Глава I

– Кто сегодня дежурит, доктор Кобаси?

Каору Уно взглянула на график дежурств. Она собирала в палатах термометры и только вернулась на пост.

– По графику – Кобаси-сэнсэй,^[1] но он, кажется, с кем-то поменялся, – не поднимая головы, отозвалась Норико Симура, подшивавшая за столиком истории болезни.

– Да? А с кем?

– По-моему, с доктором Наоэ.

– С Наоэ?! – Каору ахнула.

Норико с удивлением посмотрела на нее, и та, смутившись, зажала рот рукой.

Норико уже двадцать четыре, и она считается опытной медсестрой, Каору же совсем ребенок – ей едва исполнилось восемнадцать, – этой весной поступила на подготовительные курсы и в клинике числится пока стажером.

– Исикуре из четыреста двенадцатой опять плохо, – сообщила она.

– Это тот старичок, у которого сын – хозяин сусия?^[2]

Шестидесятивосьмилетний Ёсидзо Исикура раньше сам держал сусия в Накамэгуро, но года три назад отошел от дел и передал заведение сыну с невесткой. В клинику «Ориентал» он попал с месяц назад, в самом конце сентября. Перед этим Исикура, страдавший от болей в желудке, пролежал целых двадцать дней в клинике при университете Т., но потом его вдруг выписали и перевели сюда.

– Лежит на животе и стонет…

– С ним есть кто-нибудь из домашних?

– Невестка.

Оторвавшись от историй болезни, Норико задумчиво устремила взгляд на белую стену.

– Значит, дежурит Наоэ-сэнсэй? – уточнила Каору, пересчитывая термометры у полочки с инструментами.

Норико помолчала.

– Думаю, сегодня он уже не появится, – наконец проронила она.

– Как это – не появится? Он же дежурит! – удивилась Каору.

– Да, дежурит…

– А может, он где-нибудь здесь, в клинике?

– Нет, он недавно ушел.

– Ушел? Совсем? – снова переспросила Каору. Норико недовольно отвернулась.

– Он же дежурит! Куда он мог пойти?

– Если хочешь – поинтересуйся, – и Норико показала пальцем на прикрепленный над столиком крохотный лист бумаги. На нем было торопливо нацарапано: «Наоэ. 423-28-50».

Каору с недоумением уставилась на бумажку.

– Что это?

– Бар.

– Бар?! Он что, отправился в бар?

– Выходит, что так, – сухо ответила Норико и снова уткнулась в истории болезни.

Каору отложила термометр.

– А разве можно?.. Во время дежурства?

– Конечно, нет. – Норико пожала плечами.

– Но… тогда, как же он?..

– А так. Как всегда.

Каору разрешили работать по ночам недавно, и сегодня она впервые попала в дежурство Наоэ.

– Этот бар… далеко отсюда?

– Не знаю. Сказал, где-то у Догэндзака. Пешком минут десять.

– Но с чего ты взяла, что это бар?

– От него всегда просто разит, когда он возвращается.

– Да что ты?!

– Не веришь, позвони сама и спроси.

Подшив последнюю бумажку, Норико достала из ящика стола дверную табличку и тушь.

– Ведь Исикуре действительно очень плохо… Все-таки надо бы позвонить, – виновато сказала Каору, рассматривая написанный на клочке номер.

– Бесполезно.

– Но человек же мучается!

– Если уж тебе так невмоготу, сделай ему укол.

– Без разрешения?

– Если одну дозу, то ничего.

– Но… – Каору замялась.

– Он скажет тебе то же самое. Исикуру давно держат на опиатах.

– Это же наркотики!

– Да. И очень сильные. Прекрасно снимают боли.

– Но ведь наркотики запрещены!

– Почему же запрещены?.. – Норико обмакнула кисточку в белую тушь и попробовала ее на газете.

– У Исикуры рак желудка? Норико кивнула.

– А мне говорили, что при раке совсем не бывает больно. Никогда не думала, что человек может так мучиться!

– Это потому, что у него поражен не только желудок. Метастазы прошли в позвоночник, затронуты нервные центры.

– Значит, операция уже не поможет?

– Нет. Потому-то его и выписали из университетской клиники.

– Жалко его… – Каору вздохнула. За полгода работы в клинике она успела перевидеть немало, но все для нее было пока внове и казалось захватывающе интересным. – Сколько же ему осталось?

– Наоэ считает, месяца два, самое большее – три.

– А Исикура знает об этом?

– Конечно, нет. Только родственники.

– Выходит, они просто ждут, когда он умрет?..

– Выходит, что так.

Норико снова взялась за кисть. По черной дощечке побежали белые иероглифы: «Цунэо Мурая» – имя, фамилия только что поступившего пациента. Линии получались у Норико легкие, изящные.

– Смотри не проговорись, – предупредила она, хотя этого можно было и не делать: у Каору ни за что недостало бы духу рассказать обо всем старику. Но все же она кивнула с самым серьезным видом – и в этот момент зазвенел сигнал вызова. Звонок был из 412-й.

– Исикура!

– Захвати две дозы бробарина, скажи, что это должно помочь.

– Хорошо.

Каору, достав из аптечки красную упаковку, стремительно выбежала в коридор.

Название клиники звучало претенциозно: «Ориентал». Однако это была самая обычная частная клиника, и владелец ее – Ютаро Гёда – был также и главным врачом. Здание «Ориентал» – шесть этажей над землей плюс один подземный – располагалось неподалеку от пересечения улицы Тамагава с кольцевой дорогой № 6 и выходило фасадом на проезжую часть. На первом этаже находились амбулатория для приходящих больных, приемная, регистратура, аптека и рентгенкабинет. Второй этаж занимала операционная, физиотерапевтический кабинет, лаборатория, ординаторская, кабинет главного врача и канцелярия. С третьего по шестой шли палаты. Всего в «Ориентал» было семьдесят коек. Число амбулаторных больных колебалось в зависимости от дня недели, но в среднем ежедневно в клинику приходило 150–160 человек. На дверях кабинетов висели таблички: «терапевт», «дерматолог», «уролог», «хирург», «гинеколог», «кабинет пластической хирургии», «врач-радиолог»,^[3] однако в действительности число постоянных врачей в «Ориентал» было невелико: терапевт Кавахара, два хирурга – Наоэ и Кобаси, педиатр Мураяма – всего, вместе с главным врачом, пять человек. В кабинете пластической хирургии тоже принимал Наоэ, а в кабинетах уролога и гинеколога – два раза в неделю – приходящие врачи из клиники при университете М. Медсестер, включая младших и стажеров, в «Ориентал» было двадцать две. Главврач Ютаро Гёда специализировался в терапии, но последние несколько лет почти не показывался в палатах, во всем полагаясь на Кавахару, с которым был в приятельских отношениях. Самого же его волновало лишь членство в муниципалитете и в правлении Ассоциации врачей – проблемы, весьма далекие от медицины. Когда же, случалось, речь заходила о клинике, он ныл, что частное предпринимательство не приносит никакой прибыли, и тем не менее «Ориентал» по праву считалась довольно крупной больницей не только в округе, но и во всем Токио.

Ночью в клинике оставались две дежурных медсестры. Главный вход – он вел в отделение «Скорой помощи» – был открыт до восьми часов вечера. После восьми его запирали, и посетителям приходилось нажимать на кнопку звонка.

В тот вечер в клинике происшествий не было – словно все предвидели исчезновение дежурного врача. Только Исикура жаловался на боли, да Сугимото, парнишка из палаты на третьем этаже, пришел попросить что-нибудь от простуды. Амбулаторных пациентов, явившихся после пяти часов, когда прием обычно уже заканчивался, было немного: двое пришли на перевязку, еще двое просили сделать назначенные инъекции.

Больных с травмами, которых обычно привозили в клинику через день, сегодня тоже не ожидалось. Конечно, то, что Норико сама, без указаний дежурного врача выдала лекарство от простуды и поменяла повязки, было нарушением правил, однако она не решилась тревожить Наоэ по таким пустякам. Норико прекрасно знала, что следует делать, да и вздумай она позвонить ему, услыхала бы только: «Вот и чудесно, продолжай в том же духе».

В девять в палатах выключили свет, а Наоэ все еще не вернулся. Работу можно было считать законченной, и Норико, раскрыв роман, погрузилась в чтение бестселлера известной писательницы. Книга была про любовь. Каору включила телевизор и, приглушив звук, уселась смотреть музыкальную программу. Комната медсестер была на третьем этаже, справа от лифта, и окнами выходила на глухую, безлюдную улочку. Шторы слегка раздвинуты, и в узенький просвет виднелся, весь в огнях, вечерний город. В девять тридцать музыкальная программа кончилась. Каору зевнула и потянулась. Она пришла в клинику рано, в восемь утра, после обеда – занятия на подготовительных курсах, потом снова сюда – на ночное дежурство, – и сейчас от усталости Каору просто валилась с ног. Ничего не поделаешь, годика два потерпеть придется… Норико сидела, низко склонившись над книгой. Волосы упали ей на лицо.

Каору поднялась, выключила телевизор и посмотрела в окно.

– Как ты думаешь, сэнсэй все еще в баре?

– Не знаю.

Норико оторвалась от книги. Она прочла уже почти до конца.

– Может, кофейку?

– Да хорошо бы.

Каору проворно вскочила и зажгла газ. В углу комнаты за белой шторкой виднелась двухъярусная кровать и два шкафчика. Кофе и чашки стояли на верхней полке. Каору достала банку с растворимым кофе и сахар, поставила на стол.

– Сколько сахару?

– Кусочек.

Теперь, когда телевизор молчал, в окно врывался, словно очнувшийся ото сна, глухой шум вечернего города.

– Ох, чуть не пролила!.. – Каору осторожно поставила перед Норико чашку.

– Спасибо.

– Как он долго… Интересно, он еще держится на ногах?

Не ответить было неловко, и Норико, буркнув что-то бессвязное, поспешно глотнула кофе.

– А если несчастный случай? Или… срочная операция? Что тогда делать?

– Что делать? Операцию!

– Но разве он сможет оперировать – в таком состоянии?

– А что ему еще остается?

Тон у Норико был неприязненный. Каору охватило смутное беспокойство. Дежурный врач ушел, бросив их одних…

– Может, все-таки позвонить?..

– Зачем?

– Хоть узнать, как он там…

– Сядь и успокойся.

– А вдруг он забыл, что дежурит?

– Не думаю.

– Я так волнуюсь! – жалобно протянула Каору.

– Волнуешься? Ты?! – Норико смерила Каору презрительным взглядом. – Скажи на милость, тебе-то чего волноваться?

– А если несчастный случай?

– Заруби себе на носу: мы не несем никакой ответственности!

Стрелки на нескольких часах показывали без десяти десять. Каору чувствовала, что лучше бы замолчать, но справиться с охватившей ее тревогой уже не могла.

– Главврач, видно, не знает, что сэнсэй пьет…

– Знает.

– Знает и молчит?

– Да что ты ко мне пристала? Не я же главврач! – неожиданно вспылила Норико.

Разговор угас. Каору представила долговязую фигуру Наоэ, изможденное, бледное лицо. Было что-то леденяще-холодное в его правильных, словно выточенных чертах. Что-то пугающе-жуткое в спокойствии равнодушных глаз…

– А это правда, что он не женат? Ведь ему уже тридцать семь.

Норико кивнула. Она поставила чашку на стол и снова раскрыла книгу, но глаза ее отрешенно глядели поверх страницы в окно.

– Он такой талантливый! Говорят, раньше преподавал в университете… Если бы не ушел, стал бы профессором… Почему он уволился и перешел сюда? Блестящий хирург…

– Что хотел, то и получил.

– Нет, все-таки непонятно. Променять прекрасное место в первоклассном университете… странно.

Норико хмыкнула.

– Одни говорят, он ушел из-за какой-то любовной истории, – не унималась Каору. – Другие – что поссорился с преподавателями. Интересно, что правда?

– Думаю, все вранье.

– Вот и мне тоже так кажется. Языки-то без костей, мелют всякую ерунду. Только я вот что скажу: непонятный он какой-то. Странный.

Каору лишь несколько раз разговаривала с Наоэ, да и то исключительно о работе, встречаться же с глазу на глаз с ним никогда не случалось. Их разделяла пропасть почти в двадцать лет. Она понимала, что и думать, и говорить Наоэ должен иначе, не так, как она, но и с остальными медсестрами, куда старше Каору, он был неизменно сух. Наоэ всегда держался особняком; казалось, он упорно избегает общения.

– Почему он не женится?.. – задумчиво прошептала Каору.

– Что ты меня-то об эт5 м спрашиваешь?

– Наверное, многие почли бы за счастье… – Каору считала себя непревзойденной красавицей, но такой жених, как Наоэ… Ее не смутила бы даже разница в возрасте. – Да, жаль… – тихонько вздохнула она.

– Что он странный – это, конечно, факт, – заключила Норико, и в это мгновение раздался телефонный звонок.

– Я подойду! – Каору бросилась к телефону. В комнату ворвался грубый мужской голос:

– Алло! Говорит дежурный полицейский квартала Маруяма. Это клиника «Ориентал»? – В трубке слышались приглушенные автомобильные гудки и гул улицы. – Отправляем к вам пострадавшего.

– Что случилось?!

– Да обычная история: якудза^[4] потасовку устроили. Одного здорово разукрасили… Физиономию всю располосовали. Кровища так и хлещет.

– Минуточку! – Трясущимися руками Каору передала трубку Норико. – Там… якудза… лицо…

– Слушаю! – Норико взяла трубку. – Только лицо? Пострадавший в сознании?

– Даже очень. Такое вытворяет! Перепились все до чертиков.

– Когда вы приедете?

– Сейчас погрузим его в машину и… минут через десять, нет, через пять… В общем, мы уже выезжаем, так что ждите.

Запищали короткие гудки.

Норико стряхнула с себя оцепенение и, взглянув на бумажку, прикрепленную над столом, быстро набрала номер.

– А ты сбегай в амбулаторию, зажги свет, открой входную дверь… И включи стерилизатор, – приказала она Каору.

Абонент ответил сразу:

– «Прэнтан»!

– Скажите, Наоэ-сэнсэй у вас?

– Наоэ-сэнсэй?.. Обождите, пожалуйста.

До Норико доносились музыка, смех, оживленные голоса. Название «Прэнтан» Норико слышала впервые, однако было ясно, что это бар. Спустя несколько минут в трубке снова раздался женский голос:

– Вы слушаете? Сэнсэй уже час как ушел.

– Ушел?!

– Да. Когда он уходил, то велел передать… Четыреста тридцать восемь…

– Минуточку… – Норико взяла ручку.

– Четыреста тридцать восемь – семьдесят два – тридцать шесть. Он будет по этому телефону.

– Благодарю вас.

Отправиться в бар во время дежурства – само по себе вопиющее безобразие, но шляться из кабака в кабак… Пожалуй, уж слишком! Норико даже задохнулась от возмущения, но тут же взяла себя в руки: злись не злись – что толку? Все равно не на ком сорвать досаду…

Она быстро набрала новый номер.

– Ресторан «Исэмото», – отрапортовал бодрый мужской голос.

– Будьте любезны, позовите, пожалуйста, к телефону Наоэ. Он должен быть в зале, – любезно-ледяным тоном попросила Норико, стараясь подавить душившую ее злость.

В трубку доносились ответы принимавшего заказ официанта. Похоже, ресторанчик с японской кухней… Бодрый мужской голос пророкотал: «Сейчас», и через минуту трубку взял уже другой человек.

– Слушаю.

Голос, без сомнения, принадлежал Наоэ.

– Это вы, сэнсэй?

– В чем дело? Что-нибудь случилось?

– Да, срочно требуется помощь пострадавшему.

– А что с ним?

– Порезано лицо, обильное кровотечение.

– Он уже в клинике?

– Только что привезли. – Из чувства мести Норико решила соврать.

– Придется накладывать швы?

– Непременно.

– Так… – Наоэ замолк, словно раздумывая, возвращаться ему или нет. – Ладно, сейчас выезжаю.

– А вы где?

– В Сибуя.

– Ну и забрались!

– Если поймаю такси, буду минут через пять.

– Только, пожалуйста, поскорее! Прошу…

Телефон звякнул и отключился, оборвав Норико на полуслове. Из амбулатории вернулась Каору. Норико, наконец придя в себя, медленно опустила на рычаг трубку, которую все еще держала в руке.

– Удалось связаться с сэнсэем?

– Знаешь, он в Сибуя…

– В Сибуя?! – Каору застыла с открытым ртом.

– Пойду-ка я к выходу, посмотрю.

Прихватив тонометр, Норико взялась за ручку двери, в тот же миг где-то вдалеке надрывно взвыла сирена «скорой помощи».

– Они?!

Норико с Каору дружно бросились к окну, но увидели перед собой лишь сплошную черную стену домов.

– Все лицо в порезах… Интересно, чем его?

– Если бутылкой, то могут быть и осколки…

– А сэнсэй придет?

– Откуда я знаю! – раздраженно огрызнулась Норико.

Когда лифт опустился на первый этаж, сирена завывала уже гораздо ближе.

– Сходи в операционную, возьми стерильные иглодержатели, нитки, иголки и захвати перчатки.

В кабинете Норико постелила на кушетку клеенку, потом прошла в регистратуру, достала чистый бланк истории болезни.

Вой сирены, вырвавшись из-за угла, раздавался все ближе и ближе. Сомнений не оставалось: «скорая помощь» мчалась к «Ориентал». Сколько бы это ни повторялось, Норико никак не могла привыкнуть к противному холодку под ложечкой, возникавшему каждый раз, когда к крыльцу подъезжала очередная машина. В напряженном ожидании было что-то гнетущее, тягостное. Не дай бог, придется провозиться всю ночь! Норико от души пожелала, чтобы рана оказалась пустячной, хотя пеклась она сейчас не столько о больном, сколько о собственном спокойствии.

Прошуршали шины. Бесновавшаяся сирена внезапно захлебнулась, точно потеряла цель, за которой гналась. Взвизгнув тормозами, машина остановилась. Сквозь стеклянную дверь главного входа виднелась мерцающая мигалка. Норико отворила дверь в амбулаторию.

Белый корпус машины светился во мраке, отражая ночные огни. Задние дверцы были раскрыты. Из машины выпрыгнули несколько человек.

– Куда его? – Голос санитара звучал довольно нервозно.

– Сюда, пожалуйста, в процедурный кабинет.

– Мы там напачкаем. Он весь в крови – лицо, одежда…

– Ничего.

– Налакался как свинья: буянит, никакого с ним сладу.

Из машины вытащили носилки с раненым. Вся бригада «скорой помощи», окружив их плотным кольцом, тщетно пыталась утихомирить пострадавшего. Норико взглянула на часики. После звонка Наоэ уже прошло пять минут. Громко топая тяжелыми башмаками, санитары внесли носилки в амбулаторию. «Эй, эй, успокойся! Потише!» – слышались окрики, заглушаемые пьяными воплями пациента.

– Пожалуйста, сюда.

Через широко распахнутую дверь носилки проследовали в процедурный кабинет, к кушетке, стоящей в дальнем углу комнаты. Норико с тонометром в руках робко приблизилась к больному.

– Измерим давление?..

– Дур-р-р-аки-и!

Окровавленный человек попытался вскочить, но санитары живо скрутили его, и он, размахивая кулаками, истошно завыл.

– Ну-ну, потише! Все-таки здесь больница.

– Больница? Г-г-где больница?

По лицу пьяного ручьем струилась кровь, и невозможно было даже разобрать, где нос, а где глаза. Вид крови окончательно разъярил его, и, выкатив осоловелые глаза, он еще яростней замахал руками. Наркоз на него не действовал. Он даже не давал отереть кровь с лица.

– Ну что с ним делать?! – в отчаянии отступилась Норико.

– Где доктор?

Лица санитаров тоже были забрызганы кровью.

– Сейчас придет.

– Поторопите его!

– Но…

– Вы же видите, как трудно его держать. Пусть идет побыстрей!

– Прошу вас, подождите еще немного…

Оставив попытки измерить давление, Норико снова побежала к телефону. Нащупав в кармане халата клочок бумаги с номером телефона, она начала лихорадочно крутить диск.

– Наоэ-сэнсэй уже выехал?

– Наоэ-сэнсэй?.. А, да… уехал.

– Давно?

– Только что.

– Вы не знаете, он поймал такси?

– Н-нет… Не знаю.

– Извините.

Часы в приемном покое показывали одиннадцать. Если Наоэ, выйдя из ресторана, сразу поймал такси, то должен появиться с минуты на минуту.

Из процедурного кабинета по-прежнему неслись вопли раненого и крики удерживающих его санитаров. Не в состоянии вынести этого кошмара, Каору выбежала в коридор.

– Сколько крови! – Она в ужасе закрыла лицо руками. Плечи вздрагивали.

Пол в коридоре от приемного покоя до процедурного кабинета был сплошь заляпан кровавыми пятнами.

– Что же нам делать?!

– А что мы можем?

– Хоть бы Наоэ поскорее пришел!

– Ну что ты заладила? Хоть сто раз повтори – от этого он быстрее не явится, – истерично крикнула Норико, не отрывавшая глаз от входной двери.

Из процедурного кабинета вышли двое и направились к девушкам.

– Что, доктора еще нет? – Лица у обоих были каменные, однако в вопросе сквозило плохо скрытое раздражение.

– Видите ли… Он уехал по вызову, скоро должен вернуться.

– Далеко?

– Да нет, совсем рядом.

– А туда нельзя позвонить?

– Не стоит. Вам ответят, что он уже выехал.

– Вы что, не понимаете?! Он срочно требуется здесь! Больной истекает кровью.

– Простите, пожалуйста, честное слово, доктор вот-вот будет.

Норико, опустив голову, чуть не плакала. Пусть только придет, уж она ему выскажет, она покажет ему!.. Норико проклинала себя за то, что позволила Наоэ уйти. Наконец, поняв, что от сестер толку все равно не добиться, санитары ушли обратно.

– Еще и наврали… Что ж теперь будет? – ужаснулась Каору.

– А что нам еще оставалось? Каору растерянно кивнула.

– Чтоб ему самому там проломили голову, этому доктору… – разъяренно проворчала Норико, как завороженная глядя на чернеющий вход.

На крыше «скорой помощи» все еще мигала красная лампочка. Норико опять взглянула на часы. И трех минут не прошло. Снова завыла сирена, взвизгнули тормоза. Девушки бросились к выходу. В дверях показался полицейский.

– Где пострадавший?

– В процедурном кабинете.

– Ну, как он?

– Э-э-э, в общем… Операцию уже сделали?

– Н-нет… Еще нет.

Полицейский молча кивнул и прошел в процедурный кабинет. На улице у клиники уже толпились зеваки. Норико закрыла глаза и принялась считать: «Один, два…» Сосчитаешь до шестидесяти – минута. Пять раз по шестьдесят – и придет Наоэ. Норико успела досчитать только до тридцати – дверь кабинета отворилась, и на пороге возник санитар.

– Сестра! Раненый просит пить. Можно ему воды?

– Воды?..

Рана не полостная, запрещать оснований вроде бы нет, однако Норико колебалась.

– Кричит, что помрет, если сейчас не дадим напиться. В горле у него, видите ли, пересохло.

– Думаю, немножко можно, – наконец решилась Норико.

– А чашку?

– Сейчас принесу. – Норико побежала за чашкой. Она уже протянула ее санитару, как раздался пронзительный крик Каору: «Доктор! Доктор пришел!»

Норико стремительно обернулась и заметила в темном проеме двери чью-то тень. Человек снимал у входа обувь. Затем он устремился к ним: худой, долговязый, правое плечо чуть ниже левого.

– Сэнсэй!.. – Норико со всех ног бросилась ему навстречу.

– Ну, как дела?

– Заливается кровью, но скандалит – просто подойти и то невозможно.

– Принеси халат!

Наоэ снял пиджак, оставшись в рубашке без галстука. Норико принесла из кабинета халат и подала его Наоэ.

– Мы сказали, что вы уехали по вызову.

Наоэ молча кивнул, потом наклонился к Норико.

– Пахнет?

Норико потянула носом.

– Немножко, почти не чувствуется.

Наоэ ушел в бар еще с вечера, часа четыре назад, однако пьяным не выглядел, только лицо было бледнее обычного.

– Будем зашивать?

– Все готово.

– Ну и беспокойный же попался больной! – Наоэ вошел в процедурный кабинет – лицо хмурое, недовольное.

– А вот и доктор! – радостно сообщила Норико, и державшие раненого санитары, как по команде, расступились, пропуская Наоэ вперед. Он подошел к носилкам и заглянул раненому в лицо.

– А-а-а, доктор! Тебе ч-ч-чего? Дур-р-рак! – Размахивая кулаками, пьяный привстал.

Наоэ, отступив на шаг, изучал рану.

– Скоты! – Неуловимым движением раненый соскользнул с носилок и попытался встать, но проворно подскочившие санитары тяжело навалились на него. Неожиданно он с силой лягнул ногой.

– Эй, эй, потише!

– К черту! Пустите-е-е!

– Дай же доктору тебя осмотреть!

– Нет! Я у-х-х-хожу! Н-ну!

Всякий раз, когда он, издавая очередной вопль, вскидывал голову, из раны фонтаном била кровь.

– Да успокойся! Тебе же добра хотят!..

– П-прочь! Прочь от меня!

Он грязно выругался, потом втянул в себя воздух и смачно плюнул. На пол брызгами полетела слюна. Наоэ, стоявший до этого момента неподвижно, повернулся к полицейскому и, сделав ему знак глазами, вышел из кабинета. Полицейский последовал за ним.

– Чем его так разукрасили? Бутылкой?

– Да. По-видимому, удар пришелся спереди, прямо в лицо.

– Сколько уже прошло времени?

– Минут пятнадцать-двадцать.

– Он много выпил?

– Порций двадцать виски, не меньше. Так мне, во всяком случае, сказали. Да что, надрался порядком.

Из-за дверей вновь послышались дикие крики и брань.

– Дружки-то его сбежали, вот он и бесится.

– Сколько ему лет?

– Двадцать пять. Наоэ подозвал Норико.

– Пойди включи свет в туалете.

– В туалете?! – не веря своим ушам, переспросила Норико. Но Наоэ, не ответив, повернулся к полицейскому.

– Придется отнести его в туалет.

– В туалет? В уборную? – уточнил дежурный.

– Совершенно верно. В женскую уборную.

– А потом?

– Потом запереть дверь.

Полицейский с сомнением посмотрел на Наоэ.

– Полагаю, он там живо успокоится. – Наоэ достал из кармана сигарету и сунул ее в рот.

– Но он весь в крови!

– Это не страшно. В уборной кафель.

– Я не об этом… Он не умрет от потери крови?

– Думаю, что нет. – Наоэ поднес к сигарете спичку. – Если вы так за него волнуетесь, можете время от времени заглядывать сверху.

– Как это, сверху?

– Перегородки в туалетной комнате не доходят до потолка.

– Вы думаете… Такая потеря крови… Это не опасно?

– Кровотечение скоро само прекратится. А пока оно даже полезно. Немного снизится давление, и тогда не будет сил дебоширить. От такого не умирают.

– Но он весь в крови!..

– Естественно: рана на лбу, и кровь стекает вниз. Вот и кажется, что повреждение гораздо серьезнее, чем на самом деле. Рана хоть и обширная, но неглубокая, так что оснований для беспокойства нет.

Из комнаты снова послышались крики.

– Раз хватает сил на хулиганство, значит, жить будет.

– Ну так что, в уборную?

– Заглядывайте туда по очереди, каждые пять минут. Утихомирится – дайте мне знать. – Полицейский задумчиво смотрел на Наоэ. – И тогда начнем накладывать швы. А ты проводи их в туалет. Если что, я в комнате дежурного врача, – добавил Наоэ, обращаясь уже к Норико, и зашагал к лифту.

Комната дежурного врача помещалась на третьем этаже, за палатами. Когда фигура Наоэ скрылась в лифте, полицейский снова повернулся к Норико.

– Как вы думаете, обойдется? А?

– Если доктор так велел, волноваться нечего.

– Не слишком ли круто?

– Не слишком, – отрезала Норико, в глубине души испытывая те же сомнения.

В процедурном кабинете, словно разъяренный зверь, ревел и бесновался пьяный. Шепотом, чтобы не услышал пострадавший, дежурный передал санитарам приказ Наоэ. По мере того как он говорил, на их лицах проступало недоумение – точно они сомневались, правильно ли расслышали.

– Серьезно? В туалет?!

– Да. От лестницы – направо.

Норико уже включила в туалете свет и открыла дверь.

Озадаченно переглянувшись, санитары погрузили пьяного на носилки. Тот продолжал самозабвенно сыпать проклятиями, не умолкая ни на мгновение, но, очутившись перед дверью уборной, внезапно затих и с изумлением огляделся вокруг. Воспользовавшись благоприятным моментом, санитары подхватили его под руки, подняли и с силой втолкнули в открытую дверь.

– Эй, что вы делаете?! Сволочи! Эй!..

Он яростно забарабанил в дверь. Но дверь не поддавалась, потому что с другой стороны ее подпирали два дюжих санитара.

– Откройте! Откройте, вам говорят! Отворите сейчас же!

Не обращая внимания на крики, санитары невозмутимо держали дверь.

Норико принесла табуретку.

– Можно смотреть сверху.

– Каждые пять минут?

– Пока кричит, нечего волноваться.

– Что же, нам так и стоять тут, покуда он не утихнет?

– Извините, но что поделаешь…

– А он там не окочурится?

– Не беспокойтесь. Я тоже буду время от времени поглядывать.

Санитары мрачно кивнули, потом, вдруг вспомнив, попросили:

– Свяжитесь с нашим управлением, скажите, что раненый буянит и мы пока не можем выехать обратно.

Когда Норико вернулась в регистратуру, полицейский говорил по телефону, выясняя личность пострадавшего. Она перепоручила ему просьбу санитаров и прошла в процедурный кабинет. Там, перед кипящим стерилизатором, потерянно стояла Каору.

– Ты чего? – удивилась Норико.

– Какое у него… лицо…

– Так ему, идиоту, и надо!

– У него на лбу что-то блестит… Как стекляшки…

– Наверное, осколки.

– Ужас какой!

Бледная до синевы, Каору ушла в операционную за зажимами. Норико развела в ведре мыло, намочила тряпку. Клеенка на кушетке и пол вокруг были густо залиты кровью. Когда Норико смыла кровь и выключила стерилизатор, за дверью, у регистратуры, послышались грубые, возбужденные мужские голоса. Норико выглянула в коридор. Двое полицейских тщетно пытались что-то объяснить толпившимся в коридоре типам в кожаных куртках и безвкусных ярко-красных свитерах.

– Нет такого закона, чтобы раненого – в уборную!

– А вдруг он умрет!

– И это называется больница?!

Они угрожающе наступали на полицейских.

– А мы-то здесь при чем? Мы только выполняли указания врача! – оправдывались те.

Дежурный, обернувшись, заметил Норико.

– Позовите доктора! – устало попросил он. – Вот, требуют объяснений, почему их приятеля закрыли в уборной. Просто осатанели, когда услыхали про это.

– А ну, зови живей! – гаркнул на застывшую в нерешительности Норико один из незваных гостей.

Норико сняла трубку, набрала номер. После третьего звонка послышался спокойный голос Наоэ:

– Что там еще?

– Пришли друзья больного. Говорят, что хотели бы переговорить с врачом.

– Что им нужно?

– Чтобы вы объяснили, почему больного закрыли в уборной.

– Скажи, пусть успокоятся.

– Но… Да… Лучше бы вы пришли сами. Наоэ молчал.

– Я вас очень прошу!

– Ладно. – В трубке послышался щелчок и короткие гудки. Норико вернулась в коридор.

– Доктор сейчас придет.

– Попробовал бы не прийти! – С наглой ухмылкой они развалились на стульях.

– Это молодчики из банды «К». Доктор им все растолкует, и, думаю, они поймут, – виновато шепнул полицейский.

Из стерилизатора уже не валил пар, в амбулатории стало холодно. Якудза поеживались и, стараясь согреться, притопывали ногами. Огонек вызова на двери лифта переместился с первого этажа на третий – должно быть, там нажал кнопку Наоэ, – потом снова пополз вниз. Гангстеры и двое полицейских не отрываясь следили за движущейся яркой точкой. Когда она замерла на цифре «1», все разом вскочили. Двери лифта раскрылись.

Наоэ был без халата, в бледно-голубой рубашке. Выйдя из лифта, он мельком оглядел всю компанию, молча повернулся и зашагал направо, в конец коридора. Якудза и полицейские гуськом потянулись следом. Наоэ подошел к санитарам, державшим дверь.

– Ну как?

Сидевшие на табурете санитары поспешно вскочили.

– Как будто угомонился.

Наоэ взобрался на табурет и заглянул внутрь.

– Эй! Открой! – снова поднял крик закрытый в уборной раненый. Но вопли его звучали уже значительно тише. Наоэ несколько секунд наблюдал за ним, потом слез с табурета и взглянул на часы.

– Минут пятнадцать прошло?

– Пожалуй. – Санитары тоже посмотрели на часы.

– Пусть посидит еще немножко.

Наоэ вымыл руки и вышел из туалета. Остальные снова потянулись за ним. Якудза хранили молчание, но на их физиономиях застыла тихая ярость. Замирая от страха, Норико брела позади всех.

Наоэ шагал, не обращая ни на кого внимания. Он уже прошел мимо ступенек лестницы и подошел к лифту, как вдруг резко остановился и оглянулся.

– Так что вы хотели сказать? Якудза молча смотрели на него.

– Вы кричали, что у вас к доктору разговор. Давайте, выкладывайте, – подтолкнул их полицейский.

– Вообще-то… мы… – наконец открыл рот немолодой мужчина в кожаном пиджаке. – Мы его почти не знаем, только что познакомились, да и спор у нас вышел из-за форменной ерунды, но… запирать в уборной… – У говорившего была сутулая спина, на левой щеке чернела маленькая круглая родинка. – А вдруг он там умрет?

– Не умрет, – успокоил Наоэ.

– Это вы так считаете. А ему каково?

– Пьяных я не лечу.

– Но ведь у него голова пробита! Посмотрите, сколько крови.

Наоэ молчал.

– Вы что, не слышите? – повысил голос мужчина.

– Вас не устраивает наша больница?

– Нет, нас не устраивает то, как здесь обращаются с больными!

Наоэ обернулся к Норико.

– Ты уже заполнила карту?

Та отрицательно покачала головой.

– Заполни. И побыстрей.

Норико поспешно принесла из регистратуры чистый бланк.

– Имя?

– Дзиро Тода? – Полицейский вопросительно взглянул на них.

– Верно. – Кожаные пиджаки дружно кивнули.

– Застрахован?

– Есть у него страховка? – повернулся к приятелям сутулый.

– Да… кажется, какая-то есть.

– Страхование на случай болезни, – уточнил Наоэ.

– Вроде бы есть, – пожал плечами парень, стоявший с краю. По всему было видно, что толком он ничего не знает.

– Работает?

– Живет на пособие.

– Такой молодой? – усомнился дежурный.

– Наверное, пособие по безработице, – предположил третий, совсем молоденький.

– Вообще-то, нам точно не известно, – заключил сутулый.

– Значит, расходы по лечению берете на себя? Наоэ обвел всех глазами. Якудза молча переглянулись, потом сутулый сказал:

– Он заплатит сам.

– Может, вы пока внесете за него задаток?

– …Вообще-то можно… А сколько времени он пролежит?

– Недели две, как минимум.

– Так долго?..

– В какую палату желаете его поместить?

– То есть? – удивился сутулый.

– У нас есть палаты люкс, палаты первого класса, второго, третьего и общие.

– А… палата люкс – это?..

– Палата первого класса стоит девять тысяч иен в день. Люкс – десять с половиной. Но в этом случае страховка недействительна. За такие палаты платят только наличными.

Якудза снова переглянулись.

– Если нет страховки, то и в общей палате один день – даже без лечения – полторы тысячи.

– В общей палате свободных мест сейчас нет, – напомнила Норико.

– Слышали? Все занято. Значит, остается третий класс. Палата на троих. Три тысячи иен. Подходит?

– Выбирать-то не из чего. – После минутного раздумья сутулый кивнул.

– Тогда попрошу внести задаток. Пятьдесят тысяч иен.

– Прямо сейчас?

– Да.

– Но… сегодня уже поздно…

– А по-моему, ваше время как раз только начинается, – усмехнулся Наоэ. Он взглянул на стенные часы. Они показывали без двадцати двенадцать.

– Может, примете пока без задатка?

Сутулый заискивающе улыбнулся. Наоэ, не глядя на него, изучал карточку.

– Пожалуйста, доктор… Наоэ молчал.

– Неужели вы нам не верите?

– Не верю.

– Что?! – Сутулый подскочил как ужаленный и бросился к Наоэ. Полицейский поспешно встал между ними. – Вы же врач!

– Врач. – Наоэ смотрел на мужчину в упор.

– Плохой же вы врач!

– Мы не лечим больных, не зная их адреса, места работы и кредитоспособности.

– Но человек истекает кровью! Вот вы не примете его, а он возьмет и умрет!

– У нас уже не раз бывало, что подобные пациенты отравляли жизнь соседям по палате, а потом выписывались, не заплатив ни иены.

– Вы считаете, он из таких?!

– Сейчас и квартиру-то без задатка не снимешь.

– Дерьмо ваша больница!

– Вместо того чтобы ругаться, поскорее достали бы деньги, – одернул сутулого полицейский.

– Да говорю вам, сегодня это уже невозможно. В таком случае – до свидания.

– Вы отказываетесь принять его?

Наоэ повернулся и решительно зашагал к лифту.

– Постойте! – Мужчина снова преградил Наоэ путь. – Значит, непременно сегодня?

– Я же сказал.

– Вы можете обождать минутку?

С досадой прищелкнув языком, сутулый отозвал дружков в сторону. Наоэ вернулся в процедурный кабинет, сел на стул и закурил.

– Ну и удружили мы вам, доктор, – смущенно улыбнулся полицейский.

– Да, хлопот с этими якудза… Наоэ затянулся и посмотрел на часы.

– Пойди-ка взгляни, как он там.

– Хорошо. – Норико направилась было к дверям, но не успела открыть их, как в комнату влетел сутулый.

– Мы тут скинулись у кого сколько было. Тридцать тысяч сойдет? – Сейчас он был настроен более миролюбиво. – Так что, по рукам?

– Ладно. Но как только кончатся эти деньги, прошу немедленно внести остальную сумму.

– Конечно, конечно. Только вы уж с ним повнимательней. Пожалуйста.

Наоэ взял с протянутой ладони три бумажки по десять тысяч иен и пришпилил их к истории болезни.

– Э-э, доктор, да и от вас винцом попахивает! – вдруг заметил сутулый, присаживаясь на табурет напротив Наоэ, но тот, даже не удостоив его взглядом, поставил на карту штемпель и начал заполнять графы.

– Из-за чего вышла драка? – поинтересовался полицейский.

– А! Из-за муры какой-то, – пожал плечами якудза. – Сидели, сидели – да и разругались. Ни с того ни с сего.

– Этот ваш новый приятель – из той же компании?

– Почем я знаю? Они же смылись.

– Не прикидывайся!

– Истинная правда, – клятвенно заверил сутулый. – Зачем мне врать?..

– Впрочем, в основном и так все ясно, – махнул рукой дежурный.

В кабинет вбежала Норико.

– Он вдруг замолчал и сел на пол!

– Вот как?

Наоэ быстро оглядел кабинет.

– Пододвиньте кушетку поближе, на середину. Инструменты готовы?

– Готовы. Шелк четвертый?

– Да.

Норико побежала предупредить санитаров. Наоэ закатал рукава, надел полиэтиленовый фартук. Полицейский с сутулым подтащили кушетку к середине комнаты.

В кабинет внесли на носилках раненого.

– Головой сюда!

Развернув носилки, санитары положили мужчину на кушетку, головой к окну. Раненый, бушевавший еще минуту назад, сейчас спал безмятежным сном, запрокинув голову и раскинув руки. Каору вместе с Норико принялись стягивать с него пиджак и свитер. Тело было тяжелым, покорным и безвольным, будто в нем иссякли все жизненные силы. Когда он остался в одной рубашке, Норико, взяв его руку, застегнула манжетку тонометра. Наоэ нащупал пульс, приставил трубку.

Лицо раненого было в крови, но кровотечение уже прекратилось.

– Капельницу. Плазма – четыреста. А ты налей в таз раствор, – приказал Наоэ медсестрам, пряча стетоскоп.

– Что с ним? – спросил сутулый.

– Ничего серьезного. Посторонних прошу удалиться.

Все отступили на шаг. Наоэ надел маску, натянул резиновые перчатки.

– Раствор!

– Хорошо.

– Тампон!

Смочив марлю в растворе, Наоэ осторожно приложил тампон к краю раны. Корка засохшей крови стала медленно растворяться. Наоэ проделал это несколько раз, и лицо раненого начало очищаться. На лбу зияли три длинные раны: одна спускалась вниз, наискосок, рассекая лицо, – через всю щеку и уголок глаза. В самом центре лба торчал острый четырехугольный кусок стекла длиной сантиметра в три, а в волосах запуталось множество мелких осколков. Якудза, отошедшие было подальше, снова придвинулись и столпились у кушетки.

– Мой руки и помогай! – скомандовал Наоэ Норико. Кожа у раненого оказалась неожиданно белой, почти прозрачной, черты лица четкие, правильные. Невозможно было даже предположить, что под запекшейся кровавой маской скрывается такая красивая внешность.

– Доктор, а шрамы исчезнут? – спросил сутулый, с любопытством наблюдавший за Наоэ. – Хоть через несколько лет?

– Нет. Теперь уж до самой смерти, – ответил Наоэ, стягивая пинцетом края раны.

Операция, закончилась через тридцать минут. Всего было наложено двадцать швов. Раненому забинтовали лоб и правую щеку и отвезли на третий этаж в палату третьего класса. Он все еще был пьян и совершенно не чувствовал боли. Когда был наложен последний шов, он даже не пошевелился.

– Поставь капельницу: пятьсот кубиков глюкозы и две ампулы кровоостанавливающего. Не пускай этих типов в палату, пусть поскорее убираются.

Дружков раненого еще в середине операции выдворили в коридор, где теперь дежурный полицейский выяснял у них обстоятельства дела.

– Да, чуть не забыл! – Наоэ пошел к выходу, но вдруг, что-то вспомнив, резко остановился: – Я же заказал суси в том ресторанчике…

– Где?.. – Норико непонимающе уставилась на него.

– Как раз когда ты позвонила снова. Я не мог ждать, но подумал, что, когда мы покончим со всем этим, неплохо будет закусить, и оставил официанту деньги. Как ты считаешь, если сейчас позвонить, привезут?

– Но…

– И на вас с Каору можно заказать. Только надо позвонить.

– Из Сибуя, в такое время?.. Пробило уже половину первого.

– Ничего. Они поймут.

– Ну, если так… Спасибо.

Наоэ, толкнув дверь, вышел в коридор. Полицейский с готовностью вытащил записную книжку.

– Выяснил адрес!

– Сообщите, пожалуйста, медсестрам.

– Но… Мне бы хотелось узнать диагноз.

– Рана на лбу и в области правой щеки. Только слово «рана» в этом случае пишется другим иероглифом, – добавил Наоэ, заглядывая полицейскому через плечо.

– Это что же, принципиальная разница? – поинтересовался тот, записывая диагноз в блокнот.

– Конечно. У него же открытая рана, а этот иероглиф обозначает закрытую, когда кожный покров не поврежден.

– Понятно. Скажите, сколько потребуется времени для окончательного выздоровления?

– Недели две.

– Шрамы останутся?

– Безусловно.

– Большие?

– Будь на его месте женщина, это исковеркало бы ей всю жизнь, – ответил Наоэ и оглянулся на толпившихся сзади гангстеров. – Но вам-то это, кажется, только на руку?

– Неужели будет настолько заметно?..

– Заметно? Чудовищно!

Сутулый задумчиво посмотрел на Наоэ.

– Ловко вы с ним управились…

– Просто он был пьян до бесчувствия и не мешал мне, – усмехнулся Наоэ.

– Ну, доктор, прошу извинить за беспокойство. – Полицейский низко поклонился, и вслед за ним, как заводные куклы, склонились и гангстеры.

Когда Норико с Каору, вымыв инструменты, закончили наводить порядок в кабинете, из ресторана принесли суси. Якудза, вняв наконец уговорам полицейского, ушли, и девушки вернулись в свою комнатку на третьем этаже.

– Ну что, будем ужинать?

– Выглядят они ужасно аппетитно! – Каору, поглядывая на суси, разливала чай. Было за полночь, и девушки очень проголодались.

– А сэнсэй, оказывается, умеет быть добреньким.

– Грехи свои искупает. Клинику-то на нас бросил…

– Значит, понимает, что поступил нехорошо?

– Да как будто…

– Все-таки он замечательный!

– Какая же ты еще дурочка, – усмехнулась Норико, и Каору обиженно надулась. – Лучше держись от него подальше.

– Но как он оперировал – просто загляденье! Такая сложная рана… А когда ввалились эти жуткие типы, он и бровью не повел! – с жаром воскликнула Каору.

– Он же хирург. Они все такие.

– Ну уж нет! Вот доктор Кобаси. Как-то привезли к нам больного с переломом ноги, так он весь прямо затрясся!

– Кобаси моложе, да и опыта у него гораздо меньше.

– Лично мне больше нравятся такие, как Наоэ. Хладнокровные.

– Ну ладно, – улыбнулась Норико. – Садись есть.

– А ты?

– Мне нужно спуститься в амбулаторию, я там кое-что оставила.

– Я принесу. Только скажи что.

– Да нет, ладно. Не надо. Сначала поужинаем…Норико спустилась по лестнице на первый этаж.

Совсем недавно здесь, в залитой ярким светом амбулатории, толпились люди, а теперь было тихо, тускло светила слабая ночная лампочка. От лестницы Норико свернула налево и прошла в регистратуру, к внутреннему телефону. Набрала семерку – номер комнаты дежурного врача.

– Алло! – ответил сонный голос Наоэ.

– Это я, – приглушенно, словно боясь, что кто-то услышит, сказала Норико. – Мы только что поужинали, спасибо за суси.

– Не за что.

– У нас еще осталось. Вы больше не хотите?

– Нет.

– Может, чуть-чуть?

– Я же сказал: нет.

– Да, совсем забыла… Пока вас не было, приходило четверо больных: двое на перевязку и двое на уколы. Мы сделали все, как было назначено.

– Хорошо.

– И еще: Исикура очень жаловался на боли. Мы ввели ему бробарин, две дозы.

– Вот как?

– Что, неправильно?

– Да нет, почему же.

– А… вы уже отдыхаете?

– Прилег, читал книжку.

– Вы сегодня много пили, вам лучше поскорее лечь спать…

– Все?

– Э-э…

– Ну что еще?

– Вы свободны – завтра или послезавтра?

– Завтра – нет, дела.

– А послезавтра? Или в другой день…

– Пожалуй, послезавтра…

– Тогда послезавтра, на прежнем месте?

– Ладно. В шесть. Эй, ты откуда говоришь?

– Из амбулатории. Я здесь одна. Каору наверху. Наоэ промолчал.

– Спокойной ночи. – Норико повесила трубку и радостно взлетела по лестнице на третий этаж.

Глава II

Главный врач клиники «Ориентал» Ютаро Гёда жил в районе Мэгуро, на улице Какинокидзака. На машине до клиники всего минут пятнадцать езды. Супруги Гёда жили вместе со своими взрослыми детьми – сыном Юдзи и дочерью Микико. Юдзи исполнился двадцать один год, и он, решительно воспротивившись родительским планам вырастить из него врача, поступил на экономический факультет университета Т. Микико была на два года старше. Закончив в прошлом году женский университет, где изучала английскую литературу, она не пошла работать, а осталась дома: помогать матери по хозяйству и отцу – в клинике. В сущности, была секретарем при собственном отце, ведала канцелярскими делами. В «Ориентал» работало более сорока человек, и Ютаро теперь было бы не под силу справиться в одиночку со всеми заботами. Сам он появлялся в клинике весьма редко. Правда, там были управляющий делами и старшая медсестра, но не мог же Ютаро полагаться во всем на чужих людей! Например, при решении денежных вопросов он просто не мог обойтись без жены или Микико. Обычно, приезжая в клинику, он сначала пил чай, листал журнал ночных дежурств, выслушивал отчет управляющего и старшей медсестры о вчерашнем дне, а затем принимал пациентов – только тех, что приходили лично к нему по чьей-либо протекции. Как правило, к двенадцати дня все дела в клинике бывали закончены.

После обеда Ютаро отбывал на заседания или деловые встречи. Вот уже несколько лет он большую часть своего времени и энергии посвящал не медицине, а заседаниям в муниципалитете и правлении Ассоциации врачей. Впрочем, такое положение вещей его вполне устраивало.

В тот день, как обычно, Ютаро к половине десятого утра завершил завтрак, состоявший из овощного салата и тостов, и запил его чашкой чаю. Он был невысок, но тучен, а в последнее время располнел еще больше, и давление у него основательно повысилось. В результате продолжавшихся в течение целого года атак дражайшей половины Ютаро наконец смирился со скромными европейскими завтраками. Зато за обедом и ужином, не желая отказывать себе в удовольствии, упорно продолжал поглощать рис и лапшу. На банкетах, если кухня была не японская, у него пропадал всякий аппетит. Из спиртного Ютаро по-настоящему любил только сакэ, но на худой конец мог обойтись и виски.

После завтрака Ютаро, прихлебывая кофе, неторопливо просматривал газеты. В соседней комнате прихорашивалась жена. Сорокавосьмилетняя Рицуко была на семь лет моложе мужа и благодаря стройной фигуре и высокому росту выглядела рядом с ним еще моложавей. Конечно, годы все же давали себя знать: кожа утратила былую упругость, однако ее лицо с большими глазами и безукоризненным носом еще хранило следы былой красоты.

– Послушай, Ютаро. Микико, кажется, снова собирается отказать, – проговорила Рицуко, рисуя перед зеркалом брови. Черты ее были резковаты, и Рицуко подбривала свои густые брови, подводя их тоненькими полосочками, чуть книзу.

– Если все снова сорвется, у нас больше нет никого на примете, – оторвался от газеты Ютаро. – Просто не понимаю. Парень из приличной семьи и собой хоть куда… Что ей в нем не нравится?

– Говорит, слишком обыкновенный.

– Обыкновенный? А что в этом плохого?

– Что ты меня-то спрашиваешь? Откуда я знаю?! Рицуко аккуратно подвела правую бровь.

– И учился хорошо. Медицинский факультет – это, знаешь ли, не шутка! И работает теперь прекрасно, профессора не нахвалятся…

Отчаявшись направить по медицинской стезе собственного сына, супруги Гёда твердо вознамерились компенсировать неудачу замужеством дочери: Микико непременно должна была выйти за медика.

– Послушный, хороший парень…

– Вот это-то ей, кажется, и не нравится, – вздохнула Рицуко.

– Ничего не понимаю. А ей, случаем, не приглянулся кто-нибудь другой?

– Чепуха. Этого не может быть. В университете учились одни девушки, а после окончания она работать не пошла… Сидит целыми днями дома, помогает по хозяйству – где ей было познакомиться с мужчиной?

– Не понять эту нынешнюю молодежь! – Допив последний глоток, Ютаро поднялся.

– Ведь уже двадцать три, а ей хоть бы что. Смеется, говорит, из подружек еще и половина замуж не вышли.

– Спроси ее как-нибудь, какие парни ей нравятся, – буркнул Ютаро.

– Лучше тебе это сделать.

– Ты что, рехнулась? Ведь я же отец… мужчина. Микико была главной слабостью Ютаро. Он слепо обожал свою единственную дочь, потакая ей во всем с самого младенчества, и теперь, когда Микико выросла, никакие нравоучения отца не могли возыметь на нее действия.

– Ох, да мы совсем опаздываем!

Рицуко открыла рот, чтобы позвать дочь, но та уже спускалась по лестнице.

Микико была хороша собой: огромные глаза, маленький точеный носик. Чуть холодновата, но все равно – красавица, вылитая Рицуко в молодости.

– А Юдзи еще спит!

– Оставь его. Скоро сам проснется.

Рицуко села в машину. Ютаро устроился рядом с женой на заднем сиденье, Микико села впереди.

– Счастливого пути! – помахала с порога служанка Томиё.

Машина выехала на кольцевую дорогу № 6. Уже давно пробило десять, и дорога, в ранние утренние часы пик обычно забитая машинами, сейчас была довольно свободна.

– Ты ничего не слышал насчет Наоэ и Симуры? – спросила вдруг Рицуко.

– Симуры? Симуры Норико?

– Да.

– А что такое?

– Кажется, между ними что-то есть.

– Сомнительно.

– Уж поверь мне!

– А что? Что такое, мама? – подскочила на сиденье Микико.

– Тебя это не касается, – одернула ее мать и закончила, повернувшись к мужу: – Мне об этом сказала Сэкигути.

– Сэкигути? – Физиономия Ютаро приобрела кислое выражение.

Цуруё Сэкигути была старшей сестрой клиники «Ориентал». Ей исполнилось сорок два. Три года назад она развелась и осталась вдвоем с сыном, который еще ходил в школу. Медсестрой Цуруё работала очень давно и опыт имела немалый, но у нее был один существенный недостаток – Сэкигути любила посплетничать.

Для четы Гёда она, пожалуй, была в своем роде сокровищем: Цуруё исправно доносила хозяевам обо всем, что делалось в клинике, и ничто не могло ускользнуть от ее бдительного ока. Однако информация поступала не столько к главному врачу, сколько к его супруге, и Ютаро, сам не раз попадавший впросак из-за длинного языка старшей сестры, не слишком ее жаловал.

– Говорят, они частенько встречаются в Сибуя…

– Вот как? – Как и подобало мужчине, Ютаро отнесся к новости довольно равнодушно.

– Между прочим, их отношения носят отнюдь не невинный характер!

– А что, есть свидетели? – невозмутимо осведомился Ютаро.

– Да ведь Симура ходит к нему домой! Наоэ жил в Икэдзири, неподалеку от клиники.

– Ну и что? Из этого вовсе не следует, что они спят.

Рицуко фыркнула.

– Наоэ – холостяк.

– Я тоже слыхала такие разговоры, – поддакнула с переднего сиденья Микико. – Симура почти всегда остается в его дежурства.

– Вот-вот. И Сэкигути об этом говорила. Удивительно: на этот раз Рицуко и Микико выступали единым фронтом.

– Ну хорошо, допустим. Но нам-то какое дело?

– Да, но… – Рицуко даже задохнулась от возмущения.

– Ты пойми, для нас большая удача, что мы заполучили Наоэ. Пусть это дело прошлое, но он преподавал в университете, был доцентом, а теперь работает у нас.

– Да разве дело в Наоэ? Это все штучки Симуры!

– Ого-го! – насмешливо протянул Ютаро. – Да ты никак ревнуешь?

– Что ты несешь? Глупости какие! – Рицуко одарила супруга убийственным взглядом.

– Пусть он делает свою работу, а остальное меня не касается. – И Ютаро махнул рукой.

– В том-то и беда, что с работой у него тоже не все в порядке.

– У Наоэ?

– Да. Помнишь того старичка, Исикуру?

– Исикуру?..

– Из палаты второго класса, на четвертом этаже. Ну, того, с раком желудка…

– А-а! Ёсидзо Исикура, – вспомнил наконец Ютаро.

– Так вот. Наоэ все время держит его на наркотиках.

– Наверное, чтобы облегчить страдания?

– Как знать. Может, и по другой причине.

– Да какие еще могут быть причины? – Ютаро недоуменно поднял брови.

– Это, конечно, слухи, но… – Рицуко наклонилась к уху мужа. – Говорят, он дает Исикуре наркотики, чтобы ускорить его смерть!

– Ты что городишь? – Ютаро неожиданно рассвирепел. – Хватит молоть чепуху!

– Я только повторяю то, что слышала.

– Это тебе тоже Сэкигути на хвосте принесла?

– Она просто сказала, что ей так кажется… – От неожиданной вспышки мужа Рицуко слегка растерялась.

– Как она смеет! Какая-то медсестра… Да и ты хороша: смотришь ей в рот! А, да что с тебя взять!

Пока Гёда бранился, машина подъехала к клинике. Ютаро, Рицуко и Микико зашли в канцелярию. Управляющий и девушки-конторщицы поднялись из-за столов, приветствуя хозяев.

– Чудесная сегодня погода. – Словно забыв об инциденте в машине, Рицуко непринужденным движением скинула шарф и выглянула в окно, на внутренний дворик. На крохотном, стиснутом каменными стенами клочке земли густо багровели сальвии.

– Только что заходил доктор Наоэ, – почтительно доложил управляющий. Югаро вопросительно взглянул на него. – Сказал, что хочет с вами о чем-то поговорить.

– Передай, пусть зайдет ко мне прямо сейчас.

– Хорошо.

Управляющий поднял телефонную трубку. Главный врач, присев на диван, взял со стола сигарету.

– Доброе утро!

В комнату влетела Цуруё Сэкигути. То ли она уже знала о приезде главного врача, то ли просто точно рассчитала. Все медсестры в клинике, включая стажеров, носили белые колпаки, и только колпак Сэкигути украшали две черных полосы. Внушительная полосатая шапка была явно велика для крохотной – как говорили в старину, не более пяти сяку^[5] ростом – Цуруё. Маленькое личико с глубоко посаженными юркими глазками, таящими умудренность прожитых лет, было исполнено подобающего старшей сестре достоинства.

– Похолодало сегодня, – сказала она.

– В самом деле. Совершенно необычная для ноября погода! – поддержала беседу Рицуко.

– О-о, вы сегодня сделали новую прическу!

– Да, решила зачесать волосы наверх, но, право, не знаю, стоило ли…

– У вас же чудесный овал лица! Вам очень идет, – елейно улыбнулась старшая сестра.

– Да? А я беспокоилась…

– А волосы, волосы какие густые, послушные. И лежат – просто загляденье. Наверно, их легко укладывать.

– Да. Я даже сама не ожидала.

Нахваливая жену, Цуруё не забывала польстить и супругу.

Управляющий кончил говорить по телефону и положил трубку.

– Доктор Наоэ сейчас на обходе. Как только освободится, сразу же придет.

– Благодарю.

Главный врач раскрыл журнал ночных дежурств. В последней графе почерком Норико было написано: «Дежурный врач – Наоэ. Медсестры – Норико Симура, Каору Уно».

– Вчера вечером в клинику привезли весьма подозрительного типа, форменного бандита, – сообщила Сэкигути.

– А, вот этого! – Взгляд главного врача, скользнув по странице, остановился на строчке с фамилией больного.

– Разбита бутылкой голова. Потерял много крови.

– А страховка у него в порядке? – Главного врача куда больше заботила эта сторона дела.

– Неизвестно. Но за него внесли тридцать тысяч задатка. – Последнюю фразу старшая сестра произнесла таким тоном, будто деньги она заплатила лично. – Больной был в нетрезвом состоянии, вел себя очень шумно, и его держали в туалете, пока он не успокоился…

– В туалете?! – Рицуко негодующе охнула.

– Да, в женском туалете. В амбулатории.

– Кто сегодня дежурил?

– Доктор Наоэ.

– Ах, вот как…

Рицуко прикусила язык, придержав готовые сорваться колкости.

– А где больной сейчас?

– Его поместили в палату третьего класса на третьем этаже. Спит беспробудно.

– Надеюсь, он там без дружков?

– Один.

– Надо запретить пускать их туда.

– Я уже предупредила в регистратуре.

– Как прошла операция?

– Лицо было сильно порезано, но все обошлось благополучно.

Старшая сестра выкладывала подробности, которые лишь сегодня утром услыхала от Норико с Каору, так, будто видела все это собственными глазами.

– Ну и прекрасно.

– И все-таки, – ввернула Цуруё, – ума не приложу, как это можно – запереть истекающего кровью больного в туалете! Даже если он пьян.

– Кстати, а туалет убрали?

– Да, кровь уже смыли. Но главное не это. Вчера сюда заявились приятели этого типа. Очень возмущались, что их дружка закрыли в уборной.

– И что?

– Доктор Наоэ быстро поставил их на место. Главный врач не любил осложнений. Он предпочитал жить спокойно, не ввязываясь в неприятности и заботясь лишь об одном – о собственной выгоде.

– Они утихомирились?

– Да. Но сегодня утром в регистратуру кто-то звонил. Весьма странный звонок…

– Да? Что такое? – В голосе Ютаро звучала тревога.

Старшая сестра быстро огляделась по сторонам и, понизив голос, зашептала:

– Человек, который звонил, сказал: «В вашей клинике дежурят пьяные врачи».

– Что-о?! Пьяные врачи?

– Да. Говорят, что будто бы доктор Наоэ во время дежурства немного выпил… – Выдержав эффектную паузу, Цуруе продолжила: – Я сходила в общежитие к медсестрам, когда Симура и Уно сдали дежурство, и обо всем их расспросила. Симура сразу заявила, что знать ничего не знает, а вот Каору Уно призналась, что, «да, кажется, немножко было».

Общежитие находилось за клиникой, в тесной боковой улочке. Кроме медсестер, там жили еще конторщицы и шоферы.

– Мне кажется, Симура покрывает Наоэ. – Старшая сестра бросила на Ютаро многозначительный взгляд.

– А больше по телефону ничего не сказали? Ютаро было отлично известно, что врачи частенько позволяют себе выпить во время дежурства, и его волновал не столько сам факт, сколько возможные последствия.

– Нет. Сразу же повесили трубку. Думаю, это в отместку. На первый раз ограничились этим.

– А что, был еще и второй? – испугался главврач.

– Нет. Во всяком случае, пока.

На сей раз информация старшей сестры основывалась не на слухах, а на вполне достоверных фактах, однако Цуруё была явно склонна преувеличивать значимость происшедшего.

– Ясное дело, им не понравилось, что их товарища заперли в туалете.

Главный врач недовольно молчал, и Цуруё бросилась за сочувствием к Рицуко:

– Что и говорить, это слишком жестоко!

Рицуко согласно кивнула, и в эту минуту дверь в канцелярию бесшумно отворилась. Все оглянулись. На пороге стоял Наоэ.

– А, доктор, входите, садитесь, – засуетился управляющий, указывая Наоэ на диван, где сидел главный врач.

– Доброе утро, доктор, – поздоровались с Наоэ Ютаро и Рицуко.

Он молча кивнул и прошел в комнату.

– Так, значит, вы сегодня не будете принимать больных? – поспешно меняя тему, спросила у Ютаро старшая сестра. Главный врач помедлил в раздумье.

– Есть кто-нибудь по рекомендации?

– Нет, пока никого.

– Я буду в клинике до обеда. Если кто придет ко мне, дайте знать.

– Непременно.

Подобострастно поклонившись, старшая сестра выскользнула за дверь. Следом за ней удалились в соседнюю комнату и Рицуко с дочерью. Управляющий снова уткнулся в свои бумаги.

– Утомились после дежурства?

В сущности, для врачей клиники главный врач был работодателем, однако с подчиненными он разговаривал неизменно в подчеркнуто вежливой форме. Желающих работать в частной клинике – особенно хороших врачей – находилось не так уж и много, а то, что Наоэ некогда занимал солидное положение в университете, весьма поднимало его в глазах главврача и побуждало изъясняться еще более учтиво. Наоэ пожал плечами.

– Да нет, не очень.

После бессонной ночи он выглядел осунувшимся и бледным. Впрочем, он всегда отличался бледностью – видимо, это был его естественный цвет лица.

– Говорят, ночью привезли какого-то пьяницу?

– Да, все лицо изрезано.

– Вы действительно закрыли его в уборной?

– Он буянил.

– Замечательная мысль! – Ютаро рассмеялся. Потом как бы вскользь заметил: – Если он об этом узнает, вряд ли придет в восторг. Да и приятели его тоже.

– Надо полагать… – Наоэ усмехнулся.

– А не будет неприятностей?

– Возьмем и выпишем, только и всего. – Наоэ невозмутимо чиркнул спичкой. Поистине, его невозможно было пронять.

Из соседней комнаты появилась Микико.

– Наоэ-сэнсэй, кофе?

– Спасибо, не надо.

– Тогда хотя бы чаю…

– Благодарю.

– А тебе, папа?

– Ну и мне налей.

Разговор о ночном пациенте главный врач не возобновлял, и Наоэ молча смотрел в окно. Сквозь стекло просачивался тусклый свет поздней осени. В канцелярию вернулась Рицуко и вежливо кивнула Наоэ.

– Мне передали, у вас ко мне какое-то дело? – нарушил молчание Ютаро, доставая новую сигарету.

Наоэ, словно не решаясь начать разговор, огляделся по сторонам, и Ютаро пригласил его в соседнюю комнату, служившую главврачу кабинетом. Рицуко с дочерью озадаченно посмотрели им вслед.

– Что-нибудь случилось? – спросил Ютаро, едва за ними закрылась дверь.

– Вам знакомо имя Ёсидзо Исикура?

– А-а, тот больной, что поступил к нам из университетской клиники с раком желудка…

Ютаро припомнил утренний разговор в машине. Рицуко еще говорила про наркотики…

– Вы не знакомы с ним лично?

– Нет, – пожал плечами Гёда. – Я его вообще почти и не помню.

– Ну тогда все в порядке, – едва слышно, точно разговаривая сам с собой, пробормотал Наоэ.

– А что такое?

– Он просит сделать ему операцию. Все время только и говорит об этом.

– Операцию? – Гёда с изумлением повернулся. – Но у него же пошли метастазы. Операция ничего не даст. Поэтому его и выписали из университетской клиники.

– Но он-то об этом не знает.

– Да, действительно… – Ютаро задумался.

– Там ему сказали, что все хорошо, можно выписываться, а улучшений все нет и нет. У него теперь надежда только на операцию.

– Думает, после операции ему станет легче?

– Он считает, что у него язва желудка.

– Это правда, что позвоночник уже поражен?

– Забрюшинная область, поясничный отдел позвоночника – все, похоже, поражено.

– И при операции уже не удалить?

– Разумеется.

– А если убрать основную опухоль? Наступит хотя бы временное улучшение?

– Нет, будет только хуже. Раковые клетки после хирургического вмешательства обычно начинают стремительно делиться, да и сама операция ослабит организм и лишь ускорит конец. Пытаться продлить ему жизнь бессмысленно.

Ютаро кивнул. Его познаний в области хирургии оказалось все же достаточно для того, чтобы оценить ситуацию.

– И вы хотите пойти на это? – Он непонимающе посмотрел на Наоэ.

– Разве я сказал, что хочу?

– Значит, вы ему отказали?

– Нет. И не отказал.

Главный врач поставил на стол пустую чашку.

– Раз больной просит, мы не вправе ему отказывать. Но после такой тяжелой операции он не протянет и двух месяцев. Более того, сразу же станет ясно, что операция только вызвала обострение. А это не в наших интересах.

Главврач кивнул.

– Если же, невзирая на все его просьбы, мы откажемся оперировать, он может заподозрить неладное, начнет нервничать.

– А что делать? Объясним, что не видим в операции необходимости.

– В университетской клинике, когда у Исикуры обнаружили рак, ему сказали, что это всего-навсего язва желудка, но ее лучше прооперировать. А потом, когда выяснилось, что метастазы прошли уже слишком далеко, тут же переиграли – мол, все хорошо, все чудесно, можно даже не резать. Так что он теперь вообще ничего не понимает.

– Какой же выход?

Да, нелегко, скрывая страшную правду, оставить больного умирать медленной смертью. Прежде и Ютаро не раз доводилось терзаться душевными муками в подобных ситуациях, но последние годы рак чаще лечили операционным путем, и читать отходную выпадало теперь на долю хирургов…

– А что родственники?

– Говорят, чтобы мы сделали так, как он просит.

– Гм… Довольно безответственное заявление.

– Они уже на все махнули рукой.

– Да-а… Положеньице. – Главврач подпер щеку ладонью.

– Так вот. Я долго думал об этом и пришел к выводу, что все-таки лучше операцию сделать.

Ютаро испуганно замахал руками.

– А если он сразу умрет?

Его даже пот прошиб – это же напугает больных! Д и вообще, подобный исход вряд ли будет способствовать укреплению престижа клиники…

– Операцию сделать можно – но только для виду. Тогда больной умрет не так скоро.

– Что вы конкретно предлагаете? Наоэ затушил сигарету.

– Лапаротомию.

– Чревосечение?

– Да. Просто сделать разрез – отсюда досюда. – Длинными пальцами Наоэ прочертил по своему белому халату линию через весь живот. – В сущности, достаточно рассечь только кожу, но уж резать так резать. Я хочу заглянуть и в брюшную полость. На состоянии больного это никак не скажется, зато старик будет думать, что ему сделали настоящую операцию.

Ютаро кивнул и потянулся за очередной сигаретой.

– Но операция кончится чересчур быстро. Он ни о чем не догадается?

– Оперировать будем под наркозом. Разрежем, зашьем, а потом пусть спит себе на операционном столе все оставшееся время. Он ничего и не заметит.

– Ну что же, раз вы считаете…

– После такой операции капельница не нужна, но все же, пожалуй, поставим.

– А как его потом кормить?

– Так же, как и после настоящей резекции желудка. Четыре-пять дней подержим на строгой диете, затем переведем на обычный рацион. Думаю, его нетрудно будет убедить, что все хорошо.

– Но если все пойдет слишком гладко, – вдруг засомневался Ютаро, – не заподозрит ли он обмана?

– Чепуха. Боль чувствует только кожа и верхний слой брюшины, желудок и внутренние органы болевых рецепторов не имеют. Если он засмеется или попытается приподняться в постели, то ему будет не менее больно, чем после настоящей операции.

Ютаро с явным интересом посмотрел на Наоэ.

– Когда же вы намерены его оперировать?

– Думаю, послезавтра, во второй половине дня.

– В пятницу?

– Да. Возможно, больной захочет посоветоваться с вами. Нужно, чтобы наши версии совпадали: ему назначена резекция желудка. За этим я к вам и пришел.

– Ясно, – кивнул Ютаро.

План Наоэ был, конечно, хорош, но главному врачу вдруг стало не по себе.

