Пролог

Наташа Бережковская, маленькая и невообразимо легкая, несется по полутемному, узкому и длинному коридору огромной коммунальной квартиры, сбегает по лестнице.

…Арбатские переулки, дворы – для Наташи целая вселенная.

– Наташенька! Ната! Через два часа – домой! Обедать! – раздается сверху из открытого окна.

Девочка поднимает очаровательную головку, улыбается и… неожиданно все исчезает: и дом, и двор… Перед глазами только темная затягивающая тьма, в которую она падает, кажется, целую вечность.

«Чертов сон, я уже знаю все твои варианты. Когда ты, наконец, оставишь меня?» – в полудреме шепчет мадам Легаре.

По огромной спальне плывет протяжный бой старинных напольных часов, и мадам Натали Легаре окончательно просыпается, широко распахивает глаза, чтобы отбросить ночное наваждение, и резко встает одновременно с седьмым ударом. Высокое стрельчатое окно приоткрыто, из парка веет свежестью… Натали, с упоением вдыхая утреннюю прохладу, подходит к зеркалу. Она довольна своим отражением: возраст не лишил ее ни блеска, ни прелести, внезапно проявившихся в юности, как неожиданный летний ливень. …Каштановые волосы, серые миндалевидные глаза. Она знает, что иногда они меняют цвет и становятся пронзительно-зелеными. Как изумруды в ее любимых серьгах.

…Этот замок в Нормандии, местечке Сан-Пьер, в двух часах езды на авто от Парижа, Натали приобрела три года назад. Замок располагался недалеко от узкой, но довольно глубокой речки, пробившей себе путь у самого подножья гор. Натали, однажды увидев эту «живописную руину», как мысленно окрестила замок, решила, что непременно купит его в ближайшее время. Так, в конце концов, и произошло. Обыкновенная автомобильная прогулка обернулась выгодной сделкой. Мадам Натали Легаре оказалась в нужное время в нужном месте.

Замок опоясывает ров, заполненный водой. Через него еще с древних времен перекинут подъемный мост, который и сейчас, став стационарным, остается единственным проходом в замок, стены которого обвивают виноградная лоза и плющ. Натали, в первый раз ступив на подъемный мост, почувствовала себя абсолютно защищенной от неутешительного ветра времени.

На территории поместья, обнесенного старой каменной стеной, расположился большой парк с подстриженной английской лужайкой и огромными вековыми деревьями. В южной его части – все современные атрибуты la dolce vita^[1]: крытый бассейн с солярием и раздвигающейся крышей, два теннисных корта, площадка для гольфа и, конечно, конюшня. Но это сейчас.

Атогда властная старуха, владелица замка, не желала даже слышать о продаже родового поместья. Но вскоре она умерла, а ее многочисленные родственники искренне обрадовались возможности разделить наследство, избавившись от «священных камней». Кризис, охвативший в те годы Францию, превратил для Натали этот памятник старины в легкую добычу. Никто из французов не решился бы на приобретение подобной недвижимости, требующей огромных денежных вложений. Но мадам Натали Легаре могла себе это позволить.

Жители городка Сан-Пьер, расположенного обок средневекового шедевра, мало что знали о его новой хозяйке. Любопытствующим туристам говорили разное, представляли ее то наследницей знаменитого русского княжеского рода – называя звучные фамилии, – то дочерью шейха из Эмиратов. Кроме самой Натали, правды не знал никто. Тем таинственнее становилась богатая красивая иностранка с французской фамилией.

Часть первая

ПАРИЖ НАЧИНАЕТСЯ НА АРБАТЕ

В длинном, убогом коридоре надрывался телефон. В двадцати комнатах коммуналки проживали около семидесяти человек. Но Наташа твердо знала, что звонок – ей. И, конечно, Эдик! Как всегда, он придумал что-то интересное! Иначе зачем в воскресенье будить так рано? Еще только восемь утра! Она стремглав бросилась к телефону, чтобы не вызвать в очередной раз гнев соседей за ранний звонок. До аппарата, висящего на стене, метров пятьдесят, не меньше. При этом приходилось лавировать между прислоненными по обе стороны коридора велосипедами, тазиками для стирки, детскими ванночками. Но главное – не столкнуться с этим мерзким Ашотом Гаспаряном, который всегда норовил зажать ее в коридоре и больно ущипнуть за попку. К счастью, на этот раз все обошлось.

– Привет, Эдик! Отчего не спится? – с беспощадной издевкой спросила она, сняв телефонную трубку.

– Послушай, Натка…

– Называй меня Натали, – попросила она.

С детства вместо ненавистного «Наталья» она называла себя разными звучными, как ей казалось, именами, ревнуя младшую, правда, порядочную дурнушку сестру к ее изысканному – Изольда. Как только не называла Наташа себя – Мартой, Агатой, Аделиной… Все эти имена, безусловно, шли ей. Но имя «Натали» с ударением на последнем слоге на французский манер осталось надолго. Навсегда…

– Ну, если ты хочешь… – усмехнулся Эдик.

– Хочу, – твердо сказала она.

– Короче, бери пару чувих и махнем на пляж в Татарово. Лешка Мерседес и Гарик нас ждут на малой Плешке.

На молодежном сленге того времени так называли небольшую площадку с телефонными автоматами в конце Никитского бульвара.

При упоминании Лешки Мерседеса Наташа сразу решила: конечно, она поедет! Об этом парне она уже много слышала от Эдика, но знакома с ним не была. Она знала, что бездетный Лешкин дядя недавно вернулся из Нью-Йорка, где много лет работал где-то в ООН. Ей было наплевать на какой-то ООН, но главное… главное, что этот самый дядя подарил племяннику, по случаю окончания школы, привезенный из Америки «мерседес»!!! Это при том, что по Арбатской площади проезжали за час максимум два «москвича», четыре «Победы» и один ЗИМ, а личные машины, да и то советского производства, имели только известные военачальники, крупные ученые и звезды Большого театра. Заграничные машины, кроме старых колымаг, привезенных победителями после войны из Германии, находились во владении иностранных миссий и посольств. Эти авто, появляющиеся на улицах Москвы, неизменно собирали восхищенную толпу зевак. Если такая машина останавливалась, люди подходить боялись, полагая, что это почти как «нарушение государственной границы». Понятно, что обладание иностранным автомобилем возносило молодого человека на недосягаемую высоту. Прокатиться с Лешкой Андриановым, да еще на глазах у соседских девчонок, значило утереть им всем нос на вечные времена. Уже тогда Наташа решила, что шикарный автомобиль как символ успеха, принадлежности к обществу избранных однажды будет и у нее. Каким образом? Она об этом еще не думала. Однако твердо верила: если сильно чего-то захотеть, так и будет. Даже поездка рядом с владельцем такого чуда – первый шаг на пути к заветной цели!

– Я буду на Плешке через двадцать минут, чувих у меня нет, – коротко бросила Наташа и повесила трубку.

Пятнадцати минут вполне достаточно, чтобы быстрым шагом дойти от дома до Плешки. Пять минут на сборы. Вытащив из шкафчика легкое платьице в горошек – собственно, другого выбора и не было, – надев на босу ногу белые теннисные тапочки, еще с вечера начищенные зубным порошком, Наташа выпорхнула из комнаты, преследуемая завистливым взглядом Изольды. Вперед, к новым победам и приключениям! Что день грядущий нам готовит?

К семнадцати годам Наташа Бережковская твердо решила вырваться из нищеты. Что ж, вполне объяснимая и понятная мечта для красивой, умной девушки. Если еще учесть, что живет эта необыкновенная девушка в десятиметровой комнате с матерью и младшей сестрой, в коммунальной квартире. Существовала эта небольшая еврейская семья тихо и незаметно. Никто из соседей не знал, где папа девочек да и существует ли он вообще. А отец девочек, Наум Иосифович Бережковский, не погиб в Великую Отечественную войну, как говорила дочерям мама, Софья Григорьевна, а отсидел положенный срок за растрату на фабрике «Красный Октябрь», где трудился бухгалтером, и решил не возвращаться к семье. После освобождения он затерялся на просторах огромной страны…

Софья Григорьевна Бережковская, с потухшими глазами и тихой извиняющейся манерой говорить, несмотря на то что ей недавно исполнилось только сорок, выглядела женщиной увядшей. Да что уж там! На ее долю выпало много испытаний! Война, голод, картежник-муж, успешно избежавший призыва, но не избежавший другой напасти, такой обычной на Руси… Она не осуждала его, когда он не вернулся домой после отсидки, времена были непростые для людей с библейскими именами и профилями. Безопасней было затеряться в глубинке, нежели возвращаться в Москву, где только что объявили о раскрытии сионистского заговора врачей-убийц^[2].

Софья Григорьевна не чуралась любой работы, надо было на что-то кормить семью, пусть и небольшую. Она стирала белье, перелицовывала одежду соседям, что было обычным делом в то время, и преподавала французский язык в средней школе. Старшая дочь Наташа, прехорошенькая с самого рождения, свободно болтающая по-французски, – заслуга мамы, ее радость и большая надежда.

…Эдик стоял на краю тротуара, картинно облокотившись о дверцу сверкающего черного автомобиля. Леша, похоже, уже настолько привык к общему вниманию, что даже не покинул кабины. Он великодушно предоставил Эдику удовольствие купаться в восхищенных взглядах прохожих и зевак. Наташу страшно разозлило, что на ее появление Лешка отреагировал лишь медленным поворотом головы.

«Ну что ж, посмотрим, ты еще у меня будешь пулей выскакивать!» – мстительно решила она про себя и продолжала независимо стоять спиной к машине, всем своим видом давая понять, что еще раздумывает, принять ли ей участие в вылазке на пляж. А поехать в Татарово страшно хотелось! Пауза затянулась. Лешка, отметивший красоту Натали, решил ускорить развитие событий – он открыл дверцу кабины и медленно вышел на солнце.

«Да в нем ничего особенного, кроме машины, и нет», – подумала Наташа, заметив тем не менее, что Лешка был одет во все иностранное, а на его перебитом боксерском носу сидели модные темные очки в толстой роговой оправе, бывшие тогда большой редкостью и предметом особой зависти. Лешка медленно подошел к Наташе и представился. Она небрежно протянула ему руку, коротко бросив: «Натали», после чего позволила уговорить себя сесть в автомобиль…

С того памятного дня поездки на пляж в Татарово стали довольно частыми. Роман с Алексеем вспыхнул быстро, но продолжался недолго: Наташа бросила его. Его «проступок» был мелкий, сейчас уже и не вспомнить какой. Она воспользовалась этой мелочью как предлогом для разрыва. Вероятнее всего, истинная причина была в том, что он ей не очень-то был нужен. В постели Алексей был неуклюж и вел себя как на ринге: громко сопел, думал только о себе, стараясь побыстрее нанести свой коронный, как он выражался, «кабаний удар». После этого «удара» он тут же поворачивался к ней спиной и быстро засыпал. Натали же чувствовала только острое раздражение и желание поскорее уйти. Адома… Дома, когда Изольда и мама засыпали, Натали лежала с открытыми глазами и невольно вспоминала свою первую привязанность и первое унижение…

Еще в 10-м классе после многочисленных и ни к чему не обязывающих любовных эскапад с ровесниками Наташа решила вырваться из нищеты посредством самого простого и распространенного способа – удачно выйти замуж. Благо данные для этого у нее были. Вскоре судьба предоставила ей такой шанс. В конце учебного года, как по заказу, возник стремительный роман с Владимиром Кулябовым, смазливым генеральским сынком, который жил в районе Арбата и учился в престижной 110-й школе вместе с другими отпрысками партийных, военных и государственных бонз. В этой школе, находившейся в Мерзляковском переулке, в то время учились приемная дочь Хрущева, сыновья маршалов Буденного, Захарова, один Михалков-младший… Одним словом, дети многих знатных людей страны. Парадокс заключался в том, что в этой же школе учились и дети из коммуналок – сыновья и дочери простых смертных, проживавших в близлежащих домах.

Владимир и Наташа встретились на одном из школьных вечеров, куда она пришла со своей подругой Виолеттой – одноклассницей Кулябова. Для Натали знакомство с Владимиром вначале было ничем не примечательным событием. Затем, после нескольких встреч, он стал ей все больше и больше нравиться. Она интуитивно распознала в нем массу тех черт мужского характера, которые так привлекают женщин.

Володя Кулябов, несомненно, был неординарным молодым человеком, нисколько не отягощенным такими чертами, как чванство, напыщенность и высокомерие, присущими многим молодым людям его круга. От них он также отличался своей работоспособностью и целеустремленностью. Учился Володя на «отлично». Был комсоргом школы. Много знал помимо школьной программы. Он прочитал массу книг из огромной родительской библиотеки и обладал ценным качеством запоминать и хранить в голове прочитанную информацию, извлекая ее из глубин памяти, если того требовали обстоятельства. Особенно давались ему гуманитарные науки. Помимо английского языка, который он учил в школе, Володя дома с преподавателем изучал французский. Желание в совершенстве овладеть этим языком и как можно глубже изучить историю Франции возникло у него еще в 5-м классе после знакомства с романами Дюма и Гюго. К выпускному, десятому классу он решил, что будет поступать в МГИМО^[3] и станет дипломатом. Родители всячески поощряли это его стремление и среди своих высокопоставленных друзей уже нашли каналы, должные обеспечить поступление сына.

– Я буду называть тебя Натали, – однажды сказал Володя. Ни один из них не мог знать, что это имя останется с Наташей Бережковской навсегда…

Наташа могла слушать Владимира часами, впитывая как губка бесконечные его истории и рассказы. А ему всегда было приятно блеснуть своими знаниями, эрудицией и красноречием… Сам же он никогда ни о чем девушку не расспрашивал – ни о родителях, ни о том, как она живет, не стремился побывать у нее дома. Но даже если бы он это захотел, она никогда не допустила бы его в свое убогое жилище.

Очень скоро их встречи стали потребностью для обоих. Притягательная красота Натали постепенно полностью захватила юношеское воображение Владимира. Конечно, в немалой мере этому способствовало сексуальное любопытство и влечение подростка, не испытавшего еще близости с женщиной. Восхищенные взгляды мужчин на улице тешили самолюбие Владимира, – а оно у него было чрезвычайно развито.

Все свободное время они теперь проводили вместе. Натали довольно быстро уступила пылкому напору Владимира, тем более что к этому времени уже имела определенный сексуальный опыт… Их первая близость произошла в Барвихе, где у отца-генерала Кулябова была шикарная по тем временам дача в поселке сильных мира сего. Большой радости Натали это событие не доставило, но зато произвело неизгладимое впечатление на Владимира. С тех пор он старался не упустить случая, когда на даче не было родителей. Там, в Барвихе, он познакомил Натали со всеми своими друзьями по даче, фамилии которых были бы в первых строках книги «Who is Who in the USSR», если бы она в то время издавалась в Советском Союзе. Все были от Натали в восторге.

Вскоре Владимир понял, что по уши влюблен и Натали нужна ему постоянно. Настал день, когда он решил познакомить ее со своими родителями. Он рассказал им о девушке и о своих чувствах к ней. Родители и сами заметили, что вот уже несколько месяцев сын находится в необычайно приподнятом настроении после телефонных звонков одной и той же девицы. Они были рады, что он пускает их в свою личную жизнь, и сгорали от любопытства увидеть предмет привязанности сына. Откровенно говоря, они не раз обсуждали между собой возможность Володиной женитьбы, отодвигая, конечно же, это событие на более поздний срок. Родители не сомневались, что избранница будет дочерью людей их круга и, хорошо зная барвихинскую компанию сына, тактично предоставляли молодым людям полную свободу действий, оставаясь в Москве. Как люди разумные, они понимали, что пришла пора. Знали они также, что в Барвихе «случайные» люди не проживают. А сын на глазах превращался в зрелого интересного юношу.

Когда Владимир пригласил Натали на воскресный обед с родителями, она, не подав виду, внутренне возликовала, так как, решив для себя и поставив целью выйти замуж за Владимира, незаметно и по-женски умело подталкивала его к этому. Интуиция ей подсказывала, что мужчин не следует торопить с подобным решением, как бы молоды и неопытны они ни были. Старый, как мир, прием с «неожиданной беременностью», о котором так часто говорили подруги, поначалу казавшийся действенной мерой, потом, даже много лет спустя при случае, обязательно всплывал на неровную поверхность супружеских отношений. Поэтому Натали терпеливо давала Владимиру возможность «дозреть» самому. Она давно пришла к выводу, что он – это именно «советский принц», который уведет ее из тесной опостылевшей коммуналки и обеспечит ей безбедную и интересную жизнь жены дипломата. Она нисколько не сомневалась в его способностях сделать блестящую карьеру – гарантией тому были связи его отца-генерала.

В воскресенье в час дня на углу улицы Воровского (ныне Поварская) и Мерзляковского переулка Владимир встретил Натали. В этот солнечный день она была совершенно обворожительна в своем дешевеньком, но соблазнительно облегающем фигуру ситцевом платье. Они направились к дому Кулябовых, находившемуся в двух шагах от места встречи. Дверь открыла мать Владимира. Она приветливо улыбалась, всем своим видом стараясь продемонстрировать радушие и гостеприимство. Молодые люди прошли в гостиную, где их встретил сам генерал.

– А, молодежь! – с деланной непринужденностью пробасил он, – милости просим! Давайте знакомиться…

Мать Владимира тут же возникла рядом, придирчиво приглядываясь к Натали. Отец также внимательно смотрел на девушку, предварительно «ощупав» глазами ее безукоризненную фигуру. Он одобрительно посмотрел на Владимира и протянул Наташе руку.

– Александр Николаевич…

– Надежда Ивановна… – следом произнесла мать Владимира. Натали, стараясь изобразить на лице застенчивое смущение и искреннюю радость, громко произнесла:

– Наташа.

– А по батюшке? – поинтересовался генерал.

– Наталья Наумовна, – ответила она и заметила легкую тень, пробежавшую по лицу генерала, который в это мгновение озадаченно пытался понять, кто из обитателей Барвихи мог носить такое не по-христиански звучащее имя – Наум. То, что девушка не из их «спецпоселения», почему-то не приходило в голову. Молчание затянулось.

На выручку пришла Надежда Ивановна, от которой тоже не ускользнула эта деталь. Она поспешно пригласила всех к столу. Натали, пройдя в столовую, не переставала удивляться убранству квартиры, буквально напичканной антиквариатом. Сервировка стола была воистину королевской. Натали с ужасом смотрела на весь этот музейный фарфор и столовое серебро и изо всех сил старалась вести себя как можно непринужденней, однако с приличествующим ее возрасту почтением. И самое главное – ничего не разбить за обедом. Владимир ощущал неловкость Натали и старался отвлечь на себя внимание забавными рассказами и шутками. Отчасти ему это удалось. Однако Надежда Ивановна решила не упустить представившейся ей возможности и довольно прямолинейно пыталась выяснить в разговоре как можно больше о Натали, что было вполне естественно. Она интересовалась, где та живет, кто ее родители, каковы ее планы на будущее. Отец Владимира в свою очередь спросил, в какое высшее учебное заведение она собирается поступать. Наташа отвечала коротко, но исчерпывающе. К своему удивлению, Владимир впервые услышал, что отец Натали Наум Иосифович Бережковский погиб на фронте под Сталинградом (оставим эту неточность на совести Софьи Григорьевны), что мать Натали – учительница французского языка, а сама она мечтает поступить в Институт иностранных языков имени Мориса Тореза – экспромт, придуманный на месте. То, что Наташа живет в известном на всю Москву доме, на котором начертан рекламный стишок, написанный самим Маяковским, – «Нигде кроме, как в Моссельпроме», Владимир, конечно, знал. Не знал он только то, что жила она не в отдельной квартире, а в перенаселенной коммуналке.

Вместе с тем обед прошел гладко и чинно. Родители Владимира тактично удалились в одну из многочисленных комнат, оставив молодежь наедине. Владимир тут же убежденно заявил, что они в восторге от Натали, да иначе, по его мнению, и быть не могло. Натали же, с ее острой природной интуицией, на протяжении всего обеда чувствовала скрытую фальшь в голосе матери Владимира, ее хорошо маскируемую неприязнь. Она также безошибочно прочитала в глазах генерала обычное мужское восхищение ее внешностью, наряду со скрытым сожалением и разочарованием. Наташа сделала четкий вывод: знакомство с родителями прошло совсем не так, как это виделось Владимиру. Догадывалась она и об истинных причинах такого отношения.

Подтверждение своим мыслям она получила через три дня, когда они встретились с Владимиром, как обычно, на Арбатской площади под часами у магазина «Молоко». Он был сдержан и неожиданно молчалив. В глазах застыла грусть и какая-то безысходность. Наташа поинтересовалась, в чем дело. Он отмалчивался и не хотел ничего говорить. Тогда она сама задала вопрос в лоб:

– Не показалась я твоим родителям? Я сделала что-то не так? Что же им не понравилось? – спрашивала она вызывающе. – Мое, увы, не дворянское происхождение, да? Говори! Лучше, если это скажешь ты сам, а не будешь лицемерить, как твои родители…

Владимир обреченно вздохнул и, не глядя в глаза Натали, произнес:

– Ты права, мать и отец категорически против наших серьезных отношений. Ты же знаешь, что я никогда не придавал значения национальности. – Сделав паузу, он продолжил: – Мне даже в голову не приходило, что ты еврейка. По правде говоря, я никогда не слышал раньше твоего отчества. – Он опять помолчал, набрал в грудь воздух, как бы решаясь добавить, что-то еще важное. – К тому же через свои связи папа навел справки и узнал, что твой отец сидел в тюрьме…

Владимир осекся, увидев, как у Натали гневно сверкнули глаза.

– Да мне-то все равно! – горячо стал заверять он. Наташа продолжала молчать, глядя на Владимира, как будто видела его впервые. Как последний аргумент он выпалил:

– Отец сказал, что если мы поженимся, мне не видать МГИМО как своих ушей и о дипломатической карьере – моей мечте – придется забыть. Они настаивают, чтобы я, когда задумаю жениться, нашел себе девушку нашего круга…

Натали слушала, не прерывая его.

– …Они не против того, чтобы мы пока встречались, – они только против женитьбы. Еще родители убеждены, что жениться надо перед окончанием института… Натали! Ведь впереди пять лет! Многое может измениться, – умоляюще закончил Владимир.

– Ты все сказал? – холодно спросила она, полностью контролируя свой голос, хотя внутри бушевали самые сильные страсти: обида, разочарование, гордость, гнев, презрение… и ненависть. – Так вот, иди и налаживай отношения со своей соседкой по даче. Мне же больше не звони. Может, ты и будешь дипломатом, но никогда, слышишь, никогда не станешь мужиком. Прощай! – Она резко отвернулась и гордо зашагала прочь.

Натали быстро оправилась от понесенного ею «поражения». Вероятно, потому, что глубоких чувств к Владимиру не испытывала. К тому же ему, скорее всего, так и не удалось выпустить наружу бушевавшие в ней сексуальные страсти. Осталась только злость на себя, за то, что не смогла осуществить свой план и вырваться из ненавистной нищеты. Натали в это время совершенно не интересовалась политикой, однако получила жесткий урок, преподнесенный ей советской действительностью и ее реалиями. Она впервые почувствовала свою гражданскую «ущербность», о чем открыто говорить было не принято. Эта первая травма останется с ней на всю жизнь.

Владимир же, наоборот, остро переживал разрыв с Натали, хотя и понимал разумный практицизм отца, прошедшего суровую школу жизни, уцелевшего в жестоких и непредсказуемых предвоенных чистках, в войне и в последние годы правления Сталина. Погоны генерал-лейтенанта было заработать непросто, но еще труднее было их в то время сохранить.

…Мечта Володи сбудется, и он закончит МГИМО, женится на дочери ответственного работника ЦК… Поступит в 101-ю школу – специальное учебное заведение внешней разведки и будет распределен в 5-й отдел Первого главного управления КГБ, занимавшийся странами Западной, Центральной, Юго-Восточной и Южной Европы. Направлением его работы станет Франция.

Ни Натали, ни Владимир не могли тогда знать, что судьба уготовила им еще одну встречу… через много лет…

…Летние поездки в Татарово или на дачи к знакомым стали почти ежедневными. А в Татарове тогда собиралась самая разношерстная публика. Там можно было встретить молодых людей, которые впоследствии станут цветом московской интеллигенции – известными журналистами-международниками, маститыми писателями, музыкантами, кинематографистами. .. Туда приезжала и так называемая «золотая молодежь» – никчемные сынки и дочки номенклатурных родителей. Среди них были чада крупных военачальников, засекреченных ученых и директоров центральных гастрономов Москвы. Вертелась тут и весьма сомнительная публика: спекулянты, фарцовщики, валютчики и иные темные личности. Но почему именно Татарово? Ведь у многих были престижные родительские дачи в Барвихе, на Николиной Горе и в других заповедных зонах Подмосковья. Ответ довольно прост: пляж в Татарове был одним из самых массовых, открытых и доступных мест для общения молодежи или, как сегодня сказали бы, для «тусовки». Вход стоил всего 20 копеек! И это на целый день. К тому же на берегу Москвы-реки в лучах яркого летнего солнца не надо вычурных нарядов, модных туфель, и это особенно нравилось молодым москвичкам, которые, сдав свои скромные платьица и босоножки в гардеробы раздевалок, выходили из них, также выражаясь сегодняшним языком, непревзойденными топ-моделями.

Облюбовали этот пляж и работники иностранных посольств, которые приезжали туда в выходные дни целыми семьями. От них, как и от их автомобилей, большинство отдыхающих старались держаться на расстоянии. Однако, по информации Управления КГБ по Москве и Московской области, отдельные идеологически неустойчивые лица налаживали там несанкционированные связи с установленными разведчиками. Связи Натали пока еще распространялись только на ее сограждан, хотя, вероятно, именно в Татарове впервые у нее зародилось любопытство к познанию запретного, чужого, но такого влекущего мира.

Большинство новых знакомых Натали, также обладатели автомобилей, хотя и не иностранных, не давали ей прохода. У ее дома постоянно дежурил кто-нибудь из ее моторизованных обожателей, что было очень удобно. Она все больше и больше овладевала искусством манипулирования мужчинами: держа дистанцию с одними, она приближала или удаляла других, затем снова меняла их местами. При этом со всеми умудрялась оставаться многообещающе кокетливой, создавая, таким образом, «свободную конкуренцию».

Но теперь она предпочитала иметь дело с более зрелыми и независимыми мужчинами, которые могли поддержать ее материально. Натали быстро усвоила, что опытные мужчины с положением придерживаются определенной тактики – не создавать устойчивых любовных связей с незамужними женщинами, а, как говорят в народе, действовать по принципу «поматросил и бросил». Конечно, может быть, стоило побороться с этой банальной тактикой, попадись ей достойный объект. Однако такого пока не наблюдалось, и Натали решила попусту не тратить силы. Следовательно, путь наверх к положению и богатству она должна проложить себе сама. О замужестве решила до поры до времени не думать.

В то лето ее сексуальный опыт значительно возрос. Точнее, не опыт, а количество связей. Натали понимала: все это вряд ли имеет отношение к вершинам чувственных наслаждений, о чем она читала в романах французских классиков. Тем не менее не считала это время потраченным впустую, понимая: для того чтобы найти крупицу золота, даже опытному старателю приходится перебирать груды песка.

Впервые она ощутила радость оргазма в постели известного художника-оформителя Виктора Храпова, славившегося на всю Москву своей широтой, галантным ухаживанием и выдающимися мужскими талантами. Невысокий, лысоватый, с белесыми близорукими глазками, да вот поди же…

Каким-то непонятным образом Храпов распространял вокруг себя «синдром Казановы», что уж совсем необъяснимо. Тем не менее многочисленные его любовницы передавали Виктора своим подругам как эстафетную палочку. Они взахлеб рассказывали, какой он щедрый и интересный человек и, в первую очередь, какой необыкновенный мужик. При этом каждая настоятельно рекомендовала подругам обязательно встретиться с ним, предлагая организовать свидание, что, прямо-таки скажем, не характерно для женского племени. Вскоре Храпов превратился в легенду, своего рода «переходящее красное знамя» или, как сегодня говорят, в секс-символ.

Конкурентами Виктора на этом «поприще» были известный московский повеса Феликс Воробьев и грузинский красавец Томаз Пайчадзе, студент Всесоюзного государственного института кинематографии, которого после фильма «Римские каникулы», только что прошедшего в Москве, все за глаза называли Грегори Пеком. Эта троица пропускала через свои постели чуть ли не всех знатных красавиц столицы.

Первым из них познакомился с Натали все тот же вездесущий Храпов. Он-то и открыл ей просторы нового для нее, солнечного мира наслаждений, в который с той поры она не переставала стремиться при любых обстоятельствах и при каждом подходящем случае. Ее инициация в «фанклуб» Виктора Храпова случилась на его квартире в районе Сокола, куда ее завезла и, благословив, оставила новая знакомая Натали – Валентина Кустинская, жена известного журналиста. Эффектная шатенка с красивыми длинными ногами, большим чувственным ртом и бесстыжими зелеными глазами, Кустинская обладала низким прокуренным голосом и хорошо подвешенным язычком редакционной сплетницы. Она работала в АПН (Агентстве печати «Новости»), где и встретила своего первого мужа. Отношения у супругов сложились весьма свободные, в духе модных современных романов. Можно добавить, что у Валентины будет еще три мужа и армия любовников. Однако численность ее личного состава даже отдаленно не сможет приблизиться к количеству сражений, выигранных нашей героиней.

Итак, Валентина без малейшего труда уговорила Натали посетить обитель художника-декоратора, которую, по тем временам, никак нельзя было назвать скромной. Натали это предложение очень заинтересовало – она уже была наслышана о Викторе и жаждала испытать то, о чем ей так красочно и вдохновенно рассказала новая подруга, старше ее лет на восемь. Сама Валентина переспала с Виктором около недели назад и тут же решила «передать» его красотке Натали, попав под воздействие все того же необъяснимого синдрома. Возможно, ей просто хотелось позднее детально обсудить с новой и любознательной подругой «феномен» Храпова. Визит решили не откладывать, и на следующий день, предварительно позвонив Храпову около шести вечера они находились на Соколе.

Виктор встретил их у подъезда большого сталинского дома, церемонно раскланялся, старомодно поцеловал ручки. Валентина под каким-то пространным предлогом сразу распрощалась и уехала. Натали и Виктор поднялись в лифте на пятый этаж и вошли в большую квартиру с высокими потолками, где все указывало на безукоризненный вкус, финансовые возможности и интересы хозяина. О вкусе можно и не упоминать – ведь хозяин самый модный художник-дизайнер Москвы, а значит, и всего Союза. За деньги, и весьма немалые, он рисовал все: уличную рекламу, иллюстрации к модным журналам, декорации к постановкам Большого театра и еще много чего другого. Месячные гонорары составляли астрономические по тем временам суммы.

Его почитателями были не только женщины: многие журналисты, писатели, молодые работники МИДа и Внешторга с радостью приезжали на его дачу в Серебряном бору, где их всегда ожидало гостеприимство хозяина и интересное общество. Жил он широко, тратил много и, похоже, никогда ничего не оставлял на завтрашний день. Как впоследствии оказалось, поступал правильно: Храпов рано умер от инфаркта, так и не осуществив свою заветную мечту – съездить в Париж.

Итак, Натали, войдя в гостиную, продолжала рассматривать с большим вкусом обставленную квартиру. Виктор же, как истинный художник и ценитель всего прекрасного, восхищенно смотрел на Натали, пытаясь найти в ее облике хоть какой-то изъян. Решив, что занятие это бесполезное и что у него еще будет возможность поближе познакомиться с геометрией ее тела, Виктор предложил Натали расположиться в удобном кресле у журнального столика. Сам сел напротив, на огромный диван, над которым висела одна из его лучших картин – изображение откровенной сцены из жизни императора Нерона. Натали, незаметно поглядывая на действо, разыгрываемое на картине, стала мысленно примерять себя к исполнению роли одной из прекрасных чернокожих наложниц, пристроившейся между ног сластолюбивого тирана с лицом, отдаленно напоминавшим хозяина квартиры.

Виктор знал, что разговор так или иначе коснется картины, напротив которой он усадил Натали – это был его отработанный ход в подобных ситуациях. Всегда, после короткой светской беседы, наступала пауза, используемая собеседницей для углубленного изучения деталей картины. Затем следовали разговоры о технике любви, которая, по мнению «опрошенного большинства», не претерпела со времен Римской империи значительных изменений.

Но Натали повела себя неординарно. Она сделала вид, что полностью проигнорировала эротический шедевр, и начала задавать множество вопросов о живописи, последней нашумевшей выставке в Манеже, модных авангардистских течениях, проявив неподдельный интерес. И главное – желание узнать больше. Виктор почувствовал, что перед ним не просто одна из наивных девчонок, с которой можно занятно провести вечер или даже ночь, а нечто более сложное, заслуживающее особого внимания.

Нужно отдать должное его провидению. Будучи натурой чувственно одаренной и к тому же хорошим психологом, он увидел в Натали московскую версию Галатеи, уличную девчонку, начинающую продавщицу собственного тела, – воск, из которого можно, если постараться, сделать и светскую даму. Предмет вожделения, восхищения и зависти в том кругу, в котором он вращался. Виктору было приятно рассказывать и объяснять Натали то, чего она не знала или не понимала. Он по-доброму завидовал ее будущему: впереди у нее радость познания необъятного мира искусства и человеческих страстей и много-много другого.

– У меня есть предложение, – решительно заявил Виктор, прерывая свою затянувшуюся лекцию, – после аперитива мы поедем поужинать в «Националь», а затем вернемся и послушаем кое-что из моей коллекции пластинок. А по дороге ты расскажешь о себе то, что сочтешь интересным.

Виктор подошел к бару, поставил на журнальный столик два бокала, бросил в них кубики льда, смешал соломинкой джин с тоником. Затем церемонно вложил высокий бокал в ладони Натали.

Предложение поужинать в ресторане она приняла с энтузиазмом, поскольку порядком проголодалась. Ей импонировала манера Виктора излагать свои мысли: ненавязчивая, но в то же время не терпящая возражений в силу своей галантной простоты.

– Сочту за честь, – почему-то напыщенно произнесла Натали, вспомнив фразу из одного прочитанного ею рыцарского романа.

– Вот и отлично! – добродушно улыбнулся Виктор, поставив пустой бокал на край стола.

Свой бокал Натали тоже успела опустошить и почувствовала легкое головокружение. Она поднялась с кресла, прошлась по гостиной, еще раз внимательно осмотрев достопримечательности интерьера. Больше всего ее поразило множество иностранных вещей. Они так бросаются в глаза! Модные французские журналы, небрежно разложенные на столе, радиола «Грюндиг», кипа американских долгоиграющих пластинок, на стеллажах – книги по искусству на иностранных языках… И, наконец, фотографии знаменитых кинозвезд с дарственными надписями – трофеи с международных московских кинофестивалей, в оформлении которых Виктор принимал участие.

Храпов не был альтруистом и всегда эгоистично использовал Великий господин случай. Но на этот раз было не только желание провести ночь с новой жертвой. Нет – это, скорее, внутреннее предвосхищение чего-то необычного, некоей новизны, того, с чем ему еще не доводилось сталкиваться. Он увидел за обаянием молодой девушки личность незаурядную, абсолютно беспринципную, без оглядки способную на все ради достижения цели. Трудно сказать, как он смог так быстро разглядеть, понять и точно определить суть Натали. Очевидно, сказывались огромный опыт и творческая интуиция талантливого художника. Главное, он не ошибся, и это определило их связь и взаимовыгодные отношения.

«Волга» Храпова медленно катила в сторону центра и остановилась у пересечения улицы Горького (ныне Тверская) с Манежной площадью. Виктор вышел из машины и, взяв под руку Натали, направился на «уголок», как в то время посвященные именовали кафе «Националь». Для непосвященных на дверях этого заведения всегда предусмотрительно вывешивалась табличка с надписью: «Кафе находится на спец. обслуживании».

Решительного вида швейцар с военной выправкой всем своим неприступно-официальным видом придавал некую весомость этому объявлению. Подобные таблички вешались на двери ресторанов и кафе, где приоритетно обслуживались иностранцы. Делалось это с целью не допустить несанкционированных контактов между представителями вражеской идеологии и гражданами свободной социалистической страны. Однако окончательно лишить именитых и талантливых представителей тонкой «прослойки» удовольствия за чашечкой ароматного кофе с фирменным яблочным пирогом «Националь» наблюдать через окна кафе стены древнего Кремля и зелень Александровского сада – невыполнимая задача даже для отставников-чекистов, кем и являлся неприступный швейцар на входе.

Эта традиция была неискоренима: ее зачинателями считались писатели Илья Эренбург, Юрий Олеша и поэт Михаил Светлов. Под сенью этих громких имен в кафе, которое к тому времени считалось «tres chic», за столиками стали появляться еще непризнанные, но многообещающие таланты: студенты МГУ и других престижных московских вузов – молодые люди, подражающие образу жизни героев Хемингуэя и Ремарка.

Поздоровавшись с бравым отставником-швейцаром за руку, что было признанием особого статуса посетителя, Виктор прошел с Натали в зал и занял столик у самого окна. Натали сразу отметила многочисленные любопытно-оценивающие взгляды присутствующих. Для нее это не в новинку. Однако сейчас она понимала, что пристальное внимание во многом вызвано личностью ее спутника, и была немного уязвлена, почувствовав себя на секунду очередной роскошной декорацией или рекламным плакатом, который Храпов создал на ходу, не прилагая особых усилий.

Не заглядывая в меню, что выдавало в нем завсегдатая заведения, Виктор заказал изысканный ужин и бутылку шампанского.

Казалось, он уловил ход ее мыслей и улыбнулся, открывая бутылку шампанского.

– Комплекс бедной Лизы следовало оставить за порогом. Сегодняшний вечер – нечто вроде обряда инициации…

– Во что, интересно знать?

– Да черт его знает… там видно будет. Я пью за тебя, а ты за все, что хочешь.

– За тебя, Виктор, – отозвалась Натали.

Беседа текла непринужденно и интересно. Храпов искренне интересовался трогательными рассказами Натали о детстве, первых увлечениях и переживаниях. А она, чутко улавливая настроение и вкус Виктора, придавала историям ту окраску и тональность, которые ему больше нравились, сочиняя отдельные эпизоды прямо на ходу. Конечно, образ «бедной Лизы» не очень соответствовал ее облику и обстоятельствам знакомства, однако Виктор не задумывался об этом. Он находился под абсолютным обаянием внешности и личности Натали. Эта способность мгновенно воздействовать на собеседника, вызывать его на откровенность при первом же контакте будет всегда отмечаться в характеристиках, которые давали Натали ее кураторы по обе стороны «железного занавеса».

Виктор, в свою очередь, успешно взявший на себя роль учителя, красочно и интересно продолжал рассказывать Натали о современной живописи, ее течениях, джазовой музыке, фестивальных фильмах, последних новостях из жизни московского бомонда и о многом, многом другом, чего она еще не знала или о чем имела самое поверхностное представление.

Натали все это впитывала как губка, готовая повторить полученную информацию почти дословно. Впоследствии она успешно будет выдавать эти знания за свои.

– Слушай, Виктор, – неожиданно спросила она, – а ты когда-нибудь был за границей? Во Франции или в Италии…

– Нет, – пожал он плечами, – даже в Улан-Баторе не был. Да на хрен он мне нужен! А без Монголии и еще пары социалистических стран в активе, голуба моя, Запад не видать как своих ушей. К тому же я не член КПСС, милая, – усмехнулся Храпов. – Да и не сочувствую, говоря по правде. Я не вступаю в партию, потому что на партвзносы со всех моих гонораров они смогут открыть еще пару психушек для диссидентов.

– Не надо так громко, – благоразумно порекомендовала Натали.

– Не беспокойся… – отмахнулся Храпов, – эту хохму еще год назад высоко оценили на Лубянке. А для профилактики пустили слушок, что я с ними… хм… связан…

– Вероятно, там работают остроумные люди, – заметила Натали.

– Конечно, – подтвердил Храпов, – но только их великолепное остроумие известно лишь жертвам их шуток… Шучу! – Он подмигнул ей. – Внимание! Сейчас познакомишься с героем фильма «Римские каникулы».

Двое молодых людей довольно бесцеремонно, как показалось Натали, уселись за их столик.

– Привет труженику мольберта, – сказал один, обращаясь к Храпову.

– Добрый день, мисс, – поздоровался с Наташей второй, одновременно поклонившись Храпову, а первый повторил это движение в сторону Натали.

Мизансцена была разыграна безупречно.

– Салют, конкуренты, – приветствовал их Храпов. – Два мушкетера, – обратился он к Натали. – Имена подбери сама.

Все трое тут же рассмеялись, точно вспомнив что-то приятное, но известное только им.

– Натали, – представил ее Виктор, – дитя арбатских дворов. Осторожно, ей покровительствует Диана Римская – хотя вы вряд ли знаете, кто она такая.

Красавец, действительно похожий на Грегори Пека, тут же поспешно представился:

– Томаз Пайчадзе.

– Феликс Воробьев, – отрекомендовал второго Храпов, – мы знакомы, почитай, с детства. И все еще терпим друг друга.

Храпов, будучи хорошо воспитан, не подал вида, что подобное вторжение не доставляет ему удовольствия. Напротив, он спокойно ждал, что произойдет дальше, предвидя исход этого «жеребячьего» нашествия. Оба красавца приятеля попытались что-то рассказать, стараясь произвести впечатление на Натали, но выглядели довольно тускло на фоне Виктора, который незаметно и ненавязчиво сделал так, что они поняли всю обреченность избранной тактики и неловко замолчали. Талантливым художником и эрудитом им теперь отводилась роль всего лишь декоративного украшения стола. Натали не могла не оценить внешность приятелей, так контрастирующую с неказистым Виктором. Однако она не предоставила им удовольствия заметить это.

Феликс первый раскусил ситуацию и, еще раз плотоядно взглянув на Натали, под каким-то предлогом раскланялся. Но перед уходом успел пригласить Храпова и его новую подружку к себе на дачу.

– Всегда буду рад! – сказал он, со значением взглянув на Натали.

Вскоре его примеру последовал и Томаз, о котором злые языки говорили, что он потеет, когда думает. Дождавшись ухода друзей, Виктор и Натали, расплатившись с официанткой и оставив солидные «чаевые», покинули кафе и поспешили на Сокол в квартиру художника.

Ночь, проведенная с Натали, оставила у Храпова незабываемые воспоминания на всю его оставшуюся короткую жизнь. Чувства и эмоции, которые он испытал, вряд ли можно определить простым наслаждением еще не слишком искушенным, прекрасным, молодым телом – их было и еще будет достаточно у Виктора, что, возможно, и ускорило его смерть. Но главное, как говорил Виктор, не в количестве прожитых лет, а в их качестве. При этом он всегда имел в виду сексуальную составляющую этого философского понятия. Дело в том, что Виктор ощущал себя «первым учителем». Этаким постельным «гуру», которому выпала честь временно давать уроки рождающейся «жрице любви». Он, конечно, имел в виду только чувственную сторону этого понятия. В постели Натали оказалась такой же любознательно-способной, как и во время беседы в «Национале». Она схватывала все на лету, ее тело было податливым, отзывалось благодарностью и полным раскрепощением. Границ ее чувственности не существовало. После освоения нескольких академических и более замысловатых поз из бессмертного пособия «Камасутра» Натали, похоже, решила внести свою лепту в этот наглядный трактат. Ее телепатические способности были поразительны. Виктору стоило только подумать, как она оказывалась наверху, сбоку или внизу между его ног. По дрожи ее напряженного тела и внезапной секундной расслабленности Виктор мог догадываться о количестве ее оргазмов. Казалось, им не будет конца.

Наконец настал момент, когда Виктор понял, что, во избежание судьбы одного из президентов Франции, Феликса Фора, или самого Великого Рафаэля, ему стоит на время прекратить занятия со столь талантливой ученицей. Как оказалось, Натали имела способность так же быстро остывать, если того требовали обстоятельства, как и вновь зажигаться. Наконец, под утро они крепко заснули на огромной кровати художника. Виктор лежал на спине, широко раскинув руки. Создавалось впечатление, что у него не хватило сил занять более удобную позу. На лице Натали сияла по-детски невинная улыбка…

– Я покорена, ничего подобного я не испытывала… – только и смогла произнести Натали, нисколько не покривив душой.

Она поняла, что попала в сети одного из самых обаятельных бабников Москвы и что эта связь откроет для нее многие двери закрытого столичного бомонда.

– А я знаю, что ты бросишь меня, и очень скоро, – вещал Храпов во время нехитрой утренней кофейной церемонии. – Заранее вижу, как распускают свои павлиньи хвосты мои любимые конкуренты.

– А почему не ты меня бросишь? – спросила она.

– Подрастешь – поймешь, – отмахнулся он, закуривая.

– Ты лучше всех, Виктор, – улыбнулась Натали. – Какие еще конкуренты!

– Девочка, ты только начинаешь славный путь, который будет усеян… телами.

Натали внимательно смотрела на Храпова, точно пытаясь понять, шутит он или говорит серьезно.

– Ты удивлена, – спросил Храпов, – что я столь откровенен с тобой? А что такого? Я – циник… Господи, как ты улыбаешься… – Он смотрел на нее одновременно и ласково и хищно. – Я должен написать вот э т о…

– А ты хороший художник? – спросила Натали.

– Черт его знает, – махнул рукой Храпов, – я отличный рисовальщик…

– А что сие значит? – решила уточнить она.

– В принципе – все. Я могу нарисовать идеальный круг. Карандашом, не отрываясь, как циркулем…

– Я поняла, – быстро ответила Натали, отметив, что Виктор склонен все превращать в клоунаду. Но то, что он очень хороший художник, не вызывало у нее сомнения.

– За наш долговременный союз, – поднял он тост чашечкой с кофе. – Я никогда не ошибаюсь. Мы всегда будем друзьями.

– Всегда? – удивленно вскинула брови Натали.

– Конечно, красавица, – улыбнулся Храпов, – вы просто гениальная модель. Истинное вдохновение для художника. Недосягаемая мечта эстетствующего обывателя…

Этот душистый ворох комплиментов приятно ласкал слух, но не обманывал Натали. Она прекрасно понимала, что Храпов осыпал ее устоявшимся набором фраз, которыми постоянно пользовался в разных вариациях при встречах со своими многочисленными любовницами.

Встречались они часто. Храпов водил Натали в многочисленные гости или принимал кого-нибудь у себя, тогда она играла роль хозяйки дома. Вначале это его забавляло, как забавляло и раньше с другими милыми пассиями. Но Виктор был человеком, который генетически не мог иметь постоянного сексуального партнера. Ему, как воздух, требовались новизна отношений и свободный поиск, что он считал необходимым для творческого вдохновения. Натали сразу ощутила, поняла это в Викторе и с присущими ей практичностью и тонким расчетом старалась как можно быстрее научиться всему, что только Храпов мог ей дать.

Он с самого начала поставил себя так, что никаких шансов управлять этим человеком Натали не получила. Это задевало, ведь вместе с ним в ее жизнь пришло нечто необыкновенное – веяние зрелости, о которой она думала с трепетом, в ожидании исполнения ее самых сокровенных и тайных желаний.

Храпов, теряя Натали на несколько дней из поля зрения, казалось, исчезновения не замечал, а возвращение принимал, как должное. Так и в этот раз… Она появилась у Виктора утром, а к вечеру они уже катили в «Волге» на дачу Феликса Воробьева.

Феликс несказанно обрадовался ее приезду. А Храпов в тот вечер все внимание сосредоточил на какой-то длинноногой блондинке.

– Чисто деловые отношения, – подмигнул он Натали, – потом все объясню.

С этой дамочкой он вскоре растворился в живописных сумерках старой дачи. А не отходивший ни на минуту от Натали галантный Феликс без труда овладел совершенно обескураженной девушкой.

Наутро она с изумлением смотрела на двух мужчин, которые вели себя так, будто ничего не произошло. Натали поняла, что все случилось при молчаливом одобрении Виктора. Кто была анемичная блондинка, которую Храпов нежно именовал в тот вечер «козочкой», она даже не стала выяснять.

– Ты дождешься, – сказала она себе, – в следующий раз Виктор предложит кувыркаться втроем с этой белой молью. Никогда!!!

Как говорится, никогда не говори «никогда»…

Натали к тому времени поняла, что мир простирается значительно дальше арбатских переулков и даже самой Москвы.

Так получилось, что вскоре за Феликсом последовал «Грегори Пек», а затем в ее «послужном списке» оказался почти настоящий иностранец.

С Мишелем Готье Натали познакомила в том же «Национале» та же Валентина Кустинская. После нескольких посещений кафе в компании с Храповым двери «Националя» для Натали теперь были всегда открыты.

Итак, она вошла в зал и, заметив Валентину с чернявым высоким молодым мужчиной, подошла к их столику. Мужчина галантно поднялся, поздоровался с Натали, поцеловал ей руку и коротко представился:

– Мишель.

На нем был безукоризненно сидящий темно-синий костюм, бледно-голубая сорочка из тончайшего хлопка, бордовый галстук. Элегантные золотые запонки с монограммой поблескивали на фоне накрахмаленных манжет.

– Присоединяйтесь, пожалуйста, к нам, —любезно предложил Мишель и пододвинул стул.

Он досказал Валентине какую-то историю, прерванную появлением Натали, но его томные черные глаза начали привычно сканировать ее женские прелести. Мишель изо всех сил старался произвести впечатление. Он сыпал забавными анекдотами, утверждая, что они только что привезены им из Парижа. Следом, как бы невзначай, поведал о своей недавней поездке с отцом на отдых в Портофино, где повстречался с греческим королем, изгнанным с родной земли и проживавшим с ними в одном отеле. Историям, рассчитанным на то, чтобы покорить воображение Натали, не было конца. Где-то через час Мишель, временно исчерпав свой арсенал или решив, что «амуниции» вполне достаточно, передал Натали свою визитную карточку с настоятельной просьбой позвонить и вежливо откланялся, ссылаясь на деловую встречу.

Натали и Валентина еще какое-то время посидели в кафе, и Кустинская, конечно же, перемыла косточки Мишелю, сообщив приятельнице все, что она о нем знала или слышала.

Надо сказать, что история Мишеля Готье заслуживает особого внимания…

Его отец, московский корреспондент французской газеты, позднее официального органа движения Сопротивления, как истинный француз, быстро обзавелся в Москве любовницей – прелестной эстрадной певичкой Олей Варенцовой, которую подставили ему органы с учетом наклонностей и вкусов любвеобильного француза.

Сразу после окончания войны он вернулся во Францию, оставив в Москве даму сердца и пятилетнего сына, пообещав позднее, после обустройства в Париже, забрать их к себе. То ли он передумал, то ли это было невозможно в то время по независящим от него причинам – сказать трудно. Тем не менее, став главным редактором одного из самых влиятельных французских журналов, он в конце 50-х годов приехал по делам в Москву и разыскал своего сына, которого мать в память француза-отца нарекла Мишелем. Она приложила немало усилий к тому, чтобы сын знал французский язык в совершенстве. Сама Ольга родилась в старой дворянской семье, каким-то образом избежавшей красного террора в жестокие революционные годы, поэтому французский был у нее, что называется, в крови.

Мишель-старший к тому времени успел официально и, возможно, счастливо жениться у себя на родине. Максимум, что он мог сделать для своей бывшей пассии, – это позаботиться об их сыне. К тому же тот был как две капли воды похож на отца, и Мишель-старший к «младшему» очень привязался. Он объявил парня своим сыном и вскоре взял его в штат московского корпункта своего журнала. Мишель-отец в новой политической ситуации сближения Франции де Голля с СССР имел для этого большие возможности. Молодой Мишель оказался трудолюбивым и способным юношей, а от отца унаследовал явный литературный дар. За пару лет его прилично поднатаскали в журналистском деле и еще через год сделали московским корреспондентом журнала «Пари матч». В то время Мишель Готье-младший был самым молодым журналистом иностранного корпункта в Москве. При этом, оставаясь гражданином СССР, он мог свободно передвигаться по стране или выезжать в любое время во Францию по делам журнала.

Мог ли Мишель в этих обстоятельствах оставаться «чистым» журналистом, не работающим на КГБ или ДСТ^[4]? Альтернатива существовала одна – сотрудничество с обеими службами одновременно.

Вопрос с агентами-двойниками всегда был сложен: на чьей же стороне в действительности находится их лояльность? Бывало, что временами агент и сам не мог твердо ответить на этот вопрос. С подобным явлением позже столкнется и Натали, правда не найдя никаких трудностей с ответом…

Прощаясь, Валентина с улыбкой пожелала ей успехов.

«Черт, как много нужных мужиков, – подумала Натали, – хоть создавай очередь по записи».

Выдержав для приличия некоторую паузу, через два дня Натали позвонила Мишелю.

– Здравствуйте, Натали, очень рад вас слышать. Я уже начал думать, что вы меня забыли, – журчал в трубке голос Мишеля. – Готов встретиться с вами в любое время после шести. Очень хорошо! Итак, на «уголке» в семь.

Без пяти семь ко входу «Националя» подъехала автомашина, хорошо известная в Москве всем любителям современного автодизайна и образец несбыточной мечты московской «золотой молодежи» тех лет. Мишель Готье, единственный в Москве, имел двухцветный автомобиль «шевроле импала», со светло-кофейным верхом и лазоревым низом, отливавшими невиданным в то время металлическим блеском. На фоне безликого московского автопарка «импала» выделялась не только яркой и смелой раскраской, но и суперсовременной формой. Элегантность линий подчеркивал сверкающий никель. Выгнутое лобовое стекло, характерный разлет задних крыльев, напоминающих птицу в полете… Впоследствии «импала» завоевала себе прочное место в коллекции классических моделей ностальгических 50-х.

Мишель вышел из автомобиля, собравшего в мгновение небольшую толпу зевак, среди которых мелькали озабоченные глаза дежуривших у интуристовского отеля оперативников КГБ. Беспокойство комитетчиков вызвало несанкционированное сборище у «объекта».

Ровно в семь – она всегда была пунктуальна – подошла Натали, в элегантном светлом плаще, на высоких, вечно модных каблуках, которые никогда не портят женской ноги. А в случае с Натали они лишь подчеркивали совершенную пропорцию и, конечно, завидную длину ног – из-за чего она, будучи среднего роста, всегда казалась очень высокой.

Мишель быстро подошел к Натали, взял ее под руку и, улыбнувшись, сказал:

– Карета подана. Куда поедем?

– Я считаю, что мужчина обязан брать инициативу в свои руки, – кокетливо парировала Натали.

– Если откровенно, я бы предложил поехать ко мне домой. Однако не рискую сделать такое предложение, так как не люблю получать отказ на первом же свидании.

– А вы рискните, – глядя прямо в глаза Мишелю, сказала Натали.

Тот удовлетворенно улыбнулся и открыл дверцу авто.

«Импала» мягко тронулась, свернула на улицу Герцена (ныне Большая Никитская), поднялась по ней до Никитских ворот. Мишель припарковал машину у известного в то время магазина «Консервы». В этом доме на четвертом этаже находилась просторная трехкомнатная квартира корреспондента французского журнала «Пари матч». Открывая дверь, Мишель стал извиняться за беспорядок, царивший здесь из-за болезни приходящей домработницы. В гостиной Натали увидела богемный хаос, присущий творческим людям, в особенности если они холосты. Книги и журналы были везде: в шкафах, где им и положено быть, на столе, на тумбочках, на диване, на креслах и, конечно, на полу Видно, что всем этим хозяин постоянно пользовался, в некоторых фолиантах пестрели цветные закладки. Натали остановилась посреди комнаты, не находя места, чтобы присесть. Мишель быстро сгреб книги и журналы с дивана и водрузил их на стул, где еще было свободное место.

– Что-нибудь перекусить? – с надеждой на отказ спросил Мишель.

– Если только что-нибудь выпить, – ответила Натали. Мишель, облегченно вздохнув, двинулся в кухню. Очевидно, кроме выпивки, в доме ничего не было.

Через минуту на полу у дивана стояла охлажденная бутылка шампанского. Натали никогда не испытывала обычных дамских колебаний в своей готовности вступить в новую фазу отношений с приглянувшимся или понадобившимся ей мужчиной. Она частенько подсмеивалась над некоторыми своими подругами, которые на ее вопрос: «Ну и чем это кончилось?» – зачастую отвечали: «Да ты что? Как это можно! Прямо сразу?… Я же его второй раз вижу, и это было только первое свидание наедине».

Натали в таких случаях лишь пожимала плечами. Объяснять было бесполезно. Лицемерное подражание тургеневским барышням было ей глубоко антипатично. Она прекрасно знала, что можно встречаться с мужчиной хоть года – результат все равно будет один и тот же. Он или нравится тебе, или нет. А то, что общая постель только укрепит желание и стремление встречаться и спать с ней и дальше, не вызывало у нее ни малейшего сомнения. Осечек не было. Все зависело только от нее.

Мишель оказался неплохим любовником, лишенным каких-либо сексуальных «табу». Он очень старался… Видно, что в этот вечер он поставил цель оставить о себе неизгладимое впечатление. Как правило, такой тип поведения наблюдается у неуверенных в себе мужчин, которые хотят доказать всему миру обратное. Порой на время им это удается. Но не с Натали.

Она поднялась с дивана и, грациозно ступая между горками книг и журналов, забавно изображая циркового канатоходца, направилась в ванную. Здесь ее поразил огромный набор различной мужской косметики, что только подтверждало ее теорию о характерах и привычках некоторой части мужчин, к которой она уже причислила Мишеля. Рассматривая замысловатые баночки с кремами, флаконы с дезодорантом и туалетной водой самых причудливых форм, она заметила женские духи «Шанель» №5, известные уже столетие на Западе и только входившие в моду в Москве. Натали, приняв душ, подушила за ушком и, вернувшись на диван, подставила его Мишелю, который тотчас же среагировал на этот свежий аромат легкой эрекцией. Натали вопросительно взглянула на него.

– Привязан к этому запаху? – с шутливым вызовом спросила она.

– Уже нет… Скорее, к его новой хозяйке. Правда, думаю, что тебе больше пойдет что-нибудь посовременнее. Все-таки «Шанель» – это духи для более… взрослой женщины.

Натали почувствовала, что он хотел сказать «зрелой», но вовремя осекся.

– Ну, этим я непременно займусь и подберу запах, который ты будешь с удовольствием носить.

– Носить запах? – удивленно спросила Натали. – Это что-то новое. У нас сказали бы «пользоваться духами».

– Да, да, именно носить. Так говорят во Франции. Так это звучит и на английском языке. Запах носят, его меняют и надевают, как новое платье. Он чрезвычайно индивидуален. Женщине нужно немало перебрать различных духов, чтобы найти свой аромат. Одни духи хороши для брюнеток, другие подходят только блондинкам. Возраст и комплекция женщины тоже требует различных их оттенков. Знаешь ли ты, что основные сексуальные рецепторы у мужчины, помимо зрительного восприятия, которое зачастую обманчиво, – это обоняние? Запах духов смешивается с индивидуальным запахом женщины и действует на подкорку, диктуя мужчине его отношение к ней как к конкретному сексуальному объекту Да так, что он это даже не осознает…

Натали засмеялась и тут же, посерьезнев, сказала:

– Милый Мими, – так она спонтанно окрестила Мишеля, – ты, я вижу, большой специалист в самых различных областях, включая «женский вопрос». Ты много знаешь, интересно рассказываешь, и, в отличие от почти всех наших соотечественников, тебе хорошо известна жизнь здесь и на Западе. Я с удовольствием буду слушать тебя и следовать твоим советам.

Натали знала, что в данный момент ничего более приятного она не смогла бы сказать Мишелю. Эта тирада, произнесенная так искренно, придала ему огромный заряд уверенности в собственной значимости, которую ему было необходимо все время пополнять.

Мишель благодарно прижал к себе податливое тело Натали и стал нежно целовать ее лицо. Натали решила, что будет нелишним еще раз продемонстрировать Мими свои особые, ни с чем не сравнимые способности, заставляющие мужчину почувствовать себя желанным и неповторимым.

Натали стала часто видеться с Мишелем, который, вероятно, к этому времени получил о ней довольно исчерпывающую информацию от Валентины и ее подруг. Она это поняла из его отдельных замечаний, что, впрочем, ее нисколько не смущало. Что они могли сказать ему такого, что повлияло бы на его отношение к ней? Ровным счетом ничего. Мишель оставался внимательным, заботливым и щедрым любовником. Однажды он принес несколько журналов-каталогов. Их получали западные дипломаты в Москве, чтобы иметь возможность заказывать кое-какие вещи с внушительными дипломатическими скидками. Готье получал эти каталоги от своего приятеля в посольстве Франции. Парочка провела волшебный вечер, выбирая для Натали зимние вещи. Что еще могло так увлечь и захватить молодую девушку в стране тотального дефицита?

Мишель обладал изысканным вкусом, знал западную моду, и, очевидно, именно он воспитал в ней любовь к неброским, но стильным классическим туалетам от дорогих парижских домов. Он также подобрал ей косметику и отыскал именно те ароматы, которые стали ее «фирменным знаком» на долгие годы.

Как журналист западного издания, Мишель автоматически получал приглашения на все сколь-либо значимые события культурной жизни столицы и стал брать с собой Натали на театральные премьеры, концерты и выставки. Для нее это явилось еще одной школой воспитания художественного вкуса и расширения кругозора. Мишель был страстным поклонником джаза. Впрочем, в то время все молодые люди, считающие себя интеллектуальной элитой, увлекались джазовой музыкой. Не знать композиций и не восхищаться игрой Паркера, Монка или Колтрейна расценивалось в их среде как если бы вы не читали Пушкина, Лермонтова или Некрасова. Тогда в Москву впервые приехал американский биг-бэнд^[5] под руководством всемирно известного кларнетиста Бени Гудмена. Конечно, Мишель получил через УПДК^[6] билеты на концерт, и они с Натали сидели в первых рядах партера среди работников дипломатического корпуса, разбавленных представителями советской номенклатуры. Было забавно видеть, как среди улыбающихся людей, притоптывающих в такт заразительно веселой музыке, в которой золотой лентой вилась неповторимая по почерку и кристальной чистоте звука импровизация короля свинга, белели строгие лица монументально неподвижных партийных боссов.

Натали охватил восторг. С этого момента она стала рьяной почитательницей джаза. Особенно ей нравился джазовый вокал, который она с наслаждением слушала на квартире у Мими. Мишель обладал большой коллекцией американских пластинок, и Натали просто растворялась в завораживающем исполнительском искусстве Фрэнка Синатры, Дина Мартина, Эллы Фитцджеральд и Дорис Дей. Этим вокалистам американской популярной и джазовой музыки она поклонялась всю жизнь.

А Мишель Готье стал для нее прообразом «настоящего француза», которого она непременно однажды встретит. В этом она ни секунды не сомневалась.

История с Феликсом, которому «гуру» Храпов передал ее просто так, на одну ночь, что-то изменила в ней. Ей показалось естественным использовать максимальное количество мужчин чуть ли не одновременно, взамен приобретая презрение к большинству представителей сильного пола. «Одноразовые Феликсы», некие подобия неповторимого Храпова, интересовали ее меньше всего. Поэтому она после ничего не значащих легких, иногда полезных связей всегда возвращалась к нему.

– Сегодня ты увидишь один из самых красивых московских домов и, вероятно, самую богатую квартиру, – неожиданно заявил Храпов после очередного возвращения «блудной дщери», как он однажды окрестил ее.

– Зачем? – спросила Натали – Что нам там делать?

– Я как-то рассказывал тебе о коллекционере Эдике Бутмане.

– Рассказ незабываем, но я не хотела бы нарушать возникшее ощущение после твоих ласок, милый. – Она нежно провела горячей ладонью по груди, животу Виктора, опускаясь все ниже…

– Тем не менее, мне кажется, тебе будет более чем интересно побывать в этой квартире и познакомиться с ее хозяином, – загадочно ответил Храпов.

– А тебя не пугает его всепоглощающая любовь к прекрасному? – с кокетством спросила Натали. От Виктора она знала, какой страстный ценитель женских прелестей его друг Эдик.

– Девочка моя, любить прекрасное и уметь оценить его по достоинству – это же высшая добродетель.

– Ах да, ты же у нас сексуал-демократ, – с иронией произнесла Натали.

Храпова ничуть не смущала перспектива делить любовницу с кем-то еще, тем более с человеком своего круга. Воистину щедрой душой обладал Виктор! Все стало на свои места. Настроение Натали заметно улучшилось. Она действительно много слышала об этом коллекционере. Даже звучание фамилии «Бутман» показалось загадочно интригующим.

– А где он работает? – спросила она Храпова, вальяжно сидевшего за рулем «Волги».

– Да нигде, – рассмеялся он. – Числится искусствоведом в каком-то никому не известном музее. Но Эдик очень богатый человек.

– Богаче тебя? – удивилась Натали.

– Я – другой, – неожиданно строго ответил Храпов. – Деньги пришли – деньги ушли. Ты меня знаешь. А Бутман – это штучка. Он вроде Скупого рыцаря, помнишь у Пушкина?

– Еще бы, – улыбнулась Натали, – Бутман тоже скряга и монстр?

– Я этого не говорил, – отмахнулся Храпов. – Очень милый человек, внешне похож на британского лорда. Не то что я.

– Зато ты любимец московских женщин, занесенный в «красную книгу» исчезающего генофонда страны, и к тому же мой самый любимый любовник. Прости за тавтологию. Но где же этот знаменитый дом?

– Вон, впереди, – кивнул Храпов.

Вдоль Бульварного кольца на пересечении с улицей Кирова (ныне Мясницкая) находится шестиэтажное здание в стиле русского модерна. Двор дома с внешней стороны огораживает высокий чугунный забор с большими резными воротами, украшенными витиеватым орнаментом в том же стиле. На последнем этаже и находилась квартира Эдуарда Бутмана, известного в определенных кругах, как один из самых богатых и удачливых коллекционеров в Москве. Репутацию свою он заработал благодаря колоссальным знаниям в области живописи, иконописи, в ювелирном деле, да и вообще во всем, что касается прикладного искусства. К тому же Эдуард обладал фотографической зрительной памятью, что было большим плюсом в его профессии искусствоведа. Но своей истинной профессией он считал коллекционирование. Именно этим занятием Бутман зарабатывал на жизнь, одновременно приумножая и увеличивая в цене свою коллекцию. Официально же, для властей, которые недавно ввели закон о тунеядстве^[7], Эдуард числился искусствоведом в одном из третьеразрядных музеев Москвы.

Решение сводить Натали к Бутману возникло у Виктора по двум причинам: во-первых, он давно заметил у Натали неподдельный интерес к произведениям искусства, особенно к антикварным, во-вторых, ему хотелось показать приятелю свою очаровательную пассию.

Поднявшись на старинном, скрипучем лифте на шестой этаж, они позвонили в дверь, напоминающую сейф. Защелкали – каждый на свой лад – хитрые механизмы полудюжины замков, металлическая преграда на удивление плавно отворилась и, пропустив Виктора с Натали, тут же закрылась. Хозяин улыбнулся и приветствовал гостей только после того, как запер последний замок. Неудивительно! Пройдя в огромную, как ей показалось, гостиную, через просторную прихожую и примыкающую к ней смежную комнату, Натали ахнула от восхищения. Помещение, в котором она оказалась, менее всего напоминало жилую квартиру.

– Боже! – Она не могла сдержать эмоций. – Я попала в музей!

– Можно сказать и так, – с показной скромностью подтвердил хозяин.

Натали с восторгом переходила от полотна к полотну. Рокотов, Репин, Корин, Пименов… Развешенные по стенам старинные мечи и шпаги, севрский и мейсенский фарфор за стеклом витрин карельской березы… Обессиленная от нахлынувших чувств, Натали осторожно присела на краешек старинного кресла. Напротив расположился настоящий иконостас, экспонаты которого собраны были коллекционером вряд ли исключительно по чердакам русских деревень. Некоторые, скорее всего, «заимствованы» из государственных хранилищ.

В гостиной за стеклянной дверцей одного из шкафчиков она заметила несколько пасхальных яиц – то ли копии, то ли подлинники творений гения Фаберже. Тогда она еще не умела с первого взгляда установить хотя бы приблизительно цену подобных вещей. Этот навык у нее появится позднее. Но она безошибочно определила, что хозяин квартиры – обладатель этого великолепия – очень, очень богатый человек. Ко всему прочему Натали отметила, что Бутман весьма импозантен, манеры его изысканны… Рядом с неказистым Храповым он действительно выглядел прямо-таки британским лордом.

Эдуард предложил гостям присесть на диван к журнальному столику и, извинившись, пошел на кухню приготовить кофе. Через несколько минут на столике появился поднос с ароматным напитком и изящными кофейными чашечками. От коньяка гости отказались, так как Виктор был за рулем. Разговор носил светский характер, пересказывали последние московские сплетни, вспоминали курьезные случаи с участием общих знакомых, а затем перешли к любимой теме Бутмана. Он с увлечением стал рассказывать о своих последних приобретениях и связанных с этим историях.

– А можно взглянуть на них? – робко спросила Натали.

– Конечно, милая девочка. Для этого нам придется переместиться в другую комнату, – с готовностью ответил хозяин, поспешно вставая с кресла.

Храпов остался смаковать замечательно приготовленный кофе.

Бутман показал Натали несколько старых икон. Восхищение и робость молодой обворожительной особы ему импонировали.

– …А эта икона, она очень древняя?

Натали не могла отвести глаз от сияния, которое излучал лик святого. Доска потемнела, но какое волшебство знал неизвестный мастер, если потускневшие краски обладали такой силой!

– Эта? Это работа ученика великого Рублева.

Затем Эдуард продемонстрировал некоторые ювелирные изделия своей коллекции. Натали зачарованно рассматривала старинное кольцо с изумрудом внушительных размеров, окаймленное «розочкой» из бриллиантов.

– Оно принадлежало бывшей фрейлине и любовнице последнего императора всея Руси княгине Вырубовой, – доверительно сообщил Бутман.

Наклонившись так, что его щека касалась волос Натали, он проникновенным голосом добавил:

– У вас отменный вкус и природный дар видеть прекрасное, который я с удовольствием помогу вам развить. Я запишу мой номер телефона, и, если вы пожелаете, мой маленький музей с радостью вновь примет дорогую гостью.

Натали благодарно кивнула в знак согласия. Когда Эдуард попытался найти листок бумаги, она остановила его, сказав, что и так запомнит номер. Коллекционер еще не подозревал, что встретился с девушкой, чьей феноменальной памятью он будет вскоре восхищаться. С этого дня начались их отношения, в которых Натали суждено было стать ученицей и любовницей известного антиквара. Все произошло так, как она и хотела. В дальнейшем это станет ее почерком.

…Она напомнила о себе через два дня. Разумеется, тотчас же последовало приглашение в «Арагви» – известный московский ресторан, где начиная с 40-х годов считали обязательным пообедать или поужинать все сколь-либо известные люди. Стены «Арагви», красочно расписанные в стиле грузинского национального фольклора, были свидетелями задушевных бесед Леона Фейхтвангера с Валентином Катаевым, шумных офицерских застолий маршала Михаила Тухачевского с друзьями, позднее разделившими с ним его трагическую судьбу Под подвальными сводами ресторана часто ужинали, правда раздельно, довоенный посол Великобритании сэр Стаффорд Криппс и его коллега – посол нацистской Германии Фридрих фон Шулленбург. В отдельных кабинетах, когда на входе вешалась так знакомая москвичам табличка «Свободных мест нет», встречались высокопоставленные генералы НКВД, МГБ, а позднее КГБ с нужными людьми.

В разгар «холодной войны» после вынужденного возвращения «с холода» там бывали, тоже в разное время, мало кому известные тогда в Москве британцы – Ким Филби и Джордж Блейк в сопровождении своих московских «нянек». Слава их посетила значительно позднее. Всех не перечесть…

Бутман с любопытством смотрел на Натали: она удивила его своим уверенным поведением, здравомыслием и стремлением к самостоятельности. Это не соотносилось с внешностью и возрастом девушки. Слишком взрослыми были ее рассуждения.

Эдуард сделал заказ, проявив отличное знание грузинской кухни. Когда официант удалился, они вновь заговорили.

– Знаете, Эдуард, меня очень интересует ваша специальность. – Натали попала в точку, так как коллекционер рассматривал свое увлечение не как хобби, а как уважаемую профессию, которая официально не была признана в стране.

– Мне кажется, я с радостью бы этим занималась сама, но понимаю, что нужно не только желание, но и большие знания и чутье.

– И большие деньги, – улыбаясь, добавил Бутман.

– Понимаю… – с грустью сказала Натали, – но я считаю, что если есть способности и желание, то деньги со временем появятся, – закончила она оптимистично.

– Ну что ж, вы, вероятно, правы, – согласился, скрыв свое сомнение, Эдуард. И тут высказал неожиданно возникшую идею, которая впоследствии окажется для него роковой: – Послушайте, Натали, у меня есть предложение. Почему бы вам не начать с того, чтобы поучиться у меня? Поверьте, вы узнаете много полезного, если решили серьезно заняться со временем коллекционированием антиквариата.

– Я с радостью, но чем я смогу быть вам полезной? – невинно спросила Натали. В этот момент официант принес заказ и открыл коллекционную бутылку «Цинандали».

– Об этом мы поговорим позднее, – многозначительно ответил Бутман. – А сейчас давайте наслаждаться чудесными грузинскими яствами…

Стоит ли говорить, что эту ночь Натали провела в спальне у Эдуарда, оказавшегося не только прекрасным коллекционером, но и умелым любовником. Натали к этому периоду своей юной жизни стала уже совершенно зрелой женщиной, четко знающей, что ей нужно в постели, и если ей попадался сексуально полноценный мужчина, то он был обречен на то, чтобы доставить ей наслаждение. Как она и предполагала, делового разговора с Эдуардом не произошло. Но ее это нисколько не огорчило. Она была уверена, что коллекционер от нее никуда не денется.

Утром, после легкого завтрака, Натали привела себя в порядок и начала быстро собираться, заявив Эдуарду, что спешит на деловое свидание. Бутман испытывал смешанные чувства: с одной стороны, ему самому нужно было заниматься делами, с другой – его задело то, что Натали так быстро его покидала, не проявив при этом приличествующих в подобных случаях знаков привязанности и нежности. Как бы прочитав его мысли, Натали подошла к нему, быстро прижалась и тихо произнесла:

– Эдик, ты мне еще не показал всю свою коллекцию… Бутман, довольный, обнял Натали.

– Позвони мне вечером, когда освободишься. Я дома после пяти и буду ждать твоего звонка. Нам следует серьезно поговорить о твоих планах на будущее. У меня есть кое-какие идеи.

Натали быстро повернулась и пошла к двери.

– Тебе вряд ли удастся открыть дверь без моей помощи, – сказал Эдуард и направился вслед за ней к выходу.

На другой день Бутман преподал Натали первый урок или, точнее, прочитал вводную лекцию, если выражаться академическим языком. Он начал с того, что очертил тот объем знаний и навыков, которыми нужно овладеть, чтобы стать хорошим антикваром и успешным коллекционером.

– Основное в моем деле это то, что необходимо постоянно учиться, – тоном университетского профессора заговорил он, – надо много читать, видеть, сравнивать, анализировать. Нужно знать живопись: ее мастеров, направления и школы. Надо научиться разбираться в драгоценных металлах и камнях, знать различные технологии и процессы создания произведений искусств старыми мастерами, разбираться в их стилях и манерах. Уметь отличать подлинники от талантливых подделок. Хорошо знать историю западной, отечественной и восточной культуры. Да и вообще историю. Всего сразу не перечесть. Нужны годы кропотливого труда, терпение и талант. К тому же необходимо тонко чувствовать конъюнктуру рынка. И, конечно, невозможно работать без крепких связей в этом замкнутом мирке. А именно: знать других коллекционеров, их характеры, связи и финансовые возможности. Да, запомни еще, научись чувствовать людей, находить к каждому индивидуальный подход. Для всего этого тебе придется заняться психологией… Я готов помогать тебе и для начала приготовлю список необходимой литературы, скажу, куда следует сходить и что посмотреть. Будешь сопровождать меня, где это возможно. Может быть, даже помогать кое в чем… Считай, что у тебя есть две форы – молодость и хороший учитель.

Эдуард замолк и внимательно посмотрел на Натали, стараясь определить, не охладила ли сия речь ее пыл. Нет, не похоже. Она с большим интересом слушала его. На лице застыло выражение решимости и готовности поскорее взяться за дело.

Как могло случиться, что Бутман, будучи далеко не филантропом, решил так приблизить к себе Натали и заняться ее «образованием»? Ведь одна из основных заповедей коллекционеров – «никогда ни с кем не делиться знаниями». На этот вопрос трудно ответить. Порой поведение даже очень рационального человека является совершенно непредсказуемым. Вероятно, с Эдуардом произошло то же, что и с Виктором Храповым. Внутренняя сила целеустремленного характера, пытливый ум и яркая красота в сочетании с молодостью стали той притягательной квинтэссенцией, иммунитет против которой отсутствует и которая так часто лишает здравого рассудка зрелых мужчин. А возможно, Бутман посчитал, что Натали это скоро надоест и она прекратит занятия.

Но Натали оказалась чрезвычайно способной ученицей с феноменальной памятью. Она схватывала все буквально на лету. Сказывались ее тяга к дорогим и красивым вещам, драгоценностям, врожденная коммерческая жилка, актерские способности, знание мужской психологии, которое она постоянно углубляла и развивала. И что, вероятно, самое главное – ее огромное желание как можно быстрее выбраться из нищеты и разбогатеть.

Натали не хотела утомлять Эдуарда своим присутствием и часто уходила из его дома-музея, не сообщая, куда направляется. Она старалась поддерживать с ним самые легкие отношения, без каких-либо обязательств, которые устраивают большинство свободных мужчин. Она не обременяла его своими заботами, всегда была весела, остроумна, страстна и изобретательна в постели. Однако случается, что свободолюбивые особи вдруг становятся эмоционально зависимыми, и их уже перестает устраивать та легкость отношений, которая им прежде так нравилась. Мало кто из женщин обладает осознанным умением незаметно подвести мужчину к такой черте. Объяснить этот феномен можно только врожденной интуицией и приобретенным опытом манипулирования мужчинами… Натали это было просто дано.

Очень скоро настал момент, когда Эдуард вплотную приблизился к роковой черте. Натали почти постоянно жила у него в квартире или, точнее, ночевала там. Надо добавить, что ее образ жизни не претерпел никаких существенных изменений: она также поддерживала дружеские отношения с Виктором Храповым, Мишелем Готье и многими другими…

А Бутману с Натали было легко и интересно. На первых порах его забавляла роль профессора Хиггинса^[8], за которую он взялся сам, не веря в успех. Он начал свои занятия с Натали, показывая и подробно разбирая каждую вещицу из своей коллекции. Через какое-то время снова возвращался к этому предмету, будь то картина, икона, ваза, статуэтка или старинные ювелирные изделия. Каждый раз Эдуард с удивлением отмечал, что Натали слово в слово повторяла все ранее им сказанное. Пришло время, когда она стала его еще больше удивлять, обращая внимание на кое-какие детали, которые он сам раньше не замечал или они казались ему малозначительными.

Натали много работала самостоятельно – читала книги по искусству, истории, ходила в музеи, посещала выставки. Эдуард начал брать ее с собой на встречи с другими коллекционерами, постепенно знакомил с людьми своего круга. Она присутствовала при обменах и покупках, внимательно прислушивалась к аргументам сторон во время торга, запоминая приемы, которыми пользовался Бутман.

Пришло время, когда Эдуард решил устроить Натали маленький экзамен.

– Смотри, дорогая. Вот – пастушка мейсенского фарфора. Теперь шкатулочка. С виду простенькая, но… И… что бы такое еще?.. Ага, подсвечник. Что сколько стоит, я тебе не скажу. Попробуй продать их или поменять. Круг любителей тебе известен, комиссионные магазины тоже. Постарайся продать подороже. Действуй!

На все про все времени Бутман дал неделю. Каково было его удивление, когда через три дня ему позвонил знакомый продавец из антикварного магазина на Арбате:

– Эдуард, мне вчера принесли шкатулку, любопытная вещица. Загляни. Правда, дороговата. Но девица попалась неуступчивая. Знала, бестия, что в руках держит. Пришлось купить за ее цену.

– Сколько? – поинтересовался Бутман, узнав по описанию свою собственность. И, услышав ответ, громко захохотал: Натали сумела продать шкатулочку вдвое дороже. Торгуясь, она поразила антиквара углубленным знанием эпохи и школы, к которой принадлежал мастер. Пастушку она необыкновенно удачно выменяла у их общего знакомого на композицию из пары фигурок оленей того же автора. В полтора раза дороже продала и подсвечник.

– Умница моя, – растроганно целовал Эдик Натали. – Похоже, в твоем лице я получил жесткого конкурента. Причем созданного собственными руками.

Бутман и в страшном сне не мог себе представить, до какой степени пророческие слова произнес он той ночью.

Однако коллекционер не спешил делиться с Натали всеми сторонами своей многогранной деятельности. И на то у него имелись веские основания. Натали, в свою очередь, не уступала ему, скрывая свои связи с другими мужчинами. Эдуард явно состоял в иной «партии», нежели Виктор Храпов. Он бы к этому с пониманием не отнесся…

Очень скоро Натали обратила внимание на загадочное поведение Бутмана после звонков неизвестного ей человека. В таких случаях, едва подняв телефонную трубку, Эдик, прихватив аппарат, уходил в другую комнату. Разговаривал он с таинственным собеседником очень тихо, и Натали, как ни старалась, ничего не могла услышать. Звонил незнакомец, как правило, по утрам. В такие дни Эдуард, любивший элегантные и дорогие вещи, одевался как можно проще, почему-то брал с собой потертый, самый обычный портфель, с какими ходят школьные учителя и младшие научные сотрудники. Возвращался к вечеру и, почти по-братски целуя Натали, говорил: «Устал как собака». Затем отправлялся в ванную, где плескался около часа. Что поездки загородные, Натали поняла сразу: в сухую погоду его туфли покрывались слоем пыли так, что меняли цвет; если же шел дождик, то от налипшей грязи их приходилось долго отчищать.

Однажды Эдуард вернулся неожиданно быстро: Натали даже не успела выйти из дома – она собиралась в Третьяковку на выставку икон. Поставив портфель на пол у дивана в гостиной, чего раньше никогда не случалось – Эдик непременно уносил его в кабинет, – он скрылся в ванной. Возможно, потому, что на улице хлестал ливень, промокший насквозь Эдик поспешил под горячий душ и не принял обычной меры предосторожности. «Время у меня есть», – моментально сообразила Натали и открыла портфель. Ничего особенного: аккуратно сложенное белье, мочалка и мыльница, бутылочка шампуня и резиновые шлепанцы в пластиковом пакете.

«Странно. К поклонникам общественных бань Эдуарда причислить невозможно: на все приглашения друзей в Сандуны^[9] он неизменно отказывался: „Обожаю свою собственную ванную, и не уговаривайте“. Нет, что-то тут не то…»

Она просунула руку под стопку белья и нащупала объемный бумажный пакет. Вытащив, аккуратно распаковала его. Взору предстали пачки иностранных банкнот зеленого цвета, стянутых черной аптечной резинкой. Дрожащими пальцами, опасаясь повредить купюры, Натали вытащила одну и поднесла к глазам. С бледно-зеленой бумажки с пониманием смотрел незнакомый мужчина с буклями, напоминающий ей Ломоносова. Внизу красовалась цифра 100. Натали до этого никогда не видела доллары и поэтому с любопытством их рассматривала. С тех пор они станут единственной валютой, в которой она предпочтет проводить все свои сделки. Быстро вложив банкноту в пачку, сунула конверт на прежнее место… В голове роились мысли и возникали многочисленные вопросы в связи с неожиданной «находкой». Натали, проанализировав известные ей факты, пришла к выводу, что Эдуард давно занимается валютными операциями и, по всей вероятности, хранит свою «долларовую казну» в тайнике на даче. Как это будет и впредь, ее анализ оказался абсолютно точным.

Вскоре судьба преподнесла ей сюрприз, который она использовала в жизненной игровой комбинации на уровне опытнейшего гроссмейстера. В тот день Натали, как всегда, вышла из квартиры Бутмана около десяти часов утра и направилась в Музей изобразительных искусств имени Пушкина, где открылась (впервые в СССР!) выставка картин Пикассо. Художник ей активно не нравился. Особенно она невзлюбила картины Пикассо в период его увлечения кубизмом. Какой может быть потаенный смысл в уродливом искажении человеческого облика, втиснутого в нелепые геометрические формы! Ей несравнимо ближе были картины классической школы. Это касалось не только живописи, но и скульптуры. Натали интуитивно тянулась к творениям старых мастеров. Она видела в них вложенный труд, чувствовала душу создателя и понимала непреходящую ценность этих произведений.

Музей находился в пятнадцати минутах ходьбы от ее «моссельпромовского» дома на Арбате. Она уже две недели не навещала своих, и чувство вины болезненно шевельнулось в сердце. Софья Григорьевна очень переживала, когда Натали не появлялась в доме больше недели. Правда, для мамы, единственно нежно любимого на свете человека, у нее была отработана легенда: Наташенька живет с любимым человеком, который вот-вот получит квартиру. Пока же они снимают комнату. Когда будет на руках ордер на собственное жилье, тогда и распишутся и она познакомит маму и сестру с любимым мужем. Софья Григорьевна ни о чем дочь не спрашивала. Верила ли она в то, что говорила ей Наташенька, или нет, кто знает? Возможно, она просто боялась услышать иное. И так соседи, злые языки, многозначительно замолкают, когда девочка проходит мимо…

Глубоко вздохнув и приготовив себя к неприятному испытанию – встрече с ненавистной коммуналкой, – Наталья позвонила в дверь. Открыла ей сестра. Изольда обычно радовалась приходу Натали. Та всегда баловала девочку и мать всяческими мелкими подарками и вдобавок рассказывала массу интересного. Младшая сестра могла слушать старшую часами. Сегодня, однако, Изольда на удивление независимо обратилась к сестре как к ровеснице.

– Ну как твои дела? – начала она с легкой задиристостью в голосе.

– Прекрасно, – озадаченно ответила Натали, моментально уловив незнакомые доселе интонации.

– Наташа, похоже, ты сидишь на мели? – продолжила Изольда.

– Это почему же ты так решила?

– Да потому, что ты пришла домой с пустыми руками…

– Я просто не успела заглянуть в магазины, иду прямо из Пушкинского… А ты нуждаешься в деньгах?

– Как раз наоборот – я сама могу тебе дать. Сколько ты захочешь…

Натали подумала, что сестра затеяла какую-то детскую игру, и решила подыграть:

– Вообще-то я бы не отказалась от кругленькой суммы. Сестра загадочно улыбнулась и со значительным видом спросила:

– А сумма тебе нужна в рублях или в валюте?

– Конечно, в валюте! Желательно – в американских долларах.

– Сколько тебе нужно долларов? – торжествующе спросила Изольда, радуясь тому, что Натали ведет с ней разговор на равных.

– Ну, скажем, долларов пятьсот, – продолжала забавляться Натали, назвав первую пришедшую на ум цифру.

– Хорошо. Подожди, я сейчас. – С этими словами Изольда полезла на антресоли и стала там копаться. Надо сказать, что в то время мало кто из советских граждан вообще видел доллары. Обладание ими да еще и хранение было преступлением, предусмотренным соответствующей статьей Уголовного кодекса.

Через две минуты Изольда торжествующе положила на стол перед сестрой пять стодолларовых банкнот. Наташа посмотрела на доллары и нерешительно произнесла:

– Может, ты мне дашь еще пятьсот… – Сумма в тысячу долларов по тем временам была запредельной.

– Конечно. Ты не стесняйся, проси столько, сколько тебе нужно.

Теперь на столе лежала уже тысяча долларов. Натали поняла, что дело принимает серьезный оборот и игры пора прекращать.

– Немедленно рассказывай мне все по порядку. Откуда «дровишки»? Сколько их у тебя? Кто еще знает о существовании этих денег? Ты хоть представляешь, насколько это опасно?! С этими делами можно загреметь в тюрьму на значительно больший срок, чем отсидел наш милый папаша. Быстро выкладывай все…

Изольда моментально сменила тон и испуганно поведала сестре историю, которая со временем обрастет массой выдуманных деталей и подробностей и станет одной из легенд старых арбатских переулков.

…Темной сентябрьской ночью возле старинного двухэтажного особняка стояли трое строительных рабочих. Рядом стрекотал небольшой гусеничный кран, на крючке которого висела большая чугунная болванка, называемая на строительном жаргоне «баба». Особняк уже давно подлежал сносу из-за аварийного состояния.

В один из мощных размахов «баба» разбила нижнюю часть окна и вынесла ее вместе с подоконником и батареей: посыпались кирпичи, дерево с паклей и штукатурка. На землю также упал какой-то странный предмет желтого цвета – оказалось, небольшой кожаный саквояж, по всей видимости, иностранного производства: с двумя медными запорами на широких ремнях и крупным замком посередине. Вещь в идеальном состоянии, вполне сгодится. Бригадир поднял саквояж с земли и присвистнул: в нем находилось что-то тяжелое. Он попытался открыть замки, но они не поддавались.

– Вась, сходи принеси-ка ключ.

Тот, кого назвали Васей, непонимающе глядел на старшого.

– Ты чего, Миш, охренел, где я тебе его сейчас найду?

– Тащи монтировку, козел! – гаркнул бригадир.

Вася быстро пошел к крану и через мгновение вернулся с требуемым предметом. Когда же саквояж открыли и троица склонилась, разглядывая его содержимое, то разом, не сговариваясь, произнесли одно и то же известное русское выражение. Внутри вперемежку с пачками иностранных денежных купюр и какими-то бумагами лежали склеенные в короткие колбаски царские золотые десятки. Как поступить – было очевидно, и бригадир взялся по справедливости делить свалившееся с неба сокровище. Он стал двигать по фанере монеты, раскладывая их в кучки, приговаривая, как при детской игре в считалочки:

– Тебе, тебе, мне. Тебе, тебе, мне…

В результате образовались три равные кучки по 250 монет в каждой. Читатель легко может подсчитать общий вес золота исходя из того, что николаевская десятирублевка весит 8,4 грамма. Итак, в портфеле было 750 монет, или шесть килограммов и триста граммов золота высокой дореволюционной пробы.

Что касается непонятных банкнот и еще каких то бумаг, то на них никто не обратил внимания. Бригадир на правах старшего положил свои монеты обратно в саквояж, решив взять его себе. Затем, подумав, засунул туда же лежавшие на доске бумаги – «вдруг сгодится!», накрыв все сверху газетой.

Дома, после смены, он по секрету рассказал жене о найденном кладе. Супруги завернули золотые монеты в полотенце, а сверток запрятали в ящик с нижним бельем платяного шкафа. Утомившись от впечатлений ночной смены, бригадир сунул саквояж под кровать, а «ненужные» бумажки вывалил на столик, за которым обычно готовила уроки их дочь Вера, ученица 9-го класса московской школы. Утром Вера, сообразив, что отец эту «макулатуру» нашел где-то на стройке, принесла на занятия небольшую часть банкнот и великодушно отдала их подружке Изольде «поиграть», сообщив, что у нее еще «полно таких же бумажек дома».

Натали немедленно забрала все имевшиеся у Изольды купюры – две тысячи долларов. Внимательно присмотрелась: ну точно, доллары, не что иное! А когда поднесла поближе к глазам, то увидела небольшие цифры – 1922. Боже мой! Они ведь старые… Хотя… И Натали справедливо решила, что эти доллары должны кое-что стоить. Конечно, она не знала о постановлении министерства финансов США в 20-х годах, но врожденная интуиция и чутье подсказали ей, что с этими долларами можно будет что-то придумать. Она также попросила Изольду по возможности забрать все бумажки у Веры, предложив той взамен какую-нибудь незначительную сумму. Натали тут же вынула четвертной билет и передала его Изольде, предупредив, чтобы она никому не рассказывала об этой истории. Затем Натали, не дожидаясь матери, покинула квартиру, унося в сумочке «конфискованные» у сестры старые доллары.

– Да, что и говорить, интересная история. – Эдуард задумчиво рассмотрел несколько купюр, Натали молчала в ожидании. – Знаешь, дай-ка мне их. Я поговорю с людьми, которые коллекционируют старые банкноты, и узнаю, сколько они могут стоить. Может быть, я их продам, а деньги отдам тебе. Правда, вряд ли удастся получить за них больше чем две-три сотни рублей… Хотя подожди. Ты сказала, что есть возможность достать еще… Пожалуй, сходи к сестре, дай ей еще рублей пятьдесят и попроси, чтобы она забрала у подруги все. – Натали вынула из сумочки оставшиеся доллары – тысячу (вторую она предварительно спрятала) – и молча отдала Эдуарду, незаметно наблюдая за ним. Бутман взял доллары и нарочито небрежно сунул их в один из ящиков старинного секретера с инкрустацией. Слишком небрежно! Натали с самого начала тирады Эдуарда поняла, что здесь не все так просто. Она уже хорошо изучила его – видела Эдика во многих ситуациях: когда он приобретал интересующие его вещи, стараясь купить их за бесценок, или продавал ненужные ему предметы втридорога. Она знала выражение его лица при этом и нарочитую небрежность, которая означала, что на деле все совершенно не так, как он говорит. «Ну что ж, посмотрим, какой ответ ты мне дашь, – подумала она. – Видно, самой надо все выяснить, и, кажется, я знаю, к кому обратиться. А пока сделаю вид, что я верю всему, что ты говоришь». Вот и первый звонок. Настал момент, когда нужно будет серьезно подумать о новом месте.

Натали решила, что проще всего позвонить Мишелю и воспользоваться его связями в дипломатическом корпусе, чтобы выяснить реальную стоимость купюр. И тогда определиться, есть ли смысл заниматься этим дальше. А пока Натали просила сестренку узнать, сколько всего у подруги этого «старья».

Через день Натали получила исчерпывающую информацию, полученную Мишелем от американского корреспондента журнала «Ньюсуик»: доллары 20-х годов XX века – а именно к этому времени относились купюры, найденные в желтом портфеле, – не потеряли своей ценности. Их можно обменять в центральных банках в США без всякого ущерба. Но перед этим Мишель, конечно, спросил Натали, зачем ей это надо знать. Вопрос не застал ее врасплох. Она поведала «правдивую» историю, как ее подруга нашла старую стодолларовую купюру в вещах недавно скончавшейся бабушки и не знает, что с ней делать: то ли выбрасывать, то ли оставить.

– Пусть лежит еще пару поколений. Может, со временем возрастет ее коллекционная цена, – с улыбкой заметил Мишель после разговора с американцем. – Поменять ее на новую можно только в Америке. Но кому захочется возиться с какой-то сотней… – На этом разговор и закончился.

Вскоре Мишель сообщил Натали, что должен улететь в Париж на очередное совещание журналистов-международников, проводимых главным редактором журнала. К тому же он договорился отдохнуть после совещания неделю с отцом на Лазурном Берегу, где тот каждый год проводит свой отпуск.

Натали восприняла отъезд Мишеля на две недели во Францию как прямое указание к действию. Про себя она уже твердо решила, что через сестру достанет как можно больше этих долларов. А пока постарается реализовать то, что у нее уже было, по цене «черного рынка». Вырученные деньги стали бы для нее внушительным капиталом. Далее нужно было пустить его в оборот, используя свои знания, полученные от занятий и общения с Эдуардом. Тем более что она давно наладила надежные связи и каналы для покупки и сбыта антиквариата. В голове роились интересные идеи и всевозможные планы. Ей казалось, что она находится на пороге воплощения своей мечты.

И кстати! Прошло уже две недели с тех пор, как Эдик забрал у нее тысячу долларов «на экспертизу» и о результатах пока ничего не сообщил. Натали не напоминала ему, решив еще немного подождать. От нее не ускользнуло, что Бутман начал косо поглядывать на ее длительные исчезновения, которые она мотивировала болезнью матери. Звучало это не очень убедительно. Эдуард молча ревновал, вероятно предчувствуя близость разрыва, которого он совсем не хотел. Однако Натали уже твердо решила менять «зимнюю квартиру» сразу после возвращения Мими.

– Эдик, ты мне ничего не говоришь по поводу моих долларов. Удалось что-нибудь выяснить? – спросила она, внимательно следя за выражением лица Эдуарда, пытаясь получить ответ. Она восхищалась его способностью не выдавать эмоций и старалась перенять ее. Впрочем, очень скоро Натали этой техникой овладела в совершенстве.

– Знаешь, дорогая, я совсем забыл о них, поскольку эти бумажки давно изъяты из обращения и сегодня практически ничего не стоят. Так, мелочь. Правда, их можно продать за копейки коллекционерам бумажных денег… Да ты не расстраивайся – вот, возьми пока кое-что на карманные расходы. – Эдуард протянул Натали три сотенные купюры. – Кстати, твоей сестренке удалось получить еще этой макулатуры? Пока нет?

Натали ожидала подобного развития событий, поэтому была во всеоружии. Она решила сделать вид, что поверила Эдуарду, и на время закрыть эту тему. Сказать, что ей известно о его обмане, означало бы неловкую сцену и моментальный разрыв. Это было преждевременно. Натали понимала, что выиграет значительно больше, если прибережет этот козырь до нужного момента.

Сейчас ее заботило только одно – срочно найти покупателя на старые доллары. Натали сознавала, что это не так просто. Люди, занимающиеся валютой, вряд ли станут покупать старые купюры. Очевидно, ей придется значительно снизить цену. Может быть, даже в два раза. К тому же покупатель должен знать, что эти доллары можно обменять на новые, правда, только в американском банке. Все это значительно затрудняло задачу. Но ведь Эдик нашел продавца. А у продавца, по всей вероятности, есть несколько покупателей. Идея следовала за идеей.

«Надо выследить Эдика. Выяснить, с кем он встречается. А там действовать по ситуации, – решила Натали. – Нет. Это примитивно и напоминает плохой детектив. Я думаю по шаблону… Здесь может быть совсем другое решение. Ведь, в конце концов, цель – не продажа старых долларов за полцены. Цель – это деньги, настоящие деньги. К тому же история с кладом так или иначе дойдет до милиции. Начнутся поиски золота, валюты. А там все и выяснится. След через Изольду приведет ко мне и Бутману. Я ведь тоже не стану его прикрывать в таком случае».

Внезапно все встало на свои места. Схема родилась сама собой, оставалось лишь продумать план действий и скрупулезно, шаг за шагом, реализовать его. Это было первое дело Натали, которое послужило основой ее будущего и стало почерком дальнейших авантюр.

В Москве по адресу Большая Лубянка, дом № 14, за коваными железными воротами с небольшим живописным внутренним двором расположен зеленый двухэтажный особняк, построенный московским военным губернатором, офицером, писателем и публицистом графом Федором Васильевичем Растопчиным. Достопримечательностью этого малоухоженного сегодня дворика является красивый ветвистый дуб, растущий с левой стороны от центрального входа в особняк. Возраст дуба, как утверждают московские летописцы, составляет около двухсот лет. Многое изменилось до неузнаваемости в интерьере особняка, но все же кое-какие реликвии сохранились и по сегодняшний день.

В конце широкой мраморной лестницы, ведущей на второй этаж, где размещался градоначальник, сохранилось прикрепленное к стене большое старинное зеркало… Во времена Растопчина помощники графа могли в это зеркало видеть поднимающегося по лестнице визитера и вовремя сообщить графу о его личности с тем, чтобы высокое начальство успело принять соответствующий начальственный вид.

Во время описываемых событий в особняке размещалось Управление КГБ по Москве и Московской области.

Стоящий на посту немолодой подтянутый старшина внимательно посмотрел на девушку, появившуюся в дверях как бы из рекламного кинопроспекта. Она, не робея, подошла к старшине и сказала, что ей надо поговорить с кем-либо из сотрудников по очень важному вопросу. Старшина, продолжая разглядывать столь необычную посетительницу, снял трубку внутреннего телефона и доложил дежурному.

Через некоторое время вызванный молодой человек, улыбнувшись, пригласил Натали пройти с ним в служебное помещение. В кабинете молодой человек не спеша сел за стол, над которым висел неизменный портрет первого председателя ВЧК. Натали с любопытством разглядывала обстановку. Она ее разочаровала своей спартанской простотой. Глазу не за что было уцепиться. К столу, за который уселся молодой человек, буквой «Т» был приставлен небольшой столик. По обе его стороны стояли стулья. На столе слева от хозяина лежала папка с листами писчей бумаги. Посередине стола рядом с папкой находился письменный прибор, из которого торчали остро отточенные карандаши. Ансамбль завершали два черных телефона, такая же черная лампа из тяжелого массивного пластика, графин с водой и два стакана. Вот и все.

Молодой человек изобразил на лице внимательно-доброжелательную мину, давая понять посетительнице, что он готов слушать и ему можно и должно рассказать все. Он явно пытался показаться этаким добрым малым, но его вид вряд ли мог обмануть Натали. Она сразу поняла, что парень надел дежурную маску, с которой не вязались холодные и внимательные глаза, постоянно следящие за ее лицом. Пауза затянулась.

– Я вас слушаю… – Сотрудник вопросительно посмотрел на Натали, ожидая, что она назовет свое имя.

– Наташа Бережковская, Наталья Наумовна Бережковская, – поправилась Натали. – А вас как я могу называть?

– Петр Андреевич, – быстро ответил молодой человек. – Так что вас привело к нам? – спросил он.

Натали открыла сумочку и выложила на стол пачку долларов, невинно улыбнувшись опешившему оперу. Она обстоятельно и уверенно начала свой рассказ, отрепетированный и отточенный ею до мельчайших деталей. Натали даже проработала вопросы, которые, как она полагала, мог задать ей комитетчик. Молодой человек очень быстро понял, что прелестная посетительница пришла не зря и ее история имеет определенный оперативный интерес. Он, извинившись, прервал Натали, снял трубку телефона внутренней связи и набрал четырехзначный номер.

– Виктор Петрович, тут у нас в приемной находится гражданка. К нам ее привело дело, которое относится к вашей епархии. Да, да, хорошо. – Он опять дружелюбно взглянул на Натали и сказал: – Мы сейчас немножко подождем, придет товарищ, и вы подробно повторите ему все с самого начала.

Через три часа, отпустив «гражданку Бережковскую», капитан госбезопасности Виктор Петрович Клыков был принят начальником отделения 2-го отдела управления майором Валерием Александровичем Буровым.

– Этот Бутман довольно известная личность. Проверил его по нашим учетам. КМ^[10] на него не имеется. Бутмана хорошо знают в кругах московской интеллигенции, особенно среди коллекционеров, художников и других богемных деятелей. Считается одним из лучших экспертов по части антиквариата. К его услугам прибегали Третьяковка и Пушкинский музей. На Петровке, правда, кое-что есть. Проходил у них как свидетель по делу о пропаже картин русского авангарда у коллекционера Георгия Костаки, – доложил Виктор.

– Что у нас есть на Бережковскую? – спросил Буров.

– Довольно занятная дамочка. Начну с внешних данных, так как они многое определяют в ее поведении и судьбе. Очень красивая. Прекрасная фигура. Можно сказать, внешность без недостатков.

Буров поморщился и хмуро посмотрел на Виктора. Он всегда не одобрял, когда при нем без служебной надобности поднимали женскую тему. Да еще начинали ее смаковать. Сам он, если бы не наличие жены и двух сыновей, мог бы сойти за девственника. Виктор понял, что чуть переборщил.

– Короче, можно сказать, что лицо у нее без заметных уродств…– закончил Виктор описательную часть. – Ей неполных двадцать лет. Прописана в одной комнате с матерью и младшей сестрой. Отец с семьей не живет. Мать – учительница французского языка. Бережковская закончила 10 классов. В настоящее время нигде не учится и не работает. Да и не работала никогда. Умна, эрудированна и начитанна. Хорошо знает французский язык, владеет разговорным английским. Вертелась в компаниях «золотой молодежи». Сейчас живет за счет состоятельных любовников. Можно сказать, профессиональная содержанка. В последнее время ее часто можно видеть на различных культурных мероприятиях с журналистом французского журнала «Пари матч» Мишелем Готье. Несмотря на фамилию, парень он наш. – Виктор недвусмысленно сделал ударение на последнем слове. – Вместе с ним общается с французским дипломатом Морисом Дуверже, который тоже к ней неровно дышит. Дуверже представляет для нас оперативный интерес. Им уже занимаются ребята из 3-го отдела.

– Ты мне скажи самое главное. Почему Бережковская пришла к нам по собственной инициативе? Что-то я не припомню такого случая, чтобы к нам так запросто, на огонек, заходил кто-нибудь, кроме шизиков да лиц, у которых рыльце в пушку. Что ее заставило прийти на Лубянку? Где и кто наступил ей на хвост? С Петровкой связывался?

– Валерий Александрович, вы же понимаете – это первое, что я старался выяснить. Нет никаких зацепок. На Петровке все чисто. Она твердо стоит на своем: к валюте никакого отношения не имела, никогда валютой не занималась. Принесла только пачку банкнот, которую забрала у школьницы-сестры, и часть из них передала Эдуарду как коллекционеру. Случайно узнала, что Эдуард занимается валютными операциями. Как честный советский человек решила сообщить об этом в компетентные органы… Все.

– Нелогично, чтобы она рубила сук, на котором сидит. Бутман ее содержит. Здесь что-то не так… Ну, ничего, выясним. Сейчас нужно срочно, по горячим следам, заняться этой строительной бригадой: что и сколько они там нашли. Свяжитесь с Минфином. Что они нам скажут об этих долларах. Может, это действительно макулатура, а может…

Строители быстро во всем признались. Рассказав о золоте, они лишь пожали плечами и кивнули на старшего, когда их спросили о судьбе «бумажек». О них-то и об их движении поведала чекистам дочка старшего смены. К счастью, за это время она успела раздать только небольшую часть стодолларовых купюр трем своим подругам. Никакой корысти в этом не было. Отдала просто так… Оперативная «Волга» быстро проехала по всем трем адресам и возвратилась на Лубянку с богатым уловом. За исключением 1000 долларов, которые были у Бутмана, все ценные бумаги и денежные знаки собрали воедино и положили все в тот же желтый саквояж. Часть золота ушла к зубным врачам. Золото изъяли у них почти до грамма. Правда, несколько десятков граммов все же успело застрять в зубах москвичей – недавних пациентов, которых пока не стали беспокоить. Зато позднее им пришлось проходить по делу в качестве свидетелей. Однако коронки и пломбы не тронули.

Стоматологов посадили за незаконную скупку и спекуляцию золотом. Строители же отделались легким испугом. Привлекать к уголовной ответственности их не стали, хотя основания были. Все же пролетариат-гегемон. Деньги, полученные ими у стоматологов за золото, у работяг не забрали. Львиная их доля все равно была уже пропита. Конечно, никто из строителей так и не поднял вопрос о причитающихся им по закону 25 процентах за находку клада.

Натали понимала, что самым слабым местом в ее истории с добровольным приходом в приемную КГБ оказалась мотивация ее поступка. На двух прошедших встречах с Виктором Петровичем тот постоянно в той или иной форме возвращался к этому вопросу. В то, что она сделала это, следуя примеру незабвенного Павлика Морозова, товарищ из КГБ отказывался верить. Однако Натали также понимала и силу своей позиции. А что плохого она сделала? Чего ей бояться? В чем ее можно обвинить и уличить? Молва на Арбате распространяется быстро, и Натали уже через два дня знала, что экспроприированной валюты и ценных бумаг было на два с половиной миллиона долларов!

К тому же в закрома Родины было возвращено шесть с лишним килограммов золота! В этом, без сомнения, ее заслуга. Кроме благодарности, ей нечего ждать… Только обидно, что все это богатство прошло мимо ее носа. Но, с другой стороны, Натали понимала, что рано или поздно история с золотом и ценными бумагами все равно всплыла бы. Слишком много в ней было участников, да еще больше могло появиться. Вот тогда она была бы в полном дерьме. Особенно если бы нашла покупателя на эти пропахшие пылью доллары. Нет, пока все идет нормально. Даже хорошо, что она начала с «синдрома Павлика Морозова». Не все же им сразу подавать на блюдечке. Пусть покопаются и получат то, во что сами хотят верить.

Натали уже подвела «дядю Витю», как она про себя окрестила комитетчика, к заключению, что она сдала Эдуарда из женской мстительности и уязвленной гордыни. Она как бы нехотя рассказала ему о последнем тяжелом разговоре с Эдуардом, когда тот категорически отказался официально оформить их отношения, на что она так рассчитывала.

– Эдик сказал, что он счастлив жить со мной, содержать меня, но брак не входит в его планы. А мне надоело менять мужчин и квартиры. Я действительно очень хорошо относилась к Эдуарду. Он много для меня сделал, многое открыл. Помог найти себя. Я думала, что мы будем вместе и мне больше не придется врать матери о том, как я живу. Все рухнуло в одночасье. А тут эти таинственные звонки, внезапные отъезды на целый день, история с портфелем, набитым валютой. Может быть, это и нехорошо, что я пришла к вам, но то, как он повел себя со мной, – еще хуже… Ему наплевать на мою жизнь! Пусть теперь за все, за все заплатит…

– Да нет, вы поступили правильно. Ну а как вы собираетесь жить дальше? На какие деньги? Устраиваться на работу вы, Наташа, кажется, не собираетесь.

– Почему? Если работа будет по мне, интересная, захватывающая. … Я готова работать. К тому же у меня есть сейчас человек, который меня любит. Он холост. Хотя серьезного разговора у нас еще не было, но он хочет, чтобы я жила у него на квартире. А там… Что будет – то будет. Бог дал день, бог даст пищу…. – закончила Натали.

– Ну вот, это больше походит на правду. Значит, униженная и оскорбленная… – Буров посмотрел на Виктора. – Хочет устраиваться на работу. Похвально. Ее б к мартену… А ведь с другой стороны – острая деваха. Я почитал сообщения источников. Смотри, как использует мужиков. Только двадцать, а какой расчет! Бьет без промаха. Неординарная личность. Знает языки. С авантюрной жилкой. Поработать с ней – отличный агент получится. Давай назначай встречу в «Центральной». Хватит ей шастать в приемную. Надо привлечь ее к разработке Бутмана. Посмотрим ее в деле. Пусть повременит с уходом от него. Подождет наш французик. Кажется, «Марата» она имела в виду?

Натали не планировала покинуть Эдуарда на этой стадии задуманной ею операции. Наоборот, она, пользуясь отъездом Мишеля, проводила с ним почти все его свободное время, демонстрируя благодарную заботу и восхищение его знаниями и умом. Какой мужчина устоит перед таким отношением, да еще если это исходит от умной, молодой и фантастически красивой девушки с чувственностью опытной и зрелой женщины. И Эдуард расслаблялся. Ему уже не раз приходило в голову серьезно поговорить с Натали об их дальнейшей жизни. Однако что-то его всегда останавливало. Это была не боязнь разницы в возрасте, Эдуард был вполне уверен в себе и в своих мужских достоинствах. К тому же он обладал огромным, по советским масштабам, состоянием. Выражалось оно в обладании бесценной коллекцией и, что самое главное, в существенной долларовой наличности, запрятанной в надежном тайнике на даче. Все это гарантировало ему и его будущей семье полное благополучие при всех возможных жизненных перипетиях. Эдуард пытался разобраться в предчувствиях, удерживающих его от серьезного разговора с Натали, и понять их причины. Вероятно, все дело в личности и характере девушки. Она, по наблюдениям Бутмана, за год невероятно выросла как специалист-искусствовед, хотя и без диплома. Порой он просто поражался, как за такой короткий срок Натали смогла научиться практически всему, что он знал в области искусства. Ее память была феноменальна. В сочетании с интересом и желанием учиться ее возможности познания были неограниченны. Ее манеры, когда они бывали на людях, вызывали восхищение. Реакция Натали в беседах и спорах была моментальной, рассуждения поражали зрелостью. Казалось, она знает все, что должно быть известно настоящей «светской львице»: последние московские сплетни, новости театральной жизни столицы, советские и зарубежные литературные новинки. Острая на язык, она могла больно ужалить и тут же с очаровательной улыбкой сказать комплимент, который действовал как средство против опасного яда. В ней сочетались, казалось бы, несочетаемые черты характера: обаяние и грубость, лоск и вульгарность, безрассудство и расчет, женственность и решительность, которой мог бы позавидовать любой мужчина. Все эти качества менялись, как в калейдоскопе, в зависимости от обстоятельств.

Однажды, возвращаясь домой, Эдуард невольно стал свидетелем поразившей его сцены. Подходя к подъезду, он услышал возбужденные голоса и среди них – голос Натали. Содержания перепалки он не разобрал: его изумил тон и тембр голоса его пассии – злой и угрожающий. Когда он подошел поближе и смог разобрать ее речь, то не знал, что ему делать: немедленно вмешаться или смеяться. Натали стояла в угрожающей позе перед двумя вороватого вида парнями и разговаривала с ними, если это можно назвать разговором, на блатном жаргоне, как заправская урка.

Она обильно сдабривала свою речь виртуозным матом. Это был такой яркий контраст со светским видом Натали, что Эдуард все же не выдержал и громко расхохотался. Шпана, то ли удовлетворенная отпором на понятном им языке, то ли решив уйти с позиций при виде Эдуарда, медленно ретировалась, и на этом инцидент был исчерпан.

– Что случилось? – с тревогой в голосе спросил он.

– Ничего особенного, просто пытались меня, как это у них называется, взять на «гоп-стоп». Видишь на мне сережки, которые ты мне подарил? Вот и пришлось пустить в ход феню, чтобы приняли за свою…

– Ты была неподражаема, просто ожившая Сонька Золотая Ручка. Откуда ты знаешь жаргон?

– Пошатаешься по арбатским дворам, поживешь в коммуналке – не тому научишься… – отрезала Натали, не желая продолжать разговор. Видимо, она все же была смущена тем, что Эдуард застал эту сцену.

Вот эта абсолютная способность к мимикрии, скрывающиеся за ней фальшь и расчет, вероятно, и были теми причинами, которые удерживали Эдуарда от серьезного шага. Правда, эти сигналы поступали в его мозг и оседали где-то в подкорке. Смутные ощущения и подозрения были заблокированы сильными эмоциями: сексуальным влечением к Натали, обаянием ее неординарной личности, чувством собственной значимости и неуязвимости. Эдуард еще не знал о других скрытых качествах Натали: о ее безжалостности и коварстве. Расплата за эту слепоту неумолимо приближалась.

В 9 часов утра, как только Эдуард покинул квартиру, раздался телефонный звонок. В трубке зазвучал голос «дяди Вити»:

– Наташа, нужно поговорить. Давай встретимся сегодня в 11 часов в гостинице «Центральная». Ты знаешь, где она находится? Вот и хорошо. Третий этаж, номер 325. Жду. – В трубке раздались короткие гудки.

«Забавно, только Эдик за дверь, а они уже звонят. Значит, за ним следят. Уверены, что я дома и одна… Что ж, все идет по плану».

Натали пешком прошла от своего дома по Тверскому бульвару, спустилась вниз по улице Горького и без пяти одиннадцать вошла в монументальный подъезд гостиницы «Центральная». Она миновала бдительного швейцара с его ответственным и решительным видом, будто он стоял на страже ракетной шахты, вошла в лифт и поднялась на 3-й этаж. Там еще один цербер, с вытравленными перекисью волосами в форме гостиничной администраторши, устремил свой взгляд на идущую по коридору Натали. Визитерам, на кого падал ее тяжелый взор, казалось, что они идут не по коридору гостиницы, а пробираются вброд по реке по шею в воде. Такую вот плотность в окружающей среде создавал пронзительный взгляд администраторши. Поравнявшись с ней, Натали, не останавливаясь, небрежно бросила: «Я в 325-й». Взор цербера потускнел. Вода опять превратилась в воздух, и оставшиеся двадцать метров Натали прошла спокойно. Подойдя кдвери 325-го, она постучалась и тут же услышала: «Войдите!» Голос был не дяди-Витин. В номере Натали увидела Виктора Петровича и еще какого-то типа, вид которого даже в парилке общественной бани не оставил бы сомнений в его ведомственной принадлежности. Мужчины поднялись с дивана, поздоровались и пригласили Натали присесть в кресло. Она грациозно и непринужденно села. Лицо ее было спокойно, никакой робости. Напротив, держалась она с достоинством и уверенно, внимательно смотрела на чекистов, молча ожидая начала разговора. Новый комитетчик сразу не понравился ей – по одному существенному для нее признаку. Дело в том, что она всегда при первой встрече делила мужчин на две категории: «мужиков» и «евнухов». «Мужики», по ее градации, были нормальные особи мужского пола со всеми соответствующими реакциями. С ними было проще. Они всегда учитывали, что она женщина, и к тому же прехорошенькая. На «мужиков», в большинстве случаев, можно как-то воздействовать известными ей способами. Однако даже если такого воздействия и не происходило, в крайне редких случаях, с «мужиками» все равно легче иметь дело. Что касается «евнухов», то она их в душе глубоко презирала, считая ущербными людьми. «Евнухи» в своем большинстве – нудные и скучные особи. Для нее они всегда неудобные. На «евнухов» не действовали ее чары. Чекист явно из этой породы. Весь его облик не нравился Натали: невысокий рост, плоское бледное лицо с глубоко утопленными карими глазами. Хищный с горбинкой нос, опущенные тонкие губы придавали их обладателю вид недоброго и подозрительного человека. Руки его лежали сцепленными на коленях. Он вращал свободными большими пальцами, описывая в воздухе маленькое вертящееся колесико. Темно-коричневый костюм нелепо сидел на нем, а уж темно-синяя рубашка и серый галстук никак не вписывались в цветовую гамму!

– Меня зовут Валерий Александрович, – заговорил новый комитетчик, бесцеремонно разглядывая Натали. Он был явно старший. Сделав небольшую паузу, которая должна была подчеркнуть торжественность текущего момента, «евнух» монотонно, как бы зачитывая передовицу на политзанятии, заговорил:

– Наташа, от имени Комитета государственной безопасности мы благодарим вас за ваш поступок. Вы честно выполнили свой гражданский долг. Благодаря вашей информации была задержана группа спекулянтов. Казна получила золото, которое так нужно нашему народному хозяйству…

Натали быстро потеряла интерес к тому, что он говорил. Она просто пропускала все мимо ушей в ожидании главного. Это главное она сама определила, сама запланировала и вот сейчас ожидала его услышать.

– …Комитет госбезопасности обратил серьезное внимание и на валютчиков, которые наносят нашей стране, помимо значительного материального ущерба, еще и политический вред…

Натали едва сдерживала зевоту.

– …Эдуард Бутман – валютчик. И, как нам стало известно, его операции достигают особо крупных размеров. Мы доверяем вам….

«Евнух» сделал паузу, следя за глазами Натали, стараясь разглядеть в них отклик на свою, как ему казалось, проникновенную речь. Натали потупила взор и изобразила застенчиво-горделивую радость от такого доверия всемогущего ведомства.

– Вы, Наташа, доказали свою гражданскую позицию, и поэтому мы рассчитываем на помощь от вас и в дальнейшем. По крайней мере до тех пор, пока мы не закончим дело Бутмана.

Натали молча слушала монолог «евнуха», изредка кивала, всем своим видом давая понять, что полностью согласна с чекистом.

Валерий Александрович, увидев реакцию Натали, понял, что она не прочь помогать в разработке Бутмана (иного он и не ждал), и продолжил свою речь в тоне инструктажа:

– Мы бы попросили вас, Наташа, сейчас не обострять отношения с Бутманом. Вести себя с ним так, как будто ничего не случилось. Подождать с уходом к Мишелю Готье, тем паче что Мишель находится сейчас во Франции и, по всей вероятности, там немного задержится.

«Евнух» опять внимательно посмотрел на Натали, пытаясь увидеть ее реакцию на запланированный им избитый прием: пусть думает, что комитет все знает.

– Вы должны будете подмечать все в поведении Бутмана. Сообщать нам о его контактах: старых и новых. Присматривайтесь ко всем изменениям в его настроении, если таковые будут. Фиксируйте их. Постарайтесь узнать, чем эти перемены вызваны. Однако делайте это ненавязчиво. Если он сам что-то не хочет рассказывать, не давите на него. Вот вам номера телефонов, по которым вы можете связаться со мной и Виктором Петровичем. Если вдруг произойдет что-то экстраординарное, звоните по третьему телефону в любое время. Это дежурный по отделу. Назовите свою фамилию и попросите связаться с нами. Меня или Виктора Петровича разыщут… Телефоны не переписывайте в записную книжку. Возьмите их, запомните, а бумажку потом порвите.

Натали взглянула на бумажку и тут же порвала ее, положив клочки в стоящую на столике пепельницу.

– Уже запомнили? – удивленно спросил «евнух».

Тут только вступил в разговор Виктор, который был симпатичен Натали.

– Валерий Александрович, у Наталии Наумовны редкая память. Можно только позавидовать. Вы знаете, она меньше чем за полгода прошла курс истории зарубежного искусства, которую студенты Суриковки мусолят шесть лет. Задайте любой вопрос по теме – ответит!

«Опять демонстрация всевидящего комитетского ока, – отметила про себя Натали. Она действительно была удивлена информированностью чекистов и одновременно польщена такой лестной оценкой своих способностей. – Однако надо быть повнимательней и обязательно разобраться, кто стучит».

– У вас, Наташа, есть к нам вопросы?

– Пока нет, но со временем, я думаю, появятся, – ответила она.

– Это верно. Не стесняйтесь, задавайте! Мы всегда разъясним и поможем. Мы вам тоже будем звонить по мере необходимости, – закончил дядя Витя.

– Ну, желаем вам успеха. До свидания! – торжественно добавил «евнух» и первый поднялся со стула, давая понять, что разговор закончен.

– Да, любопытная особа. Хладнокровна. Прекрасно владеет собой. Чувствуется уверенность и даже какая-то внутренняя сила. Не по годам… Ты был прав – внешне она просто красавица, – закончил Буров.

Последняя фраза очень удивила Виктора. «На Бурова это совсем непохоже. Уж если он отметил и ее внешние данные, то что там говорить… Других мужиков, не обремененных моральным кодексом строителя коммунизма, она, видно, просто сводит с ума, заставляя их плясать под свою дудку, да так, что они этого и не замечают, – подумал Виктор. – Что ж, пора писать рапорт на вербовку…»

– Дача Нэпмана (под такой кличкой Бутман проходил в оперативных документах) находится недалеко от станции Новый Иерусалим по Рижской дороге, – докладывал Виктор. – Есть там такой поселок работников «НИЛ» на берегу Истры – расшифровывается «наука, искусство, литература». Купил он ее лет пять назад. Находится рядом с дачей писателя Шпанова. Там, кстати, рядом и дача Эренбурга. Мы там вчера побывали. Осмотрели помещение. При поверхностном осмотре, как и ожидалось, ничего не обнаружено. Неудивительно. Видимо, есть где-то в доме хорошо замаскированный тайник. А возможно, на участке….

– Ничего, найдем, – прервал Виктора Буров. – Важно собрать достаточно материала и взять с поличным. Тогда получим санкцию прокурора на проведение обыска. Сейчас главное – ни в коем случае не спугнуть. Что дал анализ материалов по отработке связей?

Виктор протянул листок бумаги, на котором были напечатаны десятка два фамилий – последняя в списке подчеркнута красным карандашом.

– Да здесь пол-Москвы знатных людей… Вы что, перепечатали фамилии из справочников Академии наук и творческих союзов?

– Это виднейшие коллекционеры Москвы, с кем Нэпман поддерживает связь и время от времени встречается. А вот подчеркнутая фамилия в конце списка – точно наш клиент. Сегодня он встретился с Нэпманом у входа в музей, где тот работает. Сигнал о предстоящей встрече получил от Бережковской. В 9 утра на квартире Нэпмана раздался телефонный звонок. Она подняла трубку: мужской голос спросил Нэпмана. Был слышен уличный гул и звуки проезжающих автомобилей. Звонили явно из автомата. Она подозвала Нэпмана и передала ему трубку. Тот коротко бросил: «Приезжай на работу часа через два, встречу у входа», – и тут же положил трубку. Забрал свой допровский портфельчик и поехал на работу. В 11 часов встретил у входа в музей молодого мужчину. Что-то у них там не заладилось. Коротко поговорили, не заходя в здание музея, и Нэпман тотчас вернулся домой с портфелем. Без заезда на дачу. Бережковская отметила, что он был явно чем-то расстроен.

– Рокотов, – произнес Буров. – Что мы о нем знаем?

– Вот здесь и начинается самое интересное, Валерий Александрович. Сотрудники наружного наблюдения, сопровождавшие Нэпмана до музея, узнали в дожидавшемся его человеке Рокотова Яна Тимофеевича, которым уже несколько месяцев плотно занимается служба Второго главка КГБ.

– Что ж ты с этого не начал? Не лезем ли мы в чужой огород?

– Да нет. Мы же пока занимаемся только Нэпманом по поступившей к нам оперативной информации. Рокотов – это уже другая песня.

– Так. Продолжайте смотреть за Нэпманом. Если на горизонте появится Рокотов, ничего не предпринимать, пока я не проясню обстановку в службе Второго главка.

Все началось два года назад, когда к высшему советскому руководству от иностранных официальных лиц стали поступать жалобы, что по улицам Москвы невозможно ходить без того, чтобы к тебе не приставали какие-то темные личности с предложением продать валюту. В частности, на это жаловались французский актер и певец Ив Монтан и известный своими просоветскими взглядами американский публицист Альберт Кан. К тому же в западной прессе все чаще стали появляться сообщения о существовании в Москве огромного «черного рынка» по продаже и скупке валюты и золота. Дошло до того, что об этом не без ехидства западные журналисты сказали и самому Хрущеву во время его очередного зарубежного вояжа.

Тут уж последовала бурная реакция. Главный партийный босс был вне себя от гнева. Он вызвал на ковер председателя КГБ Шелепина и устроил ему форменную головомойку. В результате вышел специальный указ Верховного Совета СССР о передаче всех дел, связанных с валютными операциями, в ведение КГБ. В считанные дни при Втором главке была организована Служба по борьбе с контрабандой и незаконными валютными операциями. Ей поставили четкую и радикальную задачу: перекрыть каналы валютного «черного рынка», выявить наиболее одиозные его фигуры с целью искоренения этого явления самым решительным образом. Во время описываемых событий и подошел момент для реализации одной из самых блестящих внутренних операций КГБ. Дело в том, что агентурно-оперативного материала на Рокотова накопилось предостаточно. Были выявлены все его связи, каналы покупки валюты и золота, составляющие основу его капитала. Рокотов особенно тяготел к золоту, приобретал не только монеты, но и различные другие изделия из этого благородного металла: перстни, кольца, большие кресты, принадлежавшие когда-то верховному церковному начальству, и многое другое. Также известно, что Рокотов хранил валюту в особом чемодане, специально заказанном им для этой цели через одного западного дипломата в Нью-Йорке. Чемодан имел вмонтированную в него хитроумную систему сложных замков. Рокотов его постоянно перемещал из квартиры в квартиру, используя для этой цели своих знакомых. Иногда он сдавал его в привокзальные камеры хранения. Делал это неожиданно, тщательно проверяясь, отработав несколько довольно-таки изобретательных трюков.

Итак, было принято решение взять Рокотова, но только вместе с его чемоданом. На этом операцию можно было заканчивать и передавать дело в Следственное управление КГБ.

Буров выяснил, что среди выявленных связей Рокотова и других валютчиков Нэпман не значился. «Осторожно работают», – подумал он.

Натали заметила, что поведение Эдика резко изменилось. Он стал нервным, пропала характерная для него самоуверенность. Он чаще сидел дома, перебирая и наводя, по какому-то только ему известному принципу, порядок в коллекции. Натали пыталась выяснить, в чем дело. Бутман только отшучивался – так, английский сплин. Дело, конечно, было не в английской аристократической болезни. Просто недавно он был в гостях у одного своего хорошего знакомого, с которым на протяжении многих лет складывались очень доверительные отношения. Этот знакомый, академик, известный медицинский светило, тоже коллекционер, под большим секретом поведал ему следующую историю. Вот уже год он пользует жену большого чина в Прокуратуре Союза. Кто это – он не стал говорить, только поднял глаза к небу. Жена – молодящаяся, кокетливая особа, всегда старается подчеркнуть близость своего мужа к властям предержащим и блеснуть своей осведомленностью. В тот раз она сказала академику, что в ближайшее время в Москве развернут самую жесткую кампанию против фарцовщиков, валютчиков, спекулянтов и других дельцов теневой экономики. Это будет форменная чистка, в духе 37-го года. КГБ занимается этим вопросом по личному указанию Хрущева. Зная о страсти академика к коллекционированию, она дала понять, что эта кампания может коснуться и коллекционеров, которые зачастую имеют дело с драгоценностями и золотом. Полученная информация очень насторожила Эдуарда. Он действительно, когда чувствовал выгоду, приобретал монеты и другие золотые изделия, которые потом обменивал на доллары у Рокотова. Это были взаимовыгодные сделки: Рокотов любил золото, Бутман предпочитал долларовые купюры.

Памятуя о предостережении, полученном от академика, Эдуард решил залечь глубоко на дно. Однако перед этим он намеревался собрать все имеющиеся у него золотые монеты и совершить последнюю сделку с Рокотовым. Интуиция подсказывала ему, что ввиду сложившейся ситуации контакты с ним надо немедленно прекращать.

Натали тоже не страдала отсутствием интуиции. Она понимала, что Бутман чем-то обеспокоен и к чему-то готовится. Нужно было быть вдвойне начеку. К вечеру Эдик надолго удалился к себе в кабинет, вышел оттуда с портфелем и запер его затем в стоящий в прихожей шкаф. В 10 вечера раздался телефонный звонок. Незнакомец вежливо попросил подозвать к телефону Эдуарда. Натали, передав трубку, спокойно, как бы по своим делам, вышла в соседнюю комнату и тотчас прильнула ухом к двери, которую плотно закрыла за собой. Эдуард говорил вполголоса, но Натали отчетливо слышала содержание разговора.

– Завтра в два я буду в центре… Нет… Давай уж лучше в том же ресторане на Ярославском. Захвати с собой все, как мы договаривались в прошлый раз, – только давай без холостых заездов… Хорошо, ровно в три часа… До завтра!

– Виктор Петрович, звоню из автомата. Вчера в 10 вечера он разговаривал по телефону с тем же человеком… – Натали слово в слово повторила вчерашний разговор Эдуарда. – Затем он долго копался в кабинете, укладывая что-то в свой портфель. Оставил его наготове в прихожей в шкафу. Сейчас дома. Я сказала, что поехала к маме… Что? Да нет, мне надо вернуться и забрать книгу. Я должна сдать ее в библиотеку. Что?.. Забрать все вещи? Не возвращаться? Хорошо.

Войдя в ресторан на Ярославском вокзале, Бутман сразу увидел Рокотова, который сидел за дальним столиком лицом ко входу. Он доедал свой шашлык по-карски, запивая сухим вином. В зале ресторана было практически пусто. У стойки бара стояли несколько скучающих официантов, коротающих время до вечера, когда зал начинал пополняться пассажирами ночных поездов, желающих вкусно поесть и выпить перед дальней дорогой.

Эдуард молча сел напротив Рокотова. Свой портфель он поставил под столик рядом с точно таким же портфелем, стоявшим у ног Рокотова. Тот заговорил первый.

– Все принес, как договорились. Еще раз прошу прощения за прошлый раз. Сами понимаете, столько «капусты» наличными не всегда удается собрать за такое короткое время. Капитал должен находиться в обороте. Деньги должны делать деньги, – назидательно произнес Рокотов.

Эдуард оставил это заявление без комментариев. Ему совсем не хотелось дискутировать с Рокотовым на экономические темы. Да и вообще ни о чем. Откровенно говоря, ему было просто неприятно находиться в компании с этим типом. Бутман презирал его. О чем с ним говорить, кроме как о цене за грамм золота, курсе доллара или фунта стерлингов на «черном рынке»? Но не это главное! Дело в том, что ему, рафинированному московскому интеллигенту, приходится встречаться с этим ничтожеством с вороватыми глазками. Два года назад Эдуарда с ним познакомил его тбилисский товарищ Миша Чачанашвили, крупный коллекционер и цеховик. В пригороде Тбилиси он имел подпольную обувную фабрику, которая шила обувь по западным лекалам и приносила ему сумасшедший доход. Добрая половина прибыли шла на взятки большому грузинскому начальству. Это позволяло Мише спать спокойно и не очень беспокоиться за свой экстравагантно широкий образ жизни. Как-то Эдуард спросил своего тбилисского друга, во что тот вкладывает свои бешеные деньги.

– Как во что? – вытаращил тот глаза и с присущей ему беспечной откровенностью сказал: – Конечно, в доллары, генацвали. В доллары…

От него и узнал Эдуард о существовании Рокотова, который снабжал валютой большинство тбилисских и бакинских дельцов. Миша свел этих так не похожих друг на друга людей. С тех пор Бутман стал одним из клиентов Рокотова. С точки зрения деловых интересов они идеально подходили друг другу: оба были очень осторожными людьми. Об их контактах не знала ни одна живая душа. Они вдвоем разработали систему оповещения, сигналов безопасности и периодичности встреч. Тем не менее Эдуард понимал, что даже самая надежная конспирация не может выдержать длительной проверки временем. Где-то, когда-то, в чем-то может наступить сбой. Поэтому под влиянием информации, полученной от приятеля-академика, он твердо решил, что это будет его последняя встреча с Рокотовым. Судя по лежащему на столе счету, Рокотов заранее расплатился за обед. Он еще раз заверил Эдуарда, что все оговоренные условия выполнены, взял портфель, который был значительно тяжелее его собственного, кивнул на прощание и направился к выходу. Эдуард подозвал скучающего официанта, заказал себе судака по-польски, который в этом ресторане отменно готовили, и чашку чая. Закончив трапезу и расплатившись, он медленно пошел к своему автомобилю, оставленному на привокзальной площади. Однако сесть в него ему не пришлось. Два молодых парня крепко взяли его под руки, третий забрал из его рук портфель и быстро открыл дверку стоящего рядом такси. Мотор взревел, и через секунду оперативная машина, замаскированная под такси, неслась в сторону Лубянки. Ошалелый, бледный Эдуард, сидящий между двумя оперативниками, даже не пытался что-либо сказать. Казалось, он находился в глубоком трансе. Он так и не пришел в себя за десять минут езды до зеленого особняка.

