. – Ты, Костык, на сэбя нэ похож.
– Вот, читай! – Костик протянул Джему письмо отца. – Только не говори никому. Никому, Джем, обещай мне!
– Нэт, нэ бойся. Никому нэ скажу, частное слово, Костык.
Минуты, пока Джем читал письмо, показались Костику вечностью. Письмо было написано коряво. Джем читал медленно, останавливаясь и как бы повторяя про себя. Наконец он закончил чтение и посмотрел на Костика.
– Что ты хотэл спросить?
– Ну, это… я хотел… Не хочу я, чтоб он ехал сюда. Представляешь, что он сюда припрется? Он же зэк!
– Костык! Ты знаэшь… Ты нэ бойся. Ты напиши ему, пусть едет к тэбэ. Пусть едет, он же отэц твой. Ты сэбэ потом нэ простишь, что его прогнал. Нэльзя отца прогонять. Можэт, он хороший чэловэк будэт и тэбэ хорошо будэт.
– А если он плохой будет?
– Будэт плохой, тогда скажэшь эму, чтобы уходил. Эсли тэпэрь его прогонишь, будэшь до смэрти своэй мучиться, что отца прогнал!
Странные слова Джема, что будет он до смерти мучиться, как-то тронули Костика. За их странностью и непривычностью почувствовалась ему горькая правда.
«Да, так. Прогоню теперь отца и буду потом думать, а вдруг прогнал нормального человека, человека, который хотел жить по-людски. Не просто человека, а ведь отца! – думал Костик. – А если не сможет отец по-людски жить? Что же, разве я могу за него решать? А за мать разве я решаю? За кого же я решаю? Я решаю за себя. Пусть приезжает, я стыдиться не буду. Вытерплю все, вытерплю…»
– Спасибо, Джем, я все понял. Поеду ответ писать. Степка, будь другом, кати меня назад!
Костик прикрыл глаза и подумал еще раз: «Вытерплю. Я все вытерплю». Глава 24
– Я все вытерплю, кроме голода!
Нинка поглощала бутерброд с килькой, как будто ее не кормили целые сутки. Она теперь часто повадилась в самоволку бегать. Сегодня бегала вдвоем со Степкой.
Сейчас же все были на местах и доедали бутерброды.
– Анька, ты что сачкуешь, не бегаешь с нами? В следующий раз вместе пойдем.
– Я боюсь! Не положено же бегать! Поймают – выгонят.
– Не трусь! Не поймают! Мы же бегаем, когда все врачи уходят, а сестры чай пьют. Тем более ты ходячая. Тебе чего бояться?
– Но ведь не положено!
– Положено, не положено! Тебе если скажут: «Положено», то ты небось жареные гвозди будешь есть!
– Буду есть – тебя не спрошу! – попыталась огрызнуться Анька.
– Что ты дергаешь ее! Не может она пока! Бегаешь вон с Наташкой – так бегай! Наверное, кильки свои дотащишь! – Маша заступилась за Аньку. – Смотри, ты сама набегаешься – больное колено твое не заживет.
– Заживет! На мне, как на собаке, все заживает!
– Если бы заживало, ты бы тут не лежала. Молчи уже! – прервала ее Маша.
– Я хотэла попросить. – Мариэтта махнула рукой со своей кровати. – У меня дэнь рождэния в субботу. Может, дэвочки сбэгают за тортом? И за конфэтами?
– Ладно, пусть Нинка сидит с коленом своим! Я сбегаю. Только я не знаю, куда идти. Сбегаем с тобой, Наташка? – Анька наконец решилась.
– Сбегаем, сбегаем. Всё, спать давайте!
– А сказку? Анька, давай сказку! – напомнила Аська.
– Сказку, сказку!
– Сказку! – пискнула и Светка.
– Ну ладно, раз я уже в самоволку согласилась, тогда я вам сказки буду рассказывать, которые сама придумала, – сдалась Анька.
– Давай, давай хоть какие! – попросила Светка.
– Я один раз маме одну рассказала, так она меня еще и выругала. Говорит: «Что ты мне всякие глупости рассказываешь!» А они, сказки эти, у меня сами придумываются, внутри. Это неправильные сказки.
– Рассказывай уже скорее! – поторопила Нинка.
– Ну ладно, только не ругайтесь. В общем, так.
Первая Анькина сказка
– Жил-был один мужик. И была у этого мужика одна тайная привычка. Этот мужик коллекционировал… понедельники.
– Что-что? – Нинка поднялась на кровати. – Что? Не поняла.
– Я же говорила – не ругайтесь! – начала оправдываться Анька. – Этот мужик коллекционировал понедельники.
Ночью, с понедельника на вторник, он всегда сидел до двенадцати часов, ждал, пока понедельник кончится. Только часы пробьют, он сразу – хвать! – хватает понедельник и складывает его в коробочку. Жена все это знала. Сначала она ругалась, а потом поняла, что бесполезно, и перестала ругаться.
– Тут заругаешься! – вставила Нинка.
– Друзья говорили ему: «Дурак ты, дурак! Хоть бы ты воскресенья коллекционировал! Воскресенье – самый лучший день недели!»
«Нет, – отвечал мужик. – Воскресенье – и так день особый, когда все отдыхают. А вот понедельник – это совсем другое дело! Не приставайте ко мне со своими воскресеньями».
Так прожил мужик двадцать лет. И скопилось у него за двадцать лет…
– Машка, посчитай: сколько?
Машка помолчала немножко и сказала:
– Больше тысячи. Одна тысяча… сорок три… сорок пять…
– Вот. Скопилось у него больше тысячи понедельников. Некуда уже было коробки с понедельниками складывать. Жена ему и говорит, мол, собирал ты, собирал их всю жизнь, а что толку? Только все спотыкаются о коробки твои. Грузи свои понедельники на тачку да вези продавай! Может, хоть какая-то польза будет для семьи.
Погрузил мужик понедельники на тачку. Повез на такой рынок, где всякие птички, рыбки и щенки продаются.
– На Птичий рынок! – подсказала Наташка.
– Да, на Птичий.
Привез, встал в уголке… Понимает, что надо коллекцию продавать, да жалко ему… Тут подходит к нему другой мужик и спрашивает:
«Что продаешь?»
«Понедельники».
«За сколько лет?»
«За двадцать».
«А сколько хочешь за свою коллекцию?»
«Тысячу рублей!»
«Эх, жаль, что у тебя одни понедельники! Я бы у тебя твою коллекцию купил, если бы хоть воскресенья у тебя были. А кому нужны чужие понедельники, да еще за двадцать лет!»
И ушел. Стоял, стоял мужик, до самого закрытия рынка достоял. Никто и не подошел к нему больше. Уже темнеть стало. Вдруг подходит к нему снова тот же самый мужик.
«Ну, что, – спрашивает, – продал понедельники свои?»
«Как видишь!» – отвечает мужик.
«Ладно, давай, куплю я у тебя. Только дать тебе могу немного – вот, три рубля!»
Грустно мужику, но что делать! Пока стоял, столько всего передумал про свою жизнь, про свои понедельники, про свои вторники и даже про свои воскресенья.
«Давай, – говорит, – твои три рубля! Может, хоть тебе мои понедельники пользу принесут!»
Взял он три рубля, пошел в магазин. Купил бутылку портвейна…
– Килек в томате, – вставила Нинка.
…Килек в томате, хлеба буханку, детям карамелек купил и пришел домой.
«Давай, жена, – говорит, – накрывай на стол!»
Сидел мужик с женой, пили они портвейн, и было на сердце у них хорошо, потому что начинали они новую жизнь.
С тех пор мужик уже ничего не коллекционировал, но каждый год в этот день он шел на базар, покупал портвейн, килек, конфет, и был у них с женой маленький праздник, наподобие годовщины свадьбы.
Один раз я там была, только чай у них пила, потому что портвейна мне не наливали!
– Да, сказка какая! Ну и сказка, непонятная со-все-ем! – протянула Наденька тоненьким голоском.
– Нормальная сказка! Мне понравилась! – похвалила Аська.
Аське сказка понравилась сразу. Она как будто сама стояла с тем мужиком на Птичьем рынке. Что-то было в этих понедельниках и от ее незадачливой жизни.
– Главное, что все закончилось кильками и портвейном! – подытожила Нинка. – Так что сказка с хорошим концом. А кто слушал – молодец!
– Я бы все-таки собирала воскресенья, – сказала Светка, на удивление всем не уснув до самого окончания Анькиной сказки.
Когда все утихомирились, Маша потихоньку спросила у Аськи:
– Что Мариэтте на день рождения подарим?
Глава 25
– Что Мариэтте на день рождения подарим?
– Открытку красивую подпишем. У меня есть, – предложила Аська.
– Я знаешь, что думаю, – сказала Маша, – помнишь, она все время песню такую пела: «Ов, сирун, сирун»? Давай выучим слова и споем ей. Ей приятно будет.
– А слова где возьмем?
– А мы Аньку попросим, она где-нибудь найдет, у армянина какого-нибудь.
– Давай, только утром.
– Спокойной ночи.
Утром проект подарка был одобрен всеми. Аньке и Наташке оставалось только найти армянина.
После обхода, в пятницу, Аньку осенило. Не говоря никому, она вышла из палаты вслед за Жанной Арсеновной.
– Жанна Арсеновна, извините, вы по-армянски говорите?
– Да я обрусела совсем, – ответила Жанна Арсеновна. – У меня муж – русский, я уже и забыла, когда по-армянски говорила.
– А вы такую песню знаете: «Ов, сирун, сирун»?
– Такую песню даже самый обрусевший армянин знает! – рассмеялась доктор.
– Жанна Арсеновна, миленькая, перепишите нам слова, только русскими буквами!
– А зачем вам?
– У Мариэтты в субботу день рождения. Мы хотим выучить и спеть ей. Хоть два куплетика напишите!
– Сейчас напишу и принесу тебе. Когда, говоришь, день рождения? В субботу? Надо поздравить! – Отойдя немного, обернулась: – Как же такое вам в голову пришло?
– Это Маша.
– Молодец!
Жанна Арсеновна подарила Мариэтте расшитое полотенце. Она принесла его уже в понедельник. А вечером, в субботу, мы праздновали день рождения Мариэтты, уплетая торт, конфеты и мороженое, купленные Наташкой и Анькой.
Когда торт был съеден, Маша сказала:
– А теперь, Мариэтта, мы дарим тебе наш подарок.
Девчонки запели. Мариэтта сначала не поняла, подпела чуть-чуть, потом откинулась на подушку, и губы ее задрожали. Мариэтта плакала.
Когда песня закончилась, Мариэтта сказала:
– Спасибо. Я нэ забуду, никогда нэ забуду! Вы всэ тепэрь сестры мои… Вы – мои сестры…
На стороне мальчишек тоже знали, что мы празднуем. Полторта Анька отнесла им.
В ночной тишине мальчишкам слышалось грустная армянская песня, которая трогала сердце, неизвестно, чем больше, – чудной мелодией или непонятностью слов… Глава 26
Джемали Сахалашвили
В ночной тишине мальчишкам слышалась грустная армянская песня, которая, неизвестно чем, больше трогала сердце – чудной мелодией или непонятностью слов…
Песня давно закончилась, но не спал, долго не спал один человек – Джемали, Джем. То ли песня, то ли Костик своим письмом разбередил его сердце, то ли свои мысли и чувства, глубоко спрятанные днем, ближе к ночи выбрались наружу…
«Как там отец? Как там все наши?» – Джем думал, конечно, по-грузински. Перед глазами поплыли знакомые горы, небо, облака, дом. Вот на крыльцо дома вышла мама.
«Мама у меня самая красивая в нашем селе. А отец самый сильный. И я был самый сильный… Был, был! Кто поймет, как это – вчера быть самым сильным, а сегодня за тобой чужая женщина должна выносить горшок! – думал он. – Кто же это положил меня на лопатки? Я сам до этого всех на лопатки укладывал, а теперь сколько времени я смотрю в потолок? Вот тебе и чемпион СССР!»
Эти грустные и страшные мысли Джем всеми силами отгонял от себя, потому что, если им удавалось полностью овладеть его сердцем, они ввергали его в тоску. В такую тоску, что хотелось уйти из жизни совсем, навсегда! Поэтому, когда такие мысли одолевали его, Джем старался думать о другом: о матери, об отце, о братьях, о горах, о небе.
Как ни странно, чем дольше он лежал здесь с такими же, как он, «ранеными», тем реже тоска достигала былой, почти сокрушительной силы.
Теперь у него появилась еще одна мысль, которая добавляла ему сил, чтобы жить дальше. Это была мысль об Аньке, этой хрупкой, как бы испуганной девчонке с пушистыми рыжеватыми волосами.
Мысль эта светло оживала в его сердце, но едва только она поднимала свою пушистую голову, как ей навстречу, оттуда, из неизведанной сердечной глубины, сразу вставала другая мысль – сухая, черная. Черная мысль о фиксированном бедре, о хромоте и слабости. Так эти две мысли и стояли друг против друга, и ни одна не хотела уступать.
Тогда Джем начинал думать снова. Он представлял, как он подходит к Аньке, как берет ее за руку, как обнимает и гладит ее по рыжеватым волосам. Мужчина просыпался в нем, но он держал руки строго вдоль одеяла, стараясь даже мысленно не осквернить чистоту девушки, о которой думал.
«Мамао чвено, рамели харцата щина цминда ихав сахели шени…. Отче наш, сущий на небесах…» – читал он молитву, которой научила его мать: «Да будет воля Твоя. Твоя, Твоя, Твоя…»
Тихая крымская ночь, середина мая. Воздух прохладен и свеж. Джем ощущает прохладу, какие-то пьянящие запахи, слышит ночные звуки.
Шум прибоя едва слышен, его прерывает шорох ветра в верхушках тополей. Лежачему не видно звезд, но они есть, несомненно, есть. Мы все знаем, что звезды смотрят на нас со своей высоты.
Знаем, но забываем… Глава 27
Мы все знаем, что звезды смотрят на нас со своей высоты. Знаем, но забываем.
Мне всегда хотелось посмотреть сверху на всех нас – посмотреть как бы со стороны звезд. Как мы выглядим оттуда, с небес? Не кажутся ли с высоты маленькими и незначительными наши большие проблемы?