– Ну что ж… – Сидевший положив ногу на ногу Наоэ выпрямился. – Кстати, на следующей неделе к нам ляжет Дзюнко Ханадзё.

– Дзюнко Ханадзё? – переспросил Ютаро. Знакомое имя… Где он мог его слышать?

– Певица.

– А-а! Да-да, конечно… Она ложится в нашу клинику?

Звезда Дзюнко Ханадзё, исполнительница эстрадных песен, взошла прошлым летом – стремительно и внезапно. Зрители буквально сходили по ней с ума. У Дзюнко были узкие, миндалевидные глаза и пухлый ротик со слегка выдающейся вперед нижней губой, которая трогательно подрагивала, когда Дзюнко пела. Певец К., вошедший в моду одновременно с Дзюнко, был популярен среди зеленой молодежи, Дзюнко же покоряла сердца зрелых мужчин. Ей был всего двадцать один год.

– А что с ней такое?

– Хочет сделать аборт.

– Ого!

Ютаро хмыкнул. Ему нравилась Дзюнко. В этой девушке была какая-то странная червоточинка, намек на порочность, вводивший в искушение солидных, степенных мужей.

– Кто же виновник?

– Это мне неизвестно.

– А почему именно в нашу клинику? Ей кто-нибудь вас порекомендовал?

– Да, один мой университетский приятель. Он близко знаком с ее импресарио. Тот попросил его уладить это дело – в хорошей клинике и, разумеется, втайне.

– Вот оно что… – Ютаро вздохнул и уставился на Наоэ с новым интересом. – Вы ее уже смотрели?

– Вчера.

– Вот как? Она приходила сюда?

– Да. В темных очках и весьма скромном наряде, чтобы никто не узнал.

– Дзюнко Ханадзё – ее настоящее имя?

– Нет, псевдоним. В жизни ее зовут Акико Ямагути.

– Довольно заурядно.

– Она может пробыть здесь только один день. Попросила поместить ее в самую лучшую палату – ту, на шестом этаже.

Палата экстра-класса стоила 15 тысяч иен в день – не так уж и много за сохранение тайны…

– Вы сами будете ее оперировать?

– Да. Импресарио лично просил меня об этом.

– Страшновато, наверное?.. – В притворном сочувствии главврача слышалась неприкрытая зависть. – Покажете мне ее хоть разок, пока она будет здесь?

– Пожалуйста.

– Такая молоденькая, и надо же…

– Ей просто не повезло.

– Не повезло?

– В их среде на все смотрят просто. Но не следует терять голову. А она чересчур увлеклась – вот и поплатилась… Ей удобнее всего прийти сюда в среду. Она просила, чтобы к среде все было готово.

– Да-да, конечно.

– Но это только между нами.

– Разумеется.

Наоэ поднялся, чтобы откланяться, но Ютаро жестом задержал его.

– Пожалуйста, проследите, чтобы с этим пьянчужкой не было никаких осложнений.

– Не беспокойтесь.

Наоэ поклонился и вышел из кабинета.

Глава III

Стояли погожие, ясные дни, неожиданно теплые для ноября. В пять часов Норико сошла с автобуса у станции Сибуя и медленно побрела по улице, заглядывая в магазины. В том году в моду вошли удлиненные юбки, но пока что «миди» и «макси» встречались на улицах редко. Они плохо сидели на невысоких и коренастых японках, материи на них шло немало, и обходились они весьма недешево.

Глаза у Норико были не слишком хороши, и лицо, пожалуй, несколько грубовато, но к ее тоненькой, гибкой фигурке и стройным, красивым ногам, без сомнения, пошло бы «миди». Однако такая покупка была бы весьма чувствительным ударом по карману, да и на простой медсестре подобный наряд смотрелся бы, пожалуй, слишком экстравагантно.

Побродив по отделу готового платья, Норико окончательно отказалась от мысли о «миди» и поднялась на второй этаж, в отдел обуви. Там толпилось множество молодых женщин.

Перемерив несколько пар сапожек, Норико наконец остановила свой выбор на высоких, до колен, черных сапогах на шнуровке – они очень подходили к ее коротенькой юбке. Она переобулась, продавщица упаковала в коробку туфли, в которых Норико пришла в магазин, и Норико вышла на улицу. Электрические часы у станции показывали четверть седьмого. Наоэ должен прийти в половине седьмого, так что минут пятнадцать можно еще погулять…

Норико пересекла улицу и не спеша побрела по Догээндзака, заходя во все лавки подряд. А вот и кафе. Норико открыла дверь, вошла и села за столик. Было уже шесть двадцать пять, но Наоэ, как и следовало ожидать, еще не приходил. Они встречались уже давно, однако Наоэ еще ни ризу не пришел раньше назначенного времени. Либо опаздывал, либо в лучшем случае являлся минута в минуту. Норико уже привыкла и не обижалась.

Кафе называлось «Феникс». Норико начала встречаться с Наоэ в августе, спустя месяц после того, как он пришел на работу в клинику, и первое их свидание состоялось тоже в «Фениксе».

Поначалу Наоэ показался Норико неприветливым и сухим. Холодный, бесстрастный медик. И с больными, и с медсестрами Наоэ разговаривал мало, только о самом необходимом; неприветливость его подчас граничила с грубостью. Медсестры недовольно шептались:

– Доктор Наоэ слишком высоко себя ставит. Подумаешь, пришел из университета…

Старшая сестра придерживалась этого мнения и по сию пору. Норико вначале не испытывала к новому врачу решительно никакой симпатии. Однако в первую же неделю ей пришлось ассистировать Наоэ при операции, и ее поразила красота и отточенность его работы. Удаление аппендикса – простейшая операция, несложная для любого хирурга, и уж тем более для врача, доцента университетской клиники. Но виртуозность Наоэ заключалась не в том, что шов получался маленьким и аккуратным, и даже не в том, что вся операция длилась считанные минуты: ни единого лишнего движения, неуверенного нажима скальпеля… Ни разу не замешкался, не замер в раздумье. Длинные, тонкие пальцы Наоэ, словно точные механизмы, безошибочно прикасались к телу именно там, где требовалось. Норико была хирургической медсестрой и видела немало операций, но такое совершенство встречала впервые. Наоэ редко открывал рот, чтобы сказать что-то, но если уж говорил, то только по существу. Пациенты – даже те, кто не знал о его блистательном университетском прошлом, – быстро оценили достоинства нового хирурга.

Да, Наоэ обладал поистине виртуозной, недосягаемой техникой, но был странно холоден к людям. Казалось, он искренне заботился о больных, но в то же время словно отстранял их от себя. Его равнодушие тревожило Норико, будило смутное, неосознанное беспокойство.

Они стали близки в первое же свидание. Из кафе отправились в ресторан, потом в гостиницу. Со стороны все выглядело так, будто это Наоэ завлек и соблазнил Норико, на самом же деле он, сам того не подозревая, просто скатился по проложенным Норико рельсам…

Норико уже не была невинной, неопытной девушкой. Три года назад» когда она только что окончила школу медсестер, Норико познакомилась с одним парнем, старше ее на пять лет. Он служил в торговой фирме, и встретились они совершенно случайно – в клинике, когда он пришел на осмотр. В один прекрасный день он грубо, силой овладел Норико. Их связь тянулась с полгода, а потом его перевели в Сэндай, и отношения оборвались. В общем-то, и с самого начала было ясно, что для него это не более чем забава, и Норико поклялась себе никогда в жизни не иметь дела с мужчинами. А теперь не могла отвести от Наоэ глаз. Даже нетерпеливое ожидание вечно опаздывавшего на свидания Наоэ не было ей в тягость.

Она взглянула на часы. Без двадцати пяти семь. Кафе было в подвальчике, и сквозь окно Норико видела только шагающие по тротуару ноги. Туфли на высоких каблуках… Лодочки… Высокие сапожки… Изредка мелькал подол длинной юбки. Иногда ноги замирали на месте, а потом, повернув, спешили в обратную сторону.

Наоэ появился вскоре после того, как мимо окна проплыла длинная юбка в окружении трех пар мужских ботинок. По своему обыкновению и не подумал объяснить причину опоздания, молча сел за стол и расстегнул пальто.

– Только что встретил старшую сестру, – сообщил он.

– Одну?

– С Каору Уно.

– Где?

– Да тут, на перекрестке.

– А сюда они не придут? – испугалась Норико.

– Не придут. Они переходили на ту сторону. – Наоэ неопределенно кивнул куда-то в сторону окна.

– По-моему, она что-то подозревает.

Наоэ подозвал официантку и заказал чашку кофе.

– Вот вчера: только пришла с дежурства, как стук в дверь. Сэкигути. Явилась выведывать, что было прошлой ночью.

Наоэ молча достал сигарету и закурил.

– Кстати, она спрашивала, не пили ли вы во время дежурства.

– Ну и что ты ей ответила?

– Сказала, что точно не знаю, но, по-моему, ничего такого не было.

Наоэ выпустил дым и едва заметно улыбнулся.

– Потом она допрашивала Каору, а та, кажется, попалась на удочку и все ей выложила.

– Да ну-у! – Наоэ насмешливо усмехнулся.

– И нечего смеяться! Старшая сестра обо всем доносит жене главврача. – Норико сердито хмурилась, но в голосе сквозила нежность. – Она и про нас все ей докладывает…

На слове «нас» Норико сделала многозначительное ударение.

– Ну-ка, ну-ка! Норико смутилась.

– Так что же она докладывает? – настаивал Наоэ. Подошла официантка и поставила перед ним кофе.

– Я давно уже подумываю, не выехать ли мне из общежития, – потупившись, едва слышно проговорила Норико. – Конечно, там и удобно, и дешево, но… Слишком много злых языков. Я больше так не могу.

Наоэ слушал молча.

– Сниму комнатку где-нибудь неподалеку…

– Когда?

– Не знаю. Я еще не решила окончательно.

– Решишь – скажи. Денег я дам.

– Я не для этого рассказала! – Норико вспыхнула и обиженно отвернулась.

– Ну ладно, ладно. Ты сегодня свободна?

– Да.

– Поедем ко мне, в Икэдзири.

– А я вам не помешаю?

– Да нет, не особенно.

Норико заглянула Наоэ в лицо и кивнула. Так и не притронувшись к кофе, Наоэ взял со стола чек и направился к кассе.

Дом Наоэ стоял в маленьком, удивительно тихом переулке, неподалеку от оживленной улицы Тамагава.

В квартире было две комнаты: небольшая гостиная, обставленная в европейском стиле, и кухня, одновременно служившая столовой. Кухня была заставлена всевозможной посудой, хотя Наоэ, как правило, дома не ел и никогда себе не готовил. В гостиной на полу лежал ковер, в углу стоял низенький столик, у стены – диван, у другой стены – кровать.

Когда Наоэ с Норико вошли в квартиру, Норико направилась было на кухню, поставить чай, но Наоэ нетерпеливо обнял ее. Она попыталась высвободиться.

– Чай можно и потом. – Наоэ снова привлек ее к себе.

Платье скользнуло на пол. Наоэ подхватил Норико на руки и отнес на кровать. Обычно сухой и сдержанный, сегодня он искал ее ласк с неожиданно грубой страстью. Норико переполнял стыд, смешанный с наслаждением.

– Погасите свет, – сжавшись в комочек от смущения, взмолилась она, хотя кому, как не ей, было прекрасно известно, что просить – вовсе не значит быть услышанным.

Она родилась в Ниигате, там окончила школу и лишь потом уехала в Токио, и кожа у нее была светлая, как обычно у тех, кто вырос в снежном краю. На вид маленькая и хрупкая, Норико, раздевшись, против ожидания, оказывалась далеко не бесплотной. Наоэ не отрываясь смотрел, как розовеет ее до голубизны белая кожа, и Норико, ощущая на себе его взгляд, пылала от стыда. Вскочить бы и убежать, но тело не желало ей подчиняться.

В объятиях Наоэ была какая-то всепонимающая бесстрастность. Порою Норико становилось не по себе: ей казалось, что ее выставили напоказ. Но, как ни странно, это лишь разжигало ее, приносило странное удовольствие.

Холодные глаза внимательно ощупывали ее тело. «Точно на операции», – думала она. Постепенно она свыклась со странностями Наоэ и лишь потом, в одиночестве, вспоминая его изучающий взгляд, заливалась краской стыда.

Проснулась Норико поздно – оттого, что затекла неловко подвернутая рука. Она медленно подняла голову: Наоэ лежал к ней спиной и читал газеты. Норико соскочила с постели и, подхватив разбросанные по полу вещи, скрылась в ванной. Ее все еще не покидало сладкое ощущение невесомости, словно она ступала по облакам. Норико взглянула на себя в зеркало. Обычно невыразительные глаза ее лучились.

Когда она вышла из ванной, Наоэ, лежа все в той же позе, читал какую-то европейскую книгу.

– Может, чаю? – предложила Норико.

Наоэ, не отрывая от книги глаз, кивнул. Норико вылила из чайника остывшую воду, налила кипятку. Наоэ нехотя поднялся, накинул на плечи темно-голубую пижаму.

– Что-то есть захотелось…

– Приготовить ужин? – встрепенулась Норико.

– Зачем возиться. – Наоэ поморщился. – Лучше закажем суси, пусть принесут.

…Когда Норико, дозвонившись до ресторана, вернулась из прихожей, Наоэ сидел, уткнувшись в книгу. Так бывало всегда: утолив страсть, Наоэ превращался в совершенно другого человека. Норико слегка разозлилась. Чем бы его расшевелить? Она лихорадочно попыталась найти тему, способную заинтересовать Наоэ.

– Я слышала, Исикуре будут делать операцию?..

– Угу, – буркнул Наоэ.

– Кобаси, когда услыхал об этом, просто из себя вышел.

Наоэ наконец оторвался от книги. Заметив, что он хоть и слабо, но все-таки реагирует, Норико воспрянула духом. Проняло!

– Терапевт Кавахара и тот сказал, что это совершенно необъяснимо.

– Почему же?

– Потому что операция только приблизит смерть. Наоэ со скучающим видом сунул в рот сигарету. Норико чиркнула спичкой.

– Зачем вам его оперировать?

Наоэ, пропустив вопрос мимо ушей, снова опустил глаза в книгу. Если он не желал отвечать, из него невозможно было выжать ни слова. Зная эту черту Наоэ, Норико отступилась и, вздохнув, встала.

Чистюля Норико не терпела малейшего беспорядка и, приходя к Наоэ, тут же принималась наводить чистоту. Раз в три дня холостяцкую квартиру Наоэ приходила убирать старуха консьержка. Наоэ, как правило, возвращался домой к ночи, и в квартире, в общем, было не так уж грязно, но везде где попало стояли немытые бокалы с остатками сакэ и чашки с засохшей на дне кофейной гущей.

Норико мыла грязную посуду, а Наоэ по-прежнему не отрывался от книги. «Он себе почитывает, а я – мой ему чашки!» – возмущенно подумала она, хотя в глубине души ничего не имела против. Домыв посуду, она отчистила раковину и достала пылесос.

– Привстаньте-ка на минутку. Наоэ раздраженно поднял глаза.

– Оставь. Не так уж и грязно.

– Что вы! Вон сколько пыли!

И, не обращая внимания на протесты, Норико включила пылесос. Наоэ нехотя поднялся и вышел на балкон. Через открытое окно доносился шум города.

Норико тщательно пропылесосила под диваном и перешла к кровати. Потом протерла стол и перестелила постель. Сдернув покрывало, она сняла подушки и начала расправлять смятые простыни. Неожиданно ее пальцы нащупали что-то твердое. Дамская шпилька. Норико положила ее на ладонь. Черная, в виде буквы U. Норико никогда не пользовалась шпильками, она предпочитала заколки, и не черные, а синие.

Со шпилькой в руке она вышла на балкон. Наоэ, стоя к ней спиной, курил.

– Чье это? – с трудом сдерживая себя, спросила Норико.

Наоэ оглянулся. Увидев, что уборка окончена, закрыл балконную дверь и присел к столу.

– Здесь была какая-то женщина?.. Это она потеряла?

– Потеряла? Что?

– Да так, пустячок!

– Принеси-ка лучше чаю, – миролюбиво сказал Наоэ.

– Я нашла это в постели!

Норико швырнула шпильку на стол. Наоэ молча взглянул на нее и равнодушно отвернулся.

– Будьте любезны, отдайте завтра в стирку простыни, пододеяльник и наволочки.

Клокоча от гнева, Норико повернулась и удалилась на кухню. Наоэ не издал ни звука.

Когда Норико внесла в комнату чайник, шпилька лежала на том же месте. Наоэ сидел, уткнувшись в книгу.

Глава IV

Прием в клинике «Ориентал» начинался в девять утра и заканчивался в пять вечера. Перерыв на обед длился около часа.

Медсестры приходили на работу к девяти и собирались на утреннюю летучку: слушали отчет сдававшей дежурство ночной сестры, распоряжения старшей сестры на текущий день и сообщения о плановых операциях. Летучка обычно длилась недолго, минут 10–15, после чего девушки разбегались по своим рабочим местам.

Врачи приходили около половины десятого. Официально они должны были являться к девяти, но почти никто не приходил к этому часу, тем более что сестры недовольно ворчали, когда кто-то начинал давать указания до летучки. Так или иначе, врачи должны были быть на месте не позже десяти утра: в десять приезжал сам Главный.

Наоэ приходил самым последним – после половины десятого, а то и почти в десять. Обычно в это время второй хирург, Кобаси, уже осматривал пациентов. Два года назад Кобаси закончил стажировку и получил место на кафедре хирургии при университетской клинике.

В «Ориентал» же его направили на полугодичную практику два месяца назад: молодой врач начинает представлять для клиники какой-то интерес лишь на втором-третьем году работы, когда набьет руку на простейших операциях.

Кобаси знал Наоэ по его статьям в научных журналах и по отзывам ученых. Наоэ считали талантливым хирургом, и все были просто поражены тем, что он внезапно оставил университет и перешел работать в частную клинику. Когда Кобаси получил направление в «Ориентал», его приятель, закончивший университет чуть раньше его, сказал с завистью: «Главный врач «Ориентал» – скряга, зато там есть Наоэ. Тот, что прежде работал в университете. Тебе крупно повезло, сможешь у него поучиться. Это куда лучше, чем попасть в паршивую муниципальную больницу». Кобаси и сам так считал. «Подучусь у него полгодика, наберусь опыта», – мечтал он.

Однако Наоэ оказался на удивление нелюбезным и молчаливым. «Да», «нет» – и больше ни слова. Когда Кобаси пытался расспросить его о чем-нибудь поподробнее, Наоэ отмалчивался. Правда, на операциях Кобаси кое-чему научился, следя за его движениями. Но и только. Наоэ не спешил посвящать его в тонкости, о которых не упоминалось в учебниках. Если оперировал сам Кобаси, Наоэ лишь молча наблюдал за ним. Он никогда не хвалил и не ругал его. Только когда он ошибался, Наоэ коротко ронял: «Не так». Кобаси никак не мог понять: то ли Наоэ просто лень с ним возиться, то ли он с самого начала не принял его всерьез. А ведь Кобаси даже диссертацию Наоэ выучил чуть ли не наизусть. Стоило кому-то сказать: «Не понимаю, что особенного находят в этой диссертации! Кому нужно исследование диализационной мембраны искусственной почки?!» – как Кобаси немедленно вступал в бой: «Этот метод широко применяется не только в Америке, но и в ФРГ и во Франции. Исследования Наоэ очень точны». Те разделы диссертации, в которых затрагивались вопросы хирургии, Кобаси мог рассказать с закрытыми глазами. Он безоговорочно преклонялся перед эрудицией и мастерством Наоэ, но, как ни старался, так и не смог пробить брешь в стене отчужденности. Стоило сделать хоть шаг за запретную черту, как невидимая дверь тут же плотно захлопывалась перед самым его носом. «Что за странный человек!» – недоумевал Кобаси. Конечно, можно было попытаться объяснить все просто дурным характером Наоэ, но Кобаси такое объяснение не устраивало. «Может, все оттого, что мы учились в разных университетах?» Кобаси терялся в догадках. Но однажды в клинику зашел за какими-то материалами знакомый Наоэ, с которым тот когда-то учился вместе, – и встретил у коллеги все тот же холодный прием. «Наоэ-сэнсэй очень переменился», – растерянно сказал он и поспешил откланяться. Значит, Наоэ был неприветлив не только с одним Кобаси…

Почему он ушел из университета? Этого Кобаси никак не мог понять, но было ясно, что, не разгадав этой загадки, невозможно проникнуть в тайну холодной замкнутости Наоэ. И все же подлинных причин не знал никто – ни его товарищ по университету, приходивший к нему в клинику, ни главный врач, ни даже старшая сестра.

«Что-то тут не так…» – думал Кобаси. За привычной бесстрастно-красивой маской, казалось, прячется совсем иное, неведомое окружающим лицо, и, может, именно это лишало Кобаси покоя, притягивало точно магнитом.

«Как бы то ни было, это большая удача, что я работаю бок о бок с таким замечательным врачом!» – горячо убеждал себя Кобаси. И вот теперь Наоэ собирался оперировать Ёсидзо Исикуру! Даже он, так восхищавшийся Наоэ, не мог это понять. Правда, и прежде бывало, что иные рекомендации и методы лечения Наоэ зарождали в душе Кобаси сомнения, но уж на сей раз… Вчера Кобаси, забежав в университет, рассказал обо всем своему приятелю, и разговор с ним окончательно убедил Кобаси в собственной правоте.

В тот день, когда была назначена операция, Кобаси пришел в ординаторскую пораньше, переоделся в белый халат и, устроившись на диване, развернул газету в ожидании Наоэ. Но не прошло и пяти минут, как в ординаторскую прибежала из амбулатории медсестра Савано.

– Доктор, больной пришел!

– Что там еще? – оторвался от газеты Кобаси.

– Тот паренек, которому вчера удалили ноготь.

– Ну и что? Ему же на перевязку. Сделай сама.

– Да, но… Ведь сегодня второй день и…

– Попроси, чтобы он обождал. Мне нужно поговорить с доктором Наоэ.

Скорчив недовольную мину, сестра вышла.

По сложившейся традиции, пациентов, приходивших в клинику впервые, сначала осматривал Наоэ. Он ставил диагноз, назначал лечение, и только потом больной переходил к Кобаси. Оба хирурга сидели по разные стороны одного и того же смотрового стола. Новые больные отнимали довольно много времени, но по сравнению с теми, кто приходил на повторный прием, их было немного. Случалось, правда, что болезнь прогрессировала или лечение не помогало, и тогда пациент снова возвращался к Наоэ. Кроме того, Наоэ лично осматривал больных, приходивших к нему по чьей-либо рекомендации. При всем этом освобождался Наоэ довольно быстро. Тогда он раскрывал журнал и углублялся в какую-нибудь статью. Кобаси, занятый своими пациентами, старался делать безразличное лицо. Разумеется, и опыта, и умения у Кобаси было поменьше, а потому подобное распределение обязанностей не вызывало у него недовольства. Но вообще-то Наоэ, хоть изредка, мог бы подать Кобаси совет или даже помочь ему… Однако этого никогда не случалось. Всем своим видом Наоэ, казалось, говорил: «Оставьте меня в покое». Но даже не столько его эгоизм – леденящее равнодушие, к которому просто невозможно было привыкнуть, больно задевало Кобаси…

Наоэ по своему обыкновению пришел чуть позже половины десятого.

– Доброе утро, – поздоровался Кобаси.

– Здравствуйте, – кивнул Наоэ, отвернувшись к стенному шкафу.

Кобаси притворился, будто ищет что-то на книжной полке. Взял «Клиническую медицину», перелистал страницы. Наоэ, уже в халате, направлялся к дверям.

– Сэнсэй, я хочу вас кое о чем спросить.

– Да?

Как всегда, лицо Наоэ было очень бледным.

– Это насчет Ёсидзо Исикуры. Вы все-таки решили его оперировать?

– Собираюсь.

– Я против этой операции.

– Почему же?

– Поздно. Удаление опухоли, давшей метастазы, только ускорит смерть.

– А я и не собираюсь удалять опухоль. Просто разрежу и снова зашью, а больной пусть думает, что ему вырезали пораженные ткани.

– Но… – Кобаси умолк, утратив дар речи.

Честно говоря, мысль о подобном варианте мелькнула у него вчера вечером, но он тут же отмел ее. Он просто не допускал, что Наоэ осмелится на такое. Возможно, это решение проблемы, но слишком уж жестоко…

– А больному вы скажете, что удалили все, что требовалось?

– Скажу, что удалил то, что можно было удалить.

– Но он же знает про опухоль! Как-то раз он сам взял мою руку и положил себе на живот, как раз туда, где прощупывается уплотнение.

Наоэ молчал.

– Он поймет, что мы обманываем его!

– Поймет, не поймет… Что толку гадать заранее? Сделаем – узнаем.

– Нельзя же считать больного законченным дураком! Если он спросит, что у него на самом деле, что мы ответим ему?

– Можно сказать, что у него была обширная язва.

Наоэ неторопливо застегивал халат. Кобаси почувствовал, как в нем опять закипает гнев.

– Обман все равно не скрыть!

– У него рак. Так что обманывать приходится в любом случае.

– Но резать… Разве необходимо лгать до такой степени?

– Все зависит от точки зрения.

– Когда он узнает правду, ему будет очень горько.

– Возможно.

– Как быть, когда он пожалуется, что и после операции ему нисколько не лучше?

– Выслушать молча.

– А если он припрет нас к стене?

– Не припрет.

– Почему?

– Приближение смерти человек всегда чувствует сам. Нам нет нужды говорить ему об этом.

– А…

– Больной будет молчать, сознавая, что ему уже никто не поможет. И при этом – цепляться за последнюю надежду. Он не рассердится, если ему не скажут, что у него рак…

– Но почему, почему вы считаете, что он будет молча глотать эту ложь?!

– Потому что он сам не хочет поверить в страшную правду! Не хочет думать, что это – конец. Потому что боится услышать истину. Он будет знать, что врачи лгут, но охотно поверит им. Если мы будем молчать, он постарается убедить себя сам. В конце концов, это не так уж плохо – умирать, веруя во спасительную ложь.

Внезапно во ввалившихся глазах Наоэ проглянула щемящая, отчаянная тоска. Кобаси неожиданно подумал: а может, Наоэ и прав… Нет! Все-таки это низость. Надругательство над человеком.

– Я не могу пойти на это, – твердо сказал он.

– Кобаси-сан! – В тихом голосе Наоэ зазвенели металлические нотки. – Не будьте маменькиным сынком!

– Я не маменькин сынок. – Кобаси вспыхнул. – Просто я хочу служить людям по возможности честно. Не прибегая ко лжи.

– Вы медик или родственник больного?!

– Конечно, медик.

– Тогда и рассуждайте как медик!

Наоэ смерил Кобаси уничтожающим взглядом, повернулся и вышел из ординаторской.

Операция началась, как и было намечено, в два часа дня. Исикура Ёсидзо час назад проглотил таблетку рабонала и уже почти спал, когда его на каталке ввезли в операционную. К началу наркоза он едва ворочал языком:

– Доктор, вы уж, пожалуйста… постарайтесь… неохота мне умирать…

Кобаси молча нащупал пульс. Частота ударов и наполнение были в норме.

– Доктор, – снова забормотал Исикура, – поаккуратнее… Не отрежьте лишнего.

– Спите, дедушка. – Норико взяла Исикуру за руку. – Сейчас вы заснете. Считайте: «Один, два, три…» Помедленнее.

– Хорошо, хорошо… Только вы не забудьте о моей просьбе…

– Можно вводить? – Норико обернулась к Кобаси. Тот молча кивнул. Из-под маски у него были видны одни глаза.

– Ну, дедушка, начали: раз…

– Раз…

– Еще!

– Раз…

В голубоватую, вздувшуюся под высохшей старческой кожей вену полилась анестезирующая жидкость.

– Ра-а-аз… До чего приятно…

Исикура зевнул и через несколько секунд негромко засопел.

Когда Наоэ, закончив мыть руки, надел маску и подошел к операционному столу, было уже два часа тридцать минут. Бестеневая лампа ярко освещала обнаженный живот Исикуры, выступавший из белых простынь правильным ромбом. Наоэ внимательно вгляделся в его дряблую кожу, потом рукой в резиновой перчатке слегка надавил на желудок. У нижнего края прощупывался плотный комок. Он не выпирал наружу, но при нажатии пальцы сразу же встречали сопротивление, словно наталкивались на какое-то твердое тело. Точные границы опухоли при поверхностном осмотре определялись с трудом, однако, вне всяких сомнений, она была не меньше, чем в пол-ладони.

– Скальпель! – коротко приказал Наоэ, определяя длину разреза.

Исикура крепко спал.

Поскольку было заведомо известно, что операция будет несложной, специалиста-анестезиолога решили не приглашать, и наркоз давал Кобаси. Ассистировала Норико.

– Начнем?

Кобаси молча кивнул в ответ. Скальпель вонзился в тело под грудиной, затем устремился вниз, описал у пупка четкий полукруг вправо и снова заскользил вниз по прямой линии. Разрез, обычный при резекции желудка. За острием потянулась алая полоска крови.

– Зажим!

Наоэ, зажав края разреза, быстро остановил струившуюся из раны кровь. Со стороны его движения могли показаться немного замедленными, но пальцы, захватывавшие сосуды, двигались безостановочно. В считанные минуты остановив кровотечение, Наоэ снова потребовал скальпель. За откинутой кожей, под мышцами, виднелась крепкая беловатая ткань брюшины. Норико взяла крючок и слегка раздвинула ткани. Наоэ ловко приподнял пинцетом брюшину и легонько коснулся ее острием скальпеля. Образовалось небольшое отверстие.

– Ранорасширитель!

Наоэ ввел ранорасширитель в крохотную ранку и зафиксировал правый край. Растянул отверстие влево. Теперь Норико крючками потянула мышцы вверх и вниз. Ей не требовалась команда Наоэ, она и так знала, что делать: их руки двигались в едином ритме.

В зияющей тридцатисантиметровой ране виднелись обнажившиеся внутренности Ёсидзо Исикуры, а он, ни о чем не ведая, спал крепким сном.

Некоторое время Наоэ изучающим взглядом смотрел на волнообразно сокращавшиеся кишки, затем решительно погрузил обтянутые перчатками пальцы в полость живота. Желудок, брыжейки, толстая кишка, задняя брюшная стенка… Чуткие пальцы Наоэ неустанно ощупывали, нажимали, проверяли… Вырезав увеличенный лимфатический узел, он отложил его в сторону, затем приподнял желудок, заглянул за него. Раздвинул кишечные петли, обнажил забрюшинное пространство и прощупал позвоночник.

Он всматривался так пристально, словно старался запомнить все навечно. Но глаза его были скорее глазами ученого, а не врача, стремящегося помочь больному, и плоть человеческая представала перед ними привычным объектом исследования.

…Когда Наоэ наконец поднял голову и вынул руки из брюшной полости, с момента начала операции прошло сорок минут. Было десять минут четвертого. За это время, не считая удаления двух лимфатических узлов, не было сделано ничего хотя бы отдаленно напоминающего настоящую операцию.

– Ясно. Зашиваем.

Внезапно Норико охватило странное чувство. «Столько копаться у человека в животе… Наверно, не так уж все ясно…» Однако вид у Наоэ был вполне удовлетворенный.

– Множественные метастазы… – пробормотал он себе под нос.

Норико был знаком этот термин. «Все поражено», – поняла она.

– Значит, ничего нельзя сделать?

– Месяца два – и конец.

– Неужели так плохо?..

– Поджелудочная вся в метастазах. – В глазах Наоэ светилась твердая уверенность. – Четвертый шелк.

Приняв от Норико иглодержатель, Наоэ быстро стянул края брюшины и принялся зашивать. Когда он наложил последний шов, было три часа двадцать минут. Резекция желудка длится час-полтора. Прошло еще слишком мало времени.

– Артериальное давление?

– В норме, – подал голос Кобаси, кинув взгляд на монитор.

– Все верно. Так и должно быть: потеря крови незначительная. – Наоэ с вымученной улыбкой отнял руки от живота Исикуры. Норико быстро подошла к нему сзади и развязала тесемки халата.

Наоэ повернулся к ней.

– Пускай еще с полчасика поспит здесь. Норико кивнула.

– И поставь ему капельницу. Достаточно пятипроцентной глюкозы.

– А это куда? – Норико подняла над столом пузырек из-под пенициллина, в котором лежали два удаленных лимфатических узла.

– Отправим на исследование.

Он взял у Норико пузырек и, отерев пот, мелкими бисеринками усыпавший лоб, ушел в ординаторскую.

Ёсидзо Исикура пришел в себя через час. Наоэ осматривал в амбулатории пациента, пострадавшего в автомобильной катастрофе. Такси, в котором он ехал, затормозило у светофора, и в этот момент сзади в него врезалась другая машина. От сильного толчка голова пассажира дернулась, и его пронзила острая боль. Сейчас он жаловался на тяжесть в голове и болезненные ощущения у основания шеи.

После беглого осмотра Наоэ направил его на рентген, а сам пошел в палату.

Лежавшего на кровати Исикуру было почти не видно под толстым одеялом. Услышав шаги Наоэ, он открыл глаза и приветливо заулыбался.

– Проснулись?

– Сэнсэй! Какое же вам спасибо.

Исикура говорил еще чуть с хрипотцой, но голос был бодрый.

Наоэ пощупал пульс, проверил капельницу. У кровати Исикуры сидели невестка и какая-то молоденькая девушка – судя по возрасту, внучка.

– Вы мне все вырезали, доктор?

– Кое-что удалить оказалось невозможно, но сам очаг ликвидировали.

Отвечая, Наоэ взял у Норико стетоскоп и приставил к груди Исикуры. Жадно выслушав Наоэ, Исикура закрыл глаза. В сердечных тонах изменений не было. Кобаси, час назад докладывая о состоянии больного, уже сообщал об этом. Собственно говоря, другого просто и быть не могло. Какие могут быть отклонения в совершенно здоровом сердце после такой «операции»? Отложив стетоскоп, Наоэ проверил у Исикуры белки глаз, попросил показать язык.

– Все хорошо, волноваться не о чем. Теперь вам нужно хорошенько поспать.

– Доктор, а когда мне можно будет есть рис? – нетерпеливо спросил Исикура.

– Дня через четыре разрешим кашу.

– Дня через четыре? Значит, целых четыре дня будет больно?..

– Придется потерпеть. Все-таки резекция желудка.

– А меня-то пугали: согласишься на операцию – умрешь. Я с самого начала знал, что все это чепуха. Говорил – пусть режут. И вышло по-моему! – Исикура торжествующе оглянулся на невестку. – Вон мне уже сколько лет, а я ничем по-настоящему не болел. Еще и с молодежью могу потягаться!

Наоэ улыбнулся.

– Когда мне разрешат ходить?

– Думаю, дней через десять.

Исикура устремил задумчивый взгляд в пустоту – видимо, считал про себя дни.

– А выпишут когда?

– Дедушка! – не выдержала невестка. – Вам нельзя столько разговаривать. Вы ослабеете.

– В феврале я уже выйду отсюда?

– Мне трудно загадывать так далеко.

– Да-да, конечно… – Исикура послушно кивнул.

– Отдыхайте. – Наоэ встал.

– Спасибо, доктор.

Женщины поклонились, а Исикура слегка приподнял голову от подушки.

На этаже, где находились палаты высшего класса, было очень чисто, стены сверкали белизной, в коридорах в кадочках росли каучуковые деревца и ананасы. Едва поспевая за Наоэ, Норико с тревогой спросила:

– Разве можно так обманывать человека?

– А что еще делать?

– И мы должны говорить ему то же самое?

– Естественно.

Наоэ шагал, засунув руки в карманы халата и глядя прямо перед собой.

В амбулатории его дожидался пациент. В истории болезни значилось: «тридцать пять лет», но на висках уже пробивалась седина, волосы заметно поредели, да и вообще он выглядел гораздо старше своего возраста.

– Где вы служите?

– В Токийском муниципалитете, – ответил мужчина, держась рукой за голову. Его звали Кувана.

– Значит, вы собирались…

– По делам, а потом назад, на работу. Рентгенотехник принес срочно проявленные снимки шейных позвонков Куваны и выставил их в ряд, прикрепив к рейке-держателю. Снимки были сделаны в разных проекциях: спереди, сбоку, при наклоне головы вперед и назад – всего шесть штук. Ни на одном из них Наоэ не нашел отклонений.

– Позвоночник цел.

Наоэ начал вписывать заключение в историю болезни. Кувана задумчиво изучал подсвечиваемые экраном контуры собственных костей. Над столбиком из семи громоздившихся друг на друга позвонков светилась большая тень – черепная коробка.

– В момент столкновения, когда голова резко откинулась назад, могли быть частично повреждены некоторые мелкие кровеносные сосуды и мышечные волокна. Это, вероятно, и вызывает головную боль и неприятные ощущения в основании шеи, но ни перелома, ни смещения позвонков у вас нет.

– Выходит, у меня просто растяжение шеи?

– По-научному это называется не так. Выражение «растяжение шеи» скорее определяет причину вашего недуга, но не само заболевание.

– А как это будет по-научному?

– Дисторзия связочного аппарата шейного отдела позвоночника.

Мужчина снова уставился на рентгеновские снимки. Над челюстью тянулся ряд зубов, среди них особенно выделялся один, металлический. Кувана осторожно потрогал шею.

– Иными словами, связки, соединяющие эти позвонки, временно ослабли, – пояснил Наоэ.

Внезапно отворилась дверь, и на пороге возник полицейский. За ним маячила фигура какого-то парня. Лицо полицейского показалось Наоэ знакомым. Это был тот самый дежурный, что три дня назад доставил в клинику пьяного.

– Что вы мне посоветуете, доктор? – спросил Кувана.

– У вас ничего страшного нет. Но боль пройдет через месяц, не раньше.

– В больницу ложиться не надо?

– Нет. Просто постарайтесь соблюдать пока полный покой. При этом заболевании боли нередко усиливаются на второй-третий день.

– А кости в порядке?

– Не волнуйтесь.

– Значит, кости целы… – сказал полицейский, обернувшись к стоявшему сзади парню.

– Это что, виновник аварии? – спросил Наоэ. При звуке его голоса парень испуганно поднял голову. – Адрес?

– Район Сэтагая, улица Сангэндзяя…

Парень оказался студентом второго курса университета.

– Как все это случилось?

– Влепился в такси на своей спортивной машине, – ответил за парня полицейский. – Такси-то ничего, только задний бампер поцарапан немножко, а у этого обе передние фары вдребезги.

– Со страховкой у тебя все в порядке?

Парень кивнул и отвел глаза в сторону. Норико записывала в историю болезни адрес и телефон.

– Пройдите на укол.

Кувана, еще раз кинув взгляд на парня в свитере, поплелся в процедурный кабинет.

Полицейский повернулся к парню.

– Обожди в приемной. Мне тут надо с доктором кое о чем потолковать.

Парень покорно вышел.

– Доктор, а как там тот пациент?.. Которого закрыли в уборной… Не дебоширит?

– Да нет.

– А дружки его больше не заявлялись?

– Кажется, приходили раз, но я их не видел.

– А то я боялся, что у вас могут быть неприятности.

– И правильно боялись.

– А? – Полицейский растерялся. – Что-нибудь случилось?

– Те тридцать тысяч, которые они внесли как задаток, уже на исходе.

При упоминании о деньгах полицейский пристыженно сник, словно это он не заплатил.

– На сколько еще хватит?

– Я вчера справлялся в канцелярии. Дня на два.

– Всего?!

– Его палата и без лечения стоит три тысячи иен в день, так что тридцать тысяч – это фактически ничто. Даже на то, чтобы сделать рентгеновский снимок, уже не хватит.

– Вы уж извините меня, доктор.

– Что проку в ваших извинениях?

– Не может быть, чтобы у его дружков не было денег…

– Я же сразу сказал: как только кончатся деньги, выписываю.

– А как он себя чувствует?

– Рана немного гноится… Ничего. Долечится амбулаторно.

Наоэ подошел к раковине и начал мыть руки.

Глава V

После пяти вечера уже начинало темнеть. Промозглый холодок осенних сумерек пронизывал до костей. Наоэ собирался домой. Завязав галстук, он подошел к окну ординаторской.

Под низким, занавешенным тучами небом тянулись бесконечные крыши домов, устремлялись ввысь огромные небоскребы. Словно прорастая из-под земли, один за другим замелькали бесчисленные огоньки, и, по мере того как их становилось все больше, густела тьма. Наоэ любил это время суток: когда сумерки медленно перетекают в ночь. Именно в этот час – на мгновенье – проявляется, словно нарисованное волшебными чернилами, истинное лицо города. Лицо, столь не похожее на дневное… «Вот так же пробуждается в человеке его второе, скрытое "я"», – подумал Наоэ, любуясь вечерним городом. Странное сравнение… Но оно почему-то испугало его. Рядом нескончаемым потоком текли машины, шли люди, а с высоты огромных зданий город, должно быть, казался застывшим и безмолвным…

В дверь постучали. Наоэ оторвался от окна.

– Войдите.

В комнату несмело вошла дочь главного врача, Микико.

– Вы еще не ушли? Микико слегка запыхалась.

– А что случилось?

– Пожалуйста, если не очень торопитесь, загляните перед уходом в канцелярию. Там вас ждут.

– Ваш отец?

– Нет, мама.

Микико взглянула на Наоэ в упор.

Он кивнул, надел пиджак и перекинул через руку пальто. Микико безмолвно дожидалась у дверей.

– Ну, пошли?

Микико распахнула дверь и первой шагнула в коридор. Мимо прошла уборщица. Заметив Наоэ и Микико, она почтительно поклонилась.

Канцелярия находилась на том же этаже, что и ординаторская. Здание было построено буквой «П», и для того, чтобы попасть в канцелярию, нужно было пройти по коридору и завернуть за угол. Одной стеной канцелярия выходила на лестничную клетку. Дойдя до лестницы, Микико остановилась.

– До свидания.

– Домой?

– Нет, сегодня у меня занятия икебаны. Мне непременно надо там быть.

На Микико был белый плащ с поясом, на шее голубая косынка, в руках молодежная складная сумочка.

– Тогда до завтра?

– Нет, подождите, пожалуйста… Наоэ обернулся.

– Как вы относитесь к балету?

– Гм… К танцам?

– Да. В конце этого месяца начинаются гастроли…

– Ты будешь выступать?

Наоэ только сейчас вспомнил, что Микико занимается балетом.

– Нет. На этот раз выступает не наша школа. Балетная труппа «Тото». Если я… Если вы не возражаете… У меня есть билеты.

– Когда спектакль?

– Двадцать девятого и тридцатого – два дня подряд.

Голос у Микико от волнения слегка охрип, она запиналась.

– Твердо обещать не могу, но думаю, что пойду.

– Так я отложу для вас билет? А если у вас появятся какие-нибудь дела и вы передумаете, предупредите пожалуйста.

Она повернулась и, словно спасаясь от кого-то, стремительно побежала вниз по лестнице.

В комнате сидели Рицуко и работавшая в канцелярии молодая женщина.

– Простите, что задержала вас. Вы, верно, уже собирались домой? – Рицуко сложила лежавшие перед ней бумаги и усадила Наоэ на диван. – Надеюсь, я не отрываю вас от важных дел?

– Да нет.

Рицуко подошла к стоявшему в углу комнаты шкафчику.

– Чай? Кофе?

– Все равно.

– А может, пиво или виски?

– Прошу вас, не беспокойтесь.

– Рабочий день закончился. Можно позволить себе немного выпить.

Она достала из холодильника пиво, сняла с полки бутылку виски и бокалы и поставила их на столике перед Наоэ.

– Чем-нибудь закусите? Может, сыру? Наоэ замялся.

– Ну тогда сасими.^[6] Мураками-сан, – повернулась она к женщине, – будьте любезны, позвоните в «Тамадзуси», попросите срочно принести нам сасими.

– На сколько человек?

– На одного. Пусть сделают ассорти: понемногу всего самого вкусного.

– Право, к чему такое беспокойство, – снова сказал Наоэ.

Рицуко села напротив, наполнила его бокал пивом. Был уже шестой час, управляющий и вторая конторщица ушли домой.

– Придется немного подождать. Минут десять.

– Конечно. Благодарю вас.

Ясуко Мураками навела порядок у себя на столе, открыла шкаф и начала одеваться.

– А где главврач? Чем он занят сегодня? – поинтересовался Наоэ.

– У него заседание в правлении Ассоциации врачей.

– Все в заботах…

– Он с удовольствием сам себе ищет забот, – передернула плечами Рицуко. – И сегодня вечером не преминет куда-нибудь улизнуть.

– Слишком много у него дел…

– Ничего. Если хватает сил развлекаться, значит, здоровье есть! – Рицуко рассмеялась.

– Так я пойду? – спросила Мураками.

– Не забудьте. Эти бумаги необходимо подготовить к завтрашнему дню, – напомнила, прощаясь, Рицуко.

– Конечно, я взяла их с собой.

Мураками поклонилась и вышла из комнаты. Проводив ее взглядом, Наоэ поднял бокал.

– Может, и мне выпить с вами?

– Разве вы пьете?

– Совсем мало. У меня уже от двух рюмок голова идет кругом.

Рицуко снова наполнила бокал Наоэ и, чуть-чуть плеснув себе, пригубила.

Немного неживое, но красивое узкое лицо… Пожалуй, не дашь сорока восьми лет. Медсестры сплетничали: в молодости главный врач на коленях умолял Рицуко стать его женой. Теперь, конечно, молодость ушла, но следы былой красоты остались.

– А может, все-таки виски, сэнсэй? Позвольте за вами поухаживать.

Рицуко достала чистый бокал, положила в него лед, налила виски.

– Мой супруг всегда разбавляет виски водой.

– Не надо.

Наоэ выпил залпом. Он любил это ощущение – обжигающе горячей волны, медленно стекающей по пищеводу в желудок. В эти мгновения в мозгу Наоэ неизменно возникала одна и та же картина: ярко-алая влажная слизистая оболочка постепенно чернеет, обугливается…

– Извините, что заставил вас ждать… На пороге стоял посыльный из ресторана. На продолговатом блюде лежали красиво украшенные ломтики ассорти.

– Соевого соусу?

Рицуко убрала пепельницу и поставила на стол блюдо с сасими.

Наоэ предпочитал пить виски не закусывая. Ему было достаточно соленых орешков, а если не было и их – просто запивал водой. Как правило, так и бывало, когда он в одиночестве сидел вечерами в своей холостяцкой квартире.

– Вы не любите рыбу?

– Почему же? Люблю.

– Вы, кажется, родились на Хоккайдо?

– В Саппоро.

– Хоккайдо богат рыбой.

– Это верно. Я вообще больше люблю рыбу северных широт. Может, оттого, что я привык к ней с детства. Мне кажется, там она вкуснее, дольше сохраняет свежесть.

Наоэ подцепил палочками ломтик тунца.

– У вас в Саппоро есть родственники?

– Мать.

– Она живет одна?

– С моим младшим братом и замужней старшей сестрой.

– Вам, доктор, тоже надо поскорее жениться.

Наоэ молча допил виски. Он пил крупными глотками, но медленно, стараясь продлить удовольствие. Острота ощущения от стекающего по горлу огненного сгустка уже немного притупилась.

– Я все думаю, не посватать ли вас… Рука Наоэ, державшая бокал, застыла.

– Не хотите? Такой интересный мужчина – и один! Просто жаль. У меня есть на примете одна чудесная девушка. Может, встретитесь с ней, посмотрите?

– Нет.

Ответ Наоэ прозвучал грубо.

– Жаль… – разочарованно протянула Рицуко. – А она бы с удовольствием.

Наоэ упорно молчал.

– Закончила университет К., отделение английской литературы. Ей двадцать шесть. Конечно, возраст… Но такая хорошенькая! И выглядит очень юно. Отец у нее ревизор в банке Т. Она в семье единственная дочка, и родители на нее не надышатся. Когда отца послали работать в лондонский филиал банка, жена осталась дома, а дочку он взял с собой, потому и засиделась в невестах. – От выпитого пива глаза Рицуко блестели. – Жила за границей, а совсем не зазналась. Скромная, чуткая… Просто прелесть. Я с ней лично знакома: она иногда заходит к нашей Микико.

Лицо Наоэ оставалось неподвижным, как маска; было непонятно, слушает он или нет.

– Мы с мужем на днях говорили об этом. И решили, что она очень бы вам подошла.

Рицуко вопросительно подняла на Наоэ глаза.

– Ну хоть на фотографию взгляните.

– Не надо.

– Я же прошу просто посмотреть!

Она встала, выдвинула ящик стола и вытащила из него белый бумажный пакет.

– Вот она.

Рицуко протянула Наоэ фотографию. Снимки были сделаны словно специально для показа женихам: на одном – девушка в кимоно, на другом – она же, но в европейской одежде.

Девушка в кимоно стояла на фоне соответствующего костюму пейзажа. Девушка в европейском платье непринужденно сидела на лужайке. Оба снимка были цветными. Рицуко не преувеличивала – она действительно была изящной и миловидной.

– Ну как?

Наоэ вернул Рицуко фотографии.

– Не понравилась?

– Дело не в этом. Просто мне она не нужна.

– А по-моему, девушка замечательная!

Рицуко еще раз с сожалением взглянула на снимки.

Наоэ молча глотнул виски.

– Почему же вы не хотите жениться? Наоэ пожал плечами.

– Особых причин нет…

– Вот и я так считаю.

– Просто я очень занят. Это, пожалуй, единственная причина.

Наоэ потушил сигарету.

– Вы спешите?

– Я не к тому.

– Хорошо, когда можно посидеть, поговорить, никуда не торопясь. Правда?

В комнате было уютно и спокойно. Даже не верилось, что они в больнице.

– Ах, сэнсэй, – вздохнула Рицуко. – Вы такой странный…

– Возможно.

– Не «возможно», а просто ужас! – Рицуко захмелела и держалась слегка фамильярно. – Может, вам нравится другая?

– Нет.

– Неужели? В это трудно поверить. Наоэ промолчал.

– Тогда почему вы отказываетесь жениться на этой девушке?

После неудачного сватовства Рицуко разозлилась. Ей вдруг очень захотелось уколоть этого непонятного, замкнутого человека.

– Вам-то, сэнсэй, что… А вот подружку вашу жаль! Наоэ нахмурился.

– Если вам нечего мне больше сказать, разрешите откланяться.

– Но вы же говорили, что никуда не торопитесь. Наоэ положил пачку сигарет в карман.

– У меня к вам есть разговор. Я не обманываю. – Рицуко протянула к Наоэ свои изящные белые руки. – Профессиональный разговор. Не уходите, пожалуйста.

Наоэ откинулся на спинку дивана и взглянул на Рицуко. Резкие черты ее лица смягчились – возможно, от действия алкоголя.

– Последнее время у меня очень болит поясница. – Рицуко приложила руку к спине. – Когда я нагибаюсь вперед, вот так, меня просто пронзает. И когда я кланяюсь или берусь за пылесос…

– Давно это у вас?

– Уже больше недели. Я переставляла дома цветочный горшок – и вдруг такая боль в спине! Вот с тех пор…

– Раньше с вами такого не случалось?

– Было раза два-три. Я пожаловалась мужу, но он сказал, что это обыкновенный прострел и, если полежать денька три в постели, все пройдет само. Даже толком осмотреть меня не захотел.

Не выпуская из рук бокала, Наоэ перевел глаза на талию Рицуко. Немного полновата, но плечи и грудь еще хороши. Чуть расплывшаяся фигура – полная противоположность тоненькой фигурке дочери – даже придавала Рицуко своеобразную прелесть.

– Но уже прошла неделя, а мне нисколько не лучше.

– Пальцы ног не немеют?

– Как это? – Рицуко удивленно посмотрела на Наоэ.

– У вас не бывает иногда такого ощущения, будто они чужие? Или будто вы прикасаетесь к ним через бумагу?

– Вообще-то… кажется, бывает…

Рицуко, как бы проверяя, потрогала кончиками пальцев ногу.

– В голень не отдает?

– Иногда. Особенно слева.

Наоэ допил виски и сложил руки на груди.

– Я принимаю алинамин и какие-то красные шарики, но никакого толку.

– А от них и не может быть толку. Лекарства тут не помогут.

– Неужели? – ахнула Рицуко.

– Правда, без снимка я не могу утверждать… Я ведь даже не осмотрел вас.

– Но как вы думаете, что у меня?

– Первое, что приходит на ум, – межпозвоночная грыжа.

– Это еще что такое?

– Позвонки сместились и ущемили нерв.

– Это лечится?

– Конечно.

– И что же вы посоветуете?

– Если это просто люмбаго, то боль действительно пройдет сама. Надо только спать, подтянув колени к груди. А если все-таки нерв ущемлен, но незначительно, можно ограничиться корсетом. А вот когда боль отдает в голень, необходимо хирургическое вмешательство.

– Операция?.. – Рицуко изменилась в лице.

– Ничего страшного, операция несложная.

– Нет, я боюсь!

– А в общем, я не могу сказать ничего определенного, пока вас не осмотрю.

– Так осмотрите!.. Как вы думаете, отчего это могло случиться?

– От возраста.

Наоэ окинул Рицуко профессиональным взглядом. На мгновение лицо Рицуко неприязненно исказилось, но она быстро овладела собой, только слегка нахмурилась.

– Какие ужасные вещи вы говорите!

– Я сейчас говорю как медик.

– Ну, знаете! Когда слышишь, что все дело в возрасте, то и в самом деле начинаешь казаться себе старушкой.

– Расцвет человеческого организма приходится на семнадцать-восемнадцать лет, после двадцати уже начинается старение. С годами человек изнашивается, и с этим ничего нельзя поделать.

– Выходит, дальше будет все хуже и хуже?

– Разумеется.

Наоэ поддел палочками аваби.^[7]

– Что же будет, когда я стану совсем дряхлой?! – Рицуко в притворном ужасе приложила руки к порозовевшим щекам.

– Для своего возраста вы еще очень хороши.

– Для своего возраста?!

– Да. Знаете, обычно говорят, что каждый выглядит на свой возраст. Но о вас этого не скажешь. Вы выглядите гораздо моложе.

– Благодарю. – Рицуко театрально склонила голову.

– В двадцать лет многие красивы. С биологической точки зрения этот возраст наиболее благоприятен, так что быть красивой в двадцать – это естественно. А в тридцать, сорок наступает увядание. И это тоже закономерно. Что проку хвалить то, что естественно?..

Рицуко внимательно слушала.

– …Но если женщина продолжает оставаться молодой и красивой и в тридцать и в сорок лет, это необычно. Когда же она красива и в пятьдесят – это удивительно. Вот тогда ее действительно стоит превозносить.

– Вы хотите сказать, что я необычна?

– Да, вы незаурядны.

– Никак не могу понять – радоваться мне или плакать от ваших комплиментов…

Рицуко явно впервые слышала о себе подобное. Она была избалована поклонением: «какая красавица!», «какая молодая!». Наоэ же был весьма далек от лести. Он смотрел на нее трезвым взглядом врача, воспринимавшего человека как биологическую машину. И привкус неудовлетворенности, таившейся в его похвале, был рожден именно этим.

Рицуко снова подлила Наоэ виски.

– Благодарю. На сегодня хватит.

– Нет-нет, вы же говорили, что сегодня не заняты.

– Как-то неловко. Здесь, в клинике…

– Что вы, какая чепуха! Признаться, я ужасно люблю поболтать иногда с нашими врачами. Все такие разные!

– Вот как?

– Да. Мне и с вами давно хотелось поговорить. Но вы такой знаменитый, я никак не могла решиться.

Наоэ закурил.

– Вы-то, наверное, предпочли бы выпить в другом месте? – Рицуко подняла на Наоэ глаза.

– Пожалуй.

– Что же, по крайней мере вы откровенны, – уязвленно проговорила Рицуко и почти с отчаянием допила до дна. – А где же вы предпочитаете развлекаться?

– О, в самых разных местах.

– Вероятно, там, где есть красивые женщины?..

– Лучше, когда они есть, чем когда их нет. Наоэ стряхнул пепел.

– Возьмите меня с собой, – попросила Рицуко. – Хоть разочек.

– Почему бы вам не пойти с вашим мужем?

– Он не хочет брать меня с собой.

– Я его вполне понимаю.

Рицуко смотрела на Наоэ с негодованием. Поболтав в бокале кусочки льда, он одним глотком допил содержимое. В наступившем молчании повисла гнетущая, непривычная для клиники тишина, нарушаемая лишь негромким журчанием воды в трубах.

– Вы очень жестоки со мной, – наконец проговорила Рицуко, словно пытаясь разрушить эту звенящую тишину. – И от невесты вы отказались… Да-а, видно, стареющая женщина даже в свахи не годится. – Она глубоко вздохнула. – Кстати, сэнсэй, у вас нет на примете подходящего жениха для Микико?

Наоэ пробормотал что-то невнятное.

– Ей уже двадцать три, но она совершенно не интересуется такими вещами. Может, вы знаете какого-нибудь приличного молодого человека в университете?

– Я почти не знаком с молодежью.

– Сын у нас медицину терпеть не может. Занялся экономикой. А нам нужно, чтобы в семье был еще один врач, так что выбор женихов для Микико очень ограничен.

– Но ведь врачей хоть пруд пруди!

– Оказывается, нет.

– А что вы думаете о Кобаси? Очень способный, приятный молодой человек.

– У него уже есть девушка.

– Да?

– А вы и не знали?

– Нет.

– Но только между нами. – Рицуко оглянулась и понизила голос. – Акико Такаги.

Акико Такаги был двадцать один год. Она работала медсестрой в гинекологическом кабинете. В клинике не было своего гинеколога, но два раза в неделю прием вел приходящий врач Мурасэ, и тогда Акико ассистировала ему. В остальные дни она помогала в хирургическом кабинете. В прошлом году Акико повысили, перевели из стажеров в медсестры. Девушка была весьма расторопной и сообразительной.

– Акико работает у нас в клинике, так что кандидатура Кобаси исключается.

– А что думает сама Микико?

– Не понимаю я этих современных девушек. Все время твержу ей: «Если у тебя есть парень, приведи его домой, познакомь с нами». А она и слушать не желает. А когда я предлагаю устроить смотрины, начинает злиться и убегает.

Наоэ задумчиво смотрел на занавешенное окно.

– Так не забудьте, пожалуйста, про мою просьбу.

– Боюсь, вам не следует слишком рассчитывать на меня.

– Наверное, кроме меня, это вообще никого не тревожит…

– Разрешите откланяться. Наоэ встал.

– Все-таки уходите… – вздохнула Рицуко.

– Я и так уже слишком много выпил. Пойду.

– Туда, где красивые женщины?

– Спасибо за угощение. Наоэ открыл дверь в коридор.

Глава VI

Прошло трое суток с того дня, как Есидзо Исикуре сделали «операцию». Все это время он лежал на спине, но теперь ему уже разрешили приподниматься и сидеть на постели. Такое стремительное выздоровление, естественно, никого не удивляло.

Наутро, когда Наоэ, переодевшись в белый халат, появился в комнате медсестер, к нему подошла Норико.

– Доброе утро, – сухо поздоровалась она. После бурных ласк, после ночи, проведенной вдвоем, Норико, приходя в клинику, разговаривала с Наоэ так, будто они были едва знакомы. – Исикура вас очень ждет.

– А что, Кобаси к нему еще не заходил?

– Не заходил.

Норико демонстративно пододвинула к Наоэ историю болезни Исикуры. Температура – 37,1°, пульс – 70. Все почти в норме.

– Доктор Кобаси сказал, что с сегодняшнего дня отказывается вести Исикуру. Говорит, что уже сообщил вам об этом.

– Мне?

– Так ставить Исикуре капельницу?

– А может, Кобаси еще денек потерпит?

– Доктор Кобаси сейчас на обходе.

– Вот как…

Отложив историю болезни, Наоэ огляделся. Среди торопливо сновавших медсестер Акико Такаги не было.

– Прошу вас, побыстрее.

Норико со стетоскопом в руках ждала у двери. Наоэ встал и вышел в коридор.

– А разве доктор Кобаси ничего вам не говорил?

– Я от него ничего не слышал.

Норико шагала чуть впереди. Было видно, что она чем-то сильно раздражена. Пройдя направо по коридору метров тридцать, они подошли к лестнице. И тут Норико не вытерпела:

– Никогда не делайте так, чтобы потом над вами смеялись!

– Смеялись?

– Я говорю про вчерашний вечер.

Мимо них по лестнице поднимался больной, и Норико замолчала.

Наоэ пожал плечами.

– Не понимаю.

– Вчера вечером вы пили вместе с женой главврача. И нашли где – в клинике!

Даже спина Норико дышала негодованием.

– Ах, вон оно что!

– Сегодня только и разговоров что об этом. Информация просочилась. Кто-то в клинике явно страдал от безделья…

Когда Наоэ вошел в палату, Исикуру только что переодели в свежее белье.

– А-а, сэнсэй. Я ждал вас. – Исикура сложил руки в традиционном жесте и слегка приподнял их.

– Ну, как вы себя чувствуете?

– Спасибо, гораздо лучше… Подумать только, разрезали желудок, а есть все равно хочется! Еще нельзя мне рисовую кашу?

– С завтрашнего дня переведем вас на рис.

– Благодарю, доктор. – Исикура снова почтительно сложил руки и повернулся к сидевшей у изголовья невестке: – Ну, спрашивай, что хотела.

– Он очень хочет фруктов, доктор.

– Это можно. Давайте ему яблоки. Без кожуры. Норико сняла с Исикуры повязку. Обнажился шов, тянувшийся через живот. Пока Наоэ протирал шов смоченным в антисептическом растворе тампоном, Исикура лежал не двигаясь, с закрытыми глазами. Когда перевязка закончилась, он сказал:

– Прежде чувствовал такую тяжесть в желудке, а теперь как рукой сняло.

– Ну вот и чудесно.

Наоэ послушал сердце, пощупал пульс. Затем вышел из палаты. Когда он уже приближался к комнате медсестер, к нему подошел Кобаси, вернувшийся чуть раньше.

– Я хотел бы поговорить с вами об Исикуре. – Лицо у Кобаси было напряженное. – Я много думал об этом и пришел к выводу, что не могу лгать.

– Я уже все прекрасно понял.

– Я считаю, что хирург не вправе делать бессмысленные операции.

– Можешь и дальше оставаться при этом мнении.

– Извините.

Наоэ отдал распоряжение насчет капельницы и вышел в коридор. Кобаси шел за ним по пятам.

– Это еще не все. В триста четвертую палату поступило двое больных с дисторзией шейного отдела. Служащий и шофер.

– Ну и что?

– Это вы распорядились их положить?

– Нет.

– А кто?

– По-моему, старшая сестра.

– Какое право имеет старшая сестра решать подобные вопросы?

– Конечно, это непорядок. Но она, видимо, выполняла указания главного врача.

Наоэ с Кобаси спускались по лестнице.

– Палаты пустуют, и главврач попросил Сэкигути, чтобы она по возможности заполнила их теми, у кого есть средства.

– Только лечащий врач может знать, кого класть в клинику, а кого – нет.

– Здесь не университет и не муниципальная больница.

– Но все-таки больница! – Огибая пролет, Кобаси на мгновенье умолк, затем запальчиво продолжил: – Возможно, я слишком много беру на себя, но я осмотрел пациентов и не нашел ни у того, ни у другого ни малейших симптомов парастезии плеч и рук. Оба жалуются лишь на слабые боли в основании шеи. Рентген показал, что у служащего сильно изношены суставы, в остальном – норма. Нет никаких оснований класть этих людей в стационар. Более того, они не нуждаются даже в постельном режиме!

– Пожалуй.

– Помещать их в клинику – просто нечестно по отношению к ним.

– Но они сами об этом просили.

– Сами?! Почему?

– Шофер – холостяк и живет в общежитии, а служащему уже пятьдесят пять, скоро придется уходить с работы. Вот и пользуется возможностью.

– Но все-таки зачем при этом ложиться в больницу?

– Это же яснее ясного.

– Не понимаю. Объясните.

– Если захотелось отдохнуть, то лучше отдыхать в больнице, чем дома. К примеру, этот служащий. Он, видимо, просто устал. Возраст все-таки.

– И это, по-вашему, достаточно веская причина, чтобы класть их в клинику?

Голос Кобаси дрожал от возмущения. На них уже оборачивались.

– Разумеется, это не главная причина. Но одна из причин.

– Сэнсэй!! Здесь клиника! Здесь лечат больных! Если мы будем класть сюда всех, кто просто хочет немного отдохнуть, то…

– А разве плохо дать людям возможность немного отдохнуть?

Они уже спустились на первый этаж. В приемной сидело человек двадцать. Кобаси с Наоэ прошли мимо и открыли дверь в смотровой кабинет. На столе грудой лежали истории болезни.

– Если мы будем класть людей с таким диагнозом, во что превратится клиника? Получается, что в больницу может лечь каждый, кто захочет? – Покосившись на стоявшую в ожидании сестру, Кобаси добавил: – И потом… им прописали такие лекарства и инъекции, от которых не будет большого толку.

– Лекарства и инъекции прописал я. Кобаси пораженно умолк.

– Эффективно, не эффективно – хоть что-то прописать надо. Если пациенты будут платить лишь за осмотр, клиника разорится.

– Так вы только поэтому назначили такое лечение?

– Конечно.

Кобаси опустился на стул и достал из пачки сигарету.

– Кто оплачивает их пребывание здесь?

– Поскольку это результат дорожной аварии, то определенную сумму покрывает автомобильная страховка.

– Выходит, пострадавшие ничего не платят из своего кармана?

– В пределах предусмотренной страховым полисом суммы даже виновник аварии не платит почти ничего.

– Вот почему старшая сестра так уговаривала их лечь к нам…

– Думаю, да.

– В университетской клинике на такое бы не пошли. Уж слишком все это дурно пахнет.

– Можно подумать, там все прекрасно! – процедил Наоэ.

Кобаси уставился на него с изумлением, но Наоэ, взяв из стопки лежавшую сверху папку, приказал медсестре:

– Приглашай больного!

Глава VII

В три часа дня Ютаро Гёда вышел из клиники. Он собирался в Департамент по охране окружающей среды, взять материалы по некоторым интересовавшим его вопросам.

– Когда тебя ждать домой? – спросила Рицуко, провожая мужа до машины.

– Может, придется пообедать с ними, так что, вероятно, немного задержусь.

– Значит, часов в девять-десять?

– Не знаю, – буркнул Ютаро. – Это будет зависеть не от меня.

– А с кем ты собираешься обедать? Кто-нибудь из общего отдела?

Ютаро заметно нервничал.

– Ладно. Постараюсь пораньше.

Он сел в машину и помахал жене рукой.

Номуре, шоферу Ютаро, было двадцать семь. В «Ориентал» он работал уже года три и был в курсе всех дел, в том числе и личной жизни хозяина.

– В муниципалитет? – спросил он, трогаясь с места.

Ютаро кивнул. Они ехали к центру по улице Аояма. Как всегда, вереница машин едва тащилась, то и дело надолго замирая под низким пасмурным небом. Ютаро вытащил из кармана записную книжку и, пометив что-то, взглянул на часы. Когда они подъехали к перекрестку Миякэдзака, часы показывали уже половину четвертого.

– Я освобожусь минут через двадцать, так что подожди меня здесь.

– Ясно, – буркнул Номура, глядя прямо перед собой.

Ютаро пробыл в муниципалитете, как и сказал, двадцать минут. Стремительно подойдя к машине, он плюхнулся на сиденье.

– Куда теперь?

– Уф! – Ютаро вытащил из кармана носовой платок и, хотя на лбу не было ни капельки пота, отер лицо.

– К станции Эбису, ладно?

Номура, не говоря ни слова, нажал на педаль.

– Ноябрь, а такая жара! Необычно… – заискивающе проговорил Ютаро. – В пасмурный день, наверное, особенно много аварий…

– Наверное.

Ответы Номуры не отличались любезностью. Ютаро чуть ли не каждую минуту поглядывал на часы. Когда они миновали улицу Тэнгэндзи и подъехали к Эбису, было уже половина пятого.

– Дом номер один?

– Да-да.

Дорога, шедшая мимо банка М. пересекала два перекрестка и потом постепенно поднималась в гору. На вершине холма стоял особняк. Ярко-синяя крыша над ослепительно белыми стенами, черные перила веранд. Как гласила реклама – «дом в североевропейском стиле». Машина затормозила перед главным входом.

– Спасибо! – Протискиваясь в дверцу, Ютаро сунул шоферу тысячеиеновую бумажку. – На, возьми.

– Не надо, зачем…

– Возьми, возьми! – Шофер в растерянности смотрел на упавшую на переднее сиденье банкноту. – Говорю, возьми! А взамен я тебя кое о чем попрошу. – Ютаро многозначительно подмигнул, вылез из машины и направился к отделанному разноцветным кафелем входу.

На двери с номером 818 значилась только фамилия: «Уэгуса». Ютаро позвонил и замер в ожидании.

За дверью явно слышали звонок, но выходить не торопились. Ютаро позвонил еще раз и через круглый, величиной с маленькую монетку, глазок заглянул внутрь.

В этот момент из-за двери раздался женский голос:

– Кто там?

– Это я.

Послышался звук поворачиваемого в замке ключа, и дверь распахнулась.

– А-а, папочка!

Волосы женщины были подобраны кверху. Она прижимала руку к груди, придерживая распахивавшийся халат.

– Вот сюрприз…

– Ты что, была в ванной?

– Да. – Женщина закрыла за ним дверь. – Почему неожиданно?

– Просто так.

Ютаро снял пальто и с подозрением огляделся вокруг. Гостиный гарнитур, стереокомбайн, телевизор. Направо, за шторкой, – кухня. В глубине квартиры была еще одна комнатка, совсем маленькая и обставленная в японском стиле. Слева от кухни – ванная. Дом был построен всего полгода назад, и стены еще сияли белизной, квартирка была чистенькой и опрятной, как и всегда, когда в жилище царствует женщина.

– Если собираешься зайти, хоть по телефону предупреждай.

– Иногда полезно заставать врасплох.

