Книга: Облачные замки



Облачные замки

Майкл Скотт РОЭН

ОБЛАЧНЫЕ ЗАМКИ

Ты с гор на облака у ног взглянул?

Взбирается сквозь них с усильем мул,

Драконы в глубине пещер шипят,

Гремит обвал, и плещет водопад.

Ты там бывал?

Туда, туда

Давай уйдем, отец мой, навсегда! (пер. Б. Пастернака) [1]

Гете. Миньона.

ПРОЛОГ

СПИРАЛЬ

– А знаешь, Стив, – сказал Джип в тот вечер, когда волки дали деру, а он повел меня к Ле Стрижу, – этот мир куда шире, чем представляет себе большинство людей. Они судорожно цепляются за то, что им понятно, за этот прочный центр, где все до смерти скучно и предсказуемо. Где в каждой минуте – ровно шестьдесят секунд, и часы текут незаметно от колыбели до гробовой доски. Это я о Сердцевине. Но здесь, на Спирали, у самого Края, все по-другому. Все движется, Стив, и во времени, и в пространстве. И берега здешние омываются не одним, а великим множеством потоков. Рано или поздно каждому суждено омочить ноги в одном из них – и перед ним откроются бескрайние дали! Некоторые ломаются и, потихоньку ускользнув, обо всем забывают, но есть и такие, кто делает еще шаг вперед, кто решается пересечь эти холодные безбрежные воды. Из такого Порта, как этот, где прибытия и отправления за многие века оставили зарубку на теле времени, они разлетаются по всем уголкам бескрайнего мира. О боже, боже, как же он широк! И знаешь что, Стив? Абсолютно все эти уголки – места особенные. Места бывшие и будущие, места, которые не существовали никогда и нигде, кроме как в воображении, их породившем. Места эти разбросаны по всей вашей реальности – призраки прошлого, легенды и сказания, свидетельства того, что могло когда-то случиться и все еще может произойти. Они то и дело вступают во взаимодействие с реальностью. Ты можешь всю жизнь потратить на поиски – но даже намека на их существование не обнаружишь. Однако если уж научишься, то это будет получаться у тебя в мгновение ока. Там, к западу от заката и к востоку от восхода луны, на бескрайних просторах раскинулись Саргассово море и Моряцкий Рай [2], там лежат Кладбище Слонов, страна Эльдорадо и империя Пресвитера Иоанна. [3] Все, что сохранилось в сознании и памяти людей, – богатства, красоты, опасности и, возможно, многое другое. Но призраки ли они, Стив, или же реальность лишь их призрак?

Я не знал, что ему ответить. И до сих пор не знаю.

Глава 1

Водитель ударил по тормозам. Машину занесло, и, как в замедленной съемке, бутылка, пролетев мимо, разбилась вдребезги на и без того искореженной мостовой. Пламени не было, только брызнуло во все стороны темное пиво. Сегодня нам повезло больше, чем многим другим.

Лутц что-то прокричал, высунувшись из окна машины, но вооруженные полицейские, стоявшие в оцеплении у отеля, уже ринулись к небольшой кучке юнцов, которые бросились врассыпную, рыча по-звериному и швыряясь всем, что попадало под руку. Они размахивали обрывками транспаранта, древко которого использовали явно по другому назначению. Я разобрал только часть лозунга – что-то вроде… RAUS! [4]

Наверное, лозунг начинался со слов Capitalisten [5] или Juden [6]; их опять начали в открытую отождествлять. Пробегая мимо машины, разбушевавшиеся юнцы пинали ее ногами, молотили кулаками по крыше, плевали в окна. Передо мной мелькали тупые, грубые лица, по-тюремному наголо остриженные головы, выпученные глаза, рты, перекошенные воплем ненависти. И все они были какие-то одинаковые, будто безумие наложило некий общий отпечаток и на их внешность. Лутц недовольно фыркнул и тяжело откинулся на спинку сиденья, обеими руками пригладив гриву седых волос.

– 'S tut mir leid [7], Стивен, – пробасил он. – Эти гориллы не отдают себе отчета, в кого кидаются всякой дрянью!

Я не стал высказывать предположение о том, что, знай они это, их действия носили бы куда более упорядоченный и направленный характер. Барон Лутц фон Амернинген был несколько преувеличенного мнения о важности собственной персоны и вряд ли оценил бы мое замечание. Кроме того, после успешной презентации он пребывал в благодушном состоянии. Поэтому сказать ему сейчас такое – было все равно что проткнуть воздушный шарик на глазах у ребенка. Портье отеля распахнул дверцу машины, и Лутц легко выпрыгнул вслед за мной. Он обхватил мои поникшие плечи своей огромной ручищей, и мне в лицо пахнуло кисловатым запахом «Дом Периньон» – на фуршет после презентации не поскупились.

– Может, все-таки пойдешь со мной? Сыграем партию-другую в теннис, погреемся в сауне, пропустим по стаканчику…

– Спасибо, Лутц, но у меня еще кой-какие дела остались…

– Тогда попозже вечером! Ведь такой крепкий молодой парень, как ты, не будет сидеть и киснуть у себя в номере? Я понимаю, ты сейчас чувствуешь себя усталым, но это сказывается напряжение. Тебе необходимо расшлабитъся , дружище!

Лутц говорил по-английски так хорошо, что мог бы запросто избавиться от акцента. Как я понимаю, он этого не делал намеренно – разыгрывал из себя этакого Эриха фон Штрогейма. [8]

– Посмотри на меня – я на десять лет старше, а выглешу ничуть не хуже тебя. Я просто не раскисаю, я все время в центре событий! Вечеринки, приемы, рауты! Только так можно сохранить молодость! И сегодня вечером я как раз устраиваю одно из моих маленьких торжеств! – Он довольно хихикнул и протянул мне твердый белый конверт. – Ты еще ни на одном не бывал, так ведь? Вот и просветишься!

– Лутц, это… ужасно мило с твоей стороны, – произнес я немного удивленно. Конечно, я не мог не знать о маленьких торжествах четырнадцатого барона фон Амернинген: желтая пресса раструбила о них по всему свету, хотя репортеров и папарацци никогда не пускали дальше ворот, так же как и обычных партнеров по бизнесу. Ну а я в своем теперешнем положении, вероятно, подпадал под категорию «богатых бездельников».

– У меня куча дел, – повторил я, – и чувствую себя неважно. – Это, по крайней мере, было почти правдой. Но мне не хотелось его обижать, и я постарался смягчить отказ: – Может, я и смогу заглянуть попозже, если это удобно…

– Ну конечно, конечно! – И он помахал огромной, как ласт, ручищей. – Ты ведь знаешь, как до меня добраться? О'кей! Нечего торчать в номере одному, в обнимку с бутылкой! Или с кем другим, а? Что ж, чао, бамбино!

Я помахал Лутцу в ответ и проводил глазами его длиннющий «мерс»-лимузин. Тот дал задний ход и с урчанием вырулил на засыпанную мусором проезжую часть. Улица опустела, но в воздухе все еще висел тяжелый запах, исходивший из опрокинутых мусорных баков, к которому примешивались также дым, аромат перечного газа, который с некоторых пор стали использовать вместо слезоточивого, запах бензина из «коктейлей Молотова» – все это составляло букет, от благоухания которого хотелось плеваться.

– Ну что за невезуха! – проронил один из постояльцев, сбегавший по ступенькам к стоянке такси и на бегу запихивавший в дипломат кипы буклетов с презентации. – Представляете, они перевернули мою машину! Как пушинку! Чертовы фашистские ублюдки! А вы тоже на презентацию приехали? Э, да вы, случаем, не Стивен ли Фишер? Ну разумеется, как же я вас сразу-то не узнал? – Он схватил меня за руку и принялся трясти ее с несколько преувеличенным энтузиазмом, едва ли не с благоговением. – Ежи Марковский, вице-президент компании «Роском-Варшава», сборка электроники и все такое! Да, ну и удивили же вы нас всех! Настоящий переворот, черт возьми! Я еще не успел просмотреть баланс, но думаю, мы непременно приобретем приличную долю «Си-Трана»! – Он помрачнел. – Но и эти чертовы соперники наверняка зевать не будут, это уж и к гадалке не ходи! Но вы ведь нас не забудете?

Я удивился, как ему удалось запомнить меня по той короткой речи, которую я произнес на презентации, окруженный голограммами, танцорами и всей этой ерундой. Но стоило мне войти в фойе, как я сразу понял: весь газетный стенд пестрел моими изображениями. Я еще не успел попасть в «Тайм» или «Ньюсуик», но континентальные европейцы времени даром не теряли. И вот я пялился с обложек «Эльзевир» и «Шпигеля» (разумеется, в кадр попал и Лутц), а «Экономист» на первой странице поместил фотографию какого-то кретина с поросячьими глазками и в четырехугольной академической шапке с кисточкой, озаглавленную: «Удобная транспортировка! „Си-Тран“ – перевозки для новой Европы».

Я взял себе экземпляр. Человек за стойкой глупо улыбнулся и громко сказал:

– Gratuliere, Herr Fischer! [9]

Все головы в фойе повернулись в нашу сторону; отель был битком набит бизнес-типами, понаехавшими на презентацию, и, конечно, им всем сразу же захотелось пожать мне руку. Среди желающих были даже крупные шишки из транснациональных компаний. Я спасся бегством, отступив в лифт с горящими от рукопожатий ладонями и приглашениями в любое время заскакивать в гости, причем абсолютно в любое место – от Гренобля до Гротана, что в штате Коннектикут. Утром, во время всей это дорогущей показухи, я чувствовал себя идиотом, пытающимся нацепить на себя маску знаменитости; теперь же до меня вдруг дошло, что именно знаменитостью я и являюсь.

Но сейчас мне хотелось только остаться одному.

Если разобраться, довольно забавная ситуация: я разыгрываю из себя Грету Гарбо. [10] Я долгие годы учился не вести себя подобным образом, да и учился-то не на кушетке психоаналитика, совершая под его руководством путешествия в собственное подсознание. Учился я на ходящих ходуном палубах и в темных джунглях, среди заоблачных архипелагов и в мирах, простирающихся за пределами нашего, подобно нескончаемым теням, которые отбрасывает заходящее солнце. Учился в странствиях настолько необычных и рискованных, что сами воспоминания о них были мимолетны и очень быстро меркли. На Спирали мне доводилось сталкиваться с задачами и опасностями, которые помогли мне постичь истинную цену успеха, – и в конце концов мне пришлось встретиться с самим собой.

Я раскрыл «Экономист», и глаза мои сразу выхватили конец передовицы: «…самое сенсационное изобретение в области транспортировки грузов со времени внедрения контейнерных перевозок в 1960-х. Несомненно, это изобретение заслуженно озолотит г-на Стивена Фишера и как генерального директора, и как держателя контрольного пакета акций. Однако „Си-Тран“, как и его загадочный создатель, не собирается останавливаться на достигнутом. Естественно, что „Си-Тран“, сделавший утомительные и сложные международные судоперевозки такими же бессмысленными, как и вчерашние границы между странами, будет в дальнейшем способствовать воссоединению растерзанной и еще до конца не оправившейся от посткоммунистической травмы Восточной Европы с Западом, отмеченным, как чумой, отсутствием стабильности и возрастающим экстремизмом. В этом качестве „Си-Тран“ займет достойное место не только в сухих научных трактатах будущего, но и…»

Мелодичный звон колокольчиков оповестил меня, что лифт прибыл на мой этаж. Я поспешно свернул газету, не желая быть застигнутым за ее чтением, и фыркнул сам на себя. Боже мой, боже мой, как бывало говаривал мой старинный дружище Джип, это просто от скуки! Но теперь все, баста. Я с такой силой пихнул пластиковую карточку-ключ в дверь своего номера, что чуть ее не сломал.

Я отшвырнул газету и проверил почту в портативном компьютере. Факс был завален сообщениями, как, впрочем, и автоответчик, – все сплошь поздравления. Нажатием нескольких клавиш я отправил их в офис своей компании – пускай помощники и ассистенты отвечают. Но стоило мне закончить пересылку, как вдруг в центре экрана вспыхнуло окно [11] в формате, специально предусмотренном для срочных сообщений о неполадках в системе. Я внимательно вгляделся в горящие красные буковки.


СРОЧНО ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕМИНУЕМОГО УНИЧТОЖЕНИЯ СИСТЕМЫ СОЕДИНИТЕ ПОРТ «К» С ПОРТОМ «Ч» СРОЧНО


Что с чем соединить? Я был уверен, что этот компьютер не только не может соединить упомянутые гнезда, но и вообще их не имеет. Розыгрыш? А может, вирус?

Все это наводило на мысль о подтексте, этаком double entendre. [12] А скорее всего я просто случайно привел в действие какую-то созданную разработчиком программы, но оставшуюся невостребованной инструкцию, которая так и осталась в операционной системе. Я нажал на копку «ОК», и рамка постепенно исчезла, хотя сами буквы с настойчивостью жидких кристаллов еще на несколько секунд задержались на экране, подобные затухающим огонькам. Я закрыл окно и пошел принять душ и переодеться.

По идее следовало бы тотчас забыть об этой истории. Однако и час спустя, посвежевший после душа, сидя в баре отеля и вооружившись огромным количеством джина с тоником, я все еще продолжал размышлять об этом. Может, просто потому, что, прекрати я размышлять об этом, мне на ум полезли бы мысли похуже. На террасе, где располагался бар, не было ни души. Администрация отеля расстаралась, украсив это место мраморными статуями, декоративными растениями и зонтиками в полосочку над столиками, однако придать более благородный вид автомобильной стоянке и жалкой поросли карликовых сосен, отмечающих ее границу с территорией соседнего отеля, оказалось выше ее возможностей. Пейзаж, открывавшийся с террасы, был немногим приятнее для глаз, чем широченное полотно проезжей части перед отелем. Тем не менее он действовал умиротворяюще. По крайней мере, за автостоянкой, вернее, над ней тянулась широкая полоса ничем не заслоненного неба. После того как я сутками торчал в выставочном центре, уже одно это притупляло ощущение клаустрофобии, овладевшей было мной. Я заказал еще джина и откинулся в кресле, чтобы понаслаждаться пейзажем.

Над чахлыми деревцами облака устремлялись ввысь, словно неприступные ослепительно белые стены, прорезанные темно-серыми вкраплениями. Белоснежная чистота облаков оставалась незамаранной, невзирая на всю мощь человеческой глупости. В бодрящем осеннем воздухе, слегка согретом солнечными лучами, облака казались застывшими на фоне темной лазури небес, которая увлекала взгляд за собой в бесконечность. Различать фигуры и образы в облаках – дело обычное, но на сей раз картина вырисовывалась четко, как на полотне художника. С обеих сторон облака вздымались отвесными скалистыми уступами. Тот, что справа, был выше и соединялся со второй вершиной, образуя некое подобие буквы «V». Почти верилось, что видишь перед собой петляющую меж отвесных скал широкую дорогу, ведущую к перевалу через могучий горный хребет, над которым, подобно стражу, нависла вершина белоснежной башни. Лучи солнца окрасили башню и дорогу в пламенно-розовые цвета. Эти величественные декорации, достойные великой трагедии, фильма, оперы или чего-то подобного, природа и стечение обстоятельств создали за считанные мгновения, а пройдет несколько минут – и они навсегда исчезнут.

Все это напомнило мне о том, что я теперь могу исчезнуть на несколько дней и полазить по горам, хотя вряд ли мне посчастливится найти такое же девственно-прекрасное место. На несколько дней? Да я могу хоть весь остаток жизни посвятить альпинизму. Ведь я добился успеха, не так ли?

Я так наладил дела в нашей компании, что, когда Барри отошел от дел, я, несмотря на молодость, без труда преодолел ступеньку, отделявшую меня от поста директора фирмы. Но теперь мой друг и заместитель Дейв справлялся с делами даже лучше, чем это когда-либо делал я. Ну и кто я теперь? Всего лишь свадебный генерал. И дело не в том, что Дейв хочет меня подсидеть. Несмотря на все его шуточки в мой адрес, он считается со мной и спрашивает мое мнение по любому вопросу, если я проявляю интерес к нему, вопросу этому. Иногда такое даже смущает меня. Куда бы я ни бросил взгляд, везде чувствуется его рука, твердо держащая штурвал. Дейв повел корабль компании с добродушной властностью, унаследованной от его предков – вождей племени в Западной Африке, при этом еще умудряясь содержать большущее семейство. Он достиг всего, чего я пытался достичь, и даже большего; мои решения бывали хороши, его – еще лучше, и я понимаю, почему так рано, казалось бы, ушел Барри. Но мне едва минуло сорок, я в форме и люблю свою работу – да и что еще мне любить? Годами я выкашивал идеи о том, как лучше устроить наш бизнес, – идеи в большинстве своем сумасбродные, но…

Но внезапно «Си-Тран» превратился в реальность для семнадцати стран, оказался готов к внедрению еще в десяти, а гигантская программа по его расширению должна была раскинуть свои сети далеко за пределы Европы и опутать весь земной шар. Но это уже была не моя забота. Я больше не мог контролировать все дела, да и никто не смог бы. От меня требовалось лишь давать интервью, председательствовать на проводимых изредка собраниях консорциума и грести деньги лопатой. Но не всякий миллион доставил бы мне то наслаждение, которое я получил от сумки, набитой потертыми гинеями, луидорами, реалами и мягкими испанскими унциями. Сумка эта досталась мне ценой тяжких испытаний во время первого плавания по тем незнакомым, бескрайним морям, что простираются между мирами Спирали и так не похожи на наши.



Случилось это два года назад, когда все возрастающие трудности новой системы стали так давить на меня, что я в отчаянии бежал от них, собрал своих старинных друзей, нашел капитана с командой и товары для торговли в незнакомых портах. Год спустя я снова, уже в качестве капитана собственного корабля, пустился в плавание, на этот раз более продолжительное. Продолжительное, полное опасностей и не такое выгодное, как в прошлый раз, но начало было положено.

Дважды уже притягивала меня Спираль, однажды волею случая и любопытства, второй раз по необходимости. Теперь же она не просто притягивала, а неудержимо влекла, и потребность быть там буквально разрывала меня на части. Каков был смысл моей жизни, жизни червяка, застрявшего в Сердцевине? А ведь там, за пределами этого мира, существовала вселенная безграничных возможностей! Сердцевина безнадежно меркла перед буйством ее смелых красок. Но этот мир был известен мне и подвластен мне, насколько он может быть подвластен людям, и даже в большей степени, чем большинству из них. Спираль же обладала любопытной особенностью подчеркивать как сильные, так и слабые стороны. Нет, лучше уж я разберусь со своими проблемами здесь, чем они поднимутся и захлестнут меня там, снаружи.

В конце концов, мне была известна самая главная моя проблема. Здесь или там, в Сердцевине или на Спирали, я оставался одинок. Я избавился от бессмысленности, чувства вины и холодной пустоты моего прошлого. Я твердо решил начать жить заново, найти настоящих друзей, выстроить свои отношения с людьми и даже жениться. Но мне было уже за сорок, и лгали те, кто говорил, что мне не дашь моего возраста, – еще как дашь, если посмотреть изнутри. И я привык жить работой. Не самое хорошее начало. Как я мог изменить эту идиотскую двойную жизнь? Разве впутать в нее кого-нибудь из близких мне женщин? Но Клэр и Джеки знали все это. И обе решили держаться подальше как от Спирали, так и от меня. Теперь они, уж конечно, забыли обо всем – людям свойственно забывать. Там, на Спирали, тоже были женщины, и в немалом количестве, но отношения в тамошней переменчивой атмосфере редко затягивались, ибо чересчур длительная остановка означала там потерю памяти и возвращение в болото серого мира смертных.

Я с раздражением осушил стакан и ощутил горечь. Уставившись на огромную фантастичную гряду облаков, я всей душой пожелал укрыться за ней, пожелал так горячо, как никогда прежде…

Официант поставил передо мной еще один стакан, хоть я и не мог припомнить, чтобы заказывал его. К питью, однако, я не притронулся. Повернувшись к стойке бара, чтобы просмотреть меню, я краем глаза заметил белое пятно, похожее на запутавшийся в кронах низкорослых деревьев обрывок облака. Но стоило моим глазам сфокусироваться, как в голове у меня все смешалось. Это была лошадь, и немаленькая, судя по виду. Лошадь серой масти, а вернее сказать, чистейшего, ослепительно белого цвета. Она стояла неподалеку, но ни наездника, ни грума рядом не было. Оседланная и взнузданная, но не привязанная и не стреноженная, лошадь спокойно наклонила голову и принялась пастись на жалком пятачке под деревьями, где росла редкая трава.

Я огляделся по сторонам – и правда никого. Животное, должно быть, заблудилось и забрело сюда откуда-то… с ярмарочной презентации скорее всего. Да, конечно: агентство наняло известную танцевальную группу и подготовило весьма внушительные аудио – и видеоматериалы. За последние несколько недель я нагляделся на что угодно, начиная от стриптизерш и заканчивая гиппопотамами. И еще я понял, что следует сделать что-нибудь прежде, чем несчастное животное выйдет на Autobahn [13] или столкнется с каким-нибудь любителем быстрой езды, выезжающим с автостоянки. А нужно сказать, что лошадей я любил. Прихватив с собой несколько кусочков сахара из сахарницы на столе, я перемахнул через заграждение и осторожно двинулся по асфальту, стараясь не спугнуть животное.

Впрочем, беспокоиться не следовало. Конь поднял голову и посмотрел на меня, затем слегка тряхнул гривой да так и остался стоять, как будто поджидая меня.

– Да ты какой рослый мальчик, – сказал я тихо.

Чем ближе я подбирался, тем крупнее казался конь. Конечно, это был не шайр, и не першерон [14], но ростом и статностью он походил на очень крупного тракена. Я не мог определить его породу, – судя по вытянутой форме головы, в нем не было ничего от арабского скакуна. Сбруя тоже была необычная, тяжелая и расшитая орнаментом, седло с высокой передней лукой, но не в ковбойском стиле, а скорее уж в восточном. Я снял обертку с продолговатых сахарных кирпичиков. Конь понюхал их и принял, изящно приподняв губу, а затем позволил погладить себя по мускулистой шее.

Тряхнув гривой, конь фыркнул, как будто желая сказать: «Ну и чего ты ждешь?»

Нет, это был не какой-нибудь заплутавший бездельник из шоу. Вокруг скакуна витал дух Спирали, дух волшебства и загадочности. Да, Спираль была опасным местом. Но сейчас мне было плевать на это. Я попробовал подпругу – она была затянута как следует. Я ухватился за луку и, опершись одной ногой о поребрик, другую вставил в стремя, подтянулся и очутился в седле. Другая моя нога нашла стремя без труда – и тотчас огромный жеребец с радостным ржанием развернулся и устремился к зеленой завесе деревьев.

Я невольно пригнулся, увидев, как стремительно надвигается листва, и инстинктивно потянулся за поводьями, которые, как оказалось, были обмотаны вокруг луки. Но не успел я схватить их, как мы уже пролетели сквозь заросли, и мягкий звук топота копыт по траве сменился, но не на приглушенный стук по асфальту – нет, земля ответила барабанной дробью, – камень отозвался грохотом, когда огромное животное перешло на галоп. Я взглянул вниз и чуть было не лишился чувств. Земли под конскими копытами видно не было, она терялась в обволакивавшем нас летящем сероватом тумане, так что казалось, будто мы не движемся, а туман пролетает мимо нас. Возникало ощущение, что от удара копыт туман на мгновение застывает, но уже через секунду, едва копыта отрываются от его поверхности, тает снова. Кроме того, стоя в стременах и вертя головой по сторонам, я заметил еще кое-что: дорога уходила по склону вверх, мы поднимались, причем довольно быстро. Затем все вокруг нас внезапно заполнилось светом, и вольный воздух обдал меня свежестью. Ослепленный, я смотрел, прищурясь, на парящие в высоте тени – неужели это тоже облака? Мне пришлось отвести взгляд от сверкающих высот и снова взглянуть вниз – и на этот раз я потерял стремена и вынужден был судорожно вцепиться в луку седла.

Теперь почва стала достаточно твердой, это была неровная каменистая тропа. В дорожной пыли попадались кусочки кварца. Но ширины дороге явно не хватало. В каких-то миллиметрах от места, куда опускались копыта, она резко обрывалась, и мелкие камешки, разлетавшиеся из-под них отскакивая от отвесной скалы, летели вниз, в головокружительную пустоту, в пропасть, глубину которой я даже предположить не мог. Густой туман плескался о скалистые берега, подобно волнам молочного озера. Однако это был не туман, ибо он простирался от утеса той самой бесконечно далекой лазури, – это было облако, а мы скакали уже над ним, поднимаясь по склону горы. Бездна пугающе ощетинилась на меня, руки мои покрылись липким потом, но я только крепче сжимал ногами седло, надеясь на него да на веру альпиниста в то, что высота значения не имеет: можно уцелеть, сорвавшись с вершины в тысячу футов, и разбиться, упав с десяти. Задыхаясь от волнения, я заставил себя выпрямиться и смотреть вперед. Глаза мои привыкли к ослепительному свету, но я и без того уже знал, что предстоит увидеть: тот самый пейзаж, те же скалистые стены, а между ними дорогу, по которой я так мечтал проехать, дорогу, по которой я сейчас поднимался и которая вела к перевалу, расположенному не более чем в двухстах футах отсюда. Возбуждение пронзало меня ледяными звенящими стрелами. Сильный свежий ветер моментально очистил легкие от тлетворного дыхания города, наполнив меня нескончаемой жизненной энергией. Воздух здесь бодрил в сотни раз больше, чем самый холодный и крепкий джин. Я стряхнул с себя страх перед бездной, вдел ноги обратно в украшенные орнаментом стремена и поудобнее устроился в седле, приноравливаясь к ритму скачки, наслаждаясь силой животного и как бы вбирая ее в себя. Я натянул поводья с серебряным позументом и тут же по реакции жеребца понял, что он мне повинуется, признавая мою власть над ним. Ведь именно этого я хотел, верно? И не так важно, что ждет меня за перевалом, по крайней мере, я увижу, что находится там.

Дорога была неровной, но прекрасное животное ни разу не то что не споткнулось, но даже не сбавило ход. Из-под его уверенных копыт, когда они попадали на кусочки кварца, сыпались искры, сбруя пела и позвякивала, а грива развевалась по ветру, подобно знамени. Я поймал себя на том, что громко смеюсь от неизъяснимой радости. Когда до перевала оставалось уже всего ничего, тропа внезапно сделала петлю. Я пятками как бы пришпорил коня и слегка натянул поводья, но мог бы этого и не делать – он с легкостью проскакал по склону, и вот мы перемахнули через хребет. Но даже в этой стремительной гонке я все время различал настойчивый звон колокола, доносившийся, как оказалось, с огромной светлой башни, маячившей вдалеке. А откуда-то снизу этому колоколу вторил другой, с более низким звучанием.

От увиденного за перевалом у меня тотчас перехватило дыхание. Склон горы снова, хоть на этот раз и не так резко, исчез внизу, однако тропа не оборвалась вместе с ним. Она бежала вдоль скалы, повторяя изгибы склона и смотрясь в простиравшееся внизу и мерцавшее море. Конь скакал по ней так же уверенно, как и прежде, словно у него было запланировано некое срочное рандеву. Он слушался малейшего прикосновения, но, казалось, вовсе не нуждался в понуканиях. Опустив поводья, я глядел вперед, за облака, пытаясь найти хоть какой-то намек на то, куда мы направляемся. Поверхность облаков пронизывали все новые очертания, все новые вершины, вздымавшиеся неровной линией наподобие драконьих зубов, из чего можно было заключить, что мы находились посреди горной цепи. Но ближе, еще ближе к нам и чуть ниже, еще что-то устремлялось ввысь. Тенистый шпиль, лишь слегка пронзивший облачный свод, шпиль слишком тонкий и изящный, слишком правильной формы, чтобы оказаться очередной скалой. По мере нашего продвижения по тропе он словно раздвоился, и теперь рядом, параллельно друг другу, возвышались два шпиля одной высоты и совершенно одинаковые. И несмотря на то что в лучах солнца их тени четко выделялись на сверкающей белизне, они казались нереальными.

Затем краем глаза я уловил какое-то движение – еще одна тень, но на этот раз под облаками. Тень скользила сквозь них, словно рыба, двигаясь неторопливо вровень с тропой. Я бы мог ее и не заметить, и тогда происшедшее затем оказалось бы еще более неожиданным. С пугающей внезапностью тень выскочила из-за облаков и быстро поднялась над их поверхностью. Я широко открытыми от изумления глазами смотрел на нее. Это был воздушный корабль, дирижабль, но не похожий ни на одну модель, которые я видел на картинках. Он был изящнее и меньше, чем «Гинденбург» или обычный цеппелин. Белый корпус летательного аппарата был вытянут на девять или десять одинаковых отсеков от носа до хвоста-киля, состоявшего из квадратных секций и напоминавшего огромный бумажный змей из коробок, а из моторного отсека один за другим с пыхтением вылетали маленькие клубы дыма. И все же, несмотря на примитивность конструкции, дирижабль шел параллельным курсом, быстро, без видимых усилий нагоняя нас, а гондола его, имевшая обтекаемую форму, казалась весьма вместительной. Примитивность? А может, как раз наоборот? Я начал склоняться к тому, чтобы усмотреть в этой примитивности новую, альтернативную технологию, сложную конструкцию, работающую на самых простых принципах. Несомненно, это была превосходная машина, такая же совершенная и функциональная, как корабль викингов. Дирижабль стремительно приближался, пока я наконец не смог вполне отчетливо различить тихое прерывистое пыхтение – наверняка здесь использовалась какая-то разновидность парового двигателя. Я приподнялся в стременах, чтобы помахать рукой…

Что-то прожужжало совсем рядом. Не насекомое, это уж точно. Я быстро нагнул голову, уклоняясь. Со склона посыпался град камней и пыли. Я, как последний идиот, так и замер с открытым от удивления ртом – уж чего-чего, а попасть под обстрел я никак не ожидал. Я снова попытался помахать рукой в знак того, что я безоружен. Снова раздался громкий треск, и на этот раз уже тропа разразилась брызгами пыли. Я прижался к холке коня, с силой ударил его пятками в бока и, чего со мной никогда раньше не случалось, пожалел, что у меня нет шпор. Впрочем, я мог бы и не понукать коня. Он перешел в галоп, и мы буквально полетели вперед. Раздалась целая серия выстрелов, и воздух загудел, как от роя пчел. Я не сразу сообразил, что происходит. Теперь уже не одиночный выстрел, а целый залп, значит, стреляют отнюдь не новички. В меня стреляют, не зная, кто я, и без предупреждения. Они даже не стали ждать – ведь можно было приблизиться и убедиться, тот ли я, кто им нужен, или нет. Они же принялись палить, как только я попал в поле обстрела, как будто кого-то боялись. Но кого – одного человека, у которого при себе в худшем случае мог быть пистолет? Это казалось совершенной бессмыслицей.