Вернувшись в квартиру Бутмана, Натали быстро собрала в сумку свои немногочисленные вещи, не забыв даже зубную щетку.

«Вот и настал тот миг, ради которого было все задумано и так точно, без малейшего сбоя исполнено», – промелькнула мысль. В душе она ликовала. Характерно, что Натали ни разу не подумала об Эдике, о том страшном потрясении, которое его ожидает. О его в дальнейшем исковерканной судьбе. В мозгу пульсировала только одна мысль: «Я это сделала! Я добилась всего сама! Я стала богата!»

Она все до мельчайших подробностей продумала заранее, понимая, что в квартире произведут обыск, опишут имущество, составят подробный перечень коллекций… Затем опросят других коллекционеров, приятелей и знакомых Эдуарда, которые вхожи к нему в дом.

Расчет Натали был прост. Бутман имел некоторые особо ценные предметы антиквариата, которые не афишировал – они находились в его личном «запаснике». По-видимому, для этого имелись основания. Возможно, их украли из музеев или из частных коллекций, да мало ли?.. Натали это совершенно не интересовало. Главное, что о них никто не знал. Эти раритеты никогда не демонстрировались в мини-музее Эдуарда.

Натали быстро прошла в кабинет, подошла к письменному столу и из верхнего правого ящика взяла связку ключей. Одним из них открыла дверцу стоящего в углу комнаты полушкафа, вынула ящики и, не раздумывая, с точностью опытного хирурга просунула руку вглубь, предварительно повернув голову бронзового орла, гордо восседавшего на массивных золоченых часах, находившихся на верхней мраморной плите. Тут же внутри на задней стенке раздвинулась створка, за которой открылся небольшой тайник. Оттуда Натали вытащила завернутый в бархатную материю тяжелый предмет размером с атташе-кейс. Она не сняла материи… Она знала, что держит в руках бесценный шедевр работы самого Андрея Рублева! Через несколько столетий в Санкт-Петербурге на фабрике Фаберже мастером Михаилом Перхиным для рублевской иконы был сделан золотой оклад с венчиком. Икону в окладе, усыпанном драгоценными камнями и покрытом цветной эмалью с чудесной росписью, однажды расслабленный обильной выпивкой Эдуард в приступе хвастливой откровенности показал Натали.

Она была уверена, что Эдик на следствии сам не скажет о существовании иконы. Вероятнее всего, с ней связана какая-то темная история – иначе он бы не прятал это сокровище. Да о ней его никто и не спросит. А он решит, что тайник в шкафу не обнаружили и икона по-прежнему в тайнике.

Вот и все. Дело сделано… Теперь нужно поставить все на место, навести порядок и быстро уезжать.

Примерно в это же время закончилась операция по задержанию с поличным Рокотова. Захват был проведен у камеры хранения Ленинградского вокзала. Рокотов намеревался заложить в свой чудо-чемоданчик золото, полученное в обмен на доллары у коллекционера Бутмана, с которым он только что встречался на соседнем Ярославском вокзале. Дальнейшая судьба Рокотова широко известна. Приговор менялся два раза. Последний – высшая мера – расстрел!

Можно только добавить, что Рокотов родился на 30 лет раньше своего времени. В противном случае он, без сомнения, вошел бы в число современных российских олигархов.

Суд над Бутманом состоялся позже. Ему повезло: дело его не привлекло внимания советской общественности. Да и валютное состояние Бутмана не шло ни в какое сравнение с казной Рокотова. В результате Эдуард получил 10 лет лагерей, после которых эмигрировал с первой волной в Израиль. Правда, до «исторической родины» он не доедет. Какое-то время Бутман будет жить во Франции и через несколько лет окончательно обоснуется в ФРГ. Судьба ему уготовила новые встречи с Натали. Только командовать станет бывшая ученица. Кстати, ему и в голову никогда не приходило, что Натали являлась первопричиной всех его бед. Он был абсолютно уверен, что это Рокотов вольно или невольно навел чекистов на его след. На суде он ни разу не назвал имени Натали.

Через неделю была получена санкция на вербовку Наталии Наумовны Бережковской. А еще через два дня на очередной встрече в известном ей гостиничном номере Натали, ни секунды не колеблясь, приняла предложение о секретном сотрудничестве. Здесь и состоялась инициация еще одного источника информации вездесущего и всевидящего Комитета государственной безопасности СССР. Помимо того что Натали импонировала принадлежность к тайному корпусу добровольных помощников «рыцарей без страха и упрека», она в первую очередь гордилась тем, что сработал без малейшего сбоя задуманный ею план. Точнее, его первая, но очень важная часть. Она нисколько не сомневалась, что и впредь, когда это будет необходимо, она сможет переигрывать своих кураторов. И, в конце концов, осуществит свой план до конца! Будучи далеко не наивной, она понимала, что и со своей стороны ей придется пока «в поте лица» потрудиться на КГБ. Но это ее нисколько не пугало. Напротив, природный авантюризм и острая жажда приключений, наконец, смогут найти свой выход – она интуитивно это чувствовала. Общий баланс будет в ее пользу – в этом она тоже не сомневалась!

Под диктовку Виктора Петровича Натали дала подписку о согласии добровольно сотрудничать с органами КГБ и с этого дня подписывать свои агентурные сообщения псевдонимом «Мимоза». Почему Мимоза? Сегодня она вряд ли смогла бы ответить на этот вопрос. Вероятно, это был самый доступный по весне в Москве цветок.

Вторая часть плана оставалась пока тайной мечтой, в которую она не могла посвятить даже самых близких людей. Быть всю жизнь лишь пешкой, работая на комитет здесь, в Москве, она не собиралась. Ну а пока…

И тут, как по заказу, произошла для того времени совершенно необычная история. Истории любви молодой москвички и сотрудника посольства США Роя Кульриджа советские газеты внимания не уделяли. Но Натали затаив дыхание слушала передачи радиостанции «Голос Америки», которая на все лады расписывала жестокости советских властей, препятствующих «простому человеческому счастью», не позволяя Розе Яблонской, студентке Московской консерватории, заключить брак с дорогим ее сердцу Роем Кульриджем. Понадобилось вмешательство Государственного департамента США, а затем и обращение самого президента Ричарда Никсона к Хрущеву, чтобы добиться благополучной развязки. И вот счастливая Роза – теперь уже миссис Кульридж – благополучно отбыла в Соединенные Штаты вместе с мужем. Натали возликовала. Дорожка была проторена. Теперь шанс появился и у нее. То, что ей это удастся без международных скандалов, она нисколько не сомневалась. Ведь за ней теперь будет стоять всесильный КГБ!

…С Пьером Легаре Натали познакомилась на международной выставке в Сокольниках. Удачливый и расчетливый бизнесмен несколько лет весьма успешно сотрудничал с советскими внешнеторговыми организациями. В активе у него несколько контрактов по продаже химического оборудования, недавно открылось представительства фирмы в Москве. Легаре повезло: непредсказуемый советский лидер Никита Хрущев объявил о начале новой кампании в стране, перефразировав в кругу ученых специалистов странное высказывание Ленина о том, что «коммунизм – это советская власть плюс электрификация всей страны». Не мудрствуя лукаво, Хрущев добавил к «электрификации» слово «химизация». Внешнеторговое объединение «Химэкспорт», забыв об экспорте, решило срочно приступить к переговорам о закупке дорогостоящего химического оборудования известной французской фирмы.

Пьер ликовал: возле стенда, представляющего его продукцию на выставке, постоянно толпился народ: советские специалисты одолевали расспросами менеджеров фирмы, и французам становилось ясно, что впереди маячит перспективный договор с Москвой. Так оно и случилось.

По этому поводу Пьер пригласил новых партнеров, а также своих друзей и коллег на фуршет. Виновника торжества поздравляли соотечественники, коллеги из Бельгии, ФРГ…

Легаре сиял от счастья, купаясь в лучах всеобщего внимания. И вот тут-то он заметил Натали, которая стояла в толпе приглашенных, с интересом поглядывая на француза. Она последнее время не пропускала ни одного крупного международного мероприятия, о которых ей заведомо было известно от куратора, снабжавшего Бережковскую к тому же пригласительными билетами. Иногда она имела установку на определенную «цель», но чаще находилась в «свободном поиске», как, впрочем, и в этот раз.

Сверкнула вспышка фотоаппарата – кто-то сделал снимок, а Легаре в этот момент отчетливо увидел, что у красавицы ярко-зеленые глаза. Он то и дело поглядывал на нее, и их взгляды встречались все чаще. Пьеру показалось, что незнакомка улыбнулась ему… Да нет, не показалось, вот она улыбнулась снова, слегка приподняв бокал с вином. Легаре уже ничего не мог с собой поделать. Его притягивала к ней какая-то неодолимая сила.

– Мсье Легаре, что вы думаете об экономических перспективах сотрудничества Франции и СССР? – интересовались мнением удачливого бизнесмена журналисты.

– Я полагаю, что наш успех в Сокольниках не только будет оценен как шаг на пути экономического сотрудничества, но станет отличной основой в деле дальнейшего развития дружеских и культурных связей Франции и СССР, – напыщенно вещал на публику Пьер Легаре. Про себя же он судорожно обдумывал, как подступиться к зеленоглазой даме, с которой ему очень хотелось как можно быстрее наладить декларируемые связи.

Окружающие дружно соглашались, салютуя Легаре бокалами.

Наконец он решился. Воспользовавшись секундным затишьем, Пьер на обороте своей визитной карточки записал название гостиницы, номер апартаментов и телефона: «Буду с нетерпением ждать Вашего звонка, мадемуазель».

Набрав воздух в легкие, как перед решительным прыжком, Легаре незаметно приблизился к зеленоглазой красавице, вложил ей в руку карточку и поспешно отошел к группе бельгийских специалистов, присоединяясь к беседе.

Очарованный француз вряд ли догадывался, что искусительница была из стайки прелестных «ласточек» – так называли их между собой чекисты. Конечно, высота полета у птичек была разная: одни порхали невысоко, иные со временем становились высокопрофессиональными разведчицами. К моменту знакомства с Легаре Натали уже имела достойный опыт агента-подставы. Ее основное оружие – интеллект, секс и интуиция – никогда не давало осечки.

Пьер совершенно потерял голову и не помнил себя от счастья, когда на пороге его апартаментов в гостинице «Метрополь» появилась долгожданная гостья – в общем, ждать-то пришлось всего два дня! А когда на огромной гостиничной кровати Натали обрушила на него свое виртуозное искусство, Легаре некоторое время лежал неподвижно, пребывая в глубоком трансе, и вывести его из этой нирваны можно было, только начав все сначала.

Первые слова, которые он произнес, придя в себя, звучали так:

– Что же теперь делать? Как мне взять тебя с собой в Париж? Я же просто не смогу без тебя жить…

Сквозь ресницы прелестная Натали с интересом наблюдала за влюбленным французом.

«Итак, в Париж! Именно этот город привлекает меня больше всех городов на свете». В том, что Легаре послужит для нее всего лишь «вьючным мулом», она не сомневалась. На роль героя-любовника он явно не годился. Это не романтическая история Розы и Роя. Внезапно перед глазами промелькнуло лицо Владимира Кулябова. «Боже, кажется, что все происходило так давно! И не со мной! Интересно, где он сейчас? Попал он в Париж, закончив институт?» Но мысль эта так же быстро исчезла, как и возникла.

Всем телом – изумительно молодым и соблазнительным – Натали прижалась к французу, вновь и вновь разжигая его чувственность.

«Мсье, ваш успех на выставке в Сокольниках… бла-бла-бла… – Слова коллег и журналистов звучали в ушах Пьера. – На черта мне такой успех, когда жизнь теряет смысл. Я не умру и не обеднею, если уеду из Москвы без контракта, но я сойду с ума, если со мной не будет этой женщины…»

Оставшиеся вечера и ночи в Москве они провели вместе.

Натали рассчитала правильно. Легаре привык получать все, чего хотел, – не случайно его бизнес процветал. И он нашел выход. Ей даже не пришлось прикладывать к этому каких-либо усилий.

Вернувшись в Париж, Легаре зашел в отдел к одному из молодых и способных сотрудников своей фирмы – Жаку Дюпре. Надо отметить, что платил своим служащим Легаре вполне прилично, но Дюпре имел тайный порок, питая слабость к смазливым капризным молодым людям, имевшим страсть к дорогим вещам и красивой, соответственно, необременительной жизни. Немудрено, что почти все зарабатываемые деньги Дюпре тратил на своих часто меняющихся «пассий». Пьеру было известно, что Дюпре постоянно находится под прессом кредиторов – это читалось по его вечно озабоченному выражению лица.

– Жак, у меня к вам предложение, – без обиняков начал патрон, когда они уселись за столик в кафетерии фирмы под любопытными взглядами сотрудников. – Я, кажется, смогу решить ваши финансовые проблемы, по крайней мере на ближайшие год-два. Но для этого вам придется в свою очередь помочь мне. Дело выглядит несколько экстравагантно, возможно, не совсем обычно, но вам, насколько я знаю, к этому не привыкать…

Получив согласие, Легаре оформил Дюпре командировку в Москву и на крыльях любви вылетел следом.

– Любимая, – торжественно начал Пьер после бурной и страстной встречи в ставшем родным «Метрополе», – я нашел выход. Мой служащий Жак Дюпре сделает тебе официальное предложение, и вы зарегистрируете брак, как положено у вас в Союзе. Естественно, после улаживания всех формальностей в посольстве Франции вы вылетаете в Париж, где тебя ожидает чудесная квартира. Да, кстати, твой «муж» интересуется только молодыми мужчинами. Так что даже не пытайся его совратить, – засмеялся Пьер, довольный своей предусмотрительностью и удачной шуткой. – Через какое-то время и мы сможем открыто жить вместе. Ты довольна?

Натали молча приподнялась на локотке, нежно поцеловала любовника и… в течение трех часов показывала Пьеру, как она относится к такому повороту событий. Обессиленному Легаре пришлось позвонить секретарше в московский офис:

– Мадемуазель Бино, я не смогу сегодня прийти, в случае необходимости звоните мне в отель.

Расчетливая и хитрая Натали скрывала свои отношения с Легаре от КГБ, разумно полагая, что всему свое время. Ничего предосудительного она не делала. «Засветить» француза она еще успеет. Но прежде плод должен созреть и упасть в руки. Администратора и дежурных по этажу гостиницы «Метрополь», где традиционно останавливался Пьер, она подмасливала иностранными подарками, привозимыми ее избранником. Служивые к тому же не сомневались, что встречи Натали с Легаре санкционированы комитетом. Они ведь тоже не вчера родились.

Однако настал момент легализовать свои отношения с потерявшим от любви голову Легаре. Дольше тянуть было некуда. Для этого все готово. И Натали на очередной встрече с куратором рассказала о скоротечном романе с французом, сделавшим ей официальное предложение. Для тех времен – настоящая экзотика! Случаи, подобные истории Розы Яблонской, можно сосчитать по пальцам одной руки. По заблестевшим глазам оперативника Натали поняла, что она все рассчитала правильно и попала в самое яблочко. Действительно, вывод агента за рубеж на длительное оседание, да еще в страну НАТО, – это не каждому удается… Проговорили они допоздна: было уже десять вечера, когда Натали покинула конспиративную квартиру у Киевского вокзала.

В Московском управлении КГБ решение этого вопроса не затягивали – сложившуюся ситуацию просто грех было не использовать. И через некоторое время ее первый куратор, Виктор Петрович Клыков, торжественно сообщил Натали, что руководство комитата санкционировало ее «вывод во Францию для выполнения задания по обеспечению безопасности СССР от вражеских разведок». Внутренне Натали просто трепетала от радости, хотя внешне не подала виду, а лишь изобразила озабоченность и понимание важности стоящих перед ней задач.

В пасмурный апрельский день к старинному особняку на улице Грибоедова подъехали несколько черных «Волг». Только здесь, во Дворце бракосочетаний, граждане СССР могли оформить брак с иностранцами. Эффектная пара, а вслед за ней немногочисленная группа подобающе для таких случаев одетых людей скрылась за дверьми особняка. Натали Бережковская играла сегодня одну из главных ролей своей жизни, и ей не хотелось сфальшивить. Впрочем, последующие роли тоже игрались «без права на ошибку». И всегда на кону ее судьба!

Служащие дворца, перевидавшие разных молодоженов, не уставали восторгаться невестой. Юная, изящная… Смуглая кожа эффектно контрастирует с белоснежным костюмом. Шляпка-таблетка с белой короткой вуалью. Строгие ажурные перчатки. Прелестные ножки в туфельках на шпильке – такие можно было купить в салонах для новобрачных по талончику из Дворца бракосочетаний. Словом, скромно и элегантно – ничего лишнего. Жених – строгий, ни разу не улыбнулся. В глазах – ответственность и забота о красавице жене. «Солидный молодой человек», – одобрили окружающие.

Натали и Жак церемонию выдержали достойно. Присутствовали несколько друзей Бережковской, мама и сестра Изольда. Близких жениха представлял собственной персоной его шеф мсье Пьер Легаре. После обмена кольцами Жак неуклюже, что работники загса приняли за трепетность отношений, поцеловал Натали. По окончании процедуры бракосочетания и традиционного распития шампанского, доставленного из посольства Франции, молодожены и гости быстро уехали.

Пока оформлялись документы на выезд новоиспеченной мадам Дюпре, Виктор начал активно готовить Натали к предстоящей жизни на Западе.

– Немедленно прекращаешь все контакты с иностранцами в Москве. Ложишься на дно. Никаких новых знакомств. Ты теперь респектабельная дама.

– Ясно. Будет сделано. Пройду сеанс возвращения девственности у местной колдуньи! – Она комично приложила ладонь к виску, подражая героине фильма, сыгранной Бриджит Бардо, «Бабетта идет на войну». Виктор не мог сдержать улыбки. Ему вообще импонировала эта красивая деваха с ее актерскими способностями, исключительной памятью, находчивостью и массой других качеств, необходимых для работы в качестве агента-нелегала КГБ. Однако он мог предположить, что эта сорвиголова, не верящая ни в бога ни в черта, при определенных обстоятельствах может оказаться трудно контролируемым и непредсказуемым агентом. С ней нужно еще работать и работать.

Натали внимательно слушала Виктора, когда он рассказывал ей об оперативной обстановке во Франции, и в частности в Париже. Обучал ее элементарным правилам конспирации. Предупреждал о неминуемой проверке и слежке со стороны французской контрразведки, способах ее выявления. Но какого рожна ей надо штудировать материалы партийных съездов, пленумов ЦК КПСС и выступлений Генерального секретаря?! Натали даже сочувствовала куратору, который, похоже, понимал всю нелепость этих занятий.

Наконец короткая подготовка агента Мимозы для работы за рубежом закончилась. В комитете решили пока не передавать Бережковскую на связь парижской резидентуре. Во-первых, она еще недостаточно проверена в серьезных мероприятиях и не была «закреплена». Под вопросом оставалась и ее надежность. И хотя Натали крепко «держала» семья – мама и сестра, полного доверия к ней, конечно, не было. Словом, решили дать ей годик на «свободный полет». Пусть мадам Дюпре адаптируется к новой обстановке, оглядится, обзаведется нужными знакомствами – у нее это получится. Через год-полтора Мимоза приедет навестить мать и сестру, вот тогда, если все сложится как надо, и начнется настоящая подготовка агента.

Натали такой расклад вполне устраивал. Выезд во Францию значил для нее обретение истинной свободы. Она даже готова была отблагодарить страну, которая дала ей возможность почувствовать себя человеком, выпустив за «железный занавес».

Через неделю самолет компании «Эр Франс», следовавший рейсом Москва – Париж, уносил во Францию новоиспеченную мадам Дюпре. Натали смотрела в иллюминатор на ускользающую землю своей Родины и жалела, что нельзя во весь голос закричать: «Ура! Я лечу в Париж! У меня все получилось!»

…Она в Париже!!!

Ранним утром Натали босиком выбегала на балкон. Легкая завеса утренней дымки таяла в воздухе, и перед ней расстилался необъятный город. Горбился холмами Монмартр, сияя базиликой Сакре-Кёр, парили над Белой площадью крылья «Мулен-Руж». Перегибаясь через ажурные перила, Натали опускала взгляд: бульвар Осман еще спал – отдыхали витрины магазинов, у стен кафе высились пирамидки сложенных стульев, лениво двигались автомобили. Минута-другая – и она возвращалась в постель, уютно заворачиваясь в легкое одеяло. Этот нехитрый обязательный ритуал, который истово соблюдала Натали в первые дни своего пребывания в Париже, давал ей ощущение реальности происходящего: «Это – не сон, это случилось. Я – в Париже».

Недели через две потребность в утренних свиданиях с городом отпала. Тем более что ранней пташкой Натали никогда не была.

Жизнь, знакомая Натали лишь по книгам и фильмам, жизнь, о которой столько рассказывали Мишель Готье и Легаре, обрушилась на нее в одночасье, как Ниагарский водопад или извержение Везувия – столь мощным оказался шок от встречи с ней. Действительность задавила воображение. А продуктовые магазины, забитые деликатесами, возле которых не видно очередей…

«Ну, если в Москве начнут ломить за черную икру такие цены – очереди за ней тоже испарятся. Как хорошо, что теперь я могу себе многое позволить… А когда-нибудь смогу позволить все!»

Натали страстно хотелось вкусить все запретные плоды Парижа, но больше всего ей нравилось ходить по дорогим бутикам. И тут она опять с благодарностью вспоминала маму:

– Наташа, ну до чего ты невнимательна. Открой грамматику и переделай упражнение. Пойми, доченька: знание иностранного языка – гарантированный кусок хлеба.

Ну, хлеб-то здесь, пожалуй, ни при чем, а вот возможность небрежно указать пальчиком прилизанной девчонке: «Me faut voir s'il vous plait»^[11], – на приглянувшуюся безделушку и увидеть, как продавщица мгновенно выполняет желание клиентки, грело душу. Нельзя сказать, что она была заносчива, совсем нет, она просто на ощупь опробовала власть денег. Волшебное слово «пожалуйста», в отличие от России, здесь принято употреблять всегда и везде, и она не скупилась на «s'il vous plait», с досадой вспоминая, как открещивалась от маминых уговоров совершенствоваться в произношении. Теперь Натали вовсе не хотелось, чтобы ее принимали за американскую туристку: представителей Нового Света многие французы откровенно не жаловали. Что касается акцента, то она так и не смогла избавиться от него полностью. Он проявлялся, когда Натали начинала говорить быстро. Иногда ее принимали за канадку из Монреаля – по крайней мере, никто не сомневался, что французский язык ее родной. Пикантный акцент только придавал ей шарм и загадочность.

Легаре с изумлением наблюдал, как быстро и, главное, органично вошла его любовница в неведомую ей среду. В бутике Шанель стояла перед зеркалом новоиспеченная парижанка, придирчиво изучая, как смотрится на ее идеальной фигуре шелковый костюм цвета кофе с молоком или оранжевый блузон. Она подзывает служащую, указывая на юбку, спрашивает: «Pouvez-vous la raccourcir?»^[12] – и капризно интересуется: «Peut-on le faire en ma presence?»^[13]

Она потягивает апельсиновый сок, сидя в мягком кресле, пока подшивают юбку, и время от времени смотрит на часы. Натали некуда спешить, но… она будущая мадам Легаре и… можно сказать, богата. Это желание показать свою состоятельность и право на определенный стиль поведения останется с Натали на всю жизнь.

Получив коробку, где лежал завернутый в бумагу костюм, Легаре обнял Натали за талию:

– Что желает дама?

– Дама желает выпить кофе и еще чего-нибудь покрепче на Елисейских Полях.

Они выбрали уютное кафе на террасе, укрытой каштанами. Натали блаженно откинулась на спинку плетеного стула, потянулась и зажмурила глаза.

– Завтра Жак начнет оформлять бумаги для развода. Ты довольна?

– Сколько времени потребуется на бумажную волокиту? – с наигранным безразличием поинтересовалась Натали.

– Месяц-два, думаю.

– Поскорей бы, пожалей беднягу. Знаешь, дорогой, а у моего мужа очаровательная «жена». – Натали со смехом отправила в рот вишенку из коктейля. – Только Робер – отличное имечко для супруги! – чересчур увлекается женским парфюмом. К тому же слишком сладким.

– Потерпи, не так уж он нам докучает. Если бы ты могла видеть Жака, когда я передавал ему деньги. Почти плакал от радости! Наконец он избавится от кредиторов. Не знаю, надолго ли…

– …И продолжит баловать Робера. Интересно, сколько он тратит на «женушку»?

– Не знаю. Какое мне дело – он замечательный специалист, а с кем он спит, меня не касается.

– Пьер, а ты никогда… Ну ладно, ладно, знаю, что ты пуританин. Но все-таки, что находят люди в подобных отношениях, а? Правда, со мной иногда заигрывали женщины, и, знаешь, у меня порой возникали фантазии вступить в эту игру. Однако до дела так и не доходило…

– Хочешь еще кофе? Здесь его прекрасно готовят… – Легаре хотел сменить тему разговора, уж очень скользкое и опасное направление он приобретал. И, судя по всему, не на шутку увлекал Натали. Пьер все чаще задавал себе вопрос: что он вообще знает о ней, кроме того что искусна в постели и жадна до денег и драгоценностей? К купюрам у нее пристрастие прямо-таки патологическое, но сие не грозит великолепно организованным финансам Легаре – ему приятно ублажать любовницу, да и возможности есть. Но вот ее проявившийся интерес к сексуальным фантазиям, пускай теоретический, буржуазно-консервативного Пьера пугал. Предельно честный в отношении Натали, он и не догадывался, с кем связался и что ему уготована роль всего на пару сезонов… Он искренне надеялся создать семью с «очаровательной русской». Надеялся и шел на жертвы, мечтая оставить жену и детей, пусть взрослых… И это на шестом-то десятке!

– Пьер, дорогой у тебя усталый и озабоченный вид, – встревожилась Натали. – Что-нибудь случилось?

– Вспомнил про скучные бумажки, ничего серьезного – работа. Что станем делать после кофе?

– Отвезешь меня домой и отправишься в офис. Не нужны мне деловые мужчины. – Натали ласково потрепала Пьера по густой, слегка тронутой сединой шевелюре. Она почувствовала – наболтала лишнего… Сама же ничего особо неприличного в образе жизни Жака и им подобных не видела. Пусть себе! Как говорят, у каждого свои недостатки.

Возле дома Пьер помог Натали выйти из машины и собрался запереть дверь автомобиля, но Натали запротестовала:

– Не поднимайся со мной, дорогой. Из офиса позвони. И, наградив Легаре легким поцелуем, исчезла в парадном.

– Bonjour, madame Dupre, – высунулась по пояс консьержка. – Са va?^[14]

– Bonjour, madame Lepalier, – любезно откликнулась Натали. – Са va bien, ca'va?^[15] – И заторопилась к лифту, подальше от назойливо-приветливого взгляда мадам Лепалье. «Следишь, вижу. Ну и на здоровье – у каждого своя работа». В том, что консьержка стучит в ДСТ, Натали не сомневалась – уж очень та была любезна и любопытна.

Открыв массивную входную дверь в квартиру – ее собственную! – ступила на светлый ковролин прихожей, моментально освободившись от лодочек на высоченных шпильках. Овальное зеркало в оправе розового дерева позволило ей всласть налюбоваться собой – от стройных ножек до головы с копной каштановых локонов.

По обе стороны прямоугольного холла висели картины. В основном – работы современных мастеров и несколько пейзажей маслом кисти художников начала XIX века. Один из них стоил довольно дорого. Это притом, что знакомый антиквар достал картину достаточно дешево – разумеется, по сравнению с тем, как на самом деле продаются работы этого мастера. Натали оценила щедрость любовника. Гостиная, спальня, столовая, кабинет-библиотека – все дорого и со вкусом. А ванная комната с джакузи – просто голубая мечта.

«Видит Бог – это все мое! – кричала душа Натали Бережковской каждый раз, когда она обходила свои владения. И тут же добавляла: – И это только начало!»

Натали вспомнила, как они с Изольдой занимали по утрам очередь в единственный туалет огромной коммунальной квартиры, мрачный, освещенный тусклой лампочкой – в целях экономии. Из-за непотушенного света между жильцами коммуналки мог разразиться грандиозный скандал, грозящий перерасти в мордобой. Также не поощрялось долгое пребывание в туалете, особенно по утрам, когда все спешили на работу. Большая кухня с рядами веревок для сушки белья под потолком, три плиты и ряд столиков, отсутствие холодильников… Натали передернуло: «Лучше не вспоминать!»

Требовательно зазвонил телефон. Натали, сняв трубку, со вкусом шлепнулась в кресло – ей доставляло физическое удовольствие касаться своих собственных дорогих вещей.

– Да, милый, все хорошо. Нет, не стоит. И я тебя тоже. Да, да… И в это местечко обязательно. До завтра, дорогой…

…Натали продолжала сидеть, предавшись воспоминаниям о том памятном вечере, когда Пьер привез ее сюда из аэропорта Орли. Распахнув двери, он взял ее на руки, внес в квартиру:

– Ты у себя дома, любовь моя.

Ошалевшая от перелета и эмоционального напряжения, она с трудом приходила в себя. В Москве ей постоянно казалось, что в последний момент возникнут какие-то сложности в оформлении паспорта и визы, что в Шереметьеве, несмотря на указание КГБ не досматривать багаж французской пары, она попадет в руки дотошного таможенника, который и обнаружит все… В результате она никогда не увидит Францию.

Пьер вывел Натали из оцепенения:

– Ты обещала маме позвонить, как только будешь дома.

– Да-да, конечно. Набери, пожалуйста, Москву, дорогой. Быстрее, нельзя же так копаться.

Соединения с Москвой по каким-то техническим причинам временно не было. Натали решила быстро принять душ.

Мама, мамочка… Неужели требуется отправиться за тридевять земель, чтобы понять: это единственный человек на свете, который дорог тебе по-настоящему и которому дорога ты, любая – красивая и уродливая, здоровая и больная. Натали не отличалась сентиментальностью и, как ей всегда казалось, нежной привязанностью к матери и сестре. Что же произошло? Мама постоянно в школе или в чужих домах, на частных уроках. Всегда опрятно одетая, но без тени кокетства, убиравшая рано поседевшие волосы в классический узел на затылке, постоянно в заботах о своих девочках, бесконечно усталая мамочка… Мамочка, ты же у меня еще не старая. Ты у меня будешь одета лучше всех в Москве, тебе теперь не надо будет бегать по квартирам бездарных учеников.

Натали встрепенулась – плененная воспоминаниями, она просидела в кресле в мокром махровом полотенце почти час. Сбросив «мокрые» воспоминания, она надела прелестное платьице от Валентино и отправилась варить кофе. Пьер подсмеивался над ее забавной, как ему казалось, привычкой тщательно выбирать домашние туалеты. Натали огрызалась:

– Я насмотрелась на рваные халаты и дырявые чулки дома. В родной коммуналке. Хватит!

– Cherie, да я ничего не имею против. Можешь надевать хоть вечернее платье. Просто я хочу, чтобы ты расслабилась, отдохнула в менее обязывающих туалетах, что ли…

– Так, может, мне угощать тебя кофе, не снимая бигуди и в халате? Не зли меня, Пьер! – притворно сердилась она.

Легаре умилялся почти до слез, слушая, как его принцесса вспоминала свое «ужасное прошлое». Наивный в житейских делах, он, не зная истинного прошлого любимой, с простодушным упорством стремился к теплу домашнего очага. И верил, что Натали желает того же…

Наблюдая, как появляется золотистая пенка, Натали чуть не упустила кофе.

После «кофейной церемонии» она решила проверить, как поживает ее скромное – пока! – состояние, о котором Пьер не знал. В спальне она оборудовала небольшой тайник во встроенном в стену бельевом шкафу. За потайной дверкой на задней стенке находится сейф. «Ха-ха! Светлой памяти Бутмана», – усмехалась она. Набрав одной ей известную комбинацию, она получает доступ в сокровищницу.

Украденная у Бутмана икона, несколько дорогих колец, колье, браслеты – все, как утверждал Эдик – дай ему Бог здоровья там, на Севере, – принадлежало особам императорской семьи. Ну да если и не царственным персонам, то вещицы сами по себе изумительной работы, не говоря уже о камнях и золоте. Как распорядиться этим наследством? Превратить их в деньги? А деньги должны работать. Надо непременно подумать, и подумать как следует… Заперев сейф, Натали улеглась в постель с журналом, зевнула и погасила свет.

Утром ее, как всегда, разбудил Пьер.

– Ты не забыла, cherie, – сегодня мы покупаем тебе машину.

В ответ он услышал радостный вопль восторга.

Едва они вошли в автосалон «Мерседеса» на Елисейских Полях, как главный менеджер профессиональным чутьем безошибочно определил в Легаре покупателя. Взглядом он подозвал одного из помощников, который моментально понял, «кто тут главный», и, стараясь не пялиться на Натали, толково, но не без пафоса, прочитал лекцию на тему «Мерседес – это прежде всего Статус, Вкус, Комфорт и Безопасность».

– Выбирай, дорогая! – И Легаре широким жестом обвел невысокий подиум, где расположились роскошные, знающие себе цену автомобили.

– Этот. – Натали, не раздумывая, подошла к серебристому с металлическим отливом «мерседесу».

– Посмотри еще, вот интересный цвет.

– Этот, – не отходила от автомобиля Натали под восхищенными взглядами менеджеров салона. Она молча поглаживала сверкающую гладь капота, словно приручая автомобиль, и совершенно не слушала юного менеджера, который страстно вещал:

– Мадам, видите, как удобно устроена торпеда. Конечно, нужно выбрать автомат. Прозрачный открывающийся люк даст вам ощущение парижского дня в солнечную погоду…

Им не понять – сейчас она взяла реванш над Лешкой из полунищей арбатской юности.

Машину Легаре оформил на Натали, торжественно вручив ей документы.

– Завтра я отвезу тебя в автошколу.

– Ты такой милый! – Она вполне искренне и звонко чмокнула Пьера в щеку.

К удивлению инструктора и Легаре, Натали после пяти уроков вела себя за рулем довольно свободно, и порой им обоим казалось, что она когда-то водила машину, но держала это в тайне. Так или иначе, но только через два месяца после прохождения полного курса – таковы жесткие правила – можно будет сдать экзамены на права. Теперь Пьер стал доверять ей поездки по Парижу, сидя, разумеется, рядом. Натали к тому времени прекрасно знала город, но осторожный Легаре считал, что она ездит слишком темпераментно: «надо подождать». Конечно, он знал, что она часто предпринимает самостоятельные выезды. Что поделаешь – машина стоит в подземном гараже ее дома на бульваре Осман, она – владелица. Оставалось лишь уповать на Бога и судьбу. Если бы только это… Натали, снедаемая природным авантюризмом и стремлением нарушать любые законы любого государства, вела себя крайне неосмотрительно. Хотя московский куратор Виктор ее предупреждал:

– За тобой на первых порах будет внимательно наблюдать контрразведка. Веди себя тихо и, главное, не нарушай местных законов. То, на что у нас смотрят сквозь пальцы, на Западе строго карается.

Все оказалось забытым, едва самолет приземлился в Орли. Уже после пяти уроков, не имея прав, Натали свободно ездила по Парижу, посещая антикварные лавки и обследуя блошиный рынок в Сан-Дени. Все это не могло ждать, когда будет свободен Легаре: «Я же не могу постоянно выдергивать тебя из офиса или с переговоров, Пьер». Тому оставалось лишь умолять ее:

– Будь предельно аккуратна, дорогая.

– Все будет comme il faut^[16], милый.

Но в один прекрасный день судьба все-таки «подставила ножку»: Натали, еще не сдав экзамены в автошколе, во время одной из своих «нелегальных» поездок припарковалась там, где это было категорически запрещено. Немедленно из-под земли вырос полицейский. Секунда понадобилась находчивой Натали, чтобы принять грамотное решение.

– Мадам, вы нарушили правила. Пожалуйста, ваши права.

– О, мсье. У меня сегодня ужасный день, как хорошо, что я встретила вас!

– Понимаю ваше состояние, мадам. – Ажан был сама галантность, подкрепленная незыблемой любовью к порядку. – Пожалуйста, ваши права.

– Но я именно об этом и говорю, мсье. Вы видите – у меня нет не только прав, но и сумочки. Ее украли – где бы вы подумали! – в Галери Лафайет. – Прелестные изумрудные глаза наполнились слезами, голос «пострадавшей» был полон отчаяния. – Там лежали двадцать тысяч франков – я так и не успела купить жакет, – чековая книжка, записная, абонемент в бассейн и, самое главное, мсье, – права. Мои права, о мсье, умоляю, пожалуйста, найдите вора!

– Мадам, успокойтесь, мы сейчас пойдем в полицию и во всем разберемся.

Поглядеть на «несчастную», ограбленную в одном из престижных магазинов Парижа, заглянул в отдел почти весь личный состав участка. А поскольку мадам Дюпре к тому же оказалась невероятно красива, к ее жалобе отнеслись с максимальным участием и немедленно выдали справку о том, что «права на вождение автомобиля мадам Дюпре были украдены вместе с сумкой такого-то числа в Галери Лафайет по адресу бульвар Осман, 40». А Легаре еще говорил, что французы – бюрократы! Пряча вожделенный документ в карман шелковых брюк, Натали удивлялась неимоверной легкости, с какой она обвела вокруг пальца парижскую полицию: «Черта с два наш московский гаишник поверил бы моей песне».

Так или иначе, но через неделю мадам Дюпре «восстановила украденные права» совершенно официально. Правда, пришлось сдать экзамены в учебном центре, куда направили ее французские гаишники. Однако во время жалостных рыданий в полицейском участке Натали узнала, в какую кругленькую сумму выливаются штрафы за неправильную парковку. Как сложно парковаться в Париже, она уже знала. Подобная ситуация Натали категорически не устраивала, но найти выход помог случай.

Натали очень заботливо относилась к своему здоровью, в частности тщательно следила за зубами: прелестный крупный чувственный рот, одарявший ослепительной улыбкой, был необычайно соблазнителен. Это само по себе являлось частью капитала и одновременно – оружием в борьбе за место под солнцем. Причем поближе к светилу. Дважды в месяц она посещала частную клинику доктора Анри Шамона.

– Мсье Шамон, а что это за карточки с красным крестом, которые находятся под ветровым стеклом автомобилей? Тех, что стоят перед вашей клиникой.

– А, это для полиции. Врачи имеют право парковаться в любом месте, даже там, где запрещено. И кроме того – бесплатно.

Как уговорить доктора Шамона обеспечить ей такую привилегию, Натали прекрасно знала. Разумеется, «Анри бесподобный любовник, и ужин в Tour d Argent изумительный. Мы обязательно повторим маленькое приключение, не правда ли?». И вожделенная карточка, когда это было необходимо, появлялась за стеклом «мерседеса» Натали. Как она станет выкручиваться, если у нее потребуют документ, подтверждающий, что она врач, Натали пока еще не знала. Все проблемы решались в порядке их поступления.

Настал, наконец, знаменательный день получения французского гражданства и паспорта. Натали давно ждала этого события и готовилась к нему. Она неоднократно звонила в префектуру, чтобы уточнить дату «инициации» в полноправную гражданку «свободного мира». Это был один из важнейших этапов в ее жизни. Ей вежливо отвечали: вопрос решается, необходимо соблюсти некоторые формальности и к тому же существуют определенные сроки. И вот долгожданный звонок! Натали позвонили из Министерства внутренних дел, что несколько ее удивило, так как этими вопросами ведала префектура, и сообщили, что она должна явиться в министерство в 9 часов утра, где ее встретят у бюро пропусков. Натали даже не стала говорить об этом Пьеру – готовила ему сюрприз. Она живо представляла себе, как вытащит из сумочки темно-бордовый французский паспорт с гербом республики на обложке. Она знала, что французское гражданство дается указом президента по представлению Министерства внутренних дел. Процедура эта непростая и довольно длительная. Указ президента Франции с именами новоиспеченных граждан затем публикуется в официальном правительственном вестнике, распространяемом МИД и МВД Франции.

Она вышла из дома пораньше, села в машину и поехала в сторону моста Александра III. Натали всегда именно здесь пересекала Сену, когда ей нужно было попасть на правый берег. Она не переставала восхищаться этим шедевром архитектуры, каждый раз находя в нем для себя все новые и новые элементы. Натали безошибочно определила, что позолоченные колонны величественного памятника эпохи исполнены в стиле арт-нуво. Множество бронзовых светильников на колоннаде, прелестных херувимчиков, купидонов, амуров, нимф и крылатых коней делали мост самым красивым в Париже, а значит, и в целом мире. Свернув с моста в сторону метро «Бер-Аким» и проехав несколько сот метров, Натали оказалась рядом со зданием Министерства внутренних дел. Все ближайшие парковочные места уже заняты. Оставалось только, нарушая правила, заехать на тротуар.

«Прекрасно, – весело решила она, – воспользуемся нашим „вездеходом“». Натали лихо закатила свой «мерседес» на тротуар, выставив на обозрение полицейским за передним стеклом свою, как она ее окрестила, карточку-«вездеход». Натали спокойно вышла из машины и поспешила к зданию МВД. Она была пунктуальна. Часы показывали без пяти девять. Подойдя к бюро пропусков, у которого толпилось достаточно много посетителей, Натали не успела даже оглядеться, как к ней подошел молодой человек и, не спрашивая, она ли мадам Дюпре, пригласил ее следовать за собой.

«Ну, конечно, у них есть моя фотография», – решила Натали и спокойно прошла через турникет, открывшийся перед ней как по мановению волшебной палочки. Они вошли в здание, потом свернули в проход и оказались у нового пропускного пункта. Молодой человек сверкнул своим пластиковым удостоверением и, коротко бросив что-то дежурному охраннику, провел Натали внутрь небольшого вестибюля. Там они сели в лифт и поднялись на шестой этаж.

Что-то в поведении молодого человека ей сразу не понравилось. Во-первых, никаких проявлений внимания, доброжелательности – а у нее сегодня такой торжественный день! В конце концов, должен быть просто интерес к молодой красивой женщине.

«Таких красоток, как я, в Париже увидишь не часто», – без ложной скромности мысленно констатировала Натали и была абсолютно права.

– Прошу вас, мадам, – сухо произнес клерк, и она последовала за ним уже с полной уверенностью, что здесь что-то не так. Вызов в министерство вместо префектуры приобретал иной, пугающий смысл.

Узкий коридор был безлик, по обе стороны шли бесконечные двери, на которых виднелись таблички с указанием фамилий. Внезапно молодой человек открыл дверь одного из кабинетов и жестом предложил ей войти… Они оказались в обычном бюро французского бюрократа средней руки, которых Натали уже достаточно повидала в Париже.

– Проходите, садитесь. – Человек за столом указал ей на стул, стоящий у приставного столика, по другую сторону сел ее молчаливый сопровождающий. Наступила небольшая пауза, за которую Натали уже успела «сфотографировать» обстановку и хорошо разглядеть хозяина кабинета. Этот тип с тяжелым взглядом, с колючими глазами навыкате, обвисшими пухлыми щеками не вызывал у Натали приятных ассоциаций. Типичный бюрократ – эксклюзивный продукт родины самого этого понятия. Отличный семьянин, занудный собеседник и въедливый служака. Такой может быть классным специалистом в своей профессии.

Без какой-либо прелюдии человек заговорил:

– Итак, мадам Дюпре, сообщаю: вы находитесь в ДСТ – французская контрразведка, впрочем, уверен, что вам известна эта аббревиатура. Меня зовут Деладье – комиссар Деладье.

– Инспектор Риго, – представился молодой.

– Почему вы меня сюда привели? Я ожидала, что мне сегодня в торжественной обстановке вручат французский паспорт! – с хорошо разыгранным недоумением спросила Натали.

– До этого еще далеко, мадам, – продолжая сверлить ее глазами, внушительно сказал Даладье. Затем он довольно жестко, как обвинитель на суде, произнес: – Прошу вас чистосердечно рассказать нам о вашем сотрудничестве с КГБ, а также о тех заданиях, которые вы получили перед поездкой во Францию. Советую не упираться, причем рассказать все честно.

«Подобную ситуацию мы прорабатывали с Виктором, – мелькнуло в голове, но легче от этого не стало. – Главное сейчас – сосредоточиться и все обвинения отрицать. Вести себя естественно, не переигрывать. Постараться понять, на основании чего меня обвиняют… И помнить: ничего противоправного я не совершила! Связи с КГБ во Франции пока у меня нет. Все чисто. Это просто нахрап, как у нас говорят – попытка взять на понт».

Натали, демонстрируя возмущение невинной девственницы, обвиняемой в организации оргий, гневно сверкнула глазами и страстно заговорила:

– Это оговор! Никакого отношения к КГБ я не имею. Никаких заданий я не получала. Я всю жизнь мечтала вырваться на Запад, быть свободной, и вот теперь, когда я, наконец, в самой цивилизованной и свободной стране Европы и должна стать ее гражданкой, вы предъявляете мне эти нелепые обвинения.

– Еще раз напоминаю, что быть правдивой и откровенной – в ваших интересах. Итак, повторяю: расскажите о ваших связях с КГБ и о полученных заданиях! У нас есть неоспоримые факты.

Натали схватилась за последнюю фразу комиссара.

– Какие неоспоримые факты? Назовите хоть один.

– В Москве вы проявляли повышенную активность в контактах с западными бизнесменами и посольскими работниками. К тому же за это вы не несли никакой ответственности перед властями. Наоборот – вам создавались благоприятные условия. Вы каким-то образом посещали презентации и приемы на всех крупных международных выставках. В то же время другие барышни вашего полета нещадно преследовались советскими органами – их задерживали, подвергали унижениям, многих высылали за 101-й километр. Теперь вы будете говорить?

«Ничего у них на меня нет, да и быть не может», – Натали окончательно уверилась в этом.

– Мне нечего вам сказать. Да, я старалась знакомиться с иностранцами. Особенно с французами, так как я с детства знаю французский язык. Французские мужчины значительно интереснее, воспитанные и умеют красиво ухаживать. Они могут позволить себе приглашать девушек в рестораны, привозить подарки. Что же в этом предосудительного, что многим девушкам в Москве больше нравится общество иностранцев, чем своих неотесанных и бедных соотечественников?

– А то, мадам, что многих подобных любительниц красивой жизни КГБ использует в своих операциях.

– А при чем здесь я?

– Да именно таких, как вы! Помимо мсье Легаре, с которым вы регулярно встречались в его номере в контролируемой КГБ гостинице «Метрополь», вы также установили контакт с другим французом – сотрудником посольства Франции в Москве. До этого известны ваши связи с немецким предпринимателем, голландским студентом… Думаю, нет смысла продолжать.

«Что-то он так легко проскочил через душку Мими – Мишеля Готье…»

– Все так! Но что же здесь противозаконного? Повторяю, я знаю с детства французский язык, мне всегда была близка французская культура. Общение с французами было для меня окном в другой мир! – Натали почти кричала, взволнованно жестикулируя. – Я могу вам объяснить, как я проходила в «Метрополь» – на это уходили почти все подарки, привезенные Легаре в Москву. Все шло горничным, администраторшам и швейцарам… за их молчание.

– Это только доказывает, какая вы ловкая и лживая авантюристка. Еще одним примером тому является ваш так называемый брак с инженером Жаком Дюпре…

– Если вам все об этом известно, вы должны знать, что придумала все это не я, а мой будущий муж, которого я люблю. Да, Пьер Легаре сделал все для того, чтобы помочь мне осуществить мою мечту – вырваться из этого ужасного государства…

Подобный пинг-понг продолжался около часа. Натали давно стало ясно, что у ДСТ никаких серьезных фактов против нее нет, поэтому держалась вполне уверенно, демонстрируя справедливое негодование.

«Зачем же понадобился весь этот разговор?» – спрашивала себя Натали и вскоре получила ответ.

– Вы утверждаете, что никаких противоправных действий не совершали и поэтому спокойно ожидаете получения французского гражданства?

– Да, именно так.

– А вот и не так! Во-первых, имеется факт вступления в фиктивный брак ради получения гражданства.

– Но это не является нарушением закона.

– Как посмотреть. Можно увидеть в этом попытку КГБ внедрить своего агента в разведываемую страну

– Но я не агент!

– Пока оставим это – на время. Сейчас вы выйдете из здания в сопровождении моего помощника, – кивок в сторону сидящего напротив молодого инспектора, – он доведет вас до припаркованной вами машины. Там сейчас дежурит полицейский и внимательно рассматривает любопытный документ за лобовым стеклом. Он составит протокол, доставит вас в полицейский участок, там с вас снимут показания, и дело будет передано в суд. Могу заранее сообщить вам решение. Вам, мадам Дюпре, грозит признание вашего брака незаконным, вряд ли ваш «муж» будет за вас крепко держаться. Свои деньги он уже получил. За подделку важного документа, что повлекло за собой финансовые потери со стороны государства, на вас будет наложен ощутимый штраф. Но это не все! Самое для вас неприятное – депортация на вашу горячо нелюбимую родину. Все. Выбирайте!

Натали поняла, что в ДСТ даром хлеб не едят, и искренне пожалела, что не вняла предостережениям Виктора. Теперь предстояла расплата.

Она подняла глаза и встретилась с жестким, сверлящим взглядом комиссара.

– Выбирать между чем и чем? – спросила Натали тихо.

– Между отъездом на родину и сотрудничеством с ДСТ, – последовал ответ.

– Я согласна сотрудничать с ДСТ.

Через три дня Натали получила вожделенный французский паспорт.

…А еще через полгода в том же кабинете между уже известными французскими контрразведчиками состоялся разговор следующего содержания:

– Предлагаю использовать агента Мидас в более серьезных операциях, шеф. Хватит выслушивать от нее московские сплетни и сомнительную информацию из местных эмигрантских кругов.

– Что вы конкретно предлагаете, Риго?

– У меня есть кое-какие соображения на сей счет, шеф…

Разговор этот приведет к целому ряду событий, которые в биографии героини могут рассматриваться по-разному. В зависимости откуда на них посмотреть – из Парижа или из Москвы.

…Легаре не переставал удивляться и восхищаться любимой женщиной. Ему, человеку, до сего времени и не помышлявшему оставить семью, приходилось все труднее и труднее. Мадам Легаре обратила внимание на то, как изменился Пьер после поездки в Москву на выставку. Вначале она не слишком волновалась – ну небольшой флирт, скоро пройдет. С кем не бывает? Однако когда муж стал пропускать семейные обеды, слишком часто выезжать в командировки – «Дела, дорогая», – а по ночам оправдывать свое равнодушие: «Прости, дорогая, работа отнимает все силы…» – супруга поняла, что происходит нечто более серьезное, чем ординарная интрижка.

Как-то Мари, однокурсница и подружка Аннет, дочери Легаре, спросила:

– Слушай, Анн. Иду я вчера по бульвару Осман, и представляешь, возле одного из домов останавливается «мерседес», оттуда выходит твой папа, а следом – изумительной красоты дама в элегантном костюме, как с обложки модного журнала.

– Что дальше?

– Дальше? Не знаю, они зашли в подъезд. Я пошла по своим делам.

– Она красива, молода?

– Я же говорю, изумительная, редкого обаяния. На первый взгляд, молода, а там кто знает? Сама понимаешь – макияж, салоны, подтяжки. Так ты не знаешь ее?

– Узнаю. Причем в самое ближайшее время. Следить за отцом Анн не собиралась, а просто за обедом, на котором присутствовал отец, спросила в упор:

– Папа, что за женщина живет на бульваре Осман? Ты ведь часто бываешь у нее?

– Аннет, как ты можешь… – возмутилась мадам Легаре. И совершенно напрасно. Детей с малых лет поощряли, если они открыто делились своими мыслями с родителями. И если дочь сейчас нарушила правила хорошего тона, то объяснялось это не огрехами воспитания, а горячей привязанностью детей к обоим родителям, неустанно внушавших им, что верность и честность – в жизни личной, общественной или коммерческой – есть первейшая добродетель. Нечестная игра в их собственной семье показалась им крахом всего.

– Все нормально. Так даже лучше. Мне надо поговорить с тобой, Жюльет, – выдавил из себя Пьер.

Аннет и Клод положили салфетки и вышли из-за стола.

– Все так серьезно, Пьер?

– Я встретил женщину в Москве, полагал – ненадолго. Но… в общем, я не могу без нее. Конечно… – забормотал Легаре – ему действительно было и трудно и больно, ведь с Жюльет они счастливо прожили двадцать пять лет. – Конечно, вы будете обеспечены, вам ни от чего не придется отказываться.

– Кроме тебя, Пьер…

– Прости, Жюльет, это сильнее меня.

– Возможно, ты делаешь серьезную ошибку.

– Еще раз прости. Если можешь…

– Думаю, ты очень скоро пожалеешь о своем решении.

– Что ты хочешь сказать, Жюльет? Уж не…

– Вовсе нет, дорогой. Я не желаю тебе зла и не собираюсь мешать – сердцу не прикажешь. Просто хочу внести ясность: когда это закончится, а мне думается, закончится быстро, вернуться к нам ты не сможешь. Хотя я все еще люблю тебя, несмотря ни на что. А вот за детей ручаться не могу… До развода ты можешь оставаться здесь. Комната для гостей свободна.

– Ты слишком добра, мама. – Аннет вошла в столовую что—то забрать. – Извини, я слышала последнюю фразу. Лучше бы он ушел сегодня!

– Твой отец, Аннет, уйдет из нашего дома, когда скажу я. Мне тебя очень жаль, дорогой!..

Пьер не представлял, что ему будет настолько тяжело. Дети его не поймут, а значит, не простят. Особенно Клод, тот обожает мать, для него с этой минуты отец превратился в ненавистного врага. Позже, когда Легаре расстанется с Натали, официально оформив развод, прямодушная Аннет пожалеет его. Клод же будет неизменно отказываться от приглашений матери на совместные трапезы с отцом. Но все это будет потом, а пока измученный, но довольный, что все неприятное осталось позади (боже, как он заблуждался!), Пьер поплелся отдохнуть… в комнату для гостей.

С этого момента он отправлялся на свидания с Натали уже без нервного трепета и страха, боясь быть уличенным кем-нибудь из домашних. Иногда Легаре неделями не ночевал дома, на улице Мариньи. «Я действительно здесь как в гостинице».

Натали мало заботили проблемы Легаре – она наслаждалась Парижем, дышала им, впитывая каждое мгновение новизны. «Мулен-Руж», чьи знаменитые крылья она видела только на картинках, привело ее в неописуемый восторг. Для Натали это заведение, на сцене которого родился канкан, было все-таки прежде всего связано с именем Тулуз-Лотрека. Ей нравилась любовь француза к его жестокой жизни, постоянное соперничество с судьбой и, разумеется, талант…

Легаре время от времени устраивал Натали экскурсии. Воспитанный со школьных лет в любви к родной стране, он прекрасно знал ее историю. Плененный Нормандией Пьер первым делом повез любимую на Мон-Сен-Мишель.

Маленький островок у юго-западного побережья Нормандии притягивает к себе паломников и путешественников более тысячи лет. Неожиданно поднимается он над плоской песчаной равниной, которую разглаживают сильные приливы, врывающиеся в залив. В ясный день коническая скала, увенчанная собором, монастырскими строениями, садами, террасами и военными укреплениями, отлично видна издалека. Современная дорога, проложенная по дамбе, связывает остров с материком.

– Боже, какая красота! – Натали пришла в восторг от восставшего перед ней архитектурного чуда. – Пьер, давай скорее поедем – я умираю от желания очутиться на острове.

– Разумеется, дорогая.

Натали с благодарностью пожала его руку. Ей очень нравилось все, что она видела, осязала, к чему прикасалась.

– Дорогая, посмотри, какой простор вокруг. Что бы ты хотела увидеть в следующий раз?

– Замки Луары.

Желание любимой – закон. И вот уже очаровательный комфортабельный пароходик плывет по Луаре. Вдоль одной из самых красивых рек выстроились в ряд каменные замки. И каждый – сама история. История Франции, история рода, история любви. Амбуаз… Шенонсо… Фужер-сюр-Бьевр…

«У меня тоже будет замок. Мой собственный. В Нормандии! – решила Натали. – Он будет недалеко от Парижа. Так, чтобы в любой момент я могла сесть в „мерседес“ – и через полтора часа на месте. Стены замка плотно обвивают виноградная лоза и плющ, придавая ему романтический вид. Разумеется, современный комфорт: крытый бассейн с солярием, пожалуй, теннисный корт и, конечно, конюшня…»

– Я свободен, – объявил Легаре, когда они пили кофе в своем любимом кафе на Монмартре. – Желаете стать мадам Легаре?

– Желаю. – Натали осторожно поставила крошечную чашечку на столик, острым язычком слизнула крошки пирожного с кончиков пальцев и улыбнулась Пьеру.

Она была как-то по-особому хороша в этот момент. Свободная оранжевая блузка, словно пропитанная солнцем Парижа, оттеняла глубину изумрудных глаз, коротенькая юбочка, тоже оранжевая, соблазнительно обтягивала упругую попку. Трусики Натали считала совсем не обязательной деталью туалета. Ученые доказали: у любого человека, который несколько минут смотрит на оранжевый цвет, появляется зверский аппетит, учащаются пульс и дыхание, поднимается кровяное давление. Ну у мужчин это вызывает еще и другой эффект… Возможно, коварная Натали именно по этой причине выбирала туалеты оранжевых оттенков, окончательно изменив палево-бежевому.

Наука оказалась права во всем, кроме одного момента: аппетит у Легаре начисто пропал, едва он увидел, как Натали облизывает смуглые пальчики. У него перехватило дыхание от внезапного острого желания (и не мальчик ведь…).

– Пьер!

– Да, дорогая, – хрипло отозвался Легаре.

– Будущая мадам Легаре хочет кататься на речном трамвайчике по Сене, а вечером – ужинать в «Ритце».

Они бродили в Булонском лесу, провели замечательный вечер в ресторане, а потом поднялись на Эйфелеву башню. Натали подошла к бортику площадки – внизу сиял тысячей огней наполненный духом вечной жизни ночной Париж. Ей не было нужды произносить: «А теперь кто победит – я или ты?»

Город лежал распростертый у ног Натали – оставалось лишь выбирать из того, что он услужливо приносил ей в дар. Теперь пришла пора заняться сколачиванием собственного капитала. Мадам Натали – гражданка Франции и истинная парижанка. Где та девчонка с Арбата, стремительно вырвавшаяся на волю и ошалевшая от этого? Нет и в помине… Натали и Франция, Натали и Париж понравились друг другу с первого взгляда и признались в вечной любви…

Время шло, и мадам Легаре стало «тесновато» во Франции – душа стремилась увидеть иные города и страны. Пьер это чувствовал.

Однажды, собираясь навестить отделение своей фирмы в Праге, он предложил Натали составить ему компанию.

– Удивительный, сказочный город, ты получишь массу удовольствия, дорогая.

Натали не возражала. Остановились они в «Савойе», изысканном отеле, уютно вписавшемся в Малу Страну – самый барочный квартал Праги, где улицы и переулочки располагают к бесцельным прогулкам.

Сначала Натали решила побродить по музеям. Ближе всего оказался дворец Шетрнберга, где среди работ Гойи, Эль Греко и Ван Дейка она увидела приличную коллекцию православных икон. Купив каталог, она решила, что культурную программу выполнила. Ей стало скучно – Прага это не Париж!

За день до возвращения домой Пьер и Натали прогуливались по Карлову мосту. Легаре, который любил Прагу и вполне мог бы зарабатывать, обслуживая туристов, водил Натали от скульптуры к скульптуре.

– Святой Ян Непомуцкий, покровитель утопающих. Видишь, как блестит фигурка на пьедестале? Она отполирована тысячей рук – кто дотронется, у того исполнятся все желания. Кстати, это единственная подлинная бронзовая статуя на мосту. Почти все эти фигуры – копии. Считается, что на открытом воздухе мрамор крошится, а бронза – зеленеет.

В чем, в чем, а в подобных вещах Натали разбиралась великолепно.

– Вот тебе мраморный святой Филипп Бениций, – занудно вещал Пьер. – Далее – святой Августин.

Святой Августин… Имя из полузабытого детства, запретные игры с сестрой… Августин на Карловом мосту отличался от терзаемого искушением робкого святого со старинной гравюры. Пылающий непримиримой ненавистью к еретикам, здешний Августин неистово попирал ногами еретические книги.

…В детстве тайным развлечением сестричек Бережковских была игра «в святого Августина». Книги – в доме имелась скромная, но прекрасно подобранная библиотека – Софья Григорьевна от девочек не прятала, но одна вещь постоянно находилась под замком. Вероятно, она принадлежала еще Науму Иосифовичу – их таинственно пропавшему отцу. В те дни, когда мать после школы отправлялась на уроки (а значит, будет дома к вечеру), Наташа доставала из комода ключ и отпирала заветный ящик письменного стола. На диван водружался огромный альбом репродукций старинных немецких гравюр. Каждый плотный, слегка пожелтевший лист отделяла от другого тончайшая папиросная бумага, и девочки старались как можно бережнее обращаться с запретной книгой. Открывалась заветная страница – «Искушение святого Августина». Кто такой Августин и что значит «искушение», Наташа и Изольда не знали, однако их завораживали обнаженные тела мужчин и женщин, переплетающиеся в замысловатых позах. От картинки исходила какая-то гипнотическая бесовская сила, которая мгновенно захватывала девочек, и через несколько минут в комнате начиналась самая настоящая вакханалия. Они прыгали и извивались, исполняя неведомый танец, а потом набрасывались друг на друга, подражая изображениям на картинке. Женщиной всегда оказывалась Изольда, хотя и пугалась неистовой, часто агрессивной страсти, с которой Наташа тискала ее тело. Старшая же получала от происходящего явное наслаждение и не скрывала удовлетворения, когда устрашенная безудержными ласками-терзаниями младшая просила пощады.

Сестры взрослели, и игры сами собой прекратились, о них сестры и не вспоминали. Но однажды в крошечной кабинке-раздевалке на пляже в Татарове Натали обнаженной грудью коснулась мокрой спины своей подруги Люды или, как ее называли в компании, Люсьены.

– Прости, но здесь так тесно, – извинилась Наташа.

– Зато ведь приятно? – Люсьена откровенно смеялась. Она повернулась и беззастенчиво рассматривала подругу. – Так ты еще не пробовала?.. Не горюй, Наташка, все у тебя впереди. Я это вижу!

…Натали остановилась и потрогала негодующую ступню Августина.

– Тебя так волнует блаженный Августин?– с усмешкой спросил Легаре.

– Да нет, ничего особенного. Как я соскучилась по Парижу, Пьер!..

В парижском клубе «Stade Francais», куда Натали иногда ходила поиграть в теннис, на этот раз ее внимание привлек молодой мужчина, стоявший у свободного корта и время от времени поглядывавший на часы. Натали обратила внимание на его спортивную фигуру и мужественное лицо. На нем читалась досада. Пропустить подобный образец совершенного самца – не в ее правилах. Предлог был очевиден – мужчину подводил партнер, с которым он договорился сыграть этим утром. Однако партнер в клуб не явился и, по всей вероятности, теннисная партия сегодня не состоится.

– Если ваш напарник или напарница не придет, я готова выручить вас. Я тоже сегодня осталась без партнера, мсье… – с улыбкой обратилась Натали к незнакомцу. Эта была одна из ее отработанных фирменных улыбок, в которых было не меньше загадочности, но значительно больше женственности, нежели у Джоконды. На мужчин они действовали безотказно.

– Беллон, Жульен Беллон. Буду очень рад. Вы действительно меня выручите, мадемуазель…

– Мадам Легаре, Натали Легаре. Только предупреждаю, что я не слишком хорошо играю в теннис. Хожу сюда иногда по выходным для поддержания формы.

– Так же, как и я. Поэтому мы на равных.

Играть Натали с Жульеном было легко. То ли он действительно был с ней одного уровня, то ли просто подыгрывал. После шести практически равных сетов, довольные и разгоряченные, они направились в раздевалку, чтобы принять душ, предварительно договорившись встретиться в баре спортивного комплекса.

– Жульен, ты часто сюда ходишь? – Они даже не заметили, как перешли на «ты». – Я, к сожалению, довольно редко.

– Я тоже. Вступил в клуб совсем недавно, по рекомендации одно своего знакомого. Я всю жизнь занимался ватерполо, но сейчас это сложно – работа не позволяет постоянно играть в команде. Мне часто приходится ездить в командировки.

– Как интересно! А куда ты ездишь?

– В самые различные точки земного шара. На мыс Атолл у берегов Австралии, например. Моя работа связана с испытаниями в космосе.

– Как романтично! Вы меня окончательно заинтриговали, Жульен… Вы летчик?

– Нет, я – ученый-исследователь. Работаю в компании Томсон, занимаюсь различными электронными системами и исследованиями в области применения лазеров в космосе. Все довольно прозаично, но интересно с научной точки зрения – хотя и аморально, если смотреть под углом общечеловеческих ценностей, – добавил он почему-то с грустью.

– Что может быть аморального в космических исследованиях? – с наигранной наивностью в голосе спросила Натали.

– Смотря каким задачам они служат, – ответил Жульен и постарался перевести разговор в иное русло. Натали решила прекратить расспросы, отметив про себя, что в дальнейшем нужно будет обязательно вернуться к этой теме.

Далее все происходило по хорошо накатанному сценарию. Две встречи в парижских кафе и ужин в ресторане, закончившийся в спальне Жульена. Ощущения, которые испытал Жульен, воистину могла дать лишь сама богиня любви! Сказать, что Натали осталась довольна молодым ученым с фигурой Аполлона, – значит не сказать ничего. Ночь была, по ее мнению, волшебной.

Их встречи становились все чаще. Разговоры все откровенней… Постепенно Жульен рассказал Натали о своем детстве, трудностях в получении образования, непростой студенческой жизни, когда ему приходилось подрабатывать, чтобы не висеть на шее у родителей. Жульен родился в простой семье – отец работал сборщиком на конвейере завода «Ситроен», мать трудилась там же в заводской столовой. Мальчик с раннего возраста проявлял большие способности: прекрасно учился в школе, много читал, интересовался авиацией. Мечтал стать летчиком. Однако, повзрослев, понял, что его влечет к точным наукам, к технике. Он окончил университет, затем аспирантуру, поступил на работу в фирму «Томсон-ССФ», где занимался разработкой электронных и лазерных систем для космического оружия. Раскрыл он ей и свое увлечение левыми идеями: участие в студенческих беспорядках в Париже, симпатии к национально-освободительному движению в бывших колониях и всем другим веяниям, которым были подвержены молодые европейские интеллектуалы того поколения.

Рваные джинсы и майки с известным всему миру одухотворенным ликом Че Гевары носили тогда многие молодые люди не только во Франции. Натали об этом прекрасно знала. С подавляющим большинством этой молодежи далее все произошло в полном соответствии с афоризмом Уинстона Черчилля: «Если в молодости ты не был революционером – у тебя нет совести, если в зрелом возрасте ты не стал консерватором – у тебя нет ума».

Вот и Натали уловила диссонанс в рассказах и взглядах Жульена с его благополучным видом преуспевающего ученого, который очевидно неплохо зарабатывает. Облик бунтаря-революционера никак не вязался с его практическим подходом к жизни и тягой к буржуазным символам, о чем свидетельствовали его членство в элитном клубе «Stade Francais» и новенькая спортивная «альфа ромео». Он просто не мог быть тем бесшабашным романтиком, каким изо всех сил старался казаться. Будучи ученым, и вероятно далеко не последним, Жульен должен был иметь склонность к анализу и обобщению. Натали порой замечала на себе его изучающий взгляд, особенно когда он расспрашивал ее о жизни в Москве, ее знакомых на далекой родине. Это немного настораживало Натали, хотя она и не могла сформулировать причины своей неосознанной тревоги. Ведь об этом ее спрашивали многие.

Она старалась представить себя как абсолютно аполитичное создание, чьи интересы лежат только в области искусства и в коллекционировании антиквариата. Чтобы не входить в противоречие с левыми взглядами любовника, Натали не стала афишировать свои антикоммунистические воззрения, что обычно делала в присутствии большинства парижских знакомых. Однажды она даже подыграла Жульену, рассказав ему о доступности образовании для всех в Советском Союзе и отсутствии столь явного социального неравенства, как на Западе. Правда, дальше этого она не пошла. Свой отъезд из СССР, когда ее спросил об этом Жульен, Натали объяснила просто: желание увидеть Париж, о котором она столько читала, метания молодости, неопытность девушки, которая первое увлечение приняла за любовь, жажда повидать мир, в конце концов…

Стал ли Жульен Беллон сотрудничать с ДСТ и как это произошло? Вопрос хотя и интересный, но ответ на него не отразится на судьбе главной героини. Так или иначе, читателю следует допустить, что у спецслужб в арсенале имеется достаточное количество проверенных способов привлечения к сотрудничеству собственных граждан, если того требуют обстоятельства.

О Жульене можно еще сказать, что он увлекался спортом – играл в студенческой команде ватерполистов и с тех пор поддерживал спортивную форму. Его густые белокурые волосы, голубые глаза и правильные черты лица, унаследованные от матери-бретонки, в сочетании с прекрасной фигурой всегда возбуждали повышенный интерес у слабого пола, что зачастую используется спецслужбами, если в их разработку попала молодая женщина.

Продумать ситуацию и подвести агента к объекту разработки, при этом создав иллюзию полной случайности, так же просто для оперативников ДСТ, как и для их коллег из КГБ, да и вообще из всех спецслужб мира.

Роман продолжался уже три месяца, когда Натали сообщила Жульену, что едет в Москву навестить престарелую мать и непутевую младшую сестру. Жульен воспринял новость с неожиданным интересом и даже радостью, как будто поездка Натали в Москву входила в его планы. Накануне ее отъезда Жульен пригласил Натали на пикник за город. Там, в тени деревьев, сидя на раскладных стульчиках за миниатюрным столиком, где Жульен разложил незамысловатую закуску, попивая легкое молодое вино, он нарушил идиллию вечера совершенно неожиданным заявлением:

– Натали, дорогая, я должен сказать тебе что-то важное. Может быть, это покажется тебе странным и даже опасным. Ты завтра летишь в Москву… – Он волновался и говорил сбивчиво. – Если ты откажешь в моей просьбе, я не обижусь и попытаюсь найти другую возможность, хотя это будет не так легко…

– Перестань, Жуль, изъясняться загадками. Я, конечно, сделаю для тебя все, что смогу. – Натали старалась говорить как можно спокойнее, чувствуя, что наступает «момент истины» в ее отношениях с Жульеном. Именно сейчас должно многое проясниться, станут понятны причины недомолвок и странного настороженного взгляда, который она порой ощущала.

– Я уже говорил тебе, моя дорогая, что моя работа часто тяготит меня. Я считаю отвратительным, когда достижения науки используются в первую очередь военными. Ученые разных стран работают в изоляции друг от друга и не могут поделиться своими исследованиями с тем, чтобы скоординировать и приблизить результаты разработок. Ведь истинная цель ученых – достижение научных прорывов для блага всего человечества. Их использование в военных целях просто аморально…

Натали уже не раз слышала подобные высказывания Жульена, хотя и в более мягкой форме, но старалась их не комментировать, демонстрируя полное равнодушие к вопросам политики.

– Я не понимаю, какое это имеет отношение к моей поездке в Москву? – Она с удивлением смотрела на Жульена.

– Натали! Я дам тебе небольшой пакет с бумагами, прошу тебя найти в Москве академика Николая Лебедева. Он тот человек, который занимается схожими со мной проблемами. С твоими связями в Москве это будет нетрудно сделать. В крайнем случае, можно попытаться найти его через Академию наук. Сделай все, чтобы передать ему лично эти бумаги. И моя совесть будет чиста…

– А что в этих бумагах?

– Мне трудно вот так просто объяснить тебе сложные научные разработки. Упрощенно – это новые принципы прикладного использования лазерной техники в космосе.

– В военных целях? – испуганно спросила Натали

– И в мирных тоже, – успокоил ее Жульен. – Русские смогут применить их в своей мирной космической программе, – добавил он убежденно.

– Ну если ты считаешь, что это необходимо, – хорошо. А мне за это ничего не будет? – вновь тревожно спросила Натали, стараясь не переиграть.

– Конечно, нет! В крайнем случае, ты можешь сразу указать на меня и не погрешишь против истины. Но этого не случится, – успокоил он ее, – кому придет в голову обыскивать личные вещи красивой женщины?

– Хорошо, – тихо согласилась Натали. – Я сделаю все, как ты просишь… Где эти твои бумаги?

На следующий день утром они договорились встретиться в кафе на Трокадеро. До вылета самолета компании «Эр Франс» в Москву оставалось чуть более пяти часов. Натали уже собрала вещи и была во всеоружии. Она испытывала легкое волнение, как каждый раз перед поездкой в далекую Москву.

«Мама многого недоговаривает по телефону. Никогда точно не знаешь, как она себя чувствует. Все-таки нужно будет каким-то образом уговорить ее переехать в Париж» – подобные мысли вместе с чувством вины всегда одолевали Натали перед встречей с матерью.

Вдобавок эта история с новым любовником. Она со вчерашнего дня не выходила из головы! Натали много раз прокручивала ее, и каждый раз оставалось много неизвестного.

«Допустим, Жульен действительно идеалист-ученый одержимый бредовыми идеями о мировом братстве яйцеголовых, сдобренными марксистскими догмами и левацким авантюризмом. Допустим, его пакет действительно содержит ценную для КГБ информацию. В этом случае стоит взяться за это дело и получить благодарность через Виктора. Все просто. Хотя необходимо продумать еще кое-какие технические детали. А теперь возьмем противоположную ситуацию – все это хорошо организованная провокация через подставу, а может быть, и втемную с целью моей проверки. Дальше. Как в этом случае я должна себя повести? Здесь значительно сложнее. Я забираю у Жульена бумаги, тщательно фотографирую их, чтобы отвезти пленку в Москву. Нет! Пленку я с собой не беру – вдруг меня досмотрят в аэропорту таможенники под каким-нибудь предлогом… Пленку я оставляю в Париже, а позднее заложу в тайник, о котором мне сообщат в Москве. Так мне не будет страшен никакой досмотр. К тому же перед отлетом я звоню Риго и сообщаю ему о просьбе Жульена. Говорю ему, что бумаги оставляю в Париже, и это будет соответствовать истине. Так как времени в обрез – разбор полетов с ДСТ состоится после моего возвращения из Москвы. Жаль Беллона, если он искренен. Это ведь тоже не исключено. Хотя… Есть еще интересный ход. Я никуда не звоню. Вернувшись, сообщаю Жульену, что в последний момент передумала – просто испугалась, и в первую очередь за него. И тут же верну ему бумаги с мольбой никогда ничего подобного больше не предпринимать во имя нашей любви. Тогда я не сообщаю ничего в ДСТ, а они решат, что мне просто не хотелось подводить „под монастырь“ любовника. Ведь оборонные секреты Франции не попали в руки врага… Кстати, если это провокация, зачем использовать такой рискованный способ проверки? Что-то не вяжется в этой моей схеме, если… если только эти документы не являются дезинформационным материалом! Ничего, в Москве подождут с получением пленки, а позднее разберутся, что это там за лазерный perpetuum mobile^[17]».

…Войдя в кафе, Натали увидела одиноко сидящего в пустом зале за угловым столиком Жульена. Он просматривал утреннюю газету. Рядом лежала еще пачка газет, из-под которой виднелся небольшой сверток, размером чуть больше футляра для очков. Натали чмокнула его в щеку и села рядом, прижавшись к его плечу. Жульен был гладко выбрит, и от него призывно пахло ее любимым мужским одеколоном, смешанным с запахом хорошего трубочного табака, и это сочетание приятно щекотало ноздри. Натали знала, что Жульен не курит.

«Значит, где-то он уже сегодня побывал перед нашей встречей», – мелькнула мысль.

– Милый, у меня очень мало времени. Я только быстро выпью чашечку кофе. Хочу тебе сказать, что ты самый чудесный любовник в мире, – это было привычным клише Натали, – и я буду с нетерпением ждать нашей встречи. Будь без меня умницей и не делай никаких глупостей. – Она игриво пощекотала его за ухом, как любимого котенка.

Натали решила сама не заговаривать о его необычной просьбе, как будто и не было вчерашнего разговора. Она уже собралась встать из-за стола, как Жульен мягко удержал ее за руку и подал ей сверток.

– Вот, это то, о чем я говорил! Повторять, что надо сделать в Москве, не стану – знаю, память у тебя превосходная.

Натали, казалось, в недоумении разглядывала сверток, не решаясь положить его в сумочку. Внезапно она прищурилась и решительно заявила:

– Что там? Сверток совсем не похож на пакет с бумагами… Открой его – я должна знать, что внутри, – решительно заявила она.

Жульен, опешивший от подобной реакции, с недоумением смотрел на всегда прежде покладистую Натали.

– Я же говорил. Это – бумаги…

– Что-то непохоже. Открой пакет. А вдруг там что-то опасное – взорвется или еще что-нибудь… А может быть, ты просто передаешь что-то своей любовнице?

– Что ты говоришь, дорогая! Какая любовница? Это же для академика Лебедева!

Жульен понял, что искать логики в поведении «закусившей удила» Натали по меньшей мере бессмысленно.

– Открой и все! Я должна убедиться… – Натали успешно играла роль своенравной, взбалмошной и ревнивой женщины. Вид у нее был настолько решительный, что Жульен понял: спорить бесполезно. Он нехотя, медленно и осторожно ножичком для масла вскрыл пакет. Натали взяла его, вытащила содержимое и начала методично перебирать мелко исписанные листки бумаги. Убедившись, что там больше ничего нет, она вставила обратно в сверток листки, затем небрежно бросила его в сумку и примирительно вновь прижалась к плечу любовника. Жульен был настолько же ошарашен случившимся, как и расстроен, хотя старался изо всех сил не подать виду. Натали, не дав ему опомниться, быстро поцеловала его в щеку, одарила очаровательной улыбкой, поднялась и направилась к выходу.

– До скорой встречи! Я тебе позвоню, чтобы ты меня встретил в аэропорту! – бросила она уже у дверей кафе.

Весь этот цирк Натали мастерски разыграла с единственной целью. Если «мудрецы» из ДСТ решили установить контроль над вскрытием пакета в Париже – им это теперь вряд ли удастся. Сейчас надо поспешить домой, отснять документы и пленку спрятать в надежном месте. Что касается самого пакета – то пусть он полежит до ее возвращения в секретере.

В Москве историю с Жульеном восприняли критически, но при этом полностью одобрили линию поведения Мимозы. Соблазн действительно был велик. А логика и расчет агента правильные. Ни единой ошибки. Посмотреть, что там пересылает «инициативник», довольно любопытно. А вдруг?

Жульен встретил Натали у выхода из таможенной зоны аэропорта. Он крепко обнял и жадно поцеловал ее в губы. Ему не нужно было объяснять, как он ждал и хотел ее. Натали моментально это почувствовала через свою легкую шелковую юбку. Они быстро доехали до дома Жульена. При этом его правая рука постоянно блуждала по ноге, бедру Натали… «Очевидно, автоматическую коробку передач создали специально, чтобы предоставить руке водителя больше свободы», – мелькнула в голове забавная мысль. Переступив порог квартиры, они, уже не сдерживая себя, бросились друг к другу.

В этот день Натали так и не попала домой. Ничего, Пьер подождет. Она специально не сообщила ему точную дату возвращения из Москвы.

Разговор о судьбе пакета с документами, конечно, состоялся… Натали прекрасно сыграла роль женщины, которая не хотела поставить под угрозу судьбу своего любимого мужчины из-за каких-то там сумасшедших идей. «Странно, – отметила Натали, – Жульен совсем не расстроился, когда я возвратила ему сверток, так и не попавший в Москву. Скорее, наоборот – это, похоже, польстило его мужскому самолюбию. А как же идеи о всемирном братстве ученых? О них он больше не вспоминал». Их дальнейшие отношения развивались так же, как и все другие быстротекущие и ни к чему не обязывающие романы Натали…

И, конечно, по возвращении в Париж она не забыла заложить отснятую пленку в маленькую расщелину в стене старого грота в Медонском лесу. В этот же день закладка была в Москве.

Обычно в подобных случаях материалы рассматривали разведчики-эксперты, работающие по линии НТР^[18], которые делали предварительную оценку. Затем, если, по их мнению, материалы заслуживали внимания, их передавали в комиссию ВПК^[19], которая, рассмотрев возможность их использования в военной промышленности или в народном хозяйстве, передавала их в соответствующие отрасли. Если материалы Жульена действительно bona fide^[20], тo они принесли большую пользу советским разработчикам космического лазерного оружия.

Бывали и такие варианты, когда полученная информация признавалась ценной, однако на самом деле являлась хитрой дезой^[21], рассчитанной на то, что она заведет ученых-разработчиков в тупиковые исследования и обернется пустой тратой огромных средств и потерей времени.

Что произошло в данном случае – Натали так никогда и не узнала. Она не узнала также истинную роль Жульена Беллона в данной истории. Так или иначе, исключительная природная интуиция не подвела ее и на этот раз.

…В Сен-Дени Натали оказалась впервые. Покрутившись в незнакомом районе, ее серебристый «мерседес», наконец, очутился в плену коротких пестрых улочек. С трудом припарковав автомобиль, Натали отправилась на встречу с антикваром.

Парижский блошиный рынок – очаровательный мир, полный причудливой смеси истины и волшебных обманов. Сюда в определенные дни месяца, но обязательно по субботам собираются коллекционеры и любители старины со всего Парижа и туристы со всего света. Здесь, если повезет, можно обнаружить золотую булавку эпохи мадам Помпадур или серебряный подсвечник времен Наполеона III. Точно так же ржавая помятая пуговица, проданная вам честным бутикером как бесценный раритет: «Мсье, она украшала мундир маршала д'Аркура!» – в действительности исправно служила офицерскому кителю времен Первой мировой войны.

По телефону мсье Тапи довольно толково объяснил, как найти его магазинчик. Миновав множество лавочек, чьи витрины завлекали пышностью подлинной и фальшивой старины, она легко обнаружила скромный на вид бутик. Лики православных святых в серебрянных окладах сдержанно глядели сквозь стекло витрины на суетливых посетителей блошиного рынка. «Похоже, мне сюда». Натали уверенно открыла дверь.

– Bonjour, monsieur… Рене Тапи? – прозвучал обворожительный голос, едва смолк дверной колокольчик,

– Я к вашим услугам, мадам.

– Мы договаривались о встрече. Я – мадам Легаре.

– Прошу! – Хозяин вышел из-за прилавка и почтительно пододвинул ей кресло с резной деревянной спинкой и подлокотниками. – Здесь вам будет удобно.

Какой мужчина! Сложен великолепно, тонкая хлопковая водолазка облегает мускулистый торс и крепкие руки. Однако удивительно изящные кисти и тонкие артистичные пальцы. Чувственный рот обещает массу удовольствий, а глаза, боже… жгучие, черные. Определенно в ее вкусе. Мсье Тапи в свою очередь проницательно изучал гостью, пытаясь понять, сколь серьезен визит клиентки.

– Мадам, предмет, о котором вы говорили, при вас?

– Да, мсье Тапи.

Осторожно, приподняв сумку обеими руками, женщина положила ее на столик. Тапи понадобилось менее секунды, чтобы, взглянув на данный аксессуар, оценить статус владелицы. Мягкой, шелковистой кожи цвета какао, объемистая торбочка-саквояжик от Эрмес, названная «Келли» в честь принцессы Монако.

Раскрыв торбочку, Натали вытащила предмет, скрытый алым бархатом. Еще одно неторопливое движение – и на свет, во всем великолепии прожитых веков, явилась икона. Едва взглянув на доску, антиквар прошептал: «Минуту, мадам», – перевернул табличку, висящую на ручке двери, щелкнул замком.

Опытнейший специалист Рене Тапи был известен среди солидной публики коллекционеров – и не только коллекционеров – как один из немногих профессиональных знатоков и ценителей древней русской иконописи. Через его руки прошло немало истинных сокровищ, попавших во Францию вполне легально – их вывозили бежавшие от большевиков в первые годы революции знатные эмигранты, а дети и внуки продавали. Однако немалую часть составляли ценности, вывезенные контрабандой из Советского Союза, нередко – краденные из музейных запасников.

Натали с удовольствием наблюдала, как поползли вверх брови мсье Рене – антиквар держал в руках икону и не верил своим глазам. Подобное он встречал разве что в каталогах «Сотбис». Древние иконописцы не ставили своих имен на досках, но Рене знал – перед ним творение Мастера. Андрей Рублев или Даниил Иконник? Нет, все же – Рублев. К Рене Тапи вернулся дар речи.

– Мадам Легаре, вы действительно намерены продать икону?

– Разумеется, мсье.

– Тогда прошу простить мое любопытство, мадам, но в данном случае мой вопрос далеко не праздный. Скажите, откуда у вас это сокровище?

– Не стоит извинений, мсье Тапи, вы совершенно правы. Но уверяю вас – мне нечего скрывать.

Натали печально вздохнула: вновь придется вспоминать «трагическое прошлое ее аристократической семьи, пострадавшей от большевиков». Она устроилась поудобнее, выгодно показав роскошную грудь, соблазнительно обтянутую тонким шелком. Хотя это и было трудно, но мсье Тапи старался, не поднимая глаз, продолжить тщательное изучение шедевра Рублева.

– Я приехала в Париж из Советского Союза: в Москве вышла замуж за француза. Теперь – гражданка Франции. Икона, которую вы держите в руках, – наша фамильная реликвия. Я принадлежу к старинному русскому роду дворян Бережковских. – Последовал тяжелый вздох. – Из нашей семьи никого не осталось: одни умерли, другие погибли в годы революции или позже, во время репрессий. Единственная живущая на свете представительница рода – это я. Моя прабабушка Ольга служила фрейлиной при дворе царя Александра Второго, и государь был необыкновенно расположен к прелестной и юной фрейлине Бережковской. Вы… понимаете?..

Рене решился поднять глаза, потому как неприлично слушать даму, не обращая на нее внимания. Немедленно последовал очередной вздох, затем Натали, потупив взгляд, выпустила из-под пушистых ресниц в разомлевшего антиквара обжигающую стрелу. Могла бы и не стараться: Рене давно понял – ему совершенно все равно, что там сочиняет зеленоглазая «правнучка фрейлины Ольги», – он сделает все, что она скажет. А кто бы устоял?!

А искусительница продолжала:

– На двадцатилетие прабабушки император подарил ей эту икону. Потом ее дочь заказала оклад. У Фаберже.

Слово «дочь» Натали произнесла так проникновенно, с таким значительным оттенком, что у слушателя не оставалось сомнений, кто был отцом дочери фрейлины Ольги. И Натали доверительно и нежно прикоснулась к плечу Рене.

– Мне удалось вывезти семейное сокровище с помощью французского дипломата, чей статус позволил миновать таможенный досмотр. Он совершил благородный поступок, так как в стране безбожников эта святыня могла погибнуть. Я всегда буду помнить об этом.

– Мадам Легаре, к вашему рассказу я могу только добавить, что, глядя на правнучку, вряд ли можно усомниться в том, что русский император был сражен красотой вашей прабабки. – По уши влюбившийся Рене мужественно направил разговор в деловое русло. – Мне жаль, что на мою долю выпала сомнительная миссия лишить вас – правда, за солидную, весьма солидную сумму! – священной реликвии. Вы окончательно решили расстаться с иконой? Учтите, мадам, – подобные сокровища со временем неуклонно повышаются в цене. Это одно из самых лучших вложений капитала.

Антиквар, не отрываясь, разглядывал Натали, все глубже погружаясь в омут ее неотразимого очарования. Наконец он продолжил:

– Давайте поступим так, мадам. Я сейчас сфотографирую икону. Вы уносите ее домой. В течение недели я проведу все необходимые маркетинговые исследования. В пятницу, если вам это будет удобно, мы встречаемся в каком-нибудь уютном ресторане. Там я расскажу о перспективах продажи вашей иконы. А вы пока обдумайте мой добрый совет – не спешите ее продавать.

Рене почти умоляюще смотрел на Натали: на этот час его меньше всего интересовала судьба иконы. Очарованного француза терзала одна только мысль – встретиться с прелестницей снова, пригласив ее на ужин, а там…

Натали, которой темпераментный (она никогда не ошибалась) южанин нравился все сильнее, успела, однако, подсчитать все возможные выгоды, которые сулило ей данное знакомство. Одарив покоренного антиквара многообещающей улыбкой, она протянула Рене визитку.

– Буду ждать вашего звонка через неделю, скажем – в пятницу. Часов в двенадцать.

С не меньшим трепетом, чем икону, антиквар принял карточку и положил ее в карман пиджака ближе к сердцу. Он провел Натали в соседнюю комнату, оборудованную под профессиональную фотолабораторию, и сделал несколько снимков. Натали, конечно, приложила максимум усилий, чтобы помешать Рене работать. Изображая неподдельный интерес и пользуясь теснотой фотолаборатории, она почти прислонилась к нему, и ее душистые каштановые волосы щекотали лицо несчастного специалиста по русской старине. Бедняга в борьбе с неистовым желанием держался стойко, благословляя полумрак. Нельзя сказать, что Натали было бы неприятно, если бы Рене не сумел обуздать свой природный инстинкт.

Напротив, француз являл собой яркий экземпляр галльской мужской красоты и (в чем она нисколько не сомневалась) необузданной страсти. Натали забавлялась пикантностью ситуации, но, оценив мужество и галантность Рене, заманчиво прошептала на прощание:

– До пятницы, Рене, – многообещающе опустив обязательное «мсье Тапи». – Нет-нет не провожайте, я хочу немного побродить здесь.

Разумеется, «бродить» сейчас Натали не собиралась. Забравшись в салон «мерседеса», она прикидывала, чем теперь заняться. Вечером они с Пьером приглашены на ужин к Перрелям. Сейчас – она взглянула на крохотные золотые часики (подарок Легаре) – всего-то три часа. Время вполне позволяет прогуляться часок-другой и, вернувшись домой, принять ванну, хорошенько отдохнуть. День выдался чудесный, один из тех неповторимых дней начала парижской осени. Так куда же? Конечно, в Тюильри!

Нет, Натали не нервничала у Тапи, но все же некоторое актерское напряжение для подобных спектаклей требуется.

Никогда заранее не знаешь, с кем имеешь дело… «Фамильная реликвия»… «Фрейлина Ольга»… Слышал бы это Бутман! Бедному Эдику, наверное, сейчас здорово икается на зоне. Красиво, главное, грамотно она сдала его властям. А что ей оставалось? Икону-то «фрейлины Ольги» – жемчужину в сокровищнице Эдика – заполучить можно было только таким путем. Мало кто знал, где Бутман хранит свое главное богатство. Натали – знала. И выжидала случая. Бедолага Бутман понятия не имеет, благодаря кому он валит лес на Севере России. Да, она согласилась сотрудничать с органами, но ничуть об этом не жалеет – «Париж стоит мессы».

В пятницу, как и обещал, позвонил антиквар Рене Тапи:

– Мадам Легаре, добрый день. Я хотел бы пригласить вас в ресторан. Столик ожидает нас вечером в «Les Ambassadeurs».

Роскошь отеля «Crillion» и волшебная кухня «Les Ambassadeurs» известны далеко за пределами Франции, но останавливаются в нем лишь избранные, так же как и пользуются рестораном. И дело заключается не только в размерах кошелька. Приглашение Рене вполне совпадало с далеко идущими планами арбатской авантюристки.

– Рада вас слышать, Рене, – со значением пропела Натали. – Без четверти девять жду вас. До вечера.

Так, теперь ей предстояло заняться туалетами. Натали направилась в огромную гардеробную. Боже, как далеко в прошлом осталась арбатская девочка, дочка школьной учительницы, пределом мечтаний которой были английские туфельки на шпильке и контрабандные джинсы «ливайс»! Привычно ловко перебрав обеими руками длинный ряд платьев, Натали выбрала жемчужно-серое шелковое. От Валентино. К нему – замшевые лодочки, чуть темнее тоном. Разумеется, на высоком каблуке – слабость Натали.

Теперь украшения… В недолгом раздумье Натали остановилась на колье из розового жемчуга. С выбором сумочки и перчаток приятно-утомительная процедура закончилась. Ванна, хороший здоровый сон – и вперед, на подвиги. Разве что бокал сухого мартини! Напиток, полюбившийся еще с Москвы, и ему она останется верна…

Отель «Crillion» находится на площади Согласия – в самом сердце Парижа. Фасад его величественного здания обращен к Сене, привлекая внимание бесчисленных туристов и не оставляя равнодушными вот уже четвертое столетие и парижан. В отеле, расположенном бок о бок с американским посольством, останавливаются главы государств, премьер-министры и прочие лица с известными миру именами, да и просто очень богатые люди.

У входа элегантный швейцар с почтением открыл дверцы машины, помогая Натали выйти из нее. Взяв ключ у Рене, швейцар передал ему жетон, завел автомобиль и поставил его на парковочное место напротив отеля. Натали в сопровождении антиквара вошла в вестибюль гостиницы и направилась в огромный старинный зал.

Совершенно придавленная окружающим ее великолепием, собрав в кулак всю волю, Натали пыталась удержаться от рвущихся наружу возгласов восторга. Она старалась показать Рене, что сия обстановка для нее привычна и здесь мадам Легаре как у себя дома. Но спутник Натали чутко уловил состояние своей дамы, и не потому, что ей плохо удавалось скрыть его: она восхищалась интерьером, разглядывала баккара, из которого сделаны украшения на ослепительных люстрах, – от внимательного Рене не укрылось едва уловимое раздражение, промелькнувшее на прелестном лице. Натали вдруг подумала: «Действительно, такая вызывающая роскошь вполне способна довести до лютой ненависти тех, кому нечем кормить детей… Или мне просто завидно? Пожалуй, есть немного, но, скорее, от раздражения на себя самое – ведь я пока не достигла той степени достатка, который позволяет отождествлять себя с тем, среди чего я сейчас нахожусь. Да, я более чем состоятельная француженка, честно признаться – относительно богата. Но разве это то БОГАТСТВО, о котором я мечтала и которого добивалась? Господи, у меня все еще впереди! А мсье Тапи… – Натали усмехнулась про себя, – очередная ступенька на пути к вожделенной цели – полностью в моих руках». И, совершенно успокоившись, она с аппетитом принялась за салат из эндивия.

Замечательным качеством обладала Натали: приняв решение, полностью отключалась от мыслей, особенно неприятных. Вот и сейчас – темное облачко раздражения исчезло. Все вокруг радовало и сделалось удивительно близким. Уютный столик, к которому почтительно проводил их метрдотель, позволял любоваться не только залом, – из широких окон открывалась панорама площади Согласия. Ладони обнимали бокал в форме тюльпана, согревая своим теплом божественный дар французских виноделов – «Наполеон Х.О.», коньяк двадцатилетнего возраста. А Рене, улыбаясь, рассказывал ей о Луи де Бертоне Крийоне – мужественном военачальнике эпохи соперничества трех Генрихов – Генриха III Валуа, Генриха IV Бурбона и главы католической лиги Генриха Гиза.

Натали поняла, что совершенно очарована Рене. Ее серо-зеленые глаза, без стеснения изучавшие антиквара, постепенно становились изумрудными, насыщаясь страстью. Возбуждало все: его темперамент, утонченные манеры; мужская сила Рене была столь вызывающе притягательна, что Натали, небрежно бросив салфетку на стол, негромко потребовала:

– Едем к тебе, Рене.

Это подразумевалось само собой, как нечто естественное и потому неизбежное. О чем оба догадывались уже в той крохотной лавочке, спрятанной среди бесчисленных закоулков блошиного рынка в Сен-Дени.

Они боялись даже прикасаться друг к другу – так сильна была охватившая их обжигающая страсть. Натали и Рене поторопились покинуть ресторан, но, как ни велико было их нетерпение, особая феерическая атмосфера ярко освещенной в ночи Пляс Конкор на минуту остановила их на пороге отеля.

…Дом на набережной Анатоля Франса, возле которого остановил машину Рене, Натали оценила по достоинству. Не менее респектабельной оказалась и квартира мсье Тапи. Значительную часть жилища антиквара занимала библиотека, впечатляя обилием редких старинных фолиантов. Острый, вездесущий взгляд Натали тут же определил – здесь обитает холостяк. Хотя наличие жены Натали не заботило. У нее тоже был муж.

– Дорогой, покажи мне ванную комнату, – прошептала она, – и поторопись сам.

– Иди сюда, солнышко, – пробормотал сгорающий от желания Рене.

– Осторожнее, сумасшедший! Порвешь платье! Сзади «молния».

Одной рукой Рене безуспешно искал проклятый замочек, другой старался освободиться от галстука.

«Боже, я веду себя, как мальчишка…»

Натали в мгновение вытащила из галстучной петли ошалевшего от страсти Рене. А затем в секунду выдернула ремень из брюк будущего любовника. Расстегивая пуговицы рубашки, она нежно обводила губами соски на смуглой груди и словно крылышком бабочки касалась их острием язычка. Выскользнув из платья и белья словно ящерица, она, опустившись на колени, целовала его плоский мускулистый живот, трепетно отвечающий на каждое прикосновение.

Натали, продолжая крепко прижиматься к Рене, поднялась с колен. Обняв друг друга, они как единое целое двигались по направлению к ванной комнате.

Ей нравилось, в жадном предвкушении прижавшись к мужчине, стоять под струями воды. Вдвойне нравилось, когда мужчины были атлетически сложены и от них исходил сильный сексуальный заряд, так возбуждавший ее. Рене идеально отвечал всем этим требованиям. Однако ему не хотелось превращать прелюдию в эротическое шоу, которое так нравилось Натали. Она не обиделась, понимая, что мужчины тем и отличаются от женщин, что, как правило, желают сократить время между любовной игрой и «настоящим делом» до минимума. При проведении оперативных мероприятий этот феномен был всегда только на руку для специалистов из группы технического контроля, проводящих видеозапись. Однако в «чистом сексе», как окрестила Натали свои любовные эскапады, проходящие вне интересов спецслужб, она в силу своей природной артистичности нуждалась в более ярком проявлении эмоций со стороны партнера.

Вот и Рене не желал затягивать процедуру омовения. И она, несколько разочарованная, все же поняла – требовать в первый раз от истомившегося желанием Рене долгой прелюдии невозможно и жестоко. Натали позволила унести себя в спальню, где получивший наконец свободу действий Рене показал себя любовником изобретательным и нежным. Лишь дважды Натали запросила пощады, требуя принести ей вина. Впервые – за много лет – она почувствовала, что отдавала не только тело.

Судьба подчас проделывает с нами забавные штучки. Расчетливая игра, которую осознанно затеяла Натали, охмуряя Рене, привлекая мощный арсенал средств профессионалки, неожиданно обернулась искренним чувством. Не всепоглощающим и безоглядным, – на такое Натали просто не была способна по природе. Однако на набережной Анатоля Франса она впервые познала разницу между голым сексом и восхитительным, полным благодарности и сострадания ощущением, где в соединении плоти участвует и душа.

Уютно завернувшись в легкое одеяло, Натали заснула и спала так спокойно и беззаботно, как это бывало лишь в невинном детстве на Арбате.

Рене бережно поправил на спящей Натали одеяло, бесшумно прикрыл двери спальни и отправился в библиотеку. Заснуть не получалось, и антиквар устроился в кресле с бокалом вина, пытаясь привести хоть в какой-то порядок обилие впечатлений от всего, что произошло с ним за последнюю неделю.

«Кто же на самом деле эта прелестная женщина, которая так по-детски сладко спит в моей постели? История с фрейлиной-прабабкой, конечно, жуткая чушь. Но русское происхождение – несомненно, так же как и присутствие еврейской крови. У нее глаза библейской Суламифи и золотистая кожа пахнет „всеми ароматами Аравии“. – Утомленный Рене по-тянулся в сладкой истоме. – Умна, обаятельна… Но какое мне, черт возьми, до всего этого дело! Главное – я ей нужен, так чего же еще желать?!»

С этой жизнеутверждающей мыслью мсье Тапи упал в объятия Морфея…

Истинный католик, Рене не уставал благодарить Мадонну за ниспосланное ему счастье. Сколько оно продлится, он не загадывал. Им было так хорошо вдвоем! Смуглый черноволосый мужчина и зеленоглазая женщина в ореоле каштановых локонов, оба элегантные, они выглядели чарующей парой. Даже незнакомые люди при встрече на улице, в ресторане часто улыбались им вслед. И тщеславие Натали расцветало в окружении завистливых или восторженных взглядов. Они идеально подходили друг другу физически и ждали наступления сумерек с нетерпением гурмана, который с вожделением посматривает в меню, выбирая любимый десерт. Искушенная чувственность Натали, которую старомодный Легаре не сумел, да и не мог оценить, получала достойный ответный взрыв страсти в объятиях Рене. Однажды, когда влюбленные сидели в одном из бесчисленных кафе вдоль Сены, антиквар решил: пора вернуться к делам, интуитивно угадав – она ждет этого разговора. Натали моментально настроилась на деловой лад. Ее серо-зеленые глаза потемнели, в выражении ласковой безмятежности появилась жесткость, так непохожая на то, что прежде видел в ее глазах влюбленный Рене. Казалось, что лицо ее совершенно изменилось. Исчезло выражение, напоминающее лицо невинного ребенка с доверчиво распахнутыми, широко поставленными глазами. Надо сказать, что в сочетании с недвусмысленным сексуальным языком тела этот контраст убийственно действовал на мужчин, складывая поверженных штабелями возле ее точеных ножек.

Сейчас напротив Рене сидела женщина более зрелая, более искушенная жизненным опытом – и это ей тоже шло.

«Она может быть решительной, расчетливой и жестокой, если дело будет касаться ее финансовых интересов», – промелькнуло в голове у Рене.

– Cherie, продолжая наш разговор о твоем шедевре, я еще раз советую тебе не продавать его. Кстати, скажи-ка мне, есть ли у тебя возможность получения других, если и не таких дорогих, но все же старых икон из России?

– Да, конечно. У меня остались в Москве друзья, которые коллекционируют иконы, хотя это и преследуется властями. Самое главное, что у меня есть знакомые дипломаты, которые могут провозить их на Запад, минуя таможенные запреты.

– Это очень интересно, и мы еще поговорим об этом. А пока у меня к тебе предложение. Оно может показаться необычным. Вкратце: ты можешь оставить свою икону себе, а ее изготовленную копию мы сможем продать, разделив деньги fifty-fifty. Конечно, подлинник нужно будет на какое-то время запрятать. Возможно, положить в банк на хранение, предварительно застраховав его. Это не проблема.

Натали внимательно слушала Рене, делая вид, что крайне удивлена услышанным. В действительности ей еще от Бутмана было хорошо известно о подобных мошенничествах.

– А кто же сможет так воспроизвести икону? Как сделать оклад? Я с трудом себе могу это представить… – начала Натали.

– Оставь эти заботы мне. Однако если тебе интересно, то я могу кратко рассказать, как это все делается. Самое главное – иметь перед собой подлинник. Это уже половина успеха. Он у нас есть.

Натали кивнула.

– Всегда найдется художник, который сможет нарисовать лик даже лучше, чем это сделал старый мастер. Однако это совсем не нужно. Нужна только копия. Далее, необходима древняя доска и краски, состав которых идентичен тем краскам, которыми пользовался мастер. Это сложнее, но вполне выполнимо, учитывая достижения современной химии. Как известно, в России достаточно старых досок, на которых утеряно изображение в силу того, что иконы в свое время валялись в сараях, на чердаках или на улице. Известен случай, когда прекрасная большая икона, которую выкинули в двадцатые годы из местного храма, в течение долгих лет служила мостком через ручей для жителей деревни. Я думаю, что ты об этом знаешь лучше меня. Вот этот материал и используется при изготовлении подделок. Существует технология искусственного старения дерева, красок. Это происходит при резкой смене температуры. Да всего сразу не расскажешь… Ну и самое главное – это атрибутация произведения искусства. Здесь тоже уйма тонкостей, но я думаю, что пока тебе информации хватит.

Натали снова молча кивнула. Ей это все давно было известно от ее «первого учителя».

– Завершающий этап – продажа… У меня на этот счет имеется довольно оригинальная и безопасная схема.

Рене сделал паузу и внимательно посмотрел на Натали.

– Сейчас ты должна только сказать мне ясно и четко: согласна ли ты пойти этим путем?

– Да, я согласна, – без колебаний ответила Натали. – Мои – шестьдесят процентов. Твои – сорок.

Рене улыбнулся в знак принятия ее условий.

Генрих IV называл Фонтенбло «очаровательной пустыней». Нынешний Фонтенбло по-прежнему пленителен, хотя вряд ли его можно назвать пустыней – огромный парк ежедневно топчут тысячи туристов со всего света, дабы полюбоваться дворцом, выстроенным еще Генрихом II и Екатериной Медичи. Однако отшельники в Фонтенбло имеются, во всяком случае Алан Жакоб, прослывший в городке чудаком и оригиналом. Соседи недоумевали: чего это мсье Жакоб такой нелюдим, можно сказать человеконенавистник? Зато собак у Алана много: постепенно прибивались к его дому четвероногие бродяжки, получали пищу; если требовалось – Алан выхаживал раненых и покалеченных. Словом, собралась вполне симпатичная компания, и вся эта компания весьма неодобрительно относилась к жителям Фонтенбло, желающим по-соседски заглянуть к мсье Жакобу.

Алан не хотел общаться с людьми, скорее всего, из-за поломанной жизни, что, честно говоря, произошло исключительно по его собственной вине. В молодости он талантливо подделывал французские и швейцарские франки, попался на этом и отсидел в тюрьме восемь лет. Любое государство сурово наказывает за подобные шалости, поэтому, вернувшись на свободу, Алан переключился на живопись. Жена не пожелала дожидаться мужа-преступника, а дочь, успевшая вырасти, вышла замуж за американца и уехала с ним в Штаты. Там молодожены, не прожив и полугода, быстренько разошлись, и Мари вечерами мыла посуду в итальянском ресторанчике, зарабатывая на учебу в университете. Алан мечтал только об одном – заработать столько денег, чтобы Мари смогла бросить грязные тарелки и спокойно закончить университет.

Алан был непревзойденным копиистом – дубликаты с полотен великих голландцев и итальянцев он писал так, словно его рукой водил автор гениального творения. Известен он был лишь узкому кругу поклонников и заинтересованных лиц, среди которых однажды появился и Рене Тапи. Когда парижский антиквар и отшельник Фонтенбло сошлись поближе, Рене узнал печальную историю Алана. Дальновидный и расчетливый, Рене стал заказывать у Алана копии, порой абсолютно ненужные. Потом начал поручать художнику реставрацию ценных картин, которые выставлял на аукцион или продавал богатым клиентам. Платил Рене щедро и со временем стал единственным постоянным заказчиком. Их отношения походили на приятельские, насколько позволяла разница в общественном положении. Пришло время, Рене рискнул – он предложил Алану не только написать копию известного полотна, но и состарить картину, сделать ее неотличимой от оригинала. Художник немало удивил антиквара, когда на его пространные объяснения, как и что надобно делать, улыбнулся: он все это знает, более того – у него имеются собственные технологии. Слегка засомневавшийся Рене незамедлительно привез в Фонтенбло пейзаж фламандской школы, старый холст. Попросив изготовить фальшивку за месяц, Рене через пару недель приехал навестить товарища и заодно посмотреть, как продвигается дело. Алан принес бутылочку вина, бокалы и скромненько предложил Рене взглянуть на почти готовую работу Антиквар был потрясен: он переводил взгляд с подлинника на копию и наоборот и так и не смог обнаружить подделку Когда же подошел поближе, то лишь по запаху свежей краски определил: это копия! Но и тут Алан уложил парижанина на обе лопатки: «Видишь ли, Рене, ты приехал слишком рано, и я не успел обработать картину до конца. После того как я это сделаю, ни один прибор, ни одно чудо техники не сумеют отличить старинную работу от сделанной сегодня».

Так начался новый этап их содружества. В одной из комнат, о существовании которой нельзя было догадаться, оборудовали «лабораторию». Здесь проводился спектральный анализ, готовились краски по рецептам старых мастеров, установили мощный холодильник, способный работать в режиме особо низких температур. Словом, поставили производство на поток. Мари давным-давно бросила мыть посуду. Денег, присланных отцом, ей хватило не только на оплату всего курса университетского обучения, но позволяло и безбедно жить. Вот к этому человеку Рене собирался повезти возлюбленную. Осторожная и хитрая Натали быстренько придумала предлог, чтобы избежать знакомства с бывшим фальшивомонетчиком – береженого бог бережет:

– Милый, я вам буду только мешать. Я давно не была в Фонтенбло и с удовольствием погуляю по парку, схожу на экскурсию во дворец.

Ей совершенно незачем туда соваться. Пусть Рене организовывает все исключительно самостоятельно – за это он получит свои сорок процентов. «Я же всегда могу сказать, что понятия не имела о том, где и как производятся фальшивки». Перспектива для Рене оказаться в тюрьме в случае неудачи ее совершенно не волновала, более того – она об этом даже не думала. Равнодушную к людям вообще и безжалостную, если дело касалось ее интересов, Натали на данный момент беспокоило лишь одно: насколько надежен художник?

– Скажи, милый, твой друг не сможет всучить нам вместо подлинника копию?

– Не волнуйся, дорогая. Алан ничего не знает о специальной изотопной метке, которую я оставляю на подлиннике. Ее можно обнаружить только особым прибором.

– Однако если Алан такой умелец, то где гарантия, что он не сумеет сконструировать нужное приспособление? – резонно спросила Натали.

– Ему незачем рубить сук, на котором сидит, – объяснил Рене. – Я единственный, кто связывает его с этим крайне замкнутым рынком. Ко мне он привык, чувствует себя в безопасности. Да не станет Алан рисковать – вряд ли его привлекает перспектива сесть на второй срок.

Решив, что причин волноваться не осталось, Натали отправилась гулять. Как же чудесно здесь!..

Через три недели она так же, как в свое время Рене, стояла напротив обеих икон и – Бог свидетель – не могла отличить одну от другой. В конце концов, взмолилась:

– Рене, перестань мучить меня – покажи, где прабабушкина икона!

Все – до мельчайшей сети паутинок – на иконах было идентично. Рене утверждал, что любой, самый тщательный химический анализ красок покажет сходство их состава. То же относилось к старому дереву с трещинками. Состаривать дерево почти не пришлось. Доска, с изготовленной копией, была примерно такая же старая, как и подлинник. Возможно, что в свое время на ней также был изображен шедевр древнерусской иконописи, безвозвратно утерянный в хаосе революционных преобразований и варварского обращения со святынями.

Что касается оклада, то с ним все было значительно проще. Мастерство бывшего фальшивомонетчика и тут оказалось на высоте. К тому же Рене имел выход на одного «чистодела», который обладал набором печаток с клеймом известных старых ювелиров, включая марку Фаберже. В свое время он со смехом поведал Рене, что три четверти пасхальных яиц из коллекции известного миллиардера Форбса помечены этим его «парижским» клеймом, привезенным во Францию еще в первую иммиграцию. Что касается драгоценного металла, эмали и камней, то с этим также не было проблем. Чего и говорить: копия иконы «фрейлины Ольги» оказалась достойной оригинала.

Спустя пару дней Рене позвонил возлюбленной:

– У меня есть кое-что интересное для тебя, дорогая. Не выпить ли нам кофе на набережной Анатоля Франса?

В библиотеке Рене на столике эпохи позднего Ренессанса лежала стопа русских журналов «Нива» за 1911 год.

– Смотри сюда, дорогая. – И Рене раскрыл тот, что находился сверху. – Хроника придворных событий в фотографиях.

На одной из них крупным планом была запечатлена русская монаршая чета – Николай и Александра – в каюте императорской яхты во время плавания их величеств по Ладожскому озеру. К своему величайшему удивлению, в верхнем углу каюты Натали отчетливо увидела свою икону! Она не могла поверить своим глазам. Значит, она каким-то сверхъестественным образом смогла сквозь десятилетия разглядеть истинных хозяев иконы, когда рассказывала Рене свою историю. Невероятно! Натали не могла оторвать взгляд от журнала.

– Неплохо, не правда ли? – риторически спросил Рене.

– Где ты это взял? – только и могла произнести Натали.

– Напечатал, cherie.

Натали непонимающе уставилась на Рене.

– Вряд ли ты сможешь заметить, но эта страница искусно перепечатана и так же искусно вставлена в подлинный журнал.

– А как же бумага? – Натали продолжала разыгрывать невинное удивление.

– Бумагу еще легче состарить, чем холст. А в старых типографиях хранятся образцы любой бумаги начала века.

– Ну а печать, шрифты? – не унималась Натали.

– Собственно страница тоже практически подлинная. Только на фотографии царя и царицы появилась маленькая деталь. Журнал будет служить убедительным доказательством подлинности иконы и ее принадлежности царской фамилии. И этот факт станет гарантией того, что обладатель копии не рискнет афишировать ее приобретение.

– Это почему же?

– Понимаешь, cherie, икону я продам одному ливанскому богатею из христиан. Между прочим, он последователь византийской церкви. Ливанцу незачем показывать или продавать ее частным коллекционерам, выставлять на «Сотбис» или заниматься чем-то подобным. Икона больше никогда не покинет его дворца. Его потомки будут хранить ее как зеницу ока. Лучшего способа для тихой и дискретной сделки быть не может.

Натали с неподдельным интересом слушала Рене.

– Так вот, после того как ливанец насладится видом иконы, я ему покажу журнал, который якобы взял у одного старого друга и должен ему вернуть. Ливанец будет вне себя от радости. Что касается ксерокопии, которую он, несомненно, попросит, то я великодушно разрешу ему ее сделать. Это безотказный прием, который я изобрел сам по этому случаю.

– Ты гений!!!

Натали порывисто обняла и нежно поцеловала Рене в губы. Она не отпускала его. В следующее мгновение они оказались на диване. Терпения у Рене хватило только на то, чтобы снять брюки. Натали же на этот раз не нужно было никакого вступления. Секс был стремительный и агрессивный. Как будто они не виделись вечность. Наконец они замерли в объятиях друг друга.

– Ради этого, дорогая, я готов изготовить копию «Плейбоя». А в нем снимок Армстронга на фоне лунного пейзажа с твоей иконой в руках, – только и смог произнести Рене.

Фальшивая икона и копия страницы «полуподлинного» журнал «Нива» с восхищением и благодарностью были приняты новым владельцем «исторических реликвий». Мадам Легаре пополнила один из своих счетов солидной суммой, позволяющей официально начать собственное дело.

– Ты понимаешь, что значат для меня деньги, Пьер? Нет, ты никогда не сидел без единого су, ты не можешь понять!

Легаре, улыбаясь, слушал панегирик, который возносила возлюбленная золотому тельцу И вновь удивлялся – на этот раз тому, как здраво и по-деловому рассуждала молодая женщина. Откуда у нее эти мысли, достойные опытного предпринимателя? Он не представлял, какую школу бизнеса, причем в нелегальных условиях, прошла и освоила в совершенстве Натали на родине. Здесь она, наконец, получила то, чего ей не хватало в Москве, – деньги и законное право стать предпринимателем. Но главное – деньги.

– Деньги – это свобода. Все мы зависим от них: священник, министр, предприниматель. Нет денег – нет свободы действий.

Легаре уже не подсмеивался, с умилением глядя на возлюбленную, окрыленную первым успехом. А она продолжала:

– Деньги – это почести. Тебе ведь льстит, что ты входишь в клуб «1000». Это могущество и власть. Ваш Мольер презирал тех, кто повторяет: «Мои деньги, мои деньги!..» Но если никто не оспаривает право любить сыр или спаржу, то почему не может существовать право на любовь к деньгам? Что здесь преступного или аморального?

Потрясающе, но Натали – почти слово в слово – воспроизвела рассуждения Франсиса Буига, одного из гигантов французского бизнеса. Только тому пришло в голову сравнение не с сыром и спаржей, для примера он выбрал бифштекс. Позже Легаре перестанет удивляться, а будет лишь восхищаться деловым талантом Натали превращать в деньги все, к чему она прикасается. Она шла по намеченному пути, не сворачивая. И каждый час, украденный у Легаре, дарила Рене.

Однажды, когда Рене и Натали, истомленные любовью, блаженно распластались на шелковых простынях, любовница, прижавшись к Рене произнесла:

– А не отпраздновать ли нам нашу победу как следует?

– Все, что пожелаешь.

– Давай махнем в Антибы на пару дней, я хочу увидеть землю, где ты родился, дорогой. Мой муж уехал на неделю в командировку – я свободна.

– С удовольствием, mon amour^[22], – идея вдохновила.

Они поселились в доме друзей Рене, которые весьма кстати отправились к родственникам в Ниццу Купались в море, любили друг друга на пляже уединенных бухточек – такие местечки на Лазурном Берегу в то время отыскать было несложно. Потом, добравшись из последних сил домой, отдыхали на прохладных простынях. И снова любили друг друга. А вечером Рене приводил Натали в маленький ресторанчик и угощал лакомствами Антиб. Им подавали пюре из трески, обильно сдобренное чесноком. Его можно было цеплять гренками, которыми обкладывали блюдо. Натали объедалась мидиями, запеченными с чесноком и пармезаном.

Никогда и ни с одним мужчиной больше не будет Натали такой искренней (насколько она вообще была на это способна) и – что важно – относительно честной. Рене, мошенник высочайшего класса, был безупречен по отношению к партнерам. Со временем он обнаружит, что его возлюбленная придерживается иных принципов. Ее жестокость, а порой беспощадность и способность отказываться от любых обязательств настораживали Рене. Он принимал ее такой, какая она есть, но, возможно, эти особенности характера любимой ускорили охлаждение страсти с его стороны. Остывала и Натали, правда, нравственные принципы (которых у нее просто не имелось) роли в данном случае не играли. Она стремилась к непрерывной смене впечатлений, обманчивая новизна и жажда заполучить как можно больше всего в свои руки заменяли ей глубину чувств.

Они расстанутся нежно и спокойно, вскоре Рене уедет из Парижа на родину и они будут изредка перезваниваться. Для Натали, которая со временем вырастет в настоящего хищника в мире бизнеса, Рене Тапи, как ни странно, окажется единственным человеком, осуждения которого она не хотела услышать.

Часть вторая

ОПЕРАЦИЯ «СВЕРЧОК»

Натали откровенно скучала. Казалось, ужину не будет конца. Хозяин, мсье Житару старинный приятель Легаре, посадил ее по левую руку от себя. Время от времени он наклонялся к Натали и шепотом упрекал:

– Вы, моя прелесть, поторопились разводиться. Да-да, вы с Пьером явно поторопились.

Они действительно недавно расстались. Для Пьера это была большая трагедия. Слишком много моральных сил, эмоций и финансовых затрат стоила ему эта «история любви». Легаре, возможно не признаваясь самому себе, глубоко в душе и раньше осознавал, что, в конце концов, все так и должно кончиться. Слишком они разные – по культуре, мироощущению, по возрасту. Да что у них было общего с самого начала? Только то, что у него при виде Натали появилось неотвратимое желание увезти ее для себя из России, а у Натали такое же желание покинуть эту страну. Сейчас они лишь добрые друзья, сохранился и общий круг знакомых. Перед тем как оформить развод, Пьер, встретившись с Натали, сообщил ей:

– Дорогая, я положил на твой личный счет десять миллионов франков.

– О-о, милый… – только и смогла прошептать счастливая Натали.

– Но, – улыбнулся Пьер, – денег ты этих не увидишь. Ты будешь ежегодно получать лишь банковский процент. Во всяком случае, пока я жив. Таким образом, отправляясь к праотцам, я буду уверен, что ты останешься с капиталом.

– Мне не нравится твое решение, Пьер.

– Понравится, если, однажды пустившись в очередную авантюру с антиквариатом, прогоришь дотла.

Легаре так до конца и не понял, что его бывшая жена никогда не остается в проигрыше, обладая поистине даром Мидаса^[23]. К этому времени у нее самой – о чем бывший муж, естественно, не догадывался – на нескольких счетах лежали значительные суммы. Часть капитала она разместила в ценные бумаги и, кроме того, положила начало коллекции антиквариата, которая со временем станет несравненно богаче, чем у Житару.

…Справа от хозяина беспрерывно журчала солидная дама, занимая не столько соседей, сколько себя самое. В довершение всего, через стол на Натали откровенно пялился – иначе не скажешь – симпатичный молодой человек. Стильно подстриженные густые темные волосы, мягкий овал лица, милая полуулыбка…

«Ну просто готовая модель для журнала мужских причесок, – беззлобно отметила про себя Натали. – Кажется, его зовут Люсьен. Кто-то обмолвился, что он работник МИД Франции».

Наконец гости встали из-за стола и разбрелись по огромной квартире мсье Житару. В малой гостиной желающих ждали напитки и кофе. Натали еще с порога отметила обилие картин – они располагались на стенах холла, украшали интерьер гостиной и кабинета, – похоже, в доме, если и находилось свободное местечко, то его немедленно занимало очередное приобретение хозяина. Мсье Житару, добродушный, толстенький, убежденный холостяк, был отличным знатоком и любителем живописи. А успешный бизнес позволял ему покупать почти все, что нравилось его душе. Оставив шампанское и мороженое на потом, Натали занялась осмотром коллекции, насчитывающей, по ее поверхностному взгляду, около тридцати полотен известных мастеров, начиная с ранних фламандцев. Вдруг она почувствовала на себе чей-то взгляд. Оглянувшись, с удивлением обнаружила, что находится в небольшом зале в полном одиночестве. С недоумением внимательно оглядела стены – пристальный изучающий взгляд принадлежал человеку с известного на весь мир портрета: мудро и скептически смотрел на нее собственной персоной Арман Жан дю Плесси Ришелье. Хозяин дома был горячим поклонником всемогущего кардинала и мог себе позволить великолепную копию с известного портрета. Натали профессиональным оком «ощупала» картину, прикинув, какой «подлинник» она могла бы продать мсье Житару с помощью Алана из Фонтенбло, разумеется, если бы портрет не находился в Лувре, если бы его считали потерянным, если бы…

– Между прочим, именно Ришелье был родоначальником дешифровальной службы Франции. И так называемый «черный кабинет» появился указом премьер-министра. Вы помните, мадам, что кардинал исполнял и эту обязанность? – Люсьен Пуатье неслышно подошел к Натали так близко, что почти касался губами ее щеки.

– Да что вы? – вежливо удивилась Натали, не обратив внимания на «случайный» пассаж Пуатье. Она еще не оправилась от возможных перспектив с «подлинниками». Однако в ее хорошенькой головке, где мозг работал исключительно на перспективу, немедленно включился сигнал.

– Присядем, Люсьен, – указала она на интимный уголок, где притаилось кресло «сиамские близнецы» и перед ним – миниатюрный столик. – Принесете мне мартини и все расскажете подробно.

Окрыленный надеждой, молодой человек мигом обернулся, едва не расплескав напиток. Себе он тоже налил мартини, хотя предпочел бы коньяк.

– Вам действительно интересно?

– Вы даже себе не представляете, насколько… – пропела Натали.

Ах, если бы эрудированный сотрудник Министерства иностранных дел Франции Люсьен Пуатье мог знать, куда заведет его неистовое желание приобщить новоявленную соотечественницу к историческим ценностям родины, он в одну секунду исчез бы из этого дома. Но, как и большинство представителей сильного пола, он отнес живой интерес собеседницы не на счет занимательной информации, а на счет своих собственных мужских достоинств.

«Она согласна меня слушать, значит, я ей…» Его внутренний голос оставался в полной безмятежности, и… и все пошло так, как пошло.

– Ну так вот. Наш король Людовик XIII был слабым монархом, и вся власть в стране держалась усилиями кардинала.

Натали сделала глоток и кивнула. Дюма она прочитала еще в детстве и представление об Анне Австрийской, госпоже де Шеврез и знаменитых мушкетерах имела.

– …Первый министр отличался недоверчивостью к окружающим, тем более что вокруг короля постоянно возникали заговоры, да еще шла борьба с гугенотами, – вдохновенно начал рассказывать Люсьен. – Принц Конде, командующий войсками, доставил кардиналу зашифрованное письмо, перехваченное гвардейцами у гонца, отправленного из осажденного города Бельмон. Случайно рядом оказался один из немногих доверенных лиц кардинала – юный Антуан Россиньоль. «Позвольте мне, ваше преосвященство», – и протянул руку к листочку. Ришелье и принц с недоумением переглянулись. Но к вечеру Россиньоль положил перед ними расшифрованную депешу: занудная, полуграмотно написанная ода на условном языке сообщала, что осажденным требуются боеприпасы и, если их не доставят в ближайшие сутки, они сдадутся. Принц Конде с чрезвычайной предупредительностью вернул горожанам Бельмона их расшифрованную депешу. На второй день осажденные подняли белый флаг… Вам и правда интересно?

– Продолжайте, Люсьен, очень захватывающая история. Ей действительно нравилось, что почти все ее поклонники прекрасно знали историю Франции, гордились ею. Более того, видели славу страны даже в том, что остальным представлялось поражением.

– Что же вы замолчали, Люсьен? – Она одобрительно улыбнулась и грациозным движением поправила галстук несчастного эрудита, взиравшего на нее, как… Ага, вспомнила: как ребята, разинув рот, смотрели на Лешкин «мерс», – и хочется, и знают, что такой машины у них не будет никогда. Потому как их денег не хватит даже на бензин. – Продолжайте.

– Хорошо. Ришелье немедленно издал тайный, секретный приказ о назначении Антуана Россиньоля начальником дешифровального кабинета. Позже во всем мире их станут называть черными кабинетами.

– Россиньоль – означает «соловей»? Замечательная птичка. А ваше ведомство – или отдел, я не знаю – тоже среди специалистов называют черным кабинетом? – невинно спросила Натали.

– Да нет. Но я-то, напротив, занимаюсь кодированием.

– Какая разница, – с деланным безразличием протянула Натали. И тем же тоном, словно из вежливости к собеседнику, не более, поинтересовалась: – А что сложнее – кодирование или расшифровка?

– Ну, важно и то и другое. Просто каждый на своем месте делает свое дело. Я, например…

Натали с неослабевающим вниманием выслушала введение в историю криптографии и, не стесняясь, задавала вопросы как примерная студентка, хотя «профессор» был ровесником слушательницы.

– А что означает «криптография»?

– «Крипто» – скрытое, «графия» – письмо.

– То есть попросту – тайнопись?

– Ну да. Причем искусство шифрования развивалось намного быстрее, чем дешифрования, но одно подгоняло другое.

– Скажите, Люсьен, а какой шифр труднее раскрыть? Военный?

– О, вовсе нет. Самое тонкое дело – дипломатия. Еще Россиньоль сформулировал принцип создания дипломатического шифра: он должен оставаться нераскрытым десятилетия, а иногда и сотни лет.

– Это почему же?

– Но ведь дипломатические документы часто хранят секреты, которые должны оставаться таковыми весьма длительное время. Отношения между государствами дело тонкое, и какая-то мелочь в прошлом может показаться одной из сторон поводом для обиды или оскорбления. Наконец, государство имеет право хранить секреты.

– А разве военные тайны менее важны?

– По Россиньолю, военная секретность имеет смысл от составления приказа до передачи его по назначению. Далее начавшаяся операция перестает быть для противника тайной, а становится реальностью, – важничал Люсьен. И, поймав одобрительный взгляд собеседницы, вдруг резко сменил тему: – Скажите, Натали, я могу пригласить вас пообедать?

– А почему бы и нет? – поощрительно улыбнулась мадам Легаре.

– Забавный этот молодой Пуатье, – делилась с Пьером впечатлениями ужина Натали, когда тот провожал ее домой.

– Да, молодой человек очень мил, образован, воспитан, но… денег у него нет. Так, невысокая зарплата мелкого государственного служащего. Поэтому, если он пригласит тебя в дорогой ресторан, откажись, – захохотал Легаре. Шутка показалась ему удачной.

Люсьен отлично понимал, что ухаживать за такой женщиной, как Натали, с его тощим кошельком практически невозможно, и был благодарен ей за то, что она выбирала недорогие кафе и отказывалась от многих его предложений. Но однажды он вдруг смущенно признался:

– Натали, мне хочется позавтракать с вами у «Максима». Соглашайтесь, прошу вас.

Казалось, он заплачет, если его предложение будет отвергнуто. И Натали согласилась.

Расположенный между улицей Фобур Сен-Оноре и Большими бульварами с одной стороны и площадью Согласия с другой, «Максим» давно уже стал местом встреч финансистов, предпринимателей, деятелей искусства. Символ шикарной жизни и больших денег – ресторан приобрел мировую известность уже в начале XX века.

Здесь гремели имена графа де Монтескье, принца де Сагана и многих других аристократов, здесь просиживали состояния великие русские князья, богатейшие промышленники и купцы, а с ними – певицы и балерины. Денег, случалось, у русских было больше, чем у французской аристократии, да и тратили они не скупясь.

Фуа-гра с инжиром и хлебом на травах, филе дорады с ризотто, мороженое «Бурбон»… Натали с любопытством наблюдала, как расплачивался ее кавалер. Ее бывший муж, любовники всегда в таких случаях пользовались чековыми книжками. Люсьен же расплачивался мятыми, скомканными и разнокалиберными ассигнациями. Натали не стала афишировать свое удивление. Однако через неделю Люсьен повел ее в «Крейзи Хоре».

– Люсьен, вам повысили жалованье?

Натали никогда не стеснялась, если речь шла о деньгах.

– Не беспокойтесь, мадам, мне просто очень повезло вчера, – похвастался молодой человек и осекся.

«Так-так, – мгновенно сообразила Натали, – ты, мой милый, – игрок. Карты или рулетка?»

Состоялась пара совместных визитов в казино. Люсьен в серьезную игру благоразумно не вступал – главной ставкой на данный момент для него была благосклонность мадам Натали, и он старался ее всячески развлечь и очаровать. Но от наблюдательной мадам не ускользали никакие нюансы.

– Ну, Люсьен, почему вы так скептически относитесь к рулетке! Одна моя подруга в прошлом году… нет, в позапрошлом, выиграла восемьдесят тысяч. Правда, она играла по системе. Может, мне поставить по системе? Вы знаете какую-нибудь?

И Люсьен терпеливо объяснял своей «наивной» красавице, что реклама большинства таких «систем» – дело рук не только игроков, но и содержателей казино: чем большее число игроков будет пренебрегать строгими математическими законами вероятности и принимать шансы выигрыша во всех играх за равные, тем больше денег останется в заведении.

– Но ведь при длительной игре шансы повышаются!

– Дорогая, поздравляю: вы находитесь под обаянием «заблуждения Монте-Карло», или доктрины повышения шансов. Эта система замешена на мистике, а не на математике. – Усмешка Люсьена была слегка презрительной. – Что закладывается в основу этих убыточных расчетов? Принимается, что каждая партия в азартной игре не является независимой от других и что серия неудачных результатов должна, ну просто обязана в скором времени быть сбалансирована серией удачных, и наоборот, серия выигрышей должна смениться серией проигрышей. Но ваш «механический противник» – рулетка – эту мистическую математику не изучал. Он повинуется более строгим законам, и, чтобы оправдать «систему», вам надо сыграть с ним просто астрономическое число партий. Жизни не хватит! А при малых числах ваша удача – не более чем случайность.

– Неужели эту случайность нельзя ничем подкорректировать?

– В рулетке? Ну приделать тормоз и нажимать его в нужный момент, – съязвил «великий математик». – Нет, Натали, если вы хотите влиять на свой шанс, выбирайте игры с людьми. Там вы сможете сбалансировать случайность знанием психологии, выдержкой, актерским мастерством, наконец. Автомат нельзя переиграть честным путем. Человека – можно. Кроме того, некоторые карточные игры…

Карты! Натали автоматически продолжала слушать – и очень внимательно слушать! – разговорившегося поклонника. Грех прерывать человека, когда его глаза сверкают, а страстный монолог вырывается прямо из сердца. Но, непревзойденный мастер «игр с людьми», она уже просчитывала ситуацию. Карты. Надо же, какая «удобная» тайная страсть у сотрудника отдела кодирования! Это нам подходит. И как удачно все складывается – через месяц она будет в Москве, и…

Господи, как она волновалась, когда возвращалась домой в первый раз, как боялась встречи с прошлой жизнью и как смеялась над своими опасениями, едва переступила порог родной коммуналки на Арбате. Она словно находилась в декорациях спектакля, оформленного дешевым художником и по бедности театра несменяемых десятилетиями. Настоящими живыми людьми были только мама и сестра. Софья Григорьевна, всегда скупая на внешние проявления чувств, обнимая дочь, тихо сказала:

– Ты стала совсем чужая, девочка.

Натали суетилась, доставала подарки, торопливо прикладывала к матери то одно, то другое платье, костюм, сумочку…

– Все очень красивое, доченька, очень.

А Натали хотелось зареветь, зареветь в голос, как в детстве, – громко и отчаянно. И она и мать – обе понимали, что не Париж сделал их далекими друг от друга, что уже давно, не выходя из коммуналки, они стали жить в разных мирах. Никакие подарки и никакие благодарности этой пропасти не уничтожат. Но они все-таки любят друга друга. Они – мать и дочь…

Зато практичная Изольда мгновенно влезла в брючный костюмчик и уже трудилась над плотно притертой пробочкой флакончика духов «Эрмес».

– Мама, посмотри, мне идет? Ну, мама! Наташа, ты что молчишь?

– Чудесно, Изель, только не стоит выливать на себя такое количество парфюма!

– Я нечаянно!

Когда уставшая от примерок Изольда умчалась к подружкам, Натали и Софья Григорьевна остались вдвоем.

– Мам, не знаю точно, но, думаю, через два года, самое большее, я заберу тебя в Париж.

– Спасибо, моя хорошая, только я никуда отсюда не поеду.

– Но почему?! Здесь же невозможно жить! За каждой тряпкой стой сутки в очереди или переплачивай за чеки в «Березку».

– Все так, но мы остаемся здесь.

– Но почему?! – кричала в слезах мадам Легаре. – Мамочка, я не понимаю тебя!