– Ого! Да никак папочка во мне сомневается? Ютаро обнял полуобнаженное женское тело, прикрытое лишь тоненьким халатиком.

– Пусти! Я еще не домылась!

Женщина отбивалась, но, маленькой и хрупкой, ей было не под силу совладать с Ютаро. Схватив женщину в охапку, он отнес ее в маленькую комнату и бросил на постель. Влажная после купания кожа дышала теплом, и Ютаро совсем потерял голову.

– …Фу, какой противный! – Тяжело дыша, женщина поднялась с постели.

Ютаро устало и блаженно следил за ней сквозь полуопущенные веки.

– Вода в ванной, наверное, совсем остыла!

– Можно напустить горячей.

– Но это же долго!

Недовольно ворча, женщина ушла в ванную. Через минуту она крикнула оттуда:

– А папочка будет мыться?

– Сначала ты, Маюми.

– И то верно, – засмеялась она, – а то папочка такой большой, половину воды обязательно выплеснет на пол!

Маюми ее звали только в баре «Алоника» на Гиндзе, где она работала. Настоящее имя было Матико – Матико Уэгуса, – но Ютаро больше нравилось звать ее Маюми.

Они познакомились два года тому назад в кафе «Одиллия» – тогда она служила там, – и спустя полгода он взял ее на содержание.

Маюми было двадцать три, а Ютаро – за пятьдесят, но, несмотря на такую значительную разницу в возрасте, Ютаро с его деньгами вполне устраивал Маюми. А ему с возрастом все больше и больше нравились молоденькие. К тому же Маюми – крепкая, изящная, с чуть вздернутым носиком – была в его вкусе. Единственный минус – если это можно считать минусом – заключался в том, что Маюми была ровесницей дочери Ютаро.

Когда, выйдя из ванной, он налил себе пива, время близилось к шести.

– Ой! Я же опоздаю!

Маюми присела на пуф перед зеркалом и принялась красить глаза.

– Ты сегодня работаешь?

– Да. А что, у папочки есть свободное время?

– Нет. После семи у меня встреча с одним человеком из муниципалитета.

Маюми, глядя на себя в зеркало, кивнула.

– Но ведь в кафе можно не приходить до восьми.

– Мне нужно успеть в салон красоты не позже половины седьмого.

– Жаль.

– А потом еще поужинать, так что получится как раз к восьми.

– Может, поужинаем вместе? Маюми задумалась.

– Я угощаю.

– В самом деле? А если об этом узнает мадам Рицуко и закатит сцену?

– Не узнает.

– Вдруг она что-нибудь заподозрит? Даже подумать страшно.

Маюми провела пуховкой по щекам и состроила испуганную гримаску.

– Ты что, видела ее?

– Помнишь, я подвернула ногу и пошла в клинику сделать рентген?

Ютаро кивнул.

– Так вот: гляжу, в коридоре какая-то женщина разговаривает с медсестрой. И тут к ней подбегает кто-то из служащих и кричит: «Госпожа, госпожа!»

– Вот оно что…

– Папочка знает, что выбирать! Такая красавица, никогда не скажешь, что ей сорок восемь.

– Ты даже знаешь, сколько ей лет?

– Конечно. Ведь папочка сам мне рассказал.

– Да?.. – Ютаро хмыкнул. Он сидел в нижнем белье и допивал второй бокал пива.

– Только вот…

– Что «только вот»?

– Только вот лицо у нее… немного истеричное. Маюми полюбовалась на свое отражение в зеркале и высунула язык.

– Ты так считаешь?

– Папочке неприятно?

– Да нет, ничего.

– В общем, мне почему-то так показалось.

Маюми пожала плечами и начала приклеивать искусственные ресницы. Ютаро поднялся, застегнул рубашку. Кончив наводить красоту, Маюми надушилась и повернулась к нему.

– Я хотела с тобой посоветоваться…

– О чем? – спросил он, застегивая галстук на толстой шее.

– Мне скоро исполнится двадцать четыре… Ютаро озадаченно посмотрел на нее.

– Я не желаю вечно оставаться девочкой из бара!

– Если ты хочешь уйти оттуда, я не возражаю.

– Да. Но речь не об этом. Я не просто хочу уйти, я хочу сама быть хозяйкой, хочу иметь собственное кафе.

– Хм… На Гиндзе?

– Разумеется.

– В двадцать четыре – быть «мадам»… Не рановато ли?

– Я же говорю не про большое кафе. С меня хватит малюсенького бара, пусть даже с одной стойкой, без столиков.

– Найти маленький бар на Гиндзе – это не так просто.

– Улица Намики, восьмой квартал. Там сейчас продается очень симпатичное кафе.

– Зачем так спешить? – поморщился Ютаро. Он уже завязал галстук.

– Значит, нет?

– Ни с того ни с сего – что за сумасбродство! Маюми фыркнула.

– И нечего фыркать!

– Жадина!..

Маюми резко отвернулась. Белая комбинация туго обтягивала ее бедра.

– Кафе мы тебе купим, но только когда я доведу до конца одно дело.

– Одно дело? Какое? – с любопытством спросила она, натягивая через голову белоснежное креп-жоржетовое платье.

– Я задумал построить новую клинику.

– Ого! Где?

– В Накамэгуро.

– Почти рядом со мной!

– Но пока это только планы, я еще никому не говорил.

– Вот здорово!

В креп-жоржетовом платье, тщательно причесанная, Маюми выглядела неожиданно изысканной и элегантной.

– Клиника будет большая?

– Коек на сорок.

Гёда застегнул брюки и начал причесываться.

– Выходит, нынешняя клиника приносит хороший доход?

– Какой там доход! – поморщился он. – Строить буду на ссуду.

– Значит, те скупердяи из банка все-таки раскошелились?

Ютаро пригладил волосы, надел пиджак и тоже превратился в элегантного джентльмена. Сейчас вряд ли бы кто-нибудь догадался о его недавних любовных безумствах.

– Пока это все одни проекты.

– А что папочка собирается делать с «Ориентал»?

– Она так и останется. Но если я построю новое здание, то там будут только палаты люкс и лечить станем лишь тех, кто платит наличными, а не по страховке.

– Но ведь в «Ориентал» и сейчас есть палаты люкс по пятнадцати тысяч иен в день.

– Так-то оно так, но есть и общие, которые оплачиваются по страховке.

– А разве это плохо?

– Не то чтобы плохо… Просто, когда кто-то долго лежит в клинике, на него начинают косо смотреть другие больные.

– Пожалуй.

Маюми отошла от зеркала и присела рядом с Ютаро.

– А если я заболею, папочка положит меня в палату люкс? – Вздернутый носик Маюми почти уткнулся в лицо Ютаро. – Так как?

– Может быть.

– Какая бессердечность!

– Ничего подобного.

– А ведь в самом деле, случись со мной что-нибудь такое, вот беда! Папочка хлопот не оберется. – Маюми хихикнула. – Да уж, лучше иметь дело с богатыми больными…

– Об этом не следует болтать. – Ютаро допил остатки пива. – Отличные палаты, а пустуют. Никакого толку.

– Ты клади туда на аборты, – посоветовала Маюми. – За это все платят наличными. Доход обеспечен.

– А где набрать хороших врачей?

– Чем плох тот доктор, который смотрел меня?

– Ты это о ком?

– Такой высокий, ужасно интересный…

– Наоэ?..

– Точно! Он.

– Он что, так тебе запомнился?

– Ой, что ты. Он только дотронулся до меня, я сразу и разомлела! – Маюми прижала руки к груди, делая вид, что сейчас упадет в обморок. – Красивый, элегантный… А как ему идет этот белый халат!..

– Он очень знающий врач.

– Вот и я так подумала – как только его увидела.

– Не сочиняй.

– Нет, правда-правда! Только он ужасно неразговорчивый – и холодный-холодный, прямо бр-р! Мороз по коже.

– Да, это так…

– Есть в нем что-то пугающее.

– Эдакий Нэмури Кёсиро.^[8]

– Вот-вот! Нэмури Кёсиро в белом халате. Но все равно я сплю и вижу с ним встретиться! Ну, – улыбнулась Маюми, – а теперь пойдем куда-нибудь ужинать!

– Ты что-то плохо себя ведешь. Ладно, пошли. Гёда поднялся и взял пальто.

В этот вечер дежурил Кобаси. В смотровом кабинете напротив него сидел Дзиро Тода.

Уже давно пробило пять, амбулатория опустела. В клинике оставались только Кобаси и Акико Такаги, да еще медсестра Мидори Танака, помогавшая разносить ужин, задержалась в палатах.

– Когда тебе об этом сказали? – Кобаси повернулся на табурете к больному. Табурет легонько скрипнул.

– Вчера вечером.

Голова и правый глаз Дзиро Тоды закрывала плотная марлевая повязка.

– Ты не ошибся? Это точно была старшая сестра?

– Конечно. Она вызвала меня в коридор и разговаривала потихоньку, чтобы никто не услышал.

– Какие неприятные вещи ты рассказываешь. – Кобаси нахмурился и умолк.

Дзиро Тода был тот самый парень, которому в баре разбили бутылкой голову. В клинике он провел уже четверо суток. Кровотечение прекратилось, и рана немного успокоилась, но при ходьбе Тода до сих пор ощущал легкую дурноту и головную боль. Три глубоких шрама, пересекавшие лоб и правую щеку, местами гноились, и, когда Тода шевелил губами, от боли его лицо сводило мучительной судорогой. Он потерял много крови, и ему необходимо было остаться в клинике еще по меньшей мере дней на пять, пока не снимут швы, но вчера вечером старшая медсестра совершенно неожиданно велела ему готовиться к выписке.

– Когда меня сюда привезли, то внесли только тридцать тысяч иен. Я, конечно, понимаю, что эти деньги вот-вот кончатся, но… – Тода говорил едва слышно. Видевшие Тоду в тот памятный вечер ни за что не поверили бы, что у него может быть такой слабый голос. – И все же я думал, что меня еще подержат здесь… Неужели эти тридцать тысяч уже кончились?

– Это потому, что вас поместили в палату, которая стоит три тысячи иен в день, – словно оправдываясь, объяснила Акико.

– Да я только вчера впервые услышал об этом!

– В тот день из всех свободных палат эта была самая дешевая.

– Меня привезли в таком состоянии, что я, естественно, ничего не помню.

– Вы же не застраховались на случай болезни – вот и результат.

– Извините…

– Помимо платы за место в клинике, надо учитывать стоимость операции и лекарств, – снова вступила в разговор Акико.

– Да при чем тут деньги?! – неожиданно взорвался Кобаси. – При чем тут страховка?! Какое значение имеет стоимость палаты?!

Акико испуганно замолчала.

– Есть деньги, нет их – разве это должно влиять на госпитализацию или выписку больного? Критерий может быть только один – состояние человека! – Как всегда в минуты гнева, у Кобаси мелко дрожали уголки губ. – А в этой клинике только и слышишь: деньги, деньги!..

Пытаясь овладеть собой, Кобаси стиснул руки и уставился в пространство.

Потрясенные вспышкой Кобаси, Акико и Тода молчали. Наконец Тода виновато сказал:

– Денег у меня не было, а я еще так глупо себя вел… Затеял эту дурацкую ссору…

Кобаси молчал.

– Когда я напиваюсь, то плохо соображаю, что делаю…

– Теперь поздно говорить об этом. Тода снова опустил забинтованную голову.

– Что за человек эта старшая сестра! – с досадой воскликнул Кобаси.

– Она ни при чем. Это моя вина: я не заплатил…

– Да что ты каешься? Может, ты сам хочешь, чтобы тебя вышвырнули отсюда?

– Нет, что вы! – испуганно запротестовал Тода.

– Тогда не болтай глупостей.

– Понятно.

– Ты еще не здоров. Раны гноятся, тебя подташнивает, и голова болит, так?

– Так.

– Задумайся над этим серьезно.

– А разве можно еще что-то сделать?

Кобаси нервно вытащил сигарету. Действительно, что тут сделаешь? Отругал Тоду, но и самому в голову ничего не приходит…

Акико взяла лежавший рядом со стерилизатором спичечный коробок и положила его перед Кобаси.

– Сколько у тебя сейчас денег?

– Тысяч пять-шесть.

– Пять-шесть… – задумчиво пробормотал Кобаси, поднося зажженную спичку к сигарете. – Ты вообще-то чем занимаешься?

– Играю в джазе.

– В кабаре?

– Вроде того…

– А те, что приходили с тобой в клинику, – они тоже из джаза?

– В общем, да.

Ответы были весьма неопределенными. Джазист… А медсестры говорят, что дружки, приходившие его навестить, все как один – форменные бандиты. Так что эти россказни о джазе… Что-то не очень верится.

– А у своих друзей ты больше не можешь занять?

– Э-э-э, они… я… – промямлил Тода и умолк.

Его приятели приходили в клинику всего два раза, в самые первые дни, а потом словно в воду канули.

– Семья у тебя есть?

– Нет.

– Отец, мать?

– Они очень далеко…

– Далеко-то далеко, но все-таки есть? Тода кивнул.

– У них ты не можешь попросить?

Тода сдавленно пробормотал что-то и закрыл руками забинтованное лицо.

– Сэнсэй, – подала голос Акико. – А помощь нуждающимся?..^[9] Может, попробовать получить пособие?..

– Я уже думал об этом. Сразу его не выдадут. Если даже вопрос решится положительно, оформление займет немало времени, и все равно клиника получит деньги не раньше чем через три месяца.

– Если у него и в самом деле нет наличных, значит, выхода никакого?

– Получается так, – мрачно подтвердил Кобаси. – Не думаю, что эти скупердяи согласятся ждать три-четыре месяца.

В «Ориентал» избегали иметь дело с больными, чье лечение оплачивалось по пособию. Когда все же такие больные появлялись, от них старались побыстрее отделаться.

– А где живут твои родители?

– А Миядзаки.

– Да, действительно не близко. Но если сразу написать, попросить?.. Конечно, они удивятся – все так неожиданно. Но ведь это для твоего же здоровья. Они не откажут!

Тода кивнул и снова закрыл руками забинтованное лицо.

– Ты пробудешь здесь еще дня четыре, максимум – пять; если они пришлют тысяч тридцать, все уладится. А деньги ты им вернешь. Выпишешься из больницы и заработаешь.

– Но старшая сестра велела ему выписаться завтра. Даже если он попросит родителей, все равно будет уже поздно, – снова вступила в разговор Акико.

– Ну и что? Я попрошу ее немного подождать.

– Дело не в старшей сестре. За ней стоит сам Главный…

– Главный? Ну и плевать!

– Сэнсэй, осторожнее…

– Осторожнее? Почему? Я ведь хочу сделать то, что нужно.

– Но больной действительно не прав. Он не платит за лечение…

– Врач не должен думать о деньгах! Его обязанность – добросовестно лечить больного.

– Но в частных клиниках так нельзя.

– Когда это ты успела переметнуться?

– Переметнуться?.. – Лицо Акико окаменело. – Просто я считаю, что нельзя во всем винить только главного врача. Не так уж он плох.

– Нет, плох. Он далеко не беден, но все равно старается выжать из клиники как можно больше прибыли. Он медицину превратил в средство наживы. По-твоему, это нормально?

– Сэнсэй, здесь больной… – Акико показала глазами на Тоду.

Кобаси, точно впервые увидев его, замолчал. Ему стало неловко. Копаться в грязном белье – да еще при пациенте…

– Как бы там ни было… – Кобаси перевел дыхание, – а письмо матери ты напиши.

– Хорошо.

– Если Главный станет торопить с деньгами, я сам одолжу тебе на время.

– Сэнсэй!.. – укоризненно воскликнула Акико.

– Ничего. Такая сумма меня не затруднит.

Тода опустил голову совсем низко – так низко, что стали видны волосы, выбившиеся из-под повязки на затылке.

– Ну-ну, успокойся.

На душе у Кобаси стало легко и радостно. Он работал уже третий год, но сегодня впервые по-настоящему почувствовал себя врачом. Акико смотрела на него в немом изумлении.

– Тебе нельзя долго сидеть, опять начнется головокружение.

– А… – Тода медленно поднял голову. – Значит, старшему врачу ничего не говорить?

– Какому старшему врачу? Доктору Наоэ? А ты что, говорил ему что-нибудь?

– Да, сегодня утром, после обхода. Я спросил его…

– О том же, о чем и меня?

– Да.

– И что он тебе ответил?

– Сказал, что придется выписываться.

– Выписываться?! Тода кивнул.

– Он так и сказал: «Придется выписываться»? – Кобаси не верил собственным ушам.

– Да.

– Какой идиотизм! Но ведь тебе нельзя выходить на улицу, в толчею. Раз у человека кружится голова… Наоэ же должен понимать это!

– Сэнсэй!.. – одернула его Акико.

– Доктор Наоэ написал в заключении, что рана болезненна, но возможно амбулаторное лечение.

– Неужели он мог написать такое?.. Когда это говорит главный врач – еще полбеды, но если и Наоэ… Невероятно!

– Ему действительно противопоказан амбулаторный режим? – спросила Акико.

– Категорически. Да Наоэ и сам говорил, что Тоде придется побыть в клинике по меньшей мере недели две.

– Но ведь теперь он утверждает, что Тоде можно выписываться?

– Какая разница, что он говорит! Суть в том, что, если Тоду сейчас выписать, выздоровление затянется. – Казалось, Кобаси рассуждает сам с собой. – В этой клинике лежат гораздо более легкие больные. Разве правильно их держать в больнице, а Тоду – выписывать?

Тода продолжал глядеть в пол. Обмотанный бинтами, он казался еще моложе своих двадцати пяти лет – совсем беспомощный мальчишка.

– В общем, мне все ясно. Положись на меня. Можешь сегодня спать спокойно.

– Спасибо. Простите меня…

Тода встал, поклонился и вышел из кабинета.

Когда за ним закрылась дверь и стихли в коридоре шаги, Акико повернулась к Кобаси.

– Разве можно говорить такое?

– То, что я сказал, – справедливо, все до единого слова.

– Справедливо-то справедливо. Только он очень странный, этот больной.

– Почему?

– Молодой, а постоянной работы нет, болтается без дела, якшается с какими-то подозрительными типами… Не нравится он мне.

– Нравится, не нравится – какое это имеет отношение к болезни?

– Все равно, противный он… Когда меряешь ему температуру или щупаешь пульс, так и норовит дать волю рукам.

– Молод еще.

– Показывает нам всякие гадкие фотографии…

– Неужели?

– Все медсестры его терпеть не могут.

Кобаси почувствовал, что и в самом деле наговорил лишнего. Тем не менее упрямо сказал:

– Суть не в этом.

– А ему действительно пришлют деньги из деревни? По правде говоря, Кобаси и сам не был в этом уверен.

– Не опасно давать ему взаймы?

– Все будет в порядке, – пытаясь убедить себя, ответил он и оглянулся на висевшую у него за спиной доску. – В общих палатах все занято…

– Места есть только в палатах второго класса и выше. Кобаси, отвернувшись, молчал.

– Вы хотите перевести Тоду в более дешевую палату?

– Да. Это хотя бы на день продлит его пребывание в клинике.

– У нас всего две общие палаты.

– Да… Здесь стараются иметь дело только с богачами… Плакало «строительство общества всенародного благоденствия»!

– Что-о? – Акико широко раскрыла глаза.

– Это предвыборное обещание нашего главврача – когда он баллотировался в муниципалитет…

Акико залилась смехом.

– А не перевести ли нам и тех двоих?

– Служащего с шофером?

– Им-то уж и вовсе нечего делать в больнице – давай и их выпишем. А?

– Ну, перестань…

Теперь, когда в комнате, кроме них, не было никого, Акико разговаривала с Кобаси совсем по-другому. Чувствовалось, что их связывают очень тесные узы.

– В последнее время я отказываюсь понимать Наоэ.

– Почему?

– Пляшет под дудку старшей сестры – кладет в клинику практически здоровых людей, прописывает совершенно бесполезные лекарства, делает бессмысленную «операцию», а Тоде, несмотря на нагноение швов, велит убираться домой…

– Это политика Главного, и ничего тут не поделаешь.

– Но ведь Наоэ очень хороший врач! Таким гордился бы любой университет. Если не он, то кто же еще может образумить Главного?!

– Доктор Наоэ и главврач – разные люди.

– Разница только в том, что Наоэ не бизнесмен.

– Нет, не только. У Наоэ собственные взгляды, достойные всяческого уважения.

– Трудно поверить!

– Он выдающийся человек.

– Нет, он плохой человек.

– Как ты можешь так о нем говорить?!

– Может, когда-то он и был замечательным врачом… Во всяком случае, он мне не товарищ по университету и не коллега по кафедре, так что я могу позволить себе осуждать его.

– Да если та же Норико услышит такое!.. Представляю, что будет.

– Ну и пусть. Я ей даже спасибо скажу, если она ему это передаст.

– Глупый какой. Только неприятности наживешь!

– Если здесь станет совсем невыносимо, вернусь в университетскую клинику. Какой смысл работать под началом такого человека!

– Осаму-тян! – Акико впервые за весь вечер назвала Кобаси по имени. – Как ты можешь?

И, выскочив за дверь, она опрометью побежала по лестнице на второй этаж.

Глава VIII

Уже пробило десять, а Наоэ еще не появлялся. В амбулатории принимал один Кобаси, отдежуривший ночь.

Наоэ никогда не приходил рано, но то, что он не пришел и после десяти, было необычно. Медсестры забеспокоились. С третьего этажа спустилась Цуруё Сэкигути, которой, вероятно, уже позвонили из регистратуры, и заглянула в амбулаторию.

– А что, доктор Наоэ еще не приходил?

Часы на стене показывали четверть одиннадцатого.

– Пока нет. – Акико Такаги оторвалась от перевязки и подняла глаза на Сэкигути.

– Больные, наверное, уже ждут?

– Самый первый пришел к девяти.

На столе Наоэ лежала стопка историй болезни – штук пять.

– Может быть, он сегодня выходной?

– Вряд ли. После обеда операция. Акико закрепила конец бинта.

– Операция?

Старшая сестра взглянула на таблицу, висевшую на стене. Под графами с назначением лекарств и инъекций, в самом низу, шли названия и даты операций. На сегодня никаких операций намечено не было.

– Я ночью дежурила, и мне хотелось бы после обеда уйти домой… Можно? – спросила Акико.

– Думаю, можно, – неуверенно сказала Сэкигути. Она огляделась вокруг. В амбулатории, кроме Акико, были Каору Уно и Мидори Танака, а в процедурном кабинете работали Норико Симура с Акико Наканиси. Для операции аппендицита достаточно и двух медсестер.

– А что за операция?

– Аборт.

Старшая сестра вытаращила глаза.

– Будет делать сам Наоэ?

– По-видимому. Доктора Мурасэ сегодня быть не должно. Не его день.

– Впервые слышу.

– Так вы не знали? – Акико удивленно посмотрела на старшую сестру.

– Нет.

Занимавшийся осмотром больного Кобаси обернулся.

– Что, операцию собирается делать сам Наоэ?

– Да, – пожала плечами Акико. – А вы тоже об этом не слышали?

– Нет.

Кобаси закончил осмотр. Больной попрощался и вышел из кабинета.

– Я и сама узнала об этом только вчера вечером. Доктор Наоэ позвонил мне в девять часов и попросил подготовить инструменты.

– Как-то неожиданно все это. – Старшая сестра недовольно покосилась на Акико и добавила: – Во всяком случае, тебе надо было сказать мне об этом, когда ты сдавала дежурство.

Акико растерялась.

– Я думала, все знают, и вы тоже.

– Никто не знает. Разве ты не слышала, что даже доктор Кобаси не в курсе дела?

Акико, получив нагоняй, понурилась, хотя была вовсе не виновата в том, что ни Кобаси, ни старшая медсестра ничего не знали, – операции назначались врачами, а сестры только получали необходимые указания.

– Кому будут делать операцию? Акико потерянно молчала.

– Ты что, не знаешь?

– Мне было сказано только приготовить инструменты! – огрызнулась Акико.

– Выходит, об этом знает один Наоэ… – пробормотала старшая сестра и примирительно сказала: – Делает, что ему заблагорассудится, ставит нас в глупое положение!

Операция сама по себе была элементарной. Для нее вполне хватило бы одного врача и одной медсестры. Но Цуруё Сэкигути чувствовала себя глубоко уязвленной. Она, старшая сестра, узнает об операции случайно! С ней никто не считается!..

– Значит, больная еще не поступила в клинику.

– По всей видимости.

– Кто бы это мог быть?.. Сэнсэй, вы не знаете? – повернулась Цуруё к Кобаси.

– Не знаю, – холодно отрезал тот, беря из стопки следующую карту.

– Какая беспечность!

Старшая сестра взглянула на свои часы. В этот момент из процедурного кабинета вышла Норико.

– Послушай, – обескураженная резкостью Кобаси, Цуруё обращалась теперь к Норико, – ты ничего не знаешь о сегодняшней операции?

– Операция? Нет… Не знаю. Норико явно слышала об этом впервые.

– И доктора Наоэ что-то до сих пор нет… Стрелка на настенных часах перескочила. Двадцать минут одиннадцатого.

– Может, он заболел?

Норико пожала плечами. Ей очень хотелось ответить: «Что вы меня спрашиваете? Я ему не жена, откуда мне знать».

– Если он решил сегодня не приходить, то должен был по крайней мере предупредить об этом. Позвони-ка ему домой!

– Я не знаю номера. Вам лучше сделать это самой.

Норико повернулась к Цуруё спиной, взяла из шкафчика с лекарствами две ампулы тиазина и возвратилась в процедурный кабинет.

– Пригласи следующего, – сказал Кобаси застывшей в раздумье Акико.

– Да-а. А время-то идет… – Стряхнув оцепенение, старшая сестра выглянула в коридор. Там в терпеливом молчании ждали человек двадцать.

– Сэнсэй, – попросила старшая сестра Кобаси, – может, вы сначала примете его больных? – И она кивнула на лежавшие на столе Наоэ истории болезни. – А то ведь некоторые ждут уже больше часа.

Кобаси, не отвечая, раскрыл историю болезни только что вошедшего пациента.

– Нехорошо заставлять людей столько ждать.

– Я не стану их смотреть.

– Почему?

– Потому что это либо пациенты, пришедшие впервые, либо больные, которых ведет лично доктор Наоэ. Я не уполномочен осматривать их.

– Но ведь уже так поздно…

– Пусть идут домой. Сэкигути растерянно молчала.

– И закончим этот разговор.

– Сэнсэй!.. – не веря своим ушам, воскликнула Акико.

– А ты молчи!

– Что же делать? – в отчаянии пробормотала Цуруё и поспешила в регистратуру к телефону.

Наоэ пришел минут через тридцать, когда было уже почти одиннадцать. Его всегда бледное лицо сегодня казалось совсем бескровным, волосы были всклокочены.

– Извините, опоздал… – пробормотал он, обращаясь не то к Кобаси, не то к медсестрам, тяжело опустился на стул, закрыл глаза и вздохнул. Глаза его, окруженные густой синевой, ввалились, в каждой черточке лица сквозила страшная усталость.

Из регистратуры прибежала девушка.

– Сэнсэй, вас к телефону.

– Кто звонит?

– От какой-то Ямагути.

– Ямагути?

– Говорит, что он – ее импресарио.

– А-а… – Наоэ хлопнул себя по лбу и поднялся.

– Норико-сан! Доктор пришел, – заглянула в процедурный кабинет Сэкигути. Старшая сестра всегда старалась ставить Норико в пару с Наоэ, а Акико – с Кобаси. Она явно пыталась таким путем что-нибудь разнюхать, и девушек подобное разделение не особенно радовало.

– Доброе утро, – поздоровалась Норико, входя в кабинет. Наоэ уже кончил разговаривать по телефону и сидел с закрытыми глазами. – Вам нехорошо?

– Нет…

В последний раз Норико виделась с Наоэ дня три назад, у него дома.

– Можно приглашать больных?

Наоэ взглянул на стоявшую сбоку Акико.

– Ты приготовила инструменты?

– Да. Осталось только простерилизовать. Я уже сдала дежурство. Можно мне идти домой?

– Иди.

Наоэ повернулся к столу, взял из стопки лежавшую сверху историю болезни и приказал Норико:

– Зови!

В тот день Наоэ принял около пятнадцати человек и освободился позже обычного. Несмотря на то что Наоэ работал очень быстро, последнего пациента он отпустил, когда пробило уже половину первого. Кобаси закончил прием раньше и уже ушел в ординаторскую.

Когда закрылась дверь за последним пациентом, Наоэ в изнеможении откинулся на спинку стула.

– Принеси холодное полотенце!

Норико обтерла лицо Наоэ влажной салфеткой. Остальные сестры, вероятно не желая им мешать, ушли в столовую.

– Что случилось?

– Ничего особенного.

– Опять пили?

Наоэ, не отвечая, расправил плечи и судорожно вздохнул.

– Вам бы надо полежать.

– Да…

– В ординаторской сейчас кто-нибудь есть? Наоэ молчал.

– Может, поищем свободную палату?

– Пойду в шестьсот первую.

– В шестьсот первую? – удивленно переспросила Норико.

– Да, она сейчас пустует.

– Подождите, надо хоть постелить там постель!

– Ничего, лягу на диван.

– Нет-нет, я мигом!

601-я палата находилась на шестом этаже. Холл, комната для сиделки, комната для больного, ванная, туалет, телевизор – одним словом, палата люкс. Таких палат, стоивших 15 тысяч иен в день, на шестом этаже было три. Две из них – 602-ю и 603-ю – сейчас занимали директор крупной фирмы и известный деятель культуры.

Наоэ снял халат, прилег на разобранную постель и закрыл глаза. Окна выходили во двор, и в комнате стояла непривычная тишина – лишь иногда долетали откуда-то издалека гудки автомобилей. Даже не верилось, что это почти центр города.

Бледные лучи осеннего солнца проникали сквозь зеленые шторы, и в их тусклом свете лицо Наоэ выглядело безжизненно мрачным.

– Положить на голову холодный компресс?

– Нет. Не надо.

– Может, поедите?

– А сока нет?

– Сейчас посмотрю.

– Только похолоднее.

У выхода Норико задержалась перед зеркалом и, оправив на груди халат, вышла. Когда она вернулась, Наоэ лежал на правом боку, закрывая лицо от света.

– Принесла!..

– Спасибо.

Чуть приподняв голову, Наоэ одним глотком осушил стакан.

– Хорошо!

– Еще?

У ног Норико на полу стояла вторая бутылка с соком.

– Нет, достаточно. Сколько сейчас времени?

– Без десяти час.

– Да-а?..

Наоэ устремил взгляд на белую стену. Черты лица его заострились, щеки в сумраке комнаты казались еще более впалыми.

– Отдохнули немножко?

– Я бы не сказал.

– Ну как можно столько пить?!

– Я не пил.

– Что же тогда с вами?

– Неважно.

Наоэ снова закрыл глаза. Норико поплотнее задернула шторы, и в комнате воцарился полумрак.

– Утром тут был целый переполох.

– Что такое?

– Ни старшая сестра, ни доктор Кобаси ничего не знали…

Наоэ молчал.

– Как зовут вашу сегодняшнюю пациентку?

– Акико Ямагути.

– Это она приходила недавно в клинику?

– Да.

– Вы тогда и договорились с ней насчет операции?

– Меня попросил один мой приятель, который знаком с ее импресарио.

– Импресарио?

– Да. Акико Ямагути – это ее настоящее имя, а сценический псевдоним – Ханадзё. Ханадзё Дзюнко.

– Певица?

– Да. Она.

– Значит, будет оперироваться у нас в клинике?

– Совершенно верно. И лежать будет в этой самой палате.

– Здесь… – Норико огляделась вокруг. – Так она вот-вот должна приехать?

– Да, мы договорились с ней делать операцию сразу после обеда, но она позвонила и предупредила, что немного задержится.

– Откуда она едет?

– Из Фукуоки. Но кажется, не попала на самолет.

– Наверное, опоздала?

– Да. Ее импресарио говорил, что вчера вечером после концерта в Культурном центре у нее была встреча с поклонниками, а сегодня утром Дзюнко должна была раздавать автографы в магазине грампластинок и освободилась позже, чем предполагала.

– То есть она приедет в клинику…

– …в пять или шесть, – закончил за нее Наоэ. – Так она сказала.

– И сразу на операцию?

– Ты сегодня в дневную смену?

– Да.

– Такаги после обеда отпросилась домой.

– Если надо, я останусь.

– Пожалуйста.

– Но это страшно тяжело – с дороги и сразу операция. Она же едет издалека, из Фукуоки.

– Такая уж у артисток жизнь. Ничего не поделаешь.

– Но ведь речь идет о ее здоровье.

– Она собой не распоряжается.

Наоэ медленно повернулся на другой бок. В коридоре прошелестели чьи-то шаги. Медсестра. В соседнюю дверь постучали. Затем у входа послышались голоса, но слов было не разобрать.

– Выходит, об этом никто не знает? – понизив голос, спросила Норико.

– Только Главный.

– А с виду такая скромная… – начала было Норико и прикусила язык. Как знать, не оказаться бы и ей в такой ситуации…

– Необходимо сохранить все в тайне.

– Даже от старшей сестры?

– Старшей сестре я просто-напросто забыл сказать.

– Ей это не очень понравилось! Наверняка уже доложила госпоже Гёда, что вы сегодня опоздали.

– А ну ее! Я отдохну немного. Разбуди меня часа в два. – И Наоэ повернулся к стене.

– Когда приедет Ханадзё, проводить ее сюда? – Она приедет после пяти.

– Может, оставить еще кого-нибудь из сестер?

– Не надо. Ты и дежурная сестра – этого вполне достаточно.

– Хорошо.

Норико огляделась: она вдруг представила себе, как будет лежать здесь после операции обольстительная Дзюнко Ханадзё.

Уже пробило пять, а Дзюнко Ханадзё так и не появилась. Врачи и медсестры расходились по домам. В ординаторской Наоэ, лежа на диване, читал утренние газеты.

– Ну, я пошел. – Кобаси повесил халат и снял с вешалки свою светло-коричневую куртку.

– Кобаси, постой. Кобаси повернулся к Наоэ.

– Я заходил в палаты… Тода Дзиро, которому разбили бутылкой лицо, все еще здесь. Это ты его оставил?

– Я.

– Почему? Ведь он больше не платил.

Наоэ, приподнявшись на локте, смотрел на стоявшего перед ним Кобаси снизу вверх.

– Я считаю, что его рано выписывать.

– И что из этого следует?

– Пока вместо него заплачу я.

– Вот оно что…

Наоэ сложил газету и бросил ее на столик.

– Значит, его дальнейшее пребывание в клинике будешь оплачивать ты?

– Просто я на время одолжу Тоде денег… пока ему не пришлют родители.

– А если не пришлют?

– Не будем гадать. Наоэ потер подбородок.

– В чем-то я тебя понимаю. Но ты уверен, что не перегибаешь палку?

– Почему? Я считаю, что ему необходимо дальнейшее лечение в клинике. Отсутствие денег – это не причина, чтобы вышвыривать на улицу человека, которому нужен уход.

– Вот как?

– Ведь что получается: таких, как Тода, выписывают, и тут же преспокойно кладут людей, которым в клинике совершенно нечего делать. Я с этим не согласен. Так могут поступать только дельцы! – Кобаси смерил Наоэ гневным взглядом. – Вы считаете это правильным?

– Нет, не считаю. Однако нельзя сваливать всю вину на врачей, которые живут частной практикой.

– Но разве не главный врач приказал выкинуть больного вон?

– Лишь потому, что Тода не платил… Но ведь теперь все уладилось? Ты же внес за него деньги, только…

– Что «только»?

– Врача не должны связывать с больным подобные отношения.

– Почему? Что плохого, если врач заплатит за бедняка?

– Плохо ли, хорошо ли – разве вопрос в этом? – Наоэ задумался. – Отношения между врачом и пациентом должны быть строго официальными.

– Согласен. Но в данном случае ничего другого не оставалось.

– Надо различать, кому можно и нужно помогать и сочувствовать, а кому…

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что вряд ли двадцатипятилетний оболтус, устраивающий дебоши в ресторанах, настолько уж нищ.

– Но ведь он действительно не смог заплатить…

– Ладно. Делай как знаешь. Наоэ снова взялся за газету.

Кобаси постоял, задыхаясь от клокотавшего в нем гнева, затем нагнулся за портфелем.

– Всего доброго.

– Благодарю за труды, – отозвался Наоэ. Удаляющаяся спина Кобаси выглядела весьма воинственно.

На западе погасло солнце, и в комнате быстро сгустилась тьма. В стиснутом бесчисленными домами Токио не увидишь закатного солнца, лениво повисшего над линией горизонта. Оно медленно спускается по небосводу, все ниже и ниже, а потом мгновенно наступает ночь.

Наоэ снова прилег на диван и принялся за газету. После ухода Кобаси в ординаторской, кроме Наоэ, никого не осталось. Наоэ потянуло в сон. Утреннее недомогание еще давало себя знать. Он задремал и не заметил, как вошла Норико.

– Вам не темно?

Она щелкнула выключателем. Помигав, под потолком одна за другой вспыхнули лампы дневного света. Наоэ лежал, прикрыв лицо газетой.

– Инструменты готовы. Как только больная приедет, можно приступать.

Наоэ убрал газету и, щурясь, посмотрел на лампы.

– Спали?

– Нет.

– Наверное, еще не ужинали? Я принесу.

– Пока не надо.

– Вы сегодня дежурите?

– Да, поменялся с Кавахарой.

– Надо было и мне поменяться.

Норико искательно заглянула в лицо Наоэ, но тот продолжал смотреть в потолок невидящими глазами. Норико несколько минут наблюдала за ним, потом подошла и присела на краешек дивана.

– Что-то вы в последнее время очень похудели. Наоэ неопределенно хмыкнул.

– Давно не взвешивались?

– Давно.

– Даже ключицы видно… – Норико с нежностью оглядела Наоэ.

– Кто из сестер дежурит сегодня? – Наоэ медленно поднялся. Оттого что он лежал, волосы его были взъерошены.

– Сугиэ и Наканиси. Кто будет ассистировать на операции? Я?

– Да, конечно.

В коридоре зашуршали шаги; в дверь постучали. Норико вздрогнула и кинулась собирать со стола чашки.

В комнату вошла Мураками.

– Только что звонили от какой-то Ямагути, просили передать, что она уже в аэропорту Ханэда, едет прямо в клинику.

– Ясно.

Мураками метнула исподлобья взгляд на составлявшую чашки Норико и вышла.

– Она доберется сюда часам к семи. Значит, операция начнется в половине восьмого?

– Думаю, да.

Норико принялась мыть чашки.

– Интересно, кто же ее любовник?

Наоэ молчал. Пригладив волосы, он подошел к окну и сквозь щель между шторами поглядел на улицу.

– Не боитесь оперировать такую знаменитость?

– Чего мне бояться?

– А вдруг что-нибудь получится неудачно… Представляете, какой поднимется шум?

– Что артистки, что певицы – все устроены одинаково.

– Конечно, но…

– Пожалуй, прилягу, отдохну еще немного.

Наоэ снова лег. Норико, домыв чашки, убрала их в стенной шкаф.

– Может, чаю или кофе?

– Нет, не надо.

– Тогда я спущусь, подготовлю операционную. Норико встала и пошла к двери, но у порога остановилась.

– Вы свободны завтра?

– Завтра?

– Можно мне прийти к вам?

– Приходи.

– Тогда в семь!

С посветлевшим лицом она вышла из комнаты.

Дзюнко Ханадзё приехала в клинику немногим позже семи. Светло-дымчатые очки, черный с белой отделкой вельветовый жакет и черные кашемировые брюки, через руку – пальто миди. Любому с первого взгляда ясно, что это не простая смертная.

– Это Ямагути. Доктор Наоэ здесь?

К регистратуре подошел грузный мужчина в ярком полосатом пиджаке. Дежурная Сидзуё Иино, оглядев обоих, сняла трубку.

Когда Наоэ спустился вниз, Дзюнко и импресарио покорно ждали его, сидя рядышком на стульях.

– Извините, что мы так поздно.

Импресарио встал и представил Дзюнко. Она торопливо сняла очки и поклонилась.

– Программа в Фукуоке была очень напряженной, потому и задержались. Простите, – снова извинился импресарио. Дзюнко, потупившись, сложила на коленях сверкавшие маникюром руки.

– Что-то Ханадзе-сан бледненькая. – Наоэ искоса взглянул на худенькое личико Дзюнко. Он нередко видел ее по телевизору, но сейчас, рядом, ее лицо, почти не тронутое косметикой, казалось неправдоподобно маленьким и утомленным.

– Последние дни были очень тяжелыми. Правда, она немного отдохнула в самолете, – ответил за Дзюнко импресарио.

– Не ужинали?

– Нет. Перед отлетом она съела только салат и выпила чашечку кофе.

Дзюнко, точно подтверждая его слова, кивнула.

– Тогда все в порядке, можно давать наркоз.

Наоэ еще раз незаметно посмотрел на Дзюнко. Не слишком высокая, но стройная, изящная, с экрана кажется просто красавицей. А вот так – вблизи – как засохшее деревце.

– Пижама и полотенце с собой?

– Да, по пути купили.

Импресарио, как видно, позаботился обо всем.

– Пойдемте, я покажу вам палату. Операцию начнем минут через тридцать.

Дзюнко Ханадзё спустилась в операционную без двадцати восемь. На ней был фланелевый халатик в цветочек, волосы она заколола на затылке и туго завязала белой косынкой. В этом незатейливом наряде она выглядела самой обычной девушкой.

– Сначала мы введем лекарство в вену. Считайте, пожалуйста: «раз… два…»

Дзюнко молча кивнула Норико.

– Ай, больно!

Игла впилась в тонкую белую руку. Дзюнко испуганно съежилась.

– Раз… Два… – зазвучал в операционной знакомый, столько раз слышанный по телевизору голос. Сейчас он казался далеким и бесцветным.

– Раз, два, – повторила Норико.

Слабый, почти угасающий голос Дзюнко, словно подстегнутый энергичным тоном сестры, на мгновение зазвучал громче, но постепенно под действием наркоза становился все глуше и тише, и наконец Дзюнко умолкла, оборвав счет на полуслове.

– Дыхание в норме?

– Да.

В ярком свете лампы обнаженная грудь Дзюнко мерно вздымалась и опускалась в такт дыханию. На левой груди темнел след от поцелуя.

– Давление?

– Сто десять.

– Хорошо.

Наоэ взял хирургическое зеркало и склонился над распростертым перед ним телом.

Операция закончилась через двадцать минут. Простыня под Дзюнко пропиталась кровью. Наоэ стянул окровавленные перчатки, снял шапочку, развязал маску. Закурил.

– Пусть полежит немного, пока не проснется.

– Внизу вас ждет импресарио. Он сказал, что хочет о чем-то поговорить.

– Сейчас иду.

– А душ?

– Потом.

Не вынимая изо рта сигареты, Наоэ прошел в раздевалку, переоделся в обычный халат и спустился в амбулаторию. Импресарио, засунув руки в карманы, нервно ходил по приемной.

– Все?

– Да.

– Спасибо.

– Минут через двадцать кончится действие наркоза, и тогда можно будет перевести ее в палату.

– Прекрасно.

Наоэ открыл дверь в кабинет и жестом пригласил мужчину войти.

– Я вас слушаю. Что вы хотели мне сказать?

– Дело в том… – Импресарио стыдливо сжался и низко опустил голову. – Дело в том, что мы хотели бы сохранить все в тайне.

– Я помню. Сотрудники клиники проследят, чтобы больные ничего не узнали.

– По дороге сюда мы даже сменили несколько такси. Я вас очень прошу, если нагрянут репортеры, не пускайте их.

– Я еще раз напомню в регистратуре.

– А теперь о дальнейших планах…

– Слушаю вас.

Наоэ налил в стакан воды из-под крана и выпил залпом.

– Дело в том, что и на студии никто ничего не знает. В курсе дела только я и секретарь Дзюнко. Кстати, секретарь вот-вот должна прийти сюда.

– Короче, что вы от меня хотите?

– Когда Дзюнко сможет приступить к работе?

– Работа бывает разная.

Импресарио нервно потер руки и придвинулся к Наоэ почти вплотную.

– Видите ли, в Тибе у нас запись концерта на телевидении.

– Когда?

– Завтра, в два часа.

– Завтра?!

– Да.

Наоэ пристально посмотрел на импресарио. Выходит, у Дзюнко всего полдня, чтобы прийти в себя…

– Если в Тибе запись начинается в два, стало быть, выезжать вам надо часов в двенадцать или даже раньше?

– Еще будет постановочная репетиция… – Лицо импресарио принимало все более виноватое выражение. – А она длится ровно столько же, сколько и сама запись.

– Значит, вы должны выехать в…

– Желательно в десять утра, – пряча глаза, почти шепотом сказал импресарио. – Вы, наверно, слышали… Заказчик этой передачи – фармацевтическая фирма Т. В общем, суть в том, что состязается несколько команд. В каждую команду входят три человека – все трое члены одной семьи. Ханадзё будет в жюри, а кроме того, споет несколько песен. В основном ей придется сидеть, так что я думаю, ничего страшного.

– Это вы так полагаете.

– Что вы, я сам недавно перенес операцию и прекрасно знаю, какая потом слабость.

– Оставим это.

– Видите ли, в газетах уже давно объявлено об участии Дзюнко в этой передаче, и больше половины зрителей придет только для того, чтобы посмотреть на нее. Сейчас отказаться уже невозможно. Я, конечно, понимаю, что это неблагоразумно, но… – Импресарио промокнул платком абсолютно сухой лоб. – Так что вы скажете, доктор?

– Ответ может быть только один.

– Нельзя? Наоэ кивнул.

– Нет, отказаться – это немыслимо!.. – В глазах импресарио стояло отчаяние. – Может, как-нибудь…

– Ну что ж. Я вижу, вам во что бы то ни стало необходимо уехать.

– Значит, все-таки можно? Импресарио жадно подался вперед.

– Этого я не говорил. Я говорю другое: если вы так решили, поезжайте.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что сказал.

– А на сцене с ней ничего не случится?

– Вот уж чего не могу обещать.

– Вообще-то она Крепкая…

– Может, все обойдется, а может, и нет.

– Скажите откровенно, чего вы опасаетесь?

– Выступать на второй день после такой операции физически тяжело для любой женщины. Но ведь вы говорите, что ничего изменить нельзя.

– Нет, что вы, у меня и в мыслях нет делать что-то наперекор вам. – Импресарио снова потер ладони. – Просто программа очень насыщенная…

– И потому вы уговариваете меня дать свое согласие.

Наоэ пододвинул к себе историю болезни Дзюнко Ханадзё и принялся писать заключение.

– Если вы разрешите, доктор, завтра в одиннадцать мы на машине выедем в Тибу. После записи у нас репетиция новых песен с композитором и посещение магазинов пластинок, но мы постараемся покончить с этим поскорее, тогда Дзюнко останется только дать интервью репортерам, и мы в тот же вечер вернемся в клинику.

Наоэ, не глядя на импресарио, продолжал писать.

– Я отнимаю у вас время, болтаю о таких пустяках… Извините.

– Передо мной извиняться нечего. Импресарио шумно вздохнул и снова вытер лоб белоснежным платком.

– Расплачиваться за ваше легкомыслие буду не я, а Ханадзё Дзюнко.

– Да… Быть артисткой не просто. Наоэ кончил писать и поднял глаза.

– Мы отблагодарим вас, доктор, – заискивающе проговорил импресарио.

– Желательно спиртным.

Услышав столь конкретное пожелание, импресарио уставился на Наоэ с нескрываемым изумлением.

– И лучше не виски, – добавил тот. – Я больше люблю хорошее сакэ.

Импресарио озадаченно кивнул. В кабинет вошла Норико. Она была в том же, что и во время операции, халате, в тапочках на босу ногу, на голове – косынка.

– Госпожу Ханадзё можно везти в палату.

– Проснулась?

– Почти. Уже отвечает, как ее зовут.

– Давление?

– Сто десять. Пульс – семьдесят восемь.

– В норме. Отвези ее. Я зайду потом.

– Она жалуется на сильные боли.

– Введи ей нобулон, одну ампулу.

– Хорошо.

– Да, и еще вот что: завтра в одиннадцать утра Ханадзё-сан должна уехать.

– Завтра?

Норико перевела взгляд на импресарио.

– У нее срочная работа. Я осмотрю ее рано утром. Приготовь все заранее.

– Понятно. – Норико постояла еще секунду, затем повернулась и вышла из кабинета.

– Проснулась… – Импресарио с явным облегчением вздохнул. – Спасибо. Теперь мне будет гораздо спокойней.

– Рано успокаиваться.

Импресарио открыл было рот, но так и закрыл его, не произнеся ни звука.

– Операция прошла нормально. Вот все, что пока можно сказать.

Наоэ встал, полил на руки дезраствора, сполоснул их под краном и отправился в ординаторскую.

Норико вымыла инструменты, протерла и смазала их вазелиновым маслом, привела в порядок операционную. Был уже десятый час, когда она освободилась. Наоэ ждал ее. Они вместе пошли к Дзюнко.

Импресарио куда-то исчез, вместо него в палате сидела девушка лет семнадцати-восемнадцати – видимо, секретарь. Дзюнко лежала на спине и тихонько стонала от боли. Наоэ проверил пульс. Давление оказалось немного пониженным, но после операции в этом не было ничего удивительного.

От потери крови лицо ее заострилось и выглядело болезненным. В нем не было той здоровой свежести, что свойственна девушкам в двадцать один год.

– Ханадзё-сан! Ханадзё-сан! – окликнула ее Норико, но лишь на третий раз Дзюнко с трудом открыла глаза. – Ямагути-сан! Ямагути-сан! – На этот раз Норико назвала настоящее имя Дзюнко.

– Да-а… – Голос Дзюнко звучал хрипло, как у старухи.

– Все еще больно?

– Бо-о-льно… – протянула Дзюнко, жалобно глядя на Наоэ. – Очень больно, доктор.

– Сейчас укол подействует, и вы уснете крепко-крепко, – успокоила ее Норико.

– Завтра…

– Не надо ни о чем беспокоиться.

– Если я не смогу завтра поехать, что же будет?.. Что тогда будет?..

– Не волнуйтесь, – сказала Норико и повернулась к секретарю: – Погасите свет и проследите, чтобы она уснула.

Наоэ вышел из палаты.

– А куда завтра едет Ханадзё-сан? – спросила Норико, догоняя его.

– В Тибу. Там у нее запись концерта на телевидении.

– Она выдержит?

– Не уверен.

– Зачем же вы тогда разрешили?

– Они настаивали.

– Вдруг что-нибудь случится!

– Что я могу поделать? – пожал плечами Наоэ.

– А если…

Они вошли в лифт. В кабине, кроме них, никого на было. Лифт пополз вниз.

– А если ей станет плохо? – продолжала Норико. Кабина была маленькая, и голос Норико прозвучал чересчур громко.

– Она сейчас больше думает о карьере, чем о здоровье.

– Неужели она такая легкомысленная?

– Подобным людям бесполезно что-то доказывать.

– Но вы врач! Вы обязаны твердо сказать: нет. Лифт остановился на третьем этаже. Двери раскрылись.

– Зря вы не запретили эту затею, – не унималась Норико. – Она и всю прошлую ночь не спала, сама ведь говорила, что работы в Фукуоке было по горло. Приехала вечером – и сразу операция. А теперь, нате вам, снова в дорогу! Да это просто безумие! Даже для артистки такое легкомыслие непростительно. Вот отпустите ее, а она потом потеряет сознание прямо на сцене!

– Скорее всего, так оно и случится.

– Сэнсэй!.. – Норико бросила на Наоэ испепеляющий взгляд. – Это безответственно!

Наоэ остановился, задумчиво огляделся по сторонам и вдруг, круто повернувшись, скрылся в туалете.

На другой день в одиннадцать часов Дзюнко Ханадзё в сопровождении импресарио и секретаря вышла из клиники. Внизу ее уже ждала машина. Закрываясь от любопытных взглядов, Дзюнко подняла воротник пальто. Лицо ее было иссиня-бледным, как у покойника. Она цеплялась за импресарио и еле брела – казалось, каждый шаг причинял ей мучительную боль.

В клинике все было спокойно. Операций не предполагалось, и после обеда Норико и Наоэ отдыхали. В пять часов, когда рабочий день кончился, Наоэ отправился прямо домой.

Вчерашнее недомогание, операция Дзюнко, ночное дежурство и сегодняшний день в клинике – все это навалилось на него тяжелым грузом усталости, и, придя домой, он буквально рухнул на кровать, но почти тотчас раздался стук в дверь, и влетела Норико. В руках она держала завернутые в целлофан цветы.

– Сейчас будет уборка, так что поднимайтесь! – весело пропела она.

– Только уснул… – проворчал Наоэ.

– В чистоте спать приятней.

Норико сдернула с кровати покрывало. Наоэ нехотя поднялся и накинул кимоно.

– Вам доктор Кобаси сегодня ничего не говорил?

– Нет.

Наоэ, сцепив пальцы, смотрел в окно.

– Ад? – удивилась Норико и, открыв дверь на балкон, включила пылесос. – Он ужасно возмущался.

Наоэ молча ждал продолжения.

– Он сказал, что поражен вашим отношением к Дзюнко Ханадзё. Что это жестоко и бесчеловечно – разрешить женщине выйти на сцену на следующий день после такой операции. Просто зверство, сказал он.

Наоэ сунул в рот сигарету и вышел на кухню.

– А еще он сказал, что врач, который допускает такие вещи, не смеет называть себя врачом. – Продолжая болтать, Норико водила щеткой под столом. – И старшая сестра, и Акико – все тоже так считают. Мне было ужасно неприятно.

Наоэ посмотрел на цветы, которые принесла Норико. В ведерке с водой стояли камелии и ветки ардизии.

– В последнее время доктор Кобаси вообще очень вас осуждает.

– Пусть его.

– Да, но теперь не только он. Кавахара и тот удивлен. А что будет завтра, когда придет гинеколог Мурасэ!

Норико выключила пылесос и закрыла стеклянную дверь.

– Я тоже считаю, что вы поступили неправильно. Наоэ молчал.

– Наверное, еще не ужинали? – решила сменить тему Норико. – Я тут кое-что купила.

Она вынула из пакета уложенные в коробочку суси.

– Проголодались?

– Нет.

– Тогда я сначала займусь цветами.

Норико достала вазу и принялась обрезать над раковиной стебли.

– Между прочим, главный врач велел оформить операцию того старичка, Исикуры, как резекцию желудка. Это нечестно! У него же ничего не тронули – разрезали, посмотрели и зашили.

– Пожалуй.

– Вы так говорите, будто вас это не касается. А ведь именно вы делали операцию! Слава богу, сам Исикура хоть верит, что так и надо. Но его родные?! Платить-то придется им.

– Я перепишу заключение.

– Главный узнает – вот разозлится! – Норико усмехнулась.

– Мы сделали обычную пробную лапаротомию.

– Брать деньги за несостоявшуюся операцию – какая непорядочность! – Норико отступила на шаг, полюбовалась цветами. – Последнее время просто не знаешь, куда деваться от нравоучений. Надоело!.. – вздохнула она. Длинная ветка камелии в окружении зелени выглядела удивительно красиво. – Может, бросить все и заняться икебаной? – Норико кончила школу икебаны и имела диплом преподавателя. – Здесь слишком темно. Поставим-ка их сюда.

Она перенесла вазу на стол Наоэ, и от цветов в комнате сразу сделалось светлее.

– Да, нелегко живется популярным певицам… Норико оглянулась: Наоэ лежал на постели, заложив руки за голову.

– Вы о чем задумались?

Она присела на край кровати. Наоэ протянул руку и привлек ее к себе. Норико посопротивлялась для виду, но недолго. В вазе светились камелии.

…Минут через тридцать Норико проснулась и взглянула на часы: ровно восемь. Она уже почти закончила одеваться, когда раздался звонок. Наоэ снял трубку. Звонили из клиники.

– Только что с нами связался импресарио Ханадзё Дзюнко. Она потеряла сознание.

– Где это случилось?

– В гостинице Р.

– Что еще?

– Они уже выехали сюда. Он очень просил, чтобы вы были.

– Понятно.

Наоэ приподнялся на локте и взглянул в темнеющее окно.

– Что-нибудь стряслось? – встревоженно спросила Норико.

– Дзюнко Ханадзё стало плохо. Сейчас ее привезут в клинику.

Наоэ встал и начал одеваться.

– Как это произошло?

– Упала в обморок. Подробностей не сообщили. Норико осуждающе посмотрела на него. Он с равнодушным лицом застегивал брюки.

– А где это случилось?

– Кажется, в холле отеля Р. Она должна была давать там интервью. Видимо, тогда это и произошло.

Наоэ надел рубашку с отложным воротником и пиджак. Норико подняла на него глаза.

– А мне что делать? Вы еще вернетесь?

– Думаю, я недолго.

– Можно, я останусь здесь?

– М-м… ладно.

– Значит, я подожду вас?

Наоэ помедлил, в задумчивости глядя на стену, затем взял со стола зажигалку, сигареты и положил в карман.

– Возвращайтесь скорей!

– Хорошо. Наоэ нагнулся зашнуровать ботинки.

– Я закроюсь на ключ, так что, когда придете, звоните, – добавила Норико.

В опустевшей квартире ей все было привычно и знакомо. Норико знала здесь каждый уголок, каждую мелочь, как в собственном доме: где стоят кофейные чашки, где лежит сахар… И все же ей было не по себе. До сих пор она ни разу не оставалась в квартире Наоэ одна. Неожиданно Норико отчетливо осознала, что это жилище одинокого мужчины, и странное, тревожное чувство, закравшееся в душу, не покидало ее. Включить телевизор? От звенящей тишины было неуютно. Но, поискав глазами, она вдруг поняла, что в комнате нет телевизора, и грустно улыбнулась в пустоту: ведь его никогда и не было.

Наоэ не любил телевизор, он предпочитал книги, газеты, журналы. Норико, безусловно, и раньше видела, что в квартире нет телевизора, но просто не думала об этом. Счастье каждого свидания с Наоэ переполняло ее, и ей не было дела ни до чего другого.

Разве нужен ей был телевизор в минуты любви? И потом, когда они просто лежали рядом, Норико не хотелось слышать чужие голоса. К сожалению, такие мгновения длились недолго. Обычно Наоэ почти сразу же хватался за книгу или газету, а чаще всего за какой-нибудь медицинский журнал – словно от одного вида типографского шрифта испытывал наслаждение.

Норико вставала, одевалась, причесывалась, шла на кухню. Наоэ молча выпивал чашку чаю или кофе, не отрывая глаз от страницы. Норико снова шла на кухню, мыла грязную посуду, чистила раковину – так и текло время. Потом она листала прочитанные Наоэ газеты, довязывала кружева. Они почти не разговаривали друг с другом. Лишь изредка Норико прерывала молчание: «А не выпить ли нам чаю?» – на что Наоэ односложно отвечал «да» или «нет» – вот и весь разговор. Бывает, людям не нужны слова, чтобы понять друг друга, но между Норико и Наоэ подобной близости не существовало. Норико были неведомы не только мысли, но и дела Наоэ. Она не знала о нем ничего – и не желала знать. Не знать спокойнее. Правда, первое время ей хотелось знать о Наоэ все, и она пыталась расспрашивать. Он отвечал неохотно, а потом наступал момент, когда Наоэ умолкал на полуслове, и никакими силами невозможно было заставить его разговориться. Он не пускал в свою душу никого. Существовала граница, за которую вход посторонним был запрещен. Очень четкая граница. И Норико, поняв это, смирилась с его замкнутостью. Она даже уверовала в то, что такими и должны быть отношения между мужчиной и женщиной – короткая вспышка страсти, а потом безразличное молчание в тишине. Она привыкла и уже не мечтала о большем. Норико чувствовала себя спокойной, только когда была в комнате Наоэ, рядом с ним. И даже если они оба молчали, на душе у нее было хорошо.

Теперь же, сидя в опустевшей квартире, Норико испытывала странную тревогу. Будь Наоэ дома, он лежал бы сейчас с книгой на кровати… Молчал… Но был бы здесь, рядом. И Норико было бы хорошо.

Чтобы избавиться от этого странного тревожного чувства, Норико встала. Она еще не ужинала. Суси купила, надеясь поужинать вместе с Наоэ, но не успела – телефонный звонок раздался, как раз когда она шла на кухню.

Раковина и кухонный стол в этой квартире отличались внушительными размерами, а вот кастрюль было всего две. В холодильнике стояли бутылки с пивом и консервные банки, но ни овощей, ни свежей рыбы Норико не обнаружила – Наоэ, как правило, обедал в городе. Норико слегка проголодалась, но ужинать без Наоэ ей не хотелось. Ничего, он скоро вернется. Куда приятней будет отведать суси вдвоем. Для того она и купила порцию на двоих…

Но чем же сейчас заняться?

Она изнывала от скуки. Непривычную к безделью, ее томило праздное лежание на диване.

Она до блеска отмыла холодильник, собрала под раковиной пустые бутылки и принялась вытирать пыль. Недавно она все здесь пропылесосила, но на книжных переплетах и алюминиевых рамах стеллажей уже лежал тонкий слой пыли. Она налила в ведро горячей воды, намочила тряпку, протерла стол в комнате.

Полки были тесно заставлены книгами. Норико сняла только те, которые можно было вынуть без труда, и в образовавшихся промежутках вытерла пыль. Похоже, что старушка, убирающая здесь два раза в неделю, даже не прикасается к книгам. Раньше Норико ограничивалась тем, что проходилась по комнате пылесосом и отчищала на кухне раковину, а лазать по всем углам с тряпкой в руках ей доводилось впервые.

Внимательный взгляд Норико отметил, что в щелях между татами^[10] и в пазах створок стенного шкафа скопилась грязь. Она сменила воду, прополоскала тряпку и снова взялась за дело. На рабочем столе Наоэ громоздилась гора медицинских журналов и иностранных книг. Стараясь ничего не нарушить, Норико лишь слегка передвинула стопки, стерла пыль, а потом снова поставила все на место. На металлических ручках выдвижных ящиков тоже лежала пыль. В середине стола был один большой ящик, а слева и справа – в тумбах – по пять ящиков поменьше. В верхнем правом темнела замочная скважина – кажется, он был заперт. Норико провела тряпкой по ручке. Ее охватило непреодолимое желание узнать, что же там внутри.

Квартира, где живет одинокий мужчина, полна тайн. Узнай их – постигнешь хозяина. Норико почему-то сделалось жутко.

Еще раз намочив и выкрутив тряпку, она подошла к стенному шкафу. Чтобы тщательно вытереть все уголки, придется раздвинуть фусума.^[11] Норико взялась за дверцу и отодвинула одну половинку.

Она действовала без всякого тайного умысла. Просто такова уж была ее натура: начав дело, она обязательно доводила его до конца.

На верхних полках шкафа лежали постельные принадлежности, внизу, в ящиках из гофрированного картона, были сложены старые журналы.

Норико протерла пазы, прошлась тряпкой по дну шкафа. Затем задвинула левую дверцу и отодвинула правую.

В этой половине шкафа дно тоже было заставлено картонными коробками с журналами. Прямо перед ее носом стоял большой квадратный ящик высотой в полметра. Норико разглядела на нем этикетку сакэ. Он был до отказа набит журналами. Часть их просто лежала сверху толстой стопкой. Ящик стоял слишком близко к дверце и мешал Норико. Она попыталась задвинуть его вглубь. Ящик оказался неимоверно тяжелым. Когда Норико наконец удалось стронуть его с места, он стукнулся о соседнюю коробку, и верхняя стопка журналов рухнула.

«Надо сложить все, как было», – с ужасом подумала Норико. Кляня себя, она принялась поднимать рассыпавшиеся журналы. В основном они были по медицине. Неожиданно Норико заметила несколько объемистых пакетов с рентгеновскими снимками.

Она вытащила их из ящика и, складывая поровнее, мельком взглянула на надписи. Наверху в рамочке обычно ставились имя и фамилия больного, а также дата снимка, внизу – название больницы. Пакеты были из клиники «Ориентал» – это Норико определила с первого взгляда. В том, что рентгеновские снимки оказались у Наоэ дома, не было ничего удивительного: готовясь к научным конференциям, врачи нередко брали снимки и истории болезни домой, делали слайды и просматривали их потом, на досуге. Но постоянно снимки хранились в клинике – это было непреложным законом. Врачи были обязаны своевременно возвращать их на место.

Норико поднесла пакет к глазам: графы с фамилией и возрастом больного оказались незаполненными. Только в графе с датой красным карандашом были вписаны число и месяц: тридцатое октября, десятое октября – снимки совсем свежие. Знакомые округлые иероглифы, без сомнения, выведены рукой Наоэ.

Человек, чьи снимки лежали в пакете, явно был не простым пациентом – иначе Наоэ не оставил бы пустыми графы с фамилией и именем. Норико уже хотела положить пакет на место, но, не удержавшись, вынула снимки.

Их оказалось шесть, и на всех был снят позвоночник. В самых различных проекциях – спереди, сбоку… По отсутствию ребер и своеобразной форме позвонков Норико легко определила, что снят поясничный отдел.

Повернувшись к окну, Норико рассмотрела снимки на свет: в правом верхнем углу катаканой^[12] было написано имя больного. Норико дважды медленно перечитала его, и только тогда до нее вдруг дошло: она читает наоборот. Наоэ! Позвоночник Наоэ?!

Она еще раз повернулась к свету и снова взглянула на снимок. На черном фоне пленки четко белели кости. От ровных коробочек позвонков тянулись, словно протянутые руки, тоненькие отростки.

Норико не слышала, чтобы Наоэ когда-нибудь жаловался на боли в пояснице. И тем не менее ошибки быть не могло: на снимках стояла именно его фамилия.

Норико попробовала разложить снимки по порядку. Верхний пакет был датирован тридцатым октября, затем шло десятое октября, двадцать первое сентября – с промежутками всего в двадцать дней, – самым нижним в упавшей стопке лежал пакет от пятого июля. Ни на одном из пакетов не было ни имени, ни возраста, ни номера – похоже, Наоэ делал их лично для себя. Норико заглянула поглубже в ящик – сплошные пакеты. Без имени, без фамилии – только даты, но на самих снимках по-прежнему значилось: «Наоэ». Между некоторыми снимками был перерыв в пять дней, другие составляли непрерывную серию. Однако на тех, что были сделаны до июля, стоял штемпель клиники университета Т, где в то время работал Наоэ.

«Может, он пишет научную работу или ведет какое-нибудь оригинальное исследование новым методом? – терялась в догадках Норико. – И все же странно, что он изучает свой собственный позвоночник… Непонятный он человек…» – пробормотала она, и в этот момент зазвонил телефон. Словно нашкодивший ребенок, Норико испуганно задвинула пакеты на место. В неподвижной тишине комнаты трель прозвучала особенно звонко.

Норико заметалась в растерянности. Хоть и с ведома хозяина, но одна, в пустой холостяцкой квартире… снять трубку? А вдруг она этим поставит Наоэ в неловкое положение? А если звонят из клиники?.. Тогда она сама выдаст тайну их отношений… Сжавшись в комочек, Норико ждала, когда смолкнут звонки. Но телефон звонил и звонил как одержимый. Может, это Ханадзё Дзюнко хочет сообщить, что задерживается? Норико никак не могла решить, что же ей делать… Судя по настойчивости, мог звонить и сам Наоэ, но твердой уверенности в этом у Норико не было. А если это и в самом деле Наоэ? Как он рассердится…

«Подойду», – решилась Норико и осторожно сняла трубку.

– Алло! Алло! – раздался в комнате женский голос. По второму «алло» Норико поняла, что говорит очень молодая женщина. – Это Микико.

«Микико…» – беззвучно повторила Норико.

– Сэнсэй, это вы?

Норико подумала, что где-то слышала этот голос раньше.

– Алло. Что такое?.. Алло! Сэнсэй! Странно… Норико, затаив дыхание, медленно положила трубку на рычаг. В комнате снова повисла тишина. Присев рядом с телефоном, Норико попыталась вспомнить, кому принадлежит загадочный голос. Да, она уверена, что уже слышала его. Но где? Среди медсестер не было ни одной по имени Микико. Однако голос постороннего, не работающего в клинике человека не мог показаться бы ей знакомым…

Со смутным чувством неудовлетворенности Норико вернулась к шкафу. Рентгеновские снимки в беспорядке валялись на татами. Норико сложила их в пакеты и засунула в картонный ящик. Сверху уложила упавшие книги, поставила ящик на место и задвинула створки.

Когда Норико поднялась с колен, в дверь позвонили. Она посмотрела в глазок: в коридоре стоял Наоэ. Со вздохом облегчения она распахнула дверь.

– Как вы быстро!

– Я на машине.

– Ну, что там Ханадзё-сан?

– Небольшое кровотечение.

– Как она сейчас?

– Поставили капельницу. Впрочем, ничего серьезного. Наоэ вдруг заметил в руках Норико тряпку.

– А это что такое?

– Наводила порядок, вытирала пыль.

Снимая пальто, Наоэ недовольно посмотрел на Норико.

– Зачем? Совершенно ненужная затея!

– Но было столько пыли, – возразила Норико. Ей стало обидно – она ползала на коленях по всей квартире – а он!.. – На книжных полках и в шкафу вообще сто лет никто не убирал!

– В шкафу? – Наоэ метнул на Норико острый взгляд. – Ты что, открывала шкаф?

– А как же иначе? Надо же было вытереть дверцы… Наоэ бросился к шкафу и раздвинул фусума. Внутри все лежало точно так же, как всегда: на верхней полке – постельные принадлежности, на нижней – кипа журналов.

– Ты копалась здесь?

– Только протерла дно…

– Ничего не трогала?

В голосе Наоэ было столько злости, что Норико лишь робко покачала головой.

– Точно?

– Да.

Наоэ еще раз с сомнением оглядел содержимое шкафа и задвинул створки.

– Здесь лежат очень важные материалы. Они необходимы мне для работы. Их нельзя трогать, даже когда вытираешь пыль.

– А я ничего и не трогала.