Но они не прекращали стрельбу. Тень, похожая на акулу, скользнула через тропинку перед нами, совсем недалеко от холма. Я взглянул вверх, попытался подать сигнал и понял, что смотрю прямо в посверкивающие зловещим блеском дула орудий, торчащие из обоих бортов гондолы. Вскрикнув от неожиданности, я буквально вжался в седло; стволы исчезли за вспышками оранжевого пламени, земля и камни взрывались вокруг нас, но вот уже взрывы остались позади. Мы двигались слишком быстро для нападавших. Воздушный корабль чуть не врезался в скалу; пульс двигателя внезапно участился, превратившись в сплошной рев, а воздух наполнился пылью: они сбрасывали балласт. Корабль затормозил, резко развернулся и бешено закачался; моторы ревели и дребезжали. Я живо представил себе, как люди в гондолах спотыкаются, падают и катятся по полу. Я скорчил мстительную мину: несмотря на то что я не видел ни одного из нападавших, я не испытывал к ним особой любви. Такое нередко случается, если в тебя стреляют.

Дирижабль постепенно замедлял ход, с пыхтением огибая гору, готовый в любой момент продолжить атаку. Я потрепал коня по гриве, чувствуя приступ бессильной злобы. Значит, в быстроте спасения не будет; нужно искать укрытие. Насколько я помнил, по ту сторону перевала никаких укрытий не было, и вдобавок я очень сомневался, что мне удастся заставить огромное животное повернуть назад. Простая попытка управлять лошадью на такой скорости могла отправить нас под откос или вывести из равновесия, превратив в идеальную мишень. И тут впереди, за поворотом, выросли два огромных валуна, возвышавшиеся над тропой, подобно грубым изваяниям Стоунхенджа: шанс, причем существенный. Я дернул поводья и прошептал:

– Вперед, малыш! Спасай свою шкуру!

И он ринулся вперед. Я припал к взмыленной шее животного, слова мои перешли в бормотание. Я готов был поклясться, что конь отреагировал на несколько мгновений раньше, чем я, как будто он тоже все видел и понимал, – а может, так оно и было. Так или иначе, но скоро мы оказались у поворота. До спасительных камней оставались считанные шаги, но нависавший над нами темной тенью воздушный корабль начал спускаться, словно туча, начиненная смертоносными молниями.

И тут из-за камней появилась фигура, закутанная в монашескую рясу. Человек даже не взглянул на меня и взмахнул рукой, словно нанося пощечину. Этот жест, казалось, был исполнен такой мощи, что жеребец пронзительно заржал и встал на дыбы, рассекая воздух передними копытами. Я с трудом удержался в седле. Поведение коня было вовсе не удивительно, если принять во внимание то, что случилось потом. Земля у нас под ногами задрожала, в самом воздухе пошли завихрения и мерцания – так колеблется изображение в кривом зеркале. Затем сорвавшиеся с земли глыбы полетели одним бушующим потоком прямо на приближающийся воздушный корабль. Здоровенные камни проламывали обшивку гондол, барабанили по парусине, со скрежетом врезались и отскакивали от пропеллера. Дирижабль накренился и задрожал от ударов, того и гляди, какая-нибудь из каменных глыб могла попасть в бак с бензином. До меня донесся далекий звон бьющегося стекла. И снова взревели моторы, дождем посыпался балласт, и машина, раскачиваясь из стороны в сторону, пронеслась над тропой в пустоту. Раздался одиночный выстрел, и пуля ударилась в скалу в нескольких дюймах от головы моего нежданного спасителя, оставив на камне блестящую полосу. Незнакомец не обратил на это внимания – он стоял и провожал взглядом кувыркающуюся все дальше в небе машину, пилоты которой пытались усмирить ее, пока я пытался усмирить лошадь. Мне это удалось – и им, судя по всему, тоже, ибо гигантская машина остановилась и, поднявшись чуть выше, снова двинулась вперед. Я ожидал, что дирижабль полетит назад и даст ответный залп, но вместо этого он быстро пошел на снижение, пока наконец свод облаков не поглотил его. Я замер на мгновение, чувствуя, как расширяется и сжимается грудная клетка коня от судорожного дыхания. Конь потряхивал гривой и слегка вздрогнул, когда я погладил его: он еще не пришел в себя, да и неудивительно. Я выжидательно посмотрел на незнакомца. И тут пришел черед вздрогнуть мне. Я сглотнул, прежде чем смог выдавить из себя:



– Стриж! То есть я хочу сказать… Ле Стриж. Какого черта…

– Я здесь делаю?

Он все так же говорил в нос, и таким же остался его дребезжащий от злости голос. Однако сейчас на лице его играла улыбка. Перекошенная улыбка тонких губ, кислая, как недозрелая хурма, – и все же улыбка.

– Спасаю твою жалкую шкуру, мой мальчик. Я ведь исключительно этим и занимаюсь, когда ты поблизости, разве не так?

Я сморгнул. Что-то в нем изменилось. В холодном взгляде серых глаз была все та же властность, доводившая чуть не до одурения. Лицо его могло принадлежать любому из запечатленных в мраморе классиков – ученому, философу, священнику или отшельнику. Бледная кожа, изрезанная глубокими морщинами, тонкий, как лезвие, нос с широкими ноздрями и бескровная линия рта, практически без губ, над надменным, выступающим подбородком. Но жизнь, бурлившая под этими, казалось, застывшими чертами, превращала его в смертоносное оружие, грубое орудие, бьющее в цель и крепкое, как камень. Кто это – фанатик, сумасшедший, психопат? Так я подумал, когда впервые увидел его, но теперь я знал слово, подходившее куда лучше.

Некромант .

Опасный противник, смертельно опасный, если верить всему, что я слышал о нем. И все же, как ни удивительно, он переменился. Вместо потрепанного черного пальто с поясом он был одет в драную бархатную темную сутану. Седые волосы, которые раньше висели спутанными беспорядочными лохмами, теперь были перехвачены сзади изящным бантом из черного бархата и, кажется, даже напудрены. Старый негодяй выглядел как французский аббат восемнадцатого века. Но вместе с тем грязные борозды все так же покрывали это лицо отшельника, подчеркивая и без того глубокие морщины. На высоком лбу пудра лежала неровными серыми хлопьями, а в уголках глаз налипла маленькими желтоватыми комочками. От Ле Стрижа все так же ощутимо несло запахом затхлости и бродяжничества. Причем не я один чувствовал этот запах: конь тоже водил ноздрями. Даже бархатная сутана старика местами была покрыта лепешками доисторической грязи. Впрочем, я решил разговаривать вежливо и не нарываться.

– Хорошо выглядишь, – произнес я, и он едва заметно наклонил голову. – Полагаю, что всем этим, – я указал на коня, – я обязан тебе?

Он снова наклонил голову. Он что, пытается произвести хорошее впечатление?

– Я чувствовал своим долгом предоставить тебе подходящее средство передвижения. Дело в том, мой молодой друг, что я сейчас так же нуждаюсь в твоих услугах, как некогда ты в моих.

– Что? То есть, я хочу сказать, в чем?..

В его горле словно гравий зашуршал: он довольно посмеивался.

– Ах, не стоит беспокоиться: я не стал бы звать тебя ради чего-нибудь… имеющего отношение к потребностям высшего порядка. Но мне необходимы качества, которыми я сам больше не обладаю. Я теперь старик и быстро устаю. К тому же я не хочу, чтобы давнишний должок так и висел на тебе. Ведь это так неприятно! Я решил, что лучше…

– Постой-ка, о каком это долге ты говоришь?

Он укоризненно улыбнулся, но глаза его довольно блестели:

– Ну да, должок. Помнишь нашу первую встречу? Ты ведь не будешь отрицать, что я тебе тогда пригодился? И не один раз. Смогли бы вы найти прекрасную Клэр без меня? А догнать корабль волков? И как насчет моих драгоценных юных помощников, которые полегли ради тебя? Такое нельзя забыть. И ты, конечно же, не забыл!

– Разумеется, – произнес я, начиная волноваться. Когда я узнал, кем были эти «юные помощники», мне они стали являться в ночных кошмарах. – Конечно нет! Но ведь я отблагодарил тебя, если не ошибаюсь? И выплатил кругленькую сумму золотом!

– Очень щедро с твоей стороны, – отвечал старик своим высокомерным трескучим голосом. – Но смог бы ты за ту же сумму купить подобную помощь где-нибудь еще? Мой юный коммерсант, не все долги можно оплатить золотом. А то, что мне нужно сейчас, потребует от тебя лишь самых малых усилий. Я подумал, что лучше дать тебе возможность разделаться с этим долгом именно теперь. Честно говоря, я не ожидал даже самого слабого сопротивления! – Он скривился. – Не буду притворяться: меня такое ничуть не задевает. Но должен предупредить: я не вижу для тебя более легкого способа заплатить.

Конь вел себя беспокойно: ему не стоялось на месте и он в нетерпении мотал головой. Я нарочито старательно гладил и успокаивал животное, желая выиграть время и подумать как следует. Ле Стриж! Да, он помог мне в свое время, хотя в конце концов, если уж на то пошло, и я спас его. Но когда я снова надумал обратиться к нему за помощью, подобная идея привела в ужас моих друзей со Спирали, и больше всех Джипа-штурмана, который сам же и привел меня к нему впервые. Он настойчиво повторял, что Стриж крайне опасен и ему нельзя доверять! И что он сумеет использовать против меня любую мою оплошность. Неужели я ее уже совершил? И какую власть он приобретет надо мной, если это так?

Огромный конь повиновался мне, послушный голосу и прикосновению. Он нервничал из-за Стрижа, это было очевидно. Старый негодяй, может, и послал его за мной, но конь явно не входил в число его верных прислужников. Я выпрямился в седле и посмотрел на Стрижа сверху вниз:

– Я плачу по долгам, Стриж, когда я знаю, что они за мной имеются. Но я знаю, почему ты помогал мне – отнюдь не за просто так. Ты хотел избавиться от одного из своих обязательств перед Джипом, и если уж я перед кем и в долгу, так это перед ним. А если я выполню то, чего ты от меня хочешь, чем бы оно ни оказалось, это накренит весы в другую сторону. И сильно накренит, да только мне этим заниматься недосуг. Ты меня, бывало, называл дураком, Стриж. Так вот, если тебе нужен мальчик на побегушках – поищи кого-нибудь другого!

Я резко дернул поводья, ударил коня пятками в бока. Великолепный скакун только этого и ждал: он громко и радостно заржал, повернулся и встал на дыбы. Стукнул копытами по нависавшему над головой старика скалистому выступу, и из камня посыпались искры; Стриж, оказавшийся в ловушке между телом животного и валуном, пошатнулся и упал на спину. Как я и надеялся, мне удалось схватить поводья и справиться с жеребцом, но он уже не нуждался в дополнительных указаниях – с диким и радостным ржанием он выскочил на тропу, по которой мы приехали сюда, и пустился в обратный путь. Я пригнулся пониже; ведь по спине у меня мурашки бегали при мысли о том, что может обрушиться на меня в любой момент. Очередной камнепад, шквальный ветер, шаровая молния – или какая-нибудь дьявольская ловушка, чтобы вернуть меня, как рыбку, бьющуюся в агонии на крючке. А скорее всего произойдет что-то такое, чего я даже и представить себе не могу. И я боялся этого «чего-то» гораздо больше, чем только что выстрелов с дирижабля. Мне ужасно хотелось уклониться от неминуемого удара, свернуть в сторону, но здесь, на узкой тропе, это было бы смерти подобно. И оставалось только довериться моему скакуну.

Вот наконец мы достигли поворота. Благородное животное пролетело его, как ветер, и пыль из-под копыт заслонила нас, словно щит. Я бросил тревожный взгляд вниз, на облачный свод, но он был безмятежен. Перед нами вздымался своей громадой горный перевал. Тут нам пришлось сбавить скорость, и я решился оглянуться. Далеко позади, поразительно далеко, посреди скалистой дороги стояла маленькая темная фигура и как будто наблюдала за нами. Восходящее облако свернулось и обвило его наподобие зубчатого драконьего гребня, но сам Ле Стриж не шевелился. Я снова вздрогнул, и конь тихонько заржал, словно желая успокоить меня. Уверенно ступая, он перебрался через гребень горы и прошел по каменистому склону за ним, преодолев самый крутой участок и выбравшись на более широкую горную тропу. Здесь он снова пошел быстрее. Я снова бросил взгляд назад, думая, увижу или нет на фоне неба невысокий силуэт человека, который вот-вот обрушит на нас лавину, но все было тихо и спокойно.

Солнце садилось, и небо темнело. Очертания гор в красноватом свете заката стали менее отчетливы, а вершины их начала окутывать пелена тени, постепенно распространявшейся вокруг. Озеро из облаков внизу стало сереть и бледнеть, и, когда мы спустились к нему, снова перейдя на легкий галоп, оно захлестнуло нас и сомкнулось над нашими головами. Во мраке, где мы оказались, ничего не было видно, и я едва смог различить тенистую стену, маячившую впереди. Но не успел я натянуть поводья и остановить коня, как мы уже врезались в нее и меня хорошенько отхлестало ветками по щекам. Но это продолжалось лишь мгновение – вскоре стук копыт стал громче и сильнее, и мы въехали под сень деревьев. Неподалеку газанула спортивная машина, и лошадь дернулась в сторону; впрочем, я тоже вздрогнул. Потрясенный всем происшедшим, я выскользнул из седла на асфальт, который закачался подо мной. Я схватился за луку седла, боясь упасть, а затем начал рыться в кармане в поисках сахара.

– Жаль, что я не знаю, как тебя зовут, – сказал я коню. – Какое же у тебя имя? Буцефал, Астер, а может, Грейн…

Я ослабил подпругу и отстегнул удила, искренне сожалея о том, что не могу почистить и накормить его, отвести в конюшню на отдых – ведь он это заслужил. Конь тем временем хоть и охотно принимал мои ухаживания, но посматривал назад, сквозь деревья, и я понял, что он чувствует себя здесь не слишком уютно. А может, он услышал зов своего настоящего хозяина? Я отдал коню последний кусочек сахара и встал, наблюдая, как он потянул воздух ноздрями, повернулся и рысью пустился назад под прикрытие ветвей. Я тоже повернулся и побрел назад через автостоянку – или попытался это сделать. С тех пор как я последний раз ездил верхом, прошло слишком много времени, и мои ноги и зад горели огнем. Я горячо молился, чтобы терраса была все так же пустынна и никто не увидел бы, как я ковыляю по ступенькам наверх, прихрамывая, ползу к своему столику и тяжело опускаюсь на стул – осторожно, стараясь не потревожить мозоли. Солнце сместилось лишь чуть-чуть, но небо выглядело совсем другим. Освещение изменилось, и облака стали самыми обычными облаками. О том, что произошло, напоминали только память, боль во всем теле и невесть откуда взявшееся беспокойство Все это было – с болью не поспоришь. Моя мечта сбылась, и я проехал по згой тропе, но что я там нашел? Глубокий котел облаков и еще более глубокую тайну. А что еще? Опасность Подумать только час-другой назад я изнывал от скуки А может, с тех пор прошло гораздо больше времени?

Бессознательно, будто отвечая моей жажде, рука потянулась к стакану с джином, так и оставшемуся нетронутым. Он все еще холодил руку Я поднял стакан и замер, в изумлении уставившись на него. Это, без сомнения, был все тот же стакан, но, несмотря на уличную жару, кубики льда даже не успели растаять.

Глава 2

Итак, совсем недавно мне хотелось побыть одному, разве нет?

Но не теперь. Я не спешил уходить из бара, хотя сюда постепенно набивалось все больше и больше типов с ярмарки, которые имели в буквальном смысле шумный успех у местных путан. Когда джин немного притупил боль, я проковылял в битком набитый гриль-бар, чтобы наконец-то поужинать. Там я долго сидел над бумажным стаканчиком с кофе, погруженный в раздумья Ясно было одно: мне необходим совет, но единственным местом, где я мог бы получить его, была Спираль.

Возможно, мне и удалось бы добраться туда. Проще всего проникнуть из Сердцевины на Спираль в тех местах, где туманная граница между этими двумя мирами наиболее широка, в местах с перепутанной паутиной теней – в морских портах, на крупных речных вокзалах, в самых известных точках исторического паломничества. Переходы случались не только в местах с древней историей – со мной однажды такое произошло в сумеречных переходах чикагского О'Хэйра. [15] Здесь тоже наверняка имелись переходы, но я плохо знал этот город, а пускаться в путь, не зная маршрута, значило подвергать себя дополнительной опасности. Да и Стриж вполне мог контролировать такие места, а мне больше всего не хотелось снова сталкиваться с ним. Уж кто-кто, а я-то знал о мстительности и одержимости этой старой канальи. Если Стриж действительно полагает, что я ему обязан, то он вряд ли об этом забудет. Но он мог бы задержать меня и только что… От одной мысли об этом меня бросило в холодный пот. Я однажды видел, как он заставил ветер перестать дуть, отчего паруса корабля на моих глазах безжизненно повисли. Так почему же он отпустил меня просто так?

Я тихонько выругался. Последнее время я что-то зачастил на бесплодную почву раздумий – только извожу себя попусту. Мне нужно развлечься в обществе более приятном, чем потеющие пьяницы в этом дурацком баре. Вечеринка у Лутца. Я хотел ее проигнорировать, но, пожалуй, немного светского лоска и блеска мне не повредит. Но сперва лучше отдохнуть часок-другой. Я буквально стащил себя со стула и, без всякого сожаления оставив недопитый кофе, решительно направился к лифтам. Я двигался чуть ли не на автопилоте и не сразу сообразил, что из кармана доносится назойливое пищание. Но, выудив маленькую машинку с мигающим красным огоньком, я тотчас очнулся. Механизм внешне напоминал крошечный калькулятор, и, собственно, так оно и было. Но это был одновременно и дорогущий пейджер, подсоединенный к телефону в моем портфеле, а также к инфракрасным датчикам, срабатывающим на движение и встроенным в корпус этого портфеля. Я оказался у лестницы, потоптался несколько секунд в нерешительности на площадке, затем одумался и ринулся к лифту. Может, бегом по лестнице и вышло бы чуть быстрее, но на что я буду годен, когда, пробежав двадцать пять этажей, доберусь до своего номера?

Я с силой нажал на большую кнопку в центре и прыгнул в первую открывшуюся дверь, то благословляя, то проклиная Дейва. Благословляя, потому что именно он притащил в компанию консультантов по промышленному шпионажу и купил у них самую дорогую электронику; а проклинал потому, что механизм скорее всего просто дурака валял, отреагировав на изменение температуры в комнате, или на горничную, или на что-нибудь в этом роде. Все время, пока лифт неторопливо тащился наверх, я топтался на месте от нетерпения и на чем свет стоит ругал себя за пристрастие к номерам на самой верхотуре. Добравшись до своего этажа, я выдохся и практически успокоился, не сомневаясь уже, что застану какую-нибудь Stubenmaderl [16] турецкого происхождения за сменой постельного белья. Однако сквозь стеклянную стену на лестничной площадке были видны мои окна, находившиеся напротив, и свет в номере не горел. Между тем крошечный экранчик показывал, что датчик все еще срабатывает. Я в одно мгновение, причем беззвучно, пролетел по коридору и на цыпочках подошел к двери своего номера, весь превратившись в слух. Однако ничего слышно не было. Если датчик сработал на горничную, та ходила чертовски тихо.

Я нервно сглотнул, лихорадочно пытаясь сообразить, стоит ли звонить администратору или лучше схорониться за одним из растений в горшках и подождать, пока тот, кто у меня в номере, выйдет. Но в том и в другом случае я выставлю себя полнейшим идиотом, если выяснится, что я все выдумал. Однако позволять кому бы то ни было рыться в моих вещах мне не слишком-то хотелось. Я осторожно вставил пластиковую карточку-ключ в дверь и безумно медленно повернул ручку. Я знал, что дверной механизм работает беззвучно, словно крадущееся привидение, но как насчет петель? Я потихоньку-полегоньку приоткрыл дверь чуть-чуть – света видно не было. Я весь напрягся, приоткрыл еще чуть-чуть – сквозь щель видна была только кромешная тьма. Я уже собирался распахнуть дверь, как вдруг мне в голову пришли две бесконечно неприятные мысли: во-первых, если там кто-то есть, а свет при этом выключен, этот кто-то может стоять прямо за дверью, а во-вторых, в этом может быть замешан Ле Стриж. Я даже готов был склониться ко второй мысли, и склонился бы, если бы между его миром и цивилизацией лифтов, электронных кодовых замков и сигнализаций не было в моем представлении такой глубокой пропасти. Однако однажды я уже поплатился за свою уверенность в этом, и оказалось, что не так-то уж эта пропасть и глубока. Мне меньше всего хотелось налететь в темноте на него или одного из его помощников и приспешников. Я затаил дыхание и кое-что все-таки услышал: какое-то тихое потрескивание, пощелкивание, шипение… Этого оказалось достаточно.

Кровь бросилась мне в голову, я чувствовал, что отступать поздно: даже если бы я захотел теперь захлопнуть дверь, это могло у меня и не получиться. Руки у меня вспотели от волнения, и я с грустью подумал о здоровенном мече, так и висевшем у меня дома над камином. Если отсюда и правда можно было попасть на Спираль, я, возможно, смог бы его забрать. Но если это было не так, мне пришлось бы долго объяснять свое странное поведение. Лучше уж подождать. Я еще чуть-чуть приоткрыл дверь. Из-под двери в спальню проглядывала узкая полоска света.

Это был не обычный свет, он не походил на мягкое свечение ночника в спальне или на раздражающе-яркое освещение в ванной комнате. Этот свет имел тусклый сероватый оттенок, который нельзя было даже назвать опаловым – такой он был мрачный. И все же он казался странно знакомым. Несмотря на то, что свет был неярким, я все-таки смог убедиться, что ни в прихожей, ни в гостиной никого нет. Значит, кто бы это ни был, он засел в спальне. И тут, снова услышав тихий стук и звуки учащенного дыхания, я понял наконец, откуда исходит этот неяркий свет. Я в мгновение ока пересек прихожую, так что не успела еще входная дверь закрыться за мной, и ворвался в спальню.

В неярком свечении монитора я увидел, как с постели вскочила фигура, одетая в темное. Компьютер перевернулся, я мельком увидел нечто стройное и быстрое, как леопард, затем меня отшвырнуло назад к двери, а это что-то пролетело мимо. Но, видимо, недостаточно быстро: может, я и деревянный, но быстроте реакции научиться успел. Я схватил пробегавшего за руку. На ощупь она напоминала пучок завернутых в шелк стальных кабелей. Обладатель руки, которого занесло от собственной скорости, не останавливаясь ни на мгновение, кинулся на меня. Кулаком съездил мне по щеке и уже тянулся к горлу. Я втянул голову в плечи, опустив подбородок к груди. Таким образом голова моя оказалась повернута не очень удобно для нападавшего. Драка в мои планы сейчас не входила, однако я все-таки хорошенько боднул противника, и он, зашатавшись, повалился на кровать. Я подлетел к постели и кинулся на него, и, хотя он откатился в сторону, я все же успел подмять под себя его руку. Незваный гость попытался ухватить меня за пах, и у него это чуть не получилось, а затем наградил меня сокрушительным ударом по шее. Я с хрипением шлепнулся на спину, а он вскочил с кровати и кинулся наутек.

Ну что мне оставалось? Да, я лягнул убегавшего – мои длинные ноги вполне годились для такого. Пихнув взломщика под зад, я отправил его как раз в том направлении, куда он спешил, только чуть-чуть быстрее. Темная фигура, срикошетив от дверного косяка, рухнула на пол. Голова у меня все еще кружилась от ударов, но я скатился с кровати и, взгромоздившись на противника, съездил ему по носу, но вместо носа наткнулся на что-то шелковое, разорвавшееся от удара. И тут же сам получил увесистый тумак по подбородку. Другой кулак противника дал мне под дых, и, будь я среднестатистическим бизнесменом, с этого момента я превратился бы в боксерскую грушу.

Я упал навзничь, взломщик вскочил на ноги. И тут я приподнялся и, схватив его сзади, швырнул об дверь ванной. Это дало мне передышку, которой я воспользовался, чтобы встать на четвереньки, чувствуя, что меня сейчас вырвет, и изо всех сил стараясь, чтобы этого не произошло. Незваный гость вскочил на ноги. Мелькнула и опустилась затянутая в перчатку напряженная рука, и я получил классический удар ребром ладони по шее. Рука скользнула по волосам и, не нанеся больше особого ущерба моему здоровью, угодила в спинку кровати. Но вот уже другая рука рубанула меня по предплечью, которое тотчас онемело. Собрав последние силы, я перехватил руку в полете своей правой рукой, повалил противника плашмя на ковер и хорошенько треснул его локтем по почкам. Он лягнул меня и попал по коленной чашечке; удар был такой силы, что, не увернись я, он мог бы и расколоть эту хрупкую посуду. Но хоть удар и пришелся по касательной, все равно боль была такая, что я завопил и кинулся на противника, повалив его на пол. С этого момента мы превратились в единый ком сплетенных конечностей и сокрушительных ударов, отдельные из которых могли бы оказаться смертельными, если бы было побольше места для замаха и если бы мы могли наносить их по всем правилам. Я прошел отменную тренировку в школе грубых искусств, иногда под руководством друзей, иногда врагов. Но даже для меня этот человек был серьезным противником. Который к тому же пользовался запрещенными приемами. При малейшей возможности пальцы его с поразительной настойчивостью скользили к моим глазам, норовили заехать между ног или вцеплялись в рот, нос, уши и другие чувствительные места. По таким правилам я драться не хотел и не стал бы, даже если бы места было больше. Мы, по сути дела, занимались тем, что швыряли друг друга из угла в угол от кровати к стене, а всякий раз как кто-то из нас пытался подняться на ноги, другой пинком или каким-нибудь иным способом его с ног сбивал.

Конечно, кто-нибудь обязательно услышал бы шум драки, но была суббота, все разошлись ужинать, и в соседних номерах никого не было. Мне казалось, что мы деремся целую вечность, но на самом деле наверняка прошло совсем немного времени. Мало-помалу я начал кое-что понимать. Эти руки поначалу ввели меня в заблуждение: они казались сильными, да они и были довольно-таки сильными – но все-таки не такими сильными, как мои. Чем больше я усложнял свои удары и применял разные хитрости, тем более отчаянной становилась защита противника, тем больше он царапался. Наконец, когда он вцепился мне в нос, я не выдержал и отпустил его, пораженный такой беспринципностью, – и в тот же миг удар коленом в пах заставил меня согнуться пополам и застонать. Мой противник тем временем вскочил на ноги и очередной раз кинулся к двери, но тут же наткнулся на кровать, которую я, поднатужившись, вытолкнул в проход. Такого он не ожидал, потому что ему самому это было не под силу. И я, чтобы закрепить успех, нанес ему сокрушительный удар по основанию черепа. Он упал вперед, а я, навалившись на него всем телом, со всей силой вдавил его лицо в удушающие объятия плотного гостиничного покрывала.

Моя ставка сыграла. Теперь он никуда не торопился. Одним коленом я прижимал к кровати его поясницу, другим – шею. Руки его запутались в покрывале, ногами он пытался лягаться – без особого успеха. Я чувствовал, как он бьется в конвульсиях, отчаянно пытаясь вдохнуть, при этом громко сопя. Если я его не отпущу в ближайшее время, он задохнется. Теперь он полностью в моей власти!

Я сел, отдышался, потер ушибы, – в общем, подождал, пока уровень адреналина придет в норму, и ощутил неземное блаженство оттого, что могу свободно дышать. Если у меня когда-нибудь и был более серьезный противник в драке, то лишь однажды, да и то это был не человек. Мне начинало надоедать просто сидеть и ничего не делать, и я решил обыскать поверженного противника. Попытки вырваться возобновились с новой силой, но я не обратил на это никакого внимания. Взломщик был одет в обтягивающий спортивный костюм, источавший запах пота и чего-то еще, должно быть лосьона после бритья. Где же карманы? Нащупав один, я вытряхнул оттуда металлические инструменты, скрепленные кольцом, и связку пластиковых карточек с дырочками. Я решил, что это приспособления для взлома – и довольно хитроумные, раз с их помощью удалось открыть дверь в номер. Может, еще что найду? Я порылся в кармане брюк, и рука моя так и замерла на месте. Тело подо мной задрожало, хотя я в подобной ситуации, наверное, дрожал бы куда сильнее.

Выбитый из колеи, недоумевающий и удивленный, я откатился назад по кровати. Все это лишь доказывало, что я даже более честный боец, чем сам думал.

Я спрыгнул с кровати, на ходу поставил на место компьютер и включил свет в комнате. Бросил взгляд на приподнявшееся с кровати лицо, все в кровоподтеках и мокрое от пота. Из одной ноздри тонкой струйкой сочилась кровь; клочьями свисали остатки полумаски.