– Успокойся, дорогая. Видишь ли, ты действительно не понимаешь, а я не сумею тебе объяснить. Оставим это, оставим навсегда. Давай потратим время, которое ты будешь с нами, весело.

Натали поняла: так оно и будет. И смирилась. На следующий день она уже была на конспиративной квартире, предварительно оговорив время встречи с Виктором.

– Хороша, ничего не скажешь. И, судя по глазам, есть что рассказать?

– Комитетчик и есть комитетчик, – ухмыльнулась беззлобно Натали. – Да, кое-что есть. Появился у меня поклонник, некто Люсьен Пуатье – скромный служащий Министерства иностранных дел Франции.

– Уже интересно…

– Сейчас станет еще завлекательнее. Пуатье молод и амбициозен. В средствах стеснен. Имеет тайную страсть – карты. Играет часто, выигрывает, думаю, – не очень. Однако о себе как об игроке высокого мнения. Деньги, когда появляются, быстро утекают: мсье Пуатье следит за модой и старается вести светский образ жизни. Вечно в долгах.

– Не без твоей помощи, поди. Ну и что дальше?

– А дальше то, что служит наш картежник… – Натали выдержала паузу, – в отделе кодирования.

– Заманчиво. – Глаза у Виктора загорелись не хуже, чем у Люсьена при виде карточного стола. Получить шифр иностранного государства – одна из самых лакомых добыч любой разведки.

– Сейчас, Наташа, ты все это очень подробно изложишь. – Виктор достал из стола пачку писчей бумаги и положил перед ней.

– Я тут почитаю, пока ты будешь работать. – Пересев на диван, он удобно расположился со стопкой текущей прессы. – Закончишь – мы с тобой попрощаемся. Я должен срочно вернуться на работу. А вообще, ты – молодец! – тепло сказал Виктор и как-то совсем по-мужски пожал ей руку.

Информацию от агента Мимозы срочно передали в Первое главное управление КГБ СССР^[24].

Таковы внутриведомственные правила. Там открыли дело оперативной разработки под кодовым названием «Сверчок». Цель операции – добыть коды Министерства иностранных дел Франции. Люсьен Пуатье получает псевдоним Валет. Все оставшееся до отъезда Натали время с ней работает сотрудник внешней разведки, представленный ей Виктором как Валентин Николаевич.

– Наталья Наумовна, операция начинается сложная, но интересная. И вы в ней ключевая фигура. Объяснять вам этого не надо – сами уже профессионал. Но запомните, за вами еще продолжает посматривать ДСТ Будьте предельно осторожны. Переведите свои встречи с Пуатье практически на конспиративные. Предлог – вы восстанавливаете отношения с бывшим мужем, а он очень ревнивый человек. Поэтому не разрешайте Валету звонить себе домой, старайтесь встречаться с ним так, чтобы никто из общих знакомых об этом не знал. Однако, при всем противоречии с этой важной установкой, первостепенная ваша задача – развивать отношения. Ходите на выставки. Посещайте вернисажи, гуляйте в Тюильри и Венсенском лесу. Разумеется, кафе и рестораны, но подальше от центра.

– Ну что ж, рестораны так рестораны, – усмехнулась Натали. – Правда, у него деньги – от выигрыша до выигрыша. Наш Валет невезучий. Слишком он презирает Случай, чтобы тот к нему благоволил.

– Если идете в ресторан – можете заплатить сами. Предложите ему это. Он же знает, что вы состоятельная и самостоятельная женщина.

– А не обидит ли это его?

– Можете сказать, что так принято на вашей бывшей родине…

– Валентин Николаевич, не надо так… У нас, правда, еще имеются отдельные недостатки и пережитки прошлого, но… Наши дамы за себя не платят, у них для этого мужики имеются, – решила пошутить Натали с новым куратором.

– Люди обычно верят в то, что им удобно. А ваш Люсьен, похоже, стесняться не станет. Цветочки пусть дарит недорогие, мимозы например, скромненький букетик. И символично к тому же! – Куратор также решил пошутить.

Натали представила Люсьена с мимозами и улыбнулась: во Франции это не цветы, а, скорее, сорняки. А возлюбленным дарят розы и орхидеи.

Валентин, похоже, прочитал мысли Натали и тут же добавил:

– Придет с розами или орхидеями – не гоните. …Короче, ваша цель – поставить его в полную зависимость, – поучал он. – Чувство обязанности создавайте осторожно, замешивайте его на «горячей искренней любви и сексе». В последнем, как сообщало «армянское радио», вам равных нет.

– Работа есть работа, – театрально потупив взор, согласилась Натали.

– Пойдем дальше, – посерьезнев, продолжил инструктаж новый знакомый.

Похоже, они друг другу понравились. Чувства юмора Валентину было не занимать. В этом он обходил Виктора.

– Ну как съездила? – обнимая ее в Орли, спросил Люсьен. Багажа у Натали не было – это ведь рейс из Москвы в

Париж. И они направились к машине Люсьена.

– Отвезти тебя сразу домой или где-нибудь поужинаем?

Как это здорово – она ни в чем не стеснена: свободная дама вольна заводить любовников по потребности сердца и в любом количестве, одного или сразу нескольких. Натали с юности привыкла к разнообразию, но Люсьен Пуатье становится на какое-то время ее постоянным любовником. Приучать молодого человека к роскошной жизни она начала с пустяков.

– Дорогой, мне надо купить новую сумочку, ты не составишь мне компанию?

– Зачем ты спрашиваешь, Натали?

Люсьен был готов следовать за предметом обожания куда угодно, тем более что в постель его пока не допускали. В магазине «Эрмес» на улице Жоржа V навстречу Натали с угодливой улыбкой кинулся главный менеджер:

– Мадам Легаре, вы совсем забыли нас!

– Не жалуйтесь понапрасну, Жан, – неделю назад я купила у вас перчатки. Теперь нужна сумочка в тон. Да, Жан. У этого молодого человека завтра день рождения – подберите ему галстук и… И, пожалуй, кашне. Пускай не сезон, но мне нравится расцветка. А вам, Люсьен?

Скромный хранитель государственных тайн обомлел. Кашне, на которое указала Натали, стоило почти четверть его месячного заработка. И потом, день рождения у него еще не скоро…

А мадам Легаре уже деловито набрасывала на шею смущенного Люсьена дорогущее кашне под одобрительные возгласы продавцов.

– Решено! Мы берем и то и другое.

– А сумочка, мадам?

– В следующий раз, Жан. Мы опаздываем.

Едва ошарашенный Люсьен собрался запротестовать, как Натали поцелуем закрыла ему рот:

– Едем ко мне, дорогой.

Люсьен понял: близок сладостный час – и перестал сопротивляться. Ему было абсолютно все равно: тянет его эта богиня к своему ложу за кончики кашне или каторжной цепи. Главное, что они к ложу приближаются!

Люсьен сначала показался Натали робким и в постели. Но это было первое впечатление. Он раскрепостился довольно скоро, обрушив на Натали лавину пылающей, чересчур долго сдерживаемой страсти.

Операция «Сверчок» вступила в самую приятную для ее парижских участников фазу

Через неделю Натали заявила:

– У тебя вульгарный пиджак… – И, предупреждая возражения, напомнила: – Мы завтра идем на вернисаж, где просто невозможно появиться в том, что на тебе надето!

– Но у меня…

– Знаю – нет таких денег. Будут позже. А пиджак нам нужен завтра.

– Но как я смогу?..

– Когда сможешь, тогда и вернешь. Ты ведь не собираешься бросить меня на следующий день?

– О-о, Натали, как ты можешь?!

– Я могу все. Иди ко мне, любимый.

В дорогом бутике вместе с пиджаком они приобрели пару рубашек, а за запонками отправились опять в «Эрмес».

– Видите, Жан, я обещала, что вернусь. Будьте любезны – вот эту пару. – Натали указала пальчиком на строгие золотые запонки в форме буквы Н – символа фирмы.

И так каждый раз. Робкие возражения Люсьена она оставляет без внимания, спокойно оплачивая дорогие покупки. И Люсьен постепенно привыкает, перестает сопротивляться. Более того – все это начинает ему нравиться. А Натали четко движется к намеченной цели.

– Знаешь, дорогой, ты стал совершенно роскошным мужчиной. Думаю, пора нам провести уик-энд в Монте-Карло. В рулетку обещаю не играть. Как тебе моя идея?

– Принимается.

Люсьен действительно стал выглядеть как богатый повеса, член клуба «Плейбой», не заметив, что превратился в альфонса.

Лазурный Берег с его дорогими отелями и казино ошеломил Люсьена. Окна их номера в отеле «Paris» смотрели на море. Цветы, охлажденное шампанское ожидало в апартаментах, стоимость которых способна обеспечить скромному служащему нервное потрясение.

– Наполни бокалы, дорогой, так ты скорее придешь в себя. Посмотри, какая прелесть вокруг. Море, солнце и два дня свободы. Никаких министерств, никаких заумных кодов – ты отдыхаешь!

Монте-Карло – центр светской жизни. Принцесса Грейс и принц Ренье. Есть от чего закружиться голове рядового сотрудника отдела кодирования. Люсьен Пуатье – игрок по призванию и складу ума – с сердечным трепетом переступил порог святая святых богини, имя которой Игра! Казино «Монте-Карло» – один из старейших игорных домов в мире. Прошло время русских купцов, которые стреляли себе в висок, проигравшись в пух и прах; умерли светские львы Франции, и не дарят танцовщицам горсти бриллиантов восточные раджи.

От поколения к поколению игроков переходила легенда. Один-единственный раз за всю историю казино Монте-Карло возвратило проигрыш. Морской офицер, прежде чем пустить себе пулю в лоб, поставил свой корабль в гавани и развернул жерла пушек в направлении казино. А потом явился к управляющему с ультиматумом: или казино возвращает ему франки, или взлетит на воздух. А что будет потом с ним самим – ему безразлично, сказал офицер. Проигрыш офицера – всю корабельную кассу – казино вернуло.

Еще днем Натали обратила внимание любовника на лужайку перед казино, а за ней – террасами поднимающиеся в гору сады.

– Знаешь, куда ведет это великолепие, дорогой?

– Нет. А что, там, наверху, что-то интересное?

– Да. Место самоубийц: проигравшиеся в пух и прах несчастные – кто не мог расплатиться с долгом – поднимались наверх и со скалы бросались на камни.

– Брр, – поежился Люсьен. – Я же говорил, что рулетка…

– Успокойся, милый. Во-первых, теперь так не поступают – запрещено. И за этим следят. А во-вторых, если ты и упадешь куда-нибудь с горы, то исключительно ко мне в постель.

Вечером они под руку вошли в казино «Монте-Карло». Натали – в элегантном вечернем платье, Люсьен – в безукоризненно сидящем на нем смокинге. Он растерянно оглядывал блестящую публику и изысканную роскошь интерьера. Неужели это он, Люсьен Пуатье, одетый не хуже, чем эти холеные господа, идет по казино «Монте-Карло» под руку с самой шикарной из женщин? Господи, это не сон?

– Ты выглядишь, как потерявшийся ребенок, – смеялась Натали. – Пошли, я устрою тебе экскурсию.

И Натали отправилась с Люсьеном в зал для азартных игр.

В казино «Монте-Карло» фортуна решительно отвернулась от Люсьена. Слишком он был подавлен окружающей обстановкой, слишком боялся проиграть именно здесь, в «Монте-Карло», да еще при Натали… Недаром старинная пословица гласит, что счастливым можно быть либо только в игре, либо только в любви. Пуатье здорово проигрался и оказался бы в очень затруднительном положении, если бы мадам Легаре не выручила его деньгами. На другой день все повторилось.

В поезде Люсьен протрезвел от картежного похмелья и застонал:

– Господи, я сошел с ума – как же я расплачусь с тобой?!

– Не переживай, дорогой. С каждым может случиться. Ты ведь знаешь, мне не к спеху. Не думай об этом – думай о работе. Тебе завтра надо явиться в твой ужасный тайный отдел и быть на высоте.

– Какая ты смешная, радость моя. Ну почему же ужасный?

– Ну сидят жутко умные люди и выводят кошмарные каббалистические знаки. – Натали намеренно изображала наивную простушку, и самоуверенный Люсьен, которого любовница искусно избавила от остатков самокритичности, лишь надувался как индюк – от сознания собственной ценности и значимости.

– Натали, дорогая, давным-давно уже никто не кодирует от руки. Все за человека делает техника.

– На грани фантастики? – Натали не удержалась и вставила фразу, модную в России.

– Почти, – разошелся потерявший ощущение реальности Люсьен. – Хочешь, расскажу, как устроена наша шифровальная машина?

– А зачем она мне? – Натали зевнула. – Дорогой, до Парижа еще два часа. Тебе не жарко в брюках?

Все оставшееся время до прибытия экспресса на вокзал они провели, не размыкая сладостных объятий. И Люсьен окончательно позабыл, что за все надо платить.

В поезде «Ницца – Париж» Люсьен так и не успел посвятить возлюбленную в теорию и практику электромеханических шифраторов – Натали потянуло на ласки, и ликбез пришлось отложить. Но чем глубже становилась его финансовая зависимость от Натали, тем чаще он стремился доказать женщине, сколь важна для государства деятельность, которой он занят на службе. Люсьен гордился своей профессиональной эрудицией, а то, что Натали слушала его лекции с откровенным безразличием, лишь подстегивало самолюбие амбициозного любовника.

– Ты не представляешь, какими космическими темпами совершенствуется наша служба. – В роли оратора Люсьен выглядел весьма забавно. Он стоял посередине спальни в доме Натали, а та, едва прикрыв обнаженные прелести, с глубокой тоской грызла яблоко. – Вот у Гитлера была шифровальная машина «Энигма», – не унимался Пуатье.

– Подай мне стакан воды, милый. Спасибо. Ну и что твоя «Эгина»?

– Во-первых, не «Эгина», а «Энигма», во-вторых, все это уже каменный век. Сейчас в моем отделе такая техника… Супер! И я…

Минут через пятнадцать Люсьен обнаружил откровенно спящую Натали, по-детски подложившую руку под румяную щечку.

– Ну уж спать-то я тебе не позволю! – Выскочив из пижамы, Люсьен прыжком очутился рядом с любовницей.

А Натали и не думала спать.

– Дорогая, чуть не забыл… – Люсьен потянулся в блаженной усталости. – Мы собирались в субботу в «Олимпию» на дневной концерт Клода Франсуа, но – увы – не получится.

– Это еще почему?

– Серьезное дело.

– Партнеры по карточному столу? Знаешь, милый, в последнее время мне что-то не нравится твое поведение. Может, нам…

– Натали, дорогая, но у меня все-таки ответственная работа. – Люсьен чуть не плакал от отчаяния, что может расстроить любовницу. – Вот ты никогда не слушаешь, когда я тебе рассказываю, чем я занимаюсь.

– Ну и при чем тут суббота? – капризничала Натали. – Не смей прикасаться ко мне. Отодвинься, жарко.

– Хотя бы теперь выслушай, умоляю. Именно в ближайшую субботу я и еще трое сотрудников нашего отдела должны присутствовать на вокзале и наблюдать за погрузкой. Точнее, организовать ее и проследить до отправления поезда.

– В Министерстве иностранных дел Франции – трудовой субботник? Наших гоняют на овощную базу и картошку по осени собирать, а ваши клерки грузят офисную утварь? Забавно.

– Почти. Только наш груз – не столы и стулья, а шифровальные машины для посольства Франции в Советском Союзе. – Люсьен абсолютно не замечал, что перешел границы допустимого.

– Ты не перегрелся, милый? Шифровальные машины, как ты их называешь – чудеса техники, погрузят в товарный вагон словно дрова и прицепят к обычному поезду «Париж – Москва»?

– Ну да, – обрадовался окончательно потерявший разум Люсьен. – Оформят соответственно, опломбируют, и посольство получит их как груз, не привлекая внимания.

– И почему я должна тебе верить? – начала сдаваться Натали.

– Потому что у тебя нет иного выхода! – заорал Люсьен, понимая, что прощен. – Теперь можно прикоснуться к вашему величеству?

Утром, когда Люсьен ушел в министерство, Натали вызвала парижского куратора операции «Сверчок» на срочную встречу, позвонив в консульство СССР и спросив у секретаря, готова ли виза для г-на Лафевра. Это была условная фраза. На другой день в три часа они встретились в парке Рояль-Монсо.

– В эту субботу с вокзала Сен-Лазар в товарном вагоне поезда № 3 «Париж – Москва» МИД отправляет в СССР шесть шифровальных машин для посольства Франции в Москве. Техника последнего поколения.

– Как? Откуда это тебе известно?

Натали быстро пересказала разговор с Люсьеном.

– Молодец!

Через два часа информацию, полученную от Мимозы, обсуждали в Москве. В день отправки поезда было передано срочное сообщение из парижской резидентуры, что данный товарный вагон в поезде № 3 следует без сопровождения охраны. В такое даже было трудно поверить… Уже на территории Польши в поезд под видом пассажиров подсела группа специалистов из оперативно-технического управления во главе с офицером внешней разведки. Два купе, находившиеся как раз перед грузовым вагоном, были в их полном распоряжении. Впереди – целых два дня до прибытия поезда в Москву.

– Ну как, дорогой, погрузили дровишки? – Воскресным днем любовники нежились на скамейке скверика Vert-Galant. Садик, раскинувшийся на острове Сите, напоминает очертаниями палубу корабля, медленно плывущего по волнам Сены. Великолепная панорама открывается с этих берегов, а сверху покровительственно наблюдает за влюбленными потомками самый галантный король Франции.

– Да, все хорошо. Муторно только возиться, потом в министерство вернулись – всё копошились с бумагами.

– Надеюсь, в ближайшее время субботников не предвидится?

– Лет на двадцать гарантирую: все субботы – наши. – И Люсьен захохотал.

– Чудесно. Идем обедать?

– Согласен. Предлагаю в следующую субботу отправиться к морю. Принимается?

– Без возражений! – воскликнула Натали. Похоже, московский Валентин оказался прав – Люсьен и думать забыл о долгах. Понравилось парнишке верить в русских женщин, которые одевают, обувают и содержат мужчин. Что ж, дружок, пришла пора расставаться.

Она лежала в ванной, погрузившись в душистую пену, наслаждалась нежным ароматом фиалок. Через открытую дверь слышна ностальгическая мелодия юности: «Que Sera, Sera… – Что будет, то будет», – пела Дорис Дей. В холле зазвонил телефон. Перезвонят, если очень надо. Натали вытянулась и закрыла глаза. «Я не могу тебе дать ничего, кроме любви, мой малыш», – искренне обещала голливудская звезда в своей следующей песенке. Телефонную трубку Натали подняла спустя три часа, хотя несчастный аппарат надрывался почти без перерыва. Должен, в конце концов, человек отдохнуть? Она прекрасно знала, кто сходит с ума на том конце провода.

Он влетел в квартиру как безумный:

– В твоих руках моя жизнь!

– Сядь. Выпей. – Натали подала любовнику бокал неразбавленного виски. – Успокойся и все расскажи по порядку.

– В казино, ты понимаешь, люди знакомятся, это в порядке вещей. Сложилась компания, ни к чему не обязывающая, и у нас. Трое. Вполне приличные люди. Один – менеджер в крупной фирме, второй – биржевой маклер, третий служит в банке. Мы подружились, стали встречаться не только за игрой: сидели в баре за кружкой пива, говорили о разном. Однажды Жерар – тот, что из банка, – предложил: «А не отправиться ли нам, друзья, ко мне домой? Жена с детьми на Ривьере. Стол карточный имеется – по моему заказу сделан. Решайте. Вы, Люсьен, не возражаете?»

– И ты, болван, конечно, согласился.

– Ну да, мы все согласились.

– Дальше! Не тяни, ради всего святого.

– Сели. Начали партию в покер. –Ну?

– Мне страшно не повезло. Ужасно.

Руки Люсьена, красивые, холеные, тряслись, как у последнего пьянчужки. Он совершенно не владел собой, но Натали не знала снисхождения.

– Сколько? – спросила она ледяным тоном.

– Пятьдесят тысяч…

– Повтори!

– Пятьдесят тысяч франков. Срок – три дня. – У Люсьена начиналась истерика. – Натали, любимая, прошу: выручи. В последний раз. Клянусь.

– Нет!

– Умоляю, помоги. Хочешь, на колени перед тобой встану…

– Довольно! С меня хватит. Я сыта по горло твоим нытьем, твоими картами. Ты мне надоел. Уходи и не возвращайся!

– Натали, ты не бросишь меня! – Самообладание окончательно покинуло Люсьена.

– Пошел вон! И если сам не уйдешь – вызову полицию.

Когда за несчастным экс-любовником хлопнула дверь, Натали с облегчением опустилась в кресло. Ну слава богу – финита ла коммэдиа. Он действительно ей изрядно опротивел…

Она мстительно ухмыльнулась, вспомнив, как знакомый по общим махинациям торговец-ювелир, товар которого поступал исключительно через контрабандистов, представлял ей «менеджера из крупной фирмы», «банковского служащего» и «биржевого маклера»:

– Не сомневайтесь, мадам, специалисты – высшей пробы.

– Истинная правда, – подтвердил «менеджер». – В Париже лучше нас шулеров не найдете.

– Держите, здесь половина. – Натали протянула «менеджеру» пачку купюр. – Остальное – после результата.

– Результат получите в наилучшем виде, мадам.

С результатом они, пожалуй, перестарались. Сейчас самое главное, чтобы этот альфонс сгоряча не прыгнул с Эйфелевой башни. Но, надо думать, все пойдет по плану. Во всяком случае, задание куратора – порвать с Валетом после того, как «специалисты» сделают свое дело и вгонят его в запредельный долг, она выполнила на «отлично».

– Пижамы. Синяя… черная с золотом… снова синяя. Теперь – халат. Где же он, черт возьми? В ванной, наверное.

Натали бродила по квартире, собирая вещи Люсьена, дабы уничтожить следы пребывания опостылевшего любовника. Огромный бумажный пакет громоздился посреди спальни. Вслед за халатом туда отправились домашние туфли, флакон туалетной воды, дюжина носовых платков из тончайшего батиста. Венчала гору замшевая куртка шоколадного цвета.

Оказалось, пакета маловато, пришлось доставать еще один. «С ума сойти!» Натали пнула ножкой изящный комодик, вина которого состояла лишь в том, что Натали, когда Люсьен частенько квартировал на бульваре Осман, предоставила его любовнику: «Чувствуй себя как дома, дорогой».

– И что у нас здесь? – Натали дернула ручку верхнего ящика.

Галстуки от Эрмес, галстуки от Ив Сен Лорана… Пестрые и однотонные, яркие и строгие. Пяток бархатных коробочек выстроился у боковой стенки. Запонки? Белого и желтого золота с памятной гравировкой.

– Ну, галстуки – повезу в Москву на сувениры, а это пусть полежит. Так, что я забыла?

Она вышла в холл, вернулась с четырьмя обувными коробками и с упоением швырнула их в бумажный мешок. «Аппетиты у тебя, мой милый, – Фрэнк Синатра позавидует». Наконец все, что напоминало о Люсьене, было упаковано и сослано в холл.

– Что с этим барахлом делать? Отдам консьержке… Забавно, – усмехнулась Натали, созерцая гору вещей. – В Москве все мои любовники, назначенные комитетом, были мужиками: водили в рестораны, делали дорогие подарки, платили за все, наконец! А этот ничтожный альфонс галантно забрался не только в постель, но и в кошелек. Благо я представлю отчет об оперативных расходах.

Натали от души наслаждалась разрывом с опостылевшим любовником. Работа есть работа, она знала, на что шла. «Но Бог свидетель, как он мне надоел…»

Тем временем несчастный Люсьен Пуатье кое-как добрался до ближайшего бара. Ему требовалось хорошенько выпить, чтобы переварить сразу два свалившихся на него несчастья. И он не сразу сообразил, которое страшнее – кошмарный проигрыш или то, что его выгнала Натали. Выходило – последнее. Ибо кто теперь даст за его голову хотя бы сантим?

Скоро весь столик Люсьена был полон картонных кружочков, а он все заказывал и заказывал. И, к немалому своему удивлению, оставался абсолютно трезвым. «Господи, что же мне делать?»

– Мсье разговаривает сам с собой? – К несчастному, не спрашивая разрешения, подсел незнакомый мужчина. – У мсье, вижу, проблемы. Может быть, я смогу чем-то помочь?

– Попробуйте, – произнес заплетающимся языком Люсьен. Он ничему не удивлялся, поскольку пребывал в шоковом состоянии. – Если послезавтра выложите моим партнерам пятьдесят тысяч франков! Но при этом, зарубите себе на носу, – Люсьен все-таки смог опьянеть, – на носу… денег я вам не верну. Ни-ког-да.

– И не надо, – согласился незнакомец.

– А что надо… Денег дадите?

– Совершенно верно, только давайте перейдем в другое место. Где не так накурено, и мы сможем все обсудить.

Незнакомец привел Люсьена в ближайший сквер – тому уже было абсолютно безразлично, куда его ведут. В его воспаленном мозгу билась одна мысль – долг.

– Меня зовут Джек Блэр, я сотрудник английской спецслужбы МИ-6.

– Разведка… – начал трезветь Пуатье.

– Именно. Вы не обижайтесь, но мы за вами давно наблюдаем. Знаем – вы игрок. Сегодняшняя ваша проблема вполне решаема, если…

– Если я стану на вас работать.

– Безусловно. Но, узнав наше предложение, вы поймете: никакого вреда ваша информация для Франции не составит.

– А вы не боитесь, что я сейчас вызову полицию и…

– И меня заберут в ДСТ? Нисколько. Моя дипломатическая карточка при мне – я пользуюсь дипломатическим иммунитетом, а вам, человеку, скажем деликатно, находящемуся в не совсем вменяемом состоянии, вряд ли поверят. Но вы так не поступите, потому что денег, судя по всему, вам взять негде. За неуплату карточных долгов – я знаю, хотя сам карт в руки не беру, – наказывают, и серьезно. Особенно профессиональные игроки.

– Вы правы, я полицию звать не стану. Выкладывайте ваши условия.

– Нас интересует техническая инструкция по эксплуатации шифровальной машины ZCR-5, которую французский МИД давно не использует. Вы же специалист – все знаете лучше меня.

– А зачем тогда вам это нужно?

– Вопрос некорректный, однако я постараюсь ответить. К нам попал на Фольклендах подобный аппарат, но без инструкций. Аргентинцы им длительное время пользовались. Инструкция поможет нам без лишних хлопот понять, как они дошли до такой жизни, что стали угрожать интересам Великобритании.

Пуатье совершенно успокоился, когда услышал название аппарата и цель, которую преследуют англичане. На следующий день они встретились в том же сквере и обменялись пакетами. «Вы, мсье Пуатье, не волнуйтесь – больше мне ничего от вас пока не надо».

Люсьену не понравилось слово «пока», но радость от полученных денег вытеснила неприятный осадок от последней реплики англичанина. С возвратом долга Люсьен не стал тянуть и страшно обрадовал шулеров, сообщив: «Деньги есть».

Жизнь Люсьена мало-помалу вошла в размеренное русло: работа – карты, карты – работа. Затягивалась постепенно рана, которую нанесла Натали. Как вдруг ему домой позвонил Блэр:

– Хочу пригласить вас поужинать, мсье Пуатье.

– Вряд ли у меня найдется свободное время на этой неделе. Позвоните мне… позвоните лучше всего в следующий вторник, мсье Блэр. – Люсьен начал понимать, во что он вляпался, оказав «услугу» англичанину.

– Боюсь, я тоже не располагаю достаточным временем, чтобы ждать так долго. Но если вы заняты, могу подойти к вам в министерство. У меня есть такая возможность. Годится?

– В том же скверике послезавтра, рядом неплохой ресторан, – злобно процедил Люсьен, до которого, наконец, дошло, что «беспокоить» его будут всю оставшуюся жизнь.

Пуатье постепенно втянулся в процесс и продавал самую секретную информацию англичанину, а точнее, офицеру внешней разведки КГБ СССР. Эта была классическая операция вербовки под чужим флагом, проделанная изящно и чисто. Мысль о том, что Натали причастна к сложившейся ситуации, никогда не посещала беднягу Люсьена: они давно уже, с того самого дня, не встречались.

Прошло восемь лет. Январской ночью 1983 года в МИД Франции поступила дипломатическая почта из посольства Франции в Москве. Только сам министр, а затем и глава кабинета ознакомились с содержанием одного из сообщений, прежде чем оно было передано президенту республики. В сообщении доводилось до сведения министра о поразительном открытии, сделанном тогда в посольстве Франции начальником службы кодирования. В документе, подписанном Ренаром Баране, первым советником посольства, в частности, говорилось: «Во время ремонта одной из шифровальных машин было обнаружено, что в корпусе одного из конденсаторов содержится сложное электронное устройство, предназначенное, по всей видимости, для передачи во внешнюю электросеть телеграфной информации». В документе далее уточнялось, что аналогичные электронные устройства найдены во всех остальных пяти шифровальных машинах, использовавшихся посольством для связи с Парижем.

Новость была ошеломляющая! Она означала, что в течение восьми лет КГБ получал информацию обо всех шифро-телеграммах, принимавшихся и отсылавшихся посольством Франции в Москве, включая самые секретные.

Два лишних проводка, обнаруженных в конденсаторах, были напрямую подсоединены к электросети. Силовой кабель шифровальных машин, следовательно, являлся носителем тока к внешней цепи и передавал информацию прямо на Лубянку. Система функционировала в точности как примитивное устройство для прослушивания телефонных разговоров. Гениальность идеи заключалась в том, что подключение к конденсатору позволяло перехватывать содержание сообщений до шифровки, которая практически не поддается прочтению. В результате Лубянка получала «чистые тексты», что в свою очередь позволяло установить систему шифров. Таким образом, КГБ имел возможность читать французские шифротелеграммы практически во всех столицах мира. В течение восьми лет безотказно работал источник наиболее секретной политической информации.

Обладая бесценной секретной информацией, Советский Союз мог совершать опережающие действия или играть на внутренних противоречиях среди членов НАТО. К тому же Франция потеряла десятки миллионов, подписывая торговые соглашения с Москвой, только потому, что Советы знали все планы партнера, его возможные уступки и припрятанные козыри. Всего и не перечислить. Такой оперативный успех был достигнут благодаря тому, что КГБ своевременно получил от своего агента информацию об отправке из Парижа в Москву шести шифровальных машин. Машины отправлялись по две в каждом контейнере по железной дороге в обычных грузовых вагонах, используемых посольствами для перевозок тяжелого и громоздкого оборудования. Эти вагоны проходили в течение двух суток по советской территории.

Операция под названием «Сверчок» получила самую высокую оценку у руководства КГБ СССР. Сам председатель дал указание руководителям соответствующих подразделений представить к награждению ее непосредственных участников. Никто не был забыт… или почти никто. Сотрудники оперативно-технического управления, которые в максимально короткие сроки, что называется «на ходу», обработали французские шифровальные машины, были награждены орденами Красной Звезды. Их руководитель получил орден Красного Знамени. Сотрудник парижской резидентуры, осуществлявший связь с агентом Мимозой и проведший операцию по вербовке Валета, был также награжден орденом Красного Знамени. Резидент, который отвечал за все и вся в своей епархии, был представлен к ордену Ленина.

Что касается Виктора, то, с учетом всех его предыдущих заслуг и за воспитание ценного агента, он был удостоен высшей ведомственной награды – знака «Почетный сотрудник госбезопасности».

А Валет продолжал добывать материалы для «англичанина» еще долгие годы. Как сложилась его судьба, Натали было совершенно неинтересно. Она забыла о нем, как только выгнала незадачливого любовника за дверь.

А что же сама Натали, чем наградила ее Родина? Никому и в голову не могла прийти мысль о представлении ее к правительственной награде. Да она вряд ли и нуждалась в ней. Однако во время очередного посещения Москвы Натали получила благодарность от руководства, что ей было передано через того же Виктора, а самое главное – заверили в том, что в ближайшее время ее мать, долгое время стоявшая в очереди на улучшение жилищных условий, получит двухкомнатную квартиру в Новых Черемушках. Вот это награда!

Мужчины давно не представляли тайны для опытной и просвещенной Натали. Они проложили путь к ее намеченной цели – богатству и секс с ними – кто говорит о любви? – способ добиться желаемого. Что из того, что данное занятие нравится ей и само по себе? Она и не скрывает. Но женщины?..

«Олицетворение» содержания картины «Искушение святого Августина» служило первым всплеском еще не разбуженной чувственности. Московские приключения взрослой Натали не оставляли времени для желаний, дремавших в глубинах подсознания. Только в Париже, в кругу обеспеченных и «раскрепощенных», у нее возник сексуальный интерес и к дочерям Евы. Была ли она бисексуальной от природы? Конечно, определенный «гормональный крен» имелся, но, пожалуй, не меньшую, если не большую ответственность за эти эксперименты следует возложить на стереотипы, господствовавшие в головах «избранных», и на… банальное любопытство. И без сомнения, на любовь к прогулкам по краю пропасти.

Все, на что накладывалось табу, Натали пробовала «на зуб». Именно сладость запретного плода всегда определяла ее поступки, будь то рискованные парковки с карточкой ассоциации медицинских работников Франции на лобовом стекле «мерседеса», или махинации с контрабандным антиквариатом, или – как высшая степень приобщения к «деликатесам» цивилизованного мира – чувственные эксперименты с сестрой по полу. Сексуальная свобода, как известно, не знает границ: двое, иногда трое любовников сразу – обычное дело. Если бы Натали читала дневники Александры Коллонтай, то с удовольствием поставила бы свою подпись под лозунгом Валькирии русской революции: «Конечно, и у женщины бывают периоды повышенных сексуальных запросов… Чем богаче личность, тем любовь многограннее, красивее, богаче, тем меньше места для узкого сексуализма – дорогу крылатому Эросу!»

Но вот, наконец, и Натали вышла за рамки «узкого сексуализма». И, как типичный представитель «цивилизованного мира», начала порхать от одного запретного плода к другому, пытаясь найти высшее сексуальное наслаждение в обманчивой новизне ощущений. И даже убедила себя, что это ей удается…

Для отдельных «продвинутых» лиц из круга, где вращалась мадам Натали – круга известных деятелей бизнеса и культуры, существовал закрытый клуб, куда допускали лишь по рекомендации и где строго соблюдалась конфиденциальность. Клуб располагался недалеко от королевского дворца в Версале. В настоящее время и в Москве появились подобные заведения под названием «клубы для свингеров». Однако, как всегда, первопроходцами здесь были американцы. Они создавали моду для свингеров или своперов, как некоторые из них предпочитали себя величать, ежегодно меняли опознавательные знаки (например, гвоздика в петлице) для «единоверцев». Организовывали общества для «swapping couples» – меняющихся партнерами супружеских пар. Очень скоро и консервативная старушка Европа ввела подобное сексуальное новшество. К этому времени уже стало обычным меняться не только женами и мужьями крест-накрест, а вообще предаваться общему блуду, традиционному и нетрадиционному, пребывая в свободном поиске без всяких ограничений.

После развода с Легаре Натали стала появляться в клубе, приезжая туда с любовниками. Подобные острые развлечения, увы, тоже приедались. И она, по возможности, старалась внести некоторое пикантное разнообразие в традиционную программу.

Внешне версальский особняк для экзотических утех весьма непримечателен. Строгий двухэтажный дом стоит на отшибе, лишь в окружении каштанов. Выдержан в классическом стиле, без излишеств. Две камеры слежения над входом – новинка того времени – бесцеремонно осматривали посетителей. Приоткрывалась массивная дверь, и швейцар, с безупречной внешностью члена палаты лордов, приглашал гостей в гардеробную, где не менее вышколенный лакей принимал плащи и шубки. Широкая лестница вела наверх в ресторан, небольшая арка в холле открывала вход в коридор, ведущий в бар, за которым начинался лабиринт соединявшихся друг с другом уютных помещений – больших для комнат и слишком малых, чтобы именовать их залами. Перед тем как пройти в ресторан, Натали и ее спутник Жан-Лю направились к стойке бара. Бармен с улыбкой, как старую знакомую, но без тени фамильярности приветствовал Натали и ее спутника.

– Рад видеть вас, мадам, сегодня у нас большой сбор. Помимо членов клуба много интересных гостей. Надеюсь, вы проведете время достойно…

– Спасибо, Стив. Постараюсь оправдать доверие.

На стойке, как по мановению волшебной палочки, возникла бутылка с ее любимым напитком – на горлышке виднелась наклейка-стикер с надписью «НАТАЛИ». По традиции, каждый постоянный член клуба хранил бутылку своего любимого напитка в баре. Если она опустошалась, бармен тут же, автоматически, заводил новую.

Выпив по рюмке сухого мартини с водкой, Натали и Жан-Лю прошли наверх. Там они уютно устроились в небольшом алькове – одном из шести на каждой стороне стены узкого зала и заказали себе легкий ужин с шампанским. Симметричность альковов имела свое тонко продуманное назначение. Находящиеся там пары или небольшие компании могли хорошо разглядеть своих сидящих напротив «коллег» по клубу, чтобы позднее не терять времени на выбор партнера. Здешняя кухня отличалась изысканностью и удовлетворяла самые требовательные вкусы парижских гурманов. Огромных лангустов, лениво шевелящих длинными и острыми, как шпаги, усами можно было заказать прямо из большого, ярко подсвеченного аквариума, установленного посередине зала.

– Вот это номер! – вдруг встрепенулась пораженная Натали.

– Что случилось, дорогая? – Жан-Лю перестал разглядывать белокурую американку, которую привел в клуб сидевший напротив шведский дипломат.

– Ты видишь, кто там сидит?! Да не туда ты смотришь, Жан-Лю. Слева от нас. Дама в сиреневом с плотным мужчиной. А напротив них сам Валери Гияр, великий маэстро, лучший дирижер Франции, да и всей Европы… Узнаю его по золотому пенсне. А с кем это он? – Натали придирчиво ощупала взглядом молодую анемичную девушку, сидящую рядом с дирижером.

– А, вижу, ну и что?

Натали не стала говорить Жан-Лю, что ее внимание привлек вовсе не великий маэстро, а дама в сиреневом. Это была дочь советского партийного лидера, славившаяся своим экстравагантным поведением и любовью к бриллиантам. Натали знала, что членов семьи особ столь высокого уровня в обязательном порядке сопровождали сотрудники Девятого управления^[25] Комитета государственной безопасности.

Спутник дамы в сиреневом сидел с напряженным лицом, свидетельствовавшим, что удовольствия от своего ужина он не получает. Вероятно, решила Натали, бедняга ломает голову, как докладывать московскому начальству о том, с кем, где и каким образом они провели сегодняшний вечер. Охранник уже отсчитывал оставшиеся часы, которые ему придется провести во Франции, сопровождая свою неуправляемую прикрепленную. Высокопоставленная дочь официально входила в состав делегации советских кинематографистов, прибывших в Париж по случаю проведения Недели советского кино. Визит начался всего два дня назад, но его подопечная уже уверено внедрилась в порочный круг парижского бомонда. Днем она отсыпалась, вечерами присутствовала на различных культурных мероприятиях, а ночью проводила время в самых злачных местах Парижа. Вот и сегодня парень настороженно ожидал каких-нибудь нештатных ситуаций в этом неизвестном, пугающем заведении, куда привел их вертлявый маэстро в нелепом золотом пенсне.

Вскоре ресторан опустел, все его посетители спустились вниз, присоединившись к членам клуба, не желавшим отяжелять желудок перед сексуальным пиршеством. Натали с Жан-Лю прошли сквозь несколько комнат «лабиринта» и оказалась в одном помещении с дочерью партийного вельможи и ее охранником. Натали это сделала не без умысла – в ее голове уже созрела озорная идея. Эта комната мало чем отличалась своей обстановкой от других, разве что боковое освещение в ней было мягче, эротические картинки на стенах слегка подсвечивались, красный цвет обивки на кушетках, диванчиках и креслах дразнил воображение.

Соседка Натали поднялась и направилась к жгучему брюнету напротив. Она положила руку ему на плечо, скользнула за ворот рубашки, поглаживая спину. Спутница брюнета оставалась безучастной к происходящему. Мужчина усадил даму на колени, начал расстегивать ее блузку и зарылся лицом в грудь женщины. Тем временем к его спутнице устремился высокий мужчина в очках, как две капли воды напоминающий министра внутренних дел республики.

Вскоре все происходящее напоминало ожившую картину «Искушение святого Августина», с той разницей, что участники теперешней оргии не утруждали себя полным освобождением от одежд. Совокуплялись жадно и непристойно. Знаменитую актрису осторожно, как драгоценную вазу, положил на стол иностранный дипломат, приступив затем к более энергичным действиям. Юбка ее задралась чуть не до подбородка, а прекрасные ноги в лаковых лодочках тряслись над столом в такт усилиям дипломата. Двое мужчин – спортивного вида блондин и высокий загорелый южанин, вероятно итальянец, – никак не могли поделить очаровательную шатенку. Сама же она не знала, кому отдать предпочтение. Непререкаемое правило клуба – все должно происходить только при обоюдном согласии сторон – неукоснительно соблюдалось.

Охранник, сопровождавший даму в сиреневом, обмерев от страха, безуспешно пытался убедить «прикрепленную» немедленно покинуть этот вертеп. Дочь государственного деятеля, раскрыв рот, наблюдала происходящее – и это только в одной комнате!

«Может стоит совершить экскурсию по лабиринту? – думала она. – Но нет, надо еще немного побыть здесь».

Ее крупное, мясистое, когда-то красивое лицо светилось тайной надеждой: а вдруг кто-нибудь пригласит ее разделить радости всеобщего распутства? Для начала она стала строить глазки загорелому южанину, чего тот попросту не заметил.

Натали, закончившая развлекаться с женой приятеля, который трудился над худощавой немецкой журналисткой, посмотрела в сторону соотечественников.

«Пора пощекотать коллеге нервы». И она, неожиданно подойдя сзади к охраннику, нежно провела ладонью по его щеке. Комитетчик вздрогнул всем телом – похоже, увиденное тоже возбудило его не на шутку. Щека, которой коснулись пальцы Натали, стала пунцового цвета.

– No! No! – только и мог сдавленным голосом выдавить из себя комитетчик.

– Да ты не бойся парень – об этом никто не узнает. Подопечная тебя не выдаст, Впрочем, как и ты ее… Ну а я… Все зависит от того, как ты себя покажешь в деле.

Услышав родную речь в исполнении французской красотки-лесбиянки (бедняга волей-неволей наблюдал процесс общения современных Сафо), парень обомлел. Похоже, лесбиянка – из французской контрразведки. Его «прикрепленную» заманили сюда, чтобы скомпрометировать. Сейчас последует вербовочный подход. Альтернатива – фотографии во всех парижских газетах. Шутка ли – дочь Самого… в парижском борделе. А где был он? Почему не удержал? Писать в рапорте, что понятия не имел, куда завезет их извращенец-маэстро, что справиться у посольских коллег насчет благонадежности заведения он даже теоретически не мог. Как назло, рядом не было никого из посольства. Но кто это будет учитывать при решении его судьбы в Москве?

Сейчас он с ужасом вглядывался в раскрасневшиеся лица вокруг, пытаясь определить, кто еще, кроме этой бабы, здесь «при исполнении»? С карьерой в органах бедняга уже мысленно простился.

Натали же продолжала развлекаться от души:

– Соглашайся, дружок. Получишь несказанное удовольствие, гарантирую!

Он теперь судорожно думал, как для начала поскорее выбраться из окаянного клуба, не дожидаясь появления начальства этой особы и людей с фотоаппаратами.

А Натали, решив, что уже достаточно напроказила, на прощание примирительно улыбнулась комитетчику и произнесла:

– Бери свою даму и быстро проваливай. В следующий раз будь умнее. Передай привет столице нашей Родины. Адью, шер ами.

Капризная принцесса в это время и не собиралась лишать себя удовольствия от зрелища, очевидно, хорошо ей знакомого не только по порнофильмам, и огрызалась:

– Отстань, Витя. Еще рано!

Но комитетчик на этот раз был неумолим. Он железной хваткой взял ее за то место, где должна была быть талия и, почти не отрывая от пола, понес ее массивное тело к выходу. Через минуту они были на улице.

Конечно, подобные экскурсии у Натали возникали скуки ради – когда она отдыхала от очередной интриги и томилась в ожидании следующей. Она не могла существовать без «дела». И судьба сжалилась над ней – собственной персоной, целый и невредимый, на горизонте появился Эдуард Бутман. Разыскал ее сам, позвонил. Появление призрака из прошлого ввергло Натали в шок, правда… лишь на мгновение.

…Алыптадт – не тронутый временем и человеком прекрасный островок Средневековья в центре современного индустриального Кельна. Множество баров, кафе и кондитерских радуют умученных туристов, желающих вытянуть ноги за кружкой пива или полакомиться пирожными. В один из таких баров вошли двое – молодая дама и мужчина средних лет. Дама пожелала «столик возле окна – хочу видеть собор».

– Все такая же любительница прекрасного и вечного, – улыбнулся ее спутник, отодвигая тяжелый резной стул, – садись и любуйся.

– И ты почти не изменился, Эдик, – заметила дама, расстилая белоснежную салфетку на точеных коленях, щедро открытых короткой юбкой.

– Зато ты, Натали, совершенно другая.

– Постарела?

– Упаси боже – возраст ни при чем: ты стала еще прелестнее. Просто сейчас передо мной сидит независимая, крепко стоящая на нашей грешной земле дама. И, судя по всему, отлично обеспеченная. Я угадал?

– Почти.

– Ясно, – захохотал Бутман. – У тебя пока еще нет всех денег, каких тебе хочется. Ах, Натали, Натали! – И, отсмеявшись, уже серьезно предложил: – Давай их делать вместе. Кстати, моя дорогая, пора обзавестись собственной галереей.

– Эдик, ты представляешь, во что это обойдется в Париже? Я давно думаю, где можно выставлять и продавать антиквариат. Ты прав: я довольно обеспеченная дама, но сейчас мне пришлось бы потратить все, что у меня есть. Ну… почти все.

– Понятно. – Бутман видел, что его бывшая любовница лжет. Мастерски. – А если я тебе предложу партнерство?

– У тебя есть такие деньги? Тогда почему ты до сих пор в Кельне, а не в Париже?

– «Париж открыт – но мне туда не надо», – пропел Эдик строку из Высоцкого. – Здесь, в Кельне, масса галерей и ателье, где можно найти весьма интересные вещи. Не хуже, чем в Париже. Не говоря уже о ярмарке, куда съезжаются тысячи художников со всей Европы. Что касаемо денег… – Эдуард зажмурился, прихлебывая знаменитый «Кельш». – Чертовски вкусное пиво!.. Что касаемо денег, то их много. И не только денег – есть камушки и еще кое-что. Но находится мое сокровище в Новом Иерусалиме.

– Где-где?! – Натали едва не подавилась колбаской. – Дачу твою обыскивали сутки. Приезжали с миноискателями. От меня гэбэшники неделю не отставали: «Скажите, где Бутман прячет валюту?» Как будто ты показывал мне свои схроны.

– Знаешь, один тайничок комитетчики обнаружили – дома, на Сретенском бульваре. – Эдуард вновь отхлебнул пива. – Кольца, перстни – дорогие, конечно, но бог с ними. А вот икона рублевская… Икона ба-а-алыпие деньги стоила. Они ее не нашли – иначе она бы значилась в списке конфискованных вещей. Вероятно, она так и осталась в тайнике. А все остальное как конфискат пошло с молотка. Были тогда такие закрытые склады, откуда номенклатура потом покупала эти конфискаты за бесценок. Кто купил полушкафчик – теперь не найдешь. Жаль…

Натали и бровью не повела.

– Я знаю, соседи понятыми были.

– Помнишь то лето, когда по Москве слух прошел, что готовится новый закон о спекуляции валютой? Никита-гаденыш расстрельную статью приказал ввести в Уголовный кодекс. Я помчался на дачу. Там доллары, золото, бриллианты – все лежало в портфеле на чердаке. Представляешь? Времени в обрез. Прятать на участке – обнаружат. Ну нашел я местечко. Еще пару дней – и не сидеть бы нам с тобой на берегу Рейна, попивая светлое пивко.

– Когда тебя выпустили, ты их забрал?

– Нет, что ты. Я ведь сначала попал в лагерь в Италии, как и все евреи перед отправкой в Израиль, куда я так и не доехал… О том, чтобы вывезти валюту и прочее, и думать не моги. Когда я улетал в Рим, меня в Шереметьеве насквозь рентгеном просветили, – хмыкнул Бутман. – Спецобслуживание на прощание устроили… Постой, постой, Натали, – вдруг оживился Эдуард. – Ты сказала, что свободно ездишь в Москву к маме? – И вновь сник: – Однако таможни все равно не миновать…

– А если я гарантирую доставку твоих сокровищ? – Натали пристально посмотрела в глаза «учителя». – На партнерских условиях, разумеется. Половина – моя.

– Не представляю, как ты это сделаешь.

– Не бери в голову. Условие годится?

– Условие подходит. – Бутман с интересом изучал «свое произведение». – Поздравляю, деловая женщина.

– Тогда рассказывай

Натали провела в Кельне неделю, а не пару дней, как собиралась. Эдуард показал ей самые интересные галереи и ателье. «Такое впечатление, что здесь каждый второй житель – коллекционер», – удивлялась она. В Кельне любовь к искусству – традиция давняя. Только в собственности города находится восемь художественных музеев. Знаменитый «Людвиг», далее – «Вальрафф-Рихартц», обладающий роскошной коллекцией от римлян до импрессионистов. Десятки частных собраний, открытых для доступа, наконец, живущие своей особой жизнью бесчисленные ателье кельнских художников. Город заслуженно гордится славой европейского центра современного искусства.

Бутман понимал: теперь в их связке Натали – главная. Вчерашняя Элиза Дулитл из арбатской коммуналки превратилась в настоящую европейскую бизнес-леди. Его роль – вторая. Однако и Натали отдавала себе полный отчет кое в чем: самостоятельно, без знаний и бесценного опыта Эдуарда, ей не заработать и половины того, что они сумеют огрести вдвоем. Ситуация устраивала обоих. И Бутман приступил к реализации проекта.

– Большая финансовая перспектива сегодня в русском авангарде. Лет через двадцать, положим, появится интерес к Айвазовскому, Репину, Брюллову. Не раньше. Сейчас люди готовы платить бешеные деньги за Малевича, Ольгу Розанову, Кандинского. Их картины пока можно найти и, главное, купить за бесценок. И мне такие места известны. Кстати, а ты знаешь, как сумел сделать себе несравненную коллекцию русского авангарда знаменитый Костаки?

Натали кое-что слышала о Георгии Костаки. Однако Бутман счел нужным более подробно рассказать об этом необычном человеке и его судьбе. Родился Георгий в Москве в 1912 году. Его отец, наследник династии богатых коммерсантов с острова Закинф, владел чайными плантациями в Узбекистане, торговал чаем в Москве. Так получилось, что Георгий рос в русской, а не в греческой культуре: язык предков знал плохо, говорил на нем с сильным акцентом, с трудом подбирая слова. Налаженный, обеспеченный быт рухнул в 1918-м.

С началом НЭПа семья вновь, благодаря коммерческой жилке отца, встала на ноги. А с концом новой экономической политики семейство Костаки оказалось в двусмысленном положении. Стало непонятно, как жить. Дело в том, что этим московским грекам удалось сохранить паспорта подданных Греции. Будучи по культуре русскими, они оказались иностранцами. Это в какой-то степени спасало, но одновременно отрезало доступ к работе и образованию. Георгий Костаки даже не смог окончить среднюю школу.

В пятнадцать лет Георгий начал работать грузчиком на рынке, стал приторговывать сам. В отцовском кабинете висели картины. А когда любознательный мальчик попал в Третьяковскую галерею, ему показалось, что те холсты, что дома, похожи на картины, выставленные в музее. Действительно, в домашней коллекции умершего к тому времени Костаки-старшего были «малые голландцы». Так называли работы старых мастеров за кабинетный формат.

В голодные годы комиссионные магазины были переполнены предметами «буржуазного быта». Белая ампирная и красного дерева павловская мебель, старинные бронзовые часы, канделябры, посуда – чего только не было в торгсинах… Цены были смехотворные: умирающие от голода «бывшие» и «лишенцы» за копейки отдавали старинные французские и голландские картины, гобелены и тех же «малых голландцев». Вскоре и сам Костаки стал приобретать для продажи некоторые работы, чтобы на вырученные деньги пополнять коллекцию.

С середины 30-х годов работал шофером в посольстве Греции, но был хорошо известен среди московских и ленинградских коллекционеров. От них же он и получил прозвище «Грек».

Когда началась война и посольство Греции эвакуировали в Америку, знакомые устроили его шофером в посольство Великобритании. Потом он оказался в посольстве Канады, где и работал до 1978 года, до отъезда из СССР, шофером, а потом завхозом. Должность и скромная, и значительная: бывает, завхоз оказывается вторым человеком после посла. Чтобы обеспечить жизнедеятельность посольства, он должен прекрасно «ориентироваться на местности» – знать тонкости национальной психологии и хорошо разбираться в хитросплетениях местной жизни. И на этом посту Костаки был незаменим!

Он видел, как бедно живут многие художники, и начал покупать их работы.

– Ты подумай, – восхищался Бутман, – какое чутье надо было иметь, чтобы платить деньги – пусть маленькие – за «мазню» никому не интересных авангардистов. А Костаки покупал их работы. Интерес к «старым» голландцам у него пропал. Грек стал охотиться за тем, что все считали «мусором». Коллекционеры разводили руками: «Грек спятил!»

Даже на Западе интерес к модернизму первой четверти XX века, особенно к русскому, в то время практически отсутствовал. А Грек разыскивал художников, их родственников и друзей. Лазал по чердакам и чуланам, вытаскивал запыленные рулоны с холстами из-под кроватей. Он, с помощью искусствоведов, составил список тех, кого можно было причислить к русскому авангарду.

Запад вволю «надышался» импрессионистами и переключился на более поздних художников – Мондриана, Брака, Поллака, Миро… Появились книги о творчестве Сикейроса, Ороско, Диего Риверы, Пикассо. А затем и наши интеллектуалы, поначалу целиком захваченные западным искусством, вспомнили о своих художниках начала века. Оказалось, что после гениального Врубеля и русского импрессиониста Коровина в России, независимо от Запада, появились свои авангардисты: Кандинский, Шагал, Малевич и другие.

Их начали искать. И тут оказалось, что большинство художников этого периода собрано в коллекции Грека!

– Ему невероятно везло, – с завистью определил Бутман. – Однажды, во время очередной экспедиции «на село», Костаки обратил внимание на доску, которой было заколочено окно сарая. Оказалось – картина Любови Поповой. Хозяева согласились отдать ее за кусок фанеры!

В конце 60-х интерес к русскому авангарду наконец проснулся и на Западе. О собрании московского грека там уже были наслышаны. Костаки вообще был ярчайшей личностью Москвы, с необычайно широким кругом знакомых. Кто только не побывал в квартире Грека на проспекте Вернадского, стены которой от потолка до пола были завешаны шедеврами! Крупнейшие западные искусствоведы и музейщики, всевозможные знаменитости и те, кому таковыми еще предстояло стать, дипломаты, советские чиновники и искусствоведы, пройдохи-спекулянты и богемные красотки.

Натали слушала и не переставала удивляться – как же это такой человек «прошел мимо» нее или, скорее, наоборот – она прошла мимо. Но в то время ни она, ни Бутман, попивая на берегах Рейна «Кельш» и восхищаясь талантами Грека, не могли представить, насколько драматический поворот судьбы ожидает коллекционера в недалеком будущем.

Вскоре о коллекции Грека появились статьи в английских и американских журналах. Когда западные музеи стали обращаться в Министерство культуры с просьбой продать работу Малевича или Поповой, чиновники были вынуждены отвечать, что в советских музеях таких художников нет, а все работы этого периода сосредоточены в собрании Костаки.

Официальные лица поняли, что коллекция стоит больших денег, и забеспокоились. За квартирой началось наблюдение, телефоны прослушивались. Костаки занервничал – и не ошибся. В его отсутствие кто-то проник в квартиру, но, на первый взгляд, ничем поживиться не успел: все картины находились на своих местах. Однако, проверив через неделю запасники, коллекционер обнаружил, что из папки пропало восемь полотен Кандинского, большая пачка рисунков и гуашей Клюна и некоторые другие работы. Через год произошла вторая кража. И снова из запасника. А через три дня новая беда – в поселке Баковка сгорела дача, где хранилось немало работ, в основном молодых художников.

Костаки возмутился – никакой защиты! А ведь он поставил в известность милицию, что коллекция завещана народу. Тогдашний министр культуры мадам Фурцева даже галерею под это собрание построить обещала.

Костаки дал интервью французским и английским корреспондентам. История ограбления известного коллекционера, завещавшего свое собрание государству, обошла все «вражеские голоса».

Война была объявлена. Началась откровенная травля. По телефону постоянно звонили и угрожали коллекционеру и его детям. Костаки перестал спать по ночам, стал бояться ездить с родными на машине. Через год нервы сдали, и коллекционер решился на отъезд. Он предложил оставить в СССР большую и лучшую часть коллекции с тем, чтобы ему разрешили часть работ увезти с собой, – на этот капитал он мог прокормить семью за границей. Наконец выезд разрешили.

На Западе коллекционеру пришлось продать часть собрания: надо было как-то устраиваться. Ни Костаки, ни его жена, ни дети, несмотря на благосостояние и пышный прием, не чувствовали себя на Западе своими.

Коллекцию Костаки с колоссальным успехом показали в нескольких главнейших музеях. В 1989-м он, уже тяжело больной, приехал в Москву на открытие выставки в Третьяковской галерее, состоявшей по большей части из его коллекции. Теперь его принимали как мецената… Георгий Костаки умер в Афинах в 1990 году. Несколько лет назад правительство Греции приобрело те двадцать процентов работ которые он привез с собой, за тридцать пять миллионов долларов. Теперь эта великолепная коллекция русского искусства хранится в Салониках.

И хотя Натали прекрасно понимала, что им с Эдиком придется потратиться гораздо больше, чем Греку, она решила действовать именно в данном направлении…

Дома, в Москве, Софья Григорьевна, глядя на дочь, спросила:

– Ты какая-то неспокойная, Наташенька. Что-нибудь в Париже не так?

– Ну что ты, мамочка, я просто-напросто устала. В самолете оказалось душно, соседка попалась ужасная – храпела весь перелет. Ничего, теперь-то уж я отдохну в твоей новенькой квартире.

Софья Григорьевна теперь жила одна, в квартире у метро «Новые Черемушки», которую предоставили Натали, а точнее, ее матери за операцию «Сверчок», о чем Софья Григорьевна и подозревать не могла. Изольда, не без участия Натали, вышла замуж за скромного инженера из Австрии. Но сказать, что она стала счастлива и довольна жизнью, – нельзя. «Лавры» старшей сестры мешали ей строить спокойную семейную жизнь. «И все же это лучше, чем каморка в Черемушках», – успокаивала себя Изольда.

Натали уже не звала мать переехать в Париж. Знала – бесполезно.

– Как ты намерена провести ближайшие дни, девочка?

– Завтра мы с тобой побудем вдвоем. А в субботу поеду в гости. Валентина пригласила меня на дачу. Мамочка, у тебя есть плетеная корзинка? Валентина с мужем планируют поход за грибами, и я хочу появиться в полном вооружении.

Корзинка в доме нашлась. Порывшись в кладовке, Натали обнаружила еще два необходимых для задуманной операции предмета – стамеску и молоток.

Утром в субботу Натали тихо, чтобы не разбудить мать, наспех выпила чашку кофе и вышла на улицу. В метро она с удовлетворением обнаружила, что ничем не отличается от остальных пассажиров. В резиновых сапогах и ветровке, с рюкзаками и корзинами – начался сезон опят – москвичи отправлялись на третью охоту. На Рижском вокзале Натали взяла билет: «До станции Новый Иерусалим и обратно, пожалуйста». Как велел Бутман, села в последний вагон.

За окнами мелькали пригороды, леса, деревушки.

– Сольешься с толпой дачников и грибников, не привлекая внимания. Далее станешь выбираться к нашему поселку…

«Нашему! Дачку-то конфисковали».

Люди, выходившие из электрички, разделились на два ручейка: один потек по узенькой тропочке, шедшей в деревню, за которой стояли дачи, второй очень быстро рассыпался веером – грибники устремились к лесу Натали пришлось отправиться в лес, а там уж – выходить «на точку». Добираться до тайника следовало невероятно сложным путем: на этом Бутман настаивал жестко.

– Ну какой грибник топает в дачный поселок, к кому-то заходит – что он там забыл?

Натали ненавидела грибные походы и никогда в них не участвовала. Ей больше нравились дары леса в готовом виде, например запеченные в сметане с чесноком шампиньоны или маринованные шляпки моховиков. Однако, не желая выглядеть белой вороной, она старательно шарила палочкой в траве и под кустами – увидев, как это делает бабуля, пожелавшая ей удачи, Натали немедленно отломала длинную ветку.

Очень скоро в корзине появились сыроежки – пять штук. Вырванные из свежей земли мокрые ножки грибов пачкали куртку, туго свернутую на дне корзины. Симпатичные грибочки полагалось аккуратно срезать ножичком, оставляя грибницу, о чем урбанистка из Парижа, ясное дело, забыла. Под синей курткой лежали завернутые в пестрый платок (вдруг похолодает) молоток и стамеска. В пакете – бутерброды и яблоко. Все, как у всех. Наконец сквозь ольховые кусты замелькал просвет. Подобрав еще пару сыроежек, Натали вышла на дорогу.

Сухая глина красноватой пылью набросилась на кроссовки. «Господи, что же здесь творится в дождик?» По другую сторону дороги сквозь редкую полоску из молодых березок просвечивали пестрые, разномастные домики дачного поселка НИЛ, где обосновались деятели науки, искусства и литературы и где раньше имел собственность Эдик.

«Встала лицом к заборам – поверни вправо. Иди лесом. И помни о грибах».

Ладно, пойдем лесом. Натали начала уставать – никогда ей не доводилось столь долго путешествовать пешком. Она уже пожалела, что ввязалась в эту авантюру, проклинала Бутмана, забыв, что инициатором затеи была она сама. Наконец впереди показалась какая-то постройка. И она, забыв наставление Бутмана «не спешить, не суетиться», побежала навстречу богатству.

«Увидишь одноэтажное здание из серого крупного нестандартного кирпича, выстроенное как бы в лесу. Одна сторона смотрит на дорогу – там металлическая дверь, на ней – череп и кости. Ее открывают раз в сто лет. Справа узенькая проселочная дорога – по ней почти никто не ездит, даже летом. Разве что лесник. В выходные его не должно быть…»

Сердце Натали отчаянно колотилось – вот она, заветная цель. Она обошла домик – все правильно, он самый. Наша сторона – та, что смотрит на лес. Стихийная помойка цвела и пахла внизу овражка, приткнувшегося к вожделенной стенке.

«Второй ряд снизу. Четвертый и пятый кирпичи слева. Не перепутай. Мои замазаны специальным легким раствором, хотя не отличишь от соседних».

Перед отъездом в Москву она спросила:

– А вдруг кирпич вывалился? И тайник пустой?

– Пустой – значит, пустой, – рассердился Бутман. – Я шкуру свою спасал, а не загадывал, что случится через десять лет! Конечно, риск есть, ну так оставь эту затею.

Натали поставила корзину слева от себя, закрывая обзор со стороны дороги. Справа теснились густые заросли кустарника волчьих ягод. Со спины – лес. Натали пыталась взять под контроль возникшее возбуждение – вот он, долгожданный выброс адреналина. Как все казалось просто в Париже, в электричке… И даже пять минут назад. Один, два, три, четыре. Вот и ты, голубчик. Берем стамеску в левую руку, молоток – в правую. Какого черта! – стамеска вывернулась из пальцев и шлепнулась на землю. Какая скользкая штуковина! Управилась со стамеской – больно тюкнула молотком. Натали, разозлившись, намертво зажала в руках проклятые инструменты. «Видел бы меня Пьер!» Не желающий вылезать злополучный кирпич наконец зашатался. Ура! Отбросив стамеску и молоток, Натали уцепилась ногтями за острые края кирпича и потянула его на себя. Поехал, умница. Вдруг почти за ее спиной послышались голоса и треск сучьев. Черт возьми, они идут прямо на меня! Лесники? Дачники? Голоса – мужской и женский – зазвучали совсем близко, когда кирпич, выскочив из стены, шлепнулся у ног. Как там учил Виктор? Услужливая память молниеносно высветила подсказку: «Решение в критической ситуации должно быть мгновенным и единственно правильным».

Одним махом Натали стянула брюки и присела на корточки, голой попой загородив дырку в стене и все, что валялось на земле. Ошеломленному взору выбравшихся из овражка грибников – парня и девушки – открылась занятная картинка: молодая женщина сидела у кирпичной стены на корточках, сверкая голым задом. Одна рука сжимала кусок газеты, другая стыдливо прикрывала низ живота. Девушка оглушительно захохотала, обернулась к спутнику, приглашая разделить веселье по столь пикантному поводу. Однако, увидев, что парень во все глаза уставился на красотку, мигом ухватила его за руку и потащила прочь.

«Слава богу!» Натали так же молниеносно натянула брюки, обернулась к стене и принялась за следующий кирпич. На удивление, он поддался легко. Она засунула руку в проем, внутри оказавшийся довольно вместительным. «Есть, есть, есть!» Первой появилась на свет божий металлическая коробочка, обернутая в клеенку и перевязанная бинтиком. Вторая оказалась побольше, следующая – еще больше. Коробки—в корзинку, кирпич на место…

Полуденной электричкой она возвращалась в Москву. Рядом на скамейке стояла плетеная корзинка, наполовину заполненная сыроежками.

– Не повезло, – посочувствовал сидевший напротив Натали дедуля, у которого опята буквально вываливались из двух корзин.

– Не повезло, – улыбнулась Натали.

– Не горюй, дочка, в следующий раз на засолку наберешь. А сыроежки сегодня пожаришь.

Дома, передоверив сыроежки маме, Натали отправилась в ванную. Горячий душ после загородной поездки не помешает и к тому же успокоит нервы.

– Наташенька, ты скоро? – позвала Софья Григорьевна. – Твой улов готов. Получилось вкусно.

Ночью, когда мама крепко спала, Натали развернула свою добычу. Две большие жестяные коробки набиты долларами. Она открыла маленькую – на черном бархате ослепительно лучились бриллианты. Она почти не сомневалась – камни чистейшей воды, хотя химия научилась синтезировать искусственные, теперь и опытный ювелир без поляризационного микроскопа не обходится. «Слезы богов» – так называли их древние. Слез, пролитых простыми смертными на земле ради обладания или утраты алмазов, никто не считал. Их бездонный океан. Пожалуй, в мировой истории не встретишь камня более знаменитого, из-за которого начинались войны, портились или, напротив, устанавливались дипломатические отношения, чем алмаз.

Он обладает чудесным свойством – он универсален, он украшает всех, хоть и не всем приносит счастье. Искорка таинственного огня, живущая даже в самом маленьком бриллиантике, зажигает этот огонь в глазах человека. Нет, не высокой стоимостью бриллианта определяется привязанность человека к этому великому камню. Скорее, это магия алмаза заставляет людей выкладывать за него любые деньги. Ликвидность бриллиантовых изделий очень велика – не было случая, чтобы они сильно падали в цене. Известно и другое: люди в стесненных обстоятельствах готовы расстаться с золотом, серебром, жемчугом и фамильным фарфором, но сохраняют любой ценой даже простенькое колечко, если в нем лучится бриллиант.

Переправить найденное сокровище в Париж оказалось проще простого – во всяком случае, для Натали. Она решила навестить посольство Франции. Разведка оказалась удачной. Первым, кого она встретила в бывшем особняке Морозовых на улице Димитрова (ныне Большая Якиманка), был второй секретарь посольства Морис Армани.

– Мадам Дюпре, я счастлив вас видеть. – Армани наклонился к руке Натали, чтобы поцеловать.

Он говорил чистую правду. Еще в то время, когда готовились документы Натали для выезда во Францию для воссоединения с законным мужем Жаком Дюпре, он, тогда молодой атташе, увидев Натали Бережковскую, потерял покой. Настолько, что даже посмел выказать ей свое расположение. Однако времени и для короткого флирта у них тогда не было. И вот снова она.

– Мсье Армани, я давно уже не мадам Дюпре. Я – мадам Легаре, но…– многообещающе улыбнулась Натали, – но и это ничего не значит.

– Я могу пригласить вас на обед, мадам Легаре?

– Просто Натали, – промурлыкала она своим особым «сексуальным» голосом. Мужчины моментально попадались на этот крючок. – Конечно, я с удовольствием пообедаю с вами, Морис. Куда мы поедем?

В ресторане «Узбекистан» им подали шашлык из небольших кусочков баранины и массу ароматной зелени.

– Как вам живется в Париже, Натали? Не скучаете по России? – Морис Армани говорил почти без остановки, спрашивал о всяких пустяках. Он понимал: стоит ему остановиться – и он перестанет владеть собой.

– Замечательно, Морис. Мне кажется, я всегда жила во Франции. А вы? Вам еще не надоела Москва?

– Ну что вы, Москва чудесный город! Когда я уезжаю домой в отпуск, то уже через неделю начинаю скучать: мне снится храм Василия Блаженного, Тверской бульвар, памятник Пушкину…

Армани действительно очень любил Москву.

– А что вам снилось в этом году?

– Пока ничего, – засмеялся Морис, – я улетаю домой через неделю. Жена и дети уже в Париже, а меня попросили немного задержаться.

– Как интересно, а каким рейсом? – Натали превратилась в сплошную струну – так напряженно работал ее мозг. – Мне тоже заказаны билеты на это время.

– Дайте вспомнить. Ага, вылетаю в четверг шестнадцатого, рейс десять двадцать пять. Москва – Париж.

– «Аэрофлот» или «Эр Франс»?

– «Эр Франс», разумеется. Возможно, мы летим одним рейсом?

– Возможно, но я должна дома посмотреть билет.

Она должна немедленно обеспечить себе именно этот рейс! Мама, конечно, огорчится, будет беспокоиться, спрашивать, что случилось. Это печально, но уладить легко. Без помощи Армани ей никогда никто не позволит вывезти такие ценности из страны. Но Натали на то и Натали, чтобы принимать точные и быстрые решения. Звезды были на ее стороне – билет на шестнадцатое рейсом «Эр Франс» она приобрела на следующий день. Ато, что ей придется вернуться раньше? Виктору она скажет… Скажет, что ее компаньон нашел подходящее место для галереи и требуется срочно подписать договор на аренду. Сообщать, что этот компаньон Бутман, она, конечно, не станет. А то он моментально насторожится и, чего доброго, устроит ей проверку на таможне. Ну возвращается на пять дней раньше – так это для мамочки трагедия, а куратору-то все равно.

На следующий день ей позвонил Морис:

– Натали, если у вас нет серьезных планов на завтра, я приглашаю в Архангельское.

Рыбка на крючке. Вопрос – где ее съесть.

– Я с удовольствием прогуляюсь по подмосковному Версалю.

Натали была сама любезность. Не более. Прием сработал.

– У вас неважное настроение, мадам. Я могу помочь?

– Вы правы, Морис. Но отложим неприятности.

Так где же съесть рыбку? Куда мы едем? В Архангельское. А дача Валентины в Хотькове…

Утром, в машине, она робко спросила:

– Морис, а если мы вместо Архангельского поедем в Загорск? Я очень давно не была в Лавре.

– Отлично, – обрадовался Армани. Ему нравилась русская православная архитектура.

Возле ворот лепилось множество сувенирных киосков, рассчитанных на кошелек богатых иностранных туристов. Армани, который бывал здесь не раз, подошел к знакомому киоску, где постоянно что-нибудь покупал.

– Натали, я хочу подарить вам сувенир – в память о нашей поездке. Так, скромный пустячок. – Очаровательное пасхальное яйцо опустилось в ладонь Натали. Искусно выточенное из дерева, причудливо расписанное, оно алыми цветами горело на ярком солнце. Оторвавшись от созерцания прелестной игрушки, Натали проникновенно взглянула на француза.

– Я тоже хочу кое-что подарить вам, Морис…

Ключи от дачи лежали у нее в сумочке. Накануне вечером она взяла их у Валентины. «Действуй, Натка, – напутствовала подруга. – Однова живем». Сама Валентина после второго замужества превратилась в верную жену и сумасшедшую мать троих сорванцов.

В будний день осенью дачников мало. Сторожа водились лишь в элитарных поселках, поэтому доехали они до дома 18 по улице Коминтерна без приключений и свидетелей. Морис вышел из «пежо» и толкнул низкие деревянные ворота.

– Какая красота! – пришел он в восхищение.

Дом – рубленый, с кружевными наличниками и затейливой резьбой по краям навеса над крылечком – выстроил еще Валентинин дед. Но, следуя моде, его именовали «наша дача». Дощатый пол цвета сливочного масла покрывали пестрые дорожки, красные листья клена горели на столе в глиняном кувшине. По стенам висели пучки каких-то трав: собирала и сушила их сама Валентина.

– Морис, – неслышно подошла к своему спутнику Натали, – я хочу вас…

Когда следовало, она брала инициативу в свои руки. Осеннего холода они не почувствовали. Натали, страстная и изобретательная, доводила измученного желанием Армани до высот экстаза. Она ласкала его расслабленное тело и вновь умело разжигала огонь для следующих восхождений на вершину блаженства.

– Так не бывает, – шептал Морис, откинувшись на подушки и целуя влажные, прилипшие к вискам локоны Натали. – Так не бывает, cherie. Это какой-то каскад оргазмов!

Потом, заглянув в буфет, они нашли хлеб, сыр, вполне съедобные, включили электрический чайник. Натали пребывала в загадочной печали.

– Так что вас терзает, cherie?

– Мама отдала мне бабушкины бриллианты, а я даже не могу их вывезти.

– И это вся ваша проблема?

– Да, Морис, проблема. Кроме того, у меня есть валюта, но так много мне вывезти не позволят – в декларации указана совершенно другая сумма.

– Натали, милая, ваши невзгоды – это мелочи, забудьте их. Я все сделаю. Я прохожу таможню без досмотра. Когда вы улетаете?

Натали назвала дату и рейс.

– Так это совершенно упрощает ситуацию. Мы летим вместе! После таможенного досмотра в самолете я передам ваши вещи обратно. Вас устроит?

Господи. Устроит ли ее?!

– Вас это не очень затруднит, Морис?

Ответом были страстные объятия и двойное восхождение к вершине блаженства.

Что ж, пока все идет по плану.

А вот Виктора провести было не так-то просто. Ему стало известно о поездке в Загорск с французским дипломатом. Работала «наружка».

– Чем вызван твой скоропалительный отлет? Кстати, что это тебя понесло вчера в Хотьково?

Натали кокетливо улыбнулась Клыкову:

– Вы же, Виктор Петрович, всегда отказывались проехаться со мной на пленэр. А я молодая женщина, без мужа, но с фантазиями. Вот встретила в посольстве мужика, который замечает, что я еще привлекательная женщина. К тому же оказалось, что он тоже летит в Париж. Я вам уже говорила, что в Париже у меня возникли срочные дела с галереей. Вы думаете, что там все решается так же медленно, как в Москве?

Они попрощались. У Виктора осталось смутное ощущение, что в этом приезде Натали в Москву далеко не все было чисто.

По возвращении в Париж Натали честно разошлась с Бутманом, хотя, что греха таить, мысль лишить Эдика его доли мелькнула у нее: придумать какую-нибудь историю с подмосковными грабителями или еще что-нибудь в этом роде. Однако, поразмыслив, она благоразумно решила, что второй раз грабить мужика не стоит.

В августе мало кто выдерживал зной парижских мостовых. Парижане брали отпуска и выезжали из города кто куда, в зависимости от материальных возможностей. Натали летом следующего года отдыхала в Ницце и, как всегда, в отеле «Палас Метерлинк», совмещая приятное с полезным. В Монте-Карло проводилась очередная выставка-продажа ювелирных изделий и антиквариата во вместительных залах легендарного «Hotel de Paris». Натали всегда там удавалось удачно что-нибудь продать. Удачно что-нибудь купить там было практически невозможно: цены назначались не просто завышенные, а запредельные, с расчетом на сверхбогатую публику. Поэтому основное удовольствие Натали получала от общения и обмена информацией с приехавшими со всего мира антикварами, ювелирами, знатоками живописи, профессионалами и начинающими коллекционерами. Последние представляли для нее особый интерес, поскольку именно им она умудрялась продать то, что не считала для себя достойным внимания. На выставке она зачастую завязывала интересные и ценные знакомства, многие из которых имели неожиданные продолжения.

Отель «Палас Метерлинк» располагался на пути к Монако, в наиболее живописной части побережья к востоку от города. Путь до крошечного королевства на машине занимал каких-нибудь двадцать минут. История самого отеля весьма занимательна. Сразу же после Первой мировой войны, в 1920 году, граф Милеан затеял грандиозное строительство на скальном склоне от идущего вдоль побережья шоссе до самой обрывистой береговой линии. Граф собирался построить казино, но у него быстро закончились средства, и строительство заглохло. Сегодня лишь ионические колонны, окружающие бассейн, являются немыми свидетелями неосуществленного плана графа, по которому на них должна была покоиться крыша кабаре. В 1930 году знаменитый бельгийский поэт и литератор, лауреат Нобелевской премии Морис Метерлинк купил замороженный объект и отстроил для себя большую многоярусную виллу, окружив ее живописными садами с оливковыми и банановыми деревьями. В 80-е годы вилла Метерлинка превратилась в отель, который заслуженно приобрел огромную популярность, несмотря на бессовестно высокие цены – даже для подобных заведений на Лазурном Берегу.

Натали нравилось проводить ранние утренние часы на открытой веранде номера. Солнце в это время только появлялось из-за гор, и ее взору открывалась панорама моря. Цвет его почти сливался с небом на едва заметной линии горизонта. Справа и слева вдоль побережья можно было часами смотреть на причудливые очертания скалистой береговой линии, вдоль которой маленькими оазисами располагались небольшие пансионаты и виллы с частными пляжами и открытыми бассейнами. Тем не менее отдельные смельчаки каким-то образом заплывали в эти края и загорали на уступах и естественных площадках прибрежных скал.

Натали накинула легкое платье, надела мокасины на босу ногу и спустилась завтракать в летний ресторан, расположенный на открытой террасе, а заодно и посмотреть на вновь прибывших отдыхающих.

Она села за дальний столик с тем, чтобы видеть всех гостей и в то же время продолжать любоваться морем. Посетителей в ресторане почти не было: большинство проживающих предпочитало заказывать завтрак в номер. Однако и тут есть кое-что интересное. Стройный, спортивного вида мужчина вошел на террасу, быстро окинул взглядом почти пустой зал, пересек его и сел за соседний столик. Она внутренне усмехнулась – нетрудно догадаться, почему он выбрал именно это место. Мужчине на вид лет сорок… Нордический тип белокожего блондина. Об этом красноречиво свидетельствовал начинавший лупиться, покрасневший нос. Темные очки «Ray Ban» в золотой оправе, которые навсегда вошли в моду с легкой руки американских пилотов после Второй мировой войны. Одет мужчина в легкие спортивные брюки в бледную голубую клетку и белую теннисную рубашку с вышитым на груди венком, что говорило о его симпатиях к великому английскому теннисисту Фреду Перри или, по крайней мере, приверженности к учрежденной им товарной марке. По раскованности движений и отсутствию малейших признаков чопорности, короткой стрижке и коротковатым брюкам, едва закрывающим щиколотку, Натали безошибочно определила – американец. Подтверждение тому она получила незамедлительно, когда подошедший официант стал принимать заказ у гостя. Незнакомец заговорил по-английски с носовым растягиванием гласных, что так характерно для выходцев из штата Техас. Натали по многолетней привычке, продолжая украдкой разглядывать незнакомца, старалась составить его социальный и психологический портрет, а затем проверить эти свои заключения. В том, что американец заговорит с ней и у нее будет такая возможность, она не сомневалась.

Часы «Картье» из белого золота на кожаном ремешке говорили о его любви к дорогим вещам и хорошем вкусе. Несмотря на военную стрижку, американец вряд ли служил в армии дольше призыва во время вьетнамской войны, хотя и это сомнительно. Натали давно заметила какое-то особое печально-жесткое выражение глаз у многих вьетнамских ветеранов, которым в течение долгого времени приходилось стесняться участия в войне – столь непопулярной у своих сверстников на родине и в Европе.

«Он, очевидно, выпускник одного из университетов Ivy League, – продолжала про себя гадать Натали. – Принстонский, Гарвардский, может быть, Колумбийский?»

Она знала, что успешное окончание одного из восьми самых престижных высших учебных заведений США, именуемых «Лигой плюща», гарантирует трудоустройство в ключевых государственных учреждениях. Пятнадцать-двадцать лет работы в этом случае обеспечивали человеку хорошую пенсию. Но американцу явно далеко до пенсионного возраста.

К тому же он не был похож на государственного служащего – об этом говорила его независимая манера держаться и бросающаяся в глаза привычка жить на широкую ногу. Даже высокооплачиваемые американские клерки не позволяли себе выделяться на общем фоне, выработанном корпоративной этикой. В этой связи Натали с усмешкой вспомнила, как все советские секретарши с гордостью носили зимой дорогие импортные сапоги стоимостью в два месячных оклада. В то же время их американские коллеги считали сумасшествием покупать что-либо дороже обуви из ширпотребовских магазинов.

Американец был явно человеком состоятельным, да иного и быть не могло, если он остановился в отеле «Метерлинк», о чем свидетельствовал лежащий на столе гостиничный ключ.

Интересно, чем он зарабатывает на хлеб? На человека творческого или принадлежащего к гуманитарным профессиям он явно не тянет. На преуспевающего юриста или доктора – также не похож. Видимо, он или топ-менеджер и акционер большой компании, возможно нефтяной, учитывая его техасское происхождение, или крупный делец в области недвижимости. Что-то в нем есть от технаря и финансиста одновременно.

То, что незнакомец попадал в категорию «интересных мужиков», не вызывало сомнения.

Наконец Натали смогла разглядеть номер комнаты на массивном брелоке ключа – 2002. «Это же один из двух так называемых президентских покоев», – мелькнуло у нее в голове.

Президентский номер – это четыре спальни с отдельными ванными комнатами, вместительной гостиной и огромной террасой с видом на море, размеры которой вполне годились для вечеринок с бальными танцами. Натали очень хорошо знала эти покои – в прошлом году она была в них гостьей саудовского магната. Президентский номер стоил почти в пять раз больше, чем номер люкс в этом же отеле.

Американец с откровенным интересом посмотрел на Натали и, перехватив ее взгляд, широко улыбнулся, показывая ровный ряд великолепных зубов.

«Ну вот и приглашение к танцу!» – И Натали ответила такой же открытой улыбкой.

Она никогда не лишала себя удовольствия флирта, если возникал интересный объект. Американец немедленно подался корпусом в ее сторону и с чудовищным акцентом и ворохом ошибок спросил:

– Разрешите, мадам, присесть за ваш столик?

Натали заметила, что он слегка заикается.

«Вероятно, только в моменты душевного волнения», – с ехидством подумала она.

– Да-да, пожалуйста, а то чувствую себя несколько одиноко в это прекрасное утро… – доброжелательно и с достоинством, как женщина, знающая себе цену, ответила Натали по-английски.

Американец тут же перебазировался за ее столик, прихватив начатую чашечку кофе.

– Клиффорд С. Хатчинсон – американский бизнесмен на отдыхе. – Он еще раз улыбнулся. – Да просто Клифф. Так меня зовут друзья.

Эта американская манера дежурно улыбаться по любому поводу вызывала у Натали сарказм. В подобных улыбках было что-то штампованное, синтетическое, лишенное нормальных человеческих эмоций. Американцы порционно выдавали свои отмеренные улыбки, как биг-мак или гамбургер в закусочных Макдоналдс.

– Мадам Натали. Тоже на отдыхе, – с улыбкой и в тон ответила она.

Хатчинсон с радостью сообщил ей, что он приехал вчера поздно ночью на машине из Парижа и еще не решил, когда будет возвращаться. Выяснив, что Натали на отдыхе одна, он тут же с энтузиазмом предложил ей «объединить усилия в поисках развлечений, чтобы максимально разрядиться от городских стрессов и забот».

«Парень сразу берет быка за рога… Типичный американский напор. Ну что ж, посмотрим, кто он такой и с чем его едят», – решила про себя Натали.

– Клифф, помимо развлечений в мою программу входят посещения выставки-аукциона в Монте-Карло. Дело в том, что это мой бизнес, и я совмещаю приятное с полезным.

– Прекрасно! – воскликнул Хатчинсон. – Я с удовольствием поеду с вами… если вы, конечно, позволите… – менее решительно закончил он, заметив насмешливый взгляд Натали.

– Что ж, отлично. Я выезжаю… – она взглянула на часы, – через полчаса, то есть в десять, и, если вы не отказываетесь от вашего предложения, я встречусь с вами наверху у стоянки отеля.

Вернувшись в номер, Натали занялась собой: тщательно наложила на лицо дневной тон, двумя-тремя быстрыми движениями щеточки подправила тушь на ресницах и накрасила губы. Подошла к зеркалу и одобрительно подмигнула своему отражению. Даже одна ночь на берегу целебного Средиземного моря благоприятно, как ей казалось, отразилась на ее внешнем виде. Да, она выглядела отдохнувшей. Щедро открытое платье без рукавов, легкие туфельки. Украшения? В меру. Натали надела любимые сережки с изумрудами в окружении россыпи бриллиантов. Их подарил ей на свадьбу Легаре. Боже! Когда это было! Подумав немного, надела на палец кольцо, также с крупным изумрудом. Выходя из номера, еще раз прошлась мимо большого зеркала. То, что она увидела, ей понравилось.

На стоянке у сверкающего лаком серебряного «бентли», как будто только что сошедшего с конвейера, стоял Клиффорд С. Хатчинсон, в светло-песочном шелковом костюме, бледно-голубой рубашке с темным однотонным галстуком. Выглядел он довольно эффектно.

«Все безукоризненно, – отметила про себя Натали. – Вот только брюки коротковаты. Но это общая мужская беда Америки».

– Вы потрясающе выглядите, мэм. – Хатчинсон с бесцеремонным восхищением разглядывал Натали.

– Спасибо, Клифф, – бросила она небрежно, всем своим видом давая понять, что воспринимает столь примитивный комплимент как нечто совершенно заурядное и не заслуживающее высказанной благодарности.

Клиффорд оказался остроумным и обаятельным собеседником. Он заражал своим весельем и беззаботностью. По дороге в Монте-Карло меж шуток и забавных историй американец поведал кое-что и о себе. Клиффорд действительно занимался недвижимостью. Он был владельцем риэлторской фирмы «Хатчинсон Гроссмен Ассоушиэйшн», которая, по его словам, успешно действовала на ниве недвижимости в Нью-Йорке и ряде других крупных городов США. В настоящее время он решил отдохнуть на Лазурном Берегу, а позднее намеревается проехать по нескольким западно-европейским столицам с пакетом предложений по инвестиционным риэлторским проектам в США.

Натали отлично понимала, что новый собеседник, особенно заинтересованный в развитии отношений, всегда дает о себе только ту информацию, которую он сам бы хотел о себе услышать. Хотя и ее всегда было полезно узнать.

«Харизмой ты, голубчик, обладаешь. Несомненно. И доверие умеешь вызывать. Однако лезет из тебя типичный коммивояжер, готовый всучить втридорога залежалый товар».

Клиффорд иногда начинал слегка заикаться в начале предложения, как будто ему что-то мешало собраться с мыслями. Затем его речь становилась плавной и уверенной. Заикался он не часто, и Натали решила в будущем проследить, в каких именно случаях это происходит.

«С тобой, парень, надо держать ухо востро», – твердо решила она, не представляя, правда, чем знакомство с этим обаятельным американским плейбоем может ей угрожать. Сигнал подавала все та же интуиция Натали. То, что она готова «объединить усилия в поисках развлечений, чтобы максимально разрядиться от городских стрессов и забот», как витиевато выразился очаровательный техасец, уже не подлежало ни малейшему сомнению.

Натали обладала интуицией дикого животного, сохранившего дарованные природой инстинкты. Не ошиблась она и на этот раз. К настоящему времени Клиффорд С. Хатчинсон стал самым успешным риэлтором среди бывших зеков во всем штате Техас. Об этом неожиданном и беспрецедентном феномене стоит подробно рассказать.

Родившись на небольшой ферме на западе штата, Клиффорд Хатчинсон к двадцати девяти годам успел испытать все превратности судьбы. Страдая тяжелой формой дислексии, или, как ее еще называют, «функциональной неграмотностью», он до четырнадцати лет не умел ни читать, ни писать. Все, включая его школьного учителя, считали, что он безнадежно умственно отсталый ребенок.

Клиффорд рос спокойным и скромным мальчиком, предпочитавшим тихое одиночество шумным и веселым играм своих сверстников. За спиной он часто слышал грубые шутки и презрительные реплики одноклассников по поводу своей отсталости. Если бы не мать, которая умела постоять как за себя, так и за своего сына, его давно бы исключили из начальной школы. Клиффорд кое-как дотянул там до тринадцати лет, после чего родители решили отправить его в военное училище. Они справедливо полагали, что меньшие учебные нагрузки, строгая кадетская дисциплина и внимание военных преподавателей помогут Клиффорду справиться со своими недостатками.

Действительно, в кадетской школе он с грехом пополам научился, наконец, читать и писать. Однако дальше этого дело не пошло. Слабая грамотность, паническая боязнь прочитать что-либо вслух отпугивали его даже от посещения церкви: несмотря на религиозное воспитание в семье, Клиффорд до смерти боялся, что пастор может вдруг попросить его прочитать отрывок из Ветхого Завета. Постоянно меняя школы, где он никак не мог прижиться, колледжа Клиффорд так и не смог закончить. Казалось, что ничего, кроме жалкого прозябания на техасской ферме, ему в этой жизни не светит.

Однако все переменилось в одночасье, когда приятель отца устроил парня на курсы для банковских клерков низшего звена, организованные при Банке строительства и реконструкции в Далласе. И вот здесь открылся его талант.

Клиффорд научился прекрасно анализировать и составлять документацию по предоставлению займов и кредитов. И, что немаловажно, он отлично зарекомендовал себя как мастер подать и продать клиентам любой, даже очень слабый, проект. Его перевели в управление национальных счетов, где он стал помощником главного эксперта. Управление, куда попал Клиффорд, занималось распределением банковских кредитов по всей стране. Впервые к простому парню из западного Техаса пришел настоящий успех!

Из «умственно отсталого» он неожиданно превратился в восходящую банковскую звезду. Внешне он тоже преобразился – стал более общительным, улыбчивым, всегда готовым помочь коллегам по работе. Клиффорд делал все, чтобы попасть в «высшее общество» Далласа, а для этого надо было каким-то образом добыть деньги. И много денег.

Выход он нашел быстро. Все началось с того, что однажды он ложно заявил о пропаже сертификатов на принадлежавшие ему ценные бумаги. Когда Хатчинсон, проделав соответствующие формальности, получил дубликаты сертификатов, он их попросту продал. Потом взял кредит под залог ничем не обеспеченных сертификатов в одном уважаемом банке. Выплачивать кредит он, конечно, не собирался. Именно в это время, как позднее отмечали сослуживцы, у него появилась неутолимая жажда шикарно одеваться, разъезжать в дорогих спортивных автомобилях в обществе красивыхженщин.

Через два года, когда он получил право самостоятельно рекомендовать подающих заявление в банк на предоставление займов, его преступная деятельность увеличила обороты. С этой поры Клиффорд стал сам заполнять необходимые бланки для того, чтобы проталкивать фальшивые займы. В некоторых случаях он придумывал имена для несуществующих просителей кредитов, в других – использовал фамилии известных в Далласе людей. После чего с легким сердцем снимал деньги, выделенные банком на поддельные займы, и переводил их на свой счет. С этой целью он учредил подставную компанию, которая была ему нужна для обналичивания поддельных переводов. Пока все проходило гладко.

Хатчинсон бездумно упивался ощущением, что он обладает значительными суммами, забывая, что долго незамеченным это продолжаться не может. В конце концов, старшие служащие банка заметили, что их младший коллега тратит денег значительно больше, чем зарабатывает. Было решено для начала просто поговорить с Хатчинсоном, а затем, если это будет необходимо, провести расследование. Главный аудитор банка Рик Хейли вызвал к себе Клиффорда и попросил объяснений по поводу его непомерных затрат. Тот раздраженно заявил, что это его личное дело, и попросил Хейли не совать свой нос в его частную жизнь. Это только подлило масла в огонь, и через несколько дней Хейли детально разобрался в нехитрых комбинациях Хатчинсона. Банк связался с конторой федерального прокурора Далласа. В это самое время Клиффорд уехал на несколько дней в Лас-Вегас и, как выяснилось позднее, просадил там в рулетку кучу денег. По возвращении он был встречен прямо у трапа самолета агентами ФБР и препровожден в местную тюрьму

В результате короткого расследования и суда Хатчинсона признали виновным по всем пунктам обвинения: растрата, подделка банковских документов и использование чужих имен для незаконного получения кредитов. Судья вынес приговор – три года тюрьмы. Дело было настолько очевидным и бесхитростным, что адвокаты Клиффорда даже не стали подавать на апелляцию.

Впервые в жизни Хатчинсон попал в среду, где он мог читать и писать значительно лучше, чем большинство других ее обитателей. В тюрьме он познакомился с крупными гангстерами, включая «расколовшихся» членов мафии, находящихся там под защитой властей. Многие из них были поражены «выдающимися» способностями Клиффорда и просили его поработать на них, как только он выйдет на волю. Однако он благоразумно отказался. К этому времени Клифф уже был наслышан о судьбах тех, кто связывал свое будущее с «семьей».

Поразмыслив на досуге, что ему делать дальше, Хатчинсон пришел к единственно правильному решению: нужно использовать время в тюрьме с максимальной пользой.

«Я должен получить хорошее профессиональное образование, – решил он. – Единственный, пожалуй, способ выбраться из этой клоаки».

Клиффорд стал упрашивать тюремные власти дать ему возможность учиться в соответствии с существующей программой по реабилитации заключенных. В конце концов, он убедил их в этом, и специальная тюремная комиссия дала добро.

Вскоре он был переведен в особую тюрьму для исправляющихся преступников с облегченным режимом. Хатчинсон тут же подал заявление и был принят в университет. Он не стал тратить время зря, дожидаясь нового учебного года, а начал учиться с текущего семестра, догоняя ушедший вперед курс.

Редкие прохожие в это время суток могли наблюдать необычную картину: симпатичный молодой человек в грубой тюремной одежде каждый день спозаранку садится в городской автобус и едет в университет. В шесть часов утра он уже коротал время в студенческом кафетерии, ожидая начала занятий.

Хатчинсон энергично взялся за университетскую программу. Он с увлечением познавал тонкости операций с недвижимостью, и можно без натяжки сказать, что весьма преуспел в этом предмете. Через год Клиффорда за хорошее поведение досрочно выпустили из тюрьмы. Еще через год он получил диплом бакалавра. Но учебу продолжил и успешно защитил диплом МБА, став специалистом высшей категории по вопросам управления бизнесом.

Вполне понятно, что Клиффорду было трудно найти компанию, которая была бы готова предоставить работу бывшему зеку, да еще сидевшему за растрату.

Однако и здесь судьба улыбнулась Хатчинсону. С помощью профессора университета, которого он покорил своей прилежностью, упорством да и просто личным обаянием, Клиффорду удалось получить работу по специальности.

Его работодатель Берт Уэлч души не чаял в новом помощнике и, обладая связями среди влиятельных людей Далласа, всячески протежировал Хатчинсону, который успешно продавал акции проектов Уэлча на фондовых рынках. Вскоре Клифф чувствовал себя как рыба в воде среди представителей местной элиты, куда Уэлч, уважаемый бизнесмен и гражданин штата, ввел бывшего зека.

К началу 70-х Клиффорд имел уже солидные накопления и хорошую деловую репутацию. Его хозяин и покровитель Берт Уэлч вскоре умер от сердечного приступа. Это на время опечалило, но не обескуражило неунывающего авантюриста. Хатчинсону удалось подбить двух инвесторов образовать с ним новую компанию, «Хатчинсон Гроссмен Ассоушиейшн», которую он позднее за сто тысяч долларов договорился выкупить у своих партнеров. Был подписан соответствующий документ, по которому он стал единоличным хозяином компании. Может быть, и не стоит упоминать о такой мелочи, но эти сто тысяч долларов Клиффорд так и не выплатил бывшим компаньонам.

В это время он начал добиваться получения «президентского прощения», используя свои влиятельные знакомства, обаяние и созданную деловую репутацию. В США существует подобная практика, которая снимает с бывшего заключенного ряд ограничений в его гражданских и юридических правах. Эта процедура в некоторой степени похожа на процедуру снятия судимости в России. Однако никакими официальными декретами и указами невозможно вычеркнуть из памяти законопослушных граждан сам факт совершения уголовно наказуемого деяния. Посему шлейф причастности к преступному миру всегда тянется за бывшим зеком всю его жизнь, создавая дополнительные трудности, а чаще – непреодолимые преграды.

Клиффорду, в конце концов, удалось получить «президентское прощение». Однако, как и следовало ожидать, клеймо бывшего зека постоянно преследовало его. Куда бы ни забрасывала Хатчинсона судьба, оно все же неумолимо всплывало на поверхность в самые неподходящие моменты, нанося сокрушительные удары по его хитроумным схемам и планам. Ради справедливости следует заметить, что эти самые схемы и планы Хатчинсона большей своей частью носили характер афер и финансовых мошенничеств. Скоро его имя прочно увязалось со скандалом в одной из самых крупных американских страховых компаний.

До появления на «сцене» далласовского зека компания «Надежное страхование» служила непоколебимым символом надежности и стабильности на Уолл-стрит. Все началось с того, что после череды следовавших одна за другой неудач заурядная маклерская фирма «Бест энд Ко» была куплена компанией «Надежное страхование». Посредником в этой сделке был Клиффорд Хатчинсон.

Вскоре маклерская фирма, переименованная в «Надежные ценные бумаги», стала распоряжаться самостоятельным трастовым фондом. Создался фонд для привлечения тысяч новых инвесторов, стремящихся поместить свои сбережения в солидные и надежные инвестиционные проекты. Одним из инициаторов создания фонда был Клиффорд Хатчинсон.

И вот, когда миллиарды долларов со всех уголков страны начали вливаться в фонд, топ-менеджеры фирмы «Надежные ценные бумаги» и внештатные спонсоры инвестиционных проектов тайно стали транжирить наличные средства, которые, как предполагалось, они должны были всеми силами защищать и умножать в интересах своих клиентов. Как можно догадаться, одним из самых «продуктивных» спонсоров был Клиффорд Хатчинсон.

В то время как брокеры проталкивали финансово сомнительные сделки, представляя их как надежные и солидные инвестиции, сотни тысяч клиентов фирмы – от пожилых пенсионеров до искушенных инвесторов – были грубо одурачены. В результате они теряли свои дома, сбережения в пенсионных фондах или большую часть того, что у них было отложено на черный день. А тем временем топ-менеджеры фирмы и их коллеги наслаждались экзотическими путешествиями, устраивали роскошные обеды и вечеринки, дарили друг другу непомерно дорогие подарки. Они устраивали «деловые» командировки на борту таких шикарных лайнеров, как «Королева Елизавета 2», куда приглашались под видом «эскорта» шикарные проститутки. Шампанское по четыреста долларов за бутылку лилось рекой. И все это за счет инвестиционного капитала, который доверили им клиенты. Организатором всех этих мероприятий был все тот же Клиффорд С. Хатчинсон.

Таким образом фирма «Надежные ценные бумаги», действуя под крылом одного из крупнейших столпов американского предпринимательства, погрязла в бесчестных деяниях, пуская по миру тысячи своих клиентов.

После того как контрольно-финансовые и налоговые органы смогли наконец собрать компрометирующий материал на фирму, то, что казалось чудесной историей о славном возрождении фирмы «Бест энд Ко», обернулось самым громким скандалом на Уолл-стрит.

В результате компания должна была выплатить беспрецедентно огромную цену для компенсации убытков, нанесенных ее работниками. Ей также пришлось возместить все судебные издержки и выплатить громадные гонорары лучшим адвокатам страны.

Компании «Надежное страхование» был нанесен непоправимый урон по ее когда-то безукоризненному престижу и имиджу.

Вот тогда-то Клиффорд Хатчинсон понял, что пора сматывать удочки, пока дело вновь не кончилось отсидкой. Собрав кейс с так называемыми инвестиционными проектами, он срочно вылетел в Париж. На номерные счета в швейцарских банках он успел отложить кругленькую сумму. Однако в природе не существовало таких сумм, которые Хатчинсон не смог бы растранжирить в самые короткие сроки.

Оставаясь верным себе, первое, что он сделал в Париже, – купил для разъездов шикарный «бентли», на котором и прикатил на Лазурный Берег.

Позже Натали докопается и до этой истории, а пока…

Клиффорд был само обаяние. Они прекрасно смотрелись вместе: зрелая, красивая пара, – еще не став любовниками, они со стороны выглядели как муж и жена. Совершив быстрый тур по залам выставки, устав от многочисленных улыбок, рукопожатий и традиционных поцелуев со старыми знакомыми, Натали подвела Клиффорда к небольшой нише, где экспонировались несколько русских икон, недавно доставленных ей контрабандным путем. Иконы были в хорошем состоянии, достаточно красочные, чтобы привлечь взор неискушенных коллекционеров или просто любителей экзотического декора. В действительности ничего выдающегося в этой партии икон не было. Однако, учитывая грошовую сумму, за которую они приобретались в Москве, бизнес этот стал вполне рентабелен.

Иконы, а также различные предметы антиквариата провозили в своем багаже дипломаты одного африканского посольства в Москве, с которыми у Натали давно установились взаимовыгодные коммерческие отношения. Из Москвы дипломаты обычно выезжали поездом и довозили «товар» до Франкфурта-на-Майне, где выходили, чтобы сделать пересадку на самолет по пути на родину, а перед этим хорошенько развлечься. Там их встречал доверенный человек Натали, после чего контрабанда оказывалась во Франции. Натали платила определенную сумму всем задействованным звеньям, и посему цепочка была хорошо отлажена. Что касается «товара», то она сама его находила, используя свои старые связи среди коллекционеров, или приобретала его у перекупщиков-спекулянтов во время своих наездов в Москву. Оплата западной валютой всегда давала большие преимущества как в выборе товара, так и в договорной цене. В Москве, несмотря на усилия КГБ искоренить валютчиков как класс, продолжал процветать подпольный валютный рынок.

Клиффорд Хатчинсон стал с видом знатока разглядывать иконы. Он многозначительно кивал, цокал языком, округлял глаза, выражая свое восхищение. Натали поняла – он ни черта не соображал ни в иконах, ни в живописи вообще. Однако откровенно признаваться в этом ему не хотелось.

«А ты, парень, тщеславен и насквозь фальшив!» – Натали «положила» это наблюдение в записную книжку своей уникальной памяти.

Походив по залам еще какое-то время, Натали и Клиффорд отправились обедать в открытое кафе, расположенное тут же, на площади.

– Натали, ты давно занимаешься антиквариатом? – полюбопытствовал Клиффорд.

– Да. Мне всегда нравились красивые и дорогие вещи. Можно сказать, с детства.

– Чтобы разбираться в искусстве, вероятно, нужно долго учиться?

– Учиться этому надо всю жизнь. Предмет такой же безбрежный, как океан. В недвижимости ведь тоже много своих особенностей и нюансов, не правда ли?

– Да, но там активно участвуют точные науки. Вплоть до строгих математических формул. Это чистой воды экономические расчеты плюс знание тенденций рынка. Самое главное – это предвидение наступления экономического кризиса. Любой кризис означает крушение рынка недвижимости.

– А как можно прогнозировать наступление кризиса?

– В этом-то и весь трюк. Предвидеть невозможно. Выручить может только интуиция. Расскажу одну показательную историю. Мой друг из Нью-Йорка был владельцем одной из крупнейших компаний по развитию недвижимости. Ему принадлежали крупнейшие офисные центры, гостиницы, жилые дома, складские помещения по всей Америке. В течение года он неоднократно получал предложения от одного миллиардера из Японии, который намеревался купить его компанию на чрезвычайно выгодных условиях. Он не соглашался… Как-то японец позвонил ему и сказал, что последний раз предлагает сделку, значительно увеличив сумму. Мой приятель вежливо отверг и это предложение. На следующий день разразился один из тяжелейших кризисов, связанных с решением стран ОПЕК ограничить квоты на нефть. Рынок недвижимости моментально среагировал. Кризис продолжался два года…

– И что же стало с твоим другом? Выкарабкался он?

– Нет. Он потерял все до последнего доллара. Представь себе эти огромные площади, не приносящие ни цента дохода и которые невозможно продать во время кризиса. Более того, они требуют значительных затрат на содержание и обслуживание. Он в один день терял сотни тысяч долларов… Дело кончилось полным банкротством.

– Грустная история. Подумать только о тех годах, когда он распоряжался сотнями миллионов, – дух захватывает! Продай он этому японцу свою фирму вовремя, к сегодняшнему дню мог бы владеть миллиардом. А это уже те деньги, которые придают новое качество личности…

Клиффорд с интересом взглянул на Натали. Он как бы увидел ее в новом ракурсе. Помимо женской привлекательности и обаяния он разглядел в ней родственную душу авантюристки и страстную поклонницу золотого тельца. Правда, он не пошел дальше в своем анализе и не увидел той существенной разницы в их отношении к деньгам.

Клиффорд жаждал денег для того, чтобы тут же бездумно тратить их на земные наслаждения, не задумываясь о завтрашнем дне. Натали же стремилась к богатству ради своего душевного комфорта. Наивысшим наслаждением она считала не только обладание деньгами, но и сам процесс их приумножения. Схожим в их отношении к деньгам было только то, что оба были глубоко убеждены: все средства хороши для достижения богатства.

К концу обеда Натали и Клиффорд, не обсуждая этого вслух, убедились, что смогут использовать один другого в своих целях. Как это будет в реальности – подскажет будущее. А пока – наслаждение отдыхом, красотами Лазурного Берега, теплым морем и обществом друг друга.

Создание нового инвестиционного фонда «Женераль Имобилье» при компании «Женераль де Минеро» стало вполне естественным событием в деятельности этого гиганта, имевшего собственность, разбросанную по всей стране. Вряд ли в то время у кого-либо во Франции возникли по этому поводу ассоциации со скандалом, разразившимся два года назад в нью-йоркской компании «Надежное страхование».

Начало событию положил телефонный звонок, раздавшийся в одно прекрасное утро в кабинете Жан-Клода Милье – президента «Женераль де Минеро».

– Жан, мой дорогой, – нежно проворковала трубка. Увлекающийся антикварной мебелью и фарфором Милье был старым другом и клиентом Натали. – Я хочу познакомить тебя с одним любопытным американцем. Янки предлагает кое-что выгодное для твоей компании. Когда ты сможешь нас принять, дорогой?

– Cherie, для тебя я готов на все. Приводи своего любителя жвачки и футбола завтра. Жду.

Президент «Женераль де Минеро» г-н Жан-Клод Милье был настолько очарован энергичным американцем, что даже не удосужился дать задание своему шефу по персоналу провести проверку финансовой и деловой надежности будущего партнера, как это обычно делалось в подобных случаях. Рекомендации Натали для него было вполне достаточно.

Не прошло и недели, как в кабинете г-на Милье американец с помощью многочисленных схем и таблиц описывал перед узкой аудиторией топ-менеджеров радужные перспективы, открывающиеся перед компанией, если она последует его советам и рекомендациям. Руководители региональных подразделений фирмы внимательно, со скрытой завистью слушали Хатчинсона, втайне удивляясь размаху и хватке американского бизнесмена. Для реализации изложенных планов ему был необходим официальный статус в компании, то есть возможность выступать в роли советника и доверенного лица при переговорах с потенциальными клиентами. Только тогда Хатчинсон будет в состоянии использовать все свои знания и опыт на благо вновь созданной дочерней фирмы. Что касается оплаты его услуг, то он рассчитывает только на гонорары, величина которых будет зависеть от привлеченных инвестиций.

– Чисто технический вопрос, который можно решить в рабочем порядке… Я не сомневаюсь, что мы легко договоримся, – заверил Клиффорд.

Подобные полномочия Хатчинсон незамедлительно получил вместе с вновь отпечатанными визитными карточками, на которых была указана его новая должность – консультант и адрес весьма уважаемой во Франции компании «Женераль де Минеро». Большего он не мог и пожелать.

Натали не только была в курсе предстоящей деятельности Хатчинсона, но и договорилась о получении определенного процента за установление необходимых контактов. Вместе с тем она вела себя весьма осторожно, представляя американца французским бизнесменам. Позднее никто не сможет с уверенностью сказать, что мадам Легаре имела какое-то отношение к сомнительным операциям Хатчинсона. Она представляла Клиффорда как своего нового поклонника, с которым недавно познакомилась в Монте-Карло. По ее словам, Хатчинсон, являясь крупным коллекционером, купил там на выставке несколько известных произведений голландских мастеров, чем и возбудил ее интерес к себе. Что произошло между ними далее, она оставляла додумывать самим бизнесменам, которые, зная ее сексуальную валентность, многозначительно и снисходительно улыбались. Затем Натали как бы уходила со сцены, и Хатчинсон, пользуясь своей поистине дьявольской способностью располагать и притягивать к себе людей, договаривался о новой встрече, в каком-нибудь хорошем ресторане. Там, в непринужденной обстановке, которую он мастерски умел создать, Клиффорд рассказывал о своих проектах. Он рисовал соблазнительные картины быстрых и чрезвычайно выгодных операций, проведенных им за океаном.

Натали, всегда готовая приобрести новые знания, решила использовать Клиффорда, так же как в свое время использовала и Бутмана.

С ее памятью, хваткой, глубоким пониманием менталитета французских бизнесменов подобные знания могли принести хорошие дивиденды. Разумные вложения в недвижимость во все времена считались самыми надежными и выгодными. Натали решила не упускать случая. С рвением способной и старательной ученицы она приступила к занятиям, порой удивляя и изнуряя Клиффорда градом вопросов, на которые ему самому не так просто было найти ответ.

Сам же Хатчинсон намеревался начать дело по старому, отработанному сценарию, не слишком задумываясь о возможных последствиях, рассчитывая исчезнуть из Европы, как только «запахнет паленым». Однако определенные события, которые он никак не мог предвидеть, внесли существенные коррективы в планы американца.

Виктор Клыков ждал появления Натали в Москве. Обычно она звонила Виктору из Парижа за два дня до вылета, это было оговорено.

На конспиративной квартире в большом сталинском доме у Киевского вокзала Виктор Петрович Клыков, давний куратор Натали, с тоской листал три последних номера журнала «Советский Союз», которые захватил с собой в качестве обязательной воспитательной и пропагандистской работы с агентом.

«На кого рассчитано это чтиво?» – дивился Виктор, разглядывая глянцевые лубочные иллюстрации к репортажам о радостной жизни простых советских людей. Понятное дело – иностранцы, которые недавно приехали в Союз и ходили протоптанными тропами, проложенными работниками «Интуриста» и утвержденными «инстанцией». Заводить подобные песни с Натали? Смешно! Происходило наоборот – Виктор сам получал много интересной информации от Натали, которой не откажешь в наблюдательности и знании менталитета «западников». Несмотря на солидную должность начальника отдела управления, Виктору по роду своей деятельности нечасто приходилось бывать за границей. Рассказы Натали дополняли его мозаичные знания «потустороннего» мира. Он взглянул на часы. До встречи оставалось пять минут. Он знал, что Натали явится ровно в назначенный час. Его заслуга!

После подробного и содержательного рассказа-отчета о том, что произошло с тех пор, как она последний раз уехала из Москвы, Натали приступила к неофициальной части беседы, состоявшей обычно из рассказов о путешествиях, интересных встречах и различных курьезах в ее иностранной жизни.

Куратор устроился поудобнее в кресле, приготовившись терпеливо и не без интереса выслушать очередной рассказ о приключениях Натали.

– Виктор Петрович, последний раз в Ницце я познакомилась с забавным американцем. Зовут его Клиффорд Хатчинсон…

Далее последовал подробный пересказ событий в Ницце, Монте-Карло и Париже, который закончился необычным предложением агента:

– Клиффорд обладает завидным даром производить хорошее впечатление, увлекать людей своими идеями, и я уверена, что его можно использовать.

– Каким образом? – спросил Виктор, не увидев пока в рассказе Натали ничего, что могло бы заинтересовать КГБ.

– Есть идея. В настоящее время у меня достаточно средств, чтобы подумать о каком-то новом для меня серьезном бизнесе во Франции. Я собираюсь с помощью Клиффорда заняться недвижимостью. Во-первых, это перспективно, выгодно и интересно… – И вдруг совершенно неожиданно заявила: – А потом, знаете, мне хотелось бы создать в Париже модный салон.

Заметив удивленный взгляд Виктора, она поспешила разъяснить:

– Что-то наподобие того, что организовывали русские аристократы до революции. В Петербурге, Париже. Что касается завсегдатаев, то это совсем нетрудно. Представляете, можно будет постепенно собрать в салоне нужных людей из самых разных областей политической и общественной жизни Франции…

Решение открыть в Париже свой салон пришло в голову Натали не сразу. Она уже давно жила в этом городе, жила интересной, густо насыщенной событиями жизнью, и в то же время ее неуемной натуре чего-то не хватало. Чего? Она однажды поняла это, ностальгически перечитывая русскую классику и книги о людях той славной для России эпохи, когда в лучшей части ее образованного общества царил культ высокого искусства, музыки, поэзии и прелестных женщин. Конечно, похвастаться дворянским происхождением Натали всерьез не могла, но о существовании в те далекие времена дворянских кружков-салонов читала с восторгом и завистью. Какая возможность для того, чтобы возвыситься над рутиной жизни, какая возможность для общения с самыми разными людьми! Натали очень понравилось высказывание поэта князя Петра Вяземского о том, что «умение держать салон является само по себе высоким искусством и что руководить салоном может только выдающаяся женщина».

Эти слова были для Натали одновременно и вызовом, и руководством к действию. Конечно, Натали понимала, что содержание салона потребует больших средств.

Клыков, снисходительно посмотрев на Натали, все же решил объяснить мадам то, что она и так без него хорошо понимала.

– Ну ты сама подумай, Наталья, во сколько может обойтись твоя затея! А кто может гарантировать, что в твоем салоне будут толпиться обладатели государственных тайн и продавать их нам оптом и в розницу? Да будут ли эти тайны стоить тех денег, которые придется тебе затратить? Времена салонов безвозвратно канули в Лету… Что, в Париже достопочтенным буржуа больше и собираться негде?

– Виктор Петрович, да я и не прошу у вас денег. У меня их, может, больше, чем во всей вашей московской конторе… – в запальчивости сказала она. – Салон – это моя личная затея. Моя блажь, если хотите. Я просто поделилась с вами, чем буду заниматься в ближайшие месяцы. – Она сделала паузу. – Мы еще с вами не раз вспомним этот разговор, поверьте женской интуиции…

Виктор в ответ только улыбнулся, резонно подумав про себя, что на деньги этой разбогатевшей до неприличия агентессы и ее руками не так уж плохо поудить рыбку в мутной воде парижского космополитического бомонда.

– Я даже придумала название: «Салон мадам Натали». Звучит?

На какой-то миг Виктор увидел в предложении агента далекую перспективу. В его воображении замелькали обрывочные картинки виденных ранее в кинофильмах элегантных салонов русской аристократии. Слышалась музыка обязательных бальных танцев с участием опереточных гусаров и жеманных декольтированных девиц с высокими бюстами и немыслимыми прическами. Постепенно девиц становилось все меньше, и их место занимали дипломаты, бизнесмены и политические деятели. Вместо танцевальной музыки звучали приглушенные голоса военных, обсуждающих новое вооружение и последние натовские планы подготовки ядерной войны против бастиона социализма. На следующее утро резидент советской разведки во Франции читал расшифрованные за ночь выдержки из бесед ничего не подозревавших болтунов. Микрофоны, установленные в самых удобных для интимных бесед местах, исправно несли свою тайную службу, – но это видение так же быстро исчезло, как и появилось…

В одном из кабинетов на Лубянке молодой веснушчатый сотрудник отдела, в котором Виктор был заместителем, старательно заполнил бланк документа, направляемого в 10-й архивный отдел КГБ и еще шесть в другие подразделения комитета. Виктор Клыков запрашивал информацию о Клиффорде Хатчинсоне.

Через два дня был получен ответ, содержание и форма которого изложена на проставленном штампе с надписью: «На Клиффорда Хатчинсона 10-й отдел КГБ СССР материалами не располагает». Однако из ПГУ поступило иное сообщение: Хатчинсон – известный в Америке мошенник и авантюрист. В одном из прошлогодних октябрьских номеров журнала «Businessweek» в деталях описывался скандал, связанный с деятельностью компании «Надежные ценные бумаги», главным героем которого являлся Хатчинсон.

Перед возвращением в Париж на встрече-инструктаже, где перед Натали был поставлен ряд оперативных задач, Виктор предупредил:

– Будь предельно осторожна с Хатчинсоном. Он довольно известный мошенник.

– Виктор Петрович, спасибо за предостережение. Я это учту. Однако это не меняет ничего в моих планах по созданию салона в Париже.

Виктор понял, что мысль о салоне превратилась в идефикс, который, как выражался бессмертный ОТенри, выбить из головы можно было только рукояткой кольта 45-го калибра.

– Ну что ж, дерзай. Еще раз предупреждаю, будь осторожна с Хатчинсоном. По крайней мере, не участвуй в его сомнительных сделках. О других формах контакта тебе решать самой – ты девочка уже большая, – закончил Виктор с усмешкой.

– Спасибо, учту пожелание Родины, – в тон ему ответила Натали.

– Ну а теперь счастливого пути! Жду, как условились….

В пограничной зоне за КПП Шереметьево-1 веснушчатый молодой человек подошел к Натали и, передав привет от Виктора, вручил ей 900-граммовую банку отборной черной икры. Пожелав счастливого полета, он быстро вышел из погранзоны, сел в серую, видавшую виды «Волгу», которая, стремительно набирая скорость, вскоре выехала на прямую трассу в сторону Ленинградского проспекта.

Икра, купленная на средства выделенные Московским управлением КГБ для поощрения агентов, была подарком от Виктора.

…Над его предостережением Натали задумалась серьезно и, вернувшись в Париж, связалась по телефону со своим старым московским знакомым, уехавшим с первой волной еврейской эмиграции и осевшим в США. Новоиспеченный американец, бывший кандидат технических наук и сотрудник одного из московских НИИ, связанных с нефтяной промышленностью, привыкший на работе бить баклуши, не вылезая из курительной комнаты, в настоящее время имел большую сеть бензоколонок в Нью-Йорке, которые обеспечивали ему трудную, но безбедную жизнь на новой родине.

Разговор был короткий.

– Рудик, милый! Привет. У меня к тебе огромная просьба. Наведи, пожалуйста, справки о Клиффорде С. Хатчинсоне. Запиши по буквам – Клиффорд С. Х-а-т-ч-и-н-с-о-н.

– Ты знаешь, Натка, в Америке это не так просто.

– Зайди в частное детективное агентство. Да не мне тебя учить. Расходы я оплачу. И более того.

– Что тебе известно о нем, кроме имени и фамилии?

– Я знаю, что он родом из Техаса. Даллас. Ему за сорок. Последнее время проживал в Нью-Йорке. Успешно занимался недвижимостью. Создавал инвестиционные фонды. Президент фирмы HGA – «Хатчинсон Гроссмен Ассоушиейшн». В деловых кругах его должны знать…

– Ну что ж. Это уже кое-что. Попробую. Жди звонка.

– Постарайся – за мной не пропадет.

Через несколько дней Рудик позвонил Натали в Париж.

– Как говорили у нас в Союзе, с тебя бутылка, Натка. А твой американец действительно знатный шмук. Все, что нарыли детективы, высылаю вместе со счетом агентства почтой DHL.

– Спасибо тебе, Рудик! Жди бакшиша…

– И мой совет, Натка: обходи этого поца стороной. Как говорят американцы, после рукопожатия с ним пересчитай пальцы на руке. Сама все увидишь….

Через три дня Натали с интересом, как увлекательный детективный роман, читала многочисленные вырезки из газет и журналов, посвященные скандалу на Уолл-стрит. Среди них была также статья из журнала «Businessweek», упомянутая в ответе ПГУ на запрос Виктора.

За время отсутствия Натали Хатчинсон заметно преуспел. Очевидно, американский стиль операций на рынке недвижимости был значительно агрессивней, если можно так выразиться, чем европейская манера – с ее медлительностью, осторожностью и традиционными правилами. Американец действовал напористо и быстро. Его формула проста: купить здание под потенциального покупателя, реставрировать или перестроить в соответствии с требованиями клиента и рынка, а затем немедленно продать. Поток. Конвейер. Он прекрасно организовал маркетинговую службу, а также успешно использовал личные знакомства и контакты, которые в силу своей общительности и обаяния завязывал с невероятной быстротой. Натали решила серьезно поговорить с Хатчинсоном, пока он все не испортил и не наделал глупостей в своей обычной манере

– Знаешь, Клифф, у меня есть интересная идея. Считай, что я тебя нанимаю одновременно в качестве «front man»^[26] и консультанта. Ты не возражаешь? – полушутя-полусерьезно спросила Натали.

Хатчинсон удивленно вскинул брови:

– Что ты имеешь в виду, дорогая?

– Я решила взяться за один проект, который сулит пятисотпроцентную прибыль. Для солидности мне нужен человек твоего калибра, который был бы исполнителем моих идей. Десять процентов – твои. Идет?

– Таких сделок не бывает. Надеюсь, ты не собираешься заняться наркотиками, honey^[27]?

– Да нет… Также я не буду создавать обреченные инвестиционные фонды наподобие тех, которые учреждала компания «Надежные ценные бумаги» в Нью-Йорке.

Клиффорд вздрогнул и на мгновение, казалось, лишился способности говорить.

– Не беспокойся, – заверила его Натали, – эту маленькую тайну мы оставим пока между нами. Хотя я ума не приложу, как это осторожные французские бизнесмены до сих пор не поинтересовались твоим прошлым.

– П-потому что их д-дела с моей п-помощью идут более чем успешно, – как всегда заикаясь в минуты волнения, с вызовом произнес Клиффорд.

– Пусть они так и идут. Забудь хотя бы на время о своей манере залезать в чужие карманы без спросу. Это не только дурной вкус, но и прямая дорога к получению второго образования в тюрьме. На этот раз – во французской. Но там порядки значительно жестче американских, так что учиться, да еще в твоем возрасте, будет труднее.

Натали нарочно унижала Хатчинсона, давая ему понять, что ей все до деталей известно о его прошлом и что она с этого момента хозяйка положения в их деловых отношениях.

– Итак, ты согласен на десять процентов?

– Натали, это более чем несправедливо, ведь, по твоим прогнозам, прибыль будет пятьсот процентов… – Хатчинсон уже пришел в себя, и в нем заговорил расчетливый бизнесмен.

– Торг здесь неуместен, – отрезала она, воспользовавшись цитатой из советской классики, чтение которой, как, впрочем, и других мировых шедевров, с детства было недоступно американцу.

– Допустим, я согласен… В чем заключается твой план?

– «Допустим» или «согласен»?

– Согласен, – пробурчал Клиффорд.

– Вот это другое дело. Садись и внимательно слушай…

По мере ее повествования у Хатчинсона разгорались глаза, и он все с большим интересом смотрел на Натали, как будто увидел ее в первый раз.

За два дня до разговора с Клиффом Натали встретилась со своим старым обожателем, мсье Верноном, с которым ее связывала не только многолетняя дружба.

– Дорогой Гийом, я твоя должница. О размерах моей благодарности ты можешь, как всегда, не беспокоиться, – с двойным подтекстом произнесла Натали, поглаживая вялую мошонку лежащего с ней в постели пузатенького господина.

Она приподнялась на локте и игриво поцеловала лысину Гийома Вернона, депутата Национальной ассамблеи Франции и председателя комиссии по планированию, координации и строительству промышленных объектов. Гийом с сожалением и нежностью смотрел на предмет своей десятилетней страсти. Дело в том, что плоть его уже не могла так стремительно реагировать, как это бывало в первые годы их знакомства. Да даже и пару лет назад. Ничего не поделаешь – биологические процессы брали свое.

– Ты всегда знаешь, как меня отблагодарить, топ amour, – с деланным воодушевлением произнес он.

– Гийом, ты уверен, что со строительством в Нормандии все произойдет именно так, как ты сказал? – перешла Натали к более прозаичной, но важной для нее материи.

– Абсолютно! Так же, как и в том, что я лежу рядом с тобой.

«Лежать – это еще не значит делать то, что полагается в подобных случаях, – хотелось сказать Натали, но она вовремя сдержалась. – Это еще хорошо, что один раз у него хоть что-то получилось».

– Так сколько времени пройдет, прежде чем правительство официально известит об этом общественность?

– Не менее трех месяцев. Я тебе сообщил конфиденциальную информацию. Бюджетные средства уже выделены. Дело в том, что работа комиссии формально еще не закончена. Затем ее выводы должны быть утверждены правительством и парламентом. Ты же знаешь французскую бюрократию, дорогая. Да сама все увидишь в бумагах.

Натали удовлетворенно кивнула и тут же сменила тему разговора, переведя ее в более приземленную область.

– Милый, мне надо сегодня заехать в галерею перед закрытием. Да и тебя, я полагаю, ждут неотложные государственные дела… – В ее словах прозвучала ирония.

Иронии Гийом не заметил, а предложение закругляться, выраженное в завуалированной форме, не нужно было повторять ему дважды. Он и так уже четверть часа безуспешно подыскивал благовидный предлог, чтобы, без утомительной попытки реванша, поскорее покинуть уютную спальню Натали, не потеряв при этом лица.

– Да-да, дорогая, но я надеюсь, что мы обязательно увидимся на следующей неделе, – с деланным энтузиазмом произнес депутат.

Через пятнадцать минут они стояли на лестничной площадке у дверей лифта.

Вернувшись домой, Натали быстро прошла в гостиную, где на журнальном столике лежала карта, оставленная для нее Гийомом. На ней красным фломастером была прочерчена сплошная линия, проходящая через один из самых живописных уголков Нормандии. Карта лежала на целой стопке бумаг, состоящей из геодезических калек, строительных и архитектурных планов и другой документации, которую Гийом принес по просьбе Натали.

Она раскрыла один из документов. В верхней части листа ярко выделялась надпись, сделанная от руки красивым шрифтом, которым так любят пользоваться архитекторы: «Проект строительства железнодорожной ветки и инфраструктурных объектов».

Натали сняла трубку и набрала номер Хатчинсона.

– Клифф, все в порядке, документы у меня. Приезжай.

Жители ряда небольших городков и нормандских деревень, расположенных в районе, отмеченном чертой на карте, не удивились, когда в самых крупных из них появились небольшие конторы строительно-риэлторской фирмы «Construction Europeen». Они уже давно слышали о правительственном проекте. Для многих он стал благой вестью, так как в будущем ожидалось появление новых рабочих мест. У владельцев крупных земляных наделов, большинство которых и не жили в этом регионе, проект вызвал панику.

Конторы компании – небольшие офисы с демонстрационной комнатой, где на стенах висели строительные чертежи железнодорожной ветки, противошумовых защитных щитов вдоль всего ее пути, а также планы многочисленных инфраструктурных сооружений – станций, резервных депо и многое другое.

В центре комнаты располагались макеты этих сооружений. Все выглядело довольно внушительно и не вызывало сомнений, что планы правительства будут осуществлены в самые кратчайшие сроки. Все говорило о том, что компания является главным подрядчиком предстоящего строительства. Посетителям офисов сообщали, что компания «Construction Europeen» готова купить по рыночной стоимости прилегающие к железнодорожной ветке земли для строительства новых промышленных объектов.

Через две недели после открытия офисов участки, ранее славившиеся своей живописностью и целебным воздухом, а теперь находящиеся вдоль планируемой ветки, подешевели в пять раз. Владельцы понимали, что мало кто захочет строить дома и виллы в промышленной зоне. По этой низкой цене ее и скупали агенты компании. Когда предложения иссякли и было куплено все, что было можно продать в данных обстоятельствах, конторы компании «Construction Europeen» внезапно исчезли.

Еще через три месяца бывшие владельцы проданных участков узнали, что специальная правительственная комиссия пришла к совершенно неожиданному выводу – строительство железнодорожной ветки осуществлено быть не может. Такой вывод сделали в связи с обнаружением на большой части территории грунтовых вод высокого уровня. К тому же обнаружились и подземные пустоты, что при постоянных вибрационных нагрузках могло привести к оползням, деформации поверхностных участков земли и иным напастям.

Как выяснилось, геодезисты и другие службы, ответственные за предпроектные работы, просто «просмотрели» все это… Для укрепления грунта, отвода вод и других работ потребовались бы огромные дополнительные затраты. Правительство же по политическим соображениям – как всегда, накануне выборов – не собиралось вносить предложение об увеличении бюджета. По той же причине на протяжении трех с половиной месяцев оно хранило молчание о выводах комиссии.

Именно эти материалы и были приложены к документам, которые положил на журнальный столик Натали председатель комиссии и депутат Национальной ассамблеи г-н Гийом Верной.

Итак, принятое ранее решение о строительстве железнодорожной ветки отменено. Был ли это в действительности просчет инженерных служб или чье-либо преднамеренное действо – никто точно сказать не мог. По крайней мере, ни один работник государственных служб не был признан ответственным и не понес наказания.

Как и следовало ожидать, цены на участки, купленные компанией «Construction Europeen», немедленно подскочили в цене ровно в пять раз, а затем были успешно проданы новым владельцам.

Прибыль Натали оказалась огромной. Она честно расплатилась со своим партнером и решила продолжить свою деятельность в области недвижимости, что с успехом и делала.

Примерно в это время мадам Натали и приобрела Duplex – огромную двухъярусную квартиру в одном из солидных старинных зданий на улице Мозар в 16-м округе Парижа.

«Здесь-то и будет находиться мой салон», – решила она

Мадам Легаре, как известно, не чуждалась авантюрных поступков, но при этом четко знала, где находится стена с предупреждением: «Не влезай – убьет!» Игрок по натуре, Хатчинсон в пылу азарта действовал все менее осмотрительно.

«Еще чуть-чуть, и этот янки пустится во все тяжкие. Будет весьма пикантно, если его снова заметут. – На душе у Натали было неспокойно. – Надо что-то делать. И этот странный звонок из посольства… Тоже неспроста».

Однажды, войдя в офис Хатчинсона, Натали застала его за телефонным разговором. Клиффорд сделал ей знак присесть и подождать. Она сразу же отметила: разговор крайне неприятен ему. Отвечал Клиффорд невидимому собеседнику на английском. Вид имел озабоченный, весь как-то сжался, а голос его приобрел настороженную окраску.

– Хорошо, сэр. Я приду обязательно. – Он быстро положил трубку.

– Кто это, Клифф? – Натали видела, что Хатчинсон страшно напуган. Он побледнел, и серые пятна расползлись от подмышек по рукавам белоснежной рубашки.

– Американское посольство. Сообщили, что я приглашен на прием 4 июля по случаю Дня независимости. Официальное приглашение сегодня пришлют в офис. Зачем я им там понадобился? – обескураженно произнес он.

«Зато я, кажется, догадываюсь, зачем ты, колобок, понадобился в посольстве. Думаю, если от бабушки ушел, то дедушка не дремлет». Но озвучивать свои опасения не стала, напротив – постаралась успокоить даласского «зека».

– Вероятно, они собирают местных американских бизнесменов на праздник, – сказала Натали. Про себя же решила как можно скорее выяснить, в чем здесь дело. – Видно, ты стал заметной фигурой в Париже, – добавила она, пытаясь поднять упавшее настроение Клиффорда.

– Наверное… – окончательно скис Хатчинсон, предчувствуя недоброе.

В толпе приглашенных Клиффорд почувствовал себя легко и непринужденно. Тревога прошла. Хатчинсон с бокалом бурбона в руке переходил от одной группы гостей к другой. Американское посольство в Париже устраивало подобные мероприятия с размахом, не жалея средств. Виски, шампанское, эксклюзивные вина. Раскрасневшиеся улыбающиеся лица, взрывы смеха разгоряченных напитками гостей. Среди приглашенных, помимо дипломатического корпуса, присутствовали и официальные лица из Елисейского дворца, с Ке Д'Орсэ^[28], были известные представители французского общества – преуспевающие бизнесмены, ученые, писатели, актеры.

Хатчинсон подошел поближе к звезде французского кинематографа Бельмондо, которого очень любил за его роли бесшабашных благородных мошенников, детективов или полицейских агентов, орудующих за гранью закона. Тайно Клиффорд пытался найти сходство в действиях киногероя со своими деяниями в реальной жизни. Как ни странно, иногда это у него получалось.

На некотором расстоянии от кинозвезды стояли молоденькие секретарши посольства, оживленно переговариваясь между собой. С самим же Бельмондо беседовала атташе по культуре госпожа Лоренс, известная своими широкими связями в парижской богеме и бурным романом с одним из «бессмертных» – так во Франции именуют членов академии. Секретарши явно обсуждали мужские достоинства актера, то и дело поглядывая на его широкие плечи и спортивные бедра, плотно обтянутые расклешенными по последней моде брюками.

– Добрый день, мистер Хатчинсон, – услышал Клиффорд позади себя мягкий баритон.

Быстро обернувшись, он увидел мужчину среднего роста и средних лет со знакомым тяжелым взглядом, который ему приходилось ощущать на себе во время встреч с представителями правоохранительных органов в Америке.

– Как вы находите праздник на этом крошечном кусочке нашей родины?

– Простите, сэр… – замялся Клиффорд.

– Лари. Лари Черчмен. Офицер службы безопасности посольства, – представился мужчина, протягивая руку Хатчинсону.

– Очень п-приятно, сэр.