Это, конечно, было не совсем правда – она уронила стопку книг, разглядывала рентгеновские снимки, но потом ведь аккуратно положила все на место. Однако Наоэ был рассержен не на шутку. Норико впервые видела его таким. У нее мелькнула тревожная догадка: она нарушила какое-то табу, увидела что-то, не предназначавшееся для чужих глаз. Ей стало страшно.

– Впредь не смей заниматься этим без меня!

– Хорошо, – кротко кивнула она.

– Дай мне кимоно.

Голос Наоэ наконец зазвучал по-обычному ровно. Он расстегнул пиджак. Норико сняла висевшее на плечиках авасэ^[13] и подала его Наоэ – как подала бы мужу кимоно любая японка.

– Поужинаем?

– Угу, – буркнул Наоэ, но тут же, вероятно что-то припомнив, передумал. – Хотя нет, извини, сегодня тебе придется поехать к себе.

– Прямо сейчас?

– Да.

– А ужин? – Обойдусь.

– К вам кто-нибудь должен прийти?

– Н-нет…

– Вы еще на меня сердитесь?

– Просто хочу побыть один.

После столь исчерпывающего ответа Норико нечего было сказать. Она никак не ожидала подобного поворота. Может, что-то случилось в клинике? Или он действительно рассердился на нее за эту уборку? Гадать можно было сколько угодно, но истинную причину все равно не узнать – он всегда поступает, как ему вздумается.

Норико внезапно разозлилась.

– Хорошо, я ухожу. Суси я положила вон там. – Но она все-таки не решилась выказать свою злость открыто. – До свидания.

Она надеялась, что Наоэ хотя бы словечко скажет ей на прощание, но он молча сидел на диване.

– Пока вас не было, кто-то звонил.

– Кто?

– Женский голос. Какая-то Микико. Наоэ не реагировал.

– Я сказала, что вы вышли, и повесила трубку.

Последнее Норико, конечно, присочинила. Подействовали ее слова на Наоэ или нет, было непонятно: он по-прежнему сидел, обхватив себя руками за плечи и глядя в пространство.

– Возможно, она позвонит еще раз.

С силой хлопнув дверью, Норико вышла в коридор.

На другой день с самого утра шел дождь. Норико, переживая вчерашнюю размолвку с Наоэ, спала плохо. Когда она с опухшим лицом пришла в клинику, в комнате медсестер оживленно обсуждали случившееся с Дзюнко Ханадзё.

– Что было – ужас!

Дежурившая ночью Юрико Миякава оказалась в центре внимания и от этого слегка важничала.

– Репортеров налетело! Они рвутся – а их не пускают.

– Как же они пронюхали?

– Она ведь потеряла сознание прямо на пресс-конференции. Кто-то проговорился, что ее везут сюда, и репортеры тут как тут. Просто ужас! Вот вам и «Сезон бабочек»!

Одна из популярных песенок репертуара Дзюнко называлась «Сезон бабочек». Весной телекомпания решила поставить одноименную пьесу, и вчера вечером Дзюнко должна была на пресс-конференции обменяться рукопожатием с артистом, исполнявшим главную роль, а потом ответить на вопросы женского еженедельника.

– Прямо посреди пресс-конференции?!

– Импресарио, Ооба-сан, рассказывал, что вначале Дзюнко прямо вся побелела, но еще держалась, а потом улыбнулась этому артисту, вот так! – Юрико ослепительно улыбается. – И тут как вскрикнет – и упала!

Юрико не просто рассказывает – она играет. Получается весьма правдоподобно.

– Вокруг – фоторепортеров!.. Актер-то уже приготовился ей руку пожать. А тут прямо остолбенел. И тоже закричал.

– Значит, их так и не сфотографировали?

– Как это не сфотографировали?! В такие моменты – только успевай снимать – все будет мало… Ханадзё Дзюнко в свете юпитеров!.. Знаменитая певица улыбается… Ханадзё Дзюнко везут в клинику!

– Значит, она крепилась, крепилась, а потом все же упала, да?

– Прямо на пол? – жадно спрашивает другая медсестра.

Женщины обожают всякие скандальные истории, особенно когда они не касаются их самих.

– Да, на пол. Но ее сразу подняли и уложили на диван.

– Это случилось в холле?

– Нет. Специально для пресс-конференции в гостинице отвели какую-то большую комнату, там все и произошло.

– А как она была одета?

– О-о! Это что-то потрясающее! Представляете, на шелковом чехле – ярко-желтое шифоновое платье, а на нем бабочка, красная с синим. Вот здесь. – Юрико обеими руками рисует круг у себя на подоле. – Огромная такая бабочка с раскрытыми крыльями. В общем, фантастика. Никогда не видела ничего подобного.

– Как раз к песне.

– Вот именно. И представляете, она в таком платье падает без сознания.

Медсестры мысленно рисуют себе эту картину.

– Наверное, очень красиво?

– Что?

– Да бабочка эта.

– Бабочка-то восторг. Только когда она вся пропиталась кровью…

Медсестры переглядываются и хихикают.

– Но ведь никто не знает, в чем дело…

Девушек распирает гордость: они одни причастны к тайне «звезды».

– Ее так и привезли сюда в этом платье?

– Ну конечно. Если бы ее начали там переодевать, вышло бы только хуже.

– А какое у нее было лицо?

– Бледная как смерть. Но красивая – закачаешься! Юрико прижимает обе руки к груди и, вспоминая, закатывает глаза.

– А потом?

– Позвонили доктору Наоэ, и он приказал сразу везти ее в операционную.

– Прямо в платье?

– Доктор Наоэ, когда вошел в операционную, просто рот раскрыл.

– Ну а дальше, дальше что? – торопит Акико.

– А дальше… Ужас! Когда он услышал, что давление у нее восемьдесят, ввел ей кровоостанавливающее и сделал повторную операцию. Поставили капельницу. Сегодня утром ей уже немного лучше. Импресарио от нее всю ночь не отходил.

– Думаешь, между ними что-то есть? – спрашивает Акико.

– Как тебе сказать… Не слишком ли она к нему привыкла? Вчера принес в больницу все, вплоть до белья, а она и бровью не повела.

– За ручку ее держит…

– Но ребенок, кажется, не от него.

– Да-а?!

– Сегодня к Дзюнко приходил Кэндзи Танимото. Притащил целую кучу фруктов и огромный букет.

– Точно, точно. У нее с этим певцом роман. Об этом даже в газетах писали.

– Ой, не поймешь этих артистов. И девушки глубоко вздохнули.

Наоэ смог осмотреть Дзюнко только в два часа – он снова явился в клинику после десяти, и обойти палаты до обеда у него не было времени. Норико, со вчерашнего вечера затаившая обиду, не слишком стремилась идти с ним на обход, но на Дзюнко ей взглянуть хотелось. Любопытство взяло верх, и Норико решила пойти.

– Захвати тонометр! – как ни в чем не бывало сказал Наоэ. Словно и не было вчерашнего тягостного расставания. Торопливо шагая за ним, Норико вспомнила случайно найденные рентгеновские снимки. Глядя на спину Наоэ, она вдруг отчетливо представила себе обнаженные снимками кости. Белые кости на черном фоне негатива.

«Почему же он все-таки изучает только свой позвоночник?» – недоумевала Норико. Вчера она долго думала об этом, но так и не нашла объяснения. Ей очень хотелось прямо спросить Наоэ, но она понимала, что этого делать не стоит. Ведь уже одно то, что она вздумала вытереть пыль в шкафу, привело его в бешенство. А признайся она, что видела снимки, – и конец всему.

Вполне вероятно. Желание узнать правду было не столь велико, чтобы она согласилась пожертвовать всем, что имела.

«Через день все забудется», – уговаривала себя Норико.

На двери палаты Ханадзё висела бумажка, на ней крупными буквами было написано: «Посещения больного запрещены». Они постучались и вошли. В палате царил зеленоватый полумрак. Дзюнко лежала с закрытыми глазами, тщательно подкрашенное правильное личико утопало в подушках.

– Спит?

– Час назад ненадолго проснулась, и вот опять… Импресарио, сидевший у постели, приподнялся и протянул руку к изголовью.

– Не надо. Если спит, не будите.

Наоэ просунул руку под одеяло, нащупал хрупкое запястье Дзюнко и стал считать пульс.

– Больше никаких изменений?

– Нет. Все спит и спит.

– Это сказывается усталость последних дней. Импресарио виновато спрятал глаза.

– Пусть еще отдохнет.

– Хорошо.

Наученный горьким опытом, импресарио и не думал прекословить.

– Она не ела?

– Со вчерашнего дня ни крошки.

– Когда проснется, заставьте ее поесть, хоть немного.

– Непременно.

Наоэ уже собрался уходить, но импресарио задержал его:

– Глупо, конечно, спрашивать сразу после такого, но… Сколько ей придется здесь пробыть?

– Хорошо бы еще дней пять.

– Пять?!

– Опять куда-нибудь собираетесь ее утащить?

– Нет-нет, что вы. Она же потеряла сознание при всем народе. Теперь никто не скажет ни слова, даже если мы расторгнем контракт.

– Вот как?

– Знаете, мне здорово досталось от президента телекомпании.

– За что?

– Я ведь и от него скрыл операцию Дзюнко, а теперь все выплыло наружу. Он ужасно ругался, мол, почему не сказали ему правду.

– М-да…

– Ситуация… – Импресарио почесал в затылке и добавил: – Мы посоветовались с ним и решили не спешить. Пусть Дзюнко отдохнет, поправится как следует.

– Хорошо бы ей полежать с недельку.

– Это-то просто, да вот репортеры одолевают.

– Что же вы предлагаете?

– Думаю, сегодня нагрянут корреспонденты из женского еженедельника, а может, и еще откуда-нибудь… Надо бы скрыть от них правду.

– Скажем, что у нее аппендицит.

– А это достаточно правдоподобно? Они не догадаются?

– Можно сказать, что у нее и вчера были боли, она сняла их уколами и вышла на сцену, но воспаленный аппендикс неожиданно лопнул.

– Сколько лежат в больницах в таких случаях?

– С неделю. Импресарио задумался.

– Постойте-ка, – спохватился Наоэ. – Ей не удаляли аппендикс?

– Нет. Шрама нет.

– Гм… Операция без шва – такого не бывает. Хотя… А, ладно, чтобы обмануть газетчиков, сойдет.

– Уж пожалуйста, доктор, очень вас прошу. Импресарио потер руки и поклонился.

В ту ночь дежурил Кобаси. Из медсестер оставалась по обыкновению Акико Такаги. Ей помогала стажер, молоденькая Томоко Каваай. Кобаси посидел у телевизора, потом заглянул к сестрам – поболтать. Но медсестры могли себе позволить поболтать только после девяти, когда в палатах выключали свет. Если у врача свободное время, это не значит, что и сестрам нечего делать. В тот вечер дел тоже хватало. Один за другим в амбулаторию пришли трое больных. Они должны были явиться днем, но из-за работы не смогли и пришли около восьми. Затем какая-то женщина привела в клинику своего пятилетнего сынишку. У него сильно болела голова. Мальчику поставили градусник – тридцать восемь. Миндалины были красные и распухшие. Кобаси смазал ему горло лекарством, сделал укол, дал жаропонижающего и ложку сиропа с антибиотиками. А потом «скорая помощь» доставила человека, который упал без сознания прямо на улице.

Лицо его было бледным и безжизненным. С первого взгляда было ясно, что обморок вызван не просто усталостью, а какой-то болезнью. Мужчине было, видимо, под шестьдесят. Волосы его почти целиком поседели, зубов не хватало. Поверх костюма на нем было пальто, но и пальто, и костюм имели весьма потрепанный вид, а у пальто к тому же была оторвана подшивка.

– Откуда он?

– А кто его знает. В карманах мы нашли у него какую-то бумажку. Если верить ей, его зовут Кокити Уэно, живет неподалеку от Намикибаси, – сказал санитар. – Сейчас пытаются связаться с его семьей, так что, может, скоро придет кто-нибудь.

Кобаси измерил мужчине давление, послушал легкие. Давление было почти в норме, скорее даже пониженное. В легких хрипы отсутствовали, но в сердце прослушивались какие-то шумы. Кобаси работал хирургом и не слишком полагался на свои познания в терапии. Может, микроинфаркт? Впрочем, больше похоже на крайнюю степень переутомления. Днем можно было бы разобраться, но сейчас всесторонне проверить больного не удастся…

– На всякий случай введи ему глюкозу, чтобы стимулировать сердечную деятельность.

Кобаси записал свое назначение в историю болезни.

– Будете класть?

– Конечно. Не могу же я отпустить его домой в таком состоянии.

– В какую палату?

Акико взглянула на лежавшего с закрытыми глазами старика. Вид у него был отнюдь не респектабельный.

– В общих места есть?

– Нет, все занято.

– Палата третьего класса?

– Одна пока свободна, но больной ожидается со дня на день.

– А, ладно. На время туда.

– Разница будет тысяча иен в день.

– Знаю. Не надо повторять мне прописных истин. Занимайся лучше своим делом, вези его скорее в палату.

Акико нахмурилась.

Кобаси вернулся в ординаторскую и в одиночестве уселся пить чай. Когда он взглянул на часы, было уже половина девятого.

«В этой клинике только и слышишь: деньги, деньги…» – возмущенно подумал он. Всякий раз, когда поступает новый больной, приходится определять, сколько он сможет платить, и только после этого направлять его в соответствующую палату… Если постоянно помнить о деньгах, как можно спокойно лечить больного?.. В университетской клинике Кобаси не приходилось думать о подобных вещах. Все определялось состоянием пациента и наличием свободных коек. В частной клинике все оказалось иначе. Похоже, всех здесь волнует не столько здоровье человека, сколько то, есть ли у него деньги или страховка.

«Вечно нянчатся с люксом и первым классом. А на остальных им просто плевать…»

Кобаси крайне возмущало, что в «Ориентал» отношение к больным определялось их обеспеченностью.

«Тяжелых больных – в отдельные палаты, легких – в общие: вот единственно справедливый принцип», – думал он. Однако на деле все обстояло не так. В люксы и палаты первого класса частенько ложились люди с простейшими заболеваниями, а то и вовсе – отдохнуть.

«Интересно, зачем их вообще осматривать?» – негодовал Кобаси.

Отец его работал на сталепрокатном заводе в Камэйдо, семья жила скромно, сына с детства приучили к бережливости, и поэтому люди, выбрасывавшие по пятнадцать тысяч иен в день за право наслаждаться одиночеством и покоем, казались Кобаси просто ненормальными.

– Какая дикость! – проворчал он вслух и допил холодный чай.

Он хотел уже включить телевизор, когда зазвонил телефон. Аппарат стоял в противоположном конце комнаты.

– Алло! – послышался в трубке энергичный мужской голос. – Это клиника «Ориентал»?

– Да.

– Я могу поговорить с дежурным врачом?

– Слушаю вас.

– А-а, это вы, сэнсэй. Извините, что так поздно. Тон был весьма фамильярен, однако голос не вызывал у Кобаси никаких воспоминаний.

– У вас, кажется, лечится Дзюнко Ханадзё? Кобаси было известно, что два дня назад Дзюнко сделали операцию, а теперь она снова поступила в клинику с осложнением.

– Как она себя чувствует?

– Простите, кем вы ей доводитесь?

– Меня зовут Мураи. Я очень близко знаком с Ханадзё. Вот и беспокоюсь, как она…

– В общем, удовлетворительно.

– Когда ее выпишут?

– Не раньше, чем дня через два-три.

– Два-три… – задумчиво повторил мужчина.

– Она слишком рано вышла. Недолечилась – и вот результат. Слава богу, что еще все обошлось так. Незначительное кровотечение.

– Да? Вы говорите, кровотечение?

– Я не веду эту больную и подробностей не знаю. Но, как я слышал, приняты все меры.

– А что, это серьезно?

– С такими вещами не шутят. Как-никак три месяца.

– Да-а?.. – непонимающе протянул Мураи.

– Это вовсе не пустяк. Аборт, между прочим, не что иное, как насильственное вмешательство в естественный процесс в живом организме.

– Что?! У нее… был…

– Подобная операция – надругательство над природой, грубое нарушение ее законов.

– Вон оно что… Значит, еще дня два?

– Она женщина богатая, так что я затрудняюсь ответить на ваш вопрос, – неприязненно процедил Кобаси.

– Простите, как ваша фамилия?

– Кобаси.

– Вы терапевт?

– Хирург.

– Большое вам спасибо.

В трубке раздались короткие гудки. Кобаси было неприятно, что его потревожили из-за Дзюнко Ханадзё.

Любимица прессы и телевидения… Приезжает в клинику чуть ли не ночью, и ей немедленно делают операцию, а наутро, не считаясь в мнением врачей, она исчезает, потому что, видите ли, у нее «программа»… И вот, пожалуйста, ее снова привозят сюда, теперь уже с осложнением – и снова поздно ночью. Платит по пятнадцати тысяч иен в день, вокруг нее ходят на цыпочках импресарио и секретарша, а она знай лежит себе преспокойно: спросишь, как себя чувствует, – рта не раскроет, за нее ответят «сиделки».

«Ну ладно, Ханадзё, что с нее взять, – артистка, так сказать, не от мира сего. Но то, что вся клиника пляшет под дудку какой-то девчонки, певички, – в этом, конечно, вина Наоэ. Пусть сейчас он работает на частного предпринимателя, но ведь когда-то блистал в университетской клинике, считался светилом в науке. И идти на поводу у импресарио Дзюнко Ханадзё… Значит, и он подвластен силе денег…»

Кобаси с грустью вздохнул.

По телевизору показывали музыкальное шоу. Одна за другой к микрофону выходили «звезды» эстрады и исполняли самые популярные песни истекшей недели. Ведущий, чья физиономия показалась Кобаси знакомой, игриво пригласил на сцену щупленькую певицу. Она, как и Дзюнко, обладала несколько хрипловатым голосом. Кобаси часто видел ее на экране. Перебросившись с девицей несколькими пустыми фразами, ведущий вдруг сказал:

– Между прочим, на днях Дзюнко Ханадзё потеряла сознание прямо на сцене. Надеюсь, с вами этого не случится?

– Со мной все в порядке, – усмехнулась певица.

– Берегите себя. А то, знаете, стоит упасть одной звезде, а за ней – и другие. Как бы не началась эпидемия. Впрочем, что это я? Аппендицит не заразен.

– Ах, что за страсти! – Девица рассмеялась, потом жеманно поднесла к губам микрофон.

– Аппендицит?.. – растерянно пробормотал Кобаси. Он ведь не ослышался: ведущий только что совершенно ясно сказал: «аппендицит»… А она ответила: «Ах, что за страсти!» – и оба рассмеялись.

«Вот как… Значит, для публики у Дзюнко аппендицит…»

Кобаси охватило мучительное предчувствие. Он явно сказал по телефону то, чего никоим образом не следовало говорить. Кобаси выключил телевизор и спустился к медсестрам. Каваай в одиночестве чертила что-то красным карандашом на температурном листе.

– А где Такаги?

– Пошла взглянуть на старичка, которого привезла «скорая помощь».

Кобаси сел на диван и отрешенно уставился на стену. Полочка с лекарствами, шкафчик с инструментами… гирлянда колб для капельниц…

– Его родственники не приезжали?

– Только что приехала жена.

– Детей у него нет?

– Кажется, нет.

– А как у него со страховкой?

– Недавно звонили из полиции. Кажется, он получает пособие для нуждающихся. Правда, это пока не точно.

– Помощь живущим в крайней бедности… Кобаси пришел в уныние: «Опять главный врач скорчит кислую мину!»

Он нервно поднялся и заходил по комнате. Наконец вернулась Акико. Увидев Кобаси, она доложила:

– У больного начался озноб, температура тридцать девять.

Кобаси предполагал, что обморок мог быть вызван гипотонией. Но похоже, все обстояло отнюдь не так просто.

– У него что-нибудь болит?

– Нет. Но дыхание слегка учащенное.

– Очень странно…

Кобаси ничего не мог понять. Что это за болезнь?..

– В любом случае надо ввести жаропонижающее. Метилон, одну ампулу.

Кобаси тяжело вздохнул и поднял глаза на Акико. Она держала в руках больничное судно.

– Это его?

– Нет. Дзюнко Ханадзё.

– Ну и ну… За ней даже выносят?

Кобаси был шокирован. Акико приподняла судно, и желтоватая жидкость заколыхалась.

– Она побежала на сцену сразу же после операции! Чего ради теперь так трястись над ней?!

– Ей следует очень беречься. У нее уже было осложнение.

– Ей давно пора ходить!

– Она все время спит.

– А ты выносишь за ней судно. Тоже мне принцесса!

– Вы не правы!

Акико сердито протянула судно слушавшей разговор Томоко.

– Иди вылей.

Послушно кивнув, Томоко вышла из комнаты. Когда дверь за Томоко закрылась, Кобаси спросил:

– Послушай, разве это секрет – насчет Ханадзё?

– Конечно. Доктор Наоэ велел говорить всем посторонним, что у нее аппендицит.

– Значит, все-таки аппендицит… – с досадой повторил Кобаси.

– А что такое? – насторожилась Акико.

– Мне тут звонил какой-то человек…

– Знаю. Он просил дежурного врача, и я дала ему ваш номер.

– Он сказал, что его фамилия Мураи и он хорошо знает Дзюнко Ханадзё…

– Что ему было нужно? – Акико села на стул напротив Кобаси.

– Я сказал ему правду…

– Неужели?! – ахнула Акико.

– Да. Он ведь отрекомендовался близким другом Ханадзё…

– Вряд ли. Скорее всего, какой-нибудь репортер.

– Мне-то откуда было знать!..

– Может, спросим у самой Ханадзё-сан?

– Пожалуй. Хотя нет, постой, – Кобаси заколебался.

– А вы не спросили, откуда он, кем работает?

– Нет. Вопросы задавал он.

– Если это репортер… Ох, что будет!..

– А что, правду знает только импресарио?

– Он, секретарь Ханадзё и президент телекомпании. А больше никто. Посетителей в палату не пускают. С ними разговаривает сам импресарио.

– Вон оно как…

Кобаси до боли стиснул пальцы. Какую же он сделал глупость!

– Так я спрошу Ханадзё-сан?

– Не надо. Теперь это уже не поможет.

– А вдруг они и в самом деле знакомы? У вас же сразу камень с души свалится!

– Это к делу не относится. – Неожиданно Кобаси вспылил: – Между прочим, врач не обязан выяснять личность и репутацию каждого, кто справляется о здоровье больного!

– Но Ханадзё-сан – не простая смертная.

– Что значит «не простая»? Как будто это имеет какое-то значение. – У Кобаси мелко задрожали губы. – Подумаешь, «звезда»! Она такой же человек, как и этот старик, которого привезли сегодня. В этой клинике слишком любят знаменитостей!

– Но ее положение…

– Для медиков это не имеет значения.

– А разве доктор Наоэ не предупреждал вас?

– Что-то не припоминаю.

– Странно. Сегодня приходил корреспондент женского еженедельника, и доктор Наоэ сказал ему, что у Ханадзё аппендицит, а потом старшая сестра собирала нас, предупреждала, чтобы мы, не дай бог, не проболтались.

– Мне об этом ничего не известно.

В комнате зазвонил телефон, и Акико сняла трубку. Кобаси не отрываясь глядел в окно. Он и в самом деле ничего не знал об официальной версии болезни Ханадзё, но сейчас это было слабым утешением.

– Минуточку, – Акико прикрыла трубку ладонью. – Явились! Из «Сюкан лейди».

– Что им надо? – Кобаси недовольно насупился.

– Да все то же. Опять насчет Ханадзё-сан!

– Скажи им, что меня нет.

Акико кивнула и прижала трубку к уху.

– Доктор Кобаси уже ушел домой… Да, совершенно неожиданно… Что? Нет, этого я не знаю.

Обменявшись с собеседниками еще несколькими малозначащими словами, она положила трубку.

– Назойливый тип.

– Что он сказал?

– Сказал: «Доктор Кобаси должен быть здесь. Свяжите нас с ним. Это очень важно».

– Должен быть здесь? – удивился Кобаси. Акико задумалась.

– А этот Мураи, он, случайно, не из «Сюкан лейди»?

– Не может быть…

– Они настаивали, что всего час назад вы были здесь. Откуда бы им это могло быть известно?

– Да-а…

– К тому же они просили именно хирурга Кобаси. Кобаси вспомнил, что в разговоре с Мураи сам назвал свою фамилию.

– Конечно же, это был репортер! Потому он и знает Ханадзё.

Кобаси, с досадой прищелкнув языком, поднялся.

– Ну и подонок же он в таком случае!

– По-моему, надо рассказать обо всем доктору Наоэ. Акико потянулась к висевшему над столом списку телефонов.

– Подожди. – Кобаси злобно посмотрел на Акико. – Не нужно звонить.

– Почему?

– Сказал «не нужно», значит, не нужно!

– Но он же может попасть в неловкое положение. Завтра этот репортер чуть свет примчится сюда.

– Ну и пусть.

Кобаси беспокойно заерзал на стуле.

– Если двое врачей из одной и той же клиники утверждают разные вещи, не покажется ли это странным?

– Безусловно. Но ничего не поделаешь.

– Что за дурацкое упрямство!

В спорах Акико быстро теряла самообладание и в запальчивости разговаривала с Кобаси так, как могла позволить себе только любовница – без всяких церемоний.

– Ах, упрямство?!

– Ты понимаешь, что ты натворил? Из-за тебя может пострадать репутация Наоэ!

– Какая чушь! Это на мою репутацию всем наплевать. Это мне никто и не подумал сказать, что у Ханадзё Дзюнко «аппендицит». Я – врач, а со мной считаются меньше, чем с какой-нибудь медсестрой.

Честность и прямодушие уживались в Кобаси с безудержной вспыльчивостью. Акико нравилась его мальчишеская запальчивость, но порой ей становилось страшно за него.

– Вряд ли доктор Наоэ не сказал тебе нарочно. Просто забыл, – предположила она.

– Голова у него работает превосходно. Не думаю, чтобы он мог «просто» забыть.

– Давай я сама расскажу ему, будто между прочим. Вернулась Томоко, и Акико шепотом закончила:

– Тогда тебе не придется ничего объяснять.

– Не лезь, куда тебя не просят!

– Но…

– Я сказал лишь то, что знал. И не считаю нужным оправдываться, – отчеканил Кобаси и решительно направился к двери.

Как и следовало ожидать, на другой день позвонили из редакции «Сюкан лейди» и поинтересовались, что именно случилось с Дзюнко Ханадзё. В регистратуре ответили, что доктор Наоэ еще вчера все подробно объяснил и добавить к этому нечего.

Тем не менее в обеденный перерыв в клинику неожиданно явились репортеры.

– Мы пытались их выпроводить, но они заладили: «Ничего, мы подождем». И до сих пор не думают уходить, – пожаловалась Наоэ дежурный регистратор, которой было приказано отваживать непрошеных гостей.

– Вот нахалы!

Наоэ, игравший после обеда с рентгенотехником Савадой в го,^[14] закончив партию, нехотя поднялся.

Репортеры ждали, сидя в приемной. Их было двое: один – высокий и тощий, второй – полная противоположность – маленький и толстый.

– Извините, что оторвали вас от дел…

Тощий протянул Наоэ визитную карточку. Его звали Танабэ. Толстый оказался фоторепортером.

– Я уже ответил на все ваши вопросы.

– Да. Но мы хотели… – начал тощий, и в это мгновение сверкнула вспышка. Фоторепортер подскочил к Наоэ сбоку.

– Вы полагаете, моя физиономия вам пригодится?

– Это на всякий случай. Ведь вы лечащий врач Ханадзё.

За фотографа на правах старшего разговор вел тощий.

Наоэ недовольно поморщился.

– Скажите, доктор, у нее действительно аппендицит?

– Сколько раз мне надо вам это повторять?

– А мы слышали совсем другое: Ханадзё сделали аборт.

Репортер впился взглядом в Наоэ, но у того лицо оставалось невозмутимым.

– И в обморок она упала потому, что недолечилась. Слишком рано вышла из больницы… Что вы на это скажете?

Наоэ пристально рассматривал репортеров. Потом еще раз взглянул на визитную карточку.

– Кто вам это сказал?

– Так, один человек…

– Повторяю, у Ханадзё аппендицит.

– Поверьте, – не унимался тощий, – мы ничего не придумали. Сведения из самого достоверного источника.

Репортеры настороженно следили за Наоэ. Он безразлично пожал плечами.

– Ну и что из этого следует?

– Мы желаем услышать от вас правду. Не надо водить нас за нос. – Репортер держался уверенно и нагло. – Ведь так все и было?

– Нет.

Наоэ задумчиво созерцал стеклянную дверь.

– У нас есть неопровержимые доказательства.

– Это вам так кажется.

– Хорошо. Мы все скажем – только не упадите от удивления. Человек, который рассказал нам об этом, работает в вашей клинике.

Репортер опасливо огляделся. В приемной не было ни души. Дежурная в регистратуре вязала кружева.

– Как вы полагаете, кто?

– Понятия не имею.

– Что ж, можем помочь догадаться. Вот вам намек – это врач.

По лицу Наоэ скользнула тень, но лишь на мгновение. В следующую секунду оно снова было бесстрастным.

– Хирург, как и вы. Улавливаете? Доктор Кобаси! – Репортер победно ухмыльнулся. – Вчера вечером мы позвонили сюда справиться о здоровье Ханадзё. К телефону подошел доктор Кобаси и совершенно неожиданно выложил все начистоту. Наоэ молча кивнул.

– Что вы теперь скажете? По-прежнему утверждаете, что у нее «аппендицит»?

Снова сверкнула вспышка. Наоэ покосился на камеру, затем смерил репортера презрительным взглядом.

– И это все?

– Да. Вам мало? – деланно изумился тощий. – Будете нас обманывать, мы об этом так и напишем.

– Вы собрались писать про эту историю?

– А как же? Дзюнко Ханадзё, любимица публики, теряет сознание у всех на глазах. Дзюнко Ханадзё беременна. С таким-то невинным лицом! Кто бы поверил! – Репортер захлебывался от возбуждения. – Непременно напишем! Это будет такая сенсация, что все ахнут. Лучший репортаж из всех, что мы о ней публиковали!

Наоэ разглядывал аквариум за спиной репортеров. В воде вяло двигались пестревшие зелеными и желтыми полосками тропические рыбки.

– Короче, у нее не аппендицит?

– Аппендицит.

– Сэнсэй, не упрямьтесь. Мы ведь все равно напишем.

– Можете писать, что вам вздумается.

– Значит, «да»?

– С чего вы взяли?

– Почему же вы тогда говорите «можете писать»?

– Потому, что вы сказали, что все равно напишете. Репортеры устало вздохнули.

– Я лечащий врач Дзюнко. И говорю вам, что у нее аппендицит. Если вы мне не верите, поступайте как знаете.

Наоэ повернулся и зашагал к лифту. Репортеры проводили взглядом его длинную худую фигуру.

– Твердый орешек, – растерянно пробормотал тощий, когда Наоэ скрылся в лифте.

Ютаро Гёда беседовал в канцелярии с Цуруё Сэкигути. Рицуко в клинике сегодня не было, и в канцелярии две конторщицы самостоятельно заполняли счета на выплату страховки.

– Диагноз пока не ясен?

Ютаро заглянул в историю болезни.

– Сегодня больного смотрел сам доктор Наоэ. Он склоняется к мысли, что это связано с кровью.

– Заболевание крови?..

– Он велел сделать серию анализов, так что в течение пяти дней все окончательно прояснится.

– М-да… – мрачно проворчал Главный, листая историю болезни.

Речь шла о старике, которого вчера доставила «скорая помощь». Часа через два после этого в клинику прибежала пожилая женщина и подтвердила, что больного действительно зовут Кокити Уэно. Раньше он был старьевщиком, но несколько лет назад у него неожиданно отказали ноги. Бывали дни, когда он не мог даже подняться с постели. А потом и жена его, заболев ревматизмом, была вынуждена уволиться из закусочной, где работала судомойкой, и теперь супруги существовали только на пособие.

Главный врач терпеть не мог бедняков, и особенно тех, кто получал «пособие для нуждающихся».

– Подумать только, на вид совсем старик. А ведь ему всего пятьдесят два!

– Да, ни за что не поверишь, – покачала головой старшая сестра. – Выглядит на шестьдесят с гаком.

Пятьдесят два – почти столько было и Ютаро Гёде. Но жалость для бизнесмена – непозволительная роскошь.

– Живет на пособие, а положили его в палату третьего класса. Она же дороже общей. Разве он сможет заплатить разницу?

– Пожалуй, нет, – вздохнула Сэкигути.

– «Пожалуй»… – передразнил ее Гёда. – Зевать не надо! Следила бы получше за порядком.

– Это доктор Кобаси распорядился. Он вчера дежурил. Медсестры и так и эдак урезонивали его, а он ни в какую.

– Им нужно управлять! А уж это – ваше, медсестер, дело. Кобаси недавно с университетской скамьи, пылу в нем еще много. Все рвется в бой. Только и знает: «справедливость, справедливость». Жизни еще не нюхал.

– Какой-никакой, а все-таки врач. Как посмеет молоденькая медсестра заявить врачу: «Не кладите больного»?!

– Никто ее и не заставляет так говорить. Можно было сказать: «Больным, живущим на пособие, лучше лежать в общей палате. Не стоит помещать его туда, где ему надо будет доплачивать разницу». А тут еще из-за этого отказывать человеку, который вот-вот должен поступить в клинику!

– Но в общей палате не было мест. Не могли же мы выставить его за дверь.

– Отказать тоже можно по-умному: «Мы бы со всей душой, но у нас нет мест, вы уж извините, вам придется отвезти его в другую больницу». И никто бы не обиделся.

– Доктор Кобаси рассчитывал, что больной поправится быстро. Вот и результат.

– Эти умники из университетов только и умеют вести никому не нужные исследования и пустые споры! Им не понять, как трудно живется частным врачам.

– Лучше бы вам самому намекнуть доктору Кобаси. Ведь медсестры обязаны беспрекословно выполнять распоряжения врача.

– Этим молодым… говори не говори – все без толку.

Главврач попросил конторщиц приготовить чай. Старшая сестра, спохватившись, взглянула на часы.

– Мне пора…

– Насколько я понимаю, в таком состоянии больного трогать нельзя?

– Ни в коем случае.

– К нему кто-нибудь ходит?

– Жена. Она все время при нем.

– Беда с этими оборванцами! Деньги за их лечение всегда приходят с опозданием, через месяц, а то и позже, а потом еще всякие комиссии замучают… Начнут придираться к каждому пустяку. Заявят, что лекарств прописали больше, чем требовалось, возьмут и вычеркнут их из счета… Даже университетские врачи должны это понимать, – проворчал Ютаро.

– Как видно, в университетах этому не учат. – Старшая сестра была мастерицей говорить гадости с самым невинным видом.

– Ничего. Откроет частную практику, тогда поймет. – И Ютаро раздраженно протянул Цуруё историю болезни. – Да, кстати, как там Дзюнко Ханадзё?

– Без особых изменений.

– Все спит?

– Ненадолго просыпается и снова засыпает.

– Эх, взглянуть бы на нее хоть одним глазком!

– Фу, сэнсэй! – Старшая сестра укоризненно нахмурилась.

– Я серьезно. Все хочу к ней зайти, только никак не придумаю подходящий предлог.

– А вы как будто с обходом, – посоветовала Сэкигути.

– Может, и в самом деле?

– Нет, пожалуй, не стоит. Вы же не гинеколог.

– Как же быть?..

– Придумала! Вам проще всего пойти вместе с доктором Наоэ.

– А что, это идея! Он же ходит к ней, когда хочет.

– Ай-я-яй! – Старшая сестра сурово сдвинула брови, и сидевшие за спиной Ютаро девушки захихикали. Будь здесь Рицуко, Сэкигути вряд ли позволила бы себе такие вольности, да и Ютаро не осмелился бы на подобные шутки.

– Прячете от меня такую прелестную куколку, а сами любуетесь?

– Между прочим, она уже в третий раз…

– Да ну?!

Маленькие заплывшие глазки главврача изумленно округлились.

– Да, – поджала губы Цуруё. – Так написано в истории болезни.

– Не понимаю я этих женщин… – Ютаро тяжело вздохнул.

– Так я скажу доктору Наоэ?

– Скажи. – Откинувшись на подушки дивана, Ютаро погрузился в сладостные мечты.

Глава IX

Норико Симура встретилась с рентгенотехником Савадой в субботу, на четвертый день после операции Дзюнко Ханадзё.

В клинике и в субботу хватало дел, больные валили валом, и поэтому свидание состоялось только в пять часов. Норико попросила Саваду встретиться с ней в небольшой чайной «Пони». Она находилась на полпути к Догэндзака, и Норико частенько встречалась там с Наоэ.

Из клиники они вышли порознь, но не прошло и пяти минут, как следом за Норико в чайной появился и Савада.

– Будете что-нибудь пить? – спросила Норико.

– Пожалуй, чаю.

– Стакан чаю с лимоном, – сказала Норико подошедшей официантке и повернулась к Саваде: – Вас никто не заметил?

– Да как будто нет.

– Вот и хорошо.

Норико с облегчением вздохнула и, достав из сумочки пачку «Хай-лайт», закурила. К сигаретам ее приучил Наоэ. В клинике курили многие медсестры; даже совсем молоденькая Каору Уно и та, случалось, баловалась. После трудной операции или ночного дежурства было так приятно сбросить халат и выкурить сигаретку…

Норико, глядя на других, тоже не раз пробовала курить. Но уже после третьей затяжки ей становилось нехорошо, и она никак не могла понять, что же люди находят в курении. Наоэ, едва познакомившись с ней, стал настойчиво предлагать Норико закурить. Однажды в постели он сказал ей: «Когда женщина курит хорошие сигареты, на нее приятно смотреть!» Именно с этого дня Норико и стала курить всерьез.

Наоэ смеялся, когда она, давясь горьким сигаретным дымом, захлебывалась от кашля. «Губы надо чуть вытягивать вперед и выпускать дым спокойно, вот так, это красивее». Под руководством Наоэ она быстро пристрастилась к курению, хотя не настолько, чтобы страдать, когда курить было нечего. В день она выкуривала четыре-пять сигарет.

Савада с удивлением посмотрел на курившую Норико, потом спросил:

– Так о чем вы хотели со мной поговорить?

Вчера вечером Норико попросила его прийти сюда для какого-то важного разговора.

По вечерам Савада учился на курсах рентгенотехников и формально еще не имел права работать с рентгеноустановкой. Делать снимки разрешалось только врачам. Однако в «Ориентал», как, впрочем, и в других частных клиниках, всю работу выполнял именно техник.

– Разговор у меня несколько необычный… Норико стряхнула пепел с сигареты и посмотрела на Саваду изучающим взглядом.

– Я вас слушаю.

Савада был на три года моложе Норико и немного робел перед ней.

– Скажите… Наоэ приходит к вам делать снимки? У Савады от удивления дернулась щека.

– Только не надо обманывать. Мне все известно. Савада что-то промямлил.

– Примерно раз в десять дней. Правильно? Саваде было явно не по себе. Норико поняла, что находится на верном пути.

– Вот я и хотела спросить вас… Зачем ему это? Скажите мне правду. Я ведь видела снимки.

– Этого не может быть! – выпалил Савада.

– Почему же? Вас это удивляет?

– Где вы их видели?

– Неважно. Видела, и все.

Норико вовсе не собиралась признаваться, что видела их в шкафу у Наоэ.

– Непонятно…

– Что?

– Как вам стало это известно.

– Тем не менее факт остается фактом.

– Неужели доктор Наоэ сам вам рассказал? – Савада одним глотком допил чай и снова подозрительно уставился на Норико. – Он же попросил меня спрятать так, чтобы никто не мог их увидеть.

– Не беспокойтесь. Я видела их не у вас.

– Ну и дела. – Савада покрутил головой.

– Успокойтесь. Скажите честно: Наоэ делает эти снимки для научной работы? Или… он болен?

Савада молчал.

– Я вас очень прошу. – Норико умоляюще прижала руки к груди.

– Ладно, – смилостивился Савада. – Только никому.

– Клянусь вам!

– Видите ли, доктор Наоэ не велел мне про это говорить…

– Да, конечно, понимаю.

– Дело в том, что он ведет научную работу.

– Научную работу? – Теперь уже Норико посмотрела на Саваду с подозрением.

– Он сам мне это говорил, так что можете не сомневаться.

– Но почему он изучает только себя? И только позвоночник?

– Вовсе нет. И ребра, и кости конечностей тоже.

– А вы меня не обманываете?

– Зачем мне врать? Я же сам делаю все снимки.

– Довольно странное исследование.

– Доктор говорит, это жутко интересно!

«Что уж тут интересного – снимать собственный позвоночник? – подумала Норико. – Непонятно…»

– Он приходит к вам каждые десять дней?

– Да.

– И каждый раз вы делаете целую серию снимков? Савада кивнул.

– Разве в клинике разрешают тратить столько пленки на научные исследования?

– За все платит сам доктор.

– Ах так? Он тратит на это свои деньги?..

– Я для него покупаю пленку отдельно. Оптом. Прямо у фирмы.

«Не слишком ли Наоэ усердствует? Если это всего лишь исследование…» – подумала Норико.

– Когда же вы делаете эти снимки?

– По воскресеньям или вечерами, если доктор дежурит.

– Как, прямо во время дежурств? А я и не подозревала.

– Мы всегда закрываемся на ключ, чтобы никто не вошел.

– Так вот куда он исчезает!..

– Обычно он говорит, что идет выпить, – ухмыльнулся Савада.

– Но ведь такое тоже бывает! Он и в самом деле ходит в бар.

– Ад. Но чаще в рентгенкабинет.

– Кто бы мог подумать!..

В Норико боролись противоречивые чувства. Она не знала, разозлиться ей или вздохнуть с облегчением. Вся эта история была весьма странной.

– Только я вас очень прошу, не говорите никому. Он меня каждый раз предупреждает, чтоб я молчал.

– Ладно.

Норико поднесла к губам чашку с остывшим кофе.

Репортажи, живописующие происшествие с Дзюнко, начали появляться в прессе лишь на пятый день ее пребывания в клинике.

«Звезда падает». «Внезапный приступ аппендицита. Срочная операция». «Пресс-конференция прервана обмороком». «Бабочка теряет сознание»…

Некоторые журналы ограничивались сообщением о том, что Дзюнко упала в обморок от переутомления, другие помещали фотографии, запечатлевшие Дзюнко без чувств, однако все репортеры сходились в одном: во время пресс-конференции Дзюнко Ханадзё внезапно потеряла сознание и была доставлена в клинику, где ей сделали операцию аппендицита. Лишь голос женского еженедельника «Сюкан лейди» звучал диссонансом дружному хору.

«Подозрительный недуг Дзюнко Ханадзё. Аппендицит ли это?

«Мы уже рассказывали нашим читателям о состоянии Дзюнко Ханадзё после того, как она потеряла сознание в гостинице Р. и была доставлена в клинику «Ориентал». Однако версия врача И. значительно отличается от заявления врача К. Из слов последнего мы смогли заключить, что болезнь Дзюнко Ханадзё вызвана отнюдь не аппендицитом, как говорилось ранее, а…»

Далее журнал подробно излагал содержание разговора с Кобаси. Всем в клинике было ясно, что Н. – это Наоэ, а К. – Кобаси. На другой день после выхода этого номера «Сюкан лейди», когда Наоэ во время утреннего обхода заглянул к Ханадзё, импресарио протянул ему журнал.

– Доктор Кобаси действительно мог заявить это? – Когда импресарио злился, он говорил невнятно, глотая слова.

Наоэ раскрыл журнал, пробежал глазами злополучную статью.

– Разве может врач позволить себе такое? Что теперь делать?

– Здесь какая-то ошибка.

– Чем вы это объясняете?

– Я разберусь, – заверил его Наоэ.

Во время их разговора Дзюнко угрюмо глядела в окно и не проронила ни слова.

После обхода, записав назначения в истории болезни вновь поступивших больных, Наоэ перед приемом в амбулатории пригласил Кобаси в ординаторскую.

– Ты, конечно, в курсе дела? В «Сюкан лейди» ссылаются на твои слова.

– Да, мне уже об этом сказали медсестры, – беспечно ответил Кобаси.

– Как это вышло?

Наоэ встал и, подойдя к окну, взглянул на зажатый между каменными стенами крохотный внутренний дворик.

– В тот вечер в клинику позвонил какой-то человек, представился хорошим знакомым Ханадзё…

– И ты ему сразу все выложил?

– Не все, конечно, но… – Кобаси потупился.

– Разве ты не знаешь, что по телефону такие разговоры вести не положено? Только лично, с глазу на глаз. Это непростительное легкомыслие.

Кобаси молчал.

– Это неслыханно – врач разглашает медицинскую тайну!

– Но… – Кобаси вскинул голову. – Я же сказал правду. Ничего не сочинил, не выдумал, сказал только то, что есть на самом деле.

Наоэ, резко обернувшись, смерил Кобаси недобрым взглядом.

– По-твоему, врач имеет право выбалтывать все, что ему известно?

– Зачем же так? – возразил Кобаси. – Но лгать больным и их родственникам так, как это делаете вы, – недопустимо.

– На что ты намекаешь?

– Да вот хотя бы эта история с Исикурой.

– Кобаси, раковый больной – это случай особый. Нельзя равнять Исикуру и Ханадзё.

– Что ж, пожалуй.

– Но каждый больной вправе хранить свою болезнь в тайне, и святая обязанность врача – эту тайну не разглашать.

Кобаси, понурившись, молчал.

– Ханадзё не простая смертная. Она – актриса. Звезда. За ней следят миллионы любопытных глаз. Следовало ожидать, что репортеры так просто не успокоятся.

– Возможно. Только… Раз это так существенно, почему же вы не предупредили меня?

– О чем?

– Что у нее «аппендицит». Если бы я хоть краем уха слышал про такую версию…

Наоэ, не оборачиваясь, перешел к другому концу подоконника.

– Даже медсестрам сказали. А мне ни слова! Разве бы я проболтался?!

Наоэ наконец оглянулся и посмотрел Кобаси в глаза.

– Ты отдаешь себе отчет в том, что ты врач?

– Конечно.

– Ты не девчонка-практикантка и не сиделка, а врач. Понимаешь – врач! Тебе доверены тайны больного. Неужели ты сам не в состоянии сообразить, что можно, а что нельзя говорить?

– Я… э-э…

– В этом, между прочим, тоже специфика нашей профессии.

– Согласен. – Кобаси наконец обрел дар речи. – Но так опекать больную лишь потому, что она звезда, по-моему, неверно.

– Ты не прав.

– В чем же?

– Не в том дело, больной звезда или заурядный человек. Врач обязан охранять тайны всех больных в равной мере. Мне не хочется повторять тебе прописные истины, но… – Наоэ отошел от окна и сел на стул перед Кобаси. – Тебе случалось когда-нибудь читать «Закон о врачах»?

Кобаси растерянно наморщил лоб. По правде говоря, он только слышал об этом документе, но держать его в руках ему не доводилось.

– В университетах профессора и врачи интересуются только научными статьями и исследованиями, а в «Закон о врачах» или в «Закон о страховании на случай болезни» даже не заглянут. Ведь и ты не читал?

Наоэ попал в точку. Кобаси смущенно спрятал глаза.

– Охрана тайны больного – основа основ этого «Закона».

Кобаси нечего было возразить, но так быстро складывать оружие было не в его привычках. В принципе Наоэ прав. Но речь-то идет о какой-то девчонке, которой едва-едва исполнилось двадцать. Ну и что с того, что она довольно мило распевает песенки? Значит, уже звезда?.. Может, врачебная тайна и в самом деле важна, но столько шуму из-за какой-то певички? Кобаси еле сдерживал раздражение.

– В общем так, – сухо сказал Наоэ. – Впредь, кто бы ни спрашивал тебя о Ханадзё, будь осторожней.

– Ясно. – Кобаси был уже по горло сыт всей этой историей.

– А про статью скажем, что репортер, вероятно, сам что-то пронюхал и пытался вытянуть из тебя пикантные подробности, а ты дал уклончивый ответ.

– Неужели из-за такой чепухи и в самом деле могут возникнуть какие-то проблемы? – не выдержал Кобаси.

– В «Ориентал» лечится много знаменитостей. Если поползут слухи, что врачи клиники не умеют держать язык за зубами, все больные разбегутся.

– Это так важно – знаменитости?

– Они занимают самые дорогие палаты. А таких палат в клинике большинство. Следовательно, знаменитости – наши самые желанные гости.

– Я противник подобной сегрегации. – В глазах Кобаси заплясали злые огоньки. – Мне отвратителен дух наживы, который насаждает в клинике главный врач!

Наоэ придвинул к себе стоявшую на середине стола пепельницу и стряхнул в нее пепел.

– Кое в чем ты не прав. Главный врач действительно стремится увеличить доходы, но не он повинен в существовании подобной системы.

– Это почему же? Разве не он приказал большую часть палат превратить в люксы?!

– Он. Но одного его желания было бы недостаточно.

– То есть?

– Предложение рождается спросом. На палаты люкс существует спрос. Есть люди, готовые, не раздумывая, платить по пятнадцать тысяч в день за палату лучше, чем у других.

Кобаси не нашелся что ответить.

– Когда профессора в университетских клиниках берут деньги, которые больные суют им в конвертах, в этом прежде всего повинны сами больные, готовые заплатить любую сумму, чтобы попасть на прием к «светилу». Так что и в этом случае виноваты обе стороны.

– О профессорах я судить не могу.

– Это потому, что ты пока – пустое место. Мелко плаваешь – откуда тебе знать?

У Кобаси от возмущения перехватило горло.

– Значит, и вы, когда работали в университете…

– И я, – весело признался Наоэ. – Давали – брал.

Зажав в зубах сигарету, он рассмеялся.

– А… если вы не получали за операцию дополнительный «гонорар»?

– Тоже особо не горевал. Наоэ выпустил дым.

– Все-таки какая несправедливость! Везде деньги, одни деньги. Только они помогают попасть к первоклассному врачу, в первоклассную палату, получить первоклассное лечение.

– Ай-я-яй, – усмехнулся Наоэ.

– Разве я не прав? Бедняк или богач – их жизнь имеет одинаковую ценность. Разве можно лечить людей по-разному только потому, что у одного есть деньги, а у другого нет? Средневековье какое-то, Мэйдзи^[15] или Эдо.^[16] Даже хуже!

– Ну уж это ты хватил… Незачем так углубляться в историю. Даже до недавнего времени, скажем в начале Сёва,^[17] бедняк не привередничал: хороший врач или плохой. У него вообще не было никакого врача. Хорошо, если врач приходил к нему хотя бы раз в жизни – перед смертью. Теперь все иначе.

Кобаси обескураженно молчал.

– Видишь, для тебя проблема заключается не просто в том, лечат или не лечат больного. Тебя волнует уже другое: лучше или хуже врач, лучше или хуже палата. Ты хочешь, чтобы больного окружал комфорт. То есть тебя беспокоит качество медицинского обслуживания.

– Верно.

– Правда, у нас еще остались деревни, где не налажена медицинская помощь, но если исключить отдельные случаи, то, в общем, в современной Японии к врачу может попасть каждый.

– Только к какому?..

– Совершенно верно. Безусловно, далеко не одно и то же, когда тебя лечит опытный врач или зеленый юнец, только что закончивший университет. Но страховка таких нюансов уже не предусматривает.

– Значит, и лечение в этих случаях будет отличаться?

– Естественно.

Наоэ сидел боком к окну, и проникавший сквозь стекло свет освещал только правую половину его лица.

– Гарантирован лишь необходимый минимум. Все остальное зависит от больного. Тот, у кого есть деньги, лежит в люксе и лечится у профессора, тем, у кого денег нет, приходится довольствоваться общей палатой и врачом вроде тебя.

Кобаси нервно дернулся.

– Одежда, пища, жилье – только если у тебя есть деньги, ты можешь рассчитывать на хорошее качество, и ничего тут не изменишь. Наше общество – общество капитала.

– А я считаю, когда речь идет о человеческой жизни, условия должны быть равны для всех.

– Равны?.. – Наоэ презрительно скривил губы. – Ты предлагаешь уравнять того, кто с юности трудился не покладая рук, с тем, который пьянствует и прожигает жизнь?

– Человек есть человек!

– Конечно. С анатомической точки зрения все одинаковы, – усмехнулся Наоэ.

– Что?

– Кишки и сосуды у всех устроены одинаково.

– Я не это имел в виду. Я хотел сказать, что ценна жизнь любого человека! – возразил Кобаси.

– Так… Ну хорошо. Допустим, в клинике лежит десять человек, которым требуется операция. А врачей только двое – ты и я. Предположим, все десять захотят, чтобы их оперировал я. Что тогда?

– Надо отобрать самых тяжелых и начать с них.

– Предположим, они все тяжелые.

– Тогда…

– Ну, что?

Кобаси уныло молчал.

– Придется начать с того, кто заплатит больше денежек, а?

– Но…

– А тем, кто не может заплатить, как бы они ни протестовали, придется иметь дело с тобой, недоучкой.

От унижения у Кобаси запылали щеки. Однако на ум не приходило ни одного довода, которым можно было бы сразить Наоэ.

– Ладно. Странный у нас разговор получился. – Наоэ поднялся. Часы на стене ординаторской показывали десять. – Если тебя начнет расспрашивать импресарио Ханадзё, говори, что знать ничего не знаешь.

– Поскольку я – первопричина всех этих неприятностей, я встречусь с корреспондентом «Сюкан лейди» и дам официальное опровержение, – подчеркнуто сухо ответил Кобаси.

– Ни к чему. – Наоэ сверил свои часы со стенными. – Они на это и рассчитывают. Обычная ловушка.

– Но если все оставить как есть, ответственность будет лежать на мне.

– От тебя требуется только одно – молчание.

– Нет, я…

– Раз уж проболтался, что толку теперь заводить разговор об ответственности? Не строй из себя чистоплюя.

– Но…

– Больные в амбулатории ждут, – почти миролюбиво закончил Наоэ и направился к выходу.

На другой день, когда Наоэ, прооперировав больного с язвой желудка, вернулся в комнату медсестер, к нему пришел импресарио Дзюнко Ханадзё. Было около пяти, дневные медсестры сдавали смену ночным дежурным. Чтобы не мешать занятым работой девушкам, Наоэ усадил импресарио на диван, стоявший в дальнем углу комнаты.

– Из-за этой статьи в «Сюкан лейди» целый день хожу сам не свой. – Жирное лицо импресарио выражало крайнюю степень недовольства. – В журнале черным по белому написано, что репортер разговаривал лично с доктором Кобаси, а Кобаси твердит: «Ничего не знаю», – и больше из него ни слова не вытянешь.

– Я тоже думаю, что он не мог ничего сказать репортерам.

Импресарио недоверчиво посмотрел на Наоэ.

– Врачам надо доверять.

– Что же, выходит, репортер все придумал?

– Возможно, медсестры или сиделки по недомыслию сболтнули лишнее. Мы все тщательно проверим и, если это подтвердится, примем строгие меры.

– Поздно. Новость уже просочилась в прессу.

– Пока только в один-единственный журнал.

– Стоит одному начать, а там и другие подхватят. Замучают звонками.

– Мы еще раз предупредим всех служащих, чтобы такое больше не повторилось.

– Я был просто уверен, что в вашей клинике умеют хранить тайны. У вас ведь лечится столько известных людей…

– Вы хотите сказать, что не верите мне?

– Нет, что касается вас, я…

Смущенный резким тоном Наоэ, импресарио виновато умолк.

– Я как старший врач заявляю вам, что такого быть не могло. И будем считать этот вопрос исчерпанным.

– Хорошо, хорошо.

– А на звонки не отвечайте. К телефону вообще не подходите.

– Мы так и делаем, но поклонники рвутся прямо в палату.

– Если что, свяжитесь со мной. Я сам поговорю с ними. И не стоит волноваться. Всем известно, что «Сюкан лейди» любит собирать сплетни. Никто этой заметке не поверит. Решат, что очередная утка, и только.

– Хорошо бы, – невесело вздохнул импресарио.

– Не придавайте этому значения.

Импресарио согласно закивал головой, но в его маленьких глазках затаилась озабоченность.

– Кстати, на днях я осматривал Ханадзё-сан и должен вам сказать, что меня весьма и весьма беспокоят ее варикозные узлы.

– Да, Дзюнко мне вчера об этом сказала. В самом деле так плохо?

– Ей можно только посочувствовать.

– Честно говоря, нас это давно тревожит.

– Почему же не обращались к врачам?

– Мы… – Импресарио, как всегда, когда оказывался загнанным в угол, потер сложенные на коленях ладошки.

– Если этим не заняться серьезно, Ханадзё-сан может стать по-настоящему плохо, хуже, чем на этот раз.

Непостижимым образом импресарио, еще минуту назад обвинявший Наоэ, теперь сам попал в положение обвиняемого.

– Мы уже говорили с президентом телекомпании, что хорошо бы как-нибудь выкроить время и подлечить Дзюнко.

– Так за чем же дело стало?

– Вы сказали ей, что поможет лишь операция?

– Да.

– Сколько же понадобится времени?

– Для кардинального лечения… пожалуй, месяц.

– Так долго? Столько лежать в больнице опасно.

– Опасно?

– Вот именно.

Импресарио хотел что-то добавить, но тут подошла Норико с температурным листом в руках.

– Уэно из триста двенадцатой опять лихорадит.

– Температуру мерили?

– Его всего трясет, невозможно градусник поставить.

– В ординаторской сидит доктор Кобаси – скажи ему.

Норико взяла список внутренних телефонов и пошла к аппарату.

– Понимаете, популярность певицы – штука очень непрочная. Чуть зазевался – и конец.

– Вот вы о чем…

– Если певица больше месяца не выступает на сцене, не появляется на экране телевизора, ей грозит забвение.

– Всего один месяц – и можно ставить крест?

– Ну, не совсем, конечно, однако, если надолго исчезнуть из виду, это незамедлительно скажется на популярности.

– Даже у такой певицы, как Ханадзё-сан?

– Ей-то, я думаю, пока бояться нечего. Сейчас она в самом зените славы, но…

– Выходит, у нее никогда не найдется времени для собственного здоровья?

– Что поделаешь… – Импресарио ссутулился. – Вообще считают, что предел популярности – три месяца. Ни один шлягер дольше не держится в моде. А с той поры, как Дзюнко спела «Сезон бабочек», прошло уже больше двух месяцев.

– И теперь ей срочно требуется новая песня?

– Да. – Импресарио невесело вздохнул.

– Но так же не может продолжаться вечно, посмотрите, какая она бледная. И кровотечение у нее, возможно, из-за малокровия.

– Что, до сих пор?

– Да. Никак не прекращается.

– Плохо…

Импресарио нервно тряс жирным коленом.

– А нет ли какого-нибудь лечения попроще?

– Можно ограничиться удалением узлов, но это не решит проблему.

– А хоть поможет?

– Ненадолго.

– Сколько потребуется времени?

– Думаю, недель двух хватит. Импресарио поднял глаза к потолку.

– Тогда, может, покончить с этим одним махом?

– Пожалуй…

– Если сделать операцию прямо сейчас, значит… значит… она пробудет в клинике в общей сложности три недели?

– Совершенно верно.

– Три недели? Тогда же никто не поверит статье в «Сюкан лейди»!

В комнату стремительно вошел Кобаси. Он мельком взглянул на разговаривавших, взял фонендоскоп и тотчас вышел. Следом за ним поспешила Норико.

– Я немедленно переговорю обо всем с нашим боссом и Ханадзё.

– Лучше бы, конечно, провести более основательное лечение. Ну а уж если никак невозможно, обойдемся простейшей операцией. Это все же лучше, чем ничего.

– Постойте. А что мы придумаем теперь? Какую болезнь? Ведь одно упоминание слова «геморрой» может разрушить миф об очаровательной Ханадзё.

– Ну что за больная! Сплошные сложности.

– Уж извините. – Импресарио смиренно склонил голову.

– Мы ничего не будем менять в нашей официальной версии.

– То есть?

– Удалили аппендикс. Но упустили время, начался перитонит, и заживление идет плохо. Это, я думаю, всех устроит.

– Я все же должен посоветоваться с боссом, да и с самой Дзюнко.

– Пожалуйста. Только поскорей. У нас тоже свои планы. Мы должны знать заранее.

– Непременно.

Импресарио поднялся и, поблагодарив Наоэ, вышел из комнаты.

Осеннее небо уже затягивалось вечерней пеленой. Наоэ стоял у окна, следил за проплывавшими в вышине красноватыми облачками. В его темнеющем на фоне окна силуэте ощущалась страшная усталость.

Когда он наконец оторвал взгляд от окна и оглянулся, в комнате медсестер оставалась только Акико Такаги. Остальные давно разошлись по домам.

– Дежуришь сегодня?

– Да.

Руки Акико, перебиравшие бумажки, на мгновение замерли. Она выжидательно взглянула на Наоэ, будто не решаясь заговорить.

– Я хотела…

– Что?

– Я хотела извиниться за все эти неприятности…

– Какие еще неприятности?

– Конечно, доктор Кобаси допустил ужасную оплошность…

– А ты тут при чем?

– В тот вечер к телефону первой подошла я. Мне нужно было сначала точно выяснить, кто звонит. Тогда бы ничего не случилось, – выпалила Акико на одном дыхании. – Так что виноват не только доктор Кобаси.

– Поня-я-ятно.

– Доктор Кобаси все принимает слишком всерьез.

– Ладно, не волнуйся.

– А можно мне вас кое о чем спросить?

– Спрашивай.

– Я насчет Тоды.

– Тоды? – озадаченно повторил Наоэ.

– Да. Того якудза, которому разбили бутылкой голову. Вы еще ему швы накладывали.

– А-а… А что с ним такое?

– Вы хотели его выписать, потому что он не платит, а доктор Кобаси сказал, что выписывать рано, и взял на себя все расходы…

– Он что, действительно платит за него?

– Он одолжил ему тридцать тысяч, на время, пока родители не пришлют. Только что-то не похоже, чтоб ему когда-нибудь пришел перевод.

Наоэ молча ждал продолжения.

– А теперь и эти тридцать тысяч кончились. И доктор Кобаси опять собирается дать ему денег.

– Тоду вполне можно выписывать.

– Он утверждает, что ему нечем платить и за амбулаторное лечение.

– Кобаси собирается платить даже за это?

– Он говорит: «А что поделаешь, придется…»

– Пожалуйста, ужинать! – разнесся по коридору голос поварихи.

– Этим должен заниматься Отдел благосостояния или Совет по контролю над общественным благополучием, но отнюдь не врачи.

– Я ему твержу то же самое, а он и слушать не желает.

– Ну а что же ты хочешь от меня?

– Может, вы скажете доктору Кобаси, чтобы он этого не делал?

По коридору потянулись спешившие на ужин больные.

– Бессмысленно. Он меня все равно не послушает.

– Ну что вы! Он вас очень уважает.

– Можно сделать только то, что возможно сделать.

– Сэнсэй…

Наоэ резко отвернулся от Акико и вышел из комнаты.

Не успел Наоэ, вернувшись в ординаторскую, присесть на диван и закурить сигарету, как в комнату торопливыми шагами вошел Кобаси.

– Как там Уэно?

– После озноба снова начался жар. Сейчас у него тридцать восемь и две.

– Ясно.

– Он очень бледный, но, если приглядеться, кожа чуть отливает в желтизну. Функциональные печеночные пробы показали повышенное содержание билирубина.

– А как анализ крови?

– Гемоглобин – восемьдесят, не такой уж низкий, а вот эритроциты значительно ниже нормы. Явное малокровие.

– Это я уже читал в истории болезни. Как формула крови?

– Пока еще окончательного ответа не получено. Но эритроциты слегка видоизменены. Мы отправили его кровь в центральную университетскую лабораторию, там сделают точный анализ.

– Что-нибудь еще?

– У него начался стоматит.

– Так…

– Жена сказала, что он и раньше терял сознание. Раза два он падал в обморок от головокружения и сильных головных болей.

Наоэ, положив ноги на стул, удовлетворенно кивнул.

– Твои предположения?

– Я думаю… – Кобаси устремил взгляд в окно. – Если судить по желтоватому оттенку кожи, похоже на гепатит.

– А чем ты объяснишь малокровие?

– Да… Действительно, эритроциты слишком понижены, чтобы все свалить на желтуху. Так что…

Кобаси запнулся. Его подмывало спросить мнение Наоэ, но после недавней стычки было как-то неловко.

– Надо точнее определить формулу крови. Наоэ повертел в пальцах сигарету.

– Думаю, у него злокачественная анемия.

– Что?

– Aplastishe Anémie, – сказал Наоэ по-немецки.

– Aplastishe Anémie? – повторил за ним Кобаси, подняв лицо. – Ну и что же?

– А то, что в принципе это неизлечимо.

– Но…

– Конечно, необходимо еще раз все тщательно проверить, только тогда можно будет сказать с уверенностью.

Кобаси постарался припомнить все, что слышал на лекциях и зубрил перед государственными экзаменами о злокачественных анемиях. Да, все основные симптомы: стоматит, малокровие и изменения в красных кровяных тельцах…

– Если анемия, то какое применять лечение?

– Рекомендуют кормить больного сырой печенью, но я считаю, что это помогает плохо. Самый эффективный метод – переливание крови.

– Переливание?

– Да. По четыреста кубиков ежедневно.

– Понятно, – упавшим голосом протянул Кобаси. Доставать по четыреста кубиков каждый день, не говоря уже о цене… Все это не обнадеживало. – Других методов не существует?

– Нет.

– Но он получает только пособие.

– Ничего.

– Ведь лечение будет длительным?

– Естественно.

– Честно говоря, меня главный врач уже отругал на днях за то, что я согласился принять больного, который не сможет выплатить разницу в стоимости палаты…

– И что ты ему ответил?

– Ответил, что все осознал.

– Вот и хорошо.

– Но…

– Выслушал – и ладно.

Наоэ потянулся за лежавшей на столе вечерней газетой и снова положил ноги на стул.

Глава X

Машина мчалась на восток по скоростной магистрали Токио—Нагоя. Внизу, на склонах холмов, виднелись тесно прижавшиеся друг к другу дома. Несмотря на выходной день, шоссе, ведущее в столицу, было относительно свободно – до вечера еще далеко.

Маюми оживленно болтала до самой Иокогамы, но по мере приближения к Токио все больше мрачнела и замыкалась в себе.

– Папочка сразу поедет домой? – Она оторвалась от окошка и повернулась к Ютаро.

– Я ведь уже сказал.

– Значит, мне опять оставаться одной…

– У меня дела.

– Не хочу-у-у… – капризно протянула она.

– Потерпи. Мы и так со вчерашнего вечера все время вместе.

Вчера, в субботу, во второй половине дня Ютаро с Маюми отправились с ночевкой в Хаконэ, на горячие источники Оовакудани.

Поездка, разумеется, хранилась в тайне от Рицуко, которую Ютаро убедил, что едет на турнир по гольфу, организованный фармацевтической фирмой S. Турнир действительно был назначен на воскресенье и должен был проводиться в местечке Сэнгокухара – Ютаро не лгал, – однако начинался довольно поздно, в десять утра, и поэтому выезжать в субботу никакой нужды не было. Но Ютаро, жаждавший насладиться объятиями юной Маюми в горном отеле у источников, пригласил к себе распорядителя турнира и попросил помочь разыграть перед Рицуко целый спектакль. Распорядитель, служивший торговым агентом фирмы S., естественно, согласился.

– Состязания начинаются очень рано, поэтому вашему супругу придется сегодня заночевать в Хаконэ, – извиняющимся тоном сказал он.

– Жаль… Я ведь тоже так давно не была в Сэнгокухара…

Рицуко, игравшая в гольф ничуть не хуже мужа, с тоской посмотрела в безоблачное небо.

– После Нового года мы устроим еще один турнир. Надеюсь, уж тогда вы непременно поедете!

– А доктор Хираяма тоже едет?

– Конечно.

Хирург Хираяма имел клинику неподалеку от Токийского университета. В молодости они с Ютаро учились на одном курсе, а затем, вступив на путь частного предпринимательства, сблизились еще больше и теперь дружили семьями. Опасаясь, что Хираяма нечаянно проболтается, Ютаро и распорядитель скрепя сердце пригласили его с собой. Поскольку у Хираямы любовницы не было и ему вовсе не улыбалось ехать с вечера, то за его номер пришлось заплатить Ютаро. Если ты занимаешь видное положение, даже простая интрижка и та обходится недешево.

– В самом деле, жаль! А может, все-таки мне поехать? – неожиданно загорелась Рицуко.

– Что ты, что ты! – испуганно замахал руками Ютаро. – Ты что, забыла? У Микико же завтра смотрины!

– Ну и что? Это в пять часов.

– Ты думаешь, что говоришь?

– Соревнования же начинаются рано утром. Да? Ютаро, ища поддержки, умоляющими глазами посмотрел на распорядителя.

– Да, в восемь, – авторитетно подтвердил тот. – Но после окончания турнира мы устроим небольшой банкет, и все разъедутся не раньше трех.

– На банкет можно и не ходить, – возразила Рицуко.

– Что вы! Как можно участнику турнира не прийти на дружескую встречу?! – поразился распорядитель.

– Отыграть и уехать? Да что про меня подумают?! – Ютаро был в отчаянии.

– Ну а сам-то ты как успеешь, если пойдешь на этот дурацкий банкет? – поинтересовалась Рицуко.

– Я… Я уйду часа в два. Если увижу, что не успеваю, поеду прямо в гостиницу, на смотрины, не заезжая домой.

– Так ведь и я могу сделать то же самое!

– Да ты что?! Тебе же надо помочь Микико одеться и привести себя в порядок! Такой день, а отец с матерью отправятся играть в гольф!.. Да нас просто засмеют!

– Ладно. Сам смотри не опаздывай. Опаздывать на смотрины – неуважение к гостям. – От досады, что она не может поехать, Рицуко со злостью пилила супруга. – А то знаю я тебя: выпьешь каплю – с места не двинешься.

– Не извольте беспокоиться, – вмешался распорядитель. – Я буду рядом, прослежу.

– Ну, вы-то между собой всегда договоритесь, – проворчала Рицуко. – Уж если чего не захотите…

– Неужели я стану вас обманывать? Ни о чем не беспокойтесь.