– И не думай даже! – рявкнул я, заметив, как предательски блеснул единственный открытый глаз. – На телефоне – кнопка тревоги. Только пошевелишься – и я нажму ее. Не думаю, что ты в твоем теперешнем состоянии сумеешь со мной справиться, – что, я не прав?

Женщина поникла головой и громко всхлипнула, не сумев сдержаться. Этот всхлип был красноречивее любого ругательства. Я отвел глаза и, как это ни смешно, почувствовал себя виноватым. И тогда я увидел провода, протянутые от компьютера к дополнительной розетке, которую установили для факса и модема. Я взглянул на монитор, и на меня снизошло озарение: в главном окне мелькала информация о моих деловых связях. Я нажал на клавишу «pause».

– И куда же это вы пересылали мои файлы? – поинтересовался я.

Женщина ничего не ответила.

– Ich fragte, wohin Sie meine Feilen copieren wollte? Je viens de vous demander ou exactement vous avez voulu copier mes fichiers? [17] Hein? Mei archivi – dovei? [18] Los ficheros… [19]

Она пробормотала что-то довольно неприличное.

– О'кей, в таком случае будем говорить по-английски. Вам знакомо такое выражение, как промышленный шпионаж?

Молчание. Я взглянул на нее повнимательнее. Так, ничего особенного. Только что высокая; неплохая фигура; гибкая, как пантера, – что правда, то правда, и грудь вроде ничего. Но все впечатление портило лицо. В этот момент оно выглядело ужасно: один глаз распух и посинел, разбитая губа вздулась, а из носа все еще сочились кровь и слизь. Но я сильно подозревал, что и в лучшие времена обладательница этого лица не победила бы на конкурсе красоты. Лицо ее выражало горькое разочарование и было таким же твердым, как ее кулаки, – начиная от глубокой V-образной складки между бровями и заканчивая выражавшими чувство неудовлетворенности глубокими морщинами по обеим сторонам от ее длинного носа и тяжелого рта. Глаз, который оставался открытым, был глубоко посаженным, очень темным и слегка косил. Он казался более узким от морщинок, наложенных нервным и тяжелым характером. Волосы у пленницы были черные и короткие. Сейчас они слиплись от пота и облепили ее голову, и поэтому сказать о них что-то определенное было невозможно. С этим выражением на лице ей можно было бы дать любой возраст, – возможно, сорок; но, взглянув на шею, я решил скинуть десять лет или даже больше. Такие лица я видел у женщин-гимнасток, у тех, которые потерпели поражение. Но это было вовсе не смирившееся лицо; напротив, это было лицо, дышавшее ненавистью, причем совершенно независимо от того, справедливо это чувство или нет.

И все же я попытался спросить еще раз:

– Не заблагорассудится ли вам все же сказать мне что-нибудь? Например, кто вы и что здесь делаете? Вам сейчас, если я правильно понимаю, могут пригодиться несколько лишних баллов в вашу пользу.

– Есть люди, которые знают, где я, – произнесла она ничего не выражающим низким голосом. – Если вы мне что-нибудь сделаете, они вас найдут.

Я пожал плечами. Она была тверда, как стена, и собиралась продолжать в том же духе. Я взглянул на номер телефона, куда она перекачивала мои данные, – 010—33. Французский, ведь там нет территориальных кодов. С другой стороны, этот номер выглядел точь-в-точь как страсбургский. Я ввел команду зарегистрировать его, а заодно и довольно недвусмысленное ругательство и отменил передачу информации. И тут же вскочил – как раз вовремя, чтобы остановить ее: она кинулась через кровать к компьютеру. Я подхватил его и выдернул провода из розетки.

– Как вы себя ведете!

Я уже приготовился, что она с диким воплем вцепится мне в горло, но вместо этого она устало опустила ноги на пол и закрыла лицо руками. Я, не спуская с нее глаз, осторожно поставил компьютер на место.

– Вы, похоже, выводов не делаете! Думаю, мне лучше сию же секунду позвонить администратору и вызвать сюда парочку дюжих портье, чтобы они вас проводили к копам.

Она презрительно фыркнула и громко сплюнула:

– Ну давай! Попробуй, черт тебя дери! Но ты же не сделаешь этого – слабо тебе! Иначе что же станет с твоими драгоценными секретами?

В ее голосе появились железные нотки. Мне уже где-то доводилось слышать что-то подобное – но где? Тот же резкий монотонный голос, налитый свинцом сарказма и сознания собственный правоты, – обладатель такого голоса знает, что правда на его стороне, но не получает от этого наслаждения.

– Когда они увидят, чем нашпигована твоя машина, у них может появиться к тебе несколько вопросов!

Я удивленно моргнул. Ладно, согласен, в тех файлах были коммерческие секреты, но ничего из ряда вон выходящего.

– О чем это вы?

Она чуть не плевалась от возмущения.

– Да о тебе! О тебе и твоих дружках, твоих, с позволения сказать, коллегах, занятых перевозками по Европе. Только не думайте, что никто не знает о ваших делишках! Одни имена чего стоят – достаточно их услышать, и тем, кто знает, все сразу становится ясно!

– Что именно ясно?

– Да ладно тебе! Все эти сукины дети! Да разве они могут быть замешаны в чем-нибудь приличном? Если половина – уцелевшая от коммунистических режимов номенклатура, можно даже сказать птицы высокого полета, а остальные – продажные жирные коты, с которыми они водились и в былые времена? А еще экстремисты, как, например, твой закадычный дружок, герр барон!

– Лутц фон Амернинген? А с ним-то что не так?

Она театральным жестом пожала плечами:

– Да так, ничего особенного. Просто все эти новомодные течения последнее время плодятся как грибы после дождя. И не только здесь, в Германии, а по всей Европе. Как они все заинтересовались гарнизонами и оружейными складами и уличными демонстрациями – такими, как сегодня! Называются они все по-разному, но стоит-то за ними, в сущности, одно и то же – неонацизм. А барон – главный заводила в большинстве из них. Но вы, уж конечно же, этого тоже не знали, так?

Я прислонился к стене.

– Как ни странно, но не знал.

– Ну что вы, нет, не приведи Господь! – воскликнула она злорадно. – И уж конечно, вы ни одному моему слову не верите, не так ли?

Я пожал плечами:

– А разве это имеет значение? Как это ни прискорбно, но вести дела на старом добром Востоке без связей с подобными типами невозможно. На момент перестройки в странах Восточной Европы они были единственными, кто обладал навыками управления, и, понятное дело, они оказались в центре событий. Но они не представляют особой опасности. А насчет Лутца – я, пожалуй, мог бы и поверить вам. У его отца, если не ошибаюсь, не самый чистый послужной список. Да и сам Лутц мне никогда особенно не нравился.

– Отец, говорите? – Ее почему-то перекосило от моих слов. Она огляделась вокруг и внезапно кинулась к туалетному столику. Я весь напрягся – ее быстрота меня пугала, – но она всего лишь схватила что-то, оказавшееся длинной белой карточкой. Она кинула ее мне под ноги. Приглашение Лутца. – А об этом что вы скажете?

– Это впервые, – произнес я спокойно. – И я не знаю, идти туда или нет.

Она ехидно ухмыльнулась.

Я снова пожал плечами:

– Думайте что хотите, мне плевать. Я не собираюсь ничего доказывать. Все, что мне известно об этих людях, – это то, что они признанные и уважаемые бизнесмены как в своих странах, так и по всей Европе, и именно поэтому моя фирма сотрудничает с ними. Даже если предположить, что в ваших словах есть доля правды, что у них в прошлом не все так чисто, никакой грязи в наши с ними дела не проникло. Ни в дела работы, ни в дела веселья – хотя мы не то чтобы уж очень много с ними развлекались. И моя фирма ни в чем – я хочу сказать, совершенно ни в чем и никогда – замешана не была. У нас безупречный послужной список, никаких политических связей, ни с какими партиями мы не сотрудничаем. И от чего же вы в таком случае отталкиваетесь в ваших подозрениях? Кем бы вы ни были.

Она бросила на меня уничтожающий взгляд и ничего не сказала. Я ни малейшим образом не поколебал ее убеждений. Теперь я понял, кого мне напомнил ее голос: одну из моих первых учительниц, ни больше ни меньше, – вечно всем недовольную и раздражительную пожилую особу, твердо убежденную, что дети всегда строят против нее заговоры, и получавшую мстительное удовольствие, когда ей удавалось их на этом подловить. Само собой разумеется, что вскоре дети и вправду стали строить ей козни. У этой дамочки скорее всего та же проблема. Я пораскинул мозгами, выжидая. Едва ли она из полиции – она сказала о копах «они». К тому же она чересчур несдержанна. Я все больше и больше склонялся к мысли, что ко мне в руки попала какая-то одержимая репортерша-сыщик. Для подачи заявления в суд имелось бесконечное множество причин – нарушение частной собственности, нападение, кража информации, какие бы термины немцы ни использовали для обозначения взлома и вторжения. Но эта убежденная в собственной правоте ответчица на скамье подсудимых могла набросать вокруг себя такую кучу грязи, что часть могла попасть в цель и прилипнуть.

– Ну что? – осведомилась она. – Не терпится побыстрее вызвать полицию, так?

– Да уж, хватит с меня вашего общества, – ответил я. – Убирайтесь!

– Может, хотите, чтобы я им сама позвонила? – сладким голосом спросила она. – Нет? Вот ведь странное дело…

Я схватил ее за шиворот и, стащив с кровати, поставил на ноги.

– Нам сейчас ваша грязная шумиха не нужна, – сказал я, шаря по еще не обысканным карманам и выуживая оттуда один за другим инструменты для взлома, а вслед за ними ключ от гостиничного номера. Никакого удостоверения, совершенно ничего. Я нащупал шов в том месте, где на костюме была пришита бирка, которую потом отпороли. – Только поэтому я так легко отпускаю вас. Слушайте внимательно: завтра первым делом вы выедете из номера… – я посмотрел на табличку и швырнул ключ ей обратно, – тысяча семьсот двадцать шесть. В противном случае я позабочусь о том, чтобы вас вышвырнули оттуда. Вы меня поняли? Это мне нетрудно сделать, можете мне поверить.

– Я вам верю! – прошипела она.

– Ну и ладно!

Я указал пальцем на входную дверь, и она, прихрамывая, прошла мимо меня. Надо сказать, по комнате она шла с намеренно вызывающим видом, обнаглев до того, что остановилась, чтобы поднять по дороге стопку бумаг, и мне пришлось схватить ее за руку и вытолкать в коридор. Она зашаталась на толстом ковре, но не упала. Собралась, бросила на меня последний испепеляющий взгляд, проворчала что-то сквозь зубы и, немного переигрывая, с чувством собственного достоинства двинулась вперед по коридору, хотя ее попытка не хромать была чересчур нарочита. Я некоторое время смотрел ей вслед, затем отпустил дверь. Но амортизатор остановил дверь, не дав ей закрыться до конца, и до меня донесся всхлип, поспешно подавленный. Внезапно я почувствовал себя гораздо менее безупречным и справедливым, и это меня порядком взбесило.

Я пошел в ванную, чтобы принять душ, стараясь не встречаться взглядом со своим отражением в зеркале. Я ведь никак не мог этого предотвратить, правда? Она не особенно-то церемонилась со мной. Если бы я не отбивался изо всех сил, она бы сделала из меня отбивную и смылась, вполне возможно прихватив компьютер. По крайней мере, она не пыталась сыграть на том, что она женщина. Как правило, такая игра имеет две основные формы, в одной из которых внешность незваной гостьи была бы не в ее пользу. Это лицо – или я видел только маску? Я попробовал представить ее без этой маски – и не смог. Гримаса презрения – если только она не изобразила ее намеренно. Если так, то зачем? Я уже начинал жалеть, что отпустил ее так легко. Мне следовало попытаться выяснить побольше. С другой стороны, не мог же я выбивать из нее признание силой. Горячая вода попала на царапины, и я зажмурился от боли. Она чуть дух из меня не вышибла, черт возьми! Где она только научилась так драться? И как ей удается поддерживать себя в такой прекрасной форме? Как мне с помощью альпинизма?

Альпинизм.

Номер 1726 – это значит семнадцатый этаж. Спуститься на четыре этажа вниз. Где бы могла быть комната 26? В этом крыле здания, но в торце – один из самых дешевых номеров. Все сходится. Я поднял одну из маленьких штуковин, которые вытряхнул из ее карманов, – жучок, если я в этом что-нибудь понимаю. Едва не попался на крючок. Меня передернуло: я почувствовал себя крайне неуютно. Затем я раздавил зловредное приспособленьице пальцами. Это называется слежка, не так ли? Ну покажу я этой сучке, черт возьми, как такое следует делать! Идея была сумасбродная, но она с каждой минутой нравилась мне своим мрачным юмором все больше и больше. Я кинулся к шкафам, по которым портье распихали мои чемоданы, и принялся рыться в вещах. Благо альпинистское снаряжение, надеясь на прогулку в горы, я захватил с собой.

Яркая одежда из лайкры не подойдет. Я натянул серый бадлон с капюшоном, темные джинсы, закрепил поверх них усложненный вариант снаряжения и принялся набивать сумку зацепами, тросами и отборнейшими штифтами, которые я уже давно мечтал испытать в деле. Мне потребовалось не больше минуты, чтобы натянуть ботинки – те, что с ультрагибкой подошвой, – и прихватить с собой немалых размеров моток веревки, легкой как перышко, к которой при помощи карабинов крепились зацепы и спусковой механизм. Рамы в окнах были крепкие, двустворчатые, и они должны были без труда выдержать мой вес, даже если я хорошенько раскачаюсь перед приземлением. При мысли об этом я с обожанием покосился на шлем, но он был кислотно-желтого цвета и стал бы сиять не хуже маяка, отражая подсветку фасада. Я перекинул ногу через подоконник, бросил взгляд на карниз и дальше – и у меня захватило дух. Автостоянка казалась отсюда морем машинных крыш, излучавшим мягкое свечение, и я даже слишком живо представил себе, как с огромной скоростью лечу вниз, навстречу этому морю, – возможно, даже вижу свое отражение в рафинированном блеске, который все ближе и ближе, и вот уже он готов принять меня через какое-то губительное мгновение и слиться со мной в единое целое, частица с античастицей…

Я вздрогнул и пришёл в себя. К подобным ужасам я уже давно привык; альпинист, который уверяет, будто никогда не смотрит вниз, лжет. От этого зрелища вас может иногда сковать ужас на несколько долгих мгновении, даже если вы начинаете подниматься от самой подошвы горы и покоряете вершину, постепенно привыкая к ней. Спуск со страховкой всегда не очень-то импонировал мне, однако сейчас подгоняла необходимость быстроты. Но разве я однажды не спускался по стене отеля в Бангкоке? И повыше стеночка была, чем здесь. Согласен: тогда я толком и не знал, что карабкаюсь по стене, но разве это так уж важно? Я с готовностью перекинул через подоконник вторую ногу, поморщился, задев ушибленное место, пошарил рукой внизу, нащупал край карниза, оттолкнулся от него и, доверившись двойному тросу, заскользил вниз – все ниже и ниже, пока трос не натянулся. Теперь я практически шел вниз по гладкому бетонному фасаду отеля. Находись мой номер на несколько этажей ниже, и мне бы не удалась эта выходка. Меня бы выдала предательская подсветка фасада. Здесь же, наверху, свет был не такой яркий – чтобы хорошо было видно светящееся название отеля на крыше; а уж в тени все коты-взломщики серы.

Спуститься труда не составило. Добравшись, как мне показалось, до нужного этажа, я стал присматривать место, куда можно загнать штифт. Этот ультрамодный фасад был сверху донизу покрыт щелями и впадинами, но все они были чересчур велики даже для самого гигантского штифта. Я несколько секунд попотел над решением этой задачки, но делать было нечего: или я возвращаюсь обратно наверх, или преодолеваю оставшийся отрезок – будь он проклят – одним прыжком. Я с опаской покосился вниз – пока никто там не кричал и пальцами на меня не показывал; но еще не вечер. Нельзя терять ни секунды. Я принялся раскачиваться, с каждым разом отталкиваясь все дальше и дальше от стены. Но стоило мне почти достичь нужной высоты, и я тут же живо представил, как влетаю на полной скорости в окно, а острые лезвия разбитых стекол сдирают с меня кожу и мясо…

Черт с ними, с этими страхами! Я качнулся вбок и отпустил веревку. Я отлетел от стены со звуком рвущейся холстины, и меня стало заносить вбок, пока трос не попал на массивную угловую колонну и не забросил меня за угол. Я схватился за спусковой механизм, а бетонная стена уже спешила мне навстречу, вонзаясь в ладони, колени и все другие части тела, которые смогли судорожно в нее вцепиться. Я закачался, ухватился за стену, поскользнулся, подтянулся. Пальцем зацепился за отверстие в стене, другим нащупал еще одно, вот уже и нога нашла подходящий выступ, – ушибы мои ныли, но я действовал молниеносно. Я глубоко вздохнул, посмотрел наверх и сосчитал этажи. Спустился на один лишний… Хорошо. К тому же на этой стороне здания меня почти невозможно заметить снизу. Я полез наверх, подтягивая свисающую веревку и следя, чтобы ее не было видно из окон. Вот там, выше и правее, – это, должно быть, окно комнаты 1726. Створки чуть приоткрыты. Только я пальцами зацепился за выступ окна, как на меня упал луч прожектора. Я с отчаянной поспешностью подтянулся, припал к стене, вися на одних пальцах; карниз заскрипел и пошатнулся. Нужно быть осторожнее – наверняка где-нибудь неподалеку окажется еще и служба охраны, которая как раз для отлова таких сумасшедших, как я, и существует. Занавески были раздернуты, я, откинув с лица капюшон, заглянул внутрь, чуть приподнявшись над уровнем подоконника. Вот она – идет медленно, только что закрыла за собой дверь. Наверное, решила, что лучше пойдет по лестнице, чем встретит кого-нибудь в таком виде в лифте. Долго и мучительно медленно тащилась, и каждый шаг болью отдавался в ее теле. Добравшись до кресла, она рухнула в него как подкошенная и, по-видимому окончательно выбившись из сил, затряслась от рыданий. В комнате больше никого не было. Ни звука, ни движения. Она была одна.

Моя идиотская, не поддающаяся уговорам разума совесть снова кольнула меня. И я спрятал голову. Пальцы и икроножные мышцы затекли; я обшарил все вокруг и нашел подходящие расщелины, куда мне удалось загнать пару штифтов. Их раздвоенные шляпки, раздвинувшись, вонзились в грязный бетон, а я прицепил к ним опоясывавшие меня ремни. И успел поймать самое интересное зрелище: она уже встала и расстегивала молнию на костюме. Она прошлась туда-сюда, и я увидел, как отвергнутый костюм молниеносно пролетел по комнате; должно быть, она пнула его ногой. Вслед за ним отправилась и футболка, и я увидел ее обнаженную руку, которая поднималась вверх по мере того, как ее хозяйка озабоченно ощупывала кровоподтеки в районе ребер, – ясное дело, проверяла, есть ли переломы. Моя поганая совесть теперь уже буквально визжала как резаная; с другой стороны, у меня тоже нашлась бы пара-тройка ушибов, о которых можно было поговорить. К тому же, если говорить начистоту, зрелище доставляло мне искреннее удовольствие: спина у нее была вовсе недурна, насколько я мог судить по тому, что мне удалось увидеть, а видно мне было, к сожалению, совсем немногое. А тут она и вовсе скрылась из виду. Неторопливо, осторожно я подтянулся на подоконнике, спрятался за раздвинутыми занавесками и очень медленно огляделся по сторонам.

Первое, что бросилось мне в глаза, – были трусики, лежавшие рядом с отвергнутым костюмом. Боже мой. А вот и она, все еще стоит ко мне спиной – и правда ничего, вполне сойдет, – налила порядочный стакан из единственной бутылки, стоявшей в мини-баре, и жадно отхлебнула. Проглотила, нетерпеливо провела рукой по глазам, снова отхлебнула, сжав стакан обеими руками. Она повернулась в мою сторону, и я скользнул назад, спрятавшись в тени занавески. Увидел, как она, прихрамывая, подошла к стулу, стоявшему рядом с телефоном. Наклонилась к нему – а у нее и вправду превосходная спина, – неуверенно коснулась его, как будто испугавшись, затем грубо выругалась и стала набирать какой-то номер.

– Алло? Будьте добры, Центр д'Ординатур, компьютерный зал. Это Жорж, да? Ну, Жорж? Ты ведь получил эти файлы… получил-таки, замечательно!

Очевидно, у нее гора с плеч свалилась; она вся обмякла и снова отхлебнула из своего стакана.

– Ну так что, этого достаточно?

Долгое молчание.

– Что ты хочешь этим сказать? Жорж, ты себе не представляешь, через что я прошла, чтобы раздобыть их. Если ты что-нибудь напортил…

Еще более длительное молчание, затем – крик отчаяния:

– Не может быть! Жорж, там должно хоть что-нибудь быть! Я имею в виду… мы ведь договорились, так? Конечно договорились, ты сам так сказал! Мистер Чистюля хренов посреди всего этого гадюшника! Со всеми своими исчезновениями, для которых у нас нет объяснений! А ты ведь проверил его электронную почту?

Молчание.

– Но ты уверен, что они все всего лишь его пассии? А как насчет китайской сучки? Ну ладно, ладно! Значит, он просто хладнокровный ублюдок и обращается с ними как с грязью под ногами. Да чего от него еще можно ожидать! Ну хорошо.

Она задумалась на мгновение. Ясно было, что в ней все так и кипит. В этом она была, впрочем, не одинока.

– Хорошо, – повторила она голосом, который выражал совершенно противоположное. – Жаль, что ты не видел его, этого ублюдка! Сегодня все эти демонстрации, а красавчик проезжает мимо них на машине с фон Амернингеном, и оба в ус не дуют! Все это похоже на Веймар начала тридцатых: они проверяют систему на прочность, замышляется что-то поистине грандиозное – настоящий переворот. Вполне возможно, что они собираются задействовать его новую транспортную сеть, – например, заставят всех поверить в ее благонадежность, потом свернут все дельце, прихватят денежки – и только их и видели! А как тебе идея перебрасывать запасы или даже вооружение – и никакого контроля. И к тому же быстро – речь ведь идет о блицкриге! Слушай, Жорж, этот замысел слишком грандиозный, и скорее всего всем этим заведует Верховный Комиссар – я имею в виду, что все держится на Фишере! Убрать его, а может, еще барона, и все остальное разрушить нам не составит труда.

Молчание.

– Да нет, я раздобыла-таки новые доказательства – милашка тренировался, это уж наверняка! Откуда я знаю? Вполне возможно, что с ИРА [20] в Ливии. Да где бы это ни происходило – он силен, даже слишком. Да. Ну, я его задержала, ему пришлось меня отпустить, ты же знаешь, что во всем департаменте никто… Да ладно тебе, Жорж, ты не лучше, чем остальные! Хватит спорить! Кроме него и быть некому! Самое время нам выступить и растерзать его, смешать его с грязью… Жорж! Да ты на чьей стороне, я что-то не пойму? Не корми меня этими баснями! Эта карта не сыграла, ну и что же? Да. Да, я погорела. Откуда мне знать, записал он номер или нет! Вполне возможно, что записал, но я не думаю. Да брось ты, он и так наверняка уже знал об этом – он ведь Великий Мозговой Центр, не так ли? Да брось ты! Если ты продолжишь Бернгеймеру рассказывать все эти небылицы, меня от этого дела отстранят, это ты хоть понимаешь? Я имею в виду, может быть… Нет, Жорж! Нет!

Рука ее дрогнула, и трубка опустилась. Она чуть не уронила ее, и я подумал было, что она сейчас бросит ее на рычаг. Она посмотрела на трубку, и лицо ее скривилось.

– Ну и черт с тобой, – произнесла она и мягко опустила трубку.

Она поднялась, и я еще яснее, чем ее наготу, увидел покрасневшие и наливавшиеся черным пятна от ушибов. Она выглядела так, будто побывала на бойне. Но я вспомнил о том, как вторглись в мое жилище, перекачали мои файлы, выведали все о моих подружках, вспомнил о злобности разочарованного голоса, который извращал и перевирал истину, чтобы подогнать ее под собственные подозрения. Моя совесть заткнулась, сложила ручки и стала наслаждаться зрелищем.

Она повертела стакан в руках, поставила его обратно в бар и пошла в ванную с чувством оскорбленного достоинства, похожая на робота-балерину. Через несколько минут я услышал, как зашумела вода в унитазе и включился душ. Неплохая задумка – мне тоже может пригодиться. Я выдернул штифты, собрался с силами и резко оттолкнулся от стены, отлетев от нее и очутившись на открытом пространстве, затем обогнул гребень стены и оказался снова у фасада отеля. На сей раз мне не понадобилось цепляться за стену – я стукнулся о нее, отлетел, схватился за подъемный механизм и принялся быстро подтягивать себя наверх. Руки ломило от напряжения, а я направлял веревку ногами, стараясь, чтобы ее не было видно из окон. Мне придавало сил чувство облегчения, ведь теперь я знал, из-за чего вышел весь этот сыр-бор.

Страсбургский номер, Горан Бернгеймер, торговый представитель Европейского Союза. Значит, Жанна д'Арк – торговый инспектор ЕС. Хорошенькая работенка для параноика. Но судя по тому, что я слышал обо всей этой честной компании, ее скоро снимут с моего следа: Бернгеймер не идиот. Чувства облегчения хватило на всю дорогу обратно в номер… почти на всю.

Я был уже на подоконнике, как вдруг мне в сердце закрался холодок. О'кей, она всего лишь чересчур рьяный полицейский-маньяк – такие обычно заканчивают тем, что подтасовывают факты. Ну-ка пусть теперь попробует! Но все же она в некотором роде коп, а не обычный любитель покопаться в грязном белье. И это придавало больший вес всему, что она говорила, – гораздо больший вес. Ладно, насчет меня она ошиблась, но главной причиной, по которой она меня подозревала, по-видимому, были те круги, в которых я вращался. Я решил уж было, что она и в отношении их заблуждается, – но так ли уж она была не права? О них она говорила с полной уверенностью, и, судя по всему, Жорж на дальнем конце провода был того же мнения. И увереннее всего они были в отношении Лутца.

Я скользнул в окно, жмурясь от боли, когда задевал ушибленные места, и прямиком направился в ванную, это место притяжения для философов. Над огромной ванной висел в наклонном положении телевизор, но выпуски новостей, которые передавали, пока я топил свою боль в дымящейся паром ванне, были не очень-то утешительны. Они были напичканы информацией о демонстрациях, которые прошли здесь и в Варшаве. Польские скинхеды сцепились с головорезами из неокоммунистов. И те, и другие выглядели одинаково ужасающе. А уж главари – так тех и вовсе невозможно было отличить друг от друга и, если уж на то пошло, от тех, кого я видел здесь. Европа становилась теперь вся на одно лицо, и лицо это мне не нравилось. Я кое-как вытащил себя из-под душа и позвонил вниз, в службу дополнительных услуг, чтобы мне принесли вечерний фрак и привели в порядок мою машину. Я все-таки решил заглянуть на вечеринку к Лутцу.

Я взял напрокат спортивную «БМВ» новой модели, а так как в вечернее время на дорогах становилось свободнее, я за рекордно короткое время выехал из города и оказался на пригородном шоссе. Оно вывело меня каким-то витиеватым путем к маленькой деревушке, представлявшей собой единственный уцелевший кусочек некогда обширных владений Амернингенов. Деревушка по-спартански ютилась в тени пышно разукрашенных ворот в стиле барокко. Несмотря на то что привратники тоже были одеты в смокинги и даже невзирая на их безупречную вежливость, их невозможно было спутать с гостями или официантами: их гигантский рост и квадратные головы делали их похожими на прусских гренадер. Судя по виду, они должны были топать как слоны, но они передвигались с грацией атлетов. Один из них мило беседовал со мной по-английски, а другие ненавязчиво скользнули взглядами по мне и моему приглашению, сверяясь с каким-то невидимым глазу списком. Затем они распахнули передо мной ворота с такой любезностью, что любой простил бы задержку. Неяркие огоньки мерцали то тут, то там в кустах, пока я проезжал мимо, а затем затухали позади, и длинная дорожка тонула в тени.

Направляясь в фамильную усадьбу баварских баронов, вы наверняка ожидали бы увидеть некую невероятную готическую мешанину из башенок и бастионов или, на худой конец, старинный, пронизанный солнечным светом Schloss [21] в деревенском стиле, который битком набит оленьими головами и каминами. Ничего подобного я не увидел. Я остановил машину у парадных дверей просторного, представительного дома, построенного с большим вкусом, который, судя по стеклянному куполу и другим подобным прибамбасам, хорошо подошел бы дворянину восемнадцатого века, предававшемуся праздному времяпрепровождению. Предки Лутца любили пожить на широкую ногу, это ясно. Если тут где и был старинный замок, то скорее всего в виде живописных развалин в саду. Это место скорее наводило на мысль о глотке «куантро», нежели о кружках с пивом, и, судя по шуму, раздавшемуся как только распахнулись высокие передние двери, внутри сейчас шел довольно активный процесс поглощения спиртных напитков. Мне навстречу высыпала орава лакеев под предводительством Юноны лет пятидесяти пяти, которая в молодости наверняка была очень даже ничего, да и сейчас, несмотря на строгий деловой костюм, на нее вполне можно было глаз положить. Она приветствовала меня, как своего любимого племянника, и, заговорщически улыбнувшись, представилась:

– Инга-Луиза, мажордом господина барона.

Заверив меня, что герр барон с нетерпением ждет герра Ratspraesident'a [22] – под этим названием подразумевался я, – она с присущим ей изяществом увлекла меня за собой внутрь дома.