Может быть, при взгляде с неба главным становится совсем не то, что кажется нам главным здесь. Потому что оттуда видно все, что здесь скрыто для нас. Скрыто оно потому, что нам, людям, положено во всем разбираться вслепую, нам положено с болью и даже иногда с кровью отделять главное от второстепенного, нужное от ненужного…
А потом, выходя на новую дорогу, плача или смеясь над собой, все ненужное – выбрасывать, а все второстепенное ставить на свое, второстепенное место.
Что мы помним о своей жизни с течением лет? Что мы помним в своей жизни яснее и дольше всего?
Наверное, мы помним те малые мгновения, когда нам открывались тайны. Те мгновения, когда мы понимали, что главное, а что нет.
Те мгновения, когда, сжалившись над нами, небеса приподнимали перед нашими сердцами свою вечную завесу, и мы, увидев краешек правды, били себя по лбу и кричали: «Господи, какой же я был дурак! Какой же я был дурак!»
– Я нашла, нашла, нашла! – Анька влетела в палату, прижимая к груди тоненькую книжку.
– Ты что там, рубль нашла? – это Нинка, как всегда.
– Я нашла стихи!
– Что, те самые?
– Нет, другие, но тоже такие же, как те.
– Как называются?
– Сейчас. Фредерико Гарсиа Лорка «Прелюдия». Я как открыла, так и закрыть не могу. Сейчас прочту
И тополя уходят,
но след их озерный светел.
Анька читала сначала взахлеб, потом все медленнее, медленнее – так, что потихоньку из ее слов стали проявляться и озера, и тополя, стало слышно, как смолкал ветер, и как
…Крохотное сердечко
раскроется на ладони.
Девчонки слушали. Такие стихи не могли не затронуть сердца.
– Тебя что, в библиотеку пустили?
– Пустили наконец! Я там два часа сидела, рылась на полке, в поэзии, и вот нашла. Тут еще такие есть… одно – это прямо песня… «Баллада морской воды». Слушай, Маша!
– Юноша с темною кровью,
что в ней шумит не смолкая?
– Это вода, сеньор мой,
вода морская!
А перед этим… девушка… торгую! Она отвечает, понимаешь, – «торгую»! «Торгую водой, сеньор мой!» Мать говорит: «Плачу водой, сеньор мой!» Как здорово! Маша, это точно песня! Вот бы музыку придумать! Та-та-та-та – та…
Подчиняясь внутренней музыке, Анька прикрыла глаза и слегка покружилась возле кровати.
– А ты к Славику пойди! Может, он тебе музыку сочинит. Он же на гитаре играет хорошо! – Маша могла почувствовать, чего жаждет чужая душа.
– А чего, пойди! – сказала и Аська. – Пусть сочинит, а мы потом споем.
– Страшновато. А вдруг не захочет?
– Иди, иди! Чего не попробовать! – подбодрила Нинка.
Анька чуть помялась и отправилась в палату к мальчишкам – музыку сочинять.
– Можно? – Она робко приоткрыла дверь мальчишечьей палаты.
Аньке были рады, только Джем лежал закрыв глаза. Нянечка Дора мыла полы, широко размахивая шваброй.
Суть дела была изложена, Славик прочел стихи.
– Хорошие какие стихи! Правда на песню похоже. Только я музыку сочинять-то не умею!
– Ты же учился в музыкалке! Попробуй. – Анька начала напевать. – Вот так как-нибудь!
Славик взял гитару и начал сочинять, подбирая аккорды. Думал же он при этом примерно следующее: «Знала бы ты, как я учился в этой музыкалке! Полгода выдержал, а потом от сольфеджио убежал. Аккорды только брат показал». Эх, тайны, тайны!
Славик честно пытался сочинить песню, только вот мелодия получалась обычная, состоящая из аккордов «квадрата», и вместо испанского чуда вырисовывалось что-то чуть ли не блатное. Не получалось!
Анька собиралась уже уходить, как к кровати Славика, отложив швабру и тряпку на пол, подошла нянечка Дора. Ей было неопределенное количество лет, так как лицо ее носило явные отпечатки того, что было выпито за всю ее жизнь. Скуластое испитое лицо с резкими чертами, с прямыми черными бровями. Волосы были вечно покрыты низко повязанным платком. Из всех нянечек она была самой немногословной и резкой, вечно выходила курить: то на веранду, то в подсобку.
Дора обтерла руки о полу халата и молча взяла у Славика из рук гитару. Легким движением она подтянула расслабленные струны.
Дора заиграла. Вот, оказывается, какие звуки можно было извлечь из гитары Славика! Запела. Запела тихим низким голосом, запела на незнакомом, чуть гортанном языке.
Анька сразу поняла, что она поет. Она пела те стихи, что пронзили Аньке сердце, только пела Дора их по-испански, на языке оригинала, так сказать.
Лицо Доры преобразилось. Как будто изнутри появился свет, высветив нечто… то самое, что покорило Аньку в этих стихах. Глаза Доры были прикрыты. Она не смотрела на нас. Было такое чувство, что и пела она не для нас и, уж конечно, не для себя.
Когда песня закончилась, в палате была классическая «немая сцена». Мальчишки и Анька сидели замерев и открыв рты. Потом Анька опомнилась:
– Дора! Как! Откуда ты так умеешь?
Мальчишки тоже заволновались, все, кто мог, подтянулись поближе.
– Умею, умею! Кому рассказать… Это я сейчас Дора, Сергиенко по мужу… А вообще-то я Долорес, Долорес Гарсия. Да… Я из испанских детей, может, знаете, нас привезли в Россию перед войной. Теперь… вот тут живу. Только я и сама забываю иногда, кто я.
– Дора… Долорес… тебе… вам… вам надо со сцены выступать! – Анька не знала, как обратиться к Доре, ведь это была уже совсем не та Дора!
– А я и пела. Пока пить не начала. Пить начала – все потеряла, опустилась совсем. Теперь вот выгребаю потихоньку с вами вместе. Да, с вами вместе я выгребаю… Уже почти год не пью. Я гитару в руки зареклась брать, пока уверенной в себе не стану. А то снова захочется выпить.
– А сейчас?
– Сейчас… Ну, это просто смотреть было невозможно, как ты, Славка, песню портишь. А тебе спасибо, Анька! Как это ты нашла стихи эти! Я их тоже люблю и песню эту люблю.
Дора достала «Беломор» и пошла к веранде. На пороге она обернулась:
– Только не просите меня играть больше! Когда смогу, сама к вам приду концерт давать! Анька, молчи! Не смей просить! И вообще, если песня из сердца выходит – не проси никого, бери гитару и сама пой!
– Я не могу…
– Не могу, не могу! Захочешь – сможешь. Всё.
Швабра валялась на полу, Анька сидела на кровати у Славика, и все молча смотрели в сторону веранды, где курила Дора.
Платок съехал на тугой узел волос на затылке, открыв прямой пробор. Дора стояла гордо, отставив руку с дымящейся папиросой. И веяло от всей ее фигуры жарким испанским воздухом.
Тайна стояла на нашей веранде: стояла и курила наша Долорес Гарсия, наша Дора. Вот вам и Дора!
– Пойду, расскажу девчонкам. – Анька забрала свою книжку. Стихи она знала уже наизусть.
Вечером вместо сказки Анька читала вслух «Цыганское романсеро», причем читать пришлось два раза, потому что Степка сначала послушал со стороны веранды, потом пришел и прямо-таки утащил Аньку прочитать еще, на этот раз – в палате мальчишек. Так что плакали все: и девчонки, и мальчишки. И в девятом, и в десятом.
Анька теперь ждала смен Доры. И не только Анька. Многие ждали, когда Дора снова превратится в Долорес и придет к нам. Придет к нам, к первым, давать свой концерт.
Глава 28
– Сколько можно, Нинка, прекрати свой концерт! Поставят, поставят тебе трояк по математике, можешь не бояться!
– Я и не боюсь, только хочу, чтоб все гладенько проскочило! Значит, Машка, вы с Анькой на разные варианты садитесь и сразу мне передаете.
– Передаем! Еще надо Джему написать и Юрке. Всё, звонок.
Это последняя контрольная. От экзаменов все освобождены. Лето! Лето! Скоро лето, летний корпус, купание, море! Это кому можно, конечно. У кого ран нет, и т. д., и т. п. Таких и нет почти! Но все равно здорово!
Наденька грустит. Она поедет в летний корпус лежачей. Ярославцев снимки посмотрел и сказал: «Еще месяца три». Хорошо, что хоть столько, а то раньше и не говорил ничего.
«Ладно, три так три, полежу, – думает Наденька. – Тем более Сереженьке моему тоже лежать еще…»
На операцию готовятся трое: Ася, Анька, Степка. Потом – Джем, потом, может быть, Маша и Нинка Акишина. Операции должны сделать в июне, а потом врачи пойдут в отпуска.
Вот сейчас последнюю контрольную напишем – и всё! Все суетятся, болтают, только что-то Светка наша выглядит все хуже и хуже: то спит, то лежит молча. Ест совсем плохо, даже от бутерброда с кильками отказывается.
Анька ей приносила такую колбаску вкусную, копченую (из самоволки, конечно, приносила). Так она съела два кусочка, и всё. Сегодня все уроки проспала. На последней контрольной и то заснула.
Спокойно решает Маша. Грызет кончик ручки Аська. Ловко скатывает с записок Нинка Акишина, делая при этом совершенно невозмутимое лицо. Пишет для Джема Анька, не зная, что Джем хранит все ее шпаргалки, как любовные записки. Маша написала уже и Юрке, и Мариэтте.
Косой предзакатный луч солнца прорезает палату наискось, и мелкие пылинки образуют столб света. Остановись, мгновенье!
Вот и последний звонок. Контрольная закончилась. Все те, кто хотел, списали всё, что хотели. До свидания, школа!
Уроки закончились, и мы постояли немного в нашем классе-палате, поболтали, посмеялись, вспоминая, как передавали записки с контрольными вариантами, кто как решал и кто как перекатывал. Маленький такой последний звонок вместе с выпускным вечером. Так все и разъехались.
Сегодня после выпускного еще и баня – горячую воду дали. Тоже праздник.
Баня проходит так. Если воду дают вечером, девчонки моются до ужина, мальчишки – после. А перевязки после бани делает постовая сестра.
Лежачих привозят не на кроватях, а на каталках, потом они прямо с каталок перебираются на щиты, лежащие поверх ванн. Моются кто как: кто сам, а кого нянечки моют.
Степка везет Костика, Анька – Джема. Что-то чувствует Анька со стороны Джема и старается взять его каталку. Вперед! Степка тоже рвется вперед, а Костик его подгоняет:
– Вперед! Вперед, мой конь! Обгоняй Джема!
– Ну нет! Джем, держись! Адские водители выходят на трассу! У-у-у! – не сдается Степка.
Гонки по длинному коридору заканчиваются победой Степки. Джем тяжелый и большой. Ноги его то и дело норовят упасть с каталки на виражах.
– Ничего, будем брать реванш на обратном пути! – смеется Анька.
– Да, мы в следующий раз побэдим! Эй, водитэль! Спасибо! – И Джем решается протянуть Аньке руку.
Как будто молния пронзает обоих, пригвождает к полу, к каталке. Еще мгновение – и оба превратятся в пепел! Но друзья не дадут сгореть… И вот уже Степка пихает Аньку в спину:
– Уходи, проход не загораживай! – Он сам завозит мальчишек в ванную. – Иди, там Юрка еще остался.
Что же это? Что это было?
Назад везти Джема Анька боится и нарочно выжидает, чтобы его увез Степка или Сашка из десятого.
Всё, угомонились. Снова надвигается ночь, снова развешивает звезды на своем высоком куполе.
Нет, не надоедает ночи! Который раз повторяет она одно и тоже: все те же звезды, та же луна. Учитесь, дети, терпению и постоянству!
Только то месяц молодой, то полнолуние. Хотя если вдуматься, это тоже – постоянство. Сколько же постоянств скрыто от нашего взора? Чудесно устроен наш мир… А мы? Как устроены мы?
– Анька, сказку давай!
– Светка, ты спишь?
– Нет.
– Сказку будешь слушать?
– Давай… я твои сказки люблю.
– Давай, Анька, давай!
– Ладно!
Вторая Анькина сказка
– Жила-была одна девчонка, и была она совсем неправильная. То есть все у нее было: и руки, и ноги, и голова. Только она всегда делала что-нибудь не так. Умоется, причешется, а часы на ногу прицепит, бант на руку привяжет, а кофточку обязательно наденет пуговицами назад. Так и гулять идет. И в школу так ходит.
В школе тоже чудеса. На пении она сидит тихо, за учителем все записывает. А на математике баловаться начинает, а то и петь. Учителя, естественно, ругаются, родителей в школу вызывают.
И ела не так. Обязательно выпьет сначала компот, потом съест второе, а на закуску – борщ или суп какой-нибудь.
А комнату как убирала! Всё уберет, чистоту наведет, а вазу возьмет и перевернет, и цветы разложит кругом – на кровать, на подоконник. Или возьмет ковер из квартиры и на лестничную клетку постелет.
Так родителям это надоело, что пошли они к старой колдунье и стали просить:
«Сделай так, старая, чтоб дочка наша нормальная была! Ну, чтоб все делала так, как надо!»
«Хорошо, – отвечает колдунья. – Я сделаю. Только если вы захотите все назад вернуть, то годы ваши назад не вернутся!»
«Давай, давай, делай!» – обрадовались родители.
Принялась тогда колдунья колдовать, а родители с девчонкой вернулись домой.
Стала у них девчонка с того дня нормальной и даже нормальнее нормальной. Все делала так, как надо. Но только ни улыбки на лице у нее, ни слезинки никогда не было.
Так прошло много лет. Родители стали старыми, а дочка – совсем взрослой. Она по-прежнему делала все правильно. Только тоска была в доме, полная тоска.
Сидели как-то родители одни и плакали.
«Что же мы наделали, – причитали они, – не дочка у нас, а робот какой-то! Как будто и не живет вовсе! Может, пойдем к той колдунье, пусть расколдует ее?»
Потом опять плачут, только о другом:
«Мы теперь старые такие! Так она нам хоть стакан воды подаст, а если расколдуем – уйдет ведь, обидится, что лишили ее всего в жизни! Может, пусть уж будет всё, как есть!»
Так сидят и плачут до сих пор. Тут и сказке конец, а кто слушал…
– Ну уж нет! – быстрее всех вступает Нинка. – Ну уж нет! Давай-ка конец нормальный!