– За этим человеком только глаз и глаз. – Рицуко метнула на супруга грозный взгляд, и Ютаро малодушно отвернулся.

– У тебя правда дела? – не унималась Маюми.

– Сказал же. Я потому и на банкет не пошел.

– Не хочу-у-у! – тоном обиженного ребенка снова повторила Маюми.

– Мы же со вчерашнего вечера вместе.

– Так уж и вместе! Ушел с утра на этот свой гольф, бросил меня одну…

Из боязни встретить в Кодзири знакомых Ютаро решил остановиться отдельно от всех, в Оовакудани. Но в воскресенье с самого утра Ютаро должен был участвовать в турнире и спозаранку отправился на поле в Сэнгокухара, оставив Маюми в одиночестве. Он был бы не прочь захватить с собой молоденькую, соблазнительную девицу, но понимал, что это уже верх бесстыдства. И вот до часу дня Маюми оказалась предоставленной самой себе.

Хорошенькая Маюми всегда пользовалась успехом. И на этот раз она не скучала: бесцельно слоняясь возле гостиницы, Маюми познакомилась с симпатичным мужчиной лет тридцати пяти. Он сказал, что приехал из Нагои. Маюми совсем не плохо провела с ним время – даже прокатилась на машине до самого источника. Но оттого, что Ютаро не пожелал показаться с ней в обществе, самолюбие Маюми страдало.

– Какие могут быть дела в воскресенье вечером? Маюми терпеть не могла сидеть дома одна и сейчас жалела, что не успела ни с кем договориться на сегодняшний вечер.

– Да пойми ты, я не могу не пойти!

– Папочка так боится своей жены?

– Что за глупости? Дело совсем не в этом.

– А в чем?

– Сегодня у моей дочери смотрины.

Ютаро решил, что чистосердечное признание развеет подозрения.

– У Микико-сан?

– Ты знаешь, как ее зовут? – удивился он.

– Еще бы! Папочка сам говорил. Папочка еще сказал, что мы с ней ровесницы.

Ютаро поморщился.

– Так вот куда ты идешь…

– Я же отец. Как я могу не пойти?

Маюми помолчала, сплетя пальцы, потом задумчиво сказала:

– Мне, что ли, выйти замуж?..

– Эй, ты что это мелешь? – испугался Ютаро.

– А что? Мне тоже пора замуж.

– Ну ладно, ладно…

У Ютаро было скверно на душе. И в гольфе ему не повезло, и от жены досталось, а теперь еще и Маюми…

– Не-е-т, в самом деле, надо и мне устроить смотрины, хоть разочек.

Маюми отвернулась к окну. На прижавшийся к подножию холма город спускались сумерки.

Ютаро уже раскаивался, что проговорился. Конечно, Маюми – не ровня Микико, но, как ни крути, они действительно ровесницы. Его больно кольнуло воспоминание о юном, прекрасном теле, которое он ласкал вчера вечером.

– Хочешь, я тебе что-нибудь подарю? – заискивающе сказал он. – Что тебе купить?

– Помнишь наш разговор?

– О чем?

– Я же тебя просила. Кафе.

– А-а… Я ведь тогда сказал, надо подождать годика два-три.

– Скряга.

– Я не скряга.

– Сначала новая клиника, да?

– Видишь, ты же сама все прекрасно понимаешь.

– Ну и ладно. Тогда я поищу себе кого-нибудь пощедрее.

– Эй! Ты мне брось эти шуточки.

Ютаро игриво ткнул Маюми пальцем в бок, но она даже не обернулась.

– Подожди еще чуть-чуть.

Машина промчалась мимо развязки у Сэта. Ютаро взглянул на часы: без десяти четыре. Если прямо в гостиницу, времени еще более чем достаточно.

– Будь хорошей девочкой, посиди сегодня дома. – Ютаро повернулся к водителю: – Заедете в Эбису, а потом в гостиницу Р.

– Смотрины будут в гостинице Р.?

– Мы там встречаемся.

– Слушай, ведь это же как раз там потеряла сознание Дзюнко Ханадзё! Как она сейчас?

– Ее будут оперировать. У нее геморрой.

– Ну и болезнь! – Маюми прыснула.

– Не вздумай никому об этом рассказывать. У нас и так уже были неприятности. Один молодой врач проговорился про аборт.

– Не бойся, не скажу. Раз папочка просит – никому! А кто будет делать операцию?

– Наоэ.

– А-а! Нэмури Кёсиро.

– Что за странное прозвище?

– Значит, опять доктор Наоэ… Хм, да он у вас на все руки мастер…

Маюми язвительно рассмеялась, и у Ютаро отлегло от сердца.

Вернувшись домой, Маюми наполнила ванну. В машине она ныла, что ей будет скучно одной, но сейчас ее сморила усталость: она не привыкла вставать так рано, да и прогулка к источнику утомила ее.

У нее даже не было сил, чтобы выйти купить поесть и уж тем более приготовить что-то самой, и Маюми позвонила в соседний ресторан, попросила принести суси.

Она разделась, включила телевизор и легла на диван. Когда она поужинала, день уже угас. Из окна ее квартирки на восьмом этаже был виден город, привычно залитый ослепительными неоновыми огнями. Для Маюми настоящая жизнь начиналась тогда, когда вспыхивали эти вечерние огни, и поэтому сумерки словно влили в нее новые силы. Когда тебе двадцать три, достаточно полежать полчаса – и усталости как не бывало.

Маюми задумалась: «Куда бы пойти?»

Она уже уселась перед зеркалом, но вдруг вспомнила, что сегодня воскресенье и все мало-мальски приличные заведения закрыты. К тому же идти куда-то одной неинтересно.

Обычно, когда выяснялось, что Ютаро не может приехать к ней в воскресенье, Маюми тут же договаривалась о встрече с кем-нибудь из завсегдатаев кафе. Как правило, дело ограничивалось прогулкой на машине или походом в кегельбан, а потом ужином в ресторане – Маюми почти никому не позволяла перейти границы чисто дружеских отношений. Став содержанкой Ютаро, она блюла себя еще строже, но, пожалуй, не потому, что была так уж привязана к «папочке», – просто ей никто еще по-настоящему не нравился.

Не любовь двигала ею, когда она шла на свидание с другими мужчинами: Маюми было тоскливо одной в четырех стенах тесной квартирки. В те дни, когда она работала в кафе, можно было потом отправиться с кем-нибудь повеселиться в район Акасака или Роппонги. После таких развлечений Маюми всегда возвращалась домой под хмельком и засыпала как убитая.

А уж в выходные дни приглашения сыпались одно за другим – не бывало еще случая, чтобы Маюми в субботу и воскресенье скучала в одиночестве. Когда приглашений было чересчур много, она выбирала наиболее приятного и частого гостя кафе и тем самым, так сказать, убивала двух зайцев сразу: приятно проводила время и не забывала об интересах дела.

Но сегодня вечер был явно потерян. Отправляясь в Хаконэ, Маюми была просто уверена, что вернется гораздо позже, да и надеялась, что Ютаро поедет домой не сразу, а побудет с нею хотя бы до десяти.

«Ах, так! У дочки смотрины…» Она посмотрелась в зеркало и от злости показала себе язык. Прелестная картинка! Паинька Микико, изображающая девушку из приличной семьи… истеричная Рицуко… Ютаро, с приличествующей случаю миной… благообразный серьезный юноша с почтенными родителями… все они сейчас чинно сидят за столиком в банкетном зале гостиницы. «А я, выходит, пустое место?!»

Маюми порывистым жестом подняла кверху волосы. Тщательно уложенные на висках завитки рассыпались.

«Мы же с ней ровесницы… – Маюми охватило желание как-нибудь насолить Ютаро. Неожиданно ее осенило. – Позвоню-ка я Наоэ!»

Мысль была сумасбродной – но только на первый взгляд: она уже давно подспудно зрела в ее голове, еще с того дня, когда Маюми приходила на прием в клинику. «А ведь Наоэ-то не женат!» – ехидно подумала она.

Маюми набрала номер «Ориентал» и попросила домашний телефон Наоэ. К ее удивлению, медсестра, даже не поинтересовавшись, кто звонит, тотчас дала ей номер. Крутя диск, Маюми на секунду испугалась собственной дерзости, но мысль о долгом тоскливом вечере подстегнула ее. После третьего гудка трубку сняли.

– Слушаю, – сказал низкий спокойный голос.

– Наоэ-сэнсэй?

– Да, я.

– Это Уэгуса. Маюми Уэгуса.

– Маюми Уэгуса?.. Что-то не припоминаю.

– Мы с вами однажды встречались. Помните, я подвернула ногу…

– Ногу… – задумчиво повторил Наоэ. Разве упомнишь всех тех, кто заходил в клинику только один раз?

– Меня к вам привел главный врач.

– А-а!

– Помните? – обрадовалась Маюми.

– Теперь вспомнил.

– Извините, что я вас беспокою. Вы сейчас не заняты?

– А в чем дело?

– Я бы хотела с вами встретиться. – Маюми никогда прежде не приходилось самой назначать свидание мужчине, разве только когда она собирала деньги, что клиенты задолжали в кафе, и ей стало любопытно. – У меня побаливает нога.

– Приходите в клинику.

– Нет. В клинике – папочка… ой, то есть главврач. Мне неудобно. Может, лучше встретиться где-нибудь в баре?

– В баре?! – изумился Наоэ.

– Или у вас дома. Если, конечно, не возражаете…

– Сейчас?..

– А что, можно прямо сейчас? Наоэ замялся.

– У вас кто-то есть?

– Д-да.

– Тогда завтра.

– Когда вы возвращаетесь домой?

– В шесть.

– Значит, в шесть? Снова пауза.

– Не возражаете?

– Ладно.

– Уж пожалуйста, я вам буду очень обязана. Маюми положила трубку и перевела дух. От волнения ее даже пот прошиб.

«Ну и ну!» – усмехнулась она и вытерла пот со лба. В это время в дверь позвонили. Два раза. Маюми тихонько прокралась по коридору и посмотрела в глазок: у двери стоял Ютаро.

– Папочка? Что случилось?

Она торопливо отворила. На Ютаро был тот же, что и два часа назад, темно-синий костюм, однако в самом «папочке» произошли разительные перемены. Он был просто вне себя.

– Что? Что случилось? – испуганно повторила Маюми.

Ютаро рухнул на диван, вытащил из стоявшей на столе сигаретницы сигарету и, не мигая, уставился в одну точку.

– Микико не пришла.

– Куда же она подевалась?

– Понятия не имею.

– Так, значит, смотрины накрылись? Он кивнул.

На Маюми напал неудержимый смех, но, взглянув на грозное лицо Ютаро, она поперхнулась.

– А она хоть знает, что у нее смотрины?

– Конечно.

– Интересно, куда же она исчезла?..

– Все утро сидела дома, а после обеда ни с того ни с сего собралась в Сибуя, сказала, за покупками. Четыре часа, пять, а ее все нет и нет. Так и не явилась.

– Может, пошла в кино или в театр и забыла?

– Не могла она забыть. Ей же было велено прийти не позже трех.

– Стра-а-анно…

– Дрянная девчонка!

От гнева руки у Ютаро тряслись.

– А что родственники жениха?

– Вежливо извинились и ушли. В общем, сраму не оберешься.

– Ну и ну…

Представив себе Ютаро, смиренно просящего прощения у родителей жениха, Маюми снова еле удержалась от смеха.

– Задала она вам жару!

– Что ты сказала? – вскипел Ютаро.

– Нечего делать такое страшное лицо. Я пошутила.

– Все у нее по-своему, вечно фокусы! Сумасбродка. Ютаро машинально ткнул в пепельницу наполовину недокуренную сигарету.

– Куда она пропала?..

– Может, она просто не хотела – с самого начала?

– Не хочешь – не надо, так и скажи. Никто бы не стал тогда огород городить. Да еще пришлось из Хаконэ уехать раньше времени!

То обстоятельство, что Ютаро, торопясь в Токио, не смог пойти на банкет, отнюдь не прибавляло ему благодушия.

– Наверное, папочкина супруга переусердствовала.

– Как бы там ни было, раз уж дала согласие, обязана явиться. Не понравится – можно и потом отказаться.

– Нет уж. Когда так наседают, не откажешься. Впрочем, мне некому отказывать. Мне-то никто смотрин не устраивал…

Ютаро рассерженно замолчал.

Ну а почему папочка пришел сюда?

– Домой идти – только нервы трепать.

– О-о, так, значит, в порыве гнева…

– И заодно посмотреть, как ты себя ведешь.

– Как видишь, я верна папочке. – Маюми смиренно опустила ресницы, вспоминая свой разговор с Наоэ.

– Сейчас девицам нельзя доверять.

– Не то что папочкиной дочке…

Маюми поднялась и пошла на кухню ставить чайник. Ее переполняло злорадство. «Так ему и надо!» – с наслаждением подумала она. Ей захотелось подразнить Ютаро.

– А вдруг она сбежала из дому?

– Без вещей? Вряд ли.

– А если она что-нибудь с собой сделает? Ютаро вытаращил на нее глаза.

– Не каркай.

– Никогда нельзя сказать наперед, на что может решиться женщина, – глубокомысленно изрекла Маюми.

– Ты нарочно меня пугаешь?

– Папочка волнуется?

– Это плохие шутки.

Ютаро хотел рассердиться, но удар попал в цель. Он вскочил с дивана и подошел к телефону.

– Алло. Это я. Микико вернулась? Прислушиваясь к доносившимся из трубки ответам, Маюми втянула голову в плечи.

– Что?.. Еще нет?

Охрипший голос Ютаро наливался яростью.

– Дрянная девчонка! А ты… Это ты во всем виновата – не сумела воспитать как следует! – Теперь его гнев перекинулся на жену. – Да. Само собой… – Неожиданно он сбавил тон. – Да тут… У одного приятеля. Хорошо… Скоро буду.

Ютаро явно присмирел: видно, Рицуко поинтересовалась, куда это он запропастился.

– Да понял, понял, – дважды повторил он и бросил трубку.

– Еще не пришла? – посочувствовала Маюми.

– Нет. Всех подружек обзвонили. Нигде ее нет.

– Непонятно.

– И к родственникам не заходила…

– Да… Дела. Хорошо, если с ней все в порядке. Маюми вздохнула и начала разливать чай.

– Во всяком случае, как только она вернется, я с ней поговорю.

– Да вернется, куда она денется. – Ей уже было жаль вконец перепуганного Ютаро. – Папочка еще побудет здесь? – осведомилась она, будто не слышала его разговора с женой.

– Отдохну у тебя немного. Виски есть?

– Американское уже все выпили. Ну да ничего, сойдет и это. – Маюми достала бутылку японского виски. – С водой?

– Нет. Лучше со льдом.

– А не слишком крепко?

– Лей.

– Так нервничать – это на папочку не похоже.

– Я вовсе не нервничаю.

– Да ты посмотри на себя. Издергался весь, просто сам не свой.

Ютаро проглотил виски залпом.

– А может, у нее есть мальчик?

– Никого у нее нет.

– Ты-то откуда знаешь?

– Жена говорила.

– Мать может и не догадываться. Моя, например, про меня ничего не знает.

– Но она иногда приезжает к тебе.

– Приезжает. – Маюми усмехнулась. – И всегда видит меня одну. Ей и во сне присниться не может, что мы тут с папочкой…

– Ну, это потому, что вы живете отдельно.

– Предлагаешь, чтобы мы жили вместе?

– Думай, что говоришь!

– Да уж… А то и впрямь, увидишь моих родителей – и упадешь!

– Это почему же?

– У тебя ведь давление…

– Гм… Твоя мать, кажется, живет в Титикаве?

– Да.

– А чем она занимается?

– В общем, ничем.

– Но она же иногда подкидывает тебе денег?

– Да-а… Бывает…

Маюми украдкой взглянула на Ютаро и подавила смешок.

– Ты что это?

– Да так. Ничего.

Ютаро все подливал и подливал себе виски. Обычно после первой же рюмки у него багровело лицо, но сегодня он пил, не пьянея.

– Послушай, а может, ей нравится кто-то другой?

– Уж матери бы она рассказала.

– Как знать…

– Эй!

Маюми обернулась. Ее личико оказалось совсем рядом с круглой физиономией Ютаро.

В тот вечер у Наоэ тоже были гости. Точнее, гостья – дочка главного врача, Микико. Она сидела в гостиной, придвинувшись к котацу.^[18]

– Что ты теперь собираешься делать? – Наоэ искоса посмотрел на Микико: она потупилась, сложив руки на коленях. – Домашние, верно, уже беспокоятся, ищут тебя.

Она едва заметно кивнула. В наклоне головы было что-то совсем детское.

– Ведь ты уже своего добилась, смотрины расстроила. Родители теперь все поняли, так что надо идти домой.

– А дома – все сначала.

– Но ведь ты в принципе не против замужества?

– Нет.

– А кто жених?

– Врач. Ему двадцать восемь. Окончил медицинский факультет университета К.

– Совсем неплохо. Твой отец – тоже врач, и породниться с медиком удобно во всех отношениях.

– А я не желаю.

– Вот как?

– Они так стремятся выдать меня за врача, чтобы клиника осталась за нами.

– Вполне логичное желание для частного врача.

– Но я не хочу становиться жертвой прихоти родителей.

– Не понимаю, в чем же тут жертва.

– Для них на первом месте не я, а клиника. Они и на смотрины непременно приводят либо врачей, либо студентов-медиков. А те тоже хороши, только об одном – «унаследуем ли мы клинику, если породнимся с вашей семьей? Кто будет платить за аспирантуру, пока жених не получит ученую степень?» И все в том же духе. Как послушаешь – ни одного порядочного человека.

– Ну нельзя же так ругать всех подряд.

– Не хочу я быть приложением к клинике.

– Зачем ты все так усложняешь? Это же естественно, что твой отец не хочет отдавать свое дело в чужие руки. Построить такую клинику заново сейчас обошлось бы в двести миллионов иен. А продать – хорошо, если полцены получишь. Ведь здание клиники ни подо что другое использовать нельзя. Так же как и оборудование, и инструменты. Естественно, для твоего отца невыносима даже мысль о том, что клинику, его детище, которое он растил и лелеял, постигнет такая участь.

– Ну а я? Что будет со мной?

– То, что клиника твое «приданое», вовсе не означает, что на смотрины будут приходить лишь охотники поживиться. Наверняка найдутся хорошие молодые люди, способные, достойные, но из бедной семьи, у которых нет денег на учебу в аспирантуре, но которые действительно потом полюбят тебя.

– Сколько уж было этих смотрин, а еще ни разу ничего похожего…

– А может, именно сегодня… Вряд ли родители станут желать тебе зла.

Микико молчала, не отрывая глаз от котацу. Слова Наоэ явно не убедили ее.

Наоэ допил сакэ и снова наполнил стакан почти наполовину.

– Смешно, конечно, мне читать тебе мораль, но… ты свалилась как снег на голову. Я просто вынужден.

– Извините. Я вам, наверное, помешала…

– Помешать не помешала, но, честно признаться, удивила.

– Простите.

– Ты поступила очень неразумно.

Наступила пауза, и сразу стал слышен накатывающий, словно прибой, глухой шум улицы.

– Еще кофе?

– Нет, спасибо.

Микико исподлобья посмотрела на Наоэ и тут же перевела взгляд на книжную полку.

– Тебе кто-то нравится?

Микико вздрогнула, как от удара, и резко вскинула голову. Узкое, почти детское лицо залилось краской.

– Тогда надо признаться родителям. Делать вид, что у тебя никого нет, и соглашаться на смотрины – просто нечестно по отношению к этому человеку.

– Я…

– Правда, по-моему, с кем бы ни жить, особой разницы не будет, но, если все же решиться взвалить на себя такую обузу, как брак, лучше уж выйти замуж за любимого человека.

– Обузу… почему?

– Брак – это когда мужчина и женщина вынуждены жить вместе очень-очень долго, верно?

Микико широко раскрытыми глазами следила за Наоэ, словно боясь пропустить хоть слово.

– Хотя… Не мне рассуждать о браке.

– А отчего вы не женитесь?

– Брак не в моем вкусе.

– Как это понять?

– Одни любят рис, другие – сакэ. Все дело вкуса. Наоэ запрокинул голову и допил стакан. Острый кадык дернулся вверх, потом вниз.

– А я вас тогда так ждала…

– Когда?

– На балете.

– А-а… В тот день ко мне неожиданно нагрянули гости.

– Женщина? Наоэ не ответил.

– Когда я позвонила, трубку сняла какая-то женщина. – Микико, смутившись, покраснела. – Ой, простите.

– Ничего.

Наоэ встал и, поправив воротник кимоно, присел рядом с Микико.

– Посмотри-ка на меня.

– Зачем? – Микико окончательно смешалась. Наоэ легонько обнял ее за плечи. Потом, не давая ей отвернуться, с силой прижался губами к маленькому, изящно очерченному рту. От Наоэ слегка пахло сакэ. Микико крепко зажмурилась. Ее веки подрагивали, от поцелуя щеки запали, словно выпитые до дна. Наоэ целовал ее и ждал, когда она перестанет сопротивляться. Наконец тело Микико стало мягким и податливым. И тогда, по-прежнему не отрываясь от ее губ, Наоэ поднял и бережно отнес ее на стоявшую в глубине комнаты кровать…

Глава XI

На другой день в половине шестого вечера Маюми отправилась к Наоэ. От Эбису до его дома можно было добраться минут за пятнадцать, однако на всякий случай Маюми решила выйти пораньше.

Был час пик, дороги забиты, но Маюми доехала до Икэдзири сравнительно быстро. От автобусной остановки прошла два квартала – до фруктовой лавки, где купила яблок и бутылку вина, – потом повернула за угол и остановилась перед большим белым домом. Ею вдруг овладело смутное беспокойство: «Вот я и пришла к нему. Сама… А, сколько бы веревочке ни виться…» В глубине души Маюми давно знала, что рано или поздно все кончится этим.

Восьмиэтажное здание поднималось над теснившимися в улочке лавчонками, точно смотрело на них свысока. Маюми почти физически ощутила, как давит оно на нее своей тяжестью. «Может, не стоит?..» – заколебалась она. За широкой стеклянной дверью, в огромном вестибюле с оранжевыми стенами, висели в несколько рядов почтовые ящики. Маюми медлила, не решаясь войти.

К подъезду подошел немолодой мужчина, удивленно покосился на стоявшую в растерянности Маюми, и она, не выдержав, рывком открыла дверь. Мужчина вошел следом; пройдя мимо, он повернул направо. Маюми с облегчением вздохнула и пошла налево, к лифтам.

Наоэ жил на пятом этаже. Оба лифта, как назло, были заняты. Нетерпеливо поглядывая на огонек вызова, Маюми поправила шарф под воротником. Броский оранжевый шарф – прекрасное дополнение к светлому пальто… Маюми нервничала. В подъезд вошли еще двое. Наконец двери лифта открылись, и Маюми шмыгнула в него, словно спасаясь от погони.

На пятом этаже было пусто. Вздрагивая от звука собственных шагов, она пошла направо по коридору, разглядывая номера квартир. Квартира Наоэ оказалась третьей от конца. Номер 518.

На двери висела маленькая неприметная табличка. Затаив дыхание Маюми подкралась и прислушалась. Удивительно тихо, ни звука – как будто никого нет дома. Войти или нет? Стоит только нажать кнопку звонка…

«А вдруг папочка узнает?» Беспокойно заныло сердце, перед глазами возникло разъяренное лицо Ютаро. Ей даже показалось, что она слышит его хриплый голос.

«А собственно, что тут плохого? – убеждала она себя. – Подумаешь, заглянула на минутку перед работой. В кафе раньше восьми все равно делать нечего. Вполне успею. До Гиндзы отсюда – полчаса. Только покажу ему ногу и уйду».

На пятом этаже снова остановился лифт, послышались шаги, глухой звонок.

Маюми зажмурилась и нажала на кнопку.

Раздалась мелодичная трель. Маюми проворно отскочила в сторону, чтобы ее не было видно через глазок. Дверь, однако, не открывали. «Может, нет дома?» – с надеждой подумала она и, осмелев, позвонила еще раз. Но в этот момент дверь отворилась. Она испуганно отдернула руку: перед ней, загораживая проход, стоял Наоэ.

– Я звонила вам вчера вечером…

– А, это вы… – Наоэ посторонился, пропуская гостью. – Что ж, входите.

Он провел рукой по взъерошенным волосам, захлопнул дверь и повернул ключ.

– Вот, по дороге купила… – Маюми неловко протянула пакет, но Наоэ, даже не удостоив ее взглядом, прошел в комнату и уселся перед котацу. Маюми робко последовала за ним.

Большое окно… Вдоль стен – стеллажи с книгами, письменный стол. Кровать. Видимо, спал: одеяло небрежно откинуто. Маюми ощутила мучительный стыд, но пути к отступлению не было.

– Есть только сакэ, – нарушил молчание Наоэ.

– Нет-нет, спасибо. Я решилась побеспокоить вас только потому… что вы… мою ногу…

Маюми держалась неестественно чопорно. В подобной ситуации, пожалуй, самая разбитная девица из бара превратится в тихоню.

– Мне крайне неловко, что я беспокою вас дома. Вообще-то я хотела прийти в клинику…

Наоэ отодвинул в сторону груду журналов.

– Ладно уж. Ногу когда подвернули? Месяца два назад?

– Да, в начале сентября.

Маюми взглянула на стакан, стоящий на котацу. В нем еще оставалось сакэ.

– Ну, показывайте.

– Прямо сейчас? – растерялась Маюми.

– А когда же еще?

Маюми в замешательстве огляделась. «Вот дурёха! За этим ведь и пришла – чего же теперь стесняться? Но…»

– Ложитесь на диван. – Наоэ даже не замечал, что Маюми вся сжалась от стыда. – И чулок снимайте. Оба чулка.

Маюми чуть не расплакалась.

– Доктор, вы…

– Я отвернусь. – Наоэ, наконец сообразив, отошел к окну и стал изучать улицу.

Маюми горько раскаивалась в своем безрассудстве. Пусть вроде по делу – но домой, к холостому мужчине… Да еще чулки…

«Уж лучше бы я встретилась с ним где-нибудь в кафе, – кляла она себя. – Ведь с ногой-то, по правде говоря, все в порядке. Ну подумаешь, побаливает немного, когда походишь на каблуках, да и то не часто. Что и говорить, нога – просто предлог. Но почему именно вчера пришла в голову эта блажь? Ах, да… Смотрины у папочкиной дочки – Микико… Все равно: как это глупо! Что теперь он подумает обо мне…»

Пожалуй, Маюми была не прочь провести с Наоэ вечер, но только не в столь дурацкой ситуации.

– Ну что? – Голос Наоэ вернул Маюми к действительности.

– Сейчас, еще минутку… – Она непослушными пальцами подвернула подол платья. – Все.

– Щиколотка не ноет? – Наоэ прикоснулся к ноге, и Маюми испуганно поежилась. – Расслабьтесь. Здесь больно? – Наоэ пощупал ступню, лодыжку, потрогал голень. – А тут?

– Пожалуй…

– Здесь?

– Н-нет… или да? – Маюми уже и сама не знала, больно ей или нет. – Кажется, немножко… – неуверенно пробормотала она. Не разберешь! Когда говорят: «больно» – кажется, что больно, говорят: «не больно» – и в самом деле не больно. И вообще Маюми было уже не до ноги. «Скорее бы все это кончилось», – мучительно краснея, подумала она. Ей казалось, что прошла целая вечность.

Наконец Наоэ поднялся, и Маюми тоже, будто кукла на пружине, вскочила с дивана. Наоэ вышел на кухню, и оттуда послышалось бульканье воды из крана – наверное, мыл руки. Маюми вдруг стало неприятно и захотелось сбежать.

Вернулся Наоэ и сел на прежнее место у котацу.

– Ну что ж, – заключил он, – могу сказать, что причин для беспокойства нет.

Маюми прекрасно знала это и сама.

– Кость цела. Был вывих, небольшое растяжение, но сейчас все почти в норме.

Маюми слушала с выражением глубокого внимания.

– Единственное: поскольку обувь на высоких каблуках дает лишнюю нагрузку на щиколотку, старайтесь не носить ее.

– Что, совсем?

– Хотя бы месяца два-три.

– Спасибо, доктор…

– Ничего страшного нет, само пройдет. Во всяком случае, это не повод для визита к врачу.

Маюми вспыхнула.

– Вы только папочке не говорите, ладно?

– Какому еще папочке? А… Главврачу…

– Знаете, у него последнее время большие неприятности.

– Вот как? – безучастно протянул Наоэ.

– А вы не замечали?

– Нет.

– Хотите, расскажу? Ой, что было! – Маюми очень хотелось расшевелить Наоэ. – Его дочка сбежала со смотрин!

– В самом деле? – Наоэ не отрываясь смотрел на сизый дымок, тянувшийся вверх от сигареты; на Маюми он даже не взглянул, и это больно задело ее.

– А ведь Микико, кажется, в кого-то втрескалась. Не ответив, Наоэ неожиданно встал, принес из кухни большую бутыль и плеснул в стакан.

– Налить?

– Да я… – Последнее время Маюми частенько позволяла себе рюмочку-другую с завсегдатаями кафе, так что к закрытию бара едва держалась на ногах. «А, будь что будет!» – подумала она.

– Только сакэ я не подогревал. – Наоэ направился было за чистым стаканом, но Маюми опередила его.

– Я сама. – Она вскочила и побежала на кухню. Можно взять прямо с полки?

Над мойкой аккуратно, донышком кверху стояли кофейные чашки и бокалы – чистые, вымытые до блеска; рядом лежала пачка бумажных салфеток с узором. Порядок здесь наводила явно не мужская рука.

– Ах, какая чистота! – не без ехидства заметила, возвращаясь, Маюми. – Кто же у вас убирал? Не иначе какая-нибудь красотка?..

Наоэ молча налил ей сакэ – будто и не слышал вопроса.

Маюми с досадой поднесла стакан к губам. Она привыкла к виски, и сакэ показалось ей сладковатым, но пить было приятно.

– Может, и мне позволите прибирать у вас? Иногда…

– Так что было дальше? – нетерпеливо прервал ее Наоэ.

– Дальше? Ах, да… – Маюми отпила еще глоток. – Только обещайте никому не говорить! – Она погрозила пальчиком.

– Ладно.

– Папочка уж-жасно расстроился, что смотрины накрылись. Вчера вечером он был у меня… – Маюми лукаво взглянула на Наоэ, точно спрашивая: «Ну, каково?» – До одиннадцати сидел, все домой звонил: волновался, вернулась ли любимая дочка. Так и не дождался, ушел сам не свой. А я еще масла в огонь подлила: «Вдруг она покончит с собой?» Да… Бедный папочка…

Наоэ рассеянно слушал.

– А сегодня вдруг звонит: «Вернулась! Утром». Ну и девчонка… Да что вы все молчите?! Неинтересно?

– Почему же…

Маюми с неожиданным любопытством уставилась на Наоэ.

– Доктор, а вы знакомы с Микико?

– Знаком.

– Ну и как она вам? Нравится?

– Хорошая девушка.

– И только? Гм… – Маюми задумалась. Чем бы его пронять?.. – А хотите, я вам еще кое-что скажу? – Она загадочно усмехнулась. – Посмотрите на меня. Внимательно.

Наоэ с недоумением взглянул на нее. Тонкое личико. Большие живые глаза, носик чуть вздернут, пухлая нижняя губа выдается вперед – однако это ее вовсе не портит, скорей наоборот, многим мужчинам даже нравится, и она, кажется, хорошо это знает…

– Я вам никого не напоминаю? Наоэ растерянно покачал головой.

– Ладно уж, подскажу, – хихикнула Маюми. – Этот человек имеет отношение к вашей клинике.

– К «Ориентал»?!

– Ага. – От сакэ Маюми неожиданно расхрабрилась.

– Медсестра?

– Вот уж не угадали! – Маюми игриво рассмеялась. – Это мужчина.

– Мужчина?

– Да. – Она таинственно округлила глаза. – И вы время от времени показываетесь ему.

– Он что, врач?

– Нет…

– Не понимаю.

– Ладно уж, так и быть. Знаете рентгенотехника Саваду?

– А-а, Такэо Саваду…

– Так я его сестра.

Наоэ с новым интересом посмотрел на Маюми. Действительно, сходство есть: глаза… и нос курносый…

– Удивлены?

– Но у вас другая фамилия.

– Ну и что? Он мой сводный брат. У нас отцы разные.

– А главврач знает об этом?

– Еще бы, это же я упросила папочку взять братца к себе.

– Вон оно что…

– Такэо мне часто рассказывает о вас.

– Так вы же живете отдельно.

– Ну и что? По телефону.

– А Савада догадывается о ваших отношениях с главврачом?

– Думаю, нет. Знает только, что тот частый гость в нашем кафе. Так что – чур, не проговоритесь!

– Ладно.

– Брат просто в восторге от вас. Говорит, хоть характер у вас и не сахар, все равно вы замечательный человек!

Наоэ крутил в руках стакан.

– Брат мне все рассказал! Вы ведь и сейчас ведете исследование, хоть и ушли из университета. Да еще на свои деньги. Здорово! На себе опыты ставите…

– Вы ошибаетесь. Это не исследование.

– Ладно скромничать, я ведь видела ваши рентгеновские снимки. В кабинете у брата. Бр-р, вот страх-то! Как представлю вас в темной комнате – что вы разглядываете собственные кости, – так просто мороз по коже.

– Почему?

– Сама не знаю. Жуть какая-то мерещится.

Наоэ взглянул в окно. Уже стемнело. Небо высвечивали алые всполохи. Маюми почудилось, будто какая-то тень пробежала по его лицу.

– Доктор! А вам никогда не бывает страшно?

– Да нет. Привык.

– А я тогда, как насмотрелась этих снимков, всю ночь уснуть не могла. Кошмары мучили. Кости ваши снились: пляшут в темноте, стучат друг о друга, да с таким хрустом!.. А потом ломаться начали…

– Хватит! Прекратите! – закричал Наоэ.

– Извините… – Маюми растерянно моргнула. – Не думала, что это вам так неприятно… Я тоже не люблю такие рассказы.

Наоэ расправил плечи, словно ему было трудно дышать.

– Знаете, когда я смотрела на ваши снимки, то представляла вас. Вы, доктор, такой же – холодный, сухой…

– Тебе на работу? – спросил Наоэ, неожиданно переходя на «ты».

– Да. – От сакэ у Маюми слегка шумело в голове. – А что, я очень мешаю?

– Просто хочу прилечь.

– Нездоровится?

– Нет… – с трудом выговорил Наоэ. Лицо его внезапно померкло, лоб покрылся испариной.

– Что случилось?

Наоэ неуверенно опустился на диван.

– Что-нибудь болит?

– Спина… – прохрипел Наоэ.

– Давайте потру? – испуганно предложила Маюми.

– Пожалуйста… уйди… – Наоэ уткнулся лицом в подушку и застонал.

Хмель мгновенно слетел с Маюми.

– Может, вызвать врача?

– Я сам врач. – Неожиданно Наоэ резко приподнялся: – В столе в правом ящике… стерилизатор… Неси скорее!.. Шприц…

– Шприц?

– Да-да, в железной коробке! Давай ее сюда!

Маюми бросилась к столу, выдвинула ящик. Вот она, коробка. Маюми открыла крышку: внутри лежали два шприца и с десяток ампул с какой-то прозрачной жидкостью.

– Скорее! – снова простонал Наоэ.

Не мешкая, Маюми протянула стерилизатор.

– Разглядела? – с непонятной злостью спросил Наоэ.

– Что?

Он взглянул на Маюми в упор – так, что ей захотелось провалиться сквозь землю. Лихорадочным движением отломив кончик ампулы, набрал в шприц бесцветную жидкость. Крупные капли пота усеяли лоб; рука, державшая шприц, тряслась.

– Не смотри! – коротко приказал он. Маюми отвела глаза.

Наоэ опять застонал.

Сквозь полуприкрытые веки Маюми увидела, как Наоэ отвернул рукав кимоно; ее поразило, что кожа у него белая до синевы – не такая, как обычно бывает у мужчин.

Закусив от боли губу, Наоэ, даже не протерев спиртом руку, вонзил иглу. Маюми поняла, что нечаянно подсмотрела чужую тайну.

Наоэ бросил шприц в стерилизатор. Звякнув, покатилась пустая ампула.

– Я сказал, уходи! – Наоэ опять кольнул Маюми неприязненным взглядом, и она инстинктивно зажмурилась.

Несколько минут он глухо стонал – видимо, боль была нестерпимой. Маюми с ужасом наблюдала его страдания. Наоэ стонал все громче, голова металась по подушке.

Наконец он затих – лекарство подействовало, и Наоэ уснул. Лицо его было в тени – свет не падал на него, – только смутно белело правое ухо.

Маюми огляделась, будто желая убедиться, что вокруг никого нет, тихонько встала, собрала пустые ампулы, аккуратно закрыла стерилизатор и положила его обратно в ящик стола. Прислушалась: Наоэ спал спокойно. Грудь его мерно вздымалась.

Маюми перевела дыхание. Уф! Точно очнулась от страшного сна. Кто бы мог ожидать… Чистая случайность, что это произошло у нее на глазах. И вот что странно: все началось после ее дурацких рассказов. Связано ли это? Вряд ли. Неужели женская болтовня может так подействовать на мужчину?

Маюми ничего не понимала, но ее почему-то не оставляло странное чувство вины: будто она сказала Наоэ что-то дурное и причинила ему страдания. «Зря я затеяла этот разговор о костях», – с раскаянием подумала она.

Наоэ спал очень крепко.

– Простите меня, – ласково прошептала Маюми, подойдя к нему. Отерла со лба испарину, осторожно перевернула его на спину, поправила простыню, прикрыла одеялом и принялась убирать со стола. На глаза ей попалась пустая ампула. Маюми подняла ее и попыталась прочесть, но ничего не разобрала: какой-то треугольник… и буквы латинские…

Она отнесла посуду на кухню, вылила остатки сакэ, вымыла стаканы. Невесело усмехнулась. Только что ведь сказала: «Может, и мне позволите прибирать у вас?» – и вот, пожалуйста… Точно в воду глядела.

Больше делать было нечего: все чисто. Пора идти? Маюми взглянула на часы. Пять минут восьмого. На работу надо к восьми. Еще есть время. Она подошла к спящему Наоэ, снова прислушалась. Дыхание ровное. Тень от носа падает на бледную щеку.

Оставаться – глупо, а уйти не попрощавшись – неприлично. Но не будить же его…

Маюми решила подождать еще минут двадцать. Закурила. Резко зазвонил телефон. Маюми вынула изо рта сигарету и обернулась к Наоэ. Он спал крепко и ничего не слышал. Телефон продолжал надрываться. Насчитав пять звонков, Маюми медленно подошла к аппарату. Еще три… Маюми потянулась к трубке, но в этот момент звонки прекратились.

Маюми вернулась к котацу; Наоэ не шевелился. Где-то далеко внизу шумел большой город, но в комнате было тихо. Ей вдруг показалось, что все это тянется с давних пор. Сиделка при больном Наоэ…

Снова зазвонил телефон, прервав плавное течение ее мыслей. Она опять дождалась восьмого звонка и сняла трубку.

– Сэнсэй! – прошептал в трубке женский голос. Маюми покрепче прижала трубку к уху. – Это Микико. Вчера я доставила вам беспокойство… Можно мне зайти к вам сейчас?.. Алло, сэнсэй… сэнсэй…

Маюми затаила дыхание и даже прикрыла трубку рукой.

– Алло! Алло!.. Что такое?.. Разъединили?..

Маюми осторожно положила трубку на рычаг.

Микико?.. Микико… Так вот в чем дело!.. Значит, все-таки Микико… «Вчера я доставила вам беспокойство… Можно мне зайти сейчас?..» Повторяя про себя эти слова, Маюми изумленно разглядывала Наоэ. Так вот где провела вчерашний вечер папочкина дочка! Страдальческое лицо Наоэ вдруг показалось ей отвратительным. «Неужели он прятал ее? Невероятно!..» Однако ошибки быть не могло.

Присев на краешек дивана, Маюми склонилась, всматриваясь в черты Наоэ. «В этом человеке живет сам дьявол», – подумала она. И в этот момент веки Наоэ дрогнули: в черных зрачках Маюми увидала свое отражение. Глаза были пустые и тусклые.

– Ну как, полегче? – спросила Маюми.

Наоэ потянулся к ней, коснулся плеча, задержал руку на затылке.

– Не надо, – сказала Маюми, но руку не отвела, а накрыла сверху ладошкой и прижала еще сильней. Наоэ словно ждал этого, рывком привлек Маюми к себе. Губы их встретились.

– Папочка узнает – убьет, – прошептала она.

– Не бойся.

– Нет. Не надо. – Высвободившись, Маюми взглянула на Наоэ. Он лежал на спине, лицо запрокинуто кверху, взгляд отсутствующий, тело как-то странно обмякло. Руки безвольно свисают с дивана. Казалось, Наоэ еще в полусне.

– Вы спите? Доктор! – осторожно позвала она. Но Наоэ не слышал. Он полуприкрыл глаза, потом медленно повернул к ней лицо.

– Вы меня узнаете? – испугалась Маюми.

Наоэ ничего не ответил. Но его рука потянулась к ней, пальцы нащупали молнию на платье.

– Я сама. – Маюми тихонько сняла его руку. – Сейчас.

…Шелковое платье лежало на полу. Наоэ одобрительно кивнул и улыбнулся – сначала улыбка тронула уголки губ, потом щеки и расплылась по всему лицу.

«Как странно он улыбается, – подумала Маюми.

И вообще, он сегодня не такой, как обычно…» А впрочем, какой он обычно? Она и видела-то его всего один раз в клинике… Но тогда он показался ей совсем иным – холодно-насмешливым и надменным.

Не сводя с нее глаз, Наоэ приподнялся, сел на диване, облокотившись о подушки. Голос звучал глухо, язык заплетался. Маюми почувствовала, как по спине пополз липкий холодок. Что с ним происходит?! Она отпрянула, прижалась к стене. Наоэ поднялся. На лице у него блуждала странная ухмылка. Кимоно распахнулось. Пошатываясь и шаря в воздухе руками, словно ища опоры, он медленно приближался к ней. Глаза странно сверкали. «Как у зверя», – отметила Маюми.

– Подойди…

– Нет!

Она отчаянно закричала, но он бросился к ней, грубо обхватил длинными руками.

– А! А-а! – На мгновение у Маюми прервалось дыхание, и она лишь беззвучно раскрывала рот. – Нет! Нет, нет! – опомнившись, завизжала она, отбиваясь.

Но Наоэ сжимал ее все яростнее, потом размахнулся и несколько раз ударил по щекам.

Маюми не помнила себя от страха. «Бежать! Скорее отсюда!» – требовал разум, но тело не слушалось; что-то удерживало ее здесь. Она и страшилась, и жаждала продолжения.

Наконец Маюми окончательно смирилась. Будь что будет. С силой, неожиданной для его худого тела, Наоэ сорвал с Маюми одежду, и кольцо рук, сжимавшее ее, разжалось.

Маюми молча стояла у белой стены, источая аромат молодости и здоровья.

Точеное, словно вырезанное резцом мастера тело: удивительной красоты линии плеч и рук; тонкая талия плавно переходит в крепкие бедра – она стояла неподвижно, точно божественное изваяние, освещаемая голубоватым светом лампы.

Наоэ в упор рассматривал ее. Дыхание его было прерывистым, на лице блестели капельки пота.

Маюми теперь ждала продолжения. О Ютаро она уже не думала, скорее даже испытывала странное удовольствие от того, что может досадить старику.

Маюми сама подошла к Наоэ. Положила руки на плечи. Тот молчал, не спуская с Маюми глаз.

– Ну что же ты… – Маюми закрыла глаза. Вдохнула запах табака, ощутила прикосновение сильного тела. Руки Наоэ медленно ласкали ее. Она тихо вздохнула, изогнулась и прильнула к Наоэ.

«Я дурно поступаю», – мелькнула мысль, но Маюми тут же забыла о ней. Ну и пусть! Пусть все видят – и Ютаро, и мать, и брат, – пусть все знают, как они любят друг друга.

– Обними меня, – прошептала она, – крепче! Но Наоэ не слушал. Непонятная улыбка снова тронула его губы, застыла в остекленевших глазах.

Маюми опять стало страшно.

– Ты что? – спросила она, отстраняясь. Наоэ опустил руки, отодвинулся.

– Пойду… приготовлю кофе…

– Кофе?!

– Да… Сварю… кофе. – Наоэ еле ворочал языком. – Попьем кофе…

– В таком виде? Да вы в своем уме? Наоэ подвел Маюми к плите.

– Давай. Ставь воду.

– Погодите, я хоть оденусь.

– Нет!

– Что за глупости!

– Делай… что говорю.

Опять огонек сверкнул во взгляде Наоэ. Маюми сердито взяла спички, подошла к плите. Зажгла газ: вспыхнул красный кружок.

– Чашки… на полке…

Маюми вдруг почувствовала дикую злобу.

– Вы что, со всеми женщинами так?.. И с Микико тоже?

Что-то зажглось и тут же погасло в пустых глазах Наоэ.

– Она ведь была здесь вчера! Не отпирайтесь! – Маюми вдруг вспомнила о своей наготе. – С меня достаточно. Я ухожу! Знала бы, какой вы…

– Не уходи… – идя за ней следом, попросил Наоэ. Не обращая на него внимания, Маюми надела платье.

Наоэ вдруг опустился на колени, обхватил ее ноги.

– Прошу тебя.

«Какое-то безумие!» – подумала Маюми.

– Доктор, вы в своем рассудке? Или это лекарство так на вас подействовало? – Она оттолкнула его.

– Побудь со мной… еще… немного…

Глядя на уткнувшегося в ее колени Наоэ, Маюми поняла: ей открылось тайное лицо этого непонятного человека.

Глава XII

Наступил декабрь.

Как обычно в конце года, пациентов в больницах было мало. Все в предновогодних заботах, всем не до болезней. В такое время мало кто ходит по врачам.

В «Ориентал» тоже наступило затишье. Амбулаторные больные, правда, еще приходили, но палаты опустели – а ведь до Нового года еще две недели.

Выписались и пациенты из роскошных люксов. На всем этаже осталась одна Дзюнко Ханадзё.

Теперь, после операции, она по два раза на дню принимала процедуры: сидела в тазу с теплой водой. Процедура приятная, снимает боль – хотя зрелище, конечно, не слишком эстетичное. Но за время пребывания в клинике Дзюнко привыкла ко многому.

Не меньше Дзюнко Наоэ тревожил Ёсидзо Исикура. В последние дни старик снова стал жаловаться на боли и тяжесть в желудке.

– Знаете, доктор, просто есть не могу, – чуть не плакал он. Лицо его побледнело, щеки ввалились. – А вчера опять был жар. Простыл, что ли?

– По ночам выключают отопление, одевайтесь теплее, – ответил Наоэ, изучая температурный лист.

Всю последнюю неделю температура у Исикуры ежедневно подскакивала до 38°, а иногда и выше. Жаропонижающее почти не действовало, ртутный столбик снова начинал неумолимо ползти вверх. Это был верный признак близкого конца. Последняя стадия болезни. Лечение бесполезно…

– Может, новая язвочка появилась? – вздохнул Исикура.

– Не думаю, – хмуро сказал Наоэ.

– А к Новому году вы меня выпишете?

Наоэ передал Норико температурный лист и отвернулся к окну, за которым ярко светило утреннее зимнее солнце.

– Хочу встретить праздник дома, – дрожащим голосом закончил старик, и у Норико болезненно сжалось сердце.

– Поясница болит?

– Спасибо, получше стало. Только сил моих больше нет, доктор… Изболелся я.

– Вам вредно волноваться. Лежите, отдыхайте.

– Знаете, лезут в голову всякие мысли. – Исикура бросил взгляд на невестку. – Наверно, помру скоро…

– А вы думайте о рыбалке.

– Эх! – Старик охотно подхватил любимую тему. – Уже больше года не рыбачил! Вот поправлюсь – буду каждый день ходить. Наверстаю упущенное.

– Ну что ж, выздоравливайте… – Наоэ попрощался и вышел из палаты. Исикура молча смотрел ему вслед.

В тот же день Наоэ пригласил к себе старшего сына Исикуры с женой.

Когда они вошли, он сказал им самым будничным тоном:

– Вашему отцу осталось жить меньше месяца. Самое большее – до середины января.

– Как?! Всего?..

– Я думал, что он продержится еще немного, но сегодня понял, что заблуждался. Он слишком слаб. Это конец.

Муж с женой переглянулись.

– Вы уверены, доктор?

– Да. Скажите, а о той операции отец вам ничего не говорил?

– Говорил. Удивляется, почему нет улучшения, – кивнул головой Исикура-младший.

– Он ни о чем не догадывается?

– Да вот позавчера вдруг обмолвился: уж не рак ли?

– Надеюсь, вы ему ничего не сказали?

– Нет-нет, что вы! Ответили, как вы учили.

– Ну и хорошо. Ни в коем случае нельзя говорить ему правду. Язва желудка, только язва желудка. Понятно? Если сам заговорит про рак – посмейтесь и переведите разговор на другую тему.

– Но он, кажется, догадывается, что ему уже не поможешь.

«Как сын похож на отца, – вдруг заметил Наоэ. – Особенно глаза и нос…»

– Ничего, пусть думает что хочет. А вы, – голос Наоэ звучал твердо, – вы делайте так, как я говорю. Для вас это единственная возможность исполнить сыновний долг. – И Наоэ поднялся, давая понять, что разговор окончен.

Кобаси находился в мрачном расположении духа. А причиной тому был Дзиро Тода, которого выписали из клиники в конце ноября.

Уходил он вполне здоровым. Шрам на лбу уже не гноился, боли и головокружение прекратились. Остались, правда, келоидные рубцы, и требовалась пластическая операция. Но Кобаси решил не спешить. Может быть, рассосутся сами. Когда Тода выписывался, Кобаси дал ему мазь, довольно дорогую, велел регулярно смазывать ею шрамы и через день приходить в больницу на осмотр.

Но неделя уже подходила к концу, а Тода и носа не казал. Кобаси забеспокоился всерьез, нашел в картотеке телефон Тоды, набрал номер. Незнакомый мужской голос ответил, что уже более полугода Тода тут не живет.

«Куда же он делся, черт его побери?..»

– У него же энцефалограмма плохая. Говорил ему: обязательно наведывайся в больницу, – расстроенно сказал как-то Кобаси Акико.

Та нахмурилась.

– Не нравился он мне с самого начала. Бездельник и пьяница. Ничего странного, что и дома-то нормального у него нет.

– Ну, полгода назад он все-таки жил здесь, так что не очень и наврал, – буркнул Кобаси.

Стоило Акико ополчиться на Тоду, как Кобаси немедленно вставал на защиту.

– Да он же прирожденный враль! Послушать его – такой несчастный! Умеет разжалобить. Не верю ни единому его слову!

– Он не виноват. Лгунами людей делает жизнь.

– Вы еще и покрывать его?! – разозлилась Акико. – Да он же надул вас!

– Почему надул? Просто занял немного денег.

– Вот-вот. Потому-то и не появляется. Он и не собирался их возвращать!

– Да нет, не может быть.

– Может. Еще как!

– Просто ему негде взять. Пока…

– Ну и остолоп же ты, – не выдержала Акико. – Ты что, в самом деле веришь ему?

– Во всяком случае, у меня нет оснований думать о нем так дурно.

– М-да… – Акико язвительно рассмеялась. – Действительно, какие уж тут основания?

Кобаси насупился. По правде говоря, его самого грызло сомнение. Но что бы там ни было, а выслушивать такое от медсестры…

– Я врач и не могу допустить, чтобы погибал человек.

– «Погибал» – это уж чересчур.

– Ну ладно, хватит! А деньги… Не очень-то и расстроюсь, если даже и не вернет.

– Ну и ну… за здорово живешь отвалить прохвосту пятьдесят тысяч иен?..

– Я дал ему денег по собственной воле, – все более раздражаясь, сказал Кобаси.

– Не дело это – заниматься благотворительностью. Тем более врачу.

– Нет, дело. Именно врачу! Это его дело – «творить благо». Только и среди нашего брата немало людишек вроде главврача, которые думают больше о собственной выгоде. Ну а что касается Тоды, то запомни: я не желаю думать о нем дурно.

– Ага! Ты опять о нем!

– Это потому, что ты городишь ерунду.

– А что я такого сказала? – взъелась Акико, но тут появилась разрумянившаяся после ванны Каору с мыльницей и полотенцем под мышкой, мокрые волосы распущены. Увидев Кобаси и Акико, она смутилась.

– Ну, как помылась? – нарушила неловкое молчание Акико.

– Спасибо, хорошо. Одна, не спеша… – Опустив голову, Каору прошла мимо Кобаси и повесила сушиться на крючок форменные белые чулки.

– Как там в палатах? Все тихо?

– Да. Только…

– Что «только»?

Каору украдкой взглянула на Кобаси, не решаясь начать говорить.

– Ну, говори же. – Акико нетерпеливо взглянула на нее.

– Да нет, я…

– Да говори же ты толком, не мямли!

– Я поднялась на шестой этаж, хотела проверить, везде ли выключен свет…

– Ну и что?

– И мне показалось… Что в шестьсот первой…

– Палата Ханадзё. Так что там такое?

– …Там, кажется, кто-то есть.

– Может, сиделка?

– Нет… – Каору стыдливо опустила глаза.

– А кто же?

Щеки Каору стали совсем пунцовыми.

– Мужчина?! – догадалась Акико.

Каору виновато опустила голову.

Акико вздохнула и посмотрела на Кобаси, который сидел, скрестив на груди руки и демонстративно глядя в сторону.

– Ты что-нибудь ей сказала? Каору покачала головой.

– Кто же это? – Акико задумалась. – Может, импресарио?

– Нет. Его она к вечеру отпускает домой. И потом, он занят организацией концерта. Сегодня днем посидел немного и ушел.

– Значит, кто-то чужой? – заинтересовался Кобаси. – Каору, ты не заметила, никто вечером не проходил через вестибюль?

– Я не видела. Я ведь не слежу за входом…

– Да, конечно… – согласилась Акико.

– В котором часу сегодня закрыли главный вход?

– В половине десятого.

– Значит, посетитель пришел раньше.

Акико выглянула в сумрак коридора. Шел одиннадцатый час, в палатах все спали.

– Оперировали ее, кажется, всего дня три назад? – спросил Кобаси.

– В том-то и дело… – ответила Акико с досадой. – Ну, что будем делать?

– Может быть, сходить, еще раз проверить? – предложил Кобаси.

– Еще раз идти к ней в палату? – Теперь уже Акико залилась румянцем. – Сэнсэй, – попросила она, – пойдемте вместе. Я боюсь… А если там и в самом деле мужчина?

– Ну и что? Приведешь его сюда.

– Ну пожалуйста! – Акико потянула Кобаси за рукав. Тот нехотя поднялся.

– А ты тогда оставайся тут, – велела Акико Каору. Нажимая кнопку шестого этажа, Кобаси усмехнулся.

– Уно, кажется, порядочно смутилась. Наверное, увидала их в неподходящий момент.

– Фу, сэнсэй, как не стыдно! – Акико негодующе хлопнула Кобаси по спине.

Лифт остановился. В коридоре царила глубокая тишина, тускло светила маленькая лампочка.

Кобаси и Акико шли пригнувшись, точно заговорщики, стараясь ступать неслышно. Кроме 601-й, все палаты на этаже пустовали. Акико стало даже жаль, что в таких прекрасных палатах – с душем, туалетом и холодильником – никого нет. Крадучись, они подошли к двери и остановились. За дверью находилось помещение для сиделки, дальше – холл, за ним – комната Дзюнко.

Дверь была плотно закрыта, но в занавешенное оконце, выходившее в коридор, пробивался свет. Дзюнко любила комфорт и, устраиваясь в больнице, велела привезти сюда торшер с красным абажуром, который поставила у изголовья.

Кобаси с Акико прильнули к двери. Прислушались. Никаких голосов из палаты не доносилось, только приглушенно играла музыка: стереопроигрыватель, стоящий рядом с кроватью Дзюнко. Может, вспугнули «пташек»? Вряд ли. Ведь они шли очень тихо. Кобаси представил себе их нелепое положение и невольно фыркнул: попадись они кому-нибудь на глаза – засмеют.

– Уйдем, – шепнул он Акико.

И в этот момент послышался чуть хрипловатый женский голос, без сомнения Дзюнко:

– Вот недоте-опа! – Она по своему обыкновению кокетливо тянула слова.

Кобаси и Акико переглянулись.

Хихиканье. Опять Дзюнко. Другого голоса пока не слышно. Потом послышались тихие шаги. Открывается дверь в холл.

«Лазутчики» многозначительно переглянулись.

Кобаси тронул Акико за локоть. Пригибаясь, они отошли от двери и только в конце коридора выпрямились во весь рост.

В лифте Акико вздохнула с облегчением.

– Значит, кто-то у нее все-таки есть…

– Приятель, кто ж еще.

– А где сиделка?

– Откуда я знаю. Может, спит в своей комнате.

– Нет, уж тут не уснешь… – Акико вздохнула. – Да… И это после операции. А еще во время осмотра вопит от боли.

– Ну как же, – процедил Кобаси. – Чтобы ее пожалели.

– Интересно, что ей будет за сегодняшнее?

– А что ей может быть?

Они умолкли: что, делать? Ворваться в палату и выгнать непрошеного гостя? Но тогда сразу станет ясно, что шпионили ночью под дверью, подслушивали. И потом – а вдруг там все-таки не мужчина? Верхний свет выключен, горит лишь торшер, и проигрыватель играет совсем тихо. Да и включи она громче, все равно никому бы не помешала. Дзюнко одна на всем этаже. Нет, это не повод, чтобы врываться в палату. А если это сиделка?

– Ничего, скоро узнаем, – проворчал Кобаси.

Его расчет был прост: гораздо разумнее будет поймать «преступника» в тот момент, когда он попытается улизнуть.

– Все равно он пойдет через главный вход. В крайнем случае, если останется на ночь, накроем голубчика утром, когда будете мерить больным температуру.

Кобаси с Акико вернулись в комнату медсестер. Каору сидела на диване, поджидая их.

– Ты была права, Каору, – сказала Акико.

– Вы его выгнали?

– Нет.

– Почему?

– Завтра утром поймаем с поличным. А ей предложим покинуть больницу, – ответил Кобаси.

– Кому? Дзюнко Ханадзё?! – Акико в замешательстве посмотрела на него. – Из-за такой ерунды?..

– Ерунды?! Приводить в палату мужчин – ерунда? Плевать мне, что она звезда эстрады, – я не стану потворствовать этому безобразию.

– Но у нас же нет доказательств.

– Будут. Достаточно того, что посторонний провел у нее ночь.

– Но доктор Наоэ…

– Он ее лечащий врач, а за то, что случается ночью, отвечает дежурный. И как дежурный врач я считаю ее поведение недопустимым.

– Не знаю, согласится ли с этим Наоэ.

– Он вообще ей слишком многое позволяет. Подумаешь, артистка. А может, у него самого на нее виды? Хотя вряд ли. Он же теперь ее знает как облупленную.

– Пошляк, – скривилась Акико.

– Эти мне служители муз… Терпеть не могу их племя, – негодующе заключил Кобаси, и тут в дверях возник человек. Незнакомец был высокого роста – головой почти доставал до притолоки – и по моде длинноволосый.

Первой его увидела Акико. От неожиданности она даже вскочила.

– Вы кто? – удивленно спросила она, невольно отметив, что незнакомец очень хорош собой.

– Я хотел бы выйти отсюда, но парадная дверь закрыта. – У мужчины оказался бархатный бас и четкая дикция.

– Выйти?.. – Акико беспомощно оглянулась на Кобаси; тот вместе с Каору стоял молча и оторопело смотрел на гостя.

– Вы кто? – наконец выговорил он.

– Кэндзи Танимото.

Девушки переглянулись: фамилия была им хорошо знакома.

– Кто-кто? – недоуменно переспросил Кобаси, и Акико тихонько шепнула:

– Самый популярный эстрадный певец. Кобаси оглядел незнакомца.

– А где вы были до сих пор?

– В палате.

– В какой?

– В шестьсот первой, у Дзюнко Ханадзё, – невозмутимо, без тени смущения пояснил тот.

Кобаси непроизвольно моргнул.

– А что вы там делали? – зло спросил он.

– Ничего особенного. Слушали музыку, разговаривали.

– Да? И все?

Танимото только ухмыльнулся. Лицо его приняло добродушное выражение.

– К сожалению, ничего больше добавить не могу.

– Вот как?

– В общем-то я не обязан отчитываться. – Танимото опять рассмеялся.

Акико с Каору смотрели на него как завороженные.

– Вам известно, что Ханадзё совсем недавно сделали операцию? Как вы полагаете, это хорошо – беспокоить больного человека?

– Она сама просила меня прийти.

– Вечером?

– Нет, просто сейчас я свободен.

– По-моему, совсем не трудно сообразить, что это просто неприлично – до поздней ночи торчать в палате у женщины.

– Прошу прощения. Я не знал, до которого часа можно находиться у больной. – Танимото смиренно склонил голову.

– Здесь больница, а не ночной бар. – Добродушие и смазливая внешность гостя все больше злили Кобаси. – Да кто вы такой! Не муж, не жених… Удивительное нахальство!

– Извините.

– Я обязан отметить это в журнале. Вы допоздна находились в палате больной. Не знаю, кто виновник – Ханадзё или вы, – но я непременно сообщу обо всем главврачу.

– А дальше?

– Возможно, придется попросить Ханадзё покинуть клинику.

– Простите, но я не о ней… Меня-то вы выпустите отсюда?

Не скрывая неприязни, Кобаси еще раз оглядел Танимото:

– Адрес? Цель визита? Танимото отвечал с готовностью.

Кобаси записал ответы в журнал, в графе «Происшествия».

– Да… Вас, я вижу, ничем не проймешь.

– Еще раз прошу меня извинить. – Танимото держался так, будто и не чувствовал язвительности Кобаси.

– Выпусти его. – Кобаси повернулся к Танимото спиной. – Даже разговаривать с ним противно. Ну и прощелыга! – буркнул он, когда за Танимото закрылась дверь.

– Настоящий мужчина! – все еще глядя на дверь, за которой исчезла фигура певца, мечтательно вздохнула Акико.

– Тебе нравятся такие идиоты?

– Идиот или нет – не знаю. Но до чего же хорош…

– Завтра все выскажу Наоэ.

Стараясь подавить раздражение, Кобаси запыхтел сигаретой.

На следующий день Наоэ снова пришел на работу в одиннадцатом часу. Последнее время он постоянно опаздывал, только раз или два явился до десяти.

Медсестер такое положение дел вовсе не радовало: обход задерживался, множество дел откладывалось на вторую половину дня. Да и Кобаси в отсутствие Наоэ приходилось туго: все заботы ложились на его плечи.

Не раз сестры пытались поговорить с Наоэ, но тот только согласно кивал в ответ – и все оставалось по-прежнему. А со временем он стал приходить еще позже. Жаловаться главврачу? Но и это не помогло бы. Главный врач регулярно просматривал журнал и не мог не знать, во сколько Наоэ приходит в клинику, но, похоже, смотрел на его опоздания сквозь пальцы, и Наоэ продолжал опаздывать.

Придя в клинику, он торопливо надел халат и побежал в амбулаторию принимать заждавшихся больных, даже не справившись у сестер о том, что делается в палатах: на это у него уже не было времени.

Узнав от Кобаси и Акико о ночном происшествии, старшая сестра с самого утра порывалась поговорить с Наоэ. Но больных было много, и он освободился только после обеда. Не начинать же такой разговор при пациентах… Сэкигути пришлось запастись терпением.

После обеденного перерыва, дождавшись, когда Наоэ, по своему обыкновению не спеша, пошел в комнату медсестер, Сэкигути наконец излила душу, закончив свой монолог патетической фразой:

– Что будем делать?

– Действительно, что будем делать? – повторил ее вопрос Наоэ.

– Разве можно оставить безнаказанным подобное безобразие?

– А разве нельзя? – Наоэ демонстративно зевнул и потянулся за температурными листами.

– Сэнсэй!

– В чем дело?

– Выслушайте меня внимательно.

– Уже выслушал.

– Она же привела в свою палату мужчину. Ночью! Чем они там занимались?! Вы представляете, что бы произошло, если б об этом узнали больные?!

– Так не узнали же, – усмехнулся Наоэ.

– Но… – Старшая сестра с немым возмущением взглянула на него. – В конце концов, дело даже не в том. Неизвестно, что она еще вытворит, если мы не накажем ее на этот раз.

– Предоставляю вам право сделать ей внушение.

– Ну уж нет. Сказать ей должны вы, именно вы, сэнсэй. И потом, я хочу знать ваше мнение, мнение лечащего врача: достаточно отругать ее или нужны более строгие меры?

– На этот счет у меня нет мнения.

– Как это «нет мнения»? – опешила Сэкигути.

– Нет – значит, нет. – И Наоэ уткнулся в бумаги.

– Иначе говоря, вы считаете, что вовсе ничего не следует делать?

– Да.

Сверкнули глазки, окруженные сеточкой мелких морщин. Старшая сестра выпустила коготки:

– Что ж, если вы занимаете такую… своеобразную позицию, я вынуждена обратиться к главному врачу.

Наоэ промолчал.

– Доктор Кобаси, дежуривший вчера, крайне возмущен… Вы позволите мне самой поговорить с главным врачом?

– Ради бога.

Старшая сестра была сражена безразличием Наоэ. Она даже утратила дар речи.

– Что ж, – наконец выдавила она. – Вообще-то… Принципы нашей больницы не позволяют…

– Вам что, делать нечего? – оборвал ее Наоэ.

– Что?! Мне… мне нечего делать?!

На пронзительный крик Сэкигути, бросив дела, сбежались медсестры. Тонкая шея старшей сестры побагровела.

– За поведение этой бесстыдницы ответственность будете нести вы! – Сэкигути ткнула в Наоэ пальцем.

Наоэ молчал.

– Как вы восхваляли ее: «отличная актриса», «милая девочка»… Вот вам и «милая», вот вам и «чистая»!

– Это лишь подтверждает то, что она хорошая актриса. Играть – ее профессия. Она должна владеть этим искусством виртуозно. Иначе бы не выступала на сцене.

Старшая сестра глядела на Наоэ, не понимая, куда он клонит.

– Она испорчена – но именно поэтому ей отлично удается играть наивность. А вообще, ничего страшного не случилось. Ну, кого она потревожила?

– Вы что говорите, сэнсэй? Только четыре дня назад вы сами оперировали ее. Неужели вас как врача не волнует ее поведение?

– Не волнует. Потому что одно к другому не имеет никакого отношения. – Наоэ расхохотался. – И потом, люди стараются не делать себе больно. Если это поднимает ей настроение – пусть.

Старшая сестра с ужасом посмотрела на него.

– Ну ладно, – примирительно заключил Наоэ, – не принимайте это близко к сердцу. – И повернулся к Норико, тревожно прислушивавшейся к разговору: – Начнем обход.

Осмотр Наоэ начинал обычно с третьего этажа – с двух самых больших и дешевых палат. В них лежало по шесть человек.

Стенные шкафы завалены одеждой, посудой, рядом с кроватями – коврики, матрасы, на которых ночью отдыхают родственники больных и сиделки. Стены, когда-то кремовые, давно не крашены и местами совсем облупились. В прошлом году в клинике был ремонт, но до этого этажа дело так и не дошло. У мужчин стены пестреют афишами, фотографиями актрис, в углу стоит гитара. В сравнении с этими палатами «люкс» Дзюнко Ханадзё кажется просто королевскими апартаментами. Зато в дешевых палатах нет места тоске; все относятся друг к другу как родные, есть с кем отвести душу.

У окна лежал Кокити Уэно. После переливаний крови он пошел на поправку и мог уже сидеть на кровати, сам принимать пищу. Ходить, правда, пока не мог: ноги не слушались.

Наоэ вошел в палату как раз в тот момент, когда Уэно делали переливание. Капля за каплей вливалась кровь во вздувшуюся вену. Прежде бледная, высохшая как пергамент кожа стала живой и эластичной, даже щеки порозовели.

Жена старика, Тиё, – щуплая, но еще довольно проворная – с самого первого дня не отходила от мужа.

Когда Наоэ закончил осмотр и направился к выходу, старушка засеменила за ним.

– Доктор, можно вас побеспокоить?

Наоэ удивленно остановился. Тиё, которая, как утверждали сестры, всегда только кивала головой, вдруг заговорила.

– Что, бабушка?

– Я… я хотела спросить… – нерешительно проговорила она, глядя в пол.

– Закончу обход – тогда поговорим, ладно? Минут через двадцать подойдите к комнате медсестер.

Старушка благодарно кивнула.

Наоэ быстро обошел палаты на третьем, четвертом и пятом этажах. Остался шестой, где лежала одна Ханадзё. Она сидела на кровати в розовом пеньюаре и расчесывала волосы.

– Будете осматривать? – Дзюнко положила щетку на тумбочку и, не дожидаясь, пока ей скажут, легла на кровать. Она уже хорошо усвоила, что от нее требуется.

Все было кончено быстро, Дзюнко и охнуть не успела.

Норико подала полотенце. Наоэ, тщательно протирая каждый палец, спросил:

– Болезненные ощущения есть?

– Да-а, немного…

– Это результат вчерашнего.

– Вы о чем? – Дзюнко округлила и без того большие глаза. Вид у нее был самый простодушный.

– Вы не понимаете?

– Нет. – Дзюнко удивленно покачала головой. – А в чем дело?

– Ну, как мне вас наказать?

– Не пугайте, доктор. – Дзюнко шутливо хлопнула Наоэ по руке. – Вы-ыдумщик!

– Обманываю не я, а вы.

– Я?!

– Имейте в виду, если нитки порвутся и сосуды откроются, операцию придется повторить.

– Зачем?

– Придется все чистить.

– Ни за что!

– Тогда не позволяйте себе вольностей.

– Фи, доктор! Проти-ивный, – томным голоском пропела Дзюнко.