– Просто Лари. Какие церемонии между соотечественниками!

– Хорошо, сэр… хорошо, Лари, – как школьник на уроке, повторил Клиффорд. – Рад знакомству, Лари, – закончил он более уверенно.

– Взаимно. Мне бы хотелось встретиться с тобой, Клиффорд, в будний день и где-нибудь вне посольства. Как насчет этой пятницы? – И, не дожидаясь ответа, назначил место встречи: – В 12.30 у Эйфелевой башни, на стороне, которая ближе к метро «Бер-Аким». Подходит? Если тебя не смущает столь банальный выбор. Приглашаю на ленч. Рядом – прекрасный ресторанчик. Там и поговорим. Вспомним о старых добрых временах, когда ты еще работал в компании «Надежное страхование» в Нью-Йорке…

«Uncle Sam^[29] добрался до меня, – мелькнуло в голове Клиффорда. – Интересно, а про швейцарский банк они знают?»

Он внутренне напрягся, ожидая продолжения.

– Не обижайся, Клифф. Что было, то было. Теперь станем говорить исключительно о приятных вещах… Ты снова преуспевающий бизнесмен, не так ли? До пятницы. О'кей?

Лари Черчмен исчез в толпе гостей так же быстро, как появился.

Настроение Хатчинсона катастрофически испортилось. Проклиная Дядю Сэма, он медленно пошел к выходу, минуя веселящиеся группки гостей.

В субботу утром, как и уговорились заранее, Натали с Клиффордом отправились на праздник вина в Реймс. Столица шампанских вин открывала в этот день двери винных хранилищ и щедро угощала любителей самого прекрасного напитка на земле. Редкому гостю фестиваля удавалось пройти от начала до конца улицу, растянувшуюся на восемнадцать километров, которая полностью занята винными погребами. За весьма умеренную плату желающих возили на экскурсию в подземелья старинных заводов, где дозревали лучшие французские марки шампанского. Со смехом усаживались люди в небольшие, почти детские вагончики и путешествовали по таинственным полутемным тоннелям, выдолбленным в скале три столетия назад. В воздухе парил терпкий запах винограда – Натали давно заметила, что каждый тоннель имеет свой особенный аромат. А вдоль стен бесконечными рядами в специальных гнездах полулежали под определенным углом бутылки. Их ежедневно вручную поворачивали на несколько градусов потомственные виноделы. Трюк заключался в том, чтобы по прошествии положенного срока горлышки бутылок стояли строго перпендикулярно полу! А на пробке образовывался винный камень, который потом удалялся вместе с пробкой и горлышком посредством заморозки. Только после этого шампанское считалось созревшим и заполнялось в новые бутылки.

Хатчинсон перекатывал во рту жгучие пузырьки: он ценил шампанское, конечно, хотя виски выпил бы с большим удовольствием. Но, не желая сердить Натали, изображал интерес к истории напитка.

– Дорогая, скажи, пожалуйста, Периньон изобрел только эту марку или еще какую-то?

Они сидели во дворике маленькой домашней винодельни – Натали любила после огромных заводов заехать вот в такое хозяйство, пригубить вина, послушать хозяев о превратностях погоды и «грязных фокусах правительства, всегда готового выбить из честного крестьянина последнее».

– Твое невежество меня восхищает. Кажется, не первый день во Франции, а… Итак, слушайте, господа заморские туристы. В Шампани производили прекрасные вина. Но! Создателем именно того благородного шампанского, играющего в бокале, шампанского, которое прославило Францию и которое мы пьем по сей день, является Дом Периньон. Монах-бенедиктинец знал законы химии и физики, а главное – он являлся потрясающим дегустатором. Бог одарил его необыкновенной остротой восприятия и тонким, изощренным вкусом, возможно – в качестве своеобразной компенсации потерянного зрения. Представляешь, Дом Периньон, попробовав одну ягодку, мог безошибочно назвать не только виноградник, откуда она взята, но и участок, и даже конкретную лозу! Он знал лозы Шампани, как собственных детей. Его поразительная вкусовая и обонятельная память сыграла решающую роль в создании нового – для того времени – шампанского вина. Купажирование в подвластной ему винодельне поднялось на фантастическую высоту. Дом Периньон так составлял купажи виноматериалов, поступавших из разных виноградников, что смесь обладала более высокими достоинствами, чем отдельно взятые компоненты, и потрясающим букетом. И с тех пор качественное шампанское – всегда сложный купаж вин не только из разных виноградников, но и разных лет урожая. А вообще происходило все с благословения архиепископа Реймского – Генриха Савойского. Ну, собор я тебе покажу попозже.

Клиффорд поморщился. Фрески и красоты знаменитого собора его мало волновали, но он знал: Натали не откажет себе в удовольствии еще раз взглянуть на витражи Шагала.

– Так вот. Генрих Савойский – дело происходит, кстати, в середине XVII века, заинтересовался «пенящимся вином» из провинции Шампань. Архиепископ пригласил лучших виноделов-монахов, чтобы те собирали опыт крестьян и записывали. Монахи не только «записывали», они сами много чего умели, поэтому начали экспериментировать, ставили опыты. И знаешь, Генрих Савойский десятки лет руководил их работой. Бенедиктинцу Дому Периньону архиепископ доверил винные погреба Отвильерского аббатства. Именно здесь и родилось шампанское. Ушли на это десятилетия… И вот однажды наступил священный миг: первая в мире бутылка шампанского откупорена, стакан приблизился к губам – и в прохладном подземелье зазвучали бессмертные слова… Ты, разумеется, их не знаешь.

– Ты, как всегда, права, милая. А что он сказал?

– «Я пью звезды!»

– Очень романтично. Так это сам архиепископ назвал шампанское «Дом Периньон»?

– Ох… Историческая справка номер два. Самые живописные виноградники Шампани спускаются с горы Реймс вниз, к Марне. Рядом там была деревушка Кумере, где родился будущий винодел Клод Моэ. Знакомое имя? В свое время его постоянной клиенткой стала мадам Помпадур. «Шампанское – единственное вино, выпив которое женщина не теряет своей красоты» – таков был вердикт фаворитки короля; уж она-то никак не могла себе позволить потерять красоту. Вот компании «Моэ энд Шандон» и принадлежит честь создания божественного шампанского Дом Периньон, достойного увековечить имя отца-основателя. В ту пору монаха уже давным-давно не было на свете.

– Дорогая, – взмолился уставший от свалившейся на него информации Клиффорд, – может, мы все-таки вернемся в город и продолжим наши дионисии?

– Как скажешь, – миролюбиво согласилась Натали. Именно после очередной дегустационной экскурсии она намеревалась привести свой план в исполнение.

Волшебный праздник завершался обычно где-нибудь в уютном сельском пансионе. И вовсе не потому, что Натали хотелось провести «ночь любви в шампанском». Ей совершенно не улыбалось оказаться в руках коварных полицейских, поджидавших на дорогах беспечных гуляк с праздника вина. Стоят со своими трубочками для алкотеста, ну совсем как в Москве.

Хатчинсон все-таки умудрился – когда успел? – глотнуть виски и пришел в игривое настроение.

– Милая, поедем бай-бай.

Приветливая владелица крошечной гостиницы предложила им очаровательный номер. Накрахмаленные до хруста простыни пахли лавандой и еще какими-то травами. Хозяйка пожелала им спокойного отдыха. «Когда разбудить, мсье и мадам?» – «Никогда», – заявил Клиффорд. Захмелев, он становился ужасно разговорчив и не обижался, когда Натали вяло отвечала на его ласки.

– Клифф, чего хотели от тебя люди из посольства?

– Ты о чем, дорогая?

– Клифф, ты прекрасно знаешь о чем. Я не отстану от тебя, пока не узнаю правду. Ты забыл – мы с тобой партнеры, и если ты за моей спиной решил вспомнить проделки в Далласе, то…

Хатчинсон безумно хотел Натали, но в подпитии без ее помощи он ничего не мог. Он также понимал: пока он не расколется, удовольствия не получит. Но, самое главное, из его хмельной башки выветрилось указание «дипломата» держать их беседу в ресторанчике в строжайшем секрете.

– Господи, как ты могла такое подумать, Натали. – Он потянулся к любовнице и нежно поцеловал ее плечо. – Это совсем иное. Дай сюда пальчик.

– Что «другое»? – Она пристально посмотрела в захмелевшие глаза Клиффорда.

– Да откопали меня родные соотечественники. Приперли к стенке: или по второму заходу в тюрьму, на этот раз – надолго, или…

– Или?.. – Натали вся превратилась в слух.

– Помочь им. «Помочь стране» – так выразился «дипломат». Для начала мне даже пришлось оформить к себе на фирму трех новых экспертов. Ну, забудем о них. Дай скорее пальчик. Теперь повернись ко мне…

Натали пригласила Клиффорда на праздник вина исключительно ради того, чтобы понять, что таится за интересом американцев к соотечественнику. Теперь она знала, как поступить. Узнать имена «экспертов» не составляло труда. Хатчинсон держал документы в своем бюро, которое, уходя из офиса, запирал на замок. Собственный ключ от офиса и бюро имела и Натали. В воскресный день, зайдя в пустой офис, она открыла папку с карточками учета всех сотрудников фирмы, их анкеты с фотографиями. А вот и наши новенькие.

Информация более чем актуальна. Натали представила, с каким интересом ее воспримут в Москве.

Ровно в 10.00 Виктор Клыков докладывал в кабинете заместителя начальника управления генерал-майора Дегтярева:

– Владимир Иванович, американцы все наглее и наглее действуют против нас с территорий третьих стран. Вот еще одно свидетельство. Агент Мимоза передала нам весьма ценную информацию. В Париже заработала еще одна резидентура ЦРУ с разведчиками «глубокого прикрытия». Во французской фирме некоего Хатчинсона появились сразу три установленных американских разведчика.

Генерал вопросительно смотрел на Виктора, ожидая разъяснений.

– Мимоза передала нам копии их карточек учета в фирме и фотографии. Проверили… Все трое ранее работали против нас в разных странах под крышей посольств или торговых миссий.

– Что за фирма, чем она занимается?

– «Рога и копыта». Спекуляциями строительными проектами на рынке недвижимости. Созданием сомнительных инвестиционных фондов. По нашим меркам – прямым мошенничеством.

– Это по нашим… У них же это называется законным бизнесом, – назидательно произнес генерал. – А что нам известно о самом Хатчинсоне?

– Американец. Темная личность. Патологический мошенник. Отбывал срок в техасской тюрьме за растрату. Был помилован президентским указом.

– Так он что, имеет выход на президента? – с интересом спросил генерал.

– Да нет. Я разбирался с этим вопросом, Владимир Иванович. У них там это обычное дело – вроде нашего снятия судимости. Называется просто так громко.

– Продолжайте.

– Вскоре Хатчинсон опять взялся за свое. Уехал из США в разгар расследования крупного скандала, связанного с хищениями, где он фигурировал как один из главных героев. Спасло его то, что там были замешаны крупные финансовые воротилы. Да и страховая компания, под чьей крышей все это происходило, один из столпов на Уолл-стрит. До сих пор расследование не сдвинулось с мертвой точки. По информации источника Мимоза, которая близка с Хатчинсоном, взять на работу трех цэрэушников и не загружать их заданиями ему «настоятельно рекомендовал» сотрудник посольства, который, как мы установили, возглавляет работу по совколонии в Париже.

– Понятно, почему они вышли на Хатчинсона. Он у них на крючке. Управляем. Безропотно согласился платить зарплату и налоги за трех дармоедов… Любопытно. Жаль, что не наша поляна. Через Мимозу можно было бы с ними «поиграть». Ну да ладно, делаем общее дело. Подготовьте информацию для Управления «К» ПТУ^[30]. Похоже, янки что-то затевают против наших людей в Париже. Пусть подумают, как нейтрализовать это цэрэушное гнездо.

– Хорошо, Владимир Иванович.

– Да, поставьте этих трех на контроль по въезду в СССР. Вдруг заявятся. Чем черт не шутит…

Она заметила, что Хатчинсон начал серьезно пить. Клиффорд всегда любил это занятие, но – в хорошей компании, когда можно распустить хвост. И, как правило, прекрасное марочное вино. Теперь в его офисе поселилось виски. Он прикладывался к бутылке часто и в неурочное время.

– Клифф, чего ты добиваешься? – Вначале Натали пыталась помочь американцу.

– Пустое, – отмахивался тот. – Дело страдает? Нет. Остальное – мои проблемы.

Твои так твои! Натали могла изменить ситуацию, но решила не вмешиваться. Она все чаще отказывала Клиффорду в близости под благовидным и совершенно законным предлогом:

– Ты опять надрался как свинья! («Интересно с чего люди взяли, что невинное животное обладает человеческим пороком?» – мелькнула у нее мысль.) Неужели ты рассчитываешь, что в таком виде я позволю тебе прикасаться ко мне?

Хатчинсон не спорил. И отправлялся на свою квартиру. Вскоре по обоюдному молчаливому согласию спать вместе они перестали. Однако Натали оставила за собой право являться в офис Хатчинсона, когда ей заблагорассудится. Она по-прежнему оставалась в курсе всех его проектов, беззастенчиво пользовалась не только ключами от его рабочего стола, но и профессиональными консультациями – в любое время. Если того требовало дело. Разумеется – ее дело.

Огромная квартира на улице Мозар, купленная Натали благодаря несостоявшемуся строительству железнодорожной ветки в Нормандии, ожидала Мастера, который создаст здесь интеллектуальный оазис. Но Натали капризничала, отвергая дизайнеров одного за другим. Поисками художника, отвечающего требованиям взыскательной заказчицы – «Она сама не знает, чего хочет!», – занималось почти все окружение Натали.

– Мадам, когда же мы, наконец, получим приглашение в ваш салон? – Эмиль Тибо, банкир и хороший приятель Натали, поставил невесомую кофейную чашечку на венский столик, любуясь кружевом рисунка на тончайшем фарфоре. – Чудо. Это китайский фарфор?

– Нет. Ломоносовский завод. Под Ленинградом. Подарок мамы. Вы правы – этот сервиз совершенное чудо. Именно эта коллекция. Когда начнутся вечера в салоне? Когда вы найдете мне гениального архитектора.

– А я уже нашел, – улыбнулся банкир.

Натали с ее салоном могла спасти его семейную жизнь. Жена Эмиля Тибо, пикантная и пухленькая женщина, совершенно потеряла голову. Мари-Клер безумно увлеклась молодым архитектором Жан-Мишелем де Мурвилем. Банкира мало беспокоило, что говорят о нем коллеги, он волновался за Мари-Клер. Жан-Мишель, талантливый и избалованный, не отличался деликатностью и способностью держать язык за зубами.

И если он устроит Натали как архитектор и дизайнер… По всей вероятности, Жан-Мишель, увидев мадам Легаре, падет к ее ногам. А Натали? Мсье Тибо улыбнулся. Разве она откажется от очередной победы? Банкир хорошо знал свою приятельницу. Даже очень хорошо и очень близко.

Жан-Мишель, сын бригадного генерала барона де Мурвиля, жестоко огорчил отца, категорически отвергнув карьеру военного. Старший брат Жан-Мишеля, Кристоф, пошел по стопам генерала. Это соответствовало традиции древнего аристократического рода де Мурвилей, сохранившего, кстати, не только фамильный герб, но и капитал.

– Ну почему я должен любить дисциплину, солдафонство, муштру? Я – человек творческий, избранная мною профессия требует свободы, – спорил с отцом младший де Мурвиль.

И был абсолютно прав, отстаивая свой путь: Жан-Мишель был на самом деле архитектор от Бога. Утонченный авторский вкус и смелость мысли привлекали владельцев особняков и апартаментов, желающих изменить облик своего жилища. Но гениальный аристократ брался за работу исключительно по настроению. Он не стремился набрать побольше заказов, да он их и не искал. Кто-нибудь обязательно приносил ему на блюдечке с голубой каемочкой очередного клиента. В один из таких «ленивых» вечеров Жан-Мишель нежился на диване, просматривая свежее обозрение «Арт-Дизайн». Тихонечко постучала в дверь экономка Шарлота:

– Мсье, вас просит к телефону мадам Легаре.

– Шарлота, пощади – ну кому я там еще нужен? Кто такая мадам Легаре?

Мсье – младший де Мурвиль – был любимчиком и баловнем Шарлоты, которая служила в доме еще до его рождения. И имела, в отличие от родителей, некоторое влияние на генеральского отпрыска.

– Придется подойти. Дама непременно желает говорить с вами сейчас.

Подняв с мягких бархатных подушек стройное безупречное тело, Жан-Мишель нехотя поплелся в холл и взял трубку.

– Мсье де Мурвиль, меня зовут мадам Легаре. Вас мне рекомендовали как лучшего архитектора и дизайнера Парижа. Я хочу предложить вам разработать проект, создать и оформить мой салон. Работы много, но уверяю – вам будет интересно. Квартира занимает два этажа на улице Мозар. Когда удобнее за вами заехать?

Что-то в этом уверенном и крайне сексапильном голосе, заставило Жан-Мишеля сразу согласиться: то ли предложение, сделанное почти в форме приказа, то ли любопытство: кто может являться обладателем такого пикантного акцента?

– Минуту, мадам Легаре. Завтра с утра у меня занятия в спортивном клубе… – Парные занятия с аэробикой в постели намечались на загородной вилле банкира Тибо. Разумеется, в отсутствие хозяина. Мари-Клер жаловалась на их редкие свидания: «Ты совсем меня забросил, милый».

– Вторая половина дня вас устроит?

– Хорошо, мадам. Думаю, после трех я буду свободен.

– Отлично. Куда прислать за вами машину?

– Благодарю, будет лучше, если приеду сам. Мне так удобнее.

Вечером за ужином Жан-Мишель спросил:

– Кто-нибудь знает мадам Легаре?

– Странно, что ее не знаешь ты, Жан-Мишель, – удивилась мадам де Мурвиль. Жена генерала собирала всякие занятные безделушки и иногда заходила в галерею Натали. Правда, знакомы они не были. – Очень хороша и очень богата.

Внес свою лепту и генерал. Он высказался коротко:

– Деловая дама. Говорят, у нее бульдожья хватка.

– Это я уже почувствовал. – Жан-Мишель встал из-за стола, поцеловал мать и вернулся на диван. Завтра у него трудный день – прощание с одной дамой и знакомство с другой. Оранжерейный нарцисс и любимец женщин, Жан-Мишель смотрел на жизнь легко и еще ни разу не влюбился по-настоящему.

– Теперь вы понимаете, мсье де Мурвиль, что мне хочется видеть на месте этих голых стен и огромного пространства? – Натали только что закончила водить архитектора по залам необъятной квартиры. – Вы получаете карт-бланш для авторских фантазий. Вмешиваться я стану лишь тогда, когда придется – если придется – вас поторопить. Салон я планирую открыть в октябре. Ну как?

– Я принимаю ваше предложение, мадам.

– Отлично. Тогда, если вы не возражаете, мы сейчас отправимся ко мне домой, обсудим все подробно и – подпишем договор.

Возражает ли он?! Да он готов отправиться за этой женщиной куда угодно, пешком, босиком. Лишь бы она позвала.

Они встретились три часа назад. Натали ждала архитектора, как договаривались, на площади возле Гранд-опера. «Мой ягуар вы увидите сразу. Пожалуй, это единственная в Париже машина, отливающая одновременно оливковым цветом и бронзой. Но номер на всякий случай запишите». Автомобиль он нашел легко. Дверца приоткрылась.

– Мадам, вы ожидаете архитектора?

– Да. Вы мсье де Мурвиль?

Далее Жан-Мишель едва слышал, что ему говорила мадам Легаре. Он увидел прелестное лицо в обрамлении каштановых, небрежно рассыпанных локонов. Атомный голос пригласил:

– Садитесь же, мсье де Мурвиль. И, пожалуйста, пристегните ремень. – Она посмотрела, как он это делает, коснувшись душистыми волосами щеки молодого человека. Точеные руки легли на руль. – Вы неважно себя чувствуете, мсье?

Если бы француз читал Маяковского, то – если бы мог! – закричал: «У меня пожар сердца!» Он чувствовал себя замечательно, восхитительно, чудесно – Жан-Мишель умирал от любви. Она оглушила де Мурвиля в тот момент, когда тонкая смуглая рука приоткрыла дверцу «ягуара». И обладательница руки тотчас это заметила. От нее не укрылись капризные пухлые губы, длинные ресницы и темные дуги бровей. И коечто еще: «Сложен наш красавчик, судя по всему, неплохо…»

Жан-Мишель походил на античного бога. Оживший мрамор. Белоснежная бархатистая кожа: «Тебе, дорогой, должны завидовать женщины», – одна за другой повторяли любовницы. Крепкие бедра совершенной формы легко завоевывали пространство, необходимое для главного действа. Жарким пламенем отозвалась Натали на первую атаку и, перехватив инициативу, сама ринулась в бой. Они стоили друг друга. Первым выкинул белый флаг архитектор: «Неужели я еще жив?» Натали могла сражаться еще, но пощадила Жан-Мишеля. Во-первых, она опытнее и – в отличие от потерявшего голову молодого человека – не влюблена. «Ни капли! Я просто хочу его. Давно мне не было так хорошо». – Она усмехнулась, вспомнив, как Жан-Мишель, едва они вошли к ней в квартиру, начал целовать ее. Безумно, горячо, умело. «Одежду сбрасывали на ходу, но до постели добежали вместе». Почти как тогда с Рене… Вот и отлично. Работать станем вместе.

Жан-Мишель, поглощенный любовью, вначале не слишком спешил с проектом, самоуверенно полагая, что и Натали (они, разумеется, перешли на «ты») пребывает в блаженной нирване. Очень скоро, однако, он убедился, что все же главное во всем этом – проклятый салон, а он, Жан-Мишель, сначала дизайнер, а потом уже – любовник. Намучилась с молодым гением Натали изрядно. Спасал классический метод кнута и пряника. Страстные вечера в спальне сопровождались вполне заслуженными комплиментами: «Дорогой, твое решение французского зала просто бесподобно – именно то, о чем я мечтала». Тогда Жан-Мишель переключался на салон. Натали вообще-то старалась не вмешиваться в проект, так – по мелочи, позднее оставила и эту затею – Жан-Мишель творил чудеса и не нуждался в советах дилетантов, даже очень сексапильных и обаятельных.

Настал день, когда салон мадам Натали принимая первых гостей. Уже при входе приглашенные обращали внимание на оформление холла. Стены, отделанные панелями из красного дерева, частично обтянуты шелковой тканью. Искусно расположенные светильники создавали атмосферу тепла и уюта, даже если за окнами бушевала непогода. Достаточно переступить порог дома, чтобы мгновенно отрешиться от суеты окружающего мира… Спроектированный по классическим традициям интерьер не выглядит помпезным, в нем нет музейной строгости, хотя почти все вещи хранят тайны нескольких столетий. Изюминка творения Жан-Мишеля – объединенные комнаты-залы, каждый из которых отвечает стилю определенной эпохи или национальным традициям. Одна из комнат наполнена духом английских клубов, расположенных где-нибудь на Пэлл-Мэлл или возле площади Сент-Джеймс. Стены тоже обшиты панелями, но уже без шелка. Старинные гравюры развешаны по стенам, привлекают внимание журнальные столики. Здесь заботливо приготовлены дорогие сигары в роскошных коробках и специальные ножички – на случай, если среди почетных гостей окажутся поклонники вкуса Черчилля или Хемингуэя.

Другой зал – Франция, с ее галльской слабостью к пышной роскоши. Стены украшены гобеленами эпохи Людовика XV. Несутся сквозь леса олени, а за ними, высунув язык, мчатся собаки. Флиртуют на берегах ручейков разряженные дамы и кавалеры. Бронзовые и серебряные подсвечники, консоли, мраморные головки – всему отведено свое место, строго обозначенное дизайнером.

Есть и современная светлая гостиная. Если в холле и классических залах висят полотна старых мастеров, то гостиная предлагает авангард и модерн. Спальная комната, находившаяся на втором этаже, не предназначалась для широкого обзора, и о ее существовании знали лишь двое-трое посвященных, особо близких мадам Натали. Этот шедевр творчества Жан-Мишеля – ничего лишнего, масса света и воздуха – был готов одним из первых не без умысла дизайнера салона и располагался рядом с кабинетом, где Натали проводила деловые переговоры с доверенными лицами.

– Дорогая, ты намерена предлагать своим гостям исключительно духовную пищу? Или все же время от времени они смогут рассчитывать на бокал вина, чашечку кофе или пирожное? – поинтересовался Жан-Мишель в самом начале работы.

– Разумеется, будет и кофе, и вино, и сыр. А в чем, собственно, смысл твоего вопроса?

– В том, что мне следует продумать, как оформлять это помещение – как буфетную или все же кухню.

– Делай, дорогой, и кухню, и буфетную. Я намерена устраивать приемы.

За месяц-полтора квартира на улице Мозар стала одной из достопримечательностей светской жизни Парижа, хотя и для очень узкого круга лиц. Однако этот узкий круг был всегда востребован на любом из дипломатических раутов или приемов в Елисейском дворце. Здесь можно было встретить академиков, или, как их называют во Франции, «бессмертных», представителей крупного бизнеса и финансового мира. Часто посещали салон дипломаты и военные, депутаты Национального собрания и министры. И центром этого блестящего круга сильных мира сего являлась мадам Натали – девчонка из арбатской коммуналки, бывшая содержанка состоятельной московской элиты, за плечами которой нет ни университета, ни школы изящных искусств. Объездив пол мира и впитав увиденное, подкрепив информацию книгами, общаясь с известными художниками и искусствоведами, мадам Легаре прекрасно разбиралась в живописи, антиквариате и обладала такой эрудицией, что на равных могла вести беседу и с дипломатом, и с ученым. Благодаря знакомству с некоторыми из «бессмертных», она была наслышана о наиболее перспективных направлениях в современной науке – ядерной физике, авиастроении, биологии… Гибкий ум, природное обаяние и красота, способность объединять людей… Натали оказалась более чем подготовленной на роль хозяйки интеллектуального салона, сама идея которого была заведомо обречена на успех.

Для некоторых людей участие в приемах на улице Мозар было лишь приятным времяпрепровождением, не имевшим каких-либо последствий и оставлявшим массу теплых воспоминаний. Для других посещение салона обернется трагедией, крахом карьеры, самоубийством или превратится в глубоко запрятанную тайну, которой невозможно поделиться даже с самым близким человеком. Для Натали все они – лишь марионетки в ее собственном театре. Она не испытывала к ним ни жалости, ни сочувствия. Кроме…

В один из вечеров Жан-Мишель пришел в сопровождении мужчины, от которого просто веяло аристократизмом и фамильным гербом.

– Мадам Легаре – барон де Вольтен, – представил гостя архитектор. Ни барон, ни Натали, ни тем более Жан-Мишель не догадывались, что, целуя руку Натали, барон шагнул в преисподнюю.

Часть третья

РОКОВАЯ ВСТРЕЧА

Еще не сказано ни единого слова, еще только встретились взглядами мужчина и женщина, а все уже предрешено и предначертано, если верить астрологии. Но барон не верил в сию науку Он решил, что лишь Великий господин случай помог ему сделать правильный выбор…

Жан-Мишель с удовольствием окунулся в приятные воспоминания:

– Мы с полковником поровну делили все тяготы и невзгоды детства…

«Тяготы и невзгоды… Да что он знает о настоящих трудностях в жизни», – зло подумала Натали.

– Наши отцы – большие друзья – с равным энтузиазмом надирали нам наши юные задницы за школьные проказы, – заметив пробежавшую по лицу Натали тень, поддержал друга де Вольтен.

– Ничего не могу сказать о полковнике, а вот тебя, Жан-Мишель, пороли недостаточно усердно, – с притворной строгостью заметила мадам Легаре.

Жан-Мишель поддержал ее игривый тон.

– Ты, как всегда, права, дорогая. Результат налицо: Морис делает блестящую карьеру в НАТО, а я, вопреки семейной традиции, стал человеком – увы! – штатским. Так, дизайнер… – посетовал знаменитый на весь Париж архитектор с притворной скромностью.

Барон тут же энергично запротестовал:

– Военным может стать каждый среднестатистический мужчина, а вот призвание и талант художника – это от Бога, от этого убежать невозможно. Они обязательно вырвутся наружу и проявят себя. Лучшее доказательство – ваш замечательный салон, мадам. То, что я успел увидеть, – это прекрасная комбинация стратегического планирования, – де Вольтен сделал галантный полупоклон в сторону Натали, – и блестящего искусства исполнителя, – барон сделал легкий кивок в сторону Жан-Мишеля.

– Ну что ж, если вам так нравится военная терминология, полковник, то я предлагаю совершить рекогносцировку всего театра военных действий, – приняла вызов Натали и пригласила приятелей пройти вместе с ней на второй этаж – там находился ее кабинет и небольшой зал, где мадам Легаре принимала только близких людей. Очень близких…

Сидя в кресле напротив Жан-Мишеля и Натали, Морис считал гончих на роскошном гобелене, занимавшем половину стены, и делал вид, что внимательно слушает все, о чем в два голоса стремились поведать ему хозяйка салона и архитектор.

– Этот талантливый деспот совершенно меня замучил. Мне приходилось с ним ездить повсюду, чтобы удовлетворять его художественные капризы. Он таскал меня за собой выбирать шпалеры для английской гостиной и шторы в испанский зал, – жаловалась Натали.

Затем разговор плавно перешел в обсуждение последних парижских новостей и сплетен. Морис откровенно скучал. «Великий Боже, – подумал он, поймав на себе острый и лукавый взгляд хозяйки, – ну какое мне дело до приобретения новой яхты колбасным королем или приема у маркиза де Лякруа!» Как истинный военный, Морис презирал парижскую суету – суету мира, ставшего ему чуждым. На улицу Мозар он пришел только из чувства солидарности с приятелем да еще из мужского любопытства – увидеть женщину, о которой его друг говорил с таким безнадежным восторгом. Возможно, даже подсказать потом кое-что Жан-Мишелю. Хотя, конечно, вряд ли он мог сказать что-либо нового по части женщин этому известному парижскому бонвивану Как мужчина он, конечно, оценил женственность, красоту и обаяние хозяйки салона. Но эти светские разговоры…

Однако он не мог не обратить внимания на то, как мадам умело перевела разговор со сплетен на более серьезные темы: экономическую ситуацию в стране и связанные с нею дебаты в Национальном собрании. Барон перестал скучать и уже не на шутку заинтересовался беседой.

«Гм, она не только необычайно хороша, но и вовсе не глупа», – подумал он и, не выдержав, включился в разговор. Морис оценил и ее тонкий юмор, и точные и лаконичные определения, и меткие замечания по поводу знакомых ему персонажей. В ее речи чувствовался легкий, едва заметный, но чрезвычайно пикантный акцент, выдававший в ней иностранку. При этом де Вольтен с неудовольствием отметил – это так бросалось в глаза! – абсолютную подчиненность Жан-Мишеля Натали: архитектор во всем с ней соглашался. «Да, в этой спарке ты, мой друг, – ведомый», – подвел итог Морис. Ему стало жаль приятеля: похоже, у Жан-Мишеля нет шансов стать властелином дум этой дамы. А подобные взаимоотношения между мужчиной и женщиной Морис не признавал категорически. По его глубокому убеждению, подчиняться – удел женщины. И никакого равенства! Равенство – ложная витрина лицемерных буржуазных семей.

– Вы надолго в Париже, Морис? – нарушила ход мыслей барона Натали.

– Смотря что значит «долго», мадам. На этот раз у меня недельная командировка. Мне осталось провести в столице еще два дня. Затем возвращаюсь к месту службы. – И неожиданно для себя добавил: – В следующем месяце у меня отпуск – часть его проведу дома, в Париже.

– А где находится это место службы, если не секрет?

– В Баварии, в небольшом невзрачном городишке недалеко от Мюнхена.

– Вы летчик или моряк?

– Ни то и ни другое. Я артиллерист. Точнее, ракетчик.

– До недавнего времени Морис под руководством американцев самозабвенно планировал ракетно-ядерные удары по России, чтобы окончательно покончить с коммунизмом, – съехидничал Жан-Мишель. – Но неожиданно в нем проснулись рыцарские чувства, унаследованные от славных предков, и гражданская ответственность за судьбу Европы…

Натали, казалось, пропустила эту реплику мимо ушей.

– У меня на родине говорят, что артиллерия – бог войны, хотя все мальчишки в нашей школе мечтали стать летчиками или моряками. Ну а уж мы, девчонки, выбирали себе симпатии среди тех, у кого, по нашему мнению, была самая красивая форма. Я жила в центре Москвы, недалеко от здания Генерального штаба. С раннего утра из ближайшего метро толпами выходили военные, направляясь на работу, и мы быстро научились различать рода войск по форме и звания по звездочкам на погонах… Я так и не решила, на чьей стороне мои симпатии…

Натали вызывающе посмотрела на Мориса.

– В будущем выбирайте только ракетчиков. – Морис поразился, как легко его спровоцировала эта удивительная женщина.

– Вам наверняка идет военная форма, полковник. Буду рада, если в следующий раз, когда мы встретимся, а я надеюсь, что это произойдет очень скоро, – Натали откровенно посмотрела в глаза Морису, – на вас будет форма артиллериста.

– Хорошо, только моя форма – форма подполковника. Жан-Мишель по дружбе немного повысил меня в звании.

– Я переживу, – улыбнулась Натали. – Ведь вам все равно суждено стать генералом.

– Вы что – обладаете даром провидения? – с иронией спросил Морис. – В таком случае скажите: когда меня вновь командируют в Париж?

– Если бы решала я, то вызвала бы вас немедленно – завтра. – Натали открыла изящную золотую визитницу. – Позвоните, когда вернетесь.

Протягивая Морису свою визитную карточку, она внимательно смотрела на него. Выражение ее лица было одновременно и серьезным и насмешливым. Серо-зеленые глаза «заискрили». Морис молча выдержал атаку этой знающей себе цену красавицы, и Натали, моментально почувствовав, что такой откровенный напор здесь не пройдет, мягко, почти просительно добавила:

– Буду ждать вашего звонка, Морис. Очень…

Она встала с дивана, давая понять, что пришло время возвращаться к остальным гостям.

Барон, никак не ожидавший такого поворота событий, с досадой подумал, что мадам Легаре поставила его в чрезвычайно неудобное положение: он явился свидетелем и более того – причиной ее бестактного отношения к другу.

Он искоса посмотрел на приятеля, который невозмутимо направился к столику с напитками: «Тебе кальвадос или коньяк, Морис?» Жан-Мишель делал вид, что ничего особенного не произошло и ему ровным счетом безразлично откровенно вызывающее поведение его возлюбленной. Однако Морис слишком хорошо знал своего экспансивного и легко ранимого друга, чтобы поверить в искренность его поведения.

«Стерва, самоуверенная наглая стерва». Барону захотелось побыстрее уйти из этого дома.

Под предлогом занятости Мориса – с утра надо быть в министерстве – друзья покинули салон, поблагодарив хозяйку за прекрасно проведенный вечер. Они решили немного пройтись и вначале шли молча, каждый ощущал некоторую неловкость. Морис злился на себя за незаслуженное чувство вины перед товарищем. А тот – за унизительное поведение мадам Легаре.

Первым нарушил молчание Жан-Мишель.

– Ну что скажешь? – И, не дожидаясь ответа, заговорил о своей пассии: – В этом вся Натали. Ей чужды любые условности и правила приличия. Она всегда делает то, что ей хочется. Это не значит, что она не умеет хитрить, лгать и лицемерить. Она просто всегда выбирает самый короткий путь к цели. Безошибочно. Моих чувств она решила не щадить… Морис молчал, давая возможность другу выговориться.

– Знаешь, я ведь давно уже понял, – признался Жан-Мишель. – Она мне не по зубам… – Он сделал паузу. – Похоже, ты произвел на нее сильное впечатление, Морис, – настолько она была откровенна и настойчива. – Жан-Мишель вновь замолчал, в напрасном ожидании реакции приятеля. – Как говорится, все, что ни делается, – все к лучшему. Даю тебе слово – в будущем никаких обид. – Он горько усмехнулся.

Наконец заговорил Морис:

– Ты совершенно прав, Жан-Мишель: Натали действительно необычная женщина. Но твое решение оставить ее – верное. Тебе пора жениться, а мадам вовсе не та женщина, которая сделает мужчину счастливым в браке. По крайней мере, тебя. Полагаю, она должна быть исключительно хороша как любовница. Но как жена!.. Уволь. Мадам, наверное, может быть и неплохим товарищем, однако никак не другом. А во врагах ее лучше не иметь. Если говорить обо мне, у меня сейчас нет времени на интрижки. Хотя признаюсь, что при других обстоятельствах я бы не отказался от такого соблазнительного романа.

Жан-Мишель кивнул и вздохнул. Остаток пути он говорил исключительно об успехах старшего брата, Кристофа, избравшего военную карьеру.

Поздним вечером Натали, проводив гостей, поднялась на второй этаж и, закутавшись после душа в махровый халат, уютно расположилась в кресле. Она до мельчайших деталей восстанавливала в памяти встречу, и особенно беседу.

«Итак: подполковник, ракетчик, служит в НАТО. Местонахождение службы – небольшой городок близ Мюнхена. На вид – типичный штабист – я на таких насмотрелась в детстве. На сегодня у меня нет никакой дополнительной информации, кроме данных о благородном происхождении и хорошем воспитании. По реплике Жан-Мишеля можно предположить, что у Мориса есть какие-то политические взгляды, отличные от принятых среди офицеров НАТО. Ну что ж, вполне достаточно для того, чтобы заинтересовать КГБ. Надо до отъезда в Москву несколько раз встретиться с ним. Нужно будет разговорить и „покопать“ его. Выяснить, что это за взгляды, чем он конкретно занимается. Время еще есть. Я уверена, что барон скоро объявится», – подвела черту Натали.

Однако время шло, а, вопреки ее ожиданиям, де Вольтен так и не объявился… Почему-то вдруг исчез из поля зрения и Жан-Мишель, как раз с того памятного вечера… С одной стороны, Натали это мало беспокоило. Она давно решила окончательно прекратить близкие отношения с архитектором. Его навязчивость, попытки контролировать, где, когда и с кем она встречается, разговоры о браке и тому подобная чепуха стали слишком обременительны. Но совсем терять Жан-Мишеля она не собиралась – в ее планы входило как можно деликатнее предложить ему «остаться добрыми друзьями». Как бы то ни было, сейчас Жан-Мишель – единственная ниточка, которая приведет ее к Морису. «Будем действовать через него. Ничего другого не остается», – решила мадам Легаре.

Но что-то такое еще навязчиво беспокоило Натали. Ей не хотелось признаться в этом даже себе. Она была уязвлена. И уязвлена страшно.

Перед уходом друзей из салона она явно дала понять Морису, что хочет его видеть. И без Жан-Мишеля. Не было в ее жизни случая, чтобы подобный прием не сработал. Даже самые занятые мужчины или мужья-подкаблучники мечтали найти время для встреч с ней, если она сама того желала. Но барон так и не появился… А желание встретиться с ним росло с каждым днем.

«Что же это такое? Стремление вновь принести что-нибудь для комитета – горяченькое в клювике? Тщеславие и потребность в адреналине? В какой-то степени – да. Но…» – Вот это самое «но» Натали не нравилось категорически.

Морис откровенно игнорировал ее… Натали и допустить не могла, что подполковник просто забыл о ней. Нет, здесь что-то другое… И мадам Легаре не собиралась отпускать происходящее, а точнее, не происходящее на волю судьбы.

«Все будет именно так, как я задумала – решила она. – Никуда не денешься, барон…»

Наутро она позвонила Жан-Мишелю.

– Салют, дорогой. Куда ты исчез? Мне необходимо с тобой срочно посоветоваться…

– О чем, cherie? – с деланным холодком в голосе спросил архитектор.

– Хочу поменять интерьер в большой гостиной замка. И вообще, мы давно не виделись. Разве нам не о чем поговорить? – промурлыкала Натали.

– Да нет, как раз – есть о чем, – с подтекстом произнес Жан-Мишель. – Давай пообедаем «У Франсиса». Встретимся в 12.30. У меня будет часа полтора-два. Идет? – Голос Жан-Мишеля звучал непривычно странно: не ощущалось обычной готовности немедленно бежать по первому ее зову. И бежать – куда угодно.

– Прекрасно! – поспешно согласилась Натали. Она обрадовалась, что ей не придется принимать Жан-Мишеля у себя. Архитектор перевел бы часть разговора в спальню. А такой расклад мог нарушить четко продуманный ею план.

…Натали всегда отличалась пунктуальностью и требовала того же от других… Зная это, Жан-Мишель пришел на встречу в ресторан заблаговременно. Тем более что ему хотелось какое-то время посидеть одному и подумать о предстоящем разговоре. Он взял рюмку перно, добавил немного воды, отчего в рюмке образовалась субстанция молочного цвета. Он любил вкус этого напитка. Перно действовал на него успокаивающе, напоминая детство, когда мать по каждому поводу и без оного пичкала его анисовыми каплями. Мельком взглянул на часы. Золотой брегет, подаренный ему Натали на день рождения, показывал ровно 12.30. И буквально через мгновение в ресторане появилась Натали.

«И как ей это удается?» – подумал Жан-Мишель. Не мог ведь он знать, что когда-то Натали была четко выдрессирована своим первым куратором из КГБ. С тех пор точность во времени вошла в ее плоть и кровь. На всю жизнь. И, кстати, превосходно помогала в бизнесе!

– Заранее ты прийти можешь, но только для того, чтобы проверить обстановку вокруг, – повторял ее наставник в Москве. – На место встречи должна выйти точно в назначенный час. Береги свое и чужое время. Это железное правило конспирации…

Жан-Мишель наблюдал, как Натали шла к столику. Элегантна. Безукоризненный «естественный» макияж. Строгий деловой костюм, изящные туфли «классик» на высоком каблуке. Светло-кремовые перчатки из тончайшей лайки и – в тон – сумочка из крокодиловой кожи завершали ансамбль.

«Божественно хороша! Жаль, черт возьми, что я – не герой ее романа».

– Добрый день, дорогая. Счастлив видеть тебя! – Жан-Мишель поднялся из-за стола и расцеловал Натали в обе щеки. Он с удовольствием перехватывал восхищенно-завистливые взгляды посетителей ресторана, многие из которых уставились на Натали, едва она появилась на пороге зала.

– А кто тебя лишал такого счастья столь долгое время? – ласково упрекнула Натали архитектора.

– Дорогая, ты знаешь, как я к тебе отношусь… – Голос Жан-Мишеля предательски задрожал. – Для меня нет большего счастья, чем быть возле тебя постоянно. Но, увы, не судьба. Ну что мы обманываем друг друга, делая вид, что все в порядке? – Он выдержал короткую паузу, словно набираясь решительности, и втайне надеясь: вдруг Натали начнет возражать… Но она только улыбалась. – Я решил больше не встречаться с тобой. Во всяком случае, не так, как всегда… ну ты понимаешь, что я имею в виду. Сегодня – наш прощальный обед.

Последнюю фразу Жан-Мишель выпалил залпом, отрезая себе дорогу к отступлению.

Натали и мечтать не смела о подобном повороте дела. Она приготовилась к изощренной дипломатии, и вдруг – такой сюрприз! Жан-Мишель с самого начала расставил все точки над i, и похоже, это выстраданное им окончательное решение. Она все оценила. Бедняга значительно упростил ей задачу.

– Милый, ты, как всегда, прав, – с наигранной грустью сказала Натали. – Действительно, последнее время у нас что-то не клеилось. Возможно, ты был чрезмерно требователен и ревнив при моей умеренной легкомысленности. Но разве это моя вина?..

«Воистину чисто женская интерпретация вины и ответственности», – горько усмехнулся про себя Жан-Мишель.

– Верно. Тебе не в чем себя упрекнуть.

Подошел официант и с торжественным видом вручил каждому кожаную с золотым тиснением папку – меню.

– Думаю, по такому случаю мы закажем шампанское. – Натали подняла глаза на Жан-Мишеля. – Ты не против?

Официант, застыв в позе, выражающей абсолютное внимание и почтение, ожидал, когда клиенты сделают заказ. Он откровенно любовался красивой парой.

…Шампанское появилось на столе в мгновение ока. Официант с видом совершающего священнодействие жреца откупорил бутылку, наполнил бокалы, и бывшие любовники, подняв их, внимательно посмотрели друг другу в глаза. Взгляд Жан-Мишеля был наполнен страданием и нежностью. Натали же приветливо улыбалась…

Подали груши в сиропе. Жан-Мишель, под влиянием шампанского, впал в сентиментальное настроение и сожалел, что им не суждено быть вместе. Однако, добавил он, это не лишает его права хоть изредка видеться с ней.

Натали изобразила восторг от подобной идеи:

– Жан-Мишель, милый, естественно, мы остаемся добрыми друзьями – ведь так и должно быть между воспитанными современными людьми…

– В моей дружбе, дорогая, ты можешь не сомневаться и полностью и всегда рассчитывай на мою помощь. Правда, исходя из личного опыта, полагаю, что такая необходимость вряд ли у тебя возникнет… Если только при смене очередного интерьера в одной из твоих квартир, – с горечью добавил он…

– Кстати, об интерьере. – Натали с радостью ухватилась за тему. – В гостиной замка все слишком современно, и я готова последовать твоим рекомендациям. Я знаю – лучшего художника не сыщешь во всем Париже, – льстиво закончила Натали. Хотя при этом нисколько не лукавила. – Так вот, через две недели будет проходить аукцион старинной мебели на авеню Монтень. Ты не составишь мне компанию? Выберем что-нибудь для замка…

Поговорив еще какое-то время о пустяках, Натали, как бы невзначай, подвела Жан-Мишеля к разговору о де Вольтене.

Архитектор стал с воодушевлением рассказывать Натали о «добрых старых временах» и совместной учебе в частной школе.

– Я так и не пойму: понравилось барону у меня или нет? – во время одной из коротких пауз вставила Натали.

Жан-Мишель прервал свой «увлекательный» рассказ о совместных проделках в юности, а затем с недоумением спросил:

– Постой, а разве Морис тебе не звонил?

Натали отрицательно покачала головой.

– Странно… Твой телефон у него есть – ты сама дала ему визитку, – удивленно продолжил архитектор, будто лично его оскорбляло невнимание приятеля к предмету его обожания.

– Нет, не звонил. Барон занятой человек, ну а я, вероятно, не произвела на него достаточно сильного впечатления, – с равнодушней улыбкой констатировала Натали.

– Насчет впечатления, поверь мне, ты ошибаешься. Вот относительно занятости – правда. Он ежедневно навещает своих многочисленных родственников и старых друзей семьи. Таковы уж обязательства у аристократов – последователей «старой школы». Опять же, насколько я знаю, завтра вечером у него ужин в ресторане на Эйфелевой башне – традиционная встреча ребят из его выпуска в академии, – сообщил Жан-Мишель.

Поболтав еще немного, они вышли на улицу. Каждый остался доволен собой.

Натали ворвалась в квартиру, бросилась к справочнику «Весь Париж» и начала лихорадочно листать страницы пухлой книги.

«Да где же это, где?!» Она чуть не рвала листы, пока, наконец, не нашла нужные номера. Их оказалось два. Не раздумывая, по какой-то необъяснимой причине она набрала из них второй.

«Вы позвонили в ресторан „Эйфелева башня – Высота 95“, —сообщил записанный на пленку женский голос, —пожалуйста, не вешайте трубку – вам вскоре ответит оператор». – Голос был поразительно нежный и призывный, явно рассчитанный на клиентов-мужчин. Затем в трубке зазвучала музыка и, наконец, подключился оператор.

– Я вас слушаю… – На этот раз голос был мужской, не лишенный знаменитого галльского шарма.

– Простите, мне бы хотелось на завтра на вечер заказать два места. Пожалуйста, сделайте так, чтобы наши места были вблизи стола, который у вас на это время зарезервирован для большой компании военных… Да, да, правильно, выпускников Ecole Militaire^[31]. Мой брат один из участников этого мужского застолья, он не знал, что я тоже приеду в Париж. После ужина мы вместе едем к маме… – с рассчитанной наивностью в голосе добавила Натали, чтобы как-то объяснить причину своей необычной просьбы. – Есть места? Прекрасно! Также на девять часов, пожалуйста. На имя мадам Легаре. Все в порядке? Благодарю вас, вы очень любезны, мсье.

Уфф… Значит, не нужно звонить в ресторан «Жюль Берн». Рестораны «Высота 95» и «Жюль Берн» пользуются большой популярностью. Когда стемнеет, оттуда открывается потрясающая панорама ярко освещенного города, мириады мерцающих огней…

Натали ничего не могла с собой поделать – ее с неодолимой силой влекло к Морису де Вольтену. Она чувствовала: это не просто стремление к новому сексуальному партнеру. В чем-чем, а в амурных жанрах Натали разбиралась. Она прекрасно умела ловить момент чувственного, животного вожделения, который порой заканчивался так же быстро, как и возникал. Коротких сексуальных «схваток» в жизни Натали было в сотни раз больше, чем романов. Да, этот мужчина притягивал ее как личность – силой, уверенностью и независимостью. Натали хотелось сблизиться с ним… Из любопытства, да и для дела – так, по крайней мере, она объясняла себе.

Заблуждений, что аристократы – это нечто особое, голубая кровь и другая подобная чушь, Натали не испытывала. Ведь она совсем недавно прекратила интимные отношения с изрядно надоевшим ей Жан-Мишелем – ярким представителем французских аристократов. Талантливая размазня, выполнявший все ее прихоти, мужчина-мальчик, которым она могла командовать, как ей только заблагорассудится. «Удобно, но жутко надоело». Жан-Мишель сам шел к ней в руки. Морис – другое дело. Он – «дичь», достойная усилий и изобретательности. Трофей, который стоило добыть. Красивый в своей суровой мужественности, умный и независимый представитель мужского племени. «Забавно, – думала Натали, – я собираюсь совращать и уламывать его, как девицу! Ставлю свой „ягуар“ против „запорожца“ – со стратегией и тактикой в постели у него полный порядок. Что же меня смущает? В чем дело?» – Натали недоумевала. Совращение мужчин – ее призвание еще со времен арбатской юности, а «работа» с бароном обещала быть исключительной…

Натали почему-то вспомнила, как, выполняя одно из первых своих «пикантных» заданий, она попала в таинственный «Американский дом» в Москве. Так называли небольшой кирпичный особняк на Метростроевской набережной. У входа в особняк, как и у любого из посольских зданий, находилась будка с милиционером. Она олицетворяла пограничный пост на государственной границе, за черту которой ни один простой советский гражданин не имел права перейти.

Об этом островке западной цивилизации ходили невероятные слухи. Бывалые фарцовщики рассказывали, что там можно было отведать настоящее шотландское виски или загадочный джин с тоником, вдоволь напиться «Кока-колы» – манящего и недоступного символа американской культуры и, вдобавок ко всему, насладиться музыкой. Лучшие джазовые мелодии, «вечно зеленые» стандарты, песни из мюзиклов и фильмов, записанные на больших диковинных долгоиграющих пластинках, в ярко раскрашенных глянцевых конвертах стопками лежащих у радиолы… Распоряжался всем этим богатством чернокожий бармен.

К своему удивлению, Натали увидела в баре «Американского дома» спокойно сидящих там со своими иностранными эскортами нескольких знакомых из числа «центровых» девочек. Она часто видела их вертящимися у интуристовских гостиниц или в ресторанах. Тогда-то Натали и догадалась о существовании под надежным прикрытием КГБ целой стаи «ласточек», одной из которых она уже стала. Многие из них по тем или иным причинам «спалили» свои крылья и разбились о безжалостные утесы жизненных реалий.

«Полет» же Натали, начавшийся десятилетие тому назад, несмотря на бесчисленное множество преград и ловушек, оставался не прерванным до сих пор.

Барон не укладывался ни в одну из категорий мужчин, на которые Натали делила весь сильный пол. Как и в юности, так и сейчас она сортировала мужчин на «мужиков» и «евнухов».

Морис де Вольтен, разумеется, подходил под первую категорию, но почему-то чары мадам Легаре не заставили его потерять голову. Что и разжигало ее азарт охотницы.

Натали догадывалась, что Морис считает невозможным и недостойным затеять интрижку с женщиной – пусть и бывшей – своего друга. Тем более что барон прекрасно знал: чувства Жан-Мишеля еще не остыли. В таком случае связь с женщиной явно не в правилах мужчин с гипертрофированным чувством чести. А что предмет ее неутоленной страсти относился именно к такому типу, Натали не сомневалась. Ничего, она внесет поправки в устаревшие представления о том, «что такое хорошо, а что такое плохо».

С утра она начала тщательно готовить себя к завоевательному походу в ресторан, где произойдет «случайная» встреча с бароном. Еще вчера она вызвала «скорую помощь». Массажистка Колет, работавшая в свое время с женской сборной Франции по фигурному катанию, дожидалась ее в гостиной. Вместе с Софи, визажисткой высочайшего класса, они обсуждали вчерашнее шоу на канале С+.

Полукровка Колет сочетала в себе темперамент Гаскони и потрясающую способность хранить истинное состояние души за непроницаемой маской, – качество, унаследованное от отца, уроженца Тайваня. Отец – китаец, а мать француженка. Обычно бывает наоборот: чаще ищут экзотику мужчины и не считают зазорным официально продемонстрировать свой выбор обществу. При довольно хрупком и изящном сложении Колет ее руки были большими и сильными. Милая, предупредительная улыбка наполняла оптимизмом самую некрасивую и неуверенную в себе клиентку, а мягкая, по-азиатски уважительная манера общения умиротворяла самых строптивых и капризных. «Всё будет хорошо, и никто не узнает о наших маленьких проблемах», – обещал весь облик Колет. Софи выглядела стандартной, аккуратно сложенной девушкой. Никакого шарма… Так, куколка в стиле «Барби». Однако записываться к «Барби» следовало чуть ли не за месяц!

– Мадам, мы сегодня будем делать расслабляющий или тонизирующий массаж? – перешла к делу Колет.

– А можно и то и другое? – спросила Натали.

– Все в наших руках, мадам…

Софи осталась в гостиной с чашечкой кофе и бриошами. Ее услуги понадобятся позже. Но ожидание того стоит. «Мадам всегда так щедра…»

Колет трудилась над телом Натали почти час и, судя по всему, была не совсем довольна. Если она что-то считала профессионально важным, то задавала вопросы и делала замечания безо всякого стеснения.

– Что-то не так, мадам? – Колет озабоченно наклонилась к Натали. – Вы сегодня слишком напряжены – какие-то мысли не дают вам расслабиться.

– Да, есть о чем подумать. Вы не ошиблись, Колет.

– От тяжелых раздумий и появляются морщины, мадам.

– А вот это уже проблема Софи – разогнать морщины с моего лица.

Закончив массаж, Колет получила выписанный мадам чек. На этот раз гонорар превысил все ее ожидания.

Вскоре легкие пальцы Софи порхали вокруг лица и шеи мадам Легаре, едва касаясь кожи.

– Мадам, вы идете на обед или на ужин? Ужин. Ага, значит – вечерний макияж. Закройте глаза и думайте о приятном… Тон, я думаю, возьмем этот – у мадам и так смуглая кожа, – советовалась сама с собой Софи. – А это что такое? – сердилась она, обнаружив новую морщинку. – Сейчас мы это снимем.

Невесомые руки Софи делали свое дело.

Наконец, ушла и Софи. У Натали оставалось пять часов для отдыха и размышления. Она прошла в спальню и, как советовала ей Колет, прилегла на кровать, подложив под голову массажный валик. Заботой Натали оставалось не повредить искусно уложенные волосы.

Встреча выпускников Ecole Militaire была, как всегда, бурной и радостной.

Разгоряченные крепкими напитками друзья с ностальгией вспоминали свои курсантские годы, чередуя воспоминания тостами за всех присутствующих и отсутствующих однокурсников. Вдоволь наговорившись обо всех превратностях военной службы, перемыв косточки своим бывшим и настоящим начальникам, мужчины, наконец, традиционно перешли к вечной теме – к женщинам. Как правило, Морис отмалчивался, предпочитая слушать забавные истории, которыми делились его товарищи. Непревзойденным рассказчиком на эту вечно живую тему считался майор Гийом Дюбуа, который, по мнению Мориса, просто умел мастерски переваривать чужие повествования. Вот и сейчас он развлекал присутствующих байкой о своих приключениях на отдыхе в Пальма-де-Майорка, где он на протяжении недели – подумать только! – добивался взаимности у прелестной юной испанки – соседки по этажу в гостинице, где он проживал. И вот, после долгих и пылких объяснений майора в вечной любви к смуглой красавице, дело дошло до самого интересного, – а красотка оказалась самым обыкновенным трансвеститом. В тот момент, когда все ожидали кульминации рассказа о том, как же бравый майор выпутался из деликатного и двусмысленного положения – Гийом вдруг запнулся, взгляд его устремился поверх голов завороженных слушателей. На его лице появилось выражение крайнего изумления. Последовала короткая пауза. Все невольно повернули головы в ту сторону, куда был устремлен взор майора.

Зрелище предстало воистину необычное. Через весь зал по направлению к пустующему двухместному столику, расположенному рядом, в сопровождении метрдотеля, шла пара, чей внешний вид не мог не привлечь всеобщего внимания своей экстравагантностью. Мужчина или, скорее, пародия на него, был небольшого роста, с пухлым лицом и округлыми формами. На голове его был «водружен» парик жгуче-черного цвета, который даже не претендовал на имитацию натуральных волос. Брови и ресницы мужчины были подведены, щеки слегка подрумянены…

А рядом!.. Рядом с этой карикатурой на мужской род шла дама. И какая! Воплощение божественной красоты! Сквозь тонкий шифон платья проступали очертания совершенного тела. Ноги в элегантных туфлях на шпильках не ступали, а плыли по залу. О-ля-ля! Все затаили дыхание. Натали постаралась. Эффект от «контраста образов» превзошел ее ожидания.

Известный модельер, коллекционер и воинствующий парижский гей Альфред Десталь всегда был рад встречам с Натали. Их связывала искренняя дружба, которая нередко встречается среди гомосексуалистов и женщин широких взглядов. Вот и в этот вечер Альфред с удовольствием принял предложение Натали посидеть с ней в ресторане и поболтать, совершенно не подозревая о той роли, которая ему была заготовлена. Правда, если бы он и знал, это ничего бы не изменило.

Подойдя к столику, Натали выбрала «стратегически» правильную позицию и оказалась лицом к компании офицеров, в то время как метрдотель почтительно встал позади ее кресла, чтобы помочь сесть. В этот момент ее глаза встретились с ироничным взглядом Мориса. Натали изобразила на лице крайнее удивление, искренне улыбнулась и грациозным наклоном головы дала понять всем наблюдавшим за этой сценой, что очень рада такой «неожиданной» встрече. Морис, не вставая с кресла, тоже ответил ей улыбкой и легким кивком. Вся компания как завороженная следила за этим неожиданным церемониалом.

Первым пришел в себя Гийом. Он удивленно посмотрел на Мориса и спросил:

– Так ты что – знаком с этой дамой? – В его голосе смешались любопытство и зависть.

– Ну не с ее же эскортом, – ответил Морис. – Впрочем, это милое личико нам всем известно по фотографиям в журналах…

– Да, и намозолило глаза в телевизионных ток-шоу, – подхватил кто-то.

– Правильно, это же Альфред Десталь! Мерзкий гей… Я бы таких расстреливал без трибунала… Интересно, что его связывает с этой красоткой? – прошипел Жак Риваль, известный своим непримиримым отношением к гомосексуалистам, за что некоторые подозревали его в латентной форме этого порока.

– Ты лучше спроси, откуда Морис знает это чудо природы, – громко поинтересовался кто-то. – Эй, Морис, куда ты смотришь? Эти гомики скоро переманят в свои компании всех красоток Парижа! А как она поглядывает на тебя!

В это самое мгновение Натали, что-то сказав своему компаньону, грациозно поднялась из-за стола и под прицелом почти двух десятков раздевающих ее взглядов медленно подошла к притихшей компании.

– Добрый вечер, господа. Вы не будете возражать, если я украду на две минуты вашего друга? – с улыбкой спросила она.

– Вам ни в чем нельзя отказать, мадам. Забирайте его со всеми потрохами – хоть навсегда, – великодушно ответил за всех Гийом.

– Я бы рада это сделать. Да вот Морис, по-моему, против… – в том же тоне ответила Натали.

– Не может быть… Это просто неслыханно… Он у нас получит строгое взыскание… – доносились со всех сторон шутливые реплики товарищей барона.

Морис поспешно встал, чтобы прекратить шутки на свой счет. Он отошел вместе с Натали от стола и вопросительно посмотрел на нее. Она какое-то мгновение молчала, как будто набираясь решимости. Затем тихо заговорила:

– Я так рада, что встретила вас, Морис. Вы знаете, я все это время ждала вашего звонка… Потом поняла, что вы… ты не позвонишь. Я очень расстроилась… И вот как будто само провидение услышало меня. Мы опять встретились…

Натали говорила это так искренне и настолько не характерным для нее тоном, что Морису показалось, что перед ним стоит совсем не та женщина, с которой он познакомился на улице Мозар. В ее тоне больше не слышалось уверенности и властной категоричности, которые он отметил во время их первой встречи в салоне. Сейчас в ее голосе звучали покорность и слабость. И это совсем не портило Натали. Наоборот – придавало ей еще больше шарма, женственности и будило врожденное мужское желание успокоить, пожалеть и защитить. Все это в какие-то доли секунды промелькнуло в голове у Мориса. Его взгляд потеплел. Теперь Натали знала твердо, что этот раунд останется за ней.

– Через полчаса внизу перед входом, – коротко бросил Морис, глядя прямо в глаза мадам Легаре.

«Никуда ты уже не денешься, барон», – вновь повторила она про себя…

…Барон ожидал Натали у подножия башни. Высокий и импозантный, он стоял, обтекаемый толпой туристов. Натали, увидев Мориса, начала торопливо прощаться с Альфредом.

– Ну иди же, киса, тебя, кажется, ждут, – проворковал Десталь, целуя Натали в щечку. И, бегло оглядев фигуру де Вольтена, одобрительно добавил: – Очень, очень интересный мужчина.

«Слышал бы тебя подполковник», – ухмыльнулась про себя Натали и, ответно чмокнув Альфреда: – Спасибо, милый, мы чу-у-десно провели время, – упорхнула.

Она протиснулась к Морису и крепко взяла его под руку. Выбравшись из толпы, они медленно пошли по живописной аллее вдоль Марсова поля. Впереди высился искусно освещенный Дом инвалидов.

Возле этого величественного здания Натали и оставила свою машину, вычислив, что дорога до нее займет ровно столько времени, сколько потребуется на то, чтобы взломать крепостную стену, возведенную между ними подполковником. Определенный расчет был и на то, что после офицерского застолья, которое всегда сопровождалось обильным употреблением вина, магия ее женского обаяния, помноженная на здоровый инстинкт сильного мужчины, легко преодолеет моральную защиту Мориса. К тому же она чувствовала за собой поддержку однокашников барона.

Натали вела машину легко и уверенно. Ее манера езды достаточно говорила о характере водителя: она не суетилась, не перескакивала то и дело из ряда в ряд, но всегда оказывалась именно в том месте и в том ряду, где появлялась возможность вырваться вперед. Через десять минут они были у порога ее квартиры на улице де ля Тур.

Квартира являлась еще одним замечательным творением де Мурвиля, но сейчас Натали не собиралась обсуждать достоинства интерьера – это могло лишний раз напомнить подполковнику о друге. Она выключила основной свет, оставив гореть торшер в дальнем углу комнаты.

– Что-нибудь выпить? – Натали открыла дверцу бара.

– Только перье, мы с ребятами выпили сегодня достаточно.

Натали поставила на журнальный столик бутылку минеральной, фужер, себе налила стакан грейпфрутового сока.

– Располагайтесь. – Она предложила барону присесть на широкий диван, возле которого распласталась шкура бенгальского тигра. Оскаленная морда великолепного зверя поражала своей свирепостью и естественностью и создавала странный эффект присутствия третьего живого существа. Мягкий приглушенный свет торшера едва позволял разглядеть изысканное убранство гостиной и массивные золоченые рамки старинных картин.

Напротив возвышался мраморный камин, стенки которого украшали искусно вырезанные из оникса головки амуров и херувимчиков. На массивной верхней плите камина стояли бронзовые часы и несколько африканских фигурок из черного дерева. Судя по всему, последние сто лет это достояние истории выполняло чисто декоративную функцию. После шума и веселья, царившего в ресторане, так приятно наслаждаться покоем и уютом гостиной. Натали непринужденно забралась на диван и расположилась на нем, поджав под себя ноги, всем своим видом напоминая домашнюю кошку в ожидании хозяйской ласки.

Первым нарушил молчание Морис.

– Наша сегодняшняя встреча была не случайной?

– Да, не случайной… – односложно и откровенно призналась Натали, бесхитростно глядя на барона. Она уже поняла – рядом опытный и проницательный мужчина. Его трудно провести, а расположить к откровенности, если сразу начать с мелкого обмана, – невозможно. Она твердо решила, что лгать ему она будет, лишь когда это абсолютно необходимо и, самое главное, когда он не сможет ничего проверить.

– Тогда что же мы теряем время?

Морис лежал на прохладных шелковистых простынях успокаивающего мягко-зеленого цвета. Он провел ладонью по тому месту, где минуту назад лежала обессиленная Натали. Здесь простыня еще сохраняла тепло ее тела. Вокруг витал терпкий запах секса. Через открытую дверь до Мориса доносился усыпляющий шум воды. Перед глазами пронеслись все события прошедшего вечера.

«Что ж, все случилось именно так, как хотела эта волевая и решительная женщина. Причем по заранее продуманному плану». Режиссура поставленного спектакля была великолепной, так же как и игра главной героини. А вот его собственная роль барону явно не нравилась.

«А хотел бы я посмотреть на святого Антония, который смог бы устоять перед этим искушением… – дискутировал он сам с собой. – Но почему я не испытываю обычной в таких случаях радости охотника? – Да потому, что охотник был не ты, – ответил кто-то за Мориса. – Разве это имеет значение? – возразил он. – Меня что, затащили в постель насильно? Нет. Окажись я в подобной ситуации – вновь воспользуюсь ею. Это совершенно нормально… – Только не для тебя, – продолжал тот же голос. – Во-первых, не ты был ведущим, подполковник, а во-вторых, ты переспал с любовницей друга, хотя и бывшей…»

На этой безрадостной мысли барон прекратил диалог с невидимым оппонентом. Аргументы и доводы, теряя стройность, начали путаться – в голове появились какие-то странные, не связанные с реальностью картинки и образы, и сон овладел Морисом.

Вернувшись из душевой комнаты, Натали присела на край кровати, разглядывая Мориса. Он лежал с закрытыми глазами, ровно и глубоко вздымалась обнаженная грудь. «Спит». Натали улыбнулась. Жадная и всепоглощающая страсть, которую она сумела в нем разбудить, забрала у барона все силы. Натали где-то читала, что лица людей во время глубокого сна преображаются, на них появляется отражение их истинного душевного и физического состояния. Они становятся более естественными, а значит, более уязвимыми.

«Действительно, – рассуждала Натали, – во сне сбрасываются маски и исчезают ложные, наигранные образы. Во сне человек становится самим собой. Правда, общаться с ним в таком состоянии, к сожалению, нельзя. – И тут же призналась сама себе: – Не обманывайте себя, мадам Легаре. Ваши интересы простираются шире психофизиологии барона».

Она склонилась к Морису, радостно подумав, что видит сейчас то, что и ожидала: волевое лицо, спокойное и уверенное. Этот человек не склонен к компромиссам. Похоже, ему вообще чужды колебания и сомнения. С каким-то несвойственным ей умилением Натали заметила лучики морщинок, идущие от глаз к вискам. Натали нежно прикоснулась к щеке барона губами. Стараясь не потревожить его, она скользнула под простыни, осторожно легла рядом и затаилась, прислушиваясь к своему и его дыханию. Нервное и физическое напряжение дня, прекрасный и стремительный секс, в котором не было границ и каких-либо условностей, возымели свое действие. Натали тут же крепко заснула.

Проснулась она, когда Морис еще спал. А за окном вставало солнце. Натали услышала характерный шум от большой уборочной машины, которая время от времени останавливалась у овощных лавок и других магазинов вдоль улицы, забирая мусор на закрепленном за ней маршруте. Обслуживающие машину два араба в зеленых форменных спецовках громко переговаривались на своем гортанном языке с хозяевами лавок – тоже в большинстве выходцами из стран Магриба. Они выносили пустые ящики, бутылки и другие скопившиеся за предыдущий день отходы, и мусорщики сваливали их в кузов под неусыпным надзором единственного француза – водителя. Француз обычно стоял поодаль со скрещенными на груди руками. Сам он никогда не прикасался ни к чему, кроме баранки руля своей машины. Натали не раз из окна видела эту бесхитростную процедуру. Ей импонировал огромный француз. Он был весьма символичен и, по ее мнению, превосходно олицетворял собой отношение метрополии к выходцам из своих бывших колоний.

Приподнявшись на локтях, она начала осторожно целовать слишком рано поседевшие виски Мориса. Он почувствовал, как женские губы медленно заскользили вдоль его тела. Шелковистые волосы приятно щекотали грудь, живот… В сознании вдруг высветилось лицо женщины, которая этой ночью так самозабвенно отдала ему все, на что была способна, и взамен получила то, что смог дать ей он. «Натали…» – всплыло в памяти ее имя, и Морис окончательно проснулся.

Он почувствовал, как его разбуженное, пульсирующее мужское начало вновь оказалось зажатым в нестерпимо горячем и сладостном пространстве, которое жадно обожгло его желанием. Морис опустил руку и с едва сдерживаемой грубостью запустил ладонь в густые непокорные волосы Натали…

Они решили провести этот день вместе – последний день перед отлетом Мориса в Мюнхен.

– У меня масса дел в Париже… – предупредил барон. – Времени, как всегда, в обрез.

– Я стану твоим личным шофером, адъютантом – кем захочешь. – Она сама себя не узнавала, но ничего поделать с этой новой Натали не могла. Разве что подшучивать над ней…

Они объездили чуть ли не весь Париж… Натали покорно ожидала Мориса в машине, пока он занимался короткими визитами вежливости, передавал небольшие сувениры родственникам и знакомым своих товарищей по службе. По дороге они болтали на самые различные темы, плавно переходя с одного предмета на другой. Морис еще в первую встречу отметил, что Натали прекрасно разбирается во многих, порой далеко не женских вопросах. Например, финансы, недвижимость. По мнению Мориса, данные проблемы совершенно бесполезно обсуждать с подавляющим большинством женщин. Они терялись, путались в понятиях, а в большинстве случаев сбивчиво пересказывали только то, что слышали от своих мужей. По совести, им все это было глубоко безразлично. В газетах их интересовали светские сплетни, а отнюдь не котировки валют. В лучшем случае – погода на Ривьере.

Натали с присущей ей уверенностью высказывала довольно оригинальные суждения на самые разные темы, включая политику. Ее мнение всегда строго взвешено и в меру консервативно. Однако Морис заметил: она избегает разговора о своей бывшей родине. Бывшей, потому что, как поведал ему Жан-Мишель, она давно уже гражданка Франции. И тем не менее подполковник де Вольтен рассчитывал все же разговорить Натали – ведь она могла рассказать ему о той стране, которую в НАТО считали противником № 1. Любопытство барона победило воспитание. Не мудрствуя лукаво и выбрав подходящий момент – они ели мороженое в одном из открытых кафе, Морис спросил, глядя прямо в глаза Натали:

– Почему ты уехала из России? Тебе там было плохо?

К удивлению барона, Натали такой поворот беседы совершенно не смутил. Она словно ожидала подобного вопроса и ответила, не раздумывая:

– Да, плохо. Эта страна стала мне чужой и враждебной уже тогда, когда я еще только заканчивала школу. – Морис выжидал. – Да, да, именно так! Я довольно рано поняла, что в Советском Союзе я не смогу состояться как личность. Чувствовала себя неполноценной. Человеком второго сорта. О серьезном положении в обществе и мечтать не смела, не говоря уже о карьере деловой женщины. – Она выдержала паузу и выпалила, как ему показалось, с излишним пафосом: – Я счастлива, что теперь могу назвать себя гражданкой Франции.

Морис продолжал молча изучать Натали.

– Тебе это трудно понять. У вас даже черный сенегалец, если он родился во Франции, считается французом. В моем советском паспорте черным по белому написано: еврейка. У советских в паспорте есть такая графа – национальность. Эта графа закрывала для меня многие двери в России. – Натали говорила с таким невероятным чувством, что и сама почти поверила в то, что говорит, хотя прекрасно знала: заранее прикинув возможные повороты разговора, она избрала самую искреннюю и самую… выгодную из своих биографий. «Несчастная русская» и «правнучка фрейлины Ольги» теперь казались смешной подделкой, сильно уступали «дщери Сиона в рабстве египетском». Ну и что из того, что возле Стены Плача у нее «ничто не дрогнуло в груди». В конце концов, она правда еврейка, так что она в своем праве.

– Далеко не каждый мужчина женился бы на мне, узнав о моем происхождении. Кстати, так однажды и случилось: жених сбежал едва ли не из-под венца. Вероятно, с тех пор у меня возникла устойчивая аллергия на брак. Правда, фиктивный брак, с помощью которого я и уехала из коммунистического рая, заключить все же пришлось, – закончила свой страстный монолог Натали.

«А я и не подозревал, что она еврейка, – мелькнуло в голове у Мориса. – Ладно, попробуем подойти к теме с другой стороны».

– В Европе тоже существует расизм. И порой не так уж он не заметен. Возьмем, к примеру, французов… Ты сказала, что каждый родившийся во Франции сенегалец или алжирец может считать себя французом. Да, формально это так. Он обладатель французского паспорта. Там не написано, что он негр или араб. Но назови мне хоть одного выходца из бывших французских колоний, чей отпрыск достиг бы общественных или государственных высот в этой демократической стране. А у вас в России, насколько мне известно, есть евреи министры, чиновники, директора фабрик, военачальники – генералы и были даже маршалы. Что касается антисемитизма, то это зло существовало и, вероятно, будет существовать вечно. Оно только временами становится более скрыто для глаз. Ты знаешь, сколько французов, сотрудничая с немцами, передавали своих сограждан в руки гестапо только за то, что они были евреями? Причем порой это были весьма уважаемые люди и даже аристократы. Могу тебе сказать, что дядя Жан-Мишеля отсидел в тюрьме десять лет после войны именно за это…

Натали с удивлением взглянула на Мориса, никак не прокомментировав его последнюю фразу

Морис осекся. Что это с ним?! Он не должен был рассказывать Натали эту историю, раз сам Жан-Мишель предпочел это скрыть. Она, правда, ему сегодня поведала о разрыве с Жан-Мишелем, но Морис решил никогда больше не упоминать при ней имя приятеля.

– Ну а помимо еврейской, можно сказать, общей для всех стран проблемы, что еще тебе не нравилось в России?

– Забитость народа. Его покорность. Всеобщий страх. Свобода слова только на собственной кухне, да и то с оглядкой, как бы кто не подслушал и не доложил куда следует…

– Я слышал, что в России бесплатное образование, медицина, символическая плата за жилье, – умышленно подбросил Морис избитые клише, которые не уставали повторять левые поклонники Советов на Западе.

– Что касается образования и медицины – это правда. А вот с жильем дело обстоит далеко не так, как вещает советская пропаганда. Достойные квартиры имеют только партаппаратчики и прочая номенклатура. Большинство народа живет в таких условиях, которые тебе трудно даже представить…

– Но что-то тебе нравилось в России? Что-то ты хотела бы перенести во Францию?

Натали не раздумывая, твердо, чеканя каждый слог, произнесла:

– Ни-че-го!

– Ну а что, по-твоему, отличает коренным образом французов от русских? – продолжал допытываться Морис.

– Индивидуализм. Зацикленность на своих личных проблемах. Они объединяются только тогда, когда кто-то посягает на их достаток. Они требуют у правительства лучших условий жизни здесь и сейчас. И мне это нравится!

Морис вопросительно поднял брови, как бы спрашивая: а что же здесь необычного? Натали, ожидая подобной реакции, поспешила разъяснить свою мысль:

– У русских же основная национальная черта – это стадность, советский коллективизм, которые, проявляясь, либо заканчиваются общей попойкой, либо – раз в столетие – кровавой революцией. При этом все рассуждают и мечтают о лучшей жизни, но… жизни для грядущих поколений. И мне это совершенно не нравится!

– А как русские относятся к угрозе возникновения новой войны? – спросил в заключение Морис, решив, что для первого раза он услышал достаточно.

– Война? Войны они боятся больше всего на свете. Не забывай: Советский Союз потерял в прошлой войне двадцать миллионов. При всем уважении к французскому Сопротивлению, Морис, я знаю и помню, что Гитлер оккупировал Францию всего лишь за шесть недель! Хваленая французская армия после отсидки за линией Мажино рассыпалась под первыми ударами вермахта. Париж был захвачен немцами без боя… Кстати, почти так же они его и оставили. Никаких существенных разрушений. Даже приказ Гитлера сжечь Париж немцами не был выполнен… Как же! Общеевропейская святыня. – Она посмотрела прямо в глаза Морису, пытаясь угадать, как он отнесся к ее словам.

Морис молчал, давая понять, что ему нечего возразить.

– Как ты знаешь, русским только оборона Москвы, битва за Сталинград и блокада Ленинграда стоили многих миллионов жизней. После таких испытаний русские готовы терпеть все: ущемление любых свобод, ужасные условия жизни, нищету… «Только бы не было войны!» Эту фразу ты можешь услышать и от бабки в глухой деревне, и от всемирно известной солистки Большого театра, и от именитого писателя…

– Но это все же простые граждане, Натали. А партийные бонзы и военная верхушка, принимающие политические решения – те, вероятно, думают иначе. Ведь здесь, на Западе, всем известно об угрозе цивилизации со стороны коммунистической России. Вспомни хотя бы слова Хрущева, который обещал «закопать капитализм», – впервые прервал ее Морис.

Нисколько не сбитая с толку, Натали тут же парировала:

– Вот в этом ты, как и многие на Западе, ошибаешься, выхватив слова Хрущева из контекста. Американская пропаганда ухватилась за эту фразу, превратив ее чуть ли не в программное заявление лидера мирового коммунизма. А то была всего лишь неудачная метафора малограмотного партийного функционера… Уж поверь мне: самая большая травма, которую пережили русские в этом столетии – это шок от внезапного нападения Германии. Они смертельно боятся повторения той ситуации, поэтому и бросают миллиарды на вооружение, рискуя довести свою экономику до коллапса. Однако Советский Союз никогда не начнет войну первым. К войне его может вынудить только прямое нападение или если его загонят в угол, как медведя в берлоге, и у него не будет другого выхода. Точно так же и европейцы не горят желанием зажечь огонь на собственной земле. Так что если и начнется война, то развяжут ее, конечно, американцы. – Натали замолкла, ожидая реакции Мориса на ее последнее высказывание.

Морис был немало удивлен подобным видением ситуации, изложенной этой неординарной, но, казалось бы, очень далекой от военных и политических проблем женщиной. К тому же, судя по всему, явно не поклонницей режима Москвы. Удивительно, но рассуждения Натали в своей сути совпадали с теми выводами и опасениями, которые так беспокоили в последнее время самого Мориса. Он решил пока не комментировать ее слова.

Натали украдкой взглянула на барона – его лицо выражало тревогу и глубокую озабоченность. Она была уверена, что попала в цель и он согласен с ее кратким анализом.

«Ну что ж – тест прошел удачно. Теперь становится понятным, что имел в виду Жан-Мишель, когда говорил о проснувшейся в бароне гражданской ответственности за судьбу Европы, – решила Натали. – Итак, начало положено. Со временем я выясню, что у тебя там творится поглубже, дорогой Морис…»

Самолет вылетал из Орли в 19.30. В аэропорту во Франкфурте-на-Майне Мориса будет ожидать штабной автомобиль, который за час-полтора домчит его до места службы в небольшом городишке под Мюнхеном.

Дорога была забита машинами парижан, возвращающихся с работы. Зная по опыту, сколько займет дорога, Морис выехал загодя, так что у них с Натали было достаточно времени в пути, чтобы вдоволь наговориться. Они говорили обо всем, кроме главного – когда они встретятся вновь. Однако Натали не сомневалась: на этот раз, как только Морис появится в Париже, он тут же сообщит об этом по телефону. «Итак, дорогой барон, никуда от меня вам теперь не деться».

Вернувшись из аэропорта, Натали, прежде чем отправиться домой, зашла в кафе у Трокадеро и взяла чашечку кофе и pain au chocolat^[32] – лакомство, которое она обожала, но позволяла себе крайне редко. Как говорят англичане, все лучшее в этой жизни или противозаконно, или аморально, или от этого толстеешь.

Перед тем как покинуть кафе, она вошла в телефонную будку и набрала номер советского консульства. Услышав ответ дежурного, произнесла заранее обусловленную фразу:

– Простите, мсье, я могу поговорить с Жаном Дюбуа? Он просил меня позвонить после семи.

– Вы, очевидно, ошиблись номером, мадам. Такого здесь нет.

Подобный ответ означал, что вызов на внеплановую встречу принят. И свидание Натали с ее куратором из парижской резидентуры КГБ должно состояться через день в Люксембургском саду, на одной из его тенистых аллей.

Вернувшись домой, она приготовила себе «кир» – смесь шампанского и сиропа из черной смородины, любимый напиток многих французских женщин. Устроившись на диване, Натали поставила любимые сентиментальные баллады в исполнении Фрэнка Синатры с оркестром Билли Мэя, убавила звук и принялась прокручивать в голове события последних дней. На душе у нее было и радостно и тревожно. Происхождение тревожного чувства она не могла себе объяснить. Возможно, включилась интуиция. Внутренний компьютер, получив информацию, уже обработал ее, однако по каким-то причинам пока задерживал вывод результатов анализа «на экран». Ее размышления прервал звонок телефона. Звонил мсье Бриссон из парижского центра фирмы «Бэнг энд Олафсен». Натали вновь решила поменять свой музыкальный центр. В специализированном магазине фирмы ее давно и хорошо знали как самого взыскательного и весьма компетентного клиента. Бриссон сообщал, что, как и договаривались накануне, он почти уже в пути. «Мадам, я везу вам каталог наших новых поступлений. Есть потрясающие новинки». Разумеется, мсье Бриссон всегда предлагал Натали самую дорогую аппаратуру.

Натали меняла свой музыкальный центр примерно раз в два года, когда реклама радостно объявляла о создании новых «примочек», или, как их называют американцы, «gimmicks». Отличалась такая аппаратура исключительно дизайном. Услышать разницу в звучании могла лишь летучая мышь. Служили эти бесполезные новинки только для повышения цен и выманивания у богатого покупателя больших денег. Натали все эти уловки прекрасно знала, но они ее совершенно не смущали.

– Ведь я могу себе это позволить, – говорила она. – Поэтому для меня это еще одна маленькая радость.

Порой ей и вправду казалось, что голоса ее музыкальных кумиров, Фрэнка Синатры, Дина Мартина и Дорис Дей, на новой аппаратуре приобретают особую глубину и большую выразительность. Еще одна иллюзия…

…Такси остановилось у станции метро «Мон Пике». За последний час это была уже третья машина, которую сменила Натали. Выйдя из такси, она быстро нырнула в подземку. В очередной раз благословила создателей прекрасно разветвленной сети парижского метро: уходить от преследования, если таковое возникнет, – одно удовольствие. Выходя в последний момент из хвостового вагона или вскакивая в электропоезд перед тем, как закроются двери, меняя направление маршрута, заходя в крупные магазины и покидая их затем через выход на другую улицу, она старалась определить, все ли чисто, не увязалась ли за ней бригада наружного наблюдения ДСТ. Проделав в течение двух часов все эти, как она называла их, «шпионские штучки», необходимость которых на печальных примерах внушили ей московские специалисты по наружному наблюдению из 7-го управления КГБ, Натали наконец оказалась у входа в Люксембургский сад.

Расположенный среди улиц, полных машин, людской толпы и назойливого шума огромного мегаполиса, этот чудесный оазис мира и покоя давал утомленному горожанину возможность отдохнуть душой. Кажется, время здесь остановилось, задержалось в небольших рощах, рассеянных по всему пространству парка, благоухающего цветами, умиротворенного журчаньем воды в фонтанах. Анна Ахматова часто приходила в Люксембургский сад вместе с Модильяни. Он был настолько беден, что они сидели на скамейке, а не на платных стульчиках, как принято. Легкий стульчик можно и переставить куда захочешь – под каштаны, возле фонтана или в укромный уголок.

Но Натали не прельщали фонтаны. Минуя стройную череду мраморных королев и знаменитых женщин Франции, Натали – минута в минуту – вышла к условленному месту.

Она знала этого человека как Бориса Васильевича. Знала, что он – офицер Первого главного управления КГБ. Позднее, когда возникнет оперативная необходимость, Натали узнает, что в Париже он работает в Секретариате ЮНЕСКО.

Два года назад его представили Натали на конспиративной квартире в Москве:

– Знакомьтесь, Наталья Наумовна, Борис Васильевич. Он будет руководить вашей работой в Париже.

– Ну что ж, давайте знакомиться… – доверительно улыбнулся и протянул Натали руку. – Можно и просто Борис.

Парижский куратор понравился Натали. Интеллигентен, отлично воспитан, высокий, спортивно стройный, с располагающей улыбкой. Уместно шутил, демонстрировал отменный вкус и умение одеваться, что сразу отметила Натали. Его французский, если бы не легкий акцент, был безукоризнен, впрочем, как и английский (уже без акцента, о чем она узнала позднее). Его легко можно принять за гражданина любой из стран Западной Европы.

Натали, по своему обыкновению, подумала: «Ничего мужик – в моем вкусе. Может, для начала затащить его в койку?» Но что-то в манере поведения куратора подсказывало: здесь тебя, дорогая, пожалуй, ждет неудача. Уж очень строго подобные типы придерживались служебных табу – шашни с агентурой не заводить! В другой ситуации она не сомневалась, что легко достигла бы успеха.

Возможно, стоит рассказать подробнее о парижском кураторе Мимозы. Ознакомить читателя с некоторыми фактами его биографии, о которых Натали не знала, да и знать не могла. Отец Петрова, повлиявший в огромной мере на формирование личности сына, перед самой войной был призван в органы НКВД и в годы войны служил в 4-м управлении этого ведомства под руководством легендарного генерала Павла Судоплатова. Управление во время войны осуществляло диверсионно-агентурную деятельность на территории, временно оккупированной врагом. Василий Петров был заброшен в тыл немцев во главе чекистской разведывательно-диверсионной группы, составлявшей костяк крупного партизанского соединения, действовавшего в Смоленских лесах. В одном из тяжелых боев он получил серьезное ранение и был эвакуирован на Большую землю. Врачи единогласно вынесли суровый приговор: Василий больше не пригоден к несению военной службы.

Мальчишкой Борис как зачарованный слушал рассказы отца, вспоминавшего со своими товарищами по оружию боевые операции. В День Победы Петров-старший всегда приезжал на стадион «Динамо» для встречи с ветеранами – товарищами по оружию. На эти встречи Василий брал своего сына, который с восхищением смотрел на увешанных орденами и медалями ветеранов-чекистов.

Борис окончил Московский институт иностранных языков, куда легко поступил после службы в Советской армии. Прошедший армию и оказавшийся старше большинства своих однокурсников, он пользовался авторитетом среди студентов и уважением у преподавателей. Недруги же говорили о его заносчивости, нетерпимости и чрезмерной самоуверенности. Вероятно, в его довольно сложном характере уживалось и то и другое.

Борис был человеком упорным, может быть, даже упрямым, стремящимся во что бы то ни стало достичь поставленной перед собою цели. Будучи еще студентом, в летнее время он работал переводчиком на международных выставках в Москве. Конечно, он не мог остаться незамеченным чекистами, которые плотно опекали эти выставки.

После окончания института Борис собирался поступать на курсы переводчиков для ООН. Однако судьба распорядилась иначе. Еще до начала вступительного экзамена ему предложили пойти работать в КГБ. Борис принял это предложение без колебаний. После окончания разведывательной школы Борис Петров был распределен в 5-й отдел ПГУ – на направление, которое занималось Францией.

До первой долгосрочной командировки в Париж Петров неоднократно выезжал на Запад в качестве переводчика с различными делегациями, в частности с советскими представителями в международных спортивных объединениях по линии Спорткомитета СССР, что давало ему возможность наладить очень полезные контакты.

Ведь не каждому оперативному работнику еще в начале его карьеры предоставляется шанс знакомиться и общаться, иногда даже в неформальной обстановке, с сильными мира сего: коронованными особами, министрами, крупнейшими магнатами и международными чиновниками.

Например, выезжая на заседания Исполкома Международного парусного союза в качестве переводчика советского представителя в этом элитном виде спорта, Борис встречался с ныне покойным королем Норвегии Улафом V, который был почетным президентом Парусного союза, с его сыном, кронпринцем, нынешним королем Норвегии Харальдом V – в то время вице-президентом этой организации.

В итальянском курортном местечке Портофино, на заседании Исполкома Союза Петров встретился с греческим королем в изгнании Константином – своим ровесником, бывшим чемпионом в звездном классе на токийской Олимпиаде.

Из всей этой плеяды известных международных фигур и коронованных особ неизгладимое впечатление произвел на Петрова известный английский политический деятель, философ и мыслитель, лауреат Нобелевской премии мира Филипп Ноэль-Бейкер.

Когда Борис познакомился с Ноэль-Бейкером, тому было за восемьдесят. В сильном духом, но уже дряхлеющем телом старике трудно было разглядеть бывшего легкоатлета, серебряного призера на Олимпиаде в Антверпене и многократного капитана британской олимпийской команды. Ему было трудно ходить, хотя он изо всех сил старался этого не показывать. Однако его ясные голубые глаза за круглыми роговыми очками светились неукротимой энергией и интересом ко всему происходящему вокруг – поразительный контраст, который нельзя было не заметить. Таких умных и выразительных глаз Борис больше никогда не видел. Ноэль-Бейкер ненавидел войну, о которой знал далеко не понаслышке. Солдат Первой мировой, он принимал активное участие в создании Лиги Наций, а в 1944 году вел работу по написанию проекта Устава ООН. Во время Второй мировой войны и в первые послевоенные годы он занимал ответственные посты в британском правительстве. Ноэль-Бейкер обладал огромной эрудицией, энциклопедическими знаниями, быстротой реакции в полемике и необычайно тонким чувством юмора. Кстати, Ноэль-Бейкер владел восемью иностранными языками. Бориса при общении с этим человеком больше всего поражала и печалила мысль о несправедливости и жестокости природы. Такой великий и неукротимый дух и разум просто не должны были исчезнуть с биологической смертью немощного тела! Однако, увы, это произошло в 1982 году, и весть эта искренне расстроила Бориса.

В руководстве других спортивных федераций, с которыми ему приходилось работать, также находились влиятельные люди из числа политиков, бизнесменов и даже военных. Эти контакты были для КГБ очень интересны…

Поэтому когда в Секретариате ЮНЕСКО, в секторе образования, появилась вакансия специалиста в области спорта и работы с молодежью, то руководством ПГУ КГБ было принято решение продвигать на эту должность Бориса Петрова, обладавшего знаниями и широкими связями в данной сфере.

Кстати, кандидат на пост в ЮНЕСКО должен был представить две рекомендации от известных в международном сообществе деятелей по профилю вакансии. Борис с его обширными международными связями легко получил эти рекомендации и гордился тем, что одну из них дал человек, которого он безмерно уважал.

Пост в ЮНЕСКО являлся для КГБ прекрасным прикрытием работы во Франции, так как международные чиновники имели широкие возможности устанавливать самые разнообразные контакты в процессе выполнения ими своих служебных обязанностей. К тому же они пользовались полной свободой передвижения по стране без обязательного оповещения МИД Франции о своем маршруте, как это было необходимо в те времена для советских дипломатов.

…Борис ждал Натали на скамейке у старого каштана, под раскидистыми ветвями которого легко укрыться от палящего солнца. Вокруг – ни души. Лишь в конце аллеи прогуливалась женщина с детской коляской.

Натали села рядом и, не тратя времени зря, принялась сжато, однако не упуская важных деталей, рассказывать Борису обо всем, что касалось ее знакомства с Морисом де Вольтеном. Петров не прерывал четкого рассказа Натали, только задал пару-тройку уточняющих вопросов.

– Да, это Жан-Мишель привел барона в салон. – «Теперь-то Центр оценит мою идею?» – хотела она сказать, но благоразумно оставила вторую часть фразы при себе. – Да, архитектор нисколько не преувеличил, говоря об антиамериканских настроениях своего друга.

– Как вы думаете, настолько ли сильна неприязнь де Вольтена к Соединенным Штатам, что ее можно будет использовать в наших интересах? – в заключение спросил Борис.

– Уверена, что шанс есть.

– Очень хорошо! Сейчас главное – не спешить. Надо более тщательно разобраться во внутреннем мире нашего аристократа, понять, что им движет, каковы его мысли, что его заботит. Развивайте ваши отношения, внимательно изучайте его – вы достаточно в этом опытны. Старайтесь не упустить мельчайших, казалось бы, самых незначительных деталей: какие газеты читает, есть ли у него какие-либо увлечения – ну, например, коллекционирование марок или монет и так далее. Обратите внимание на особенности его характера – внимателен он или рассеян, хорошая ли у него память, наблюдателен ли он, вспыльчив или выдержан, отходчив или злопамятен. Его сильные стороны и слабости. Постарайтесь поточнее определить политические взгляды барона в контексте его работы в НАТО. Ну, не мне вас учить. Вы молодец… Удачи вам! – Борис поднялся. – Посидите здесь еще минут пять. Потом можете уходить…

Натали раскрыла книгу с интригующим названием «Ангел-хранитель» – новый роман молодой и безумно популярной писательницы. Почувствовав, что чтение захватывает ее, посмотрела на часики и решила: «А, почитаю еще немного. Спешить-то некуда». Легкий ветерок зашелестел страницами, Натали закинула руки за спинку лавочки, сладко потянулась. Боже, до чего хорошо! Соскользнув с колен, книга приземлилась на дорожке, распахнув, словно бабочка, яркие крылья обложки, с которой загадочно улыбалась Франсуаза Саган.

Натали и без рекомендации Петрова знала, что нужно КГБ, а о «развитии отношений» с де Вольтеном ее не нужно уговаривать.

Она с нетерпением ожидала следующего приезда барона в Париж.

Командировки случались, правда, чаще всего короткие – два-три дня. Днем Морис мотался по рабочим делам, вечера и ночи они проводили вместе…

Иногда, утомившись от жарких ласк, они рассказывали друг другу забавные истории из своей жизни. Натали, уютно пристроившись на плече у Мориса, вспоминала эпизоды из детства и юности, арбатскую коммуналку.

Морис своеобразно реагировал на эти истории.

– А почему жильцы не пытались снять себе отдельные квартиры? – озадаченно интересовался он.

– Вероятно, это не приходило им в голову, – пыталась отшутиться Натали, не желая вдаваться в подробности получения или обмена жилплощади при социализме. – Труднее всего, – продолжала она, – было попасть утром в туалет. У дверей порой выстраивалась очередь, и пребывание там более двух минут вызывало всеобщее негодование.

– Да… никакой социальной терпимости в вашей стране, – с деланным возмущением произнес Морис.

– Когда подрос Женечка Либерман, его родители вбили себе в голову, что они произвели на свет нового Паганини и на шестой год его рождения купили ему скрипку. Женечка мучил инструмент с утра до вечера… Некоторым жильцам даже нравилось. «Пускай Женька играет, может, станет знаменитостью – вот у него уже выходит „В лесуродилась елочка…“», – вставали они на защиту настырного мальчика. «Его игра хуже зубной боли. Вам что, радио мало? Отдохнуть трудовому человеку после работы спокойно нельзя», – возмущались другие, угрожая заявить в милицию о нарушении общественного порядка.

– И кто же победил? – с интересом спросил Морис.

– Дело закончилось очень просто… Однажды пьяный сосед, воспользовавшись отсутствием Женькиных родителей, вошел в комнату к Либерманам, взял скрипку и разбил ее вдребезги об пол. Новую Женьке не купили…

Морису эта история показалась чересчур брутальной и совсем не смешной, и он счел своим долгом рассказать, как подобные конфликты решаются в обществе с повышенной толерантностью.

– Мари, моя сестра, стала заниматься музыкой. Отец и я с трудом выносили ее занятия на концертном рояле фирмы «Стейнвей». На этом настаивала мать – страстная поклонница классической музыки. Дело в том, что у Мари начисто отсутствовал слух. Когда она играла гаммы или что-нибудь по нотам – это еще можно было терпеть… Но когда после года занятий с педагогом она решила, что может сама импровизировать, – это стало невыносимо. Я помню, как однажды отец в самый разгар ее домашнего «концерта» вышел из кабинета и громогласно заявил, что еще немного – и мистер Стейнвей собственной персоной явится с небес и сотрет свое имя с рояля, если Мари не прекратит издеваться над инструментом. Это так сильно напугало впечатлительную Мари, что с тех пор уроки и импровизации в доме прекратились.

– Интересно, армия это что – твой выбор? Или обязывала семейная традиция? – Натали решила сменить тему.

– И то и другое. Ведь у меня не оказалось определенного таланта к чему-либо, как, например, у Жан-Мишеля к архитектуре и дизайну. И потом, меня всегда тянуло к мужской работе.

– И форма красивая, – поддела Натали. – Сам знаешь, как на военных девушки смотрят.

– Форма? Не думаю. Времена, когда военные были кумирами женщин, давно прошли. Сейчас девушки любят волосатых рок-звезд, наряженных, как новогодние елки. Мама, между прочим, полагала, что я имею право на выбор. А вот Лу – вновь на миг появилась «улыбка из детства», как ее окрестила Натали, – Лу категорически держала сторону отца. «Наш мальчик будет генералом», – повторяла она.

– А кто это – Лу?

– О, это наша няня, экономка, воспитательница и член семьи. Я, между прочим, до сих пор ее побаиваюсь. Как-нибудь расскажу о ней. Ну, поехали кататься? Или?..

– Или… – промурлыкала Натали.

Об отношениях Мориса с женой Натали никогда не расспрашивала: «Настает момент, когда мужчина начинает рассказывать сам. И тогда его не остановить». Но здесь она просчиталась: тема жены с любовницей не обсуждалась – таков неписаный закон мужской чести. Морис упоминал о жене крайне редко и всегда только в связи с какими-то событиями.

– У Анн скоро день рождения – Женевьева просила присмотреть ей что-нибудь в бутиках. – И они отправлялись в поисках подарка для дочери.

Приближалось Рождество… Натали понимала, что Морис, как добрый католик, должен провести этот праздник в кругу семьи. Она чувствовала, что его тяготит возникшая ситуация, и решила заговорить на эту тему первой, чтобы избавить Мориса от унизительной необходимости оправдываться. Ей самой не помешает встретить Новый год с матерью в Москве. Да и дела у нее там тоже есть. Так что вылетит она до наступления рождественских каникул.

Прежде всего ее с нетерпением ожидали в Ясеневе^[33]. Однако на этот раз большой радости от предстоящей встречи с представителями Центра в Москве она не испытывала. Натали не жалела о том, что навела КГБ на Мориса. Она, возможно, не представляла еще себе всей опасности, которая нависнет над бароном в случае его согласия работать на КГБ. Она ведь работает – и ничего. Да и не только на КГБ… Натали просто не хотелось позволять посторонним людям копаться в ее отношениях с Морисом. Она понимала, что в Москве, если понадобится, придется рассказывать все – вплоть до самых интимных подробностей…

И еще. Необходимо организовать нелегальную доставку в Париж одной очень ценной работы Малевича, которую Натали два года назад смогла увести из-под носа у Георгия Костаки – этого самого известного и неутомимого коллекционера русского авангарда. Картина представляла собой фрагмент декорации к пьесе Маяковского «Мистерия-буфф», поставленной еще в начале 20-х годов. Это был небольшой кусок фанеры, который стоил ей бутылки виски «Джонни Уокер», блока «Мальборо» и 25 рублей. Фрагмент находился в Подмосковье, в запущенном доме, где проживали наследники бывшего работника сцены, который когда-то неизвестно зачем принес этот кусок фанеры домой. Вряд ли он мог представить, что стоимость этой фанеры на западных аукционах через пятьдесят лет будет исчисляться сотнями тысяч долларов. А для растопки печи картинка была не очень пригодна, поэтому, вероятно, и сохранилась.

Натали отлично знала, чего стоят картины русского авангарда той эпохи. Два года назад за приобретенную также за бесценок картину Любови Поповой на аукционе «Сотбис» она получила сто двадцать тысяч фунтов стерлингов. Авангард и абстрактные картины никогда не нравились Натали – еще Бутман говорил об этом направлении как о «раковой опухоли» на теле подлинного искусства, но сейчас она жалела, что продала Попову. Через какие-нибудь десять лет стоимость такой картины возрастет вдвое. Лучшего вложения денег не придумаешь!

Натали взяла билет на 20 декабря, считая, что времени, остающегося до встречи Нового года, ей будет вполне достаточно для деловых встреч в Москве. Она съездила в «Бо Марше» и накупила сувениров для знакомых и подарков для матери.

– Морис, я решила поехать на Новый год в Москву. Ты уж извини, но моя мать не вынесет, если не увидит меня рядом с новогодней елкой. Так что мы встретимся только в начале следующего года…

Натали огорчилась, заметив, как Морис воспринял новость: он даже не пытался скрыть облегчение, если не радость.

Они опять, уже в который раз, провели уик-энд в замке Натали близ местечка Сен-Пьер. Чем ближе подходило время отъезда Мориса, тем острее Натали ощущала свою привязанность и даже зависимость от него. Если кто-либо предсказал ей это ранее, она бы просто откровенно посмеялась… Мадам Натали, не находящая себе места после расставания с мужчиной?! Это что-то из области фантазий! Однако все было именно так!

Морис улетал в Германию неделей раньше – Рождество он встретит с женой и девочками.

Натали, как всегда, проводила его почти до самолета. Они выехали в сторону Орли, пообедав в небольшом уютном ресторанчике на полпути до аэродрома.

– Не грусти, дорогая. – Морис, предвкушая встречу с детьми, был искренне огорчен настроением любовницы. – Ты тоже скоро увидишь своих. Ты же рада?

Натали послушно кивала и прятала глаза. Не могла ведь она сказать ему, что готова в любую минуту сдать билет и отменить все дела, лишь бы встретить праздники с ним!

По дороге в аэропорт они старались не говорить о предстоящей разлуке. Оба понимали, что расставание неизбежно…

Когда объявили посадку на рейс Париж – Франкфурт-на-Майне и Морис решительно направился в сторону терминала компании «Люфтганза», Натали вдруг почувствовала, как ее охватывает щемящее, незнакомое чувство потери, смятения и неуверенности в себе.

– Можно подавать кофе? Простите, я могу принести вам кофе?

Официант трижды обращался к этой красивой даме, занимавшей в гостинице один из люксов с видом на Кремль. Зашел посетитель только пообедать, поужинать или живет здесь, в «Национале», – такие вещи работники ресторана распознавали сразу. Она, безусловно, русская и остановилась здесь, судя по всему, не впервые. Она заказала блюда, которыми традиционно славилась кухня «Националя». А потом попросила принести берлинских пирожных «из буфета, что в холле внизу, знаете, там, где вход с улицы Горького». «Странная мадам, – подумал официант, – не понимает, что в буфет берлинские пирожные доставляются из того же ресторана». Но просвещать постоялицу он не стал. И вот он стоит возле нее с подносом и безуспешно пытается обратить на себя внимание.

Не отрываясь Натали смотрела на заснеженную Манежную площадь и вспоминала, как некогда ее привел сюда Виктор Храпов.

Воспоминания о том, совсем еще недавнем времени никак не отпускали Натали. Официант деликатно кашлянул. Натали наконец взглянула на него.

– Да-да, конечно, несите кофе.

Расплатившись, Натали поднялась в номер, взяла со столика купленный в киоске отеля журнал и забралась с ногами в кресло. Ну-ка, чем порадует «Новый мир»?

Донн-донн-донн – отбивали время куранты на Спасской башне. Ого, уже восемь вечера.

Натали подошла к широкому окну и раздвинула шторы. На улице давно стемнело. Начался мягкий, сказочный, московский декабрьский вечер. На фоне ярко освещенной Кремлевской стены и въезда на Красную площадь красиво – как в детстве – валил густой снег. Мерцала огнями елка напротив Кремлевской стены. В Париже никогда не бывает такой красивой зимы!

Толпы москвичей, закончив работу, спешили кто в метро, чтобы скорее добраться домой, кто в ЦУМ, ГУМ или «Детский мир» за новогодними подарками: до праздника оставалось три дня. Из-за образовавшихся местами снежных заносов машины и троллейбусы плыли по улице Горького медленно, осторожно поворачивали между зданиями Госплана и гостиницы «Москва» в сторону площади Дзержинского…

Вдоволь налюбовавшись подзабытым и все равно трогательным пейзажем, Натали подошла к телефону и набрала номер.

Четыре длинных гудка… Натали поняла, что рабочий день на Лубянке – во всяком случае, в этом кабинете – окончен.

Ясное дело. Чекисты тоже люди…

Поищем дома.

– Алло. – В трубке раздался голос подростка, которому очень хотелось выглядеть взрослым. – Я вас слушаю, – сказал он солидно.

Натали решила ему подыграть:

– Это Виктор Петрович?

После паузы Валерий – сын Клыкова, уже своим, ребячьим голосом ответил:

– Виктор Петрович будет позже.

– Минуточку, пожалуйста, не вешайте трубку, – поспешила Натали. – Передайте, пожалуйста, Виктору Петровичу, чтобы он позвонил в гостиницу «Националь», в номер 245.

Натали не стала называть имени. Во-первых, Клыкову уже известно, что она в Москве, а во-вторых, он прекрасно знает, где она останавливается.

Минут через тридцать раздался звонок. Звонить мог только Клыков. Натали быстро сняла трубу и голосом Симоны Синьоре, с присущей актрисе сексуальной хрипотцой, произнесла:

– Est-ce vous, mon bel ami? Je brale d'impatience en attendant notre rencontre apres une separation aussi longue…^[34]

И это была почти правда.

– С приездом, Наташа. К сожалению, Ива Монтана я не сымитирую, но тоже очень рад слышать тебя. Как добралась?

– Отлично. «Эр Франс» не «Аэрофлот» – там не мучают засушенными курами с освежающим напитком «Буратино».

– Что я слышу! А как же голодная диета? Как же клятвы насчет трех килограммов долой?

– Когда мы увидимся? – Натали немедленно перевела разговор со скользкой темы в деловое русло.

– Давай завтра. После двенадцати.

– Может быть, посидим и пообедаем в ресторане гостиницы – здесь такая хорошая кухня. Я приглашаю, Виктор Петрович, – заранее зная реакцию опера, игриво предложила Натали.

– Зачем «Националь»? Зови меня сразу в Останкино, на передачу «Голубой огонек», чтобы вся страна видела. Нет уж, встретимся по старой памяти у Киевского. Адрес, надеюсь, напоминать не надо?

– Да уж… не надо. Помню. Милое местечко.

– Жду тебя в половине первого… Лады? Ну, приятного вечера, Наташа, – мягко добавил Клыков, перед тем как повесить трубку.

«Так, теперь позвоним домой. Домой… – усмехнулась Натали. – Где он, мой дом?»

– Мамочка, привет милая! Да, я. Все хорошо. – Комок в горле мешал Натали. Таким беспомощным и слабым показался ей голос Софьи Григорьевны. – Мамочка, завтра днем у меня деловая встреча – один художник собирается на выставку в Париж. Кто? Не скажу, чтобы не сглазить. Я хочу устроить ему вернисаж у себя в галерее. А потом – домой, к тебе. И на все праздники. Целую, до завтра.

…Сегодня Софья Григорьевна, волнуясь в ожидании дочери, уже дважды подогревала чайник, когда наконец отворилась дверь – у Натали был собственный ключ. На этом настояла Софья Григорьевна: «Это все-таки и твой дом, девочка».

Румяная, в голубой норковой шубке, обвешанная пакетами, Натали втиснулась в крохотную прихожую и бросила поклажу на пол.

– Мамочка…

Сухонькая, седоголовая Софья Григорьевна любовалась своей ненаглядной дочерью. А та, снимая элегантные замшевые сапожки и засовывая ноги в теплые войлочные шлепанцы, жаловалась:

– Ну столько везде народу, ужас! Да еще этот мой художник! Капризный такой, представляешь, еще уговаривать пришлось. Словно не в Париж на выставку ему предлагают, а на вернисаж в Верхозадове.

– Иди мой руки, Наташа, – велела Софья Григорьевна. – Все на столе.

Господи, как все же хорошо иногда возвращаться в Москву!

Мать была бы счастлива, если бы Наташенька остановилась дома… Но она понимала – небольшая квартирка, которую она полюбила и старалась сделать уютной, слишком тесна для мадам Легаре. Натали же уверяла мать, что ни за что не хочет ее стеснять:

– Мамочка, ты же заслужила, чтобы жить в своей квартире! И потом, когда здесь я, ты все время суетишься, все хочешь что-нибудь для меня сделать, а ведь тебе уже не под силу такие нагрузки! Почему бы тебе не нанять какую-нибудь приходящую женщину? Она бы убиралась в квартире, готовила… Слава богу, мы можем это позволить… Ты должна больше отдыхать.

Натали была вполне искренна. Она приходила в полное расстройство, глядя, сколько всего делает Софья Григорьевна. Но мать любила домашнюю работу. Ей нравилось наводить порядок и всячески украшать свой дом, а мысль о том, что в кухню можно допустить постороннюю женщину и есть что-то приготовленное чужими руками, приводила ее в священный ужас. И Натали ничего не могла с этим поделать. Как бы то ни было, останавливаться здесь ей совсем не с руки. Быть постоянно на глазах у матери, отвечать на ее бесконечные вопросы и придумывать всякие истории, оправдывающие каждый твой шаг, – все это весьма утомительно. И ненужно.

И еще. Наташа Бережковская – это одно. А мадам Легаре – совсем другое… Положение обязывает останавливаться лишь в престижных отелях.

Натали медленно поднималась на четвертый этаж огромного сталинского дома. Он прятался сразу за массивом старых домов, отделявших привокзальную площадь от лощено-номенклатурного Кутузовского проспекта. Натали вспомнила, как она впервые вошла в этот тихий и, как ей показалось, таинственный подъезд. Тогда, пятнадцать лет назад, она поднималась пешком. И на этот раз Натали тоже решила не пользоваться лифтом. Тогда ее толкало любопытство – безумно хотелось осмотреть подъезд, пройтись по красивым, выложенным плиткой площадкам. Сегодня причина была весьма прозаической: Натали старалась сжечь побольше калорий, чтобы поскорее избавиться от ненавистных трех килограммов, которые она периодически то сбрасывала, то с легкостью набирала. Все говорили, что этого не следует делать – «Зачем вам худеть, мадам? Вы по-прежнему стройны, как Одри Хепберн». Но она-то знала, что самое кошмарное – ощущать каждый грамм ненавистного веса. Юбка, купленная пару месяцев назад в момент «триумфа воли», сегодня грозила лопнуть по шву.

Вот и знакомая площадка. Всего две двери. На одной аккуратно прибит номер с медными цифрами – 72. А табличку с номером квартиры напротив до сих пор так никто прибить и не удосужился. «Хранит хозяин инкогнито, – усмехнулась Натали. – Надо же, столько лет – и ничего не изменилось. Или нарочно не хотят менять?»

Тем далеким летом Наташа Бережковская робко позвонила в дверь, волнуясь: что там ее ожидает? Ее впустила женщина лет сорока пяти. Приятное простое лицо. Темно-синие, печальные, как два глубоких колодца, глаза. Женщина провела Натали в просторный темноватый холл. Квартира показалась ей огромной и еще более таинственной, чем сам подъезд. Женщина прошла вперед, открыла ближнюю дверь в коридоре: «Пожалуйста, подождите здесь. Виктор Петрович с минуты на минуту будет». И Натали осталась одна. За дверью стояла пронзительная тишина. Странно. Ни шагов, ни голосов, ни даже звука посуды из кухни. Должна же здесь быть кухня.

Наташа присела на стул и начала разглядывать комнату. Обстановочка, скажем прямо, спартанская. Диван, возраст которого явно зашкаливал за четверть века, небольшой письменный стол с двумя стульями, слегка потрескавшееся черное кожаное кресло возле батареи. На столе – стаканчик с отточенными карандашами и несколькими ручками, с краю у окна лежала тоненькая стопка писчей бумаги. Старый бельевой шкаф с помутневшим зеркалом – тоже довоенного производства – тоскливо жался к стене. Единственным предметом мебели, который говорил что-то о хозяевах квартиры, была этажерка. На нижней полке лежало несколько старых книг и журналов, здесь же стоял томик стихов Есенина. На верхней – фарфоровые статуэтки: две изящные балерины, медведь, играющий на виолончели, и традиционные слоники из белого мрамора. Над этажеркой в темной деревянной раме за стеклом висела ретушированная фотография мужчины средних лет в генеральской форме послевоенного образца с колодками орденов и с жестким взглядом. «Наверное, хозяин этой огромной квартиры, – мелькнуло в голове, – муж той женщины с печальными глазами, которые стали такими после ухода генерала в мир иной». В том, что его нет в живых, Натали почему-то не сомневалась.

Вдруг она услышала какие-то странные, приглушенные звуки, донесшиеся из глубины квартиры. Звуки, похожие на хрюканье поросенка… Натали так и не смогла понять, кто или что могло издавать их. В том, что они исходили от живого существа, она не сомневалась. Собака? Может быть… Все это придало конспиративной квартире у Киевского вокзала еще больше таинственности. Вскоре вошел Виктор, извинился за то, что немного задержался из-за срочного вызова к начальству, и они приступили к обычной работе, однако из головы Натали все не выходила тайна странных звуков, но в чем тут дело, она спросить у Клыкова так и не решилась…

…Позвонив в дверь, Натали услышала бодрые знакомые шаги. Дверь распахнулась, и на пороге ее встретил улыбающийся Виктор. При ярком освещении ей сразу бросилось в глаза, что у Виктора заметно прибавилось седины на висках. Однако она тут же отметила, что это ему шло, придавало солидность и начальственный вид, видимо, соответствуя его сегодняшнему положению в «конторе». Они по-дружески обнялись, и Виктор повел ее все в ту же комнату. Еще в прихожей Натали обратила внимание на значительные изменения в интерьере. В коридоре было светло, висела новая люстра, освещая до блеска начищенный старый дубовый паркет. Комната была та же, но производила совершенно иное впечатление. В ней была расставлена новая полированная мебель, на стенах висели эстампы, которые на фоне новых светлых обоев оживляли комнату, придавая ей привлекательный вид. Однако домашнего уюта здесь не было. Исчезли предметы, которые когда-то могли хоть что-то сказать о хозяевах дома. Исчез портрет генерала. Не было тех трогательных статуэток, расставленных на этажерке. Натали вдруг пожалела об одиноком шкафе, стоявшем в свое время у стены. В той «старой», хотя и бедно обставленной квартире чувствовалась жизнь, в ней было что-то от ее обитателей, таинственный, но индивидуальный след их личностей. Здесь же нигде не было ни одной личной вещи, которая могла что-либо сказать о владельце квартиры, если таковой и проживал в этом доме. От всего несло казенщиной.

«Ну что ж, это уже напоминает гостиную в номере люкс элитного советского отеля. Типа Жемчужины в Сочи. Наверное, даже инвентарные алюминиевые бирки прибиты к этим полированным дровам», – ехидно подумала про себя Натали.

Она обратила внимание, что Виктор гордился сменой декорации. Как бы подчеркивая изменение обстановки и вместе с этим своего статуса, он подошел к натертому до блеска полиролью серванту, занявшему место жалкого бельевого шкафа с мутным зеркалом, открыл дверцу и вынул бутылку «Советского шампанского» с двумя высокими хрустальными бокалами.

– Во-первых, Наташа, нужно отметить твой приезд, нашу встречу и выпить за удачу в Новом году. Или, как говорится, чтобы новый год был не хуже старого.

– С удовольствием, Виктор Петрович! А что, на конспиративных квартирах теперь разрешается выпивать с помощниками? Или здесь вы принимаете и обрабатываете особо ценную агентуру? – Натали почему-то никак не могла переменить саркастический настрой, возникший у нее, когда она вошла в подъезд сталинского дома.

– Не ерничайте, Наталья Наумовна. Вы что, не знаете, что жить стало лучше, жить стало веселей? – с улыбкой и не без иронии произнес Клыков, наполняя бокалы шипучей жидкостью. Вспомнив что-то, он опять полез в сервант и достал оттуда большой пакет. Подойдя к столу, высыпал в вазочку шоколадные конфеты «Мишка на Севере» и белые шары ароматного свежего зефира.

– Надо же чем-то закусывать. Вот, как я помню, твои любимые сладости, Наташа. Специально припас.

Натали была тронута. В комнате появилось что-то не обезличенное, напоминавшее ей о детстве и свидетельствующее о том, что Виктор помнил о ней и готовился к этой встрече.

– Спасибо, Витя…

Впервые она назвала его так. С этой секунды ее сарказм улетучился и уступил место чему-то, что можно было бы определить, как чувство дружбы, если искренняя дружба допустима между оперативником и его агентом, вопреки всем служебным комитетским инструкциям.

Они чокнулись и выпили за предложенный Виктором тост. Затем еще по бокалу. Натали заметно расслабилась и стала подробно рассказывать Виктору о своей парижской жизни, о салоне, о людях, которые у нее там бывают. Говорила она ярко, с юмором, в своей обычной ироничной манере, которая высвечивала особенности характеров и слабостей описываемых ею людей.

Виктору всегда было интересно слушать Натали. От нее он многое узнавал об особенностях жизни на «загнивающем» Западе, о нравах и национальных особенностях в психологии людей, с которыми Натали приходилось там сталкиваться и которых ее цепкий и острый ум так четко и ясно препарировал. Выговорившись вдоволь, Натали спохватилась. Говорит, говорит, а его так ни о чем и не спросила. А как у него складывается жизнь? Он ей ведь ничего не рассказал на этот раз о себе. Но, подумав, она решила ничего и не спрашивать.

Она не ждала от него большой откровенности. Обычно беседы офицеров КГБ со своими агентами проходили в форме одностороннего обмена информацией – к этому Натали привыкла. Она вспомнила это, и иллюзия дружбы тут же улетучилась. То, что Виктор вырос по службе, было видно невооруженным глазом – об этом говорили его уверенные манеры, начальственные нотки в голосе, когда он куда-то позвонил. Да и добротно, по фигуре сшитый костюм с хорошо подобранным однотонным галстуком тоже свидетельствовал об этом. О подросшем сыне Валерии, твердо стоявшем на верном пути, она уже от него слышала…

Натали так и не спросила у Виктора, что стало с бывшей хозяйкой квартиры, чьи печальные глаза так врезались ей в память. И кто был тот строгий генерал на фотографии. В том, что бедная женщина уже встретилась со своим покойным мужем, Натали почему-то была твердо уверена.

И не узнала и в этот раз она, что за таинственные звуки слышала когда-то в стенах этого дома.

На следующий день в номере «Националя» раздался звонок из Ясенева. И Мимоза отправилась на встречу с неизвестным ей Валерием Ивановичем. Она должна была подъехать к выходу на Гоголевский бульвар станции метро «Кропоткинская» в десять утра. День стоял морозный и ясный. По Гоголевскому бульвару, как обычно, гуляли пенсионеры из окрестных домов и молодые мамы с детьми. Натали сразу выделила одиноко стоящего мужчину. К нему-то она и направилась уверенным шагом.

– Здравствуйте, Наталья Наумовна, – поздоровался мужчина. Улыбнулся и добавил: – Пойдемте, здесь совсем недалеко.

По заснеженной аллее они дошли до Сивцева Вражка. Натали могла следовать за незнакомцем с закрытыми глазами: ведь это был мир ее детства… С дворовой компанией они облазили вдоль и поперек все закоулки, увлеченные игрой в «казаки-разбойники». Но… «нам в детство не вернуться никогда» – вспомнились слова поэта.

Вскоре они свернули в переулок и оказались напротив большого серого дома, построенного, судя по стилю, где-то в начале столетия. Господи, да она тысячу раз проходила мимо! Теперь ей предстояло зайти в подъезд с массивными старинными дверями.

«Еще одно тайное владение всемогущего комитета, – мелькнуло в голове у Натали. – Интересно, сколько же у них недвижимости по всей Москве, не считая огромного комплекса, занимающего почти все окрестные улицы и переулки, примыкающие к Лубянке?»

Дверь открыл мужчина и жестом пригласил Натали в комнату, на этот раз отличавшуюся от многих виденных ею ранее своим обжитым видом: на подоконнике стояли цветы, на стеллажах, расположенных почти вдоль всей стены, были видны корешки солидных изданий. Наличие такой большой библиотеки указывало на то, что в квартире обитал или все еще обитает кто-то из московских интеллигентов.

– Давайте знакомиться. Меня зовут Николай Петрович, – представился мужчина открывший им дверь, внимательно сверля Натали глазами.

– А я и есть тот самый Валерий Иванович, который звонил вам в гостиницу. – Человек, встретивший Натали у метро, протянул руку.

Несмотря на то что мужчины старались быть как можно дружелюбнее, она не могла не почувствовать скрытую настороженность, настрой на критический анализ информации, которую она им собирается сообщить.

После обычных дежурных вопросов о житье-бытье, перелете из Парижа в Москву они приступили, наконец, к главному, тому, что их интересовало больше всего. Тон задавал тот, второй, чернявый, постарше и пониже ростом – его внимательные глаза постоянно следили за выражением лица Натали… Да и Валерий Иванович не отставал: Натали чувствовала на себе и его неотрывный, острый, изучающий взгляд. Она на мгновение ощутила себя некой субстанцией, находящейся под микроскопом ученых-исследователей.

– Наталья Наумовна, расскажите нам поподробнее, как и при каких обстоятельствах вы познакомились с Морисом де Вольтеном, – начал беседу чернявый.

Никто не вел записей, бумага на столе отсутствовала, но Натали прекрасно знала, что весь разговор фиксируется. Это делало ее ответы продуманно короткими, предельно точными, лишенными эмоциональности.

Пэгэушники^[35] внимательно слушали Натали, почти не перебивая ее, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Их интересовало все – от возраста и места рождения барона, его работы, должности, звания, материального положения, черт характера, привязанностей до отношений с женой и детьми, привычек, наклонностей, слабостей и сильных сторон. Что касалось личных качеств, характеризующих барона с положительной стороны, тут Натали не скупилась на эпитеты: пытливый ум, сильная воля, проницательность и целеустремленность, харизма, против которой трудно устоять женщинам… Последнее замечание, конечно, не прошло незамеченным мимо ушей опытных психологов-практиков из ПГУ.

Особо внимательно они отнеслись к рассказу Натали об антиамериканских настроениях Мориса, попросив Натали дословно вспомнить все то, что в этой связи ей говорили как Морис, так и его друг-архитектор.

На многие вопросы Натали просто не могла дать ответов, что вполне объяснимо – многое ей еще только предстояло выяснить по возвращении в Париж. В конце беседы разведчики попросили все подробно изложить на бумаге, которая, к великому сожалению Натали, все же нашлась в этом доме.

После почти трех часов интенсивной работы она почувствовала себя внутренне опустошенной, как будто ее вывернули наизнанку.

На улице она быстро взяла такси, доехала до «Националя», поднялась в номер и после освежающего душа легла спать, отметив полное отсутствие аппетита.

Какое-то время перед глазами еще мелькали события прошедших дней… Но потом все заслонило лицо Мориса де Вольтена.

– Владимир Александрович, – начал свой доклад начальник 5-го отдела управления, положив на стол папку, на которой была видна сделанная от руки надпись «Операция Аристократ», – агент парижской легальной резидентуры инициативно вышел на перспективный контакт с французом – подполковником НАТО, который служит в Центре ракетных войск в Мюнхене. В процессе изучения объекта были выяснены его политические убеждения, связи, черты характера, составлен психологический портрет. Изучение француза проводилось также через нелегальные резидентуры как во Франции, так и в ФРГ. Определена основа возможной вербовки натовца – это сильно выраженные антиамериканские настроения, повышенное чувство личной ответственности за судьбы Франции и Западной Европы. Понимание необходимости сохранения военного паритета между блоками. Материальная сторона не является определяющей. Он человек довольно состоятельный, знатного рода, с особым кодексом чести. Так что вербовку думаем проводить исключительно на идейной основе.

– Где и как намерены осуществить подход и кого собираетесь подвести к объекту с этой целью? – спросил начальник разведки.

– Полагаем, что подход легче осуществить в Париже. Планируем подвести к натовцу опытного разведчика-агентуриста из парижской резидентуры. Агента-наводчика используем для установления первого контакта. В дальнейшем ему следует прекратить встречи с объектом для его же безопасности.

– Хорошо. Срочно подготовьте план мероприятий по разработке и вербовке натовца. С этой минуты подробно докладывайте мне обо всем, что связано с этой операцией. Проникновение в НАТО на таком уровне для нас чрезвычайно важно. Оставьте мне дело – я внимательно просмотрю материалы…

В Центре долго ломали голову, как «органичнее» подвести к де Вольтену Бориса Петрова. Случай преподнес разведчикам неожиданный подарок: в одном из сообщений Мимозы о посетителях ее салона появилось имя Джона Риттера – профессора Колумбийского университета. Лучше и быть не могло: Риттер, ученый с мировым именем, тоже работал в Секретариате ЮНЕСКО. После утреннего совещания в «бункере» резидент попросил Петрова зайти к нему в кабинет.

Генерал-майор Михаил Михайлович Северцев (или, как его за глаза называли разведчики, Мих-Мих) – резидент КГБ в Париже – положил напротив Петрова фотографию: высокий, с непокорной шевелюрой мужчина что-то с увлечением рассказывал, слушатели не отрывали глаз от рассказчика – чувствовалось, он полностью овладел их вниманием. Снимок был сделан в фойе малого конференц-зала ЮНЕСКО, судя по всему, в перерыве какого-то заседания.

– Узнаёшь? – спросил Петрова резидент после того, как тот внимательно рассмотрел фотографию.

– Да это же Джон Риттер, наш Ди-1, то бишь начальник отдела в секторе образования.

– Что тебе о нем известно? Ты с ним знаком?

– Формально – нет, но в лицо он меня знает. Риттер давно работает в ЮНЕСКО. Несмотря на высокий пост, демократичен, чем и завоевал симпатии и популярность среди сотрудников. В секретариате прослыл настоящим трудоголиком, помешан на спасении древних исчезающих культур. Часто выезжает в командировки в богом забытые места стран Азии и Африки, куда силком никого не загонишь. Рассказчик он великолепный, если сядет на своего любимого конька – моментально обрастает аудиторией.

– Вот ты, Борис Васильевич, и станешь его самым благодарным слушателем. Ты должен сделать все, чтобы понравиться ему и подружиться с ним. А затем он должен «познакомить» тебя с Мимозой – наш ученый часто развлекает гостей известного тебе салона. Там он уже завел себе поклонников из числа дипломатов развивающихся стран и нескольких французских ученых-лингвистов.

– Понятно. Подумаю, как это лучше сделать, и доложу вам завтра.

– Договорились. Кстати, Риттер – «чистый», в связях с ЦРУ и прочими спецслужбами не замечен. На «посиделки» в посольство США, куда юнесковских американцев приглашают на «лекции» – эквивалент наших политинформаций, демонстративно не ходит.

«Я бы, пожалуй, тоже не ходил», – мелькнуло в голове у Бориса.

– Фрондер. Словом, действуй…

На левом берегу Сены, на площади Фонтенуа, высится семиэтажный трилистник из стекла и бетона в форме латинской буквы «Y». Это самое яркое явление классического структурализма распахнуло свои двери для ЮНЕСКО в 1958 году. Сам мэтр Ле Корбюзье одобрил проект, созданный известным итальянским архитектором Пьером Луиджи Нерви. Штаб-квартира заслуживает большего, чем простое упоминание о ней. Дело в том, что все континенты постарались внести лепту в ее обустройство, передав ЮНЕСКО лучшие образцы своих высокохудожественных произведений, для того чтобы украсить и превратить в своеобразный Собор искусства первый этаж здания. Его расписывали Пикассо и Миро, украшал своими фресками Тамайо, барельефы выполнил Арпа, а скульптуры – творения Мура и Кальдера. Без преувеличения можно сказать, что здание штаб-квартиры ЮНЕСКО является мировым интеллектуальным перекрестком. В этом нетрудно убедиться, побродив по просторным вестибюлям и залам организации. Здесь за час можно встретить больше известных всему миру ученых, выдающихся деятелей искусства и культуры, чем за всю жизнь в любой из столиц. Нередко делегаты – представители стран – членов ЮНЕСКО, собирающиеся для участия в различных межправительственных комитетах, научных конференциях и семинарах, выходя после бесплодных дебатов в огромные, великолепно украшенные холлы, выглядят подавленными, осознавая свое бессилие на фоне высоты человеческого духа и его устремлений.

На следующий день по дороге в офис Борис проигрывал сценарий встречи с американцем. Встреча должна получиться «случайной», но в то же время позволяющей продолжить общение.

«И где же мне лучше столкнуться с ним вне служебной обстановки? – соображал Борис. – Пожалуй, в ресторане – Риттер, насколько мне известно, там часто обедает. Правда, нужно будет провести подготовительную работу… Очень кстати в малом конференц-зале проходит один из запланированных семинаров, организуемых его отделом».

Ресторан ЮНЕСКО, расположенный на последнем этаже здания, – огромное светлое помещение с большими окнами, способное вместить в себя до трехсот человек. Там есть столики для больших компаний, на четверых и даже на двоих. Нельзя сказать, чтобы ресторан пользовался огромной популярностью. Он всегда, за исключением международных конференций, семинаров и симпозиумов, полупустой. Во-первых, у работников секретариата не существует точного времени, отведенного на обед. Во-вторых, цены в ресторане довольно высокие – вероятно, с учетом высокой зарплаты международных чиновников. Однако основная масса сотрудников ЮНЕСКО предпочитает обедать в близлежащих кафе и небольших уютных ресторанчиках, которых, как и везде в Париже, огромное количество. Тем не менее есть определенная часть старших чиновников, которые то ли в силу статуса, то ли для общения между собой регулярно ходят именно в ресторан ЮНЕСКО. Джон Риттер, занимающий пост начальника отдела, разумеется, обедал «наверху».

Характерно, что советские граждане из числа работников Секретариата в ресторане бывали по вполне понятным причинам редко. Они предпочитали обедать дома, так как все снимали квартиры в непосредственной близости от места работы и лишних денег у них не водилось. Советские граждане, получив в банке ЮНЕСКО причитающуюся им зарплату, относили ее в бухгалтерию посольства, эвфемистически называемую «Тетей Мотей», при этом оставляя себе ту часть зарплаты, которая соответствовала их рангу, установленному МИД СССР. Никто из советских граждан не должен получать больше посла СССР.

Пару дней Риттер был всецело поглощен подготовкой к семинару. С папкой под мышкой он постоянно сновал между своим кабинетом и офисом заместителя генерального директора, курировавшего его отдел. Зато в четверг Петрову удалось буквально вклиниться в дискуссию, которую этот азартный лингвист затеял после семинара в холле конференц-зала. Риттер охотно выслушивал каждого желающего высказать свое мнение. Речь шла о последнем заседании Комиссии по культуре. Борису удалось естественно вписаться в ряды участников импровизированной дискуссии, высказать несколько удачных замечаний. Риттер одобрительно посмотрел на русского коллегу, которого он неоднократно встречал в коридорах ЮНЕСКО. Его замечания показались профессору любопытными и неординарными. Да, с этим человеком он охотно продолжит разговор… Но Петров задерживаться не стал, а с деловым видом направился к лифту. Риттер с огорчением посмотрел вслед толковому русскому. «Надо непременно с ним познакомиться», – решил он.

На другой день Петров зашел в ресторан и, выбирая место, где можно расположиться, «случайно» увидел Риттера. Американец дружелюбно махнул рукой, приглашая его за свой столик. С Риттером оказалось нетрудно «разговориться» – достаточно лишь внимательно его слушать и кивать в знак согласия. Недаром Борис провел несколько часов в библиотеке ЮНЕСКО, знакомясь с работами ученого, чтобы вовремя вставлять нужные ремарки и задавать уместные вопросы.

– …Помню, я еще преподавал в Колумбийском университете, когда первый раз приехал на научную конференцию в Париж, – рассказывал Риттер. – Вот выступает делегат от Мали. Чрезвычайно образованный человек, умница, закончил в свое время Сорбонну. Защитился, ему предлагали там заняться научной работой и читать курс лекций – впереди блестящие перспективы и спокойная жизнь в Париже.

– А он не согласился, предпочел вернуться на родину. Там же столько нужно сделать! – вставил «восхищенно» Борис.

– Именно! – обрадовался такому совпадению взглядов Риттер. – Послушайте, что волновало этого замечательного человека! Малиец говорил, что если уже сейчас не записать устной информации, которая еще хранится в головах неграмотных людей из различных этнических племен страны, то будет поздно. Эти люди хранят историю Мали в песнях, сказках, легендах. Но они очень стары. Молодые уходят в города, у них другие заботы и интересы. – Риттер сделал паузу. – А потом малиец произнес поразительную по своей трагической точности фразу, которая меня просто потрясла.

– И что же он сказал? – Петров с искренним интересом смотрел на увлеченного собеседника.

– Он сказал: «Когда умирает такой старик в одной из наших деревень – в мире исчезает целая библиотека». Именно тогда я понял, что должен перейти на работу в ЮНЕСКО.

За кофе было решено «общаться кабинетами», по выражению Риттера. «Мы ведь, мистер Петров, можем выпить кофе и у меня».

Они стали встречаться почти ежедневно. Им становилось мало коротких кабинетных общений, и время от времени они совершали походы в крошечные, уютные кафе. Их беседы давно вышли за рамки тем о «сохранении культуры этносов» или о «разнице в школьных программах стран Западной и Восточной Европы». Риттер сам инициативно касался и политических тем, в которых он откровенно критиковал американское правительство. Становилось понятным, почему он не ходит на «политзанятия» в посольство.