– Какой это – нормальный? Что они, так и не пошли никуда, и так и померли, а потом и дочка их жила, как робот, до самой смерти?
– Нет, ты хороший конец давай! – требует Нинка. – Пусть ее расколдуют, что ли!
– Давай пусть принц прекрасный ее поцелует и расколдует! – просит Наденька.
– Да, принца давай! – требует Аська.
– Принца! Принца! – присоединяется Нинка.
– Давай хороший конец, – просит и Светка.
– Ну ладно. Плакали, плакали родители и решили: «Если не сходим к колдунье, это будет все равно, как будто мы дочь свою убили! Пока не поздно, пойдем, даже если на старости придется нам одним жить». И пошли.
Колдунья ждет их, злорадствует:
«Ну что, не нравится вам с нормальной дочкой жить? Свою-то жизнь потеряли и ее искалечили! Что будем делать?»
«Возвращай всё, и будь что будет! Не имеем мы права чужую жизнь забирать! Будем у дочки прощения просить!»
«Ладно, идите домой».
Пришли родители домой и легли спать. Просыпаются, а перед ними дочка их, живая-здоровая, и снова ей четырнадцать лет. В квартире все убрано, и только картина на стене вверх ногами висит. Посмотрели родители друг на друга да как засмеются! «Приснилось нам всё, – думают, – или не приснилось?»
Дочка тоже смотрит на них и не понимает: чего они смеются. Удивляется: «Почему это они меня ругать не начинают?»
Мать спрашивает:
«Скажи, а почему картина вверх ногами?»
На картине было изображено озеро, а вокруг озера дремучий лес.
«А это, – отвечает дочка, – я нырнула в озеро, и у меня все перевернулось!»
«А-а-а… – говорит мать, – а времени сейчас сколько?»
Дочь посмотрела на ногу и отвечает:
«Семьдесят восемь минут двадцать шестого!»
«А я думала уже восемьдесят минут!» – обрадовалась мать.
«Ура! Ура!» – закричала дочка.
«Ура! Ура!» – закричали родители.
Стали они жить-поживать и добра наживать. Тут и сказке конец, а кто слушал – молодец.
– Ну вот, хоть и без принца, но хорошо! – сказала Маша. – Так еще можно.
– Да, а то не заснешь: будут всякие роботы сниться! Нельзя человека насильно заставлять даже хорошим быть. Вообще ничего нельзя насильно делать с человеком! – Нинка повернулась на бок. – Главное – свобода! Спокойной ночи!
– У мэня вопрос… э… а что, мать ее тоже стала часы на ногэ носить? – Мариэтта задает очень беспокоящий ее вопрос.
– Да нет, – отвечает Анька, – я думаю, со временем и девчонка эта часы на руку перевесила.
– А почэму?
– А с руки время лучше видно: не надо ногу задирать.
Смеются девчонки, смеются.
– Спасибо за хороший конец, – сказала Светка. – У тебя, Анька, сказки всегда хорошо заканчиваются, если тебе напомнишь. Ты просто старайся сама… не забывать…
Сказав такое длинное предложение, Светка устала и почти сразу уснула. А девчонки шушукались еще долго. Завтра начинались летние каникулы.
Глава 29
Завтра начинались летние каникулы.
Все-таки решился Костик Нинке записку написать. Написал:
«Нина, если хочешь, выезжай на веранду после ужина.
Костя»
Понятно каждому, что такие записки означают.
Нинка прочитала, показала сначала Маше, затем Аньке и Аське. Потом долго лежала и смотрела в потолок.
– Нинка, э… ты заболела? – Мариэтта сразу поняла, что тут что-то не то.
Тогда Нинка передала записку и Мариэтте.
– Поедэшь?
– Поеду! А чего мне не поехать! Он же не замуж мне предлагает! Замуж я не хочу. Я, может, вообще замуж не выйду!
– А тебя про «замуж» никто еще и не спрашивает! – фыркнула Аська. – Мала еще!
– А я и взрослая буду, а не захочу!
– Не зарекайся! Костик – парень хороший, надежный. За такого можно и замуж… – Это уже мудрая Маша говорит. – Только ты, Нинка, сама ненадежная!
– Чего это я ненадежная?
– А у тебя на неделе семь пятниц…
– И все во вторник! – добавила Анька.
Теперь уже все засмеялись, даже сама Нинка. Чего-чего, а обид Нинка не держит. Обиды просто не доходят до нее: пролетают мимо не задерживаясь.
– Ну ладно, девицы-красавицы, давайте душеньку-подруженьку на первое свидание собирать! Нинка, бери кофточку мою! – предлагает Маша.
– Нинка, тебе тушь для ресниц дать? – Наденька тоже хочет помочь.
– На кого ты нас, Нинка, покида-аешь? – притворно запричитала Аська. – Смотри, на первом свидании не целуйся!
– Смотри, Нинка, нэ бэзобразничай! – предупредила Мариэтта.
– Девчонки, да вы что? Отстаньте! – Нинка пригладила ладонями свои вихры. – Я поеду, как всегда! Анька, я готова давно, что ты там застряла? Вези!
…Нинка с Костиком немного постояли рядом, держась за руки. Потом они легли на бок, вернее, на бока, лицом друг к другу, и начали без устали рассказывать по очереди смешные истории из своей жизни. Потом они сели в кроватях и снова делились воспоминаниями.
Костик рассказывал, как он нырял, как плавал, как был в лагере. А Нинка – как уходила из дома, как сидела в степи, как ночевала в шалаше.
Потом они начали вообще вспоминать все смешное, и смеялись так громко, что две другие парочки – Славик со Светкой из десятого и Наденька с Сережкой – подтянулись к ним при помощи вышедшего на смех Степки.
Так они и стояли на веранде вшестером и хохотали. А Степка, седьмой, сидел на кровати у Славика и тоже смеялся до упаду.
Потом Степка взял у Юрки Владимирского тетрадку с анекдотами, и тогда уже хохот на веранде начался такой, что к ним стал стягиваться весь народ, все, кто мог и кто не мог.
Вышла и Наташка и, сев на кровати Наденьки, смотрела на Славика. Она, конечно, смеялась, но это было не главное. Она смотрела на Славика, любовалась спадающим на его лоб чубом и наконец нашла в себе смелость сказать правду. Самой себе, конечно.
«Я люблю его, – сказала она самой себе. – Я люблю его. Я ведь просто хочу сидеть и смотреть на него, и мне ничего, ничего больше не надо…»
Славик изредка поглядывал в ее сторону. При каждом взгляде на Наташку сердце его вздрагивало. Он отворачивался, снова хохотал над очередным анекдотом, не успевая понять, что же происходит.
Ребята стояли и смеялись, пока медсестра не разогнала всех.
Так прошло первое Нинкино свидание. Хотела ли она чего-то другого? А Костик? О чем он мечтал? Кто теперь скажет правду?
– Пора, пора уже вас на веранду вывозить! Уже тепло! Возьмете по два одеяла и не замерзнете. – Лида дождалась, пока всех завезли, присела на кровать к Мариэтте, глядя на Светку.
– Светка, как ты?
– Хорошо.
– Тебе еще один укол назначили – сейчас приду сделаю. Ты уж держись! Вы бы, девчонки, вывезли на веранду Светку завтра, пусть воздухом подышит. Ночевать-то на балконе нельзя ей – это вам, кобылицам, пора на волю.
Все так насмеялись, что угомонились почти сразу.
И тут раздался голосок Светки:
– А сказку? Что, Анька, сегодня сказки не будет?
– Да у меня живот болит от хохота! Неохота! Мои сказки – все грустные.
– А ты веселую придумай! – попросила Светка.
– Я не могу! Я пробовала! Специально у меня вообще ничего не получается. Ладно, Светка, я расскажу одну коротенькую. А конец придумаем по ходу, потому что у меня он грустный, как всегда…
– Жила-была одна молодая девушка, которая ждала своего принца. А чтобы быть красивой, когда принц придет, она накрутила себе челку на большую бигудю. Ждала она принца, ждала и бигудю все не снимала и не снимала. И спит с бигудёй, и даже на работу идет с бигудёй, только косынку завяжет сверху, чтоб видно не было.
Ей бы раскрутить бигудю, прическу сделать, на какой-нибудь бал сходить, а она боится и все ждет: где же принц? Должен же прийти, должен!
Тем временем она старела, на лице появлялись морщинки… По ходу жизни родились у нее два сына, а принц все не приходил.
– Нет, а как же два сына – без принца? – удивилась Наденька.
– Как, как! От простого мужика! Тебе же сказали – «по ходу жизни»! – нетерпеливо отозвалась Нинка на Наденькин вопрос. – Или тебе рассказать, как дети рождаются?
– А может, от заезжего молодца! – опять захохотали девчонки.
– В капусте нашла!
– Аист принес!
– Ну хватит вам! – Маша пресекла этот смех. – Что там дальше, Анька?
– Да, – продолжила Анька, – дальше все старела она, старела. Совсем уж она постарела, и тут…
– Принц пришел и сказал: «Зачем ты мне такая нужна, старая корова!» – теперь уже не выдержала Нинка.
Слова Нинки вызвали дружный хохот, почти такой же, какой был на веранде.
Со стороны веранды, в двери, показался Степка в трусах.
– Что за смех? Что, анекдот новый?
– Степка, иди отсюда. Это мы сказки на ночь рассказываем!
– Ничего себе сказки – так хохочете, что у нас никто не спит! Я тоже хочу сказку послушать!
– Иди отсюда! – повторила Нинка, – Привет передавай пацанам, пусть там не кашляют!
Степка нехотя удалился.
– Давай, Анька, рассказывай.
– Что рассказывать… Конец грустный.
Ждала, ждала она принца, а принц так и не пришел. Так, бедняга, и умерла. Стали ее одевать, чтоб в гроб класть, решили бигудю снять. А бигудя у нее на лбу окаменела. Не стали люди ничего делать, так и похоронили, несчастную, с бигудёй, только косынку покрасивее надели.
Всё, можно плакать. Сказке конец.
– Нет. Ну-у, так нельзя! – Аська просто закипела от возмущения. – Так в сказках не бывает! Давай сейчас же хороший конец!
– А ты сама давай! Придумай сама, – предложила Анька.
– Сейчас…
– Объявляется конкурс на самый хороший конец для сказки! Так, так, думайте, детки, – скомандовала Нинка.
– Сейчас… – стала мучительно придумывать Аська. – Как бы придумать, что принц пришел…
– Или почэму принц нэ пришел? – добавила Мариэтта.
– У принца хронический понос был! – выпалила Нинка. У нее определенно литературный талант.
Опять хохот, только теперь уже Лида кричит с поста:
– Девчонки! Я к вам ночевать иду!
Теперь уже девчонки смеются тихо, держась в темноте за животы.
– А кому нужен такой поносный принц! Хорошо, что не пришел! А то убирай за ним всю жизнь! Всю жизнь по больницам его таскай!
Наконец все отсмеялись, и опять Светкин тоненький голосок нарушил тишину:
– Все-таки, Анька, где твой хороший конец?
– У меня только один вариант… – вздохнула Анька.
– У старшего сына этой женщины через некоторое время родился сын. Внук ее, значит. Так этот внук бабушку полюбил, и она его так полюбила, что взяла к себе жить.
Вот однажды заснула эта женщина, а внук начал из кубиков паровоз строить. Понадобилась ему труба. Взял он ножницы и тихонько у бабушки бигудю и отрезал. Поставил на кубик и загудел: «Ту-ту!»
Просыпается она от его гудения, а бигуди-то и нет!
«Ура! Ура! – закричала женщина. – Мне не надо больше никого ждать! Вот кто мой долгожданный принц! Вот кого люблю я больше жизни!»
Оказывается, чтобы снять бигудю, ей самой надо было кого-то полюбить, а она все ждала, что кто-то придет, ее полюбит.
– Вот тут и сказке конец, а кто слушал – молодец.
– Да, Анька, ты у нас – сказочница! – заключает Аська.
– Правильный конец! – признает Нинка.
– Спасибо, – тихо отзывается Светка.
Глава 30
Светка Пылинкина
Спасибо. Отозвалось в Светкином сердечке слово «спасибо».
Спасибо всем и за всё. Светка давно уже поняла, что скоро, очень скоро придет пора ей покинуть этих милых девчонок. Анькины сказки почему-то казались ей мостиками к ее полю, поэтому она так ждала их и так настаивала, чтобы конец был хорошим.
Ей казалось: чем лучше, чем светлее будет конец очередной сказки, тем легче будет ей выйти на свое поле, тем легче будет идти по нему.
Она была искренне рада за эту женщину с бигудёй, что женщина не умерла с окаменевшей бигудёй на лбу. Она была рада за нее, как за себя.
Светка не думала о смерти как таковой. Она просто знала – пора. Светка закрыла глаза и полежала немного, вслушиваясь в ночные звуки. Потом звуки ушли, отодвинулись, и показался краешек зеленого поля.
Потихоньку Светка перестала чувствовать ноги, потом руки. Еще немного – потолок палаты островом плыл среди зеленого поля… Потом он растворился в зелени… Не было ни боли, ни тяжести. Светка ступила на поле.
Время остановилось. Глава 31
Время остановилось…
Утро в палате началось, как обычно. Очередь умывать была Анькина. Сначала никто не обращал внимания, что Светка не высовывает своего улыбающегося личика из-под одеяла. Только когда Анька подошла ее умывать, то почувствовала что-то неладное.
– Светка! Светка! Светочка!
Светка еще дышала. Дыхание было прерывистым, неровным. Лицо ее заострилось, рот был приоткрыт, губы приобрели серо-малиновый оттенок.
Анька бросила таз.
– Девчонки! Лида! Лида! – Анька помчалась к посту сестры, крича: – Лида! Лида!
– Что?
– Там… Светка… Плохо ей!
Лида сразу поняла, в чем дело, как только увидела Светку.
– Анька! Светку клифту вези и поднимай сама на четвертый, к операционной! А я побежала Ярославцеву звонить! Дора! Где ты, Дора, выходи, иди сюда! Вези кровать вместе с Анькой!
Аньке не дали побыть со Светкой на четвертом этаже.
Операционная бригада…
Кровать перехватили и сразу же, на лифте, отправили Аньку назад. Светку повезли в реанимацию.