Наоэ бросил Норико полотенце и вышел в коридор. Тиё уже ждала их, притулившись на диванчике в комнате медсестер.

– Что случилось? – Наоэ вытащил из кармана стетоскоп, отдал его Норико и тоже сел на диван, рядом со старушкой.

– Не знаю… Уж стоит ли вас беспокоить по таким пустякам…

– Да что такое? Говорите толком.

– Недавно я получила вот это… из больницы. – Она вытащила из-за пояса несколько листочков бумаги. – Здесь написано, что я должна платить за что-то…

Наоэ просмотрел листочки.

– Это счета.

– Какие счета?

– Видите ли, в чем дело. Плата за лечение во всех больницах разная. Обычно сумма страхования на случай болезни покрывает счета. Но в нашей клинике, за исключением двух общих палат на третьем этаже, за другие надо немного доплачивать. Первую неделю ваш муж лежал в палате на двоих, а за нее надо платить дополнительно примерно по тысяче иен в день. Страховка страховкой, а приходится приплачивать.

– Вот оно что…

– Сейчас он лежит в палате, за которую доплачивать не надо. А что, у вас с деньгами трудно?

Старушка потупилась:

– Так ведь я, как старик заболел, все время при нем…

Наоэ вытащил из кармана сигарету. Норико, просматривавшая медицинские карты, подала пепельницу.

– Что ж, если не можете заплатить сейчас, потом заплатите.

– Но…

– У вас действительно совсем нет денег? – немного подумав, спросил Наоэ.

Старуха горестно кивнула.

– Ну и ладно. Нет – и не надо. Старушка удивленно посмотрела на него.

– Нет денег – и все тут. Ничего не поделаешь. Будут требовать – так и отвечайте. Это самый сильный аргумент.

Старушка совсем растерялась.

– Вы раньше где-нибудь работали?

– Да, время от времени…

– Где?

– В ресторанчике, посуду мыла.

– И сколько вам платили?

– Я работала десять дней в месяц и получала двенадцать тысяч иен. Вот поправится старик, снова устроюсь куда-нибудь. Может, тогда как-то наладится с деньгами…

– Да вам уж не надо работать.

– Ну а как же?..

– Вы ведь получаете пособие, так? И за больницу платит государство. Так что ради двенадцати тысяч работать не стоит.

– Почему?

– Сейчас вам выплачивают пособие и дают деньги на лечение. Тысяч двадцать-тридцать наберется?

– Около двадцати пяти.

– Ну вот. Это как раз минимум, установленный государством; такую сумму обязаны выплачивать нетрудоспособным – тем, кто лишен каких бы то ни было доходов. А если узнают, что вы иногда подрабатываете, из пособия будут изымать ровно столько, сколько вы заработали. Так что нечего работать, будьте лучше рядом с дедом. И вам легче, и ему лучше.

– А как же счет?

– Выбросьте и забудьте.

– Главный врач будет ругаться.

– Состояние вашего мужа неудовлетворительное, выписать его он не имеет права. И потом, никто не может требовать денег с тех, у кого их просто нет.

Старушка снова кивнула, но было видно, что она решительно ничего не понимает.

– В наше время хуже всего – иметь мало денег, продолжал Наоэ. – Или уж иметь много, или совсем ничего. Да, лучше совсем ничего не иметь. На нет и суда нет – и нечего волноваться, как заплатить за больницу, сколько стоит лечение…

Тиё почтительно слушала.

– В Японии лучше быть или очень богатым, или совсем нищим…

– А… а дед мой поправится? Наоэ затянулся, выпустил дым. – Нет, не поправится.

– Значит, помрет? – Старушка потерянно подняла на Наоэ глаза.

– Разве вам не говорили, что он неизлечимо болен?

– Говорить-то говорили… Стало быть, и больница ему не поможет?

– Понимаете, у него болезнь крови. Пока делают переливания – всё более или менее хорошо, но постепенно он все равно будет слабеть и слабеть. Тут медицина бессильна. Переливание стоит дорого, каждый раз – несколько тысяч иен. Так что, повторяю: ему лучше всего оставаться в больнице, за счет пособия. Положитесь на нас и ни о чем не думайте. А мужу о нашем разговоре ни слова.

– Хорошо-хорошо… – Старушка снова послушно закивала.

– Безнадежных больных много. У нас есть больной раком желудка: он не доживет и до конца года… Рано или поздно – все там будем. Только кто-то знает свой срок, а кто-то нет, – словно разговаривая сам с собой, пробормотал Наоэ.

Тиё потянула носом, вытерла его пальцем.

– Спасибо, доктор. – Со слезами на глазах она поклонилась и вышла из комнаты.

Наоэ проводил взглядом ее маленькую сгорбленную фигурку и повернулся к Норико.

– Разве Кобаси не говорил ей, что старик обречен?

– Да нет, кажется, прямо не говорил.

– Напрасно. Диагноз следовало сообщить жене больного.

– Наверное, просто не решился. Два таких несчастных старика…

– Ну и что? Болезнь есть болезнь.

– У них и детей-то нет, так вдвоем и состарились. Смотришь порой, как она хлопочет подле него, так жалко становится, что хоть плачь.

– Нелегко ей…

– А каждую ночь она к старику под бок… Лежат рядышком – маленькие, худенькие, прямо дети.

– А другие не возражают?

– А что возражать? Ну, посмотрит кто искоса, да без зла. У них в палате все друг о друге заботятся.

– Вообще она молодец, хорошо держится. Норико вздохнула.

– Неужели у них действительно совсем нет родственников? Никто ведь ни разу не навестил старика.

– И хорошо, что нет. С пособием проще. А теперь и вовсе: никого нет, ничего нет – и проблем никаких.

– А им-то каково? – усомнилась Норико.

– Да ты подумай: если бы старику пришлось высчитывать, какую сумму покроет пособие да сколько платить наличными, он бы извелся весь.

– И то верно… Ей будет тяжко, когда дед умрет.

– Что тут сделаешь?

– Такие дружные… Язык не поворачивается сказать.

– Родственников обязательно надо предупреждать.

– Да ведь как страшно знать заранее!

– Зато смерть не будет неожиданной.

– Все равно, смерть – это ужасно. Правда, Томоко?

Томоко Каваай сидела рядом с Норико и крутила из марли тампоны.

– Если уж умирать, – вздохнула она, – то вместе с любимым человеком.

– Двойное самоубийство?

– Ну это, конечно, романтика. Но пережить смерть близкого человека, наверное, очень страшно.

Томоко отложила марлю и подняла глаза. Ей было всего двадцать, круглое личико светилось юностью.

– Вот эти старик со старухой – они как один человек… Это же прекрасно – жить одним дыханием, как они!

– Умирать все равно поодиночке, – отозвалась Норико. – Кто-то умрет первым.

– Как жутко думать об этом! – Томоко вздрогнула. Наоэ в разговор не вступал. Потом неожиданно встал и, засунув руки в карманы халата, вышел в коридор.

Десятого декабря, через четыре дня после ночного приключения, Дзюнко Ханадзё выписалась из «Ориентал».

Сэкигути уверяла всех, что Ханадзё вынуждена была покинуть клинику после неприятной беседы с главврачом, которому она сама доложила о случившемся. Никто, однако, не верил ни единому ее слову.

Старшая сестра действительно не преминула донести, но Югаро, как и следовало ожидать, пропустил это мимо ушей. День выписки – десятое декабря – был назначен заранее.

– Вряд ли скупердяй выгонит богатую пациентку. Да еще за такой пустяк. Подумаешь, привела дружка! – судачили медсестры.

Тем не менее после разговора со старшей сестрой главный врач вызвал к себе Наоэ.

– Это правда? То, что рассказывает старшая сестра?

– Не знаю, – пожал плечами Наоэ, – меня в ту ночь не было. Но дежурный врач уверяет, что правда.

– Ну и девчонка!.. Вот это темперамент!.. И кто же к ней приходил? Кэндзи Танимото? Певец?

– Говорят, он.

– Наверное, она давно с ним крутит.

– Не знаю.

– Да… – Ютаро ухмыльнулся. – Старшая сестра из себя выходит. Выгнать ее, говорит, надо из клиники, чтобы другим неповадно было. Думаю, не стоит так строго, а?

– Во всяком случае, эта история никак не сказалась на ее самочувствии.

– А-а… Ну и ладно. – С самого начала у Ютаро не было желания поднимать шум. – Значит, так: скажем, что я отругал ее.

– Понятно.

– А фигурка у нее, наверное, хороша?.. – Главврач неожиданно переменил тему разговора и выжидающе посмотрел на Наоэ. – Кожа белая…

– Скорее бледная.

– Да?.. – Ютаро мечтательно поглядел на потолок. – Бледная и гладкая…

– Нет, кожа у нее неважная.

– Может, от усталости? Работает много.

– Не думаю. Скорее всего, от наркотиков.

– Да ну?! Почему вы так решили?

– Следы на руках, и кожа сухая.

– Вот как… – протянул Ютаро. – Но зачем? Зачем это нужно ей?

– Думаю, больше из баловства.

– Говорят, это очень приятно?

– Не знаю. Наверное, – сухо ответил Наоэ. Ютаро понизил голос.

– Я слышал, это хорошее средство для мужчин…

– Да. При физическом переутомлении действует возбуждающе.

Ютаро был озабочен своими неудачами с Маюми. На ухаживание сил еще хватало, но как доходило до главного…

– И все-таки не пойму. – Он покрутил головой. – Ну зачем этой прелестной наивной девочке наркотики?

– Наивной она кажется только со сцены.

– Надо же… А посмотришь по телевизору – ведь совсем другой человек!

– Это всегда так: снаружи – одно, внутри – другое.

Ютаро сконфуженно заморгал, испугавшись, что Наоэ намекает на его связь с Маюми. Но Наоэ задумчиво вертел в руках чайную чашку.

– А вы ничего не сказали ей?

– Нет, я же не поймал ее на этом. А без доказательств…

– И мне попробовать, что ли? – Ютаро вздохнул.

– Не советую. Конечно, если собрались умирать, тогда дело другое.

– Да нет, умирать мне пока что-то не хочется, – засмеялся Ютаро.

Лицо Наоэ оставалось непроницаемым.

В день выписки Наоэ зашел к Дзюнко. В палате уже сидел президент телекомпании, импресарио и шофер.

– Будьте любезны, пройдите в соседнюю комнату, – попросила Норико.

Всё было почти в норме, и осмотр закончился быстро.

Едва успев привести себя в порядок, Дзюнко спросила:

– Когда мне прийти показаться?

– На следующей неделе. А потом – в последних числах каждого месяца.

– Если можно, то мне удобнее вечерами…

– Можно, но только в мои дежурства.

– А сейчас известно, когда вы будете дежурить вечером?

Норико, не скрывая недовольства, обернулась к Наоэ.

– Это же не положено!

– Что «не положено»? – не понял тот.

– Амбулаторные больные должны приходить на консультацию днем.

– Как исключение разрешим вечером, – сказал Наоэ. Бросив полотенце на поднос Норико, он направился к выходу.

– Постойте! Сэнсэй! – окликнула его Дзюнко. Наоэ обернулся.

– Сэнсэй, а можно мне иногда, ну, скажем, раз в месяц, ложиться к вам в клинику? Так хочется отдохнуть иногда…

– Пожалуйста.

– И вы дадите мне справку?

– Дам.

– Даже если я не буду больна?

– Я ведь уже сказал.

– Вот спасибо! – радостно заулыбалась Дзюнко. – Скажите, сэнсэй, а что вы любите больше всего? Ну, скажем, из еды, напитков?

– Что? Да пожалуй, особенно ничего…

– Давайте как-нибудь сходим в ресторан. Я угощаю. Я знаю, вы очень заняты, да ведь и я тоже… Но я очень хотела бы отблагодарить вас.

– Это совсем не обязательно.

– Что вы, что вы… Я так вам обязана!

– Ваш импресарио уже вручил мне что-то.

– Нет-нет, это от фирмы, я тут ни при чем. Нам обязательно надо посидеть где-нибудь, поболтать. – В голосе Дзюнко появились кокетливые нотки. – Ну пожалуйста, подарите мне вечер.

– Доктор очень занят. К тому же вам вредно пить при геморрое, – сухо заметила Норико.

– Да? А имбирное пиво? Или сок? Это можно?

– Сэнсэй, – Норико взяла Наоэ за локоть, – нас ждут.

– Так не забудьте! – подмигнула ему Дзюнко.

Через некоторое время Дзюнко в брюках и в легком красном пальто выпорхнула из клиники, села в машину и уехала.

Глава XIII

Маюми не могла поверить в случившееся. Ей все казалось, что это был дурной сон. Но сны со временем тускнеют и забываются, а тот вечер Маюми помнила отчетливо, до мельчайших подробностей. Явь и бред смешались в ее голове, и она уже ничего не понимала. Ясно было только одно: с Наоэ происходило что-то неладное.

Надменный, холодный Наоэ… Бесстрастный медик… Маюми всегда казалось, что в этой бесстрастности кроется совсем иное – одиночество. Безысходное горькое одиночество. Отчаянная тоска, взывающая к состраданию. Постороннему человеку это могло казаться надменностью. Возможно, его щемящее одиночество и привлекало Маюми.

Но тот кошмарный вечер… Неужели это был он – высокомерный доктор Наоэ?! Безвольное лицо, отсутствующий взгляд, обмякшее тело. «Или укол так подействовал? – подумала Маюми, вспоминая катившуюся по столу пустую ампулу. – Что же он ввел себе? И была-то там капелька, а что сделалось с человеком!»

Однако Маюми никому не сказала ни слова. Да и кому расскажешь такое? Подруги засмеют. А Ютаро – не будешь же делиться этим с Ютаро!

Перед ее глазами неотступно стоял Наоэ: опустившись на колени, он умоляет: «Не уходи!» И чем отчаяннее она пыталась вырваться, тем настойчивее он сжимал ее ноги. Собрав последние силы, ей удалось наконец оттолкнуть его.

Наоэ лежал на кровати ничком, голова бессильно свесилась вниз. Он так и заснул, не в состоянии пошевелиться.

Подождав минут двадцать, она оделась, причесалась и собралась уходить. Стоя в дверях, негромко окликнула Наоэ, но ответа не последовало. Тогда Маюми, вернувшись, прикрыла его одеялом и вышла из квартиры.

Досада и разочарование грызли ее.

«Что же все-таки случилось? Может быть, – спрашивала она себя, – он не посмел овладеть мною из-за того, что я любовница Ютаро? Побоялся переступить черту?»

На какое-то время эта мысль утешила ее, но потом сомнения нахлынули с новой силой. Может быть, он сумасшедший?

Ей казалось, что прежде она понимала Наоэ. Теперь же он превратился в загадку.

Ютаро приходил к Маюми раза два-три в неделю – как правило, через день, а иногда навещал ее каждый день. Вырваться из-под бдительного ока мадам Рицуко было отнюдь не просто; приходилось придумывать различные уловки – то совещание, то деловую встречу.

Но с того вечера прошло уже несколько дней, а Ютаро не появлялся, чему Маюми была, в общем-то, рада: она еще не успела прийти в себя, да и совесть у нее нечиста.

Но к концу недели Маюми забеспокоилась. Обычно отсутствие Ютаро, даже довольно долгое, не волновало ее, особенно после того, как она получала от него деньги, однако сейчас Маюми себе места не находила.

«А вдруг он что-нибудь узнал?» Эта мысль преследовала ее постоянно, и каждый раз это «а вдруг?» повергало ее в панику. Проще всего было спросить самого Наоэ; ведь если бы что-то и стало известно, то только от него, сама Маюми держала язык за зубами. Но она никак не могла решиться на это. Ей было жутко. Она боялась Наоэ. Чувство, будто ее неотвратимо затягивает таинственный водоворот, не покидало ее ни на миг.

Наконец Маюми не выдержала. Хорошенько все обдумав, она решила позвонить Ютаро. Домой звонить было нельзя, к телефону могла подойти Рицуко, и Маюми позвонила в клинику утром, когда его вероятнее всего можно было застать на месте.

Трубку сняла секретарша.

– Вас беспокоят из фармацевтической фирмы «Дайке». Будьте любезны, попросите к телефону господина Гёду.

Вообще Маюми старалась звонить как можно реже, но иногда – раза два-три в месяц – ей все же приходилось связываться с Ютаро, и, чтобы не вызывать подозрений, Маюми звонила якобы от фирмы «Дайкё». Хоть клиника и не маленькая, но служащих не так уж и много, к тому же большинство – женщины, создания болтливые. А если кому-нибудь станет известно о «пассии» главного врача, непременно найдутся «доброжелатели», которые тут же сообщат мадам Рицуко.

В действительности никакой фирмы «Дайкё» не существовало, но название звучало вполне правдоподобно. Если бы Рицуко заподозрила что-то неладное, Ютаро всегда мог бы отговориться, что она ослышалась. Но пока все шло гладко и фирма «Дайкё» «процветала». Каждые три месяца Ютаро придумывал новое название и записывал его в телефонную книжку Маюми. Порой, окончательно запутавшись, Маюми называла «фирму», прекратившую «существование» еще полгода назад. Тем не менее хитрость удалась. Рицуко ничего не знала.

– Как вы сказали? Фармацевтическая фирма «Дайкё»? – дважды переспросила секретарша, потом переключила аппарат. Главный врач был у себя в кабинете.

– Слушаю вас, – отозвался сипловатый голос Ютаро. Он явно понял, что это Маюми, но почему-то отвечал сдержанно и немногословно.

– Папочка, в чем дело?

– А что такое?

– Давненько не появлялся. Я даже волноваться начала: не случилось ли чего. Вот и решила позвонить.

– А-а… Спасибо.

«Может, у него в кабинете Рицуко? Как-то странно он разговаривает…»

– Когда придешь?

– Сегодня, к сожалению, не получится. Давайте договоримся… ну, скажем, на завтра или послезавтра.

– Не получится?

– Хорошо, я сделаю все, что в моих силах.

Маюми представила, как Ютаро при этих словах вежливо склонил голову, и хихикнула.

– Учти, если не придешь, – сказала она, – найду себе кого-нибудь другого!

– Что вы, что вы, не стоит беспокоиться по этому поводу.

– Что ты мелешь, папочка?! – расхохоталась Маюми и повесила трубку.

Ютаро приехал к Маюми, как и обещал, на другой день.

Не успев войти, набросился на нее, всю обслюнявил, но опять потерпел фиаско.

– В заботах все время, – оправдывался он, – устал…

А Маюми вспомнила вечер с Наоэ, и ей опять сделалось не по себе.

– Ну ладно, я пошел. – Взглянув на часы, Ютаро стал торопливо одеваться.

– Уже? – Маюми скорчила недовольную мину. – А я?

– У нас скоро проверка, все просто с ног сбились…

– Что еще за проверка?

– Комиссия по контролю за использованием наркотиков. Говорят, очень строгая.

– Разве в больницах устраивают проверки?

– Что ты! Еще какие! А уж если речь идет о наркотиках, то и вовсе…

– Вот как? – Маюми, сидевшая на пуфике перед зеркалом, на миг забыла про свою прическу.

– Между прочим, выяснилось, что кое-кто у нас балуется наркотиками.

– Кто?

– Ну, эта… Дзюнко Ханадзё.

– Да?! – У Маюми отлегло от сердца. Почему-то она ожидала услышать другое имя.

– Во всяком случае, Наоэ так считает.

– Доктор Наоэ?!

– Говорит, по коже видно. Да и следы от инъекций…

– А что, этого достаточно, чтобы считать человека наркоманом?

– Нет, конечно. Но интуиция тут – не последнее дело. Раз Наоэ считает, так оно и есть.

Маюми была поражена. Певица Ханадзё – наркоманка. Но гораздо больше ее удивило другое – то, что именно Наоэ обратил на это внимание. Не связывает ли эти факты одна ниточка?

– Ну и как она?

– Выписалась.

– Да нет, я о наркотиках.

– А кто ее знает? Да это точно и не доказано, просто Наоэ предположил, что она колется, вот и всё. – Ютаро вертел короткой шеей, поправляя галстук. – Ну и молодежь пошла… Совершенно перестал ее понимать.

– Это не в мой ли огород камешек?

– Ну что ты. – Ютаро подошел к Маюми и тоже уставился в зеркало.

– А как поживает доктор Наоэ?

– Все так же… А что? Хочешь его соблазнить?

– Вот еще! – фыркнула Маюми. – Он же женоненавистник.

– С чего ты это взяла?

– Ты еще сомневаешься? Посмотри, сколько медсестер в клинике увиваются вокруг него, а он на них даже и не смотрит.

– Да… Женщины сами вешаются ему на шею, – помолчав, нехотя согласился Ютаро.

– Слушай, папочка, а как поживает твоя дочка? – В Маюми точно дьявол вселился.

– Микико?

– Уже успокоилась?

– Да… Кажется.

– А ты знаешь, где она была в тот вечер? – Маюми насмешливо прищурилась.

– Как где? У подружки.

– У подружки… У какой?

– Университетской.

– Хм… А ты не пытался выяснить поточнее?

– Зачем? Она же сама сказала.

– Ну-ну.

– А тебе-то что? – огрызнулся Ютаро. – Что тут такого особенного?

– Да нет, ничего… – Маюми отошла от зеркала и улеглась на диване.

– Ты знакома с Микико?

– Нет, не знакома.

– И что это она тебя так занимает?

– Да ведь потеха – невеста сбежала со смотрин.

– Кому смех, а кому и слезы… – Ютаро надел пиджак. – Ну, я пошел.

– Постой. – Маюми приподнялась. – А может, она влюблена в Наоэ?

– Ты соображаешь, что говоришь? – Уже в дверях Ютаро остановился и изумленно уставился на Маюми. – Микико? В Наоэ?

– А что, разве это невозможно?

– У тебя есть доказательства?

– Нет. Просто мне вдруг пришло в голову. Теперь уже Ютаро не мог спокойно уйти. Он вернулся и сел на диван рядом с Маюми.

– Доктору Наоэ уже тридцать семь, – сказал он.

– А девушкам часто нравятся мужчины как раз такого возраста.

– Но ведь Микико ни разу с ним даже и не поговорила.

– Ты в этом уверен? – Маюми усмехнулась.

– Тебе что-то известно? Ну-ка выкладывай!

– Ничего мне не известно. Ну а вдруг они встречались? Потихоньку, тайком?

– Глупости. У Наоэ есть любовница.

– Кто?

– Медсестра Норико Симура.

– Значит, все-таки есть… – Маюми не сомневалась, что у Наоэ есть женщина, но сейчас, услышав об этом от Ютаро, почему-то растерялась. – Ну и что из того? – Она презрительно хмыкнула. – Не удивлюсь, если у него их и две, и три. Это же Наоэ. – Маюми храбрилась, хотя на душе у нее кошки скребли.

– Странные вещи ты сегодня говоришь. От разговоров с тобой просто свихнуться можно.

– Знаешь, папочка, дело, конечно, твое, – вкрадчиво заметила Маюми, – только мой тебе совет: не тяни со смотринами.

– В этом можешь не сомневаться. В ближайшее время все улажу.

– С тем же женихом?

– Да, пришлось перед ним извиниться. Сказали, что невеста попала в аварию.

– Ишь как папочка старается!

– Должен же я заботиться о единственной дочери.

– Ну конечно, должен! – успокоила Маюми Ютаро и со всем ехидством, на какое только была способна, добавила: – Счастливый ты, папочка.

– Я? Счастливый?

– И лишь отец один в неведенье спокойном… – с выражением продекламировала Маюми.

– Ты это о чем?

– Ладно-ладно, собрался – так иди.

Слова Маюми задели Ютаро за живое, но дома ждала Рицуко, об этом нельзя было забывать. Он сказал, что пошел в Дом врачей; скоро уже пять, а в шесть они собирались пойти играть в маджонг к Хираяме.

– Так я пошел?

– Иди-иди. – Маюми даже головы не повернула к Ютаро.

Ютаро ушел, а Маюми долго еще не могла успокоиться. Еще бы: от Ютаро толку никакого, к тому же в голове у него сейчас только смотрины Микико; у Наоэ – женщина, какая-то Норико Симура… И все переплелось…

Нерастраченная злость Маюми нашла совершенно неожиданный выход: «А что, если встретиться с этой Микико и задать ей перцу?» Поразмыслив, Маюми решила, что идея не такая уж вздорная и сулит некоторое развлечение. «Если ты дочь главврача, значит, все счастье тебе?! Ну уж, дудки!» Маюми уже не могла остановиться.

Было еще только пять часов вечера, до работы времени предостаточно. Выкурив сигарету и отхлебнув бренди, Маюми раскрыла телефонную книжку и сняла трубку. Телефон Ютаро Гёды был записан не под буквой «Г», а под «П» – «папочка».

После нескольких гудков в трубке послышался немолодой женский голос. Маюми испугалась, что трубку сняла сама Рицуко, и на мгновение даже замерла, но тут же вспомнила, что у жены Ютаро голос высокий, пронзительный. Видимо, к телефону подошла горничная.

– Простите, госпожа Микико дома?

– Подождите минуточку.

Даже не поинтересовались, кто спрашивает; наверное, потому что звонит не мужчина.

– Я слушаю, – произнес голос молодой и очень чистый.

– Микико-сан?

– Да.

– Меня зовут Уэгуса. Я бы хотела с вами встретиться.

– Уэгуса? – В голосе Микико прозвучало явное недоумение. – Простите, но кто вы?

– М-м-м… Как вам сказать… В общем, я должна вам кое-что рассказать.

– Рассказать? О чем?

– Дело касается доктора Наоэ.

– Наоэ?!

Маюми почувствовала, как вздрогнула Микико.

– Не волнуйтесь, ничего не случилось. Просто я немного знаю его и… – Маюми заговорила мягче.

– Но при чем тут я?

– Я кое-что слышала… Да вы не пугайтесь, я вам желаю только добра. Может, нам встретиться сегодня? Скажем, в… ну хоть сейчас.

После короткой паузы Микико прошептала:

– Хорошо.

– Тогда в шесть, в Сибуя, договорились? – и Маюми назвала маленькое, очень уютное кафе.

– Но… Я ведь вас никогда не видела.

– Ах, да!

Маюми совершенно упустила из виду, что и она не знает Микико.

– Я буду в лиловом пальто, в руках женский еженедельник, – сказала Маюми.

– А я… я приду в белом пальто.

– До встречи. – Маюми положила трубку и вдруг ощутила мучительный стыд.

Отправляясь на работу, Маюми одевалась скромно, а платье, в котором обслуживала клиентов, брала с собой. Даже в Токио, где на улицах много нарядно одетых женщин, этот вызывающий туалет – мини, со множеством оборок – бросался в глаза. Всем сразу было бы ясно, что девица из бара торопится на работу. Маюми вовсе не стеснялась своей профессии, но ее раздражали чересчур откровенные взгляды проходящих мимо мужчин.

Она надела лиловое пальто, взяла в руки журнал и пакет с платьем.

Такси не было, и она опоздала минут на пять, что ее не слишком огорчило – опаздывала она всегда и везде.

Войдя в кафе, Маюми сразу увидела у окна девушку в белом. Она задумчиво смотрела в окно. Микико!

К удивлению Маюми, Микико, ровесница, показалась ей совсем юной. Когда Маюми подошла поближе, Микико подняла глаза и привстала.

– Микико-сан?

– Да.

– А я – Уэгуса.

Микико казалась очень бледной, может быть оттого, что в кафе было темновато.

– Извините, что я побеспокоила вас, – сказала Маюми. – Наверное, напугала?

– Пожалуй, – кивнула Микико, изящно сложив руки на коленях. Черные шелковистые волосы, разделенные пробором, плавно струились по плечам. Маюми сама выглядела молодо, но напряженное личико Микико было совсем детским.

Подошла официантка, и Маюми заказала чаю с лимоном. Пакет положила на свободный стул у прохода.

Сейчас Маюми была накрашена не очень сильно и все равно выделялась среди окружавших ее женщин. Гримировалась и причесывалась она обычно прямо перед работой, в модном салоне недалеко от кафе. В ней легко угадывалась ее профессия, и Микико внимательно изучала незнакомку из чуждого ей мира.

– Не надо меня бояться, я не сделаю вам ничего плохого.

Микико снова кивнула.

– Однажды я вывихнула ногу и меня привезли в клинику «Ориентал»…

– Вот как. – Микико наконец немного успокоилась.

– Там я и познакомилась с доктором Наоэ.

О своей связи с Ютаро Маюми сказать не осмелилась. У нее просто язык не повернулся. Да и Микико только насторожится.

– Что же вы хотели мне сказать о докторе Наоэ?

– Да, собственно, ничего такого… Хотя… Если вы его любите, выслушайте мой совет.

Микико выжидающе посмотрела на Маюми, но та не торопилась. Она не спеша размешала в чашке сахар, отпила глоток чая и только потом сказала:

– Но я хочу знать: вы любите Наоэ?

Микико опустила глаза. Тень от длинных ресниц («природных!» – невольно отметила Маюми) легла на бледные щеки.

– Вы напрасно стесняетесь.

– Но…

– Да я и так знаю. Любите.

– Но вас почему это…

– Любите – ну и любите себе на здоровье. Но только хорошо ли вы его знаете? Между прочим, у него есть любовница. Медсестра из вашей клиники.

– Норико Симура?

Теперь уже в изумлении раскрыла рот Маюми. Да эта тихоня не так уж проста.

– Вы, оказывается, знаете…

– Да, мне говорили.

– Но это еще не все. – Ошеломляющего эффекта, на который рассчитывала Маюми, не получилось, и она начала осаду: – Говорят, он… как бы вам сказать… со странностями.

– Со странностями?

– Именно.

– Что вы имеете в виду?

– Даже сказать неудобно… Ну например, раздевается догола и… пьет кофе.

– Кто же это вам сказал?

– Ну… Один человек.

Микико долго молча глядела в окно. Потом твердо сказала:

– Я вам не верю.

– Не хотите – не верьте, но это чистая правда.

– Послушайте, ради чего вы все это рассказываете?

– Я же говорила вам: я желаю вам добра.

– Не верю ни единому вашему слову. – Выражение брезгливой неприязни появилось на лице Микико.

– Упрямица… – Маюми почувствовала, что задыхается от ненависти к этой девчонке, до самозабвения влюбленной в Наоэ. – Вы были близки с ним?

– А что, если и так? – Микико вызывающе вздернула голову.

– Значит, все-таки было… – Голос Маюми звучал почти ласково, но в душе у нее бушевала буря. Ну конечно, это же ясно! Такая любовь не может быть платонической. А вот с ней Наоэ последней грани переступить так и не захотел. Не мог решиться, потому что она – любовница главврача? Нет, это слишком неубедительно. С Микико-то у них было все. Переспать с любовницей шефа, конечно, чревато неприятностями, но куда безрассуднее спать с его дочерью! Просто он пренебрег ею ради какой-то сопливой девчонки!.. Такого позора Маюми вынести не могла. – Я была у него дома, – процедила она.

– Ну и что?

– Была с ним в постели. – Маюми уже не соображала, что говорит. – Он стоял передо мной на коленях и умолял, чтобы я не бросала его…

Микико молчала, рассеянно слушая Маюми.

– …и я лучше знаю, что он за человек.

«Разве я не права? – подумала Маюми. – Ведь я видела его в минуты безумия». Но теперь она и сама была как помешанная.

– Наоэ, может, о вас уже и думать забыл, – злобно заключила она.

– Вряд ли.

– Вы слишком самоуверенны!

– Мы договорились встретиться завтра.

– Что?! – На этот раз Маюми не сразу удалось совладать с собой. Это был ощутимый удар. – Ну и ну… и с Наоэ встречаетесь, и от смотрин не отказываетесь?

– От смотрин? – Микико на мгновенье замолчала, но сумела быстро взять себя в руки: – Я не устраиваю никаких смотрин.

– Ну конечно. Убегаете от женихов в объятия Наоэ.

– Это не так.

– Нет, так.

– Нет, не так!

Две красивые женщины, с яростным ожесточением спорившие о чем-то, привлекали к себе любопытные взгляды посетителей. Маюми, заметив это, сказала уже спокойнее:

– Между прочим, я любовница вашего отца.

– Папина любовница?!

Маюми ослепительно улыбнулась и царственно кивнула.

Это было похоже на гром среди ясного неба. Микико не помнила даже, где и как рассталась с Маюми. Опомнилась только у станции Сибуя, в гуще людского потока. Ноги несли ее к Догэндзака.

Вокруг кипела жизнь: текла нескончаемая река возвращающихся с работы людей, у станции студенты выкрикивали какие-то лозунги, продавцы зазывали прохожих в лавки. И весь этот гам перекрывал ровный рев машин.

Микико некуда было идти, она брела просто так, куда глаза глядят. Ей вдруг остро захотелось вырваться из этой толпы, убежать от всепроникающего гула, побыть одной. Она шла и шла, но людей вокруг не становилось меньше, она убегала от одного человеческого потока – и попадала в другой.

Наконец на перекрестке поймала такси.

– Куда? – спросил шофер.

Микико задумалась. Домой? Ни за что. К подруге – неохота. Никого не видеть, ни с кем не говорить, побыть одной…

– Поезжайте прямо.

– Не понимаю, – буркнул водитель.

– Тогда в Иокогаму, – махнула рукою Микико. Иокогама далеко, и у нее будет время подумать.

Стянув обеими руками воротник пальто, Микико прислонилась к стеклу. В темном декабрьском небе мелькала ослепительная неоновая реклама.

«Неужели она действительно папина любовница?» Микико вспомнила круглое, не лишенное миловидности лицо Маюми. Красивой ее, пожалуй, не назовешь, хотя, кажется, именно такие нравятся мужчинам. Но для Микико это был лик злого демона.

«Нет, поверить ей просто невозможно! Отец – ее любовник… А факты? Ведь нет никаких фактов: ни когда они познакомились, ни где встречаются… Похоже, эта Уэгуса служит в ночном баре; там, вероятно, и узнала отца. Собственно, знакомство такого рода – для мужчин в порядке вещей. Так что особенно волноваться нечего…

Но как она говорила, сколько самоуверенности! «Я любовница вашего отца…» Нет, она знает, что говорит. Ей известно и имя матери, и номер домашнего телефона, даже модель отцовского автомобиля. Она знает все, а я ничего. Неужели все это время отец обманывал нас? Не может быть! Хотя… А почему бы и нет? Такое в жизни случается сплошь и рядом, и в книгах об этом пишут, и по телевизору показывают.

Но если она и в самом деле любовница отца, зачем ей Наоэ? Ходила к нему домой… Зачем ей, любовнице отца, ходить к Наоэ? И уж тем более докладывать обо всем мне? Странно, очень странно…»

Но странным было не только это. Неужели Наоэ действительно такой, как рассказывает эта женщина? В это невозможно поверить. Она лжет.

Внезапно Микико как огнем обожгла догадка: да ведь она влюблена в Наоэ! Она разговаривала со мной как с соперницей! Оттого и раздражение, и злоба. Как же она сразу не сообразила? Это из-за отца. Вот что выбило ее из колеи. Словно ее ударили по щеке – нет, в самое сердце!

«Любовница отца… влюблена в Наоэ?..»

Микико повыше подняла воротник и посмотрела в окно. По-прежнему навстречу неслись машины, безмолвно кричала неоновая реклама.

«А отец, значит, в дураках…» Правда, изменила ему не жена, а любовница. Но все равно, вряд ли приятно, когда уводят любовницу. А увел ее…

Небо от неоновых огней казалось красным. А сверху, как бы обволакивая его, чернела мгла. Ни луны, ни звезд не видно из-за смога. Бездонная пропасть… Микико вглядывалась в черноту неба, и ей вдруг померещилось лицо Наоэ.

– Простите, мы уже проехали Икэдзири?

– Конечно. Давно.

– Пожалуйста, поверните назад.

– Назад?

– Я совсем забыла, у меня там дело. Прошу вас.

– А в Иокогаму не поедете?

– Нет, извините меня. Вернемся в Икэдзири.

– Здесь же нет разворота, – поморщился шофер.

Микико стало неловко. Это решение было неожиданно для нее самой, хотя зародилось в ней еще во время разговора с Маюми.

Встреча с Наоэ была назначена на завтра. Но ждать казалось немыслимо; желание сейчас, сию минуту видеть Наоэ было неодолимым.

К дому Наоэ Микико подъехала уже в девятом часу. В тишине переулка белое здание на фоне черного неба было похоже на сказочный замок.

Миновав вестибюль, Микико вошла в лифт и поднялась на пятый этаж. Она нажала кнопку звонка и смутилась опять, вспомнив, что встреча назначена только на завтра. Но все же позвонила во второй раз. Щелкнул замок, и дверь открылась.

Наоэ в синем домашнем кимоно стоял на пороге, скрестив на груди руки.

– Что случилось? – удивился он.

– Вдруг захотелось увидеться… – В лице Микико не было ни кровинки. – Вы заняты?

– Нет… пожалуй… – Наоэ невольно бросил взгляд в глубь квартиры.

– У вас гости?

– Нет.

Микико ждала, что он пригласит ее войти. Но Наоэ вышел в коридор и, прикрыв дверь, сказал:

– В девять ко мне придут. Еще осталось немного времени, и если…

– Я скоро уйду. – Микико скинула туфли, сняла пальто, прошла в комнату и села у котацу.

– Так в чем дело? – чужим голосом спросил Наоэ и плеснул себе в стакан сакэ.

– Дело в том, что… Сегодня я встретилась с одной странной особой…

– И что?

– Мы только что расстались… – Протянув руку, Микико попросила: – Сэнсэй, налейте и мне.

– Ты же не пьешь.

– Сегодня выпью.

– Погоди, принесу стакан.

– Не надо, я из вашего. – Микико сделала несколько больших глотков. Жидкость медленно потекла по горлу, неся с собой приятное тепло; ей сразу сделалось жарко, комната закружилась перед глазами. Микико перевела дыхание. – Я хотела бы задать вам один вопрос.

– Спрашивай.

– Только скажите правду. Хорошо?

Наоэ потянулся за сигаретой, в недоумении посмотрел на Микико и закурил.

– Сегодня я встретилась с женщиной по имени Уэгуса.

Наоэ молчал.

– Вы знаете ее?

– Знаю.

– Она кое-что мне рассказала… – Микико судорожно глотнула сакэ. – Что бывала у вас здесь. Это правда? Она еще сказала… – Микико трудно было говорить, – что вы с ней…

– Что – мы с ней?

– Вспомните сами. – От сакэ Микико совсем захмелела. – Вы ведь были только вдвоем, верно?

Наоэ, не шевелясь, смотрел в окно. Он сидел неподвижно, лицо было бледное и напряженное. Его молчание распалило Микико.

– Хорошо, я скажу все. Вы разделись. А потом… потом ползали перед ней на коленях, умоляя, чтобы она не уходила, и… – Микико внезапно замолчала. Ей вдруг сделалось жаль себя. Она презирала себя в эту минуту, но остановиться была не в силах. – Это действительно было?

Молчание.

– Ведь это ложь! – Она с надеждой повернулась к Наоэ. – Ну скажите! Это ложь? Она все придумала. Придумала, да?

– Нет.

– Нет?! – Микико в ужасе смотрела на Наоэ широко раскрытыми глазами.

– Все, что она говорила, – чистая правда.

– Боже мой… – Микико показалось, что она летит в пропасть. – Значит… значит, вы с ней…

– Нет. Думаю, между нами ничего не было.

– «Думаю»?! Да вы еще и трус?! Боитесь сказать прямо?

– Я… плохо помню. Я был немного не в себе.

– Не верю!

– Дело твое.

– Вы… – Не помня себя, Микико вскочила. Она с трудом удерживалась от желания влепить Наоэ пощечину. – Да вы знаете, кто она?

– Да.

– Что она папина любовница?

– Знаю.

– И вы все равно… – Продолжать Микико не смогла. Она уткнулась лицом в котацу и зарыдала. – Вы дьявол, вы… вы… чудовище! Вы будете гореть в аду… – Микико всхлипывала, положив голову на руки.

Наоэ посмотрел на нее, потом взглянул на часы. Половина девятого.

– Я никогда не прощу вам этого…

Наоэ поднялся, сел рядом с плачущей Микико и молча привлек к себе ее хрупкое тело.

– Пустите! Вы человек без совести. Пустите!.. – Микико металась как в бреду.

Наоэ настойчиво искал ее губы.

– Пустите, вы мне противны! – Она стиснула зубы, стараясь вырваться. Крепко держа в объятиях, он наблюдал за ней, точно ему доставляло удовольствие видеть ее ярость. И вдруг, улучив момент, когда Микико разжала губы, чтобы вздохнуть, закрыл ей рот поцелуем.

Придя в себя, Микико с удивлением почувствовала, что от ненависти и злобы не осталось и следа. Только усталость и покой. Приподняв голову, она долго всматривалась в Наоэ. Худые, обтянутые кожей плечи… На груди под кожей выступают ребра… Острый кадык… Все это было таким родным, что у Микико на глаза навернулись слезы.

– Одно, второе… – считала она выступающие ребра, – третье, четвертое… – Каждая клеточка сейчас принадлежала ей, вверяла себя ее ласкам. – Пятое, шестое…

И тут вдруг резко прозвенел звонок. Микико испуганно сжалась, прильнула к груди Наоэ и затаила дыхание, вся обратившись в слух.

После небольшой паузы снова послышались трели звонка.

Обнаженное тело – прекрасное, словно хрусталь тонкой работы, – было покрыто махровой простыней. Микико не могла сдержать дрожи.

Опять звонок. Эта пытка, наверное, никогда не кончится.

Микико осторожно приподняла голову и посмотрела на Наоэ.

– Кто-то пришел, – прошептала она. Наоэ промолчал.

– Что же делать?

– Ничего.

– Но как же… Ведь кто-то ждет…

Вместо ответа Наоэ снова обнял ее. Микико, будто ища защиты, прижалась к его груди. Наконец звонки смолкли.

– Наверное, ушли? – предположила Микико. Наоэ продолжал обнимать ее; глаза его были закрыты.

– Кто же это был?

Наоэ поднялся, взял со стола сигарету и пепельницу, закурил.

– Так ни с чем и ушел. Наверное, очень обиделся… Не успела Микико договорить, как зазвонил телефон.

Наоэ сидел с сигаретой в зубах, задумчиво опустив голову.

– Видимо, все тот же человек, – сказала Микико. Звонили настойчиво, точно были уверены, что дома кто-то есть. Микико насчитала десять звонков.

– Может, ответить?

Наоэ вышел в ванную. Микико, все еще лежа на кровати, глазами поискала одежду.

Телефон, казалось, совсем обезумел. Гнев, упрек, боль, отчаяние слышались в этих звонках, и Микико сама чуть не заплакала.

Наоэ вернулся в комнату, подошел к телефону. Аппарат будто только и ждал этого, тут же умолк.

Микико обернулась. В руках у Наоэ она увидела отвертку: он отключил телефон.

Глава XIV

Рицуко научилась играть в маджонг два года назад. А Ютаро был азартным игроком еще в студенческую пору. И уже открыв собственную клинику, он по-прежнему приглашал своих прежних партнеров сыграть партию-другую.

Последнее время он играл с врачами Хираямой и Утимурой, жившим в районе Мэгуро. У всех троих дел всегда было по горло, поэтому удавалось собраться не часто, раз в месяц, но уж играли тогда до поздней ночи. Ютаро приходил реже: деятельность в муниципалитете и правлении Ассоциации врачей не оставляла свободного времени.

Ютаро сам взялся обучать Рицуко маджонгу. Со стороны могло показаться смешным – втолковывать азы сложнейшей игры пятидесятилетней жене, но у Ютаро был тайный умысел. С возрастом Рицуко сделалась нервной, раздражительной, а маджонг мог развлечь ее. Кроме того, таким образом он как бы искупал свой грех с Маюми. Но главным образом эти игры за полночь помогали ему избегать исполнения своих супружеских обязанностей.

Поначалу Ютаро опасался, что жена не захочет ломать голову над игрой. Тем не менее время от времени он возобновлял разговор: «Это же неинтересно – только смотреть. Научилась бы. Ты даже представить себе не можешь, какое это удовольствие». Неожиданно Рицуко вошла во вкус.

Пару вечеров Ютаро честно посвятил жене, объясняя правила игры. Но вскоре это ему наскучило. Препоручив Юдзи обучение Рицуко и Микико, он «умыл руки».

Со временем, однако, Ютаро понял, что здорово просчитался. Рицуко рьяно увлеклась игрой, подолгу просиживала за ней с Сэкигути, набила руку, а в конце концов привлекла к игре и супругу Хираямы.

Вот и выходило, что Ютаро научил Рицуко себе на беду. Потому что если раньше он мог сказать, что идет играть в маджонг, а сам бежал к Маюми, то теперь это было уже невозможно. Более того, Рицуко обучила и мадам Хираяму, и они могли садиться играть всей компанией – пара на пару. Причем договаривались о встрече женщины, которые отлично знали распорядок дня мужей, и найти предлог, чтобы уклониться от этих встреч, было не просто.

Маджонг Ютаро любил, но подобная компания не очень устраивала его. Если уж играть, то по крупной, с риском, а так – что толку? Ставки были мизерные, деньги переходили от мужа к жене, от жены к мужу. Ютаро злился: что за удовольствие в такой игре?

Хираяма, в общем, придерживался того же мнения; но женщины его давно уже не интересовали, и маджонг в семейном кругу, как ни странно, доставлял ему удовольствие.

Из всех четверых нервничал один Ютаро – его мысли были заняты Маюми, но не подавать виду было нельзя, и он утешался тем, что нет худа без добра: утомившейся Рицуко он будет не нужен.

В тот вечер они сыграли только три партии, Рицуко выигрывала, за ней шли супруги Хираяма, Ютаро был позади всех.

Несмотря на пренебрежительное отношение к партнерам, Ютаро все же обычно увлекался и играл с азартом. Но сегодня, проиграв, что бывало с ним редко, даже не расстроился; гораздо больше его тревожило другое: он встречался с Маюми и опять потерпел неудачу.

Играть начали в шесть, а к десяти уже кончили. Но расходиться не торопились: помимо самой игры, дамы всегда ждали случая поболтать. Естественно, тема была одна, близкая всем, – клиника, врачебная практика.

– Как у вас с медсестрами? – поинтересовалась жена Хираямы.

– Заменяем стажерами, так что кое-как из положения выходим. – Рицуко выпила целую бутылку пива, и глаза у нее слегка покраснели.

– А у нас осталось всего три.

– У вас же было четыре?

– То-то и оно, что было. Помните, года два назад пришла к нам ученица – Яно. Она еще жила у нас.

– Помню, помню. Удлиненное личико… Такая милая девочка.

– Так вот. Она работала у нас и училась на медсестру. До обеда в клинике, а потом на курсах. И вот, представьте себе…

– Неужели ушла?

– Да! Выучилась, сдала госэкзамены, в общем, стала наконец настоящей медсестрой. Мы все думали: вот начнет теперь работать по-настоящему, а она – нате вам – вдруг заявляет, что уезжает домой к родителям.

– Почему?

– Говорит, что у матери больное сердце. Но конечно, это всего лишь предлог. Она и раньше знала, что мать плоха.

– Как же так можно? Вы разве не договаривались, что после курсов она отработает несколько лет у вас?

– Да, устная договоренность была. Она обещала отработать два года.

– Уговор есть уговор!

– Конечно! И я так считаю. Я просила доктора, чтобы он поговорил с ней пожестче… – мадам Хираяма величала своего мужа «доктором», – а он и слушать не желает. Что ж, говорит, раз матери плохо, пусть едет.

– Ой, мой такой же недотепа!

Разговор принимал неблагоприятный оборот, и мужчины предпочитали молча потягивать пиво.

– У нас в прошлом году была точно такая же история.

– До чего же обидно: помогаешь, помогаешь человеку, а он выучится – и добра не помнит.

– Да… Нынешние девушки понятия не имеют, что такое долг, благодарность… Получат свое – и до свидания.

– Вам проще, у вас клиника крохотная, дел не так много. А вот у нас просто рук не хватает.

– Маленькая, большая – какая разница? Частным врачам всем трудно. Государственные и муниципальные больницы не стесняясь переманивают к себе сестер.

– Да, просто беда с этими медсестрами. Не знаешь, как и угодить им. Непонятно, кто у кого работает: они у тебя иди ты у них.

– А в вашей Ассоциации врачей этот вопрос не ставили?

– Само собой. – Раздражение слышалось в голосе Ютаро. Вопрос о медсестрах, можно сказать, уже навяз у всех в зубах, в Ассоциации он бесконечно дискутировался. – Курсы медсестер есть в каждом районе, да желающих учиться мало.

– И почему никто не хочет работать медсестрой?

– Зарплата мала.

– Вы так считаете? А по-моему, им платят вполне прилично.

– Ну что вы, не так много, если учесть объем работы.

– Объем работы? Да они же просто бездельничают!

– Нет, все-таки и знания у них порядочные, а ответственность какая!..

– Как же быть? Если повысить им зарплату, частные клиники просто разорятся.

– И так едва-едва концы с концами сводим, – вздохнула Рицуко. По правде говоря, она была не очень сведуща в делах «Ориентал», но, когда речь заходила о деньгах, порассуждать обожала.

– Да… Если и дальше будет так, по миру скоро пойдем, – поддакнула мадам Хираяма.

– Все зло в низкой плате за лечение, – заключил Ютаро.

Хираяма и дамы согласно кивнули. В этом вопросе у обеих супружеских пар было полное согласие.

– Постель, трехразовое питание – и за все тысячу четыреста восемьдесят иен в день! Да гостиницы такой дешевой вы по нынешним временам не найдете!

– Вы помните все до иены? – поразилась Рицуко.

– Еще бы! – не без язвительности отпарировала Хираяма. – В нашей клинике не то что у вас – людей мало, так что я и в приемном покое сижу, и лекарства упаковываю, и финансовый учет веду, и за больными тоже присматриваю. Да что и говорить – работы, только успевай поворачиваться.

– Ну и я делаю то же самое! – попыталась вставить словечко Рицуко.

– Разве можно сравнить вашу клинику – сколько у вас коек? семьдесят? – с нашей…

– Но послушайте, Хираяма-сан, большая клиника вовсе не означает больших доходов, – прикуривая сигару, заговорил Ютаро. – Знаете, мне порой кажется, что гораздо выгодней была больница, в которой у меня работало всего пять человек. А как стало расти дело, увеличились и расходы: только на одну зарплату сколько уходит… Вот на других предприятиях: больше вкладываешь – больше получаешь. А у нас…

– Да, в принципе, – включился в разговор Хираяма, – предприятие расширилось – прибыль увеличивается, но в медицинской практике, видно, не все так просто.

– И что же? Небольшая клиника, вроде нашей, – самый лучший вариант? – Мадам Хираяма, кажется, несколько успокоилась.

– Ну, этого я не говорил.

– Беда в том, что маленькие больницы люди обходят стороной, даже с обычным аппендицитом никого не заманишь, – снова пожаловалась мадам Хираяма. – Пришел к нам недавно мясник – лавка у него тут неподалеку. Доктор Хираяма его осмотрел и говорит: «Надо делать операцию, удалять аппендикс». Тот соглашается. Мы готовим ему место в палате, уже чистую постель постелили. Ждем. И что вы думаете? Он не приходит. Звоним ему домой, спрашиваем: что случилось? А он, представьте, отвечает, что передумал. Родственник его, мол, в муниципальную клинику лег – он туда же собирается.

– Может, боится, что у меня руки плохие? – невесело усмехается Хираяма.

– Я раньше всегда брала у него мясо, но теперь ноги моей там больше не будет!

– Какой негодяй! – поддакнула Рицуко. – Ну как можно сравнивать доктора Хираяму с сопливым мальчишкой из муниципальной больницы!

– А плата?.. Вы только подумайте: за операцию аппендицита всего десять тысяч иен! Представляете? – Мадам Хираяма возмущенно умолкла.

– Неужели так мало? – удивилась Рицуко.

– Вот видите! – Жена Хираямы даже обрадовалась. – Я же говорю: все из-за того, что наша клиника слишком мала. Ах, как я вам завидую! Как хотелось бы жить спокойнее, как вы, не считая каждую иену!..

– Десять тысяч иен… В баре на Гиндзе их и на полчаса не хватит, – заметил Ютаро.

– Что-что, а это тебе прекрасно известно, – поддела мужа Рицуко. – Только и знаешь бегать по барам. При таких-то мизерных доходах.

– Мы говорим о разных вещах. – Ютаро раздраженно нахмурился, и Хираяма поспешил перевести разговор в другое русло.

– Заработать, конечно, можно – на лекарствах, на инъекциях… Хотя, между нами говоря, лекарствами уже буквально закормили пациентов.

– Кстати, ты не слышал, какую штуку придумал Ясуи? – негромко спросил Ютаро у Хираямы, отворачиваясь от жены.

– Какой Ясуи? Который живет в Мита?

– Как-то раз после заседания в Ассоциации мы пошли с ним выпить, и он рассказал мне. Когда к нему приходит больной, лечащийся по страховке, Ясуи непременно находит у него плавающий аппендикс.

– Что же получается? У всех, оплачивающих лечение по страховке, плавающие аппендиксы?

– Именно так.

– Ну и ну…

– Операция-то простейшая: закрепил кончик аппендикса – и все дела. У кого все в порядке, вообще ничего делать не надо. Разрезал – зашил. А потом, если что, можно всегда сказать, что аппендикс снова сдвинулся; все равно никто в этом не разбирается.

– Ну а когда удаляешь аппендикс? Это же анекдот – выписывать счета на две операции одновременно.

– Разумеется. В таких случаях в документах пишут, что операции сделаны в разное время.

– По-моему, это уж слишком!

– Зато выгодно.

– М-да… И что, Ясуи давно уже это практикует?

– Года два-три. Ему тоже кто-то подсказал.

– А страховая инспекция ничего не заметила?

– Да как-то ему намекнули, что слишком много у него плавающих аппендиксов.

– Засекли все-таки, – ухмыльнулся Хираяма.

– Но он это проделывает только с теми, кто лечится по страховке, так что неприятностей не бывает.

– Я, пожалуй, не пошел бы на это.

– Ну и сиди всю жизнь в неудачниках, – фыркнула мадам Хираяма.

– Тем, кто не разбирается, лучше помолчать.

– Вот так он всегда, – пожаловалась супруга. – Слова сказать не дает. Между прочим, и жена Кайты – ну того, что живет у станции, – тоже недовольна.

– А ей-то чего плакаться? У них всегда полная приемная.

– Он окулист. А у окулистов работы много, денег мало. Промывание, например, стоит семьдесят иен. А сколько на это уходит времени! Кайта сам говорит, выгодней всего быть дантистом.

– Нет, лучше всего – ветеринаром, – сказал Ютаро. – Никаких тебе страховок…

– И требуй сколько хочешь, – улыбнулся Хираяма.

– А пациенты – люди состоятельные.

– Да не пациенты. Их хозяева. Все расхохотались.

– Поставишь не тот диагноз – не велика беда, ответственности-то никакой…

– Может, переучишься на ветеринара? – предложила мужу мадам Хираяма.

– А ты к собаке подойдешь?

– Ни за что в жизни.

– Ну вот и я тоже. Все опять засмеялись.

– А вообще, парадокс. – Хираяма неожиданно погрустнел. – Чем хуже врач, тем чаще у него повторные операции, а значит, и больше доход. Врачи сейчас не врачи, а провизоры и администраторы.

– Парадоксов много: неопытный врач, только что с институтской скамьи, и профессор получают за операцию одинаковую плату.

– Профессора тоже бывают разные.

Было уже совсем поздно, но женщины и не думали расходиться. Им было хорошо: мужья при них, дети уже выросли. Раз не звонят, значит, все в порядке.

Но Ютаро было скучно. Идти с Рицуко домой тоже не хотелось. Дорвалась сегодня до маджонга, даже выиграла. Наконец-то! Пусть еще потешит себя, наболтается вволю. Устанет и довольная ляжет спать. Так-то оно будет лучше.

Ютаро снова вспомнилась Маюми. «Да, старею», – с грустью подумал он.

Женщины продолжали болтать. Теперь они обсуждали вопрос о дефиците женихов. Разговор явно увлек их.

Послушав немного щебетание женщин, Хираяма обратился к Ютаро:

– Я тебе тоже кое-что могу рассказать. Ты же знаешь, что при рините и гайморите нос промывают тампоном, смоченным в растворе ксирокаина. Так вот, оказалось, есть и другое средство – прокаин. Эффект практически тот же, но стоит прокаин гораздо дешевле.

– Знаю, конечно. Мы тоже используем его для местной анестезии.

– Ты послушай. Есть один существенный момент: прокаин – пусть незначительно – все же наркотичен. Если применять его ежедневно, у больного возникает стойкая потребность. Он не успокоится, пока ему снова не смажут слизистую прокаином.

– От гайморита он вылечится, а к врачу будет по-прежнему ходить?

– То-то и оно. Врачи умышленно приучают к прокаину.

– Убивают сразу двух зайцев… Да, у каждого свои секреты.

Хираяма подлил Ютаро пива.

– Так вот, отец, – обернулась к мужу Рицуко, – нужно постараться, чтобы следующие смотрины прошли успешно.

– Ладно… – вяло отреагировал на неожиданную атаку Ютаро.

– Ты давно должен был хорошенько поговорить с Микико!

– Поговорю.

– Нельзя медлить. Такой партии у нас не будет.

– Но ведь Микико что-то в нем не понравилось?

Она, кажется, убежала со смотрин? – спросила мадам Хираяма.

– Просто не знаю, что с ней творится, – посетовала Рицуко. – Стала такая замкнутая. Ничего мне не рассказывает. Может быть, она вашей Ясуко что-нибудь говорит?

– Не знаю. Из нашей тоже слова не вытянешь. Ютаро вспомнил, что ему говорила Маюми. Неужели Микико действительно влюбилась в Наоэ? А почему бы и нет? Разница в возрасте? Так он и сам вдвое старше Маюми. Эта мысль была для него неожиданной, и Ютаро впервые задумался всерьез.

– Жаль, если такую прекрасную клинику некому будет оставить, – посочувствовала мадам Хираяма.

– Если бы Юдзи захотел стать врачом… Но он просто ненавидит медицину. А напрасно. Врачи не ахти как зарабатывают, но на жизнь всегда хватает.

– Будь у меня сын, я бы не пожалела и десяти миллионов, только чтобы он учился на медицинском факультете.

– Погоди-погоди! Ты что городишь? У нас и денег-то таких нет, – изумился Хираяма.

– Ничего. Заняли бы. На больницу вон сколько денег ухлопали! Здание, оборудование – миллионов пятьдесят, если не больше! А что толку. Муж состарится – и все пойдет прахом. Оборудование не продать – уже устарело, здание никак по-другому не используешь… Нет, я была бы готова сколько угодно заплатить, лишь бы клиника не пропала. А у вас-то и вовсе – не одна сотня миллионов затрачена.

Рицуко только горько вздохнула в ответ.

– А жених Микико примет вашу фамилию? – поинтересовалась Хираяма.

– Что вы! – всплеснула руками Рицуко. – Теперешних молодых людей не заставишь это сделать. Но он терапевт, и мы бы с радостью передали ему «Ориентал».

– Да… как важно в нашем деле, чтобы дети шли по стопам родителей.

– И не говорите… Сколько средств надо, чтобы обеспечить себя оборудованием, а тем более начинающему врачу. А найти приличных врачей, медсестер!..

– Но вам повезло, – заметила Хираяма. – У вас работает такой прекрасный доктор – Наоэ.

– Как вам сказать… – Рицуко натянуто улыбнулась. – Руки у него действительно золотые, но…

– Он ведь холостяк? Наверное, увлекается женщинами.

– В том-то и дело. Даже в клинике у него кто-то есть.

– Прекрати, – одернул жену Ютаро. – Пора прощаться.

– Уже? Так не хочется…

Часы на серванте показывали одиннадцать.

– Куда вам спешить? Посидите еще, – радушно предложила хозяйка.

– Нет-нет, завтра тяжелый день. – И Ютаро первым поднялся из-за стола.

Вернувшись домой, они с удивлением обнаружили, что ворота освещены, дверь не закрыта на ключ. Над входом ярко горела лампочка, хотя обычно после десяти служанка гасила свет и запирала парадное, оставляя открытым черный ход.

В гостиной было пусто. Служанка спит, Юдзи и Микико, видимо, у себя на втором этаже.

– Подозрительно тихо, – заметила Рицуко, снимая пальто.

На лестнице появился Юдзи.

– Ужинал? – спросила Рицуко.

– Ужинал. – Юдзи открыл холодильник, достал банку пива. – А Микико разве не с вами?

– Нет. А что?

– Еще не вернулась.

– Не вернулась? – Рицуко обеспокоенно взглянула на сына. – Где же она?

Юдзи открыл банку и сделал глоток.

– Кто ее знает. Вообще она последнее время что-то загуляла.

– Не выдумывай…

– Точно! Приходит поздно, а то и вообще дома не ночует.

– Значит, остается у подруг, – сказала Рицуко. Но беспокойство становилось все сильней, и она решила разбудить служанку.

– Томиё, ты спишь?

– А?.. – Служанка, видимо, и в самом деле уже спала.

– Да ты лежи, не вставай. Не знаешь, куда это Микико запропастилась?

– Не знаю, госпожа. Она звонила, сказала, что домой сегодня не придет.

– Откуда звонила?

– От подруги. Просила, чтобы не беспокоились.

– Ты не спросила, что за подруга? Как ее зовут?

– Да разве она скажет? Хоть и спросишь… – проворчала Томиё.

Недоброе предчувствие овладело Рицуко. Постояв в задумчивости на лестнице, она спустилась в столовую, к Ютаро.

Глава XV

«Ориентал» захлестнула предновогодняя суматоха. Все старались выписаться на праздники – долечиться можно и потом. Остались только тяжелобольные – те, кто был не в состоянии покинуть палаты.

Есидзо Исикуре Новый год предстояло встречать в клинике. По подсчетам Наоэ, ему оставалось жить дней десять, максимум двадцать. Он уже не мог умываться, ходить в туалет, с трудом приподнимался на кровати. Старик страшно похудел: это был скелет, обтянутый пергаментной, землистого цвета кожей; из-под одеяла выступал огромный, непомерно раздутый живот.

Придя на осмотр, Наоэ постучал пальцами по вспухшему животу Исикуры, прислушался. При простукивании явственно улавливается легкий металлический оттенок: в животе скопилась жидкость. Наоэ достал фонендоскоп, склонился над Исикурой. Последние дни старик почти ничего не ел, но было слышно, как в желудке колеблется жидкость. Наоэ показалось, что он слышит крадущиеся шаги смерти.

Закончив слушать, Наоэ снял фонендоскоп с шеи, согнул резиновые трубки и положил в карман. Норико поправила Исикуре повязку и начала застегивать пуговицы на пижаме.

– До свидания, – попрощался Наоэ.

Исикура ответил ему легким кивком, даже не спросил: «Ну как, доктор, скоро ли поправлюсь?» Как и Наоэ, он знал, что смерть уже у порога. Но, так же как и Наоэ, молчал. Он понимал, что стоит только спросить: почему? как? – и навалится липкий страх, оборвется последняя ниточка надежды.

«А вдруг?..» В этом смутном «а вдруг» больной находит смысл последних дней теплящейся жизни, а врач – единственное спасительное лекарство.

Однажды Наоэ на работу не вышел. Днем позвонил в «Ориентал» и сказался больным.

– Перебрал вчера.

– Да нет, скорее всего, просто проспал и поленился идти на работу.

Разговоров в тот день было много. В клинике привыкли к тому, что Наоэ все время опаздывает, но совсем не прийти – такое случилось впервые.

На сердце у Норико было неспокойно. Она уже не раз снимала трубку, чтобы позвонить Наоэ, но каждый раз почему-то не могла решиться.

Последнее время Наоэ почти не разговаривал с Норико, хотя они работали бок о бок. Кто-нибудь непременно крутился рядом, мешая поговорить. Но даже в те редкие минуты, когда они оставались вдвоем, Наоэ отмалчивался, словно воды в рот набрал.

Норико терпеливо дожидалась, когда он пригласит ее к себе, но он лишь иногда спрашивал в конце рабочего дня: «Что ты сегодня делаешь?» – и, стоило ей услышать это, она бросала все и бежала к нему.

Однажды Норико попыталась поговорить с ним: почему бы не приглашать ее заранее? – но он только нахмурился, и все осталось, как было: Норико, негодуя, откладывала дела и спешила в Икэдзири.

Раньше они встречались дважды в неделю, а теперь только раз в десять дней. И Норико ждала, не решаясь заговорить первой. Когда надежды сбывались, она безмерно радовалась. Порой предчувствие обманывало ее, но она научилась не слишком огорчаться. Ей казалось, что они вместе, даже когда Наоэ был далеко.

Несколько раз, не в силах удержаться, она все же спрашивала: «Вы сейчас прямо домой?» Наоэ угрюмо кивал в ответ и молча уходил. Норико грустно вздыхала: что с ним? что творится в его душе? Но ее любовь ничего не могло погасить, она отдавала ему все – и тело, и душу.

Нередко пациенты, выписавшись из больницы, и молодые врачи приглашали Норико в кафе, ресторан, но она всем отказывала. Ей даже в голову не приходило встретиться с кем-нибудь, кроме Наоэ. Все остальные мужчины были ей безразличны – уж лучше провести вечер с подругой, считала она.

А Наоэ? Интуитивно Норико чувствовала, что он изменяет ей. Иногда женский голос просил его к телефону, в постели Норико находила дамские шпильки, явно не мужской рукой была прибрана кухня… Но Норико ни разу не позволила себе упреков в его адрес.

Она была всего лишь любовницей и служанкой, о женитьбе он не заговаривал, даже не предлагал жить у него – только разрешал любить себя. Да Норико и не ставила никаких условий. Более того, она бы удивилась, узнай, что женщины равнодушны к Наоэ. О них она старалась не думать. Она сама любила, и этого ей было достаточно.

Наоэ не появлялся в клинике уже второй день. С утра он позвонил и сказал, что еще побудет дома.

Рицуко, которая в предновогодние дни бывала в клинике каждый день, спросила у Сэкигути:

– Как дела у доктора Наоэ? Может быть, надо бы послать к нему кого-нибудь проведать?

– Да-да, конечно… – Старшая сестра с готовностью кивнула, но ничего, однако, не предложила.

Рицуко, а вслед за ней и все остальные обернулись к Норико.

– Симура-сан, может быть, вы проведаете сэнсэя? Вопрос застал Норико врасплох, и она едва не выронила шприц.

– Я…

– Сходите к нему. Ну хотя бы сегодня после обеда. Скажете, что это я вас послала, хорошо? Вы не возражаете? – обернулась Рицуко теперь уже к старшей сестре.

– Нет. После обеда операций нет. Пусть Симура-сан сходит навестит доктора.

– Мы вас очень просим, – мягко приказала Рицуко.

Безусловно, и Рицуко и Сэкигути преследовали благую цель, и все же Норико ощущала какую-то фальшь. Да все равно, съездить к Наоэ – об этом же можно только мечтать! Раз уж сама Рицуко приказала, можно идти с чистой совестью.

У Кобаси в эти дни не было ни одной свободной минуты. Особенно тяжело приходилось с амбулаторными больными. И после двенадцати дня у кабинета ожидало вызова человек десять. К счастью, пациентов перед праздником было меньше обычного, но все равно Кобаси приходилось работать за двоих. Куда как проще было помогать Наоэ, чем самому ставить диагноз, назначать лечение…

В двенадцать часов Норико вместе с Каору и Акико Такаги пошли обедать. Кобаси остался один.

Зная, что Наоэ, выйдя на работу, будет особенно придирчив к тому, что и как делалось в его отсутствие, Кобаси работал с еще большим усердием.

Сейчас он осматривал старика, страдающего ревматизмом. Откачал из коленного сустава жидкость и начал вводить преднин. Неожиданно послышались торопливые шаги: кто-то бежал по лестнице со второго этажа.

Подняв голову, Кобаси увидел в дверях запыхавшуюся Томоко Каваай.

– Сэнсэй!..

– В чем дело?

– Исикура… – У Томоко прерывалось дыхание. – У него что-то в горле…

– Давление?

– Не знаю…

Кобаси опрометью выскочил из кабинета и помчался на второй этаж. Норико бежала за ним. Пациент так и остался лежать на кушетке.

Когда Кобаси с Норико ворвались в палату, Исикура лежал без движения, голова запрокинута; казалось, он уже не дышит, только мелко дрожало горло.

– Аспиратор!

Норико бросилась за аспиратором.

– Дедушка! Дедушка! – повторял Кобаси, делая Исикуре искусственное дыхание.

В горле скопилась мокрота и мешала дыханию. Здоровый человек без труда бы откашлял ее, но изможденному старику это оказалось не под силу.

Кобаси вставил трубку аспиратора Исикуре в ноздрю и повернул выключатель.

– А! А-а-а!.. – дико закричал Исикура, и по трубке поплыл комок слизи.

– Держите его крепче! – приказал Кобаси. Медсестры схватили старика за руки.

Невестка Исикуры, испуганно выглядывая из-за их спин, следила за происходящим.

– Отхаркайтесь! Соберите все силы! – повторял Кобаси, двигая трубкой.

Исикура, задыхаясь, корчился в мучительных судорогах. Через несколько минут дыхание восстановилось, и он несколько успокоился.

– Фу-у… Еще немного – и опоздали бы. – Кобаси стер со лба пот.

Невестка молчала – только чуть опустила голову.

– Аспиратор пусть постоянно будет в палате. Исикура часто дышал, лицо было мокрым от слез и слюны.

– На сей раз все кончилось благополучно, но никто не может гарантировать, что это не повторится. Надо внимательно следить за больным.

Старик высунул из-под простыни руку и пошевелил ею, стараясь привлечь внимание.

– Что, дедушка?

– У-у…

– Ничего-ничего. Попробуйте сказать медленнее.

– У-у…бей…те с. ко…рее…

– Что?! – Кобаси склонился над стариком, почти касаясь его лица. – Разве можно так падать духом? Надо крепиться!

– Тя…тяжело… так тяжело… – И Исикура отвернулся к стене.

– Нельзя, нельзя так. Понятно? Ну-ка, смотреть веселей! – Кобаси похлопал по иссохшей руке старика.