Пройдя через холл и двойные двери, мы попали во внушительных размеров комнату. Когда-то под ее колоннадами, должно быть, раздавались утонченные звуки вальсов и кадрилей, теперь же здесь царствовало полное смешение декораций и разноцветной иллюминации, а по полу были в беспорядке раскиданы кушетки и диванные подушки, на которых возлежали тела. В воздухе висел дым и смрад; пахло ароматическим табаком и бешеными деньгами, а также отвратительной смесью дорогих духов и пота богачей. Время от времени какой-нибудь заплутавший лазерный луч, ворвавшийся в дом со двора, где шла дискотека, отражался от покачивающихся сережек и переливающихся кофточек, проводил горячим бесплотным пальцем по голому плечу и скользил ниже. Пока мы пробирались вдоль стены, мимо лежащих поодиночке или переплетенных друг с другом тел, дверь сбоку внезапно распахнулась и раздались крики и вопли.

По мраморному полу забегали босые ноги, и мы оказались в окружении теплых, наполовину обнаженных тел. Девушки поспешно нацепили на себя одежду, по крайней мере большинство из них, хотя некоторые и были в трусиках; мужчины же, все как один в рубашках и носках, имели потрепанный вид и смотрели вокруг себя остекленелыми, непонимающими глазами. Кто-то сунул мне под нос руку и щелкнул маленькой хлопушкой. Почувствовав сладковатый привкус амилнитрата, я быстро отошел прочь, вызвав раскаты хохота. Инга-Луиза одобрительно мне улыбнулась.

Затем они скрылись, повалив вниз по лестнице, ведущей, по-видимому, к закрытому бассейну – судя по вскрикам и всплескам. Один или двое, однако, не последовали общему примеру и скрылись в другую дверь, находившуюся прямо передо мной. Инга-Луиза, бросив на меня озорной и в то же время простодушный взгляд, слегка приотворила дверь, чтобы посмотреть, что там происходит. Мы переглянулись и хихикнули.

– Вот это зрелище! Надеюсь, они не переборщат с травкой, а то завтра утром придется отсюда вынести несколько трупов. – Она снова одарила меня своим слегка дразнящим одобрительным взглядом. – Герр Ratspraesident не потакает подобным шалостям?

– Ну, я иногда очень даже не прочь пошалить. Но меня интересуют другие вершины, настоящие. Я верю, что, покоряя их, я дольше останусь молодым.

Она улыбнулась и, взяв с подноса у слуга бокал в форме тюльпана, наполненный шампанским, подала его мне:

– Герр Ratspraesident выглядит моложе, чем я себе представляла, особенно для человека, который столь многого достиг. Это очень ценное качество для мужчины.

– Ну, герр барон выглядит не хуже меня. Вы, должно быть, очень о нем заботитесь.

Она улыбнулась, и на ее щеках обозначились ямочки, но улыбка ее была невеселой.

– Слава Богу, уж что-что, а заботиться о себе он умеет даже слишком хорошо.

– Я и не сомневаюсь, – усмехнулся я.

Однако я невольно задумался, было ли выражение ее лица вызвано недостаточным знанием английского, или она хотела меня ненавязчиво предупредить, чтобы я был осторожен и следил за тем, что происходит у меня за спиной. Очень мило с ее стороны, но я и сам не лыком шит. С тех самых пор как я начал иметь дело с бароном фон Амернингеном, я сразу понял, что, несмотря на всю его панъевропейскую брехню, круг его интересов сводился главным образом к нему самому, ведь в этом человеке главным был инстинкт самосохранения. Мой добрый друг Дейв однажды заметил, что таких попробуй раскуси. Думаю, он был прав.

Я все смотрел, не идет ли Лутц, но на это и намека не было, и Инга-Луиза вела меня, казалось, в какое-то потайное место. Мы прошли по огромному дому, то и дело натыкаясь на оргии местного масштаба, и направились к тому, что, наверное, являлось черной лестницей. По ней мы поднялись на два этажа, и там оглушительный шум дискотеки напоминал о себе только легким подрагиванием пола под ногами. Впереди виднелись еще двери, не такие огромные, как дверь в танцевальный зал, а тяжелые и по-деловому безыскусные. Швейцары, прохлаждавшиеся перед ними на стульях, повскакивали с них, завидев нас. Да нет, не были они похожи на швейцаров – скорее на тех бугаев, которые стояли на страже у ворот, но если те хоть пытались соблюдать приличия и быть любезными, то у этих вид был совершенно бандитский: носы картошкой и надорванные, как у борцов, уши; поросячьи глазки горели злорадным огнем. Инга-Луиза передала меня на их попечение, улыбнулась, как будто извиняясь, и, сказав: «Дальше я не хожу» – удалилась, лукаво и немного натянуто усмехнувшись. Я слышал, как шум ее торопливых шагов, стихая, раздавался по коридору, и мне показалось, что ей хочется скрыться на лестнице прежде, чем двери откроются.

Когда же они наконец открылись, меня чуть не постигло разочарование. После блеска и движения бомонда внизу это убежище выглядело до абсурда умиротворенно: спокойное общество, которое, кроме тихого журчания беседы, никаких звуков не производило. Впрочем, когда я присмотрелся повнимательнее, обстановка показалась мне несколько странной: хоть беседа и была чинной, самих беседовавших таковыми назвать было нельзя. Когда двери за мной закрылись и один из слуг взял мой пустой бокал и дал взамен полный, я нос к носу столкнулся с парочкой типов с глазами навыкате, напоминавших рок-музыкантов: вандалы средних лет и непонятного пола, с выкрашенными в два разных цвета волосами, одетые в плотно облегавшую одежду с кружевами, сквозь которую отчетливо проступали толстые животы. То, что, вероятно, являлось женщиной, уставилось на меня обведенными черным карандашом глазами и спросило писклявым голосом на кокни, на каком говорит средний класс:

– Все, кто на Брок , на борту?

Я улыбнулся бессмысленной улыбкой, отошел и тут же наткнулся на какого-то высокого, верблюдоподобного субъекта, невидящим взглядом озирающегося по сторонам и щиплющего пальцами свои обвислые усики. Должно быть, это Лино Мортера, один из членов нашего совета директоров в Италии – причем один из самых моих нелюбимых. Был здесь и маленький толстый Понтуа. Он яростно жестикулировал, обращаясь к парочке здоровенных старых греховодниц, которым улыбалась карьера шкиперов русского тралового флота или бельгийских телохранителей. Я ни с тем, ни с другим знакомым общаться ничуть не желал, а потому поспешил укрыться в другом конце комнаты. По пути я то и дело натыкался на очередных дельцов, которых смутно припоминал после презентации, на сильных, властных женщин с холеной внешностью телевизионных продюсеров или директоров компаний и их чуть менее холеных коллег, занятых, вероятно, преподавательской деятельностью. Неподалеку в одиночестве стояла высокая длинноногая женщина, и я поспешил воспользоваться услышанной репликой для начала разговора:

– Ну что, все, кто на Брок, на борту?

Она как-то очень странно посмотрела на меня:

– Verzeih'n – ah. Dem Brocken. Ja, dauert's nicht lang. [23]

Голос у нее был низкий, печальный. И все же, произнося эти слова, она прикрыла глаза и слегка облизнула губы. Было такое ощущение, что она вот-вот задрожит.

Брокен! Так вот они о чем говорили! Я-то знаю, что это за место; я там был. Гора в Гарце, причем, если мне не изменяла память, на самой границе с бывшей ГДР, и отсюда до нее путь неблизкий. Но мне казалось, что я еще где-то слышал это название, и при мысли об этом в голове моей стали собираться тени.

– Послушайте, – настойчиво продолжал я, – об этом Бро…

Она резко отвернулась, прижалась лбом к стене и оттолкнула меня, когда я попытался к ней приблизиться. Я тихонько отошел, чтобы не привлекать внимания, оставив позади парочку немецких длинноволосиков, споривших о театральном искусстве и пластике форм, и нашел себе пристанище среди относительно нормальных типов, в основной массе представленных перегулявшими модными бездельниками вроде прожженных университетских выпускников, которые тусовались внизу. Они пыхтели и потели в своих тесных воротничках и обсуждали недостатки своих брокеров, а также излагали собственные дурацкие мысли по поводу положения дел на рынках. Я уже влез было с небольшой порцией элементарной экономики, но тут на меня обрушились две худосочные женщины лет около сорока, с горящими нервными глазами, одетые в фантастически дорогущие джемперы из полиэстера и по очереди смолящие гигантскую сигарету с травкой. Одна наклонилась ко мне и сказала по-английски с придыханием:

– Я вас знаю. Вы капиталист, nicht wahr? [24] Знаешь, Путцерль? Он из статьи – человек, заставляющий посылки думать.

Они оценивающе посмотрели на меня блестящими от злорадства глазами и захихикали.

– Чем вы собираетесь здесь торговать, герр Капиталист? – осведомилась другая.

– Своей задницей! – предположила первая, и обе завизжали от восторга.

– Нет, – холодно парировал я, – вашей.

Следившие за разговором мужчины оживились.

– S'ist nicht z'verkaufn! [25] – воспротестовала вторая. – Я ее сто лет назад купила для себя!

– Покажи ей, – завопила другая. – Она все покупает, грязная потаскушка!

– Чего вы хотите? Ладно, потом пойму. Я за тобой следить буду, герр Торговец. Ты мне нравишься!

– Только если ты не еврей! – вставила другая. – Путцерль не нравятся вонючие евреёзы, так ведь, малышка?

– Я и за этим прослежу! – провизжала Путцерль, и они обе согнулись в три погибели от хохота, закашлялись, и изо рта у них паром повалил запах конопли. Судя по запаху, травка была из дорогих, у меня на языке от нее остался горький привкус – чертовски горький.

Какой-то мужчина обхватил меня за плечи мясистой ручищей:

– Ты осторожней с этой парочкой. Они тебе яйца открутят! Непременно открутят их, – настойчиво повторил он, – кр-рак! – чтобы я уж наверняка понял, что он имеет в виду. – Моя жена так со мной поступила. И мои проклятые дети. Но погоди чуточку. Он их усмирит! Честно, он эту парочку усмирит, я видел, как они на коленях ползали, буквально ползали. Знаешь, что я видел?

Он тряхнул головой, взмокшей от пота, и я заглянул в его глаза, темные, с кровавыми прожилками, очень темные. Это было все равно что глядеться в пруды истинного ужаса.

– Знаешь, что я видел? – повторил он. – Liebe Gott [26], если бы ты знал…

Его рука соскользнула с моего плеча, он весь обмяк и побрел прочь, качая головой.

Люди повышали голос, когда он проходил мимо них, направляясь к выходу. Они тоже потели, хотя нельзя сказать, чтобы здесь было слишком жарко или что они много выпили: в комнате была всего пара-другая официантов пожилого возраста, и их подносов почти никто не касался. В воздухе тем не менее висел такой угар наркоты, что у меня самого голова слегка поплыла. Эта напряженность, которую я уловил в только что состоявшемся разговоре, – может, во всем виновата только травка, эта зараза, которая может изнутри заразить собравшееся общество, перескакивая из одной головы в другую, подобно молнии, и оскверняя воздух? Не это ли произошло здесь? Но в воздухе витала еще одна разновидность возбуждения – неспокойная, нездоровая, доходящая почти до экстаза и ощущаемая целой группой людей, которые собираются сделать что-то запретное и манящее одновременно. Я сразу вспомнил университетский альпинистский клуб и как мы собрались совершить абсолютно непозволительную вещь: прыгнуть с тросом с моста, находившегося недалеко от университета; вся эта бравада и кипение страстей – а пот между тем змейкой тек по позвоночнику в трусы. Вот и тут такое же ощущение. Разница состояла в том, что эти люди вряд ли пытались скрыть его друг от друга, как будто они уже через это все проходили и им было нечего скрывать друг от друга, разве что, пожалуй, от себя самих. Я уж начал было думать, не забрел ли случайно в какой-то кружок извращенцев, но тут мне вспомнилось обвинение в неонацизме и упоминание Брокена. Это место было знаменито в свое время не меньше Бранденбургских ворот, символа разделения Германии. Может, название позаимствовали для какого-нибудь неонацистского Bund'a? [27] Очень даже может быть. А может, оно и вовсе ничего не означает. Только где-то я это название все-таки слышал, но голос, его произнесший, я запомнить не удосужился.

Хочу к елям Брокена, где еще сохранилась нечисть…

Так сказал Ле Стриж в состоянии крайнего недовольства; мой друг Джип-штурман побледнел при упоминании этого места.

Раздавшийся грохот вернул меня от грустных воспоминаний в действительность. Совсем недалеко от того места, где я стоял, распахнулась дверь в комнату, и из заднего помещения внесли какую-то громоздкую мебель. Я заглянул в открывшуюся дверь и увидел комнату, которая по размерам была больше этой, а венчал ее огромный стеклянный купол. Вокруг сновали мужчины без пиджаков, явно готовясь к чему-то; они расчищали место и даже скатывали ковер.

Конечно, это можно было сделать и раньше, прежде чем пришли гости; так почему же этого не произошло? Если только здесь не было какого-то секрета – такого секрета, который можно подготовить только под прикрытием вечеринки. Пол у слуг под ногами выглядел как мраморный, судя по внешнему виду и по звуку выставляемых графинов и чанов – нет, сосудов и кувшинов, с фантастическими орнаментами, позолоченных или золотых, с едва уловимым налетом древности. В полу тоже были золотые вкрапления, а среди мозаичных рисунков, вмонтированных в мраморную поверхность, самая большая фигура в центре зала выглядела знакомой. Только «знакомая» не значит «дружелюбная» исходя из того, что мне доводилось видеть. Но где же я сталкивался с этим? А у нацистов кроме свастики есть еще какие-нибудь символы? Но стоило мне подобраться поближе и попытаться рассмотреть рисунок повнимательнее, как я чуть из кожи не выпрыгнул от неожиданности. Мне на плечо легла рука, настоящий ласт, и повернула меня так, что сопротивляться было бесполезно. Два голубых глаза, слегка навыкате, уставились прямо мне в глаза, и в них внезапно отразился огонек яростного гнева.

– Stephen? Teufelschwanz, was machst du Verfluchter in dieser Stelle? [28]

– Постой-ка, Лутц, ты меня разве сам не приглашал?

В глазах на мгновение выразилось недоумение, но затем голос его смягчился. Однако у таких людей, как Лутц, мягкость – это не естественное состояние.

– Да, да, конечно, прости меня! На вечеринку, gewiss naturlich! [29] Хотя я уже и надеяться перестал, что ты придешь! Не сказал? Извини, Стивен, но это собрание особенного… как это называется? Ложи. Тайной Ложи. Но как ты умудрился попасть сюда?

– Фройляйн Инга-Луиза привела меня сюда, чтоб я встретился с тобой – вот как!

– А-а… – Выражение лица у него сразу изменилось. – Ее никто не просил об этом. Глупая баба! Ей, наверное, взбрело в голову, что если ты появился так поздно, то целью твоего посещения может быть только одно. Хм! – Он надулся ненадолго, потер руки, затем посмотрел на меня слегка недоверчиво. – Мне нужно будет с ней перекинуться словечком. Если честно, меня все это огорчило. Ты и она – оба – несколько обесценили сюрприз, который я хотел для тебя приготовить. Специально для тебя.

– Для меня?

– Ну да. Я надеялся, что смогу пригласить тебя – и пожалуйста, не смейся! – стать членом этой Ложи. Может быть, даже сегодня вечером. А вы с ней все испортили!

Я глубоко вздохнул. Самое время вспомнить об осторожности.

– Лутц… это большая честь для меня. И с твоей стороны это очень мило. Только… впрочем, наверное, все это и к лучшему. Знаешь, как часто мне предлагали стать масоном? Но каждый раз я вынужден был отказываться. В компании у нас такая традиция: без страха и упрека.

Я вспомнил моего бывшего босса Барри, который так никогда и не вступил ни в одну из милых его сердцу еврейских организаций, но почему-то мне не захотелось рассказывать об этом Лутцу.

– Мы даже с ротарианцами никаких дел не имеем. Вот.

Лутц добродушно ухмыльнулся, но в глазах его все еще поблескивал нехороший огонек.

– Да ну тебя с твоей компанией! Конечно, я прекрасно понимал, что мне придется на тебя время потратить, порассказать тебе о нас, насколько мне это позволено. Для тебя это может оказаться крайне важным, Стивен. Нынешние масоны – это ерунда, так, мелкая сошка. Но мы имеем связь с настоящими вольными каменщиками, Стивен, организацией, которая издревле существовала на континенте. Она неизмеримо древнее и могущественнее и происходит от лож, членами которых были Моцарт и император Иосиф Второй. [30] Мы давно уже привыкли к тому, что наши ряды пополняются людьми, наделенными властью, самыми выдающимися людьми своего времени. Правительства составлялись или разгонялись в наших салонах, королей свергали с престола, люди получали состояния или разорялись. Во времена потрясений или войн мы предлагаем убежище, понимание, постоянную взаимопомощь, которая не знает границ между нациями. – Он понизил голос. – А тем, у кого достаточно воображения, чтобы осознать это, мы предлагаем познать силы, которые поистине являются основой всего сущего. Я сейчас больше ничего не скажу, но то, что я рассказал, – все истинная правда.

Я ходил по тонкому льду.

– Звучит заманчиво, но мои принципы…

– Твои? – прогрохотал он. – Да ты уже достаточно взрослый мальчик, чтобы понимать, что принципы – это то, что ты создаешь сам. К тому же принципы ведь для тебя не главное, так? – Он крякнул и протянул мне еще один бокал шампанского: – «Вдова Клико», и не моим шумным юным друзьям внизу его глотать. Хотя знаешь, Стив, – он усмехнулся, и мне показалось, что сейчас он пихнет меня в бок, – мы бы им кое-что смогли показать. Мы трудимся по-крупному, но и играем по-крупному – и я уже знаю, что к тебе это тоже относится! Как насчет девушек, которых ты здесь видел? Ну, после нескольких часов, проведенных здесь… – Он приподнял брови, округлив глаза, которые приобрели озорное выражение. – Ты понимаешь, о чем я говорю?

Я оглянулся по сторонам, и он фыркнул:

– Нет, конечно, не с этой братией, не с этими старыми Katzen. [31] Они тут просто за компанию – verstehn? So gut. [32] Но я обещаю, что ты испытаешь нечто, что перевернет все твои представления о жизни, герр Ratspraesident, все перевернет. Есть девушки, красивые девушки, которые… у меня просто нет слов. Это необходимо пережить.

Я внутренне содрогнулся, но обижать его не хотел. Я попытался найти правильный ответ, мягкий отказ, который не позволил бы ему обидеться сразу.

– Лутц, я… я действительно впечатлен. Но, как бы там ни было, ты знаешь, как это бывает? Я уж лучше пойду своей дорогой.

Он посмотрел на меня в упор и затем разразился громоподобным смехом.

– So, g'wiss, und wer soll denn das Papier lecken, hah? [33] И ты всегда куришь сигареты с фильтром, ха-ха-ха! Ну что ж, я тебя за это могу уважать. Но ты бы лучше поосторожней был, Стивен, когда отказываешься от знания. Нет такого человека, у которого его было бы достаточно.

– Поверь мне, я знаю это. Может, ты смог бы мне еще об этом рассказать. В другой раз. Сейчас я немного устал, и меня очень трудно в чем-нибудь убедить…

– Aber naturlich. [34] Но становится поздно, и…

Он оглянулся по сторонам. Мужчины в соседней комнате неуверенно поглядывали на меня, как, впрочем, и прочие гости.

– Ты понимаешь? Если ты сегодня не с нами…

– Ну конечно, я понимаю и не хочу мешать.

– Вот и замечательно. Конечно же, ты можешь присоединиться к тем, кто веселится внизу, – или, что, тоже не хочешь? Тогда я сам провожу тебя. – Он обернулся и обрушил целый град указаний на остававшихся – не по-немецки, скорее это было похоже на польский язык или на какой-то южнославянский диалект. Люди побежали обратно в смежную комнату, и я увидел, как несколько гостей, или членов ложи, или кем они еще там были, бегут туда словно на помощь, со все нарастающим чувством беспокойства. Я бросил последний взгляд на эту крепкую инкрустированную дверь, но мне на плечи тут же легла рука Лутца, который выпроводил меня вон. На сей раз мы прошли коротким путем, по темной лестнице, мимо закрытых дверей, обходя стороной раздававшийся внизу гул голосов. Я уже подумал было, что меня сейчас вытолкнут с черного хода, но Лутц как-то внезапно вывел меня в главный зал. Он остановился, чтобы представить меня нескольким гостям, по-видимому не самого высокого полета, а затем сгреб меня своими ручищами и увел. Моя машина уже ждала меня, мотор гудел, и фары горели. Я залез внутрь, а Лутц принялся громко и настойчиво давать мне ненужные указания о дороге в город. Он, казалось, твердо решил позаботиться обо мне и долго еще стоял и махал мне рукой, когда я отъезжал по посыпанному гравием двору к дорожке. И снова фонарики следовали за мной, пока я проезжал по парку, – наверное, какое-то сенсорное устройство, подумал я, специально, чтобы не разгонять ночь блеском огней, но как бы там ни было, а я чувствовал себя выставленным напоказ. Смешно, но волоски у меня на шее под воротником встали дыбом. Как будто за мной наблюдали, как будто что-то преследовало меня, спрятавшись среди теней. Я не мог избавиться от этого ощущения. Я нажал на тормоз и огляделся по сторонам.

Нависшая прямо над машиной ветка рододендрона подпрыгнула и взлетела вверх, и тут же всей массой листьев опустилась на капот. Я еще раз резко дал по тормозам, а рядом, просвистев в воздухе, опустилось еще что-то, запустив пригоршней гравия в дверцу машины рядом с сиденьем водителя. Я изо всех сил нажал на педаль акселератора. Стоило машине сорваться с места, как на лобовом стекле тотчас блеснула яркая зеленая точка. Затем сквозь открытое окно снова просвистело, и что-то пролетело рядом с моим ухом; окно позади меня треснуло. Я пригнулся, переключил скорость и увидел, как еще два фонтана гравия брызнули по обе стороны от машины. Но вот я уже приближаюсь к воротам. Охранники вскочили, и я уже думал, что они кинутся преграждать мне путь с автоматами наперевес; но вместо этого они распахнули ворота с такой же предусмотрительностью, как и прежде, так что мне практически не пришлось снижать скорость. Я пролетел сквозь ворота, небрежно помахав рукой, так и ожидая пули в спину. Я видел, как изменились их лица, когда они заметили гигантскую трещину в заднем стекле. Слишком поздно: я уже был за воротами и ехал вниз по направлению к деревне. Но лишь когда булыжная мостовая ее главной улицы зашуршала у меня под колесами, я решился замедлить ход и остановиться, весь дрожа и недоумевая, кому, черт побери, понадобилось гоняться за мной со снайперской винтовкой с лазерным прицелом.

Я не мог настолько сильно обидеть Лутца, а если бы такое и случилось, существовала куча более простых способов избавиться от меня, да и к тому же не в своих владениях. И не таков был Лутц, чтобы выпустить меня из своих ворот. Но кто бы это ни был, он промахнулся. А может, это было лишь предупреждение? Я протянул назад руку и дотронулся до искореженного окна; дюйм-другой, и такое произошло бы с моей головой. Предупреждения так близко не летают. Это означало, что наш снайпер был настоящим убийцей, только не очень умелым: может быть, сказался недостаток практики.

Я вздохнул поглубже и поехал по направлению к автобану; эти маленькие петляющие аллейки выбивали меня теперь из колеи. За каждым поворотом я так и ожидал снова увидеть зеленый огонек, но затем ничего не случалось. А на автобане я мог прибавить скорость, и в меня будет не так легко попасть, а уж в потоке других машин и вовсе невозможно. Знак Einfahrt [35], который обычно вызывал у меня усмешку, когда я достиг его на этот раз, показался мне вратами рая, а ухабистое асфальтовое покрытие – достижение Третьего рейха – шелестело спокойно и надежно. В меня стреляли чаще, чем в большинство из кого бы то ни было, но, если уж на то пошло, чем дальше, тем меньше мне это нравилось: каждый промах приближал еще на одну зарубку то самое неминуемое попадание… Я опустил ногу на педаль газа и дал волю машине. Я предпочел бы из соображений безопасности, чтобы на дороге было чуть-чуть побольше машин. Ладно, по крайней мере я могу ехать на полной скорости.

Мое внимание привлек рев, раздавшийся сзади, – звук сорвавшейся с места гоночной машины. Я осмотрелся по сторонам, увидел затемненные окна салона совсем рядом, увидел, как оконное стекло опускается. При виде этой гоночной машины я едва не рассмеялся, пока не понял, зачем она здесь. Я резко пригнулся, схватился за руль, чтобы свернуть в сторону, и закричал во весь голос.

Огромный черный грузовик, не спеша двигавшийся чуть впереди меня, превратился теперь в ревущее и грозно раскачивающееся из стороны в сторону чудовище, преграждающее дорогу и оттесняющее меня к обочине, к бетонному бордюру и кромешной тьме за ним. Я вильнул, нажал на тормоз; грузовик на полной скорости врезался в бетон прямо передо мной и тут же был отброшен назад вместе с каменными обломками. А вот и снова этот чертов «мерc»! Я резко повернул вправо и тут же увидел колеса грузовика, нависшие над моей машиной, подобно вращающимся винтам мясорубки, теперь уже слишком близкие и неотвратимые. Послышался глухой треск, взорвалось осколками покалеченное заднее стекло, а «мерc», подрезавший меня, скатился по ним, как шарик с рулетки. Судорожно пытаясь перейти в режим торможения, я краем глаза видел, как его вынесло на середину дороги и кинуло к противоположному бордюру, вдоль которого он пролетел еще немного, а затем перевернулся со звуком расплющенной консервной банки. Я развернулся, когда грузовик поехал на меня, дал по газам и почувствовал, как двести пятьдесят лошадиных сил завладели дорогой и встали на дыбы. Друг или враг, грузовик теперь не мог лелеять ни малейшей надежды нагнать меня. Он остался далеко позади, и в этом не было ничего удивительного. Ветер свирепо задувал через заднее стекло; если бы не грузовик, вместо него пострадало бы боковое стекло, а может быть, и я сам. Прежде меня колотило; теперь я был просто вне себя от гнева.

Было почти два часа ночи, когда я возвратился в гостиницу. У заспанного портье глаза на лоб полезли при виде искореженной машины. Я успел уже известить полицию о происшедшем. Не то чтобы я думал, что это что-нибудь даст, просто не хотел иметь сложностей с компанией по прокату машин. Полицейские вели себя вежливо, но настроены были скептично. Они поинтересовались, не повлияло ли правостороннее движение на мои познания в области правил вождения, и хотели было уже заставить меня подышать в трубочку – но тут выяснилось, откуда я ехал. Одного упоминания Лутца и «Си-Трана» хватило, чтобы все изменилось: «Да, сэр, нет, сэр, такого не должно случаться, сэр, но тем не менее случается». Все это еще больше вывело меня из себя, и, дабы избежать дальнейших объяснений, я сказал, что припаркуюсь сам. Выбрал я самый неприметный уголок в тени с боковой стороны гостиницы, и это напомнило мне о номере 1726. Я нашел глазами окно, но свет в номере был выключен. Все же я удержался от соблазна кинуться туда и выжать из нее очередные объяснения. Лучшее, что я сейчас мог сделать, – это выбраться отсюда поскорее и вернуться домой, чтобы там посоветоваться обо всем происшедшем с людьми, заслуживающими доверия. Не знаю, как это случилось, но во время всей этой сумасшедшей гонки мое подсознание опознало тот странный символ на красивом мраморном полу, и это меня глубоко взволновало. Уж лучше бы он оказался чем-нибудь вроде свастики – это я еще мог бы понять, с ненавистью, но все же соотнести с реальными историческими событиями, с ужасами, относящимися к миру людей. Но в последний раз я видел этот рисунок не где-нибудь, а среди дьявольских переплетений непристойной резьбы на высокой корме волчьего корабля «Сарацин». Геометрически правильная пятиконечная звезда внутри двойного круга из надписей, эмблема дурных намерений, магический знак.

Хотя внутри этого рисунка было нечто напоминающее замысловатый мозаичный орнамент…

Я внезапно остановился, повернулся. Позади что-то шевельнулось, что-то напоминающее мгновенную вспышку света, и еще что-то прошуршало. Стоило мне повернуться, и все замерло, а затем снова зашуршало, но уже громче. Над капотами припаркованных здесь машин нечто парило, нечто различимое только в отшлифованных до блеска зеркалах автомобилей, – легкий туман, дрожавший и колебавшийся, словно волоски амебы. Вот я уже вижу это в воздухе, когда на него попадает отблеск огней. И снова этот звук – не шорох даже, а скорее едва слышный хриплый вздох. Казалось, ничего и нет вовсе, но я не мог избавиться от мысли, что мне очень не хотелось бы оказаться окутанным этим низким облаком. Я попятился и увидел, что оно вздымается на дыбы, нависает надо мной, едва уловимое мерцание на фоне низкорослых деревьев и одинокого, низко висящего фонаря, – и вдруг, ни с того ни с сего, оно стало белее и гуще, как будто туман собрался со всей округи и заполнил его. Оно стягивалось в густое туманное облако. Я повернулся и побежал. Краем глаза я видел, как нечто тоже движется, перемещаясь вперед, по моим следам, и блестит между припаркованными машинами, скользя по их холодному металлу, как нежное прикосновение. Оно двигалось быстро, но я был быстрее: кинулся к фасаду гостиницы и буквально упал внутрь сквозь распахнувшиеся с шумом стеклянные двери. Портье как зачарованный уставился на меня.

– Туман, – объяснил я.