В девчоночьей палате нельзя сказать что жизнь совсем замерла, но все притихли и делали все как-то с оглядкой. Все ждали вестей. В палату пришел Ярославцев и немного успокоил нас.
Сказал, что Светке лучше, но теперь ей придется полежать на четвертом этаже. А потом, может быть, придется перевести ее в другую больницу, где лечат почки, так как давно уже у Светки плохо с почками, поэтому, мол, такое состояние и возникло.
Мы хотели ему поверить. Мы и поверили.
– А передать ей можно что-нибудь?
– Нет, сейчас у нее все есть, – сказал Ярославцев как-то грустно.
Мы и тут ничего не поняли. Не хотели понимать.
– Сейчас Дора придет, Светины вещи соберет и отнесет ей наверх.
– Мы записку напишем!
– Пишите… – Ярославцев посмотрел на нас усталым взглядом и вышел.
Ближе к вечеру пришла Дора и стала молча складывать Светкины вещи. Вещей-то было – едва набралось два небольших пакета.
Маша писала записку, а мы все помогали: «Светик, дорогая наша Светочка, держись! Мы все тебе желаем быстрее поправиться и вернуться в палату. Мы все тебя ждем!»
– Напиши: «Держи хвост пистолетом, а уши – топориком!» – подсказала Нинка.
– Да ну тебя, с твоим пистолетом! – Маша подписала последнюю фразу: «Светик наш! Мы тебя целуем, обнимаем и ждем!»
Маша прочитала записку вслух, сложила и протянула Доре.
– Передавай привет Светке! – сказала Маша.
– Передам, – ответила Дора и тихо прибавила: – Рано или поздно.
Этого мы тоже предпочли не услышать.
Через несколько дней вечером, ближе к отбою, пришла в палату Люба, по виду слегка пьяненькая. Она присела на кровать к Мариэтте и достала из-под полы халата початую бутылку портвейна.
– Люба, ты чего?
– Помянем, девки, помянем Светку вашу, Царство ей Небесное! Мы с Ирой сидим поминаем. И вам решили налить.
– Что?! Что?!
– А вы что, не знали? Схоронили Светку вашу сегодня!
– Как?!
– А как хоронят, так и схоронили. Закопали, бедную, на кладбище, за казенный счет. Я была, да Дора, да Лида.
– А Ярославцев? – почему-то спросила Аська.
– А Ярославцев и Жанна тут простились.
Люба прошла меж кроватей и каждой плеснула в кружку понемногу вина.
– Помянем рабу Божию Светлану, да будет земля ей пухом, да будет ей Царство Небесное.
Люба налила и себе, взяв у Мариэтты стакан, и опрокинула портвейн себе в рот.
– Отмучилась, отмучилась бедная Светка ваша. Никому-то она зла не сделала. Видно, за мать свою грешную страдала, перед Богом материны грехи искупала. Искупила, наверное, вот и призвал Бог ее, пылиночку-былиночку нашу.
Люба еще что-то попричитала, потом встала и, забрав бутылку, вышла из палаты. Хорошо, что именно Люба сказала нам правду, а не кто-то еще.
Так, обжигая непривычные глотки сладко-горькой жидкостью, смешивая ее со слезами, поздним майским вечером оплакивали мы свою Светку.
Причитания Любы о Небесном Царстве несли в себе, несмотря ни на что, какую-то непонятную светлую надежду.
– Значит, мы записку писали, а она уже мертвая была! – Наденька плакала, размазывая слезы.
Мы все плакали.
– А может, правда там Царство Небесное есть? – Анька сквозь слезы пыталась успокоить всех, и себя первую. – Там наша Светка сейчас летает и на нас смотрит.
– Есть, наверно. Мне бабушка рассказывала, что есть, – сказала Маша. – Только она в Бога верила, а мы же не верим.
– Мы так – не верим, а в глубине – верим, что есть Царство Небесное. Я – верю! – сказала Нинка. – Я верю, что Светка не совсем умерла, а перешла в это царство.
– И я верю.
– И я.
– И я.
Еще долго не могли мы прийти в себя, глядя на пустое место, где стояла Светкина кровать. Утешали нас все: и сестры, и Ярославцев, и Жанна Арсеновна.
Потихоньку жизнь брала свое. Уже совсем тепло стало на улице. Нам разрешили спать на веранде.
Аська находилась в оперблоке: уже была проопериврована. Миронюк стал ходячим, ему разрешили официально три часа в день ходить на костылях. Подняли и Валерку, уже скоро выписывают: у него разрешение на два часа без костылей.
Вот-вот должны были взять на операцию Аньку и Нинку, в четверг, на следующей неделе. Аську – в палату, а Аньку и Нинку – наверх, в операционную. За ними в очереди был Степка.
Маленькая, хрупкая Светка уходила все дальше, дальше в свое Царство Небесное, и казалось, что мы забывали ее, занимаясь течением жизни.
Мы еще не знали, что ничего в этой жизни не исчезает бесследно.
Даже сейчас, по прошествии стольких лет, среди всех утрат – среди ушедших родных, среди покинувших этот мир друзей – ты первая, Светка, кто ушел в Царство Небесное. Где ты? Смотришь ли ты на нас со своих небес?
Рано или поздно, как сказала когда-то Дора, мы передадим тебе свой привет… Передадим его просто так, из рук в руки. А пока жизнь продолжается!
Глава 32
Жизнь продолжается. Тихий час. Мы стоим на веранде, и спать совсем не хочется. Ширма между девчачьей и мальчишечьей половинами поднята, чтоб обеспечить нужный обзор для медсестры Антонины Ивановны.
Антонина Ивановна, старенькая медсестра из детского отделения, заменяет Ирину Николаевну, ушедшую в отпуск. Она боится, чтоб мы чего не натворили, и поднимает ширму, а сама сидит со стороны мальчишек и вяжет бесконечной длины шарф. Жарко.
Поставили наши кровати так: внутри – девятый, а десятый – по краям. В десятом тоже образовались две влюбленные парочки. Вообще, в десятом есть люди, которым уже скоро и восемнадцать исполнится. Взрослые там уже есть, совсем взрослые. Вот нас так и разместили: детей – к детям, а взрослых – по краям. Но мы не считали себя детьми. Мы тоже считали себя взрослыми и совершенно не сомневались в этом.
С наступлением лета, когда все уже находятся на веранде, парочки могут встречаться, наоборот, только в палате. В палате душно, и встречаются наши влюбленные пореже.
Лучше всех – Нинке и Костику. Нинка – крайняя со стороны девчонок, а Костик – со стороны мальчишек. Если можно назвать эту парочку влюбленной. Им хватает постоянных переглядок и пересмешек с одной половины на другую.
Вот и сейчас они лежат на боку, лицом друг к другу, и строят какие-то рожи. Дальше – Анька. Она читает, как всегда. Чехов уже преодолен, и начался Толстой, Лев Николаевич. Марк Твен встал в очереди третьим.
Толстой продвигается похуже Чехова. Анька часто застревает, не в силах преодолеть длинных описаний или философствований.
Маша же честно перешла на детектив, который тоже отложен в настоящий момент, потому что она читает Наденькин альбом. В альбоме собраны всякие стихи и стишки о любви, приклеены фотографии артистов и цветочки, вырезанные из открыток. Смотрен-пересмотрен, читан-перечитан этот альбом.
Просто – жара, и мысли тоже спят. Анька сдается, Толстой падает, и вот уже Анька спит.
Настоящая жизнь начинается ближе к вечеру. Ходячие разносят ужин.
Кормят нас здорово. Вечером пирог печеный, почти каждый вечер. Черешню дают, и клубнику, и молодые яблочки. Каждый день что-нибудь из фруктов, а то и по два раза. И все равно еще хочется. Нинка теперь повадилась бегать на вечерний базарчик покупать черешню, вишню.
Вечером мальчишки на гитарах играют. Уже и у Костика неплохо получается. Сначала мальчишки поиграют, а потом уже и девчонки начинают петь. Всё, что знают: и русские народные, и детские, и эстрадные. Всё, что слышат по радио, всё поют. Иногда Анька записывает слова прямо с приемника, благо, память у нее хорошая. Потом все слова перепишут, и уже можно петь.
Южная ночь опускается быстро. Зажигаются первые звезды, шуршат ветвями тополя. Ясно слышен шум прибоя, особенно если есть ветерок… Ритмично набегающие волны, чистый воздух, фрукты. Благословенное крымское побережье. Разве мы знали, что мы были счастливы?
– Анька, расскажи сказку! – просит Наденька.
После смерти Светки, а потом и после перевода всех на веранду сказки у нас как-то перестали рассказываться. Казалось, что без Светки сказка будет совсем другой. Аньке и самой не хотелось ни придумывать, ни рассказывать ничего.
Но что-то стронулось в сердце этой ночью. Тишина, шум прибоя, легкий шепот ветра…
– Анька, расскажи! – Ширма поднята, и сказку просит Костик, благо, кровать его близко.
– Расскажи, – просит и Джем. Его кровать стоит от Костика через кровать Миронюка.
– Ладно, я не сказку расскажу, а легенду. Только я ее немного по-своему расскажу.
Слушайте.
Анькина легенда
– В незапамятные времена в одном далеком городе, в Древней Греции, жили-были отец и сын. Сына звали Икар, а отца – Дедал. Попали они в плен к одному богачу. С утра до вечера работали на виноградных плантациях, скот пасли и, вообще, занимались всякой тяжелой работой.
– Да, на виноградника тяжэло работать! – поддакнул Джем.
– У сэли завжды тяжка праця[16], – добавил Миронюк.
– Да ладно вам! Давай, Анька, дальше.
Анька продолжала:
– Местность была гористая, и если забраться на высокую гору, можно было увидеть далекую, прекрасную и свободную страну. Задумали отец с сыном сбежать от хозяина. Стали они размышлять, как им выбраться на свободу.
Дедал придумал: сделать крылья и улететь.
Стали отец с сыном ночами делать крылья. Они собирали перья больших птиц и скрепляли их пчелиным воском. Большие, широкие делали они крылья.
– Не может человек летать на крыльях, в смысле махая крыльями, – вставил Славик. – Это наукой доказано. Ему силы не хватит.
– В сказке – хватит! – возразила Маша. – Увидишь!
– Сделали они крылья и собрались лететь рано утром. Отец говорит сыну: «Смотри не забирайся высоко к солнцу, а то воск может расплавиться и крылья твои рассыплются!»
Икар пообещал.
Вот настало утро. Вышли отец с сыном на вершину высокой горы, прыгнули вниз и полетели. Тут наступил рассвет. Побежали по небу первые лучи солнца, и появился солнечный диск – сияющий, прекрасный!
Все забыл Икар! Красота солнца заворожила его. Ему показалось, что он все может, что он всесилен… Что не просто он может вырваться на волю, а может и до самого солнца долететь. Стал сын забирать вверх, к солнцу.
Кричит, кричит ему отец, а он не слышит. Чем ближе к солнцу, тем мягче становился воск. Стал воск мягким – стали крылья похуже слушаться. Икар все равно пытается – всё вверх, вверх!
– Ось трэба батька слухаты! – прокомментировал Миронюк.
– Колька, замолчи!
– Если бы дальше Икар продолжал лететь, крылья бы у него растаяли, и упал бы он вниз, и разбился бы о скалы…
– А ведь оно так и было! Я легенду эту знаю! – это уже Сережка вставил слово.
– Все знают! Разбился бедняга, когда воск растаял! – заметила Наташка.
Анька лежала на кровати, заложив здоровую, правую, руку за голову. Все, что она рассказывала, живо стояло перед ее глазами. Она точно знала, что хочет сказать.
– Я обещала одному человеку, что не будет в моих сказках плохих окончаний, – сказала она. – На самом деле все было так. Там, внизу, стоял могучий богатырь. Видит он, что один беглец правильно летит и вот-вот пересечет границу свободной страны. А второй почему-то летит вверх. Подумал богатырь: «Ведь этот, второй, если взлетит еще выше, разобьется насмерть! Надо спасать беднягу!» Взял он свой огромный лук, наложил стрелу на тетиву, и…
Анька набрала в грудь воздуха:
– И… стрела попала Икару прямо в руку. Если хотите, то в ногу. Хуже, конечно, если в спину. Но стрела поразила Икара не насмерть. Стал он падать, ушибся сильно и упал к ногам богатыря. Стонет, бедняга, корчится!
Богатырь поднял его и говорит: «Очень уж ты высоко собрался взлететь! Спас я тебя. Но я не хочу, чтоб ты снова в плен попал. Сейчас я отнесу тебя к себе, вытащу стрелу, залечу твои раны…»
– Полежишь – три месяца до операции, месяцев пять – после! – таким же тоном, как Анька, продолжила Нинка.
– В гипсовой кроватке полежишь!
– На костылях побегаешь! – Народ сразу понял, в чем дело.
– Да, так. Вы точно догадались. Так оно и было, – продолжала Анька. – Стал его лечить богатырь. Может, и в гипсовую кроватку положил. Лечил его богатырь, лечил и учил при этом, как быть сильным. И как не быть дураком.
Когда время пришло, сделал Икар себе новые крылья и вырвался наконец на свободу. Отца увидел…
С тех пор в Греции есть поговорка: стрела, что ранит, может и спасти.
– Что, правда в Греции такая поговорка есть? – спросил Славик.
– Наверно, есть. Такой поговорки не может не быть. А вообще-то я придумала ее, – призналась Анька.
– Да-а, – задумчиво протянул Джем. – Я вышэ всэх хотэл – хотэл чэмпионом СССР быть!
– И я высоко хотел… – вздохнул Славик.
– И я, – эхом отозвался Костик.
– А я хотела, чтоб все правильно было! – сказала Анька и про себя.
– А я – свободы, свободы, блин! Я и сейчас хочу! – Нинка развела руки в стороны. – Свободы!
– Вот и лежишь тут, в ногу раненная! – Маша тоже знала, куда, в какое небо неслась она сама на своих восковых крыльях.
– Хорошо, что не в голову раненная! – это Наденька, которая уж точно не знала, за что ранена.
– Нет, наша Нинка точно в голову раненная!
– Или в ж…!
– Летел подстреленный Икар, упал на коечку… – запел Костик.
– И… кар-р!.. кар-р! – закаркала Нинка, взмахнув руками, как крыльями, логически завершив песню.
– Эх вы, такую сказку опошлили! – заступился за сказку Сережка.