– Наоэ… Наоэ-сэн…сэй…

– Его сегодня нет, – объяснила Норико, вытирая больному лицо. – Но он скоро придет.

– Убей…те… про…шу…

– Вам же сказали, дедушка, не надо об этом думать. Доктор спас вас, а вы… Разве так можно?

– Все… Не могу больше… не хочу… – И Исикура беззвучно заплакал, уткнувшись лицом в подушку.

Когда Норико подошла к дому Наоэ, шел уже второй час.

В коридоре было пусто, дверь заперта. Норико испытывала странное волнение. Казалось бы, не впервые, но…

Последний раз она была здесь дней десять назад. А может, и больше. Но сегодня она была незваной гостьей.

«А вдруг он не один? – подумала Норико, отдергивая руку от звонка. – Надо было позвонить…»

Она уже раскаивалась, что согласилась пойти к нему. Но ведь не по своей воле… Зато удастся увидеть Наоэ. Норико почти убедила себя, что он дома и ждет ее.

Чуть поколебавшись, Норико нажала на кнопку звонка. К двери никто не подошел. Норико позвонила еще раз и еще – никакого результата. Подождав немного, она опять позвонила и приложила ухо к двери. Звонок пронзительно звенел. Если хозяин даже и спит, должен услышать.

«Все-таки у него кто-то есть». У Норико защемило сердце. Раз не открывает, значит, там женщина. «Сэнсэй и какая-то женщина…»

Норико представила себе знакомую картину: они сидят, тесно прижавшись друг к другу, и, затаив дыхание, прислушиваются к звонкам. Женщина прильнула к его груди, Наоэ обнимает ее и смотрит в сторону… Вот они на цыпочках, крадучись, подходят к двери, заглядывают в глазок… Норико сама бывала в подобной ситуации. Снаружи глазок совсем крохотный, почти незаметен, но изнутри обзор хороший.

А вдруг они сейчас смотрят на нее? Норико поспешно отошла в сторону.

За дверью по-прежнему стояла мертвая тишина.

Раздался щелчок, и из соседней квартиры вышла женщина в кимоно, прошла мимо. По тому, как она уверенно закрывала дверь, Норико догадалась: женщина живет здесь. Норико еще немного постояла, вздохнула и тоже направилась к лифту.

Спускаясь вниз, Норико задумалась: что же ответить Рицуко и старшей сестре? Сказать все, как было? Не застала дома. Но тогда она подведет Наоэ. Ведь он же сказал, что болен. Нет, этого делать нельзя. И так слишком много толков.

Только что Норико сердилась на Наоэ, теперь лихорадочно соображала, как его выгородить.

Лифт остановился. Норико вышла и сквозь стеклянную дверь вестибюля снова увидела женщину с пятого этажа: та шла по улице, придерживая полы кимоно, распахивавшиеся от порывов ветра. Норико медленно побрела за ней.

Половина третьего. Обеденный перерыв кончился, до вечера еще довольно далеко, и улочка обезлюдела. По полого спускавшейся вниз дороге Норико вышла к широкой улице. Здесь была совсем другая жизнь: с толчеей, многоголосым шумом и гулом.

Дома через два Норико заметила маленькое кафе, а вернее, стоявший в нем телефон-автомат. Она вошла, села за столик у двери и попросила чашку кофе.

Выпив в ожидании кофе воды со льдом, Норико подошла к телефону. Набрала номер. После небольшой паузы в трубке послышались гудки. Телефон у Наоэ, вспомнила Норико, жужжит как-то простуженно. Она явственно слышала сейчас его звонки. Трубку не снимали. Норико набрала номер еще раз – гудки. Сжимая в ладони десятииеновую монетку, Норико вернулась к столику, где уже стоял кофе. Она вдохнула пряный аромат.

«Может быть, вышел в магазин? Во всяком случае, к телефону бы он подошел, если бы был дома, – рассуждала Норико. – Не хочет меня видеть – можно было так и сказать. По телефону это проще».

Она отхлебнула кофе и немного успокоилась.

Было почти три часа. Уже двадцать минут, как она ушла от его дверей.

Норико подошла к телефону и снова набрала номер.

У стойки, на которой стоял таксофон, кассирша рассчитывалась с клиентом, официантка о чем-то оживленно болтала с буфетчиком.

«Все, если не дозвонюсь – возвращаюсь обратно», – решила Норико, прислушиваясь к гудкам. Третий, четвертый…

– Да, – ответил вдруг незнакомый мужской голос. Норико на какое-то мгновение даже растерялась.

– Это квартира Наоэ? Трубка молчала.

– Сэнсэй, это вы?

– Да… я… – Наоэ говорил как-то странно, точно с набитым ртом. Норико удивилась: у Наоэ была хорошая дикция.

– Сэнсэй, это я, Норико. Вы слышите меня?

– Да…

– Как плохо слышно… Вас не было дома?

– Нет…

– Я звонила, но никто не брал трубку…

– Я спал, – помолчав, сказал Наоэ.

Норико недоумевала: неужели не слышал? Или лжет?

– Вы один?

– Да.

– Я звоню из кафе, совсем рядом. Можно зайти к вам на минутку? Мадам Гёда и старшая сестра беспокоятся, послали проведать вас. Наоэ молчал.

– Так я зайду?

– Заходи.

– Вам что-нибудь нужно? Сакэ? Сигареты?

– Не надо. Все есть.

– Я скоро!

Норико взяла со столика счет и направилась к кассе.

Наоэ лежал в постели. Он был в пижаме – выходит, не лгал, из дома действительно не отлучался.

Норико внимательно огляделась: на котацу, как и обычно, стакан с сакэ, повсюду разбросаны какие-то бумаги, копии статей. Но второго стакана не видно. На столе груда журналов и книг. На кухне в раковине гора немытой посуды – прибирали квартиру давно.

– Как здоровье? – Норико сняла пальто и присела на краешек кровати.

– Простыл немного. – Голос у Наоэ был странный – вялый и невыразительный.

– А как температура?

– Нет термометра…

– Ох, горе вы мое!

Норико нестерпимо захотелось приласкать Наоэ, такого беспомощного и больного.

– Как же так… – пробормотала она, с трудом сдерживая себя. Протяни он руку, скажи только слово – и она сама бросилась бы в его объятия.

Норико склонилась над ним и обомлела: глаза его как-то странно светились – не холодным и острым металлическим блеском, как обычно, а тусклым отсветом заходящего солнца. Лицо было фарфорово-белым, щеки ввалились.

– Что с вами?

Наоэ безуспешно пытался задержать взгляд на Норико. В огромных зрачках отражалось ее лицо.

– Вам надо поспать. – Норико заботливо прикрыла Наоэ одеялом. Он устало опустил веки, будто только и ждал этого.

Норико принялась за уборку.

Через десять минут она подошла к Наоэ. Он спал очень тихо, даже дыхания не было слышно.

– Как похудел… – Она долго смотрела, точно не узнавала его. Потом тихонько вышла на кухню. Она сняла жакет и, оставшись в тоненьком свитере, вымыла посуду. Тихонько, стараясь не шуметь, подмела кухню, вернулась в комнату.

Наоэ все еще спал, отвернувшись к стене.

Чем бы заняться?

Норико собрала с котацу бумага, аккуратной стопкой сложила их на столе, поставила на место пепельницу. Толстый ковер в комнате был весь в пыли, но Норико не хотелось включать пылесос: она боялась разбудить Наоэ. Она подняла с пола газеты, расправила скомканное белье. Потом нагнулась, пошарила рукой под кроватью: может быть, что-нибудь закатилось? Рука коснулась чего-то холодного и твердого. Стерилизатор. Наоэ делал себе укол? Привычным движением Норико сняла крышку, заглянула внутрь. В коробке лежали шприцы и две пустые ампулы. Норико осторожно взяла одну. «Опий».

Опий?! Сильнейший наркотик… Даже после операций его редко прописывают больным. Только при невыносимых болях…

Норико внимательно посмотрела на Наоэ и снова увидела его мутный, блуждающий взгляд. Ей не раз приходилось вводить больным опий, и она хорошо помнила их глаза. Но зачем ему это? При обычной простуде? Да еще в таких дозах? Неужели?.. Норико словно огнем обожгло.

Положив стерилизатор на пол, она снова склонилась над Наоэ. Восковые, покрытые щетиной щеки… Заострившийся нос.

Норико поспешно задвинула стерилизатор на прежнее место, словно надеясь, что это избавит ее от мучительных мыслей. Лучше бы ей не видеть, не знать ничего. И зачем она только открыла крышку? Непонятное чувство вины овладело ею.

Она медленно поднялась с колен и неожиданно наступила на что-то твердое. Какой-то твердый предмет.

Норико посмотрела под ноги: на ковре что-то белело. Норико протянула руку. Серьга в платиновой оправе. Она лежала застежкой кверху. Кто-то все-таки здесь был…

Норико устало присела на край кровати. Сидела долго и неподвижно, сосредоточенно глядя на блестевшую на ладони серьгу.

Проснулся Наоэ через час. Открыв глаза, с удивлением оглядел Норико и, поняв, что это не сон, медленно приподнялся.

– Проснулись?

– Да. – Теперь голос звучал как обычно – отчетливо-ровно.

– Ничего не болит?

– Нет.

– Вы помните, как я пришла?

Наоэ задумался, потом утвердительно кивнул.

– Меня послали госпожа Гёда и старшая медсестра. Что сказать им?

– Скажи, что все в порядке.

Наоэ огляделся, ища сигареты. Норико придвинула ему пачку и пепельницу.

– Значит, у вас простуда?

– Простуда, – повторил Наоэ, поднося к сигарете спичку.

– И только? Зачем же тогда наркотики?

Лицо Наоэ на мгновение исказилось. Норико знала в нем каждую черточку – она всматривалась в него каждый день, ловила малейшие перемены, – но сейчас, после недолгой разлуки, она не узнавала его: это лицо показалось ей бесконечно чужим, далеким и неприязненным.

– Вы похудели, – грустно заметила Норико, не отрывая глаз от Наоэ.

– Не стоит волноваться.

Наоэ мрачно смотрел в окно. Про сигарету он явно забыл: пепел вот-вот упадет на ковер. Норико подставила пепельницу.

– Я вам принесла лекарство. Действительно от простуды. Взяла в клинике у терапевта. – Норико протянула пакетик со штампом «Ориентал».

– Не надо.

– Может… у вас не простуда? Скажите честно. Пожалуйста. Вы же врач, вы должны понимать, что…

Наоэ молчал.

– Что с вами?

– Ничего.

– Неправда.

Наоэ потушил сигарету и взял Норико за локоть.

– Пустите. Вы больны, вам нужен покой. – Норико попыталась высвободиться, но Наоэ не отпускал ее. – Не надо. Я ведь ненадолго, меня послали…

– Ну и что.

– Мне пора… А то подумают бог знает что.

– Пусть.

– Нет, не «пусть». И потом… сегодня нельзя. Правда.

Наоэ крепко держал ее в своих объятиях.

…Когда он отпустил ее, Норико коротко вздохнула и открыла глаза. Наоэ лежал на боку. Норико окончательно очнулась.

– Я боюсь… – сказала она. – А если… Если будет ребенок? – Голос ее звучал удивительно мягко. – Вы слушаете меня?

– Слушаю.

– Что тогда? – Норико прижалась к нему. Спина у него была ледяная. Неужели это тот человек, который минуту назад так жадно обнимал ее? – Я… Я воспитаю его. Что бы ни случилось.

Наоэ медленно повернулся и заглянул ей в глаза.

– Это правда? То, что ты говоришь?

– Да.

Он долго смотрел на Норико, потом сон снова сморил его.

– Я пойду, – сказала Норико.

Она вскочила с кровати, схватила одежду и побежала в ванную.

– Ох, уже половина пятого!

Быстро одевшись, Норико подошла к Наоэ.

– Выздоравливайте. – Она наклонилась над ним, и прядь вьющихся волос упала ему на лицо. – Завтра будете в клинике?

– Буду.

– Так и передать госпоже Гёде?

– Да.

– Вам надо поесть.

– Я не хочу.

– Может, мне что-нибудь приготовить?

– Не надо. Проголодаюсь – позвоню в ресторан. Оттуда принесут.

– Потому и болеете… – Норико нежно отерла пот со лба Наоэ. – Может, хоть кофе попьете?

– Нет. Я же сказал – ничего не надо.

– Да, – вспомнила Норико. – Сегодня у нас Исикура едва не умер.

– Что?! – Наоэ приподнялся.

– Начал задыхаться, в общем, еле спасли. Доктор Кобаси сделал искусственное дыхание, откачал мокроту. А Исикура, как в себя пришел, вас звать стал… Он вас так любит.

– Как он лежит? Голова приподнята?

– Нет… У него же обычная койка.

– Обязательно приподнимите его, иначе это опять повторится.

– Я не могу давать советы врачам.

– Передай Кобаси от моего имени.

– Но…

– Никаких «но». Передай ему, что я так велел. Норико, с пальто в руках, снова села на кровать.

– Вы ведь сами завтра придете. Тогда и скажете ему.

– Это надо сделать сегодня.

– Но может быть, я уже не застану его.

– Передашь любому дежурному врачу. Норико кивнула, застегнула пуговицы пальто. Сквозь шторы пробивались лучи закатного солнца.

Без десяти пять. Надо торопиться.

– Ну, я пошла.

…Дул холодный, пронизывающий ветер. Не замечая его, Норико медленно шла к электричке. По тихой улице гулко разносился стук ее каблучков. Она приостановилась, оглянулась на дом, где остался Наоэ, и ускорила шаг.

Смутные предчувствия, неясные мечты кружили голову, воображение уносило ее все дальше и дальше. «Если бы родился ребенок!.. Он непременно будет похож на Наоэ – высокий, красивый, такой же молчаливый, мужественный, решительный. А потом…»

Но на этом мечты обрывались. Представить Наоэ в роли мужа Норико не могла.

На другой день Наоэ, как и обещал, пришел на работу. Правда, после одиннадцати, почти к обеду.

Его не было только три дня, но все с удивлением отметили, что он сильно похудел.

Кобаси уже вел прием, но, узнав, что пришел Наоэ, объявил перерыв. Наоэ, однако, в амбулаторию не спешил, сначала отправился в палаты.

Он осматривал Исикуру, когда с первого этажа прибежала сестра.

– Сэнсэй, вас там ждут пациенты.

– Разве Кобаси не принимает?

– Да. Но… раз вы пришли, то…

– Пусть пока продолжает работать. Сестра ушла.

Наоэ взял иссохшую руку Исикуры и стал считать пульс.

– Я слышал, вам вчера было плохо, – сказал он.

– Одной ногой в могиле стоял… – Исикура говорил с трудом, тяжело выговаривая каждое слово.

– В другой раз, как станет трудно дышать, сразу зовите врача.

– Это… все так… внезапно…

– Ну а сегодня? Все хорошо?

Исикура едва заметно кивнул и медленно произнес:

– Доктор, не уходите надолго… Прошу вас…

– Хорошо, хорошо.

Исикура давно не ел, и язык у него покрылся белым налетом. Роговица глаз была мутной, реакция на свет плохая. Старик действительно стоял одной ногой в могиле.

– Вам надо лечь поудобнее.

Исикура ничего не ответил. Он закрыл глаза и сложил руки ладонями вместе, как для молитвы.

Наоэ, бросив на него внимательный взгляд, вышел. В коридоре он недовольно спросил Норико:

– В чем дело? Я же велел переложить его на другую кровать.

– Я хотела сказать… Но дежурил как раз доктор Кобаси и…

– Тем более.

– Но… Он знает о нас. Акико ему рассказала.

– Ну и что? Наши отношения – одно, а работа – совсем другое.

– Доктор Кобаси, кстати, говорил: если больной так слаб, что не может прочистить горло, значит, он уже не жилец; можно спасти раз, другой, но, в общем, все усилия бесполезны.

– Правильно говорит Кобаси. Но нельзя допускать, чтобы старик умер таким образом.

– Не все ли равно как…

– Нет, совсем не все равно. Если он захлебнется мокротой, родственникам такая смерть покажется нелепой, чудовищной. Они будут корить и нас, и себя.

– Об этом я не подумала.

– Ты в сёги^[19] играешь?

– Нет… – удивилась Норико.

– Когда в сёги заканчивают партию, проигрыш виден игроку за много ходов вперед. Но с первого взгляда на доску создается впечатление, что проигрывающий всего чуть-чуть, на один ход, отстает от побеждающего. Примерно такое же впечатление должно быть и в этом случае.

– Вы имеете в виду Исикуру?

– Да. Все должны верить: мы сделали максимум возможного, но – увы!.. Дело даже не в том, когда умрет Исикура – неделей раньше или неделей позже, – а в том, чтобы смерть его была убедительной и достойной.

– Мы должны убедить в ней больного?

– Нет, его родственников.

– А как сам больной?

– Для него никакая смерть не может быть убедительной.

Наоэ приостановился, задумчиво глядя вперед. Мимо на тележке везли больного – видимо, в амбулаторию на анализы.

– Никто никогда не скажет: «Мне пора умереть», – тихо продолжил Наоэ.

– А помните бабушку Ёсидзаки? Как она убивалась?.. Кричала, что лучше бы ей умереть вместо внука.

– И ты этому веришь? Она так говорила, потому что отлично знала: она никогда не умрет вместо кого-нибудь.

Норико стало не по себе от этих слов.

– Страшно все это…

– Да, страшно.

– И вам, доктор?

– Что?

– Да нет… Ничего…

От странной мысли у Норико замерло сердце; ей померещилось вдруг, что Наоэ – из другого мира.

– Пусть Исикуру немедленно переложат. – Наоэ круто повернулся и пошел вниз, в амбулаторию.

В тот же день в клинику позвонил импресарио Дзюнко Ханадзё. Извинившись за долгое молчание, он спросил:

– Можно ей заехать к вам сегодня?

– Я ведь, кажется, ясно сказал, когда она должна явиться. Сколько дней прошло?

– Извините. Мы были заняты… Столько дел…

– Как она себя чувствует?

– В общем, думаю, неплохо.

– Я должен увидеть больную.

– Да-да, понимаю. Сейчас она в студии…

– Когда она сможет прийти?

– К шести вечера кончится видеозапись.

– Я не дежурю сегодня. Вечером меня здесь не будет.

– Но Ханадзё очень хотела увидеться с вами, И непременно сегодня. Может, вы все-таки окажете нам услугу? Дождетесь ее?

– А завтра? Что она делает завтра?

– Завтра мы уезжаем на гастроли по Кансаю.^[20] Так что извините, но…

– Хорошо, подожду. Но только до шести.

– Спасибо! Мы постараемся успеть. Самое позднее – половина седьмого.

Импресарио еще раз извинился и повесил трубку.

Работа закончилась, и врачи разошлись по домам. Наоэ прилег на диване в ординаторской. Но не успел он раскрыть книгу, как появилась Рицуко.

Одета она была изысканно: шоколадный, в мелкую клеточку твидовый костюм, под ним неяркая розовая блузка.

– Вы еще здесь, сэнсэй?

– Да, жду пациентку. – Наоэ отложил книгу и сел.

– Вам и поболеть-то спокойно некогда. Сразу на работу… – посочувствовала Рицуко.

– А где главврач?

– У него заседание в муниципалитете, в Комиссии по образованию.

Рицуко подняла валявшиеся на полу газеты и неожиданно предложила:

– Может, пойдем в канцелярию?

– В канцелярию?..

– Да. А когда должна прийти ваша больная?

– В шесть.

– Так еще целых полчаса. Ну пожалуйста.

Наоэ неохотно поднялся и пошел за Рицуко. В канцелярии не было ни души.

– Здесь гораздо уютней. – Рицуко принесла из соседней комнаты сыр, пиво. Решительно открыла две банки, разлила по бокалам. Один подала Наоэ. Приподняла свой, кивнула Наоэ и отпила несколько глотков.

Она всегда пользовалась косметикой, но сегодня накрасилась больше обычного – видно, в расчете на электрическое освещение.

– Сейчас многие болеют. Надо беречься. – Рицуко пристально посмотрела на Наоэ. – А вы и впрямь осунулись.

– Да? – Наоэ провел рукой по небритым щекам.

– Я тоже что-то себя неважно чувствую. Поясница побаливает. Я вам уже говорила… Боюсь, не туберкулез ли? Может, сделать рентген?

– Вряд ли туберкулез.

– Но вы ведь даже не осмотрели меня!

– В вашем возрасте туберкулеза не может быть.

– Почему вы с таким удовольствием говорите мне гадости? – Рицуко бросила на Наоэ сердитый взгляд. – Я вас серьезно прошу, осмотрите меня.

– Приходите завтра ко мне на прием.

– Ой, только не это! Там же медсестры… Нет, мне неловко.

– Что же, мне здесь вас осматривать?

– Здесь?! – Рицуко опешила. – Нет, здесь неудобно…

– Тогда спустимся в амбулаторию.

– Нет-нет, ни за что!

– Не понимаю. Чего вы тогда хотите?

– Ну хорошо. Здесь так здесь. Но если кто-то войдет, вы ему сами все объясните. Так мне раздеваться?

Наоэ кивнул.

Рицуко прижала ладони к вспыхнувшим щекам. Потом быстро подошла к окну и задернула шторы.

– Не смотрите.

– Хорошо.

Наоэ послушно закрыл глаза.

– Не открывать, пока я не скажу. Посматривая на Наоэ, Рицуко начала раздеваться.

Сбросила жакет, аккуратно свернула его и положила на диван. Потом, стараясь не испортить прическу, сняла блузку. Вздохнув, спустила бретельки – одну, потом другую.

– Все снимать?

– Да, – не открывая глаз, ответил Наоэ. Руки Рицуко потянулись к застежкам на спине.

– Бр-р… холодно! – Рицуко вздрогнула, хотя батареи работали исправно и в комнате было жарко.

– Ну что? Можно открыть глаза?

– Только, пожалуйста, побыстрее…

Наоэ повернулся. Рицуко стояла, сжав плечи и старательно прикрывая руками грудь.

Подойдя ближе, Наоэ заметил, что ее руки, придерживавшие лифчик, дрожат.

– Нагнитесь.

Рицуко опустила голову и слегка наклонилась. Наоэ ощупал позвоночник.

– А теперь медленно разогнитесь. Еще раз наклонитесь.

Рицуко стояла, зажмурившись и ощущая спиной тонкие нервные пальцы Наоэ. Их легкие прикосновения словно электрическим током пронизывали ее.

– Нагнитесь назад.

– Так?

– Больше. А теперь вправо. Влево. Рицуко покорно выполняла команды Наоэ.

– Так не больно?

– Нет, – чуть слышно прошептала Рицуко.

– Ну что ж. – Наоэ отнял руку. – Тут все нормально. Повернитесь теперь сюда.

Прижимая руки к груди, Рицуко медленно обернулась.

– Так? – неуверенно переспросила она. Наоэ подошел ближе.

– Что вы делаете?! Пустите!.. Пустите меня… – и не пытаясь сдвинуться с места, беззвучно повторяла Рицуко. Она томно запрокинула голову и приоткрыла рот.

Наоэ холодно изучал мелкие морщинки, расходившиеся из уголков зажмуренных глаз. Рицуко протянула руки. Бюстгальтер, который она только что держала в руках, лежал на полу, руки ласкали плечи, спину Наоэ.

Надрывно зазвонил телефон. После третьего звонка Наоэ снял трубку.

– Простите, у вас нет доктора Наоэ? – говорила дежурная медсестра. – К нему пришла пациентка.

– Понял. Сейчас иду.

Рицуко стояла, одной рукой прикрывая грудь, другой – лицо.

– Мне надо идти.

Сквозь пальцы Рицуко было видно, как Наоэ вытер салфеткой губы, поправил галстук и вышел из комнаты.

– Добрый вечер! Простите, что долго не появлялась, – пропела Дзюнко, снимая темные очки, ее лицо, несколько округлившееся во время пребывания в клинике, снова осунулось, глаза потускнели.

– Как самочувствие?

– Хорошо. Давно собиралась зайти к вам, да все времени не было… Уж вы меня не ругайте.

– Как всегда, работы по горло?

– К счастью, да.

– К счастью?

– Конечно. Для артистов это счастье.

– Ну, – Наоэ надел халат и принялся мыть руки, – посмотрим. Корзина для одежды в углу.

Дзюнко закрыла дверь и расстегнула толстое, из верблюжьей шерсти, пальто. В кабинете, кроме них, никого не было: дежурная сестра не успела прийти.

– Болей не было?

– Раза два-три кольнуло, но быстро прошло. Закончив осмотр, Наоэ сложил инструменты в стерилизатор и начал писать заключение.

– Доктор, – одеваясь за ширмой, позвала Дзюнко. – Вы свободны сегодня вечером?

– Да.

– Может, составите мне компанию? Я же обещала угостить вас. Ну, что вы молчите? Согласны?

– Согласен.

– Ну и чудесно! – обрадовалась Дзюнко.

Она вышла из-за ширмы уже в пальто. Обрамленное большим отстроченным воротником, ее лицо казалось еще тоньше.

– Хорошо. Только зайду в ординаторскую, оденусь.

– Жду вас в машине.

В коридоре Наоэ столкнулся с Томоко Каваай.

– Извините. – Томоко перевела дыхание. – Я задержалась в палате.

– Ничего, я справился сам.

Томоко с подозрением покосилась на Дзюнко. У ординаторской караулила Рицуко.

– Бессовестный, – негодующе прошипела она.

– Что такое?

– Бросил меня…

– Пришла пациентка.

– Ну и что! Нельзя же так… – Единственный поцелуй придал Рицуко смелости. – Вы ее уже осмотрели?

– Да. Но я должен идти.

– Какой вы, право… бессердечный!..

– Я? Бессердечный?

– Да, жестокий человек. – Рицуко вошла в ординаторскую. – Куда же вы собрались?

– Домой.

– Неужели? А может быть, на свидание? Не глядя на Рицуко, Наоэ застегивал пальто.

– Смотрите, проверю! – пригрозила она. – Когда мы увидимся?

– Не знаю.

– Скажите определенно.

– На следующей неделе.

– Когда?

– Ну… Позвоните мне как-нибудь.

– Позвоню в понедельник, договорились?

– Ладно.

– Только попробуйте обмануть!

– А что тогда будет? – рассмеялся Наоэ.

– Что будет? – Рицуко прищурилась. – Тогда я всем расскажу, что вы ко мне приставали.

Наоэ бросил на Рицуко насмешливый взгляд и вышел из ординаторской.

Ресторанчик, в который Дзюнко пригласила Наоэ, находился в оживленном месте между Роппонги и Ногидзаки и славился бифштексами. Дзюнко решила, что здесь Наоэ понравится. Она любила ходить сюда потому, что в больших ресторанах на нее обычно глазели, а здесь никому не было до нее дела.

– Что изволите заказать?

– Сакэ.

Официант растерянно уставился на Наоэ.

– Да, вы же говорили, что больше всего любите рисовую водку, – пришла на выручку Дзюнко. – У вас есть сакэ? – обратилась она к официанту.

– Наверное…

– Принесите, пожалуйста. Можно неподогретое. Официант все еще медлил.

– Сакэ?.. К бифштексу?

– Да какая разница! – пожал плечами Наоэ.

– Пожалуй, и мне сакэ, – поддержала Дзюнко. Когда официант отошел, она расхохоталась.

– Здесь, наверное, еще никто сакэ не заказывал.

– Да?.. А я и не знал.

– В этом ресторане отличные аваби и креветки. Может, креветок?

– Лучше аваби.

Дзюнко заказала два бифштекса и аваби. Прямо у столика стояла плита. Подошел повар и начал готовить еду.

– Или вам больше хотелось пойти в ресторан с японской кухней?

– Да нет, все равно. Было бы сакэ. Дзюнко снова улыбнулась.

После ужина она повела Наоэ в маленький бар в полуподвале. Зал был разгорожен на пять кабинетов. Пол покрыт роскошным ковром, интерьер выдержан в дворцовом стиле XVII века.

Дзюнко, похоже, частенько бывала здесь: бармен сразу заметил ее и пригласил к стойке. Для бара час был ранний, и посетителей собралось пока совсем мало.

– Пожалуйста, нам сакэ, – попросила Дзюнко.

– Это что-то новенькое. – Бармен с подчеркнутым интересом оглядел Дзюнко и ее спутника.

Дзюнко могла выпить довольно много. А сегодня настроение у нее было приподнятое – сакэ первоклассное, весь вечер свободный, и Дзюнко пила рюмку за рюмкой. Через час она заметно опьянела.

– Доктор, ну-ка посмотрите на меня. Щеки красные?

– Не очень.

– Да ну вас! – Дзюнко захохотала. – Опять вы смотрите на меня как врач на пациента.

Легкий румянец проступил у нее на скулах, оживив бледное личико. Дзюнко была обворожительна. Все заметнее становилась скрытая в ней порочность.

– А вы, доктор, никогда не пьянеете?

– Почему? – удивился Наоэ. – Как все.

– А сейчас совсем трезвый… Может, вас хмель не берет? – Дзюнко поставила на стойку пустую чашечку.

– Не берет… – усмехнулся Наоэ, глядя на ее холеные, изящные руки.

– Неужто ваша Симура так хороша? – неожиданно спросила Дзюнко.

– Какая Симура?

– Не притворяйтесь, я ведь все знаю. Сиделка мне многое рассказала. Мы с ней решили, что доктор у нас чересчур целомудренный… А что? – Дзюнко вызывающе выпрямилась. – Ведь и я недурна, а?

Наоэ с интересом взглянул на нее. В личике Дзюнко не было и тени невинности.

– Что вы смотрите на меня ледяными глазами? – Дзюнко в упор уставилась на Наоэ. Потом, не выдержав, отвела взгляд. – Как подумаю, что вы обо мне знаете все, просто не по себе становится. Я вам, наверное, безразлична.

Наоэ приблизил губы к уху Дзюнко: – Скажи… ты ведь колешь себе наркотики? Или я не прав?

Черные глаза Дзюнко изумленно расширились.

– Почему вы… так решили?

– Потому что я врач. И понимаю лучше других. Дзюнко опустила голову.

– Да… Но не часто. Иногда, когда очень устаю.

– Не бойся, я не буду читать тебе мораль. Просто… Если хочешь, то у меня есть.

– Прямо сейчас?

– Да.

– У вас с собой?!

– Нет, разумеется, дома.

– Но… Почему вы решили, что я хочу?

– А разве нет?

– Да… Вы, доктор, тоже не ангел. – И Дзюнко взяла Наоэ под руку.

Глава XVI

На рассвете Норико разбудили завывания холодного осеннего ветра. Не вылезая из-под одеяла, она оглядела комнату. Взгляд скользнул к окну: на улице было совсем темно. Норико включила торшер, взглянула на часы: половина шестого. Летом бы уже светило солнце, а сейчас, в конце декабря, еще ночь.

Ветер стучал в стекло. У кровати лежала раскрытая книга. Норико читала на ночь, чтобы быстрее уснуть, но почему-то разволновалась – книга была про любовь – и долго не могла сомкнуть глаз.

«Любовь бывает разная, – прочитала она, – и самоотречение – тоже любовь…» Из головы у нее не выходил Наоэ. Последнее время с ним творилось что-то странное. Он похудел и казался теперь еще выше и тоньше, взгляд стал колючим. Но не внешние перемены тревожили Норико.

Во всем облике Наоэ – в бессильно опущенных плечах, в худой сутулой спине – чувствовалась затаенная боль и отчаянная тоска. Он никогда ничего не рассказывал ей, но Норико чувствовала: что-то мучит его.

Он был по-прежнему холоден, порой даже жесток. Мог пригласить ее, а потом, дождавшись, когда она кончит уборку, прогнать. Она привыкла к его капризам и нисколько не обижалась. С ней он всегда был такой. Когда он звал – она бежала к нему, если чувствовала, что наскучила, – уходила. Пусть она лишь игрушка – ее и это устраивало. Норико никогда не задумывалась, что хорошо, а что плохо; просто всегда поступала так, как хотелось ему.

И прежде Норико чувствовала, что в душе его нет покоя. Он мог, не дослушав ее, взять книгу, а мог проявить неожиданный интерес, тормошить: «Ты хотела что-то сказать? Говори!» Нахмурится, пальцы барабанят по столу – значит, места себе не находит. В такие минуты Норико напоминала пугливую белку; она робко пыталась прочесть, что у него на душе. И если она ошибалась, Наоэ отворачивался или просил уйти.

Но в последнее время он выглядел особенно угнетенным. Неприятности на работе? Или причина в нем самом? Отложив книгу, Норико снова и снова спрашивала себя. Как бы она хотела знать, что с ним. Но спрашивать бессмысленно – все равно не ответит. Он отталкивал ее от себя, и это было самым обидным. Быть рядом и ничего не знать… Бессловесное существо…

Нередко ей приходилось слышать о связях Наоэ с женщинами. Поскольку почти все в клинике знали об их отношениях, слухи до нее доходили неясные, обрывочные. Но некоторые специально посвящали ее в подробности, наслаждались ее муками – были среди медсестер и такие.

О том, что Дзюнко Ханадзё заезжала за Наоэ в клинику, Норико узнала уже на следующее утро. Вообще, о них сплетничали еще тогда, когда Дзюнко лежала в «Ориентал». Еще говорили, что Наоэ долго сидел в канцелярии с госпожой Гёдой. И прежде шушукались, что мадам соблазняет Наоэ, да и он, в общем, не прочь. Да если бы только это… Его якобы не раз встречали на улице с накрашенными, пестро одетыми девицами из баров. А еще…

Еще утверждали, что дочь главврача, Микико, без памяти влюблена в него. Она будто бы даже сказала, что за такого, как он, пошла бы с закрытыми глазами. Пытается окрутить его, прельстить клиникой, и он как будто клюет на эту приманку.

Норико не верила сплетням, считала их досужими домыслами, разговорами, и все же… Известно, что дыма без огня не бывает.

Норико глубоко вздохнула. Может, лучше не знать. Но так хочется расспросить его самого. Вот и подружки советуют… Хотя нет. Под маской сочувствия может скрываться зависть.

Уснула Норико почти в три ночи. Газовый обогреватель она не выключила, но все равно озябла.

Комнатка Норико находилась на третьем этаже общежития. Здание старое, кругом щели. Одно хорошо – рядом с работой. Обещали, что, как только закончат ремонт в клинике, сразу возьмутся за общежитие, и все равно ждать еще года четыре, а то и все пять. Что будет с ней через пять лет? Останется ли она в клинике? Ей ведь будет тогда тридцать лет…

Главное – не потерять Наоэ. Вряд ли, конечно, они поженятся. Пусть хоть все остается как есть. О большем Норико и не помышляла.

Странно, но Норико никогда не думала о том, как сложилась бы их семейная жизнь. Наверное, потому, что догадывалась: менее всего Наоэ желает обременять себя семьей. Она заставила себя подстроиться под него.

Что привлекало ее, что любила она в Наоэ? Норико не смогла бы ответить на этот вопрос. Она любила в нем все: его холодность и его доброту – не такую детскую и отвлеченную, как у Кобаси, но и не корыстную, как у главврача; она любила в нем человека, который состоял, как и все обычные люди, из добра и зла. Как все обычные люди… Только одно было в нем необычно – необъяснимая, отчаянная тоска…

Комнатка у Норико небольшая – в восемь татами. Ей повезло: она живет одна, тогда как остальные девушки – по двое. Кроме Норико, из медсестер в общежитии только Акико. Остальные – стажеры, совсем девчонки. Но и Акико вскоре уедет. Она обручилась с Кобаси. Другие сестры либо живут с семьей, либо снимают квартиры.

Норико тоже подумывала о переезде. Тогда было бы проще встречаться с Наоэ, можно было бы приглашать его, кормить по-домашнему… Общежитие не запиралось, и никто не следил за входом, тем не менее Норико не решалась приходить очень поздно – не к лицу это было ей, самой старшей по возрасту.

Как-то Норико поделилась с Наоэ своими планами о переезде. В ответ он лишь сказал коротко: «Вот как?» – и ни слова больше. Так она и не поняла, против он или за. Столкнувшись с таким равнодушием, она снова заколебалась. Ей показалось, что он не желает, чтобы она поселилась отдельно: почему – непонятно. Все это расстроило Норико: жить с молоденькими девчонками было невмоготу, но из-за Наоэ от переезда пришлось отказаться.

…Когда же она сегодня заснула? Норико помнила, что последний раз взглянула на часы в начале третьего. А сейчас половина шестого – значит, спала всего три часа. Да и то, какой сон – тяжелое забытье. Просыпалась при каждом порыве ветра.

Через четыре дня – Новый год. Праздник, от которого замирает сердце: и радостный, и печальный – прошел еще один год жизни.

После того как Норико исполнилось двадцать три, она с грустью думала о каждом уходящем годе. Если бы он был прожит вместе с Наоэ… Хотя нет, все равно было бы грустно.

За окном забрезжил рассвет, и Норико выключила лампу. Посмотрела в окно. Мысли опять вернулись к Наоэ.

Ей вдруг так захотелось почувствовать тяжесть его рук! Пусть он будет оскорбительно холоден, даже груб, пусть мучает ее – все равно, только бы был рядом!

С двадцать девятого декабря – праздники. Пять выходных дней – до третьего января. Норико собиралась провести их в Ниигате, в родном доме. Тем более что и Наоэ на эти дни уезжает к матери в Саппоро. Она жила там с семьей младшего сына. Старший – Наоэ – считался у них непутевым: бросил родительский дом, вместо того чтобы, как положено старшему, взять на себя все заботы, уехал учиться в Токио, да так и остался там; и не женился, и о матери не заботится.

Тридцать первого Норико и Наоэ дежурят. Работать в праздник не слишком большая радость, но Норико была счастлива оттого, что в этот вечер будет вместе с Наоэ. Да и на работу выходить позже – седьмого января. После первого поезда будут не так забиты. В общем, все складывается довольно удачно.

Спать больше не хотелось, а вставать было еще рано. До восьми можно полежать, подумать…

Норико устроилась поудобнее, открыла глаза. Недавно только окно белело, а теперь вся комната наполнилась светом. С улицы послышалось позвякивание стеклянной посуды, притормозил велосипед – появились разносчики молока, почтальон.

Что он сейчас делает? Конечно, спит. Но… В последние дни воображение обязательно рисовало рядом со спящим Наоэ женщину. У Норико от этого начинала кружиться голова, перехватывало дыхание; она ничем не могла заняться, все валилось из рук. Норико ругала себя, но освободиться от мучительных мыслей не могла.

Под окном послышались шаги почтальона. Стряхивая наваждение, Норико выпрыгнула из постели в утреннюю прохладу.

Начался новый день – обычный день с обычными хлопотами: обойти больных, записать в журнале указания дежурного врача, раздать лекарства, сделать уколы, взять на анализ кровь.

Операций на сегодня не намечалось.

Норико еще раз обошла палаты, вернулась в комнату медсестер и принялась сворачивать тампоны.

Старшая сестра листала истории болезни. Отобрав несколько штук, она неожиданно позвала Норико.

– Симура-сан! Я хотела бы с вами поговорить. Может, пройдем в раздевалку?

«Что ей нужно?» Недоумевая, Норико вышла в коридор за старшей сестрой.

Раздевалка была на третьем этаже, рядом со складом. Вдоль стены стояли шкафчики для одежды, напротив – диван и большое зеркало, на крюках висели белые чулки, пояса от халатов.

Старшая сестра вошла в комнату первой. Убедившись, что в раздевалке никого нет, она заперла дверь на ключ. Сэкигути проявляла порой недюжинный талант конспиратора.

– Слушаю вас, – сказала Норико, присев рядом со старшей сестрой.

– Я хотела спросить вот о чем. – Положив на колени медицинские карты, Сэкигути открыла ту, на которой значилось: «Есидзо Исикура». – Больному Исикуре назначаются наркотики?

– Да.

– Так… Жалобы на острые боли в пояснице… Препарат группы «А». Ну это ладно. – Старшая сестра положила карту так, чтобы и Норико было видно. – На этой неделе ему вводили наркотик дважды – вчера и в понедельник, то есть через день. Неужели у Исикуры такие сильные боли?

– Особенно по ночам.

– Об этом я знаю. Но почему непременно наркотики? Неужели нельзя обойтись обычным болеутоляющим? – Она перелистала несколько страниц. – Вот. Позавчера, например, назначили нобулон, а до этого уинтамин; значит, можно же обойтись без наркотиков? Но почему-то в твое дежурство ему каждый раз вводят наркотики.

Норико догадывалась, на что намекает старшая сестра.

– Всегда в твое дежурство, – продолжала Сэкигути, – и всегда по указанию доктора Наоэ.

– Но что вы мне хотите сказать?

– В общем-то, ничего… Я просто подумала, не слишком ли часто?

– Мне этого знать не положено. Спросите лучше у доктора Наоэ.

– Конечно, конечно. Ты абсолютно права. Просто на всякий случай хотела поговорить сначала с тобой.

Норико, разумеется, помнила, что в дежурства с Наоэ ей приходилось часто отмечать в журнале инъекции наркотика. Причем днем по указанию Наоэ его вводила она, однако вечером или ночью, совсем непонятно почему, Наоэ говорил, что будет делать уколы сам. Это было совершенно непонятно, тем более что он всегда избегал лишнего общения с больными.

Впервые Норико обратила на это внимание месяца два назад. Услышав, что нужно сделать укол, она было вскочила, но Наоэ остановил ее: «Вводить наркотики должен сам врач». Норико все же пошла за ним, и Наоэ грубо сказал: «Я что, не имею права сделать укол? Нечего ходить за мной по пятам».

Недавно Норико пришла в голову страшная мысль: уж не себе ли Наоэ колет наркотики – те, что прописывает больным? Найденная в его квартире ампула подтверждала догадку: иначе зачем при обычной простуде такие сильные средства? Может, и ту ампулу он взял в клинике?

– Вот смотри, и этого пациента накачивают наркотиками. – Старшая сестра раскрыла другую карту – Кокити Уэно. – Правда, меньше, чем Исикуру, но снова по указанию Наоэ.

Норико вспомнила, что и Уэно Наоэ делал ночью уколы сам.

– Я справлялась у доктора Кобаси. Он говорил, что этот больной не так уж часто жалуется на боли.

«Не с Кобаси ли начался этот разговор? Если так, то плохи дела. Вряд ли удастся сбить Сэкигути с толку».

Норико почувствовала, что вокруг Наоэ замыкается кольцо.

– Почему доктор Наоэ так любит назначать наркотики? – спросила в лоб Сэкигути. Маленькие недоверчивые глазки внимательно наблюдали за Норико.

«Она что-то пронюхала или просто делает вид? – лихорадочно пыталась сообразить Норико. – Одно только неосторожное слово может погубить Наоэ».

– А в чем вы видите нарушение?

– Недавно комиссия сделала мне замечание. У нас используют слишком много наркотических средств. Поэтому я решила проследить за их применением лично.

«Вот оно что! Надо бы скорее предупредить Наоэ!»

– А с тобой я хотела поговорить, чтобы прояснить ситуацию, – добавила Сэкигути.

– Я ничего не знаю…

Норико, конечно, сейчас покривила душой. Она заметила, что последние пару месяцев Наоэ особенно часто стал назначать наркотики, догадываясь, что он сам пристрастился к ним. Хотя вряд ли он был законченным наркоманом: за долгие вечера, которые она с ним проводила, ни разу ничего подозрительного не замечала. Но это было плохим утешением.

– Из-за этого могут быть неприятности? – спросила она.

– Пока все спокойно. Но надо стараться меньше расходовать их. Хотя бы потому, что для Исикуры, например, который и так еле дышит, это верная смерть.

Норико и сама думала так же. Значит, Сэкигути не подозревает, куда уходят наркотики?

– Во всяком случае, – закончила разговор старшая сестра, – я хочу, чтобы ты обратила на это внимание.

– Хорошо.

– И еще. Пусть этот разговор останется между нами. Никому о нем не рассказывай.

– Конечно, – кивнула Норико.

Старшая сестра окинула ее изучающим взглядом и вышла из раздевалки.

Норико спустилась вниз в надежде найти в амбулатории или ординаторской Наоэ. Обычно во второй половине дня пациентов было немного и прием вел только один врач, последнее время чаще Кобаси.

Норико заглянула в ординаторскую. Наоэ там не было. Значит, в амбулатории? Норико побрела туда.

Поговорить с Наоэ с глазу на глаз в клинике было не просто. Всякий раз приходилось изобретать предлог. Сейчас повод у Норико был: больной, поступивший на днях в «Ориентал», жаловался на головные боли.

Наоэ действительно оказался в амбулатории. Он сидел, положив длинные ноги на табурет для пациентов, и читал. Акико Наканиси рассеянно глядела в окно, расчесывая волосы. Делать было явно нечего.

Когда Норико показалась в дверях, Наоэ оторвал глаза от книги и посмотрел на нее.

– Кавасаки из четыреста третьей жалуется, что очень болит голова, – сказала Норико.

– Так… – Наоэ секунду размышлял, потом уточнил: – Температуры нет?

– Нормальная.

– Дай ему шесть таблеток опайрина, и пусть ему сделают рентген поясничного отдела, а завтра, когда будет готов снимок, я его осмотрю.

– Шесть таблеток опайрина? – Норико взяла со стола рецептурный бланк, записала лекарство и дозу. Она могла и не делать этого, но надо было улучить момент, чтобы спросить Наоэ, свободен ли он сегодня вечером.

Акико отвернулась к окну и делала вид, что ей совершенно неинтересен разговор Наоэ и Норико.

На обратной стороне бланка Норико написала: «Сможем сегодня вечером увидеться?» – и подсунула бумажку Наоэ. Тот мельком взглянул на нее, скомкал и бросил в корзину.

– Нет, – сказал он.

Обернувшись, Акико с любопытством посмотрела на них. Больше возможностей поговорить с Наоэ не было, и Норико пришлось вернуться к прежней теме.

– Что ж, пойду дам ему лекарство, – сказала она и направилась к выходу.

Не успела она взяться за ручку двери, как послышался пронзительный смех, дверь распахнулась и в кабинет влетела Рицуко. Столкнувшись нос к носу с Норико, она слегка оторопела, но тут же взяла себя в руки.

– Готово, доктор! – не переставая смеяться, сообщила она.

Следом за ней вошел Савада со снимками в руках – только что проявленными, еще мокрыми.

– Право, мне так неловко! – Рицуко жеманно потупилась. – Вы теперь увидите меня, что называется, насквозь.

Савада стряхнул со снимков воду и прикрепил к светящемуся экрану. Все столпились вокруг.

– Ну что там? Как? – прощебетала Рицуко. Она склонилась над экраном, почти прижавшись щекой к Наоэ.

Норико бросило в жар. Как ей хотелось выставить вон эту мадам!

Наоэ внимательно рассматривал снимки.

По обеим сторонам от таза белели какие-то странные пятна.

– А это что такое? – испуганно воскликнула Рицуко.

– Крючки. Вы же забыли снять грацию.

– Ой-ой-ой! Так я и говорила – вы все про меня теперь знаете! – Рицуко весело расхохоталась. – Ну как, доктор? Что у меня?

«Чересчур она игрива сегодня, – подумала Норико. – С чего такой тон? Странно. Не произошло ли чего-нибудь вчера?» У Норико мучительно заныло сердце. Она искоса взглянула на Наоэ, но его лицо было, как всегда, холодным.

– Все в полном порядке, – сказал он.

– Правда?

– Лучше не бывает.

– Я так рада! – Словно маленький ребенок, Рицуко шаловливо постучала ладошками по груди и победно огляделась.

– С таким позвоночником, как у вас, жить и жить. – Наоэ не отрываясь всматривался в снимки.

Неожиданно Норико вспомнились большие пакеты, спрятанные в шкафу у него дома.

Глава XVII

Прошло несколько дней.

У Есидзо Исикуры снова поднялась температура. Горло не болело, насморка не было, и жар мог означать только одно: болезнь вступила в последнюю стадию.

Во время утреннего обхода Норико, указав глазами на температурный лист, негромко сказала:

– Снова жар.

Наоэ молча взглянул на листок и, вставая с кровати больного, повернулся к его невестке:

– Что, опять температура?

– Да. Стонал всю ночь. Дежурный врач два раза делал уколы.

Лицо Исикуры пылало, дыхание было неровным, в груди, как при воспалении легких, хрипело и булькало.

– Что, дедушка, тяжело? – ласково спросил Наоэ. – Надо потерпеть.

Исикура еле заметно пошевелился.

– Введи ему метилон и дай кислород, – приказал Наоэ Норико и снова склонился над Исикурой: – Потерпите немножко, сейчас станет полегче.

Действительно, вскоре температура упала, и Исикура задремал. Но облегчение было временным, к вечеру ртутный столбик опять пополз вверх, за отметку «тридцать восемь».

Норико нашла Наоэ в ординаторской – он отдыхал после операции, еще даже не сняв операционный халат. Норико сообщила, что у Исикуры снова жар.

– Понятно. – Наоэ проследил глазами за тающим в воздухе сигаретным дымком. – А дыхание как?

– Учащенное.

Наоэ еле слышно, будто самому себе, прошептал:

– Все… Конец.

– Неужели ничего нельзя сделать?

– Может, протянет еще дня два-три.

– А там как раз Новый год…

– Да, в самом деле… – Наоэ выпустил дым. – Введи-ка ему еще ампулу метилона.

– Кстати…

– Что?

– Нет, ничего.

Норико хотела сказать о вчерашней беседе со старшей сестрой, но раздумала. Не осмелилась. Она молча вышла из ординаторской готовить, как велел Наоэ, инъекцию метилона.

К ночи температура у Исикуры поднялась до сорока, он начал задыхаться.

Дежурил Кобаси. После вечернего обхода, отозвав в сторонку младшего Исикуру, Кобаси сказал, что у отца начался отек легких, положение критическое. Надо сообщить родственникам.

Норико поменялась с Каваай и осталась дежурить.

На рассвете Исикура потерял сознание; ему продолжали делать уколы, поставили капельницу, но в восемь утра он незаметно и тихо испустил дух. Мучился он недолго, минут двадцать-тридцать, а потом будто забылся сном и умер, так и не ощущая своих последних минут.

Наоэ пришел в клинику, как обычно, после десяти. О смерти Исикуры услышал от старшей сестры.

– Я распорядилась вымыть его и отнести в морг. В праздники крематорий будет закрыт, поэтому церемония прощания с усопшим назначена на сегодня. Похороны завтра – кажется, в девять утра.

Наоэ спокойно выслушал Сэкигути, достал историю болезни пациента Есидзо Исикуры, раскрыл ее и в графе «течение болезни» красным фломастером написал: «Умер».

Глава XVIII

31 декабря с утра сыпал снег, а днем потеплело и пошел дождь.

Приема в амбулатории не было, но «скорая помощь» привезла пятерых человек. У троих оказалась простуда, четвертый пострадал в дорожной аварии – сильно ушиб колено, у последнего было небольшое растяжение связок. В общем, ничего серьезного. Их осмотрели, сделали кому надо уколы, назначили лечение и отправили по домам.

Когда в восемь вечера начался вечерний обход, дождь прекратился, небо очистилось, ярко светила луна. Токио оказался в зоне высокого атмосферного давления, воздушные массы с материка принесли похолодание.

Клиника была полупустой: на праздники большинство уехало к семьям, осталось не более одной трети.

В канун Нового года больные собрались в палатах маленькими компаниями, ели новогодние кушанья, соба.^[21]

В девять часов вечера Норико пошла гасить свет. Во многих палатах ни души. Темно было и там, где недавно лежал Ёсидзо Исикура. Норико ощутила в груди жутковатый холодок, когда кинула взгляд в приоткрытую дверь этой палаты.

Лунный свет падал на кровать, на которой лежал Исикура. Труп унесли, простыни сняли; на голом матрасе кое-где остались вмятины и разводы.

Торопливо, почти бегом, она прошла мимо, завернула за угол и спустилась на третий этаж, в комнату медсестер. В ординаторской горел свет – значит, Наоэ еще там. И прекрасно: можно спокойно зайти к нему. Тем более что сегодня дежурит туповатая Уно, и, если сказать ей, что доктор нужен по делу, она не усомнится.

Перед дверью Норико в нерешительности остановилась, потом, набравшись храбрости, тихонько постучала.

– Войдите.

Норико с облегчением вздохнула: «Слава богу, голос Наоэ».

Она вошла в ординаторскую и аккуратно прикрыла за собой дверь.

– Я прошла по палатам, выключила свет.

– Хорошо.

Наоэ отложил в сторону книгу, достал из кармана пачку сигарет.

– Хотите чаю?

– Спасибо. Не надо.

На столе перед Наоэ стояла бутыль с сакэ, рядом полупустой стакан.

– Когда проходила мимо палаты, где лежал Исикура, так жутко сделалось, аж мурашки по коже.

Наоэ прикурил сигарету, затянулся и посмотрел на Норико:

– Сядь рядом со мной.

– Что? – Норико не поверила собственным ушам. В клинике она слышала такое впервые.

Наоэ собрал газеты, освобождая место для Норико, которая села только после того, как вымыла пепельницу и вытерла стол.

– Хочешь сакэ? – спросил Наоэ.

– Нет, я ведь на работе…

– Да ладно, сегодня же праздник. Год кончается. Наоэ протянул Норико свой стакан. Норико, едва пригубив, поставила его на стол.

– Завтра едете в Саппоро?

– Да.

– А когда вернетесь?

– Буду там дня два-три.

– Так мало? – Норико сразу решила, что тогда и она вернется из Ниигаты пораньше.

– Саппоро, наверное, весь в снегу… Наоэ молча взял стакан, глотнул сакэ.

Норико представила, как он идет по заснеженным улицам Саппоро.

– Поехали вместе! – неожиданно предложил Наоэ.

– А? – Норико даже растерялась. Уж очень неожиданным было это предложение.

– Хочешь съездить в Саппоро, на Хоккайдо?

– Вы… серьезно? – Норико с изумлением глядела на Наоэ. – Хотите, чтобы я поехала с вами?

– Но только там сейчас очень холодно.

«Ничего! Пусть снег, пусть мороз, только бы вместе с ним!» – подумала Норико.

– Но ведь ты собиралась завтра в Ниигату?

– Могу и не ехать.

– Тебя там мать ждет?

– С ней я увижусь в любое другое время, когда захочу.

Наоэ снова пригубил сакэ.

А Норико удивлялась собственным словам. «С ней я увижусь в любое другое время… Как будто с Наоэ больше не увижусь».

– Тогда едем завтра.

– Завтра? – снова удивилась Норико.

«Что это? Каприз? Но упускать такую возможность нельзя!»

– А… Вы же едете к матери?

– Жить буду в гостинице.

– Как же так? В Саппоро у вас дом…

– У матери пробуду только один день.

– Я вам не помешаю?

– Нет. Только пока я буду у матери, ты посиди в гостинице.

Норико никогда не была на Хоккайдо и никогда не ездила вдвоем с Наоэ. От неожиданной радости она залилась румянцем.

– Во сколько мы выезжаем?

– Самолет вылетает в три. Билет для тебя я закажу сегодня по телефону.

– А номер в гостинице?

– Сейчас праздник, приезжих, наверное, много, но ничего, город не маленький, уладим.

Норико еще не верила своему счастью.

– Вы в самом деле берете меня с собой?

– Я же сказал.

– Я так рада…

Норико выглянула в окно. Ей казалось, что счастье бежит ей навстречу. Стоит только прислушаться – и можно услышать его приближающиеся шаги. Она боялась пошевельнуться, чтобы не отпугнуть его, боялась услышать сейчас: «Нет, ты не так поняла…»

– О чем задумалась?

– Да нет… ничего… – Норико засмеялась и прижалась к плечу Наоэ.

– Пальто не забудь.

– А сапоги?

– Не обязательно, достаточно взять ботики. Пальто у Норико было одно – тонкое, пригодное только для Токио. Ботики можно купить и в Саппоро. Чемоданчик, правда, потертый, да ничего, сойдет. Жаль, так и не сшила себе костюм, о котором давно мечтала. Собиралась к родителям в Ниигату, а туда наряды ни к чему. Но Хоккайдо – это, конечно, совсем другое дело… Жаль, что не знала заранее, тогда было бы время как следует собраться, а сейчас, уж конечно, ничего не успеть… Ну и ладно, что он раньше не сказал. Он ведь всегда такой. Может, сию минуту решил – и тут же пригласил.

– Наверное, в Саппоро очень красиво зимой? Дома, дороги – все снегом запорошено…

Норико вообразила тихие улочки, кружащийся в воздухе снег; дома, деревья, тротуары, дороги – все бело. И они идут вдвоем… Тишина и сверкающая белизна вокруг. Норико почувствовала, как у нее кружится от счастья голова.

– Вот и кончается год… – тихо сказал Наоэ и допил сакэ.

– Даже не верится…

Откуда-то доносилось пение. Наверное, больные смотрят по телевизору праздничную программу.

– Да, кончается год… как и все в мире кончается…

Последнее слово Наоэ произнес как-то особенно резко. Норико испуганно подняла лицо.

Наоэ чуть улыбнулся одними глазами. Такой мягкой улыбки Норико никогда у него не видела. Нежно глядя на улыбающегося Наоэ, Норико встала со стула.

– Ну, я пошла? Принести фруктов?

– Не надо. Лягу спать.

– Спокойной ночи.

Первого января была чудесная погода. На улицах – толпы людей. Женщины в праздничных кимоно. Все спешат в храмы. Во всем чувствуется праздник.

Обычно в «Ориентал» работают в две смены, но в праздники по предложению сестер работали в одну; хоть и долго, но дел мало, и потом можно подольше отдохнуть.

Первого дежурили Кобаси и медсестры Такаги и Наканиси.

Норико, сдав дежурство, уже собиралась домой, когда к ней подбежал Кобаси.

– Где Наоэ-сэнсэй? – взволнованно спросил он.

– Наверное, у себя в комнате. Сегодня я еще не видела его.

– Он проснулся?

– Не знаю, обычно он поздно встает.

– Сэнсэй уезжает?

– Кажется, да.

– Что же делать?!

– А что случилось?

– Три дня не был в клинике, сегодня пришел – и пожалуйста, получил вот это…

– Что это?

– Письмо. Уэно отказывают в плате за переливание крови.

– Кокити Уэно? У которого анемия?

– Да! А старуха-то у него тоже работать не может…

– Отказывают со следующего года? – спросила Норико.

– Да ведь сегодня как раз и начался этот следующий год.

– Но мы уже сделали переливание. Рано утром.

– Давать пособие не хотят. Пусть, мол, сам платит.

– Как же сам? У стариков ничегошеньки нет.

– Конечно. Как он заплатит почти сто тысяч иен в месяц? Тут хоть расшибись… – Кобаси возмущенно помахал конвертом.

– Почему вдруг отказали?

– Я и сам понять не могу.

– Может, ошибка?

– Какая ошибка… Все здесь предельно ясно сказано. Норико заглянула в письмо. Да, в самом деле: «…и потому предлагаем с нового года прекратить переливание крови больному Кокити Уэно».

– У них, видите ли, средств не хватает.

– О каких средствах можно говорить? – возмутилась Норико. – Без переливания он сразу умрет!

– В том-то и дело…

– Как же быть?

– Не знаю. Не понимаю, о чем думают эти чинуши.

– Надо выяснить все поточнее.

– Да ведь сегодня первое января!

– Ой, конечно, сегодня никто не работает…

– Придется ждать до четвертого, – сказал Кобаси.

– А что делать пока?

– Продолжать переливание крови. Сам буду платить. – Кобаси гордо выпятил грудь.

Его молодость и прямолинейность почему-то вызвали у Норико глухое раздражение.

– Может быть, посоветоваться с доктором Наоэ? – предложила она.

– Хорошо бы, конечно… – Кобаси, казалось, вот-вот попросит Норико разбудить Наоэ.

– Думаю, он уже проснулся. Можно позвонить ему.

– Попробую, – ответил Кобаси. Норико сбежала вниз по ступенькам.

Минут через десять Наоэ вошел в комнату медсестер. Он был в свитере и пиджаке; волосы взлохмачены, лицо невыспавшееся. Видимо, долго не мог заснуть, хотя лег рано, часов в десять.

– С Новым годом, – сказали Кобаси и Акико Наканиси.

Наоэ ответил на приветствие, только сейчас, видимо, осознав, что уже наступил Новый год. Похоже, ему было все равно – год новый, заботы старые.

– Извините, что разбудил вас…

– Ничего, все равно уже пора было вставать.

– Едете на Хоккайдо?

– Да. – Наоэ кивнул и полез в карман за сигаретами. – Ты что-то хотел мне сказать?

– Да. Такое дело… Вот, письмо пришло.

Наоэ раскрыл письмо и начал читать. Длинные тонкие пальцы казались на солнце прозрачными.

Дочитав, Наоэ перевернул листок, убедился, что на обороте ничего не написано, и еще раз заглянул в конверт.

– Безобразие! – заговорил Кобаси. – Обречь старика на верную смерть! Не могу понять, зачем чиновникам понадобилось направлять нам такое письмо.

– Кто-нибудь из муниципалитета справлялся об Уэно?

– Да нет… Вроде нет… – неуверенно пробормотал Кобаси и, ища поддержки, обернулся к стоящей за его спиной Акико.

– Да, никто им не интересовался, – подтвердила та.

– А счета отправляете?

– Конечно. Я составляю их каждый месяц.

– Вспомни, а не было ли запроса об эффективности лечения? Хотя бы по телефону.

Кобаси покосился на Акико.

– Вообще, однажды меня… спрашивали по телефону… – с запинкой ответил он.

– О чем?

– Может ли Уэно поправиться, если ему делать переливание крови.

– А ты что ответил?

– Сказал, что, конечно, нет. Переливание помогает, но не излечивает больного.

– Так… А бумаг никаких не писал?

– Писал. Примерно месяц назад мне прислали запрос, и я ответил то же самое.

Наоэ стряхнул пепел и покачал головой.

– Теперь все понятно.

– Что понятно?

– Это письмо – ответ на твою бумагу.

– Но я же был прав! Как врач я был абсолютно прав! Переливание крови дает только временное улучшение.

– Конечно, прав. Но и чиновники тоже правы.

– Как? – Кобаси оперся руками о край стола.

– Пособие запрещено выплачивать, если лечение неэффективно и к тому же длительно. А оно еще и очень дорогое.

– Это просто чудовищно! Он ведь сразу умрет! Не протянет и недели.

– Верно.

– Что вы предлагаете? Смириться?

– Это, безусловно, ужасно, но… довольно логично.

– Как врач я не могу примириться с этим!

– Правильно. Но пойми и другую сторону: если безоговорочно согласиться с неэффективным лечением, то иные врачи постараются нажиться на этом… В их рассуждениях есть своя логика.

– Что же теперь делать? Кобаси был бледен как полотно. Акико встревоженно наблюдала за ними.

– Разумнее было бы написать неправду.

– Солгать?

– Солгать. Написать, что переливание крови оказывает колоссальный эффект.

– Неужели так можно?

– Нужно.

– Ну что ж… Дело не трудное. Прямо сейчас и напишу.

– Нет, теперь уже поздно.

– Почему?

– Ты уже раз написал. Сообщил об истинном положении дел. Тебе не поверят.

– Как же быть?

– Никак.

У Наоэ пересохло в горле; он встал, налил воды из-под крана и одним глотком осушил стакан.

Кобаси стоял в той же позе, опираясь о стол, и молчал.

– Так. Все ясно, – выговорил он наконец. – За переливание крови я буду платить сам.

– Это ни к чему.

– Нет, я решил. Потому что сам виноват. Акико потянула Кобаси за рукав.

– Иначе мне не будет покоя, – осипшим от волнения голосом продолжал Кобаси.

– Ты же должен понять, что переливание продлит Уэно жизнь на месяц, самое большее – на два. И все. Ты считаешь, что это тебя успокоит?

– Успокоит. Пусть хоть на месяц.

– Зря выслуживаешься! – неожиданно проговорил Наоэ – тихо, но очень отчетливо. – Какой же ты все-таки маменькин сынок!

Кобаси удивленно взглянул на него, но тут же опустил глаза. Акико Наканиси, забыв о работе, испуганно смотрела то на одного, то на другого.

Наоэ взял со стола историю болезни, перелистал ее. Затем глухо сказал:

– Старуха знает, что он не поправится. Ставь капельницу.

– Какую капельницу?

– Вводи ему подкрашенную глюкозу.

– Подкрашенную? Зачем?

– Чтоб раствор был красного цвета.

– Не понимаю.

– Чтоб было похоже на кровь. – Наоэ не скрывал раздражения.

– Но это же надувате… – Кобаси осекся. Наоэ, сложив руки на груди, смотрел в окно.

– Вы предлагаете пойти на обман? Делать вид, что продолжаем переливание крови?

– Совершенно верно.

– Нет, это надувательство, обман. Это недостойно врача!

– Достойно, недостойно… Не в том проблема. Выхода другого нет.

– Но… – Кобаси смотрел на Наоэ так, будто видел перед собой чудовище. – Старик же сразу умрет… – Глупо было объяснять это Наоэ, но Кобаси не мог удержаться. – Неужели вам все равно?

– И переливание может продлить ему жизнь не более чем на несколько месяцев.

– Это бесчестно – приближать его смерть!

– Бесчестно? – Наоэ подошел к Кобаси вплотную. – Ты говоришь: бесчестно? – Он оглядел Кобаси с такой ненавистью, что тот даже попятился.

– Разве не так? – растерянно пробормотал Кобаси. – Разве подкрашенная глюкоза – это честно?

– Когда ничего сделать нельзя, надо дать человеку возможность умереть спокойно. Конечно, тебя подкрашенная глюкоза не обманет, ты знаешь всю правду. А Уэно и его жена – не знают. Пусть они верят, что было сделано все.

Кобаси задумался. Может, в словах Наоэ есть доля истины? Нет. Для врача этот путь неприемлем. Существует же чувство долга!

– Врач обязан оказать больному помощь – сделать для него все возможное, – упрямо сказал Кобаси. – А если возможности ограниченны – должен хотя бы на день продлить ему жизнь.

– Посылка верна. – Только посылка?

– К сожалению, наш мир не идеален.

Кобаси понимал это и все равно согласиться с Наоэ не мог.

– Врач, – возразил он, – должен быть прежде всего гуманистом.

– Ах, гуманистом? – Наоэ язвительно улыбнулся и сел поудобнее, нога на ногу. – А тебе хорошо известно, что значит быть гуманным?

– Известно. Это значит – бережно относиться к человеческой жизни вообще, значит – любить ближнего…

– Ты не путаешь гуманизм с состраданием?

– Нет, не путаю. Любому существу надо помогать поддерживать жизнь, пока она теплится в человеке.

– Поддерживать жизнь… Хм… – Наоэ криво усмехнулся. – Значит, гуманизм, по-твоему, состоит в том, чтобы поддерживать жизнь. Как жить – неважно, только бы жить.

– Конечно, могут быть особые обстоятельства, но как принцип все, что я сказал, верно.

– Да… Ты так ничего и не понял. В своих университетских клиниках вы оторваны от реальной жизни.

– Отчего вы так решили? – Кобаси недавно пришел в «Ориентал» из университетской клиники, и слова Наоэ задели его за живое.

– Чтобы стать настоящим врачом, мало изучить медицину; надо знать и философию, и разбираться в этике, и принципы медицинской практики помнить назубок. Надо еще знать, как помочь человеку умереть.

– Помочь умереть?!

– Именно. Порой больному нужно помочь примириться со смертью, чтобы ни он сам, ни его близкие не упрекали себя, да и нас…

– Такого курса нам в университете не читали. Программа не предусматривает…

– Если бы такой курс существовал, я бы наверняка был ведущим специалистом. – Наоэ потер ладонями впалые щеки.

– Курс по подготовке убийц?

– Увы!.. Каждый врач в чем-то убийца; пока еще весьма часто его профессиональные обязанности состоят в том, чтобы убедить безнадежно больного в неотвратимости смерти.

– Но наше призвание – спасать жизни! И действительно, мы же вырываем людей из когтей смерти!

– Спасаем? – Наоэ смерил Кобаси неприязненным взглядом. – Мы не спасаем. Спасается сам человек – тот, в ком еще не иссякли силы бороться. А врач лишь в нужный момент протягивает ему руку помощи. И не более.

– Во всяком случае, настолько принижать роль врача…

– К сожалению, порой приходится. – Наоэ поднялся со стула. – Ну, я пошел.

– А что же с Уэно?.. – начал Кобаси, но Наоэ не дал ему договорить.

– Ты его лечащий врач, и больше я тебе ничего не скажу. Делай как знаешь.

– Если я… последую вашему совету, что мне потом говорить Уэно и его жене?

– Через день-два состояние больного ухудшится. Вот и скажешь тогда: мы сделали что могли, но – увы! – бесполезно.

– А как часто вводить ему эту… красную жидкость?

– Как и до сих пор: утром и вечером. Двух раз, думаю, достаточно. Станет хуже – ставь капельницу чаще, увеличивай дозу. Главное, чтобы и больной, и старуха его были уверены, что проводится интенсивное лечение.

– Сколько он протянет без переливания крови?

– Думаю, дней пять-шесть.

– Вы вернетесь пятого?

– Возможно.

– А можно вам позвонить в Саппоро?

– Я остановлюсь в гостинице G., меня легко будет найти через справочное бюро.

– Возвращайтесь скорее.

– Да-да.

Наоэ направился к двери, но вдруг остановился. Резко обернувшись, он неожиданно ласковым, мягким взглядом оглядел всех – Кобаси, Акико Наканиси. Затем решительно распахнул дверь и вышел в коридор.

Глава XIX

В аэропорту было немноголюдно. Сегодня в залах, где обычно стоял несмолкаемый гомон, было удивительно тихо. Основная масса пассажиров добралась домой, к родным или в гости еще до наступления Нового года, и самолеты, поезда, еще недавно переполненные, были полупустые. Хотя движение, конечно, не замирало и в эти первые числа января.

Вход в огромный стеклянный вестибюль аэровокзала украшен сосновыми ветками; на прилавках – рисовые лепешки, мандарины – дань многовековой традиции; за стойками – женщины в нарядных кимоно, со старинными прическами.