Это слово [36] значит по-немецки «навоз», но другого объяснения я тогда придумать не мог. Прихрамывая, я добрался до лифтов и поднялся к себе в комнату. Но хоть я и устал как собака, все же налил себе выпить и вышел на балкон, не в состоянии точно оценить все, что произошло со мной за последнюю пару часов. Физические атаки – может быть, но я даже представить не мог, кто мог получить от этого выгоду. Но и эти атаки казались теперь невероятными, даже слегка смешными, как будто я все несколько преувеличил, исказив свои воспоминания. Да тут еще этот туман, – ладно, со мной и раньше случались невероятные вещи. Но уж это-то, конечно, не что иное, как шутки перепуганного воображения. Даже истерия, подстегнутая стрессом. Но, посмотрев с высоты вниз на парковку, я увидел, что она все так же затянута легкой дымкой, от которой вокруг фонарей образовались светящиеся ореолы. Первый этаж гостиницы был также окутан туманом. Он зашевелился, когда я перегнулся через перила балкона, и мне показалось, будто он протянул ко мне длинное щупальце, подобно волне, взбирающейся на утес в море. Но его затея не удалась, и, подобно волне, он упал назад, туда, откуда пришел, распространяя вокруг легкую рябь призрачного волнения.

Этой ночью я свалился в постель крайне уставший, и неспокойно было у меня на душе. Я все думал, во что же я ввязался, что такое сотворил. Несколько раз я просыпался от этих снов в холодном поту, но из всей ужасающей мешанины остался всего лишь один образ. Карта Европы, нарисованная ребенком в старом школьном атласе и потемневшая от времени, а по ней расползлась паутина, серая, запутанная, грязная паутина, полная пожухлой смерти. А в самом ее сердце, напряженный, злобный, готовый к прыжку, засел маленький черный паук.

Глава 3

На следующее утро, как ни странно, сомнений у меня поубавилось, а все потому, что я обнаружил несколько интересных порезов и ссадин, которые, воспользовавшись ночной передышкой, засохли и затвердели; а еще потому, что мне пришлось потратить кучу времени на споры с компанией по прокату автомобилей, убеждая их послать еще одну машину и отвезти меня в аэропорт. Вся эта история так взбесила меня, что я чуть не забыл о номере 1726, но когда я позвонил вниз, портье, мой давний знакомый, заверил меня, что да, фройляйн Персефаль выписалась в шесть тридцать, забрала свою машину из гаража, и, к слову сказать, моя только что там появилась. Выяснилось, что с ней прислали шофера, а это уже вполне прозрачный намек. Я просидел в гробовом молчании всю серенькую дождливую дорогу, погрузившись в свои думы. Персефаль, вот как? Незаурядно, как и все имена с обложек. [37]

Я планировал побыть здесь еще по крайней мере несколько дней, но при том, что в меня палят все кому не лень, а на Спирали назревают осложнения, у меня сразу появились неотложные дела дома. Прощай, мечта полазить по горам. Я чувствовал себя как крыса, бегущая с корабля; они хотят получить мою голову, не так ли? Что ж, пусть лучше за своими следят. Взвалив чемоданы на вихляющую из стороны в сторону тележку, я прошел мимо охранников в аэропорту, которые теперь действовали мне на нервы в два раза сильнее, чем все таможни и паспортные контроли, вместе взятые, и покатил к расположенным в задней части аэропорта ангарам, отгороженным под площадку для вертолетов. При виде моей собственной маленькой машины, выкаченной из-под навеса и поджидающей меня, я немного приободрился. Побросав чемоданы на крошечное заднее сиденье, я послал тележку к чертям собачьим и проверил все даже тщательнее, чем обычно, на случай если кто-нибудь подкупил механика, чтобы тот ослабил какую-либо гайку или перекрыл подачу топлива.

Признаки паранойи, согласен, – но кто вам это сказал?

Как бы там ни было, мне полегчало, когда я перебрал все возможные варианты неисправностей, а в вертолете их бесчисленное множество. Наконец, вытерев руки от бензина, я опустился в кресло пилота и натянул шлем. У меня только-только хватило времени на то, чтобы завершить обычную предполетную проверку механизмов, как мне нетерпеливо дали отмашку служащие аэропорта, показывая, что пора лететь. Стартер закашлял, повернулся и загрохотал так, как с ним еще не случалось. Мне от этого стало немного не по себе, особенно после событий предыдущей ночи, но времени на раздумья у меня уже не оставалось. Правую руку на циклический джойстик, левую на рычаг управления, повернул дроссельный клапан и стал слушать, как лопасти винта со свистом рассекают воздух над моей головой. Когда вертолет стал набирать скорость, я потянул руль направления, проверяя реакцию хвостового винта. Я летал в одиночку всего два года, и мне не улыбалось опозориться посреди гигантского международного аэропорта. Левой рукой я нажал на дроссель и повел рычаг управления вперед, установив лопасти винта в положение, удобное для подъема. Взлетная площадка осталась где-то далеко внизу, и маленькая бестия поднялась и начала покачиваться из стороны в сторону. Я нажал на педали, выравнивая хвостовой винт, чтобы качка прекратилась, приподнял джойстик, чтобы наклонить винты, направил нижнюю тягу назад и потянул рычаг на себя, медленно послав машину вперед и вверх. Все это время я тщательно выполнял команды, которые терпеливым монотонным голосом выдавал автоматический регулятор, беспокойно следя за тем, что происходит вокруг в воздушных коридорах, и бросая нервные взгляды на перегруженный разнообразными указаниями дисплей контроля. В полете на вертолете задействовано все тело. Это все равно что секс без дополнительных привилегий.

Мне не без труда удалось выбраться на сравнительно свободную территорию, но голос из контролирующего устройства оставался все таким же спокойным, значит, мне это удалось не так уж и плохо. Наконец я вылетел за пределы воздушного пространства аэропорта и мог позволить себе расслабиться – включить автопилот и предоставить машине лететь свободно. И настолько высоко, насколько это позволяют ей ее ограниченные способности: этот пожилой подержанный вертолет марки «Белл» я купил с рук. Считалось, что он рассчитан на пять посадочных мест, но это было правдой лишь в том случае, если двое из ваших пассажиров были садовыми гномами. Еще одним недостатком машины являлось очевидное несоответствие девизу «С места в карьер». Предполагалось, что рано или поздно компания раскошелится и купит мне более совершенную модель, возможно даже системы «нотар» (без руля управления), с контролирующим устройством на переднем стекле и всеми необходимыми прибамбасами. Но эта мысль сейчас согревала меня не так, как прежде. Я начинал чувствовать себя обладателем грязных денег.

Мое настроение совсем не улучшилось и тогда, когда я прорвался сквозь облачную завесу. Вырвавшись из влажно-серой тоскливой массы и попав в царство сияющих в солнечных лучах облаков, я вспомнил о безграничной свободе, которую я испытывал, отправляясь в плавание по Спирали. Мало найдется житейских радостей, способных сравниться с потрясенным изумлением при виде радуг, вздымающихся над морями обыденности и убегающих вдаль, к заоблачным архипелагам и океанам тумана, залитого лунным светом. По этим океанам величайшие корабли спешат во все концы света, во все моря и эпохи, существовавшие и не существовавшие когда-либо на Земле. У этих внушающих суеверный страх океанов есть двойники на Земле и в воздухе – там, где горизонт и небеса сливаются воедино, где время и пространство превращаются в вечно двигающуюся туманную приграничную полосу, где перспективы сужаются, а параллельные линии встречаются, – некая масса исчезающих точек, через которую можно проникнуть в царства тени и архетипических мифов. Некоторые из них я обнаружил на Земле, в тени великих городов и мест религиозного поклонения, но в воздухе я их никогда не встречал. Я слышал, что здесь их меньше и в них труднее попасть, но мне всегда хотелось увидеть их. Теперь же мне казалось, что это нечто вроде того, что я вижу сейчас, вроде этого сверкающего пейзажа из моей мечты, где заснеженная горная вершина и возвышающаяся шапка облака сливаются в одно целое и тянутся вверх бесконечными хребтами. Но, может быть, именно так и вызывает меня к себе Ле Стриж.

Эта мысль поразила меня как громом. Я весь напрягся и повернул задний винт. Все еще не взошедшее солнце едва выглядывало из-за одного такого облачного хребта, и на фоне его теплого света и сияющей белизны две тени выделялись резким силуэтом. Башни-близнецы, высокие и стройные, такие, какими я их видел с горной тропы. У меня было не так уж много топлива; в такой машине его никогда не бывает особенно много. Но я ни секунды не колебался. Я резко накренил машину и, бешено крутясь, ринулся по направлению к ним, лавируя между высокими скалистыми участками, туманными валунами и призрачными высотами, а башни становились все выше, или мне это только казалось. Высокие и воздушные, эти готические строения заставляли думать, что камень, из которого они сделаны, так же легок, как и туманы, над которыми башни вздымались. Я буквально приклеился к ним взглядом, забыв о том, куда лечу. Грубое серое лицо скалы нависло надо мной, и я инстинктивно повернул в сторону, забыв, что она не крепче мечты, – а может, это и не так? Зубчатые края, узкое ущелье и бездействующий кратер – ведь я был альпинистом и не мог не заметить всех этих примет, когда они проносились мимо моего лобового стекла. И выглядели они такими же пугающе крепкими, как любой камень, который когда-либо царапал мне колени и в кровь разбивал пальцы. Я потянул на себя рычаг управления, выровнял винты и с силой развернулся, спикировав по бескрайнему простору сурового горного края. По голове под шлемом заструился пот. Неужели я допустил ошибку? Или это так раскрылись околоземные проходы на Спирали, где облака, подобно островам в лазурном океане, на которые ни разу не ступала нога человека, постепенно превращаются в горы с крепостью на вершине, а башни из облаков – в могучие каменные хребты, – так это или нет? Туманы водоворотами кружились передо мной, а вертолет все несся вдаль, и казалось, меня вот-вот сбросит вниз.

Затерявшись в сером тумане, не понимая, где верх, а где низ, я изо всех сил пытался подчинить себе машину, накреняя ее то туда, то сюда, пока наконец не заметил, что индикатор линии горизонта на дисплее встал ровно, а альтиметр перестал показывать разумную высоту. Я проверил радар, но он поблизости ничего, кроме меня и гор, не зарегистрировал. Тогда я попытался связаться с диспетчерской во Франкфурте. Ничего. Из Мюнхена тоже ничего. Только шумы. Я задумался на секунду, а затем дал свободу винтам и стал садиться – и мы ворвались в дневной свет, опустившись на широкий луг.

Заливной луг отливал сочной зеленью. Вокруг простирались полосатые, точно разлинованные, поля. Нужно сказать, что, как только я повел вертолет прочь от этих казавшихся слишком прочными гор, я сразу понял, куда текла эта река, – и все благодаря тем двум башням. Прямо посреди реки на большом гористом острове стоял город, который был географическим центром долины. Город был обнесен гигантскими крепостными стенами, подобные которым я видел разве что в Каркассоне. [38] Но этот город был больше и красивее. Неровными рядами поднимались красные черепичные крыши и виднелись стены из золотистого камня, поблескивавшие в мягком свете. А еще выше с острова поднимались стены, которые были темнее, и из глубины этих стен вздымались выше облаков башни – шпили здания, напоминавшего собор и представлявшего собой уходящее ввысь нагромождение готических стен, арочек и балконов, крыш, ощетинившихся черепицей, и башенок, казавшихся до невозможности хрупкими, пока я не осознал, какие они, должно быть, гигантские на самом деле. Все сооружение было похоже на не очень высокую одинокую гору, переливавшуюся темным янтарем в свете солнечных лучей, прорвавшихся вниз сквозь прореху в облаке. Я подлетел поближе, пытаясь найти хоть какой-то намек на то, где это все находится. По реке плавали лодки и баржи; и хотя пыльная желтая дорога расходилась лентами во все стороны, на ней не видно было ни единой машины. Я уже начал подумывать о том, чтобы спуститься и рассмотреть все поближе, но кружить над городом и привлекать к себе внимание мне не хотелось: это могло вызвать панику. Если мои рассуждения были верны, люди в этом местечке не очень-то привыкли к вертолетам.

Здесь определенно витал дух Спирали – это манящее, неспешное безвременье вытянутых теней и затянувшихся дней, бабье лето мира. Но меня настораживало то, что в этом месте было еще что-то, что на Спираль походило мало, – вид стабильности и благоустроенности, намек на порядок и целеустремленность, которые я едва ли встречал на раскиданных по всему свету берегах времени, выброшенных за борт вместе с отбросами истории и ненужными человеческими идеями. Мне необходимо было узнать больше, и я повернул обратно к скалам, подальше от полей. Если бы мне только удалось найти какое-нибудь неприметное место для посадки…

Скалы поднялись мне навстречу небольшим горным отрогом, ровной площадкой высокогорного луга с сочной травой, которому явно не хватало коров с колокольчиками на шеях. Но высокая зеленая трава стояла нетронутой, а когда ее коснулся воздушный поток от винтов, она пошла рябью, как вода. Я приземлился практически бесшумно и дал возможность мотору затихнуть, пока наконец слышен стал только свист замедляющих движение винтов. Затем затих и он, и мне стало слышно, как трава, которую я примял, шуршит, колыхаясь в порывах более естественного ветра.

Я расстегнул пояс и ремень, откинул дверцу кабины и спрыгнул в траву. Она была ярко-зеленого цвета, немного влажная и доходила мне почти до пояса. Те травинки, которые я поломал, качались от малейшего дуновения ветерка. После удушающего города свежесть этого воздуха казалась невероятной. Хотелось распахнуть легкие, чтобы только вдыхать его снова и снова. Через долину бежал горный поток, прыгая и плескаясь по валунам и каменистым уступам. Внезапно меня обуяла невыносимая жажда, и я бегом спустился к ручью. Я мыслил достаточно трезво, чтобы понимать, что и в самом чистом горном потоке за ближайшим поворотом может скрываться дохлая овца – но уж никак не в этом, никак не в этом. Я почти что мог разглядеть его исток, вон там, за отшлифованными скалами… Я присел на корточки, сунул руку в воду и вскрикнул от неожиданности: она была ледяная. Но когда я осторожно отхлебнул ее – так, чтобы не застудить горло, – оказалось, что вкус у нее изумительный, с легким минеральным привкусом, по сравнению с которым все, что продается в пластиковых бутылках, казалось отвратительным суррогатом. Посвежевший, я поднялся на ноги и огляделся по сторонам. Примерно в ста ярдах ниже по течению поток пересекал старый каменный мост, а дальше, за мостом, вниз по холму бежала тропинка, наполовину заросшая травой. Удостоверившись, что ключи от вертолета все так же крепко закреплены у меня на поясе, я пошел вниз по тропинке – сам не знаю зачем. Мост был старым и, казалось, вот-вот развалится, но тем не менее на деле вышло, что он достаточно прочный, а с его горбатой спины мне открывался хороший вид вниз по склону и в самую глубину долины.

Город все еще сверкал там, за мощными крепостными стенами, в легкой дымке. Единственный запах, доносившийся до меня со стороны, был запах дыма из труб. С моего наблюдательного пункта мне были видны некоторые городские строения, сплошная масса крыш напоминала старинные кварталы Нюрнберга, или Ниццы, или маленьких городов в Австрии и Чехии, где дома неровными рядами в радостном беспорядке вприпрыжку несутся вниз по склону к реке, а их красные крыши и высокие фронтоны высовываются под самыми разнообразными углами. Но тут и там вдруг появлялись сосны, абсолютно чуждые для такого пейзажа: испещренная черными прожилками белизна древесины, приземистые оштукатуренные домики в средиземноморском стиле, теплое изящество грубого камня, характерное для Шотландии, – не соответствующие, выпадающие из общей картины и все же поразительно верные, добавляющие что-то неописуемое и в то же время мощное к общему впечатлению. Именно так должен выглядеть город. Высоко над его стенами, подобно венцу творения, вздымались башни собора, практически на одном уровне со мной. А еще выше, над ними, поднимались шпили, да так высоко, что стоящий на них мог сверху вниз смотреть на холмы, где находился я.

Чем больше я видел, тем больше это меня занимало. Одно из прекраснейших мест, будь то на Спирали или за ее пределами, одно из самых не подчиняющихся времени мест. Но на улицах царила толкотня и суета, и видно это было даже отсюда, а по подъездным дорогам катили крестьянские телеги, и целенаправленно к городу. Я перешел поток по мосту и быстро зашагал вниз по холму по направлению к ближайшей дороге. Прошло совсем немного времени, и я, сам не заметив, перешел на бег.

Тропинка, конечно же, все время шла вниз по склону, и когда я добрался до ближайшей дороги, то почти не запыхался. Тем не менее этот факт несколько удивил меня. Я чувствовал себя в прекрасной форме, и эта быстрая прогулка меня только подзадорила. Дорога была пустынна, но вот я достиг перекрестка, а там, остановившись в недоумении у указателя с потертой надписью: «Fraktur», я вдруг услышал добродушный окрик: «Gruss Gott!» [39] Это традиционное баварское приветствие, так что, по крайней мере, я теперь знал, где нахожусь. Донесся окрик с приближавшегося ко мне обоза. Поприветствовал меня старичок, управлявший крепкими черно-бурыми бычками, запряженными в первую телегу, а мужчины и женщины, ехавшие на телегах позади него или шедшие рядом, подхватили приветствие.

Я ответил тем же, добавив, что сегодня хорошая погода, и спросив, не в город ли они случайно едут? Они хорошо поняли мой немецкий и, судя по тому, что старались говорить разборчиво, тотчас сообразили, что я иностранец, но приняли меня как нечто самой собой разумеющееся. Я старался задавать не очень много вопросов, а они и вовсе ни о чем меня не спросили.

На других перекрестках нам встречались все новые телеги, некоторые из них были нагружены корзинами и бочками, как наша, другие ломились от мешков с мукой, а на одной лежали мясные туши. Я удивился, когда один погонщик окликнул нас явно на итальянском наречии, и уж совсем был поражен, когда какие-то юноши, перегонявшие овец через очередной перекресток, заговорили с нами по-английски – на гортанном деревенском диалекте. Ясно было, что сидевшие на телегах поняли их, причем ответили они на языке, который мог бы сойти за любой другой на Земле. Мне даже показалось, что я уловил цыганский говор.

Я все еще переваривал увиденное и услышанное, когда дорога обогнула маленькую рощицу. До городской стены осталось только спуститься по склону. Ее первые бастионы из камня медового цвета разбегались под самыми разнообразными углами, подчиняясь естественным изгибам ландшафта. Периодически они прерывались вкраплениями всевозможных причудливых башенок, пристроек и бельведеров. Результат радовал глаз и вызывал улыбку, подобно архитектурным шалостям викторианской эпохи; рассмотрев их, сразу начинаешь прикидывать, насколько прочно будут служить они даже при артиллерийском обстреле. А собор или то, что стояло в центре города, вовсе не было смешным, – от одного его вида все переворачивалось внутри. Дорога вела нас вниз, к высоким воротам, увенчанным готической аркой. Они были распахнуты настежь, но по обе стороны дороги стояли люди, причем люди вооруженные. А другие следили за дорогой сверху, со стен.

Отнестись к ним всерьез было трудно: их форма казалась слишком уж яркой – темно-синие и алые куртки, украшенные окантовкой, облегающие белые рейтузы, голубые кушаки и высокие сапоги, кивера, длинные волосы и свисающие книзу усы. Единственным их оружием были длинные мечи, висевшие на поясе, и алебарды. Они являли собою зрелище, которое сегодня можно наблюдать разве что в броских показушных церемониалах. И вряд ли можно себе представить более расслабленных стражей. Они лениво покуривали темные короткие сигары, облокотившись на столбы у ворот, и перекидывались шуточками с проезжавшими мимо крестьянами. Но когда мы подъехали поближе, я увидел их глаза, ясные и блестящие, зорко следящие за каждым из проходящих мимо. И тут я вспомнил, что форму, подобную этой, носили во времена войн более длительных и кровопролитных, чем те, которые случаются в наши дни. Войн, которые терзали и душили Европу на протяжении десятков и даже сотен лет, войн, которые сформировали ее культуру, все самое лучшее и худшее, что в ней есть, ее блеск и жестокость, Гёте и Гитлера, Шекспира и Влада Дракулу.

Я все думал, как меня воспримут они, в моей современной одежде и замшевом пиджаке. Стараясь сделать это как можно незаметнее, я спрыгнул на землю между двумя телегами, при этом оживленно болтая с возницами, пока телеги с грохотом проезжали в тени арок. Внезапно наши колеса застучали по дереву, а высокие стены заслонили солнечный свет. За крепостными стенами оказались внутренние ворота с подъемным мостом, который можно было в любой момент убрать и оставить неприятеля в ловушке под шквальным огнем со стен. И все эти оборонительные сооружения были в превосходном состоянии. Я нервно закусил губу, сам не понимая, зачем мне понадобилось подбираться так близко, – все эти серьезные сооружения не особенно радовали меня. Однако ворота были украшены железным орнаментом, а подъемный мост – изящной резьбой, и от всего этого укрепления оставалось ощущение возвышенной силы и гордости. Но вот звук, издаваемый нашими колесами, снова изменился; мы проехали под внутренними воротами и попали на мощеную городскую улицу.

Я в восхищении оглянулся вокруг. Здесь было все, что я успел разглядеть из долины, и еще много больше. Повсюду были разбиты сады и посажены деревья, широкие светлые улицы и петляющие аллеи дразнили воображение, а на просторных площадях взгляд отдыхал. Город выглядел так, как может выглядеть замысел архитектора только на бумаге, но все это не производило впечатления чего-то заранее спланированного. Мое любопытство перешло всякие границы. Я соскользнул с телеги и пропустил всю процессию вперед. Мог бы, конечно, придумать и что-нибудь поумнее. Мы прошли в ворота, но все еще оставались в поле зрения стражи. И когда я услышал резкий окрик, то знал наверняка, к кому он обращен. Перехитрить стражу мне не удалось. Эти зоркие глаза выделили меня из толпы, удивились и решили посмотреть, как я буду вести себя, и при первом же подозрительном движении…

– Halt! Wer da? [40]

Я встал в нерешительности, с сомнением озираясь по сторонам. Двое стражей с алебардами наперевес подбежали ко мне. Позади них дюжий мужчина в черном мундире с золотыми эполетами вскочил на ноги, уставился на меня в недоумении, чуть не подавился своей сигарой и вскричал:

– Er! Aus dem Bergenpfad! Der Reiter, der Zauberer's Kerl! Ergreifen Sie mir diesen! [41]

Это было уже слишком. Всадник, парень колдуна с горной тропы! Офицер, должно быть, находился на борту воздушного корабля, и, конечно, корабль был именно из этого города, а я оказался настолько ненормальным, чтобы сюда притащиться. Если бы я имел возможность объяснить – но я и не мечтал, что мне это удастся сделать, находясь в руках вооруженных солдат. В таком положении все аргументы кажутся недостаточно вескими, а там, на тропе, они пристрелили бы меня, не разбираясь, кто прав, кто виноват. Остановятся ли они здесь, чтобы выслушать меня? Я резко развернулся на месте и кинулся бежать сквозь толпу моих новоприобретенных знакомых и их телег и дальше, вдоль по широкой улице, которая, конечно же, должна была вывести меня к реке в городской центр. Куда еще мне податься? Ворота будут на запоре, аллейки и проулочки превратятся для меня в кошмар, в котором они ориентируются куда лучше меня. Мне было некуда бежать, некуда, кроме как дальше вглубь города.

– Du da! Halt, oder ich schliesse! [42]

Они блефовали. Да и что еще им оставалось делать: не могли же они наплевать на остальных людей на этой переполненной улице, среди которых, возможно, были и дети. Как-то не очень это вязалось с внешним видом этого местечка, и действительно, выстрелов не последовало. Один или двое прохожих двинулись было ко мне, как будто хотели меня схватить, но я отреагировал быстро и увернулся. Похоже, мои кроссовки лучше подходили для бега по булыжной мостовой, чем их ботинки. Я несся вперед без остановки, но и думать тоже не забывал – в моем безумии теперь появилась система. То огромное здание – именно к нему я и направился. Если это что-то вроде церкви или собора, я могу найти там убежище или хотя бы получить возможность рассказать все, что со мной случилось, священнику, как только немножко передохну и соберусь с мыслями. А сейчас у меня просто мозги плавились.

Я был в неплохой форме, но миля-другая хорошего бега по булыжникам – это вам не фунт изюму, даже если бежать вниз по холму. В ушах у меня звенело и кровь прилила к вискам, но я рискнул бросить взгляд назад. Проклятые часовые все так же неслись за мной. Если бы у меня образовалась минута передышки, я мог бы попытаться вызвать свой меч. Это был единственный отдаленно напоминавший волшебство прием, которому я выучился на Спирали, да и то совершенно случайно. Но свободной минуты у меня не было, да и вообще меч неизбежно обозначал бы кровь, и я наделал бы еще больше бед. Я уже подумывал о том, чтобы притаиться за подходящим углом и, заманив туда преследователей, побить их поодиночке, – да только они могут разгадать мои намерения, и что тогда со мной будет? Лучше, если мне удастся найти какую-нибудь скамейку, мусорные баки или еще что-нибудь, что можно было бы кинуть им навстречу, но никаких скамеек и вообще ничего размером больше цветочного горшка поблизости не было. Несмотря на то что город казался сошедшим с картины девятнадцатого века, я вряд ли видел где-либо место чище, чем это. На главной улице я заметил лошадиный навоз, но совсем немного, а примыкающие к ней улицы выглядели безукоризненно чистыми. Возможно, именно поэтому бесчисленные сады города приносили такой богатый урожай. Как бы там ни было, а мне оставалось только бежать вперед, что я и делал. Склон остался позади. Где, черт побери, этот собор? Я заставил себя посмотреть наверх – и так и застыл на месте как громом пораженный.

Собор стоял там, где ему и положено было стоять, или по крайней мере так казалось. Его тень лишенным солнечных лучей бременем должна была бы лечь на близлежащие дома. Но собор был столь воздушен, что отбрасывал необычные резные узоры на стены и крыши домов, покрывая их скользящим кружевом, сотканным из света. Теперь я был почти на одном уровне с подножием горы. Чуть ниже улица выходила к широкой площадке над рекой, а оттуда к острову был перекинут мост, широкий и ровный, как автобан. Это зрелище подхлестнуло меня, и, нужно сказать, вовремя. Слишком уж я засмотрелся по сторонам, и это стоило мне изрядно сократившегося расстояния между мной и преследователями: топот тяжелых сапог раздавался уже почти у меня за спиной. Но я успел-таки воспользоваться свободной секундой и перевести дух, и это придало мне сил. Если меня больше никто не остановит, то только они меня и видели. На этом конце моста никакой стражи вроде бы не было, а на другом – что ж, придется рискнуть. Я помчался к площади, скользнув взглядом по другим зданиям, еще более высоким и изящным, чем те, которые я видел до сих пор. В таких не зазорно было бы разместить королевские резиденции, парламенты или учебные заведения, – и вот, чтобы добраться до моста, я уже пробиваюсь сквозь толпу гуляющих, чьи глаза становятся круглыми от удивления. Уже на мосту я снова рискнул оглянуться назад и, увидев высокий обрыв и скалы, отвесно вздымавшиеся над рекой, понял, что нахожусь на высоте двухсот футов.

Передо мной, на такой же высоте, лежал остров и подножие собора – да и собор ли это? Чем ближе я оказывался, тем необычнее он выглядел. Тем не менее здесь были и башенки, и шпили, и витражи. Что же это еще может быть, если не собор? Даже пейзаж на острове напоминал гигантский Нотр-Дам, только во всем этом было еще что-то от крепости, и от этого мне становилось не слишком по себе. Прибрежные скалы были из неровного камня, а те, что на острове, были гладкими, будто отшлифованными, и прерывались только случайными уступами с посаженными на них деревьями или широкой лестницей, спускавшейся к воде между этими уступами. Люди прогуливались или сидели, как будто это был обычный сквер или сад развлечений. На самом деле из этих мест получились бы превосходные укрепления. Я пригнулся и побежал, лавируя между прохожими на мосту, а те смотрели на меня с удивлением, но, как и все прочие, и пальцем не пошевелили, чтобы меня задержать. Значило ли это, что стражу недолюбливают? Взгляды, которые я на себе ловил, были удивленные, а не жестокие или сочувствующие; в них вообще не было никакой оценки, только любопытство, а у людей постарше даже нечто отдаленно напоминавшее доброжелательность. Я уже почти миновал мост – и стражи на нем не было. А дальше широкая дорожка, вымощенная серой плиткой, и ступени, ведущие к собору. Двери его были огромные, такие же высокие, как городские ворота, и такие же разукрашенные. Створки их были приоткрыты, и поэтому видна была только часть орнамента: стилизованная птица, голубь, держащий что-то в лапке, возможно ветку оливы из притчи. Это было как нельзя кстати. Я взбежал по ступенькам так, будто живу последний день, и услышал очень обрадовавший меня треск, раздавшийся, когда бежавший первым стражник растянулся позади меня. Лестница оказалась длиннее, чем можно было себе представить, но я все же добрался до дверей, совершенно выбившись из сил и спотыкаясь у обитого железом дерева, и кое-как ввалился внутрь. Я должен был бы, наверное, воскликнуть: «Убежища!», или «Наго, a 1'aide, mon prince!» [43], или что-нибудь подобное. В действительности у меня на это не хватило сил. Я пронесся вниз по выложенному камнем коридору, который сам по себе был длиной с обычный среднестатистический собор, держа курс на горевшую голубоватым светом арку в его дальнем конце. Я не был уверен насчет того, что где находится в подобных заведениях, но подозревал, что где-то непременно должен быть алтарь или что-либо подобное, к чему я смогу припасть. Мне было просто необходимо припасть к чему-нибудь, и лучше бы это была не купель.

Я видел отгороженные перилами площадки, которые вполне могли бы быть притворами. Стены здесь были украшены орнаментом и лепниной, которые казались весьма древними. Но где же мои преследователи? Я снова оглянулся, полагая, что они вот-вот ворвутся сквозь огромные темные двери. Этого почему-то не произошло. Ведь не может быть, чтобы они оба упали, или как? Внезапно один заглянул в дверь и тут же убрал голову с видом провинившегося школьника. Похоже, им сюда входить не разрешается. Тем лучше, к тому же здесь вполне может иметься подходящая задняя дверь.