Не все смеялись. Задумчиво смотрел в потолок Славик. Молча лежал Джем. Юрка тоже притих.
Так, постепенно, все и затихли: закончилась Алькина сказка.
– А за что же Светик наш? – повернувшись к Аньке, почти шепотом спросила Маша.
– Я не знаю. Помнишь, Люба говорила: «Отмучилась за мать свою непутевую».
– А что, бывает так, что один человек мучится за другого? – удивилась Маша.
– Не знаю.
– Можно ли вообще знать, кто и за что? – спросила Маша. Этот вопрос она сама частенько себе задавала, но не получала ответа.
– Не знаю. – Анька отвернулась и вздохнула.
Наверняка каждый из лежащих задавал себе такой или похожий вопрос. Разве можно представить себе человека, который хоть раз, хоть один-единственный раз, не крикнул бы в небо со своей больничной койки: «Почему? За что?»
Только вот ответ… Ответа нет.
Суть сказки мелькнула легкой тенью, которую хотелось поймать, схватить, рассмотреть. Но она, эта суть, была легкой, как Икар. Она взмахнула крыльями, покачалась на волнах смеха, потом наклонила голову набок, как бы спрашивая: «Мне побыть еще или уже пора улетать?»
Красиво развернувшись, суть или истина, если хотите, взмыла вверх, оставляя за собой мерцающий свет, искры которого маленькими звездочками, как блестками, покрыли волосы, руки, ноги и одеяла всех сидящих и лежащих на веранде.
Ребята потихоньку угомонились, даже Нинка с Костиком перестали пересмеиваться. Маша сладко сопела, укутавшись одеялом до самого носа.
Только Аньке не спалось.
Глава 33
Только Аньке не спалось.
Нет, не спалось, никак не спалось! Анька села на кровати. Потом тихонько встала и подошла к краю веранды. В черном небе сияли неправдоподобно огромные звезды. Ветреная южная ночь протянула к ней свои нежные прохладные руки.
Небо не было полностью чистым. Налетающий порывами со стороны моря теплый ветер нес по небу рваные облака. Это были неплотные и быстро бегущие облака. Поэтому звезды спокойно смотрели сквозь них.
Порывы ветра налетали на тополя, шевеля их гибкие ветви, быстро перебирая их дрожащие листья. Шелест листьев напоминал песню, звучащую то сильнее, то слабее, уплывающую, переходящую в шепот.
Издали же, как могучий, но далекий хор, сопровождающий песню листьев, доносился шум моря.
Сердце Аньки разрывалось. Ей хотелось раскинуть руки и вместить в свое сердце все, что сейчас здесь происходило… Вернее, все, что находилось… Все, что было… все, что существовало…
Ей хотелось раскинуть руки, и взлететь вместе с порывом ветра, и взмыть туда – в тополя, в облака, в звезды…
Все это стало само собой складываться в слова. В слова… слова… Анька вернулась к кровати, вытащила из тумбочки тетрадку, приготовленную для писем, и вырвала из нее листок. Потом достала ручку и стала быстро, почти не задумываясь, записывать плывущие из глубины сердца слова.
В звездном свете было почти не видно строчек. Но, несомненно, рождались именно стихи. Вот они.
Вот к кровати слетаются звуки,
Шелестящие тихие звуки,
Словно чьи-то шершавые руки
Обнимают меня слегка.
В облаках укрываются звезды,
Серебристые тихие звезды.
Очень просто, все очень просто,
Только видно – издалека.
Не дотронуться, не измерить…
Не найти ни окна, ни двери…
Кто заставил ветра проверить,
Как у тополя ветвь гибка?
Облака с тополями да звезды
Зарезвились, как малые дети!
Кто собрал воедино эти
Звезды, ветви и облака?
Анька подумала немного. Чего-то не хватало… Чуть-чуть, самой малости – не хватало… Она прочитала скошенные по листку строчки еще разок, потом перевернула листок на другую сторону и написала быстро и почти вслепую:
Кто собрал воедино эти
Души, звезды и облака?
Звезды, ветви и облака… Души, ветви и облака… Души, звезды и облака…
Анька сунула листок в тумбочку и откинулась на подушку. Теперь все было в порядке. Она обняла почти все, что хотела обнять. Она улетела… Почти улетела туда, куда стремилась.
Все было в порядке, и Анька заснула незаметно. Ее ровное дыхание сплелось с дыханием всех, кто спал на веранде.
Все было в порядке… Дыхание спящих уносилось вместе с ветром. Оно вплеталось в ветви тополей, шевелили листву на ветках и улетало к облакам. Сначала – к облакам, а потом… потом к звездам, к звездам…
А души? Души…
Анька очнулась от того, что Маша теребила ее за плечо.
– Анька! Что это ты разоспалась сегодня? Вставай, пора уже!
Еще не совсем проснувшись, Анька открыла ящик тумбочки. Листок с летящими строчками был на месте. Она засунула его в тетрадку, а тетрадку положила на самое дно ящика.
«Потом почитаю, потом», – подумала она.
Начинался новый день. Глава 34
Начинался новый день.
Утреннее солнце позолотило руки, ноги и одеяла всех лежащих на веранде. Подъем! Ширма опущена, утренняя суета, завтрак, обход – быстрый, летний.
Ярославцев идет вдоль заправленных кроватей, делая серьезное лицо, в важность которого никто не верит.
– Готовимся, готовимся! – говорит он, проходя мимо девчонок.
– Как там Ася наша?
– Ася – хорошо. Операция у нее была сложной, пришлось повозиться. Вот Жанна Арсеновна знает. Сейчас уже все хорошо, все хорошо.
Пролетел как молния!
Закончен обход, начинаются перевязки. Везут в перевязочную не всех. Из наших – Машу, Нинку, а Анька идет сама. Потом идет возить мальчишек. Возить стало тяжелее: приходится перетаскивать каталку через порог. Возят теперь по двое. Анька возит вместе с Наташкой.
Наташка в последнее время стала как-то мягче, добрее. Все меньше огрызается и меньше обижается по пустякам.
Ничего дурного не предвещал этот день, однако стал он для многих невеселым.
Началось с Нинки, как всегда. Опять собралась она в самоволку после ужина.
Говорит:
– На операцию скоро, потом залягу капитально, не буду бегать. Надо напоследок килек наесться! От вас (она имела в виду Наташку и Аньку) не дождешься даже одной килечки паршивой! Все самой приходится!
Легко, как тень, скользнула Нинка за порог палаты, и вот уже свист снизу – стоит под верандами, машет рукой, не боясь ничего.
Пошла Нинка на этот раз в город. Проехала на трамвае несколько остановок, сошла с трамвая… и погрузилась в атмосферу вечернего курортного города.
Светящиеся витрины, мелькающие люди, одетые в светлые красивые наряды, сыграли с Нинкой злую шутку.
Бродила Нинка, не разбирая дороги, любовалась витринами. Иная жизнь вставала перед ней. Красивые и загорелые взрослые. Разбалованные дети, сидящие вместе со взрослыми за столиками в кафе. Музыка, музыка, звучащая отовсюду. Запах шашлыка, мороженое на всех углах.
Сначала Нинка наслаждалась происходящим. Особенно после двух порций мороженого. Потом в ее сердце стала подниматься тревога.
От того, что глаза ее разбежались в сияющих рекламных огнях, она потеряла ориентировку во времени. И не только во времени. Не то чтобы она заблудилась – нет, она нашла бы дорогу назад. Но было уже поздно, и маленькая Нинка просто устала и растерялась.
Нет, она не заплакала… Просто устала и села отдохнуть на лавочку. На лавочке сидели двое, сидели обнявшись и не заметили бы Нинку, если бы она не вздумала спросить у них дорогу к санаторию.
Парень на лавочке повернулся… Лучше бы Нинка вообще никого ни о чем не спрашивала, а хоть ползком или ощупью добиралась назад. Потому что на лавочке сидел… Ярославцев.
Нинку привезли в санаторий на «скорой помощи». Ярославцев сам принес ей костыли, чтобы она допрыгала до веранды. Нинка, бледная как стена, упала в кровать. Сбивчивым шепотом она рассказала девчонкам всё. И мальчишкам – тоже, так как ширма была уже поднята на ночь и почти никто еще не спал.
Слышно было, как Ярославцев распекал в коридоре дежурную сестру, грозя выговором и увольнением. Потом он вышел на веранду и проговорил тихо и значительно:
– Завтра, Акишина, я буду во всем разбираться с тобой. Готовься. – Тон Ярославцева не предвещал ничего хорошего.
– Ну ты и вляпалась! – это было общее мнение.
Глава 35
– Ну ты и вляпалась! – ругала Нинку утром медсестра, придя на подъем. – И нам из-за тебя попало! Еще разборы будут, если Ярославцев до главврача дойдет. Всем устроила!
Нинка держалась до тех пор, пока после завтрака не пришла Люба – звать Нинку в ординаторскую.
– Иди! – сказала Люба. – Велено тебя на костылях привести.
– Я сейчас сама приду, – засуетилась Нинка.
Нянечка ушла.
Нинка встала на костыли и тоже вышла из палаты. Никто не мог и предположить, что она задумала.
Через десять минут вернулась Люба.
– Где Нинка? Ярославцев ждет!
– Как – где? Пошла, уже десять минут назад!
– А куда же она пошла?
Короче, пропала Нинка. Все, кто мог, стали искать, пока ничего Ярославцеву не говоря. Ее нигде не было.
Нинку нашла Анька. В дальнем конце коридора была подсобка, в которой хранились чемоданы. Замок там слабенький и открывался легко. Никому и дела не было до этого замка, так как никто не воровал. Внутри кладовки была хорошая, добротная защелка.
Анька дернула дверь в кладовку. Дверь не поддалась.
– Нинка, ты здесь? Нинка, это я, Анька! Я одна, не бойся.
– Анька, пойди сделай чего-нибудь!
– А чего?
– Сделай чего-нибудь, ради бога, потому что если меня выгонят, то я отсюда не выйду! – Нинка говорила всхлипывающим, срывающимся голосом. – Я домой не поеду! Меня мать убьет… Я отсюда не выйду! Я тут повешусь, так и знай, я тут повешусь! У меня веревка тут есть! Если меня выгонять будут, я повешусь!
– Нинка, подожди! Подожди, я сейчас Любу позову… Ты только не вешайся, ради бога, не делай ничего… Нинка, обещай, что меня дождешься!
– Ладно, – всхлипывая, проговорила Нинка. – Сделай что-нибудь, Анька!
Анька кинулась искать Любу. Люба ближе всех, Люба никому не скажет.
Через пять минут Анька и Люба стояли под дверью в подсобку.
– Повешусь! Повешусь! – Нинка уже других слов не говорила.
– Придется за Ярославцевым идти, – послушав Нинкины крики, решила Люба.
Ярославцев сразу оценил ситуацию. Он не стал разговаривать, а, разбежавшись, ударил плечом в дверь. Дверь вылетела, и все увидели маленькую заплаканную Нинку, сидящую на нижней полке среди чемоданов. Рядом с ней лежал кусочек лохматой бечевки, которой перевязывают посылки и бандероли. Нинка была жива.
Люба взяла Нинку на руки и понесла в палату.
– Койку ее в палату вывезти! – скомандовал Ярославцев. – Пойдите наберите… – назвал он медсестре лекарства, которые надо было вколоть Нинке.
Нинку укололи. Она укрылась с головой и затихла. Люба осталась сидеть рядом.
На веранде все тоже притихли. Разговаривали шепотом, как при тяжелобольном.
– Ну и Нинка! Вот отмочила! – удивилась Наденька.
– Девчонки, что же будет? – волновался Костик.
– Всё, тю-тю твоя Нинка! – сказал Славик.
– Пойидэ до дому, до хаты, – отозвался Миронюк. – Вона в усьому мисци цю скамэйку, мабуть, шукала!
– И дошукалась на свою голову!
– Еще и вешаться вздумала.
– Конечно, кому охота вот так – и вдруг домой. Ее же в четверг на операцию должны были взять.
– Эх, Нинка!.. – Костик сокрушенно вздохнул. – Что ты наделала!
– Маша, Маша, – зашептала Анька, – так ведь нельзя! Если Нинку выгонят, она ведь пропадет!
– Это точно, – согласилась Маша.
– Мы ведь все бегали, а Нинка одна попалась! Теперь отвечает за всех. А если повесится? Что делать?
– Не знаю. Я не знаю, что делать, – ответила Маша. – Но как-то надо спасти эту дурочку. Угораздило же ее на скамейку к Ярославцеву сесть! Она совсем страх потеряла, вот и попалась.
– Как? Как? – Анька крутилась, крутилась на кровати.
Страшно становилось ей, особенно при мысли о Светкином лице, которое она в последний раз видела в лифте. А вдруг Нинка повесится? Это же смерть? Это смерть!
Анька посмотрела на Машу, на Наташку. Хотела сказать что-то, но передумала.
Потом она встала и вышла с веранды. Пройдя по палате, спросила Любу:
– Ну как, спит?
– Спит.
– Ты что об этом думаешь, Люба?
– А что думать? Дура она, конечно, Нинка ваша. Разве можно так? Губит себя, губит. А еще и сестру, и врача под суд подводит. Жаль ее, да что сделаешь с дурой-то…
Анька вышла из палаты, подошла к ординаторской, постояла. Потом вроде бы пошла назад. Потом снова вернулась и постучала в дверь.
– Войдите! – сказал Ярославцев. – A-а, это ты! Что скажешь?
– Евгений Петрович! Я просить пришла… Не говорите главврачу! Не выгоняйте Нинку! Она пропадет! Она до Горловки своей не доедет: или повесится, или сбежит… Не выгоняйте, простите ее! Она после операции будет хорошо лежать – это она перед операцией вышла, как бы напоследок…
– Значит, мы вас тут лечим, мы вас тут оперируем, а вы сами все разрушаете! Вы не цените ничего, не умеете ценить! А если бы Нинка ваша под машину попала? Кто бы под суд пошел? Я? Нет, надо выгнать ее. Чтоб другим неповадно было! Как я могу такую историю скрыть?!
– Евгений Петрович, нельзя Нинку выгонять! Она же пропадет… А если она с собой покончит? Евгений Петрович, тогда надо всех нас выгонять… Мы тоже бегали…
– Кто бегал?