– Понимаете, мистер Петров, у нас в Штатах существует самая постыдная система отбора для работы в международных организациях, – горячился Джон. – Любой американец, перед тем как поступить на работу в ЮНЕСКО или даже временно сотрудничать с этой организацией, должен получить рекомендацию правительства США. По сути дела, это унизительная полицейская проверка. Представляете?

– И сколько времени занимает такая проверка? – спросил Петров, по вполне понятным причинам заинтересовавшийся этим вопросом.

– Проходят недели, даже месяцы, прежде чем ФБР, наконец, закончит проверять кандидата и даст в отношении новичка свое заключение. Представляете, сколько бесценного времени тратится попусту и какие создаются искусственные преграды для талантливых специалистов, чья «вина» может состоять лишь в том, что они восхищались фильмами Чаплина или сказали что-то хорошее о достижениях русской науки?

Борис уже кое-что слышал об этой процедуре, введенной в США в 1953 году в эпоху маккартизма. Риттер лишь подтверждал, что она действует и сегодня и что ни один президент США так и не отменил ее. Борис был рад, что американец довольствовался монологом и не спрашивал, как обстоят дела с этим вопросом в Советском Союзе. Вряд ли стоило ему рассказывать о соответствующей процедуре в СССР. Там ни один советский гражданин в ту пору не мог без проверки в КГБ, без собеседования в райкоме партии и утверждения списка в отделе загранкадров и выездов ЦК КПСС поехать по групповой туристической путевке даже в Болгарию. Что уж говорить об оформлении на работу за границей!

Они перешли на «ты», после того как американец спросил:

– Мистер Петров, вы не станете возражать, если мы отбросим этих официальных «господ» и станем обращаться к друг другу «Борис» и «Джон»?

– Давно пора, – улыбнулся Петров.

Когда Риттер узнал, что Борис интересуется искусством эпохи Возрождения, сразу же предложил сходить вместе в Национальный музей искусства Средних веков – Музей Клюни, расположенный недалеко от Сорбонны. Борис не стал возражать, хотя бывал в этом музее, и не раз. Поход туда всегда интересен, а в этот раз он еще и являлся одним шагом к поставленной цели.

Подъехав к площади Пенлеве, Джон, не мудрствуя, оставил машину на служебной стоянке университета – его, к счастью, там хорошо знали. Оттуда до музея рукой подать.

Самыми популярными экспонатами музея являются шесть гобеленов под общим названием «Дама с единорогом». Шесть загадочных сцен с участием прекрасной женщины, по обе стороны от которой стоят лев и единорог. Датированные концом пятнадцатого столетия гобелены потрясают своей сложностью и таинственной символикой. Вокруг дамы на земле, окрашенной в нежный красный цвет, сотканы тысячи мельчайших цветочков и фигурок птиц и животных. Причем каждая деталь имеет свою особенность и значение. Но что бы ни символизировали эти вытканные на материи рисунки, посетителю музея трудно оторвать от них взгляд. Эту магию каждый раз испытывал на себе и Борис.

Когда сели в автомобиль, Джон, прежде чем включить двигатель, на секунду задумался, а затем произнес:

– Ты знаешь, Борис, сюжет гобеленов или, скорее, изображенная на них прекрасная дама каким-то образом напоминает мне одну мою хорошую знакомую…

Борис удивленно взглянул на Джона, а внутренне напрягся, понимая, что вот он, наконец, результат почти полуторамесячного общения с Риттером, который, к счастью, был ему симпатичен.

– Тебе непременно следует сходить со мной в салон мадам Натали Легаре, и ты поймешь, что я имею в виду. К тому же у нее прекрасная коллекция живописи, русских икон да и самого разного антиквариата. Тебе будет интересно – гарантирую.

– Знаешь, Джон, я не уверен, что это удобно, – нерешительно произнес Борис.

– Удобно, удобно. Я тебя ей представлю. У мадам салон, светский салон. Там собирается цвет искусства, политики, дипломатии. И не только французы. Ты сможешь завязать весьма полезные знакомства. Ну как, идем?

Борис пожал плечами:

– Ну, если ты считаешь, что это интересно…

– Итак, в эту пятницу я веду тебя на улицу Мозар. О'кей?

– О'кей, – как можно спокойнее, но при этом ликуя в душе, произнес Борис.

Джон Риттер и Борис Петров застали мадам Легаре беседующей с господином, которого Джон видел здесь впервые. Борис же, взглянув на Мориса де Вольтена, отметил: «В жизни он выглядит привлекательнее, чем на фотографии». Любительский снимок Натали передала ему во время их встречи в Медонском лесу. Безусловно, фотография не могла отразить всю полноту мужского обаяния Мориса: некоторую ироничность, манеру говорить, низкий мужественный тембр голоса и достоинство, с которым он держался. Во всем его облике чувствовались сильный характер, решительность и внутренняя уверенность человека, знающего себе цену.

– Добрый вечер! Простите мадам, мсье, – Джон перевел взгляд с Натали и дружелюбно улыбнулся Морису де Вольтену, – позвольте представить вам моего коллегу по Секретариату ЮНЕСКО мистера Петрова.

Натали царственно протянула Борису руку:

– Очень рада видеть у себя друзей г-на Риттера. Вы, как я понимаю, не только коллеги, но и соотечественники?

– О нет, мадам Легаре! – запротестовал американец. – Мистер Петров из Советского Союза!

Борис тем временем внимательно, стараясь в меру приличия изобразить восхищение, смотрел на хозяйку. Такую Натали он еще не видел. Жемчужно-палевое платье струилось к полу, облегая точеную фигуру. Темно-каштановые густые волосы не скрывали длинную шею, на которой сверкало колье. Изящные сережки подчеркивали прелесть маленького ушка. Золотой браслет и кольцо с крупным камнем, ограненным бриллиантовой «розой», дополняли красоту смуглых женских рук. «Она действительно очень хороша», – подытожил свои наблюдения Петров.

Натали с интересом посмотрела на Бориса:

– Так вы – русский?

– Мадам, как уже сказал мистер Риттер, я – советский гражданин, живу в Москве. А в Париже работаю в ЮНЕСКО. Я много слышал о вас от моего приятеля. Джон сказал мне: «Ты не был в Париже, если не посетил салон на улице Мозар», и я вижу, что он оказался прав… – Борис улыбнулся, затем перевел взгляд на Мориса и протянул ему руку. – Борис Петров, очень рад. – Он прямо смотрел в глаза барону, пожимая его руку. Ответное рукопожатие – сильное, уверенное – подтверждало первое впечатление о французе.

– Морис, Морис де Вольтен. Рад встретить соотечественника мадам Легаре.

Морис протянул руку Джону, обменявшись с ним обязательными фразами политеса. Натали оживленно увлекла мужчин к столику с напитками:

– По-моему, нам следует выпить. – И, приняв от барона бокал с мартини, спросила Бориса: – А вы, значит, москвич?

– Да, хотя и не совсем. Родился в Ленинграде, но не прожил там и месяца – мое появление на свет родители регистрировали уже в Москве. С тех пор живу в районе Суворовского бульвара.

– Надо же!.. Я родилась и выросла на Арбате! И хотя, в отличие от вас, коренная москвичка, но считаю себя парижанкой и нигде в другом месте не желала бы жить. Я благодарю судьбу за то, что она предоставила мне шанс оказаться здесь. Мы, безусловно, еще поговорим сегодня. А сейчас извините меня. Я оставляю вас – должна встретить мсье Тибо. – И, грациозно повернувшись, Натали устремилась навстречу министру культуры Франции.

– Простите, г-н де Вольтен, я хочу познакомить моего друга еще кое с кем…

– Конечно, – кивнул барон.

Риттер узрел среди присутствующих японского писателя и потащил туда Петрова.

«Надо же, как некстати!» – подумал Борис.

«Интересно бы с ним подольше пообщаться», – подумал Морис, глядя вслед удаляющейся паре.

Большая зала быстро заполнялась гостями. Поговорив с японцем, Джон увлек коллегу в соседнюю комнату, где друзья уютно устроились в креслах у камина. Понемногу возле них образовался кружок из единомышленников Риттера – в предвкушении очередного увлекательного рассказа. Борис делал вид, что внимательно слушает, но взгляд его был устремлен в соседний зал. Там становилось все больше и больше народу, однако покидать Риттера и нырять в толпу гостей в одиночку ему было не с руки. Он ждал, пока Джон выговорится и захочет вновь наполнить бокал виски.

– …Эти древние культуры находятся на грани исчезновения… Требуется немедленное вмешательство мировой общественности! – Голос Джона становился все громче. – Я предложу мсье М'Боу^[36] включить этот вопрос в повестку дня Межправительственного комитета. Надеюсь, я найду понимание у комиссии СССР по делам ЮНЕСКО… Как ты думаешь, Борис?

– Да, безусловно, Джон… Наш представитель, мсье Пирадов, уже неоднократно поднимал эту проблему. Но ты же прекрасно знаешь, что все решения Комитета должны приниматься при наличии консенсуса. Так что тебе сначала нужно заручиться поддержкой у твоих западных коллег, Джон…

Услышав краем уха последние фразы, какой-то толстенький лысеющий господин в строгой официальной тройке проявил к беседующим особый, хотя и хорошо скрываемый интерес. Его внимание привлекло упоминание комиссии СССР по делам ЮНЕСКО и тот факт, что сидящий к нему спиной рядом с шумным американцем человек, судя по всему, был из Советского Союза. Русский-то он русский, но зато как говорит по-английски! Произношение – будто бы он закончил Оксфорд! Толстяк внимательнее посмотрел на собеседника Риттера. Перед его глазами, как в кинопроекторе, замелькали десятки кадров с изображением паспортных фотографий. Стоп!

«Ну да, конечно, это Борис Петров, международный чиновник, сотрудник Секретариата ЮНЕСКО. Сектор образования. Второй двухгодичный контракт заканчивается в следующем году». Информация из досье Петрова, с которым толстяк в свое время знакомился по долгу службы, отпечаталась в его мозгу вслед за фото. Аккуратные синие папки учетов стояли ровными рядами в железном несгораемом стеллаже в комнате, расположенной рядом с его кабинетом в Доме^[37] на рю де Сассю. И что же это значит? А то, что по внутренним советским правилам Петров может находиться во Франции в лучшем случае еще два-три года. Мозг толстяка выносил на поверхность памяти все больше и больше информации… В соответствии с их табелем о рангах должность Петрова в ЮНЕСКО приравнена к должности второго секретаря посольства… Дальше… Рутинная проверка ДСТ, включающая сводки бригад наружного наблюдения за передвижениями и контактами Петрова, не дала никаких результатов. Агентурой никакой подозрительной активности с его стороны также не отмечалось. Короче, данных о причастности Петрова к КГБ или ГРУ в досье ДСТ не имеется. «Хотя это ровным счетом ничего не значит», – заключил толстяк.

Все это за какие-то доли секунды промелькнуло у него в голове. Что и говорить, Анри Беко, начальник секции ДСТ, занимающейся советскими организациями во Франции, отличался воистину феноменальной памятью. Коллеги, посмеиваясь, утверждали, что Беко знает наизусть содержание досье каждого из почти восьмисот советских граждан во Франции: работающих в посольстве, консульствах, торговых представительствах, Аэрофлоте, Морфлоте и еще в полудюжине более мелких организаций.

«Итак, Петров пришел сюда с этим американцем. Похоже, он в салоне впервые. Но все же, какие у него могут быть здесь интересы? – продолжал размышлять Беко. – Этот русский ведет себя крайне неосмотрительно – его вряд ли правильно поймут в посольстве, если узнают, что он посещает салон сомнительной с точки зрения их морали личности… Советские, если они не сотрудники спецслужб, крайне осторожны в связях. Боятся как нас, так и своих… Надо будет разобраться с ним повнимательней». С этой мыслью Беко вернулся в зал, чтобы присмотреть за женой – большой любительницей шерри. Последнее время из-за длительного одиночества – детей у них не было, а Рене постоянно допоздна занят на службе – Мари пристрастилась к этому сладкому тягучему напитку.

Рене мягко высвободил бокал из вялой руки жены и твердо произнес:

– Нам пора, дорогая. Пойдем попрощаемся с мадам Легаре…

Натали с облегчением проводила мсье Беко, который в этот вечер, как назло, появился в салоне. Ну, теперь можно со спокойной душой продолжать «знакомство» с Петровым. Взяв под руку Мориса, она вновь подошла к друзьям.

– А вам нравится Париж, мсье Петров?

– Очень! – искренне ответил Борис. – Как можно не любить этот прекрасный город, где «под мостом Мирабо тихо Сена течет». Я готов часами бродить по его улицам, вдоль набережной Сены, где порой нахожу интересующие меня редкие издания у уличных букинистов. Да, недаром Париж – это самый посещаемый туристами город.

– Кроме советских, – вставила Натали.

– К сожалению, это так, – подтвердил Петров.

– Но почему? – включился в разговор Морис.

– На это есть много объективных причин, едва ли зависящих от самих туристов, – сказал Борис. – Ответить на этот вопрос в двух словах невозможно… Вы же знаете, господин де Вольтен, что наши страны традиционно близки друг другу. Вы едва ли найдете в Советском Союзе интеллигентного человека, который не читал Флобера, Бальзака, Гюго или Стендаля… Я уже не говорю, что все наши мальчишки, включая и вашего покорного слугу, во все времена зачитывались Жюлем Верном, Дюма и играли в мушкетеров. Правда и то, что в Москве сегодня не так много ваших соотечественников. Хотя, как я вижу, некоторые избранные все же приезжают в Москву и забирают в Париж самые большие ее ценности, – со значением добавил Борис, переведя с улыбкой свой взгляд на Натали.

Морис с интересом смотрел на русского, который свободно и не без изящества изъяснялся на чужом ему языке.

– А как вам удалось так блестяще изучить французский язык, мсье Петров? Вы говорите практически без акцента. Я бы мог свободно принять вас за канадского француза – жителя Монреаля. Скажите, я не ошибусь, если осмелюсь предположить – английским вы владеете так же хорошо?

– Угадали, но все комплименты прошу адресовать Московскому государственному педагогическому институту: там прекрасные преподаватели и самые современные методы обучения, – скромно сказал Петров.

– В юности я тоже увлекался иностранными языками. Выучил английский. Затем испанский и итальянский, но вы знаете, что для француза эти два языка очень легки. Много общих корней – это же одна языковая группа. После этого эсперанто…

– Вы поклонник эсперанто?! – «удивился» Борис, хотя был прекрасно осведомлен обо всех пристрастиях и хобби барона. – Надо же, в студенческие годы и я увлекался эсперанто. Этот язык привлек меня своей красотой, легкостью изучения…

Джон Риттер не мог оставаться в стороне, тем более в присутствии очаровательной дамы.

– Джентльмены, вы знаете, сколько выдающихся людей мира изучали и горячо поддерживали эсперанто? Жюль Берн, Альберт Эйнштейн, Лев Толстой и Циолковский, – легкий кивок в сторону Бориса, – Рабиндранат Тагор, Лу Синь, да и многие другие. Список лиц с мировыми именами бесконечен. На эсперанто, между прочим, переведены все классические и многие современные произведения мировой литературы. ЮНЕСКО неоднократно рекомендовала всем странам ввести эсперанто в школьные программы. Ведь он настолько прост, что освоить его школьники могут всего за один учебный год. Это дало бы возможность сэкономить огромные средства, унифицировав учебники…

– Похоже, пора открывать у меня в салоне секцию лингвистов, – шутливо заметила Натали, чувствуя, что восторгам Риттера не будет конца, да и вообще – пора переводить разговор в более конкретное русло, намеченное планом.

– А где вы живете в Париже? – обратилась она к Борису.

– Недалеко от ЮНЕСКО, на улице Камброн. Знаете, такой современный пятиэтажный дом с подземным гаражом, который облюбовали международные чиновники. Кстати, Джон живет рядом, и мы ужинаем в одном и том же кафе, когда нет желания совершенствоваться в кулинарных навыках.

– Ваши жены не любят готовить? Прекрасно их понимаю. Ведь в Париже так много чудных уголков, где можно вкусно поесть и просто посидеть поболтать.

– Да нет, мадам Легаре… Моя Джулия сейчас возле своей матери, та тяжело больна… – объяснил Джон.

– Простите…

Возникла пауза, воспользовавшись которой Джон направился к столику, чтобы наполнить виски свой опустевший бокал. Натали вопросительно посмотрела на Петрова.

– Моя жена сейчас в Москве – дочь поступает в университет. И кто-то из нас должен быть рядом с девочкой, чтобы поддержать ее. – Петров с нежностью подумал о своих девочках – большой и маленькой.

– Ага, вы сейчас временный холостяк. Тогда у меня предложение, мсье Петров, – воодушевилась мадам Легаре. – Завтра суббота. Может быть, мы пообедаем вместе? – Натали взглянула на Мориса. – Как ты, дорогой?

– Прекрасная идея, – одобрил барон и перехватил инициативу: – Итак, мы приглашаем вас, мсье Петров. Я знаю один чудесный ресторан: отличная кухня, прекрасные вина. Давайте договоримся так – подходите сюда к восьми часам. Я думаю, здесь будет попустыннее, правда, дорогая? – Морис с улыбкой посмотрел на Натали. Та послушно кивнула. – Мы выпьем аперитив и вместе поедем в ресторан. Соглашайтесь. Вот там мы и поговорим о тех объективных и субъективных причинах, которые мешают советским туристам посещать Париж. А кстати, почему ваша дочь не захотела учиться в Сорбонне? – шутливо поинтересовался он.

Натали сначала думала, что они поедут в «Tour d'Argent», в ресторан, который получил свою известность среди гурманов. И в самом деле, почему не пойти именно туда? Но выяснилось, что барон, приглашая Бориса, имел в виду вечер в ресторане «Мишель Ростан». Она вспомнила, как об этом заведении ей рассказывал знакомый немецкий адвокат из Баден-Бадена, который приезжал в Париж, чтобы уладить дела своих французских клиентов, покупающих недвижимость в этом сказочном курортном местечке.

– Я остановился в отеле «Флобер», – захлебывался от восторга немец. – Выбрал его, чтобы быть поближе к Елисейским Полям. В рецепции мне сказали, что на другой стороне улицы, на углу, находится один из лучших ресторанов Парижа. Ну я и решил зарезервировать себе там место на вечер. Но оказалось, что сделать это не так просто… Мне удалось попасть туда лишь через три дня. Декор ресторана изыскан, столовые принадлежности достойны обеденного зала Виндзорского дворца, и в то же время есть в этом заведении что-то домашнее, уютное, располагающее к отдыху и приятному времяпровождению… Скромный ужин стоил мне двух-недельного проживания в отеле, но, скажу я вам, мадам, он того действительно стоил!

– А где он находится? – спросила Натали у Мориса, оторвавшись от воспоминаний. – Помнится, что это где-то в центре, в районе Елисейских Полей…

– Совсем недалеко от Триумфальной арки. Прямо на пересечении улиц Постава Флобера и Реннека. Можно сказать, на уголке…

Черт возьми! Перед глазами Натали на мгновение возник «уголок» московский, как когда-то, в дни ее юности, именовали модное кафе «Националь», облюбованное московской интеллигенцией. Туда она пришла в первый раз с человеком, ставшим в тот же вечер ее любовником, – Виктором Храповым… Бедный Виктор… Он так рано умер, но – прочь грустные мысли. Сегодня предстоит ответственный вечер!

К восьми часам Натали была чертовски голодна, так как со вчерашнего дня готовила себя к обильному ужину, что все реже и реже себе позволяла.

Петрову-то хорошо, с завистью подумала она. Бывает же такая конституция: все сгорает, как в паровозной топке. Морис, пожалуй, чуть поплотнее, но и на нем кулинарные излишества не отражаются.

Она опять на мгновение вернулась в воспоминаниях в далекую Москву.

Был на Арбате во дворе один такой едок. Папа – директор продуктового гастронома. Сынок мог на спор съесть три тарелки первого и столько же второго, да еще после этого опустошить пол-литровую банку компота. А сам тощий. И прозвище у него было достойное – «Мусоропровод». Интересно, какой он сегодня? А вот я бедняжка… Мировые классики всегда восхищались парижанками: мол, только они умеют приобрести округлость форм, не утратив стройности. А мне это не очень удается… Правда, если присмотреться – другим тоже.

Подобная чепуха всегда лезла Натали в голову, когда она давала себе установку расслабиться перед важным делом.

…Ровно в восемь часов раздался мелодичный звонок. Натали поспешила в холл, чтобы открыть дверь. Морис последовал за ней.

– Бонжур, мадам, бонжур, мсье. – В светло-голубой рубашке с галстуком в полоску, темно-серых брюках и синем блейзере Петров выглядел весьма элегантно. Он бросил взгляд на часы. – Кажется, я вовремя. Вы восхитительно выглядите, мадам. Мсье, – он перевел взгляд с Натали на Мориса, – простите меня за откровенность, но в Париже трудно будет найти пару, которая смотрится так великолепно. – Борис решил, что этой куртуазной фразы будет достаточно, чтобы завершить традиционный акт политеса.

– Благодарю вас. Прошу в гостиную. – Морис, улыбнувшись, жестом пригласил Бориса пройти в комнату. Ему все больше и больше нравился этот интеллигентный русский. – Натали, организуй нам что-нибудь выпить. Что вы предпочитаете, мсье Петров?

Борис знал от Мимозы, что любимый аперитив барона – мартини с водкой и черной маслиной.

– Если можно – мартини с водкой, мадам… и с маслинкой.

Морис одобрительно взглянул на Петрова.

– Сделай два, дорогая…

В ресторане мужчины продолжили было свой разговор, начатый в гостиной салона, но под влиянием искусства повара опять плавно перешли на тему о месте национальной кулинарии в литературе, и в первую очередь во французской. Случилось это само собой, когда Борис привел барона в немалое удивление прекрасным знанием Бальзака, Анатоля Франса и братьев Гонкур, чьи произведения он прочитал в подлиннике.

– Эти книги, как и многие другие переведенные произведения французских писателей, можно купить в Москве. Правда, нельзя не признать, кулинарные тонкости иногда ставят переводчиков в тупик. Наверное, поэтому, хотя у нас очень любят Александра Дюма-отца, никто не рискует переводить его кулинарную книгу Зато его «боевики», в которых он столь вольно обошелся с королями и кардиналами, у нас издают с прекрасными комментариями, и наш читатель, можно сказать, проходит курс истории Франции.

– А произведения современных западных писателей и философов – они также доступны в Советском Союзе? – В голосе барона прозвучали нотки сомнения.

– Конечно! Вы не представляете, мсье де Вольтен, насколько хорошо знакомы советские люди с западной литературой. Хемингуэй, Апдайк, Ремарк, Сэлинджер, Керуак, Хеллер, Жан Поль Сартр… Я бы мог назвать вам еще десяток имен.

Морис был слегка ошеломлен таким внушительным списком. Некоторые имена, прозвучавшие из уст Петрова, он только слышал, но не читал произведений этих авторов.

– Толстой, Достоевский, Чехов – вот, пожалуй, все имена, которые известны французской интеллигенции. Правда, в последнее время все называют имя Солженицына. Но я полагаю, что это благодаря широкой кампании в прессе. Сомневаюсь, что большинство французов читали его книги…

Натали старалась не мешать, предоставляя мужчинам возможность вволю наговориться, лишь с удовольствием наблюдала за ними. Они напоминали ей двух сильных породистых псов, которые, впервые встретившись на прогулке, принюхиваются друг к другу, решая извечную проблему: подраться или посчитать сородича достойным дружбы. И, выбрав последнее, радуются, когда встречаются вновь.

Сейчас они набросились на «варваров» в образе новых архитекторов-модернистов, по обоюдному мнению, уродующих исторический облик Парижа… Стоп! Натали увидела, как Петров вынул платок и промокнул вспотевший в пылу полемики лоб – оговоренный заранее сигнал.

– Простите, господа, – извинилась Натали. – Мне пора попудрить носик.

Она вышла, оставив мужчин наедине. Вечер подходил к концу, и Морис дал знак официанту принести счет. По правилу французского этикета, расплатиться должен пригласивший. Однако это означало, что в следующий раз, если таковой состоится, «банкиром» будет сегодняшний гость. При этом ответное приглашение должно последовать не позже, чем через семь-десять дней.

– Я готов продолжить нашу беседу, мсье де Вольтен, – предложил Петров. – В любое удобное для вас время.

– С удовольствием, – искренне откликнулся барон, – у меня как раз десять дней до возвращения к месту службы.

Петрову это, конечно, известно.

– Тогда, быть может, в следующую субботу в «Городской машине»? – предложил он. – Завтра там откроется ретроспектива Сальвадора Дали. Посвятим день искусству? Давайте встретимся в десять часов у входа. А потом пообедаем. Идет?

– Прекрасно, я тоже люблю этого испанца, хотя временами он слишком экстравагантен, – согласился барон.

Петров умышленно не упомянул Натали. Ее следовало как можно быстрее выводить из игры. По жесткому плану «мудрецов» из Центра, далее Борис должен встречаться с бароном один на один. Натали следовало отказаться от похода на выставку под любым благовидным предлогом. Зная легкость и постоянство, с которыми Натали меняла любовников, Центр не сомневался, что так будет и на этот раз. Мимоза должна постепенно отдалиться от де Вольтена, естественно после того как Петров закрепит свой «дружеский» контакт с бароном. Делалось это в первую очередь для ее же собственной безопасности.

К столику Натали вернулась свежая и сияющая, овеянная сладко-терпким ароматом своих любимых духов. Расплатившись, они покинули ресторан, пообещав мэтру как-нибудь заглянуть еще раз.

Выставка ретроспективы работ Дали доставила обоим истинное удовольствие, и делиться впечатлениями и заодно пообедать Петров пригласил де Вольтена в «Л'Апреж» – маленький уютный ресторанчик в квартале от музея Родена на улице Де Варен. Петров заказал столик на двоих за несколько дней до встречи с бароном. Здесь была прекрасная кухня и имелся впечатляющий набор коллекционных вин лучших урожаев последнего десятилетия.

– Грандиозный мастер, – не скрывал своего восхищения Петров. – Его стремление к множественности ассоциаций и интерпретаций бесконечно.

Они еще какое-то время поговорили о работах художника, сюрреализме и его влиянии на современную живопись, прежде чем барон задал Петрову личный вопрос:

– Вам нравится ваша работа в ЮНЕСКО?

– Конечно, иначе я не стал бы здесь работать, несмотря на все прелести Парижа. Тем не менее меня угнетает чрезмерная бюрократизация организации. Хотя я понимаю, что многие принципиальные решения должны приниматься консенсусом, с учетом мнений всех ее членов. Но порой на простое согласование внутри аппарата уходит уж очень много времени. Случается, что после того, как положительное решение принято, например о предоставлении патронажа ЮНЕСКО какому-нибудь международному конгрессу, он к этому времени уже закончился!

– Ощущается ли в организации противостояние двух разных политических систем? – поинтересовался Морис.

– Конечно! Даже если взять гуманитарные проблемы, трактовка которых всегда отражает идеологическую позицию стран, здесь, пока достигается консенсус, только перья летят.

– И страны Восточного блока ориентируются, разумеется, на Советский Союз.

– Да. И это естественно, – согласился Петров. – Советский Союз играет главенствующую роль среди стран социалистического лагеря. Но ведь и европейские страны, будь то Франция, Италия или ФРГ, не первые скрипки в Западном альянсе. Вы же не станете возражать? Разве в НАТО существует полное равенство? Не формальное, записанное в уставе, а по существу? Лидер всегда должен быть – это реальность взаимоотношений в обществе. Но это не главное. Меня беспокоит совсем другое…

– И что же вас беспокоит, мсье Петров? – заинтересованно спросил де Вольтен.

– Насколько тот или иной лидер отражает интересы сообщества в целом, и в первую очередь интересы всего мира.

Морис молчал, предоставляя Борису возможность до конца высказать свою мысль.

– Советский Союз граничит с Польшей, Чехословакией, Венгрией, имеет союзнические отношения с ГДР. Перечисленные страны граничат с европейскими членами НАТО. Мы все находимся на довольно тесной и плотно населенной территории. Любой конфликт с одной из социалистических стран тут же перекинется на Центральную и Западную Европу. И наоборот. .. Мы все европейцы и имеем общие культурные традиции, исповедуем одни и те же духовные ценности. Десять христианских заповедей и «Моральный кодекс строителя коммунизма» по своей сути мало чем различаются. Военный конфликт в Европе, да еще с применением современного оружия, грозит невосполнимыми потерями. Мы этого просто не можем и не имеем права допустить. – Петров говорил убежденно, эмоционально, смотря прямо в глаза де Вольтену. – А какова позиция США, которые находятся на другом континенте, за океаном? Вот это нас и беспокоит. Влиятельные круги в США, формирующие американскую внешнюю политику, считают, что они могут пожертвовать Европой ради процветания Америки и достижения мирового господства.

– А Советский Союз? Разве не он добивается победы мирового коммунизма и установления своей гегемонии на планете? – Морис решил подбросить Борису обычное клише западной прессы.

– Дорогой де Вольтен, есть ли смысл рассуждать о мифической гегемонии, если мы только в конце 60-х, впервые за все годы советской власти, обеспечили свою безопасность, то есть достигли военного равновесия сил с блоком НАТО. – Петров сделал паузу. – И мы бы хотели, чтобы подобное состояние сохранялось вечно. Ядерная война – конец европейской и даже мировой истории.

– Против этого трудно что-либо возразить. Я тоже стою на этой позиции, – признался де Вольтен.

– Однако ситуация на сегодня более чем угрожающая. Нам стало известно, что американцы собираются навязать Совету НАТО решение о размещении в Европе новых ракет средней дальности, а также крылатых ракет с подлетом до цели за 6 минут, что неизбежно приведет к нарушению установившегося баланса сил…

Беседа давно уже вышла за рамки искусства и литературы. Теперь, к удивлению де Вольтена, Петров обнаружил довольно глубокие знания, относящиеся к деятельности НАТО и военно-техническим проблемам. Информация не секретная, однако подобная осведомленность чиновника ЮНЕСКО из сектора образования вызывает удивление. Одно дело разбираться в живописи, знать мировую классическую и современную литературу, историю Франции и уметь ценить ее кухню и вина, другое – свободно ориентироваться в сложных военно-политических вопросах. «Может быть, он офицер ГРУ, а может, и КГБ…» – рассуждал про себя барон. Тем не менее такой вывод совсем не пугал его, скорее наоборот – притягивал… Он впервые лицом к лицу встретился с человеком, возможно тоже офицером, из стана потенциального противника.

Петров со своей стороны догадывался, что творится в голове барона. И был уверен, что де Вольтен не пойдет в свою контрразведку и не заявит о случайной встрече с подозрительным русским. Но хватит на сегодня политики. Он уже достаточно подбросил барону мыслей для раздумий, которые, в соответствии с информацией Мимозы, совпадают с мнением барона.

Перед тем как расстаться, де Вольтен со значением произнес:

– Вы очень хорошо разбираетесь в военных вопросах, Борис. Кстати, я предлагаю перейти на «ты».

– Давно пора, Морис, – улыбнулся Петров и добавил: – Должен отметить, что тебя тоже волнуют эти вопросы…

– Это моя профессия. Я – офицер французской армии. Откомандирован в НАТО…

Большего от встречи Петров и ожидать не мог. Барон проявил доверительную откровенность. Явный успех!

Расставшись друзьями, они договорились, что де Вольтен, когда в следующий раз будет в Париже, позвонит в офис Петрову и они вновь встретятся.

Барон отправился на улицу Мариньи. «Забавно, – думал он, – почему-то в важные моменты моей жизни меня тянет именно туда, на улицу Мариньи». Туда – это в родительскую парижскую квартиру де Вольтенов. Своим ключом Морис открыл массивную дубовую дверь.

– Добрый вечер, мсье, – приветствовал его старый консьерж, служивший еще при жизни родителей барона.

Морис не спеша, не пользуясь лифтом, поднялся на третий этаж – де Вольтены занимали его целиком.

– Это ты, мой мальчик? – Полная старушка спешила в прихожую из глубины апартаментов. – Как хорошо, что ты здесь.

– Здравствуй, Лу – Морис прижался щекой к седым душистым волосам – с детства родной запах ванили, еще чего-то вкусного окутал барона. Луиза Адлер, или Лу, как называли ее дети, Морис и Мари, служила экономкой у де Вольтенов и давно уже стала членом семьи. Сейчас Лу с нежностью оглядывала своего любимца. Она осталась с Мари, когда та вышла замуж. Мари с детьми и мужем уже с неделю отдыхали в фамильном поместье, и старая Луиза особенно радовалась появлению Мориса.

– Тебе что-нибудь нужно, мой мальчик? Может, сделать чашечку горячего шоколада?

Для Луизы не существовало подполковника французских вооруженных сил барона де Вольтена, одного из старших офицеров ракетных войск НАТО, – для нее он оставался вечным ненаглядным мальчиком, у которого сегодня, как она это безошибочно почувствовала, было неспокойно на душе. И она, как умела, пыталась отвлечь его от тревожных мыслей.

– Спасибо, Лу. – Барон обнял старушку. – Я посижу в библиотеке, а потом лягу спать. – Иди смотри свой фильм. Я же слышу, как орет Луи де Фюнес, а ты со мной тут пропадаешь.

– Твой махровый халат я отнесу в ванную. Полотенца там свежие, – напомнила Лу и отправилась к прерванному занятию – досматривать «Жандарма на отдыхе».

Устроившись с рюмкой коньяка в вольтеровском кресле, Морис разглядывал кожаные, с золотым тиснением корешки книг, плотно стоявших на высоких, до потолка, стеллажах. Богатую библиотеку отец завещал ему, но Морис не хотел ничего менять в родительском доме. Пусть здесь все остается как было. И книги остались у Мари.

Что же мучает его? Не выходил из головы разговор с этим русским парнем. То, что Борис абсолютно прав, он, Морис, давно понял. Штатам наплевать на все, кроме собственного благополучия. Ничто не остановит наглых янки, если они решат, что безнаказанно могут нанести смертельный удар по Советам. Конечно, Борис хотя и работает в ЮНЕСКО в секторе образования, но истинная его профессия лежит в иной сфере – Морис в этом почти не сомневался, что и дал ему понять перед тем, как они расстались.

– Ты не спишь, мой мальчик? – Лу в халате и допотопном чепце, за который заложил бы душу художник-постановщик исторического фильма, поставила перед Морисом чашку горячего шоколада. – С пенкой, как ты любишь. – И, неодобрительно посмотрев на рюмку с коньяком, она вышла, как всегда перекрестив «мальчика» на ночь.

Завернувшись в одеяло, Морис вдыхал знакомый с детства аромат цветов лаванды, мешочки с высушенными лепестками которых неутомимая Лу раскладывала по полкам бельевых шкафов и – обязательно – под подушку каждому из де Вольтенов. Заснуть не получалось, и Морис начал перебирать впечатления от выставки.

«Хорошо художнику. Мучает тебя противоречие – берешь кисть, краски, пишешь картину. И – порядок. Внутренний конфликт исчерпан. Чувствуешь беду мирового масштаба – получается „Жирафа в огне“».

Морис любил эту работу, написанную Дали в 1936 году и обозначенную как «Предчувствие гражданской войны». Пылающая жирафа – символ, предупреждение. Художник может заявить о своем предчувствии. А как быть, если ты не имеешь права заявить, и не о предчувствии – о знании? О новой пылающей жирафе. Перед глазами Мориса возникла отвратительная рожа Муссолини – огромный спущенный воздушный шар в виде головы дуче парил над землей. «Но это же „Сон“! Это тоже картина Дали», – последнее, что мелькнуло в голове барона, и он провалился в глубокую, полную тревог бездну.

Во сне он плыл на яхте и был совсем один в бушующем океане. Темные волны захлестывали палубу, на которой он стоял, вцепившись в непослушный штурвал, пытаясь развернуть яхту так, чтобы ее не перевернула набегающая огромная волна. Морису казалось, что еще немного – и ему не хватит сил бороться со стихией. Вдруг он увидел, что откуда-то из-под палубы начинает прибывать вода. Всепоглощающий ужас сковал его тело. В поисках спасения он обернулся назад и увидел, как ветер сорвал с борта прикрепленную к нему шлюпку – его последнюю надежду. В следующее мгновение мощный порыв ветра оторвал его от штурвала и бросил в бурлящую и холодную бездну. Сильный поток подхватил его и понес куда-то в сторону от тонущей яхты. Задыхаясь, он чувствовал приближение конца. Силы его покинули – он перестал сопротивляться. Посмотрел вверх, на небо, как бы прощаясь с этим миром. И в этот момент страх его отпустил…

Вдруг где-то вдали он увидел мерцающие огоньки. Огни становились все больше. Он понял, что его несет прямо на них. В это мгновение ожили надежды на чудодейственное спасение. Нет, он не погибнет. Такая нелепая смерть не для него…

Морис де Вольтен полежал несколько секунд, не открывая глаз. Он медленно выныривал из сна. Сон был ярким, переживания сильными. Сердце продолжало стучать в ребра.

Морис открыл глаза. За легкими шторами белело серенькое городское небо. Он не верил ни в какие сны и приметы, но чувства, пережитые во сне, долго не покидали его.

«Похоже, живопись Дали не столь безобидна для нашего сознания, – подумал он. – А чем же еще мог быть вызван этот ужасный ночной кошмар?»

Отряхнув ночные видения и позавтракав под надзором по-матерински заботливой Лу он заехал на свою квартиру, взял вещи и отправился в Мюнхен.

В большой, ярко освещенной комнате бункера, «мозговом центре» ракетных войск НАТО, расположенном на территории ФРГ, присутствующие с нетерпением ожидали командующего объединенными силами НАТО генерала Александра Хейга. Он задерживался в Бонне, проводя встречи с премьером и федеральным канцлером. Все знали: генерал не просто военный – он состоял доверенным лицом нескольких президентов США, которые рассматривали его как советника и как зрелого политического деятеля. Недаром генерал Хейг координировал подготовку к визиту в Китай президента Никсона, призвавшего генерала для того, чтобы «расшевелить» администрацию Белого дома. После чего Хейг получил титул шефа администрации. Генерал оставался на этом посту до тех пор, пока президент Джеральд Форд не вернул его на военную службу, облекши высокими обязанностями командующего армией США в Европе. Хейг стал полным генералом – пять звезд – и вскоре взлетел еще выше – стал верховным главнокомандующим вооруженными силами НАТО.

Морис сидел рядом с бельгийским полковником Андрэ Жофром – своим непосредственным начальником, который дослуживал последние годы перед уходом на пенсию. Барон, прослывший в штабе строптивым, критически мыслящим офицером, высказывающим свое мнение и старшим по званию, тем не менее прекрасно уживался со своим начальником. Жофр не раз говорил Морису: «Хотел бы передать вам свою должность, когда мне придет время покинуть службу.

Тем паче что это место традиционно занимали представители западно-европейских армий».

В ожидании главнокомандующего, пожелавшего встретиться с руководителями и работниками Центра до начала штабных учений под кодовым названием «Разящий меч», они оживленно обсуждали последние данные о передислокации передовой линии советских войск, расположенных на границе с ФРГ.

– Как всегда, русские знают точное начало учений. Не удивлюсь, что им известно даже о сегодняшнем визите Хейга в Центр, – ворчал Жофр. – Чем еще объяснить их перемещения и зафиксированную нашей радиоразведкой повышенную активность в расположении их штабов?

– Дорогой Андрэ, – в неслужебной обстановке, один на один, Морис позволял себе обращаться к Жофру по имени, – а что бы ты делал на их месте? Они же видят, как мы открываем шахты и расчехляем мобильные установки с ядерными боеголовками. Да еще американские бомбардировщики барражируют вдоль их границ. А что, если у кого-нибудь сдадут нервы или в США появится реальный Джек Риппер?^[38]

Им приходится держать ухо востро. Пока это только военные игры, и русские, к счастью, не воспринимают их как начало войны. А если воспримут?

Жофр не успел ответить – вошел дежурный офицер и сообщил, что генерал Хейг спускается в бункер. Буквально через несколько секунд Хейг в сопровождении министра обороны ФРГ, командующего Ракетным центром американского генерала Макферсона и группы старших офицеров, основной костяк которой состоял также из американцев, вошел в зал и военным салютом приветствовал вставших по стойке «смирно» офицеров Центра.

– Джентльмены, рад встретиться с вами в это напряженное время, когда мы должны усиливать нашу бдительность, укреплять боеготовность НАТО, с тем чтобы в случае необходимости нанести смертельный удар по нашему общему врагу Мужественное и красивое лицо Хейга выражало непреклонную решимость и полную уверенность в значимости произносимых им банальностей.

– Особенность данного учения, – продолжал генерал, – состоит в том, что сейчас мы отрабатываем упреждающий удар по расположению войск и командных пунктов коммунистов на центральном театре военных действий, включающем в себя территории Восточной Германии, Чехословакии, Венгрии и Польши. Поскольку судьба мира решается в первые часы, если не минуты, войны, мы должны прежде всего уничтожить все мозговые и нервные центры коммунистов. Что касается ядерных ударов по Советскому Союзу, то они будут нанесены со всех сторон американскими ракетно-ядерными силами, дислоцированными на территории Турции, Греции, Норвегии и Дании.

Морис внимательно смотрел на холеное и самодовольное лицо главнокомандующего. «Мозговые и нервные центры коммунистов… Это означает удары по Праге, Будапешту, Варшаве, городам с многомиллионным населением и уникальными памятниками европейской христианской цивилизации».

– Цель учения, – вещал Хейг, – проверка и отработка наших планов по одновременному нанесению ракетно-ядерных ударов в географически разнесенные районы, в том числе по территории Советского Союза.

«Интересно, а как он географически разнесет от зоны поражения Париж, Вену, Рим да и Лондон… – продолжал внутренний монолог Морис. – И как насчет ответного удара с того света, как его назвали теоретики современного ядерного Армагеддона?»

Одарив присутствующих еще несколькими фразами в том же духе, раскрасневшийся от внутреннего возбуждения генерал Хейг пожелал офицерам успехов в их «рыцарском служении идеалам свободы и демократии». Затем верховный главнокомандующий распрощался с собравшимися и направился на осмотр Центра, пообещав вновь встретиться вечером на коктейле в офицерской столовой.

…Время, отведенное на коктейль, подходило к концу. Участники штабных учений в меру навеселе, разделившись на группки, в основном по национальному признаку, оживленно беседовала между собой, изредка поглядывая на главнокомандующего. Генерал Александр Хейг стоял у стола с напитками и легкой закуской и доброжелательно, по-отечески разговаривал с группой американских офицеров во главе с генералом Макферсоном. Иногда оттуда доносились взрывы смеха – вероятно, главнокомандующий рассказывал соотечественникам военные байки или делился забавными историями из жизни Белого дома. Хейг славился своим остроумием и светскостью. Морис де Вольтен решил воспользоваться случаем и задать Хейгу мучивший его вопрос. Он затушил сигарету и подошел к американцам, стоявшим плотным кольцом вокруг своего кумира. Ему стоило некоторых усилий пройти через это кольцо, чтобы обратиться к Хейгу:

– Господин главнокомандующий, учитывается ли при планировании ядерных ударов фактор плотности гражданского населения, а также исторические и культурные ценности на территории Центральной Европы?

Морис отметил недоуменное недовольство на лицах американцев, однако серо-стальные глаза Хейга оставались спокойными и уверенными.

– Миру придется пожертвовать многими жизнями во имя счастья и процветания последующих поколений.

«Жизнями и культурными центрами европейцев ради поколений американцев, находящихся на другом континенте…» – мысленно дополнил Морис. Он понял, что любая полемика на этот счет не вызовет здесь понимания, и он, если продолжит тему, будет выглядеть бессмысленнее Дон Кихота в его борьбе с ветряными мельницами.

Морис слегка наклонил голову, что было воспринято Хейгом как благодарность за наступившее «прозрение», и медленно пошел к столику, где его ждал недопитый бокал виски. Однако он успел услышать, как кто-то из сопровождения генерала нарочито громко спросил у соседа:

– А кто этот лягушатник и что он здесь делает?

Ответа Морис не слышал. Он лишь ускорил шаг, чтобы не развернуться и не дать пощечину обнаглевшему янки. Внутри кипела не обида, а самая настоящая ненависть к этим самодовольным, кичливым павианам.

«Их надо остановить… Мир от катастрофы может спасти только военный паритет. Баланс сил. Американцев надо лишить всех иллюзий об их географическом преимуществе. Они должны твердо знать, что так же уязвимы на своей территории от Аляски до Флориды, как и мы в Европе от Мадрида до Москвы…»

«На ход исторических событий влияют два рода людей: те, кто говорит, – политики и те, кто действует, – разведчики и финансисты», – любил повторять английский писатель и в прошлом профессиональный разведчик Грэм Грин. Морис де Вольтен не был ни тем, ни другим, но миссию свою осознал достаточно ясно. Он понял, что настала пора действовать, и уже знал как.

…После посещения ресторана «Мишель Ростан» Натали получила строжайшее указание от Центра – больше не присутствовать при встречах Петрова с де Вольтеном. Ей также было приказано постепенно прекратить любые отношения с бароном.

«Не присутствовать так не присутствовать. А вот прекратить – это уж извините…»

Натали со вздохом признала – увлекательная охота на строптивого полковника завела ее в неведомую чащу. Да, мадам Легаре заполучила в свою постель отменный трофей, а Мимоза преподнесла КГБ почти готового агента. Триумф? Если бы! Опытная женщина, она не тешила себя надеждой: как бы высоко Морис ни ценил ее как любовницу, она не может вертеть им так, как другими своими мужчинами. Хотя барон и восхищался ее красотой, умом, деловой хваткой и эрудицией, Натали не строила иллюзий – она пока не могла претендовать ни на что большее, кроме как находиться в статусе любовницы.

Таковы реалии, но Натали с ними не собиралась мириться. И больше всего она не хотела мириться с последним указанием Центра, который подводил черту в этой затеянной Натали любовной игре «кто кого».

Случалось и раньше, что рекомендации Москвы не действовали на нее, если она что-то вбивала себе в голову. Первый год жизни во Франции Мимоза должна была вести себя тише воды и ниже травы, чтобы не «искушать без нужды» ДСТ. Как же! Натали, снедаемая природным авантюризмом и стремлением к острым ощущениям, вела себя порой крайне неосмотрительно. Хотя перед выездом московский куратор ее строго предупреждал:

– За тобой на первых порах будет внимательно смотреть контрразведка. Не допусти прокола, Наташа. Французские спецслужбы – одни из самых жестких в мире. Они не останавливаются ни перед чем, даже перед ликвидацией, – зловещим тоном вещал он. – Еще раз призываю тебя к осторожности и осмотрительности…

И она старалась по мере сил следовать этим наставлениям. Но теперь, когда от нее требовали бросить мужчину, которого она надеялась завоевать окончательно… Нет, с этим она смириться не могла.

Барону нравился замок в местечке Сан-Пьер. Если бы не ров с водой и подъемный мост, не роскошь обстановки внутри замка и современные нововведения, такие, как поле для гольфа, теннисный корт, крытый бассейн с солярием, он мало чем отличался бы от фамильного поместья де Вольтенов, где его последнее время редко видели. Мари выговаривала брату:

– Скоро ты совсем забудешь сюда дорогу, негодник.

Они с Натали приезжали в Сан-Пьер редко – только в выходные дни, когда Морис прилетал во Францию. Барон любил ранние верховые прогулки, когда просыпается природа и душа наслаждается пением птиц и размеренной рысью лошади. Натали, научившись прилично держаться в седле, напротив, обожала галоп, часто пускала лошадь вскачь, словно даже здесь она стремилась кого-то обогнать. Только вперед! Только победа!

Так и сегодня – она летела вперед. Но, наконец, отпустила поводья.

– Остановись, Маду Умница.

Она погладила бархатистую морду гнедой кобылы, которая, вопреки всем утверждениям ученых мужей, прекрасно понимала человеческую речь. Лошадь отозвалась на ласку нежным ржанием, и тут же роща огласилась ответным приветствием – из-за кружева листвы на поляне появился всадник на караковом жеребце. Великолепный конь как вкопанный встал возле Маду, пофыркивая от обилия утренних запахов.

– Что случилось, дорогая? – озабоченно спросил барон, поглаживая своего красавца Гастона. – На небе ни облачка, а ты почему-то хмурая.

– Сегодня мы уедем в Париж, завтра ты возвращаешься в Мюнхен. Мне немного печально. Не обращай внимания, дорогой.

Натали не лукавила. Ей действительно было грустно. Дивный парк, окутанные туманной дымкой горы, прелесть свежего утра – все это должно создавать радостное настроение, но этого не происходило. Каждый раз, вспоминая указание Москвы, Мимоза понимала, что оно сделано исключительно в интересах ее безопасности, но… расстаться с Морисом сейчас? Это выше ее сил! «Нас разлучит только смерть», – часто в шутку говорила Натали своему очередному любовнику, но теперь эта мелодраматическая фраза не вызывала у нее былой усмешки. Вначале она полагала, что всему причиной сексуальная притягательность барона. Но потом поняла, что все значительно сложнее… Ей нравились его независимый нрав и манера повелевать – врожденные качества потомка старого аристократического рода. Впервые она желала быть с мужчиной не потому, что ей нужно получить от него что-то взамен – например, вырваться из Союза, как это было с Легаре, или заработать колоссальные деньги на афере с недвижимостью, когда ей пришлось залезть в постель дряхлеющего министра. С Морисом она почувствовала и узнала нечто иное, доселе недоступное, неизведанное… О таком она раньше только читала, будучи уверенной, что подобные переживания – атавизм или удел слабых женщин. Ей вдруг понравилось находиться в руках сильного мужчины. Слушаться, повиноваться, чувствовать себя порой слабой и нуждающейся в защите… Пусть это случалось только во время краткосрочных приездов Мориса в Париж. Но это ощущение захватывало и одновременно пугало ее. Она даже пыталась бороться с ним, считая его неизвестно откуда взявшимся проявлением мазохизма.

Натали вспомнила, как они в первый раз приехали в замок. Морис пришел в восторг от ее владений. Он интересовался его историей – и старинной, и современной. Натали с увлечением рассказала Морису, что замок был построен еще в XIV веке, неоднократно перестраивался из-за естественного процесса старения и смены вкусов бывших владельцев. Она рассказала, как ей захотелось, чтобы имение, не теряя внешней прелести средневековой архитектуры, приобрело удобства и респектабельные атрибуты современного жилища. Ей пришлось заплатить огромную сумму, чтобы укрепить ров, опоясывающий замок, и заполнить его водой. Целое состояние стоили труды архитектора и декоратора-ландскейписта по благоустройству и облагораживанию всей территории. Что уж говорить о строительстве крытого бассейна с солярием, двух теннисных кортов, площадки для мини-гольфа и, конечно, конюшни. Правда, конюшня и различные подсобные пристройки были воздвигнуты одновременно с замком. Об этом говорила их архитектура и старый белый камень, из которого сложены их стены. Но и они нуждались в ремонте и переоборудовании.

– Все находилось в невероятном запустении и требовало огромных усилий для приведения всей этой роскоши в надлежащий порядок. Я потратила на это два года, – закончила Натали с гордостью.

– А как тебе удалось приобрести это родовое имение, дорогая? Кто был его последним владельцем? – Восхищенный барон не мог отвести взгляда от раскинувшегося перед ним парка с его огромными вековыми деревьями и стрижеными лужайками.

– Это интересная и в то же время банальная история. Родословная бывших владельцев начинается со времен Генриха Четвертого Наваррского, – продолжила свой рассказ Натали. – Их предки оставили заметный след в истории Франции. Многие из этого славного рода закончили свою жизнь на гильотине, не изменив присяге и своим убеждениям.

Затем, вплоть до Второй мировой войны, о потомках рода мало что известно. Умерший в 80-е годы глава клана, возродивший его былую славу, был одним из руководителей Сопротивления в Нормандии во время нацистской оккупации. Жена пережила героя на целых два десятилетия, – продолжила рассказ Натали. – Многочисленные дети и внуки, перессорившиеся друг с другом из-за наследства, с нетерпением дожидались смерти столетней старухи – владелицы замка.

– Печальная, но действительно банальная история, – заключил Морис.

– Вдова героя Сопротивления при жизни и слышать не хотела о продаже имения. Однако, как только она умерла, все родственники единодушно сошлись на том, что замок надо срочно продать, а деньги разделить.

Натали скромно умолчала, что замок достался ей по смехотворно низкой цене: детки и внуки торопились, а умению торговаться Натали учить не надо! Через своих юристов она быстренько оформила купчую и вступила во владение этим осколком средневековой Франции.

День пролетел незаметно. После обеда они осмотрели достопримечательности городка, побродили вдоль реки и даже совершили восхождение на ближайшую гору. Настал вечер, постепенно мгла заволокла и спрятала горы, туман спустился к самой реке. Натали не захотелось включать электричество; она зажгла свечи в гостиной… Морис, обняв Натали за талию, увлек ее по крутой винтовой лестнице на второй этаж, в спальню. И там с ней, опытной, познавшей, кажется, все на свете, случилось нечто такое, чего она никогда до того не испытывала…

Что послужило причиной – атмосфера ли замка с ее очарованием старины, романтическая прогулка в горы или новизна отношений, вряд ли кто-нибудь мог бы дать определенный ответ. Натали отнюдь не принадлежала к женщинам, для которых сексуальные отношения – либо работа, либо проблема. Даже когда партнер был ей абсолютно безразличен, для нее не существовало каких-либо моральных или физических препятствий, мешающих ей просто так, без особых эмоций, заняться любовью. Она никогда не пользовалась хитроумными кремами и прочими ухищрениями, изобретенными для удовлетворения фантазий менее счастливых женщин, – ее тело абсолютно не нуждалось в этом. В юности она не могла понять, почему испытавшие с ней близость парни превращаются в безвольных идиотов, которыми она могла вертеть, как ей заблагорассудится. Ее тело давало партнеру наслаждения гораздо больше, чем ей самой. Даже после того, как известный московский Казанова Виктор Храпов раскрыл в ней Женщину, она не верила во многие байки «об этом», которые ей приходилось слышать или читать в романах. И вдруг…

Она с удивлением почувствовала, как в теле, от кончиков пальцев рук до ног, зародилась и побежала волна… Неведомая сила направила этот горячий поток вниз живота. Неожиданно возникла вспышка ярче солнца! Натали перестала чувствовать свое тело. Его просто не было, как и ничего вокруг. Она будто растворилась. Существовали только безумное блаженство и сладкий покой. Наконец Натали почувствовала, что она вновь обретает тело, рождается вновь.

Прошло несколько секунд, прежде чем возникла первая мысль: увы, нельзя задержать это состояние… И от бессилия она разрыдалась и успокоилась, когда на место отчаянию неожиданно пришло умиротворение.

Натали знала лишь только одно: ничего подобного она не испытывала никогда, ни с одним мужчиной.

Внезапно она вспомнила, как когда-то, еще в Москве, в одной из книг по сексологии она прочитала, что если брать популяцию женщин за сто процентов, то только десять из них испытывают оргазм. Цифра показалась ей явно заниженной. Далее автор объяснял, что многие женщины принимают за оргазм сексуальное возбуждение, другие вообще не испытывают никаких эмоций и занимаются сексом, только уступая желанию мужчины. Эта последняя категория из-за сложившегося стереотипа, что нормальная женщина должна испытывать оргазм, имитирует его и о своем безразличии или даже отвращении к самому действу никогда никому не рассказывает. При этом они втайне винят в своей «несостоятельности», и порой не без основания, своих бывших и настоящих сексуальных партнеров. Ну, это Натали было понятно.

Тот же автор писал, что только один процент из указанных десяти могут или постоянно испытывают многократный оргазм. Натали знала еще на заре своей молодости, что была частью этого «золотого процента». Апогеем чувственности женщины автор книги считал «цветовой оргазм», встречающийся чрезвычайно редко. На свете существует ничтожный процент женщин, уверял автор, которые испытали подобное ощущение хотя бы раз в жизни. Вот в это Натали уже никак не верила, считала, что вся эта цветовая чувственность является либо фантазией автора, либо просто литературным приемом.

И вот, оказывается, она ошибалась. И именно ей было дано судьбой принадлежать к той породе избранных жриц любви, наделенных природой столь редкой сексуальной гиперчувствительностью. В то же время она не могла не поразиться тому, что «цветовой взрыв» внутри ее сознания произошел только сегодня, сейчас, когда она давно считала себя абсолютно зрелой, познавшей вершину чувственных наслаждений женщиной, когда ничего нового на свете для нее уже нет.

И вдруг до Натали дошло… Да, именно так! Она впервые встретила мужчину, который сильнее ее, сильнее во всех отношениях, которому она с радостью подчинилась и будет подчиняться впредь. Это естественное женское желание, повидимому, жило в ней всегда, хотя Натали о нем и не догадывалась, так как никогда не предполагала даже возможность его существования…

Она благодарно прижалась к Морису, стремясь слиться с ним воедино, стать с ним одним целым. В голове вдруг всплыло чье-то изречение, смысл которого она раньше никак не могла понять: «Мир гораздо проще, чем мы думаем, но гораздо сложнее, чем мы можем себе это представить». Сейчас оно показалось ей таким простым и понятным и так созвучным ее состоянию и мироощущению…

Натали не скрывала от Мориса своих чувств, но, как женщина разумная, придерживала инстинкт собственницы, старалась не показаться навязчивой. Зная, что Морис должен вернуться в Париж пораньше («Мне нужно заскочить в министерство, где необходимо забрать кое-какие документы»), Натали изобразила усталость и тихо сказала:

– Я, пожалуй, останусь, дорогой. Попрощаемся на этот раз здесь. – И с грустью отметила явное облегчение, с каким он согласился с ее предложением. Но стоило ему сказать: «Месяц пролетит незаметно. И я снова у твоих ног», – как сердце Натали вновь наполнилось радостью.

Несмотря на всю свою мужественность и внешнюю суровость, Морис всегда был галантным мужчиной и знал, как смягчить сердце женщины.

Натали вышла к воротам, помахала рукой вслед отъезжающему автомобилю.

– Пару столетий назад я держалась бы за стремя его коня, – усмехнулась она и вернулась в замок.

В гостиной, откуда открывался великолепный вид на парк и речку, Натали подошла к бару и сделала себе сухой мартини с водкой, положив в коктейль кусочек лайма и оливку Она подошла к широкому окну и, потягивая напиток с его неповторимо характерной горчинкой, стала любоваться видом покрытых лесами гор, на вершины которых успели наползти серые облака. Погода явно портилась. Этим и характерна Нормандия. Сияющее солнце на безоблачном летнем небе через каких-то полчаса накрывают свинцовые тучи, и начинается проливной дождь. Она включила приемник.

Азнавур… Неповторимо сексуальный голос знаменитого шансонье…

«Я помню, как я встретил тебя на Елисейских Полях, ты была юная, у тебя были прекрасные волосы.

Потом мы стали жить вместе, ты начала курить сигареты, но у тебя оставались все такие же красивые волосы».

Натали вспомнила – когда-то эту пластинку принес Пьер, который посмеивался над ее манерой тщательно выбирать домашние туалеты. Она закатила Легаре импровизированную истерику:

– Я насмотрелась на халаты и рваные чулки дома. И потчевать тебя кофе в бигуди я не собираюсь.

Пьер, тогда еще ее Пьер Легаре, сказал:

– А я люблю тебя и в бигуди.

«Интересно. – Натали вновь поднесла рюмку к губам. – Интересно, а что скажет Морис, если увидит меня в бигуди и… каком-то старом платье? И вообще, любит ли он меня, как когда-то любил Пьер?» Как она тогда посмеялась над ним! «Ну а что вы собираетесь дальше делать, мадам Легаре? – спросила она себя, и вдруг в голове у нее появилась совершенно необычная мысль: – Если мне суждено когда-либо иметь ребенка, то я хотела бы, чтобы его отцом был Морис». Она впервые в жизни подумала о том, что так естественно для любой женщины. Подобное раньше просто не приходило в голову – подсознательно она чувствовала, что неспособна на подвиг длиною в жизнь. Новый человек – новое творение. Она же никогда ничего не созидала в истинном смысле этого слова, она только разрушала или пользовалась чужими благами. Голова шла кругом…

Если все мужчины в ее жизни были лишь средством для достижения ее амбициозных целей, то Морис вызывал у нее какие-то волнующие и доселе неизведанные ею чувства.

«Если Пьер Легаре был мужчиной, который вывез меня на Запад, то Морис де Вольтен должен остаться моим навсегда! – твердо решила Натали. – И я этого добьюсь, чего бы это мне ни стоило…»

И вот тут-то она впервые пожалела, что сообщила КГБ о существовании барона.

Морис торопился уехать из замка вовсе не ради оставленной в министерстве папки. Полковник де Вольтен, да, уже полковник (месяц назад его повысили в звании), готовился к рандеву с Петровым – они договорились увидеться перед отъездом Мориса в Мюнхен.

После нескольких встреч в Париже работа по вербовке Мориса де Вольтена вступила в решающую фазу. Стало совершенно очевидно, что Морис сам «инициативно» шел на контакт с советской разведкой. Он воспринял как должное, когда Борис предложил ему заранее договариваться о времени и месте предстоящих встреч, поскольку офицеру НАТО не стоит звонить и открыто общаться с советским гражданином, хотя и сотрудником ЮНЕСКО, – иными словами, переводил контакты на конспиративную основу. Конечно, весьма прозрачный довод, позволявший, однако, до конца не раскрываться перед бароном, не называя вещи своими именами, хотя Петров к этому времени готов был дать голову на отсечение, что де Вольтен давно все прекрасно понимает. Но Центр не хотел рисковать – в таком деле спешить не следует. Слишком уж крупная дичь на мушке! Санкцию на предстоящую вербовку полковника НАТО должен был дать сам председатель КГБ.

Петров из-за работы в ЮНЕСКО, как правило, появлялся в резидентуре в вечерние часы, когда основная масса работников уже покидала ее. На последней встрече с резидентом Петров еще раз аргументировал свое мнение о необходимости как можно скорее провести вербовочную беседу с де Вольтеном.

– Я абсолютно уверен, что Аристократ давно «созрел». Все его поведение говорит о том, что он типичный «инициативник». Ведь подставой он быть не может… Кто будет устраивать провокацию на таком уровне? Просто в его положении практически невозможно было заявить о себе раньше. Не имелось никаких выходов. Здесь надо отдать должное Мимозе. Как говорится, смотрела в корень.

– Это уж точно, что касается «корешков», то в ее жизни их целый воз наберется, – двусмысленно вставил резидент.

По его озорной ухмылке можно было легко догадаться, что имел в виду Мих-Мих.

– Инициативник, говоришь?.. Только и они бывают разные. У каждого своя причина инициативно вступить в контакт с нами. В свое время, в эпоху «великих нелегалов», это были люди идейные, которые шли на сотрудничество с нами по идеологическим соображениям. Сегодня, как правило, причиной является желание заработать деньги, неудовлетворенность служебным положением, неурядицы в семье, уязвленное самолюбие и месть начальству. В этой связи мне вспоминается одна операция в Париже, в которой я принимал непосредственное участие. Это произошло во время моей первой командировки во Францию. Был я тогда рядовым оперативным сотрудником, полным энтузиазма и веры в то, что именно мне удастся совершить что-нибудь значительное. Конечно, я и не подозревал, что мои мечты близки к осуществлению, хотя, как я понимаю, мне просто чертовски повезло – оказался в нужном месте в нужное время. Кстати, везенье и удача играют не последнюю роль в работе разведчика. Мне передали на связь агента по кличке «Клиент», сержанта американской армии, служившего в свое время в части, расквартированной в Западном Берлине. Он был обозлен на свое начальство и под влиянием жены—немки решил предложить нам свои услуги…

Мих-Мих заварил кофе, что он обычно делал перед тем, как приступить к длительной беседе, разлил по чашечкам ароматный напиток, поставил на стол две рюмки с коньяком и начал свой интересный и поучительный рассказ…

Оказавшись на улицах Восточного Берлина, сержант Уильям Стивенсон направился к зданию Центрального универмага, где у газетного киоска встретился с двумя мужчинами с характерной военной выправкой, которые незамедлительно отвезли его в одно из помещений при военной комендатуре.

– Что привело вас в ГДР? – первым делом задали ему вопрос двое военных контрразведчиков.

– Хочу работать на дело мира, – с пафосом заявил сержант.

– И как вы себе это представляете? – полюбопытствовал один из советских офицеров.

– О, я могу выступить по радио. Рассказать, что моя страна готовится напасть на Советы. В общем, буду действовать как антивоенный пропагандист.

– Замечательно, но для дела мира будет лучше, если вы, мистер Стивенсон, останетесь служить на своем месте. Тогда вы сможете снабжать нас соответствующей информацией и этим принесете большую пользу делу мира.

…За год до описываемых событий Уильям Стивенсон сидел в одном из берлинских баров и размышлял о том, как бы ему отомстить начальству за все обиды. Путного в голову ничего не приходило, и мысли вновь потекли по привычному для него руслу. Ему давно приглянулась яркая пышная блондинка Хельга Бауэр – местная проститутка, предпочитавшая американских военных своим соплеменникам. На это у нее существовали две причины. Одна лежала на поверхности: американцы имели деньги, были щедрее экономных немцев. Другая – значительно сложнее, и о ней Хельга предпочитала помалкивать.

Два года назад она познакомилась с офицерами советской контрразведки и выполняла для них мелкие поручения, естественно, в русле своей «профессии». Хельга, обладавшая прекрасной памятью, детально запоминала пьяные разговоры американцев, особенно если они касались армейской темы: передислокация военной части, в которой служил ее очередной избранник или его собутыльник, поступление новых образцов оружия в подразделение и тому подобное. Сведения, добытые Хельгой, были отрывочны, на первый взгляд незначительны, но они нередко оказывались теми недостающими крупицами в общей мозаичной картине, которая впоследствии скрупулезно складывается разведкой.

Уильям, давно потерявший волю перед ее соблазнительными формами, не говоря о том, что профессиональные навыки Хельги сразили его наповал, сделал ей предложение. Словом, Уильям и Хельга, стремившаяся встать на путь добродетели, решили пожениться.

Хельга Бауэр немедленно сообщила своему куратору о столь знаменательном событии в ее жизни. Она подробно и обстоятельно рассказала о своем женихе: о ненависти Стивенсона к начальству и, соответственно, ко всей американской армии. Контрразведчики развели руками – против любви не пойдешь. А что касается ее жениха, то невесту попросили более тщательно изучать возлюбленного и при удобном случае «порекомендовать» Билли, как его ласково именовала Хельга, обратиться к русским. Правда, перед этим ей следовало еще раз посоветоваться с ними.

Случай представился еще до свадьбы. Командир части, в которой служил Стивенсон, категорически возражал против брака американца с немкой и всячески затягивал получение официального разрешения, ссылаясь на то, что проверка ее благонадежности еще не закончена. Стивенсон в ярости проклинал свое начальство и порядки в «этой чертовой армии». Хельга очень сочувствовала жениху:

– Дорогой, это просто возмутительно. Я уверена, что такого нет ни в одной другой армии мира. Вот возьмем, к примеру, русских. Одна моя подруга недавно вышла замуж за русского офицера… Живут они в Восточном Берлине, у них прекрасная квартира. Марта не нахвалится своим мужем, а он пылинки с нее сдувает.

Это была, конечно, ложь – ничего подобного не могло случиться за демаркационной линией, отделявшей западный сектор от Восточного Берлина. Однако Стивенсон знать об этом не мог.

– Билл, я могла бы тебя познакомить с Мартой и Николаем – этой счастливой парой, – продолжала Хельга. – Ты сам увидишь, как живут нормальные люди. Да и вообще, почему и тебе не встретиться с русскими?! Вдруг ты сможешь быть им чем-нибудь полезен и тогда заработаешь немного денег. Нам, дорогой, они совсем не повредят. В конце концов, впереди – свадьба, а это, сам понимаешь, большие расходы…

Хельга тонко чувствовала настрой Стивенсона и однажды сказала Билли, что ее подруга договорилась обо всем: Стивенсона в Восточном Берлине встретят друзья Николая. Утром, переехав на метро условную в то время границу и оказавшись на улицах Восточного Берлина, Стивенсон по наводке мифической Марты направился к Центральному берлинскому универмагу.

Уильям и Хельга быстро потратили аванс, выданный Биллу контрразведчиками, и жадноватый Стивенсон в жажде новых вознаграждений попытался обрушить на своих «работодателей» кучу «мусора» – информации, не представлявшей никакого оперативного интереса. Агента одернули, однако на связи оставили. В конце концов, Стивенсона перевели на военную базу в Орлеане, во Франции. Однако служба в батальоне хозяйственного обеспечения мало что могла нам дать. В ту пору Стивенсона и передали мне на связь – молодому офицеру внешней разведки, – известному ему как Майк.

– Постарайся перевестись в Париж, желательно – в штаб-квартиру объединенного верховного командования НАТО, – поставил я перед подопечным задание.

«Помогла» жена. У Хельги началась довольно тяжелая болезнь почек, и ее положили в американский госпиталь в Париже. Стивенсон немедленно обратился со слезной просьбой к сочувствовавшему ему командиру: «Мне нужен перевод в Париж – по семейным обстоятельствам».

В штаб-квартиру Стивенсон не попал, но ему предложили перевод в Курьерский центр вооруженных сил в Орли.

Когда я узнал о новой работе Стивенсона, то не смог сдержать радости.

Ни один военный объект в Западной Европе не был так жизненно важен для США, как это неприметное, огороженное колючей проволокой здание в Орли. Вооруженные до зубов американские военные бдительно охраняли его 24 часа в сутки. Здание являлось фельдъегерским центром вооруженных сил США в Европе.

Два раза в неделю в Орли садился самолет ВВС США. Прилетавшие из Вашингтона военные фельдъегеря прямо с трапа пересаживались в поджидавшие их спецмашины и подъезжали к единственному входу неприметного здания Курьерского центра. В руках они держали кожаные сумки, прикрепленные железными наручниками к запястьям. Внутри сумок находились совершенно секретные документы. Их регистрировали, сортировали, а затем запирали в особой подвальной комнате, стены, потолок и дверь которой сделаны из стали и оборудованы специальным сейфовым замком. Документы хранились в «стальной комнате» до тех пор, пока их со всеми предосторожностями не переправляли на объекты НАТО во Франции, ФРГ, Италии и Великобритании. Секреты, которые проходили через «стальную комнату», могли рассказать многое о военных планах Запада, обнаружить сильные и слабые стороны вооруженных сил США и НАТО, а также раскрыть сверхсекретные системы шифров, используемых США при передаче информации. Для нас это были бесценные сведения.

Парижская резидентура КГБ давно выявила этот секретный объект, наблюдала за ним, понимая, что попасть внутрь практически невозможно. Однако… Случай предоставил шанс в лице сержанта вооруженных сил США Уильяма Стивенсона.

Итак, Стивенсон стал одним из охранников «стальной комнаты». Я понял, что из жалкого и недалекого сержанта армии США Стивенсон превратился в агента с невероятным потенциалом. С этого момента КГБ и бесценную документальную информацию армии США разделяло пространство не более метра шириной. Но как преодолеть этот метр?

Чтобы попасть в комнату, нужно открыть две стальные двери. При этом должны присутствовать не менее двух человек. Первая дверь запиралась на металлический засов, на обеих сторонах которого находились замки с наборной цифровой комбинацией. За первой дверью была вторая, со сложным сейфовым замком. Открыть комнату без знания двух цифровых комбинаций, не имея в наличии ключа от второй двери, было невозможно.

На очередной встрече со Стивенсоном я передал ему в маленькой коробке специальный состав, напоминающий пластилин.

– Будет удобный случай – сделаешь слепок, – сказал я ему.

– Это невозможно! – возразил Стивенсон. – Они никогда не выпускают ключ из рук!

– Тем не менее мы не должны упустить момент, если он вдруг представится, – объяснил я ему. – Всегда существует Великий господин случай…

Однажды молодой офицер, напарник Стивенсона, почувствовал себя плохо. Его мутило – сказывалась вчерашняя попойка.

Напарник приказал Стивенсону покинуть комнату, быстро запер ее и рысью побежал в туалет. И тут Уильям заметил: ключ остался в замке! Сержант среагировал моментально. Сняв слепок, он быстро вставил его на место.

– Молодец! – похвалил я агента. – Впереди еще два препятствия. Но, как говорят у нас в России, упорство и труд все перетрут.

Через некоторое время в соответствии с правилами менялся цифровой код на одном из замков. В присутствии Стивенсона капитан, недавно вернувшийся из отпуска, позвонил другому офицеру, чтобы узнать новую цифровую комбинацию. После долгих препирательств он получил согласие и под диктовку записал на листке эти цифры, а затем, смяв бумажку, бросил в мусорную корзинку.

Я не мог скрыть радости, когда Стивенсон показал мне этот смятый клочок.

– Ты просто молодчина, Билл! – опять похвалил я агента.

Скоро из Москвы прислали специальный прибор в виде конуса. Это можно назвать портативным рентгеновским аппаратом. Когда прибор помещаешь на замке и закрепляешь его с помощью специальной пластины, он автоматически включается и просвечивает механизм замка. Таким образом можно определить цифровую комбинацию. На следующей встрече я рассказал Стивенсону, как работает аппарат, предупредив его об опасности излучения. После того как прибор установлен, следует отойти от него как можно дальше и ждать. Время работы системы – тридцать минут…

…В три часа утра в субботу Стивенсон, действуя по инструкциям, поставил пластину и прикрепил конус. Услышав тихий низкий гул, он ретировался в дальний конец комнаты и, поглядывая на часы, стал терпеливо ждать. Ровно через тридцать минут жужжащий звук прекратился, и Уильям снял прибор с замка… Через три недели я передал ему бумажку с записью цифр.

Первое проникновение в «стальную комнату» было намечено на 15 декабря. Я посадил Стивенсона в машину, и мы прокатились вокруг аэропорта. Мы остановились на повороте у пешеходного пересечения, ведущего к административному зданию аэропорта.

– Здесь я буду тебя ждать в четверть первого ночи. Я сделаю вид, что у меня что-то случилось с машиной, – сказал я ему. – Времени, чтобы добраться сюда из Центра, тебе потребуется не более пятнадцати минут. Ты передашь мне документы и вернешься на работу.

Мы проехали дальше и через десять минут оказались у ограды старого кладбища.

– Здесь в три пятнадцать ночи я верну тебе документы… Я дал ему голубую сумку с надписью «Эр Франс», в которую ему следовало положить документы.

Заключительная «репетиция» состоялась вечером в пятницу, 14 декабря. Я еще раз провез Стивенсона к повороту у административного здания аэропорта, а затем к кладбищу.

– Я буду ждать тебя… Удачи, Билл! – сказал на прощание.

По сигналу местной радиостанции Стивенсон поставил свои часы ровно на одиннадцать вечера. За сорок километров от Орли, в Париже, я проделал ту же процедуру.

А в это время на третьем этаже нашего посольства группа специалистов, прилетевших накануне из Москвы через Алжир, с нетерпением ждала «добычи». Работники Научно-технического управления КГБ знали: у них не более часа на то, чтобы вскрыть конверты и сургучные печати, сфотографировать документы, а затем вновь закрыть и опечатать упаковку.

В назначенное время Стивенсон менее чем за две минуты открыл все три замка. Взяв несколько конвертов, он сунул их в голубую сумку, запер дверь «стальной комнаты», затем, закрыв входную дверь Центра, вскочил в свой «ситроен» и быстро поехал на встречу со мной. Все прошло без сучка и задоринки – как и планировалось! В 3.15 утра возле кладбища Стивенсон забрал у меня документы, вернулся в Центр и снова запер их в «стальной комнате». К тому времени, когда он, завершив дежурство, подъезжал к дому, огромное количество наисекретнейшего материала уже находилось на пути в Москву. Таких «несанкционированных проникновений» было много… До тех пор пока Клиента не перевели на другую работу.

– А какова судьба Клиента? – спросил Петров.

– Из двух зол, которые зачастую губят агента – связь и предательство, – Клиент пал жертвой последнего. Стивенсона выдал завербованный им коллега, тоже сержант американской армии. Правда, это случилось уже после того, как он демобилизовался и вернулся в Штаты. Ему дали тридцать лет, и он погиб в тюрьме. Думаю, не без помощи ФБР…

Тем временем разговоры между Петровым и де Вольтеном становились все более доверительными. На последней встрече Морис сказал, что в следующем месяце он не сможет приехать в Париж, так как предстоят штабные учения и он выезжает в Бельгию. Он даже назвал место проведения и даты учений. Прямое нарушение правил строгой секретности! Борис уверен: «откровение» Мориса не случайность. Это – сигнал, и сигнал красноречивый.

Теперь наконец-то получено решение Центра о проведении Петровым вербовочной беседы с де Вольтеном. Хотя риск в таком деле всегда существует, но в данном случае он вполне оправдан. Та доверительность, которая возникает между агентуристом-вербовщиком и его «объектом», давно установлена. Наступала заключительная, и самая ответственная, фаза операции. Морис ничего не рассказывал Натали о своих контактах с Петровым после ужина в ресторане «Мишель Ростан», что, в свою очередь, подтверждало: де Вольтен сознательно шел на контакт с советской внешней разведкой. Он также не сомневается в случайности своего знакомства с Петровым. В Центре высказывали крайнее недовольство тем, что Мимоза, по всей видимости, и не собирается выполнять указание о прекращении контактов с де Вольтеном. Однако что, черт возьми, можно поделать с этой своенравной и временами неуправляемой бабой…

В этот вечер в бункере на бульваре Ланн Петров вместе с резидентом уже в который раз отрабатывал беседу с де Вольтеном. Нужно было правильно построить разговор, точно выбрать выражения, тональность беседы и расставить нужные акценты.

И вот Борис пригласил барона для решающего разговора в «Клозери де Лила», где на столиках – бронзовые таблички с именами знаменитых поэтов: Рембо, Аполлинера, Верлена, Бодлера и других известных завсегдатаев исторического кафе.

Они сели в дальний угол, откуда хорошо просматривались вход и все помещение, и заказали себе по чашечке кофе с мороженым.

Петров в очередной раз удивил Мориса, когда, оглядев кафе, произнес:

– «Здесь, на левом берегу, со всей французской страстью, мужеством и великолепием нищеты поэты, прозаики и журналисты отстаивали свободу творчества и независимость и в старом кабачке под каштанами у памятника маршалу Нею венчали лаврами открывателей новых путей».

– Борис, тебе надо писать. Это потрясающая фраза для книги!

– Она уже написана графом Толстым.

– Это тот, кто создал «Войну и мир» и «Анну Каренину»?

– Нет, другой, но из того же старинного русского рода. У него есть замечательный роман «Петр I». Кстати, он некоторое время жил в Париже и стал здесь популярен тем, что однажды выкинул из пансионата американца – просто спустил того с лестницы.

– Расскажи, как это случилось, – попросил де Вольтен.

– Напротив «Клозери де Лила» до войны был танцзал – «Бал Билье». Однажды, когда чета Толстых зашла туда повеселиться, жену графа, которая обожала танцульки, пригласил на танго чернокожий. Негра познакомили с Толстым, и тот в свою очередь пригласил его на обед в пансион, где они жили с женой. А среди проживающих было много американцев. Они возмутились: «Грязный Nigger с нами за одним столом?! Никогда!»

Писатель пытался объяснить янки, что этот чернокожий высокообразованный человек – по русским меркам князь, да и вообще Человек… Один из американцев скривил презрительную гримасу: «У нас такие князья ботинки чистят».

Тогда Толстой подошел к хаму и спустил того с лестницы второго этажа. Хозяйка для порядка возмущалась, французы – аплодировали, американцы были посрамлены.

– Лихо! – одобрительно улыбнулся барон. Помолчав немного, он продолжил: – Мой отец очень недолюбливал американцев. И это не национальное чванство или какие-то предрассудки. Отец был человеком чести, верным сыном Франции и поэтому его огорчала гибель любого француза, вне зависимости от его партийной принадлежности. Ты знаешь, что устроили янки, когда подошли к Парижу в сорок четвертом?

– Да, началось восстание. Парижане рассчитывали на помощь американцев. А те остановились в тридцати километрах от столицы и выжидали, пока немцы перебьют восставших. Погибли тогда – есть разные данные – от трех до пяти тысяч человек. Но восставшие все же победили, и только тогда американцы «геройски взяли» Париж. То же самое произошло и на юге Франции…

Морис посмотрел прямо в глаза собеседнику:

– Борис, для специалиста в области образования ты отлично знаешь военную историю, да и вообще прекрасно разбираешься в военно-политических вопросах…

«Ну вот и настал момент истины», – решил Петров.

– А тебя это расстраивает? У нас уже давно появилась еще одна чрезвычайно интересная тема для обмена… мнениями, – начал Борис, не отрывая глаз от лица барона. – Ктому же мы оба можем содействовать сохранению военного паритета, о важности которого мы с тобой так часто говорим…

Морис слушал молча.

– Нашу страну, так же как и Францию, беспокоит стремление Соединенных Штатов развязать войну против нас и втянуть туда союзников по НАТО. Допустить этого нельзя, и здесь твоя помощь стала бы неоценима.

Борис замолчал и выжидающе посмотрел на барона.

– То есть ты предлагаешь мне сотрудничество? – скорее констатировал, чем спросил де Вольтен.

– Да, я предлагаю тебе именно это.

– Скажу откровенно, Борис, я давно пришел к этой мысли. Но от мысли до ее воплощения зачастую существует огромная дистанция. Я рад, что встретил тебя. И рассчитываю на твою помощь. Мне давно стало ясно, что политические, а точнее, военно-политические вопросы тебя интересуют значительно больше, чем ликвидация безграмотности в Верхней Вольте, – с улыбкой закончил Морис. Посерьезнев, он добавил: – Я давно стремился к этому разговору.

– Я тоже очень рад, что в главном у нас с тобой нет разногласий. Мы – европейцы и видим наш дом глазами великого француза – генерала де Голля. Европа от Ла-Манша до Урала… Мы с тобой достаточно узнали друг друга, Морис, чтобы иметь право на откровенный мужской разговор. Ты ищешь возможности помешать Соединенным Штатам достичь подавляющего военного преимущества в мире. Ты понимаешь, что, развязав войну против СССР, Штаты сделают театром венных действий Восточную, Центральную и Западную Европу. А значит, пострадает и Франция.

Морис внимательно, не отводя глаз, смотрел на Бориса, и было видно, что он согласен со всем, что говорит ему Петров.

– Наше сотрудничество поможет нейтрализовать усилия американцев и сохранить мир в Европе, которая достаточно настрадалась в предыдущую войну. Я гарантирую, что от тебя не потребуют никакой информации, относящейся к государственным тайнам и обороноспособности Франции.

– Я верю, – просто сказал барон.

– Хочешь подумать?

– Лишнее. Я достаточно думал раньше. В следующую нашу встречу я передам тебе план и отчет по проведению штабных учений стратегических ракетных войск НАТО в Западной Германии под кодовым названием «Разящий меч».

После проверки полученных материалов Центр включил полковника Мориса де Вольтена в агентурную сеть легальной парижской резидентуры, присвоив ему псевдоним Аристократ.

Для успеха в предстоящей разведывательной работе имеет большое значение, как складываются человеческие отношения между куратором и его агентом. Взаимная симпатия, сходство вкусов и интересов, уровень образования – все работает или не работает. В случае с бароном личность Петрова, ставшего фактически его другом, оказалась идеальной. Постоянная моральная поддержка многое значила для де Вольтена – офицера НАТО, который, по всем законам, у себя на родине считался предателем. Агент все время нуждался в подтверждении правильности своего поступка. Это прекрасно понимал Петров, который, чутко улавливая настроения Мориса, поддерживал его в моменты неизбежных колебаний и сомнений.

Незаметно шло время, и заканчивался второй двухгодичный контракт Петрова с ЮНЕСКО. Он, успешно трудясь как на своей основной, так и на «крышевой» работе, мог вполне рассчитывать еще на два года. Однако Париж был мечтой многих, включая работников с «мохнатыми лапами», и в Москве уже готовили замену для резидентуры. Петров спокойно воспринял сообщение о том, что по завершении текущего контракта он должен вернуться в Центр, где его ожидает повышение по службе. Тем паче что дочь поступила в университет и в ее юном возрасте ненавязчивый присмотр отца был бы очень кстати, о чем постоянно писала ему жена из Москвы. Вполне возможно, к искреннему беспокойству за судьбу дочери примешивалось желание быть рядом с любимым мужем.

Что касается поста в ЮНЕСКО, то это было делом МИД СССР. Если удастся подыскать достойного кандидата, то, возможно, и пост в ЮНЕСКО сохранится за советским представителем. А если нет, тоже не беда – посты возникали как грибы после дождя, что характерно для любой бюрократической организации с постоянной тенденцией расширяться. При этом Советский Союз в те времена обойти никак было нельзя. Квота строго соблюдалась.

В Секретариате ЮНЕСКО немало подивились отказу Петрова от продления контракта. Пришлось придумать весомый предлог: болезнь отца. Только такая причина позволяла достойно выйти из положения – еще никто из советских сотрудников не отказывался добровольно от работы в Париже. А то, что приказы не обсуждают, – не расскажешь.

Сменить Петрова должен был подполковник Владимир Кулябов. Более того, он назначался заместителем резидента в Париже по линии ПР – политической разведки. Владимир Александрович, как и положено, затребовал дела, чтобы ознакомиться со своими будущими агентами. И тут выяснилось – однако, какой сюрприз! – что разработка Аристократа началась с подачи другого агента Петрова – некой Мимозы. Она же Легаре, она же Бережковская. Взглянув на фотографию Мимозы, Кулябов аж вспотел. Наташка! Девочка с Арбата! Первая любовь. Брошенная любовь… Ну и дела! И подполковника бросило из жара в холод, только мурашки побежали от шеи до пяток. Итак, что он обязан сделать? Немедленно идти к руководству и докладывать: «Я отлично знаю Бережковскую – учился в соседней школе, жили рядом, чуть не поженились и так далее. Жду указаний». И что? Все очень просто! Медным тазом накрывается Париж. Не факт, но может. Кулябов отдавал себе отчет, какими последствиями грозит для дела его встреча с Мимозой – оскорбленной женщиной, которая его так и не простила. Как она тогда бросила ему в лицо: «Ты все сказал? Так вот, иди и налаживай отношения со своей соседкой по даче. Мне больше не звони. Может, ты и будешь дипломатом, но никогда, слышишь, никогда не станешь мужиком. Прощай!»

«Снова ты встаешь у меня на пути, Наташа – Мимоза. Но что же делать, что же делать?»

И подполковник Кулябов пошел на обман. Точнее, скрыл, что он лично хорошо знает Мимозу… Ради карьеры. Ради работы в Париже, в городе его мечты, куда ему до настоящего времени приходилось выезжать только в короткие служебные командировки.

Не знает он никакой Бережковской! Кто докажет? Правда, ему удалось убедить руководство, что для пользы дела, то есть для большей безопасности такого ценного агента, как Аристократ, не следует передавать ему на связь и Мимозу, а лучше пусть работает с ней другой сотрудник резидентуры. Тем более что последнее время ведет она себя непредсказуемо. Отказывается выполнять распоряжение Центра о прекращении связи с Аристократом. С Кулябовым согласились.

А тем временем Петров, пока не окончился его контракт, продолжал результативно работать с бароном. Правда, теперь они все реже и реже виделись. Встречи готовились тщательно, с обеспечением всех возможных мер безопасности. Походы в рестораны и кафе в центре города, которые имели место на этапе разработки барона, давно прекратились. Барону дали связника-француза, опытного агента, убежденного тайного коммуниста, работавшего на КГБ более десяти лет. Однако раз в три-четыре месяца Петров и де Вольтен все же встречались в отдаленных районах Парижа, в неприметных кафе, в сквериках или парках. Каждая встреча санкционировалась руководством Центра, которое понимало, что Аристократу нужна постоянная моральная подпитка, что необходимо держать руку на пульсе его настроений, с тем чтобы он работал с полной отдачей. Материалы, добываемые для КГБ де Вольтеном, можно назвать воистину бесценными – фотографии и копии секретных планов и директив НАТО, карты, на которых нанесены зловещие линии ядерных ударов, мобилизационные планы стран – участниц Североатлантического сообщества (кроме Франции) и многое другое. Кстати, французский мобилизационный план, правда, полученный от иного источника, уже находился в Москве. Морис все больше «привязывался» к Петрову, что вполне объяснимо. Психологам от разведки этот феномен прекрасно известен. Только с Борисом он мог поговорить о том, что у него творится на душе. Не только о тайной работе, связывающей их, но и о внутренних переживаниях, сомнениях, семейных отношениях, проблемах с дочерьми и планах на будущее. Удивительно, но Морис лишь вскользь, один-два раза упомянул Натали… Поразмыслив, Борис объяснил это тем, что де Вольтен оберегал ее, полагая, что КГБ может попросить его использовать Натали в своих целях. Ведь в КГБ имели представление и о том, что у нее за салон, и о том, что за люди его посещают. И вот настал момент, когда Морис услышал от Петрова: «Скоро я должен вернуться в Москву». Морис на секунду замер, а потом тихо произнес:

– А как же я?

– А с тобой будет работать другой человек. Это отличный мужик и опытный разведчик, скоро он приедет, и я вас познакомлю, – с фальшивой бодростью произнес Петров, пряча глаза. Он старался говорить как можно спокойнее.

Барон был ошарашен, он вдруг понял, что в определенном смысле его поступок полтора года назад во многом зависел от личной симпатии к Борису, порядочному и умному, ставшему для него прежде всего близким по духу человеком. И решение работать на КГБ – кроме весомых принципиальных доводов – тоже во многом зависело от его доверия к Петрову. Аристократ прекрасно понимал, что вынужден подчиниться законам разведки, где кураторов и связных не выбирают. Как человек военный, он также понимал: для него работа с новым руководителем – приказ. А приказы не обсуждают. Но скрыть своего замешательства и растерянности де Вольтен не сумел.

Он был уверен, что ЮНЕСКО с удовольствием продлит контракт Петрова еще на один срок. Святая правда: в Секретариате ЮНЕСКО очень ценили Бориса, считали его прекрасным специалистом, а в секретной картотеке мсье Беко – начальника «советской» секции ДСТ – русский значился «чистым» дипломатом. Немного оригиналом – по агентурным данным, некоторые его высказывания в беседах с иностранцами отличались от ортодоксальных позиций других советских загранработников. Правда, ничего принципиального в этих его расхождениях не было, что не давало повода французским спецслужбам рассматривать его как скрытого оппозиционера режиму. Немного неосторожным – он водил дружбу с иностранными коллегами по секретариату и общался с соседями по дому. Конечно, Беко мог предположить (и был бы прав), что Борис это делал специально, отвлекая контрразведчиков ДСТ от своих оперативных контактов. Однако прямых подозрений в его связях со спецслужбами у французской контрразведки не было. То есть настороженность мсье Беко все равно присутствовала – он по долгу службы подозревал всех и вся, но Петров никогда не давал шанса этим подозрениям перерасти в уверенность, а проверки, которые периодически осуществляла ДСТ, ни к чему новому не приводили. У Москвы не имелось объективных причин менять столь хорошо законспирированного разведчика, считал де Вольтен. Про внутриведомственные интриги Морис, как обычно, забыл. Он даже теоретически не представлял себе возможности работы с кем-либо другим, кроме Петрова. Барон не чувствовал со стороны куратора никакого давления – да и нужды в этом никогда не возникало. Де Вольтен был инициативен и, как высокопоставленный офицер НАТО, сам прекрасно понимал, что нужно КГБ, а точнее, советскому правительству для обеспечения своей безопасности и сохранения мира.

В свою очередь Петров относился с глубокой симпатией и уважением к де Вольтену Его искренне беспокоила дальнейшая судьба барона. Разведчик сочувствовал ему. Даже при чисто рабочих, оперативных отношениях смена куратора – стресс для агента. А уж если…

Борис, который знал, кто едет ему на смену, мог лишь надеяться, что все будет как надо.

А в остальном жизнь шла своим чередом. У де Вольтена была очаровательная и, как он считал, обожающая его любовница, оказавшаяся – вот уж чего он от этой женщины не ждал! – весьма деликатной. Морис был от души благодарен Натали, что она никогда не предпринимала ни малейших попыток заглянуть в его семейную жизнь. Женевьева, в свою очередь, смирилась с частыми поездками мужа в Париж, проявляла если не равнодушие, то такт: похоже, она поставила крест на попытках отвадить мужа от его «охотничьих навыков».

Иногда у Мориса мелькала мысль: уж не нашла ли жена утешение с каким-нибудь сентиментальным и по-бюргерски порядочным баварцем? Занятная смена стилей, как сказал бы Жан-Мишель. Но это, в конце концов, мало волновало барона, который понимал, что Женевьеве нужна была компенсация, и если у нее возник какой-то интерес на стороне, то и слава богу. Он был всецело поглощен работой в мюнхенском Центре, которая давала ему возможность выполнить свою «великую миссию», ради которой и пошел на сотрудничество с КГБ. Карьера барона шла в гору. Начальство его ценило, подчиненные не желали другого командира. Все это вселяло надежду, что он со временем станет генералом. Как и отец…

На зависть американским сослуживцам – «и что шеф нашел в этом лягушатнике?» – де Вольтена назначили одним из заместителей генерала Макферсона.

– Поздравляю, Морис, – от души порадовался за барона Петров. – И не скрою: с новой твоей должностью мы связываем большие надежды.

Они сидели далеко от Елисейских Полей и респектабельных кварталов Парижа. В скромном кафе, наполненном запахами дешевой кухни и шумом веселой компании рабочих парней. Барон, который теоретически подозревал о существовании подобных заведений, был шокирован, когда Борис сообщил ему о месте их следующей встречи.

– Придется потерпеть, – как можно мягче, тем не менее решительно произнес Петров. – Барону и сотруднику ЮНЕСКО не возбраняется обедать в «Мишель Ростан» или в «Клозери де Лила», но два разведчика не имеют права позволить себе подобную роскошь. Мы с тобой обязаны соблюдать строгую конспирацию ради дела, и в первую очередь ради нашей с тобой безопасности. Эти маленькие бистро тем и хороши, что в них нам не угрожают случайные встречи с сослуживцами и знакомыми. Я уже не говорю о контроле со стороны контрразведки.

– Спасибо за поздравление. – Барон поднес к губам чашечку кофе и поморщился – видно, кофе варить здесь не умели. – Безусловно, теперь мои возможности значительно шире прежних.

Как бы в подкрепление его слов через месяц после встречи с Борисом на рабочем столе де Вольтена оказались документы с грифом «Cosmic Top Secret». В НАТО нет ничего выше этого грифа секретности. В документах сводились воедино годовые оценки и прогнозы многочисленных комитетов НАТО и разведслужб о положении в Советском Союзе и в других странах – участницах Варшавского Договора. Политика, экономика, состояние армии, умонастроение населения – все это подробно расписано специалистами-аналитиками. Через неделю Морис внимательно изучил и другие важные документы. Среди них были мобилизационные планы и бюджеты стран НАТО на военные расходы.

Как один из руководителей Центра, де Вольтен обладал определенной свободой действий, и иногда ему удавалось выносить секретные бумаги из здания, фотографировать их дома и возвращать в тот же день на хранение в спецчасть. На рабочем месте заниматься этим практически невозможно – в любое время могла зайти секретарша или кто-нибудь из старших офицеров. Барон отметил, что на этот раз он произвел все манипуляции совершенно спокойно. «Становлюсь заправским шпионом. Радоваться или огорчаться? Как бы то ни было, улов на этот раз оказался царским. Пусть это станет моим прощальным подарком». Морис знал, что предстоящая встреча с Петровым – последняя.

На этой встрече они пили кофе уже втроем.

– Знакомься, Морис, это Влад, – представил Петров барону своего сменщика и его нового руководителя под его оперативным псевдонимом.

Де Вольтен вежливо поздоровался, загнав поглубже вздох и кучу сомнений. Кулябов не понравился Морису сразу, как говорится с первого взгляда. И он готов был поклясться – дело вовсе не в том, что ему жаль расставаться с Борисом. Хотя это тоже играло не последнюю роль. Неприязнь в сменщике вызывало у Мориса все: высокомерный вид, начальственная манера держаться, да и тон, недвусмысленно дающий понять, что теперь главный здесь он. Петров был моложе де Вольтена, младше его по званию, однако разница в возрасте и положении в их отношениях не чувствовалась. Они общались на равных, как коллеги, делающие одно важное дело. С трудом сдерживая эмоции и сохраняя спокойное выражение лица, Морис, проигнорировав Кулябова, обратился к Петрову, передавая ему небольшой пакет:

– Полагаю, это должно заинтересовать Москву. Считай также, что это мой прощальный подарок, Борис.

Кулябов проводил пакет глазами: он чувствовал, что «это» Москву заинтересует. И не то чтобы ощутил себя лишним – в конце концов он представлял Центр и они встретились не для того, чтобы выпить кофе. Кулябов определенно почувствовал скрытую неприязнь де Вольтена, и его раздражало, что он не произвел на агента должного впечатления. Человек по натуре прямой и открытый, де Вольтен не любил фальшивить и притворяться. До последнего времени это нисколько ему не вредило, наоборот, коллеги в мюнхенском Центре, да и все другие высокопоставленные офицеры НАТО, с кем ему приходилось иметь дело, видели в де Вольтене прежде всего блестящего военного специалиста, чурающегося карьерных интриг.

В свою очередь Кулябов впервые столкнулся с агентом, работающим на «идейной» основе. Такие в их службе считались «динозаврами».

«Мог бы и мне передать пакет, – мелькнуло в голове, – а не демонстративно расшаркиваться перед этим потомственным партизаном. Ах да, мы ж аристократы… Денег не берем – и вроде как чистенькие. Но работать тебе, голубчик, все равно со мной. Это в армии – подал в отставку, коли вожжа попала под хвост, а потом сиди в замке своей любовницы, попивай кальвадос да строчи мемуары».

Владимир с трудом подавил досаду, стараясь придать лицу беспристрастное выражение. Тут же возникла тревожная мысль: смогут ли они притереться друг к другу? От этого же зависят и результативность работы агента, и его, Кулябова, собственная карьера… Он к тому времени имел уже определенный опыт работы «в поле»: служил в ГДР в Карлхорсте^[39], просидел несколько лет в Голландии под «прикрытием» торгпредства СССР в Гааге. Хотя выдающихся результатов в стране тюльпанов он не достиг, но заработал там среди коллег кличку «Золотое Перо», так как никто не умел лучше его писать аналитические справки и отчеты в Центр. По этой причине резидент его ценил и дал положительную оценку его работе перед возвращением Кулябова в Москву. Коллегам по отделу он импонировал своими обширными знаниями. Эрудиция, умение ладить с людьми – особенно с начальством, – прекрасное знание языков и великолепная память – качества, необходимые для продвижения по служебной лестнице. Карьерному росту способствовали также контакты Кулябова с «нужными людьми», с которыми он познакомился через отца, чьи связи в ЦК были более чем широки. Многие знали, что генерал Кулябов во время войны служил вместе с Брежневым, а генсек, как известно, отличался тем, что дорожил фронтовым братством. В общем, у Кулябова был иной круг общения и другие принципы построения отношений с людьми, чем у Петрова.

Владимир свято верил в свою элитарность, всесилие полезных связей и «подковерных» интриг. На простых смертных он, еще учась в МГИМО, привык поглядывать сверху вниз, руководствуясь девизом: «Все для карьеры!» Перед распределением он получил предложение от КГБ… Кулябов-старший пришел в полное расстройство. Генерал, как это часто встречается у армейских офицеров, питал глубокую неприязнь даже к аббревиатуре ведомства, куда его сына пригласили работать. И тут впервые в жизни ему не удалось наставить сына на путь истинный. А Владимир поставил себе цель – быть командированным в Париж и в конце концов достиг ее. Отец уже давно смирился с выбором сына, тряхнул связями – и старый друг семьи, заместитель заведующего Отделом административных органов ЦК КПСС, помог протолкнуть Кулябова в парижскую резидентуру. К тому же возникла удобная оказия: у одного из работников заканчивался срок контракта в ЮНЕСКО. Владимир не сомневался, что сможет показать себя в роли мастера-агентуриста, тем более что одновременно с местом он получал «на блюдечке» одного из самых результативных агентов. Ну как после этого не счесть себя баловнем Фортуны?

Борису тоже по-своему везло, но он не считал, что жизнь ему что-то должна – всего приходилось достигать собственным трудом и способностями. Случалось и шишек набить. Со временем жизнь немного пообтесала Петрова с его максималистским характером, его самоуверенность дозрела до мужской уверенности в себе, а опыт общения с самыми разными людьми избавил от юношеской нетерпимости.

Мы уже говорили, что молодому переводчику посчастливилось общаться с людьми из числа сильных мира сего, вплоть до министров, финансовых магнатов и коронованных особ, общаться в той обстановке, когда объединяющее людей хобби убирает многие искусственные преграды. Встречаясь с интересными людьми, он получал удовольствие, открывая для себя их мир. Он получил бесценный опыт и не нажил комплексов. Он мог быть приятелем или скрытым противником, ведя тонкую психологическую игру, но его интерес к событиям и к людям был всегда искренен. Поэтому люди с западным менталитетом также с удовольствием общались с Петровым, узнавая от него много интересного. Так случилось и с Морисом де Вольтеном. Не случайно с самых первых встреч по его инициативе они перешли на «ты»…

К моменту передачи на связь Кулябову – Владу Аристократ был одним из самых продуктивных агентов советской внешней разведки в НАТО. С Петровым они работали ровно, хотя и напряженно. Между ними давно установились надежные, товарищеские отношения. Они были как два союзника, объединившиеся против главного противника – агрессивной политики американцев в НАТО. Барон всегда знал, что может рассчитывать на поддержку и помощь своего куратора. При этом каждый гордился тем, что был патриотом своего Отечества.

С Кулябовым все складывалось иначе – не получилось той степени доверительности, взаимопонимания и уважения, которые во многом зависят от способностей и такта оперативного работника. Наконец, Кулябову просто не хватало ясного понимания того, что движет бароном в его сотрудничестве с КГБ. Да он, пожалуй, просто и не мог этого понять с точки зрения своих жизненных установок и выработанных стереотипов. И, как назло, именно теперь судьба начала испытывать барона на прочность.

Однажды он получил через помощника Макферсона – полковника Патрика ван Гроота, голландца по национальности, комплект секретных документов. Весьма объемный – 35 страниц основного текста и пять прилагаемых карт. Это был сверхсекретный обновленный план верховного главнокомандующего вооруженными силами НАТО по нанесению ядерных ударов по стратегическим центрам стран Варшавского Договора. Ценность подобной информации для Москвы колоссальна!

Нечего и думать, чтобы скопировать все на работе. Слишком рискованно. А карты – вообще проблема. Их надо снимать частями, разложив на столе или на полу. В кабинет в любой момент могли зайти коллеги. По расчетам барона, фотографирование могло занять около полутора часов. Трудность заключалась еще и в том, что полковник ван Гроот, по указанию генерала, дал материалы лишь для ознакомления, так что вернуть их необходимо до конца рабочего дня для передачи в спецчасть штаба, где хранятся секретные документы.

«Что же делать? – лихорадочно думал барон. – Получается, на этот раз придется ограничиться внимательным изучением плана?.. Разумеется, сделать выписки… Но этого недостаточно. Документ имеет для Москвы огромную важность… Каким-то образом нужно сфотографировать его вместе с картами. Как это сделать?!»

Неожиданно зашевелился червячок сомнения: «А почему я обязан так поступить?!» Редко, однако все же время от времени подобные мысли тревожили французского полковника. Но тут перед ним вдруг всплыло самодовольное лицо Хейга во время памятного коктейля. Вслед за этим де Вольтен физически, словно наяву, ощутил на себе высокомерные взгляды американских офицеров с их непоколебимой уверенностью в собственном превосходстве. И червячок исчез так же стремительно, как и появился. Мысли стали четкими и ясными.

Надо действовать, и действовать оперативно. Сейчас же звонить полковнику и докладывать: документ сможет вернуть только в самом конце рабочего дня. Почему? Занят важными текущими бумагами.

Он поднял трубку внутреннего телефона и, набрав номер ван Гроота, услышал мелодичный голосок секретарши полковника Гизелы Эккерман, хорошенькой блондинки, которая вот уже два года с момента своего поступления на работу в Центр с обожанием смотрела на барона.

– Полковник вместе с генералом Макферсоном срочно отъехал и будет в офисе к концу дня… – прозвучал голос девушки с оттенком затаенной грусти. Возникла пауза – возможно, Гизела ждала приглашения провести с бароном уикэнд в Париже, куда, как известно, полковник де Вольтен последнее время стал ездить чаще, чем обычно. От наблюдательной секретарши ничто не ускользает, особенно если она служит в НАТО.

Будет только в конце дня… Вот он, Господин случай! Барон понял, что ему следует сделать.

– Фрау Эккерман, – Морис всегда разговаривал с Гизелой исключительно официальным тоном, чтобы не дать повода вообразить бог знает что, – я тоже отъеду. Часа на два, не больше: у меня сильно разболелся зуб. Если полковник вдруг приедет раньше, предупредите его. Сообщите ему также, что материалы, переданные мне сегодня, лежат в моем рабочем сейфе.

Сложив документы в портфель, Морис быстро вышел из кабинета. Он спустился на первый этаж и, пройдя турникет с дежурным сержантом из службы безопасности, предъявив тому пластиковую карточку-удостоверение, вышел из здания прямо к парковке служебных и личных автомобилей работников Центра. Быстро включив двигатель своего служебного «мерседеса», барон обогнул здание и поехал по широкой асфальтовой полосе, ведущей к единственному въезду на объект. КПП находился рядом с высоким забором, над которым, помимо колючей проволоки, тянулись три ряда проводов с пропущенным током высокого напряжения, о чем свидетельствовал желтый щиток с пронзающей череп молнией и лаконичной надписью «Danger!». Здесь барон еще раз показал свое служебное удостоверение и наконец выехал за пределы Центра.

Дорога до окраины Мюнхена, где он с семьей снимал симпатичный двухэтажный домик, занимала около пятидесяти минут. Символическая невысокая железная ограда, способная защищать разве что от собак. Вокруг особняка искусно подстриженный кустарник, за которым зеленела лужайка. Трудами Женевьевы здесь цвели роскошные клумбы и бордюры.

Барон взглянул на свой «Филипп Патек» – подарок Натали на годовщину их знакомства, – 13.30 Итак, примерно полтора часа на дорогу туда и обратно, плюс час-полтора на съемку. В своем кабинете он будет около пяти часов, возможно, несколько раньше. Даже если полковник вместе с генералом вернутся к пяти часам, у него достаточно времени, чтобы вернуть документ. Надо только сделать все возможное, чтобы приехать хотя бы за час до Макферсона!

Поставив машину в гараж, Морис открыл дверь, через которую можно сразу попасть в особняк. Как он и предполагал, дома никого не оказалось. Он давно уже перестал для приличия интересоваться, где пропадала днем Женевьева. Девочки были в школе.

– Вот и хорошо! – сказал он себе и поднялся наверх, где находился его кабинет. Открыл портфель, документы положил на стол, а карты разложил на полу рядом с большим окном. Стояла чудесная погода, ярко светило солнце, как по заказу освещая ту часть пола, на которой он решил произвести съемку. Морис вытащил из письменного стола «Минокс», вставил в него новую кассету и стал методично фотографировать, стараясь сделать снимки таким образом, чтобы не пропустить ни сантиметра поверхности карт. Ориентирами служили красные линии нанесения ядерных ударов и выделенные на картах черными жирными точками крупнейшие города и населенные пункты, к которым тянулись эти кровавые указатели.

Съемка страниц директивной части документа шла значительно быстрее. Барон посмотрел на часы: «Все идет по графику». Наконец работа закончена!

Через пять минут служебный «мерседес» мчался к шоссе, ведущему в сторону Центра.

Спокойствие покинуло де Вольтена, лишь когда он свернул на основную магистраль: на шоссе возникла пробка. Через некоторое время его авто увязло в этом плотном потоке машин, которые уже не ехали, а ползли как черепахи. Господи, не иначе что-то случилось впереди. Вероятно, авария. Теперь оставалось только молиться, чтобы дорожные службы и полиция развели столкнувшиеся автомобили до того, как Патрик ван Гроот позвонит ему в кабинет! А стрелки часов неумолимо бежали вперед. И барон, покрывшись холодным потом, почувствовал, как прилипает к спине его форменная рубашка.

…Вот Макферсон и ван Гроот вернулись. Гизела сообщает полковнику о внезапном отъезде барона, у которого находятся сверхсекретные документы, числящиеся за генералом и, по неукоснительным правилам всех военных организаций, подлежащие возврату в спецчасть до конца рабочего дня…

«Черт, когда же мы поедем?!»

Жуткие картины провала замаячили перед Морисом… Вот ван Гроот ждет Мориса, не сводя глаз со стрелки часов, которая неумолимо движется к 18. Ровно в 18.00 в кабинете ван Гроота раздается звонок. Начальник спецотдела майор Майерхофф корректно, но настоятельно напоминает полковнику, что сверхсекретный документ не вернулся к нему в отдел. Ван Гроот, проклиная все на свете и в первую очередь барона, пытается тянуть время.

Морис рванул галстук – и кто его придумал, этот галстук!

Не дождавшись, майор Майерхофф появляется у ван Гроота в сопровождении начальника службы безопасности Центра, американца Дика Райзера. Полковнику не остается ничего другого, как признаться в том, что он передал документы Морису де Вольтену. «А где полковник де Вольтен?» – спрашивает мерзкий янки. – «Он в 13.30 покинул здание Центра». – «Ну тогда идемте в его кабинет». Предварительно захватив дубликат ключа от личного сейфа Мориса, Дик Райзер с вечно настороженной мордой добермана подозрительно оглядывает кабинет и подходит к сейфу. Звучит щелчок – сейф открыт, но документов там нет…

Барон так увлекся картиной своего воображаемого ареста, что не заметил, как на шоссе восстановилось движение. Вскоре он благополучно миновал въезд на территорию Центра. Еще через минуту Морис доставал пластиковый пропуск, в спешке едва не поскользнувшись на отполированном до блеска мраморном полу вестибюля. «Спокойствие, спокойствие и еще раз спокойствие», – почти вслух бормотал полковник присказку толстячка Карлсона из любимой книжки младшей дочери. Без пяти минут шесть, совершенно мокрый, он шлепнулся на стул, судорожно схватил трубку и набрал номер ван Гроота.

– Патрик, я готов подняться к тебе.

– А, страдалец от дантистов, – добродушно хохотнул полковник. – Ну давай. Жду.

Ситуация на грани провала стоила барону нечеловеческого напряжения. В отличие от Натали, эти игры не доставляли ему удовольствия. Он предпочел бы сидеть в окопе под артобстрелом или идти врукопашную, чем трястись от страха разоблачения своей лжи. Измотанный, временами испытывающий депрессию, вызванную возникающими сомнениями и нервным перенапряжением, он с облегчением получил разрешение на отпуск.

Председатель КГБ Юрий Андропов, перед тем как принять у себя в кабинете начальника внешней разведки, внимательно прочитал аналитическую записку, подготовленную ПГУ о степени готовности стран НАТО к проведению всеобщей мобилизации. К записке прилагался обновленный план верховного главнокомандующего вооруженными силами НАТО по нанесению ядерных ударов по СССР и странам – участницам Варшавского Договора. Эти документы заставили его глубоко задуматься. Андропова, как и всех других членов Политбюро ЦК КПСС, переживших войну, преследовал кошмар внезапной ракетно-ядерной атаки против Советского Союза. Ведь время подлета крылатых ракет и новых «першингов» к Москве и другим важнейшим стратегическим центрам страны составляло от четырех до шести минут…

«Что можно сделать за такое короткое время? – задавал он себе риторический вопрос. – Руководство страны, не говоря уж о простых советских людях, даже не успеет спуститься в бомбоубежище… Ну хорошо, при Генеральном дежурит офицер с ядерным чемоданчиком. Тоже небольшое утешение… Удар с того света – вот и все, что можно будет сделать. Следовательно, основным приоритетом всех наших резидентур в странах НАТО является раннее обнаружение признаков подготовки к войне. Мы должны во что бы то ни стало иметь упреждающую информацию». Размышления Андропова прервал вошедший помощник, доложивший о прибытии начальника внешней разведки КГБ.

– Проходи, Владимир Александрович, садись. —Андропов с трудом поднялся из-за стола, чтобы пожать руку своему верному протеже, который вот уже двадцать пять лет бессменно находился рядом с ним. Сначала в Венгрии в должности пресс-атташе, где Юрий Владимирович был послом в самые тяжкие для этой страны времена. Затем работа референтом в отделе ЦК КПСС по связям с братскими партиями, ну и, наконец, КГБ, где он начал свою службу помощником председателя, позже стал начальником секретариата, а теперь занимал должность начальника ПГУ. Андропов ценил в нем невероятную работоспособность, исполнительность и феноменальную память.

Крючков в очередной раз с тревогой отметил, что за последнее время Андропов заметно похудел и осунулся, походка его стала тяжелой и вялой. Он почти перестал появляться в Ясеневе, во втором своем рабочем кабинете – его здоровье разрушалось на глазах. Однако ясный ум Юрия Владимировича, способность моментально вникать в суть проблемы, подвергать ее всестороннему анализу и делать верные выводы оставались такими же, как и прежде.

– Я внимательно изучил твою записку, – начал Андропов, после того как помощник, следуя установившемуся ритуалу, принес слабый горячий чай и поставил на стол вазочку с сушками. – Она в очередной раз подтверждает, что американская администрация активно готовится к ядерной войне. В настоящее время возникла угроза нанесения Соединенными Штатами внезапного ракетно-ядерного удара. Политбюро считает, что приоритетом в наших разведывательных операциях должен быть сбор военно-стратегической информации о ядерной угрозе.

Крючков добросовестно кивал, внимательно слушая рассуждения председателя.

– Даже внезапный ракетно-ядерный удар должен быть тщательно подготовлен противником. Военные считают, что такая подготовка после принятия принципиального решения займет семь-десять дней как минимум. Вот это и есть то время, за которое мы должны разобраться в намерениях противника и, если самые худшие опасения подтвердятся, нанести упреждающий удар.

Андропов поморщился то ли от подобной мысли, то ли от внезапной боли и, достав какую-то таблетку из кармана пиджака, проглотил ее, запив чаем.

– Прошу тебя, Владимир Александрович, в недельный срок подготовить предложения по проведению операции под кодовым названием «РЯН» – ракетно-ядерное нападение. В ней должны быть перечислены прямые и косвенные признаки подготовки американцев к ядерной войне. Такие, как ускоренная заготовка донорской крови, внезапное значительное увеличение встреч высокопоставленных правительственных чиновников, отмена их отпусков, ночные совещания в министерствах, и так далее. Устинов^[40] уже дал указание военным подготовить такую справку. Мы ее объединим с нашими предложениями, выработаем единый документ и разошлем циркуляром по всем резидентурам в странах НАТО.

Очевидно, последние сведения, которые мы имеем по этой проблеме и на основе которых составлена твоя справка, получены из одного и того же источника. Некоторые данные, хотя и не такие полные, мы получили и по линии военной разведки, и от наших немецких друзей. Так что этот источник заслуживает доверия и нам надо его беречь и делать все возможное для обеспечения его безопасности. Нужно также подумать и о материальном и моральном поощрении агента…

– Юрий Владимирович, мы уже думали по этому поводу. Источник Аристократ рассматривается нами как чрезвычайно ценный. Мне кажется, будет целесообразным вывести его на время предстоящего отпуска к нам и, помимо хорошего приема, провести с ним ускоренный курс обучения навыкам оперативной работы. Это поможет ему еще более эффективно действовать. Что касается материального поощрения, то можно официально сообщить ему о предоставлении пожизненной пенсии при возникновении… непредвиденных обстоятельств. В иной форме денег он не возьмет, – продолжал Крючков. – Аристократ работает на идеологической основе. Любой разговор о материальном вознаграждении будет воспринят им как оскорбление…

Андропов согласно кивнул:

– Хорошо. Тогда подготовьте материалы для закрытого постановления Верховного Совета СССР о награждении агента высоким правительственным орденом и организуйте ему достойный прием.

На службе Морис объявил, что намерен провести отпуск в Италии. Женевьева оставалась дома, так как не решалась покинуть дочерей: в школе еще не закончились занятия. Натали он сказал то же самое, что и сослуживцам, добавив, что едет в Италию вместе с женой.

– Давно мечтал увидеть Венецию, галерею Уффици, да и побродить по Риму тоже большое удовольствие, – заявил Морис. – В Италии последние лет пять бывал только на маневрах.

Но свидание с красотами исторического полуострова, творениями Микеланджело и Рафаэля опять были легендой, за которой скрывался истинный пункт его назначения – Москва. Он туда никогда не стремился, тем не менее с огромным интересом ехал в столицу загадочной страны, помогавшей ему, как он считал, в «великой миссии».

И надо же такому случиться, что в аэропорту Вены – Schwechat – он едва не столкнулся с коллегой по мюнхенскому Центру! О том, что весельчак немец Георг Гросс поехал в Вену проводить свой отпуск на неделю раньше Мориса, полковник знал. Но кто мог предположить, что именно в этот день и час Георг будет встречать в Schwechat свою невесту, а Морис в этот момент направится на посадку в самолет, летящий в Прагу? Морис пережил сильнейший стресс, пока, отвернувшись в сторону, не прошел незамеченным мимо майора Гросса. Счастье, что майор глаз не сводил с красотки, и де Вольтен чудом избежал встречи, грозившей ему провалом. Георг даже в состоянии крайней влюбленности не мог бы не задаться вопросом: за каким дьяволом заместитель начальника ракетного Центра летит из Рима в Венецию через Австрию, да еще рейсом на Прагу? К счастью, обошлось и на этот раз.

Только в самолете перед самой посадкой Морис окончательно успокоился. Дальше до возвращения в Париж все должно пройти спокойно. Прага – это уже территория, контролируемая Москвой. А до этого…

До этого, как проинструктировал его Кулябов, де Вольтен, прилетев в Рим, оставил свои вещи в камере хранения аэропорта, взял такси и подъехал к площади Святого Петра перед Ватиканом. Морис решил воспользоваться случаем и совершить обычный туристический маршрут, поскольку перед обусловленной встречей со связником КГБ у него в распоряжении оставалось более трех часов. Морис присоединился к одной из групп туристов, которые формировались тут же, рядом с входом в храм. Перед тем как пересечь официальную границу государства Ватикан, проходящую вдоль колоннады у собора Святого Петра, созданной гением Бернини, гид сообщил некоторые любопытные данные о центре мирового католицизма, где население на тот день составляло всего 920 человек. Это было в основном духовенство, включая избираемого абсолютного монарха-папу высокопоставленные церковные иерархи, священники, монахини, а также знаменитые швейцарские гвардейцы, охраняющие покой Ватикана. Официальным языком Ватикана, этого карликового государства, расположенного в центре Вечного города, является латынь – исчезнувшая речь древних римлян, которую смогла сохранить римская католическая церковь. Многие, конечно, в обыденной жизни пользуются итальянским, в то время как немецкий является официальным языком швейцарских гвардейцев.

Пройдя внутрь собора Святого Петра и посетив Сикстинскую капеллу, Морис вновь восхитился шедеврами мастеров эпохи Возрождения. После осмотра Библиотеки Ватикана и музея – этих сокровищниц человеческого гения, в самом конце экскурсии гид опустился на грешную землю и доверительно сообщил экскурсантам, что Ватикан стоит на первом месте в мире по числу совершаемых там в год преступлений на душу населения. Морис был поражен – цифра оказалась в двадцать раз выше, чем по всей Италии, причем девяносто процентов этих преступлений оставались нераскрытыми. В основном это были мелкие кражи – работа карманников, охотников за чужими кошельками и сумками. Подумав, Морис решил, что в этом все же нет ничего удивительного, учитывая, что ежегодно Ватикан посещают миллионы туристов. Да, надо быть начеку и следить за собственными карманами, тем более что там в этот момент кое-что было не для постороннего глаза.

Время пролетело быстро. Де Вольтен взглянул на часы – пора! Он вновь поспешил на площадь – там, у правого фонтана, если смотреть со стороны собора, он, как и было обусловлено, должен появиться ровно в три часа с заранее припасенной для этого случая газетой «Фигаро» в левой руке. На площади всегда очень много туристов. Они оживленно общаются друг с другом, галдят и непрерывно фотографируются. У фонтана к Морису подошел человек в клетчатой куртке и черной бейсболке. Да, так и есть, на ней были вышиты буквы «С» и «R» (Colorado Rookies) – название популярного американского бейсбольного клуба. Мужчина улыбнулся и спросил по-английски с явным акцентом жителя Новой Англии:

– Мы не с вами вместе летели из Бостона?

– Нет, я прилетел из Сиэтла и еще не успел разместиться в отеле, – произнес барон фразу ответного пароля.

Незнакомец вынул из кармана проспект римской гостиницы «Мелия».

– Я рекомендовал бы вам там остановиться, – добавил он.

– Спасибо! Я все же предпочитаю «Эксельсиор», – закончил Морис процедуру идентификации.

Они отошли в сторону от фонтана, и незнакомец тут же передал Морису пакет, в котором находился шведский паспорт на имя Дага Веннерстрема с фотографией де Вольтена. Барон так же быстро передал ему конверт со своим французским паспортом. Он знал, что обратная процедура предстоит через двадцать дней, когда он будет возвращаться из Москвы, а точнее, из Праги. Они попрощались, так и не познакомившись, как это часто бывает в разведке, и незнакомец быстро затерялся в толпе туристов.

Морису надлежало по шведскому паспорту, в котором имелись все необходимые пограничные отметки, приобрести заранее заказанный билет и вылететь в Вену, а оттуда рейсом чехословацких авиалиний в Прагу. В Праге в аэропорту его должны были встретить. А уж там… Далее Морису не следовало беспокоиться. «Все будет в соответствии с программой, с которой вас ознакомят» (они с Кулябовым так и не перешли на «ты»), – командирским тоном, который так раздражал де Вольтена, закончил свой инструктаж на последней встрече Владимир.

В день вылета Мориса в Вену в одном из отелей в Венеции зарегистрировался мужчина, внешне напоминающий де Вольтена: по крайней мере, одного с ним возраста, роста и сложения. Его лица администратор никогда бы не смог припомнить. Он и так с трудом справлялся с заполнением карточек многочисленных гостей отеля, что уж говорить о том, чтобы еще и запоминать их лица. Да и трудно было разглядеть вновь прибывшего за крупными темными очками. Гость зарегистрировался под фамилией де Вольтен в соответствии со своим французским паспортом. Он, как и большинство туристов, уходил из отеля рано утром и возвращался к ночи. В отеле он прожил ровно столько, сколько Морис находился в отпуске.

Самолет «Аэрофлота», прибывающий рейсом из Праги, пошел на посадку, о чем сообщила дородная красавица стюардесса, принявшаяся заботливо проверять, пристегнулись ли пассажиры. До этого с милой понимающей улыбкой она в течение всего полета беспрерывно подливала горячительные напитки в бокалы немногочисленных пассажиров салона первого класса. Морис находился в приподнятом настроении после нескольких рюмок водки, которые ему пришлось опустошить «за мир и дружбу между народами» с любезным и предупредительным провожатым, назвавшимся Андреем. Он с любопытством рассматривал сквозь иллюминатор мелькавшие из-за рваных облаков очертания земли. Внизу проплывали густые леса, небольшие извилистые речки и крупные водоемы. Кое-где появлялись дома и редкие грузовые машины на узких трассах. Неожиданно самолет тряхнуло – это он выпустил шасси, затем минут через двадцать машина мягко коснулась земли. За занавеской в общем салоне раздались нестройные аплодисменты. Затих гул моторов, и барон увидел, как к самолету раньше, чем появился аэрофлотовский автобус, подъехала серая легковая машина. Передняя дверца открылась, и рядом с подкатившим трапом появилась знакомая фигура Бориса Петрова. Он стоял у самого самолета и с нетерпением поглядывал наверх. Провожатый Андрей быстро прошел вперед, и Морис последовал за ним. Красавица стюардесса, закрыв проход из туристического салона своим дородным телом, пригласила их первых к выходу. Андрей пропустил вперед Мориса, и тот решительно шагнул в другой, незнакомый ему мир…

Они крепко, по-мужски обнялись и, улыбаясь, какое-то мгновение смотрели друг на друга, невольно стараясь разглядеть, какие внешние изменения произошли за то время, пока они не виделись.

«Морис, что случилось? У тебя неважный вид… Ты здоров?» – хотел спросить у барона Борис, но вовремя удержался. Он увидел другого Мориса. Сейчас ему улыбался человек, на первый взгляд почти не изменившийся внешне, но безмерно уставший, с темными кругами под глазами и тревожным взглядом.

«Паскуда Кулябов, – выругался про себя Борис, – твоя работа». Петров ни на йоту не сомневался, что барон был лишен необходимой моральной поддержки Кулябова, который видел в де Вольтене лишь агента с огромными возможностями добывать документальную сверхсекретную информацию. А он ведь втолковывал этому хлыщу, как осторожно следует работать с де Вольтеном, учитывая воспитание барона, его щепетильность в вопросах чести и глубокий патриотизм. К тому же нельзя забывать о возникающих время от времени сомнениях и переживаниях морального порядка.

Один из членов знаменитой «кембриджской пятерки», легендарный разведчик Ким Филби, читая лекцию молодым чекистам, подчеркивал: «Агент беспредельно зависит от советского оперативного работника, у которого тот находится на связи, что накладывает на последнего огромную моральную ответственность. Если у вас этого нет в крови, вы должны научиться этому».

Состав крови Владимира Кулябова был абсолютно свободен от подобной ответственности.

Серая «Волга» быстро неслась по Ленинградскому шоссе. Барон и Петров перебрасывались шутками, искренне радуясь встрече. Время пролетело незаметно, и скоро машина остановилась у ворот с высоким забором, за которым, уютно спрятавшись в кустах персидской сирени, затаилась симпатичная двухэтажная дача. Ворота открыл молодой широкоплечий мужчина, одетый в синий спортивный костюм, подчеркивавший его мощную атлетическую фигуру. Пропустив машину и закрыв вновь ворота, он поспешил в небольшой домик, который был похож скорее на КПП, чем на жилище. Борис вместе с бароном прошел к даче. Ступени из светлого камня вели к двустворчатым дубовым дверям с начищенными до сверкающего блеска медными ручками. Два больших окна по обе стороны крыльца на первом этаже и пять поменьше на втором. Три центральных выходили на широкий балкон с резными деревянными перилами.

– Прошу. Ваша резиденция, господин барон. Нравится? – Борис с шутливой церемонностью широким жестом пригласил Мориса войти.

– Очень. Удивительно красиво. Похоже на старинную дворянскую усадьбу, – искренне одобрил Морис.

– Так оно и есть. С сегодняшнего дня она в вашем распоряжении, господин барон, – снова дружески подколол француза Петров. – Через полчаса подадут обед. Ты пока поднимайся наверх и приводи себя в порядок. А я займусь обедом – возможно, таких гастрономических изысков, как в «Мишель Ростан», здесь не будет, но, поверь мне, ты останешься доволен.

Как бы в подтверждение его слов, в гостиную вошла немолодая женщина и, поздоровавшись, стала что-то говорить Борису, который иногда спрашивал барона о его гастрономических пристрастиях. На вопрос, что Морис хотел бы выпить за обедом, тот без колебания заявил:

– Конечно, водку When in Rome do as the Romans do^[41], – добавил он по-английски.

За столом Морис обстоятельно рассказал Борису обо всех событиях, произошедших после его отъезда из Парижа. И хотя он старательно избегал оценок своего нового парижского куратора, Петров понял: Кулябов, зарабатывая очки и третью звездочку для получения полковничьей папахи, нещадно «эксплуатировал» агента, выжимая из него все возможное и невозможное, но так и не нашел правильного подхода к барону и общего с ним языка.

– Теперь, Морис, твоя задача – отдыхать. Отдых и путешествия – вот что тебя ждет впереди. Ты увидишь прекрасные города моей страны. Ее людей. Есть еще одна очень приятная новость. Ну об этом ты еще услышишь от нашего руководства.

Морис очень обрадовался, когда узнал, что Борис будет постоянно сопровождать его в поездке по стране. Петров и сам искренне радовался, что организацию отпуска Аристократа начальство мудро поручило ему. Правда, про себя он помянул недобрым словом «агитпроповский» довесок, без которого никак нельзя. Ему предписывалось регулярно проводить с де Вольтеном идеологическую работу, растолковывая тому преимущества социалистической системы над капиталистической, да еще знакомить с материалами и решениями последних пленумов ЦК КПСС.

Рассказывать иностранцам о «блестящих успехах» и «временных трудностях» становилось все труднее. Наблюдательные и неглупые люди вскоре все сами прекрасно замечали. Тем не менее некоторые трудности в идеологической обработке сглаживали парадные маршруты Москва – Ленинград, Ташкент – Самарканд с традиционными посещениями музея Ленина, Эрмитажа и гарема хана бухарского. Они производили нужное впечатление на адептов нового мира. Но барон не был адептом! Борис очень хотел познакомить Мориса со своей страной и не хотел портить ему бесполезными политинформациями заслуженный отдых. А отдых этот был поистине заслуженным. Успешная работа де Вольтена была высоко оценена руководством КГБ, ее курировал сам начальник внешней разведки, который лично докладывал председателю КГБ о ее результатах. Секретные материалы, добытые бароном, нередко ложились на стол генсека.

«Сюзанна! Сюзанна! Сюзанна, мон ами», – страстный призыв Адриано Челентано Борис услышал сразу же, как только миновал ворота усадьбы. А когда он поднимался по ступенькам крыльца, то в доме пели уже двое. Пощелкивая пальцами и вторя знаменитому итальянцу, навстречу Петрову вышел барон. Сейчас он походил на мальчишку после первого свидания с девушкой, когда впереди лишь ожидание счастья и никаких забот.

Борис давно не видел де Вольтена таким раскрепощенным. Пускай расслабится. Что-то ждет его впереди? А Морис с размаху шлепнулся в кресло, закинув руки за спинку, с наслаждением потянулся.

– Каковы наши планы на завтра?

Они уже побывали в Третьяковской галерее и в Музее изобразительных искусств, много ездили по городу.

– Москва, бесспорно, красивейший город, – признался барон. – И она такая разная…

Впрочем, он удивлялся очередям и огорчался, что в столице «совершенно негде посидеть, выпить кофе или пива». Восхищался архитектурой храма Василия Блаженного и университета на Ленинских горах, но категорически не воспринял гостиницу «Россия» и был откровенно шокирован видом Кремлевского дворца съездов. Натали, когда рассказывала о Москве, очень хвалила дворец графа Шереметева в Останкине. Но знать о том, что Морис направился в столицу СССР, Натали не полагалось. «Завидую тебе, дорогой, – целовала она его на прощание, – Венеция, галерея Уффици – как это чудесно! Жаль, что мы не можем поехать туда вместе».

– Так что нас ждет завтра? – повторил барон.

– Я хочу пригласить тебя в Бородино.

В Бородино! Барон не верил своим ушам – ему, полковнику де Вольтену, французскому офицеру, аристократу предлагают посетить место поражения… ну, если не поражения, то унижения французской армии! Предложил бы это тупой янки, который занят тем, что ищет повод оскорбить француза, – тогда понятно. Но Борис… Морис не знал, что и думать.

– Это входит в культурную программу? – с некоторым недоумением поинтересовался он.

– Да нет, – мягко ответил Борис – Просто мне очень хочется, чтобы мы съездили туда вместе. Знаешь, еще в Париже, когда мы только познакомились и я думал, что это совсем невозможно, у меня в голове мелькнула шальная мысль: если де Вольтен когда-нибудь приедет в Союз, мы обязательно побываем в Бородино… Хорошо, отставим, – быстро добавил он, глядя на озабоченное лицо барона. – Можно съездить в Архангельское – это гораздо ближе и слегка напоминает Версаль.

– Нет, – неожиданно резко, словно принимая вызов, решил барон. – Пусть будет Бородино.

…Машина остановилась возле Утицкого кургана. Пахло свежескошенной травой, клевером и медуницей. Ветер шелестел верхушками берез, а внизу перед ними простиралось безбрежное пространство. Вдоль дорог, на лесных опушках и в открытом поле виднелись памятники. Мужчины вернулись в машину и подъехали к восточной части поля.

– Пройдемся. – Борис показал в сторону невысокого холма, щедро опушенного изумрудной зеленью. С вершины холма поднимался к небу строгий монумент. Венчал его, замерев в тревожном всплеске могучих крыльев, орел с высоко поднятой головой. Символическая ограда из чугунных цепей на уровне земли опоясывала памятник.

– Подойди ближе, видишь, тропинка есть. – Борис слегка подтолкнул барона к камню, на котором были выбиты слова на французском. Католический крест венчал надпись: AUX MORTS DE LA GRANDE ARMEE.

– «Мертвым Великой Армии, – вслух медленно читал Морис, – тысяча восемьсот двенадцатый год, пятое – седьмое сентября…»

Он обернулся к Борису, в его глазах читался немой вопрос.

– Этот монумент поставлен в память храбрости погибших солдат и офицеров французской армии. Здесь, – Борис обвел руками холм, – находился командный пункт Наполеона. И возможно, на том месте, где сейчас стоишь ты, стоял тогда и полководец. Знаешь, что впоследствии сказал Наполеон? – обратился Петров к барону, все еще пребывавшему в состоянии внутреннего волнения. – «Французы показали себя достойными одержать победу, а русские оказались достойными быть непобедимыми».

– «Мертвым Великой Армии», – повторил де Вольтен. Он повернулся и сделал шаг к Борису. И тот увидел одухотворенное лицо барона и влагу в уголках заблестевших глаз.

– Борис, – он слегка пожал руку Петрова, – спасибо, что ты привез меня сюда.

«А я не ошибся в тебе», – подумал Борис.