Но когда я добрался до арки, я остановился как вкопанный, на мгновение позабыв и о погоне, и об усталости, и о жажде – обо всем. Так на меня подействовало место, в котором я оказался. Оно было похоже на церковь, но в то же время это была не церковь. Здесь было просторно. Мне приходилось бывать внутри собора Святой Софии, но здесь было еще больше простора и пустоты. Огромный темный овал комнаты был окружен узкой колоннадой, под которой я сейчас стоял. Внизу, на уровне пола, все тонуло в голубоватой печали, которую оживлял только слабый отблеск глазурованных настенных изразцов. Но высоко в стенах были огромные окна, и через них проникал свет. Длинные лучи скользили вниз и венчали парящие в воздухе пылинки ореолами, то прозрачными, то совершенно восхитительных оттенков. Представьте себя церковной мышью, настоящей мышью, выглядывающей из норки. Вот таким «большим» я себя здесь и ощущал.

Но дело было не только в размерах. В СССР строили все гигантской величины – например, Кремлевский дворец, – но это только подчеркивало, каким маленьким был человек, находившийся внутри подобного здания. Тут же возникало ощущение, что строение это воздвигнуто для чего-то более высокого, чем люди, и что это «что-то» присутствует здесь. В его природе было нечто божественное, внушающее священный трепет, то, что мне доводилось испытывать в разных местах, как в Сердцевине, так и на Спирали, – у англосаксонских курганов, во дворце в Микенах, у Борободура и у подножия Великих Пирамид. Но здесь это чувство было сильнее. Надо всем тут висела пыльная завеса тишины, хотя это была всего лишь тишина покоя, а не пустота. Но даже покой, казалось, наблюдал за находящимся внутри. Глаза мои постоянно следили за тенями, привлеченные иллюзией быстрого движения, но никогда ничего не находили.

Я не мог понять назначение этого места. Никакого алтаря здесь, конечно, не было. Ни намека на сиденья, никаких украшений или хотя бы надписей, которые можно обнаружить даже в лишенных украшений мечетях. Здесь вообще не было практически ничего, что указывало бы на использование этого места человеком. И все же, когда мои глаза привыкли к темноте, я различил очертания других дверей у дальней стены под колоннадами. Это выглядело многообещающе. А выше на стенах были своего рода орнаменты – но, вероятнее всего, фрески – тусклые пятна мрачных цветов, тонущие в тени. Пол тоже оказался не таким уж голым – он был покрыт мозаикой. Я вспомнил о комнате Луща, и мне стало не по себе; но этот рисунок выглядел исключительно декоративным – стилизованный пучок солнечных лучей или роза ветров, которая притягивала взгляд внутрь, к центру зала. Там, прямо в огромном снопе света, все же что-то стояло – низкое и бесформенное. Это была единственная вещь, выделявшаяся во всей этой огромной пустоте. Я сделал осторожный шаг вперед, и он грохотом отозвался под сводами собора: эхо, эхо, эхо, эхо…

Я сглотнул, отправил сердце из горла обратно и пошел тише. По логике вещей, здесь должны были бы быть клубы пыли – но их здесь не было. Даже мой офис не бывал таким чистым. Пыль летала в воздухе; крошечные частички времени кружились без права на отдых. Я должен был бы направиться к одной из тех дверей у дальней стены – но это было не так. Меня распирало любопытство, и, вполне возможно, ключ к разгадке тайны этого места лежит там, в его центре.

Могила, предположил я: кто-нибудь здесь похоронен, кто-то достаточно могущественный, чтобы вся эта огромная постройка служила ему мавзолеем. Кто-то, в кого верила целая нация, а может, верит и по сей день и ждет его пробуждения. Король Артур, Фридрих Барбаросса, даже Аттила, который настолько же почитался героем на землях к востоку от Рейна, насколько считался негодяем к западу от этой реки.

Когда я подошел к горбатой тени, у меня в горле уже першило от пыли, и, рассмотрев тень поближе, я понял, что был прав. Передо мной был низенький помост из черного мрамора или другого отполированного камня, гладкий и однородный. На него был небрежно наброшен кусок ткани, похожей на тяжелый шелк с вышитым на нем узором. Насколько я мог судить в этом полумраке, он представлял собой длинный плащ, рясу или мантию темного цвета; вышивка напоминала византийский орнамент из матового золота – изображения святых или чего-то подобного, в полумраке судить было трудно. Под плащом скрывалось нечто вытянутое, вполне вероятно изваяние. Но стоило мне резким движением приподнять краешек плаща, как я тут же понял, что это не обычный могильный камень. Это была безыскусная и древняя, грубо отесанная глыба, размерами с небольшую плиту, какими мостят улицы, а толщиной около фута. Никаких надписей на ней не имелось, только грубые отметины, разбросанные в беспорядке по всему камню. Единственное изображение в виде чаши или кубка оказалось на некотором удалении от центра, окруженное любопытным орнаментом из переплетенных колец. Некоторые из них были выдолблены глубоко в камне, а другие представляли собой лишь царапины, но все были тщательно проработаны. Еще непонятнее было то, что поверх камня, прикрытое плащом, лежало короткое, но казавшееся мощным копье, перехваченное кольцами блестящего металла и оканчивавшееся производящим серьезное впечатление наконечником из какого-то странного материала. Черное стекло, предположил я, но не обычное, а вулканическое, обсидиан; и не обтесанное, а отшлифованное и отполированное до идеальной гладкости.

Загадки накапливались одна за другой, но я здесь только время терял. Они сейчас уже, вполне возможно, оцепили здание. Я бережно опустил на место плащ и, стараясь ступать как можно тише, пошел к колоннаде у противоположной стены. Но как только я до нее добрался, до моего слуха донесся грохот распахнувшейся входной двери и стук шагов. Раздался грубый окрик, явно угрожающий, и в арочном проеме я увидел двух мужчин, одетых наподобие гусар. В целом их форма напоминала мундиры стражей, но в отличие от тех была выдержана в серых тонах, украшена кисточками, аксельбантами и эполетами из металлических колец, которые поблескивали серебристым светом даже при этом мрачном освещении, напоминавшем освещение в подводной лодке. Их мечи, извлеченные из ножен, сурово сверкали. Это были огромные прямые клинки с круглыми рукоятками. Я думал, они побегут через зал, но они вместо этого бросились к колоннаде и направились вдоль стены по направлению ко мне. Я решил подпустить их поближе – все равно они достаточно далеко, и у меня есть время пересечь зал и выбежать вон. Но внезапно дверь снова с грохотом распахнулась, и вбежали остальные. Даже отсюда мне видны были мечи и мундиры – еще больше серых гусар. Мне вспомнился мой собственный меч, висящий над камином в моей квартире, – как всегда не там, где нужно. Я всей душой стремился к нему, пальцы сами сложились так, как будто ухватились за его рукоятку. На мгновение мне показалось, что я действительно коснулся ножен из плетеной акульей кожи, приятно охладившей мне руку, и почувствовал тяжесть крепчайшей стали. Но затем меня охватила темнота, и я ощутил, как меч выскальзывает из моей руки и падает вниз с тихим, замирающим вдали звоном.

Я крепко выругался и сжал кулаки. Что теперь – пять, шесть на одного? Да к тому же безоружного. Я мог бы сдаться, понадеявшись на их милость, – но мне как-то в нее мало верилось. Да они меня даже близко не подпустят – сразу прирежут, возможно, потому, что я для них явно ассоциируюсь со Стрижем. Мечи они держали наперевес, держали крепко и непреклонно. От несправедливости всего этого положения у меня ком встал в горле. Необходимо было каким-то образом обороняться. О, если бы заставить их меня выслушать – неважно, какой ценой. Я бы сделал для этого все, что было в моих силах. Я подождал, пока они все добрались до колоннады, окружив меня, как шакалы костер, а затем кинулся со всех ног на середину зала, куда они определенно не пошли бы, – прямо по мозаичному полу. Сбросив плащ, я схватил копье с камня и подбросил его в руке, крепкое и тяжелое.

Результат получился, мягко выражаясь, неожиданный. То, что я услышал, прозвучало как громкий вздох ужаса, который разнесся под тенистыми сводами собора, только вздохнули все и разом. И все эти торжественно-мрачные меченосцы отпрянули, как один, и пригнулись пониже – огромные фигуры, само воплощенное возмездие, – внезапно сжались и превратились в корчащиеся на полу жалкие существа, подобные животным перед хлыстом дрессировщика. В сердцах я махнул копьем в их сторону. Мечи так и заходили ходуном у них в руках, один даже уронил свой, а другой тревожно вскрикнул. Они теперь оказались между мной и дверями у дальней стены зала. Я бесстрашно направился к арке, раздумывая, убегут они или нет. Но они просто следили за мной, шесть пар глаз, поблескивавших на меня из тени. Проходя мимо, я взглянул на стоявшего ближе ко мне солдата, и он ответил мне тем же. Он был светловолосый, с густыми бакенбардами и нафиксатуаренными усиками, которые лишь слегка скрывали два длинных шрама, прочертившие его румяные щеки. Несмотря на эти шрамы, лицо его не было грубым; вполне возможно, что в обычной жизни от этих глаз расходились смешливые морщинки. Но сейчас они были прищурены от бессильной, пронзительной ненависти, и меч подрагивал у него в руке. С превеликой радостью этот человек прыгнул бы на меня и изрубил на кусочки. Значит, то, что его удерживало, должно было быть еще сильнее. Страх? Я почему-то так не думал. Человек по другую сторону от меня был смуглый, с крупными чертами лица, которые тем не менее не могли ослабить впечатление от его орлиного носа. Он был похож на североамериканского индейца, и на лбу у него красовались три белые полосы. Не знаю, откуда это всплыло у меня в памяти, но я вспомнил, что это отметины, обозначающие воина или учителя воинов. У него от гнева горели щеки, но он только отступил назад, со свистом втягивая воздух между зубов и наблюдая.

Я прошел под аркой и попал в коридор, гадая, что же происходит на улице. Может, все успокоилось и добропорядочные горожане отправились по своим делам? Я оглянулся назад: серые меченосцы всем скопом валили под арку. Они остановились, как только я посмотрел на них, но так, как останавливаются псы, сдерживаемые поводком, а один явно примеривался метнуть в меня меч. Другой остановил его жестом. Оставался только один способ выяснить, что происходит. Я налег на огромную дверь и слегка приоткрыл ее. В нее потоками хлынул солнечный свет, и в меня никто не выстрелил. Я приоткрыл дверь еще чуть-чуть, вышел на улицу – и так и остолбенел от ужаса: толпа, собравшаяся у лестницы, заревела и кинулась вперед. Самые обычные горожане, никаких стражников. Я скорее поднял копье двумя руками над головой и принялся размахивать им во все стороны – результат был как от удара током. Все равно как если бы я метал громы и молнии, потому что спустя какое-то мгновение они завопили, развернулись и пустились наутек, спотыкаясь и падая. Упавших толпа увлекала за собой, некоторые валились с лестницы в кусты, росшие по обе стороны от нее. Для полноты картины не хватало только изрешеченной пулями коляски, съезжающей вниз по ступенькам, – и я в роли Стража Империи. Я нервно сглотнул, спустился на несколько ступенек вниз и увидел, как паника, подобно ряби на воде, перешла из центра толпы к оказавшимся рядом зевакам и стоявшим в стороне наблюдателям. За считанные мгновения проход был свободен. Ну и хватит с меня общения с людьми.

Я, прихрамывая, прошел назад по мосту, который теперь совершенно опустел, если не считать позабытой кем-то в спешке шляпы или муфты. И по всей вероятности, слухи опередили меня. Когда я дошел до улицы напротив моста и пошел в горку, двери захлопали, дети заплакали, фигуры прохожих стали поспешно исчезать в улочках, прилегавших к центральной. Я бросил взгляд назад и увидел серых гусароподобных типов, сбившихся в кучку и быстро бежавших по мосту с мечами наперевес. Но стоило мне оглянуться, как они остановились. Я снова пустился в путь.

Дорога теперь шла в гору, и снова по этим неровным булыжникам. Нелегкая прогулка, но я шел и шел вперед. Меня подгоняли удивление и замешательство и еще целая гамма чувств. К тому времени, когда я добрался до самой высокой точки на главной улице, любой малыш смог бы преградить мне дорогу кисточкой из перьев, но никто не попытался этого сделать. Самые громкие звуки, которые я слышал, – это горестный плач и стук захлопывавшихся ставен. Невдалеке от ворот дюжий дозорный снова крикнул, схватившись за рукоятку меча, и стражники преградили мне дорогу. В ответ я поднял копье. Они разом скисли и в ужасе уставились на меня. Офицер, яростно выругавшись, дал задний ход, да так, что чуть не распластался по арке. Он тяжело дышал, и пот градом струился по его лицу. Даже неси я действующую атомную бомбу, они и то вряд ли отреагировали бы более живо. Я повел рукой – офицер застонал в отчаянии и довольно резко отбросил в сторону свой меч. Я пулей пронесся мимо него, пробежав сквозь узенькие внутренние ворота. Крестьяне и погонщики с телег кинули в мою сторону осторожный взгляд, закричали и попытались распластаться по стенам, пряча глаза. Женщины зарыдали. Никто не пытался остановить меня. Никто даже ничем не кидался. Спотыкаясь, я вышел на открытую дорогу за пределы городских стен. Чувствовал я себя при этом потрясенным – и, как ни странно, опозоренным.

На мгновение я остановился, переводя дух. Я мог бы отбросить чертово копье в сторону прямо сейчас, оставить его висеть в кустах. А еще лучше положить его осторожно на землю, ведь совершенно очевидно, что это нечто невероятно ценное или даже священное. Но в этом случае всадники смогут отправиться за мной, и мне придется плохо. Почему-то мне казалось, что именно так они и поступят. Тот парень в церкви не прочь был бы поохотиться на меня с собаками. Уж лучше я оставлю копье у вертолета – нечего с ними церемониться. Оставлю, конечно, так, чтобы видно было, – может, примну траву или что-нибудь в этом роде.

Когда я вернулся наконец на луг, у меня уже не было сил. Упасть бы на траву лицом вниз и лежать до вечера. Впрочем, за сиденьем у меня была припрятана упаковка изотонических фруктовых напитков, и я загрезил о них, будто это был источник вечной молодости. Язык прилипал к нёбу от жажды. Впрочем, он чуть там и не остался, когда из-за шасси поднялась невысокая фигура и кивнула мне слегка презрительно.

– Так-так! Дурень ворвался туда, куда боятся влетать даже ангелы. Мой добрый сэр, то, как вы выполнили мое задание, достойно восхищения. Вам остается только передать мне это варварское оружие, и можете ступать на все четыре стороны: вы мне больше ничем не обязаны.

– Сукин ты сын, Стриж! – проскрежетал я, и голос мой прозвучал почти так же грубо, как его. – Ты хочешь сказать, что это ты заставил меня все это сделать?

– Ну конечно, а ты как думал? Я возложил на тебя эту миссию с того самого мгновения, когда мы там, наверху, обменялись парой слов. Будучи в здравом уме и твердой памяти, ты наверняка попытался бы объясниться или попросить извинения у горожан. Конечно, то, что я их на тебя натравил, оказало неоценимую помощь. Но неужели ты ни разу не задумался, откуда взялось любопытство, притягивавшее тебя во Дворец? Да, ты орудие, которое только и ждет что сильной руки.

Ко мне с трудом вернулся дар речи.

– А хочешь знать, кто ты такой? – Я замахнулся копьем. – Я уже подумываю, не…

Стриж щелкнул костлявыми пальцами – при этом они затрещали, как трещит занимающийся пламенем сухостой.

– Подумываешь? Вряд ли ты можешь быть о себе настолько высокого мнения.

Из-за вертолета появились две огромные фигуры, одна из которых держала в руках длинный узкий металлический чехол. Они надвигались на меня, неуклюже и зловеще раскачиваясь при ходьбе. Сначала я решил, что это волки, эти отвратительные полулюди, пока не увидел, что кожа у них была не мертвенно-серого слоновьего цвета. Она была обычной, розовой, как у европейцев, но, несмотря на это, выглядели они престранно. Больше двух метров ростом, сложением напоминали крепкие кирпичные дома, конечности толстые и тяжеловесные, головы лишены растительности, а лица – как в кошмарном сне – квадратные и рябые, и все же до боли знакомые. На них были грубые комбинезоны и ботинки: этакие карикатуры на рабочих, а воняли они как дикие звери. Старик презрительно фыркнул, потер свой заросший щетиной подбородок большим пальцем:

– Повторяю, молодой идиот, отдай это мне и ступай по своим жалким делишкам. Или…

– Нет. Или не будет.

Я был поражен, раздавлен, дважды унижен, и меня звал за собой внутренний голос, который, как сейчас оказалось, даже не принадлежит мне. Я все еще ощущал его частью себя, как жажду или страх, и от него так же трудно было избавиться. Я и вправду хотел отдать чертову штуковину и отделаться от нее, но разум мой запротестовал. Казалось, что это единственно правильное решение. Оба великаноподобных существа косились на меня заплывшими, глубоко посаженными на бледных мясистых щеках поросячьими глазками. Один смачно потянул носом воздух, явно выражая презрение. Второй что-то пробормотал, брызгая слюной, и распахнул футляр. Бархатная подкладка точно подходила по размеру, и почему-то именно это свидетельство того, что вся операция была спланирована и продумана заранее, совершенно меня доконало. Спас же меня упадок сил и шок от пережитого. Я трепетал от нерешительности, Ле Стриж шипел от нетерпения, и, как-то не раздумывая, почти машинально, я протянул ему копье. Он буквально отскочил назад, резво, как кузнечик, и схватил за руку великана с футляром. Чудовище с грохотом шагнуло вперед и указало огромным когтистым пальцем на футляр: я должен был сам положить копье туда.

Что-то щелкнуло. Не придумав ничего нового, я протянул ему копье. Он прорычал что-то нечленораздельное и занес надо мной гигантскую лапу, как будто собираясь ударить меня. Распухшее чудище разразилось злобным гортанным смехом, но пошевелиться и не подумало. Они так хотели заполучить копье, но почему-то никто из них дотронуться до него не желал.

Я сделал вид, что кладу копье в футляр, и тут же замахнулся им в их сторону. Тот, что стоял позади, отшатнулся, да так, что сбил с ног Ле Стрижа, а великан, державший в руках футляр, по-видимому менее сообразительный, инстинктивно потянулся к нему. Его рука коснулась копья…

Все случилось мгновенно. Сейчас он был здесь – и вот от него осталась лишь тень в ревущем факеле костра, чуть было не опалившего мне брови; она запрыгала в ужасающей грохочущей агонии. Я отшатнулся, судорожно вцепившись в копье. Огонь, подобно мощной струе воды, охватил великана. Почерневший силуэт закачался, согнулся в три погибели, стал тихонько оседать и вскоре превратился в тоненький контур. Огонь валил столбом черного дыма, и обугленная головешка упала, шипя, в дымящуюся паром траву, – маленькая приземистая пародия на исчезнувшую мощную фигуру. Никакое человеческое тело так не полыхало бы. Этот огарок больше напоминал обгоревший овощ. Другое исчадие ада испустило громкий ревущий вопль и понеслось через долину, подобно загнанному слону, продолжая кричать. Я остался наедине со Стрижем, распростертым на траве. Из всех вещей, о которых я думал с отвращением и которых боялся, порабощение моего разума казалось самым страшным. Стриж приподнялся на локте, и темный рукав его рясы раскинулся по траве. Я кинулся на него. Мельком увидел его злорадное лицо. Рукав закрыл лицо, и копье, никому не причинив вреда, ударило в траву. Рукав улетел прочь сам по себе, как рано вылетевшая на охоту за насекомыми летучая мышь. Я так и остался стоять на месте и смотреть на нее.

Я подбросил копье в руке, гадая, что произойдет, дотронься я им до его головы, – но почему-то отказался от этой идеи. И в этот самый момент я увидел, как из-за громады таинственного дворца на фоне сереющего неба вырвался сноп блистательной белизны. Над полями разнесся шум мотора, и из-за башен поднялись в воздух смутные очертания дирижабля – такого же, как тот, что преследовал меня. А из-за него, устремляясь ввысь, подобно выныривающему из воды киту, показался закругленный нос второй машины.

Спасибо Ле Стрижу – его стараниями я уже явно запоздал объясниться с горожанами. Устало нащупал ключи, – к счастью, они все так же были пристегнуты к поясу брюк. Я бессмысленно уставился на копье. Меня так и подмывало оставить его в траве – пусть забирают. Но Ле Стриж все еще обретается где-то поблизости, а экипажи дирижаблей гораздо больше будут озабочены моей поимкой. Таким образом, копье вполне может попасть не в те руки. В нетерпении я схватил футляр, оставленный старым колдуном, и поместил копье на бархатное ложе. Оно подошло тютелька в тютельку, и футляр с легкостью захлопнулся. Дирижабли приближались с угрожающей скоростью – гораздо быстрее, чем я мог предположить. Я откинул дверцу кабины, пихнул футляр за сиденье и залез сам. Повернул ключ и едва успел натянуть шлем, чтобы спасти уши. Никаких предварительных приготовлений – как только двигатель раскрутился на полную мощность, я толкнул рычаг управления вперед и потянул дроссель: машина буквально соскочила с холма. Я взял в руки джойстик, нажал на педаль переключения скоростей и дал машине волю. Она легко поднялась вверх и выпорхнула из долины. С дирижаблей меня заметили и стали подниматься за мной. Я легко пролетел над ними и тут сделал оборот вокруг высоких башен, оказавшихся на пути. Преследователи попытались не отставать, но чуть не свернули себе шеи. И вот они уже остались далеко позади, а я взмыл в небо и полетел к облакам. Серый саван окутал меня со всех сторон, звук винтов слегка изменился, и я снова полетел вслепую.

Радар показывал возвышенность, и я полез еще выше, а затем все внезапно переменилось: мир вновь наполнился светом и шумом, длинные лучи заходящего солнца осветили небо и голоса диспетчеров из Франкфурта заскрежетали у меня в ушах, запрашивая мое местоположение и маршрут, – и как мне удалось исчезнуть с их радаров?

Я, не долго думая, врубил портативный навигационный компьютер. Информация высветилась на экране и зазвучала:

Приземление: зарегистрированное место – Гейленталь [44]

Ссылка на аэропорт: 0001 – прогул, машина

Частота: не зарегистрирована

Стоянка: 4 час.

Топливо: —

Другие услуги: —

Заправка топливом: в ближайшие 4—5 час.

Начальник порта: Адальберт фон Вальденштайн, рыцарь

Представитель: Арндт фон Лемнос, рыцарь

Полномочия: отсутствуют

Разрешение на полет: отсутствует

На секунду воцарилась, я бы прямо сказал, мертвая тишина; контрольный дисплей замигал, а затем раздался взрыв хохота.

Глава 4

Всю дорогу домой металлический контейнер лежал на полу за моим сиденьем, тихонько позвякивая, как собака ошейником. Когда я по необходимости приземлился в Руане – хотя израсходован был лишь резерв топлива, лучше было подзаправиться, – я попытался втиснуть его на заднее сиденье вместе со своими чемоданами, но стоило мне подняться в воздух, как он свалился опять. Впрочем, даже если бы футляр и не звенел, я не забыл бы о нем ни на секунду. Несомненно, это что-то важное, что-то до безобразия мощное; что-то, до чего я, к удивлению, дотрагивался и оставался живым и невредимым, но кто еще имеет такую возможность? Я слегка опасался, что мне придется давать некоторые прелюбопытные разъяснения, если какой-нибудь служитель аэропорта загорится синим пламенем.

Однако никаких сложностей не возникло. Я летел на собственном вертолете, ответственные за проверку люди меня знали и без всяких проверок пропустили меня и мою таратайку, доверху забитую альпинистским снаряжением. И все же я вздохнул с облегчением, затолкав свое приобретение на заднее сиденье машины: в багажник этой модели оно бы ни за что не влезло. Я все боялся, что наконечник из темного стекла пострадает, несмотря на весь этот бархат, но на нем не было ни царапинки. Ну что ж, пока обошлось. Но что мне теперь с ним делать, интересно?

Я, конечно, понимал, что следует сделать: как-нибудь вернуть эту штуковину в город. Но, на мой взгляд, горожане оказались слегка более кровожадными, чем можно было предположить. К тому же мое возвращение вполне может привлечь внимание Ле Стрижа. И без того, когда я возвращался домой из аэропорта, у меня возникло ощущение, что за мной так или иначе наблюдают или даже преследуют, хотя в зеркале заднего вида никаких подозрительных машин не отражалось. Я хотел выяснить, что к чему и зачем этот зловредный предмет, прежде чем приму какое-либо решение. Я знал людей, у которых по этому поводу могло оказаться больше идей, чем у меня, – для них это было раз плюнуть. Я с ними встречусь и обо всем расспрошу. А до тех пор лучше мне его спрятать. Это копье не было похоже на вещицу, которую можно повесить дома на стену, да и в сейф у меня в офисе оно не влезет. К тому же я не горел желанием привлекать силы подобного рода ни к своему дому, ни к бизнесу. Я и так успел хлебнуть горя со всем этим. Если только…

Я чуть не расхохотался – такой простой была пришедшая мне в голову мысль. А ведь это кого угодно узлом свяжет, только сунься он за копьем. Я в любом случае думал остановиться в одном из моих новых офисов в местном филиале «Си-Трана». Я добрался туда лишь к вечеру, почти все уже разошлись по домам, и, пройдя в отдел обслуживания, куда я частенько захаживал, я нашел его пустым. Я заботливо уложил копье, и мне осталось лишь несколько минут поколдовать над компьютером у себя за столом, чтобы устроить все через центральный компьютер. Все гениальное просто: таким образом я сбыл копье с рук. Я провел еще несколько минут, тщательно заметая следы того, что сделал, и наконец дотронулся до иконки на экране, чтобы отключиться. Но вместо привычного глазу сигнала завершения работы на экране высветилось ошибочное сообщение. Я выругался. А затем я увидел, что это такое:


СРОЧНО ПОД УГРОЗОЙ НЕМИНУЕМОГО УНИЧТОЖЕНИЯ СИСТЕМЫ СОЕДИНИТЕ ПОРТ «К» С ПОРТОМ «Ч» СРОЧНО


– О господи! – простонал я, с ужасом предчувствуя, что председатель совета директоров, герр Ratspraesident собственной персоной, вот-вот уничтожит всю информационную сеть и повергнет свой бизнес в пучину полнейшего хаоса. Затем я вспомнил кое-что и выругался снова, на этот раз покрепче. Во-первых, в программном обеспечении у наших компьютеров были предусмотрены программы, обеспечивавшие сохранность информации при аварии, – уж кому, как не мне, было знать: я сам настоял на их установке, исходя из известных соображений. Во-вторых, я работал за умной машиной, в устройстве которой отсутствовали такие плебейские черты, как связующие порты – будь то S, G или Z. И, наконец, в-третьих, программное обеспечение у этой компьютерной сети не имело абсолютно ничего общего с тем, чем был нашпигован мой маленький ноутбук, – даже операционная система там была другая. И тем не менее вот оно, сообщение в том же формате. Так что скорее всего это вирус, который, вполне вероятно, запустил кто-то из своих; кто-то дурью маялся, это уж к гадалке не ходи. Могли бы что-нибудь и посмешней придумать – тогда им было бы над чем посмеяться в очереди за пособием по безработице после того, как я до них доберусь. Но это может и подождать.

Я со вздохом откинулся в кресле, уставившись на огромный небоскреб на противоположной стене – копию того, который я особенно тщательно выбирал для главного офиса, Громадный голубой небоскреб, архипелаг залитых лунным светом облаков, и над всем этим вздымается, подобно застывшей волне, арка из облаков. А под аркой проплывает, направляясь к звездам, высокая бригантина с квадратом парусов, посеребренных луной. Эта картина немедленно вызывала недоумение у моих посетителей, а я пояснял им, что это аллегория романтики в коммерции. Но что до меня, так это вполне могло быть списано из жизни. Я устало поднялся на ноги: картинка обычно вызывала к жизни всевозможные мечтания и устремления, но сейчас мне хотелось только попасть домой.

Я услышал вой сирен, когда расставлял все по местам и закрывал сейфы. Выключая свет, я увидел сквозь щели в жалюзи свечение вдалеке. Я подошел к окну и выглянул на улицу; выглядело это ужасно, пожар разыгрался прямо посреди делового квартала – офисной страны. Еще одна причина, чтобы порадоваться тому, что я устоял перед искушением разместить здесь главный офис. Я закрыл двери и прошел по коридорам, в этот час пустым, если не считать нескольких уборщиц и странного вида ночной птицы, которая все еще рылась в куче дневных дел. Я помахал им по пути, и они помахали в ответ, хотя с некоторой долей нерешительности или, возможно, благоговения. Мне такое отношение было не по душе, хоть я и знал, что от него никуда не деться. Я действительно хотел быть открытым и без затруднений общаться с персоналом на всех уровнях…

Я фыркнул. Я уже и думаю на жаргоне управляющих. Я просто хотел иметь возможность разговаривать с людьми, вот и все, а еще – чтобы они разговаривали со мной. Так было в прежней фирме, и, даже когда дела шли неважно, атмосфера там оставалась дружеской. Я всегда мог попросить Барри, чтобы тот отпустил меня, если у меня было много дел, и когда я перенял у него бразды правления, постарался сохранить это. Так или иначе я узнал почти всех, пока поднимался вверх по карьерной лестнице, но здесь это было почти невозможно. С самого первого дня я был Важным Человеком – слишком уж многое от меня зависело в вопросах зарплаты, продвижения по службе и дальнейших перспектив. Это воздвигло непреодолимую преграду между мной и работниками каждой ступени. Взять хотя бы эту руководительницу научных разработок в отделе маркетинга, как ее там – Анджела Какая-то. Она была очень даже ничего себе, даже красивая, и скорее всего ни с кем не встречалась серьезно, или по крайней мере так казалось. То, что я видел, мне очень даже было по душе, и я подозревал, что я ей тоже не противен. А что если приударить за ней – что из этого выйдет? Даже пригласить ее куда-нибудь было в тысячу раз труднее для меня, как капитана ее корабля, повелителя ее судьбы, чем если бы я оказался одним из ребят из офиса. Решит ли она, что не может отказать мне? Или что может получить с этого выгоду? А если у нас дойдет до постели? Тут и вовсе возникали разного рода нехорошие ассоциации, а вопросы оставались те же. Ладно, согласен, подавляющее большинство известных мне начальников никогда не задавалось ими, но я-то набрался ума-разума. Еще и поэтому я не поддавался на уговоры вроде тех, которые обрушил на меня Лутц, да и многие другие. Вся беда была в том, что ореол добродетели ни в коей мере не согревал в постели, а грелки я терпеть не могу. Я вышел из лифта, подошел к конторке портье, дежурившего в ночную смену, и выложил перед ним свое удостоверение – прямо как секретарь-машинистка низшего разряда. По крайней мере хоть с портье я мог иногда перекинуться словечком-другим.