– Я… Степка… Наташка Залесская…
– Ах так? – Вместо того чтобы пожалеть Нинку, Ярославцев, казалось, разозлился еще больше. – Вот вас и выгоню всех: и тебя, и Акишину, и Залесскую! А Степан-то чего? У него деньги откуда?
– А он мальчишкам покупал…
– Иди в палату, а я сейчас приду к вам. – Голос Ярославцева не предвещал ничего хорошего.
Анька прошла на свою кровать, как во сне.
– Что ты, Анька? – встревожилась Маша.
– Всё, – только и смогла произнести Анька. Внутри у нее было пусто.
Глава 36
– Всё, – только и смогла произнести Анька.
Ярославцев пришел после обеда. Молча прошел на веранду, откинул ширму.
– Я пришел к вам по поводу, который известен всем вам. Люба, как там Акишина, проснулась? Давай-ка ее сюда.
Люба закатила кровать Нинки.
– Одна из вас, то есть Акишина, была мной обнаружена вчера в городе, в самовольной отлучке. Как выяснилось, еще некоторые из вас также ходили в город. Я хочу задать вам два вопроса. Первый: думали ли вы, что могло бы случиться с вами в городе? Вы могли попасть под машину, на вас могли напасть хулиганы. Во всех этих случаях сотрудники санатория сели бы в тюрьму. Из-за ваших развлечений могли быть поломаны судьбы тех, кто спасает вас от болезни.
Ярославцев прошелся по веранде.
– И второй вопрос, который я хочу вам задать. Понимаете ли вы, что если вам предписано лежать, а вы встаете на ноги, вы разрушаете себя? Вы будете выздоравливать еще медленнее, хромать еще сильнее, у вас будут горбы еще больше. Государство содержит вас здесь, содержит бесплатно, чтобы вы могли лежать столько, сколько нужно. Вы не только разрушаете себя, вы плюете на государство. Поэтому я принимаю решение: всех нарушителей выписать из санатория досрочно за нарушение режима. Всех! И тебя, Степан, и Акишину, и Кондрашову, и Залесскую. Кого еще? Завтра я все доложу главврачу, а потом напишем письма вашим родителям, чтоб приехали за вами. А тебя, Степан, на той неделе в твой детдом отвезем.
Лицо Ярославцева становилось все более хмурым.
– Акишина же будет под наблюдением до приезда матери, а потом пусть хоть вешается, хоть под поезд бросается. Только дома, а не в санатории.
Ярославцев ушел.
Сначала была тишина. Потом послышались всхлипывания Нинки, а потом голос Наташки:
– Ты?! Это ты! Ты сказала про нас? – наступала она на Аньку.
– Я…
– Как ты могла? Как ты посмела?
– Я хотела Нинку спасти… – стала оправдываться Анька.
– Ты предательница! Предательница!
– Я… я не знала, как Нинке помочь… Она сказала, что повесится… Это ведь смерть…
– Да я и не собиралась вешаться, – вдруг встряла в разговор молчавшая с утра Нинка. – Это я так сделала, как раньше… Я так всегда… когда мать меня не пускала гулять. Я в чулан залезу и кричу, что повешусь. Мать поплачет, а потом все равно выпустит. Как скажешь, что повесишься, всегда помогает. Ты, Анька, зря паниковала: я бы не повесилась! Пусть этот Ярославцев зловредный сам вешается!
– Как?! Как?! – Анька не могла произнести ни слова. Она сидела на кровати с каким-то остановившимся лицом, и даже слёз у нее не было.
– Ты не собиралась? А почему ты мне… мне… не сказала… через дверь? – запинаясь, спросила Анька.
– А ты бы тогда меня спасать не бросилась!
– Бросилась бы…
В наступившей тишине раздался голос Мариэтты.
– Ду ихат лав ахчике, байц аранц хелк! – сказала она по-армянски, что случалось с ней крайне редко.
– Что? – не поняла Нинка.
– Нэумная ты, Нинка! – перевела Мариэтта.
– Что-что? – переспросила Нинка.
– Дура ты, Нинка! – подытожила Маша.
– Нинка-то дура, а ты, Анька, предательница! – еще раз сказала Наташка.
В голове ее молнией пронеслись несколько вещей: как мама получит письмо, как родители приедут за ней, как будет ей стыдно перед ними. Хотя мама писала, что приедут за ней в конце июля, но ведь еще только начало июня! И самое главное, Славик! Славик, Славик! Она уедет и не увидит его больше!
Наташка легла носом в подушку и заплакала. Предательница, во всем виновата эта предательница! Глава 37
«Предательница, я предательница!» Эта мысль повторялась в мозгу у Аньки, повторялась неотвязно. Вот как все повернулось, вот какой стороной!
«Я снова…. Там, в школе, мне болезнь помогла, а тут – вот оно, вот, самое страшное, – предательница! Как я могла? Как я не остановилась? Мне надо было только про себя говорить, а не про Степку и не про Наташку. Я думала, так Ярославцев быстрее смилуется. А он – наоборот. Как теперь я буду жить? Как я буду жить, когда я – предательница?»
Анька уже лежала на кровати, носом в подушку. К кровати Аньки подошел Степка.
– Анька, ты чего? Не плачь! Это не предательство! Ты за меня не беспокойся: меня в детдоме с открытыми ранами держать не будут. Сразу в больницу, а потом я опять сюда попрошусь. Я тут уже третий раз. Подумаешь, очередь на операцию пропущу. В сентябре сделают!
– Степка, прости, я предательница! – просипела Анька.
– Да нет, ты правильно сделала! Я сам бы пошел с тобой, если бы знал, что ты к Ярославцеву потопала. Да только бесполезно это.
– Чего? Почему бесполезно?
– Нинку все равно не исправишь и не спасешь. Она, если сбежать захочет, ни на кого не посмотрит. Еще и тебя подставит. И Ярославцева не разжалобишь: он что решил, то и сделает. Ты просто мало болеешь еще, а я тут такого навидался! Так что учти: я на тебя не в обиде. Все сбегали, все и получим.
– Я думала: он узнает, что не только Нинка бегает, и оставит ее, чтоб она не повесилась.
– Может, и оставит еще. Может, и получится. Я на тебя не в обиде, так и знай. Вешаться не будем, а? – Степка улыбнулся и пошел к себе, своей быстрой прыгающей походочкой.
Он не сказал Аньке самого главного: если выгонят его, разве сможет Лида оформить опекунство? С вылетом из санатория Степка терял не только очередь на операцию… Возможно, он терял гораздо больше – может быть, свою дальнейшую жизнь… жизнь обычного человека, только человека в семье. Он снова терял мать, которую толком не успел обрести. Но он не признавался в этом даже себе самому. Жизнь приучила его брать из своих рук все, что она дает. Брать без ропота и сомнений. Он взял, он снова принял все, как есть.
Степка то ли бежал, то ли шел вприпрыжку. Как всегда, его худенькая фигурка напоминала воробья с подбитым крылом. В этой маленькой фигурке не было ничего примечательного. Внешность обманчива, однако.
…Немного полегчало Аньке, но тяжесть от сердца не отступала. Ужинать она не стала, а лежала на кровати закрывшись с головой и думала, и плакала.
Так же молча лежала и Наташка.
А Нинка пришла в себя. Плотно поев, она снова обрела свое весело-вызывающее выражение лица. Перед отбоем она совсем развеселилась и начала рассказывать Костику, как весело было гулять по городу, сколько порций мороженого она слопала и, наконец, как она шлепнулась на скамейку к Ярославцеву.
Может быть, так она скрывала свое смятение?
Костик поддакивал, но на душе его скребли кошки. Что-то дрогнуло в нем. Не было прежней легкости. Не мог он смеяться над Нинкиными шутками. Уходила, отчаливала любовь от его кровати. Он пытался удержать ее. Костик зажмурился, сжал кулаки. Как бы хотел он, чтобы все оставалось по-прежнему!
А что было-то? Веселый вечер на веранде, когда все смеялись? Легкость общения с Нинкой, какая-то иная, манящая необузданной свободой ее жизнь?
И вот чем закончилась, на проверку, эта свобода – истерикой и враньем…
Всплыла в сознании фигура матери, потом сосед-зэк, потом бабка со своими вечными причитаниями. Костик потерял нить Нинкиного рассказа, перестал поддакивать и смеяться. Ему хотелось закричать.
– Нинка, перестань! – помогла остановить Нинку Маша. – Ночь уже давно! Надоела всем болтовня твоя!
Нинка не могла умолкнуть. Она боялась остаться одна, наедине с собой. Она не хотела думать, не хотела. Не хотела, не могла…
Анька так и пролежала под одеялом до отбоя, не открывала лица.
Глава 38
Аня Кондрашова
Анька не открывала лица.
Первая боль от того, что она оказалась предательницей, прошла. Теперь Анька думала о том, что же произошло? Как она сделала роковой шаг, где же она сделала ошибку?
Она пошла за Любой – правильно, Ярославцева позвали – тоже правильно. И что просить пошла – тоже правильно.
Вот где неправильно: надо было говорить только о себе.
Я не имела права говорить о Степке и Наташке, потому что они не просили меня. Я и сама их не спросила, может, они бы тоже со мной пошли. Я не успела спросить их, хотят ли они спасать Нинку такой ценой.
Мне казалось, что они думают так же, как и я. Не могут думать иначе! Мы бегали все, а сейчас – одна Нинка за это умирает.
Я решила спасти Нинку, рассказав про себя, – правильно. Собой я могу рисковать. Но когда я рассказала про Наташку и про Степку, это значит, я сама решила, что Нинка важнее Наташки и важнее Степки. Важнее их вылета из санатория.
Но ведь Нинка могла умереть! Никакой вылет с этим не сравнится! Я же не знала, что Нинка прикидывается… Это было единственным моим оправданием – призрак смерти оказался сильнее голоса разума…
«Ну и что же получается? – спросила я себя и ответила: – Я за себя могу решать. Или мы можем решать все вместе. Но я не могу решать за других, чем они могут пожертвовать. Если я жертвую собой, это правильно, а если я жертвую другими, как собой, то это предательство».
Аньке стало немного легче, когда она поняла, в чем дело. Она поняла, где совершила ошибку.
Она поднялась. В темноте нашарила в тумбочке свой блокнотик. Открыла чистую страничку и написала там разъезжающимися во все стороны буквами, написала почти вслепую: «Что бы ни случилось, я имею право жертвовать только собой». Потом она подумала и приписала: «Или вместе».
Анька положила блокнотик на место и легла на спину, откинув одеяло. Шум моря, как всегда, доносился до веранды.
Рядом спала Нинка, спала неспокойно, всхлипывая, бормоча во сне короткие, непонятные слова. С другой стороны тихо посапывала Маша.
«Что бы ни случилось, я имею право жертвовать только собой», – повторила Анька про себя и уснула. Глава 39
Анька уснула и проснулась, как будто ночи и не было.
– Анька, вставай, умывать пора! – Люба уже здесь, как будто и не случилось ничего.
Трудно Аньке, но она поднимается и идет. Странное дело: мальчишки весело смеются чему-то своему, как ни в чем ни бывало. Что поделаешь, у каждого своя жизнь. Их не выгоняют и не обвиняют в предательстве. Анька подходит к Джему. Он повернулся на бок, отодвинув рукой таз.
– Нэ надо, – сказал он. – Вот возьми, это тебэ.
Джем открыл тумбочку и вытащил оттуда две завернутые в тетрадный листок чурчхелы. Эти виноградные палочки прислали ему в посылке уже давно, а он все не ел их, сохраняя как память о доме. И вот теперь он решил отдать их Аньке, понимая, как ей плохо сейчас.
– Ты ешь, – тихо сказал он. – Нэ грусти. Ты правильно сдэлала.
– Спасибо, Джем… – вздохнула Анька. – Что правильно, а что неправильно?.. А тебе – спасибо! Выгоняют нас…
– Может, нэ выгонят?
– Выгонят. Будешь вспоминать меня?
– Я тэбя нэ забуду. – Джем не понял, как у него вылетели эти слова.
«Я тебя не забуду», – повторил он про себя.
Анька закончила умывание лежачих, оставила в ванной таз и чайник и спустилась по лестнице на улицу, прямо ко входу в санаторий. Она пошла караулить Ярославцева, чтобы увидеть его до того, как он пойдет к главврачу. Успела вовремя.
Невысокий и худенький Ярославцев с портфелем в руках пересек границу санатория ровно без пятнадцати девять. Без белого халата и шапочки он выглядел совсем юным, почти как мальчишка из десятого класса.
– Опять ты?! – спросил Ярославцев.
– Евгений Петрович! Пожалуйста! Я прошу вас… последний раз. Пожалуйста, выгоните меня, но оставьте всех! Я не хочу, чтобы ребят выгоняли из-за меня! Из-за того, что я рассказала. А за Нинку мы все просим, весь наш класс! Если выгоните ее, она пропадет. Пожалуйста!
– Иди отсюда! – строго взглянул на Аньку Ярославцев. Лицо его было мрачноватым, усталым и возражений не допускало. – Иди отсюда, – повторил он и ушел.
Анька села на бордюр, окружавший клумбу, вытянула ноги. Потом достала из кармана чурчхелу и начала ее жевать, еще раз складывая в сердце все произошедшее.
Думала она примерно так.
«Я думала, что если я расскажу про нас, то Ярославцев оставит Нинку в санатории. Это была моя правда. Моя правда.
А Ярославцев решил нас всех выгнать – это его правда.
Степка был согласен признаться, но считал это бесполезным – это его правда.
Наташка считала, что признаваться не надо – это ее правда.
И у Нинки – правда своя. Любой ценой остаться, что ли.
Я решила, что моя правда самая лучшая, самая главная. Главнее их правды. Я все и сделала так, по своей тогдашней правде. По своей правде сделала, а теперь отвечаю за нее. Каждый расплачивается за свою правду, каждый отвечает, только каждый – по-разному.
Так сколько же правд существует? И какая правда самая правильная?
Как хорошо, ясно все в учебнике: выполнить упражнение по образцу! Напишешь по образцу – и все правильно. А если ошибся, возьми перепиши! Или листик вырви из тетради.
В жизни все совсем не так. В школе, когда две правды было, я заболела. А сейчас мне что делать, что? Как мне быть, когда сколько людей, столько и правд? Где этот образец, где этот образ самой правильной правды, по которому мне теперь жить?»
Когда нам некого спросить, мы смотрим в небо.