Помолчали немного. Два офицера, русский и француз, они стояли на земле, где каждая травинка берет свое начало из глубин времени, соединяя в своих корнях кровь и дух воинской доблести предков этих мужчин.

Следующей ночью «Красная стрела» уносила их в Ленинград.

– …Совершенно европейский город, – восхищался барон. Эрмитаж произвел на француза неизгладимое впечатление: «Не хуже нашего Лувра. А кое в чем и превосходит его».

Поехали смотреть разведение мостов.

– Почему так странно паркуются машины? Будто люди приехали на несколько минут, – удивился Морис.

– Смотри, и сам все поймешь, потом поймешь. Смотри. Словно из глубины подводного царства Невы медленно поднималась ввысь часть ночного города с трамвайными рельсами, фонарями и блестящей от политого асфальта мостовой. Сквозь ажурные перила просвечивал молочный свет неба. Замерла и встала гигантская площадь. Люди закричали «Ура!», захлопали, засвистели.

– Но многие ведь уехали раньше. Зачем было приезжать?

– Сейчас увидишь. – Борис потащил недоумевающего барона к машине.

Они помчались вслед за другими, а сзади сигналили те, кто спешил обогнать и их, и всех остальных. Из года в год в белые ночи повторяется единственный в своем роде марафон – когда чуть ли не весь город собирается у берегов Невы, чтобы стать свидетелями этого замечательного действа. Когда они подъезжали к Кировскому мосту, развод уже начался.

– Понимаешь, разводят мосты в строго определенном порядке и точно по времени. И ленинградцы, не желая упустить ничего, к каждому торопятся попасть вовремя. Ты впервые смотришь на это чудо, так что должен увидеть и прелюдию. Ну а теперь – вперед!

И они помчались наперегонки с мостами:

Дворцовый,

Кировский,

Литейный,

Большой Охтинский.

Возле моста Александра Невского остановились полюбоваться на алый рассвет.

Борис не удержался, прочитал:

– «Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса…»

– Что ты сказал? – не понял барон. Обычно они разговаривали по-французски.

– Это Пушкин. Я попробую перевести, но это стихи. Смысл останется, а волшебство – пропадет. Учи русский, мсье де Вольтен.

– А зачем?

– Действительно, – улыбнулся Борис. – Хотя знаешь, в ЮНЕСКО я слышал такой анекдот: если вы оптимист – учите русский; если вы пессимист – учите китайский. Поехали встречать рассвет на Стрелку.

Хотя учить русский барону, наверное, было бы совсем нелишне… Еще в Париже Петров задумывался: а что будет с де Вольтеном дальше? Задумывался ли сам Аристократ о том, как может круто и неожиданно измениться его жизнь? Понимал ли до конца, каковы могут быть последствия его решения сотрудничать с КГБ или, как он это называл, выполнения «Великой миссии»? Волей случая и собственного выбора французский полковник стал агентом государства, не связанного с Францией военно-политическим договором. А стало быть, если и не противника, то, во всяком случае, и не союзника. Да и разведчиков союзнических стран ни одна сторона не жаловала в случае их провала. Достаточно вспомнить судьбы израильских агентов в США, которых ни в коей мере не щадила американская Фемида. А уж о самих израильтянах и говорить нечего: они во время войны с арабами пустили ко дну американское разведывательное судно у берегов Израиля со всей командой, справедливо подозревая его в шпионской миссии. Благородные мотивы предательства француза – офицера НАТО – в случае разоблачения вряд ли растрогают судей. Де Вольтен будет отвержен обществом, друзьями, а может быть, и собственной семьей. Аристократ ходил по лезвию бритвы. Не имея профессиональной подготовки, обучаемый «в боевых условиях», в принципе не имеющий склонности к «Большой игре», как назвал шпионаж основатель ЦРУ Алан Даллес, барон может не выдержать колоссальных перегрузок. И как человек военный, человек чести, он снова примет самостоятельное решение. Какое? Об этом Борису думать не хотелось…

На Невском проспекте барон обратил внимание на надпись, сделанную черной краской, явно старую, никак не гармонирующую со свежеоштукатуренным домом.

– Неужели нельзя написать аккуратнее или табличку прикрепить? – недоумевал барон. Он уже полюбил Ленинград и переживал за каждую мелочь, недостойную прекрасного города.

– Знаешь, что здесь написано? «Эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле». И сохранена как память о блокаде. На город было выпущено сто пятьдесят тысяч снарядов, сброшено более четырех тысяч фугасок и ста тысяч зажигательных бомб. Люди погибали и умирали от голода, но работали заводы, в филармонии играли Бетховена. И город выстоял.

– Я хочу знать больше об этой героической трагедии. – Барон вспомнил, что рассказывала ему о блокаде Натали.

– Хорошо. Поедем на Пискаревский мемориал.

Де Вольтен был потрясен. Ни один мемориал в мире не производил, да и не мог произвести такого неизгладимого впечатления. До конца жизни не забудет он пересохшего серого кусочка, хранящегося, словно алмаз из короны императора, за стеклом: блокадная пайка суррогатного хлеба: 250 граммов в день для рабочих, сутками не выходящих с завода, 125 – для служащих, иждивенцев и детей. Чтобы выжить, люди варили кожаные ремни, ели кашу из опилок, просеивали землю и вытапливали из нее сгоревший на складах сахар…

Скромно огороженные прямоугольники братских могил: 1941, 1942, 1943, 1944. 470 тысяч человек. Почти все умерли от голода… Фотографии, до трагизма которых не суждено подняться самому гениальному художнику: убитые на улице, женщины с саночками по дороге на кладбище, очередь к проруби. И эта девочка… Таня Савичева. Странички школьной тетрадки. Что испытывал голодный ребенок, когда записывал чернильным карандашом: «…Мама умерла 15 маяв 7.30 утра», «Савичевы умерли. Осталась одна Таня». Темноволосая девочка с бантиком, красивыми черными глазами. Как у его дочек.

«Натали была абсолютно права: советские люди больше всего на свете боятся войны; того, что они пережили, хватит на десять поколений», – подумал барон.

Наутро Морис смотрел на город новыми глазами – он понял, какую цену заплатили ленинградцы за свое право жить в этом городе.

После Северной столицы барону организовали поездку в Самарканд и Бухару Он прекрасно знал Алжир, Марокко, и многое ему тут напоминало мечети и дворцы Тлемсена и Константины, хотя изысканность архитектуры периода правления саманидов, конечно, не могла не восхищать. Перед возвращением в Москву Борис сказал барону, что сегодня поведет его в какой-то необыкновенный ресторан с истинно национальной кухней.

– Ты узнаешь, что такое настоящий бухарский плов. Пальчики оближешь. Кстати, пальчики облизывают не от отсутствия воспитания или недостатка воды, вовсе нет – кончики пальцев обладают особой чувствительностью, и этот заключительный штрих как бы подчеркивает полноту гастрономических наслаждений.

Было много ковров – на полу, стенах и низеньких скамеечках. Барон отказался «облизывать пальчики», сидя на подушках возле низеньких столиков с резными ножками, когда Петров предложил ему погрузиться в национальный колорит. Тогда их провели к европейским столикам, где стояла ваза с изумительным виноградом и хрустальный графин с холодной водой.

Через секунду появилось блюдо с тончайшими ароматными лепешками чалпак. И большие хрустящие салфетки легли на колени гостей.

– Вот и заканчивается наше путешествие. – Борис отломил кусочек лепешки. – Ты доволен?

– Конечно! Большое спасибо руководству Центра и тебе, Борис. Я, откровенно говоря, не ожидал такой заботы и внимания. Мне многое понравилось, хотя далеко не все. – Морис в отношениях с Петровым всегда был прямолинеен и говорил все, что думал, не заботясь, как это сейчас говорят, о политкорректности.

– Начинай с последнего.

– Помнишь, у нас колесо спустило на пути в Кусково?

– И что?

– А то, что там шли дорожные работы – рабочие копали и таскали землю. И почти все эти рабочие – женщины! Позднее я подобную картину видел неоднократно. Можно подумать, что война у вас закончилась только вчера…

– Ну мне тоже это не нравится, но ведь насильно их не заставляют. Сами идут на такую работу. Мужчин не хватает…

– А вы запретите! Запретов-то у вас хватает. Вот не продают в киосках западных газет и журналов, кроме коммунистических «Юманите», «Унита» да «Дейли Уоркер». А почему? Боитесь проникновения чужих идей? Ну и что из этого, если вы считаете ваши идеи непобедимыми?

– Ничего мы не боимся. Просто вряд ли эти издания найдут у нас большой спрос. В Москве не так уж много иностранцев. А дипломатический корпус получает прессу по своим каналам… – неуклюже пытался парировать Борис, понимая, что убедительных аргументов у него нет. Поэтому он закрыл эту тему просто и правдиво: – Ты знаешь, я тоже считаю, что ничего плохого бы не случилось, если бы у нас продавали западную периодику. Я думаю, что это вопрос времени.

Они говорили много и откровенно. Борис понимал, что Морис человек тонкий и наблюдательный, с давно устоявшимися политическими взглядами и агитировать его «за советскую власть» и «диктатуру пролетариата» – пустое и бессмысленное занятие.

Подали плов – истинное произведение искусства, – живописной горкой возвышающийся на расписном блюде. Тончайший аромат трав и облагороженного ими мяса щекотал ноздри… Дискуссия прекратилась, едва они приступили к трапезе.

– Нравится?

– Очень! Замечательно! – Морис тронул губы салфеткой и улыбнулся. – В Алжире есть такое блюдо – кус-кус. Нечто похожее. Но эта пища достойна того, чтобы ее воспели в стихах.

– И воспевают. Кстати, – Борис поднял рюмку, любуясь, как играет янтарным золотом в хрустале благородный напиток, – вино, что сейчас пьем мы с тобой, привело в восторг барона Пьера Леруа.

– Разделяю его точку зрения. – Барон с наслаждением отпил глоток. – И что же сказал президент французского бюро виноделия?

– Барон назвал «Гуля-Кандоз» солнцем в бокале.

От зеленого чая барон отказался категорически, но с видимым удовольствием держал в обеих руках пиалу с густо заваренным черным, запивая обжигающим напитком соленые фисташки и курагу.

Как-то сам собой возобновился разговор о недостатках, которые заметил Морис за время его короткой, но насыщенной поездки.

– Да, у нас еще много проблем, – соглашался Борис, – но сразу все не делается. Мы их решим.

– Ну хорошо, с продуктами решите, верю. Но почему у вас простой человек не может поехать в Париж, Лондон или Прагу?

– Ездят, по туристическим путевкам… Думаю, со временем и здесь все изменится. Но все же это меньшее зло в сравнении с растущей преступностью, наркоманией и войнами.

– Кстати, о войнах… Ваша армия в Афганистане – на каком основании?

– Простите, а что Франция в свое время забыла во Вьетнаме, который находится в десяти тысячах километров от ее границ? – вырвалось у Бориса. – С точки зрения безопасности страны Афганистан расположен в зоне наших стратегических интересов…

– Что касается Вьетнама, то это была ошибка, которая дорого обошлась Франции. Посмотришь, Советскому Союзу Афганистан тоже дорого обойдется, – поставил точку в этом разговоре Морис.

Официант ловко подхватил остывшие чайники, заменив их на горячие со свежезаваренным напитком, и обновил вазочку с фисташками.

«Ну что ж, – весело подумал Борис, – так и напишу в отчете о поездке: перевоспитать барона и сделать из него сторонника коммунистической идеи никогда не удастся. Возможно, парткому управления это не понравилось бы, прочитай они такое, но Комитету государственной безопасности нужен полковник де Вольтен в своем качестве и на своем месте. В конце концов, де Вольтен стал работать на советскую разведку не из-за симпатии к левым идеям».

Действительно, строить социализм барон не собирался даже в самом страшном сне.

В Москве Аристократа ожидали трудовые будни – интенсивный курс обучения оперативным премудростям. С ним провели несколько практических занятий по обработке тайников, методам обнаружения и ухода от слежки, тайнописи, использованию различной оперативной техники и другим премудростям шпионского ремесла. Аристократу подобные занятия не нравились, однако он старался, понимая, что от овладения этими навыками зависит успех его работы и его безопасность.

В то же время Центр делал все возможное, чтобы дать Аристократу отдохнуть, вдохнуть в него заряд бодрости и энергии и, что самое важное, показать де Вольтену, что его очень ценят, ему благодарны и всегда готовы поддержать и помочь. Поэтому отрабатывался и вариант вывода барона в Советский Союз в случае провала. Вариант, о котором Морису не хотелось даже думать…

…За день до отъезда Мориса привезли в специальную резиденцию КГБ, так называемый объект АБЦ, находящийся рядом с Кольцевой дорогой, недалеко от штаб-квартиры внешней разведки в Ясеневе. Руководитель Первого главного управления лично принял де Вольтена в просторном конференц-зале, который был слишком большим для такого узкого круга лиц. Помимо руководителя внешней разведки на встрече присутствовали только начальник 5-го отдела и сопровождавший барона Петров, выполнявший роль переводчика.

– …От имени советского правительства выражаю вам глубокую благодарность и признательность за ту неоценимую и бескорыстную помощь, которую вы самоотверженно оказываете нашей стране в обеспечении ее обороноспособности и безопасности. Я хотел бы также подчеркнуть, что ваше сотрудничество с нами в первую очередь направлено на сохранение мира и спокойствия в Европе. Поэтому мы видим в вас, господин де Вольтен, в первую очередь истинного патриота Франции. И я верю, что придет время, когда вы будете с гордостью открыто носить на своем мундире эту награду, – закончил руководитель внешней разведки свою краткую речь, вручая де Вольтену орден Красного Знамени.

«Не дай бог…» – подумал Морис, но он был искренне тронут такой оценкой своей работы и растроганно поблагодарил руководство КГБ за оказанную ему честь. По неписаным законам разведки орден должен оставаться в штаб-квартире в Ясеневе. «До лучших времен», – как сказал начальник ПГУ. Что под этим подразумевалось, каждый из присутствующих представлял по-своему.

Вечером накануне отъезда они вдвоем ужинали на даче, к которой Морис успел привыкнуть. Проговорили допоздна и расстались уже ночью, понимая, что каждому нужно отдохнуть перед предстоящим напряженным днем. Борис думал о том, что барона ждут тяжелая и опасная работа, новые нервные нагрузки и, возможно, непредвиденные испытания.

На взлетном поле перед посадкой в самолет, вылетавший в Прагу, они обнялись.

– Я с тобой, Морис. Береги себя.

– Знаю. Спасибо.

Петров с тревогой проводил взглядом барона, пружинистым шагом идущего к трапу.

«Увидимся ли мы когда-нибудь вновь? – подумал Борис и сам себе ответил: – Вряд ли».

В здании советского посольства на бульваре Ланн на трех последних этажах размещалась резидентура КГБ. Пройдя через небольшую комнату, где сидел дежурный, и выполнив необходимые формальности, Владимир оказался в просторном, хорошо освещенном зале, разделенном прозрачными перегородками. Там, в небольших комнатках-сотах, за рабочими столами, подобно пчелам в улье, сосредоточенно трудились офицеры резидентуры. Помещение имело двойные стены, потолки и полы со звуконепроницаемой изоляцией. Это свободное пространство наполнялось постоянными электронными звуковыми сигналами, защищающими от прослушивания. Образно говоря, резидентуру можно было сравнить с огромной подводной лодкой, плавающей в электронном море, попасть в которую можно через один-единственный люк.

Стены зала являли своеобразную Доску почета – их украшали фотографии работников ДСТ и установленных разведчиков ЦРУ в Париже. Снимки были различного качества, поскольку запечатленные персонажи «снимались» при самых разных обстоятельствах: на правительственных приемах, в салоне автомобиля, на улице солнечным днем или в темном помещении. Попадались строгие фотографии, взятые из паспортов или других официальных документов. На отдельных «плакатах» красовались служебные автомобили французской контрразведки, а также их регистрационные номера.

В 9.05 Владимир Кулябов получил последние наставления в кабинете парижского резидента КГБ. Спустя пятнадцать минут он спустился в подземелье посольского гаража, снова и снова мысленно прокручивая маршрут сегодняшней поездки. Внутренний карман пиджака давил грудь – там лежал плотный серый сверток. Сегодня Кулябов заложит его в тайник под названием «Скала». Тайник находился в живописном лесу, недалеко от королевского дворца в Фонтенбло.

Владимира уже ждали оперативный шофер Дима Воронов и его жена Валя, которую за миниатюрную фигурку и курносый вздернутый носик посольские называли Кнопкой.

Дима открыл вместительный багажник, где лежала спущенная надувная лодка, образуя нечто, по форме напоминающее уютное птичье гнездо, поверх которого был наброшен толстый шерстяной плед. Кулябову не нравилась подобная процедура, но на ней настоял резидент. Никто не знал, что у него была легкая форма клаустрофобии. Об этом своем «тайном» недуге он тоже узнал совершенно случайно, еще студентом, застряв однажды в тесной кабинке лифта в старом московском доме, направляясь к друзьям на встречу Нового года. Тогда внезапно появилось острое чувство тревоги, сердцебиение, и ему стоило значительных усилий сохранять спокойствие и не терять самообладания. Новый год Кулябов встретил между этажами, барабаня по стенкам кабины, пока сердобольные соседи не отыскали уже изрядно подвыпившего жэковского механика… Тот, ворча, освободил Владимира из плена, избавив от неприятных ощущений. Понятно, что в тесном лифте застревают не каждый день, и Владимир опять надолго забыл об этой своей особенности. Багажник, конечно же, не кабина лифта, но чувство тревоги вновь возникло.

Дмитрий молча смотрел, как Владимир, скрючившись, разместился в багажнике посольского «Пежо-504», ободряюще подмигнул разведчику и мягко закрыл крышку. В кромешной темноте Владимир мог включить карманный фонарик, но не стал этого делать: темнота почему-то гасила острое ощущение беспокойства.

Заурчал мотор, машина мягко тронулась и выехала из «Бункера» – так французская контрразведка окрестила советское посольство во Франции. Название оказалось, на удивлении, метким. Строение из серого бетона с мозаичными панно среди изящных парижских зданий выглядело так же нелепо, как Дворец съездов на территории Кремля. Правда, бывшая штаб-квартира НАТО, располагавшаяся неподалеку, тоже не совсем вписывалась в ландшафт, однако создатели современного офисного комплекса Северо-Атлантического союза проявили больше творческого воображения и одновременно чувство меры.

По соседству с советским посольством находилось здание, где размещался стационарный пост наружного наблюдения французской контрразведки. Дежурный офицер рутинно отметил в регистрационном журнале: «…Серый „Пежо-504“ номер 115 CD 1876 выехал из гаража в 9 часов 30 минут. В кабине двое – шофер посольства Воронов и его жена».

А в помещении резидентуры КГБ, где было установлено специальное радиоэлектронное оборудование «Зенит», продолжали внимательно следить за эфиром, точнее, за частотами, на которых работали полиция и французская контрразведка. Повышенной активности в эфире не отмечено. В противном случае Владимиру немедленно бы передали условный радиосигнал об отмене операции – небольшое устройство для приема находилось у него в кармане. Такое же электронное «указание» получил бы и оперативный шофер Дмитрий Воронов… Он бы тогда просто покатался по городу и, купив что-нибудь для вида в арабских продуктовых лавках, вернулся в посольство.

Но сигнала не последовало, и серый «пежо» спокойно двигался по направлению к Опера, где находились крупные парижские магазины: «Галери Лафайет», «Принтан», «Брюмель» и «С&А». Подъехав к многоярусному подземному гаражу для посетителей, Дмитрий послал «пассажиру» сигнал: открыл на секунду бардачок в салоне, и специальная лампочка на миг осветила багажник. Это означало: «Приготовиться, подъехали к точке». Машина спустилась до последнего уровня тускло освещенного гаража, развернулась и медленно, задним ходом въехала на парковочное место, расчетливо выбранное в глухой, не просматриваемой зоне между двумя несущими колоннами. Проделав еще раз манипуляцию с бардачком, Дмитрий вышел из автомобиля. Оставила машину и Валя. Осмотревшись, шофер еще раз глянул в сторону въезда. Открыл багажник. Секунда – и Владимир стоял рядом с Дмитрием. Шагнув за колонну, он оказался возле «рено», быстро открыл незапертую дверцу и сел за руль. Нащупав ключ, предусмотрительно оставленный в замке зажигания, Кулябов включил двигатель. На панели переднего стекла лежал розовый картонный билет, служивший при оплате пропуском на выезд. Через полминуты «рено» с обычными парижскими номерами благополучно выкатил с другой стороны подземной парковки.

Вороновы же, не спеша, прошли нижнюю галерею (не встретив на своем пути ни одной живой души – все предпочитали парковаться на двух верхних уровнях, поближе к выезду) и скрылись за дверью со светящейся в полутьме надписью «Лифт». Вскоре супруги оказались на многолюдной улице, на пути в сторону «Брюмеля» – рая для модных мужчин. Там они неторопливо выбирали для Димы рубашку и галстук – у шофера через три дня день рождения.

Владимир поехал отработанным заранее проверочным маршрутом и слежки не обнаружил. Однако это ровным счетом ничего не значило. Резидентура прекрасно знала об установленных в определенных стратегических точках Парижа скрытых телевизионных камерах. Они находились на крупных магистралях, мостах и в других обязательных точках проезда, облегчая работу французским бригадам наружного наблюдения. В любой момент наружка могла подхватывать объект в тех местах, где его засекли технические средства слежения. Если машина останавливалась в каком-нибудь квадрате города, сотрудники контрразведки, державшие между собой связь по рации, подключались к выявлению местонахождения советского разведчика и в случае его обнаружения продолжали вести за ним скрытую слежку. Эта система, которую французские разработчики назвали «Невод», работала довольно эффективно, хотя сесть на «хвост» разведчику в большом городе совсем не просто. Проходные дворы, как в Москве, в Париже отсутствовали. Их заменяли магазины с несколькими выходами на разные улицы и метро с чрезвычайно разветвленной сетью станций.

Тем не менее Мих-Мих настоял на использовании «чистой» машины с местными номерами, так как тайник «Скала» находился за городом. Машину до операции взяли напрокат в известной фирме «Hertz» по фальшивым документам. Оставить ее потом можно было у любого отеля в Париже, сообщив об этом по телефону в парижский центр фирмы. Словом, найти ее арендатора для ДСТ было бы практически невозможно.

Владимир благополучно выехал к Порт-Орлеан, затем пересек Иль-де-Франс и направился в сторону так называемого шоссе Солнца. Эта магистраль вела прямо в Фонтенбло – туристическую Мекку для любителей старинных дворцов и замков. Кулябову полагалось выйти на тайник часа через три, тщательно проверяясь, чтобы не привести за собой «хвост». Владимир любил этот ухоженный уголок дивной природы, находившийся всего в пятидесяти километрах от Парижа. Приезжая сюда, он каждый раз находил для себя что-то новое, восхищаясь красотой и изяществом, царящими вокруг. Вот и сейчас Владимир искренне обрадовался, что до назначенного времени может наслаждаться великолепием королевских покоев.

Он купил билет и присоединился к группе американских туристов. Американцы с неудовольствием оставили в гардеробе – обязательное требование музея – свои фотоаппараты, без которых чувствовали себя раздетыми донага. С тихим возмущением они потекли к парадному входу королевского дворца.

Побродив по залам и вдоволь насладившись королевской роскошью, Кулябов вернулся к своему «рено». Он завел двигатель и поехал к деревушке с историческим названием Барбизон. В XIX столетии она стала одним из художественных центров Франции, когда там жили Жан-Франсуа Мийе и потянувшиеся вслед за ним художники, основавшие Барбизонскую школу живописи. Сегодня картины Мийе украшают стены Лувра и Музея современного искусства в Нью-Йорке. Барбизон знаменит еще и тем, что там жил автор бессмертного приключенческого романа «Остров сокровищ» – шотландец Роберт Стивенсон. Барбизон и сегодня остается прибежищем художников, и здесь всегда можно встретить множество живописцев и графиков, продающих свои картины туристам в многочисленных лавках и антикварных магазинах. Владимиру нравилось бывать здесь. Он всегда покупал что-нибудь у художников, исходя из своих возможностей – невеликой (в сравнении с тем, что получали западные коллеги) зарплаты сотрудника советского посольства. Кулябов понимал: его приобретения будут выглядеть довольно скромно рядом с коллекцией отца-генерала, вывезенной им после войны из Германии. Однако они будут дороги Владимиру как память: ведь навсегда останутся воспоминания о посещениях Барбизона, связанные с той или иной картиной.

То, что он собирался купить сегодня, будет напоминать ему об операции «Катапульта». Контрразведка противника начала затягивать вокруг барона петлю. Пришла пора обеспечить вывод агента из страны – эвакуацию де Вольтена в СССР. Сегодня Владимир заложит в тайник пакет с документами. Одни из них дадут возможность Аристократу нелегально выехать за пределы Франции, другими он воспользуется на пути в чужую страну. Страну, ради которой он пожертвовал всем, что имел: семьей, друзьями, положением и имуществом. И еще – ему предстояло расстаться с женщиной, которая была первопричиной всего, что, в конце концов, привело его к такому финалу.

Владимир понимал, что впереди у Аристократа тягчайшая и безрадостная перспектива. Жизнь на чужбине, без друзей, без общения, за исключением тех, кто будет с ним возиться на первых порах, помогая налаживать быт. Да и сам быт едва ли порадует «товарища барона». Владимир вспомнил, как, приезжая в отпуск, он с тревогой отмечал: в Москве становится все труднее и труднее с элементарными продуктами, обычными бытовыми товарами, не говоря уже о каких-то предметах роскоши. Хотя что для де Вольтена, привыкшего жить в полном достатке, представляют собой наши «предметы роскоши»? Так, обычные вещи первой необходимости. Разумеется, барона обеспечат достойной квартирой где-нибудь в центре столицы – в районе Сокола или на Бронной, приличной пенсией, приставят экономку – этакую молчаливую матрону. К нему будут приезжать каждый день домой для «бесед» – замаскированной формы допросов. А как иначе? Барон многое знает, много больше, чем он передавал в своих донесениях. Его информация будет вначале бесценной и поможет ему скоротать несколько месяцев в трудах и заботах. Но каждый кладезь знаний, даже такой глубокий, как у заместителя командующего ракетным центром НАТО, со временем истощается. А дальше… До какой степени он сможет адаптироваться к жизни в СССР, которая в обозримой перспективе не обещает стать лучше? И еще много других мыслей, связанных с незавидной судьбой барона, промелькнуло в голове у Владимира.

Однако Кулябов не испытывал к нему жалости. «Барон де Вольтен как личность остался для меня чужим. Не сложились у нас особые отношения, которые порой возникают между руководителем и агентом. Особенно с ценным агентом, чьи успехи способствуют карьере, получению орденов и досрочному присвоению званий. Такие отношения, по-видимому, сложились у барона с Петровым. Не случайно барон часто спрашивал о нем.

В конце концов, генерал де Вольтен – не желторотый юнец, который полез в объятия КГБ сдуру, – раздраженно думал Владимир. – По собственной инициативе полез, между прочим, должен был понимать, что ожидает его. Никто его не принуждал, это был личный выбор. Теперь пусть получает то, что, в конце концов, происходит со всяким сгоревшим агентом – шпионом, пришедшим с холода. Именно так метко назвал свое произведение самый успешный создатель шпионских романов бывший разведчик Джон Ле Карре. И это еще не самое худшее, что может произойти».

У Владимира окончательно испортилось настроение. «Дай бог барону не попасть в руки контрразведки… Там из него быстро все вытрясут. Не посмотрят, что барон. Французы при всей своей внешней жантильности народ жесткий. А уж специалисты из ДСТ… Те свой хлеб даром не едят. Самое печальное – тогда всплывет и мое участие. А это означает скоропостижный отъезд на родину. Потом французы автоматически передадут сведения обо мне во все дружественные им спецслужбы, и мне закроют въезд во все приличные страны, где не существует дефицита продуктов и в магазинах хватает пресловутых предметов роскоши, – подумал он с желчным сарказмом. – А далее останется только протирать штаны в Центре и ждать командировки в какую-нибудь захудалую африканскую франкоговорящую страну, где самым большим приобретением будет какая-нибудь экзотическая болезнь, лекарства от которой неизвестны в госпитале КГБ в Пехотном переулке. Прецеденты уже были…»

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Владимир, как и полагается туристу, решил обойти несколько антикварных магазинов и художественных лавок. Он собрался поискать что-нибудь оптимистичное, яркое и красочное – противоположное манере Мийе.

Ага, вот, кажется, то самое. Его заинтересовала небольшая картина, написанная в старой манере, возможно, хорошая копия истинного живописца, изображавшая королевскую охоту на дикого кабана. В густом лесу у ствола огромного дуба группа всадников в красочных охотничьих убранствах, упершись пиками в несчастное, смертельно раненное животное, замерли в ожидании мига, когда сюзерен положит конец страданиям кабана. Король в высоких ботфортах и красном плаще с золотыми лилиями смело и величественно смотрел на вепря, выбирая самую уязвимую точку для нанесения coup de grace – последнего, смертельного удара.

Картина стоила дорого, но Владимир понял – без нее он не уйдет. Он отсчитал деньги, продавец бережно завернул картину и поздравил Владимира с удачным приобретением. Выходя из магазина, Кулябов взглянул на часы – пора. Пора ехать к лесу и через полчаса выходить на тайник.

«Хорошо, что сегодня среда, – в выходные здесь не протолкнуться среди расположившихся на пикник бесчисленных семейств или влюбленных парочек. Сегодня будний день – народу практически нет».

Кулябов вышел на небольшую поляну и приблизился к скалистому холмику – слишком пологому и низкому, чтобы альпинисты могли удостоить его своим вниманием. К нему подступали заросли густого кустарника, в глубине которого виднелись два больших, прислонившихся друг к другу валуна. Вокруг на сотни метров – никого. Вдали время от времени раздавался шум проезжавших по дороге автомобилей. Владимир глубоко вдохнул, выдохнул и решительно шагнул в гущу кустарника. Пригнувшись, чтобы не повредить лицо о колючие ветки, он пробирался по направлению к валунам, на ходу вытащил из внутреннего кармана пиджака серый пакет из водонепроницаемой бумаги. Нащупав в расселине между валунами небольшое отверстие, просунул туда пакет и заложил расселину лежавшим рядом камнем.

И в это мгновение со всех сторон раздался громкий треск ломающихся веток, как будто сквозь кустарник продиралось стадо диких кабанов. Чьи-то крепкие руки цепко держали Владимира за запястья, локти и плечи, а серия последовавших фотовспышек на мгновение полностью ослепила его. Кулябова моментально обыскали, забрав все, что оказалось в карманах. А только что заложенный в тайник пакет теперь держал один из сотрудников группы захвата. Владимир не успел опомниться, а его уже вывели на поляну. Из лесной чащи появились еще двое. Один – толстенький лысеющий господин лет пятидесяти. Верзила из группы захвата почтительно передал ему серый пакет. Владимир машинально сосчитал участников задержания. «Ого! Шестеро. Эти двое, разумеется, начальство, – мелькнуло в голове, – а лысый у них старший».

Только здесь, на поляне, он полностью осознал, что произошло. Его, опытного профессионала, взяли, как говорится, со «спущенными штанами». Подобная ситуация теоретически прорабатывалась в разведывательной школе № 101, однако каждый молодой разведчик надеялся на то, что подобная судьба его минует. Хорошо усвоенное в школе правило гласило: единственный выход в данном положении – это, во-первых, решительно заявить, что арест – провокация, и далее молчать и требовать, чтобы его немедленно связали с советским посольством. Главное – его посольский ранг обеспечивал в стране пребывания дипломатическую неприкосновенность.

Понятно также, что все «решительные» протесты, требования отпустить руки, чтобы показать дипломатическую карточку, не возымели на группу захвата совершенно никакого действия. Кулябова быстро и ловко усадили в черный «ситроен». По бокам разведчика уселись два дюжих молодца, между которыми Владимир едва дышал. Весь путь молодцы держали его как девушку – под руки. Владимир понял, что ему сегодня придется увидеть здание на рю де Сассю изнутри. Мысленно он вновь и вновь прокручивал события сегодняшнего дня, начиная с выезда в город. Нет, наружку привести с собой он не мог. Все было чисто. И вновь Владимир, как в кино, отчетливо увидел валуны, услышал внезапно рядом звук ломающегося кустарника, перед глазами возникли ослепляющие вспышки, он почувствовал на себе чьи-то руки…

«Появились, как черти из табакерки. Нет, это – засада. Они знали место тайника. Ждали, когда кто-нибудь заявится. Поэтому контрнаблюдение и система „Зенит“ ничего не обнаружили. И все у них было подготовлено. Ну что ж, разбор полетов еще впереди, а пока возьмем себя в руки и будем предельно внимательны…» Владимир вдруг вспомнил о картине, оставленной в багажнике «рено». «Ну и черт с ней! – зло подумал он. – Неприятно будет смотреть дома на сцену с кабаном в лесах Фонтенбло, оказавшуюся почти символичной».

Однако машина привезла Кулябова не в Париж, а в ближайший полицейский участок, находящийся в десяти минутах езды от леса. Его провели по пустым коридорам, поднялись на третий, последний этаж. Участок казался необитаемым, и лишь дежурный жандарм у входа нарушал это обманчивое впечатление. Процессия медленно поднималась по лестнице, и шаги глухо и зловеще отдавались под сводами старого здания: похоже, полиция размещалась здесь еще со времен Наполеона Бонапарта. Комната, куда привели Владимира, выглядела неуютно: закрытые металлической сеткой окна, канцелярский, видавший виды стол, за ним кресло, рядом – несколько простых жестких стульев. «Похоже, здесь снимают первые допросы с задержанных уголовников», – решил Кулябов. Доставившие его оперативники ДСТ остались за дверью комнаты-камеры. Охрана. Владимир оказался один на один с толстеньким лысоватым господином.

– У нас мало времени, мсье Кулябов, – начал француз, держа в руках дипломатическую карточку Владимира. – Будем знакомы. Я – начальник одного из отделов ДСТ. Меня зовут Анри Беко.

Владимир, глядя в глаза Беко, твердо заявил:

– Я – второй секретарь посольства СССР во Франции, Кулябов Владимир Александрович. Я решительно протестую против этой провокации и требую немедленно дать мне возможность связаться с посольством.

– Итак, мсье Кулябов, вы утверждаете, что вы дипломат и никакой шпионской деятельностью на территории Франции не занимаетесь.

Кулябов оторвал взгляд от стола, где лежали извлеченные из его карманов вещи, и, повернувшись в сторону лысеющего господина, громко произнес:

– Именно это я утверждаю и требую срочно соединить меня с консульским отделом посольства СССР. Я еще раз повторяю вам, что я дипломат и пользуюсь дипломатической неприкосновенностью. – Владимир всем своим видом старался показать, что больше ему говорить с Беко не о чем.

– Конечно, мсье Кулябов, иммунитет у вас есть, – дружелюбно согласился Беко, – так же как у нас имеются неопровержимые доказательства того, что вы занимаетесь и шпионской деятельностью. Вот, посмотрите сюда. – Лысоватый господин указал на лежавшие на столе предметы. – Эта электронная система, находившаяся у вас в кармане, является шпионским оборудованием, которым простые дипломаты не пользуются. Наконец, в пакете, который вы заложили в тайник, находились фальшивые документы на несуществующие имена. Вот, взгляните! Может быть, вы объясните, как они у вас оказались?

Кулябов равнодушно скользнул взглядом по раскрытым паспортам – одному французскому, другому австрийскому; на обоих паспортах – фотографии одного и того же хорошо знакомого ему человека. Помимо паспортов, на столе лежали и два водительских удостоверения на те же фамилии и пачка банкнот.

– Мне это совершенно не интересно, и меня это не касается. Мало ли что лежит у вас на столе.

В это время в кабинет вошел француз, который стоял вместе с Беко на поляне, когда Владимира вывели из кустарника. Его квадратное лицо кого-то напоминало – он не мог припомнить кого. Блондин молча передал шефу какой-то конверт.

– Да нет, вы ошибаетесь, мсье Кулябов, касается, еще как касается! Ваш подход ктайнику задокументирован. Также как и задержание. Вот здесь прекрасно видно, как вы закладываете пакет в тайник, а вот момент вашего задержания… – Беко засунул руку в конверт, извлек и разложил на столе перед Владимиром несколько фотографий. Снимки оставались еще влажными, но были четкими. С одного из них на Владимира испуганно смотрело его собственное лицо. Почему-то именно этот снимок вконец расстроил разведчика, и он с чрезмерной резкостью заявил очередной протест:

– Бессмысленно повторять то, что я вам уже сказал. Я еще раз требую дать мне возможность позвонить в посольство, я имею на это право.

– Имеете, конечно, имеете. – Беко был сама любезность. – Только сначала послушайте кое-что для вас небезынтересное. Уверен, что после этого вы, мсье Кулябов, не станете так спешить со звонком в посольство. Тем не менее, как я уже сказал, времени у нас мало, поэтому слушайте меня внимательно.

Беко подался вперед и, пристально глядя в глаза Владимиру, начал медленно и почти дружелюбно говорить:

– Вы должны быть благоразумны, Владимир. – Беко впервые назвал его по имени. – Вы уже, наверное, прокрутили возникшую ситуацию и все возможные последствия для вас. – Беко выдержал многозначительную паузу и медленно откинулся на спинку кресла, не сводя глаз с Владимира. – Я знаю, что вы действительно любите Францию, правда, по-своему. Это чувство не мешало вам наносить ей большой ущерб, активно участвуя в работе КГБ против нас. – Беко ощупывал Кулябова, сидящего напротив на неудобном жестком стуле, своими подвижными глазками-маслинками. – Однако мы знаем, вы пропитаны нашей культурой. Французская литература и живопись были вам дороги еще в школе. Вы с ранних лет мечтали прогуляться по Парижу, увидеть Нормандию, Бретань, побывать на Лазурном Берегу. Посмотрите на себя – вы и ваша жена одеты во все французское. В отличие от большинства ваших коллег, которые экономят на всем и рядятся в дешевые вещи, купленные в С&А, а то и в ТАТИ, вы предпочитаете дорогие парижские бутики: костюмы от Тед Ляпидус, лосьоны и духи от Кристиан Диор. Вы любите сигары – и при этом самые дорогие. «Дом Периньон» не все могут себе позволить даже здесь, во Франции, да и золотой каттер^[42] не из дешевых игрушек. – Беко кивнул на лежащий на столе серебряный цилиндр с кубинской сигарой внутри и на изящный аксессуар фирмы «Давидофф», изъятые из кармана Владимира. – У вас всегда было преимущество перед обычными советскими гражданами. Большая квартира в Москве, дача, на которую большинству ваших коллег еще надо заработать. Отец-генерал со связями, да и сами вы, видимо, ими обросли. – Беко откровенно показывал, что он о Владимире знает многое.

«Откуда им все это известно? Не вчера же он это узнал. Где протекает – в резидентуре или в Центре?» – мелькали вопросы.

– Иначе как бы вы оказались в парижской резидентуре? Мы знаем, кто работает у вас в посольстве и в ваших представительствах в Европе. Особенно во Франции. Детишки! Дочка члена Политбюро, министра иностранных дел – она же жена представителя СССР в ЮНЕСКО; сынишка ближайшего помощника Генерального секретаря; родственница министра обороны. Думаю, продолжать бессмысленно – вы, Владимир, сами все прекрасно знаете…

Француз говорил, а перед глазами Кулябова, как в калейдоскопе, мелькали лица мужчин и женщин, о которых говорил Беко, некоторые из них были неплохими ребятами, но в целом француз был прав. Детишки… Сотрудники посольства и резидентуры знали, что, за редким исключением, за этих «неплохих ребят» приходилось вдвойне горбатиться, чтобы необходимая работа была выполнена. Порой они откровенно бездельничали, но никто не смел на них пожаловаться. Да и кому, куда?!

– Так вот, мсье Кулябов, – вновь перешел на официальный тон Беко, – мы можем сделать так, что Центр узнает, как благодаря неумелым действиям Владимира Кулябова, его любви к красивой жизни, пристрастию к дорогим картинам французских художников и связанным с этим пренебрежением к правилам конспирации был провален тайник в Фонтенбло, а затем разоблачен ценный советский агент. Эти документы ведь для него? – скорее утверждая, чем задавая вопрос, произнес Беко и постучал пальцем по изъятому пакету. – Можете считать, что мы его уже нашли, не сомневайтесь. – «Значит, барон еще на свободе», – как молния, промелькнуло в голове у Владимира. – Затем – расследование причин и обстоятельств провала агента, – продолжал француз. – Могу вам открыть небольшую тайну: одного вашего агента уже засекли на встрече с вами… Да, с вами. Вот, полюбуйтесь.

Беко, как фокусник, вытащил из кармана несколько фотографий и разложил их перед Владимиром. Сомнений быть не могло – эти снимки были сделаны во время последней личной встречи разведчика с одним из его агентов.

– И вина за все это, согласитесь, ляжет на вас. А теперь, когда в наших руках документы для вывода из страны чрезвычайно ценного агента, донесения которого ложились на стол вашего руководства, вы понимаете, чем все это для вас кончится. Здесь пахнет не просто концом карьеры, а кое-чем посерьезней…

Кулябов молчал, обдумывая слова Беко. Французу трудно было отказать в знании реалий советского посольства во Франции, как и обстановки, царящей в Центре.

Уловив смятение, которое все больше охватывало Кулябова, француз, наращивая темп, говорил все громче и решительнее:

– Мсье Кулябов, вы – разведчик и, как никто другой, знаете истинное политическое и экономическое положение. СССР и страны блока противопоставили себя всему промышленно развитому мировому сообществу. Посмотрите, кого вы имеете союзниками – Румынию, Болгарию, Польшу, иже с ними? Это же самые бедные, политически нестабильные и экономически отсталые страны Европы. Помимо них, вы имеете еще кучу голоштанных африканских, латиноамериканских и других нахлебников. СССР, благодаря глупости ваших руководителей, умудрился поссориться с Китаем и получить у себя на восточных границах могучего противника. Ваш народ живет в обстановке полнейшего дефицита, в то время как партийные бонзы пользуются всеми благами, о которых простой русский не может и мечтать. И все это в обстановке лжи, лицемерия и пустых обещаний о скором наступлении рая в России. СССР сегодня – это воистину трухлявый дуб, который может упасть или загореться сам изнутри. По данным наших американских коллег, – Беко доверительно понизил голос, сделав ударение на слове «наших», при этом он заговорщически посмотрел на Владимира, как бы демонстрируя не столько политические различия между ними, сколько профессиональную общность, – СССР в течение последующих четырех-пяти лет потерпит полный крах. В этом нет сомнения. Такое заключение сделано на основании научных расчетов, с учетом экономических и геополитических реалий.

СССР напоминает штангиста, который «взял» слишком большой для него вес и, будучи не в состоянии его выжать, готов бросить штангу на пол.

Он снова подался вперед и, не спуская сверлящих глаз с Кулябова, в упор, как будто выстрелил, произнес:

– Вы не должны губить свою жизнь ради прогнившей коррумпированной системы. Я вам предлагаю сотрудничество. Определенные гарантии и условия… Это, в первую очередь, в ваших же интересах. Итак, сейчас я вас отпущу. Мы высадим вас там же, где взяли. Мы вновь заложим пакет в тайник. Это уже не ваша забота. Вы же возвращайтесь в Париж и доложите руководству, что все прошло нормально. Мы встретимся с вами позже, когда вы позвоните вот по этому номеру. – Беко положил на стол перед Владимиром маленькую бумажку размером с визитную карточку. На ней был от руки написан номер телефона. – Позвонив, вам надо будет попросить мсье Дасена. Это не певец – это всего лишь пароль, – впервые улыбнувшись, попытался пошутить Беко. – Вам назначат место и время встречи. Все.

Владимир с нескрываемой неприязнью смотрел на Беко. Однако вызова в его взгляде не читалось. Скорее, страх и растерянность.

– Ну что, мсье Кулябов, нам пора. Да, вот еще… Если вы не позвоните по этому телефону в течение трех дней или вас отправят в Москву ближайшим рейсом «Аэрофлота», мы будем рассматривать это как ваш отказ от сотрудничества. Естественно, мы тут же запускаем операцию по вашей компрометации с привлечением прессы, и да поможет вам Бог! – Беко встал, давая понять, что беседа закончена, и жестом пригласил Кулябова к выходу.

Владимир посмотрел на стол, где лежали его вещи. Беко, перехватив его взгляд, ободряюще произнес:

– Да-да, забирайте все. И эту вашу электронную штуковину тоже… Оставьте только фотографии, – не без скрытого ехидства добавил толстяк, дотронувшись до снимков со сценой задержания разведчика.

Кулябов разложил все по карманам и, прихватив бумажку с телефоном, направился вместе с Беко к двери.

Обратная дорога в Париж оказалась во всех отношениях трудной. Шоссе, забитое автомобилями. Постоянно возникающие пробки, когда приходилось подолгу стоять без движения. Настроение – отвратительное. На душе муторно, в голове хаос. Постепенно собравшись с мыслями, Владимир начал выстраивать различные варианты дальнейших действий.

Вариант первый: он, как и полагается в подобных случаях, идет к резаку^[43] и, ничего не утаивая, докладывает ему все, как было. А там – будь что будет…

Вариант второй: он идет на контакт с французами и становится их агентом.

Вариант третий: он сообщает, что операция по закладке прошла успешно. Но на контакт с французами не выходит.

Нет, все эти варианты в чистом виде Владимира не устраивали. Если говорить о первом, то француз довольно верно изложил его дальнейшую перспективу… Конечно, его сделают козлом отпущения, и прощай карьера, которая так удачно складывалась. Не помогут все его связи.

Второй вариант – переход в стан противника – неприемлем, так как на кону стоит уже не карьера, а его, Владимира, жизнь.

Оставался третий вариант – над ним следовало поразмыслить. Он может доложить резиденту, что все в порядке, затем выйти на контакт с французами, а дальше – дальше поиграть с ними в кошки-мышки.

«Начну с того, что мне нужно значительно больше времени, чем три дня, для принятия столь важного для всей моей жизни решения. Это во-первых. Во-вторых, мне надо прощупать жену, чтобы выяснить для себя, могу ли я на нее рассчитывать в дальнейшем, если нам, в конце концов, придется остаться во Франции. Ведь я люблю ее… ну, по крайней мере, так можно сказать французам. Короче, тянуть и тянуть с решением.

Контрразведчикам придется согласиться с моими доводами. Они будут считать, что я на крючке и никуда от них не денусь, что вопрос только во времени. Да, скорее всего, перспектива вербовки офицера парижской резидентуры для ДСТ настолько заманчива, что они не станут исполнять свои угрозы, прежде чем исчерпают все другие меры воздействия. А там подойдет и время моего отпуска. Французы знают, как у нас к этому относятся. Свидания с родиной должны быть регулярными – в Ницце-то советским гражданам отдыхать не разрешают… В Москве что-нибудь придумаю – нервный срыв, какой-нибудь другой недуг. Такой, что в Париж мне возвращаться будет уже нельзя. Охотников заменить меня в резидентуре найдется предостаточно. Французы рубить с плеча не станут. Могут подумать, что по каким-то соображениям меня оставили в Центре, и будут ждать моего следующего появления в их поле зрения. А там посмотрим… По крайней мере, в Москве французам до меня не добраться.

Да, это, пожалуй, оптимальный, хотя и рискованный вариант. Ничего, выкарабкаюсь!»

К середине 80-х годов прошлого века в СССР работало больше шпионов ЦРУ, чем когда бы то ни было за всю историю существования управления. Степень доступа к советским секретам была поистине ошеломляюща. Где только кроты^[44] не прорыли свои ходы.

«Бог мой, – вспоминал впоследствии Олдридж Эймс, сотрудник ЦРУ, работавший на советскую, а затем на российскую разведку, – шпионы ЦРУ проникли во все участки советской системы: в КГБ, ГРУ, Кремль, научно-исследовательские институты…» Один из таких кротов в высших эшелонах власти сообщил своим хозяевам в ЦРУ, что советское руководство регулярно получает самую свежую информацию относительно планов НАТО. К тому же он назвал ряд документов, которые всего неделю назад Москва получила от своего агента. По предположению источника, шпион КГБ работал в одном из центров НАТО и занимал там какую-то руководящую должность.

Натовская служба контрразведки моментально ужесточила режим на всех объектах в Европе. После тщательного анализа, проведенного ЦРУ, было установлено, что доступ к документам, переданным в Советский Союз, имели 53 офицера. Оставалось выявить среди них предателя. Это был долгий и кропотливый процесс, но постепенно круг поисков сужался. Среди офицеров, попавших в список подозреваемых, значилось и имя совсем недавно произведенного в бригадные генералы Мориса де Вольтена. Но американцы не собирались делиться своими подозрениями с коллегами из Франции – они не доверяли французам, у которых, по их мнению, спецслужбы были «нашпигованы советскими агентами».

Морис не чувствовал надвигающейся опасности. Известно, что даже у кадровых разведчиков не всегда срабатывает интуиция, которая по своей сути является мыслительным подкорковым процессом, когда при восприятии множества на первый взгляд не имеющих отношения к делу деталей в конце концов рождается предчувствие. И, как правило, верное. Предчувствия у Мориса не возникало… Как и прежде, при любом удобном случае он снимал копии с документов, представляющих интерес для Советского Союза. Полученная им спецтехника давала возможность больше не рисковать и не выносить документы из Центра для фотографирования. Способ передачи материалов также вполне надежный – имелись в запасе три тайника, через которые в определенной последовательности Аристократ передавал отснятые пленки.

А в это время контрразведка ЦРУ просеивала всех подозреваемых старших офицеров посредством информационного фильтра, сужая круг лиц, через которых проходила та или иная информация. Далее с помощью крота в Москве выяснялось, что же в конце концов доходило до советского руководства. В итоге список подозреваемых сократился до трех офицеров, и одним из них был не чувствующий беды заместитель начальника натовского ракетного центра бригадный генерал Морис де Вольтен.

И все-таки судьба дала барону шанс. Маркус Вольф, легендарный шеф разведки ГДР, получил от своего крота из контрразведки западных немцев тревожную информацию: ЦРУ с помощью бригад наружного наблюдения БНД^[45] установило плотное наблюдение за генералом НАТО – французом Морисом де Вольтеном, заместителем начальника ракетного центра близ Мюнхена. Генерал подозревается в шпионаже в пользу Советского Союза.

Вольф немедленно проинформировал об этом Москву. Тут же руководством КГБ было принято решение о начале проведения операции «Катапульта» – вывода Аристократа в Союз. Спецслужбы двух стран – ЦРУ и КГБ – взяли старт в этой невероятной гонке. Позднее к ней подключится пока еще ничего не подозревающее ДСТ Победит тот, на чьей стороне окажется время… и случай.

Однажды за кофе – они завтракали в Париже у Натали дома – она обратила внимание, как часто барон поглядывает на часы.

– У меня днем важная встреча, дорогая. Боюсь, что сегодня мы вряд ли сумеем пообедать вместе.

– Что-то случилось? – обеспокоилась Натали. Ей не понравился напряженный вид возлюбленного. Он курил сигарету за сигаретой, что за ним водилось крайне редко.

– Нет, обычная деловая встреча с занудным, туповатым коллегой из Министерства обороны. Технические вопросы, но времени отнимают массу. И нервов, кстати, тоже.

Коснувшись губами щеки любовницы, он торопливо вышел из дома, оставив на столике сигареты и спички.

– Интересно. – Натали задумчиво повертела в руках спичечный коробок. – Я же подарила ему прекрасную зажигалку «Данхилл». А это что такое?

Шариковой ручкой на стенке коробка было написано «14.00». Коробок был фирменный – из кафе «Флора». До назначенного времени оставалось три часа. Натали моментально поняла, что за деловая встреча с «туповатым коллегой» состоится в назначенный час. И ей вдруг безумно захотелось узнать, что за человек сменил Петрова. «Должна же я увидеть, кому доверили Мориса. Как одеться? Что-нибудь неброское, попроще. Я должна выглядеть… А как я должна выглядеть? Понятно. Спокойнее, мадам Легаре, спокойнее…»

Она с трудом дождалась часа дня, чтобы добраться до кафе «Флора» минут за пятнадцать до предполагаемой встречи. Вышла на улицу. Как назло, все такси, проезжавшие мимо, оказывались заняты. Наконец рядом остановилась свободная машина.

– Я очень спешу. – Натали села в такси и нарочито взволнованно бросила: – Бульвар Сен-Жермен, 195, кафе «Три бегемота».

Вскоре машина выехала к площади Согласия, по мосту Александра I пересекла Сену и поехала в сторону Латинского квартала.

«Это известное кафе „Флора“ – место паломничества всех туристов», – вдруг сообразила Натали. Когда она только приехала в Париж, то часто туда захаживала – насладиться и надышаться свободным духом Латинского квартала. Увидеть вживую знаменитостей парижской богемы, выпить отлично приготовленный «эспрессо», которым славилось это заведение.

Движение в сторону метро «Сен-Жермен де Пре», рядом с которым находилось кафе, было плотным, машины шли впритык. «Черепаха ползет быстрее», – злилась Натали. Замаскировавшись большими солнцезащитными очками, она удобно расположилась на заднем сиденье такси – отсюда открывался отличный обзор улицы. В этот прекрасный майский день внутри заведений почти никого не было – парижане смаковали кофе, сидя на солнышке. Столики под разноцветными зонтиками и без оных превращали бульвары и улицы в одно нескончаемое кафе, и Натали из своего укрытия прекрасно видела лица посетителей многочисленных бистро и закусочных.

Вот и знаменитая «Флора». Кто только не бывал здесь! Родоначальники экзистенциализма – писатели и философы Жан Поль Сартр и Альберт Камю, кумиры зрителей всего мира Жан Поль Бельмондо, Ален Делон, их не менее именитые американские коллеги Фред Астер и Генри Фонда…

Проехав мимо «Флоры», Натали попросила таксиста припарковаться поблизости, но не совсем рядом.

– Лучше на той стороне улицы, рядом с кафе «Три бегемота», я хочу застукать своего мужа, мсье, – мрачно объявила таксисту Натали. – Он назначил свидание этой шлюхе Мими. Надо встать так, чтобы я видела, как она там появится. – Сказала так, что было ясно: как мужу, так и злой разлучнице Мими крупно не поздоровится.

– Мадам, мне трудно представить себе мужчину, который способен променять вас на какую-то Мими. Пусть она даже выглядит, как Мэрилин Монро, – галантно заметил водитель, давно уже время от времени поглядывающий в зеркальце заднего обзора на свою необычайно красивую пассажирку. «Очень хороша, но не про нас».

– Благодарю. Но я слышала, когда он договаривался с этой стервой по телефону… Она будет здесь в два, – с ненавистью прорычала Натали.

Был час обеда, и вдоль всего тротуара вплотную стояли припаркованные автомобили. Шанс выкроить здесь свободное место практически равнялся нулю. Натали собиралась было попросить таксиста проехать еще один круг, как вдруг заметила, что к серебристому «пежо» подошла пожилая пара и довольно скоро отъехала. Лучшего места для наблюдения трудно было себе представить. Таксист мгновенно среагировал и юркнул в освободившееся между машинами пространство.

– Мадам, отсюда все видно как на ладони, – заговорщическим тоном произнес он – кажется, ему понравилась эта игра.

– Вы правы, мсье. Постоим здесь, – согласилась Натали. Она взглянула на часы. Было без пятнадцати два.

Она обратила внимание на вышедшего из метро человека, направляющегося в сторону кафе. Его походка показалась ей до боли знакомой… Натали напряглась, старательно всматриваясь в мужчину, который, несомненно, двигался именно в их сторону.

Нет, не может быть! Игра воображения… А собственно, почему нет?.. Да, конечно, это он, Володя Кулябов – ее первая разбившаяся мечта о красивой жизни!

Натали не отрываясь следила за человеком из той, прошлой жизни. Он прошел мимо кафе, мимо их такси и свернул в близлежащую улицу. Кулябов почти не изменился. Только виски подернула седина. «Заматерел, мальчик, хотя фигура – ничего не скажешь! – спортивная». Характерная прямая осанка и уверенная походка. Одет Владимир был неброско, но по-современному стильно. И дорого. Синий твидовый пиджак, ладно облегавший его торс и подчеркивавший широкие плечи, и темно-серые фланелевые брюки составляли элегантный ансамбль. Дорогие черные полуботинки на каучуковой подошве делали его шаги мягкими и, вероятно, бесшумными. Словом, успешный французский бизнесмен или высокопоставленный правительственный чиновник на прогулке.

«Ну что ж, проверяйся… А я посмотрю, не привел ли ты, дорогой друг, с собой наружку…» И тут же подумала, что несправедлива к Кулябову – наверняка перед такой ответственной встречей он добросовестно проделал все необходимые мероприятия. Контрольные точки, сигналы, контрнаблюдение и прочие ухищрения шпионов. Но все равно дыхание Натали помимо ее воли участилось, она вдруг почувствовала такой же прилив ненависти, как и тогда, много-много лет назад. Перед ее глазами, как в старом иллюзионе, промелькнули события давно минувших дней. Дней ее молодости… Но она быстро сбросила это наваждение.

«…Итак, голубчик, ты тоже добрался до Парижа, сбылась мечта твоей юности. И похоже, тоже с помощью Лубянки, куда мы, правда, вошли через разные двери…»

Кулябов вновь появился из-за угла и медленно направился к кафе. Внезапно он остановился в двух шагах от такси, где сидела Натали, вынул из кармана серебряный цилиндр, открыл его крышечку и достал оттуда длинную сигару Затем в его руке появился золотой сигарный каттер, которым он ловко срезал кончик сигары.

«Любовь к дорогим вещам наша слабость. Папочка привил! – со злостью подумала Натали. С присущей ей острой наблюдательностью она отметила, что Владимир курил дорогую сигару фирмы „Давидофф“ – „Дом Периньон“. Золотой каттер был той же фирмы. – Однако! Черт возьми, уж не получаем мы этот товар от одного и того же источника?» Владимир скользнул взглядом по улице, внимательно фиксируя лица прохожих и сидящих за столиками людей. Очевидно, не найдя ничего подозрительного, он прошел внутрь кафе, сел около окна и закурил сигару. В окне хорошо просматривалось его лицо, временами исчезающее в дыму, и мерцающий кончик горящей сигары. Было без пяти два.

«Дымящая сигара – сигнал Морису, что все чисто. А мне лучше сейчас уехать – и так все ясно. Морис всегда был пунктуален. Придет ровно в два. Надо уезжать».

– Вот они! – сказала она, когда мимо прошла какая-то симпатичная пара – пышногрудая блондинка и черноволосый – южанин! – молодой мужчина. – Вот эта стерва! Теперь он у меня попляшет… Сегодня же потребую развода! Едем! Едем отсюда скорее! Не могу их видеть, я не ручаюсь за себя! – Из нее, что называется, от ярости сыпались искры.

Таксисту не нужно было повторять два раза. Перспектива быть свидетелем женской потасовки с вмешательством полиции совершенно не входила в его планы.

– Хорошо. Хорошо, мадам. Вы правильно решили. – Машина уже выехала на проезжую часть и в общем потоке двинулась дальше по бульвару.

Таксист все-таки разглядел мужа экспансивной пассажирки и его любовницу.

«Муж как муж, – подумал про себя таксист, который и сам, как нормальный француз, был не без греха, – а вот Мими никуда не годится… Разве ее можно сравнить с этой взбалмошной красавицей?»

Он еще раз взглянул в зеркальце заднего вида и увидел, что пассажирка сняла очки. Ее большие зеленые глаза выражали озабоченность, расстройство и еще целый ряд эмоций, которые таксист едва ли мог уловить.

– На Монмартр, – бросила она, и водитель не без тревоги внимательно посмотрел на нервную дамочку.

На «свободной земле свободных художников» Натали выбрала столик под зеленым зонтиком и сделала неожиданный для себя заказ:

– Мартини с водкой и пиво…

Мимо нее сновали причудливо одетые африканские торговцы талисманами, протискивались в поисках места между стоящими вплотную – спинка к спинке – стульями веселые и шумные студенты, требовали внимания к своим шедеврам расположившиеся рядом художники. Экзотическая смесь запаха жареного мяса и дешевых сигарет, разноязычной болтовни и постоянного шума, который в другом месте казался бы грубым, а здесь кажется радостным, – все создавало фон, необходимый ей для того, чтобы собраться с мыслями.

Аристократ на связи у Кулябова. С ума сойти! Вместо надежного Петрова с Морисом работает человек слабый, малодушный и способный на подлость. Предав ради выгоды, предашь вновь. О том, что сама она всегда шла по жизни именно таким путем, Мимоза, разумеется, не задумывалась. Но сейчас она впервые думала не о себе: на карту была поставлена жизнь и судьба ее мужчины. Господи! Ведь она своей собственной рукой «передала» Мориса КГБ. Сама. Никто не просил. И Натали холодела от сознания неотвратимости беды. Интуиция у нее срабатывала моментально. Но самое главное, что теперь она НИЧЕГО НЕ МОЖЕТ СДЕЛАТЬ.

Так уж совпало, что в это же время де Вольтен вновь вступил в полосу нравственного кризиса с сомнениями и множеством вопросов к самому себе. Он снова и снова возвращался к мыслям о том, почему и как он, барон де Вольтен, встал на путь сотрудничества с КГБ. Нового в этом ничего не было – эти переживания возникали сами собой и терзали его время от времени, но на этот раз он задумался над всем случившимся под иным углом.

Неопытный в хитросплетениях «Большой игры», барон и понятия не имел о том, что такое на самом деле его возлюбленная. Однако со временем барон – штабной офицер, привыкший аналитически подходить к любой проблеме, – все чаще стал задумываться над цепочкой Натали – Петров – КГБ. Этому же способствовал и «ускоренный курс», полученный им в Москве. Барон стал лучше разбираться в разведывательной работе и методах вербовки. Итак, к мадам Легаре его привел отчаявшийся влюбленный Жан-Мишель, тут все чисто. А вот насколько случайно знакомство барона с Петровым? Натали и Петров – существовала ли изначально здесь связь? Не было ли это хорошо продуманным и разыгранным спектаклем? Что касается Петрова, то барон ни в чем не винил его. Петров выполнял свой долг, а он, Морис, нашел в нем единомышленника, который помог ему реализовать свои выстраданные планы. В своих отношениях с Морисом Борис был безупречен. Он по-настоящему стал ему верным другом и боевым товарищем. А Натали? Бесконечная череда вопросов терзала генерала, размышлявшего над ситуацией, в которой он оказался более четырех лет назад. И на один из них он решил получить ответ.

– Я знаю, что ты связана с КГБ, – сказал он ей однажды. Барон пошел ва-банк – никаких доказательств у него, разумеется, не было. И быть не могло. – Почему ты с самого начала не рассказала мне об этом и продолжаешь молчать?

Натали с ужасом смотрела на жесткое, чужое лицо Мориса, не в силах произнести хоть слово. И это было красноречивее любого признания.

– Значит, все – игра? – осевшим голосом спросил барон. – Отвратительный спектакль в ресторане «Высота 95», прогулки в аллеях замка, нежные поцелуи – это все входит в твои обязанности? Вероятно, я не единственный объект, которым тебе положено заниматься по работе?

Меньше всего Мориса задевали прежние сексуальные отношения Натали с другими мужчинами – он спал с ней, потому что хотел ее. Как любовница мадам Легаре – само совершенство, но у него были женщины до Натали и будут после нее. А вот роль слепого котенка в интриге, затеянной Натали в качестве агента-наводчика, была для него невыносимо оскорбительна. Он стал жертвой манипуляций… В то же время Морис понимал, что во всем произошедшем винить следует только самого себя. Поэтому он вдвойне злился на Натали, которая так ловко и точно сыграла свою роль в этом спектакле.

– Да, да, я агент КГБ, но как еще, черт возьми, я могла вырваться оттуда?! – закричала Натали. – Я подписала бумагу и получила Францию! И ничуть об этом не жалею! Я отдаю долг стране, которая позволила мне достигнуть того, что я сейчас имею. Ты вырос среди комфорта и изобилия. А я по утрам стояла в очереди в туалет – нас было восемь семей на один умывальник…

Отрывистые гневные слова летели в барона короткими массированными очередями – так, почти не целясь, отчаянно стреляет человек, на которого неожиданно напали в темноте. Она то защищалась, то нападала, сражаясь не на жизнь, а на смерть за него, за свою репутацию в его глазах… и не собиралась оставлять поле битвы. Ведь она, Натали, всегда выходила победительницей.

– А о твоей работе на КГБ я знаю только потому, что случайно увидела тебя в кафе «Флора» с Владимиром… Этим подлецом и карьеристом. Тебе он, вероятно, известен под другим именем. Мы жили в одном районе в Москве и учились в соседних школах… – И, наткнувшись на скептический взгляд Мориса, она зарыдала в голос. – Ну почему, почему, когда я говорю правду, никто мне не верит?!

«Случайно увидела» – это, разумеется, ложь – не сомневался барон. Натали специально следила за ним. Зачем? Опять вопрос. Может, ревность?.. А собственно говоря, по какому праву он требует от нее отчета, он, который изо дня в день обманывает своих сослуживцев, своего командира, безраздельно доверяющего ему и к тому же сделавшему так много для досрочного присвоения ему генеральского звания в соответствии с должностью? Да, это похлеще, чем ложь в отношениях мужчины и женщины. Он, сильный и независимый человек, на которого никто не давил, сам предложил услуги агенту Советов, Натали только преподнесла ему «на блюдечке» контакт с советским разведчиком, которого он, положа руку на сердце, сам искал. Вот на нее могли давить. А он…

– Прости, дорогая. – Морис нежно поцеловал зареванные глаза женщины. – Я не хотел тебя обидеть. Мне не в чем тебя винить. Пусть все останется так, как есть…

Про себя Морис решил больше никогда не упоминать о КГБ в присутствии Натали. Пусть действительно все останется как было.

Последнее время личные контакты с бароном Центр свел к минимуму – раз в четыре-пять месяцев, не чаще. Морис этому был только рад. Он вспомнил, с каким удовольствием он встречался с Борисом, ждал этих встреч, получая от них заряд бодрости и уверенности в справедливости того дела, ради которого они вместе рисковали… На какое-то мгновение он пожалел, что в Москве не поднял вопрос о смене своего руководителя. Хотя, с другой стороны, как бы он смог это мотивировать? Личная неприязнь? Слабый аргумент…

Буквально через месяц после тягостного объяснения с Натали генерал де Вольтен возвращался в Мюнхен с совещания в Лондоне, возвращался через Париж, поскольку именно здесь предстояла очередная плановая встреча с Владимиром.

Барон не мог знать, что Кулябов допустил непростительный промах: выходя на встречу с одним из агентов, он недостаточно тщательно проверился. На беду, в это же время ДСТ проводила очередную выборочную проверку советских дипломатов. Разумеется, ДСТ не упустила просчет разведчика и зафиксировала встречу Кулябова с неизвестным в пригороде Парижа. Наружка «проводила» этого человека до аэропорта Орли, откуда он вылетел в Мюнхен. По списку пассажиров без труда установили его личность – это был не кто иной, как генерал Морис де Вольтен.

– Задерживать и предъявлять де Вольтену обвинение в шпионаже в пользу Советов мы, как вы понимаете, пока не будем, да и не можем, – сказал директор ДСТ, выслушав доклад начальника русского отдела и шефа бригады наружного наблюдения. – Однако и медлить особо нельзя. Но для этого нам нужно собрать весомые доказательства связи генерала с советской разведкой. Действуйте!

А потом случился тот самый провал в Фонтенбло…

Доложив резиденту, что тайниковая операция прошла удачно, Кулябов через три дня позвонил французам, согласившись на встречу с их представителем на окраине Парижа у выхода из метро «Порт де Клинанкур». Он наотрез отказался встречаться на конспиративной квартире, не без основания подозревая, что французы запишут весь их разговор на пленку, которая в дальнейшем будет служить лишним доказательством его двойной игры. Это была страусиная позиция. Как опытный разведчик, Владимир не мог не понимать, что в кармане француза все равно будет миниатюрный звукозаписывающий аппарат. Тем не менее встреча на нейтральной территории казалась ему безопасней. В районе встречи он заранее приглядел одно неприметное бистро, которое днем обычно пустовало. Туда он и решил привести представителя ДСТ и начать с ним задуманную игру.

Было субботнее утро. Выйдя на улицу из дома, он по привычке проверился, на этот раз опасаясь слежки со стороны своих коллег, хотя и понимал, что пока у них не было оснований в чем-то подозревать его – заместителя резидента, начальника линии ПР (политическая разведка), подполковника КГБ.

На встречу пришел все тот же Беко. Он твердым, уверенным шагом подошел к Кулябову и сразу взял быка за рога:

– Рядом стоит машина. Поедем в более удобное для встречи место. Нам не хотелось рядиться с вами по телефону, где встречаться. Давайте перестанем ходить вокруг да около, играть в прятки и перейдем к честному сотрудничеству. От этого больше всего выиграете вы, мсье Кулябов.

Он взял Кулябова под руку и решительно повел его на другую сторону улицы, где стоял серый «ситроен», за рулем которого сидел плотный блондин со знакомым лицом, запомнившимся Владимиру во время задержания в лесу Фонтенбло. Кого же он ему напоминал?

Казалось, напористость и решительность Беко гипнотически подействовали на Кулябова – у него вдруг парализовало волю к сопротивлению. Владимир послушно сел вместе с ним на заднее сиденье, и машина плавно тронулась, приближая Кулябова к той черте, преступив которую он становился предателем. К тому же первый шаг в этом направлении он уже сделал, не доложив резиденту о том, что был задержан французской контрразведкой.

Конспиративная квартира ДСТ, куда они приехали, находилась в высотном офисном здании в районе Дефанс. Да это и было офисное помещение со скромной латунной табличкой какой-то импортно-экспортной фирмы на первом этаже и перед самой дверью. Открыл офис, пропустив вперед Беко и Кулябова, плотный блондин, который тут же запер за ними дверь. Они так и не встретили никого на площадке внизу перед лифтом, который стремительно поднял их на пятнадцатый этаж.

«В субботу едва ли кто из французов вообще работает, кроме рестораторов и контрразведчиков», – злобно подумал Владимир.

Блондин провел Кулябова в комнату, которая, если бы не кожаный диван, журнальный столик и мягкие кресла, напоминала переговорную.

Беко жестом предложил Кулябову сесть. Он широко улыбнулся и произнес:

– Давайте выпьем «Мартеля», мсье Кулябов, это мой самый любимый коньяк. – Тон Беко был опять мягким, вкрадчивым и дружелюбным. – Поверьте, я знаю в этом толк, – продолжил он. – Наша семья родом из долины Шарант – родины этого божественного напитка. Мой дед вложил в свое время все свои сбережения в акции компании «Мартель», и все мы, из рода Беко, с тех пор пьем коньяк только этой марки. Правда, за исключением моей жены, которая предпочитает коньяку шерри, – добавил он неодобрительно.

Беко достал из бара две коньячные рюмки, пузатую с высоким горлышком бутылку «Мартеля». Неспешно, как бы совершая священный обряд, он открыл ее и разлил темно-золотистый напиток по рюмкам, жестом предложив одну из них Владимиру.

Владимир молча взял рюмку и выжидающе смотрел на француза. Тот, казалось, вовсе не спешил переходить к делу и, сделав небольшой глоток, подождал, пока Владимир сделает то же самое. Затем Беко продолжил коньячную тему:

– Вы чувствуете, напиток очень густой, мощный и сложный. Его вкус чрезвычайно насыщен, с богатым ароматом и легким привкусом фундука, черной смородины и сухих фруктов…

Владимира начал раздражать этот экскурс в тонкости виноделия. Беко уловил настроение Кулябова, но даже не подумал отступать от заранее продуманной тактики проведения беседы. Он продолжил:

– Я знаю, что вы предпочитаете виски, как все советские. Вероятно, потому, что его чаще привозят из-за границы сотрудники, возвращающиеся в Центр, и преподносят в виде сувенира своему непосредственному начальству, которое никогда не отказывается от такого подарка. Ведь это не взятка, не так ли, мсье Кулябов? – Не дожидаясь ответа, Беко продолжал свой растянувшийся монолог: – Конечно, виски дешевле хорошего коньяка и его можно пить большими дозами, как водку, к которой вы, русские, привыкли.

Беко, как и на первой встрече в Фонтенбло, упивался демонстрацией своего знания России и порядков в Ясеневе.

– Простите, мсье Беко, я надеюсь, что мы с вами встретились здесь не для дегустации… Вы, очевидно, собираетесь сделать мне конкретные предложения, – наконец решил прервать его Владимир. Ему хотелось поскорее закончить этот разговор в соответствии с задуманным им планом и поскорее покинуть эту конспиративную квартиру ДСТ. – Я могу здесь закурить? – спросил он – процесс подготовки к курению, к этому священнодействию, помогал ему сосредоточиваться и продумывать свои ответы.

– Да, да, конечно, – заверил его Беко, с любопытством наблюдая, как Владимир вытащил из кармана пиджака серебряный цилиндр, достал сигару, обрезал ее кончик и щелкнул зажигалкой. По комнате разнесся ароматный запах дорогой сигары.

– Мне нравится ваша деловитость, мсье Кулябов. Итак, перейдем к делу. В первую очередь нам следует оговорить условия нашего сотрудничества, средства связи, а затем мы перейдем к конкретным вопросам, которые интересуют нашу службу.

Тон Беко изменился. В нем опять зазвучали сухие начальственные нотки.

– От имени французских властей я уполномочен заявить, что мы гарантируем вам полную безопасность во Франции во время нашей работы с вами. Вы не новичок в разведке и понимаете, что всякое может случиться, да и не по нашей вине. В этом случае мы готовы предоставить вам и вашей семье политическое убежище и обеспечить уровень жизни, достойный вашего положения и социального статуса. Мы откроем на ваше имя долларовый счет в банке и ежегодно будем переводить на него определенную сумму, которую нам предстоит оговорить. К тому же мы будем адекватно оценивать ту информацию, которую вы нам предоставите. Соответственно ваш счет будет пополняться. Конечно, мы возместим вам во французских франках все оперативные расходы, которые возникнут в период нашей совместной работы. У вас есть какие-нибудь замечания или пожелания в этой части наших предложений, мсье Кулябов?

Сидевший рядом с Беко блондин с квадратным лицом за все время беседы не проронил ни слова. Наблюдая за Кулябовым, он лишь изредка кивал, как бы подтверждая все сказанное Беко, который, очевидно, был его непосредственным начальником.

Кулябов вдруг со всей определенностью осознал, что все его планы провести ДСТ и вырваться из искусно расставленной французскими контрразведчиками ловушки являлись самообманом. Перед ним были жесткие, беспощадные профессионалы, они так же, как ребята из Второго главка КГБ^[46], обладали крокодильей хваткой. Попав в их челюсти, жертва не имела ни малейших шансов вырваться на свободу.

«Надо было рассказать все резиденту. А может, и сейчас не поздно?» – мелькнуло в голове у Владимира. Но эта мысль исчезла еще быстрее, чем появилась.

Он сдал барона с потрохами. Раскрыл и Петрова как работника резидентуры КГБ в Париже, и то, что Петров вышел на барона в салоне мадам Натали. Невероятно, но факт – Кулябов пощадил Натали. Каковы были истинные причины этого – сейчас можно только гадать. Было ли это вызвано чувством вины за совершенный когда-то проступок? Жалостью к женщине, которая была его первой любовью? Нежеланием раскрыть перед французскими контрразведчиками историю своей первой любви и первого предательства? Факт остается фактом: Кулябов сказал, что Петров вышел на барона случайно в салоне, куда его привел Джон Риттер. Мадам Легаре к его вербовке непричастна…

С этой минуты петля вокруг барона затянулась с роковой неотвратимостью. У ДСТ, наконец, появились прямые доказательства, помимо фальшивых паспортов с его фотографией, найденных в тайнике, да зафиксированной встречи с советским «дипломатом».

– А до конца ли выяснена роль в этом деле мадам Легаре? – спросил шеф ДСТ на оперативном совещании по делу де Вольтена. – Кроме того, что мадам спит с бароном? Мы не имеем права исключать ее сотрудничества в пользу Советов. Мсье Беко, займитесь немедленно и отработайте это направление.

Сотрудники ДСТ, участвовавшие в разработке барона, млели от восторга и зависти, просматривая любовные сцены со стонами и прочими «прямыми доказательствами» пылких страстей, исправно записанных на пленку с помощью многочисленных подслушивающих и подглядывающих устройств. Два молодых офицера прокручивали записи десятки раз – «чтобы не упустить чего». Беко, пуританину по природе, пришлось даже отобрать пленки у ретивых оперативников. Наружное наблюдение, которое велось чрезвычайно тщательно с участием пяти бригад (почти все, что можно было задействовать), тоже не принесло ничего нового. Мадам Легаре и барон де Вольтен уезжали на уик-энд в местечко Сан-Пьер, реже оставались в квартире мадам и никогда ни с кем не встречались. К тому же барон появлялся в Париже все реже и реже, а проводить оперативные мероприятия на территории ФРГ служба не имела права. Да и не желали французы подключать к разработке французского генерала контрразведку НАТО и ЦРУ по вполне понятным причинам. Пора было приступать к решительным действиям.

После тщательной проверки на стол шефу ДСТ легла докладная записка. Вывод: мадам Легаре имеет с генералом Морисом де Вольтеном исключительно сексуальную связь. Что, кстати, абсолютно соответствовало истине. Но, перед тем как сделать подобный вывод, в один прекрасный день Натали позвонил Марсель Лефар, ее куратор из ДСТ:

– Мадам Легаре, нам необходимо срочно встретиться. Завтра в 12 часов жду вас на «Башне».

Конспиративная квартира находилась в высотке под названием «Тур Рефле» напротив отеля «Нико». Этот район на левом берегу Сены вдоль набережной был монотонно застроен высокими равноэтажными башнями. Они отличались друг от друга лишь цветом и некоторыми архитектурными особенностями, в соответствии с которыми и получали романтические названия: «Тур Эспас», «Тур Кристалл» или «Тур Титан».

Застройка располагалась неподалеку от миниатюрной копии нью-йоркской статуи Свободы, установленной на длинном островке посередине Сены. Французы уже не испытывали умиления при виде творения их соотечественника Фредерика Бартольди, которое их же более восторженные предки преподнесли американцам в честь первого столетия независимости США. И… в качестве 46-метрового напоминания о роли Франции в их борьбе за освобождение от власти английской короны.

Парижане метко окрестили это место Манхэттеном. И не любили селиться здесь – уж больно «американскими» были многоэтажные уродцы. Зато в них охотно снимали квартиры иностранные дипломаты, международные чиновники, работающие в ЮНЕСКО (штаб-квартира находилась всего в 15 минутах ходьбы), а также зажиточные арабы и иранцы, которым нравилось такое смешение богатых людей различных национальностей и вероисповеданий.

Натали оставила свой автомобиль на улице Робер де Флер. Поднявшись на 30-й этаж, она позвонила в дверь квартиры, расположенной сразу напротив лифта. Дверь немедленно открылась, и на пороге ее встретил Лефар. На этот раз на его лице не было традиционной радушной улыбки и она не услышала дежурных комплиментов. Они молча прошли в гостиную. Натали каждый раз, приходя в эту квартиру, не могла не подойти к огромному окну и хотя бы минуту не полюбоваться открывающейся с этой высоты панорамой Парижа. На правом берегу за массивным комплексом РТФ (радио и телевидение Франции), напоминающим своей помпезной монументальной архитектурой некоторые сталинские здания в Москве, до самого горизонта были видны живописные дома, крыши и мансарды старого Парижа. А в хорошую погоду вдали можно было различить очертания купола храма Сакрекёр на Монмартре.

На этот раз в гостиной она увидела еще одного человека, плотного блондина с лицом известного французского актера Жерара Депардье. Он встал с дивана и коротко представился, назвав свое имя, которое, разумеется, могло быть и вымышленным:

– Жан Морнар, коллега мсье Лефара.

Несмотря на то что Морнар был явно моложе Лефара, Натали почувствовала – он старше Марселя по должности. И не ошиблась. Морнар, отбросив в сторону все разговоры о погоде, пробках на дорогах и тому подобный политес, приступил прямо к делу:

– Мадам Легаре, скажите, с кем из сотрудников советского посольства вы встречались в Париже? – Поставленный прямо в лоб вопрос был, похоже, призван ошарашить Натали.

Близко поставленные, почти у самого носа, глаза Морнара и его квадратная челюсть с ямочкой на подбородке, придававшие ему удивительное сходство с известным киноактером, внимательно следили за реакцией Натали, пытаясь уловить в ее лице малейшие признаки замешательства или беспокойства.

«Сопляк ты еще, чтобы брать меня на понт», – хотелось сказать ей вслух, но вместо этого Натали с неподдельным изумлением взглянула на Морнара и с возмущением бросила:

– Разве я похожа на ненормальную? Зачем мне такие контакты? Вы же знаете мое отношение к коммунистическому режиму и его официальным представителям.

– Однако вы с завидной регулярностью ездите в Москву, получая без промедления визу в советском посольстве, – вставил Лефар.

– У меня в Москве больная мать, существующая на нищенскую пенсию. Она относительно прилично живет в стране тотального дефицита только за счет моих приездов… Вы знаете, в Москве нет западных банков и системы чековых книжек. Провоз валюты тоже строго ограничен. – Она сделала паузу. – Что касается визы, то даже если властям не нравятся мои визиты, отказать мне они не могут. Дух Хельсинки, третья корзина и всякая подобная… чепуха. – Она нашла это слово в самый последний момент – ей хотелось выразиться покрепче. – Они, зная мои связи, прекрасно соображают, какой скандал раздует пресса вокруг такого ничтожного события…

– И все же… Были ли у вас контакты с работниками КГБ в Париже и в Москве в последние годы? – гнул свою линию Морнар.

– Нет, и еще раз нет! – Возмущению мадам Легаре не было предела. Ее лицо пылало от гнева.

– Нам придется проверить вас на детекторе лжи, мадам, – со скрытой угрозой в голосе произнес Лефар.

– Я этого не боюсь. Но соглашусь подвергнуться этой унизительной процедуре, только если вы предоставите мне веские причины для проверки. Не забывайте, я давно уже гражданка Франции и обращаться с собой как с беззащитной эмигранткой, которой я когда-то была, я никому не позволю! – гневно заявила Натали. – Я позвоню мсье Беко и пожалуюсь на ваше обращение со мной, – пригрозила она.

– Это ваше право, мадам, однако мы продолжим беседу. К тому же вы не должны забывать о подписке, которую вы…

Натали не дала ему закончить фразу, запальчиво прервав:

– А вы не должны забывать о тех услугах, которые я вам оказывала!

Натали давно поняла, куда клонят контрразведчики, но она не собиралась облегчать им работу. Пусть выскажутся определенней, что и кто их конкретно интересует. Тогда станет понятнее, откуда дует ветер…

– Ответьте мне прямо: кто из советских посещал ваш салон? – спросил «Депардье».

Вот он, тот главный вопрос, ради которого и состоялась эта экстренная встреча. Что-то произошло. Они что-то знают. Значит, отправная точка их подозрений – улица Мозар.

– Советских? Вы имеете в виду работников посольства?

– Не обязательно, мадам. Это могут быть и работники внешнеторговых организаций, Аэрофлота, да вы знаете сами…

– Когда-то мой салон посетил один очень приятный русский, но не работник посольства – он работает в ЮНЕСКО.

Международный чиновник. Его привел как-то постоянный гость салона американец Джон Риттер – директор департамента ЮНЕСКО. Он известный ученый, лингвист, специалист…

– Нас не интересует американец, нас интересует русский, – прервал Натали «Депардье».

Оба контрразведчика молча сверлили ее глазами и ждали, что она скажет дальше.

– Хорошо, – мирно согласилась Натали. – Это был приятный молодой мужчина, прекрасно образованный. Я помню, он интересно рассуждал об искусстве, литературе. Он даже читал Оруэлла, Солженицына. Мы обсуждали новые тенденции в кино – неореализм и…

– Вы помните его имя?

– Разумеется. Его звали Борис Петров.

– Как часто вы виделись?

– Всего два раза. В салоне, а потом на другой день мы были с ним в ресторане. Я пригласила его сама – очень интересный собеседник. С такими советскими я еще не встречалась, к тому же, повторяю, он международный чиновник и я не вижу в этом ничего предосудительного. Но больше мы с ним не виделись…

– Вы сказали «мы», мадам. Это означает – вы и Петров?

– Да нет, я была с мужчиной, с которым близка.

– Кто этот мужчина? – напряженно спросил «Депардье». «Значит, беда пришла со стороны Мориса, – мелькнуло в голове. – Они знают, что он встретился в салоне с Петровым. Но что они могут знать еще? Ведь Петров уже два года в Москве. Хотя мне, естественно, об этом ничего не известно…»

Она изо всех сил старалась не показать своей обеспокоенности.

– Это барон Морис де Вольтен, человек, которого я люблю, – просто и обезоруживающе искренне ответила Натали.

Контрразведчики переглянулись. Это была единственная фраза из ответов Натали, которой они поверили. Скрытая аудиовизуальная аппаратура, установленная в спальне Натали, не оставляла сомнений в характере ее взаимоотношений с Морисом. Это был не просто раскрепощенный секс в стиле сцен из фильма Жекена «Эммануэль», это был истинный праздник любви без границ. Обычно, когда у любовников настает утомление, они говорят или о самом сокровенном, или о милых пустяках. При просмотре и прослушивании пленок, которые с понятным интересом ставили неоднократно контрразведчики во главе с Беко, не было зафиксировано ничего, что указывало бы на наличие шпионской связи между этой парой.

– Вы давно знакомы с Морисом де Вольтеном? – продолжал свой допрос «Депардье».

– Да, около четырех лет.

– О чем беседовали вы и де Вольтен в ресторане, когда видели последний раз Петрова?

– Я вам уже говорила, темы были самые разнообразные – от искусства до образования и жизни в СССР.

– Договаривался ли Петров с де Вольтеном о дальнейших контактах?

– Не знаю. – Даже детектор лжи показал бы, что она говорит правду. В момент, когда Петров договаривался с Морисом о новой встрече, она по условному знаку куратора предусмотрительно вышла попудрить носик.

– Простите, мсье Морнар, у меня достаточно опыта для того, чтобы понять – вы в чем-то подозреваете Мориса?

– А как вам самой кажется, мадам Бережковская, это нормально, если генерал НАТО встречается с офицером КГБ? Ведь они продолжают встречаться…

Вот она, еще одна ловушка! Надо ни в коем случае не показать того, что ей известно об отъезде Петрова домой.

– Не может быть, чтобы они встречались потом без меня. Морис рассказал бы мне об этом, – уверенно заявила Натали. – К тому же Петров совершенно не похож на сотрудника КГБ.

– Откуда вам известно, как выглядят сотрудники КГБ? – моментально среагировал Лефар.

– Да каждый москвич даст вам словесный портрет кагэбэшника. Их же видно за версту. Одеты в партикулярные темные тона, серьезные, озабоченные лица, скованные движения и напряженный взгляд. Они так приметны в своей неприметности…

– Да нет, мадам, – решил блеснуть своими знаниями «Депардье», очевидно, повторяя манеру своего начальника Беко. – Новое поколение русских разведчиков значительно отличается от тех, с которыми мы сталкивались еще лет десять-пятнадцать назад. Это отпрыски советской номенклатуры – они хорошо образованны и воспитанны. Их мозг не заражен коммунистической идеологией, хотя они ее штудировали со школы. Они разбираются в искусстве, читали Оруэлла и даже Солженицына, могут поговорить о Кафке и неореализме. Они предпочитают хорошо и дорого одеваться. – Он сделал паузу.

Его напарник, перехватив эстафету, продолжил:

– Они могут курить дорогие сигары и пользоваться аксессуарами известных фирм и…

Заметив предостерегающий взгляд «Депардье», он осекся. Моментально в мозгу Натали вспыхнула картинка – бульвар Сен-Жермен, кафе «Три бегемота», Кулябов, вынимающий серебряный цилиндр с сигарой «Давидофф», отрезающий ее кончик золотым каттером, его лицо в окне кафе в сигарном дыму…

– Они любят красивую жизнь и те блага, которые они имеют на Западе, и в первую очередь деньги в твердой валюте. Алчность, цинизм и карьеризм, – продолжил свой монолог «Депардье», – вот то, что многих из них отличает от старшего поколения.

– И это их ахиллесова пята, – вновь решил вставить свое слово Лефар.

– Вы правы, мсье. Люди меняются. Но все-таки я думаю, что хорошо одеваться и любить красивые вещи – не самый страшный земной грех. – Она сменила позу: шелковая блуза рельефно обтянула ее высокую грудь, а вытянутые ноги давали ей возможность продемонстрировать контрразведчикам их длину и безукоризненную форму.

«Сколько же стоит ее белье?» – неожиданно спросил себя Лефар и тут же, отогнав прочь недостойную мысль, осторожно посмотрел на Морнара.

– Так вот, – продолжал Морнар, буквально впиваясь глазами в Натали, – у нас появились обоснованные подозрения, что ваш любовник, генерал де Вольтен, связан с русскими. С этой минуты вы должны замечать все, что с ним связано, и сообщать нам. Вы должны…

Натали на какое-то мгновение перестала слышать, что дальше говорил Морнар. Ей стало все ясно – контрразведчики используют эту беседу как катализатор. Они принудят ее к действиям, к попытке выйти на связь с самим бароном или его хозяевами в резидентуре, чтобы предупредить об опасности, нависшей над «задымившимся» агентом. Стоп! Натали похолодела…

Они бы ничего ей не сказали, если бы Морис только подозревался. Он уже арестован или вокруг него уже расставлены силки, а теперь они пытаются заманить в них и ее. По их расчету, она сама выдаст себя как агент КГБ, пытаясь предупредить Мориса о провале.

«Щенок ты еще, чтобы поймать меня на таком дешевом трюке…» Она снова взяла себя в руки. Сейчас, в этой ставшей ей внезапно тесной и душной квартире на 30-м этаже «Тур Рефле», она вспомнила с благодарностью «московские уроки». Громадным усилием воли ей удалось сохранять спокойствие и ничем не выдавать себя.

– Я поняла вас, мсье, и сделаю все так, как вы сказали. Хотя я не могу поверить в то, что барон де Вольтен агент КГБ. Это какая-то нелепая ошибка…

На ватных ногах она дошла до своего «ягуара» и, понимая, что за ней, скорее всего, наблюдают, невозмутимо тронулась с места. Ее мозг – аналитическая лаборатория – лихорадочно работал на опережение. Она должна срочно сообщить о провале и не выдать себя. Только резидентура, если еще есть возможность спасти Мориса, может это сделать. Пользоваться телефонным сигналом нельзя. Прослушка зафиксирует ее голос. За ней будут смотреть самым внимательным образом, даже в собственной ванне она будет чувствовать на себе око ДСТ. Есть один канал, которым она может воспользоваться только в самом крайнем случае. Так это и есть самый крайний случай…

На следующий день, в воскресенье, Натали направилась на блошиный рынок в Сан-Дени, довольно далеко от центра Парижа. Туда она часто ездила, как истинный коллекционер, в поисках раритетных вещей, которые иногда все же можно отыскать среди гор мусора. Заглянув в несколько лавок и бутиков, Натали в одном из них купила подсвечник «эпохи Генриха Наваррского» (как утверждал продавец), который она подарит на день рождения Колет (прекрасный предлог). Никто не мог заметить, да никто после нее и не входил туда, как она, расплачиваясь с продавцом, передала ему вместе с деньгами маленький клочок папиросной бумажки величиной с билет на метро…

В донесении, отправленном ею в Москву, было, в частности, следующее:

«…Я сделала все, чтобы убедить работников ДСТ в моей непричастности к разведывательной деятельности Аристократа. Я также выразила свою уверенность в том, что Аристократ не может быть агентом КГБ. Мне трудно сказать, насколько они мне поверили. Однако, по всей вероятности, в мою пользу говорили факты, собранные ими в результате проводимого наблюдения за моими действиями и оперативного контроля за моими встречами и разговорами с Аристократом. К тому же мы в разумных пределах не скрывали наших отношений. Моя связь с де Вольтеном противоречила бы всем правилам конспирации, практикуемой спецслужбами. На все вопросы, которые мне задавались, я давала четкие и логичные ответы в рамках известной ДСТ информации или той, которую можно было бы проверить. Они не нашли, да и не могли найти, никакой зацепки, доказывающей знакомство Петрова со мной до его появления в салоне, а также мои дальнейшие контакты с ним. К той информации, которой, очевидно, располагает Центр в отношении причин провала де Вольтена, я хочу добавить следующий эпизод беседы на конспиративной квартире ДСТ, который мне показался очень важным…»

Далее Натали дословно привела высказывания Морнара, реплики его подчиненного Марселя Лефара, а также предостерегающую реакцию старшего оперативника. Она подчеркнула, что, судя по содержанию разговора, интонациям, акцентам, расставленным контрразведчиками, они могли иметь в виду завербованного французами сотрудника парижской резидентуры.

То, что в юности она хорошо знала Владимира, Натали, естественно, скрыла. Она прекрасно понимала, что Центр может воспринять ее информацию как желание отомстить Кулябову.

Это был первый сигнал на Кулябова. Проигнорировать столь узнаваемый портрет, нарисованный сотрудниками ДСТ, было невозможно. Управление «К» начало проверку. Существует аксиома, о которой знает каждый разведчик: если контрразведка занялась проверкой, то она непременно докопается до истины. Это только вопрос времени…

Натали не знала, что, когда ее допрашивали на конспиративной квартире, в тот же самый день, если не час, сотрудники ДСТ нажали кнопку звонка на дверях парижской квартиры Мориса де Вольтена…

Министр обороны Франции, человек собранный и не страдающий особой чувствительностью, дождавшись, когда шеф ДСТ покинет его кабинет, закрыл лицо ладонями и, опираясь локтями на ореховую столешницу, едва не застонал, как от зубной боли. Он был потрясен – ему только что пришлось завизировать санкцию на арест одного из достойнейших граждан республики (по крайней мере, он так считал до сегодняшнего дня). Подумать только – бригадный генерал, заместитель начальника центра ракетных войск НАТО под Мюнхеном, потомственный военный и аристократ барон Морис де Вольтен – шпион КГБ! Не испытывал особой радости и директор ДСТ, когда докладывал министру о деле Аристократа.

Интересное совпадение – дело Мориса де Вольтена одинаково кодировалось в ДСТ и в КГБ! Конечно, каждая из служб этого не знала. Но именно так оно и было: Аристократ всегда Аристократ. В этот же день прокурор Франции подписал ордер на арест и обыск в парижской квартире генерала. Его было решено произвести сразу же по приезде де Вольте на в Париж. Вскоре поступило сообщение из Мюнхена: генерал де Вольтен вылетел в Париж.

Автомобиль с оперативниками ДСТ подъехал к солидному многоэтажному дому на авеню Фош. Предъявив документы обалдевшему консьержу, три сотрудника ДСТ направились к лифту, расположенному в глубине холла. В апартаментах де Вольтена раздался длинный, требовательный звонок. Барон открыл дверь – и все понял. Он даже ощутил некоторое странное облегчение: последние два месяца Морис жил в постоянном ожидании этого момента. Невыносимое, на грани отчаяния, напряжение, в котором день и ночь находился барон, возникло, когда он впервые обнаружил за собой плотную слежку. Все, он попал в поле зрения контрразведки. К такому повороту событий де Вольтена готовили: «В нашем деле может произойти нечто, что предвидеть, к сожалению, не всегда возможно. Наша работа связана с риском, который необходимо сводить к минимуму», – вспомнил он слова, услышанные в Москве. Барон знал, что КГБ сделает все возможное, чтобы вывести его из-под удара. Он дал условный сигнал опасности. Однако Центр о ней уже знал, и на другой день, проезжая мимо Английского сада со стороны отеля «Мюнхен-Хилтон», барон заметил неприметный синий «фольксваген», стоящий рядом с автобусной остановкой. В кабине на щитке приборов лежал букетик из трех роз. Это был сигнал начала операции «Катапульта». Ему надлежало немедленно вылететь в Париж и в тайнике в Фонтенбло изъять пакет с деньгами и необходимыми документами для нелегального выезда из страны. Звонок в дверь раздался в ту минуту, когда барон собирался через черный ход выйти из дома и поехать к тайнику «Скала».

Что делать дальше – он прекрасно знал…

И вот трое контрразведчиков стоят в прихожей. Оперативники несколько скованны и предупредительно вежливы – не каждый день доводится арестовывать бригадного генерала, да еще представителя одной из известных фамилий Франции.

– Генерал де Вольтен, наши удостоверения. А вот ордер на ваш арест и проведение обыска в квартире. Вы не возражаете, если мы пригласим понятых? – Последняя фраза была явно неуместной.

– Господа, прошу в гостиную – здесь вам будет удобнее, – приглашает хозяин.

Он по-прежнему внешне спокоен и видит все происходящее, как в режиме замедленной съемки. Барону зачитывают постановление генерального прокурора республики. Он выслушивает его с достоинством, ничем не выдавая своего состояния, как и подобает человеку, которого незаслуженно обвиняют и который уверен в своей правоте.

– Я понимаю, господа, что вы выполняете приказ. Однако не сомневаюсь, что ваше начальство быстро во всем разберется и принесет извинения за совершенную ошибку. Тем не менее я понимаю, что должен пойти с вами. А сюда, вероятно, вернусь не так скоро… Разрешите, господа, угостить вас на дорожку кальвадосом из моего родового поместья – отличный напиток пятидесятилетней выдержки.

Морис направился к бару, открыл дверцу орехового дерева и стал придирчиво оглядывать хрусталь. Наконец выбрал четыре изумительной работы бокала: «Настоящее баккара, господа!» «Гости» в полном замешательстве: то, что им предлагает генерал, категорически запрещено, но как бы поделикатней отказаться? Держа в каждой руке по два бокала, де Вольтен неторопливо поворачивается к сотрудникам ДСТ. Подавленные авторитетом личности генерала и его спокойствием, они в растерянности смотрят друг на друга. Секунда! Шаг! Молниеносным броском Морис выскочил в открытую дверь балкона. Оперативники, опомнившись, рванули следом. Поздно. Перегнувшись через перила, они с высоты девятого этажа заглянули в глубь дворового колодца. Генерал лежал на асфальте, свободно раскинув руки, и рядом – тысячи сверкающих хрустальных искорок…

Старший группы кинулся к телефону – доложить о случившемся.

– Это лучшее, что де Вольтен мог сделать для себя, – пробормотал шеф ДСТ. И добавил: – А может быть, и для нас…

Весь период разработки Аристократа директор ДСТ терзался необъяснимой, парадоксальной мыслью: почему де Вольтен, известный как ярый патриот Франции, человек чести, стал советским шпионом? Что-то не складывалось во всей этой истории. И это «что-то» не давало покоя опытному контрразведчику. Разумеется, свои ощущения шеф ДСТ держал глубоко в себе. Он искренне надеялся докопаться до истинных побуждений генерала де Вольтена при его допросах. Однако судьба и сам Аристократ распорядились иначе.

«Теперь следует избежать скандала в НАТО – нам не нужно обострения отношений с американцами, которые у нас и без того сложные», —подытожил директор. Было решено представить смерть барона как несчастный случай. Спешно, пока еще не остыл труп, была разработана следующая версия.

Де Вольтен выехал из своего поместья близ Орвиля поздно ночью, так как спешил на самолет. Ему еще надо было заехать домой в Париж. (В кармане у него будут обнаружены билеты на утренний рейс в Мюнхен.) Шелдождик, видимость никуда не годная. Выскочил на шоссе, не заметив приближающегося грузовика… «Свяжитесь срочно с чистильщиками, – распорядился напоследок директор. – Все, господа, времени у нас в обрез».

…В предрассветные часы на автостраде Париж – Реймс всегда пустынно. Оживленная и необычайно шумная днем, в это время суток трасса, на удивление, безмолвна, особенно в непогоду. По мокрому от дождя асфальту изредка проносились груженые фуры из Германии, Голландии, Италии и других стран Европы. Легковых автомобилей практически не было. Кому взбредет в голову в такую рань да еще по такой погоде выезжать из дома.

На перекрестке основной трассы с въездом на Орвиль стояло несколько автомобилей. Под моросящим дождем суетились люди. Карета «скорой помощи» и обилие полиции не оставляли сомнений: здесь произошло несчастье. Возле мощного грузового «рено», за которым на мокром асфальте отчетливо отпечатался след тормозного пути, давал объяснения полиции невысокий мужчина в темно-синем комбинезоне – водитель:

– Эта «ауди» выскочила на шоссе из-за кустарника! На бешеной скорости, мсье. – Водитель теребил нагрудный кармашек, поминутно вытаскивал оттуда гигантский платок и вытирал вспотевший от волнения лоб. Занятие совершенно бесполезное, поскольку мелкий моросящий дождичек сводил на нет все усилия несчастного водителя. – Этот сумасшедший летел прямо мне наперерез. – Водитель судорожно показывал дрожащими руками, как именно «ауди» оказалась перед самым носом грузовика. – Все произошло в секунду…

Судя по первым результатам: длине тормозного пути грузовика, положению обоих автомобилей и прочим известным лишь специалистам признакам, виноват в случившемся был водитель «ауди». Человек, закончивший свой земной путь на перекрестке Париж – Орвиль, был, безусловно, богат. Представительский лимузин, дорогой серый костюм, золотой с разбитым стеклом «Филипп Патек», болтавшийся на запястье холеной руки. Его голова с седым коротким бобриком покоилась на искореженном радиаторе. Удивительно, но лицо мертвеца не было изуродовано, только на левом виске была небольшая вмятина со следами густо запекшейся крови. Лицо поражало своим спокойствием и благородством черт, несмотря на ужасные последствия мощнейшего удара.

– Ого! Посмотрите-ка сюда, – присвистнул офицер полиции, державший в руке документы погибшего и авиабилет. – Птица высокого полета – бригадный генерал, натовец, Морис де Вольтен. Словом, будет нам хлопот. А это еще откуда?

На полном ходу развернулся и встал возле оцепления пикап с яркой трехцветной полосой. Национальное телевидение. Канал TF—1. Оттуда выскочили двое ребят с камерами и проводами. Следом прямо в лужу выпрыгнула хорошенькая девушка с микрофоном. Смахнув капли с кожаных брючек, она принялась управлять коллегами.

– Кошмар, – поморщился врач «скорой помощи». – Нюх у этих журналистов некрофильский. – Сплюнув под ноги, он подошел к старшему офицеру: – Долго нам еще здесь торчать? Когда наконец можно будет увезти тело?

– Еще немного осталось, потерпите, мсье, – обнадежил полицейский.

А тем временем девушка в кожаных штанишках, расположившись на фоне стоявшей в кювете «ауди», бойко вела репортаж:

– …Мы находимся на месте катастрофы, которая, безусловно, является печальным событием для Франции. Сегодня утром на шоссе Париж – Реймс столкнулись грузовик и «ауди». За рулем легкового автомобиля находился генерал… – Хорошенькая журналистка знала свое дело: одним глазом она наблюдала за тем, что происходит за оцеплением, другим держала в поле зрения ситуацию возле грузовика. Махнув рукой операторам, она вовремя переместилась к отъезжающей карете «скорой помощи» – совсем близко телевизионщиков не подпустили, но требуемый кадр получился. Потом журналистка побежала к грузовику, но мужчина в темно-синем комбинезоне ловко забрался в кабину и замахал оттуда рукой: «Нет, мадемуазель, я не могу разговаривать».

– Все, Мари, сматываемся! – закричал оператор. – Нам еще монтировать сюжет к новостям.

– Сейчас, – откликнулась корреспондентка и, подбежав к полицейским, звонко чмокнула одного из них в щеку. – Спасибо, господа, что позвонили.

Машина с телевизионщиками умчалась, а полицейский, удостоенный поцелуя, недоумевал:

– Кто же успел сообщить на телевидение? Да так оперативно? Впервые такое вижу.

– Не бери в голову, Жан. У журналистов в комиссариате есть свои люди. Мы, во всяком случае, их не звали. Ну, слава богу, заканчиваем.

Вскоре с перекрестка исчезли полиция, грузовик «рено», увезли искореженную «ауди». Выглянуло солнышко, высушивая асфальт. Начинался новый день.

Весь день Натали пребывала в тревожном состоянии, ее осаждали самые мрачные предчувствия. Интуиция всегда была ее сильной чертой, и Натали очень надеялась, что хотя бы на этот раз она ее подведет.

Она пожалела, что так и не сказала Морису, когда видела его в последний раз, о своем походе к гинекологу.

«А стоит ли? – думала она тогда. – Обрадуется ли Морис ребенку, которому не сможет дать своего имени? В этом отношении Морис такой сноб. Ну и пусть. Видит Бог, это будет мой собственный маленький барон. Или баронесса».

Натали не желала знать заранее, кто у нее. Она оглядела себя в зеркало – нет, ничего еще не заметно. Хотя мсье Риго грозит, что бебе «скоро заявит о себе».

– Каким образом?

– Почувствуете, – заговорщически подмигивал старый врач.

Оба, женщина и профессор, соблюдали строжайшую тайну. Никто ничего не должен знать заранее. Натали стала необычайно суеверна, и мсье Риго весьма поддерживал такую точку зрения.

Внезапно зазвонил телефон. Звонок прервал ее приятные воспоминания и вернул к тревожной действительности – она сняла трубку.

– Жан-Мишель, ты?

– Натали… – Архитектор глубоко вздохнул и умолк. Голос экс-любовника прервался, и она услышала лишь прерывистое дыхание.

– Да что с тобой, друг мой?

– Натали, ты… ты не смотрела сегодня новости?

– Жан-Мишель, ты прекрасно знаешь, я не люблю ящик! – разозлилась Натали.

– Натали… ты… ты включи телевизор… включи TF—1, там сейчас как раз «Журналь». А я… я уже еду к тебе.

О боже! Опять очередное интервью гениального архитектора и дизайнера. Придется посмотреть, еще обидится, гений.

Она взяла пульт и присела на диванчик. Засветился экран. Шоссе. Какая-то машина, полицейские – как сквозь вату, Натали слушала, что говорит хорошенькая девушка-журналист.

– Рано утром на пути в Париж из Орвиля попал в автокатастрофу бригадный генерал барон Морис де Вольтен, – ровным профессиональным тоном сообщила ведущая. – Из-за плохой видимости он не заметил движущийся навстречу грузовик… В результате столкновения… к сожалению… травмы, не совместимые с жизнью…

– Что она несет?! – Натали никак не могла взять себя в руки. Мысли путались. В воспаленном мозгу всплыла фраза Клыкова: «Французские спецслужбы – одни из самых жестких в мире. Они не останавливаются ни перед чем, даже перед ликвидацией».

В прихожей назойливо вот уже минут десять почти беспрерывно звонили. Она, как во сне, подошла к двери и распахнула ее. На пороге стоял Жан-Мишель. Лицо его было смертельно бледным.

– Натали, Мориса больше нет… Он погиб.

На экране кривлялись какие-то красотки, рекламирующие масло для загара. Натали бросила пульт в полуобнаженных пляжных девиц. Пульт разлетелся на части, но экран не погас. Жан-Мишель быстро подошел к телевизору и выключил его.

– Он, он… подонок! Это он убил Мориса! Убийца, я тебя!.. – кричала Натали. Она расшвыривала все, что попадалось ей под руку. Она словно бросала слова и предметы в самодовольного, высокомерного Кулябова, который, будто наяву, возник перед ней, как тогда, возле кафе «Флора». Большая фарфоровая ваза, врезавшись в стену, обдала Мишеля градом осколков, за ней полетели статуэтки, телефон, а она продолжала вопить: – Слышишь, мерзавец, я уничтожу тебя!

Перепуганный Жан-Мишель достал из бара бутылку «Хеннесси», высмотрел на уцелевшем столике стаканчик и, наполнив его, поднес к губам Натали.

– Не смей, – отчаянно сопротивлялась женщина. – Нельзя! Ему вредно! Убери руки, слышишь?!

– Господи, только бы она не сошла с ума! – метался по квартире растерянный Жан-Мишель – Подумать только: ему – ему… вредно! Что же делать?!

Истерика прекратилась. Обессиленная женщина упала на ковер и, пробормотав: «Нет, это я убила тебя, Морис», – внезапно заснула. Такими обычно бывают последствия состояния аффекта. Жан-Мишель собрался было отнести Натали в спальню, но передумал. «Не дай бог проснется. Пусть уж так». А телефон все звонил, звонил, звонил. Казалось, весь Париж желал утешить мадам Легаре.

Барона хоронили на военном кладбище Сан-Жесье. Проститься с ним пришло много народа. Родственники, товарищи Мориса, сослуживцы из Мюнхена. Молодая стройная женщина в черной вуали и морской офицер поддерживали с двух сторон невысокую, плотную, пожилую даму. Они стояли возле гроба, и дама едва слышно что-то бормотала, прижимая платок к губам. «Это мадам Луиза, Лу, – шептал Жан-Мишель на ухо Натали. – Она вырастила Мориса и Мари. И мать, и нянька – мадам де Вольтен умерла очень рано». Натали впервые увидела Женевьеву – тоненькая, с полными слез голубыми глазами и глубоко запавшим ртом, жена не отрывала глаз от подгримированного лица мужа. Девочки – Жюльет, студентка, и младшая, Анна, – жались к матери.

Они стояли поодаль от гроба, но все же не так близко, как хотелось Натали. Мелькнул среди присутствующих толстячок Беко с каким-то типом явно из его ведомства. «Проклятые полицейские ищейки», – недобро скривилась мадам Легаре. Она заставляла себя слушать, что говорили те, кто пришел проститься с Морисом. Удавалось плохо, но все же отдельные фразы ее измученная душа могла воспринимать. Люди искренне горевали и печалились о том, что барону де Вольтену «было суждено так рано уйти из жизни». На гроб положили национальный флаг республики, потом прогремел салют. Отдавая воинские почести генералу, никто, за исключением горстки посвященных, не догадывался, что сегодня прощались с человеком, мужество и жертвенность которого оберегали страну и Европу от возможных роковых «случайностей».

Слезы, которые она тщательно пыталась удерживать, вырвались наружу. Натали кусала губы, чтобы не зареветь в голос. Кто она такая, чтобы позволить себе подобное?!

Она понимала: «трагическая смерть в результате катастрофы» – версия для печати и общества. Правда, кажется, родные поверили – ну и слава богу. Что произошло на самом деле, навсегда останется для них тайной. Морис сам выбрал свой путь, сам решил, как его завершить.

«Прощай, мой генерал…» Натали старалась не плакать. Внезапно она ощутила мягкий настойчивый толчок в живот, откуда-то изнутри. Еще раз и еще. «Это ты заявляешь о себе, мой маленький. Ты здесь, со мной». Вдруг возникла сильная боль внизу живота. Она становилась нестерпимой. К своему ужасу, она ощутила, как какая-то обжигающая волна прошла сквозь нее и вышла наружу в самом ее сокровенном месте. По ногам потекло что-то горячее.

– Тебе плохо, дорогая? – тихо с тревогой в голосе спросил Жан-Мишель.

Натали уже почти ничего не слышала, перед глазами поплыли темные круги – боль становилась все острее. Жан-Мишель поспешно стал выводить ее на дорогу. Натали с трудом передвигала ноги, все больше и больше опираясь на него. Внезапно Жан-Мишель остановился – он заметил кровь на чулках и туфлях Натали. К счастью, рядом находилась скамейка, на которую он бережно усадил ее.

– Я сейчас, я быстро, все будет в порядке…

Он стремглав бросился к выходу, у которого стоял телефон-автомат.

«Скорая помощь» приехала минут через десять. Натали уложили на носилки и машина, включив сирену, стремительно понеслась в клинику. Жан-Мишель сидел рядом с носилками и, не отрывая взгляда от бледного лица Натали, все время повторял:

– Потерпи! Еще совсем немного, все будет хорошо.

– Уже ничего не будет хорошо, – прошептала бескровными губами Натали и закрыла глаза.

Через час из операционной вышел врач и устало спросил:

– Вы ее муж? – Жан-Мишель почему-то кивнул. – Угрозы жизни нет, но детей у вас не будет…

Американцы известие о «случайной трагической гибели» генерала де Вольтена встретили скептически. Глава резидентуры ЦРУ в Париже, узнав новость, сообщил в Центр: «Шпион вычислен. Как всегда, протекло у французов, однако они, чтобы выйти сухими из воды, сами ликвидировали предателя». Рекомендация резидента была предсказуемой: «Не доверять французам и ограничить по возможности их доступ к секретам НАТО».

Москва искренне сожалела о судьбе барона. В небольшом кафе недалеко от площади Дзержинского Борис Петров и Виктор Клыков помянули Аристократа: «Да будет земля тебе пухом, Морис…»

Самолет «Аэрофлота» из Парижа прилетел точно по расписанию. Автобус быстро довез немногочисленных пассажиров до терминала. Там после прохождения паспортного контроля они терпеливо стали дожидаться вещей у конвейерной ленты. Взяв свой чемодан, Кулябов первым подошел к выходу из таможенной зоны с надписью «Для дипломатов». Там его дожидались двое мужчин, в одном из которых Владимир узнал сотрудника управления «К» – внешняя контрразведка. Недоброе предчувствие холодом лизнуло сердце Владимира. Он в который раз после посадки в самолет пожалел о том, что согласился на уговоры Беко вернуться в Москву и не остался во Франции. Действительно, аргументы Беко были убедительны.

– Даже если Центр не поверил в несчастный случай, – вещал как на лекции Беко, – они знают, что де Вольтен не был арестован и, следовательно, не мог сознаться в своей работе на КГБ и рассказать о вас как о его кураторе. Поэтому ваш вызов в Москву вполне нормален и связан только с проведением тщательного расследования и минимизации последствий провала. Вас никто ни в чем не может подозревать…

– Я понимаю, вы мне никогда не скажете, как вы вышли на барона. А это играет ключевую роль в том, в какую сторону пойдет расследование, – в запальчивости сказал Владимир.

– Почему же не скажем? Как раз скажем, чтобы вы были спокойны, – миролюбиво возразил Беко. – Как нам стало известно, за де Вольтеном уже некоторое время следила контрразведка НАТО и ЦРУ. Москве это, по всей видимости, тоже стало известно. Вероятно, через их агентов в БНД. Именно поэтому они и приступили к операции «Катапульта».

Беко немного помолчал, давая Кулябову возможность переварить информацию и оценить свою «откровенность».

– Ведь у вас плановый отпуск. Значит, следуя логике Центра, ваш отъезд не дает ДСТ основания полагать, что вы каким-либо образом связаны с делом де Вольтена. В Ясеневе вряд ли решат заменить вас в Париже. Ведь ваши дела идут хорошо. Мы, не посоветовавшись с вами, не станем реализовывать полученную от вас информацию.

«Черта лысого вы будете со мной советоваться», – зло подумал Кулябов, но промолчал.

– А в дальнейшем мы вам поможем в достижении результатов. Так что спокойно поезжайте в Москву… и возвращайтесь после отпуска. Это в ваших же интересах, – внимательно посмотрев в глаза Владимиру, добавил Беко.

Надев на лицо радостную маску советского человека, вернувшегося на родину, Кулябов быстрым шагом, улыбаясь, подошел к коллегам из ПГУ.

Часть четвертая

«АЛЬПИЙСКИЙ МИРАЖ»

Встреча под Мантом, которую так долго ждали мадам Натали и Аркадий Кобзарь, готовилась по всем правилам конспирации. Лишь за день до ее начала около 9 часов утра каждому из них позвонил некто Жак Летисье, представившийся офицером связи Министерства обороны. Он сообщил, что «встреча всех заинтересованных лиц состоится во вторник в 10 утра». Летисье назвал точный адрес, подробно разъяснив, как найти в предместьях Манта виллу «Шабо». По просьбе Летисье они должны были приехать вместе в одной машине.

Натали и Аркадия вез шофер Кобзаря, который успешно изображал из себя глухонемого.

«Слава богу, что не слепого», – прокомментировала про себя Натали. Ей тоже было не до разговоров, она вновь и вновь прокручивала в голове события прошедших десяти дней.

«Глухонемой» водитель время от времени, отрывая взгляд от дороги, посматривал в зеркало, любуясь холеной надменной красавицей, небрежно откинувшейся на мягкие подушки заднего сиденья. Каштановые локоны нежно обрамляли смуглое лицо. Из-под пушистых ресниц мягко светились зелено-изумрудные глаза. Полные чувственные губы сложены в загадочную полуулыбку. «Лакомый кусочек дамочка – повезло шефу».

Аркадий, которого с Натали связывали лишь деловые отношения, от души посмеялся бы, узнав, о чем думает его личный шофер. Но Кобзарь, разумеется, этого не знал. Как и того, что сидевшая рядом с ним известная бизнес-леди – владелица антикварной галереи и собственного салона – связана сразу с тремя разведками. Сегодня встречи с мадам Натали Легаре с нетерпением ждали представители одной из спецслужб Франции.

Невозможно было даже предположить, что эта женщина не родилась в Париже. Любой с первого взгляда признавал в ней жительницу французской столицы. Натали удивительным образом вписалась в ее жизнь; казалось, не меньше десяти поколений ее предков не покидали Франции. Ни в одну голову не могла прийти кощунственная мысль, что мадам Легаре – залетная птичка. Разве мог Париж существовать без ее великолепного салона на улице Мозар?! Кобзарь-то знал, что на мадам – как и на нем самом – стоит неизгладимое клеймо «Сделано в СССР». Что она, как и сам Кобзарь, выросла на Арбате. Что ее путь на Запад и к вожделенному богатству был столь же непрост и извилист, как и у него. У Аркадия не было сомнений и в том, что первоначальное накопление капитала Натали состоялось благодаря ударному труду в постелях богатых клиентов, включая иностранцев, а уж эта публика и сами валютные «ударницы» всегда были окружены «заботой» КГБ. Но заоблачной высоты полета «лубянской ласточки» он и представить не мог. Повадки, правда, у этой ласточки ястребиные. Ну и что? Они неплохо ладят как компаньоны. Хотя язвительно-остроумный Кобзарь не отказывал себе в удовольствии дружески «клюнуть» приятельницу, – если находился повод. Например, Аркадия порой забавляла ее увлеченность французской историей и культурой.

– О чем задумалась, Натали? Готовишь мне лекцию по истории славного города Манта?

Натали распахнула свои загадочные глаза. Иногда они казались почти изумрудными, иногда – зеленовато-серыми, что немедленно вызывало у Кобзаря ассоциацию с масонским символом в форме глаза на долларовой банкноте. Он был готов поклясться, что сейчас она думала, как распорядиться дивидендами от предстоящей сделки.

– Мант действительно городок с историей, – словно продолжая прерванный рассказ, заговорила Натали. – Для меня он прежде всего примечателен тем, что именно здесь Генрих

Наваррский – будущий Генрих IV, положивший начало королевской династии Бурбонов, – сделал свой решающий выбор. Ты знаешь эту историческую фразу: «Париж стоит обедни». Мне кажется, я твердила ее с детства. Сотню, тысячу обеден за Париж! Я знала, что вырвусь и стану богатой парижанкой. А ты? – неожиданно спросила она Аркадия.

Кобзарь чуть помедлил с ответом. Серьезность Натали его словно захватила.

– Нет, я не думал, что осяду во Франции. Но то, что любыми «обеднями» постараюсь разбогатеть и отчалить туда, где можно проворачивать хорошие дела и никто тебя за руку не схватит и косо не взглянет, если соблюдаешь правила игры. Да, конечно, знал, – добавил он с убежденностью. – С четырнадцати лет.

– Ну и что скажешь о Париже теперь?

– Он стоит обедни!

Они рассмеялись и мирно погрузились каждый в свои мысли.

«Мерседес» сделал последний поворот и безошибочно устремился к вилле «Шабо». Хватит предаваться воспоминаниям. Мадам Легаре незаметно потянулась всем телом и бросила короткий взгляд на безмятежный загородный пейзаж. Лето… Благодать… Ровную синеву неба прочертили два белых, как перистые облака, следа от реактивных самолетов. Улыбаясь, Натали подняла указательный пальчик:

– Дело пойдет, мсье Кобзарь. Дело пойдет! Нас ожидает попутный ветер. Я только что видела счастливый знак.

– «Нагадала мне цыганка», – хмыкнул Аркадий. – Блестящие идеи приходят мадам, когда она созерцает небо. Небо посылает мадам попутный ветер и разговор на казенной вилле…

Натали тихо засмеялась.

– О, не только… Небо мне действительно кое-чего подбрасывает, – но исключительно потому, что я с удовольствием подбираю. Сам знаешь, сколько людей с кислой миной проходят мимо подарков Фортуны. Но этот подарок может свалиться на тебя где угодно, тут главное – не зевать. Если не спать, блестящие идеи приходят всегда.

Натали еще раз улыбнулась: когда родилась последняя блестящая идея – та, что сегодня привела «всех заинтересованных лиц» в предместье Манта, она созерцала отнюдь не небо. Объектом ее внимания был голый пухленький банкир, весьма огорченный финансово-политическими неурядицами.

Все началось десять дней назад, когда одним прекрасным утром позвонил Омар, ее нынешний любовник. Натали взглянула на часы и поморщилась.

– Дорогая, сегодня у нас с тобой праздник. – Его бархатный баритон звучал особенно вкрадчиво.

– Что случилось, милый? – Натали едва сдержалась, чтобы не рявкнуть. – Ты меня разбудил, Омар! Какой еще праздник?!

– Солнце уже давно встало, дорогая, но мое солнце – это ты, так что извини, что я тороплюсь увидеть его на своем небосклоне. Я приглашаю тебя, любовь моя, отметить значительное событие – прошло целых три месяца, как мы вместе, дорогая.

«Господи, похоже, он действительно счастлив, дурачок». – Натали зевнула, предусмотрительно прикрыв ладошкой трубку. И немедленно изобразила восхищение.

– Что же ты приготовил нам, дорогой?

– Мы пообедаем у «Фуке», и там все увидишь, – пообещал Омар. – Отдыхай, дорогая. Я заеду за тобой.

– Жду! – Натали чмокнула воздух возле трубки и отключилась. По ее графику восход солнца еще не наступил.

Омара Галеба, банкира известного и уважаемого в Европе и не только, привел в салон на улицу Мозар старый знакомый и, разумеется, бывший любовник Натали – представитель ливанской компании «Мидл Ист Эйрлайнз» Мустафа Джамаль. К тому времени их отношения плавно перешли в товарищеские. А когда-то… – тут Натали зажмурилась от удовольствия – когда-то пылали обжигающей страстью. Было времечко… Мадам Легаре стоило значительных усилий воли и ума, не унижая любовника, мягко перевести чувства из плоскости секса на тесное и доверительное деловое сотрудничество.

Натали не понимала, как можно рвать с мужчиной «навсегда». И тем более – превращать расставание в третью мировую войну. Как знать, когда и кто из твоих многочисленных любовников понадобится в будущем? Да и кому это нужно, – опережая естественный ход событий, доводить ситуацию до эмоционального экстрима? Но, как правило, в жизни редкая женщина исповедовала принципы Натали. Начинались сцены: «Я устала от тебя» или «Знаю, знаю, ты решил меня оставить, так вот – я ухожу!». «Ну и уходи, скатертью дорога, скажет мужик, – думала Натали, – и будет прав». Конечно, чтобы вышло по-твоему, надо постараться. И она – старалась. Получалось, разумеется, не сразу. Но благодаря колоссальному опыту со временем Натали научилась безошибочно определять, каким путем можно достичь желаемого результата. Природные наклонности, «горьковские университеты» и, безусловно, школа КГБ составили абсолютно непобедимую комбинацию. С ее помощью сметались все преграды и условности. Хотя, если честно, понятие «условность» Наташа Бережковская исключила из своего словаря практически в семнадцать лет, а теоретически – и того раньше.

Методы использовались самые разнообразные. Например, когда ей безумно надоел мсье Леон (а терять влиятельного друга в правительственных кругах она категорически не хотела), коварная Натали поставила целый спектакль. Каждый раз, когда помощник министра появлялся на улице Мозар, – она, как бы случайно, приглашала его «выпить по чашечке кофе в тесном кругу – без мадемуазель Олив я как без рук». Натали усаживала рядом с мсье Леоном прехорошенькую блондинку: «В моих финансовых дебрях мадмуазель Олив ориентируется так же хорошо, как в собственной кухне». – «О, всегда приятно встретить женщину, разбирающуюся в экономике, – подтягивался мужчина. – Ну а если это такая очаровательная особа…» Далее выяснялось, что мадмуазель Олив в настоящее время занята интересным исследованием и не мог бы мсье… Мсье, конечно же, «мог», и Олив, а ее знаний финансов хватало лишь для проверки счетов из прачечной мадам Легаре и была она столь же глупа, сколь очаровательна, неизбежно оказывалась в постели экономиста. Одновременно Натали закрутила коротенький роман с президентом строительной фирмы и другом Леона мсье Пьером Вале. И когда теплая компания – Леон с Олив и мсье Вале с Натали съехались на уик-энд на виллу Леона, последний чуть не упал в обморок, когда услышал: «Познакомься, это мадам Легаре. Ах да, ты бывал у нее в салоне…» Почтенный деятель сгорал от стыда – он изменил Натали, и с кем? С ее же экономкой! Кстати, а она-то с его другом чем собиралась сегодня заняться?

И как при таком раскладе вы устроите сцену ревности? Это же явный абсурд. Поэтому взаимные обиды прощались, так и не успев перерасти в горькое разочарование и озлобленность. Ну как тут не возникнуть добрым дружеским отношениям?!

С Джамалем, правда, закончилось без широкомасштабных «постановок», достойных «Комеди Франсез». Как-то уладилось, к обоюдному удовольствию. Но в том и заключалось мастерство Натали, что к каждому мужчине она могла найти индивидуальный подход.

Наконец мадам Легаре открыла глаза и признала: день начался, пора вставать. Натали уже окончательно утвердила Омара Галеба кандидатом в «добрые друзья». Но она не будет слишком торопить события: банкир, похоже, наконец-то понял, что за удовольствия, особенно такого класса, нужно платить. И платить щедро. Принцип Натали: из каждой любовной связи, даже если она приносит истинное взаимное наслаждение, непременно извлекать для себя вполне реальную выгоду, – непоколебим как мироздание. Банкир бесконечно далек от ее идеала мужской силы и красоты. Хотя умен, учтив, остроумен и, как всякий богатый мусульманин, не жалеет денег для собственных утех. Поэтому Натали с любопытством ожидала, что же ей приготовил по случаю их «юбилея», как он выразился, возлюбленный, оставаясь при твердом намерении перевести Омара в разряд «друзей». Плавно, но неизбежно.

Натали потянулась, зевнула «напоследок» и спустила с постели на ковер прелестные ножки. Утопая по щиколотку в пушистом и мягком пространстве, устилавшем всю спальню, она легко проплыла к двери, ведущей в гардеробную. По пути мимоходом придирчиво оглядела свое зеркальное отражение – «худеть надо, голубушка, очень надо». Распахнула дверцы шкафа и задумалась: «Итак…. Требуется платье, достойное сюрприза от любовника». Интуиция подсказывала – ожидается нечто весьма примечательное. «Постараемся соответствовать».

Натали любила эту процедуру преображения, хотя возбуждающей остроты, которая наполняла ее, когда она впервые собиралась на свидание в ресторан «Les Ambassadeurs» величественного отеля «Crillion», тот обжигающий холодок, скользящий по телу от «гребенок до ног», – это со временем ушло, исчезло. Роскошь стала повседневным атрибутом, изысканность – частью быта.

Тем не менее мадам Легаре, перебрав полсотни плечиков с невесомыми туалетами, вытащила на свет божий изумрудный комплект – платье и жакетик из шелка. «Вроде к обеду—в самый раз». Серо-зеленые туфельки на высочайших каблуках и в тон перчатки и сумочка от Луи Витон.

Пока она копалась в белье, раздался звонок в дверь. «Господи, мой банкир явился!»

Через сорок минут швейцар ресторана предупредительно распахнул двери перед элегантной парой. Натали пробежала взглядом выбитый в камне реестр имен актеров, режиссеров и звезд эстрады, посещавших знаменитый ресторан. Вот и сегодня сюда на ужин непременно приедет кто-нибудь из участников только что закончившегося Каннского фестиваля.

– У «Фуке» бывает весь Париж.

– Ну да? – удивился Омар.

– Это Ремарк, милый, – снисходительно улыбнулась Натали.

Расположенный на углу Елисейских Полей и проспекта Георга V, «Фуке» – дитя Третьей республики и ее прекрасной эпохи.

Теперь все чаще посещаем состоятельными гурманами, а звезды театра и кино одаривают «Фуке» своим вниманием все реже.

Столик, к которому Галеб вел возлюбленную («Как ты любишь, дорогая, сбоку, но чтобы всё видеть»), венчала хрустальная ваза, едва сдерживающая огромный букет великолепных красных роз. Конечно же, они должны были символизировать пламенную страсть банкира.

Когда принесли шампанское и икру, Омар неуловимым движением фокусника извлек откуда-то продолговатый бархатный футляр с хорошо знакомым Натали вензелем на крышечке.

«Прекрасно, – прищурилась мадам Легаре. – „Van Cleef & Arpels“ – я так и думала».

– Открой, дорогая, – попросил Омар, подавая ей коробочку.

Натали медленно подняла крышечку и не удержалась от восторженного возгласа. «Пора бы уж привыкнуть, мадам!» – одернула она себя, но… Но ничего не могла с собой поделать. На алом шелке сияли белые бриллианты и искрились цветом ее глаз изумруды – роскошное колье белого золота, сделанное на заказ, – «Van Cleef & Arpels» работали только на требовательных и богатых клиентов, – притаилось в ожидании момента, когда оно обовьется вокруг прелестной шейки.

Утонченное, редкой красоты украшение на излюбленную фирмой «цветочную» тему. Розы – из рубинов и бриллиантов, листики – изумруды. Невидимая глазом золотая сетка-оправа «Serti Mysterieux» – ноу-хау «Van Cleef & Arpels» – создавала волшебную иллюзию самостоятельного существования камней. Мишель Морган, Марлен Дитрих, Лиз Тейлор заказывали украшения у «Van Cleef».

– Спасибо, дорогой! – Натали наконец подняла глаза на любовника, с трудом оторвав взгляд от роскошной «безделушки», стоимость которой лишь по визуальной, но тем не менее профессиональной оценке мадам Легаре составляла не менее 250 тысяч долларов. Банкир получил искренний и продолжительный поцелуй, что совершенно не меняло решения Натали об изменении статуса араба.

Ничего не подозревающий Омар с умилением наблюдал за восторженной реакцией мадам: «Женщины, как дети. Они могут иметь всё, они могут распоряжаться миллионами, но…. получив приятный сюрприз – драгоценную безделушку, которая им к лицу, готовы плясать от радости. Разве можно не украшать, не одаривать свою возлюбленную? Она тогда, как солнце, щедро посылает тепло своих лучей…» Вконец расчувствовавшийся банкир молча поднял бокал.

После достойного ленча любовники погрузились в огромный трехдверный «мерседес» араба (Натали с некоторых пор считала этот автомобиль безвкусицей, страстью арабов и нуворишей, сменив свой «мерседес» на «бентли») и отправились на его загородную виллу. Натали до тонкостей знала предстоящий ритуал. Еще один «дайджестив» после сытного обеда, быстрый душ, нырок в величественную по-восточному кровать, занимавшую треть огромной комнаты с множеством зеркал (даже на потолке и на полу вокруг кровати), с боковыми подсветками, фривольными картинами в непременно золотых рамах, эротическими статуэтками и приглушенной сладкой музыкой, льющейся как бы из космоса. Натали подобная сексуальная безвкусица напоминала интимные покои короля Фарука в Александрийском дворце, который революционное правительство полковника Насера превратило в национальный музей. Там в одной из многочисленных спален все сделано из зеркала – кровать, стульчики, туалетные столики, предметы туалета, даже сам туалет и, представьте себе, даже стаканчики, пудреницы и расчески. Человек, попадая в эту спальню, мог видеть свое отражение в тысячах ракурсов, включая те, которые ему в обычной жизни видеть не суждено. Но забавлять фантасмагория переставала очень быстро, и нормальному представителю homo sapiens хотелось немедленно исчезнуть из зеркальных покоев. Сам Фарук к концу своих дней умудрился промотать все свое сказочное богатство и умереть в нищете, став мировым символом беспутства для многих поколений гуляк. В английском языке благодаря Фаруку родилась новая идиома – «to go Faraking», что означает крайнюю степень бездумной расточительности и разврата.

Правда, Натали никогда не осуждала чужой расточительности, полагая (и не без основания), что мотовство партнера является самой привлекательной чертой для достижения ее собственных целей. Тем более что Омар, в отличие от египетского самодержца, умело распоряжался своим огромным состоянием.

Большое блюдо с фруктами украшало нелепый столик-табуретку подле ложа любви. Виноград, крупные фиолетовые ягоды которого покрывала благородная сизая изморозь, прозрачной спелости персики, янтарные груши – банкир старался во всем угодить возлюбленной, зная ее пристрастие к витаминообильным фруктам.

– Хочешь персик, дорогая? – Омар выбрал самый крупный и, трогательно вынув косточку, преподнес Натали. Искренняя пылкая страсть и одновременно нежность любовника забавляли Натали. То, что было с бароном, то не повторится никогда. А это… Это – способ брать от жизни по максимуму, цинично, хватко, профессионально, в конце концов. И все же не оценить предупредительность Омара она не могла.

– Спасибо, любимый. – Она капризно приоткрыла ротик, показав ослепительной белизны зубки, и призывно протянула руки Омару. «Побалую мужика напоследок».

– Иди ко мне, – позвала грудным голосом, как умела лишь она.