– Вечер добрый, Макаллистер! Не в курсе, что в городе за переполох?

Главный портье потеребил свою коротко подстриженную по военно-морской моде бородку:

– Ну да, мистер Фишер, вы-то, конечно, не слыхали, вы ж на презентацию уезжали и все такое. Готовится что-то типа марша протеста, судя по тому, что они говорят. Бог знает что там у них на уме, сначала-то все мирно было. Вроде к ним потом покруче парни примешались, все из себя анархисты, или как они там себя зовут в нынешнем году. Они-то и начали бои. Вот и все, что я слышал об этом. Но, наверное, будет и похуже, судя по сиренам, а?

Как будто в подтверждение его слов, мимо проехала еще одна машина с сиреной – на этот раз «скорая помощь».

– Похоже на то. Ну ладно. Я тогда домой осторожней поеду. Повесишь объявление, хорошо? Предупреди людей, а если кому нужно такси до дома – вызови за счет фирмы, договорились? Уборщицам там или кому-то еще. Нет, не надо заказывать машину к выходу, я сам справлюсь. Спокойной ночи!

Мне совершенно отчетливо было видно зарево на небе, когда я выворачивал с автостоянки. Моя привычная дорога домой пролегала как раз мимо того самого места, но сейчас, наверное, там не проехать из-за машин «скорой помощи», фургонов с телевизионщиками и толп обычных зевак. Лучше уж я поеду кружным путем, хотя это и означает, что ехать придется куда дольше. И началось бесконечное петляние по задворкам, переулкам, выбивание пальцами барабанной дроби в ожидании зеленого сигнала очередного из бесчисленных светофоров. Между тем шум становился все громче и громче. Наконец центр города остался позади, и я повернул назад, к бывшей территории морских доков, которые застроены теперь так, что яблоку негде упасть, – тут я и жил. Но стоило мне повернуть на широкую дорогу, ведущую вниз по холму, – главную дорогу этого района, – как я резко затормозил. Широкая улица превратилась в клубящуюся массу дыма, горящую дьявольским красным цветом, а по воздуху пролетело что-то похожее на небольшой метеор, упав на дорогу прямо передо мной и взорвавшись. Внезапно в воздух взвился язык пламени, я отжал тормоза, пролетел через перекресток и со всего размаху шлепнулся о кругляшку, стоявшую посредине. То, что прежде представляло собой бетонную клумбу с довольно пожухлым кустарником, теперь превратилось в скопище огоньков, дымящееся и плюющееся во все стороны.

Из красноватой мглы вылетела еще одна зажигалка и разделилась на куски неподалеку. Она не взорвалась, но бензин стек вниз, в кювет, где уже и так много чего было, и внезапно та улица, со стороны которой я приехал, занавесилась огненной простыней. Раздался грохот, вой сирены, и я еле-еле успел дать по газам и отъехать в сторону, прежде чем огромный, объятый пламенем автомобиль пронесся мимо, прямо через то место, где я секунду назад стоял. С чувством головокружительного неверия я осознал, что он загорелся сам, изрыгая языки пламени из боковин. Огненно-хвостатый, вопящий и подпрыгивающий силуэт вприпрыжку бежал за машиной. Он казался невероятным гротеском на фоне огромной стены пламени. Но это отдалило меня от них, и меня заметили.

Я швырнул машину в сторону. Она сорвалась с места быстро, но повернула она по широкой стороне круга, так что мне пришлось все это время поворачивать так или иначе прямо у них перед носом. Камни запрыгали по длинному капоту, разбили одну фару – и вдруг их стало еще больше. Они выбегали на дорогу передо мной, отрезая путь к отступлению вниз по холму. Не мог же я проехать через эту толпу, по крайней мере предварительно не прибавив скорость. Я поворачивал и поворачивал, пока не развернул машину в сторону дороги наверх, дал по газам и сорвался с места как раз в тот миг, когда очередная зажигалка разорвалась прямо позади меня. Я был все ближе и ближе к тому мрачному отсвету, который заприметил еще в офисе, а подъехав ближе, увидел огонь, его отбрасывавший. Судя по всему, горели отель «60-е» и торговый центр. Никаких пожарных машин и в помине не было, рядом стоял лишь обгоревший скелет «скорой помощи». Обгоревшие обломки и мусор падали прямо на пустынную дорогу, а дым становился удушающим. Мне уже не казалось, что вернуться – это хорошая идея. Поблизости было подходящее ответвление дороги – до него нужно было совсем немного проехать вверх по холму. Хорошо бы мне суметь добраться туда, но я замедлил ход, и тут же кто-то пронесся прямо передо мной и на ходу кинулся на машину.

– Довези меня наверх! – закричал он. – На главную улицу!

Я уже собрался было сбросить его, но тут до меня дошло, что его темный комбинезон – это полицейская форма с погонами на плечах.

– Да ты везунчик! – крикнул я ему. – А как насчет аллеи Рамсей?

– Слушай, парень, не будь идиотом, там их целое сборище. Вломились в пивнушку и засели там. Мы там, наверху, перегруппировываемся, и тебя протащим за наши кордоны.

– Перегруппировываетесь? – Я пролетел сквозь хаос дымящихся машин. – Вы хотите сказать, что они вас разбили?

– Да видел бы ты их! – зарычал он.

– Но митингующие…

– Да какие они митингующие! Для начала они чуть не убили парочку из тех, кто пытался их урезонить! Мы стояли в торговом центре, должны были никого оттуда не выпускать. Не выпускать! Да они, черт возьми, набросились всем скопом. Нас там было всего тридцать человек. Не знаю, вышел ли оттуда еще кто живым…

Я снова дал по тормозам, да так, что он чуть не свалился. Неровная шеренга темных силуэтов стягивалась со всех сторон и преграждала дорогу. Пластиковые щиты поблескивали красным. Некоторые из них резко обернулись, заслышав машину, но мой полицейский спрыгнул и закричал на них. Раздался короткий разговор вполголоса из-под приподнятого забрала, трескучие переговоры по рации, и затем он снова повернулся ко мне:

– Ты бы лучше назад поворачивал и спускался вниз. Здесь у нас проблемы.

– Да я оттуда и приехал. Там зажигалки.

Он снова выругался:

– Тогда лучше бросай машину. Иди вниз до театра, срежь дорогу через дома, вниз по лестнице… Черт!

Взрыв, вспышка, и шеренга разомкнулась. Люди били себя ладонями, чтобы затушить цветы пламени у себя на комбинезонах, а один – такого я никогда не забуду – скреб рукой под забралом и пронзительно кричал. Кто-то вопил в громкоговоритель, и вся цепь повстанцев вдруг глубоко вздохнула и ринулась вперед, крича что-то и несясь по направлению к главной улице. Зажигалки свистели в воздухе, крики и визги не прекращались. Мой полицейский сгреб с земли оброненный кем-то щит и металлическую штангу с разломанного автобуса и помчался за ними. Пот градом катил с меня; я попытался развернуть машину. Но дорога в этом месте была уже, и, когда я уже почти сделал поворот, меня окружили вопящие, скачущие в безумии фигуры. Я тут же почувствовал, что машина подо мной поднимается и кренится в сторону. По крыше стали колотить палками, камнями и кулаками, и я почувствовал, что заваливаюсь на бок.

Спасли меня чемоданы, которые с грохотом вывалились наружу. Толпа с этой стороны отхлынула, и мне удалось выкатиться из машины до того, как она завалилась. Кто-то попытался пнуть меня, но я схватил ногу, вывернул, и нападавший полетел вниз, а остальные накинулись на него, ничего не разбирая из-за дыма. Я увернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как кто-то зажег спичку и бросил ее. Наверное, они плеснули бензина; машина загорелась с треском, и в ее внезапном пламени я увидел их лица – кровожадные безумные мужские и женские маски, перекошенные, безобразные, громоздкие. Они отшатнулись от машины и тут же забыли обо мне. Воспользовавшись этим, я схватил стоявшего ближе всех ко мне за плечо и врезал ему прямо по расплющенному носу. Он откатился назад к горевшей машине, издал душераздирающий вопль и кинулся прочь. Одежда его загорелась, и из нее посыпались искры. Остальные с криками побежали за ним, а я остался наедине с машиной. Я ничем не мог помочь ей: громоздкие части корпуса «моргана» сделаны из древесины ясеня, да и бак был почти под завязку полный. Я едва успел увернуться, когда она разлетелась с оглушительным ревом. Меня оглушило и понесло во тьму.

Этот район я знал не слишком хорошо, и в моем болезненном сознании дым и пламя, как из горнила, свет от фонарей и окон невольно ассоциировались с кругами ада. Демоны населяли этот мир, и все вокруг кишело ими. Они творили все, что им вздумается, и никто не мог их остановить: телефоны молчали. Когда время от времени появлялась машина «скорой помощи», они слетались неизвестно откуда и закидывали ее камнями и зажигалками. Скользя от двери к двери, стараясь оставаться в тени, отбрасываемой мигающими огнями пожара, я начал понимать, что произошло. Эта часть города оказалась отрезанной и находилась под их контролем. Так, конечно, не могло продолжаться долго, но за то время, пока все это тянется, они смогут нанести городу непоправимый ущерб. Казалось, этого-то они и хотели. Они пели, кричали, били стекла в окнах и мародерствовали – или, по крайней мере, это так выглядело.

Но затем я увидел, как одна кучка бунтарей разбила окно в магазине мебели и кинулась выносить из витрины столы, стулья, бюро и разбивать их прямо на мостовой; они ничего не взяли. Что было еще удивительнее, не взяли ничего и парни, разбившие витрину магазина электроприборов, находившегося чуть ниже: телевизоры, игровые приставки, дорогущая хай-фай-электроника – все полетело в канаву. Никто даже игрового картриджа или плеера в карман не положил, уж не говоря о том, чтобы ускользнуть домой с телевизором или другой дорогой техникой. Они вели себя как пьяные, но на самом деле были трезвы; в руках у них были ломы, отвертки, садовые ножницы и тяжеленные ножи, и все они полетели в окно – решетки не помеха – с точно рассчитанной скоростью. Внезапно, посреди веселья, они все побросали и понеслись по улице вниз, как будто их кто-то позвал. Я двинулся за ними, но медленнее, стараясь не попадаться им на глаза. Я отскочил в сторону, как вспугнутый заяц, наткнувшись случайно на дверной проем, а под ногами у меня что-то шевельнулось. Я крепко ухватился за это что-то – и получил от кого-то, впрочем, не очень сильно. Мы выкатились на свет, и я прямо перед собой увидел молодого парня в помятых джинсах, с ног до головы покрытого значками с политической символикой и остатками нарисованного слогана. Он весь трясся как осиновый лист, но при этом не оставлял попыток врезать мне. Кто-то предпринимал слабые усилия схватить меня за ноги. Я без труда отстранил юнца и посмотрел вниз. Еще одна тень, распростертая в дверном проеме, – отбивная. У парня из носа тянулся густой кровавый след, лоб был расцарапан.

– Я тебе ничего не сделаю, если ты отвяжешься! – произнес я быстро, и он весь сразу поник.

– Кто это?

Это была молодая женщина, хотя я это понял только потому, что ее одежда была изодрана в клочья. Голова ее была разбита, лицо превратилось в маску из перепутанных волос и крови. Мне очень не понравилось, как она дышит.

– Ты был на этой демонстрации?

– Мы с этим ничего общего не имеем! – простонал он, а затем сам себя поправил: – Ладно, один-два бешеных вляпались в эту белиберду, но кашу-то заварили другие, у них были ножи, а потом появились копы, и мы побежали. Потом мы встретились с этими чуваками, которые вломились в кафе, и мы попытались им сказать, и вот что они сделали с ней. Они всё мучили и мучили ее, а я не мог им помешать…

– Никто не смог бы, – сказал я, понимая, что это не вина в нем говорит, а обычная беспомощность, которой он никогда прежде не испытывал. – Так устроен мир, иногда всякое случается. По крайней мере она еще жива. Может быть, мы сможем ей помочь.

Череп, казалось, был цел, как и позвоночник, но нога была странным образом изогнута – я предположил, что это вывих бедра. Я уже решил было попытаться его вправить, когда почувствовал острый край кости – скорее всего кости таза были раздроблены. Я огляделся по сторонам. Насилие, грабежи, поджоги – за этими окнами наверняка скрываются люди, и много, но ясно как божий день: они не откроют двери, если постучать.

– Мне пришлось убежать, – продолжал парень, – а потом, когда они ушли, я вернулся и… и…

Я поднял девушку – чертовски опасное занятие, но он ее уже двигал, да и вообще ничего другого не оставалось. Она слегка пошевелилась и застонала.

– Ты правильно поступил. Единственно верное решение. Ты не мог с этими придурками биться в одиночку. Мне и самому приходилось убегать несколько раз, и обстоятельства меня извиняли куда меньше. Пошли.

Через дорогу и вниз по лестнице, шаря взглядами по дверям, пока я не обнаружил одну с кучей звонков – больше вероятности кого-нибудь там застать. Парнишка постучал раз и два, но, как и следовало ожидать, никто нам не ответил. Я с силой ударил по замку, он тоже, и после третьего удара что-то затрещало, и дверь распахнулась внутрь. Мы ввалились в вымощенный каменными плитами вестибюль и так и замерли на месте. На лестнице стояли люди, целая группа людей, и в луче электрического фонарика поблескивало дуло двустволки.

– Стой где стоишь, мистер! Или я снесу твою чертову башку…

– Слушай, заткнись! – прорычал я. – У нас тут девушка сильно пострадала. Ее необходимо в безопасное место…

Мои слова немного растопили лед. Люди заворчали, принялись спорить, жаловаться на жизнь, как это происходит обычно. Но очень скоро ее перенесли наверх, а одна женщина, которая оказалась медсестрой, изо всех сил старалась помочь ей. Снайпер с ружьем вместе со мной приступил к починке двери.

– Тут, наверное, во всей округе тихони вроде вас, – произнес я. – Прячутся за дверями, а вокруг – грабежи, насилие и убийства.

– Ну а что еще остается делать? – недовольно спросил он – грузный мужчина примерно моего возраста, похожий на водителя грузовика. – Только сидеть и ждать, пока в дело ввяжутся копы.

– Это займет не один час. Они, должно быть, и не знают что все это еще не закончилось. Они ведь не экстрасенсы, так? И никак с ними не свяжешься: телефонов нет, электричества тоже.

Он задумался:

– Там дальше по улице живет Шон. В его микроавтобусе есть радио с любительским диапазоном. Только не думаю, чтобы он открыл нам дверь.

– Как твоя ударная нога, а? – осведомился молодой забастовщик, с грохотом сбегая вниз по лестнице с парочкой соратников. Они держали в руках палки, а один был вооружен страшного вида пожарным топором. – Как она?

– Я думаю, ничего. Теперь.

– Ну ладно, я понял, что надо делать, – проворчал водитель. – Укрепим дверь как следует, а потом пойдем к Шону. Будем надеяться, что он не очень скор на расправу.

Но на этот раз крики сквозь прорезь для почты помогли: нас пустили в дом. Шон оказался жуткого вида существом, похожим на бородатого строителя, – настоящий человек-гора. Радио его представляло собой страшную штуку, всю состоявшую из звенящих проводков, покрытых цементной крошкой и краской, – но эта штука, как ни странно, работала. Его первыми словами, сопровождавшимися толчком мне в бок, были:

– Слушай, а ты говоришь как богатей.

Мы связались с таксопарком на другом конце города, а у них была прямая связь с полицией. Копы были уже в курсе дела, но поблагодарили нас за более детальное сообщение. Они надеялись, что в ближайшие час-два улицы будут у них под контролем. Вот и все, что они смогли нам сообщить.

– Час-другой! – повторил владелец двустволки.

– Куча всего может случиться за это время, – мрачно произнес Шон.

– Да и так уже слишком многое случилось, – прибавил я. – Если бы мы могли… у вас здесь поблизости больше нет друзей, с которыми можно связаться?

– Или прибить их собственной дверью? – В его бороде показался ряд зубов. – Ну да, почему бы и нет. А ты думаешь…

– Ничего я не думаю. Но мы могли бы хоть немного им помешать.

– Раз и навсегда! – сказал, захлебываясь слюной, один из юношей, угрожающе потрясая палкой, пока мы потихоньку выходили из гаража.

– Не так быстро, – посоветовал я, устало оглядывая улицу. – Лучше просто заманить их в ловушку, разбить их теплую компанию. Это ни нам, ни им ничего стоить не будет. Никаких тебе кровопролитных битв, если нам, конечно, удастся этого избежать. Они сами так разделались с полицейскими, да и от нас могут камня на камне не оставить. Во всей этой стае что-то есть, – судя по всему, у них железная дисциплина. Такое ощущение, что их специально натаскивали.

– Вот-вот! – прошипел молодой бунтарь, – Они нас фильтруют, так? Хотят нас дискредитировать…

– Да ладно тебе! – проворчал Билли, владелец ружья. – Конечно, они ведь все из ЦРУ, и у всех микропередатчики. Да это же просто куча безмозглых молокососов! Попробуйте устройте такое на побережье Коста-дель-Соль в одну из темных ночей! Они просто хотят пулю в голову!

– И все же, мне кажется, их контролируют и руководят ими. – И я рассказал им о том, что видел. – Они скорее ведут себя как провокаторы, нежели как забастовщики. Но не думаю, что здесь замешано ЦРУ – или КГБ, если уж на то пошло. Или Внутреннее бюро расследований…

– Это еще что за черт?

– Китайская секретная служба, чтоб вы знали. Это, может, даже покруче, чем ЦРУ и КГБ, вместе взятые. Но насчет их мозгов я с вами полностью согласен. И их необходимо остановить.

– Ладно, я с вами, – проворчал Шон. – Мы захватим с собой еще ребят, а потом только слово скажи. Давай, босс!

Так и случилось, как это ни удивительно. По дороге мы прихватили с собой еще несколько человек, и не каких-нибудь там рыкающих стражей порядка, а обычных людей, которые изрядно растерянны и напуганы. Но они готовы были действовать, если кто-то другой возьмет на себя инициативу. И этим «кем-то» оказался я. Я ничего для этого не сделал, просто так вышло. Может быть, мне на руку сыграло то, что у меня был кое-какой боевой опыт, хоть и довольно странный, а возможно, и то, что я приобрел навыки начальника. Как бы там ни было, но они без лишних вопросов исполняли то, что я им говорил, а когда мы набрели на первую банду забастовщиков, мы уже почти созрели для подвигов. Нас к тому моменту было уже двадцать четыре человека, и вооружены мы были самыми разнообразными предметами – от обломков кирпича до садовых вил. Плюс два ружья, на которых я настоял, – мало ли что серьезное случится. А одна женщина средних лет вышла, ведя с собой то, что могло считаться нашим самым серьезным приобретением: парочку истеричных ротвейлеров на цепочке, судя по виду не очень-то крепкой. Забастовщики, расправляясь своим обычным способом с местной клиникой, по численности не сильно отличались от нас, но я заметил то, чего до сих пор не замечал: у них был вожак – типичный убийца квадратного телосложения, которому достаточно было быстро взмахнуть своим мачете, как все они высыпали на улицу из зияющих окон и разломанных дверей и сгрудились вокруг него. Я знал, что самая опасная вещь, которой следует избегать, – это организованный бой. Нам нужно было их рассредоточить, а самим не растеряться. Мне оставалось только надеяться, что мои вояки запомнили все, что я им объяснял. Я вскинул руку и заорал: «В атаку!» – что там еще нужно проорать? – и бросился вперед.

На полпути я вспомнил один из основополагающих принципов командования, а именно: не забывай о своей собственной заднице. Я с головой погрузился в организацию наступления и совершенно позабыл вооружиться сам. И вот я, абсолютно безоружный, несусь сломя голову на потрясающего мачете убийцу. А отступать поздно – я уже видел, как он отвратительно улыбался сквозь свою курчавую бороду. Что-то в нем было смутно знакомое, но у меня не было времени поразмышлять на эту тему. Я стиснул кулак, потому что ничего другого мне не оставалось. Я обливался потом и всем сердцем желал, чтобы все это происходило на Спирали. Он отвел руку с мачете назад, я вскинул руку – все, что я мог противопоставить…

Все смазалось – поток воздуха, блеск. Удар по ладони, сильный, но не острый, не режущий, тупой тяжелый удар твердой акульей кожей и внезапная тяжесть. Подчиняясь какому-то инстинкту, я посмотрел вверх. Лезвие полетело на землю, поблескивая жестоким светом, отделившись от рукоятки. Мачете и его хозяин покатились назад; он кричал, а рука его была распорота от плеча к локтю мечом, который я держал в руках. Два его человека, с такими же квадратными, недоумевающими лицами, как у него, схватили и унесли его. Я развернулся и накинулся на оказавшегося ко мне ближе головореза: разнес в щепки шестифутовую доску, которую он выломал из забора, затем замахнулся мечом на типа с ломом в руках и одним ударом оттяпал ему руку у запястья. Он пошатнулся, закричал, брызгая кровью во все стороны. После этого все бросились врассыпную. Некоторые из моих бойцов тоже слегка опешили. Большой Шон отбросил все еще кровоточащую кисть в канаву и приподнял кустистую бровь:

– Откуда, черт возьми, ты взял этот вертел, а? Прятал его в штанах? Я заметил, что ты как-то слишком прямо ходил, как деревянный.

– Нет, это все та женщина, – рассеянно произнес я, озираясь по сторонам и почти не замечая его усмешек.

– Да ты чертовски интересную жизнь ведешь…

– Тихо! В воздухе пахнет опасностью – даже больше, чем просто опасностью, вот что я хочу сказать!

Меч, мой меч, висевший над камином, – такого в Сердцевине не случается! А это значит, что порог уже каким-то образом пересечен и вот появились эти странные забастовщики.

– Кто-нибудь знает, что было здесь до того, как построили эти дома и все прочее? Тут, на месте торгового центра?

Ответила мне женщина с ротвейлерами:

– Да так, ничего особенного. Просто перекресток – там, где пролегала главная трасса, ведущая сюда из порта. В те времена это был, можно сказать, отдельный город.

Я сделал глубокий вдох:

– Теперь понятно. Слушайте меня. Мы должны сейчас очистить соседние улицы, но будьте осторожны. Может случиться то, чего вы и не ожидаете, – и это еще мягко сказано! Не давайте заводить себя за углы, не теряйте друг друга из виду. Сейчас, как никогда, важно держаться вместе. И если я вдруг пропаду, ни в коем случае не идите за мной, понятно? Держитесь Шона и оставайтесь здесь.

– Почему? Собираешься слинять? – Он усмехнулся. – Папочка, кто был тот дядя в маске?

– Я ничего не собираюсь делать, но кто-то еще – тот вполне может. А насчет того, кто я такой, – просматривал ты когда-нибудь заметки на страницах, посвященных бизнесу?

– Я? Да ты, верно, шутишь, парень. Только третью страницу и футбол.

– Ну и правильно. Продолжай в том же духе. Пошли.

Я с радостью отметил, что никто не сходит с ума от восторга. Вообще, хотя ничего непредвиденного с нами пока не случилось, все казались более мрачными и менее восторженными, чем в начале нашего похода. Они заметили, какая четкая организация царит в рядах забастовщиков, и, понятное дело, дошли до того, чтобы задуматься о причинах этой дисциплинированности. Одна из милитаристских организаций, члены которой притворяются пьяными уголовниками с самодельным оружием в руках – причем у них это неплохо получается – и погромчик еще по пути проводят? Чего они добиваются на самом деле? И почему они завели всю эту бодягу здесь, где Спираль особенно сильна, в месте, где пересекаются бесконечные тропинки во времени и пространстве? Потому что они оттуда и появились?

Еще компания, другая, на этот раз поменьше, опасливо посмотрела на нас и застыла в нерешительности, как будто слухи о драке уже распространились по округе. Мы продолжали прочесывать улицы, по дороге завербовав еще одного-двух добровольцев и взяв под защиту парочку случайных прохожих. Затем наткнулись на другую группировку, побольше. Мы шли по следу, оставленному ими на основной магистрали, и оттуда их и заприметили. Они копошились возле церкви, из-под купола которой вырывались клубы дыма, а за окнами в свинцовых рамах поблескивал свет. Когда мы появились, все лица повернулись к нам, и на этот раз все они были похожи одно на другое, как мужские, так и женские, тяжелые лица, одинаковые лица, поросячьи, жестокие, тупые.

Именно тогда я смог связать факты. Немецкие забастовщики – и те чудовищные помощники Ле Стрижа. Даже сложением они были похожи друг на друга, хотя ростом и полом различались. Было ощущение, что они родственники. Три возраста человека – три стадии недочеловека. Чем старше они становились, тем менее человекоподобными выглядели.

Да это никакие не забастовщики. Передо мной был еще один подвид людей, вроде волков, появившийся при одному богу известно каком стечении невыносимых обстоятельств и неземных сил, порожденных на Спирали. Сейчас они довольно быстро перемещались, собирались в рваные цепи. А если они хоть чем-то напоминают волков, они невероятно опасны. Я окинул взглядом свои «войска». Шон и Билли по-своему поняли этот взгляд и сняли ружья с плеч.

– Над этой бандой придется поработать, – пробормотал кто-то.

– Запомните, – настойчиво прошептал я, – не позволяйте втянуть себя в крупномасштабную заваруху – они победят. Отступайте, запугивайте их, отвлекайте, но не лезьте в драку сами. Вступаете, проводите атаку – и снова отступайте, пока они не побегут или пока не явятся копы. А теперь – вперед!

Впрочем, я мог бы этого и не говорить. Мы уже неслись через дорогу, подгоняемые злостью и страхом, которые обуревали всех нас, то замедляя шаг, то разгоняясь. Я видел, как толпа тяжеловесных силуэтов приближается, а затем услышал грохот и внезапный устрашающий рык. По этой женщине плакали генеральские погоны, она с точностью до секунды все рассчитала, и результат превзошел все ожидания. Две ее большущие собаченции, освобожденные от оков, с разъяренным лаем кинулись вперед, как будто почуяли нечто нечеловеческое впереди. Перепрыгнув через низкую церковную ограду, они набросились на главарей. Остальные отскочили назад, и мы посыпались через стену. Я перепрыгнул через сцепившиеся тела и принялся колошматить так, что воздух запел. Мне удалось повалить одного, а покалечить еще нескольких, но главное – я сломил их морально. Они запрыгали как кролики, припали к земле и повалились назад, на своих собратьев. Где-то совсем рядом прогремел ружейный выстрел, затем еще один. Я продолжал лупить направо и налево и очертя голову бросился в звенящую криками сумятицу. Лом отразил один мой удар, но затем сломался и жалко повис, мачете разлетались на куски. Какой-то коренастый человечек накинулся на одного из молодых людей с садовым серпом, но тут же согнулся от удара пожарным топориком. Деревянные палицы хлестали куда попало: по лицам и животам, валили противника с ног. Вокруг, позабыв об оружии или растеряв его в пылу драки, катались, молотили кулаками или кровожадно тянулись к горлу борющиеся Этого-то я как раз и не хотел. Я огрел парочку драчунов – и тут же в буквальном смысле подпрыгнул, когда что-то просвистело рядом, вырвав клок волос с головы и нашивку с плеча куртки. У кого-то, кроме меня, оказался неплохой меч. Но, кроме медведеподобного силуэта, я ничего больше не успел разглядеть – и его вряд ли можно было назвать нерасторопным.

Мы скрестили мечи не на жизнь, а на смерть Он рубил с сокрушительной силой, я отступил, схватил его простертый меч и с силой отбросил в сторону, на могильную плиту. Я кинулся на него, рубанул и услышал его стон. Но, видно, удар был недостаточно силен, он очухался, схватил меня за ноги и повалил. Я снова нанес удар, надеясь выбить меч у него из рук, но ему такой удар был что слону дробина. И это при том, что он был ранен, – эти типы сильные, как волки. Нам необходимо обратить их в бегство, разбить их сплоченный строй и сделать так, чтобы они растерялись. Он снова замахнулся на меня, причем с остервенелой силой, я пригнулся, он испустил победный клич и нанес страшный удар. Меч его зазвенел и раскололся надвое, налетев на плиту, за которой я схоронился, – в этой части света их делали из гранита. Я вскочил на ноги и ринулся на него. Его бегство было вполне объяснимо и понятно, ведь в руках у него остался только жалкий обломок. Как я и надеялся, его поражение сломило остальных. Они отпрянули и кинулись врассыпную через церковный двор, то и дело спотыкаясь о могильные плиты и кресты, местные жители бросились вдогонку. Но мой противник, хромая, потащился куда-то за дальний угол церкви, а если мои предположения действительно были верны и он главарь банды, я хотел во что бы то ни стало разделаться с ним. Я пошел за ним, но тут угол здания озарился вспышкой света, раздался глухой хлопок, вовсе не похожий на ружейный выстрел, и я увидел, как он пошатнулся и падает назад. Еще одна вспышка с хлопком – и вот он уже повалился плашмя на могильную плиту и сползает вниз, прижав неподвижный подбородок к груди.