Анька подняла голову и спросила бездонную синь:
– Где настоящая, единственная, правда? Где тот образец, где тот образ, по которому мне жить?
Бездонная синь не поколебалась. Она оставалась все такой же бездонной и величественной. Бездонная синь молчала.
Анька прислушалась. Было слышно, как шумит ветер в гибких светло-зеленых ветвях тополей.
Ж-ж-ж! – сердито прожужжал ей на ухо майский жук.
Жу-жу-жу! – подпела ему пчела.
Цвик! Цвик! – вставил свое словечко кузнечик.
А простоватая белая бабочка, пролетая по своим делам, помахала Аньке крылышками.
«Потерпи немного, экая ты быстрая! – как бы говорили все они. – Хочешь все сразу! Будет тебе ответ, будет, но в положенный срок…»
Нет, в жизни все иначе, чем в учебнике. Не вырвешь листок, не перепишешь начисто. Придется терпеть и отвечать за то, что сделано. Придется расплачиваться.
Терпковатый вкус чурчхелы, приправленный солеными слезами, был похож на вкус текущей жизни. Сладость смешалась с солью, а орешки были очень твердые, но их можно было разгрызть, можно, можно. И нужно.
Впервые подумала Анька о том, что ждет ее дома. Ничего хорошего. Заедят нотациями. Даже не за то, что выгнали, а за то, что бегала в самоволку, за то, что правила нарушала. Тоже правда – нарушала. А торт на день рождения? А пир с кильками? Что главнее? Да и за то, что выгнали, тоже достанется. Где лечиться теперь? С таким трудом путевку доставали. Мать ходила в партком, плакала там. И вот…
«Придется вытерпеть все это, – подумала Анька, – придется вытерпеть…»
Не все в жизни можно исправить переписыванием набело. Приходится соглашаться с тем, что уже произошло, как бы тяжело это ни было. Надо быть готовым отвечать за все, что ты сделала. Поэтому думать, думать надо! Надо выбрать, что главное, чтобы потом спокойно за это отвечать.
«Если ты выбрал одну из тысячи правд, ты не должен удивляться, что придется отвечать за нее, – так подумала Анька. – Надо записать к себе в блокнот, чтобы не забыть».
Жужжали пчелы, начало припекать солнышко. Чурчхелы были дожеваны. Слезы высохли.
Анька сидела долго-долго. Потом поднялась и потопала к родной веранде, неся с собой свой собственный жизненный груз.
Глава 40
Свой собственный жизненный груз мы все несем на своих плечах. Груз своих сомнений, переживаний, расставаний и встреч. Груз совершённых и несовершённых поступков. С каждым годом увеличивается его вес. До поры до времени это бывает незаметно. Потому что мы еще растем, растут наши плечи и прибавляется сил. Да и смотря сколько груза привалит к нам за один раз.
А бывает и так: сразу, в одночасье, падет на человека такой груз, что еле стоит, колеблется человек. Кто колеблется, а кто и падает. Кто падает и встает, а кто падает, а встать не может. Или не хочет, потому что в лежачем положении тоже есть свои преимущества. Лежачего не бьют, например.
Надо, надо вставать на ноги, надо идти. Говорят, что там, на небесах, известно точно, кому какой груз по силам. Все точно отмерено! Когда тебе кажется, что встать невозможно, ты просто отдохни чуть-чуть и вставай. Не залеживайся долго: чем дольше лежишь, тем вставать труднее.
Медленно шла Анька по лестнице, медленно шла по коридору к своей палате. Возле поста столкнулась с заплаканной Лидой. Та стояла рядом с Дорой и вытирала слезы взятым на посту белым вафельным полотенцем.
– А вы чего плачете, Лидия Георгиевна? – спросила Анька. – Это же не ваша смена была?
– За вас, дураков, просить ходила! – ответила за Лиду Дора. – Вы-то домой поедете, а Степка куда?
До этих пор только Дора знала, что Лида хотела усыновить Степку. Теперь же пришлось открыть эту тайну Ярославцеву, в надежде, что он сумеет сохранить ее до поры до времени, пока все так неясно с этим усыновлением.
Дора посмотрела на Аньку и, погодя немного, более мягко, добавила:
– Иди, не мучайся. Мы за вас ходили просить. За всех.
На тумбочке Аньку ждала записка на тетрадном листике, сложенном вчетверо.
«Аня, давай встретимся у нас в палате после ужина.
Джемали»
Стукнуло сердце Аньки, сжалось. Она получила первую в своей жизни записку. Ей нравился Джем, но она и помыслить не могла, что может быть тоже влюбленной, как Наденька или как Светка из десятого. И вот… В такой момент, когда она была противна сама себе! Джем, Джем… Спасибо, Джем.
На веранде все ждали, что будет дальше. Томительно тянулись минуты, часы. Как раненый зверь, металась по веранде Наташка. Нинка, вся в слезах, то падала навзничь в своей кровати, то неестественно громко смеялась.
Странное дело – Анька уже не плакала и, вообще, была более-менее спокойна. Внутри у нее все было решено – там, во дворе, возле клумбы.
После тихого часа пришла Дора и сказала:
– Приберитесь на тумбочках и покрывала на кроватях подтяните. К вам идет главврач.
– Дора, что там? Как там решили? – спросила Маша.
– Всё сами узнаете! Терпение надо иметь!
Главврач пришел вместе с Ярославцевым и Жанной Арсеновной.
Его внушительная фигура не предвещала ничего хорошего.
– Кто ходил самовольно в город? – Голос главврача прогремел как гром.
Руки были подняты.
– Кто в плане на операцию на этот месяц? – спросил главврач у Ярославцева.
Наверняка он и сам знал, кто в плане. Все были в плане, кроме Наташки.
– Это вы, Наташа, – обратился главврач к Наташке Залесской. – Имел честь слушать лекции вашего дедушки.
На веранде стояла такая тишина, что слышно было, как летит муха.
– Да-с, молодые люди, – продолжал главврач, – мне доложили о ваших «подвигах». Акишина кто?
Нинка съежилась, поникла под взглядом этого большого человека.
– Нехорошо! Конечно, вы подлежите выписке за нарушение режима. А вы – Аня? – обратился главврач к Аньке. – Ну-ну.
Анька замерла.
– Учитывая, что вы чистосердечно признались в том, что нарушали режим, мы с Евгением Петровичем решили проявить к вам снисхождение и оставить вас в санатории. Всех. Операции пройдут по плану. Да-с… Сейчас вы все, я подчеркиваю – все! – сдадите свои деньги медсестре. А мы на посту заведем тетрадь, в которую вы будете писать, что вам надо купить в городе. Благодарите Евгения Петровича – это он за вас просил. Я надеюсь, что больше не будет нарушений. Больше не будет и никаких снисхождений.
Главврач еще раз прошелся глазами по лежащим перед ним. Сколько больных за всю его жизнь с надеждой смотрели в его глаза. И эти так же смотрят.
«Дети, дети… Знали бы вы, как я люблю вас!» – подумал главврач, но вслух ничего больше не сказал. Сказав все, что надо, он медленно удалился, величественно неся на плечах свою красивую седую голову. Глава 41
Главврач удалился, величественно неся на плечах свою красивую седую голову. А мы остались, обрадованные, ошарашенные. Как будто мы встретились на нашей веранде с добрым волшебником.
– Ура-а! – закричала Нинка.
Никто ее не поддержал. Все закончилось хорошо, но слишком много всего промелькнуло за эти два дня, чтобы можно было кричать «ура».
– Ура ей! Усых пэрэбаламутыла! – выразил общее мнение Миронюк.
Как бы дело ни закончилось, но ведь оно произошло. Нельзя было вычеркнуть его из жизни и нельзя было сделать вид, что не произошло ничего.
– Как хорошо! Какой молодец Ярославцев! – радовалась Маша.
– Ты видишь, Анька, все хорошо! Значит, ты правильно сделала! – крикнула со своей кровати Наденька.
– Анька, живем! – махнул рукой Степка со своей половины.
– Ну, Нинка, ты, наверно, в рубашке родилась! – сказал Славик.
– Сиди уже, Нинка, не дергайся больше. – Костик был неожиданно серьезен. – Не дергайся. Не надо, чтоб другие из-за тебя страдали.
Наташка сидела на кровати, пытаясь понять, что же произошло.
Хвалил главврач Аньку или ругал? Больше было похоже, что хвалил. Так предательница она или не предательница?
«А я? А я кто? И вообще, что все это значит?» – думала Наташка.
Одно она знала: позора перед родителями не будет и она еще побудет здесь, еще побудет! Может, Славик поссорится со своей Светкой? Хоть бы поссорился!
Наташка уже перестала обижаться на Аньку. Тем более что главврач повернул всю эту историю в другую сторону. Нинка была спасена, и все осталось на своих местах.
Только слово «предательница» стояло недвижимо и мешало Наташке жить дальше, как ни в чем не бывало.
Анька была, конечно, рада. Не то что рада, но спокойна, как будто знала все наперед. Хорошо, что Нинку оставили и что нас всех оставили. Хорошо…
Еще одно она знала: она постарается никогда не повторить того, что сделала. Никогда не повторить того, что хоть отдаленно может быть похоже на предательство. «Я могу жертвовать только собой, только собой, что бы ни произошло», – повторяла она, как заклинание.
А вторую фразу, записанную в блокнот уже утром, она повторяла пореже: «Если ты выбрал одну из тысячи правд, ты не должен удивляться, что тебе придется отвечать за нее».
Так и закончилась эта история.
Вечером Степка вывез Джема с веранды в палату на первое свидание.
Анька пришла.
– Душно здесь, – сказала она. – Давай, Джем, поедем в холл.
– Давай.
Анька вывезла кровать Джема в холл, туда, где одиноко стоял молчаливый пыльный телевизор. Она взяла стул и села рядом с Джемом. Они ничего не говорили друг другу, просто сидели держась за руки несколько минут. Потом Анька осторожно положила голову на кровать Джема, уткнувшись в его могучую грудь.
В пустом холле бродили неясные звуки, слышно было, как переговаривались о чем-то медсестра и санитарка, звенели какие-то крышки, ведра. Что-то упало, и раздался смех. Кто-то запел вдалеке.
Розовое небо постепенно темнело, сумерки подступили к окну, и вот уже стало совсем темно. На небо высыпали первые звезды, озаряя землю своим мерцающим светом – мерцающим светом вечной и вечно манящей истины.
Темно было и в холле – электрический свет казался далеким, слабым. От самого поста медсестры ложился на пол холла косой желтоватый квадрат.
И Джем наконец сделал то, о чем мечтал уже много долгих вечеров. Он опустил свою широкую ладонь на пушистые Анькины волосы и тихонько погладил их.
Глава 42
Джемали Сахалашвили
И Джем наконец сделал то, о чем мечтал уже много долгих вечеров. Он опустил свою широкую ладонь на пушистые Анькины волосы и тихонько погладил их.
Странно чувствовал себя Джем. Он чувствовал себя так, как тогда, когда бросал соперника на лопатки. Джем снова чувствовал себя сильным!
Джем был сейчас даже более сильным, чем раньше. Этой силе не мешало то, что он был лежачим, и даже то, что у него будет фиксировано бедро. Джем совершенно забыл о своем бедре.
Джем чувствовал себя сильным, потому что знал: что бы ни случилось, он всегда защитит ее, всегда примет ее, эту девочку, в свое сердце.
Он примет ее, что бы она ни сделала и как бы она ни сделала – хорошо ли, плохо ли, правильно или не правильно.
Как там мама говорила: «Шеикваре ахлобели… Полюби… возлюби ближнего, как самого себя». Как себя. Он принимал эту девочку и любил ее, как себя. И от этого он был сильным, и от этого он был мужчиной. Глава 43
Он был мужчиной, а она – девушкой, женщиной. И ей было хорошо и тепло на его широкой груди.
Здесь мы и оставим их. Джема, обретающего силу, и Аньку, обретающую мудрость. И их обоих вместе, обретающих любовь.
Камера поднимается вверх и выплывает на веранду.
Вот умница Маша, которая станет учителем математики. И дети, и коллеги будут любить ее. Мужа себе найдет Маша поздно, уже в селе, где будет работать учительницей. Муж тоже будет ее любить…
Вот добрая Наденька, которой предстоят тяжелые испытания. Она еще долго будет болеть, потом ненадолго встанет, выйдет замуж и даже родит дочь. Потом будет рецидив болезни и долгое лежание по взрослым больницам. Муж уйдет, а дочь воспитают родители.
Вот Славик, покоритель женских сердец. Он, конечно, опомнится. Истрепанный, больной – только другими болезнями – он остановится у края пропасти. Осторожно, с опаской, как когда-то вставал после операции, он начнет жить сначала. Я надеюсь, что он полюбит кого-нибудь… Я просто об этом ничего не знаю.
Вот Мариэтта, которая будет диктором, только на радио. На том самом армянском радио, про которое рассказывают анекдоты.
Вот Костик, который все-таки станет капитаном – только капитаном прогулочного катера. Костик останется хромым, но самую малость. Такая хромота вполне сойдет за раскачивающуюся походку морского волка. Он подделает справки о здоровье, чтобы поступить в морское училище. Никогда никому не пожалуется Костик, как ноет у него колено в ветреную дождливую погоду…
Вот Нинка, которая… Нет, не буду я ничего про нее говорить.
Удастся ли Нинке обуздать свой нрав?
Удастся ли Аське стать самостоятельной и победить свой страх?
Удастся ли Аньке помирить в своем сердце святошу и поэта? Удастся ли ей найти самый главный образец, по которому следует жить?
Удастся ли Джему найти свое место среди сильных мужчин?
Удастся ли Степке обрести семью?
И сколько еще раз в жизни придется каждому из них жевать свои чурчхелы – эти сладко-горькие плоды своей собственной судьбы, своей собственной жизни!
Пусть камера поднимается все выше, открывая вид на санаторий сверху, потом захватывая небо, останавливаясь на широком пространстве моря, на вечном движении волн.
Слышите, как они шумят? Прислушайтесь… Эпилог
Наташа Залесская
Прислушайтесь, как стучат каблучки по широкому коридору петербургского университета. Это идет на свою кафедру органической химии гроза студентов, кандидат химических наук, доцент Наталья Александровна Залесская.