Омар уронил персик на обнаженную грудь Натали и… забыл обо всем на свете. Эта женщина оставалась для него тайной. Почему у него с ней всегда как в первый раз? Словно не полгода назад, а лишь сегодня, сейчас он целует эти налитые шелковые груди, касается щекой ее бедер, атласного живота и берет ее, вновь и вновь испытывая восхищенное чувство победителя. Пресыщенность, избалованность, почтенный возраст – где вы?! Сейчас в его жилах кипела кровь двадцатилетнего, жадного до жизни, наделенного тем острым и свежим восприятием, которое открывает человеку красоты мира. Омар словно перенесся в собственную юность. Он был счастлив с этой женщиной и не желал иного. Как и большинство мужчин, он не знал (или не хотел знать?), что опытной женщине ничего не стоит «сыграть» безумную страсть, а достигать оргазма Натали научилась с любым мужчиной (или женщиной – в зависимости от обстоятельств).

Сейчас Натали показала высший класс своего мастерства, и через несколько часов, изможденные, мокрые любовники замертво распластались на черных шелковых простынях.

– Дорогой, – прошептала Натали, пощекотав локоном губы Омара, – очень хочется пить. Ты утомил меня.

– Сейчас, любимая! – Омар попытался встать с постели и застонал: – О-о, что ты натворила, я еле двигаюсь.

Ну, такое она слышала и… слава богу… еще часто услышит от мужчин. Ей не жалко. И потом, это сжигает столько килокалорий! Из всех видов физической активности Натали предпочитала именно этот.

Омар, счастливо улыбаясь, принес два бокала с апельсиновым соком.

– Знаешь, дорогая, – жадно осушив бокал, начал он, – у нашего банка возникли проблемы.

Натали мгновенно поставила ушки на макушку – она хорошо знала привычку мужчин выбалтывать в подобные минуты такую информацию, которую некоторые держали бы при себе даже под пыткой. Вспомнить хотя бы Люсьена, этого бедолагу-шифровальщика… Надо сказать, что Натали в подобных ситуациях не занималась бездумной болтовней. Наоборот, ее мыслительные процессы обострялись, она внимательно слушала, что ей говорилось, вылавливая крупицы полезной информации, которую она или складировала в глубоких тайниках своей феноменальной памяти, или немедленно использовала. Вот и теперь она проявила ненавязчивый интерес.

– Серьезные? – Натали была само сочувствие. – Проблемы – серьезные, милый?

– Весьма. Дело идет о закупке швейцарскими ВВС французских истребителей. Через наш банк всегда проходят расчеты французского правительства при подобных операциях, и – сама понимаешь – мы имели с этого определенный процент. Очень даже хорошие деньги. Но сейчас, похоже, сделка не состоится. И тогда мы и все заинтересованные в сделке лица потеряем почти полмиллиарда прибыли. – Омар вновь издал стон, на этот раз от финансового горя. – Дело, как ты понимаешь, не в нас и даже не в правительственных чиновниках, а в этих горлопанах из Национальной ассамблеи Франции.

Полмиллиарда долларов! Да, потеряв такой контракт, стоит просто утопиться! Здесь определенно что-то есть, что-то… В голове Натали наступило то умственное возбуждение, которое обычно служило предвестником очередной интриги. Мадам Легаре продолжала слушать затаив дыхание: Омар не должен почувствовать ее повышенный интерес. Во всяком случае, пусть выскажется до конца, а там – посмотрим.

– Швейцария – традиционный клиент Франции на рынке военной авиации, – продолжал Омар. – Эти скряги всегда покупали французские «миражи», предпочитая их американским и английским машинам. Швейцарцы всегда торговались отчаянно, предлагая заведомо заниженные закупочные цены. Американцы и англичане просто бы рассмеялись им в лицо. Франция же скрепя сердце на них соглашалась.

– Почему? – удивилась Натали.

– Во-первых, Франция закрепляла зависимость Швейцарии от французских поставок, за которыми шли заказы на запасные части, продление ресурсов этих машин на французских заводах компании «Дассо Авиасьон». Наконец, закупка соответствующего вооружения самолетов. Во-вторых, как ты понимаешь, соображения престижа – они тоже играют не последнюю роль. Не забивая тебе голову разными деталями, скажу, что на этот раз швейцарцы превзошли самих себя в своей традиционной скупости. Они предложили скандально низкие цены, на которые не может согласиться «Дассо». И раньше французское правительство, учитывая политическую целесообразность, выделяло из бюджета дотации при подобных сделках. Но делалось это всегда с одобрения Национальной ассамблеи!

– Откуда у тебя такая уверенность, что теперь все сложится не так, как раньше? – Натали с трудом сохраняла напускное безразличие.

– По мнению политических аналитиков, на этот раз, ввиду огромной суммы дотации, депутаты проголосуют против ее выделения. И тогда швейцарцы, чтобы проучить французов, могут переориентироваться на США или Англию. А речь идет о закупке сорока машин! – Омар почти рыдал. – Большинству депутатов абсолютно наплевать на интересы Франции и развитие ее военной промышленности. Для них важно выступить с сиюминутными популистскими заявлениями. А через два месяца – выборы. Позиция компании «Дассо» тоже предельно понятна – они не хотят вылететь в трубу…

Глаза Натали, чем глубже погружался в рассказ Омар, зажигались особенным светом. Ее тонкие ноздри затрепетали от возбуждения, – как опытная гончая, она почуяла зверя и была уверена, что взяла след. Натали твердо знала – она самым решительным образом вмешается в данную ситуацию и использует ее в своих целях.

В голове звучало: миражи, миражи, миражи…. Стоп! Где-то она уже слышала историю, тоже связанную с «миражами». Ну-ну, вспоминай, Натали! Ага, вот оно – это рассказывал ей однажды Мустафа Джамаль. Они тогда – в благословенные времена – отдыхали вдвоем на вилле Мустафы в предместье Бейрута.

Ах, какие вечера и ночи устраивал ей Мустафа! Представитель ливанских авиалиний Мустафа Джамаль поклонялся мадам Легаре пылко и красиво. Элегантный, остроумный, весьма неплохо знающий арабскую литературу, историю Ближнего Востока, он был великолепным собеседником и почитал за счастье принимать у себя на вилле мадам Легаре. А принимал он Натали как королеву.

Натали нравился и Бейрут, от которого было рукой подать до прекрасных горных курортов с лыжными трассами. И все-таки это был уже не тот Бейрут, который существовал до разрушительной почти десятилетней междоусобной войны, когда столицу Ливана называли «арабским Парижем», а весь Ливан – «ближневосточной Швейцарией».

Если смотреть на город с моря, которое здесь имеет цвет яркой лазури совсем как на юге Франции, то взору открывается одна из самых живописнейших панорам. Город стоит на фоне высоких гор, напоминающих Альпы, вершины которых даже летом покрыты снегами. Центральная часть Бейрута с точки зрения архитектуры и впрямь выглядела по-европейски. На набережной стояли красивейшие здания, в которых располагались многочисленные импортно-экспортные фирмы и около сотни крупных международных банков – величественные, сияющие по ночам горделивыми названиями, они встречались на каждом шагу. Казалось, деньги всего арабского мира сосредоточились во вместительных и надежных хранилищах. Тут и там мелькали шикарные рестораны с кухней, которая могла поспорить с лучшими французскими ее образцами, не говоря уже о множестве больших и маленьких ресторанов и кафе для любителей и знатоков восточных яств. А знаменитые кофейни… Запах кофе струился вдоль набережной, и мало кто избегал соблазна присесть за столик и насладиться чашечкой божественного напитка. Многочисленные казино ничем не хуже, если не изысканнее, чем в столице мирового игорного бизнеса Лас-Вегасе. В этих заведениях считали за честь выступать самые известные эстрадные звезды и танцевальные труппы Европы, такие как «Мулен-Руж», «КрейзиХорс», «Лидо». Местные бутики изобиловали разнообразными товарами от самых известных и престижных европейских и американских фирм, ничем не уступая фешенебельным магазинам Лондона, Парижа или Нью-Йорка. Тысячи автомобилей медленно текли по улицам города, пробиваясь сквозь многочисленные заторы, возникающие то здесь то там. Иногда среди них мелькали величественные «роллс-ройсы» и «бентли», важные неповоротливые лимузины или приземистые спортивные «ягуары». Машины наполняли воздух бензиновыми парами, которые тут же смешивались с экзотическими запахами восточных пряностей, сигарет и французских духов. Десятки отелей были переполнены иностранцами: французская, английская и немецкая речь звучала на каждом шагу.

Мадам Натали любила эту страну еще и за то, что Ливан подарил ей в самом начале антикварного бизнеса покупателя, положившего, как она считала, начало грандиозному успеху мадам на этом поприще. Тогда ее подельник и, разумеется, любовник Рене Тапи заказал копию с нелегально вывезенной ею из Москвы иконы Андрея Рублева (той самой «жемчужины» коллекции Бутмана). Подлинник остался у Натали. Икону продали ливанскому богатею из христиан – последователю византийской церкви.

«С Рене у нас был роман… Потом я полюбила Бейрут… И, кстати, самолеты я тоже люблю… Тепло, еще теплее… – Натали чувствовала, что цепочка вот-вот замкнется. – Душка Джамаль. Теплое, ленивое море, а по нему скользит тень… Тень истребителя. Но в тот раз, когда зашел разговор о самолетах, это был не истребитель. И тени не было. Потому что солнце уже село. Почему же я…»

Так, так. Отодвинувшись от любовника, она зарылась лицом в подушку.

– Погоди, дорогой, я устала. – Она кокетливо отвела руки вновь воспылавшего страстью банкира. «Я должна вспомнить, должна. Это было у Джамаля… Ну да!» И она скрупулезно – эпизод за эпизодом – начала восстанавливать в памяти тот прекрасный вечер возле лагуны.

Ужинали на террасе, любуясь свечением ночного моря, ненавязчиво звучал вдалеке страстный грудной голос Далиды. Большие корзины цветов, охлажденное шампанское… Мелькнул огнями в ночном небе самолет и, сделав круг над морем, пошел на посадку.

– Гражданский, – машинально отметил вслух Мустафа.

– Почему ты так решил? – спросила Натали, отщипывая крупную янтарную виноградину. – Ведь, кроме огней, ничего не видно.

– А у военных свой аэродром, и они заходят с другой стороны города.

– А-а, – протянула Натали. – Слушай, Мустафа, признайся по-честному – ты не жалеешь, что служишь в гражданской авиации? У военных, наверное, интереснее. Техника другая, управляют ей отчаянные ребята… Да и денег, наверное, больше.

– Нет, с меня хватит. Я свое на «миражах» отлетал. Отличная машина. Между прочим, из-за истории с ней мой шеф надолго угодил в тюрьму. Впечатлений до конца жизни хватит.

– Это как?

– Денег больших захотелось шефу. Сразу и много. Их ему всегда не хватало. Был известным плейбоем. Ну и связался с русскими.

– Расскажешь? Или секрет? – Она спросила больше из вежливости. – Дело-то прошлое.

– Давно уже не секрет, хотя шума было много, тихого шума – если ты, дорогая, понимаешь, что я имею в виду. Так вот. Наша военная авиация укомплектована французскими истребителями-перехватчиками. Зовут этот чудо-истребитель «мираж».

– Романтическое название, – протянула Натали.

– Вот Москве и захотелось получить экземпляр. Русский разведчик вышел на нашего шефа Хасана Бадави. Бадави – отличный пилот, в недавнем прошлом майор ливанских ВВС. Ему пришлось уйти из военной авиации из-за карточного скандала. Назанимал кучу денег, но так и не смог отдать вовремя долг. Естественно, хотя Хасан и перешел в гражданскую авиацию, но связи, весьма приличные и крепкие, в кругу бывших коллег остались. И Бадави начал осторожно прощупывать обстановку в поисках подходящего человека. С чьей-то помощью нашел он одного летчика. Звали его Махмуд Маттар. Хасану отрекомендовали Маттара как классного пилота, летавшего на «миражах». Бадави принялся обрабатывать его, и тот, разумеется за большие деньги, пообещал угнать облюбованный Советами «мираж-Ш».

– Ничего себе! – Ей полагалось что-то сказать.

– Я скажу тебе, дорогая, что «мираж-Ш» – это исключительная техника. Истребитель, способный сбросить атомную бомбу на Москву и вернуться домой.

– Боже! – поежилась Натали. – Неужели была такая задача?

– У нас, конечно, нет. Ты знаешь, на Ближнем Востоке два лагеря: арабские государства и Израиль. Москва традиционно поддерживала нас… Америка – Израиль. Какие тут атомные бомбы? А у европейских стран, где были на вооружении эти самолеты, очевидно, была. Ну, нашел Хасан русскому этого Маттара. Тот согласился, а когда дошло до самого главного момента, оказалось, что пилот – наш контрразведчик. Русским устроили западню. Перестрелка в центре города в одном из зданий вблизи советского посольства была страшная: Маттар погиб и еще погибло четверо полицейских.

– А русские? – медленно потягивая ананасовый сок, лениво спросила Натали.

– Те – вроде живы, хоть и выносили их полумертвыми. Советское посольство добилось их немедленной отправки на родину. Что с ними было дальше – известно одному Аллаху. Ну а здесь, в Бейруте, состоялся закрытый суд. Я считаю, мой бывший шеф легко отделался – повезло. Попал лишь в тюрьму. Правда, об этом событии вообще мало кому было известно. Большая политика! Русские нажали на все педали на всех уровнях в арабском мире – и дело замяли, в прессу так ничего и не просочилось, кроме одного короткого сообщения.

…Вот о чем шла речь в ту дивную ночь. Потом разговор перешел на излюбленную тему Джамаля – как прекрасен был Бейрут до войны. И кто ж тогда знал, что вскоре столица Ливана будет содрогаться от ракетно-бомбовых ударов. Автоматные очереди и взрывы гранат заменят гудки автомобилей и музыку, доносившуюся из кафе, а красивейшие здания ливанской столицы будут лежать в руинах.

Итак, снова «мираж»… и Россия. Натали прикинула: пятнадцати минут, что она проведет в душе, вполне хватит для того, чтобы разработать – ну, в общих чертах – план действий. Едва заметные, но стройные его очертания вырисовывались – одно за другим – в ее компьютерном мозгу.

– Милый, я иду в душ, потом быстренько начну одеваться, а ты пока подумай: во что твой банк и французское правительство могут оценить услугу, которая обеспечит вам голоса Национальной ассамблеи. Понял, милый?

Омар вытаращил на нее свои масленые глаза и, казалось, лишился дара речи. Удивление, надежда, недоверие и восхищение – вся гамма разнообразных и противоречивых чувств отразилась в его взгляде. Восхищение сменялось недоверием, а подозрительность надеждой. Он, разумеется, хорошо знал Натали, имел достаточное представление о ее «подвигах» в сфере финансовых махинаций и политических интриг. Пропустить мимо ушей такое нахально уверенное заявление, как бы невероятно оно ни звучало, упустить такую возможность Омар не мог себе позволить. Банкир, даже влюбленный, не должен терять хватки, иначе какой он банкир?

Натали мягко соскользнула с кровати, встав во весь рост рядом с Омаром, – бедняга лежал, приподнявшись на локте, и не отрываясь смотрел на возлюбленную. Чего же сейчас он больше жаждет – согласия Национальной ассамблеи или эту женщину?.. Проверим. Она грациозно изогнула спину, соблазнительно отставив прелестную попку и грациозным движением обеих рук взяла в ладони полные груди.

Результат, как всегда, оказался взрывоопасным. «Эффект зажженной спички, брошенной в бензин», – много лет назад назвал свою реакцию на подобную позу Пьер Легаре.

Краешком глаза Натали углядела, как Омар безошибочно отыскал в этом королевстве зеркал наиболее соблазнительный ракурс ее обнаженного тела. Тяжело дыша, он приподнялся и сел, уставившись в зеркала, словно зритель в первом ряду партера в театре, где дают превосходный спектакль. И где он – участник этого действа и одновременно наблюдатель, щедро оплативший зрелище. Очень щедро…

– Милая, любимая, наслаждение мое, – шептал возбуждающийся на глазах Омар.

От избытка чувств он часто переходил на арабский, и тогда слова любви и желания звучали особенно страстно. Увы – призывы остались без ответа. Любимая как раз заканчивала подсчет своих комиссионных. Омар как мужчина давно уже не так сильно волновал Натали, но реакция любовника все же подействовала на нее – поднялись груди и встали торчком затвердевшие соски, легкий трепет пробежал по позвоночнику, сладким теплом окутав талию и бедра.

«Как мало мне становится нужно…» – грустно подумала она. Омар, наконец, оторвался от обеих Натали – и настоящей, и той, которая в зеркале.

– Что ты хочешь этим сказать? Что ты задумала? – хрипло прозвучал голос вернувшегося к действительности банкира.

Натали медленно повернулась к нему спиной и грациозной походкой отправилась в ванную комнату. У зеркальной двери, не оборачиваясь, очень серьезно и по-деловому она повторила:

– Если тебе и французскому правительству нужны голоса депутатов, подумай и скажи мне, сколько вы готовы заплатить. Ясно, мой милый? Я не привыкла шутить, когда речь идет о делах. Сколько?

Через полчаса они сидели в гостиной с видом на небольшое озерцо, рядом с которым находились поле для мини-гольфа и теннисный корт. Зелень за окном радовала глаз и располагала к спокойной беседе. Натали обстоятельно, но сжато изложила свой план. Зная импульсивность Омара и его манеру постоянно прерывать собеседника замечаниями и вопросами, она взяла с него слово молчать, пока она не закончит говорить.

Чтобы отвлечь его от дурной привычки, Натали посоветовала Омару делать заметки на бумаге, которую предусмотрительно захватила из кабинета и положила на журнальный столик. Она также взяла чистый лист и начала чертить на нем какие-то значки и схемы, что давно вошло у нее в привычку, когда она задумывала очередную комбинацию.

– Итак, депутаты накануне выборов могут не проголосовать за выделение правительством огромных дотаций… – Она начертила большой круг, который, очевидно, изображал великолепный зал Национальной ассамблеи Франции.– Следовательно, задача в том, чтобы они проголосовали. Что же заставит их поддержать просьбу правительства? – риторически спросила Натали и стала подробно по пунктам излагать Омару свой, казалось бы, на первый взгляд фантастический план.

По мере того как Натали приближалась к завершению своей яркой речи, выражение лица Омара претерпевало ряд качественных изменений – от недоверия и сомнения к завистливому восхищению и твердой решимости.

– Как ты все это сможешь организовать в России? Здесь, во Франции, да и в Швейцарии мы смогли бы сделать все в соответствии с твоим планом, но Россия… – Это был единственно невыполнимый, с точки зрения араба, пункт.

– Я знаю нужного человека, который примет участие в проведении операции в качестве моего партнера, – тоном, исключающим возражения и дальнейшие вопросы, отрезала Натали. – Он обладает самыми широкими связями среди высшего генералитета России, оружейный бизнес ему не в новинку. Более того, мой человек хорошо знает олигархическую элиту этой страны и всегда готов помочь Франции, считая ее своей второй родиной. Я уверена – он проведет русское направление блестяще. Следует также учитывать, что операция принесет ему достойные дивиденды. Одним словом, он сможет это сделать. Я за него ручаюсь, – уверенно закончила Натали.

– Ясно. В чем же состоит моя задача, о почтенная госпожа?

Любовь – любовью, а восточный мужчина временами восставал в душе Омара. Признавая, что в этой операции главная – Натали, а значит, следует ей подчиняться (какой банкир откажется от денег?!), Галеб тихо страдал от командирских замашек дамы сердца. Какой контраст с постелью, где она его обхаживает, как султана! Если бы она хотя бы командовала с восточной мягкостью, смягчая напор витиеватыми фразами… Но мягкость в делах была этой женщине неведома. И араб повел процесс обсуждения в шутливой форме сказок из «Тысячи и одной ночи».

– Отрегулируй вопрос с правительством и банком. Особенно в части гонораров, мой партнер – как ты, вероятно, догадался – русский с любопытнейшей биографией. Я полагаю, тебе уже сейчас необходимо знать, кто это такой, – ты ведь будешь связываться со спецслужбами, а те затеют проверку. Зовут его Аркадий Кобзарь – его установочные данные для ДСТ я дам тебе в полном объеме. Надеюсь, у них вопросов не возникнет. В свое время он им помог вызволить двух французских журналистов из чеченского плена.

На листке бумаги с начерченной ею схемой операции Натали быстро написала полное имя Кобзаря, год его рождения, номер, дату выдачи паспорта и срок его действия. Без малейшей задержки она написала адрес в Париже, где теперь жил Аркадий с женой и двумя дочерями. Омар в который раз восхитился феноменальной памятью Натали.

– Мы еще не обсудили сумму моего гонорара и гонорара моего партнера. Я понимаю, это сейчас не имеет смысла, так как вопрос не только твоей компетенции. Однако знай, – Натали выдержала эффектную паузу, – знай, что я не пошевелю и мизинцем, если сумма будет менее пятидесяти миллионов. И еще. Попытка реализации этого плана без моего участия – ничего, кроме крупного скандала в прессе, не принесет. Это я могу пообещать. Так и передай там… – Натали задорно вздернула подбородок и показала глазами наверх.

– Да убережет их Аллах от столь неразумных действий… Все джинны и пери, даже газетные, готовы служить госпоже. Но сроки…

– Постарайся решить все организационные вопросы за десять дней. Кстати, сколько у нас времени до открытия сессии ассамблеи?

– По-моему, чуть больше полутора месяцев, – неуверенно ответил банкир.

– Ясно. Тогда следующая наша встреча должна быть с участием представителя правительства, который даст нам необходимые политические и финансовые гарантии.

– Гарантии политические и финансовые? Объясни, – попросил Галеб.

– Нам нужны ВСЕ возможные гарантии! – Натали подчеркнуто произнесла слово «все». – Поскольку мы, мой милый, будем действовать в определенные моменты вне правовых норм. Правительство, в случае скандала, всегда откажется от двух бедных иммигрантов в первом поколении, – закончила она с усмешкой.

– Ну уж это как водится, – развел руками банкир. – Хорошо, я понял, представитель правительства должен обладать достаточными полномочиями, чтобы давать гарантии, а не обещания.

– На встречу я возьму Кобзаря, согласуй это там… – Она опять показала глазами наверх. – Он умный и милый человек, и пока я вижу у него только один недостаток – это дурной вкус нувориша. К счастью, он не едет в Россию нелегалом. А известные нувориши нынче в Москве в большом почете. Так что и этот недостаток может обернуться достоинством.

Пока Омар переваривал услышанное, Натали подошла к бару, взяла два стаканчика для виски, положила в каждый три кубика льда и наполнила их порцией «Шивас Ригл», добавив немного содовой: они традиционно выпивали этот напиток после свидания. Омар обычно оставался на вилле – ему требовались отдых после любовных игр с ненасытной Натали и время, чтобы вновь переключиться на деловой лад. Сейчас же он скорее всего хотел остаться наедине с собой, чтобы еще раз осмыслить так неожиданно возникший дерзкий план, похожий на многоходовую комбинацию, разработанную умниками из спецслужб.

Они молча покончили с виски, Натали встала с кресла и упругой походкой направилась к выходу. Омар медленно поднялся и устало последовал за ней. Он проводил Натали до автомобиля, открыл ей дверцу «мерседеса», поцеловал в щечку и приказал шоферу вновь вернуться, после того как он отвезет прекрасную пассажирку. Араб с явным облегчением вздохнул, когда длинное тело автомобиля скрылось из вида. Когда смотришь на такую женщину, как Натали, очень трудно сосредоточиться на работе.

Омар Галеб четко представлял себе, как надо действовать. И действовать немедленно, не теряя драгоценного времени. Операцию подобного значения и масштаба могли санкционировать только на самом верху – возможно, сам президент Франции. И самый короткий путь к нему в данной ситуации мог быть только через Жильбера Сорени, координатора деятельности спецслужб. Галеб не сомневался – Натали знала, что он выберет именно этот путь. Более того, ей же ничего не стоило замкнуть цепочку самой.

«Так почему же она предоставила эту задачу мне? – размышлял банкир. Опустившись в мягкое кресло, он рассуждал сам с собой, для удобства обращаясь к золоченой нимфе с канделябром. – Почему?»

Омар снял трубку и позвонил генеральному директору фирмы «Дассо авиасьон» Этьену Гримо.

– Этьен, у меня к тебе очень важный разговор. Это касается швейцарской проблемы. Кажется, есть выход…

Писатель Стендаль, современник и большой поклонник Наполеона, утверждал, что последний учредил пять полиций, контролировавших друг друга. Министр полиции, первый инспектор жандармерии, префект полиции, генеральный директор почт и глава личной полиции императора бдительно следили за действиями товарищей. Историки, вникнув в суть вопроса, дополнили этот список придворной полицией, полицией министерства иностранных дел, военной полицией и еще рядом других. В результате приведенную Стендалем цифру пришлось увеличить более чем вдвое. Координировать работу этой разношерстной армии было непросто, особенно если учесть, что всю информацию и особенно компромат ухитрялся перехватывать всемогущий министр Фуше^[47], который распоряжался этими данными по своему усмотрению. Надо отдать должное Наполеону: он умел работать со своими тайными агентами напрямую и не раз пресекал козни приближенных. Однако полностью контролировать коварного и незаменимого Фуше императору не удавалось.

Ситуация мало чем изменилась и в наше время. Во Франции и сегодня существуют различные спецслужбы, полный список которых и описание границ их деятельности заняло бы довольно много места в книге. ДГСЕ – аббревиатура Управления внешней безопасности, или внешняя разведка Франции, меняла свое название ничуть не реже, чем ВЧК-КГБ—СВР. Уже упоминавшаяся выше ДСТ – контрразведка страны. УВР – военная разведка Франции с несколькими малоизвестными подразделениями. С одним из них нам предстоит познакомиться более подробно: РГ – Разведывательное управление при МВД Франции и многочисленные спецподразделения для выполнения деликатных миссий как внутри, так и за пределами страны.

Уже из одного этого краткого обзора видно, что координация деятельности французских спецслужб, от Наполеона до наших дней, – традиционно нелегкая задача. И вопрос их контроля со стороны руководителя государства остается попрежнему актуальным.

Кабинет Жильбера Сорени находился в Елисейском дворце на 4-м этаже административного блока и своим размером и скромной обстановкой явно контрастировал с огромным влиянием и властью его обитателя. В этом кабинете почти ничего не изменилось со времен де Голля, когда тот учредил пост личного помощника премьер-министра по национальной безопасности и выделил необходимое помещение в Елисейском дворце – для того, чтобы его хозяин был у него под боком.

К всеобщему удивлению руководителей спецслужб и полиции, занял кабинет Константин Мельник – внук доктора Боткина, разделившего в 1918 году судьбу последнего императора всея Руси. Шутники связывали назначение «молодого русского» – Мельнику было всего 35 лет – с тем, что де Голль любил русскую литературу и легко запоминал славянские фамилии.

Внешне Константин Мельник не представлял ничего особенного: обычный чиновник невысокого роста с одутловатым лицом и глубоко посаженными колючими глазками. Однако он отличался от других кандидатур большим трудолюбием и выдающимися аналитическими способностями. Все, кто знал его поближе, сходились во мнении, что Мельник был широко эрудированным, прекрасно образованным и воспитанным человеком с одним большим комплексом – у него было размытое и смещенное понятие о родине.

Сын эмигранта, бежавшего от революции в России, окончивший в Париже престижный Институт политических наук, – он презирал французских интеллектуалов за их симпатии к коммунизму вообще и к Советскому Союзу в частности. Родился он на Украине, вырос в Париже, где после окончания института работал на американцев в известной своими связями с ЦРУ компании «Рэнд Корпорэйшн». Затем перешел работать в Министерство внутренних дел на аналитическую работу, где занимался «левыми». Во Франции Мельника считали русским, а в КГБ его знали как злейшего врага советской власти. Позднее, уже после распада СССР, Мельник при каждом удобном случае заявлял, что всегда ощущал себя русским. Однако истинная его лояльность была в одной всепоглощающей идее – уничтожении коммунизма, расчленении России, ради чего он готов был служить хоть дьяволу. С тех пор как Мельник покинул свой пост, прошел не один десяток лет, но тень бескомпромиссного воина «холодной войны» все еще витала в этих стенах.

Человек, стоящий между всеми спецслужбами страны и первым лицом государства… Дух захватывает. Представьте, что вам надо срочно переговорить по личным вопросам с лицом, курирующим МВД, ФСБ и ГРУ. Но Этьен Гримо никакого трепета не испытывал. Ему было совсем не трудно попасть в кабинет Жильбера Сорени, – их связывала прочная дружба с времен совместной учебы в университете. Последние два года друзья виделись не так уж часто, но, когда это происходило, их встречи были теплыми и полными ностальгических воспоминаний. Поэтому Этьен просто позвонил приятелю и сказал, что имеет к нему безотлагательное дело. Жильбер же без лишних вопросов назначил Гримо в тот же день встречу у себя в кабинете. Да еще извинился при этом, что у него нет времени повидаться с другом, как это обычно бывало, где-нибудь в нейтральном и более приятном месте за бутылкой доброго вина. Сегодня он мог срочно понадобиться президенту.

Ровно в 15.00 Этьен переступил порог кабинета куратора спецслужб Франции. После крепких рукопожатий и традиционного обмена соответствующими в таких случаях фразами политеса, Гримо стал было излагать Сорени проблему

«Дассо» с «миражами», но по репликам друга тут же сообразил, что тому она известна в мельчайших деталях. Оба в равной степени понимали, какие сложные политические и экономические последствия могут возникнуть в будущем, если правительство Франции не выделит необходимые дотации компании «Дассо». Поэтому Этьен скомкал вступительную часть и вместо этого подробно остановился на плане, предложенном ему арабским банкиром с подачи некой дамы, имеющей обширные связи в России.

– Дорогой Этьен, твой план, как бы авантюристично он ни выглядел, имеет неоспоримый шанс на успех. Но вся эта история чрезвычайно взрывоопасна. Не дай бог, если что-либо просочится в прессу. Будет громкий скандал, подобный делу «Локхид» в США. Последует отставка премьера. Мне тоже, естественно, придется уйти… Но самое ужасное – мы подставим президента.

«Тоже мне, священная корова», – подумал про себя Гриме Вслух же он сказал:

– Жильбер, я все прекрасно понимаю, но на карту поставлено слишком многое. Если пустить дело на самотек, то страну ожидают еще большие экономические и политические потрясения, чем любые скандалы, поднятые прессой…

– С этим я тоже не могу не согласиться, – в раздумье произнес Сорени. – Пожалуй, здесь есть одно решение, которое, право, лежит на поверхности.

Этьен с интересом и надеждой взглянул на своего всесильного товарища.

– Поскольку инициатива исходит от частных лиц – я имею в виду твою компанию и арабский банк, нужно обставить все так, чтобы, если вдруг скандал, – государство осталось в стороне. Мы подготовим план мероприятий на случай прокола….

Одним движением глаз Сорени подчеркнул это веское «мы», но потом развел руками – так, как умеют разводить руками только чиновники высшего ранга.

– Ты уж прости, – продолжил он, – но если дерьмо попадет в вентилятор, все брызги полетят в сторону «Дассо».

Этьен сделал стоическую мину и смиренно кивнул.

– Вам, могущественным корпорациям, не привыкать, – с улыбкой добавил Жильбер. – Вспомни скандалы с «Боингом» или с «Мицубиси». Пошумят, пошумят и перестанут.

«Правда, при этом там еще и посадили кое-кого из руководства компании», – подумал Гримо, но высказывать свою мысль не стал.

Чтобы перевести разговор в более оптимистическую и практическую плоскость, координатор спецслужб Франции пообещал:

– Я поручу военной контрразведке ДПСД (Управление защиты и безопасности Министерства обороны) предоставить необходимую помощь для осуществления вашего плана. Круг лиц будет чрезвычайно ограничен. У меня там есть на примете один очень способный человек. Что касается финансирования операции и так называемых «премиальных», о которых ты говорил, то я полагаю, что эти расходы возьмет на себя твоя фирма и банк.

– О да, несомненно! – поспешил согласиться Этьен.

– Однако только завтра во второй половине дня я тебе смогу сказать об окончательном решении по этому вопросу.

«Это значит, что с утра у него встреча с президентом», – мелькнуло в голове у генерального директора «Дассо».

– А пока я разберусь, что это за дама, которая предлагает такой план действий, будто он разработан оперативным управлением внешней разведки, – закончил Этьен.

Про себя он уже решил, что, если все пройдет успешно, нужно будет по результатам именно так и доложить президенту. Дама получит свои премиальные… Ну, может быть, кое-что еще… Но патент на гениальные идеи должен принадлежать «своим».

– Ты о ней наверняка слышал, Этьен, – прервал рассуждения Жильбера его друг, – это известная светская львица, женщина многих талантов, мультимиллионер мадам Легаре…

– Мсье Сорени, я немедленно подготовлю и вышлю с курьером справку на мадам Натали Легаре. – Директор ДСТ, положив телефонную трубку, нажал кнопку на селекторе, соединяющем его с начальником информационно-архивного управления.

В этот же день на стол координатора легло досье на «женщину многих талантов». Жильбер Сорени с удивлением и интересом принялся изучать подноготную светской львицы.

Из досье ДСТ на Натали Легаре:

Закончив чтение справки на мадам Легаре, предоставленную контрразведкой, мсье Сорени удовлетворенно кивнул.

Слов нет, ДСТ прекрасно разобралась в характере мадам и оценила ее по достоинству. Однако многое, очень многое ускользнуло от всевидящего ока контрразведки. Лояльность агента Мидас воистину не имела государственных границ. Мадам всегда служила только золотому тельцу.

И вот через десять дней после встречи с Омаром Галебом Натали, вместе с Аркадием Кобзарем, ехала на виллу «Шабо» под Мантом, адрес которой сообщил им неизвестный сотрудник Министерства обороны.

Автомобиль сбавил скорость – ворота бесшумно открылись, пропуская его на территорию виллы, принадлежащей военной контрразведке. Гостей встретил высокий, ладный молодой человек, с симпатичным добродушным лицом, напоминающим физиономию Фанфана-Тюльпана из одноименного фильма. Очевидно, он делал только первые шаги на службе.

– Жак Летисье, – представился он. – Прошу вас, все в сборе.

Он проводил их в небольшой конференц-зал, расположенный на втором этаже. Там за столом рядом с Омаром Галебом сидел ничем на первый взгляд не примечательный человек, лет пятидесяти, невысокого роста, с пробором в седых редеющих волосах. Лицо его носило маску спокойствия и бесстрастности. Что было за этим фасадом – одному богу известно. Для солнечного парижского лета лицо незнакомца было слишком бледным. Можно с уверенностью сказать, что его обладатель большую часть жизни проводит в рабочем кабинете. Держался он скромно, но с достоинством. В нем чувствовалась внутренняя сила, застывшая энергия и уверенность человека, привыкшего отдавать распоряжения, которые беспрекословно выполнялись. Натали знала таких людей, такие лица и те кабинеты, где их можно было увидеть.

Рядом с Натали на другой стороне стола разместился Кобзарь, как всегда ярко и вульгарно одетый, со свежей укладкой волос, сделанной руками личного парикмахера. У него были тонкие холеные пальцы с маникюром. На одной руке он демонстрировал золотые часы «Картье» с циферблатом, усыпанным бриллиантами, на безымянном пальце другой руки синел огромный сапфир. Аркадий, несомненно, был счастливым обладателем самого яркого галстука в Париже. Завершали ансамбль туфли из крокодиловой кожи с пряжками из чистого золота. Только один его ботинок мог бы обеспечить безбедное проживание целой африканской деревни в течение года. Еще в машине Натали про себя в очередной раз отметила дурной вкус Кобзаря. Его наряд приличествовал бы на ночном представлении в клубе «Крейзи Хорс», но никак не на правительственной вилле на утреннем совещании. Мысленно она пожала плечами: «Ну, тут я ничего не могу поделать. В некоторых отношениях Аркадий вообще безнадежен».

Вошел Жак Летисье, так и не расставшийся со своей улыбкой. Он передал Омару рабочую папку и сел на стул за спиной серого француза. Банкир бегло посмотрел на вложенный в папку лист бумаги и с удовлетворением закрыл ее. «Похоже, события развиваются по нашему сценарию», – с не меньшим удовлетворением констатировала Натали. Араба она знала как облупленного и всегда безошибочно определяла, что выражает тот или иной жест любовника. Но что это? Никак честь открыть совещание отдана мсье Галебу? Да. Банкир начал церемонию:

– Итак, господа, я имею честь представить вас друг другу, прежде чем мы обсудим то, ради чего мы здесь собрались. – Он поджал губы и сделал паузу.

«Кому и кого он собирается представлять? И так понятно, кто этот серый лягушатник», – подумала Натали. Омар как бы услышал ее и продолжил:

– Господин Робер Бидо по поручению правительства будет координировать действия нашей временно созданной группы с различными ведомствами при проведении операции. Господин Бидо также будет обеспечивать конфиденциальность и безопасность нашей работы.

О господине Кобзаре мы много слышали как о блестящем финансисте, энергичном бизнесмене и большом патриоте своей новой родины.

Госпожа Легаре не нуждается в представлении: о ее уме и деловых качествах слагаются при жизни легенды. Я думаю, что только ее красота и элегантность могут с ними поспорить. Мы все осознаем, что только благодаря аналитическим способностям и изобретательности мадам Натали мы собрались на этой вилле.

Уста Омара источали мед. Он говорил с пафосом и по-арабски витиевато. Кобзарь скромно потупил глаза, скорее из вежливости, чем от застенчивости. Натали восприняла хвалебный пассаж о себе как должное. Бидо также остался безучастным к панегирикам араба. Имя Летисье не было упомянуто вовсе – стало ясно, что ему отводится роль технического секретаря, и в этом качестве с ним уже были знакомы.

– Что касается меня, – продолжил Омар – то я отвечаю за финансовую сторону вопроса в самом широком смысле.

«Ага, вот это уже по делу. Интересно, насколько широко простирается эта сторона, хотя бы в одном направлении. Послушаем, что он нам сообщит по поводу гонорара», – подумала Натали, и Омар опять ее услышал.

– В этом качестве я имею честь сообщить, что ваши финансовые условия, мадам Легаре, приняты в полном объеме. – При этом он многозначительно положил пухлую ладонь на папку с таинственным листом бумаги и сделал легкий поклон Натали, взглянув при этом и на Аркадия.

– Чтобы избежать впоследствии разночтений, – добавил он, – ваши и господина Кобзаря.

Этим Омар дал понять, что процентное разделение призовой суммы является внутренним делом самих партнеров. Он сделал паузу, которая обозначала, что официальное представление закончилось и наступает деловая часть.

Господин Бидо обвел взглядом присутствующих, продолжив полную значения паузу, и, наконец, заговорил. Голос француза имел приятный тембр, речь его была спокойной. Она контрастировала с эмоциональной и артистичной риторикой араба. Бидо не стал ходить вокруг да около и с военной четкостью заявил, что ему поручено руководить всей операцией, что ни один шаг не может быть предпринят без его санкции и если по техническим причинам невозможно обратиться к нему напрямую, то это можно сделать через господина Летисье, который будет всегда под рукой.

Красавчик Летисье придал лицу решительное выражение, что должно было означать готовность пойти на эшафот, если этого потребуют интересы Франции.

А Бидо продолжал:

– Я уполномочен заявить, что вы находитесь под защитой одной из самых сильных спецслужб Франции, однако при проведении операции могут возникнуть ситуации, особенно в России, – он в упор взглянул на Кобзаря, – где наши возможности сведены к минимуму Я могу дать только один совет – руководствуйтесь неписаной одиннадцатой библейской заповедью: «Не попадайтесь!» И это касается всех нас без исключения. Маленькие оплошности спишут, за крупные грехи придется отвечать. Так что не по-па-дай-тесь! Излишне напоминать, что непременным условием является полная конспирация – так что постоянно помните об этом. – Подчеркивая важность последнего постулата, он вновь обвел всех присутствующих медленным взглядом.

Аркадий встретился глазами с Натали и прочел в них едва заметную усмешку. Вернее сказать, усмешку, которую сумел разглядеть только он, – и потому, что хорошо знал мадам, и потому, что сам чувствовал почти то же самое.

«Не попадайтесь… Друг Бидо! Я с десяти лет усвоил это правило. А уж какие бывают ситуации в России, знаю получше твоих теоретиков. Россия, кстати, бо-о-льшая страна, и если я буду согласовывать каждый шаг с твоей конторой, мы далеко не уедем, – комментировал про себя Кобзарь речь „гаранта их безопасности“. – Одно радует: технических причин, по которым нельзя связаться с тобой напрямую, окажется предостаточно. Как и ситуаций, где твои возможности контролировать нас будут сведены к минимуму. Я, во всяком случае, намерен их всячески приветствовать. А Летисье… Что-нибудь придумаем, не впервой».

Натали с безмятежной серьезностью внимала представителю «одной из самых сильных спецслужб Франции», но мысли ее текли по аналогичному руслу: «Не попадалась и постараюсь не попадаться впредь, мсье Бидо… Вы не знаете, что бы со мной сталось, попадись я хоть один раз. Как слабая женщина, я благодарна вам за предложенную защиту, о доблестный рыцарь из контрразведки, но нам потребуется не защита. Мы пойдем в наступление, и вот тут-то надо будет задействовать мощные и разноплановые связи вашей организации. Видите ли, мсье Бидо, я питаю слабость ко всяким спецслужбам». Мадам Легаре слегка улыбнулась, почувствовав, как Омар Галеб ласкает ее жадными глазами.

Бидо еще раз пожелал присутствующим не попадаться, и они перешли к подробному обсуждению плана Натали. Никаких записей не велось. Но у операции еще не было имени.

– Предлагаю назвать операцию «Альпийский мираж», – решительно произнесла Натали.

Бидо, который, видимо, был начисто лишен романтического воображения, посчитал, что такое название уж больно прозрачно.

– Для фильма, согласен, лучшего не придумать. Но мы же не фильм снимаем, – поморщился он.

– «Альпийский мираж», мсье Бидо. Именно «Альпийский мираж». В названии операции должно быть что-то ключевое из ее сути. Тогда название вдохновляет, ведет за собой… Обладает почти магической силой.

Все, за исключением Бидо, заулыбались.

– Вначале было слово… – недовольно пробормотал контрразведчик. – Ну хорошо, пусть будет «Альпийский мираж», если это название так вдохновляет мадам Легаре и ведет ее за собой. Мне не совсем это нравится, но первое слово в выборе имени для младенца должно принадлежать матери. А так как именно вы, мадам, произвели на свет этот план…

План Натали был принят за основу. Забегая вперед, можно сказать, что никаких изменений в процессе выполнения он не претерпел. Закончили работать где-то около 9 часов вечера – идеальное время для ужина.

– Мы хорошо потрудились, господа, – впервые улыбнулся Бидо. – Прошу к столу!

И в качестве радушного хозяина повел гостей в столовую, которая находилась на первом этаже виллы в ее правом крыле. В который раз мадам Легаре, знакомая с бытом спецслужб трех стран, оказалась вынуждена отдать пальму первенства французам. Умеют же люди жить красиво…

Ужин обслуживала неизвестно откуда появившаяся тройка официантов, которые своей стрижкой и выправкой напоминали молодых военнослужащих, кем они, вероятно, и являлись. По тому, как они старались незаметно вытянуться перед Бидо, когда подливали вино в его бокал, было видно, кто в этом доме хозяин. Кстати, о вине – оно было прекрасного качества, как, впрочем, и все, что подавалось на стол.

Натали вздохнула: для нее наступила самая рискованная часть совещания. Килокалории наступают, талия в опасности! Раньше она не подозревала, сколько этих самых калорий в вине. Узнала – ужаснулась. А блюда? Слюнки текут от ароматов, от вида румяной корочки террина^[48] из гусятины с гусиной же печенью… А, наплевать! На войне как на войне, будем есть, что дают. На солдат посты не распространяются. Мадам Легаре отведала и террина, и камбалы, припущенной в белом вине, под соусом из мидий и креветок, и сдобных тарталеток со свежим инжиром, украшенных взбитыми сливками.

Как и положено, разъезжались с виллы по очереди. Сначала гостеприимный дом покинул автомобиль с мадам Легаре и Кобзарем, затем минут через десять уехал Омар.

Бидо и Летисье остались на вилле «Шабо». Утром служебная машина доставила их в Париж. Там машина остановилась у комплекса старых мрачных зданий, находящихся на улице Сан-Доменик в самом центре города, недалеко от Марсова поля и Дома инвалидов. Комплекс принадлежал Министерству обороны Франции, где на третьем этаже находилась штаб-квартира ДПСД.

Всем предстояло еще одно совещание: контрразведчикам в родной конторе, банкиру – с Этьеном Гримо, а Натали с Аркадием договорились встретиться у него в резиденции.

В том, что мир тесен, мадам Легаре убедилась, регулярно встречая в Европе бывших граждан бывшего Советского Союза. Но ее всё равно удивляло, как часто на ее пути попадаются люди, чьей «малой родиной» можно назвать Арбат. Один из бывших ее парижских кураторов, а по совместительству – сотрудник ЮНЕСКО Борис Петров; два десятка неприкаянных интеллигентов из «политическо-творческой» эмиграции; вырвавшиеся на экономическую свободу валютные спекулянты и подпольные бизнесмены; три потомственных стоматолога; даже мерзавец Володька Кулябов, бывший второй секретарь советского посольства во Франции и одновременно заместитель советского резидента по линии ПР^[49]. Она была несказанно рада, когда ей стало известно о суде над ним и расстреле по возвращении в Москву. Наконец, в Париже объявился человек, который – кто бы мог подумать! – в школе сидел с Кулябовым за одной партой. Натали познакомилась с ним не так давно, когда обратила свой взор на торговлю оружием. Она понимала, что рынок этот – крайне специфический, очень мужской и, что хуже всего, – не в ее стиле. Но какие он мог принести дивиденды! Многие дипломатические каналы, по которым мадам Легаре доводилось переправлять через «железный занавес» и прочие границы драгоценности и антиквариат, обслуживали представители африканских государств. От них мадам знала подноготную жесточайшей межплеменной вражды, борьбы за власть на Черном континенте и целой армии вождей, откровенно метивших в Наполеоны. Да и в салоне Натали одно время бывал почтенный чернокожий профессор, выходец из Экваториальной Африки. Человек очень терпимый и мягкий, он сетовал: «Люди голодают и умирают от болезней, а правительство покупает танки. Нам нужны ваши специалисты – медики, геологи, преподаватели университетов. Какой преуспевающий европеец поедет в место, готовое за час превратиться в „горячую точку“? Только военный инструктор, наемник или торговец оружием. Наверху говорят: „Лучшее, что есть в белом человеке, – это его оружие“. Не думайте, мадам, что мы не обращались к нашему правительству. Многие дорого заплатили за это. Но нас очень мало…» Натали с сочувствующей миной внимала профессору, и душа ее болела, – нет, не за бедный африканский народ, а за упущенную прибыль. Черные ребята давно сменили луки и ассагаи на танки и самолеты. Боевая техника – дорогой товар. Когда-то влюбленный в Натали пилот назвал ей себестоимость одного истребителя с полным боекомплектом: тридцать миллионов долларов! Да ни на одном аукционе мира за самую уникальную икону не дадут столько! Торговля антиквариатом показалась ей детской игрой.

«Безобразие, что ТАКИЕ деньги плывут мимо, – размышляла не на шутку задетая Натали. – Но у меня нет никакого желания самолично лезть на этот грязный рынок. А вкладывать денежки через сомнительных посредников – более чем неразумно. Нет, мне нужен надежный и достойный компаньон». Приняв решение, мадам Легаре начала осторожные поиски подходящей кандидатуры. Самое смешное, что без антиквариата и здесь не обошлось.

Она прогуливалась по своей галерее, в последний раз прикидывая, стоит ли отправлять на аукцион роскошный сервиз. При рождении он был рассчитан не менее чем на 48 персон, но за долгую и трудную жизнь потерял часть предметов. Тем не менее он был одним из самых полных сервизов такого возраста. Сердце Натали разрывалось между любовью к красивым вещам и желанием сорвать куш на аукционе.

– Простите, мадам, – прервала ее страдания милая девушка (ну кто скажет, что она – одна из секьюрити галереи?). – Приехал мсье архитектор с клиентами. Он очень обрадовался, узнав, что вы здесь…

Мсье архитектор – это, конечно же, Жан-Мишель де Мурвиль. Гениальный дизайнер, бывший любовник, замечательный друг и, между прочим, поставщик покупателей. «Интересно, на кого он работает сейчас? Ба, да это семейный визит: мсье, мадам и две девчушки». Группа, за исключением архитектора, замерла у входа. Заинтригованная, Натали поплыла навстречу:

– Жан-Мишель, дорогой, ты совсем забросил мой салон!

– Прелесть моя, я сейчас работаю, как каторжный: вилла на Лазурном Берегу плюс вилла под Парижем. Клиент трудный, но самое тяжкое сейчас уже позади. Мы пришли посмотреть твой сервиз.

Натали восхитительно сложила губки и широко распахнула глаза:

– А денежек у вас хватит?

– Денег велено не жалеть. Буду экономить – оторвет голову

– Похвально! Он индийский набоб, арабский нефтяной король или внебрачное дитя Ротшильдов?

– Нет, дорогая. Торговец подержанной взрывчаткой. Он – твой земляк. Говорит, жил на Арбате.

Вот это номер! Натали смотрела во все глаза. Женщины все щебетали, не отрывая глаз от сервиза. Мужчина, очевидно, уже принял решение, поэтому оставил их вместе с восторгами у витрины и направился к хозяйке галереи.

– Мадам, разрешите представить вам Аркадия Кобзаря. Аркадий Кобзарь был, несомненно, чрезвычайно яркой – один галстук чего стоил! – личностью в Париже. Его наряд просто резал глаз, но удивительно хорошо сидел на высоком и подвижном мужчине, усвоившем европейский политес, но не пожелавшем отступиться от любимого стиля. То, что стиль именовался «нувориш», мужчину не трогало. Он заговорил, и сильный голос, великолепно передающий интонации и обертоны, вкупе со спокойным обаянием примирили Натали со скверным вкусом «земляка». Мысли мадам направились по проторенному руслу: «А не затащить ли нового знакомого в постель?» – но быстро повернули вспять: прозвучал сигнал тревоги. Отвечая на приветствие, она еще раз окинула взглядом мсье Кобзаря. «В чем дело?» Приятное лицо, крупный нос с подвижными ноздрями, хронически насмешливая улыбка, цепкие умные глаза… И не только умные… Конечно же, глаза! Увлекая «земляка» к витрине с сервизом, Натали уже не сомневалась: судьба свела ее с авантюристом высокого класса.

Сервиз благополучно перекочевал к новому владельцу. Де Мурвиль «добил» виллу и отправился наводить лоск на Лазурном Берегу. Мадам Легаре и мсье Кобзарь стали добрыми приятелями и компаньонами. Не любовниками! Исключительный случай в практике Натали. Но обе стороны, словно сговорившись, с первой минуты знакомства придерживались сексуального нейтралитета.

По натуре они были похожи и обладали почти равными силами. Никто из них не привык быть подчиненной стороной. Вздумай они перейти к интимным отношениям, они бы насмерть перессорилась меньше чем за месяц.

В детстве и юности их пути не пересекались: Кобзарь не принадлежал ни к «золотой молодежи», ни к романтической уголовной шпане, к которой одно время потянуло Наташу Бережковскую. Но если бы Аркадий вдруг захотел узнать о ее молодости побольше, то, конечно, нарыл бы лишнего. Что вовсе не улыбалось Мимозе. Она немедленно задавила в себе спортивное желание взять верх над этой сильной, крайне независимой и не в меру ехидной личностью, и довольствовалась в их отношениях дивидендами, которые приносили совместные дела. Работалось с ним легко и весело.

Кобзарь был идеальной кандидатурой для выполнения российской части операции «Альпийский мираж». Он не нуждался в инструкциях. Но компаньонам надо было обсудить детали, которые, как выяснилось в разговоре с Бидо, могли испортить всю обедню. Отоспавшись и почистив перышки, мадам Легаре направилась на виллу Аркадия.

Жена с дочерьми, троюродной теткой, внебрачным племянником и двумя собаками проводила летние каникулы на кобзаревском острове на Ривьере. В доме стояла редкая тишина. Только из гостиной слышались голоса – Натали застала засидевшихся визитеров. Это был финансовый магнат, с которым Аркадия связывали какие-то игры на фондовой бирже, и один из его сыновей. Серьезный молодой человек хотел издавать свой журнал, и отец, чтобы не мелочиться, подумывал, не прикупить ли ему пакет периодических изданий. Может, стоит выйти на российский рынок? А что думает об этом мадам Натали?

Наконец гости удалились.

– Ну-с, что мы будем делать с господином Бидо? – поинтересовался Аркадий. – Я, право, рад, что его возможности в России «сведены к минимуму». Я не хочу, чтобы неумеренное любопытство здешних Джеймс Бондов взбудоражило их московских коллег. Еще испортят мне отношения с поставщиками.

Натали понимала, что Аркадий прав на все сто. Бидо получил задание во всем помогать им в проведении задуманной операции, но какой разведчик, оказавшись почти в «логове врага», устоит против соблазна добыть что-нибудь «вкусненькое»?

– Я этим займусь. То есть я беру на себя Бидо. Метод простой – его надо загрузить ответственной работой. Иначе, как говорила одна бабушка, сатана всегда найдет дело для праздных рук. А вот московская резидентура…

– Ничего, я, кажется, знаю, как справиться с этим. Вся связь идет через этого хлюста Летисье. Это довольно слабое звено. У парня не было серьезной практики, а уж Россия для него – сплошная тайга, несмотря на знание языка и просмотр кинофильмов. Я позабочусь, чтобы у него не было времени на адаптацию. Скорее всего, мы сразу попадем за стол переговоров… обильно уставленный блюдами и бутылками. Надеюсь, обойдется без человеческих жертв.

– А у тебя что, в делах бывали жертвы? – заинтересовалась Натали.

Аркадий засмеялся.

– Почему-то нет. Меня самого один раз чуть не пристрелили в Африке, пришлось два часа провалятся на полу плетеной хижины, пока враждебное племя прошивало стены очередями из автоматов… В другой раз московский партнер отравился «левым» джином, но, слава богу, откачали. В крайнем случае, крошке Жаку придется подлечить печень. Хотя, как говорил один московский врач, «у каждого хирурга есть свое маленькое кладбище».

– Ну, мы тут не хирурги, скорее – гомеопаты. Ладно, начинай подготовку к вылету. А я займусь местными делами.

«У каждого хирурга есть свое кладбище…» Что же тогда говорить об агентах спецслужб! Мимоза не считала могилы надежд, судеб, идеалов, людей, остававшиеся за спиной на ее долгом пути. Друзья, враги, жертвы… Но о могиле на кладбище Сан-Жесье она не забывала никогда.

Проводив мадам Натали, Аркадий поднялся на второй этаж. Если внизу в гостиной он принимал людей и вел переговоры в своем кабинете, то на второй этаж посторонние не допускались.

Аркадий умел и любил командовать, а уж за свои деньги привык получать всё. Вполне естественно, что он вернул господину архитектору его план с недвусмысленными указаниями: желаю того-то и того-то. И тут же понял, что недооценил Жан-Мишеля (редкий случай, обычно он в людях не ошибался): из томного изнеженного херувима дизайнер на глазах превратился в бенгальского тигра. Глаза де Мурвиля метали молнии, когда он почти влетел к Кобзарю с планом наперевес.

– Мсье Кобзарь, я привык хорошо делать свою работу. Вы предлагаете мне сделать черт знает что.

– Кажется, я плачу за это деньги.

– Я не намерен жертвовать своей профессиональной репутацией, выполняя ваши капризы. Уверен, за гораздо меньшие деньги вы найдете дизайнера, который будет смотреть вам в рот и стоять на задних лапках. Могу даже подкинуть пару идей – золотой унитаз на колесиках вместо кресла и шелковая простыня в бриллиантовой крошке.

– Эй, это уж слишком, – возмутился Аркадий. – Допускаю, что я погорячился, фантазируя с дизайном, но в маразм не впадал. Вам не приходило в голову, что человек должен чувствовать себя уютно – хотя бы в собственном доме?

Де Мурвиль посмотрел на нувориша с интересом.

– Приходило. Скажу больше: в моем собственном доме есть комната, предназначенная для меня одного. Она на редкость не оформлена, и стоит в ней только старый диван, на котором лежит «Пари Матч» десятилетней давности. Иногда мне бывает уютно на этом диване, иногда – в кабинете или в мастерской. Я не хочу лишать себя выбора. То, что начеркали вы, обернется отсутствием выбора, неизбежно.

Пришел черед задуматься Кобзарю.

– Вы предлагаете мне в моих фантазиях ограничиться одной комнатой?

– Безусловно. Для стопроцентного проявления своей сущности человеку вполне достаточно одной. Всю остальную площадь доверьте профессионалу. В других комнатах он как бы смешивается – с женой или мужем, детьми, гостями, и это правильно. Нельзя вместо вина все время подавать неразбавленный спирт.

«Так подают же», – вспомнил родные просторы Аркадий. Но разговор перешел-таки в конструктивное русло, и в итоге план Жан-Мишеля был утвержден. Переступив впервые порог своего «интимного» кабинета, Кобзарь вздрогнул: настолько полно разгадал его де Мурвиль. Гениальный дизайнер, следуя пожеланиям заказчика, ухитрился ничем не оскорбить чувства меры, но пресловутая сущность обитала здесь, бросалась в глаза…

Кобзарь прошел к небольшой витрине с игрушечными солдатиками. Там, в укромном уголке, стоял его талисман. Аркадий взял маленькую фигурку пилота люфтваффе, поставил его рядом с письменным прибором на столе, а сам опустился в мягкое кожаное кресло на колесиках.

– Ну что, брат, где наша не пропадала?

Путь к богатству будущего капиталиста начался лет сорок назад. В один прекрасный день четырнадцатилетний Аркаша вышел из дверей родной школы в Мерзляковском переулке у Арбатской площади. Он спустился по улице Фрунзе к Каменному мосту, постукивая ладошкой по гранитному парапету, и, дойдя до середины моста, остановился напротив огромного серого здания, в левом крыле которого громоздилась раковина кинотеатра «Ударник». Официально здание значилось Домом правительства, там действительно жили сильные мира сего. Однако после выхода в свет знаменитого романа Юрия Трифонова «Дом на набережной» все москвичи стали именовать его именно так. Мальчик понаблюдал за белоснежными речными трамвайчиками, попытался прочитать название фильма на афише кинотеатра «Ударник» и вдруг понял – он больше никогда не вернется в школу. Никогда! Аркадий только что благополучно закончил седьмой класс и пришел к выводу, что больше ему учиться нечему Все необходимые знания он уже приобрел или приобретет в дальнейшем самостоятельно. Ходил Аркадий в школу неохотно, но ходил – не желал огорчать маму, которая справедливо видела в образовании единственный путь к достойной жизни. Об отце он никогда от нее не слышал, а потому не задумывался, «что бы сказал мой папа» по тому или иному поводу.

Роза Ефимовна Кобзарь служила лифтершей в доме, там же, где и жила вдвоем с сыном. И в мечтах видела свою единственную отраду – Аркашеньку – ученым-физиком, как минимум лауреатом Госпремии. Надо сказать, что притязания Розы Ефимовны не были слишком завышены.

Аркадий учился легко, в его табеле четверка встречалась реже, чем пятерка. Он прекрасно усваивал все, что объяснял учитель на уроке, и домашних заданий никогда не делал. «Физик» Петр Игнатьевич не раз врывался в учительскую с воплем: «Каков мерзавец! Потрясающе решено, и логика недетская. Нет, товарищи – Кобзарь далеко пойдет!» (И ведь, оказался прав!) Математичка Евгеша высказывалась более сдержанно: «Мальчик одаренный, вне сомнения. Попадет в хорошие руки – выйдет экономический гений: он умеет соединять философию с точными науками» (и тоже оказалась права!). И всех педагогов Аркадий поражал независимостью суждений и какой-то недетской самостоятельностью.

Возможно, читатель уже мысленно нарисовал портрет типичного отличника: очкарик с высоким лбом и узкой грудью, обнимающий слабыми ручонками стопку книг… Ну нет! Хорошего роста, физически крепкий, Аркадий ни в чем не уступал «физкультурникам» и «хулиганам». Он радовал мать тем, что практически не болел. И за себя Аркаша всегда умел постоять, пройдя с малых лет справедливую дворовую школу кулачного боя до «первой кровянки». Врагов, как во дворе, так и в школе, у него не водилось, что для такого независимого одиночки может показаться невероятным. Но это так. Парнишка спокойно ладил с отпрысками высокопоставленных родителей, «обычными» детьми и дворовой полууголовной шпаной.

Не было у него, впрочем, и близких друзей. Если не считать одного генеральского сынка, которому он протежировал на взаимовыгодных условиях, поедая половину его деликатесных завтраков. Деликатесы Аркадий уважал. Роза Ефимовна благодаря хорошему отношению некоторой части жильцов дома – жен высокопоставленных чиновников – укладывала сыну в портфель бутерброд и с ветчиной, и с хорошим сыром. Аппетит у мальчика был отменный, и не только деликатесы, но и самый простецкий завтрак шел у него за милую душу.

Итак, дойдя до середины моста, он вытащил из портфеля положенный заботливой материнской рукой завтрак – бутерброд, вонзил крепкие зубы в трехэтажное сооружение из бородинского хлеба, щедро намазанного сливочным маслом и любовно проложенного ломтями любительской колбасы, и с огромным удовольствием зашвырнул полный учебников портфель подальше в Москву-реку. Вид расходящихся кругов от места, где только что исчез портфель – символ ненавистной школы, вызвал прилив радости и ощущение полной свободы. Покончив с закуской и слегка поразмыслив – как ему распорядиться своей свободой – пойти в кино или отправиться в парк Горького, Аркадий выбрал прогулки на свежем воздухе. До вечера мальчик развлекался: катался на «чертовом колесе», стрелял в тире, ел эскимо. Таково было его прощание с детством.

Дома он мягко, но решительно объявил матери:

– Мама, я уже взрослый. Хочу, чтобы мы с тобой жили, как Вовкина семья или как Николай Иванович. В школу я больше не пойду. Ты не бойся: буду работать. Но в школу не вернусь.

Роза Ефимовна пришла в ужас, заплакала – и ничего не понимала:

– Ты ведь почти отличник, Аркаша…

Сын только отмалчивался. Мать окончательно растерялась. Но в конце концов, зная характер и непоколебимое упрямство сына, оставила увещевания и постепенно успокоилась, полагая, что со временем Аркадий образумится, пусть даже из него не получится ни ученый-физик, ни даже просто инженер.

Надо сказать, что в Советском Союзе к образованию детей относились заботливо. Подросток должен закончить 8 классов, а потом уж волен идти в техникум или в училище. Поэтому полная свобода действий иногда омрачалась визитами то бывшего классного руководителя, то участкового милиционера, которые поочередно пытались направить блудного сына лифтерши на путь истинный. Но Аркадий дорогу в школу истинным путем не считал и твердо стоял на своем: хватит ему у матери на шее сидеть, пора работать. Устроиться на удобную «официальную» работу парню помогли арбатские связи.

Аркадий возвращался домой и вовремя заметил участкового, направляющегося, судя по выражению безнадежной досады на его лице, в их с матерью каморку – увещевать блудного сына. Мальчик немедленно дал задний ход, но недалеко от дома столкнулся с дядей Жорой, человеком пожилым и весьма почтенным, однако хорошо знакомым Аркадию благодаря общему увлечению и «толкучке» филателистов.

– Постой-ка, парень! Что это я слышу – школу бросил? Только что мне Василий, ваш участковый, жаловался: со шпаной дел невпроворот, но с ней все ясно, а тут – приличный парень, ни одного привода, как рехнулся. Одной левой учился почти на одни пятерки, а если б потрудился – мог и на медаль пойти. Школа поди в трауре?

– А что она мне даст, эта школа? – не выдержал Аркадий. – Как мы с матерью живем, Василий Никитич вам рассказать может. Почему я должен год, три и сколько там еще штаны протирать да время терять? Ученым быть не хочу. Да и вы ведь не по научной части, а вас уважают, и живете хорошо. Скажете, это всё школа дала?

Дядя Жора откровенно веселился, но посматривал на юного бунтовщика с интересом и, можно сказать, с симпатией:

– Школа, да не та. Я со школой не ссорился, хотя и строгостей таких тогда не было. И техникум окончил, чтоб бумажку иметь… Я терпеливый, ты, видать, нет. А работу хорошую нашел?

– Хорошая на улице не валяется…

– То-то и оно. А парень ты толковый, соображаешь быстро, с людьми ладишь, да и зарываться не зарываешься, хоть и пацан… Давай-ка я тебя в свою контору пристрою. Должность твоя, сам понимаешь, будет первая от конца, зато времени свободного останется предостаточно. Есть кое-какие связи в школе рабочей молодежи, бумажку справим, чтобы инспектора отстали.

– Вы этот серьезно, дядя Жора?

– А почему нет? Хрен с ней, со школой, но талант в землю зарывать – грех. Меня хорошие люди учили, грамотные; видишь – я не уголовник какой-нибудь и не звезда балета, не дочь министра, а жить умею… Могу и тебя поучить.

Аркадий, сиявший от радости, слушал обретенного учителя, а в его памяти всплывали любимые строки: «Я, конечно, не херувим. У меня нет крыльев, но я чту Уголовный кодекс. Это моя слабость. У меня лично есть четыреста сравнительно честных способов отъема денег»^[50].

Забавно, но в решении Аркадия покончить с уроками за школьной партой и перейти к самообразованию бессмертные романы «Золотой теленок» и «Двенадцать стульев» сыграли не последнюю роль. Книга Ильфа и Петрова попала в руки семиклассника за три месяца до экзаменов – тогда экзамены сдавали при переходе из класса в класс каждый год. Аркадий выучил роман почти наизусть. Причем принцип «Кредит портит отношения» он уже исповедовал с подростковых лет. Что касается формулы «Утром – деньги, вечером – стулья», то ею он четко руководствовался в жизни и был удачлив в любых сделках. Ему, конечно, нравился острый ум и искрометный образ Остапа, но в глубине души Аркадий считал его неудачником. Образ или, вернее, статус подпольного миллионера импонировал мальчику гораздо больше.

В четырнадцать лет Аркадий понял, что у него есть любовь. Признаваться вслух в том, что любишь деньги, – не очень прилично было всегда, а в то время даже опасно, так как противоречило общепринятой морали. Аркадию нравилось обладание цветными бумажками с водяными знаками, на которые можно было купить много всякой всячины. Но самое главное – и это он понял уже в столь юном возрасте – деньги давали ощущение уверенности и независимости. Аркадий испытывал восторженный холодок, когда дворовая шпана с заискивающим взглядом просила у него взаймы. Позднее, года через два, ему импонировала инстинктивная податливость девчонок, когда он их приглашал в кино на последний ряд.

Откуда, собственно говоря, у школьника деньги? А у Аркадия, несмотря на скудность зарплаты лифтерши-матери, они водились, и для его возраста приличные. Во-первых, мать, только и мечтавшая, чтобы жизнь у сыночка была «не хуже, чем у людей», ходила убираться и стирать к «богатым жильцам». Многие платили не скупясь – одни искренне жалели одинокую женщину и желали ей и сыну только хорошего, другие предусмотрительно покупали «лояльность» лифтерши и ее умение держать язык за зубами: всякое бывает, а семейные ссоры кому нужны? Роза Ефимовна выкраивала из приработка на карманные расходы Аркашеньке. Эти деньги составили, так сказать, первоначальный капитал.

Второй источник дохода Аркадий открыл самостоятельно. С десяти лет мальчик начал коллекционировать почтовые марки, быстро разобрался в их ценности и с увлечением обменивался ими с такими же, как он, юными коллекционерами на школьных переменках. Больше всего среди юных любителей ценились марки африканских и азиатских колоний Англии, Франции, Бельгии и Голландии. Они печатались в метрополиях, имели яркие цвета с изображениями экзотических животных, местных царьков или жанровых сценок из туземной жизни. Коллекционирование марок имело и образовательную сторону: оно расширяло кругозор, будоражило воображение, возбуждая интерес к миру за пределами наших границ. Оно также давало некоторые географические и исторические знания.

Кроме того, Аркадий с удовольствием обменивал марки (разумеется, малоценные дубликаты) на вкусные завтраки, приготовленные заботливыми мамашами номенклатурных отпрысков, или на красивые мелочи, которые привозили одноклассникам родители из заграничных командировок. Благодаря врожденной коммерческой жилке Аркадий стал не только обменивать марки ради пополнения своей коллекции, но и научился продавать их. Причем с хорошей выгодой для себя. Бойкая торговля марками обычно проходила в подъезде дома, где находился магазин «Плакаты и книги» – в самом начале Арбата, рядом с кинотеатром «Новости дня». В нише на площадке между первым и вторым этажом менялы и торговцы-коллекционеры раскладывали свои планшеты, с опаской поглядывая вниз: каждую минуту мог появиться участковый милиционер. В то время пойманного с поличным продавца отводили в отделение милиции, и в лучшем случае дело кончалось постановкой на учет. При неоднократных задержаниях могло быть и хуже – вплоть до возбуждения уголовного дела по статье о спекуляции.

Среди молодых коллекционеров изредка появлялись и рыбки покрупнее: приходили сюда взрослые собиратели, которые, как истинные коллекционеры, понимали, что в кляссерах школьников можно найти сокровище. Не так много времени прошло с окончания войны. И среди обычных марок время от времени попадались очень редкие экземпляры, случайно вывезенные солдатами-победителями. Так юный филателист познакомился с седовласым Жорой, который знал пол-Арбата и приятельствовал с самим участковым.

Но уже к пятнадцати годам марочная спекуляция стала для Аркадия слишком хлопотным и малоинтересным занятием, с которым следовало закончить. Мальчик твердо решил стать миллионером. Что делать дальше, он еще не знал, хотя уже твердо решил бросить школу и ждал для этого наступления весны или другого подходящего события.

Но кто ищет, тот всегда найдет. И его величество случай встретился с Кобзарем. Однажды он пришел в гости к своему однокласснику – сыну генерал-лейтенанта Кулябова, бывшего начальника интендантской службы Советских оккупационных войск в Берлине. Впервые Аркадий попал в огромную (по тем временам) квартиру на улице Воровского три года назад, приглашенный на обед как сосед по парте и вечный защитник Володи Кулябова от школьных драчунов. Переступив порог, мальчик долго не мог выговорить ни слова – так поразила его генеральская квартира-музей. Аркадий, который вместе с матерью занимал шестиметровую клетушку в большой коммунальной квартире, впервые увидел подобную роскошь. Над каждой дверью внутри и снаружи комнат висели огромные чучела голов животных, большинство которых или исчезли с лица континента, или их можно было увидеть только в зоопарках крупнейших столиц Европы. Головы с рогами были прикреплены к настенным подставкам, выглядевшим словно мемориальные доски на исторических зданиях. Золотые таблички с готическим шрифтом поясняли, где и когда данное животное было убито тем или иным германским кайзером. Аркадий сумел разобрать лишь даты, которые ему были знакомы по учебникам истории. Одну из комнат почти целиком занимал огромный белый рояль, облицованный, по словам хвастуна Владимира, «настоящей мамонтовой костью». На стенах висели старинные картины в огромных золоченых рамах. «Сколько же весит одна такая штука?!» К рамам также были прикреплены таблички с надписями и именами каких-то великих художников, о существовании которых Аркадий в то время не имел понятия. Шедевры мировой живописи теснились почти без просветов, и казалось, их развешивали строго по ранжиру: во всяком случае они, подобранные «по росту», походили на солдат в строю. Перед картинами у стен стояли, как часовые, напольные часы разной высоты с замысловатыми золотыми и серебряными украшениями в виде ангелов, нимф и различных животных. Вперемежку с напольными часами, буфетами и комодами, которые Владимир почему-то называл «булями», расположились внушительные мраморные статуэтки на замысловатых подставках.

Аркадий с открытым ртом и широко раскрытыми глазами обходил все это великолепие, ведомый Владимиром, который, как заправский гид в Эрмитаже, рассказывал о наиболее значительных «экспонатах» этого музея. Самый большой сюрприз ожидал Аркадия, когда ребята зашли в детскую комнату. Там в дальнем углу стоял огромный белый сундук, напоминающий саркофаг усопшего фараона. На крышке «саркофага» крупно и изящно сиял золотом вензель «H.G.».

– Герман Геринг, – с деланной небрежностью пояснил Владимир. Когда он открыл крышку сундука, Аркадий почти завопил от восторга. Внутри на деревянных полочках с ячейками, покрытыми красным бархатом, лежали немецкие солдатики – скорее, вся германская армия – от рядовых солдат до фельдмаршалов всех родов войск. Они отличались от отечественных оловянных солдатиков и материалом, и скрупулезностью исполнения, и, конечно, разнообразием. В последнем отделении сундука в идеальном порядке выстроились танки, пушки и самолеты с черными крестами на фюзеляжах. То, что предстало перед глазами мальчика, было настоящим чудом, игрушкой заморского принца. Аркадий как зачарованный смотрел на все это великолепие. Какие там картины, часы, «були» и прочие белые рояли! Наконец он смог выговорить:

– Геринг? При чем тут Геринг?

– Ты знаешь, – бойко затараторил Владимир, – в позапрошлом году в день моего рождения я проснулся и увидел перед собой напротив кровати выстроенные фашистские войска во главе вот с этим фельдмаршалом. – Владимир ткнул пальцем в фарфорового солдатика в мышиного цвета форме с красными лампасами и такого же цвета отворотами форменного френча, сжимающего в руке фельдмаршальский жезл. – Впереди стояли танки, позади войск были расставлены пушки и самолеты. Я думал, что все еще сплю. Я сначала не знал, что обозначает «H.G.». Потом из разговора папы с мамой я услышал, что этих солдатиков немецкие генералы подарили Герингу в день его рождения. Папа забрал этот сундук в одном из дворцов, где он коротко останавливался и который принадлежал самому Герингу.

В тот зимний вечер Аркадий совершил свое первое, но далеко не последнее воровство, за которое его никогда не мучили угрызения совести: один из солдатиков – летчик люфтваффе – незаметно перекочевал в его карман.

Володя «потери бойца» за прошедшие три года так и не заметил. Уж слишком много всего было набито в эту квартиру-музей, и мальчик постоянно наталкивался на что-то новое для него. В тот знаменательный для Аркадия день приятели просматривали увесистые кожаные альбомы с марками, которые Володя раскопал на антресолях дачи в Барвихе. Альбомы, очевидно, тоже были взяты в качестве «трофеев», как в то время называли всё вывезенное добро из оккупированной Германии. Аркадию бросилось в глаза, что в одном из альбомов на отдельной странице помещалась старая марка Британской Гвинеи, которая своей блеклой неприметностью выглядела совсем не на своем месте среди множества других ярких и живописных экземпляров.

Внезапно он вспомнил, что где-то уже видел этот тусклый профиль британской королевы и читал о подобной или очень похожей марке в каком-то журнале. Там, под фотографией марки, сообщалось, что она ранее находилась в коллекции известного берлинского филателиста и была безвозвратно утеряна во время Второй мировой войны. Марка была уникальна из-за какой-то ошибки типографии: то ли профиль королевы смотрел не в ту сторону, то ли на голове королевы отсутствовала венценосная корона, то ли количество зубцов не соответствовало стандартному числу.

Аркадий не стал делиться своими соображениями с Владимиром, а решил под тем или иным предлогом заполучить раритет. «Чем подцепить Володьку? – размышлял юный комбинатор. – У него всего до фига. А если чего нет, но хочется, – папочка из-под земли достанет. На марки ему вообще наплевать. Эх, нет у меня ничего такого, чему бы Володька завидовал…» Но очень скоро, повнимательнее присмотревшись к соседу по парте, Аркадий с радостью обнаружил, что ошибался. Одна вещь обладала в глазах Кулябова почти мистическим ореолом: «Щуров нож».

Щур обитал в одной из коммуналок с матерью, бабкой и двумя сестрами. Вернее, появлялся в промежутках между исчезновениями или отсидками. Эту мрачную личность и боялись, и жалели: хорошо ведь воевал, герой… Щур первый раз крепко сел перед войной; в 41-м выпросился в штрафной батальон и после безумного штурма очередной неодолимой высоты вместе с двумя уцелевшими товарищами был переведен в обычную часть. Почти прославился как военный разведчик, но сцепился с офицером и только чудом не загремел в штрафбат по второму разу. А в 46-м сержант Щуров, отмеченный боевыми наградами, тихо демобилизовался, чтобы… вернуться к прежнему образу жизни, который он очень любил. К маленькой семье Кобзарей у него было особое отношение: Роза Ефимовна как-то помогла Щуровой матери получить «аудиенцию» у «нужного человека» из своего подъезда. Уголовный Арбат знал, что Кобзари – «соседи Щура», хотя и живут в другом доме. По тем временам это была своего рода охранная грамота…

Когда Аркадию исполнилось лет двенадцать, Щур, расчувствовавшись в честь Дня Победы (из всех праздников он признавал только 9 мая), подарил мальчику нож, который прослужил ему всю войну. Ничего особенного – хороший самодельный нож с выкидным, похудевшим от многочисленных заточек лезвием и много претерпевшей рукоятью. Но это был нож-легенда! Аркадию завидовала вся шпана. Казалось, «Щуров нож» обладает магической властью возвысить своего хозяина над простыми смертными.

Володька Кулябов был не прочь возвыситься. Но как? Физически парень не был слабаком, но родители столь старательно ограждали его от «улицы» и нежелательных контактов, что он толком не умел ни отношения наладить со сверстниками, ни тем более разрешить – миром или силой – дворовый конфликт. А благодаря своей заносчивости он нажил врагов среди тех, кого считал ниже себя. Если бы не дружба с Аркадием, Кулябову пришлось бы несладко. Ах, если бы у него был…

Аркадий ждал, когда Владимир «созреет» и выразит свое желание. Вслух. Конечно, юный психолог не бездействовал; он избрал тактику, которую ученые люди окрестили «активно-выжидательной». Заветный ножичек мелькал в его руках чуть чаще, чем обычно. И вот благоприятный момент наступил.

Кобзарь только что помог другу выпутаться из очередной переделки, и приятели забежали к Кулябовым – перекусить и привести себя в порядок после баталии. Блаженно растянувшись на ковре в «детской», они поглощали бутерброды, запивая домашним квасом, и обсуждали планы на будущее. Володя из вежливости (для него это была китайская грамота) поинтересовался филателистическими успехами друга:

– А как твоя коллекция? Ты достал ту марку со слоном, о которой говорил в прошлую четверть?

– Нашел. Но за нее трех королев просят.

– Королев?..

– Ну да. Англичане на марках очень любят рисовать королеву. Как завоюют колонию, так тамошняя почта марку с королевой выпускает. Вот мне и нужно набрать три – непременно из разных колоний – марки с английской королевой. Слушай, а ведь у тебя есть одна, из Британской Гвинеи. Не поменяешь? У меня есть классные…

– Да зачем мне они… – рассеянно протянул Володя. – Я марки не собираю.

Сущая правда: Кулябов собирал только складные ножи.

– И не продашь? – без нажима спросил Аркадий.

– Что ты, отец рассердится. – Владимир покрутился на ковре, словно потерял на нем решение проблемы и пытался теперь отыскать. Его так и подмывало повернуть переговоры в нужную сторону, но он всё не мог решиться. Наконец, собрался с духом и выпалил:

– Давай меняться на твой нож!

– На «Щуров нож»? – артистически изумился Аркадий. – У тебя такая классная коллекция: немецкие, швейцарские, даже американские есть… А мой – обгрызанная самоделка.

– Ну и что! Нож военного разведчика, между прочим. Аркадий покачал головой: простофилю не дурят, простофиля дурит себя сам. Будем относительно честными.

– Вовка, если ты так запал на мой нож, пожалуйста! Но учти: я его оценивать не берусь, а потому продешевил ты в нашей мене или нет – судить только тебе.

– Заметано! Даже если я продешевил, для друга ничего не жалко! – И Кулябов, не чуя ног от радости, кинулся в кладовку – «откапывать» заветный кляссер.

Владимир, как, очевидно, и его отец, не разбирался в марках, к тому же он был рад в очередной раз отблагодарить своего защитника такой «мелочью». Через несколько дней он уже ничего не помнил об этой невзрачной марке и вряд ли даже мог ее описать, несмотря на прекрасную память. Аркадий тоже был доволен, что так легко ее заполучил, не совершая при этом никаких противозаконных действий, как три года назад, когда он тайно экспроприировал геринговского солдатика.

На другой день, захватив с собой марку, он с утра пораньше побежал в Ленинку (так до сих пор называют самую крупную библиотеку страны) и методично стал просматривать литературу по филателии. Вскоре он нашел то, что искал. Сомнений быть не могло – он стал обладателем фантастического раритета – одного из двух выпущенных экземпляров, стоимость которого на довоенных аукционах исчислялась запредельной цифрой.

Внезапное богатство надо было переварить и осмыслить, а затем решить, как действовать дальше. В голову не приходило ничего путного. Аркадий понимал, что при самых благоприятных обстоятельствах он не сможет выгодно реализовать марку в Москве. К счастью, марка была тем предметом, который можно легко и надежно спрятать до лучших времен. В том, что такие времена для него скоро наступят, Аркадий твердо верил. Их предвестниками были затонувший в Москве-реке школьный портфель, возникшее чувство свободы, а также неожиданно свалившееся на него целое состояние, которое он изобретательно запрятал в обложку пятого тома Полного собрания сочинений В.И. Ленина, неизвестно как попавшего в комнатушку лифтерши.

Подробности о том, что было с Аркадием дальше, не представляют большого интереса в контексте операции «Альпийский мираж». Путь к богатству был долгий, но интересный и полный приключений. В отличие от Остапа Бендера, Уголовный кодекс Кобзарь не чтил. Можно только сказать, что до своего отъезда на Землю обетованную (где также долго не задержался) он занимался всем, что приносило быструю прибыль. Это были и мелкое мошенничество, и банальная спекуляция, и фарцовка, и незаконное занятие частным предпринимательством, и многое другое. Однако следует отметить, что в Союзе против него никогда не возбуждалось уголовного дела. Как и подпольный миллионер Корейко из «Золотого теленка», Кобзарь берег себя для капитализма.

«Неправильная» королева благополучно миновала «железный занавес» и, обращенная в твердую валюту, фантастически увеличила активы «Кобзаря и Ко». Арбатский мальчик оказался умнее подпольного миллионера Корейко. Прошло совсем немного времени, и его легальное состояние достигло сотен миллионов (плюс недвижимость).

Вместе с Кобзарем Россию покинул и маленький пилот люфтваффе, ставший для Аркадия чем-то вроде талисмана. Солдатик из армии Третьего рейха, некогда принадлежавший Герману Герингу, поколесил с новым хозяином по свету, побывал в Тель-Авиве, но осели они во Франции.

Кобзарь понимал, что самую ответственную часть плана придется выполнять ему. В Россию за последние годы он приезжал довольно часто. Пришло время, когда лозунгом дня стало основное правило американской борьбы «кетч» – захвати столько, сколько ты сможешь ухватить. (Лозунг сохранился и по сей день, ожесточилась только конкуренция между любителями «побороться».) Аркадию удалось за эти годы наладить мощные связи во многих сферах российского истеблишмента. То, что он являлся гражданином Франции, Португалии и государства Израиль, обладателем полудюжины паспортов различных африканских государств, а также знал все особенности «русской национальной охоты», давало ему огромные преимущества перед всеми другими иностранными бизнесменами. Одной из важнейших сфер, где ему удалось установить самые прочные связи, был ВПК^[51] России.

…Аркадий подмигнул солдатику и вернул его за стекло витрины. Совещания закончились. Операция «Альпийский мираж» началась.

– Произвел посадку самолет компании «Эр Франс», – прозвучал в огромном пространстве Шереметьева-2 слегка торжественный женский голос. – Рейс…

Через секунду к трапу подкатил микроавтобус, чтобы забрать VIP-пассажиров и отвезти в уютный комфортабельный зал, где их уже ожидали родные, друзья или чиновники.

«Охо-хо, – хрустнул суставами, разминая руки, Кобзарь, с удовольствием оглядывая блага, положенные персонам его уровня. – Что скажете, господин Корейко Александр Иванович?» И повернулся к Летисье:

– Мсье Жак, пока подвезут багаж, пропустим по рюмочке?

Магнат двинулся к бару. Зеркальная витрина за стойкой сверкала террасами бутылок, пестреющих соблазнительными этикетками.

– Два… Tullamor Dew. – Советоваться с Летисье Аркадий не собирался. Его потянуло на ирландское виски, к тому же обе его дочери, особенно младшая, были чуть ли не с пеленок поклонницами ирландских волкодавов. Как известно, изображение именно этой прославленной собаки Зеленого Эрина украшает бутылки Tullamor Dew. Аркадий с наслаждением потягивал обжигающий напиток.

– О, знакомое лицо! Вас спросят: «Любите ли вы черешню?» Вы ответите: «Конечно!» …Наши парижские «хранители» не иначе как Высоцкого по ночам слушают. Может, и мультик «Шпионские страсти» смотрели? Тогда, мон шер Жак, плыть нашей подводной лодке в Патриарший пруд…

Навстречу Аркадию сползал с высокого табурета перед стойкой бара человек, фотографию которого Бидо показывал Кобзарю перед отъездом. Наставления контрразведчика порядком надоели Аркадию. Не так уж и много у делового человека времени, чтобы терять его на подобную чепуху.

– Запомните это лицо. Это наш человек, – инструктировал Аркадия перед вылетом Бидо. – Он француз русского происхождения. Зовут его Анатоль Басов. У него есть надежное прикрытие в торговом представительстве в Москве, хотя он и не имеет дипломатического статуса. Он будет отвечать за московскую часть операции, – занудно вещал Бидо. – Постоянный контакт с ним будет осуществлять Жак Летисье. В случае непредвиденных обстоятельств вы можете сами выйти на него через офис компании «Франс Телеком» в Москве.

«Что он городит? Какие непредвиденные обстоятельства? – раздраженно думал Аркадий. – Похоже, Натали перестаралась и нагнала на мужика страху больше, чем следует… Этот Бидо во власти дурных шпионских романов. Впрочем, пусть и пребывает в уверенности, что в Москве всё как во времена Андропова, а я каждую секунду могу оказаться в подстроенной КГБ ловушке. Правда, я тоже хорош – все еще продолжаю пользоваться старыми терминами. КГБ уже нет, а то, что осталось от него, лежит в руинах. Сейчас эти руины называются ФСБ, и восседает на них бывший пожарный с лицом то ли евнуха, то ли обиженного ребенка. Удивительная способность русского народа самостоятельно уничтожать все до основания, а затем…»

В VIP-зале, чуть ли не от стойки бара, вновь занудил голос Бидо:

– Поскольку вы новичок в нашем деле… я вовсе не хочу обидеть вас, – поспешил добавить он, заговорщицки понизив голос, – просто констатирую факт. Поймите, я еще раз беру на себя смелость повторить вам основные правила конспирации. Каждый должен знать только то, что ему необходимо для выполнения своей части задания…

Он снова,уже в который раз, стал перечислять заповеди своей профессии.

«Напыщенный балбес, – безнадежно определил Аркадий, – он не понимает, что я все это проходил еще в пятом классе, до наступления половой зрелости. До одурения забавны эти люди – старые солдаты „холодной войны“. Они до сих пор сидят в окопах, хотя враг уже давно повержен…»

– Все разговоры между вами, Летисье и Басовым, которые непосредственно касаются операции, проводить только в специально оборудованной комнате посольства Франции в Москве, – донеслось очередное назидание Бидо. – В случае задержания вы не должны отвечать ни на один вопрос до прибытия консульского работника посольства.

«Господи, неужели конец? – с надеждой подумал Аркадий. – Похоже, Бидо выложил абсолютно все, что только знал».

Действительно, более никаких назиданий от Бидо до вылета в Москву Аркадию не последовало. И вот, прошу любить и жаловать – законспирированное лицо с фотографии. Из левого кармана твидового пиджака мужчины, как было обусловлено, неуклюже торчала газета «Фигаро».

Анатоль Басов, очевидно, тоже узнал Аркадия и Жака, хотя никто из них не держал в кармане пиджака никакого французского или русского периодического издания. Или нарезного батона, перевязанного бантиком алой ленточкой. Анатоль улыбнулся сразу обоим и завершил свое сползание со стула, отчего моментально превратился в коротышку: по сравнению с высоким, стройным Аркадием и атлетически сложенным верзилой Жаком он выглядел подростком.

– Я ждал вашего прилета, – фальцетом произнес Басов совершенно бессмысленную фразу. Звучание его голоса забавно контрастировало с его фамилией.

– Насколько я знаю, вы решили остановиться в «Метрополе». Хороший выбор. Самый центр. Очень живописно. Мне от моей квартиры на Тверской до вашей гостиницы рукой подать. Кстати, гостиница находится также не очень далеко от посольства, куда мы частенько будем заглядывать.

«Он что, кретин? Забыл, что я родился и вырос в Москве? – не переставал удивляться Аркадий. – Что на местности ориентируюсь лучше всей их компании?»

Наконец, к счастью, пришли вещи пассажиров VIP-зала, и все поспешили к выходу. У неухоженного, некогда респектабельного здания аэропорта их ждала машина с номерами торгового представительства. Кобзарь обратил внимание, что она припаркована у самого выхода – в одном ряду с двумя милицейскими автомобилями с синими маячками на крышах.

– Уж не за нами ли? – пошутил Аркадий. Анатоль резко дернул головой в сторону машин, затем укоризненно посмотрел на Кобзаря.

«Боже, мало того, что с памятью у мужика плохо, так и шуток он не понимает, – огорчился Аркадий. – И с этим болваном мы будем делать дело? Не забавно…»

Они вскоре выехали на Ленинградское шоссе и затерялись в плотном потоке машин, львиную долю которых составлял грузовой транспорт.

Летисье с любопытством смотрел из окна автомобиля на прозаическую картину пригородной Москвы: с эпохи «Мертвого сезона» берез по дороге от Шереметьева до Москвы заметно убавилось. Басов с увлечением продолжал играть роль гида, и Жак внимательно слушал начальство.

– Москвичи очень гостеприимны, но учтите, господин Летисье, в отличие от европейцев, русские обговаривают серьезные дела за очень обильным столом. Причем нередко обед или ужин происходит не в ресторане, как это принято в Европе, а дома. У одной из заинтересованных сторон. Будьте готовы к тому, что вас пригласят в гости. И тогда вы должны… – бубнил Анатоль.

«Ну и бог с ними. Я вот давно готов, что пригласят». – Аркадий, довольный, что его, наконец, оставили в покое, мысленно строил канву разговора с одним из бывших генералов ВВС Захаром Картузовым.

Когда-то, во времена краха режима Хоннекера, у них сложились взаимовыгодные доверительные отношения. Это был период, когда наряду с советской летной техникой, находившейся на вооружении ГДР, «оставлялись» на ее территории и некоторые новые образцы оружия, принадлежавшие Вооруженным силам СССР. Тогда для Аркадия это была только «проба пера». Крупные сделки последовали позже, когда осуществлялись поставки военной техники из России в Анголу, Мозамбик и другие африканские страны. Ну а на территории бывшей ГДР в период вывода советских войск происходили беспрецедентные вещи. Зачастую это были штучные сделки с западными немцами, за которыми стояла военная разведка США. Эти «частные» лица скупали все: самолеты, танки, ракеты всех назначений, новейшие образцы стрелкового оружия, приборы ночного видения и многое, многое другое. Все, что удавалось заполучить таким образом, потом внимательно изучалось специалистами и тестировалось на полигонах в США. Советский Союз в то время еще был грозным потенциальным противником.

Исчез с карты Советский Союз. Генерал Картузов вышел в отставку. Однако он продолжал заниматься торговлей российской военной техникой, но уже под крышей недавно созданной конторы под названием «РОСАРМКО». Начинать нужно было с него.

«Захар любит деньги, но не любит неприятности. Он, собака, жутко подозрителен. Хорошо, что со мной он работает приличный срок и я всегда оправдывал его доверие. Картузов, конечно, никому не верит на все сто, но знает, насколько мала вероятность всяких пакостей с моей стороны: я его не кину и не сдам, – мне ж это невыгодно. И тут Захар в основном прав, – подытожил Аркадий. – А вот к правительству, будь оно родное или французское, он отнесется с подозрением. И опять не скажу, что он не прав. Но главное – деньги. Сумма комиссионных, которой я махну перед его носом, – достаточный аргумент, чтобы Захар перестал сомневаться».

Аркадий тихо выругался, увидев, во что превратился центр столицы: казалось, весь город стал гигантским базаром. От угла Малого театра и до Лубянки стояли женщины, предлагая одежду, обувь, пирожки. Если бы Аркадий приехал на год-полтора раньше, то мог бы лицезреть монумент Островского, восседающего в кресле у входа в театр, обвешанного сосисками, а также костры из ящиков в подземных переходах, где ночью обустраивались торговцы. Отправляясь в Россию, он всегда был уверен, что ее дела волнуют его так же мало, как дела тридесятого африканского царства. Но Москва каждый раз ухитрялась зацепить Кобзаря за живое, за что-то давно забытое, и от этого он становился саркастичен и язвителен сверх меры. Ничто не держит человека так крепко, как воспоминания детства. Отрицать это – упражняться в самообмане. А Кобзарь был слишком умным и трезвомыслящим человеком, чтобы дурить голову себе, любимому.

В номере он задернул шторы и подошел к столику, где стоял телефонный аппарат. Номер Аркадий помнил наизусть.

—А, Аркадий! Молодец, что наконец приехал в Москву. Как дела? Где остановился? Когда увидимся? – со скоростью пулеметной очереди выпалил Картузов. – Давай, друг мой, встретимся у меня на даче. Посидим, потолкуем, поедим шашлычки, попьем водочки… Жаль, Елена с внуками в Крыму. Не повидаешься. Что, лады? Да сегодня пятница, чего откладывать в долгий ящик? К шести я подошлю машину к «Метрополю». В каком ты номере? Не занимай линию. Жди! Через две минуты перезвоню – скажу номер машины. Будешь не один? С французом? – Картузов насторожился. Но немедленно врубился в ситуацию: – Еще лучше. Споим лягушатника! До скорого…

«Дача» Картузова оказалась совсем рядом – по Киевскому шоссе, недалеко от Московской кольцевой автодороги. Аркадий, который побывал, наверное, на сотне вилл и «вилочек» и вкус которого оставлял желать лучшего, и то изумился нелепой грандиозности генеральской «фазенды». За каменной стеной, напоминающей крепостное средневековое сооружение с бойницами, высился трехэтажный замок, увенчанный десятком остроконечных башен. На каждой из них торчал замысловатый флюгер с геральдическими знаками. Чудовищный ансамбль говорил о безумном воображении архитектора, разгоряченного готическими триллерами, а то и дурной сивухой с «колесами». Подобное творение можно увидеть только на старинных гравюрах-иллюстрациях к первому изданию кровожадных сказок братьев Гримм. Все окна-бойницы замка были защищены стальными решетками, въездные ворота и двери покрывала листовая сталь, на которой лепились кованые орнаменты a la russe. Центральным персонажем внутреннего двора был, вне сомнения, неправдоподобно огромный фонтан.

«Елки-палки! Елки зеленые! Елки канадские голубые! Е-ее…! – захлебывался от восторга Аркадий. – Ну почему я не прихватил Наташкиного архитектора – тут бы ему и конец пришел, от этакой картинки. Ну, Мишка Мурвиль, будешь еще мне лекции читать – пошлю на дачку к Картузову!»

Представительский БМВ смотрелся на фоне жилища Картузова как пришелец из иного мира. Аркадий и Жак вышли из автомобиля и, увидев генерала, поняли: хозяин ждет восторгов. Летисье мгновенно оценил ситуацию и, цокая языком, принялся повторять на все лады:

– Версаль! Версаль! Просто Версаль…

Угомонившийся Аркадий посмотрел на «фазенду» уже деловым оком: вот яркое доказательство того, что в стране еще есть много чего ценного, что плохо лежит. Так сказать, поддается стихийной приватизации. И обладатель открывшегося взору нагромождения камней и металла – далеко не последний человек в данном процессе.

Два дюжих, коротко стриженных молодца в черных одинаковых костюмах, вынырнувшие словно из-под земли, почтительно, замерли перед Картузовым.

«Так вот где нынче квартирует российский спецназ», – насмешливо хмыкнул про себя Аркадий, заметив еще несколько стриженых клонов в дальнем конце двора.

– Накройте, ребята, в беседке, – распорядился хозяин. – Погода сегодня что надо. Как шашлыки? Смотрите… Через минут двадцать-тридцать мы подойдем. А пока осмотрим фазенду!

С этими словами Картузов широким жестом пригласил гостей на осмотр этого образчика необузданной фантазии.

В прихожей гостей встретило чучело медведя с традиционным подносом в лапах – то ли для стопочек, то ли для визиток. Очевидно, по обстоятельствам. На галошнице из натурального малахита отсыпался здоровенный кот с драным ухом (тоже своего рода спецназовец), не соизволивший даже приоткрыть глаз. Похлопав мишку по плечу, хозяин провел гостей по просторному холлу, с традиционным набором вещей, рекомендованных глянцевыми журналами: телевизор в половину стены, огромные колонки, обрамляющие ламповую аудиоаппаратуру, натуральные персидские ковры на полу и так далее. Неизменный глобус-бар в центре комнаты, а вот в углу – еще один (видно, коллеги уже не знали, что дарить!) и, разумеется, камин – настоящий, на мраморной доске которого громоздились позолоченные часы – топорная подделка, изображающая колесницу и шестерку лошадей, тянувших ее в разные стороны. По углам стояли жестяные рыцари в полный рост, на стенах красовались щиты с экзотическими гербами вперемежку с ятаганами, шпагами, пищалями и бог знает чем еще. В укромном углу тщетно пытался скрыться кожаный диван невиданных размеров, охраняемый еще одним рыцарем.

– А теперь, господа, вас ожидает сюрприз. Знаешь, Аркадий, зимой мы сделали легкую перепланировку… Сюда, пожалуйста.

Хозяин предупредительно пропустил гостей через двухстворчатую дверь из тонированного стекла. Они прошли по замысловато изгибающемуся коридору, за который многое бы отдал режиссер голливудского триллера. «Похоже, архитектор крепко набрался, перекраивая твою фазенду, Захар», – мысленно хмыкнул Кобзарь, когда, не вписавшись в очередную «загогулину», больно стукнулся плечом о что-то железное. Предмет искусства, надо понимать.

– Прошу, господа, – Картузов распахнул очередную дверь. – Наша столовая-гостиная, почти студия. К сожалению, почти. Кухня осталась на старом месте. Архитектор предлагал последний парижский дизайн, но жена встала насмерть, чтобы кухню не трогали. Женщина, знаете ли… Ля фам!

«Последний парижский дизайн» поверг Аркадия в долговременный шок. Огромную, неправильной формы комнату дизайнер оформил – от пола до потолка – в густых сине-фиолетовых тонах. В них, как в ночном океане, тонули редкие ниши с белыми статуями. Но ни статуи, ни царских размеров портрет хозяина дома, ни огромный («на 50 персон!» – похвастался генерал) стол, вокруг которого громоздились белые канделябры, не могли оживить мрачный зал. Зато буквально к краю стола примыкал огромный бассейн.

– А что? – истолковав по-своему выражение лица Кобзаря, захохотал генерал. – Хочешь, плавки дам?

На что Аркадий, хлопнув по плечу ошарашенного Летисье, рявкнул почти по-строевому:

– Мы и без того аппетит дорогой нагуляли. Кормить-то будешь, Захар?

– Да, да, конечно, – засуетился генерал. Он слыл хлебосолом во все времена, правда, эпоха «чем богаты, тем и рады» пережила цепь периодов от «чай с хлебом» до «икра с шампанским». Картузов, гордый тем ошеломляющим впечатлением, которое произвел его дом на парижан, вывел их в сад неожиданно коротким путем – прямо из гостиной.

Упоительные запахи окутали замороченных экскурсией гостей, едва они спустились с крыльца. И чем ближе они подходили к беседке, тем сильнее становился аромат печеной баранины, домашних огурчиков, маринованного чеснока… Несмотря на крушение Союза, на столе мирным образом уживались домашние подмосковные соленья и закавказские маринады, изумительное деревенское сало с чесночком и длинный жгучий перчик, острый, «как кинжал». Наконец, все уселись поудобнее, наполнили тарелки и, подняв рюмки запотевшего хрусталя, приступили к трапезе. Пять минут прошли в священном молчании – гости и хозяин отдавали дань кулинарному мастерству поваров генерала.

После десятка русских традиционных тостов с непременным обязательством пить до дна, наступил черед тостам личным и более предметным. Картузов традиционно поднял рюмку «за нас с вами и за хрен с ними!». Это был сигнал приступать к деловой части программы. К тому времени бедный Летисье, которого когда-то французские инструктора обучали навыкам «пить не пьянея», успел обнаружить, что пройденный курс был далеко не совершенен, а препарат, который он принял перед поездкой на дачу, наверное, оказался с просроченным сроком годности. Мысли его путались, в глазах мелькали попеременно лица генерала, Аркадия, четырех черных близнецов, и все это крутилось вперемежку с роем остроконечных башен с флюгерами. Усилием воли француз пытался отгонять видения, но вскоре, устав от неравной борьбы, погрузился в глубокий сон без сновидений. Он не почувствовал, как чьи-то сильные руки подхватили его и отнесли на огромный кожаный диван в зале на первом этаже, специально предназначенный для подобных оказий.

Картузов уже давно с нетерпением ожидал деловой части разговора. Он справедливо считал, что подобные беседы лучше вести тет-а-тет, и вовсю старался нейтрализовать нежелательного, по его разумению, свидетеля в образе Летисье. Парень обнаружил неплохие задатки, и генерал про себя уже окрестил Жака «стойким французским солдатиком». Однако, несмотря на здоровье и молодость гостя, французская школа «устойчивого застолья» оказалась не способной конкурировать с русской безудержной лихостью.

– Знаешь, Захар, у нас с тобой есть возможность хорошо заработать, а тебе еще и получить повышение по службе, – осторожно подступил к делу Аркадий.

Картузов выжидающе смотрел на него своими острыми крохотными глазками.

– Скажу честно, дело крайне щепетильное, – продолжал Кобзарь, – и имеет политическую окраску, поэтому на начальном этапе необходимо соблюдать абсолютную секретность.

Заметив настороженность во взгляде генерала, Аркадий поспешил уточнить:

– Нет, нет, ничего предосудительного. Никакого риска для нас, да и Россия только выиграет. Конфиденциальность нужна в первую очередь Франции, учитывая различные политические силы в той стране и приближающиеся там выборы. Впрочем, все эти подробности для тебя совершенно неинтересны, это головная боль французских налогоплательщиков. Ты должен иметь представление только в принципе. Однако, Захар, твоя контора сможет отрапортовать о подписании огромного контракта, который ты им принесешь на блюдечке. Словом, разговор идет о продаже сорока МиГ-29 Франции.

Картузов с недоверием посмотрел на Аркадия.

– С каких это пор Франция покупает самолеты за рубежом? А куда денутся их хваленые «миражи» и, главное, как на это посмотрит «Дассо»?

– Понимаешь, Захар, Франция традиционно продает «миражи» в ряд европейских, африканских и латиноамериканских стран. Обязательства перед ними должны быть выполнены. В противном случае можно потерять клиентов, придется платить огромные неустойки, не говоря уж о политическом уроне.

С другой стороны, в соответствии с планом перевооружения, ВВС Франции в этом году должны получить сорок новых машин и распределить их по авиабазам. Я не знаю, какой поц занимался координацией и планированием в Министерстве обороны, но факт остается фактом – французам для самих себя не хватает сорока боевых машин. Об этом сообщил мне мой источник в штабе ВВС. Излишне говорить, что эта информация не для печати. Я пораскинул мозгами и решил использовать эту уникальную ситуацию. Во-первых, французские пилоты уже обучены летать на МиГах… – Перехватив удивленный взгляд генерала, Аркадий пояснил: – Да, да, у них были совместные учебные сборы и тренировки по линии НАТО в ФРГ. Ты же прекрасно знаешь, что МиГ-29 находится на вооружении ВВС Германии после исчезновения с политической карты ГДР. Во-вторых, эти машины превосходят по своим летным качествам «миражи». Конечно, придется кое-что доработать в плане электроники и вооружения под стандарты НАТО, но это пустяки. В-третьих, они намного дешевле «миражей». И, наконец, можно будет рассчитывать на дальнейшие коммерческие отношения через твою фирму. Не тебе рассказывать, что за этим следует – запчасти, восстановления ресурса, апгрейдинг вооружений и прочее.

Видя, как закатил глаза Картузов, Аркадий быстренько перевел дух, готовясь выдвинуть основной аргумент.

– Вот здесь и лежит наш интерес. А он мно-го-мил-ли-онный! Теперь ты все понял, Захар? Я проработал вопрос в Париже на всех уровнях и получил разрешение действовать. Поэтому я в Москве и у тебя на даче. Но еще раз повторяю: пока не будет подписан контракт – полное молчание! Иначе произойдет колоссальный скандал. Смотри, чтобы ваши журналисты не пронюхали и не вытащили это дело раньше времени на страницы газет. Все переговоры по этому поводу мгновенно прекратятся… А теперь самое главное, что должно остаться только между нами. Мне обещано пять процентов с контракта! Ты понимаешь, какая это сумма…

По засверкавшим глазкам генерала можно было твердо сказать: он все прекрасно понял и даже успел подсчитать прибыль. Предвосхищая вопрос Картузова, Аркадий продолжал:

– Эти пять процентов мы делим с тобой пополам. Картузов тряхнул головой, его кадык заходил в горле, как затвор автомата Калашникова. Он налил себе полфужера «Гжелки» и залпом осушил его. Подумав мгновение, напряженно глядя Аркадию прямо в переносицу, произнес:

– Давай договоримся так: моя контора не имеет к этому никакого отношения. Иначе вы все помрете, ожидая решения, и разоритесь, выплачивая откат всем – вплоть до часовых в ангарах. Выход есть другой: я сведу тебя напрямую с НПО «МиГ». Они сейчас имеют право самостоятельно продавать свою продукцию. Буду помогать на всех этапах. Связи и влияние у меня еще есть – да ты знаешь сам… Ну и ты сдержи свое слово! Давай махнем по последней за успех…

Он опять налил себе полфужера водки, не забыв на этот раз Аркадия. Тому страшно не хотелось больше пить. Сейчас только бедняга Летисье мог бы в полной мере его понять, но Аркадий знал: не выпьешь – нанесешь кровную обиду. Чего он позволить себе не мог. Интересно, как там бедолага Жак?

В первые мгновения Летисье никак не мог понять, где он и как оказался в этом средневековом зале, украшенном рыцарскими доспехами и образцами оружия XVI—XVII веков, да еще на огромном, как катафалк, черном кожаном диване. Голова раскалывалась на части, во рту будто ночевал эскадрон, правая рука затекла из-за неестественного положения. Он на ней проспал всю ночь и теперь не сразу смог сообразить, как ее вернуть на место. Постепенно сознание начало возвращаться, а с ним – обрывки то ли вчерашних событий, то ли ночных сновидений. Не только физически, но и морально Летисье был абсолютно раздавлен: он не выполнил указаний шефа – ему нечего было доложить о том, что произошло на даче. Жак, шатаясь, встал и, выйдя из зала, стал искать ванну и туалет. Путь от дивана до них оказался прост и короток.

Похоже, на даче кроме «спецназовцев», как их окрестил Аркадий, уже никого не было. На помощь «воскресшему» Летисье тут же пришел вчерашний молодец в черном, который здесь выполнял роль валета, официанта и телохранителя. Он принес чашку горячего черного кофе и горячую ватрушку. Голове полегчало, однако подавленное состояние сохранялось. После кофе молодец вопросительно посмотрел на Жака, который с вымученной улыбкой смог выдавить из себя:

– Отель, пожалюста.

Большего он сказать по-русски не мог – язык не слушался. Да этого вполне хватило, чтобы к крыльцу подъехал автомобиль, за рулем которого сидел еще один клон в черном. Летисье подошел к машине, открыл заднюю дверцу, показавшуюся ему в полтонны весом, плюхнулся на сиденье и закрыл глаза. В следующее для него мгновение машина уже въезжала в парковочную зону гостиницы «Метрополь».

Доковыляв до номера, Жак опустился в кресло и стал судорожно обдумывать, что же он может сообщить Басову по поводу вчерашнего вечера. Кроме описания чудо-замка да видов закуски – ничего. Память отказывалась ему служить. Иностранные языки словно испарились из головы. С французским, родным, дело обстояло немногим лучше. Летисье сжал гудящую голову руками и попытался восстановить хотя бы последовательность тостов. Однако долго раздумывать ему не пришлось. Раздался стук в дверь, и на пороге появился улыбающийся Аркадий.

– Ну как дела, малыш? – фамильярно бросил он. – Я надеюсь, ты выспался. Мы решили утром тебя не будить, уж больно ты сладко спал. Ну что? Пройдемся по центру города? Посмотришь Красную площадь, посетишь Мавзолей Ленина. Ведь трудно сказать, когда ты снова увидишь Москву, не правда ли?..

Летисье понял, что Аркадий над ним тихо измывается.

– Да, кстати, я тебя скоро покину часа на два-три. Свяжись с нашим другом. Мы вместе с ним пойдем на одну важную встречу. Пусть он приедет в отель в половине первого. Я буду ждать его внизу в вестибюле. А ты сегодня отдохни, расслабься. Сходи в Третьяковскую галерею или посиди в кафе. Увидимся во второй половине дня.

Кинув на француза прощальный ясный – словно вчера пил только ключевую воду! – взгляд, Кобзарь изящно удалился, напевая: «Жил-был Анри Четвертый, он славный был король. Любил вино до чёрта, но трезв бывал порой…» Это была песенка Беранже в исполнении веселого французского офицера в фильме «Гусарская баллада», но Жак этого не знал. И вообще, ему было не до песен.

Летисье чувствовал себя как побитая собака. Аркадий явно давал понять: «Ты, Жак, мне нужен исключительно в качестве посыльного. Ты в дело не суйся». Мечта Жака совершить что-то значительное во имя Франции (и своей славы) все стремительнее уплывала за горизонт, в то время как озлобление и ненависть к этому типу, да и к другим русским, росла как на дрожжах. Он мог бы стерпеть поражение от вражеского разведчика – с кем не бывает, на войне как на войне, но чтоб его обошли два барышника!.. (Жак отказывался причислять обуржуазившегося интенданта к «нормальным» военным.) Это был позор. А самое скверное – так будет и впредь, потому что у него практически нет шансов переиграть мсье Кобзаря. Летисье, приведя в порядок шальную голову, трезво взвесил возможности сторон и пришел к такому печальному выводу. Утешало одно – мсье Кобзарь играет за французскую сборную, и встреча, на которую он отправился с мсье Басовым, будет ею выиграна. С приличным счетом.

В двенадцать тридцать стремительно, как футбольный мяч в ворота, в вестибюль «Метрополя» вкатился Анатоль Басов. На ходу кивнув поджидавшему его Аркадию, он так же стремительно развернулся и пошел на выход. Аркадий вздохнул и поспешил за связным.

«Опять эта клоунада», – раздраженно поморщился Кобзарь. Чтобы догнать почти бежавшего Басова, ему пришлось взять с места в карьер. Поравнявшись с коротышкой, Аркадий едва успел сказать ему, что «встреча состоится в ресторане Дома кино на улице Гашека». Анатоль, отскочив от Аркадия, заспешил к машине – «номера московские», отметил Аркадий, – юркнул в нее, нетерпеливо косясь на спокойно усаживающегося Кобзаря. Тот еще и дверцу не закрыл, а Басов дал газ и, рванув несчастный автомобиль, быстро отъехал от «Метрополя». По дороге новоявленный Джеймс Бонд без конца поглядывал в зеркало заднего обзора и всеми мыслимыми и немыслимыми путями начал рулить в сторону Маяковки. Анатоль то и дело менял маршрут следования, благо времени до встречи у них было предостаточно. Проехав начало Неглинной, Анатоль полез в гору мимо Сандуновских бань, оттуда через Сретенку вновь спустился к бульварам. Судя по всему, Анатоль в Москве времени зря не терял и досконально изучил все закоулки, подворотни и запасные проезды через дворы. Машина, как пьяница в белой горячке, кружила по центру столицы. Дважды они объехали Цветной бульвар, потом завернули на Петровку. Словом, если задачей сегодняшней поездки было привлечь к себе чье-то внимание, то Басов в ее выполнении преуспел.

– Послушай, Анатоль… – повел было разговор Аркадий, но все попытки начать обсуждение предстоящих переговоров кончались безуспешно. Басов таинственно очертил указательным пальцем окружность над их головами, что, вероятно, означало: «автомобиль может быть напичкан жучками».

«Чертов циркач», – в сотый раз выругался про себя Аркадий и решил при первом же удобном случае серьезно поговорить с Басовым, чтобы тот «прекратил весь этот балаган».

Припарковались они за два квартала от Дома кино – на Большой Грузинской. Пешком миновали два проходных двора и вышли прямо к Дому кино. В просторном холле уже маялся ожиданием Картузов. Генерал стоял у колонны и беседовал с двумя мужчинами, весь облик которых говорил об их принадлежности к научно-технической интеллигенции и еще более красноречиво – об отношении нынешней власти к «мозгам» и «оборонке» страны. В почти одинаковых невыразительно-серых пиджаках и брюках, тщательно вычищенных, но далеко не с иголочки, с бледноватыми озабоченными лицами, эти двое выпадали из атмосферы Дома кино. Один из них, покрепче, пошире и построже, был при галстуке (столь «удачно» подобранном в тон, что разглядеть его на серой же, как пиджак, рубашке мог только соколиный глаз Кобзаря) и с тяжеленным «дипломатом». Второй – обладатель артистической шевелюры и на редкость выразительных бровей – носил под пиджаком скромную водолазку; в руках, словно не зная, чем их занять, он крутил ключи от машины.

«Ага, представители науки, – удовлетворенно резюмировал Кобзарь. – Примерно таких я и ожидал. Напряжены. Очень хорошо… О-о-о! Заметили меня, голубчики!»

Разговор оборвался. Представители науки, прервав беседу, развернулись и уставились, словно на кинозвезду, на направляющегося к ним лощеного, броско и дорого одетого незнакомца; выразительные брови товарища в водолазке взлетели до середины лба: «Да что ж это за гусь плывет к нашему берегу?!»

– Добрый день, господа, – пробасил Картузов, – разрешите представить вам господина Василия Викторовича Червякова – заместителя генерального директора и господина Михаила Яковлевича Гульденберга – начальника коммерческого отдела фирмы.

Аркадий и Басов коротко поклонились и почтительно пожали встречающим руки. Но авиаторы мгновенно и очень отчетливо ощутили силу, исходящую от яркого господина с лучезарной улыбкой и мягкими повадками сытого хищника, – силу характера, энергии, денег.

Картузов, не любивший терять время на обмен любезностями «всухую», широким жестом старого гуляки пригласил всех подняться на второй этаж в ресторан, где в почти пустом зале их уже ожидал столик. Сев за стол, Червяков и Гульденберг тут же протянули гостям свои визитки. «Слишком поспешно, – констатировал Кобзарь. – Опасаются, что без бумажки я не поверю в их высокое положение в столь уважаемой фирме, – так-то, ребята, якшаться с акулой капитализма. Ничего, пусть малость покомплексуют…»

– Итак, выпьем за знакомство! – скомандовал Картузов и, чокнувшись со всеми, с удовольствием опрокинул рюмку водки. Не делая и секундного перерыва между тостами, провозгласил следующий:

– А теперь выпьем за успешное деловое сотрудничество!

«Ну и здоров же Захар пить… Можно смело зачислять в сборную мира», – восхитился Аркадий.

Обед длился около двух с половиной часов. Тостам не было конца, за этим бдительно следил Картузов. Анатоль попытался было изображать свадебного генерала, но быстро стушевался и весь превратился в слух (правда, в слух с хорошим аппетитом). Товарищи уступили Кобзарю для сольного выступления почти всю сцену, и это было ему на руку. Аркадий наконец-то отправил своего «внутреннего тигра» на покой и теперь с мягким обаянием убеждал уважаемых представителей российской оборонки выручить самолетами «бедную Францию»:

– Господа, вы не представляете, до чего может довести французский бюрократизм в сочетании с местной демократией. Как вы уже догадались, я здешний, арбатский, и уж что-что, а бардак повидал и гражданский, и военный, и частный, и государственный. Так вот: когда один французский бюрократ и интриган начинает копать под другого (а это у них вроде спорта), возникает бардак, который даже меня пугает. Ну два-три самолета могут еще где-нибудь затеряться, ну в крайнем случае – десяток. Но сорок?!.

– Согласен. Сорок – это уже перебор, даже в масштабах крушения империи, – сострил Михаил Яковлевич. – Вот наша империя недавно рухнула, однако сделки между ней и Францией вполне могут совершаться без посредников.

– Да, – подхватил Василий Викторович, – если все абсолютно законно, зачем Франции идти окружным путем? Господин Картузов намекал на политические интриги, но настолько ли это серьезно? Чего вы боитесь?

– Средств массовой информации. – Аркадий скорчил болезненную гримасу, как будто официант подложил ему на стул кактус. – Они набросятся на эту сделку, комментируя ее на свой манер, в зависимости от партийной принадлежности. Перебаламутят всё море общественного мнения и в итоге раскачают лодку так, что в ней будет трудно усидеть кое-кому из политиков. Выборы, господа, выборы! Независимые средства массовой информации слушаются только своих непосредственных хозяев, и можно себе представить, какой скандал раздуют те из них, кто получает деньги от оппозиции. У нас, знаете ли, свободная пресса. Это большая сила. А в российских газетах что ни напечатай, власти всё до фонаря. Да и настоящей оппозиции полтора листка. Вы просто не понимаете, господа, как шикарно вы живете с такими кроткими масс-медиа, кушающими чуть ли не из одних рук! На Западе многие завидуют.

– Так пусть приедут и купят себе немножко нашей прессы, – резонно предложил Гульденберг.

– Один мой знакомый уже подумывает об этом… Но давайте отойдем от политики и вернемся к нашим самолетам. На первый взгляд, правительство нашло лишние деньги, чтобы выбросить их на посредников. Однако, действуй оно напрямую, затраты окажутся не меньше, так как придется проводить определенную подготовку общественного мнения – учитывая риск политического скандала. Но в этом случае затраты могут себя не оправдать! Давайте подсчитаем, что всё это значит в долларовом эквиваленте. Вы сами понимаете, что…

Зам. генерального с коммерческим переглядывались. Разговор становился все более интересным. Мсье Кобзарь, словно позабыв о «классовых различиях», дружески беседовал с ними, как с братьями-капиталистами, обладателями таких же… или почти таких же, как у него, банковских счетов. К делу у него был подход серьезный, смутить или обидеть его неделикатным вопросом было невозможно – если он не мог ответить прямо, то так и говорил и объяснял почему. Да и к российским бюрократическим порядкам магнат относился с полным пониманием. Почти свой парень… Вопросу о сотрудничестве фирмы «МиГ» с заинтересованными французскими организациями (правда, пока неизвестно какими) был дан первый мощный толчок. Его детальная проработка теперь переносилась в официальные кабинеты. Группа поддержки или, иными словами, «лобби» было сформировано.

– Представителям НПО «МиГ», – заверил Аркадий будущих партнеров, – будут немедленно направлены приглашения для участия в переговорах в Париже. Там мы сможем обсудить предстоящее соглашение во всех деталях. Поверьте, оно принесет прибыль обеим сторонам. Готовьте ваши вопросы – они, разумеется, возникнут сразу же после обсуждения нашего предложения, – мы готовим открытую, законную сделку и не собираемся уклоняться от ответов. До встречи, господа!

Именно в Париже, в соответствии с планом операции, столь тщательно разработанной мсье Кобзарем и мадам Натали, предстояла окончательная обработка представителей НПО «МиГ». Однако кое-что еще нужно было сделать в Москве. Обменявшись прощальными рукопожатиями с москвичами, Аркадий и Анатоль отправились на улицу Димитрова.

В посольстве Басов, попросив Аркадия подождать – «сейчас всё улажу», – прошел в помещение резидентуры. Получив добро у резидента использовать для беседы помещение, оборудованное специальной защитой от электронного прослушивания, Басов повел Аркадия на второй этаж здания. Они зашли в небольшую комнату, в центре которой стоял длинный стол, окруженный металлическими легкими стульчиками. Басов немедленно принялся священнодействовать, активизировал систему защиты и удовлетворенно вздохнул, когда послышалось легкое гудение, – Аркадию показалось, что звук доносится со всех сторон комнаты, даже из-под пола и с потолка.

– Готово! – кивнул Басов Аркадию. – Можно начинать работать.

Он положил перед собой специальную тетрадь с нумерованными страницами, – там он намеревался делать замечания, возникающие по ходу обсуждения, а затем сформулировать и составить содержание шифрованного сообщения в Центр. Уже – по результатам прошедших двух встреч.

– Анатоль, скажу честно: что наша операция будет успешной – здесь у меня сомнений не было, – начал Аркадий, – однако можно сообщить в Париж, что все происходит гораздо быстрее, чем я предполагал. Вчера на даче у Картузова мы моментально нашли общий язык. И нашу легенду он проглотил с лёту. Я, разумеется, предупредил его, что процесс переговоров вплоть до подписания контракта должен оставаться в полной тайне по политическим мотивам. – Он взглянул на Басова, – тот добросовестно делал какие—то пометки в тетради. – Я особо подчеркнул, что любая утечка информации немедленно повлечет за собой прекращение переговоров. Мое заявление о разделе комиссионных пополам Картузов встретил с восторгом. Вам, Анатоль, надо будет согласовать дополнительно вопрос о размере компенсации «ущерба» генералу за «упущенную прибыль». Картузов патологически жадный тип. Учтите, известие, что контракт не будет подписан, он станет рассматривать как потерю уже принадлежащих ему кровно заработанных денег. А генерал – фигура, влиятельная в российском ВПК, и он может понадобиться и в дальнейшем… – Сделав эффектную паузу, как бы отвлекшись от главной темы, Аркадий добавил: – Кстати, советую подумать о его вербовке на материальной основе. Ну, это уже по вашей части. Что касается сегодняшней встречи, вы сами все слышали. С представителями все обстоит, так же как и с Картузовым, – только в копеечном выражении. Эти двое, похоже, давно не держали в руках более ста долларов. Им достаточно четко объяснили, что Франция не только принесет дивиденды их родному НПО, но и «щедро» решит их личные материальные запросы. Эта «щедрость» обойдется нам в… несколько тысяч долларов. Сюда же входят расходы на их прием.

Аркадий потянулся и размял руки. Он был очень доволен тем, как развивались события. А Басов всё что-то записывал, записывал, записывал…

– Думаю, мне придется проболтаться с вашим Джеймсом Бондом еще тройку дней в Москве, пока мы не получим более полной картины о развитии сюжета в фирме «МиГ». Я свяжусь с вами через Летисье, как только получу дополнительную информацию от сегодняшних клоунов.

– И, послушайте, Анатоль, – напоследок высказался Аркадий, – чем меньше мы будем играть в Москве в казаки-разбойники, тем будет лучше для дела. У вас есть какие-либо замечания или вопросы? Нет? Тогда, с вашего позволения, я оставлю вас и займусь своими личными делами. Вот, кажется, и все. Итак, до связи.

Басов вывел Аркадия из помещения резидентуры и проводил его до дверей посольства. Упреждая предложение Басова, Аркадий быстро сказал:

– Нет-нет, не надо машины, я с удовольствием пройдусь пешком.

Басов вернулся в помещение резидентуры и быстро составил текст шифровки, которая немедленно была отправлена в Париж.

На третьем этаже главного административного здания НПО «МиГ» в кабинете генерального директора собрались, кроме хозяина кабинета и его заместителя по кадрам, все нам уже знакомые персонажи. На предприятии ни для кого не было секретом, что Александр Константинович Углов, выполняя функции главного кадровика, являлся также кадровым чекистом и посему имеет два рабочих кабинета, один из которых находился на Лубянке. Александра Константиновича уважали, побаивались, но в целом любили.

Открыл совещание генеральный. Он полностью владел информацией о вчерашней встрече в Доме кино. Затем с ходу взял слово генерал Картузов.

– Вы, господа, надеюсь, хорошо знаете меня как представителя компании «РОСАРМКО». Хочу представить вам нашего будущего партнера – известного бизнесмена Аркадия Кобзаря. Господин Кобзарь неоднократно доказывал свою компетентность, занимаясь продажей российского оружия африканским странам. Теперь – о покупке крупной партии МиГ-29 французскими военно-воздушными силами.

Думаю, именно профессиональные качества господина Кобзаря позволили французскому правительству выбрать его посредником этой сделки. Вопросы есть?

Вопросы возникли немедленно.

– А почему, собственно, французы решили действовать через посредника? Что мешает им действовать напрямую? – вполне резонно поинтересовался генеральный директор.

– Очень просто. – Картузов ожидал подобного замечания и подготовился. – Политическая ситуация во Франции – как внешняя, так и внутри страны – сложная. Поэтому республика выбрала именно такой ход.

И Картузов добросовестно пересказал аудитории сагу о выборах в стране и прочем, – словом, повторил всю песню, которую ему напел Кобзарь на даче. К тому же он слышал блестящее выступление Кобзаря в ресторане Дома кино и многое намотал на ус.

– Поэтому я просил бы всех учитывать это обстоятельство и хранить полное молчание до подписания контракта. Это непременное условие французской стороны, которое они неоднократно подчеркивали. У них, знаете ли, беспокойная пресса, – закончил свою речь довольный генерал.

Присутствующие дружно закивали в знак полного понимания и одобрения услышанного.

Потом на сцене появился начальник коммерческого отдела Михаил Гульденберг.

– Хочу заверить уважаемую аудиторию, – Михаил Яковлевич умел ублажать клиента, – наша фирма готова выполнить заказ в указанном объеме и в предлагаемые сроки. Мы располагаем достаточным парком невостребованных машин.

– Но они могут понадобиться России, – вставил генеральный.

– Александр Игнатьевич, у нашего Министерства обороны в кармане ветер свистит! – Коммерческий директор искренне подивился наивности руководителя. – Голову на отсечение даю, – Михаил Яковлевич выразительно потряс роскошной курчавой шевелюрой, – в ближайшие годы отечественные ВВС не получат, благодаря родному министерству, ни колеса от шасси, не то что целую машину

На помощь Гульденбергу кинулся заместитель генерального:

– Мы должны ясно представлять себе, что для нашего НПО означает этот договор. Ведь полученные от сделки средства помогут фирме не только выжить в это трудное время, но и закончить разработку испытательного образца перехватчика пятого поколения, равного которому в мире не будет еще, по крайней мере, десятилетие.

Победа!

Все единодушно решили приступить к переговорам о поставках МиГ-29 во Францию, как только получат официальное приглашение от французской стороны. Александру Углову было поручено провести соответствующие согласования в ФСБ и МИДе.

После совещания Углов подошел к Картузову и отвел его в сторонку.

– Захар, дай-ка мне имеющиеся у тебя данные на Кобзаря и расскажи-ка мне о нем поподробнее. Я проверю его по нашим учетам. Это, конечно, ничего не изменит. Так, всё больше для порядка. Ты же знаешь, с какими типами приходится иметь дело сегодня, да еще улыбаться… Что касается этого Басова, то он нам хорошо известен как кадровый сотрудник французской секретной службы. С ним держи ухо востро…

А через некоторое время на улице Димитрова приняли шифротелеграмму.

Через два дня из французской торговой миссии курьером было доставлено письмо, адресованное генеральному директору НПО «МиГ». Текст был отпечатан на бланке одного из известных международных банков.

В тот же день вечером в уже знакомом нам помещении НПО и в прежнем составе состоялась встреча с Аркадием Кобзарем. Координатором встречи, как всегда, выступил Картузов, проявив при этом завидную оперативность и кавалерийскую напористость. Впрочем, справедливости ради, следует сказать, что все действующие лица в равной мере были заинтересованы в скорейшем начале переговорного процесса. На этот раз в Париже.

После обмена подобающими в таких случаях любезностями генеральный заявил, что фирма приглашение принимает и готова обсудить с французской стороной сроки визита. Через полторы минуты сроки были определены. Еще через две минуты был уточнен состав делегации. В нее вошли все присутствующие, за исключением генерального и чекиста Углова. Генеральный посчитал свою поездку нецелесообразной ввиду большой занятости. Углов тоже отказался от поездки, так как считал свой выезд преждевременным. К тому же решение о его зарубежных вояжах должно было приниматься совсем в другом месте…

Итак, делегация НПО «МиГ», которую возглавил Василий Червяков, вылетела в Париж. Уютно расположившись в салоне первого класса, москвичи наслаждались комфортом – как бытовым, так и по части «снабжения горючим». И старательно пользовались этой привилегией. Таков уж феномен, хорошо известный русскому – и не только! – человеку как «халява, сэр!». Против него в России может устоять только лишь покойник, и то со связанными руками. Пили за успех предстоящей миссии, за «изделие» – прозрачный эвфемизм, обозначающий МиГ-29, за красавец Париж, Эйфелеву башню и, по старой памяти, за мир и дружбу во всем мире! Закончили, как всегда, – почти искренне – тостом за «дорогого и любимого генерального». Молоденькая стюардесса, походя услышав последний тост, с любопытством оглядела теплую компанию и, принимая использованные стопочки, про себя усмехнулась: «Горбачева поминают? Вряд ли…»

В аэропорт имени Шарля де Голля делегация прибыла в самом веселом и добродушном расположении духа. Аркадий с неизменным Летисье (который волей-неволей продолжал разыгрывать верного оруженосца) встретили компаньонов, и все вместе отправились к ленте конвейера, ожидая, когда «подадут» вещи пассажиров. Москвичи с чувством обняли Кобзаря и радостно пожимали руку Жаку, который, кроме Картузова, никого из этой четверки и в глаза не видывал. «Раз встречает нас с Аркадием – значит, наш человек!» Возможно, Жак и удивился, но виду не подал. Но тут своего «стойкого французского солдатика» сграбастал в объятия расчувствовавшийся генерал – всетаки парень тогда за столом подавал надежды! – и от души расцеловал в обе щеки. Французские нервы не выдержали. Жак, сжимая в руке носовой платок, сконфуженно озирался и кидал взгляды на пассажиров у соседнего конвейера, как бы ища у них сочувствия и защиты. Кобзарь, сохраняя индейскую неподвижность лица, ехидно посверкивал глазами: «Какая сцена – прямо как в правительственном аэропорту Внуково-1 в добрые застойные времена!» Он мысленно потирал руки и счел это добрым вступлением к той смеси мыльной оперы и шоковой терапии, которую собирался разыгрывать все последующие дни. «Они у меня быстро перестанут отличать хвост от фюзеляжа. А ты, мон пти Жак, хорошо побегаешь. Еще как побегаешь – во имя госбезопасности прекрасной Франции».

В подземном парковочном помещении аэропорта «делегацию и встречавших официальных лиц» поджидали три больших «ситроена», которые быстро доставили их в отель «Георг V». Величественные швейцары, разодетые как опереточные генералы, распахнули перед делегацией двери в мир богатых.

Расположенный в престижном 8-м округе Парижа, рядом с Елисейскими Полями и Триумфальной аркой, «Георг V» по праву входит в респектабельную систему отелей «Four Seasons» – «Четыре сезона». Элегантный внушительный особняк, постройки 1928 года, знаменит тайными подвалами, уходящими в древние каменоломни. Теперь здесь находятся винные погреба «Георга V», чем не может похвастаться ни один отель в мире.

– Сдайте Жаку ваши паспорта, он их зарегистрирует у администратора…

Аркадий с тайным удовольствием наблюдал за впечатлением, которое произвела на гостей изысканная роскошь, предлагаемая в их полное распоряжение. Хрустальные люстры, золоченые потолки и расписанные стены они могли видеть и в «Метрополе», ресторан которого кандидаты и доктора наук до 91-го могли себе позволить, хоть и довольствовались более скромным меню, чем фарцовщики и снабженцы с овощной базы. Но чтобы жить в таких апартаментах – отдельных на каждую персону… Всё напоминало сказку из «Тысячи и одной ночи». Большинство ученых ВПК попадали под графу секретного доступа и считались «невыездными», а потому западнее Риги или Таллина им не приходилось бывать. Червяков, который по долгу службы постоянно участвовал в международных авиасалонах, довольствовался, как и члены многих делегаций, скромными гостиницами (не выше «трех звезд»). Картузов, служивший в Западной группе войск, расквартированной в Восточной Германии, жил в скромной квартире в стандартном домике.

И вдруг у каждого в номере – мини-бар (да не пустой!), спутниковое телевидение…

Аркадия, как и многих ему подобных персонажей во все времена, грела и щекотала мерзопакостная мыслишка «куплю любого, надо только знать – сколько он стоит». И кембриджский ученый, если бы вдруг нашелся меценат, точно так же, как и наши москвичи, воскликнул бы: «Живут же люди!» Конструкторы расхаживали по своим невиданным ими доселе апартаментам, присаживались в мягкие, обитые шелком и кожей кресла и диваны – словом, почувствовали себя «калифами на час».

Как и договаривались, Аркадий доложился «мадам Наполеонше» (так он изредка именовал подельницу, когда нюхом чувствовал – планы сбудутся):

– Натали, салют, дорогая. Ну, гостей я поселил. Наш пти Жак заканчивает оформление. Потом я проведу с народом вводную лекцию. До связи.

Кобзарь мастерски изображал тактичного и заботливого хозяина.

– Когда утром пойдете в ресторан, запомните: кофе, сок, булочку, йогурт, джем – так называемый континентальный завтрак – вы получите бесплатно. Это входит в стоимость номера.

– Дорогой небось, судя по начинке, номерок-то, – обронил коммерческий директор.

– Пусть вас это не тревожит, как не беспокоит и то, что вы возьмете дополнительно. Вряд ли нормального мужика устроит фитюлька-булочка с каплей джема. Смело заказывайте все, что вам понравится в меню…

– Счетец они выставят – охо-хо…

– А это опять же моя печаль. Всё, мужики. Сейчас Жак закончит некоторые формальности и зайдет за вами.

– И куда мы направимся? – поинтересовался Червяков. Его жена была искусствоведом и всучила мужу листочек со скрупулезно составленной культурной программой.