За стеклянными стенами солнечно, но прохладно. Одна за другой подъезжают машины с пассажирами.

Норико стоит в зале внутренних авиалиний и смотрит сквозь стеклянную стену на улицу. Она в темно-синем пальто, в руках – белая сумка.

Вылет в 15.10; Наоэ обещал приехать за полчаса до вылета. Часы на стене показывают 2 часа 40 минут. Сейчас прибежит. Наверное, провозился со сборами и опаздывает. Утром Норико позвонила ему: «Может, прийти, помочь?», но Наоэ ответил: «Не стоит». После такого ответа идти к нему было неловко, а как славно было бы выехать из дома вместе! И нервничать не пришлось бы. Сейчас Норико раскаивалась, что не заехала за ним.

Посадка заканчивается за двадцать минут до вылета. Норико взглянула на часики, потом перевела взгляд на стену – и те, и другие часы показывали одно время: без четверти три. Забеспокоившись всерьез, Норико пошла к выходу. Шоссе сегодня свободно, за час вполне можно добраться. Где же он?..

По радио объявили, что регистрация на самолет, вылетающий в Саппоро в 15 часов 10 минут, заканчивается. Норико еще раз подняла взгляд на стенные часы: ровно три.

В этот момент у подъезда затормозило такси, из которого вышел человек в темно-сером пальто. Наоэ.

«Ну наконец-то!» – вздохнула Норико.

Наоэ расплатился с водителем, захлопнул дверцу машины и прошел в зал. У Норико отчаянно забилось сердце: счастье на этот раз не ускользнуло, мечта сбывается. Наоэ огляделся и зашагал к стойке регистрации. Норико подбежала к нему.

– Что же так поздно?

– А, ты уже здесь.

– Я так беспокоилась… Боялась, что не успеете.

– Телефонный звонок задержал.

В галерее вылета было шумно, празднично, мелькали нарядные кимоно.

Норико летела впервые; ей казалось, что все смотрят на нее, и она совсем оробела. А Наоэ, подняв воротник пальто и равнодушно глядя перед собой, торопливо шагал по движущемуся коридору.

Самолет вылетел с десятиминутным опозданием.

Словно любопытный ребенок, Норико привстала из кресла, пытаясь заглянуть в иллюминатор. Сидевший у иллюминатора пожилой мужчина подвинулся, чтобы ей было удобней смотреть. Токио внизу казался игрушечным и вскоре исчез. Через несколько минут самолет накренился и взял курс на север. Погасла надпись «не курить». Кварталы огромного города сменились полями, грядами гор. Норико все было интересно: и ниточки дорог, и прилепившиеся друг к другу дома.

Наоэ молча курил. Когда, загасив сигарету, он откинулся на спинку кресла, Норико сказала:

– Вас искал доктор Кобаси.

– Я знаю.

– Поговорили?

– Да.

Разговаривать Наоэ явно был не расположен. Он отвернулся и закрыл глаза.

Самолет уже набрал высоту и летел ровно. В салоне было тихо, только гудели моторы.

«Наш самолет пролетает над озером Инавасиро», – объявила по радио стюардесса, и Норико снова взглянула в иллюминатор. Среди гор огромным металлическим блюдцем блестело озеро. Горы, долины, озеро – все было освещено новогодним солнцем. Оно уходило на запад, и его косые лучи скользили по стеклу иллюминатора.

Ровный гул моторов убаюкивал. Наоэ задремал. Спал и пожилой человек у окна. Только Норико было не до сна.

Стюардесса сообщила, что скоро будет виден знаменитый залив Мацусима. К огорчению Норико, его можно было видеть только с другого борта. Она смотрела на горные склоны, которые постепенно становились круче; впереди показалась сверкающая белизной гряда. Снег на горах искрился в лучах солнца.

«Летим все дальше на север», – прошептала Норико и украдкой взглянула на Наоэ. Глаза закрыты; красиво очерченный нос неестественно бел – как снег, покрывающий горы.

Норико отчего-то стало тревожно; ей показалось вдруг, что они спасаются от погони, убегают на север, в снега – туда, где их никто никогда не найдет… Сердце сжалось от щемящей грусти.

Наконец горы расступились, появился Сангарский пролив, темно-синий в свете неяркого солнца. Рядом с ним еще ослепительней казались снежные пики. Их зловещие очертания напомнили Норико фотографию в каком-то журнале: гору – обиталище духов.

Размышления Норико прервал голос по радио: «Через несколько минут наш самолет приземлится в аэропорту Титосэ».

Сделав разворот вправо, самолет пошел на снижение. Вверху остался слой облаков, показалось синее море, пенящееся у побережья. Четкой линией отделялись покрытые снегом хвойные леса.

Хоккайдо.

Наоэ открыл глаза, как будто и не спал.

– Кажется, прилетели, – сказала Норико.

– Прилетели, – отозвался Наоэ и посмотрел вниз.

Огромные белые равнины разделены черными полосами на правильные прямоугольники; леса и пересекающиеся дороги образуют замысловатые геометрические фигуры. В ярко-синем небе оранжевым шаром плыло зимнее солнце.

– Похоже, довольно холодно, – заметила Норико.

– Да.

Самолет шел на посадку, земля быстро приближалась. Уже хорошо просматривались дороги, отдельные дома. Вот и взлетно-посадочная полоса, припорошенная снегом; верхушки деревьев совсем рядом. Мгновение – и самолет коснулся земли, чуть подпрыгнув, пробежал полосу и остановился перед зданием вокзала.

Наоэ поднялся с кресла, снял с полки пальто – свое и Норико.

– Выйдешь на трап – сразу подними воротник, – сказал он, передавая пальто.

Когда Норико вышла из самолета, резкий ветер ударил в лицо.

На здании аэровокзала, одиноко черневшем в белом поле, горело табло: температура воздуха минус пять, скорость ветра три метра в секунду.

– Осторожней, не поскользнись, – предупредил Наоэ.

Люди бежали к зданию вокзала, втянув головы в плечи, ежась от ветра. Наоэ быстро шел впереди, Норико бежала за ним, стараясь не отстать.

В гостиницу они приехали уже в шестом часу. Здание было приятного коричневого цвета и очень уютное.

– Вам номер на двоих? – любезно предложил портье.

Наоэ заполнил карточку и вписал туда Норико.

Номер был на шестом этаже. Под окнами проходила дорога, за ней чернело какое-то массивное здание. Несмотря на сгущавшиеся сумерки, света в окнах не было.

Фары проезжавших машин освещали сугробы по обе стороны дороги.

– Это тополя? – Норико показала пальцем на несколько высоких деревьев слева от гостиницы.

– Да, тополя… Устала, наверное?

– Нисколько.

После дежурства Норико так и не пришлось поспать – готовилась к поездке. Но усталости не ощущала – то ли потому, что Наоэ был рядом, то ли просто от возбуждения.

– Примем душ и пойдем ужинать.

– А к матери сегодня не поедете?

– Потом.

Норико сложила одежду и направилась в ванную. А Наоэ уселся читать свежие газеты, заранее доставленные в номер.

– Сначала вы? – предложила Норико.

– Давай вместе, – ответил Наоэ и отложил газеты.

Когда они спустились в ресторан на четвертом этаже, шел уже восьмой час. Здесь, как и в вестибюле гостиницы, было тихо – Новый год все отмечали дома. Только несколько небольших компаний сидело в глубине ресторана, да и те – семейные группы. Атмосфера сегодня была спокойной и чинной.

Норико впервые пробовала местные блюда из крабов, креветок, аваби. Ей даже захотелось выпить, и она попросила виски с содовой. Выпила две порции, и теперь у нее слегка шумело в голове.

Вернувшись в номер, Норико задернула шторы и, повернувшись к Наоэ, опять спросила:

– Теперь к матери?

– Надо бы… – Наоэ уже лежал на кровати: прилег сразу, как вошли. Неожиданно он вскочил. – Сделай укол.

– Укол?

Наоэ достал из саквояжа стерилизатор и крохотную ампулу.

– Пожалуйста, – попросил он еще раз.

– Но это…

– Да, это наркотик. – Наоэ снял галстук и закатал рукав.

– Зачем?

– Ты ведь уже знаешь.

Норико растерянно смотрела на Наоэ.

– Мне очень больно… Больно, понимаешь? Держа в руках ампулу, Норико с беспокойством вглядывалась в Наоэ.

– Что с вами? Скажите!

– Не волнуйся. Сделай быстрее. – И он протянул руку, на которой темнели следы от инъекций.

Волосы Норико в беспорядке рассыпались по подушке, в свете торшера матово поблескивают на лбу бисеринки пота. Все замерло в неподвижности. Ни единого звука, только едва слышно гудит кондиционер. Наоэ и Норико лежат, застыв, словно рыбы, сложившие плавники; не слышно даже дыхания…

Норико открыла глаза. Она чувствовала сильную слабость во всем теле. Наоэ спал как убитый. Тихонько сняв с себя его руку, Норико поднялась с постели и надела пижаму.

Одиннадцать часов. Не так уж и поздно, но гостиница погружена во мрак. Норико подошла к окну, приоткрыла штору.

Снег… Небо было чистым, когда они возвращались из ресторана. Значит, снег пошел после того, как они легли спать…

Указательным пальцем Норико провела по холодному стеклу, с удовольствием ощущая прохладу. Сыпавшиеся с черного неба хлопья растворялись во мгле; только около фонарей, в кольце света, снежинки кружились в замысловатом танце. Безмолвие. Иногда вдруг его разрывает визг тормозов – и снова пугающая тишина. Мелькнет на мгновение фигура одинокого путника – и тут же исчезнет за пеленой.

Наоэ так и не пошел к матери. Норико подумала, что он поступает нехорошо, но тут же забыла об этом. Другие мысли безраздельно владели ею.

Проехала еще одна машина. Совершенно беззвучно. Наверное, потому что по снегу. Ветра нет. Снег медленно падает мягкими хлопьями. К утру нанесет сугробы. Заснеженный город спит. Царство сна… Мертвое царство…

Норико вздохнула, задернула штору и пошла принимать душ.

Проснулась Норико по привычке рано, в восьмом часу. Наоэ еще спал. Тихо, чтобы не разбудить его, она выбралась из-под одеяла и подошла к окну. Дома напротив алели от утренней зари, но вокруг все было белым-бело. Снег лежал на ветках тополей, росших во дворе губернского управления – это оно вчера показалось Норико темной глыбой; снегом покрыты сосны, заботливо укутанные циновками, снег искрится на крышах домов, даже на светофорах белеют шапки снега. Лишь асфальт, по которому проносятся машины, – темно-серый: на рассвете, вероятно, чистили дорогу. Куда-то спешат в этот ранний час люди, облачка пара вырываются у них изо рта.

Норико могла бесконечно любоваться заснеженным пейзажем.

Наоэ поднялся в десять. Действие укола кончилось, но лицо оставалось мертвенно-бледным, под глазами чернели круги.

Завтракали в номере.

– Сегодня обязательно надо наведаться к матери, – укоризненно сказала Норико.

– Ладно-ладно, – кивнул Наоэ, не отрываясь от газеты.

Норико так и не поняла, собирается он идти или нет.

Позавтракав, Наоэ принял душ. Одеваясь, сказал:

– Схожу к родным, вечером вернусь.

– Может, лучше останетесь на ночь? – осторожно осведомилась Норико.

– Нет, вернусь сюда.

– Порадуйте маму. Издалека приехали, она так долго ждала вас. А обо мне не волнуйтесь. Сегодня уже магазины работают, так что скучать не буду…

– К вечеру я вернусь.

– Странный вы человек… – Норико решила больше не уговаривать.

Наоэ пришел, как и обещал, после пяти. Норико тоже только что вернулась с покупками – купила перчатки и ботики.

– Мама здорова?

– Да.

– Уговаривала остаться?

– Как-нибудь в другой раз.

– Мне ужасно неловко… Увязалась за вами. Наоэ снял пиджак, сел рядом с Норико и сказал:

– Поедем завтра на озеро Сикоцу?

– Куда? На озеро?

– Да. Здесь недалеко, полчаса на машине. Спокойное чудесное озеро; только на севере есть такие.

– Но оно же, наверное, замерзло? Подо льдом ничего не увидим?

– Нет. Это озеро не замерзает.

– А где переночуем?

– Там должна быть приличная гостиница.

– С удовольствием, но…

Норико очень хотелось поехать, но мучило чувство вины перед родными Наоэ.

И в этот день снег словно заждался наступления вечера и, лишь стало смеркаться, повалил густо, безостановочно. Было довольно тепло, и он падал огромными, как клочья ваты, хлопьями.

Выйдя из гостиницы, Наоэ и Норико сразу окунулись в белую завесу.

– Когда идет снег, всегда теплее, – сказал Наоэ.

И в самом деле было тепло – почти как в Токио.

Магазины уже открылись, и днем в них было довольно людно, но по вечерам они закрывались пока раньше обычного.

Самым оживленным в городе был район Сусукино, здесь развлекалась молодежь. Но в эти дни и тут работало лишь несколько баров, большинство увеселительных заведений было на замке; ветки сосны у входа и красочные поздравления напоминали о празднике.

Норико и Наоэ нашли небольшой рыбный ресторанчик. Посетителей было мало; трое поваров со скучающими лицами смотрели телевизор.

Когда Наоэ и Норико, поужинав, вышли на улицу, снег повалил еще сильнее.

– Пройдем пешком до гостиницы?

– Это же далеко.

– Все равно, я хочу прогуляться! – не унималась Норико.

Она подняла лицо кверху, навстречу снежинкам. На ее теплых щеках они таяли, превращались в капельки и стекали. Снег, снег, снег повсюду – в небе, в воздухе, на земле; он застилал мир: в четырех шагах ничего не было видно – только темные силуэты.

Миновали Минами-итидзё, вышли на широкий проспект. Зияют черные окна магазинов, баров и ресторанов. Скользят по снегу лучи фар проносящихся мимо машин. Черным пятном мелькнет дерево на обочине или жалюзи, закрывающие вход в магазин; все остальное – белое царство снега.

Норико прижалась к Наоэ, засунула руку в карман его пальто. Они плыли по снежному океану – и падающий снег отделял их от мира: от улиц и домов, от гор, над которыми они вчера пролетали, от пустынного поля аэродрома…

– Какой густой снег… Неужели мы поедем завтра на озеро?

– Не бойся. – Наоэ сжал руку Норико.

– Я не боюсь. – Норико безоглядно вверяла себя Наоэ.

Вдалеке что-то ярко светилось; казалось, жизнь сохранилась лишь там. Пройдя несколько метров, они очутились перед подъездом гостиницы.

Отряхнув снег, вошли в другой мир – тепла и света. В лифте снежинки окончательно растаяли.

– Устала?

– Нет.

– Сходим в бар?

Норико согласилась, хотя ей никуда не хотелось идти. В такую погоду гораздо приятнее было остаться вдвоем с Наоэ в номере.

Словно прочитав ее мысли, Наоэ прилег на кровать.

– Пожалуй, лучше поспать.

Норико вспомнила, что еще днем хотела поговорить с Наоэ, но, ощутив его руки, снова забыла обо всем на свете.

На другой день с утра они позавтракали в ресторане, затем зашли в магазин и в третьем часу на такси выехали из города.

Снег искрился на ярком солнце, слепил глаза.

Проехали аэропорт Титосэ и свернули к озеру Сикоцу. Норико поразилась: эту дорогу – прямую как стрела, в высоких сугробах по обеим сторонам – она видела ночью во сне.

Справа и слева лес: лиственницы, ели, сосны. Посреди белой пустыни зелень радовала глаз.

Остановились в гостинице, расположенной на вершине невысокой горы. Из окна открывался чудесный вид – сквозь голые ветви дубов, берез, кленов темнело скованное зимней стужей озеро.

Вошла служанка, берестой растопила печь. Огонь плясал, пылающие поленья весело потрескивали.

– Смеркается, – вздохнула Норико.

– Как спуститься к озеру? – спросил Наоэ у женщины.

– По склону и направо, – объяснила та, подбросив в печку несколько поленьев.

К озеру вела узкая тропинка. Спустившись вниз, Наоэ и Норико вышли на берег.

Вблизи озеро было совсем не таким, каким казалось из окон гостиницы. Тускло мерцая, перекатывались мелкие свинцовые волны.

Озеро было вулканическим: вода заполнила глубокую трещину. Вокруг теснились горы. Кое-где на кручах темнели сосны.

– Вон там – вулкан Тарумаэ, а это – Фуцубуси, – объяснял Наоэ, откидывая со лба развевающиеся на ветру волосы.

Норико взглянула туда, куда показывал Наоэ. Слева, курясь, величественно возвышался вулкан Тарумаэ, напротив голым утесом одиноко чернела Фуцубуси. Горы были далеко, по другую сторону озера; солнце медленно скрывалось за ними, багрянцем окрашивая небо.

Они шли по тропинке, которая вела к причалу. Метрах в двадцати сиротливо стояла маленькая гостиница. Кто-то уже спускался сегодня к озеру: на снегу осталась цепочка следов, обрывавшаяся у кромки воды.

– Ни единой живой души, – прошептала Норико.

Над озером гулял ледяной ветер. Два маленьких человека на берегу смотрели в холодную бездну. Безмолвие… Неподвижность… Только ветер обжигает лицо.

– Слишком тут угрюмо… – вздрогнула Норико. Ей почудилось какое-то движение. Нет, это звучала тишина.

– Озеро очень глубокое. И страшное, особенно когда штормит, – сказал Наоэ.

– А вода сейчас, верно, как лед…

– Здесь не раз тонули люди, но никто никогда не видел трупов.

– Почему?

– Во время извержения земля опустилась вместе с деревьями.

– Значит, на дне деревья?

– Да. Зацепившись за ветви, тело не может всплыть.

– Так никого и не нашли?

– Никого.

Норико с непонятным ужасом вглядывалась в дрожащую поверхность озера. Сколько людей скрывает под собой эта вода… Где-то там, внизу, их распухшие, жуткие тела…

– Страшно… – Норико спрятала лицо на груди у Наоэ. Она почувствовала, что озеро заманивает ее. Нет, лучше в него больше не смотреть! – Уйдем…

Наоэ кивнул, но глаза его по-прежнему не могли оторваться от воды.

Вдруг сзади послышался шум. Норико оглянулась и увидела огромную стаю ворон, летевших от леса к горе Фуцубуси. Стая уменьшалась в размерах, потом превратилась в точку и исчезла в скалах, багровых от заходящего солнца.

Норико и Наоэ переглянулись и, не говоря ни слова, побрели назад.

Вернувшись, они сели ужинать. Уже совсем стемнело. За окном смутно белел двор гостиницы, за ним простиралась безграничная тьма, озера не было видно.

Наоэ взглянул на Норико.

– Ты что?

– Ничего…

– Выпьем немного?

– Как горят щеки… – Норико прижала ладони к лицу.

Наоэ молча отхлебнул сакэ. Потом с какой-то странной тоской посмотрел на Норико.

– Завтра возвращаешься? – спросил он.

– А что, надо?..

– С завтрашнего дня я буду у матери.

– Да, правильно…

И в самом деле, не вечно же оставаться тут, на Хоккайдо. Наоэ позвал – она поехала, дальше надо делать так, как он говорит. Конечно, ему надо хоть немного пожить дома, у матери.

– Хорошо, – согласилась Норико. – Завтра уеду в Токио.

– Завтра – третье, на работу тебе седьмого. Остается еще три дня. Ты пораньше вернешься, отдохнешь как следует…

– Да-да, конечно.

– Праздник, а я привез тебя в эту глушь…

– Что вы, мне здесь очень понравилось!

– Не забудешь эту поездку?

– Никогда!

Наоэ заглянул ей в глаза. Почему в его взгляде такая нежность?

– Сэнсэй, а когда вы вернетесь?

– Еще поживу здесь несколько дней.

– Наверное, я вам мешала… Побудьте со своей мамой.

Наоэ допил сакэ и спросил:

– Ты ничего не хочешь сказать мне перед отъездом?

– Я?

– Ты.

– Да ведь скоро… – Норико была удивлена. «Непонятно. Мы же скоро увидимся».

– Если хочешь что-то сказать, говори сейчас. Норико было что сказать. Она не успела сделать этого ночью.

– Я хотела сказать…

– Что?

Норико опустила глаза.

– Я… Я жду…

– Ждешь ребенка? Норико молча кивнула.

Наоэ долго крутил в руках чашку. Потом залпом выпил сакэ.

– Могу не рожать… – Норико опустила глаза. «Почему я это сказала? Он же еще ничего не ответил».

– Ты не хочешь?

– Так ведь… – начала было Норико, но запнулась, не зная, что добавить.

– Я хочу, чтобы ты знала: жениться я не собираюсь. Ни на ком… Но если у нас будет ребенок, я сделаю для тебя все, что только смогу.

– Значит, можно?

– Я хочу этого.

– Правда?! – Норико не могла совладать с дрожью, внезапно охватившей ее. Она закрыла глаза. Ничего не случилось, но почему-то слезы текли по лицу.

– Не плачь… – Наоэ подошел сзади, нежно обнял ее. – Почему ты плачешь?

– Это от радости.

Длинные тонкие пальцы Наоэ гладили ее волосы. Норико подняла заплаканное лицо.

– У меня есть просьба…

– Какая?

– Пожалуйста, забудьте про наркотики. Ладно? Старшая сестра и главврач уже догадываются.

– Вот ты о чем… – Улыбка тронула лицо Наоэ.

– Не будете больше? Не будете, да?

– Не буду.

Все еще улыбаясь, Наоэ смотрел во тьму за окном.

Глава XX

Первые три дня нового года Ютаро, как порядочный семьянин, провел дома. Правда, к нему без конца приходили гости – из Ассоциации врачей, из муниципалитета, коллеги по работе. Ютаро пил со всеми, так что скучать было некогда. Но из дома почти не отлучался – если не считать совершенно обязательного посещения храма Мэйдзи-дзингу и нескольких визитов к влиятельным особам из муниципалитета и Ассоциации врачей.

Только четвертого января он смог улизнуть из дома, сказав Рицуко, что хочет заглянуть в клинику – посмотреть, как идут дела.

«Ориентал» уже работала по обычному расписанию, хотя на работу еще вышли не все: те, кто дежурил под Новый год, отдыхали до седьмого января.

Убедившись, что все идет своим чередом и больные, которых на праздники отпустили домой, вернулись, Ютаро собрался уезжать.

– Домой? – спросил Номура. Ютаро подумал и сказал:

– Заскочим на минутку туда.

Обоим все было понятно. «Туда» означало район Эбису. Минут через двадцать машина притормозила у дома Маюми.

– Благодарю. – Выходя из машины, Ютаро, как обычно, сунул Номуре тысячеиеновую бумажку. Это было немало, такси обошлось бы дешевле, но Ютаро платил за молчание. Больше всего на свете он боялся супруги. – Заедешь за мной в пять часов, – сказал Ютаро, взглянув на часы.

Маюми сидела дома. Ее кафе открывалось пятого января, но только после седьмого соберутся все девочки и клиенты, начнется обычная суматоха.

Новый год Маюми встречала у матери в Татикаве, но третьего января уже вернулась к себе. Конечно, время от времени родителей следует навещать, но вытерпеть там можно от силы дня два, на третий уже не находишь места от скуки.

– Папочка! Я тебя заждалась.

Ютаро еще не успел закрыть за собой дверь, а Маюми уже повисла у него на шее.

– Неужели?

– А ты думал! Целых десять дней не появлялся! Любовные утехи быстро утомили Ютаро.

– Эй, папочка, просыпайся, что ты все спишь! – тормошила его Маюми. – Мне с тобой скучно…

Ютаро лениво поднялся, сел на диван. Погода стояла чудесная. Ослепительно яркое солнце заливало балкон.

– Да, хочу у тебя кое о чем спросить. – Ютаро достал сигарету. – Ты с Микико встречалась?

– А я-то думала: что мне папочка скажет?

– Нечего улыбаться. Зачем тебе это понадобилось?

– А разве Микико не сказала? – Как ни в чем не бывало Маюми взяла со стола шоколадку и положила в рот. – Тебя это не касается.

– Как это «не касается»?! Моя дочь встречается с тобой… Я как узнал, мне чуть дурно не стало.

– Что, и Рицуко узнала?

– Нет. Слава богу, ее тогда не было дома. Но я был просто взбешен!

– Что же Микико рассказала? – Маюми с интересом придвинулась к Ютаро.

Он достал сигарету, подождал, пока ему поднесут спичку, и только потом заговорил:

– Тридцатого декабря позвал ее в кабинет. Начинаю серьезный разговор о замужестве. А она молчит.

– Каждый человек имеет право на тайну личной жизни.

– Я ее ругаю: «Годы уходят. И о чем ты только думаешь?» А она вдруг в ответ: «А ты о чем думаешь, встречаясь с Маюми?»

– Вот умора!

– Но мне-то было не до смеха. Я как услышал – дара речи лишился. Спасибо, удружила… Теперь с родной дочерью поговорить не могу.

Не в силах удержаться, Маюми хохотала, болтая босыми ногами.

– Нет, ты мне ответь, зачем тебе нужно было встречаться с ней?

– Мы говорили о докторе Наоэ.

– Что-о? – Ютаро вскочил. – При чем здесь Наоэ?

– Скажу, если папочка не знает.

– Ну!

– Твоя Микико по уши влюблена в него.

– Микико?

– Туповат ты, папочка. Я же тебе давно еще говорила: что-то тут неладно.

– Но ведь он на двадцать лет старше!

– Какая разница? Мне, например, тоже нравятся мужчины его возраста.

– Может, и ты втюрилась в него?

– Может, и я… – Маюми выхватила сигарету изо рта Ютаро, затянулась и выпустила колечко дыма.

– Ну ладно… Но почему ты решила, что Микико влюблена в Наоэ?

– Она сама мне об этом сказала.

– Она же с тобой не знакома.

– Ну и что?

– Она приходила сюда?

– Нет. Пока нет. Ну что, рассказывать дальше?

– Не тяни за душу.

– А купишь?

– Что «купишь»?

– М-м-м… Шелковое платье.

– Ладно-ладно, куплю. Да скажешь ты или нет?! Вид у Ютаро был затравленный. Он вытащил новую сигарету и опять закурил.

Маюми плутовато взглянула на него.

– Однажды я видела, как Наоэ гулял с девушкой. Я еще подумала: какая прекрасная пара! Так подходят друг другу… Я сразу догадалась, что это Микико. Правда, она совсем на тебя не похожа, больше на мамочку, просто одно лицо. И от брата я кое-что слышала. Я, папочка, в курсе всех дел… Я тогда возьми и позвони Наоэ – просто из баловства. Спрашиваю: «Девушка, с которой вы гуляли, – дочь главврача?» И он мне сразу все рассказал. По-моему, она и дома у него бывала, – добавила Маюми, направляя разговор в нужное ей русло. – Брат говорил, что слышал об этом от медсестер.

– Но Наоэ… У него же роман с Симурой.

– Ничего удивительного. У такого мужчины может быть несколько женщин.

– Ладно, хватит молоть чепуху. Я не очень верю тому, что ты говоришь.

– Не веришь – не надо. Но доктор Наоэ – известный сердцеед. Говорят, у него и с Дзюнко Ханадзё что-то было.

– Вряд ли.

– Правда. Ну, папочка, и туго же до тебя доходит! Ютаро точно холодной водой окатили.

– Теперь тебе понятно, почему твоя дочь убегает со смотрин? Да она ни о ком другом и слышать не хочет!

– Да… Это похоже на правду, – выдавил наконец Ютаро.

– Еще бы! Раз уж Микико сама говорит…

– Н-да… Интересно, как далеко у них зашло?

– Не знаю. До ребенка, думаю, дело пока не дошло.

– Эй-эй! Прекрати сейчас же эти шуточки! – Глазки Ютаро, казалось, вот-вот вылезут из орбит.

– Помнишь, Микико как-то не вернулась домой? Может, она и тогда была у него.

– Ночью?

– Почему бы и нет?

– Она сама об этом сказала?

– Нет, не говорила, но меня не проведешь. Ютаро перепугался не на шутку. Маюми торжествовала.

– Я думаю, – злорадно заключила она, – что у них довольно серьезно.

– Дура!

– Не хочешь – не верь.

Ютаро был бы рад не поверить, но его смущал тон Маюми.

– Все-таки не понятно, о чем вы с ней толковали… Маюми вскипятила воду, сварила кофе.

– Между прочим, эта – как ее там – Норико… Она может скандал закатить.

– Но я об этом ни слова не слышал. И Рицуко мне ничего не говорила, – простонал Ютаро.

– Плохие родители: не знаете, чем живут ваши дети.

– Тьфу, заладила «не знаете, не знаете». Поди узнай, если от них слова не дождешься.

– В вашем доме не очень-то разговоришься.

– Ну сказала бы честно: «Люблю Наоэ…»

– Представляю, что бы ты ей ответил.

– Ничего подобного. Наоэ прекрасный врач и хороший человек.

– Ну, допустим, – пожав плечами, сказала Маюми. – А что, если и впрямь поженить их? Подумаешь, Симура. Стоит папочке только захотеть…

– Нет, так нельзя.

– Единственная дочка влюблена без памяти…

– Сначала я должен поговорить с Микико.

– Только не проболтайся, что это я тебе рассказала. А то она возненавидит меня.

– Не беспокойся. Не настолько я глуп.

– Ну-ну, папочка… А если Микико не захочет замуж, я выйду вместо нее.

– Ты? За кого?

– За Наоэ, разумеется.

– Вот дурища! – Ютаро расхохотался. – Ничего у тебя не выйдет. Он знает, что ты моя любовница.

– Ну и что? Он ухаживал за мной.

– Ох, не смеши!

– Что, не веришь? Ему все равно кто. Ютаро все еще хохотал.

– И между прочим, – продолжала Маюми, – у него и на чью-то жену виды есть.

– На чью жену?

– Да на твою, на госпожу Рицуко.

– Ну, довольно!

Этого Ютаро стерпеть не мог. Он покраснел как рак и со злостью уставился на Маюми. А она спокойно закончила:

– Ну что ты так злишься? У Наоэ женщин столько… В конце концов, ничего предосудительного нет в том, что и папочкина супруга одаривает его своим вниманием.

Маюми бросила в чашку кусок сахара и неторопливо размешивала его.

Да, у Ютаро были причины для гнева: он вспомнил, что в последнее время, стоило заговорить о Наоэ, у Рицуко загорались глаза и она становилась до неузнаваемости оживленной.

– Странный он какой-то. – Допив кофе, Маюми закурила. – Исследует свой позвоночник…

– Зачем?

– Что, ты и этого не знал? Он несколько раз в месяц делает рентгеновские снимки.

– А это ты откуда узнала?

– От брата.

«Если это сказал Савада – может, и правда…» – подумал Ютаро и сказал:

– Впервые слышу об этом.

– А еще…

– Ну, что еще?

– Водит к себе женщин… колет наркотики.

– М-да… – пробурчал Ютаро. Он вспомнил, что с полмесяца назад к нему заходила старшая сестра и пожаловалась, что доктор Наоэ расходует слишком много наркотиков. – Ты сама видела?

– Нет… Но недавно ходила к нему на прием, и он мне очень не понравился – глаза мутные, пустые. – Маюми удалось ускользнуть от опасной темы.

– Когда это было? Днем?

– Конечно. Я же ходила в клинику днем. «Сэкигути об этом не говорила. Но если Маюми не обманывает и Наоэ наркоман? – Ютаро ужаснулся. – Если так, надо что-то придумать: дело-то подсудное…»

– Интересно, зачем он променял университет на какую-то частную клинику?

– Что значит «на какую-то»?

– А что? Мог бы выбрать что-нибудь посолиднее. Ютаро и самому это казалось странным. А тут еще такие новости…

– На твоем месте я бы получше присмотрелась к нему, – посоветовала Маюми.

– В университете он был на прекрасном счету.

– И все же, почему он ушел оттуда?

– Я его принял по рекомендации доктора Иидзуки – это мой приятель, член правления Ассоциации врачей.

– Вот и спроси у своего приятеля.

– Какое мне дело, почему он бросил университет! Лишь бы в моей клинике работал хорошо. А врач он превосходный.

Ютаро говорил уверенно, хотя червь сомнения уже поселился в его душе. «Надо бы и вправду, – думал он, – приглядеться к Наоэ получше».

Глава XXI

Седьмое января, понедельник. После недельного отдыха Норико пришла на работу.

Праздники кончились. В этот день в клинике собрались все. Главный врач пригласил сотрудников в кабинет и сказал речь. Поздравил с Новым годом и призвал трудиться еще усердней. В заключение он пожелал, чтобы все относились друг к другу с «неустанным вниманием».

Норико слушала его безо всякого интереса. И, только когда он сказал о внимании, невольно вздрогнула: не о Наоэ ли речь?

С понедельника начинались нормальные рабочие будни, но Наоэ все еще не появился.

Дел после долгого перерыва было много; с самого утра в амбулатории толпились больные.

В комнату медсестер заглянула Сэкигути.

– Кто-нибудь знает, что с доктором Наоэ? Вопрос относился ко всем, но Норико показалось, что старшая сестра обращалась именно к ней.

– Столько больных, а доктор Кобаси ни на секунду не может уйти из палаты… Просто не знаю, что делать, – ворчала Сэкигути.

Кобаси и в самом деле неотлучно находился при Кокити Уэно. Зашел ненадолго на собрание, но тут же прибежала сестра, опять вызвала его в палату.

С третьего января Кобаси, как и советовал Наоэ, отменил переливание крови. В тот же вечер Уэно начало лихорадить; следующие два дня температура скакала, а шестого с самого утра поднялась выше тридцати восьми. Кожа опять пожелтела.

К вечеру начался настоящий жар. Лицо у Уэно пылало, он тяжело дышал. Смерть могла наступить в любую минуту – как и предсказывал Наоэ, на пятый день после отмены переливания крови.

«Может, позвонить Наоэ домой?» – подумала Норико. Ей казалось, что все ждут этого от нее.

Наоэ говорил, что задержится в Саппоро дня на два, не больше. Седьмого или восьмого собирался на работу. Может, решил побыть с матерью те несколько дней, которые отняла у него Норико?.. Теперь Норико корила себя за эгоизм.

Сэкигути снова заглянула в комнату медсестер.

– Кажется, доктор Наоэ собирался в праздники на Хоккайдо? – Она обращалась уже непосредственно к Норико.

– Да, я тоже об этом слышала.

– Я звонила ему домой. Консьержка сказала, что он еще не вернулся.

– Может быть, задержался в Саппоро?

– Но он же знает, что должен быть на работе!

Норико и сама несколько раз звонила Наоэ, но безуспешно. Так что слова старшей сестры нисколько не удивили ее, но она почему-то встревожилась.

– Может, решил лететь утренним рейсом? С аэродрома – сразу сюда? – предположила Сэкигути.

– Да-да, конечно, – пробормотала Норико. – Во всяком случае, он бы предупредил, если решил задержаться.

– Хоть бы скорее приехал…

Из амбулатории звонили каждые пять минут: спрашивали, не пришел ли Наоэ. Кобаси не мог вести прием: еще не кончился утренний обход, да и Уэно нельзя было оставить надолго.

За дверью застучали каблуки, и в комнату вбежала Каваай.

– Как там Уэно? – спросила Сэкигути.

– Опять лихорадит, – ответила на бегу Каваай, схватила кислородную подушку и умчалась.

– Странно. Очень странно… – задумчиво сказала Сэкигути и в который раз взглянула на часы.

Почувствовав упрек, Норико опустила голову и снова принялась мыть шприцы.

Кобаси спустился в амбулаторию только в одиннадцать. Часть больных, не дождавшись врача, ушла, но человек тридцать все же терпеливо сидели у кабинета.

Кобаси работал молча. Он был страшно зол на Наоэ, но высказываться считал ниже своего достоинства: возмущение его выражалось молчанием.

Норико дежурила у кровати Уэно. Только раз отлучилась на минутку, позвонить Наоэ, но в ответ услышала длинные гудки.

«Неужели опять ввел себе наркотик и спит, не слышит звонков? – Тревога снова охватила ее. – Но ведь он обещал, что больше не будет». Та ночь у озера казалась теперь волшебным сном, и Норико никак не могла поверить, что все это действительно было, было…

До главврача тоже, видно, дошел слух, что Наоэ нет на работе; он явился в комнату медсестер, пробурчал недовольно:»Ну что ты с ним будешь делать!» – и зашептал что-то на ухо старшей сестре. Та озадаченно посмотрела на него, затем подошла к картотеке и начала просматривать все медицинские карты, начиная с «А».

Кокити Уэно становилось все хуже. Утром его била дрожь, потом она прекратилась, но к вечеру озноб начался снова. Он был в сознании. Когда его окликали, чуть открывал глаза, но, кажется, никого не узнавал.

Кобаси терзался угрызениями совести: на глазах у него умирал человек и он нес за это ответственность. Кобаси поставил капельницу, ввел успокоительное – словом, сделал все, что мог, но все равно на сердце у него было тяжело. Кобаси с самого утра бегал то в палату, то в комнату медсестер.

В три часа Норико еще раз спустилась в амбулаторию. Набрала номер. Гудок. Еще один. «Сейчас возьмет трубку». Но нет, гудки, только гудки. Видимо, все-таки не вернулся…

Норико медленно побрела по лестнице, как вдруг почувствовала дурноту. Она прижала руки к груди, несколько раз глубоко вздохнула, но желудок сжал мучительный спазм. Закрыв рот рукой, она ринулась в туалет. Норико вырвало чуть ли не на пороге: ощущение было такое, что ее выворачивает наизнанку. Норико подождала, пока не перестанет мутить; грудь точно сжимало тисками.

Наконец ей стало легче. Умывшись, Норико медленно подняла глаза к зеркалу. В уголках глаз блестели слезы.

Она задумалась. На желудок она никогда не жаловалась, продукты сегодня все были свежие, тошнота подкатила так же внезапно, как и исчезла, – такого с ней никогда не бывало.

«Из-за беременности», – догадалась она. Норико ощущала сильную слабость. Увидев в зеркале свое измученное лицо, она вспомнила о Наоэ.

В комнате медсестер Кобаси разговаривал со старшей сестрой.

– Он умрет сегодня вечером или ночью.

– Кто дежурит? – Старшая сестра подошла к висевшему на стене расписанию. – А, Симура и Каваай.

– Вечно мне не везет! – недовольно надулась Каваай.

– А что, Наоэ-сэнсэй так и не появлялся? – удивился Кобаси.

– Час назад звонила. Нет дома.

– В какой гостинице он остановился в Саппоро? Кажется, в отеле G.? – Хоть по телефону поговорить, если он еще там…

– Он вам нужен?

– Очень. Я хотел посоветоваться с ним об Уэно. Может, дать ему преднин?

– Попробуем дозвониться? – предложила Сэкигути.

У Норико екнуло сердце: «Отель G.»… Пять дней назад она была там с Наоэ. Смотрела из окна на заснеженный город. Наоэ обнимал ее… Всего пять дней, а кажется, так давно.

Саппоро ответил сразу. Это было в порядке вещей, но Норико почему-то страшно удивилась.

– Алло, алло… – кричала в трубку старшая сестра. – Саппоро? Гостиница G.?

Не переставая скручивать тампоны, Норико насторожилась.

– На-о-э… да-да… правильно… господина Наоэ Кёскэ, из Токио…

Старшая сестра посмотрела на стоявшего в дверях Кобаси.

«Если он в номере, я потом тоже позвоню ему потихоньку», – подумала Норико.

– Вот как? Понятно… – протянула старшая сестра. Норико затаила дыхание.

– Да-да, я поняла, большое спасибо. Положив трубку, Сэкигути повернулась к Кобаси:

– Три дня назад он выехал из гостиницы.

– Куда?

– Сказал, что в городе живет его семья. Может быть, перебрался к ним.

– А номер их телефона узнать нельзя?

– М-м-м… Не известно, на чье имя он записан. Попытаюсь, конечно, но…

– Возможно, его уже нет и там.

– Да-да, летит сейчас сюда…

– Ладно, не надо. Как-нибудь обойдусь.

– Надеюсь, уж завтра он выйдет на работу, – процедила старшая сестра.

– Завтра будет поздно… – Задумчиво вытянув губы трубочкой, Кобаси постоял немного и вышел из комнаты.

В шестом часу вечера Уэно стало хуже: он потерял сознание. Было ясно, что конец наступит вот-вот, и Кобаси решил остаться на ночь, поменявшись с терапевтом Кавахарой.

Подкрашенная глюкоза исправно поступала в тело Уэно, но никакого облегчения не приносила.

Еще вчера Кобаси сказал жене Уэно, чтобы она пригласила родственников, но она по-прежнему в одиночестве сидела у постели мужа.

Без десяти минут пять Уэно вздохнул в последний раз и закрыл глаза. Он метался в бреду целых три дня, а умер легко и тихо.

Старушка Тиё не плакала у тела – видимо, разговор с Наоэ подготовил ее. Она просто ходила взад и вперед, не зная, куда девать руки.

Труп обмыли, сообщили о смерти властям. Предстояло отвезти его домой. Но потом решили, что утром Тиё с чиновником из отдела социального обеспечения отвезет покойного прямо в крематорий.

О еде и Кобаси, и медсестры забыли. Только поздно вечером, когда с делами было покончено, они отправились ужинать.

В меню был суп из соевых бобов, жареная рыба, маринованные огурцы. Есть Норико совсем не хотелось, она взяла только огурцов и в соседней лавке купила мандаринов. Она утешала себя тем, что Каваай еще совсем ребенок и не поймет, что с ней происходит.

После ужина Кобаси пришел к медсестрам в комнату, сел на диван.

– Ну вот, – печально сказал он, – все кончено. Вид у него был изможденный. Видимо, напряжение дня не прошло для Кобаси бесследно.

Вздохнуть с облегчением после смерти больного – противоестественно. Но для врачей и сестер – это будни, повседневная жизнь, и теперь они наслаждались наступившим покоем.

– Я так боялся, – сказал Кобаси, – что она догадается об обмане…

– Да, сэнсэй, это нелегко – две смерти подряд. Сначала Исикура, а теперь Уэно.

– Да уж, пожалуй, хватит.

– Куда вы – туда и смерть. Больше, сэнсэй, с вами в паре не дежурю, – сказала Каваай.

– Это ты ее за собой водишь, – невесело пошутил Кобаси.

Неожиданно Норико показалось, что за дверью кто-то стоит.

– Кто там? – Она открыла дверь и увидела Тиё.

– Можно войти? На минутку…

– Вам доктора? Старушка робко кивнула.

– Вы ко мне? – Кобаси встал и подошел к двери. Старушка поклонилась и протянула пакет и коробку.

– Что это?

– Мы причинили вам столько хлопот…

– Что вы, бабушка?! – Кобаси отвел руку с подарками. – Если бы мы могли помочь ему…

– Ну как же? Столько крови перелили! Так старались…

– Не надо.

– Муж был так благодарен! Денег-то у нас нету… Спасибо. – Она поклонилась Кобаси, потом Норико и положила на стол пакет с коробкой.

– Ну что вы, не надо! Да поймите, нельзя! Не за что… – чуть не плача, проговорил Кобаси.

Оставив подарки, Тие заковыляла к выходу, но у порога еще раз остановилась:

– Спасибо вам.

Проводив взглядом ее маленькую сухую фигурку, Кобаси и Норико разом посмотрели на стол.

– Бегала старушка, покупала, – вздохнула Норико.

В пакете оказались хурма и мандарины, в коробке – виски. Фрукты предназначались, по-видимому, медсестрам, а виски – Кобаси.

– Нехорошо получилось, – угрюмо проговорил Кобаси, глядя на бутылку. – Ведь старику-то не помогли.

– Для нее, наверное, расходы немалые, – заметила Норико.

– Совестно брать от нее подарки.

– Она так старалась, хотела сделать приятное. Нет, отказываться нельзя. – Норико подумала, что, если б здесь был Наоэ, он бы не отказался.

– А может, и правильно, что послушался совета Наоэ? – закуривая, пробормотал себе под нос Кобаси.

Было уже почти девять часов. Норико собралась гасить в палатах свет. За окном чернело усыпанное звездами небо. Верно, похолодало.

Тишину в комнате разорвал телефонный звонок. Норико стояла ближе всех к аппарату. Она сняла трубку.

– Алло, Токио? Клиника «Ориентал»? – послышался пожилой женский голос.

– Да.

– Я звоню из Саппоро. Моя фамилия Наоэ…

– Как?

– Я сестра Кёскэ Наоэ.

– Слушаю вас… – У Норико оборвалось сердце. – Что случилось?

– Вчера… Кёскэ скончался…

– Что?! – Леденящий холод охватил Норико.

– Кёскэ умер.

– Умер…

Кобаси и Каваай испуганно вскочили.

– Кто?..

– Он покончил с собой.

Норико слушала, не в силах вымолвить ни слова.

– Утонул в озере Сикоцу…

Норико выронила телефонную трубку и прижала ладони к лицу. Потом медленно, как при замедленной съемке, осела на пол. Трубка соскользнула со стола и раскачивалась из стороны в сторону.

Глава XXII

Когда Норико пришла в себя, то увидела, что лежит на диване, укрытая одеялом.

– Кажется, очнулась!

Совсем рядом возникло чье-то лицо. Постепенно его черты приобрели четкость.

– Сэкигути-сан… – прошептала Норико.

– Ну наконец-то, пришла в себя. – Старшая сестра погладила Норико по голове.

Что-то случилось до того, как она потеряла сознание… Норико попыталась вспомнить.

– Наоэ-сэнсэй?..

Старшая сестра кивнула. Рядом стоят Каваай и Акико с Каору – видно, прибежали из общежития. Все смотрят на нее.

– Да… конечно… Я тоже пойду… – Кто-то разговаривал по телефону. – Да, прошу вас.

Норико узнала голос Кобаси. Она медленно поднялась.

– Тебе лучше полежать.

Норико покачала головой: нет, она встанет.

В комнате ничего не изменилось. На столе – хурма, мандарины, бутылка виски, у стены – шкаф с лекарствами, рядом висит стетоскоп. Под ним – открытый стерилизатор.

– Голова не кружится?

– Сэнсэй умер? – Норико в упор посмотрела на старшую сестру. Та молча опустила глаза. – Почему?..

– Ты должна поехать в Икэдзири, к нему домой.

– Зачем?

– Так велела его сестра.

– Мне?! – Норико подняла голову и снова посмотрела на Сэкигути.

– Она просила тебя взять у управляющего ключ и открыть квартиру.

– Зачем?

– Там письмо для тебя.

– Письмо?..

– Сэнсэй оставил тебе посмертное письмо. Его сестра просила, чтобы ты первой вошла в квартиру и осмотрела ее.

Норико задумчиво смотрела на старшую медсестру, не в состоянии понять, о чем она говорит.

– Алло, это кафедра хирургии университета Т.? Вас беспокоят из клиники «Ориентал». Только что нам позвонили из Саппоро. Доктор Наоэ скончался. Покончил с собой… – Тон у Кобаси был чересчур бодрый и жизнерадостный. – Да… да… В озере Сикоцу, неподалеку от Саппоро. Да… Самоубийство…

– А-а… – застонала Норико и снова закрыла глаза.

Тело Наоэ медленно погружается в свинцовую ледяную пучину… Беззвучно. Мечутся в прозрачной воде руки, ищут опору… Голова запрокинута назад… Все дальше, все глубже… Со дна навстречу тянутся ветви деревьев… Вот они сомкнулись над телом: Наоэ в плену воды и деревьев.

Норико показалось, что она уже видела это. Но никак не могла вспомнить когда. Во сне? И теперь кошмар превратился в явь…

– Да… Сегодня все подтвердилось… Да-да. Хорошо. Спасибо.

Снег падает, падает… Озеро поглотило Наоэ, воды сомкнулись, круги разошлись и достигли берега – и опять почти неподвижная серо-свинцовая гладь… Тишина, от которой можно сойти с ума…

– Норико-сан! Тебе лучше?

Лучше? Нет. Но лежать – это слишком мучительно.

– Мы уже позвонили управляющему. Сейчас приедет главврач с супругой, и мы отправимся в Икэдзири.

Норико кивнула и поднесла руку к голове. Скорее… К нему домой. Откроется дверь – а он там. Все это – кошмарный сон, он скоро пройдет, стоит только открыть глаза. Не надо так волноваться.

Это всего лишь сон…

В 10 часов они приехали к дому Наоэ. Управляющий встретил их в ночном халате.

– Наоэ-сэнсэй скончался? – спросил он, дрожа всем телом, как от мороза. Глядя испуганными глазами, отдал ключ Норико.

Пятый этаж. Из лифта направо. Третья дверь от конца коридора, по левой стороне. Белая табличка: «Наоэ».

Не соображая, что она делает, Норико остановилась у двери, нажала на кнопку звонка.

Хозяина нет в живых. В квартире пусто. Норико знала это, но все равно нажимала на кнопку звонка. Сейчас он услышит. Откроет дверь. Выйдет – в авасэ, руки на поясе. Удивится: «Ты?» И Норико белкой юркнет в квартиру, быстро захлопнет дверь и ключом закроет ее изнутри.

Что же он медлит? Может быть, спит? Или проснулся, но нет сил встать, открыть дверь? Или стоит и смотрит через глазок на нее?

– Там никого нет… – мягко проговорила старшая сестра.

Норико, очнувшись, протянула ей ключ.

Как она жаждала получить этот ключ! До сегодняшнего вечера мечтала об этом. Тогда бы она могла приходить сюда и встречаться с Наоэ когда угодно. Если его не было бы дома – убирать квартиру, готовить ужин и ждать. А когда он придет, можно спрятаться и напугать его…

Но он так и не дал ей ключа. Правда, она не просила. Хотя, если бы и попросила, все равно не дал бы. И вот теперь, когда его уже нет, ключ лежит в ее ладони. Только после смерти он захотел раскрыть перед ней душу.

Норико осторожно вошла в квартиру, стараясь ступать бесшумно.

Прихожая, за занавеской – кухня. Посередине кухни стоит обеденный стол, вокруг расставлены стулья. На металлической мойке – завернутая в бумагу бутыль с сакэ, рядом пустой стакан – Наоэ, похоже, пил перед дорогой. Норико едва сдержалась, чтобы не поставить бутыль на место.

За раздвинутой фусума комната. Кровать, слева, у двери на балкон, письменный стол. Котацу. Кровать аккуратно заправлена.

– Пусто… – То, что было совершенно естественно, повергло Норико в изумление.

– А вот же оно, посмертное письмо. – Старшая сестра заметила белый конверт, лежащий на котацу.

На нем тушью было написано: «Госпоже Норико Симуре».

С минуту Норико отрешенно смотрела на конверт, не видя его, потом с опаской взяла в руки, как какую-то очень страшную вещь.

В конверт было вложено несколько густо исписанных белых листочков.

Мы больше не встретимся. Еще не знаю, как все это произойдет, но я решил умереть у озера Сикоцу.

Почему именно здесь? Особых причин нет. Просто хочу умереть на севере, чтобы никто не мешал мне. Кроме того, труп мой никогда не всплывет наверх. Я хочу, чтобы мое обезображенное тело навеки осталось там, на дне озера, среди затонувших деревьев.

Ты, я думаю, уже поняла, что я болен. У меня рак костей. Точное название моей болезни: миелома. Я узнал о своей болезни два года назад. Сейчас медицина еще бессильна помочь мне. Правда, есть несколько способов лечения, но все они могут лишь облегчить мои страдания, но не излечить. Я давно изучал эту болезнь, и вот, по злой насмешке судьбы, заболел сам. Мне осталось жить три месяца. Сейчас раковая опухоль появилась уже на правой ноге; через месяц я бы не смог ходить.

Очаг в позвоночнике возник восемь месяцев назад. Ты знаешь, там множество нервных центров, и потому временами я мучился от невыносимых болей. Только поэтому я столько пил и принимал наркотики.

Из университета я ушел потому, что понял, что у меня не хватит сил работать дальше. Лучше дать дорогу молодым. Кроме того, я получал наркотики из университетской клиники, и потому мне тем более следовало уйти.

Я знаю, ты очень переживала, думая, что я краду наркотики в клинике, злоупотребляю своим положением. Не волнуйся, это не так. Лишь иногда, когда мне подолгу не присылали из университета, я вынужден был одалживать их на время в «Ориентал».

Я причинил немало горя. Особенно тебе. Мне кажется, тебе я доставлял только страдания. Но зато я увидел, как ты добра. Почему же я огорчал тебя? Попробую ответить коротко: лишь потому, что смерть ходила за мной по пятам.

Странно, но на пороге смерти я научился видеть людей такими, какие они есть – без прикрас. Я отбросил свой прежний идеализм и веру в справедливость. Я упорно старался под пестрой оболочкой разглядеть в людях изначальное добро и зло. Возможно, это одна из причин антипатии, которую питает ко мне Кобаси-сан… Я должен извиниться перед ним за то, что так долю испытывал ею терпение.

Никто лучше меня самого, врача, не мог знать, когда смерть настигнет меня. Смерть не знает отдыха. Я не верю, что перевоплощусь в Будду, не верю в бессмертие души. Не останется ничего. Сдуть с ладони горстку пепла – и пустота. Вот что такое смерть.

Последние несколько месяцев я жадно искал женщин. Но не потому, что таков по натуре. Нет, они мне были нужны для того, чтобы забыться. Я точно оправдываюсь, но все же только они и наркотики помогали мне не думать о смерти. Лишь с ними я чувствовал, что принадлежу себе, все остальное время мною владело Ничто…

Я хотел оставить после себя память – детей. Я мечтал о том, чтобы после меня осталось как можно больше детей. Может, это покажется парадоксальным, но, чем ближе подступала ко мне смерть, тем острей становилось это желание.

Ведь скоро я должен был раствориться в небытии…

В этом письме я хочу попросить у тебя прощения: никого я не мучил так, как тебя. И еще. Может быть, ты родишь мне ребенка – увы, это случится уже после моей смерти.

Возьми в правом ящике стола банковский счет. Денег у меня немного – пять-шесть миллионов, но все же… Возьми их, когда они тебе понадобятся. Можешь воспользоваться ими даже в том случае, если захочешь избавиться от ребенка.

И еще. В стенном шкафу в левом углу стоят три картонные коробки с моими рентгеновскими снимками и записями о течении болезни. Думаю, более подробного и объективного исследования поражения миеломой позвоночника еще не было. Прошу тебя, передай эти коробки доценту Сэнде с кафедры хирургии университетской клиники. Он единственный уже два года знает о моей болезни, это он посылал мне наркотики.

Скоро я увижусь с тобой в аэропорту Ханэда. Странно, что я пишу все это человеку, с которым через час буду лететь в одном самолете.

До сих пор я обманывал тебя, и ты простодушно мне верила. В последний раз я воспользуюсь твоей доверчивостью. Надеюсь, ты будешь моим последним другом.

Кёскэ Наоэ Норико сидела на диване, бездумно глядя куда-то вдаль.

Письмо по очереди читали главврач, Рицуко; потом старшая сестра; Акико заглядывала ей через плечо.

У Норико не возникало желания отнять письмо, спрятать его. Да, там говорилось о том, что было их тайной – ее и Наоэ. Теперь об этом узнают все. И пусть.

Все равно скрыть бы не удалось.

О том, почему Наоэ покончил с собой, пришлось бы сказать главврачу и старшей сестре. Об этом могли написать и из Саппоро. А так даже лучше: исчезнут подозрения относительно наркотиков.

Ну а отношения между Наоэ и Норико… Они давно всем известны. Конечно, лучше бы скрыть пока про поездку в Саппоро, но это – их личное дело. Все равно о ребенке, который жил у нее под сердцем, когда-то пришлось бы поговорить со старшей сестрой, а уж она не преминет сообщить главврачу с Рицуко. Так что зачем скрывать, обманывать? Смерть Наоэ могут истолковать не так.

Странная апатия охватила Норико. Наоэ нет, а все остальное – что будет с ней, что подумают люди, – все это уже не имеет значения. Изменить ничего нельзя.

Норико всегда подчинялась воле Наоэ: он говорил «белое» – она думала «белое», говорил «черное» – она верила «черное». Она не изменилась и теперь: что ж, его нет, надо жить, как получится.

Но что-то все же надо делать… Голова идет кругом… Она никак не могла сосредоточиться.

Наконец она вспомнила про грязный стакан, который заметила, входя в квартиру. Когда она приходила к Наоэ, мытье посуды, уборка приносили ей абсолютный душевный покой.

– Стенной шкаф там? – спросил главврач, закончив читать письмо.

Норико кивнула, подошла к шкафу и открыла правую створку.

Внутри по-прежнему стояли три картонные коробки. Главврач вытащил одну из них.

На крышке было помечено: «октябрь—декабрь».

Ютаро достал пакет со снимками, выбрал один и поднес к свету.

Все столпились вокруг.

– Н-да… – протянул Ютаро.

– Покажи, где опухоль? – попросила Рицуко.

– Видишь в углу черное круглое пятнышко? Выемка. Это она и есть.

Норико было видно, что на снимке ключица. Ближе к плечу, там, где показывал главврач, виднелась черная округлая впадинка. Кость плавно изгибалась, но в этом месте сам дьявол оставил свой черный след.

– Бедный… – Рицуко поднесла к глазам платочек и отвернулась. – Представляю, какие боли…

Норико медленно встала и пошла на кухню мыть стакан. Никто ее не просил. Просто это вошло в привычку.

Теперь Норико почти все время спала.

Собственно, это был не сон. Она лежала в постели с закрытыми глазами, а мозг ее бодрствовал. Она все слышала, понимала – и завывания ветра, и шаги разносчика молока, и топот почтальона, когда он взбегал по бетонной лестнице.

В ту ночь вместо нее дежурила Акико. Из квартиры Наоэ старшая сестра с Каору привезли Норико в общежитие, уложили в постель; старшая сестра все время гладила ее по голове; Каору сидела рядом – присмиревшая, как после нагоняя. Что было дальше – Норико помнила очень смутно.

Удивительно четко ей запомнился только один эпизод: утром кто-то позвонил, и она даже, кажется, отозвалась: «Да-да!» Но с кровати не встала, не было сил; и посетитель, видно, ушел, потому что в комнате снова воцарилась тишина.

Что происходит? Усталости нет, и ничего не болит. Но тело не подчиняется ей; оно стало безвольным и мягким, как вата. Норико даже злилась на себя за эту слабость. Позовут – ответит; оставят в покое – по-прежнему будет лежать…

Норико пролежала почта весь день, до четырех часов.

А в четыре – дальше она помнила хорошо – ее разбудили.

Она открыла глаза: перед ней сидела Сэкигути.

– Проснулась? Как самочувствие? – Старшая сестра низко склонилась над Норико, сонно смотревшей в потолок. – Я к тебе заходила сегодня утром. Позвонила – ты ответила, я успокоилась и ушла.

Значит, действительно не показалось: звонок был…

– Приехала сестра доктора Наоэ.

– Сестра?

– Вчера вечером ты говорила с ней по телефону…

С этой секунды мозг Норико лихорадочно заработал.

– Где она сейчас?

– В клинике, скоро придет сюда.

– Надо встать…

– Совсем не обязательно. Если неважно себя чувствуешь, лучше полежи.

– Нет, встану.

– Тогда я сбегаю, приведу ее?

Странно… Трагедия вселила в старшую медсестру еще большую живость.

После ее ухода Норико села на кровати и огляделась. Солнце уже клонилось к западу.

Вчера она так и легла в чем была – в тапочках, не переодевшись в ночную рубашку. Торопливо натянув свитер и юбку, Норико подошла к зеркалу и начала причесываться. В это время в дверь постучали.

– Мы пришли, – сказал за дверью голос старшей сестры.

Норико смутилась: зачем так быстро? Даже не успела привести себя в порядок. Она хотела попросить их обождать, но потом передумала. С полураспущенными волосами она пошла открывать дверь. Теперь, после смерти Наоэ, на нее будут смотреть как на его жену.

– Извините… – В комнату вошла женщина в кимоно. – Я сестра Наоэ.

– Норико Симура… – поклонилась Норико и взглянула на женщину. Что-то в ней было родное. Лет сорока, очень похожа на Наоэ – такое же удлиненное лицо. Кимоно очень элегантное, морковного цвета, с мелким рисунком.

– Вы столько сделали для брата, спасибо… – поклонившись, сказала женщина. – Обидно, что ничего не знала о вас раньше. Сюда следовало, конечно, приехать маме – она так хотела встретиться с вами, – но после всего, что случилось, она совсем ослабела. Вместо нее приехала я…

Норико нечего было сказать. Она смотрела на женщину и чувствовала, что сердце постепенно оттаивает.

– Вы, должно быть, сердитесь на нас… Так уж случилось. Простите, если можете.

– У меня нет на вас обиды.

– Думаю, брат был бы рад это услышать… Норико не отрываясь смотрела на женщину. Тень снова пробежала по ее лицу, и Норико подумала: «Как же они похожи!»

– Он действительно бросился в озеро? – тихо спросила Норико.

– Позавчера к вечеру на озере нашли пустую лодку, в ней его пальто и письмо.

– Кто-нибудь видел его самого? Как он плыл в этой лодке?

– Нет. Никто не видел. – Женщина медленно покачала головой.

– Значит, это не точно?..

– Пятого января он поехал на озеро. Портье гостиницы видел, как брат спускался к берегу.

Запорошенная снегом узкая крутая тропа. Внизу огромное синее озеро. Березы отбрасывают тени на снег…

– В лодке было только пальто и письмо?

– Еще сигареты и спички.

Отплыв от берега, Наоэ курил. О чем думал в эти минуты? О болезни? О работе? О ней? Слезы душили Норико.

– Он просил позаботиться о вас. Кажется, ни о ком так не печалился, как о вас.

Норико никак не могла поверить. Сколько раз она пыталась проникнуть в его душу, но каждый раз он отталкивал ее. Норико никогда не предполагала, что есть на свете человек, который любит ее. Ей казалось, что Наоэ встречается с ней потому, что она удобна ему – и только.

– Брат очень хотел жить… долго хотел жить… – сквозь слезы проговорила женщина.

– Он написал об этом в письме?

– Нет. Но я знаю. Именно потому, что он об этом не написал ни слова. – Женщина достала из сумочки платок.

А Норико вспомнила, какие добрые у него бывали глаза. Может быть, ради этих мгновений она так беззаветно и любила его?

– Значит, вы тоже ничего не знали? О его болезни?

– Нет. Он ничего никому не рассказывал. Но мне почему-то всегда казалось, что он умрет именно так. Погаснет.

– Как «погаснет»?..

– Как бы вам объяснить… Он жил, не отбрасывая тени.

– И в детстве?

– Мне трудно сейчас вспомнить. Во всяком случае, он всегда был далек от нас, братьев и сестер, шел своей непонятной дорогой.

Норико сжалась в комочек, будто почувствовав спиной холодное лезвие. Острая тоска пронзила ее: мучительно захотелось увидеть Наоэ.

– Когда состоятся похороны? – спросила молчавшая до этой минуты Сэкигути.

– Родственники собирались вчера. А официально…

Смерть установлена, но останков нет и… торопиться нет необходимости. Вот разберемся с его вещами, вернусь в Саппоро, тогда и…

– Как только назначите день – сообщите, – попросила Сэкигути. – Приехать вряд ли удастся, но хоть цветы, телеграмму…

– Спасибо. А вы, Норико-сан, не приедете?

– Я?

– Дорогу и все расходы мы возьмем на себя.

– Нет, я…

– Кёскэ будет грустно, если мы соберемся без вас.

– Нет… – Норико подняла голову, посмотрела в окно: солнце заволокло облаками. – Нет, я… Я не могу поехать.

– Почему?

– Я очень, очень хочу поехать. Но боюсь…

– Боитесь? Чего?

– Боюсь ехать одна.

– Но мы же все будем там.

– Я… в себе не уверена.

Озеро Сикоцу недалеко от Саппоро. Если она поедет, ее потянет туда, где в ледяной воде лежит Наоэ. Это страшно. Но встреча была бы такой желанной!..

Когда гостьи ушли, сразу стемнело. Уже сутки у Норико ни крошки не было во рту, но есть не хотелось.

Она задумчиво постояла у окна. В клинике горел свет. Сейчас больные кончают ужинать, ставят посуду на тележку. Вон тот пациент, которому недавно удалили аппендикс, видно, увидел что-то смешное – хохочет, прижимая правую руку к животу.

Наоэ умер. Но, как и всегда, снова зашло солнце, снова наступила ночь… Как странно…

Норико подкрасила губы, собрала волосы в пучок, надела пальто и вышла на улицу. Мела поземка.

Идти было некуда. Норико пошла по Яманотэ, в сторону улицы Тамагава, откуда можно выйти к Икэдзири.

Она ни о чем не думала, ей просто хотелось смешаться с толпой. Ноги сами несли ее. Неожиданно Норико с удивлением заметила, что идет к Икэдзири. Нескончаемой рекой двигались по дороге машины, но они ей были не нужны. Лучше идти пешком, бездумно шагать вперед – тогда на душе становилось немного легче.

Ревели гудки, взвизгивали тормоза, мигали цепочки огней… Норико толкали, но она ничего не чувствовала. Куда они спешат? Почему злятся, если что-то мешает им? После смерти Наоэ…

В половине восьмого Норико подошла к дому. Белое здание со светящимися окнами казалось игрушечным домиком.

Норико вошла в вестибюль, вскочила в лифт. Когда Наоэ был жив, она всегда торопилась к нему. Пятый этаж. Теперь направо. Третья дверь от конца коридора.

Вчера вечером она тоже была здесь.

Норико нажала на звонок. Еще раз. Нет, никто не выходит. Но ведь сестра Наоэ сказала, что придет убирать квартиру. Наверное, уже ушла. Норико еще раз нажала кнопку звонка. Никого нет.

Ну что ж… Она вернулась к лифту.

Идя сюда, она знала, что Наоэ нет дома, просто хотела еще раз убедиться. Прийти одна. Но все равно он не вышел. Его нет. Теперь уже точно.

Норико вышла на улицу. Какой отвратительный ветер. Она брела, ссутулившись, немигающими глазами глядя прямо перед собой. Огни машин, реклама, свет в окнах слились в единое целое. Надо идти. Неважно куда. Идти. Идти. Только так можно убежать от тоски.

Вот и Яманотэ. Норико пересекла улицу и вышла на перекресток Догэндзака. Где-то здесь кафе «Феникс», где они много раз встречались с Наоэ. Толкнув стеклянную дверь, Норико вошла, села за второй столик справа. За этим столиком они ждали друг друга. Подошла официантка. Норико попросила кофе.

Десять минут девятого. В кафе вошла шумная компания. По углам сидят влюбленные парочки. Каждый раз, когда открывается дверь, Норико поднимает голову. Нет, не Наоэ.

Прошло около часа. Норико встала. Наоэ так и не пришел. Он больше никогда не придет в это кафе. И в этом она убедилась.

В небе от вечерних огней красноватый отсвет.

Засунув руки в карманы пальто, наклонившись вперед, Норико побрела дальше. Идти тяжело, каблуки высокие. Она никогда не ходила столько. Осталось чуть-чуть: пройти эту улочку – и клиника. А вдруг? Вдруг он где-нибудь тут?

Парадный вход уже заперт; свет в палатах погашен, горит только одно окно – комната медсестер, даже чья-то спина видна. Норико приостановилась и решительно направилась к черному ходу.

В амбулатории, в приемном покое, рентгенкабинете темно. Шаги Норико гулко звучат в пустоте.

Она остановилась перед операционной. В матовом стекле дверей отражается луна. Оглядевшись, Норико открыла дверь. Что-то коротко звякнуло – и снова тишина. И здесь никого нет. Дежурные сестры, наверное, смотрят телевизор у себя в комнате.

В центре облицованной белым кафелем комнаты операционный стол. Привычным жестом Норико включила свет. Миг – и, поморгав, вспыхнула бестеневая лампа. Точно яркое солнце. Норико прислонилась к столу и задумалась. Отопление выключено, но после долгой ходьбы тепло.

Перед операцией она всегда ждала Наоэ тут. Под этой лампой никто не отбрасывал тени. Люди без теней…

Наоэ надевал маску, халат, натягивал резиновые перчатки и принимался за работу.

Сейчас он войдет, увидит Норико, поздоровается кивком и коротко бросит: «Скальпель!» В то мгновение, когда она передаст ему скальпель, встретятся их сердца. Это должно повториться. Котится ночь, взойдет над землей солнце, начнется новое утро, и этот миг наступит. Не может быть, чтобы все в мире осталось как прежде, и только Наоэ не было в нем. Невозможно!

Замерев в ярком свете бестеневой лампы, Норико терпеливо ждала Наоэ.

1

Сэнсэй (букв.: учитель) – вежливое обращение к врачу, преподавателю, человеку старше по возрасту. – Здесь и далее примечания переводчиков.

2

Сусия – небольшой ресторанчик, где подают суси – рисовые колобки с рыбой, овощами, яйцом, приправленные уксусом и сахаром

3

Врач, специализирующийся по лучевой болезни.

4

Якудза – японское название гангстеров, хулиганов, бандитов.

5

Сяку – мера длины, равная 30,3 см.

6

Сасими – кушанье из сырой рыбы.

7

Аваби – морское ушко, съедобный моллюск.

8

Нэмури Кёсиро – самурай, персонаж исторического романа современного японского писателя Рэндзабуро Сибата «Нэмури Кёсиро».

9

Имеется а виду пособие, которое в Японии выплачивает государство лицам, живущим в крайней бедности.

10

Татами – соломенный мат стандартного размера, служит для настила полов.

11

Фусума – раздвижная перегородка.

12

В японском языке, помимо иероглифов, употребляются еще две слоговые азбуки – катакана и хирагана.

13

Авасэ – кимоно на легкой подкладке.

14

Го – японская игра типа шашек.

15

Мэйдзи – исторический период (1867–1912).

16

Эдо – исторический период (1604–1867).

17

Сёва – исторический период с 1926 г. по наше время.

18

Котацу – комнатная жаровня, вделанная в пол и накрываемая сверху одеялом.

19

Сёги – японские шахматы.

20

Кансай – название района, включающего Осаку, Киото и прилегающие префектуры.

21

Соба – лапша из гречневой муки.