Наталья Александровна отвечает легкими кивками на почтительные приветствия студентов. Что-то с утра настроение какое-то лирическое. Праздник витает в воздухе – двадцать пятое января, день студентов, конец сессии. Хорошо!
Наталья Александровна остановилась у окна, вглядываясь в желтоватое петербургское небо, в покрытые снегом ветви деревьев.
Она вспомнила… вспомнила то, о чем и не забывала никогда. Она просто как бы откладывала это в памяти, как откладывают до определенного часа любимую книгу или любимую, практически ненадеваемую драгоценность.
Наталья Александровна вспомнила другое небо, синее, бездонное. Вспомнила широкую веранду, вздувающуюся парусом ширму и черноволосого мальчика-подростка, бьющего по гитарным струнам.
Сын Натальи Александровны недавно женился. В скором времени ожидалось прибавление семейства. Как это там было в сказке у Аньки – родились два сына, по ходу жизни. Точно, по ходу жизни.
Была Наталья Александровна замужем года три, родила сына и развелась без сожаления, даже девичью фамилию вернула себе.
Нет, Наталья Александровна не чувствовала себя обделенной мужским вниманием. Но, поставив в ряд всех мужчин своей жизни, она спокойно констатировала, что никого из них не любила больше, чем Славика.
Славик, Славик, где ты теперь? Наталья Александровна улыбнулась своему воспоминанию. Скоро родится внук. Кажется, она уже любит его, любит больше всех своих мужчин и даже больше Славика.
Больше Славика? И Наталья Александровна улыбнулась.
Хороший конец у сказки! Как здорово это было – придумать правильный конец очередной сказке и считать, что это главное.
В жизни все так перепутано, что иногда и не знаешь, какое окончание хорошее, а какое плохое. Каждый из нас сочиняет свою сказку и придумывает ей свое окончание. Только некому рассказать ее, эту сказку. Может быть, внуку?
Если бы можно было менять окончания своих жизненных сказок! Но нет, нельзя… Однако сколько себя ни уговаривай, а мысли бегут сами и до сих пор ищут хорошие окончания давно прошедшим сказкам.
Например, вот такое.
«Мы тогда собрались вместе. Это я собрала всех. Ни детдом мне не грозил, ни срок операции не срывался. Нинку мне тоже было жаль, хоть я и понимала, что она за штучка. Но не только поэтому я решила собрать всех. А потому, что я была самой интеллигентной и разумной девушкой из всех, кто был рядом. Ведь сам главврач слушал лекции моего дедушки! Я собрала всех, и мы вместе пошли к Ярославцеву. Мы просили за Нинку и отстояли ее. Все закончилось хорошо…»
Наталия Александровна вздохнула.
«Вот такой конец сказки… Я давно его придумала. Смешно, что я все еще вспоминаю об этом. Прошло столько лет! Смешно!»
И Наталья Александровна пошла по коридору, выстукивая каблучками почти такую же песенку, как когда-то Жанна Арсеновна. Тук-тук, тук-тук, тук-тук!
Об авторе этой книги
Автор сборника повестей – Татьяна Владимировна Шипошина родилась в 1953 г. в Крыму. Детский врач по профессии. С ранней юности пишет стихи и прозу. Из-под ее пера вышло более тридцати книг для взрослых, детей и подростков: «Сказки бабушки Шуры» (2003), «Тайна спасенного квартала» (2005), «Дыхание ровного огня» (2005), «Полигон» (2008) и другие. Татьяна Шипошина – лауреат многих литературных конкурсов, в том числе РОСМЭН-2012, конкурса им. Державина-2013, обладатель знака «Серебряное перо Руст-2011 в номинации «Проза для детей», член Международного творческого объединения детских авторов (МТОДА), где выполняет обязанности редактора отдела прозы на сайте МТОДА «Дети и книги». В 2014 г. она стала лауреатом IV Международного конкурса на лучшую книгу для подростков имени С. В. Михалкова, а также удостоена литературной награды – ордена «В. В. Маяковский».
Характерной особенностью произведений Татьяны Шипошиной является ее манера повествования: в ее повестях нет нравоучений, морализаторства, четкого разделения персонажей на положительных и отрицательных. Читателю предоставляется возможность рассуждать над поступками героев и самостоятельно делать выводы.
На страницах своих книг Татьяна Шипошина рассуждает о близких юным читателям проблемах: первой любви, дружбе, предательстве, ответственности за свои слова и поступки. Кроме того, она затрагивает редко встречающуюся в современной подростковой литературе тему противостояния серьезному недугу, трудноизлечимой болезни.
Лейтмотивом произведений Татьяны Шипошиной звучит идея ошибочности оценки людей только по их внешнему виду, негативного отношения к представителям неформальных сообществ, ребятам с ограниченными возможностями и людям других национальностей. При этом автор делает акцент на необходимости сохранения своей национальной культуры при уважительном отношении к чужому непонятному. О художнике этой книги
Николай Аркадьевич Клименко родился в 1973 г. в городе Горьком. Живописец, автор станковых картин, иллюстратор книг. Окончил Нижегородское художественное училище, затем – Московский государственный гуманитарный университет имени М. А. Шолохова.
Экспонент многих художественных выставок; его работы находятся в частных собраниях в России, странах Европы, Японии, США и Австралии.
Мастерство построения композиции, умелое использование светотеневых контрастов и техника коллажа как нельзя более точно позволили выразить характеры и переживания персонажей разных по тональности и динамике сюжета повестей, вошедших в эту книгу.
ЛАУРЕАТЫ I МЕЖДУНАРОДНОГО КОНКУРСА ИМЕНИ СЕРГЕЯ МИХАЛКОВА (2008)
• Пономаревы Николай и Светлана. ФОТО НА РАЗВАЛИНАХ (Россия, г. Омск).
• Михеева Тамара. ЮРКИНЫ БУМЕРАНГИ (Россия, Челябинская обл., с. Миасское).
• Киселев Геннадий. КУЛИСЫ… ИЛИ ПОСТОРОННИМ ВХОД РАЗРЕШЕН! (Россия, г. Москва).
• Степанова Елена. ПОД СТЕКЛЯННОЙ КРЫШЕЙ (Россия, г. Москва).
• Слуцкий Вадим. МОИ ЗНАКОМЫЕ ЖИВОТНЫЕ (Россия, Карелия).
Сухинов Сергей. ВОЖАК И ЕГО ДРУЗЬЯ (Россия, Московская обл.).
Лучинин Максим. ГИБЕЛЬ БОГОВ (Россия, г. Киров).
Бондарева Светлана. ФЕТКИНО ДЕТСТВО (Россия, г. Москва).
• Нечипоренко Юрий. СМЕЯТЬСЯ И СВИСТЕТЬ (Россия, г. Москва).
• Олифер Станислав. ПЕМИКАН И КАПАЛЬКА (Россия, г. Приозерск).
• Смирнов Виктор. МОБИ НИК (Россия, г. Москва).
• Козлова Людмила. ЗЕМЛЯ – МОЙ ДОМ (Россия, г. Бийск).
• Абрамов Николай. НЫКАЛКА, ИЛИ КАК Я БЫЛ МИЛЛИОНЕРОМ (Россия, г. Кондопога).
• Штанько Виктор. ТРУДНО БЫТЬ ДРУГОМ (Россия, Московская обл., г. Пушкино).
• Дунаева Людмила. ПЕРВАЯ ЗАПОВЕДЬ БЛАЖЕНСТВА (Россия, г. Москва).
• Красюк Нинель. МАЛЕНЬКИЕ СКАЗКИ БОЛЬШОГО ГОРОДА (Беларусь, г. Минск).
• Линькова Вера. ПИСЬМА В ОБЛАКА (Россия, г. Петрозаводск).
ЛАУРЕАТЫ II МЕЖДУНАРОДНОГО КОНКУРСА ИМЕНИ СЕРГЕЯ МИХАЛКОВА (2010)
Веркин Эдуард. ДРУГ-АПРЕЛЬ (Россия, г. Иваново).
• Дегтярева Ирина. ЦВЕТУЩИЙ РЕПЕЙНИК (Россия, г. Москва).
• Никольская-Эксели Анна. КАДЫН – ВЛАДЫЧИЦА ГОР (Россия, г. Барнаул).
• Ахматов Борис. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПОЛИ НА УНЕ (Россия, г. Москва).
Брусникин Виктор. СОЛО ХОРОМ (Россия, г. Екатеринбург).
Каменев Владимир. СТАРЫЙ ЛИС (Россия, Московская обл., пос. Кратово).
Копылова Марина. ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ РАЗГОВАРИВАЛА С ВЕТРОМ (Россия, г. Йошкар-Ола).
• Леонтьев Александр. КРЕПОСТЬ (Украина, г. Одесса).
• Липатова Елена. ПЕРВОКУРСНИЦА (США, г. Салем).
Малышева Татьяна. КОГДА ОНИ НЕ ЛЕЖАТ У НАС НА КОЛЕНЯХ (Россия, г. Москва).
• Михеева Тамара. ЛЕГКИЕ ГОРЫ (Россия, Челябинская обл., с. Миасское).
Тамбовская Александра. ДАРЮ ТЕБЕ МЕЧ Я И СТРЕМЯ (Россия, г. Липецк).
• Павлов Игорь. КАК Я УЧИЛСЯ… ПРАВДИВЫЕ ИСТОРИИ ДЛЯ МАЛЬЧИКОВ И ИХ МАМ (Беларусь, г. Брест).
• Столярова Наталья. ДМИТРИЙ РУССКИЙ (Россия, Пермский край, г. Чайковский).
• Штанько Виктор. НИКТО НИКОГДА НЕ УЗНАЕТ (Россия, Московская обл., г. Пушкино).
ЛАУРЕАТЫ III МЕЖДУНАРОДНОГО КОНКУРСА ИМЕНИ СЕРГЕЯ МИХАЛКОВА (2012)
Богатырева Ирина. ЛУНОЛИКОЙ МАТЕРИ ДЕВЫ (Россия, Московская обл., г. Люберцы).
Волкова Наталия. НА БЕЛОМ ЛИСТОЧКЕ (Россия, г. Москва).
Чернакова Анна, Адабашьян Александр. ХРУСТАЛЬНЫЙ КЛЮЧ (Россия, г. Москва).
Гаммер Ефим. ПРИЕМНЫЕ ДЕТИ ВОЙНЫ (Израиль, г. Иерусалим).
Евдокимова Наталья. ЛЕТО ПАХНЕТ СОЛЬЮ (Россия, г. Санкт-Петербург).
Жвалевский Андрей, Пастернак Евгения.
Я ХОЧУ В ШКОЛУ! (Беларусь, г. Минск).
• Каретникова Екатерина. ГОСТЬ ИЗ БЕЛОГО КАМНЯ (Россия, г. Санкт-Петербург).
Корниенко Татьяна. ESPRESSIVO (Украина, г. Севастополь).
• Липатова Елена. ДОЖДЬ СВОИМИ СЛОВАМИ (США, г. Салем).
• Орлов Иван. ПРИКОЛЬНЫЕ ИГРЫ НА КРАЮ СВЕТА (Беларусь, г. Брест).
• Пономаревы Николай и Светлана. ВЫ СУЩЕСТВУЕТЕ (Россия, г. Омск).
• Соловьев Михаил. ПЕРЕХОД (Россия, г. Иркутск).
• Штанько Виктор. МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК В БОЛЬШОМ ДОМЕ (Россия, Московская обл.,
г. Пушкино).
ЛАУРЕАТЫ IV МЕЖДУНАРОДНОГО КОНКУРСА ИМЕНИ СЕРГЕЯ МИХАЛКОВА (2014)
Дегтярева Ирина. СТЕПНОЙ ВЕТЕР (Россия, г. Москва).
Корниенко Татьяна. ХЕРСОНЕСИТЫ (Россия, г. Севастополь).
Карчик Михаил. КЛЮЧ ОТ ГОРОДА АНТОНОВСКА (Россия, г. Санкт-Петербург).
Турханов Александр. ГРУСТНЫЙ ГНОМ, ВЕСЕЛЫЙ ГНОМ (Россия, г. Москва).
Шипошина Татьяна. АНГЕЛЫ НЕ БРОСАЮТ СВОИХ (Россия, г. Москва).
Колпакова Ольга. ЛУЧ ШИРОКОЙ СТОРОНОЙ (Россия, г. Екатеринбург).
• Манахова Инна. ДВЕНАДЦАТЬ ЗРИТЕЛЕЙ (Россия, г. Оренбург).
• Амраева Аделия. ГЕРМАНИЯ (Казахстан, пос. Береке).
• Лабузнова Светлана. БИЛЕТ ДО ЛУНЫ (Россия, г. Люберцы, Московская обл.).
• Васильева Надежда. ГАГАРА (Россия, г. Петрозаводск).
• Клячин Валерий. СТРАШНАЯ ТАЙНА БРАТЬЕВ КОРАБЛЕВЫХ (Россия, г. Иваново).
• Кузнецова Юлия. ФОНАРИК ЛИЛЬКА (Россия, г. Москва).
• Андрианова Ирина. СТО ФАКТОВ ОБО МНЕ (Россия, г. Москва).
Примечания
1
Хой – до свидания (байкерский сленг).
Вернуться
2
Xоп – понимаешь (байкерский сленг).
Вернуться
3
Хай – здравствуй (байкерский сленг).
Вернуться
4
Макароны – кожаная бахрама на сиденье мотоцикла (байкерский сленг).
Вернуться
5
Песня «Беспечный Ангел» группы «Ария» на стихи М. Пушкиной.
Вернуться
6
Песня Ю. Визбора «Ты у меня одна».
Вернуться
7
Совкоцикл – мотоцикл отечественного производства (байкерский сленг).
Вернуться
8
Ушата́ть – погубить, разбить (байкерский сленг).
Вернуться
9
Песня Б. Окуджавы «Молитва».
Вернуться
10
Цитата из арии мистера Икс из оперетты И. Кальмана «Принцесса цирка».
Вернуться
11
Из поэмы А. С. Пушкина «Пир во время чумы».
Вернуться
12
Пересказ псалма 90.
Вернуться
13
Отвечай (по-украински).
Вернуться
14
Строфы из стихотворения американского поэта и публициста У. Уитмена (1819–1892).
Вернуться
15
Строфы из стихотворения американского поэта и публициста У. Уитмена (1819–1892).
Вернуться
16
В селе всегда работа тяжелая (по-украински).
Вернуться