– Если не против – Жак устроит вам для начала обзорную экскурсию по Парижу, потом заглянете в бутики – для полного знакомства с ассортиментом товаров загнивающего Запада. Словом, Жак вам там во всем поможет. – Аркадий сделал ударение на словах «во всем» и многозначительно посмотрел на гостей. И продолжил: – В восемь часов вечера я зайду к вам в гостиницу, и мы все пойдем в «Лидо». Там прекрасное шоу! Это рядышком, на Елисейских Полях, в пяти минутах ходьбы от отеля. В «Лидо» и поужинаем. Да, кстати, – он повернулся к зам. генерального, – вот программа вашего пребывания в Париже. Обратите внимание, что завтра утром в 10.00 мы начинаем переговоры… Ну, до вечера. – И довольный собой Кобзарь удалился.

Даже человек с не очень тонким слухом смог бы уловить, что интонация речи Аркадия по сравнению с Москвой существенно изменилась, – она окрасилась приказными хозяйскими нотками. Однако из-за нестандартной, как теперь говорят, ситуации и всеобщего приподнятого настроения этого никто не заметил. Да и самолетная «халява» притупила восприятие…

– Дорогая, опять я. Все разжевал, огорошил их «сюрпризом». Далее они покатаются по Парижу… – И Аркадий неожиданно заржал.

– Что с тобой? – Натали ненавидела пустую трату времени.

– Голову на отсечение даю, что наш Скалозуб запросится на Пляс Пигаль. Они все шалунишки, когда их «мамочки» на расстоянии.

– Вряд ли, – засомневалась Натали. – Скорее, они станут искать памятник Дюма. Точнее, спросят: «А где тут у вас памятник Д'Артаньяну?» Все русские ходят по Парижу с «Тремя мушкетерами» или «Королевой Марго», а в Марселе требуют запереть их в замок Иф.

– А вот это – даже не думай! – Странно, но «Три мушкетера» с их рыцарской дружбой «один за всех и все – за одного» прошли мимо мальчика Аркаши. – Взрослые же мужики. Давай на спор, мадам Легаре. Если я проиграю, то подарю тому чудаку на букву «м», что потребует памятник, книжку Дюма, а если ты… Эх жаль, что ты светиться не хочешь. А то бы ты…

– А то бы я?.. – заинтересовалась Натали.

– А тебе тогда пришлось бы соблазнить моего генерала на глазах у почтенной публики. Поэтому твой Омар получит щелбан от тебя, – вспомнил детство Аркадий.

– Принимается! – Идея наградить шишкой блестящий лоб любовника понравилась Натали. Это, конечно, немного рисковая шутка – в самом развращенном и эмансипированном арабском банкире вдруг может проснуться воин-бедуин, которому не подобает терпеть побои от женщины. Кинжал в сердце – пожалуйста, милая, а бить – ни-ни. Но в том и смак, чтобы провернуть подобный фокус, не нанеся любовнику смертельной обиды. «Мы же остаемся добрыми друзьями, не так ли?»

Через полчаса Летисье усадил москвичей в микроавтобус «эспас», и знакомство с Парижем началось.

– Сейчас вас ожидает первое чудо, – пообещал Летисье. Как все французы, он со школьных лет воспитывался в уважении и любви к своей истории, знал и любил Париж, поэтому прогулка с москвичами доставляла ему, кроме удовольствия похвастаться познаниями, еще и законную гордость гражданина Франции и коренного уроженца столицы. – Перед вами еще одно творение бессмертного Эйфеля – мост Александра III.

И они медленно проехали через стометровую стальную арку моста, соединяющую эспланаду Дома инвалидов с Елисейскими Полями и выехали на левый берег Сены.

– А при чем здесь Александра III? – поинтересовался Михаил Яковлевич, любуясь нарядными фонарями, окруженными амурами и гирляндами цветов, которые украшали парапет моста. Изучение памятников мировой архитектуры, связанных с именами русских самодержцев, не входило в программу советской школы.

– Имя вашего императора мост получил в память соглашения между Францией и Россией. А построен он в 1900 году, и открывал его другой русский император, последний – Николай П.

Белоснежные колонны, с капителей которых устремлялись ввысь золотые кони, – великолепное зрелище. На двух пилонах правого берега представлена Франция средневековая и Франция современная. Левый берег посвящен Франции Ренессанса и эпохи Людовика XIV.

– Посмотрите, ах, уже проехали! – но ничего, потом пешком погуляете по мосту, – утешил Летисье. – Я хотел обратить внимание на аллегории Сены и Невы, которые украшают особенные пилоны моста.

Они миновали Дом инвалидов, перед которым на оружейной площадке выстроились в ряд бронзовые пушки XVII и XVIII веков. Дисциплинированно скучавший Картузов взбодрился: таких «стволов» явно не хватало на лужайке его «фазенды».

– Смотрите, смотрите! – закричал Летисье. – Вот орудия «Триумфальной батареи» – их ровно восемнадцать. Из них стреляют в особо торжественных случаях.

– Надо же! – восхитился генерал.

– А вот Военная академия, – Жак показал сквозь открытые окна на юг Марсова поля, – это мадам де Помпадур пожелала, чтобы молодые люди даже из самых бедных семей могли сделать военную карьеру.

– Молодец! – похвалил Картузов. И мадам Помпадур – какой он знал ее по историческим кинобоевикам – сразу поднялась в его глазах.

Далее дорога привела на Монпарнас. Картузов, разумеется (тут Аркадий был прав на все сто), пожелал видеть Пляс Пигаль, где они прошлись несколько кварталов пешком, в «ожидании сексуального чуда». Но многочисленные секс-шопы, пип-шоу и стоящие вдоль улицы размалеванные проститутки уже через пару минут утратили сомнительное очарование новизны и… стало скучно. 

неожиданно пробасил Червяков, вспомнив годы молодые и студенческий строительный отряд. 

негромко вторил коммерческий директор.

– Так мы в Париже, братцы! – утешил друзей Картузов. Все засмеялись, и Жак пригласил растроганных гостей в машину:

– Принимающая сторона хочет преподнести вам небольшой сюрприз. Сейчас.

Они снова проехались вдоль Елисейских Полей. Издали полюбовались величественной колонной, привезенной из Египта Наполеоном Бонапартом. Миновав площадь Согласия, направились к площади Опера.

Там Жак уверено провел их к большому магазину мужской верхней одежды с надписью «Бербери».

– Быть в Париже и не воспользоваться случаем для пополнения своего гардероба? Непростительно, господа. Как у нас шутят – это хуже, чем преступление, это – глупость. Тем более что английская фирма «Бербери» имеет с известным вам банком – банком принимающей стороны – самые тесные связи и предоставляет возможность его служащим раз в год одеваться в магазине практически даром. В вашем случае – банк как добрый партнер предоставляет вам такую льготу.

И Жак щедро распахнул перед москвичами двери большого фирменного магазина.

– Нам сделано предложение, от которого мы не сможем отказаться, – пробормотал коммерческий директор. «Крестного отца» смотрели и читали все. Так что комментариев не потребовалось.

Летисье, как первоклассный имиджмейкер, подобрал каждому подходящий мини-гардероб.

– Нет-нет, Василий Викторович, оставьте это. – Жак решительно отобрал серого цвета галстук, который прикладывал к бежевому с известной клеткой Бербери пиджаку Червяков. – Сюда нужно ярче и другого цвета… – И, не удержавшись, почти съязвил: – Не такой, конечно, как носит мсье Кобзарь, но ярче.

– А что мсье Кобзарь?.. – подозрительно впился глазками во француза генерал.

– У него… особый стиль. Совсем особый. Чересчур артистичный, понимаете ли, – вывернулся Летисье. И с головой ушел в изучение местного ассортимента.

– Пожалуй, так. – Жак уверено приложил к груди Червякова выбранные им галстук с платком.

Лица продавцов, к которым Жак обращался с распоряжениями и – изредка – за советом, выражали больше чем просто одобрение. Летисье мог быть уверен, что, в случае внезапного увольнения из контрразведки, рабочее место в магазине ему гарантировано.

Проще всех оказалось с Гульденбергом (он и в Москве отличался бы особым шиком, кабы не копил на новую машину). Михаил Яковлевич получил полную возможность потрафить своим прихотям. Заместитель генерального имел достаточно случаев изучить униформу деловых людей проклятого Запада и тоже не сопротивлялся. А вот с генералом пришлось повозиться. Перво-наперво он удивил Жака категорическим заявлением: «Это должно понравиться Любочке!» Потом сообщил, что этот «сиротский жупан» пусть носит сам господин Летисье. Бедняга Жак, державший в руках плечики с одним из самых дорогих пиджаков коллекции, чуть не сказал, во что «жупан» обошелся бы скромному офицеру французских спецслужб («но я еще не сошел с ума, чтобы здесь разоряться!»), однако вовремя спохватился. И с откровенным уважением оглядел Картузова, который, измучив и Летисье и вымуштрованных сотрудников бутика: «повесь на место, ну» и «что скажет Любочка?» – вдруг, превратившись в памятник самому себе, безошибочно ткнул пальцем в комплект, скромно дожидавшийся своей участи чуть-чуть в отдалении от собратьев на витрине. «Его!» – приказал отставной интендант. Это оказалась эксклюзивная модель коллекции и поэтому очень дорогая. Главный продавец поздравил от имени Бербери мьсе русского с отменным вкусом, а Летисье как молитву припоминал слова Кобзаря: «Франков не жалей!» Вопрос: «До какой степени?!»

Наконец, старые – может, вполне симпатичные, но стандартные и уж не бизнес-класса – костюмы немецкого производства были упакованы в фирменные пакеты, а за ними последовала обувь и рубашки, и можно было выйти на улицу. Мужчины выглядели как респектабельные лондонские бизнесмены, отправляющиеся в свой клуб на площади Сейнт-Джеймс. В отличном настроении они вернулись в отель и в номере у Картузова немедленно обмыли покупки. Гульденберг сосредоточенно молчал, высчитывая, исходя из уже произведенных принимающей стороной затрат, ее истинную финансовую заинтересованность. И его густые брови время от времени изгибались, принимая форму то знака доллара, то английского фунта.

В восемь часов, как и договорились, все члены делегации собрались в вестибюле и, оживленно беседуя, направились в «Лидо». Аркадий провел их сквозь толпу туристов, желающих попасть на вечернее шоу, в огромный зал, где амфитеатром располагались столики. За одним из самых престижных, невдалеке от сцены, восседал человек с внешностью и манерами шейха.

– Добрый вечер! Я – Омар Галеб, – представился он по-русски, коверкая слова, и тут же поспешно добавил: – Я не говорю по-русски.

С приторной улыбкой Омар осторожно протянул свою пухлую руку. Зам. генерального начал было ее пожимать, но вовремя воздержался от того, чтобы по-мужски сжать кисть араба, так как, похоже, она не имела костей. Зато пожатие генерала напомнило Галебу все, что он читал о пытках… Невозмутимый

Аркадий представил Омару всех членов делегации. Широким восточным жестом банкир пригласил авиаторов к столу, и, едва все расселись, в секунду на столе появилось массивное ведерко с бутылкой шампанского, обложенной серебристыми брызгами льда. Официант движением фокусника мигом открыл ее и разлил напиток по бокалам. Картузов пошарил глазами по столу: он с удовольствием выпил бы водки (как, впрочем, и Кобзарь – виски), но, перехватив укоризненный взгляд Червякова, понял, что нарушает «устав» знакомства, и смирился, не теряя, однако, надежды на будущее, – и оказался прав.

Шампанское допили быстро. Аркадий помог гостям разобраться в витиеватых французских названиях блюд и заказал ужин. И на этот раз, к величайшей радости Картузова, на столе появилась запотевшая, родная бутылка «Столичной».

– О делах в «Лидо» – ни слова, – заранее предупредил Кобзарь. – Только отдыхать и наслаждаться жизнью.

К этому располагало здесь буквально все: прекрасная кухня, тонкие вина и, в первую очередь, одно из лучших в мире шоу. Да и разговаривать было некогда. Москвичи с восторгом смотрели на длинноногих танцовщиц кордебалета, весь костюм которых, казалось, состоял только из головного убора из страусовых перьев. По замыслу режиссеров, девицы своей соблазнительной одинаковостью только подчеркивали неземную красоту солисток балета, танцующих под зажигательные современные хиты вперемежку с американскими «стандартами» 30, 40 и 50-х годов, а также другими «вечнозелеными» мелодиями мира.

Когда на сцене появился настоящий водопад, а затем огромный аквариум с дельфином, который, плавая бок о бок с прелестной дрессировщицей, сумел снять с нее лифчик, зал разразился громом аплодисментов. Но венцом программы оказалась сценка на самую вечную тему – «ограбление банка» в исполнении первоклассных воздушных гимнастов. В темноте в свете прожекторов под самым куполом зала внезапно появился полицейский вертолет с группой «морских котиков» – американских коммандос, которые стремительно разыграли захват гангстеров, пытавшихся бежать с добычей с крыши небоскреба. Затем последовал грандиозный финал с участием всего состава труппы, и, наконец, бордовый занавес медленно опустился, как бы отделяя волшебную сказку «Лидо» от реалий повседневной жизни.

Весь зал встал и поздравил артистов громкими аплодисментами и возгласами одобрения.

Галеб, который за весь вечер не произнес ни слова, а только вращал своими глазами-маслинами, многозначительно поглядывая на гостей в особо эффектные моменты шоу, опять приторно заулыбался и по-русски произнес:

– Пожалюста. До свидания! – На этот раз он не решился испытывать свою правую руку на прочность, надежно упрятав ее за спину.

Попрощавшись, он направился вместе с дожидавшимся у выхода шофером в подземный паркинг.

– Мужики, хотите прогуляться? – спросил Аркадий. «Мужики» хотели. Грохот музыки и красотки в перьях сильно повлияли на нервную систему делегации.

Побродив немного по Елисейским Полям, полные незабываемых впечатлений от красот Парижа и его ночных огней, авиаторы вернулись в гостиницу.

Прощаясь, Аркадий напомнил им, что завтра в 9.00 в помещении банка состоятся переговоры, куда их доставит все тот же Жак Летисье.

Вернувшись в отель, делегаты собрались у Гульденберга. Пить не хотелось, да и сил уже не было. Вытащили из мини-бара «перье» и молча потягивали пресную водичку.

– По койкам, мужики! – скомандовал генерал. – Завтра нас ждут великие дела!

Бывший интендант не знал, что почти пародирует фразу, которой слуга графа-социалиста Сен-Симона будил своего ученого господина: «Вставайте, граф, вас ждут великие дела!» Таково уж обаяние Парижа, что даже Картузов стал мыслить французскими афоризмами.

Червяков, однако, задержался: ему хотелось побеседовать с коммерческим без чужих ушей. Во что же они такое вляпались, если только в этом чертовом бутике Летисье оставил кучу франков? Ничего противозаконного, такого, что могло бы повредить производству или – упаси боже – России, – они вроде бы не сделали. Все было легально и симпатично. Так почему?.. Василий дождался, когда Гульденберг кончит щелкать кнопками внутреннего калькулятора, и без церемоний спросил:

– Ну и что по твоим подсчетам выходит? Есть тут подвох?

Михаил устало взъерошил кудри, а затем развел руками:

– Ничего не могу понять. С одной стороны – их затраты. Вот, – он потряс путеводителем, одолженным кем-то из московских друзей, – вот наш «Георг V». Значится он тут в ряду самых фешенебельных отелей, вместе с «Ритцем» и неким «Крийоном». В любом из них за номер берут – читай – «от 2300 до 8500 франков». В сутки. А наши апартаменты, как мне чудится, не самые дешевые, даже по здешним меркам.

– А почем у нас нынче франк?

– Курс, как всегда, колеблется. Но в пределах от пяти до пяти с полтиной франков за бакс. Это тебе не иены. Мы шикуем, как нефтяные бароны или удачно разведенная жена миллионера. Во всяком случае, мелюзгу из «новых русских» уже догнали и перегнали. Приплюсуй наши «спецовки» из «Бербери». И это, чует мой шнобель, не предел!

Червяков подперев голову в раздумье произнес:

– И на фиг им это надо?! Все говорят, что французы – народ прижимистый, значит, и местные бизнесмены сантимами не швыряются. Теперь прикинь, откуда взялись посредники и кто они: арабский банкир и два удалых посредника в торговле оружием, – один наш, второй нами давно «экспортирован» в небратские страны. Французское правительство готово на сделку – но так, чтобы его никто не видел. Афера здесь чувствуется, но вряд ли мы будем обиженной стороной.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что грызня идет внутри страны, у них. Я уже устал от предостережений: «Осторожно, журналисты!», «У нас, знаете ли, свободная пресса», «Средства массовой информации не должны заподозрить…». Можно подумать, что у них эти «масс-медиа» вместо наемных убийц. Если мы в свое время, заглядывая под стол и кровать, искали шпионов, то французы боятся, что там притаился мерзкий папарацци. Короче, в этой сделке есть что-то, обо что правящие круги не хотят марать политическую репутацию. Может, часть МиГов они намерены загнать какому-нибудь недемократическому режиму или африканскому людоеду. Казна получит свою долю тихо, мсье Кобзарь – явно, потому что на свою политическую репутацию он может плевать с чистой совестью. И он покупает нас, чтобы мы, не дай боже, игры не спутали.

– Не исключаю такого. Но главное – чтобы мы закрыли глаза на их политическую комедию, а когда явятся журналисты, говорили им исключительно правильные фразы. Ничего такого, что навело бы папарацци на след. Коррупция, – философски заключил Гульденберг, – она и в Африке коррупция. И в Париже…

– Да, – со вздохом согласился зам. генерального. – Да, коррупция… Но если мы здесь сбоку припека и ничем не рискуем, то что нам остается делать?

– Гулять! Пользоваться случаем. Брать от жизни всё, что она дает руками «принимающей стороны». И блюсти интересы своей фирмы. Хотя опять-таки чует мой шнобель, чует, что не будут они цену сбивать и делать прочие гадости. Завтра на переговорах сам увидишь.

И коммерческий многозначительно постучал по своему носу, как будто в нем заключалась вся мудрость мира.

За столом переговоров с французской стороны находились президент – генеральный директор банка мсье Галеб, рядом с ним сидел Аркадий, выполняя роль как участника, так и переводчика, мсье Бидо, представленный Аркадием как помощник Галеба, и еще один господин с военной выправкой, отрекомендовавшийся сотрудником Министерства обороны Франции.

Верный нос не подвел Михаила Яковлевича: столь безмятежных коммерческих переговоров свет еще не видывал. Стороны подтвердили свою готовность к сотрудничеству и изложили основные контрактные требования. Было также решено для разработки проекта контракта создать рабочую группу, состоящую из технических, коммерческих и юридических экспертов. Рабочей группе отводилось две недели интенсивной работы в Москве. К вечеру все вопросы повестки дня были исчерпаны. Слегка растерянные авиаторы молча переглядывались: поди ж ты, готовились торговаться, уламывать французов, можно сказать, обольщать, времени на командировку отвели—с запасцем, а управились за один день. И что теперь делать прикажете?..

– Гуляйте, господа, – пожал руку каждому, проводив москвичей в отель, Аркадий, – три дня, целых три дня в Париже – ваши! И, как всегда, при вас – верный Жак. Утречком сообщите мне программку – так сказать, список пожеланий и посещений. Лувр там, Версаль, подарочки домашним не забудьте. И не думайте о деньгах – за все платит банк! – моментально среагировал Кобзарь на немой вопрос Червякова. – И никакой благотворительности здесь нет. Все в соответствии с контрактом.

В соответствии так в соответствии. В номере Червяков извлек из бумажника записку жены. Так: Лувр… Коро, «Женщина с жемчугом»… Потом Делакруа. «По возможности – Центр Помпиду». Судя по всему, возможность есть. Затем – шевалье д'Артаньян… Пусть это несолидно, но зам. генерального ничего не мог с собой поделать – он должен увидеть памятник легендарному гасконцу.

В дверь постучали, и появился генерал в сопровождении коммерческого директора. Гульденберг держал фирменный пакет «Бербери», но явно не с товарами этого бутика: там топорщилось и многообещающе тренькало нечто близкое и родное.

– Объединим наши усилия! – провозгласил Картузов. – Вот Яковлевич стремится в Версаль, в вотчину королей и императоров. Мне лично желательно на башню и – обязательно! – с посещением ресторана. Доставай рюмки, хозяин.

Разлили и сообща написали программу, которую наутро вручили Кобзарю. Тот, снисходительно улыбаясь, наскоро пробежал глазами пару листочков, и вдруг крякнул:

– Сделала-таки меня мадам! Один-один.

И уже про себя подумал не то чтобы с досадой, а просто он не любил проигрывать: «Придется доставать подарочный экземпляр».

Так уж мы устроены, что детские впечатления от прочитанных книг заставляют человека искать в реальной жизни соответствия тому, с чем встречался на любимых страницах. Лувр, каждый закоулок которого, казалось, известен благодаря «Королеве Марго» и, разумеется, «Трем мушкетерам», с его мрачными и опасными апартаментами и коридорами, удивил наших москвичей своей нарядностью и множеством веселых и улыбчивых людей во дворе. Летисье повел их к громадной стеклянной пирамиде, куда стекался ручеек желающих приобщиться к искусству.

– Это еще что такое? – удивился Михаил Яковлевич.

– Вход в музей, – пояснил невольный гид, – таким же образом мы будем переходить из зала в зал. Мне, честно говоря, самому не по душе это сооружение. Но президент Миттеран решил добавить в атмосферу Лувра модерна, и для создания пирамиды был приглашен американский, – здесь в голосе Летисье прозвучали презрительные нотки, – архитектор. Пей…

– Не понял, – встрепенулся генерал.

– Звали этого американца – он вообще-то из китайцев – Пей, – пояснил Жак.

Пирамида никому не понравилась: «Видно, не то пил китаец», – решил Картузов. Однако их утешили впечатления от Лувра и созерцание панорамы Парижа с Эйфелевой башни. Там и пообедали.

– А теперь поехали смотреть д'Артаньяна, – потребовал утомленный искусством Червяков.

И они отправились на площадь генерала Катру которую спокойно можно было бы назвать площадью Дюма, причем семейной, потому что памятника два – и отцу, и сыну. Александр Дюма-отец восседал в кресле, а д'Артаньян, как и положено мушкетеру, охранял своего создателя, расположившись на задней стороне пьедестала. Писатель – при пере, мушкетер – при шпаге. Спереди расположилась группа разномастых читателей. С книгой Дюма, разумеется. Интересно, с какой?

– Моя старшая сестра утверждает, что это «Большой кулинарный словарь», – непостижимым для француза образом вдруг разоткровенничался с иностранцами Летисье. – Говорят, это самая главная книга Дюма, он писал ее всю жизнь… Кстати, кулинары увековечили легендарного мушкетера по-своему: существует рецепт «супа д'Артаньян». Варят его из телятины, курицы и ветчины, с клецками из куропатки, сваренных на смеси воды и сотерна. Засыпают саго и заправляют красным перцем. По-моему, это съедобно.

– Вполне, – заверили его авиаторы. Но дальше теории дело не пошло, хотя рецепт произвел впечатление. Зато Картузов был удивлен, узнав, что на гонорары от книжиц Дюма соорудил себе замок «Монте-Кристо» в Сен-Жермен-ан-Лэ, в получасе езды от столицы. Пусть небольшой, но замок!

– А вы говорите – легкая литература, – произнес с завистью генерал.

– Он все промотал, – утешил его зам. генерального. Следующий день провели в Версале, накупив путеводителей и открыток.

– Так это же Архангельское! – воскликнул Картузов. В общем-то генерал был недалек от истины. Архитекторы, планировавшие и строившие усадьбу и дворец, брали за образец именно Версаль. Французское всегда было в моде у русских.

К «Максиму» сначала не попали – там запись за неделю. Пришлось Летисье бросить на штурм «Максима» связи военной контрразведки…

– Послушайте, мсье Жак, – обратился Червяков к Летисье накануне отбытия в Москву. – Не могли бы вы показать мне, где Ла-Вильетт. Если кому-то неинтересно, – он посмотрел на товарищей, – то оставьте меня там, а потом подберете.

– А что это такое? – хором произнесли генерал и коммерческий директор.

– Ну что-то вроде научного городка, там колоссальный технический музей. Я слышал, что в Ла-Вильетт постоянно показывают документальные фильмы. По всем отраслям науки.

В итоге ознакомиться с Ла-Вильетт захотели все. И не пожалели. Грандиозная Геода – полусфера проекционного зала привела делегатов в безумный восторг. «Вот у кого пусть учится этот китаец!» – Картузов, похваливший французского архитектора, окончательно расправился с Минг Пеем.

С неподдельной радостью Летисье услышал, что москвичи, насмотревшись вдоволь на чудеса и действительность, наконец, объявили – они желают «покупать подарки для домашних и друзей».

Каждый из них мог позволить себе не скупиться – франков было предостаточно. Однако, памятуя ситуацию в родном отечестве вообще и в родном НПО в частности, москвичи проявили завидную сдержанность. Духи и мелочи женам: Червяков, правда, еще в Лувре разорился на роскошный альбом. «Марине для работы понадобится», – оправдывался Василий Викторович, хотя никто не собирался его осуждать за дорогую вещь. Картузов продолжал всех удивлять, бормоча: «Не знаю, понравится ли это Любочке!» Всем было известно, что его жену звали Валентина.

Провожать москвичей в аэропорт Шарля де Голля явился Аркадий. Тепло пожимая руку каждому, многозначительно и проникновенно прощался:

– До скорой встречи, господа!

Ошарашенный заместитель генерального, которому Кобзарь торжественно вручил дорогое издание «Королевы Марго» и маленькую копию памятника Дюма-отцу («На память о Париже!»), пробормотал, что встреча непременно состоится. Генерал и Гульденберг машинально посмотрели на Аркадия, но подарков более не последовало.

– Ты чего? – допытывался генерал уже в самолете – Французским балуешься?

– Ни черта не понимаю, – оправдывался несчастный Червяков. Но ему никто не верил. А Гульденберг уже пересчитал на рубли, во сколько оценят издание московские букинисты.

Через неделю после отъезда авиаторов Аркадий, трое французских экспертов и переводчик мсье Бике вылетели в Москву. Мсье Бике, высокий красивый мужчина лет тридцати пяти, был представлен французской делегации перед вылетом: «Знакомьтесь, господа, мсье Этьен Бике, ваш переводчик. Господин Бике не только великолепно владеет русским, но и прилично разбирается в самолетостроении». Первое впечатление Аркадия относительно истинной профессии «переводчика» окончательно подтвердилось во время полета. Тем более что опыт и интуиция Кобзаря позволяли «вычислить за версту» – по его же собственному признанию – сотрудника спецслужб любой страны мира. «Забавно, до чего они все одинаковые, – не переставал удивляться Аркадий. – Можно подумать – их учат в одном месте, а потом распределяют по разным странам».

Мсье Бике оказался собеседником приятным и остроумным, но глаза его, даже когда Кобзарь веселил соседа анекдотом, глаза оставались в напряжении. «Интересно, а когда он с бабой спит, отключается или нет? – задался вопросом Аркадий, глядя на „загруженного в рабочем режиме“ переводчика. – Спрошу как-нибудь…» Скуки ради он продолжал наблюдать за «переводчиком». Кобзарь вообще с легкостью «читал» кого угодно – актеров и уголовников, политиков и бизнесменов, мужчин и женщин; именно это давало ему возможность эффективно манипулировать людьми. Природа одарила его редким даром в любой ситуации мгновенно «схватывать» максимум деталей и штрихов, ничего не упуская, четко раскладывать их по полочкам в зависимости от степени важности и сразу же вырабатывать руководство кдействию. И все-таки то, что он «расколол» очередного агента 007, Аркадия забавляло и в то же время удивляло: «Интересно, что они сами думают о своей профессиональной подготовке? Если подкрасться к такому сзади и скомандовать внезапно над ухом: „Смирно!“ – он тотчас же по привычке вытянется во фрунт»?

Однако нужно отдать должное французскому «переводчику» – русским языком мсье Бике владел прекрасно. А когда группа приступила к работе, Кобзарь не мог не оценить предусмотрительность ДПСД. Бике свободно ориентировался в технической, коммерческой и юридической проблематике и значительно облегчал работу экспертов. Однако, помимо всего прочего, мсье Бике следил за тем, как делегаты распоряжаются своим свободным временем, ограждая французов от нежелательных – с его точки зрения – контактов. Те его тихо ненавидели, но им приходилось с этим мириться, – без его помощи им пришлось бы туго, да и личные дела на граждан ведутся в любом государстве исправно.

Некоторое время Аркадию пришлось искусственно затягивать заседания рабочей группы, чтобы соблюсти разработанный график операции. Наконец, настало время действовать – решительно и напористо. Аркадий, затосковавший было в «Метрополе», поздравил себя с окончанием волынки и позвонил Михаилу Гульденбергу.

– Привет Миша! Это Аркадий. – В Париже они достигли того уровня взаимоотношений, когда наедине обращались друг к другу запросто по имени. – Нужно встретиться. Есть одна отличная идея. – Гульденберг к этому времени твердо усвоил, что если у друга Аркадия есть идея, то она непременно должна принести финансовые выгоды. Поэтому любое предложение, исходящее от Кобзаря в этом ключе, коммерческий директор встречал с энтузиазмом.

– Замечательно, Аркаша! Встретимся сегодня после работы. Подъезжай к семи к Дому кино. Место тебе знакомое. Там и поужинаем, – добавил он.

– Прекрасно, ужин, разумеется, за мой счет! – с пониманием откликнулся Аркадий.

Аркадий, поджидавший Гульденберга в холле Дома кино, удовлетворенно отметил: ребята быстро схватывают правила игры. На встречу Михаил явился в костюме от «Бербери». Сорочка с модным воротничком была не «парижская» (уж Аркадий, как никто другой, знал – до зажима для галстука, – чего и сколько было куплено в магазинах столицы моды для московских гостей). Элегантную и весьма недешевую сорочку Михаил приобрел в одном из итальянских бутиков на Тверской. Таким же качеством отличался неброский и со вкусом подобранный галстук. Коммерческий даже решился пожертвовать частью непокорной гривы, больше приличествующей дельцу шоу-бизнеса, чем представителю ВПК. И всегда взлохмаченная шапка непокорных кудрей приобрела вид элегантной мужской прически. Над головой коммерческого директора потрудился отменный стилист.

«Правильной дорогой идешь, товарищ!» – мысленно похвалил Кобзарь Михаила Яковлевича.

Кобзарь взял друга под руку и повел к заранее заказанному столику, возле которого их ожидал метрдотель ресторана. Как только друзья расположились на своих местах, расстелив на коленях хрустевшие крахмальные салфетки, метр сделал знак в пространство. Два официанта бесшумно изящно накрыли стол, наполнили бокалы – и мгновенно исчезли. Вместе с ними удалился и метр.

– Послушай, Миша, – начал Аркадий с места в карьер. – Я очень рад, что у нас с тобой сложились доверительные отношения и это уже приносит свои плоды.

«Хорошее начало», – подумал Гульденберг и неторопливо отправил в рот кусочек лосося.

– Я весь внимание.

– Переговоры идут нормально, все говорит о том, что контракт будет вскоре подписан. Затем вы все получите по копеечной премии от вашей фирмы, может, еще пару раз слетаете в Париж, где, как ты уже знаешь, мы ведем себя щедро. Как тебе пригодились пять тысяч долларов на карманные расходы? – Аркадий с улыбкой пристально смотрел на Гульденберга.

Михаил ответил красноречивым благодарным взглядом и, вдруг вспомнив, что вокруг – не Франция, скромно потупил глаза.

– Для твоего сведения, если ты этого не знаешь, такую же сумму в индивидуальном порядке получили в Париже все, – ехидно добавил Кобзарь. – Что? Неужели никто ничего не сказал?

Что у всех членов «делегации» появились деньги – Михаил Яковлевич, разумеется, знал. Для этого и разговоров-то не требовалось. Просто он, как бы это сказать деликатнее, был уверен, что его Кобзарь выделяет особо. Он ведь так старался. Ну а если «особо», то и… Аркадий от души веселился, наблюдая, как «уела» Гульденберга почти коммунистическая уравниловка.

– Не бери в голову… Послушай, Миша, сейчас, между прочим, ты один можешь заработать в три раза больше… если нам с тобой удастся провести одно мероприятие.

– Аркадий! – почти закричал коммерческий директор, – я в твоем распоряжении!

– Понимаешь, друг, ты должен знать, что во Франции существуют различные политические силы, которые не придут в восторг от нашего сотрудничества. – Кобзарь понизил голос и, подавшись к собеседнику, продолжал вкрадчивым полушепотом: – Поэтому вести сейчас откровенное лоббирование контракта в прессе было бы крайне рискованно. Мы это все понимаем. Но тем не менее кое-какие шаги в поддержку нашей акции мы смогли бы предпринять прямо сейчас! Да так, что никто ни о чем не догадается…

Гульденберг, не отрываясь, смотрел на Аркадия, стараясь понять, что затеял бизнесмен. Мысль о возможности заработать пятнадцать тысяч приятно будоражила воображение и рисовала радужные перспективы.

Аркадий прекрасно понимал состояние алчного Миши и намеренно затягивал продолжение. Наконец, когда все внимание коммерческого директора, казалось, сконцентрировалось на глазах «партнера» и Гульденберг, как завороженный, даже отодвинул в сторону любимый паштет фуа-гра, Кобзарь продолжил:

– Так вот: наш банк придумал следующую комбинацию. С 22 по 26 августа в Ивердоне – есть такой курортный городок в Швейцарии в тридцати километрах от Женевы – состоится 15-й чемпионат мира по высшему пилотажу. Конечно, среди любителей. Событие, прямо скажем, не ахти какое важное, однако мы можем его использовать для проведения рекламной акции, пусть даже никто не поймет до поры до времени ее назначение. Я достоверно знаю, что у вас при фирме есть группа высококлассных пилотов. Кажется, они себя называют «Небесные воины». Я договариваюсь со швейцарцами об участии этой группы в показательных выступлениях в Ивердоне. А ты позаботься о том, чтобы получить у ваших руководителей добро на участие «Воинов» в чемпионате. Разумеется, показательные выступления. Все остальное пусть идет как идет.

Гульденберг, пока мало чего понимая, слушал в четыре уха, пытаясь уловить, куда клонит дорогой друг.

– Короче, – вещал Кобзарь, – вы, русские, демонстрируете безукоризненную технику высшего пилотажа. Мы подбираем нужных журналистов, платим им хорошие деньги, а они, не кривя душой, превозносят до небес прекрасные летные качества МиГов. И дело в шляпе! Усек? Деньги свои получишь уже в Ивердоне – это я тебе обещаю. Кстати, для подкрепления твоей позиции можешь сообщить своим следующее. Все расходы, связанные с участием в чемпионате, включая техобслуживание самолетов, берет на себя наш банк. Более того – за показательные выступления он выплатит вашей фирме 50 000 долларов!

– Аркаш, ты ведь понимаешь, что это зависит не только от меня… – Гульденберг оценил гениальную простоту идеи Кобзаря, но так и не сообразил: а зачем все это? Дело вроде и так на мази.

– Да, да, понимаю. Но поскольку мероприятие спокойно вписывается в разряд коммерческих, то тебе, как начальнику соответствующего отдела фирмы, нужно его инициировать. И проталкивать. Не думай, Миша, – я ведь тоже не буду сидеть сложа руки. Годится?

Гульденберг кивнул и в знак согласия торжественно поднял бокал с красным вином.

– Идет. Я думаю, что все будет в порядке, – решительно подтвердил коммерческий директор НПО «МиГ». – А вот и наши крокеты!

«Ну, кажется, продал. Однако как эти переговоры на пустой желудок возбуждают аппетит, – думал про себя Аркадий, приступая к долгожданному ужину. – А Париж воистину меняет людей – про водку никто и не вспомнил. Интересно, что-то там пьет Картузов? Ставлю свои крокодиловые туфли против скороходовских, – родную „Столичную“».

Михаил Яковлевич, поднимая свой бокал, поклялся сам себе, что костьми ляжет, а добьется того, чтобы «Небесные воины» появились над Ивердоном. По его разумению, это мероприятие было для французской стороны довольно бесполезной тратой денег.

«Значит, друг Аркадий, есть тут у тебя побочный интерес, как бы ни обстояло дело с французским правительством… Но стоит ли мне, скромному коммерческому директору, вникать во все эти тонкости?» Гульденберг понимал, что убедить родную фирму – пара пустяков. Сейчас, когда государству, похоже, вообще наплевать, живо отечественное авиастроение или нет, чем кормят своих детей конструкторы и летчики, – в это тяжелое время никто не откажется от возможности заработать.

Аркадий мог быть спокоен за свои туфли: Картузов полностью оправдал его доверие. В Дели, куда генерал только что ездил с делегацией РОСАРМКО, он даже при температуре выше сорока пяти градусов не изменил своему пристрастию к традиционному русскому напитку. Только постоянно подкладывал себе лед в фужер и для баланса добавлял туда все ту же водку.

По возвращении Захара из командировки Аркадию пришлось провести еще один утомительный вечер на даче генерала, там он дословно повторил все то, что сказал накануне Гульденбергу. Картузов пришел от «идеи» Аркадия в восторг и готов был приветствовать все, даже Всемирный потоп, если он вдруг окажется способен приблизить подписание вожделенного контракта.

– Аркадий, не боись – согласие генерального на поездку «Небесных воинов» в Ивердон я добуду. Дело – за тобой!

Аркадию оставалось лишь согласовать с НПО «МиГ» еще некоторые организационные вопросы, которые ему навязал Басов.

В кабинете заместителя начальника 6-го управления ФСБ (экономическая контрразведка и промышленная безопасность), помимо хозяина кабинета Петра Михайловича Романова, сидели еще трое: наш знакомый Александр Углов из НПО «МиГ», старший оперработник 2-го главка из отдела, занимающегося Францией Алексей Герасимов и сотрудник 3-го управления (военная контрразведка) Виктор Титов.

– …В современных условиях я не вижу никаких препятствий к продаже Франции наших машин, тем паче что оснащать ее электроникой и вооружением они будут сами. МИД тоже не возражает – Франция наш партнер и ни с кем не воюет. Если у них возникнут проблемы с союзниками по НАТО – это их дело. Хотя это тоже маловероятно, – закончил свой монолог Романов.

– Петр Михайлович, – воспользовался паузой Герасимов, – через коллег из СВР мы навели справки о банке. Хотя этот банк и с арабской вывеской, Министерство обороны Франции неоднократно использовало его в проведении платежей и других расчетов при покупке и продаже оружия. Банк солидный, никаких сомнений не вызывает. Теперь о личности этого Кобзаря. Ранее он никоим образом не был связан с банком. Известно, что до последнего времени он успешно торговал оружием в Африканском регионе, занимался спекуляцией на фондовой бирже. Скупил много недвижимости на Лазурном Берегу. Там у него целый остров с замком… Есть информация о его связях с нашими военными, особенно с этим Картузовым… да и с другими. Ну, вы знаете, какая это скользкая тема. Генералы у нас уже превратились в священных коров.

Герасимов с сожалением в глазах посмотрел на Титова из военной контрразведки. Тот, отведя взгляд, хранил молчание и никак не хотел комментировать слова коллеги.

– У Кобзаря репутация успешного бизнесмена с тонким нюхом и большим коммерческим талантом. При этом он отчаянный авантюрист и отъявленный мошенник. Впрочем, одно без другого и не бывает. – Он сделал паузу.

– Среди торговцев оружием ангелов нет, – вмешался Углов, – но он заварил всю эту кашу, и, без сомнения, с санкции французских властей, которые решили действовать через посредника. Я задавался вопросом, зачем это им такой ход через задний проход – скаламбурил он….

– И к какому выводу вы пришли? – задал вопрос генерал.

– Французы ссылаются на различные внутриполитические тонкости, выборы в Национальную ассамблею и так далее. Похоже, все так и есть.

Снова заговорил Герасимов:

– Да вот и ребята из 5-го отдела СВР подтверждают реальность такой версии. Я подробно изложил это в докладной записке. Теперь о чемпионате в Ивердоне. В этом я тоже не вижу ничего предосудительного. Пускай ребята покажут еще раз свой класс. Тем паче в Швейцарии. Там еще наши не летали. Да и деньги привезут неплохие. Мне, конечно, не нравится, что вокруг вертится этот Басов, исполняя роль главного дирижера у французов. Он через Кобзаря настоятельно добивается полететь в транспортном самолете вместе с нашей делегацией. А с другой стороны, что ж тут необычного? Известно же, из какой он конторы. Да еще этот их переводчик… Мы, поди, тоже не пропустили бы такой случай. Басова мы знаем как облупленного. Расшифровали давно. Да и работает он грубо. Сейчас надо крепко подумать, как все организовать на нашей территории. Здесь надо активно подключаться и майору Титову. – Он опять посмотрел на особиста.

– На сегодня организация вылета видится мне таким образом. Ил-76, груженный всем необходимым оборудованием для наземного обслуживания самолетов плюс 20 человека на борту, вылетает в сопровождении тройки МиГов. В двадцатку пассажиров входит наша официальная делегация плюс Басов, Кобзарь, Летисье и эксперты. Остальной народ – инженеры и технари из группы наземного обслуживания самолетов. Загвоздка в одном – вылет машин возможен лишь с секретного объекта испытательного аэродрома Жуковский, к тому же нужна дозаправка на военной базе в Мукачеве. В этом-то и вся сложность.

– Можно мне, – вступил в разговор молчавший до сих пор военный контрразведчик. – Я обсудил эти проблемы с ребятами, обслуживающими объекты Жуковский и Мукачево, и получил от них дельные рекомендации. Да и у меня есть кое-какие соображения.

Коротко и толково Титов изложил суть вопроса. Задачка, оказывается, имела довольно простые решения.

– Ну что ж, звучит вполне убедительно, – подытожил Романов, давая понять, что пора закругляться.

– Давайте-ка мне все эти предложения на бумаге. Думаю, возражений у руководства не будет. Ты, Александр Константинович, – обратился он к Углову, – должен лететь с делегацией. Лучше тебя темы и людей никто не знает. В Швейцарии к тебе в помощь подключится человек из резидентуры. Он знает оперативную обстановку на месте и поможет тебе в случае необходимости. Думаю, это будет не лишним…

Генерал на секунду задумался и произнес:

– У французов всегда были отличные машины. Еще в первые годы советской власти мы закупали у них бипланы. – Он посмотрел на Углова, который подтвердил эрудицию генерала одобрительным кивком.

– Ну а «мираж ШЕ» им уж очень удался… В свое время была поставлена задача добыть чертежи этого истребителя-перехватчика. Добыли. Да вот оказалось, что чертежей для наших специалистов недостаточно, чтобы разработать против них надежную защиту. Тогда-то «соседи» и вышли с предложением угнать такой самолет из Ливана. Я эту историю знаю хорошо потому, что бейрутскую резидентуру ГРУ в то время возглавлял капитан первого ранга Александр Сергеевич Гринев, царство ему небесное… Мой любимый преподаватель в Военно-дипломатической академии Генерального штаба… – Генерал на мгновение замолчал, видимо вспоминая своего наставника.

То, что затем поведал своим коллегам генерал Романов, было полной историей бейрутской операции, всех детали которой, конечно, не знали ни Мустафа Джамаль, ни Натали.

Туманная история, «что-то о французских „миражах“», которую вспомнила Натали, однажды рассказанная ей поклонником – Мустафой Джамалем, достаточно любопытна, чтобы вернуться к ней сейчас. Тем более что в жизни почти всё, что связано с деятельностью спецслужб, – даже из тех эпизодов, что попадают в прессу, – остается за кадром. Итак… Почему же четверть века назад советская разведка вышла именно на шефа «Ливанских авиалиний» господина Хасана Бадави?

Резидент ГРУ в Бейруте капитан первого ранга Александр Сергеевич Гринев вызвал к себе в «келью», как он называл свой кабинет, шифровальщика Володю Беспалова. Для Беспалова даже поход на второй этаж посольства в резидентуру ГРУ из подвальной части здания, где размещались со своей аппаратурой радисты и шифровальщики, было всегда радостным событием. Оно вносило хоть какое-то разнообразие в ту монотонную ежедневную рутину, которая сопровождает работников его профессии на протяжении всей загранкомандировки.

Тот, кто подивится, что такая малость, как поход из одного кабинета в другой, для шифровальщика резидентуры может оказаться событием, необходимо знать, как протекала жизнь этих людей за рубежом.

Даже редкие выезды в город на экскурсии или в магазины совершались исключительно организованно, по два-три человека в посольском автобусе, и всегда – в сопровождении офицера безопасности. Таковы уж были жесткие правила службы шифровальщиков – ведь именно они всегда служили самой вожделенной целью вражеских разведок.

На этот раз Александр Сергеевич передал Володе срочный материал для шифровки и передачи в Центр. Понимая желание Володи подольше подышать «вольным воздухом» резидентуры – тоже весьма условное определение, – он затеял с ним неторопливый разговор о недавно родившемся сыне, о предстоящем выезде на рыбалку, то есть обо всем, что хоть на время отвлечет парня от работы. Володя все это понимал и с благодарностью и не без удовольствия рассказывал последние новости резиденту, которого за глаза молодые офицеры называли Дедом за копну густых седых волос и лучики морщинок у краев глаз.

Справедливости ради следует сказать, что Дед тоже либеральничал не просто так: шифровальщики могли многое поведать, что они обычно и делали после наводящих вопросов опытного разработчика и вербовщика. Деда, как всегда, интересовали последние сплетни и настроения в коллективе. Шифровальщики охотно делились с ним информацией, которая становилась им известной от жен. Их жены так же безвылазно проводили в «казенном доме» весь срок командировки, не считая коротких походов в магазины за продуктами в сопровождении того же офицера безопасности. Не имея более достойного занятия, они дни напролет перемалывали косточки всему персоналу посольства и атташата. Володя был одним из таких личных «информаторов» Гринева, хотя если сказать ему это в глаза, то его искреннему и бурному негодованию не было бы предела. Гринев его использовал, как говорят разведчики, «втемную». Не узнав ничего на этот раз интересного, но дав вволю Володе наговориться, Александр Сергеевич вновь отослал его в святая святых бейрутской резидентуры, которую все оперативные офицеры метко прозвали «пещерой».

Сам Гринев заканчивал службу в Ливане, и в Москве ему уже готовилась замена. Шесть лет пролетели быстро, результаты работы были хорошие, никаких чрезвычайных происшествий во вверенном ему коллективе за время службы не произошло. На Полежаевке Гринева, по слухам, дожидался кабинет. Как ему шепнул во время отпуска приятель из управления кадров, Гринев мог вполне рассчитывать на должность начальника ведущего направления, что, безусловно, оказывалось вполне приличным креслом.

Однако амбиции самого Гринева шли значительно дальше. Подгоняемый природным авантюризмом и врожденной удалью, Гринев задумал нечто такое, что, по его мнению, если и не позволит ему занять должность заместителя начальника ближневосточного управления, то заставит говорить о нем в Центре как о герое.

Дело в том, что в шифровке, которую Володя Беспалов понес в «пещеру», сообщалось об установленном перспективном контакте с отставным майором ливанских ВВС Хасаном Бадави, который, несмотря на переход в гражданскую авиацию, имел обширные связи в кругу своих бывших коллег. Резидент докладывал, что через Бадави есть возможность выйти на пилота, имеющего доступ к новейшей летной технике.

Конечно, ливанские вооруженные силы не представляли никакой угрозы для Советского Союза, однако что касается образцов вооружения, то здесь было благодатное поле деятельности. Все знали, что Ливан традиционно пользовался французским оружием и его некоторые виды находились на вооружении НАТО. На последнем совещании резидентов ГРУ в Центре впечатляюще звучала информация о тех образцах оружия, которые удалось добыть в различных уголках земного шара только за один год, и о той экономии, которую эти операции принесли стране.

Гринев был переполнен профессиональной гордостью, когда начальник ГРУ Петр Ивашутин назвал его фамилию как руководителя одной из наиболее результативных резидентур по добыче образцов натовского оружия. С тех пор он мог также занести в свой актив «приобретение» новейшего французского миномета и управляемой радиолокационной головки самонаведения фирмы «Матра».

Все это укрепляло убежденность Гринева, что в арабском мире за деньги можно приобрести практически все. Главное, это найти нужного человека и вступить с ним в контакт. Далее врожденная алчность арабов возьмет свое. И в последнее время у Гринева появилась уверенность – такой человек найден.

Первым, кто указал резиденту ГРУ в Ливане на Бадави, как на перспективный материал для разработки, оказался капитан первого ранга Отто Хайнце, резидент военной разведки ГДР.

Хайнце дружил с Гриневым очень давно. Гриневу с самого начала импонировал этот высокий, стройный и симпатичный немец. Казалось, он воплощал в себе все лучшие черты немецкого национального характера: профессионализм, пунктуальность, исполнительность, надежность и корректность. Дело в том, что Хайнце сел на хозяйство почти одновременно с советским резидентом. За время работы в Бейруте они тесно сблизились: встречались семьями, часто выезжали вместе на рыбалку, которая была их общим хобби, делились житейскими радостями, кое-какой информацией и – само собой – порой жаловались друг другу на далекое начальство.

Ничего странного в дружбе двух разведчиков не было. Руководители резидентур социалистических стран часто встречались на официальных и неофициальных мероприятиях в Бейруте и, конечно, на посольских дачах, где они вместе со своими подчиненными и их семьями могли отдыхать в выходные и праздничные дни.

Сближало их еще то, что Хайнце, так же как и Гринев, до прихода в разведку был морским офицером: оба служили на Балтике.

Хайнце импонировали широта русского, его неистощимый оптимизм, стремление во что бы то ни стало быть первым, хотя он и отмечал чрезмерную амбициозность и авантюрность его характера. В принципе это неплохие качества для разведчика, правда, если они сочетаются с взвешенным анализом ситуации и разумной осторожностью.

Месяц назад Гринев, вернувшись из поездки в Москву, во время очередной рыбалки и после того, как пустая бутылка «Посольской» была выброшена за борт, с гордостью поведал Хайнце о том, что его успехи были высоко оценены руководством.

Помолчав, он мечтательно добавил:

– Вот если бы мне под занавес удалось получить доступ к перехватчику «мираж ШЕ», то мое возвращение в родные пенаты было бы очень эффектным….

Хайнце, выслушав тираду Гринева, некоторое время сосредоточенно о чем-то соображал и, посмотрев на друга, тихо произнес:

– Ты знаешь, геноссе Саша, – так в минуты душевной близости Хайнце называл Гринева, – кажется, могу тебе подсказать один интересный ход. Тем паче что у нас сейчас работы невпроворот и я оставил одну собственную наводку до лучших времен. В конце концов, мы делаем общее дело. Важен результат, а не личные амбиции… Не так ли?

Так Гринев узнал о существовании Бадави.

Хасан Бадави в свое время был одним из лучших асов страны. В звании майора он стал главным инструктором ливанских ВВС. Его всегда посылали за границу для освоения новых моделей самолетов, которые обычно поставляла в Ливан Франция. Бадави первым сел за штурвал французского перехватчика «мираж», оказавшегося чрезвычайно удачной боевой машиной.

«Мираж» был первым западно-европейским истребителем, достигшим скорости в две звуковые в горизонтальном полете. Стоит только упомянуть тот факт, что около 250 «миражей» охраняли небо над Западной Европой, а в последней войне между Израилем и арабами машина неоднократно доказывала, что она не хуже, а в некоторых отношениях даже лучше последних модификаций советского МиГа.

Снабженный специальной электронной аппаратурой, «мираж» мог, минуя советскую систему ПВО, доставить к цели ядерную бомбу мощностью 15 килотонн.

Три года назад советской разведке во Франции удалось добыть чертежи основных узлов самолета, но для того чтобы разработать эффективную тактику борьбы с перехватчиком, требовался сам самолет.

На приеме, устроенном представительством «Аэрофлота» по случаю подписания нового договора о взаимном сотрудничестве с компанией МИЭ – «Мидл Ист Эйрлайнз» – ливанские авиалинии, присутствовала как всегда масса народу. Все знали, что Советы на организацию приемов средств не жалеют, а возможность «на халяву» отведать русского хлебосольства сметала все идеологические, религиозные и другие барьеры.

В помещении, охлаждаемом кондиционером, градус общего настроения участников приема постоянно повышался и грозил превысить температуру вне стен здания, где столбик ртутного термометра показывал 40. Мало кто из арабов на этом приеме строго следовал Корану, запрещавшему прикасаться к спиртному. Многие ливанские мусульмане порой нарушали сей закон, если позволяли обстоятельства.

Офицер резидентуры ГРУ, работавший под крышей советского торгового представительства, майор Владимир Петрович Руднев поглядывал на статного красавца-араба, бывшего майора ливанских ВВС, а ныне регионального директора МИЭ, который стоял рядом с двумя милыми стюардессами компании «Бритиш Эйруейз» и рассказывал им избитые летные байки.

Руднев подошел к арабу ближе.

– А, господин Руднев! – шумно приветствовал его араб. – Очень рад снова вас видеть. Должен сказать, что сегодняшний прием просто великолепен. Вы привлекаете к себе все больше и больше друзей, – с деланной искренностью продолжал араб.

«Эти друзья с такой же ретивостью повалят в американское посольство, которое организует завтра свой прием по случаю Дня независимости. Водки там не будет, но зато бурбон будет литься рекой», – заметил про себя Руднев.

Руднев, беседуя с Бадави, отыскал глазами в толпе приглашенных первого секретаря посольства СССР в Ливане и одновременно резидента ГРУ Гринева, по чьему заданию он уже третий раз как бы ненароком пересекался с арабом на различных международных мероприятиях в Бейруте, где им обоим приходилось присутствовать в силу служебных обязанностей. Араб шел на контакт легко, демонстрируя симпатии к русским и лично к Рудневу, и, кажется, подошло время закрепить знакомство и начать встречи с Бадави в менее людных местах, чем дипломатические или светские рауты.

Гринев стоял невдалеке и беседовал с высоким блондином, который был известен офицерам ГРУ как руководитель резидентуры военной разведки ГДР. Офицеры атташатов и резидентур стран Варшавского Договора хорошо знали, «кто есть кто» в их представительствах. Им приходилось частенько встречаться на советской даче под Бейрутом, где во время застолий по случаю революционных и национальных праздников они крепили братство по оружию то шнапсом, то ракией, то цуйкой или выборовой. При этом всегда строго соблюдался табель о рангах. Ради справедливости, следует сказать, что так или иначе все празднества традиционно начинались и заканчивались русской водкой. «Старший брат» во всем и всегда был первый.

В конце приема Бадави, опережая намерение Руднева, сам пригласил его продолжить вечер в рыбном ресторане, чтобы насладиться дарами моря после возбудивших аппетит обильных возлияний. Руднев не заставил себя долго упрашивать. Однако настоял на том, что приглашение будет за его счет и пойдут они в заведение, которое он хорошо знает. Было около девяти вечера – самое время для ужина. В машине Руднева они выехали из центральной части города и направились в сторону гор, в район, где в великолепных особняках проживали богатые ливанцы и европейцы. Народу на улицах здесь почти не было, и припаркованная машина с номерами торгпредства не вызывала повышенного интереса.

Руднев подъехал к заранее облюбованному им небольшому рыбному ресторанчику с прекрасной кухней, где европейцы были частыми гостями.

Ужин удался на славу. Бадави охотно рассказывал о себе, о семье и друзьях, о своей прошлой и настоящей работе. Информация немецких друзей о «прошлом» Бадави существенно дополняла его портрет. Дело в том, что Бадави после ряда эскапад, таких как контрабанда, провоз наркотиков и различных других аморальных поступков, включая карточные долги, был «тихо» списан на гражданку. Благодаря обширным клановым связям и молчанию штаба ВВС, который не хотел выносить сор из избы, ему удалось получить престижную работу в МИЭ.

Вскоре Бадави стал брать деньги за пустяковые открытые данные, якобы так необходимые для внутреннего информационного бюллетеня «Новости Аэрофлота», которого не существовало в природе. Это был процесс, и как всякий процесс он занимал время. Гринев торопил Руднева, а там, где идет спешка, желаемое порой легко выдается за действительное, а выводы и рекомендации подгоняются под поставленные цели.

Как и предполагал Гринев, араб быстро привык к легким деньгам и вскоре стал передавать и некоторую информацию, получаемую от своих друзей – военных летчиков, правда, не имеющую большой ценности для ГРУ. Но это в данном случае не имело никакого значения.

Бадави должен был сработать для осуществления главной цели. По мнению резидента, пришло время поставить перед Бадави эту конкретную задачу, а именно найти среди своих бывших учеников или знакомых пилота, который согласится за крупное денежное вознаграждение перегнать «мираж ШЕ» в СССР. На этом ответственном этапе Гринев решил сам познакомиться с Бадави и лично принять участие в операции.

Как и рассчитывал Гринев, весь вопрос заключался только в цене. Бадави охотно согласился выполнить это задание.

При этом араб, не моргнув глазом, заявил, что общая стоимость операции будет составлять 3 миллиона долларов США. Что касается своего интереса, то он его якобы оговорит с угонщиком из этой же суммы. Гринев, возмущенный его наглостью, сказал, что уполномочен выплатить только 1 миллион долларов.

Последовал торг, который в данном случае был вполне уместен. К разочарованию Бадави порешили на том, что окончательно финансовый вопрос будет разрешен на встрече с самим исполнителем операции.

Вскоре Бадави сообщил Рудневу, что у него есть подходящая кандидатура. Через два дня Бадави представил Рудневу лейтенанта ливанских ВВС Махмуда Маттара.

Маттар был высокий и подтянутый молодой человек с решительным, волевым лицом и настороженным взглядом, что можно было легко объяснить неординарностью ситуации. На встрече с пилотом Руднев подробно расспросил Маттара о его биографии, послужном списке и летной квалификации. Не удивила советского разведчика и причина, по которой пилот ливанских ВВС принял предложение угнать самолет в СССР.

– У меня четверо детей. Трое – мальчики. Я хочу дать им образование в лучших европейских колледжах. Моего жалованья военного летчика хватит на обучение только старшего сына. А ведь семью к тому же надо кормить и одевать.

– Хорошо. Мы прекрасно поняли друг друга, – улыбнулся Руднев. – Приступим к обсуждению операции.

Удовлетворенный четкими и ясными ответами Маттара, он изложил ему план угона «миража».

– Все довольно просто. Вы поднимаете самолет в воздух для обычного тренировочного полета. Летите над морем и сообщаете по радио, что испытываете трудности механического порядка. Через минуту-две вы подаете сигнал «Mayday» (международный сигнал бедствия). Затем вы снижаете высоту полета так, чтобы исчезнуть с экрана радаров и берете курс на Баку. Ваши коллеги решат, что самолет упал в море. Все. Подробные инструкции я вам передам позднее перед полетом. У вас есть вопросы?

– Где и как вы выплатите мне два миллиона? – с ходу спросил летчик. – К тому же я прошу аванс в размере 600 000 долларов.

Отметив про себя, что сумма гонорара была сокращена до двух миллионов, Руднев, однако, был огорошен. Ни о каком авансе они не договаривались с этим прохвостом Бадави. Тем не менее он спокойно ответил:

– Вы понимаете, что самостоятельно я не могу решить этот вопрос, и поэтому я прошу вас дать мне две недели для ответа.

– Хорошо. Я понимаю. Свяжемся через две недели, – спокойно и деловито сказал пилот и дал понять, что до решения финансовых вопросов всякие дальнейшие переговоры не имеют никакого смысла.

Он встал, коротко кивнул Гриневу и Рудневу и по-военному четким шагом направился к дверям.

На другой день Гринев вылетел рейсом «Аэрофлота» в Москву для личного доклада руководству ГРУ. После обсуждения и детальной разработки плана спецоперации вопрос был представлен министром обороны на утверждение в Политбюро. Решение звучало категорически: немедленно приступить к выполнению операции…

Вернувшись в Бейрут в двадцатых числах сентября, Гринев дал указание Рудневу срочно связаться с Маттаром и организовать встречу с ним на конспиративной квартире ГРУ в пригороде Бейрута. Маттар появился в обусловленном месте точно в назначенное время. Его уже поджидал Руднев, который и доставил Маттара на конспиративную квартиру. Там их встретил Гринев. После обычной многословной процедуры приветствия и обмена любезностями в арабской традиции Гринев приступил к деловой части встречи.

– Мы согласны выплатить вам два миллиона после проведения операции. – Он сделал паузу. – Однако, в соответствии со сложившейся международной деловой практикой, аванс не должен превышать 10 процентов контрактной суммы. Так что наличными вы получите ровно 200 000 долларов. Я думаю, что это вполне справедливо.

Маттар, ничем не выдав своего неудовольствия, в знак согласия наклонил голову.

– Когда вы сможете вылететь? – продолжал Гринев.

– Очередной учебный полет назначен на 3 октября, – ответил Маттар.

– Отлично. Наши люди займутся всеми необходимыми приготовлениями для встречи вас в Баку. Что касается вашей жены и детей, то мы готовы отправить их через Берлин и Хельсинки в Москву, где вы и встретитесь с ними. В Советском Союзе мы обеспечим вам и вашей семье шикарную жизнь до конца ваших дней.

– Я этот вопрос обсуждал с женой, и мы решили выехать в Швейцарию, – заявил араб.

– Это ваше право, – примирительно сказал Гринев, нисколько не удивляясь отказу араба от райской жизни в СССР.

– Для нас главное, чтобы вы чисто выполнили свою работу, а уж мы позаботимся о вашей жизни. – Гринев смотрел арабу прямо в глаза. – Обманете – мы также позаботимся о… вашейжизни. – Резидент громко рассмеялся, чтобы смягчить впечатление от своего замогильного юмора.

– Я сделаю все, как мы договорились, – с некоторым вызовом заявил Маттар. – Но и вы выполняйте свои обязательства. – На этот раз летчик пристально посмотрел в глаза Гриневу. – И еще: я должен получить аванс, перед тем как я вылечу.

– Да, да, конечно, на следующую встречу я принесу деньги, как договорились, – поспешно ответил Гринев, разряжая обстановку

– Наличные мне не нужны, – невозмутимо продолжал пилот. – Вы должны дать мне чек на имя моего отца. Вот все необходимые его данные для выписки чека. Там также номерной счет в швейцарском банке, куда вы должны перевести миллион восемьсот тысяч долларов.

Маттар вынул из кармана свернутый листок бумаги и протянул его Гриневу.

– Чек? – искренне удивился Гринев – На кой черт вам нужен чек?

– Я не умею отличать фальшивые доллары от настоящих, – с иронией заявил Маттар.

– Что ж, должен признаться, я тоже, – обезоруживающе откровенно сказал Гринев, демонстрируя не менее – если не более – иронии в ответной улыбке. Про себя же он не мог не восхититься прямо-таки профессиональной предусмотрительностью араба.

«Что касается денежных вопросов, то здесь им нет равных», – прокомментировал про себя резидент.

Итак, все шло по намеченному плану до самого последнего момента. На 30 сентября готовилась заключительная встреча на той же конспиративной квартире, однако за полтора часа до прихода Маттара офицер безопасности «соседей» из ПГУ сообщил Гриневу о появлении двух машин ливанской контрразведки в районе проведения операции. У Гринева не оставалось времени для перехода на запасной вариант, и резидент решил провести встречу в квартире Руднева. Риск был огромный, но Гринев на него пошел….

Руднев жил на 7-м этаже большого современного дома, в трех кварталах от советского посольства. В доме, преимущественно населенном иностранцами, также проживали еще несколько семей советских дипломатов.

Лейтенант Маттар шел на квартиру Руднева для того, чтобы получить последний инструктаж перед полетом и взять обещанный аванс.

Гринев с деланным дружелюбием приветствовал пилота. Широко улыбнувшись, он вынул из письменного стола и передал Маттару чек Московского народного банка в Лондоне на сумму 200 000 долларов, датированный 29 сентября 1969 года. Чек, как это было обусловлено, был выписан на имя отца лейтенанта.

Маттар внимательно изучил чек и бережно положил его во внутренний карман пиджака. Затем в разговор вступил Руднев. Он достал небольшой лист бумаги и стал медленно читать по-французски заранее приготовленный в Москве текст о маршруте, высотности и других деталях полета. Араб внимательно его слушал.

– …Достигнув высоты 3000 футов , сообщите в диспетчерский пункт авиабазы, что у вас что-то происходит с генератором, а также барахлит приборная панель управления. Затем подайте сигнал бедствия. После этого не отвечайте на запросы авиабазы… Через 4 минуты, после того как вы пересечете границу СССР, вас встретят три перехватчика МиГ и сопроводят до аэродрома под Баку. Если встречи, по какой-либо причине не произойдет, свяжитесь с нашей базой на частоте 322 килоцикла.

Они все еще обсуждали детали полета, когда раздался громкий и требовательный стук в дверь. Руднев встревоженно прошел в переднюю и заглянул в глазок. За дверью стояло несколько полицейских с револьверами на изготовку.

– Полиция! – успел крикнуть Руднев…

В то же мгновение дверь с треском распахнулась, и группа захвата ворвалась в квартиру. Гринев мгновенно пришел в себя. Его охватила ярость. В доли секунды он понял все. Его поймали как мальчишку со спущенными штанами…

Гринев выхватил пистолет и открыл огонь, пытаясь поразить руководителя группы захвата. Ему удалось это сделать со второго выстрела. В это время Маттар прокричал по-арабски:

– План у него! – показывая рукой в сторону Руднева.

Теперь не оставалось никакого сомнения, что Маттар был агентом контрразведки. Руднев выстрелил в грудь Маттару, затем бросился на него, стараясь прикрыться его телом от выстрелов ливанских полицейских. В то же время он пытался залезть во внутренний карман пиджака араба, который, хотя и был ранен, все же оказывал сопротивление. Нужно было во что бы то ни стало отнять у Маттара чек, являвшийся неопровержимой уликой причастности советского правительства к попытке подкупа ливанского военного летчика.

Наконец злополучный чек у него в руках. Гринев, прикрывая Руднева, в ярости посылал пулю за пулей в одуревших ливанцев. Написанную на папиросной бумаге инструкцию полета Руднев успел запихнуть в рот и быстро разжевал…

Ливанцы открыли ответный шквальный огонь, и в считанные секунды квартира превратилась в кромешный ад. Пули рикошетили о стены, находя своихжертв в этом небольшом пространстве… Ливанские полицейские в перестрелке потеряли трех своих товарищей.

Однако силы были явно неравные. Первым был выведен из строя Руднев, пораженный выстрелом лежащего на полу и истекающего кровью агента полиции. Несколько полицейских тут же набросились на него, прижали к полу и надели ему наручники. К этому моменту Руднев уже ничего не чувствовал – он потерял сознание. Чек он так и не смог уничтожить.

Коренастый страж порядка железной хваткой вцепился в запястье раненого, пытаясь разжать кулак. Когда ему это наконец удалось, другой ливанец, стоявший рядом, быстро нагнулся и схватил смятый клочок бумаги. На голубоватой поверхности было написано по-английски: «Московский народный банк в Лондоне».

Чек на сумму 200 тысяч долларов на имя Абдель Вайель Маттара.

Гринев, дважды легко раненный, успел заскочить в соседнюю комнату, где ему удалось перезарядить пистолет. Он продолжал отстреливаться до тех пор, пока пуля не раздробила ему правое плечо…

Гринев, истекая кровью, огромным усилием воли старался не потерять сознание. Он бросился к окну, чтобы прыгнуть навстречу смерти. Однако сделать это у него не хватило сил – сознание покидало его.

Шестеро полицейских подхватили обмякшие тела Гринева и Руднева и поволокли их к стоявшим у подъезда машинам «скорой помощи». Напротив дома собралась большая толпа зевак. Никто толком не понимал, что происходит. Стрельба средь бела дня в центре города…

Такое в Бейруте было в новинку. Пока…

Раненых разведчиков доставили в Ливанский военный госпиталь, где пытались оказать срочную медицинскую помощь. Примчавшийся в госпиталь офицер службы безопасности вместе с врачом советского посольства поспешили прямо в операционную, где уже находились раненые и группа врачей госпиталя. Среди них по суровым лицам и ненавидящим взглядам можно было безошибочно вычислить двух контрразведчиков.

Не обращая внимания на протесты ливанцев, они подошли вплотную к операционному столу. Что касается Руднева, то его рана не вызывала опасения за его жизнь. Нужно было только вынуть пулю, обработать рану и зашить ее. А далее здоровый молодой организм возьмет свое.

С резидентом дело обстояло значительно хуже. Помимо трех сквозных ранений, одно из которых было очень серьезным, он потерял много крови. Однако самое главное заключалось в том, что Гринев не хотел бороться за жизнь. Он искренне жалел, что у него не хватило физических сил выброситься из окна. Одна мысль о том, что его, многоопытного ветерана военной разведки, так ловко обвел вокруг пальца паршивый арабский лейтенант, повергала его в отчаяние. Гринев в минуты прояснения сознания клял себя за то, что, подгоняемый карьерными амбициями, допустил непростительную беспечность и самоуверенность, совершил грубейшие ошибки, которые привели операцию к провалу.

Теперь ему было ясно, что араб, являясь сотрудником контрразведки, брал с собой на встречи миниатюрный передатчик и что контрразведка вела прослушивание всех их разговоров и выбрала самый удачный момент для захвата разведчиков с поличным.

Он не должен был проводить встречу на квартире оперативного офицера резидентуры! Почему он не проверил араба на наличие у того электронной техники? Из-за него чуть не погиб его подчиненный. Сотни «почему» снова и снова возникали в воспаленном мозгу Гринева. За все это ему теперь придется держать ответ в Центре и, что еще хуже, отвечать перед своей совестью. К этому, как офицер, он был готов, но… стоит ли жить дальше? Для себя он решил вопрос однозначно, поэтому твердо заявил ливанскому врачу о своем отказе от переливания крови, понимая, что его отказ означает смерть. Затем Александр Сергеевич закрыл глаза и успокоился.

Офицер безопасности Николай Правдин, после консультации с посольским врачом, мгновенно оценил возникшую ситуацию и разрешил ливанским медикам насильно дать наркоз Гриневу, чтобы срочно сделать ему переливание крови. Условие Правдин выдвинул одно – он вместе с советским врачом будет присутствовать на операции и находиться неотлучно при раненых.

Ливанцы после некоторых колебаний и жарких споров с агентами полиции согласились. Какой клинике хочется иметь в своих стенах летальный исход?

На следующий день в бейрутском аэропорту приземлился прибывший спецрейсом самолет «Аэрофлота». Тотчас две машины «скорой помощи» выехали на летное поле и остановились у самого трапа авиалайнера. В кабину на носилках были подняты раненые. После приземления в аэропорту Шереметьево картина повторилась в обратном порядке. Две «скорые помощи» доставили раненых в Военный госпиталь им. Бурденко.

– …Так вот, – заканчивал свой длинный, но поучительно-интересный рассказ генерал Романов, – на другой день министр обороны Гречко вызвал на ковер начальника ГРУ. Даже не присутствуя на этой встрече, можно легко представить, что там происходило и какие эпитеты использовал министр, который никогда не страдал излишней деликатностью.

Когда закончился «разбор несостоявшегося полета», Гречко уже спокойным тоном спросил у Ивашутина:

– Ну а как там наши герои?

Хотел ли маршал взять слово герои в кавычки или он действительно видел их таковыми, осталось неизвестным.

Ивашутин же мудро рассудил, что уловить кавычки в разговоре и тем более доказать их наличие практически невозможно.

«А посему будем считать их героями, – решил он про себя. – Хотя все равно придется уволить со службы ввиду их дальнейшей оперативной непригодности».

Потом, хорошенько подумав, отправил Гринева на преподавательскую работу в Военно-дипломатическую академию, где мне и посчастливилось набираться ума-разума под его руководством. Классный был мужик. Как у нас справедливо говорят, за одного битого двух небитых дают.

Все, давайте расходиться, и так из-за меня задержались!

…Она включила зажигание и поехала в сторону военного кладбища Сан-Жесье.

– Здравствуй, любимый, – прошептала Натали, останавливаясь возле обелиска светло-серого гранита «Генерал барон Морис де Вольтен». – Я здесь, мой прекрасный и незабываемый, мой единственный мужчина…

Натали вспомнила то черное утро. Она в ожидании звонка от Мориса копается в комоде, выискивая мелочи, которые необходимо взять с собой. Через час они отправятся в замок – и целых два дня безоблачного счастья, где мир принадлежит им двоим. Натали подошла поближе, погладила холодный камень.

– Я виновата перед тобой, любимый, знай, если ты слышишь меня там, – беззвучно шевелились губы Натали. – Мне нет прощения, потому что за все, что случилось с тобой, спрашивать надо с меня…

Женщина, которая замерла сейчас возле надгробия генерала де Вольтена, не имела ничего общего ни с мадам Легаре, ни с агентом КГБ Мимозой, ни тем паче с Наташей Бережковской, юной обольстительницей с Арбата. Она не пыталась ответить на вопрос, почему ради служения отечеству приходится ломать чужие судьбы и приносить в жертву любимых? Вопрос – риторический. Мадам Легаре знала – таков беспощадный закон всех спецслужб мира. Он заставляет подчиняться себе каждого, тем более тех, кто решил вступить на этот путь ради высшей цели. Да, она добровольно выбрала эту стезю, и ее побуждения были весьма своекорыстны. А Морис – он ведь хотел спасти свою Францию, это за нее он отдал жизнь…

Натали достала пудреницу и внимательно осмотрела лицо в зеркальце. Попудрив носик, она захлопнула черепаховую крышечку и направилась к выходу. Решительная и волевая женщина, при взгляде на которую становилось ясно – мадам не склонна к сантиментам.

Из посольства Франции на улице Димитрова полетела в Париж шифровка, которую там ожидали с большим нетерпением.

Пришло время уточнять и приводить в действие план на новом этапе операции. С этой целью мадам Легаре и мсье Бидо договорились встретиться днем в одном из лучших китайских ресторанов Парижа «Гранд Шинуа», расположенном недалеко от памятника Петру I на тихой улице того же названия. Однако не следует связывать монумент и название улицы с именем русского императора Петра Великого. Памятник воздвигнут, кстати, в честь двух сербских сюзеренов —

Петра и Александра Карагеоргиевичей, причем первый сражался против России в армии Наполеона. Александр, проводивший политику франко-сербского союза, погиб на французской земле – он приехал на переговоры с министром иностранных дел Луи Барту в Марсель, где их обоих и прикончили хорватские усташи^[52], выполняя заказ гитлеровского абвера.

Однако Бидо в данном случае франко-сербские отношения абсолютно не интересовали. Он выбрал этот ресторан, так как там великолепно готовили жареную утку по-пекински, делали отличное блюдо из плавников выловленных в Китайском море акул. На десерт там можно было полакомиться китайскими яблочками, пропитанными особым карамельным сиропом. Немаловажно и то, что владелец заведения, импозантный китаец Ли Дзиян, он же влиятельный член местной диаспоры, около двадцати лет служил верой и правдой французским спецслужбам.

Посетителей в ресторане было не много, так обычно бывает в будние дни. В помещении, состоявшем из двух соединенных узким проходом небольших залов с уютными нишами, стоял приятный полумрак, и только поверхность столиков каким-то непонятным образом была подсвечена, оставляя в то же время лица посетителей в тени. Известно, что успех ресторана в немалой степени, после кухни, конечно, зависит от неповторимого очарования и уюта, который во многом создается правильным освещением. Успех заведения Ли Дзияна, по крайней мере у влюбленных, был обеспечен.

– Итак, мадам Натали, – начал Бидо, – дело идет к завершающей фазе. Через неделю русские самолеты появятся в небе над Альпами. Я должен признать, что московская часть разработанного вами плана прошла безукоризненно. Ваш протеже мсье Кобзарь показал себя в Москве выше всяких похвал. Да и в Париже все было отлично сработано. Конечно, сказалось его знание русского менталитета, умение располагать к себе людей и завоевывать их доверие. И в этом опять ваша огромная заслуга. Это вы предложили нам такую удачную кандидатуру

– Мсье Бидо, я тронута вашей высокой оценкой моих талантов, – с едва уловимым сарказмом ответила Натали, давая понять, что ей это давно известно, и оставляя без комментариев часть, посвященную Аркадию. – Сейчас нам предстоит чрезвычайно тонкая и ответственная работа, связанная с прессой. – Натали сделала ударение на слове «нам», подчеркивая, что Бидо тоже должен приложить определенные усилия со своей стороны. Француз поднял брови и с любопытством смотрел на Натали, ожидая, что она еще скажет.

«Самоуверенности и наглости ей не занимать», – подумал он.

– Я не собираюсь совать нос в ваши оперативные учеты, – продолжала Натали, смягчая свой заносчивый тон очаровательной улыбкой. – Но у вас наверняка есть пять-шесть влиятельных журналистов крупных ежедневных газет и парочка телеобозревателей, специалистов по манипуляции общественным мнением. Помимо центральных изданий, нам нужно подключить и региональную прессу…

Бидо молча кивнул.

– Я передаю вам статью по нашей теме. Она отражает все аспекты проблемы.

Натали открыла сумочку, вынула оттуда аккуратно сложенные листки и протянула их Бидо. Бидо, не взглянув на них, тут же сунул бумаги во внутренний карман пиджака.

– Я думаю, что вам материал понравится. Поверьте, статья написана человеком талантливым, знающим авиацию не понаслышке и к тому же разбирающимся в психологии толпы. Кто он? Это не суть важно. Я ему доверяю. К тому же он по-своему тоже будет участвовать в акции, но уже в Швейцарии. Ваши люди, взяв статью за основу, должны переработать ее в своей манере и в своем стиле. По нашему сигналу они опубликуют ее вариации в своих изданиях и за своей подписью. Это относится также и к телекомментаторам. Что касается моих личных контактов, то я их уже задействовала.

После первых публикаций все пойдет лавинообразно. Шуму должно быть много. В следующий раз на обывателя обрушится такой же информационный вал только при приземлении летающей тарелки на Елисейских Полях.

Ассоциативно Натали с завистью взглянула на тарелку Бидо, который только сейчас, решив, что деловая часть встречи закончилась, с огромным удовольствием принялся за свою утку. Себе же она позволила довольствоваться маленькой порцией креветок в бамбуковом соусе, запивая их минеральной водой с лимоном. Натали недавно решила, что она не в форме (лишних целых три килограмма!), и посему твердо намеревалась после завершения операции «Альпийский мираж» провести месяц в уже известной ей клинике для похудания в предместьях Женевы. Борьбу за изящество и ускользающую молодость Натали начала лет двадцать назад. Она категорически не могла позволить себе стареть, да чего там «стареть». Выглядеть на двадцать пять, ну… на тридцать, когда тебе давно и далеко за сорок – вот дополнительная цель ее деятельности последних двух десятилетий. Сейчас эта борьба вступала в решающую фазу, и, хотя исход битвы был, увы, предрешен, мадам собиралась стоять до последнего.

Но до «отпуска» в клинике ей предстояло выиграть несколько сражений иного рода.

А тем временем Кобзарь и его команда готовились к вылету в Швейцарию. Ровно в 6.00 утра французские эксперты во главе с Басовым и Аркадием стояли у входа в «Метрополь», ожидая ведомственный транспорт, который должен был довезти их до аэродрома в Жуковском. Там, как договорился Аркадий, их встретит Гульденберг и проводит до самолета.

Вскоре подошел специальный микроавтобус с эмблемой НПО «МиГ» на ветровом стекле. Отъезжающие, сложив свои вещи в его вместительный багажник, стали залезать в кабину. Басов сел у окна рядом с Аркадием и недовольно покосился на плотно задернутые белые шелковые шторки. Из рук он не выпускал тонкий атташе-кейс, держал его на коленях.

Водитель, получив заверение, что все в сборе, быстро вырулил на главную магистраль и устремился по направлению к Кольцевой дороге.

Аркадий из вежливости пытался заговорить с молчаливым на этот раз Басовым. Тот отвечал немногословно и о чем-то сосредоточенно думал. Какое-то время Басов пытался раздвинуть шторки на окнах, но безуспешно. Раздраженный, он оставил это занятие. Когда сидевший за ними Летисье, по примеру своего босса, также принялся усердно теребить занавески, Басов на него так глянул, что у бедняги тут же опустились руки.

«Наши Джеймсы Бонды опять на тропе войны», – злорадно подумал Аркадий, сделав вид, что ни о чем не догадывается.

В такую рань дорога была почти пустая, и автобус мчался быстро, не снижая скорости. Прошло около часа с того времени, как автобус покинул центр Москвы. В переднем водительском стекле трудно было что-либо разглядеть – шел дождь. Неожиданно автобус сбросил скорость, почти остановился, а затем возобновил медленное движение, как будто поднимался по крутой горе, да еще по какому-то необычному грунту, издававшему металлический звук. Это продолжалось недолго. Внезапно, выровнявшись, он снова остановился. Водитель выключил двигатель. Послышался шум пневматически раскрывающихся дверей. Водитель повернулся к пассажирам, улыбнулся и широким жестом указал на выход.

Аркадий вышел первым и чуть было не расхохотался: автобус стоял в полутемном чреве огромного транспортного самолета. Он повернулся лицом к широкому светлому проему в хвосте Ил-76 с опущенной рампой^[53] и увидел, как две большие машины с цистернами для перевозки авиационного топлива подъехали вплотную к самой рампе. Они напрочь закрыли вид аэродрома, оставив для обозрения только полоску голубого неба. Невдалеке стояла вся команда русских с хитрыми улыбками на лицах. Не улыбался лишь один Гульденберг, виновато поглядывая на Аркадия. Последний мысленно пожал плечами: «А ты, Миша, нервный. Все нормально, ведь ни о чем таком я тебя не просил. Поспособствовать этой поездке – да. Экскурсию по аэродрому – нет. Что же ты бежишь впереди паровоза? Доллары вредны для твоей нежной психики?»

К французам подошел Углов и вежливо пригласил их пройти вперед в пассажирский отсек. Пассажирским его можно было назвать только условно – это были жесткие кресла для воздушного десанта, прикрепленные вдоль борта самолета. Аркадий опять едва сдержал смех. Все иллюминаторы в отсеке были закрашены белой матовой краской, как в машине «скорой помощи».

«Если и в туалете тот же амбулаторный уют, то Басову придется устанавливать свою походную лабораторию через толчок, – ехидно заметил про себя Аркадий. – Так ему и надо, пусть не путает божий дар с яичницей».

Аркадий поудобней, насколько это было возможно, расположился в кресле десантника и попытался заснуть. Сквозь дрему он слышал обрывки разговора Басова с одним из русских технарей, который самозабвенно рассказывал ему о достоинствах Ил-76. Последнее донеслось до него, что по натовской классификации транспортник Ил-76 имел кодовое название «candid», в переводе с английского означающее «искренний».

«Вполне символично: искренности здесь хоть отбавляй», – подумал Аркадий и отключился.

Проснулся он, когда транспортник мягко коснулся взлетно-посадочной полосы в Мукачеве, проехал еще несколько сот метров и застыл, снижая обороты двигателей. Наконец наступила полная тишина.

– Мы долго не задержимся. Сейчас нам дадут перекусить. Машинам тоже надо дозаправиться. Летим через Венгрию, Австрию и ФРГ. Около 11.00 по местному времени будем в Ивердоне… – вещал неизвестно для кого Углов.

Дело в том, что Аркадий и Басов вместе с русскими согласовывали маршрут полета и другие транзитные документы через посольства этих государств в Москве. Это они передали официальное приглашение швейцарцев с указанием типа самолетов, документами участников показательных выступлений и обслуживающего персонала.

Труднее было с немцами – они никак не могли понять, зачем русским МиГам и транспортнику лететь на любительский чемпионат в Швейцарию. Однако, получив недвусмысленные указания из Бонна, они, наконец, дали официальное согласие на пересечение их территории в заданном коридоре.

За два дня до вылета Аркадий собрал около 20 российских загранпаспортов и отнес их, мелким оптом, в швейцарское посольство, где в них тут же были проставлены визы. За кадром осталась лишь титаническая работа Натали, пустившей в ход свои связи, через которые была полностью организована швейцарская часть операции. Но главное было все же впереди.

Наконец Ил-76 снова взлетел. За ним поочередно отрывались от земли красавцы МиГи. Через какое-то время, набрав высоту, они выстроились, образовав эскорт. С земли это было впечатляющее зрелище. К сожалению, пассажиры Ил-76 не могли всего этого видеть даже через иллюминаторы и провели остаток полета в разговорах и травле авиационных баек. Басов, так же как и в автобусе, не выпускал из рук свой атташе-кейс, не сомкнул глаз и так и не сделал ни одной ходки в туалет.

Возле небольшой утопающей в зелени виллы остановился автомобиль. Высокий статный мужчина вышел из машины, подошел к домофону, укрепленному на воротах, и уверенно набрал комбинацию из нескольких цифр. Створки ворот плавно отворились, освобождая проезд, и мужчина, вновь сев за руль, загнал автомобиль во дворик.

По тому как он уверенно поставил машину в гаражную пристройку и домовито прихватил забытую на скамейке книжку, становилось ясно – этот человек здесь частый и желанный гость. Ему очень шел светлый твидовый пиджак, а расстегнутый ворот рубашки без галстука говорил о том, что день был воскресный. Мужчина, прижимая левой рукой букет, который он вытащил из автомобиля, быстрым шагом подошел к вилле, поднялся на крыльцо и тут же скрылся за массивной дверью. Он торопливо миновал холл и очутился в просторной гостиной. Не выпуская букет, он подошел к бару, открыл дверцу: сверкающий хрусталем и стеклом вместительный бар радовал обилием бутылок различной конфигурации и емкости. Помедлив пару секунд, мужчина взял начатую бутылку шотландского виски и, налив на два пальца янтарной жидкости, устроился в одном из кресел рядом с журнальным столиком, уложив букет на колени.

Послышались легкие шаги, мужчина быстро отставил стакан и с цветами в руке пошел навстречу Натали. В прозрачном шелковом одеянии она вошла – нет, вплыла – в гостиную, и вслед за ней аромат ее духов.

– Питер, дорогой… – только и успела сказать она, как железные объятия мужчины стиснули ее все еще хрупкие по-девичьи плечи. Они так и стояли посреди комнаты несколько мгновений, тесно прижавшись друг к другу. Чудесные розы, наконец-то освободившиеся от рук Питера, посыпались на ковер.

– Радость моя, – произнесла Натали. – У нас, к счастью, впереди целый день. Сейчас я тебя буду кормить, ведь время обеда, а потом… Пока я тебя угощу изумительной форелью, – пообещала, улыбаясь, Натали, выскальзывая из железных рук любовника. – Жаннин, моя приходящая служанка, сделала прекрасный соус, осталось только поджарить чудо-рыбу на огне. А зато салат я приготовила сама, – похвалилась Натали. – Пойдем, мой дорогой. В виде исключения я позволю тебе помогать мне.

Питер с обожанием следил за каждым движением Натали. Удивительно, но после пятнадцати лет знакомства с мадам Легаре он не утратил ни пыла первой безумной страсти, ни желания обладать ее прекрасным телом, казалось, не имеющим возраста. А Натали, глядя на любовника, вспоминала тот день, когда молодой помощник военного атташе Швейцарии появился в ее салоне на улице Мозар в Париже.

Она устраивала прием, где в центре внимания, помимо самой хозяйки салона, находилась удачно приобретенная картина раннего Шагала. Натали справедливо решила, что сначала работу следует показать в узком кругу, но с приглашением критики и прессы, – провести нечто вроде рекламной акции, а потом уже, выставляя ее в галерее, выгодно продать на лондонском аукционе «Сотбис». В конце концов, это был ее бизнес. Присутствующие по достоинству оценили приобретение Натали.

– Ну и что в нем такого особенного? – вдруг услышала она негромкий голос. – Примитивный художник, примитивные местечковые сюжеты. Не понимаю: почему вокруг его имени столько шума?

Голос неожиданного критика принадлежал молодому военному, которого она видела в салоне впервые Он стоял рядом с швейцарским советником по культуре и скептически разглядывал произведение витебского гения. Затем военный покинул своего собеседника и направился к столику, за которым стоял официант, наливавший гостям напитки. Натали про себя усмехнулась, поставив диагноз: «Фрондерство молодости и желание пооригинальничать».

Добросовестно выполняя обязанности хозяйки, она обошла по кругу гостей, задержалась пару минут с Джоном Риттером – старым другом и сотрудником Секретариата ЮНЕСКО, перекинулась парой слов с ведущим критиком раздела искусств «Фигаро» Мадлен Пико.

– Я еще не решила, как поступить с Шагалом, Мадлен. Жалко продавать – уж очень хорош.

Убедившись, что вечер пущен и вертится по раз и навсегда заведенному порядку, Натали с бокалом вина подошла к «новичку».

– Итак, чем же вам не угодил Шагал, молодой человек?..

Натали слегка коснулась пальчиками плеча молодого военного. Он явился в парадной форме швейцарских ВВС, которая ему необычайно шла.

– Я сторонник традиционной классической школы. Мне не нравятся все эти эксперименты, – смутившись, произнес новичок и тут же шутливо, чтобы скрыть свое смущение, добавил: – Надеюсь, это не скажется на вашем отношении ко мне и мне не запретят появляться у вас впредь?

– Упаси боже! – засмеялась Натали.—Любой человек в этом помещении имеет право на собственное мнение по любому вопросу и поводу Мы бы все умерли от тоски, если бы придерживались одинаковых вкусов и пристрастий. Вы не находите? – лукаво улыбнулась Натали, прищурив изумрудные глаза.

Питер к живописи относился довольно равнодушно и пришел на улицу Мозар вместе с советником по культуре посольства, частым гостем салона.

Ну не он первый и не он последний. Питер понял одно – с этой минуты единственной целью его посещения салона будет возможность вновь увидеться с прелестной хозяйкой.

В то же время постоянно действующий калькулятор в мозгу Натали просчитал с точностью до дня, когда молодой офицер окажется в ее постели. О чем, кстати, Питер пока еще и мечтать не смел. Он держал наполненный вином бокал и пожирал глазами хозяйку.

– Никоим образом не желая повлиять на ваше мнение, я все же рискну пригласить вас к себе в галерею. – Натали, как часто бывает, начала «военные действия» с подписания мирного договора. – Просто мне хотелось бы познакомить вас с некоторыми работами не только Марка Шагала, но и других художников. Надеюсь, ваши обязанности позволят уделить время небольшой экскурсии по моей скромной экспозиции? А почему вы пренебрегаете божоле, я прикажу заменить, если…

– О нет, мадам. – Питер залпом осушил бокал и что-то пробормотал насчет «букета» и «послевкусия».

Позволят ли обязанности? Господи! Да он найдет сколько угодно времени для нее – да все, что угодно, лишь бы видеть и слышать ее! Питер чувствовал – он пропал, пропал так, как с ним еще никогда не случалось. Что же это такое, наваждение?! А ведь он искренне считал и верил до этого момента: самое прекрасное чувство, неповторимое, он испытывает кжене. Почему он явился на прием без Мари? И вот теперь, оказывается, на него обрушилось неодолимой силы влечение, с которым он не знал, как справиться. То, что с ним требуется справиться, что это чувство запретное, Питер понимал, но понимал разумом. Сердце же и все остальное, что наполняет душу и тело молодого здорового мужчины, страстно стремилось к обладанию прелестной хозяйкой салона на улице Мозар.

– Разумеется, я найду время, – произнес Питер. – И с удовольствием принимаю ваше приглашение.

Он с облегчением сунул пустой бокал лакею.

– Чудесно. – Натали протянула молодому человеку визитку. – Поскольку вы – персона военная, связанная дисциплиной, то сами сообщите, когда ваши обязанности позволят уделить мне время. Договорились?

С этими словами Натали растворилась среди гостей. «Готов!» – констатировала искусительница. Вечер она собиралась провести за пределами Парижа – с единственно по-настоящему дорогим ей человеком, Морисом де Вольтеном.

Питер позвонил ей через день. Ему пришлось сдерживаться, чтобы не позвонить вечером после приема. «Вот это темп!» – восхитилась Натали. Она, помариновав как следует будущего любовника, пригласила его в галерею на следующей неделе.

– Приходите с женой, – мурлыкала искусительница. – Я слышала, она красавица и, в отличие от вас, разбирается в живописи.

«Только не это», – решил Питер. Мари, конечно, умница и эрудированный человек. Но она еще и женщина. Достаточно одной секунды – и она все поймет.

Бедняга Питер. За шесть лет действительно счастливого брака он никогда не испытывал желания взглянуть на другую женщину, и вот теперь…

– Благодарю, я передам жене приглашение, но боюсь, она будет занята, – неубедительно промямлил Питер.

В среду – назначенный день – окончательно погибший помощник атташе, быстренько пораскидав деловые бумаги, сослался на больной зуб и ушел со службы на три часа раньше обыкновенного. Он исправно ходил за Натали от картины к картине, послушно выслушал лекцию о модернистах и черном квадрате Малевича и с трепетом согласился подъехать в апартаменты мадам Легаре, «где имеется немало работ, которые послужат дополнительной иллюстрацией к нашему обзору Если, конечно, позволяет время».

Время позволило, и Питер вслед за мадам Легаре вошел в ее квартиру.

– С чего предпочитаете начать, мсье? – Натали вплотную приблизилась к несчастному, окутывая его неземным, как ему показалось, ароматом. – Сначала посмотрим мою коллекцию, или…?

Обезумевший от нахлынувшей страсти Питер обнаружил себя полностью раздетым на гигантской кровати, покрытой шелковой простыней цвета «юный персик». Прелестная обнаженная женщина покрывала его грудь и живот нежными короткими поцелуями, опускаясь все ниже и ниже. Боже! То, что вытворяла эта волшебница, ни в какое сравнение не шло с обычными ласками, которыми он и Мари награждали друг друга. Душа и, разумеется, тело Питера возносились куда-то ввысь, как ему казалось, на небеса.

– Господи, как же я буду жить дальше? – пробормотал счастливый, когда немного пришел в себя.

– Как всегда, – пообещала Натали. – А может быть, еще лучше.

Вот так это и началось у них. Питер знал, что у нее есть кто-то, кто представляет для Натали нечто серьезное, он со временем понял, что она не слишком щепетильна в интимных связях. Но боже, какое ему было до всего этого дело, если она не бросала его и по-прежнему дарила свою, как ему думалось – или хотелось верить, – любовь. Сам того не замечая, Питер делился с ней некоторой информацией определенного рода, которая, естественно, не должна была выходить за стены атташата.

Потом она на какое-то время исчезла со светского горизонта. Питер знал, что Натали пережила сильный кризис, но не мог знать, что это было связано с гибелью в автокатастрофе барона Мориса де Вольтена. Барона он видел в салоне Натали, но о том, что тот был так близок мадам Легаре, не догадывался. Позже, когда Питера повысили в звании и перевели из Парижа в Нью-Йорк, он мог с ней только переписываться. После возвращения на родину они опять смогли встречаться. Со временем связь до смешного стала напоминать семейную: Питер знал, какие «болячки» беспокоят возлюбленную, был прекрасно осведомлен о ее визитах в известную клинику в Швейцарских Альпах. Именно Питер подал ей мысль купить небольшую виллу, где она могла бы спокойно пережидать время, необходимое после хирургических манипуляций над лицом и телом. Главное же для него было находиться рядом с этой женщиной, выполняя посильно все ее желания. Все остальное не имело значения. В этот приезд он знал – Натали намерена снова отправиться в Альпы. Зачем? Как верный муж, который стареет вместе с подругой жизни, он действительно не видел беспощадной работы времени. – Возьми еще кусочек, – угощала Натали любовника.

– А ты? Тебе ведь все равно проходить курс, – улыбался Питер. – Так чего мучиться заранее? И вообще, ну зачем тебе так измываться над собой? Подумаешь, три килограмма прибавила. И морщинки твои в уголках глаз мне нравятся. Такие лучики очаровательные! – Питер умалчивал, что некоторые из старательных ухищрений молодящейся женщины все равно скрыть невозможно. Особенно от тех, кто знает мадам Легаре давно и очень хорошо. Да и смешно было не замечать, что дама, выглядевшая на… сорок с небольшим, вдруг «помолодела» на десять лет. Он не понимал этих женских причуд, Натали была для него все так же притягательна.

– Нет, Питер, я твердо решила, и ничто меня не остановит. Пора бы тебе ко мне привыкнуть, мой дорогой. Для женщины это – конец света.

– Но не для такой, как ты, – не сдавался Питер.

– Боже, ты такой же упрямый, как тогда, возле Шагала. Помнишь, милый?

– Очень хорошо помню, – прорычал Питер и увлек Натали в спальню.

Натали принимала его с наслаждением. Что не мешало ей потом предаваться самоанализу.

«Что же в Питере такого, что вот уже столько лет мы встречаемся и, насыщая друг друга, готовы предаваться любви снова? Почему я по-прежнему хочу этого мужчину? – спрашивала в который раз Натали. И с отвращением вспоминала Омара, с его сладкими ухватками. – Что такого в моем рыцаре, что вновь и вновь возбуждает меня, что есть особенное в этом мужчине, что вынуждает меня думать о нем? Почему, едва я слышу его мягкий баритон, я не могу совладать с собой? И когда это, кстати, началось?..»

Натали, не отдавая себе отчета, скорее на уровне подсознания, искала в Питере то, что было в бароне. Тех сильных чувств, какие она испытывала к Морису, она не знавала более, это так. Но тоску по мужчине, мужчине сильном душой, она заглушала именно с когда-то скромным помощником военного атташе, который появился на улице Мозар… когда там еще бывал Морис. Морис… Она старалась не думать о нем, но не могла избавиться от этих мыслей. Однажды Натали в ликующий момент с Питером чуть было не назвала любовника именем барона. Тембр баритона, выправка, ранняя седина… Так похоже, так…

Не сговариваясь, они никогда не обсуждали его семейные дела. Питер знал: еще в Париже жена поняла – у него появилась женщина. Однако ни намеком, ни тем более словом Мари не обнаружила своей осведомленности. Она прекрасно понимала, что Питер никогда не оставит семью – для него слишком много значили и карьера и сыновья. Да и сама она не мыслила портить судьбу и свою и детей. Питер был благодарен ей за все. Иногда он думал: нет ли у Мари возлюбленного? И тут же гнал кощунственные домыслы. Странно, но ему почему-то не хотелось, чтобы у Мари появился мужчина.

Натали же совершенно не ревновала Питера. Более того, частенько подшучивала:

– Милый, ну почему бы тебе не закрутить роман с молоденькой невинной девушкой?

Питер всегда игнорировал подобные шутки Натали, оставляя их без комментариев.

– Увы, дорогая, – с сожалением произнес Питер, – но мне уже пора возвращаться в Женеву – Он потянулся было за рубахой и вдруг, отшвырнув ее, стиснул Натали опять в своих железных объятиях. – Но пара минут у меня есть, а?

– Ты намерен управиться за пару минут? – прошептала Натали, одновременно освобождая его от халата. Пара минут обернулась часом.

Разумеется, были затем и прощальные поцелуи и объятия, после чего Питер наконец покинул виллу.

Натали, прошла в спальню, раскрыла все ящики комода и начала нехитрые сборы.

«Этот пеньюар беру, кружевное белье. А зачем мне, собственно говоря, там такое белье? – Она швырнула невесомые трусики и лифчик снова в комод. – Кто меня там увидит, кроме милейших сестричек и самого мсье Кашена? Так ему мы все молодящиеся тетки. – Мадам Легаре не щадила себя, когда оставалась наедине сама с собой. – Господи, может, Питер прав и пора прекратить эти бесконечные и мучительные манипуляции? Кого я хочу обмануть, кроме себя самой?.. И все-таки он не прав. Глупые мужчины никогда не поймут, что для женщины три лишних килограмма – это… – она не сразу нашла сравнение, – все рано, что у них – не стоит!»

Натали поднялась, подошла к огромному зеркалу и негромко пропела:

– Ну-тес, сударыня, что же мы имеем на свои?.. – И после паузы продолжила: – Полновата, немного лишнего под подбородком. Личико? Личико ничего…

Она прыснула, снова вспомнив сцену в спальне у Галеба. До «роковой старушки» ей еще далеко.

Натали была слишком строга к себе, не желая смириться с неизбежным: и восемнадцать, и двадцать, и… – ушли безвозвратно. Умей радоваться тому, что есть. И радоваться было чему – она, как и многие ровесницы, оставалась притягательной. В этом зрелом возрасте сводили мужчин с ума Марлен Дитрих, Айседора Дункан, Лиля Брик, Лиз Тейлор и еще тысячи женщин, имена которых незнакомы миру, а известны лишь тем мужчинам, кто делил с ними счастье ласк и наслаждений.

– Да, ничего страшного, – вслух утешила себя Натали. В конце концов, главные прелести женского тела, которые, в отличие от талии и лица, можно обнаружить лишь при ОЧЕНЬ тесном знакомстве, у нее были в превосходной форме.

И с улыбкой вспомнила, как много лет назад, увидев себя в зеркале, когда, счастливая и упоенная любовной ночью, – о, Морис! – вышла из душа, в ужасе вздрогнула, обнаружив несколько складочек на талии. Тогда Натали в панике бросилась к увеличительному зеркалу. «Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду покажи…» Правда оказалась несколько огорчительной: гусиные лапки в уголках глаз, слегка набрякшие веки, совсем слегка…

«Пора принимать меры, – лихорадочно заработала головка мадам Легаре. – Через неделю аукцион. В общем, на дела уйдет недели три… Месяц. Более ждать нельзя. Что я скажу барону? Да уехала выбирать работы для галереи. Единственное, кому можно – и нужно – сказать правду, – усмехнулась Натали, – это куратору. Петров должен знать, где я нахожусь».

Решение принято, и мадам Легаре со свойственной ей деловитостью созвонилась с клиникой и договорилась о том, что приедет на запись. Дорога от Лозанны вела вверх. Вдоль нее, спрятавшись за увитыми плющом заборами, радовали глаз ухоженные, крошечные, словно игрушечные, виллы. Позже она купит себе такую же, только вблизи Женевы.

Клиника расположилась в изумительном парке, который кустистыми террасами поднимался в горы. Возле ворот Натали встретил вышколенный привратник. «Мадам Легаре? Пожалуйста, не волнуйтесь, вашу машину отведут в гараж». Административный корпус скорее производил впечатление дорогого отеля, чем медицинского учреждения. Хорошенькая строгая дама в хрустящем бирюзовом халатике проводила Натали на второй этаж, где в кабинете ее ждал главный врач клиники мсье Кашен.

– У нас все строго конфиденциально, мадам Легаре, – первое, с чего начал разговор Кашен, – можете быть спокойны. Мы регистрируем клиентов под вымышленным именем. Пожалуйста, посмотрите. – Кашен протянул Натали несколько листков бумаги, скрепленных намертво. – Это типовой договор, который наша клиника в обязательном порядке заключает с каждым из клиентов. Ваше право внести сюда дополнения.

– Замечательно, – улыбнулась Натали. – Мне подходят условия. Я хотела бы приехать сюда через три недели. Могу я посмотреть апартаменты, в которых мне придется провести достаточно длительное время? Я понимаю, что ложусь на курс лечения, но все-таки хочется коротать этот месяц в комфорте.

– Безусловно, мадам, – ослепительная улыбка врача смогла соперничать с обаянием Питера О'Тула^[54].

– Вам поможет старшая сестра. – Кашен нажал на кнопку. – Луиза, когда мы закончим, пожалуйста, покажите мадам Легаре апартаменты.

Вскоре появилась бирюзовая матрона, которая провела ее в двухкомнатные апартаменты с изумительной террасой-садом. Сейчас их занимала ее приятельница, звезда французского кино Катарина Недивье. Катарина-то и дала Натали адрес клиники. Натали подписала все необходимые бумаги, внесла аванс и простилась до начала сентября.

«Нет, все-таки мне пригодится кружевной лифчик».

Сегодня Натали вспоминала, с каким ужасом она взглянула на себя в зеркало, когда после операции сняли бинты. Жутко опухшее лицо, все в разноцветных пятнах. Глаза, как у вампира, – Натали вздрогнула, вновь переживая те ужасные минуты, – налитые кровью, кошмарные черные швы за ушами.

– Мадам, не стоит на этой стадии так себя разглядывать, – уговаривали Натали врач и сестра. – Пройдет время, и все исчезнет, а так только ненужное и совершенно бесполезное расстройство.

Но Натали разглядывала себя и расстраивалась. «Боже, что я натворила. Никогда-никогда я не смогу выглядеть, как нормальные люди. Ну чем мне мешали несчастные морщины?» И она стонала, сидя на кровати, раскачиваясь, как китайский болванчик, или бродила по террасе, проклиная всех и вся.

Но вот сняли швы. Мучительный месяц закончился. Шрамы из кошмарно-зловеще багровых постепенно превратились в нежно-розовые, и вскоре под влиянием чудодейственных мазей и времени исчезли совсем.

– Ну, мадам Легаре, – хохотнул мсье Кашен, любуясь Натали, когда та, не веря своим глазам, чуть ли не приплюснув лицо к зеркалу, изучала свою обновленную внешность.

– Боже, – только и выдохнула женщина. – Да я и в двадцать лет не выглядела так изумительно! Вы сотворили чудо, вы настоящий волшебник, мсье Кашен.

Глаза женщины от счастья сияли, как у юной девушки – лучики в уголках глаз пропали, словно их там не было и в помине. Упругие щечки украшали очаровательные ямочки, и стройная лебединая шейка без единой складочки требовала поцелуя.

«А Морис так и не заметил ничего…»

За последние пятнадцать лет Натали хорошо выучила дорожку в уютное местечко под Лозанной. Правда, чаще всего она приезжала на курс похудания. Она пробовала лечение сном, когда тебя кормят и водят умываться, целых две недели, а ты просыпаешься с ощущением, что проспала всего одну великолепную ночь. На этот раз, увы, мадам Легаре не могла позволить себе вздремнуть. Ей предстояло провести в ставших почти родными апартаментах около месяца, подвергаясь малоприятным процедурам – нет, ничего хирургического, слава богу. И питаться…

«Господи, разве ЭТО можно назвать пищей! А может, прав Питер – незачем терзать себя идиотскими диетами? Вот Омар, к примеру, огорчался, когда я худела.

Ладно, подруга, собирайся. Завтра тебя ждет мсье Кашен и вареное – какое там – вареное! Вываренное пюре из абрикосов».

И Натали целый вечер перекладывала вещи, которые завтра должна увезти с собой в альпийскую клинику, где она сначала сбросит лишние килограммы, а потом высокопрофессиональные врачи вернут ее тридцать… двадцать пять…

Наутро мадам Легаре вывела из гаража свой «ягуар», выехала за ворота и покатила по шоссе вверх, по направлению к Лозанне.

– Вы, как всегда, пунктуальны, мадам. – Вышколенная старшая сестра приняла багаж Натали и провела ее в кабинет. – Мсье Кашен будет сию минуту…

Натали едва успела отпить глоток освежающей воды, который предусмотрительно поставила перед ней сестра, как в кабинет с ослепительной улыбкой уже входил мсье Кашен.

В Ивердоне официальную делегацию НПО «МиГ» ожидал первый сюрприз. Оставив охрану и дежурных у самолетов, ничего не подозревающие москвичи быстро прошли паспортный контроль и оказались в небольшом зале местного аэропорта, который был буквально забит толпой журналистов с фотоаппаратами и телекамерами. И – что самое удивительное – к ним тут же устремилась большая компания военных летчиков. Возглавлял группу трехзвездный генерал, представившийся командующим ВВС Швейцарии. Ничего себе! Такой прием по меньшей мере был неожиданным, поскольку чемпионат мира по высшему пилотажу среди любителей был исключительно гражданским мероприятием. Тут же защелкали фотокамеры, и делегация вместе со швейцарскими военными оказалась в эпицентре салюта из вспышек. Со всех сторон посыпались вопросы.

– С какой целью вы решили выступить на чемпионате с показательной программой? Как вы оцениваете МиГ в сравнении с «миражом» и Ф-16? Состоятся ли у вас переговоры с ВВС Швейцарии? Каково будет их содержание?

– Господа, гости устали. – Генерал дружелюбно улыбнулся трудящимся пера и решительно заявил: – Перелет был не из легких. Проявите милосердие. Вы еще не раз будете иметь возможность побеседовать с нашими русскими гостями. Прошу вас…

Несколько полицейских быстро оттеснили толпу журналистов от делегации, и представителю оргкомитета чемпионата, наконец, удалось вывести русских из зала, а затем пройти к стоящим у входа служебным автобусам. Генерал пригласил руководителя делегации и неотлучно следовавшего за ним Углова поехать до гостиницы в автомобиле командующего.

Стоявшие в стороне французы во главе с Аркадием и Басовым вежливо распрощались с русскими и направились к лифту, доставившему их в подземный гараж. Аркадий и Басов сели в поджидавший их автомобиль и помчались в сторону Женевы.

Расположенная вдоль реки Роны на фоне величественных Альп Женева известна всему миру как штаб-квартира Международного Красного Креста и дюжине других международных организаций. Она однажды давала приют печально известной и канувшей в Лету Лиге Наций, предшественнице ООН.

Женева впитала в себя черты многих культур, хотя французская культура и язык Вольтера являются на сегодня преобладающими признаками города. Атмосфера Женевы всегда источала неповторимый шик и молчаливое превосходство. Вылизанный до приторности, город изобилует изящными особняками, озерами, оккупированными полчищами чаек, магазинами с товарами лучших мировых марок и элитными ресторанами.

Сердце города называется «Рив Гош» – левый берег реки, на котором находится полная очарования старая его часть. Туристы толпами прогуливаются по причудливым бутикам и художественным галереям вдоль улицы Гранд-Рю с ее мощенной булыжником мостовой. Каждый, кто посещал Женеву, непременно побывал в соборе Святого Пьера, где вел реформаторские проповеди поселившийся там в 1536 году Джон Кальвин. Все путеводители по городу рекомендуют молча постоять у памятника основателям протестантского реформаторского учения и подивиться красотам Джет-д'О – самого высокого фонтана Европы.

Однако Аркадию и Басову было не до прелестей этого спокойного и респектабельного города Европы. Их автомобиль устремился в тихий уголок Женевы на улицу Шмен дю Пти-Саконе, где находился отель «Интерконтиненталь» – один из самых больших и комфортабельных отелей в городе. Аркадию и Басову не терпелось после спартанских «удобств» в чреве пропахшего горючим и еще черт знает чем транспортного гиганта, принять душ, переодеться и, наконец, просто по-человечески поесть.

Что касается последнего, то через два часа в ресторане «Ля Перголь», на втором этаже гостиницы, их будет ожидать Натали.

– Господин генеральный директор, – генерал, как это принято у французов и швейцарцев, в неофициальной обстановке повысил руководителя делегации на один ранг, – мы чрезвычайно рады принимать ваших асов на швейцарской земле и в швейцарском небе.

Расположившийся в огромном «Мерседесе-600» на откидном сиденье молоденький переводчик отлично справлялся со своей миссией, и только легкое грассирование и интонация выдавали в нем иностранца.

– Еще каких-то три-четыре года тому назад, – продолжал генерал, – это было бы совершенно немыслимо. Прекрасно, что времена меняются, и меняются к лучшему. Поэтому нет ничего удивительного, что мы решили, воспользовавшись оказией чемпионата, встретиться с вами и поговорить как профессионалы с профессионалами.

Русские внимательно слушали генерала и вежливо кивали.

– Я думаю, что вашим асам будет также интересно встретиться с нашими лучшими летчиками и показать друг другу свое мастерство. Не правда ли?

– Вы правы, господин командующий, – согласился зам. генерального, предварительно взглянув на Углова.

– Мы готовы также провести с вашими ребятами совместные полеты, если вы посчитаете это возможным. Мне сказали, что одна из ваших машин – спарка… – Генерал вопросительно с надеждой в глазах смотрел на руководителя делегации.

– Прекрасно, давайте проведем совместные полеты в спарке на МиГе и на «мираже».

Генерал с юношеским энтузиазмом горячо поддержал зам. генерального.

– Это просто великолепное предложение… Когда вы собираетесь на аэродром? Сегодня? Отлично. Я предоставлю в ваше распоряжение наш автомобиль. – Он кивнул на сопровождавшую их машину. – Можете им пользоваться по своему усмотрению. На аэродроме вы встретитесь с моим порученцем майором Эдмоном Кюном. Он поможет вам разработать совместную программу полетов.

В это время машины подъехали к гостинице, где проживали участники чемпионата. Зам. генерального и Углов сердечно поблагодарили командующего за оказанное внимание и, попрощавшись, вошли в вестибюль. Там многоязычная группа участников и официальных лиц толпилась у информационного столика с эмблемой чемпионата для получения аккредитационных карточек, программы и других документов.

Приведя себя в порядок, Кобзарь в сопровождении «Бонда» Басова в темпе двинулся в «Ля-Преголь».

Войдя в ресторан, они сразу заметили Натали, которая сидела у окна в самом конце зала. Аркадий издали помахал ей рукой и направился к ее столику. Анатоль, следуя за Аркадием, с любопытством вглядывался в эту легендарную женщину. Ведь он-то был знаком с личным делом Натали.

«Черт возьми, она все еще очень хороша, несмотря на свой возраст. Вот что значит зрелая холеная красота и вмешательство современных косметологов. А этот высокомерный взгляд умных глаз и гордая посадка головы, – приближаясь, продолжал внимательно рассматривать ее Анатоль. – Она из тех женщин, которые выглядят, по крайней мере, лет на 10—15 моложе своего возраста», – закончил он свои наблюдения.

Подойдя вплотную к столику, мужчины по очереди поцеловали грациозно протянутую им руку. Процедура по своей торжественности напоминала церемонию у полкового знамени. Натали приветливо улыбнулась, обнажив два ряда жемчужно-белых зубов, искусно сделанных лучшим дантистом Франции, и жестом пригласила мужчин садиться.

«Величественная сука…» – констатировал про себя Басов. Аркадий, для соблюдения вежливой формальности, указав на Басова, произнес:

– Это наш друг Анатоль из посольства в Москве…

– Ну как там в Москве? Как вы долетели? – без интереса спросила Натали.

Басов уж было собирался ей что-то ответить, однако вопрос был явно риторический, и Натали, не отдавая инициативы, тут же заговорила снова:

– На аэродроме и по дороге в отель все прошло безукоризненно. Мне только что сообщили об этом. Гости согласились провести совместные полеты на МиГах и «миражах». Кстати, они сами это предложили, опередив нас. Завтра утром начнется следующий этап операции…

«Как же это ей удалось?» – восхищенно и одновременно с завистью подумал Басов.

В это время к столику почтительно приблизился официант. Аркадий вместе с Басовым заказали себе блюда с учетом местного специалитета и разыгравшегося аппетита. Ресторан «Ля-Перголь» славился в Женеве своей кухней. Там можно было заказать швейцарские, итальянские, немецкие и другие блюда европейских стран, известные гурманам всего мира. Натали попросила принести ей еще одну чашечку кофе и маленькую бутылочку «перье» с лимоном. Она уже вторую неделю методично готовила себя к клинике. Аркадий долго изучал винную карту ресторана и, после обмена мнением с официантом, решил остановиться на бордо «Шеваль Бльо» 1986 года. В то необычайно жаркое лето урожай винограда в провинции был отменный.

На летном поле у российских машин, которые были отбуксированы к самому краю аэродрома, царило необычное оживление. У самолетов стояла группа швейцарскихлетчиков, которые посредством хорошо известных манипуляций ладонями увлеченно беседовали с российскими пилотами, имитируя то ли воздушный бой, то ли исполнение фигур высшего пилотажа. Рядом, через переводчика, степенно вели разговор со своими швейцарскими коллегами инженеры и техники из группы наземного обслуживания самолетов. Швейцарцы, как летчики, так и инженеры, поочередно залезали в кабины машин, осматривали приборную доску, верхний щиток, задавали множество вопросов. Между ними сновали журналисты, непрерывно снимая различные ракурсы боевых машин.

Охрана, состоящая из русских дежурных и швейцарских полицейских, стояла тут же рядом, снисходительно наблюдая за этим импровизированным Гайд-парком.

В огромном брюхе Ил-76 тоже было людно. Из ящиков, прикрепленных специальными сетками к полу, группа русских техников разбирала привезенное оборудование, вынимала раскладушки, спальные мешки и запасы провианта. Дело в том, что, кроме руководства и пилотов, разместившихся в гостинице, остальные русские намеревались провести эти три дня на борту транспортника.

Невдалеке стоял Углов с высоким жилистым блондином лет тридцати пяти, на лацкане пиджака которого поблескивал значок чемпионата с ленточкой «Пресса». Это был собственный корреспондент телевизионного канала РТР в Женеве Владимир Зайцев – он же оперативный работник женевской резидентуры СВР по линии X (научно-техническая разведка).

Они о чем-то оживленно беседовали, изредка поглядывая на открытый боковой люк для десантирования. Внезапно в нем появились зам. генерального и швейцарский офицер со вчерашним молодым переводчиком.

– Познакомьтесь, майор Эдмонд Кюн – порученец командующего, – представил зам. офицера.

Все вместе подошли к расставленным рядом железным раскладным стульям и столику.

– Давайте присядем.

– Так вот, – начал зам. генерального, – швейцарцы предлагают завтра часов в двенадцать организовать совместные полеты. Майор Кюн расскажет нам все это поподробнее. Кстати, они разработали очень интересный маршрут. Сейчас вы все услышите сами…

Эдмонд внимательно оглядел присутствующих, улыбнулся и приступил к детальному описанию маршрута и программы полетов.

На другой день утром после завтрака во вместительном конференц-зале гостиницы, где собрались участники чемпионата на брифинг с представителями оргкомитета, к Углову подошел Зайцев. В руках он держал пачку газет.

– Александр Константинович, хотел бы показать вам сегодняшние местные газеты, да и кое-какие французские… Вот смотрите сами. – Все газеты на первой странице под броскими заголовками, напечатанными большими буквами, помещали фотографии российских самолетов как в воздухе, так и на поле аэродрома, встречу делегации в аэропорту, сцену обмена рукопожатиями зам. генерального и командующего ВВС Швейцарии.

– Что они там пишут? – поинтересовался Углов.

– Да всё крайне лояльно. С иронией отмечают, что впервые в истории границы нейтральной Швейцарии были «нарушены» российскими военными самолетами. Дают лестные характеристики МиГам и транспортным Илам. Рассказывают о наших замечательных пилотах, и все в таком же роде… Пока мне не совсем понятно, с какой целью швейцарцы подняли такой шум в национальном масштабе.

В это время к ним присоединился зам. генерального, который только что вернулся с совещания у председателя оргкомитета. Зайцев вкратце пересказал ему обзор прессы.

– Ну что ж, это хорошо. Пора на аэродром. Сегодня предстоит небольшая разминка для наших ребят, – напомнил зам. генерального и первым направился к выходу из гостиницы.

На аэродроме их встретил генерал Клебер. Рядом с ним стоял командир авиакорпуса полковник Марсель Депас, который должен был лететь в спарке с лучшим летчиком НПО «МиГ» и командиром «Небесных воинов» подполковником Виталием Мясниковым. Группа швейцарских пилотов и трое «Воинов» во главе с Мясниковым стояли рядом, ожидая указаний начальства.

– Господин генеральный директор, – обратился к нему командующий, – мне бы очень хотелось перед тем, как наши пилоты поднимутся вместе в небо Швейцарии, побывать в кабине легендарного МиГ-29. Вы понимаете, что иметь такую возможность и не воспользоваться ей – было бы непростительно.

– Пожалуйста, господин командующий, милости просим, – поспешил ответить тот, и все направились к стоящим близ ВПП боевым машинам.

У самолетов суетились российские и швейцарские техники, еще и еще раз проверяя готовность МиГа и «миража» к ответственному полету. Командующий вместе с командиром корпуса подошли к русскому истребителю. Клебер в генеральской форме при всех регалиях ловко залез в кабину машины и занял место пилота. Он, как это полагается перед полетом, посидел спокойно в кресле, оглядел приборную панель, положил руку на штурвал и, улыбнувшись, поднял вверх большой палец. На земле все дружно заулыбались и замахали ему рукой. Сцена была очень кинематографична. Не хватало только эффектного взлета. На земле группа фотокорреспондентов, которая вечно крутилась вокруг русских машин, запечатлела этот вполне голливудский эпизод.

Генералу очень хотелось сбросить мундир, натянуть летный комбинезон и самолично попробовать эту великолепную машину. Увы… Он всем сердцем завидовал Депасу.

Что касается настоящих полетов, то ровно через час с командного пункта поступил приказ «на взлет».

Командир авиакорпуса Марсель Депас летел в спарке МиГ-29 с российским асом майором Дружининым. Виталий Мясников – командир «Небесных воинов» был в спарке «миража» с лучшим асом Швейцарии подполковником Хансом

Графхопом. Если не углубляться в тонкие переживания воздушных виртуозов, о которых они потом часто и подробно рассказывали своим коллегам, а коротко изложить суть дела, то можно сказать следующее. Швейцарца поразили филигранная точность и расчетливая рискованность пилотирования майора Дружинина.

На командира «Небесных воинов» произвели огромное впечатление безукоризненная техника полета и высочайший профессионализм швейцарского полковника, который вел свой «мираж» над Альпами или, точнее, в самих горах, едва не касаясь крыльями их вершин и отрогов. В результате, отбросив такую тонкую материю, как индивидуальное искусство летчиков, все сошлись на мнении, что с точки зрения пилотирования МиГ является непревзойденной машиной.

На другой день «Небесные воины» показали чудеса высшего пилотажа в небе над аэродромом Ивердона. Зрители получили огромное удовольствие, и, конечно, показательные выступления МиГов стали гвоздем программы. После окончания чемпионата на заключительном банкете все его участники старались запечатлеться на фотографии с русским трио.

Пятнадцатый чемпионат мира по высшему пилотажу среди любителей в Ивердоне так бы и остался третьестепенным событием, едва ли заслужившим небольших обзорных статей на последних страницах газет в разделе спорта, если бы не показательные выступления «Воздушных воинов» и последовавшая мощная кампания в прессе, организованная Натали и Бидо.

В этот день влиятельные газеты Швейцарии вышли со следующими заголовками на первых станицах:

Однако апогеем визита русских в Швейцарию было выступление одного из уважаемых депутатов в швейцарском парламенте, в котором он призвал к закупке МиГ-29 вместо «миражей», поскольку якобы, по свидетельству экспертов, они были чуть ли не в два раза дешевле и настолько же лучше.

Одновременно во французской прессе, наряду с перепечатками из швейцарских газет, были опубликованы статьи ведущих обозревателей под заголовками:

Кампания в прессе с каждым днем набирала обороты. В нее включились и региональные издания. В газетах и журналах в рубрике «Письма читателей» появились гневные строки возмущенных граждан с призывами к правительству сохранить швейцарский рынок и честь Франции. Больше всего досталось депутатам Национальной ассамблеи, которых обвиняли в близорукости и популизме.

Виднейший телекомментатор 2-го канал Валери Лурье в теледебатах по поводу событий в Ивердоне закончил свою передачу следующим пассажем: «Торгуясь со швейцарцами, мы дошли до крайней точки в нашей близорукой самоуверенности и национальной заносчивости. Благодаря фальшивым социальным завоеваниям и так называемой гуманной политике в вопросах эмиграции, наша страна потеряла основную движущую силу прогресса – конкурентоспособность. Мы теряем верных друзей, теряем политическое влияние в мире и теряем рынки. Сейчас мы на грани потери предмета нашего традиционного экспорта в Центральной Европе, Африке и Латинской Америке. Как это скажется на положении трудящихся, и в первую очередь рабочих компании „Дассо Авиасьон“? Что себе думают депутаты Национального собрания, которым через неделю придется покинуть это Здание Чести Франции? Проголосует ли за многих из них вновь французский электорат?»

Через три дня на утреннем заседании французского парламента депутат от правящей партии мсье Фредерик Ресту выступил с эмоциональной получасовой речью в поддержку выделения правительственных дотаций компании «Дассо Авиасьон» для продажи Швейцарии сорока «миражей». Поставленное на голосование предложение мсье Ресту было единогласно принято под аплодисменты зала.

Руки у правительства Франции были развязаны. В тот же день состоялся телефонный разговор французского премьера с премьером Швейцарии. Без лишнего шума сделка состоялась. Кампания в прессе так же быстро была свернута, как и развязана.

Современному думающему читателю давно уже следует сделать для себя вывод, что любые события в мире вполне управляемы, а так называемое общественное мнение даже в самых старых и уважаемых демократиях легко поддается манипулированию.

На вилле под Мантом собрались участники предыдущего совещания. Единственным новым лицом был Анатоль Басов. На этот раз не нужно было подниматься на второй этаж в конференц-зал, так как не существовало повестки дня встречи и, следовательно, нечего было обсуждать. Эта встреча, скорее, являлась празднованием удачно завершенной операции. Если и были обсуждение и какой-либо ее анализ, то они, очевидно, прошли в другом здании и в другом составе. И слава богу!

Гости и хозяева потянулись в правое крыло виллы и остановились перед открытой дверью в столовую, где почтительно, почти навытяжку стояли те же солдаты-официанты.

Бидо, радушно улыбаясь, предложил собравшимся аперитивы, которые в огромном выборе стояли на длинном столе при входе в столовую. Обслуживали все те же бравые ребята. Завязалась непринужденная беседа. Ее содержание никак не относилось к делу, ради которого собрались на вилле. Это были светские новости, события культурной жизни Парижа. Кто-то что-то говорил о политике и о продолжающемся экономическом спаде.

Как всегда, в центре внимания была мадам Натали. Ей пришлось прилететь в Париж из Женевы, нарушив строгие правила клиники, предписывающие полную изоляцию ее пациентов от внешнего мира. Как постоянная клиентка (это было ее четвертое добровольное заточение), мадам Натали вымолила у главного врача клиники семь часов свободы – она улетала обратно в Женеву в этот же вечер. Натали источала обаяние, преподносимое со снисходительной улыбкой. Все понимали, что сегодняшнему приему они обязаны, несмотря на личный вклад каждого приглашенного, только ее гибкому уму, умению планировать многоходовые комбинации и находить нужные связи в нужное время и в нужном месте.

Натали стояла рядом с Аркадием – в руках она держала рюмку сухого мартини с водкой, к которой не прикладывалась. Они тихо беседовали между собой по-русски. Натали на какое-то мгновение задумалась, а затем, к удивлению Аркадия, произнесла то, что не было связано с их разговором

– Молодец Роже! Я в нем никогда не ошибалась… – Как бы отвечая на застывший в глазах Аркадия вопрос, Натали продолжала: – Роже Клебер – генерал, командующий ВВС Швейцарии. Я его прекрасно знала еще тогда, когда он был помощником военно-воздушного атташе в Париже. Он часто бывал у меня в салоне на улице Мозар…

Натали устремила свой взгляд вдаль, сквозь легкие занавески окна, за которым были видны стриженые газоны и обвитая густыми ветвями дикого винограда высокая стена, окружающая виллу Ее глаза на какую-то долю секунды потеплели и наполнились туманом ностальгии.

– Что ж, все когда-то кончается….

Она снова была здесь, на вилле, среди, за редким исключением, малоинтересных ей людей.

Наконец Бидо подал сигнал пройти всем в зал. Рассевшись за обеденным столом, все участники встречи поглядывали на мсье Бидо, от которого ожидали приличествующего в подобных случаях спича. Бидо не заставил себя долго ждать. Поднявшись из-за стола, он начал говорить:

– Дамы и господа! – Единственной дамой за столом была мадам Натали, на которую при этом устремились одновременно все взгляды. – Я имею честь поздравить вас с блестящим завершением операции «Альпийский мираж». Я думаю, что в этом составе излишне говорить о ее значении и роли в ней каждого из присутствующих. Операция останется, без сомнения, навсегда в нашей памяти и, вероятно, со временем войдет в закрытые учебники для подготовки работников спецслужб.

Бидо сделал многозначительную паузу.

– Я также еще раз хочу подтвердить, – с этими словами Бидо взглянул на Галеба, – что все финансовые обязательства будут безукоснительно выполнены. Но это не самое главное. У меня есть одна важная новость, которую я с большой радостью сообщаю вам. Возможно, мне следовало с нее и начать, однако пусть это будет сюрпризом на десерт. – Он торжественно взглянул на мадам Натали и Аркадия. – Правительство Франции приняло решение за особые заслуги в деле укрепления экономики страны представить к ордену Почетного легиона госпожу Легаре и господина Кобзаря. В настоящее время закрытый указ находится на подписи у президента. Нет сомнения, что он его на этой недели подпишет.

О торжественной церемонии вручения наград в Елисейском дворце вам сообщат в ближайшее время.

Наступила полная тишина, которая через мгновение была нарушена громкими возгласами одобрения и аплодисментами всех присутствующих, включая молодцов-официантов. Натали скользнула взглядом по лицемерно радостным лицам, задержалась на Кобзаре… Вот уж кому сам президент не указ… Похоже, его этот орден слегка задел по голове: в осанке прибавилось надменности, в глазах насмешливо прыгали чертики, и не всегда добрые. «О-ля-ля, парень, как бы ты не утратил чувства юмора. Или, не дай бог, не зарвался. По нашему делу, милый, зарываться никак нельзя. А может, я сегодня все драматизирую – от голода? – И Натали отогнала смутные предчувствия. – Будем решать проблемы в порядке их поступления».

Эпилог

Позднее Натали стало известно, что Жак Летисье получил внеочередное звание, Анатоль Басов был повышен в должности и опять уехал в Москву, Робер Бидо значительно укрепил свой авторитет в службе и мог рассчитывать на то, что со временем станет ее руководителем.

Остается лишь сообщить читателю о том, что он сам уже хорошо знает или о чем догадывается. Грандиозные планы НПО «МиГ» о поставках истребителей во Францию, а потом и в Швейцарию вскоре сошли на нет, а амбициозные планы закончить работы по созданию истребителя пятого поколения пришлось отложить на неопределенный срок. Однако этому предшествовала еще одна приятная поездка в Париж, где делегация продолжила ознакомление с культурными памятниками столицы Франции.

Да, ради справедливости, следует добавить, что 50 тысяч долларов, полученных еще в Женеве от арабского банка (читай, от французской секретной службы), были честно сданы в кассу НПО «МиГ».

Из СВР в ФСБ была направлена информация, правда запоздалая, о том, что швейцарские ВВС закупили сорок «миражей» и, по проверенным агентурным данным, Министерство обороны Франции никогда не планировало закупку истребителей МиГ-29 у России. Как говорится, лучше поздно, чем никогда.

1

Сладкая жизнь (ит.).

2

Заговор врачей-убийц, инспирированный Сталиным арест кремлевских врачей-евреев по ложному обвинению в подготовке убийств советских лидеров.

3

Московский государственный институт международных отношений.

4

Главное управление по охране территорий – французская контрразведка.

5

Большой джазовый оркестр.

6

Управление по делам дипломатического корпуса – учреждение при МИД СССР, через которое иностранные посольства и отдельные дипломаты могли получать необходимые им услуги – вплоть до найма уборщиц, горничных и переводчиков (как правило, агентов КГБ).

7

Закон, по которому здоровый человек, нигде не работающий более трех месяцев, подлежал высылке из Москвы за 101-й километр и там в принудительном порядке трудоустроен.

8

Герой пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион».

9

Старинные бани в центре Москвы, где в специальных номерах отдыхали истинные и состоятельные любители попариться по-русски.

10

Компрометирующие материалы.

11

Дайте взглянуть, пожалуйста (фр.).

12

Вы можете укоротить? (фр.)

13

Можно это сделать в моем присутствии? (фр.)

14

Как поживаете? (фр.)

15

Хорошо, а как вы? (фр.)

16

Как следует (фр.).

17

Вечный двигатель (лат.).

18

Научно-техническая разведка.

19

Военно-промышленный комплекс.

20

Подлинные (лат.).

21

Дезинформационный материал (жаргон чекистов).

22

Любовь моя (фр.).

23

Мидас – в греческой мифологии царь Фригии, славившийся своим богатством. Получил от бога Диониса дар превращать все, к чему он прикоснется, в золото.

24

Внешняя разведка.

25

Подразделение, обеспечивавшее физическую безопасность высших партийных лидеров СССР.

26

Ширма (англ.).

27

Милая (англ.).

28

Набережная в Париже, где расположено здание МИД Франции.

29

Дядя Сэм – так американцы называют свое правительство.

30

Внешняя контрразведка.

31

Военная академия в Париже.

32

Булочка с шоколадной начинкой (фр.).

33

В Ясеневе находился комплекс зданий Первого главного управления КГБ. Сейчас СВР (Служба внешней разведки).

34

Это вы, мой дорогой друг? Я сгораю от нетерпенья, предвкушая нашу встречу после столь длительной разлуки… (фр.)

35

Офицеры Первого главного управления КГБ – внешняя разведка.

36

М'Боу – гаитянин, в то время Генеральный директор ЮНЕСКО.

37

Дом – жаргонное название здания французской контрразведки.

38

Сумасшедший генерал, персонаж антивоенного фильма Стэнли Кубрика «Доктор Стренджлав», решивший нанести ядерный удар по СССР.

39

Район в Восточном Берлине, где располагался комплекс зданий КГБ.

40

Устинов Дмитрий Федорович (1908—1984) – в то время член Политбюро ЦК КПСС, министр обороны СССР.

41

Не лезь со своим уставом в чужой монастырь (англ. посл.).

42

Специальные ножнички для обрезания кончиков сигар.

43

Резидент (жаргон разведчиков).

44

Предатель, работающий на противника в Центре (жаргон разведчиков).

45

Федеральное ведомство по охране конституции – контрразведка ФРГ.

46

Контрразведка.

47

Жозеф Фуше – министр полиции Франции в 1799—1802, 1804– 1810 и 1815 гг. «Отец» разветвленной системы политического сыска, контрразведки и шпионажа. Служил то республике, то Наполеону, то Бурбонам.

48

Паштет, приготовленный из рубленого мяса, которое запекают в глубокой глиняной миске с крышкой.

49

Политическая разведка.

50

Жизненное кредо великого комбинатора – Остапа Бендера, главного героя книг И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок».

51

Военно-промышленный комплекс.

52

Югославские фашисты.

53

Загрузочный трап.

54

Известный английский актер.