Я уже собрался было улизнуть, когда заметил, что на меня наставлено дуло настоящей пушки. Мощный автоматический «кольт» уставился на меня глазом чернее ночи и лишь самую малость дрожал. Но мне удалось переглядеть его и заглянуть за сжатые тисками напряженные руки, которые держали его.

– Я должен был бы догадаться, – процедил я с отвращением сквозь зубы. Почему-то во рту у меня странным образом пересохло. – Сначала бьем, потом думаем, и так каждый раз, маленькая мисс из номера тысяча семьсот двадцать шесть.

– Вы! – выпалила она, и голос ее источал яд. – Это все ваших рук дело, не так ли? Вам это кажется смешным, вероятно?

Она засмеялась коротко и зло, и смех ее был каким-то надтреснутым. Лица ее в полумраке было не различить, но один глаз поблескивал, будто у нее был нервный тик; пистолет же почти не шевелился в ее руках.

– Боже, вы и дети ночи – вы наверняка подумали, что ваш час пробил!

– Кто-кто? Бог ты мой! Но я не с ними…

Она и слушать ничего не хотела.

– Посмотрим, черт возьми, как ты посмеёшься над этим!

Она нажала на спусковой крючок. С такого расстояния она бы вряд ли промахнулась. Меня спасли только ее неторопливость и последовательность. Моя учительница Молл могла развернуть пистолетную пулю в полете. Такое мне было не по зубам, но дуло застыло на месте, а глядя вдоль него вперед, как это делала она, невозможно было заметить, что я обнажил меч. Но, даже несмотря на это, риск был чересчур велик, щелчок с выстрелом раздались одновременно, а пуля и пламя опалили мне щеку. Но другого шанса уже не будет. Я пустился наутек со всех ног, скрылся за надгробным камнем, а когда она вторым выстрелом высекла из него искры, я, виляя, побежал между деревьями. Мои веселые вояки, забыв о дисциплине, теперь уже неслись далеко впереди меня по улице вниз, выпуская кишки тем противникам, которые бежали недостаточно быстро, – ну и Бог им в помощь. Очередная пуля отрикошетила от стены, что-то уж слишком близко. Пожалуй, теперь им придется справляться самим, а я здесь не намерен больше торчать, да еще с маленькой мисс Паранойей из номера 1726, следующей за мной по пятам. Я припустил вверх через близлежащий перекресток и в очередной раз скрылся в ночи.

Я понятия не имел, где нахожусь, но все бежал, пригибался, вилял, вдруг давал кругаля, огибая углы. В свое время мне доводилось встречаться с людьми, наводившими на меня ужас, и даже не совсем людьми; но эта женщина определенно вывела меня из состояния равновесия. Это было в определенной степени связано с пушкой. И с ее внезапным появлением. Как это она так, словно из-под земли, возникла? Или все это время за мной следила? Но тогда она поняла бы, что я не с детьми ночи, или как она там их назвала. Так неужели она меня настолько ненавидела, что готова была извратить все факты. Это вполне возможно.

Довольно часто я останавливался в тени и слушал, не раздастся ли звук ее шагов; но все было тихо. В самом конце темной аллеи, протянувшейся вдоль новехонького супермаркета из бетонных плит, я увидел знакомый мигающий красный огонек. Я покрепче ухватился за рукоятку меча и пошел посмотреть.

Я уже приближался к концу аллеи, когда темный силуэт метнулся вглубь. Увидев меня, он остановился как вкопанный, а затем опустился на колени, то ли вздыхая, то ли всхлипывая. Подойдя ближе, я увидел перед собой темнокожего человека, судя по виду родом из Вест-Индии. На нем было старомодное, но недешевое пальто из верблюжьей шерсти, один рукав которого был непоправимо порван. Я хотел подойти и помочь ему встать, но тут вдруг, откуда ни возьмись, появилась кучка других фигур, и я услышал омерзительный звук бьющих и попадающих в цель ботинок.

– Эй, вы! – автоматически закричал я. – Ну-ка прекратите!

Все лица округлились от удивления и уставились на меня, бледные лица, туповатые лица, но вполне человеческие. Хотя это и нисколько не добавляло им в моих глазах привлекательности. Один или двое выглядели очень серьезно. У них были кустистые баки, напомаженные кудри, увенчанные челками и чубами, а куртки у них были длинные, с длинными же рукавами, которые делали их похожими на обезьян. На прочих были свитера или кожаные куртки, джинсы в обтяжку и остроносые полуботинки. Они оценивающе посмотрели на меня, тихонько посмеиваясь.

– Что, сделаешь нас?

– Да-а, любитель черномазых! – сострил другой.

– Он как раз старый, тебе в отцы хреновы годится!

Я только присвистнул, прикидывая, откуда могла взяться такая странная одежда.

– Может, он и есть евонный папаша!

– Не-а, евонный дружок! Он черных любит, понимаешь?

Они захрюкали от смеха.

– Ты чё, хочешь его? – произнес один. – Ну иди возьми!

Он вытянул руку, в которой блеснул коротенький серебряный язычок. Остальные тоже выбросили кисти рук вперед, и показались лезвия; разбитая бутылка поблескивала зеленоватым огоньком. Складные ножи и бритвы служили завершающим штрихом в картине – этакие мальчики-зайчики из пятидесятых, слегка постарше меня тогдашнего. Но мне как-то не казалось, что я попал на показ ретромоды. Тогда были демонстрации расистов, так? Причем нешуточные.

– Что-то его тормозит! – возопил, захлебываясь от смеха, юнец главарь.

Не глядя, он толкнул стонущего человека, и тот упал на землю. Это решило исход дела. Я вышел вперед, извлекая меч на свет божий. Юнцы разинули рты от удивления, а я одним ударом назад вышиб у заводилы нож и расплющил его. Может, по пути кому-нибудь и несколько косточек сломал. Затем, развернув меч плашмя, я съездил ему по голове. Шлепок при этом вышел похожим на выстрел, мальчишка завопил и упал, корчась от боли. Я приставил острие к подбородку еще одного юнца и припер его, завывающего от страха, к стене.

– Живо! – гаркнул я. – Ножи, бритвы – все, что есть, – немедленно выкинуть! Выкинуть, я сказал, а не ронять! – Я взмахнул мечом, и на землю полетел отрубленный локон. Со всех сторон раздался звон металла. Я сгреб за шиворот свою жертву, которой явно поплохело, крутанул его разок вокруг своей оси и дал ему пинка под зад. – Вот так! Ну, теперь спасайся кто может! Вперед, крошки, или плохо вашим задницам придется!

Я разогнал их, как стадо овец, направо и налево раздавая шлепки мечом, а затем некоторое время гнал их по улице, коля кого ни попадя острием. Даже удивительно, какую скорость они умудрялись развивать в своих смешных ботинках, хотя было ясно, что некоторым придется следующие несколько дней ужинать не сидя за столом, а стоя у каминной полки. Оставив их в покое, я вернулся назад и застал старика, когда тот пытался подняться с земли. Он тут же принялся бормотать слова благодарности. Оглушенный заводила лежал тут же и стонал. Я перевернул его ногой, обшарил его дурацкого вида куртку и извлек из кармана бумажник, в котором лежало около тридцати фунтов – в то время это, наверное, были немалые деньги. Я передал их старику:

– Должно хватить на починку пальто! Хотите, провожу вас домой?

– Нет, спасибо. Отсюда недалеко. Вы мне спасли жизнь, дружище.

– Может, и так. Ничего, скоро полегче будет.

Он вздохнул:

– Эх, дружище, очень сомневаюсь.

– Поверьте мне. Я знаю.

Я снова улыбнулся ему и пошел дальше по аллее. Уж лучше бы я попытался вернуться, откуда пришел, если дорога еще не испарилась – на Спирали такое вполне могло случиться. Я старался не думать о том, куда меня занесет в следующий раз. Я оглянулся по сторонам в поисках какой-никакой опорной точки, вехи, которая могла помочь сориентироваться. И заметил только одну: столб огня и дыма над горящей гостиницей. Мне не улыбалось снова оказаться там, но в этом случае я по крайней мере окажусь в собственном времени. Дойдя до следующего поворота, я понял почти наверняка, откуда пришел: спустился вниз по узкой улочке, по обеим сторонам которой высились старинные здания; уж конечно, в конце улицы горит красный свет. Может, Энни Оукли [45] все еще здесь, и уж этот шанс я не должен упустить.

Я зашагал вниз, стараясь не выходить из тени домов, хоть это и означало вечно влетать в какие-то совершенно отвратительные лужи, которые при этом еще и булькали, как будто грозились слопать мои ботинки, и издавали омерзительные запахи. Раздался шум голосов, звон бьющегося стекла, и я весь напрягся, схватившись за рукоятку меча. Мимо меня пролетела деревянная палка с горящим смоляным наконечником. Она закончила свой полет в зияющей дыре или выбитом окне – старом окне со свинцовыми рамами, в стене из тяжеловесного кирпича.

Я огляделся по сторонам сквозь дымовую завесу. Половина домов здесь выглядела так же: сочетание кирпича с деревом, и только несколько зданий были облицованы камнем и построены в привычном взгляду городском стиле. Я схватил факел и бросил его в лужу; раздалось шипение погасшего огня. Тут же тяжелая рука швырнула меня об стену.

– Пущай горит! – гаркнул великан, нависший надо мной. – Это дом безбожника и взяточника – здесь живет пивовар, который травит рабочих своей заразой. Зажги его во имя Хартии! [46]

– Во имя Хартии! – эхом отозвался гвалт пронзительных голосов, и до меня вдруг дошло, что вокруг меня сбилась толпа побольше, чем та кучка юнцов. Смутные очертания мужских и женских фигур, казалось, танцевали в мерцающем свете, отбрасываемом широким полукругом факелов.

– Отдайте нам нашу Хартию!

С этими словами они принялись кидать факелы в дом, крича и беснуясь, глядя на разгорающееся пламя. Я глазам своим поверить не мог, не мог поверить в этот безграничный идиотизм. Я не выдержал и закричал:

– Эй, вы, идиоты хреновы! Эти старые крыши загораются легче, чем сухостой! Вы спалите к черту всю улицу… – Затем, подождав, когда мои слова потонут в шуме их криков, присмотревшись к их одежде – потрепанные остроконечные шляпы, длинные платья, кожаные передники, – я продолжил:

– Да и весь город спалите! Свои дома и вообще все! Неужели даже самая лучшая Хартия достойна этого? Где ваши дети? Где они будут жить этой зимой?

Это возымело некоторое действие: большая часть нападающих, в основном женщины, остановились и с сомнением посмотрели вокруг. Со звуком, похожим на последний вздох умирающего, изодранные занавески занялись. Я схватил их, чтобы сорвать. Великан попытался ударить меня. Не выпуская занавески из рук, я лягнул его и угодил как раз между ног, а затем как следует врезал ему рукояткой меча по уху, отчего он повалился в навоз лицом вниз.

– А теперь возвращайтесь! – заорал я. – И уведите за собой остальных. Ради вас и ваших семей!

Вдалеке раздался гул голосов, продолжительный звенящий рокот, и кто-то завопил:

– Драгуны! Эти ублюдки драгуны! Бей их!

Я не стал смотреть, потушили они огонь или нет: я снова скрылся в тени и торопливо зашагал прочь. Из-за этого маленького отклонения от маршрута я потерял слишком много времени и серьезно сбился с пути, – волнения чартистов относятся, если мне не изменяет память, к середине девятнадцатого века. Но пламя гостиничного пожара все еще было видно, отбрасывая длинные тени на высокие стены, окружавшие меня, и внезапно до меня дошло, что происходит. Этот пожар действительно отбрасывал длинные тени, тени со Спирали, дотягиваясь сквозь время до других пожаров, других теней, других забастовок, других вспышек безумной ненависти и разрушения, когда-то бушевавших на этом месте. И, судя по тому что я помнил из истории родного города, здесь их происходило ужасное множество; это место идеально подходило для разгула толпы. А я заплутал среди них в поисках этой самой последней забастовки.

Впереди, за углом, я заметил свет и услышал голоса. Это было многообещающе. Но стоило мне обогнуть угол, как меня чуть не сбили с ног.

Толпа состояла вроде бы из людей, но несло от нее в дымном воздухе как от свинарника. Такую же вонь издавала грязь под ногами, где твердой почвы было попросту не нащупать. Это болото чуть не засосало мою обувку, когда я, прихрамывая, выбрался наконец на свою улицу, но, по счастью, на мне были крепкие кроссовки, и я молился, чтобы шнурки не развязались. Люди, сновавшие рядом, ходили преимущественно босиком. Они были низкорослые и коренастые, в темных балахонах грубого покроя, практически одинаковых у мужчин и женщин и различавшихся разве что длиной. Но две женщины были одеты только в заляпанные сорочки. Их тащили за веревки мужчины, одетые в кожу и броню, а все, кто мог подобраться поближе, били и пинали их. Почему-то они обе были с ног до головы забрызганы чем-то наподобие дегтя или смолы. Я задумался было почему, пока не разглядел, что ждет их, и от этого зрелища кровь застыла у меня в жилах. Передо мной высился хлипкий эшафот, наскоро сколоченный возле каменной стены, чтобы конструкция ненароком не рухнула. Кроме этого, прямо посреди улицы была навалена огромная куча хвороста и соломы. В этой стране ведьм в общем-то не сжигали заживо; обычно их сперва вешали и ждали, пока они не лишатся чувств.

Я в ужасе, остолбенело смотрел на все это. Но здесь я уж и подавно не смог бы ничем помочь. Людей тут были сотни, на лицах у них были написаны жажда крови и отсутствие всякого сострадания, да и жертвы не совсем подходили под определение романтических героинь, ради которых стоит рискнуть головой. Одна была старая, другая молодая. Старуха была морщинистая карга, от которой так и разило злобой. Такой злобной дьяволицы я еще никогда не видел. Та, что помоложе, была огромная рыхлая тетка с красным одутловатым лицом, ревущая и вопящая на своих мучителей. Ясно было, что на поддержку толпы мне рассчитывать не приходится. Да какая разница! Я сегодня видел слишком много, и меня все это до крайности измотало. Я набрался храбрости и, как только омерзительный кортеж подошел к началу аллеи, с головой погрузился в человеческий поток.

Я и в обычной толпе не теряюсь, а над этими коротышками я возвышался, как гора. Увидев меня, они отступили, и я в мгновение ока добрался до женщин, взмахнул мечом раз, другой, перерубил веревки, связывавшие их, и потащил их обратно, толкая перед собой, в спасительную темноту. У одного сбитого с толку солдата все же хватило присутствия духа, чтобы преградить мне дорогу и направить в мою сторону копье, но я одним взмахом меча снес его наконечник и повалил солдата ничком в грязь. Надеюсь, что рот у него при этом оказался закрыт, иначе пиши пропало. Меня больно колотили камни по спине, а одежду рвали руки, но стоило мне замахнуться мечом, как все отскакивали в сторону, освобождая проход. Женщины вопили, боясь меня не меньше, чем толпы, и едва только мы добрались до аллеи, как молодуха схватила старую каргу за руку и они задали стрекача. Я побежал за ними, но не прошло и нескольких секунд, как потерял их в темноте. Не знаю, насколько вероятно было то, что они спасутся, но удостоверяться в этом я не стал, ибо за мной по пятам валила разъяренная толпа. Я не мог разобрать ни слова из того, что они кричали, но, похоже, они решили, что я – хозяин этих жалких существ и явился их вызволить. При таком положении дел они, если б меня изловили, могли бы и забыть о своих принципах и отказаться от предварительного повешения. Моим главным козырем сейчас были длинные ноги, а столб дыма все дразнил и манил меня, как будто напоминание о том, что ждет меня в Сердцевине, в моем собственном времени. Шум погони постепенно затихал, превращаясь в отдаленный рокот.

Еще несколько улиц с путеводной нитью в виде этого инфернального света, а сзади все так же раздавался далекий шум толпы и гнал меня вперед. И тут я понял, что бегу уже по булыжной мостовой. На секунду я поверил было, что добежал до исторического центра города. Но эти булыжники тонули в месиве из соломы и навоза. Я уже собрался было поступить умнее и повернуть назад, но тут до слуха моего донесся слабый стон, и я понял, что бесформенная груда, лежащая в нескольких футах впереди, – человек или таковым недавно был. Я склонился над ним, задыхаясь от быстрого бега и борясь с отвращением. Я слышал, что из людей иногда отбивную делают, и несколько раз видел нечто сходное, но такого – никогда. В этой массе можно было признать человека, вполне возможно высокого, но черты лица были стерты, а из голого мяса торчала сломанная кость. Удивительно и ужасно было то, что он все еще жив. Внезапно на него упал луч света и застыл, и я, подняв голову, увидел худющего мужчину с фонарем, в длинном потрепанном камзоле, в штанах до колен и туфлях с пряжками. Жидкие белесые волосы обрамляли его лицо со скошенным подбородком, и что-то жуткое таилось в его глазах с красными прожилками. Он уставился на меня, слегка попятился, заметив меч, а затем приободрился, когда из хмари вокруг стали появляться его сотоварищи.

– Она спаслась, шлюха, но по крайней мере о ее обожателе мы позаботились, а? Неудивительно, что его душа не расстается с его мерзким телом, ибо ее ожидают муки адовы в черных глубинах бездны!

По всей видимости, он так шутил. Как бы там ни было, но некоторые из его товарищей засмеялись, и среди них несколько женщин. В руках у большинства из них были палки, у некоторых – навозные вилы и цепы. Бледный человек потер пальцы:

– Пойдемте поторопим его! Александр Маршалл, при тебе ли веревка? Тогда иди сюда и завяжи хорошую петлю.

– Вы что, собираетесь его повесить? – задыхаясь от волнения, спросил я. – Но зачем, ради бога? Он и так через минуту-другую умрет!

– Ради Бога, речешь ты? Назови тогда благочестием, что мы поднимем этого папского заговорщика и казуиста так близко к Небесам!

По всей видимости, еще одна шутка. Этот парень заслужил новый взрыв смеха.

– Что-то я не понимаю: вы такое с ним сотворили и еще хотите его повесить?

– Да, мой друг. Рука множества, каковою водит сам Господь, направленная против грехов папства и вавилонского блуда, ради Его Церкви, всей тяжестью легла на него. И разумеется, я сделал все от меня зависящее, дабы застать грешников в их грехе. Должно ли теперь идти на попятную? – Он уставился на меня еще внимательнее, и глаза его неприятно поблескивали. – Но, друг мой, почему тебя заботит этот вопрос? Да и внешность у тебя довольно странная, не так ли? – Он мотнул головой в сторону тех, кто стоял позади него. – Но не раскрыл ли мастер Оутс [47] зловещие замыслы заморских государей, которые подсылают к нам своих слуг, чтобы те бродили незамеченными среди нас и подспудно разрушали нашу страну и веру и срыгивали на наши головы зловоние собственной греховности? Неужели мы должны терпеть это и позволять им ходить среди нас безнаказанно и почему не должны мы обходиться с ними так, как поступаем с их добровольными помощниками, как поступили мы с тем, который лежит у ног наших?

Его вкрадчивый голос поднялся вдруг до подчиняющего себе крика, и он взмахнул в мою сторону тяжеловесной палицей. Запекшаяся кровь и волосы налипли на ней.

– Взять его! Вырвите черное сердце из его груди, вырвите ему кишки, да так, чтобы он сам это видел! Так речет Господь…

Я схватил его за грязную рубашку и воткнул меч по самую рукоятку. А когда я толкнул его в грязь, куда он упал рядом со своей жертвой, и развернул меч в сторону его приспешников, раздался крик ужаса. Их испуг дал мне возможность прыгнуть обратно в тень и пуститься наутек.

Поворот, поворот, здесь пригнуться, там вильнуть, и спаси Бог того, кто первым меня догонит и схватит. Оутс, папский заговор… значит, эта паранойя распространилась так далеко за пределы Лондона. Мне не доводилось об этом слышать раньше, но, возможно, в этой заварушке погибло не так уж много людей, чтобы писать об этом в учебниках истории. Затем мне в голову пришла мысль менее циничная: может быть, только одна-единственная смерть и была. Или две – это уж с какой стороны посмотреть. Вполне вероятно, вся эта братия вымоталась, гоняясь за мной, и, лишившись подстрекателя, постепенно сникла, немного одумалась и, пристыженная, побрела по домам. Я понадеялся на это, но задерживаться здесь ради этого не собирался. Казалось, звуки начали снова затихать вдали, но я бежал и бежал, пока не увидел свет и не скользнул за угол – и попал в гущу очередной огромной толпы.

Это было настолько неожиданно, что я решил, будто это мои преследователи. Я чуть было не кинулся на них с мечом, пока не сообразил, что они одеты совсем по-другому и говорят очень тихо. Они стояли на пустыре между двумя высокими зданиями, в свете, отбрасываемом висячими фонариками. И место, и эпоха были побогаче, чем прежние, и, судя по тому, как все выглядело, относились к более позднему историческому периоду. Создавалось впечатление, что я наконец-то нашел нужное направление и возвращаюсь к теням своего времени. У здешних жителей длинные камзолы были из ткани более высокого качества, зачастую еще и расшиты позументом, шляпы были треугольные, со значками и кокардами. Даже камзол мужчины в самом центре толпы был расшит золотыми нитями. Очевидно, это был воинский мундир. Те, кто вел его через толпу, были возбуждены, но не причиняли ему явного вреда. Люди в толпе говорили вполголоса или вообще молчали. И все же в их приглушенном рокочущем бормотании ощущалось озлобление. Не прошло и минуты, как я увидел апофеоз этой злости – быстрый, беззвучный, жестокий: веревку перебросили через бревно и завязали на шее жертвы. Я схватил за руку прохожего.

– За что? – спросил я. – Что он сделал?

– А вы разве не знаете? – отвечал тот достаточно вежливо, но удивленно. – Он расстрелял толпу, волновавшуюся при совершении казни. Солдаты исполнили его приказ; многие погибли. Что ж, пусть попробует повоевать с веревкой!

Пока он это говорил, человек в белом кружевном воротнике отошел от жертвы, впихнув в связанные руки офицера какой-то предмет, очевидно Библию; как только он это сделал, веревка натянулась. Я моргнул от ужаса, но отвернуться не смог. Мужчина повис, оторвавшись всего на несколько дюймов от земли. Он умирал долго и трудно, а толпа в молчании следила за ним. Я сжал рукоятку меча; но с кем я должен был бороться на сей раз? Здесь собрался почти весь город, воспринимая происходящее как торжество справедливости.

– Так и должно быть? – задыхаясь, проговорил я.

– Да, что-то долговато не помирает, – задумчиво пробормотал мужчина, к которому я обращался.

Я ничего не сказал. Для меня происходящее было лишь очередным судом Линча, а человек, которого повесили, вполне вероятно, только исполнял свой долг так, как его понимал. Но кто я такой, чтобы судить их? Кровь еще не высохла на моем мече. И несомненно было одно: любая из историй, которым я оказался свидетелем, могла случиться где угодно – и, как показали события этой ночи, могла случиться и сейчас. И выходило, что те силы, которые некогда подпитывались мятежами и забастовками, продолжают подогревать толпу. Я отвернулся, потрясенный до глубины души, и позволил теням вновь сомкнуться за моей спиной.

Путеводной звездой полыхал пожар, и столб дыма с пламенем вздымался ввысь на безвременных просторах Спирали. Над разрушенными крышами он поднимался подобно темным бастионам среди облаков, огромной башней высился над страной. Под его черным пологом, порожденным ужасом и жестокостью, наливались соком бесчисленные цветы зла. Я попытался препятствовать их росту, но удалось ли мне это? Или только сам замарался в этой грязи?

Я бежал и бежал, уже не сворачивая с пути. Я не выпускал огромный столб из виду, сосредоточив на нем все свои помыслы и устремления и не глядя по сторонам, ибо возможность вновь увидеть тени прошедшего пугала меня. Вокруг меня не стихал гул голосов, но я, наученный опытом, и не думал идти на него. Не было определенного времени или места, откуда он раздавался, они все сошлись в этом гуле воедино, и он был неизменным и постоянным, эхом отдававшийся по дорогам Спирали и становившийся все громче, гремящий водопад ненависти, жестокости и отчаяния. Наконец я все же начал выделять другие, более пронзительные звуки, которые показались мне сначала криками или плачем. Это были сирены полицейских, пожарных машин и машин «скорой помощи», которые прорывались сквозь этот грохочущий хаос. Дым все больше сгущался вокруг, шаги мои громкими шлепками отдавались от полотна дороги, и я уже ощущал на своих щеках жаркое дыхание пламени. От резкого голубого света заболели и без того раздраженные глаза, и я устало огляделся по сторонам.

Гостиница все так же полыхала впереди; но это сияние было ближе. Это горела церковь, и два пожарных шланга отплясывали на ее крыше. Церковь окружили полицейские машины с включенными мигалками, а за ними стояла знакомая мне пестрая толпа, на которую падали пляшущие голубые отблески. Я заметил огромный силуэт Шона, рядом с которым полицейский, стоявший тут же и о чем-то говоривший с великаном, казался просто гномом. Здесь же были и ротвейлеры; снова пристегнутые на поводок, они лениво лизали сухой корм. По всей видимости, здесь все спокойно. Лучше мне не вмешиваться: наверняка придется объяснять, откуда у меня этот меч. Я повернулся и захромал по направлению к пылающей гостинице и улице, по которой смогу наконец-то вернуться домой.

Усталость овладевала мной с каждым шагом все больше, обволакивая подобно свинцовому плащу. Возвращаться к машине смысла не имело, она уже никуда и никогда больше поехать не сможет. От этой мысли мне стало тоскливо. Когда я наконец вышел на дорогу, ведущую по холму вниз, то увидел, как целая стайка насосов тушит огромное пламя, а пожарные сгрудились рядом, в своих черных защитных комбинезонах похожие на толпу гномов.

Я вряд ли буду скучать по торговому центру или гостинице; но на этом месте наверняка построят что-нибудь еще более ужасающее. То тут, то там начали появляться машины, можно было увидеть даже такси. Я все время помнил о мече и уже собрался снять куртку, чтобы завернуть в нее оружие, но тут понял, что у меня в руках больше ничего нет. Я оглянулся, но потом вспомнил, что такое уже случалось. Я подозревал, что, придя домой, найду меч целым и невредимым, висящим над камином, как будто он никуда и не исчезал. Но окно будет разбито.

Так оно и вышло. Когда я вылез из попутки, которую поймал по дороге, то увидел осколки стекла на тротуаре.

– Ваше окно? – поинтересовался молодой водитель. – Не повезло, дружище, смотри-ка, во всем доме больше ни одного не тронули. – Он оглянулся по сторонам. – Да и вообще тут все довольно тихо, никогда бы не сказал, что была забастовка! А я-то всегда думал, что тут, в районе доков, особенно тяжко.

– Да, здесь по большей части живут преуспевающие люди.

– Наверное, сюда парочку-другую копов прислали, вот здесь и спокойно. Ну ладно, мне пора, не хочу, чтоб жена волновалась. Пока!

Я задумчиво огляделся по сторонам. Он был прав. Большая часть города отделалась легким испугом, даже кварталы, находившиеся рядом с портом. Но здесь тишина стояла просто неправдоподобная. Я внезапно вспомнил о всеобъемлющих, невидимых глазу силах, которые следят за порядком в портах Спирали, в таких, как этот.

Но за кого же приняли меня сегодня вечером? Скорее всего за идиота, сующего нос не в свои дела. Сами они никогда не пытаются разрешить все проблемы. Им, конечно, виднее. И все же… все же. Девушка может умереть, фанатики могут найти другую жертву, а ведьм могут повесить. Но что было бы, не вмешайся я? Мне не дано этого знать. Однако, по крайней мере, хоть в одном я наконец-то уверен: мне суждено было попытаться. Без моего вмешательства все могло выйти еще хуже – и намного.

Я слишком устал, а лифт, ясное дело, не работал. И я пополз вверх по лестнице к моему пентхаусу [48], а когда я наконец до него добрался, то насилу смог попасть ключом в замочную скважину. Сигнализация у меня на автономном питании и отключается изнутри. А когда привычная слуху сторожевая песнь не заиграла, я решил, что вдобавок ко всему и батарейки сели. Я отпустил дверь, и она захлопнулась. Я благодарно прислонился к ней и окинул взглядом свою вытянутую непомерных размеров гостиную.

Камин был на месте, но меча над ним не оказалось. Он лежал на полу, возле окна, в куче битого стекла. Я нагнулся, чтобы его поднять, – и тут же вздрогнул. Как пистолет упирается в шею – это ощущение было мне знакомо.

– Ничего гнездышко! – произнес хриплый неуверенный голос. – Жаль, но я не могу себе такого позволить. Но здесь холодновато. Да и сигнализация не ахти какая. Вставай. Лицом к стене, руки за голову. Живее!

Глава 5

Я встал очень медленно и так же медленно повернулся назад. Пушка была на месте, на дуле короткий глушитель – как раз хватит, чтобы заткнуть звук выстрела. Пистолет подпрыгнул на уровень моего лица, но ничего не произошло. Я смерил женщину взглядом с ног до головы. Она стояла в классической позе: ноги расставлены, руки вытянуты вперед, в них зажат пистолет. Пистолет был зажат в руках крепко, и его трудно было проигнорировать. Но сейчас его хозяйка казалась опасно встревоженной. Или, если выражаться научно, психически неуравновешенной. Ее лохматые черные волосы торчали в стороны сосульками, а темный комбинезон был помят и порван. Вернее, это была не женщина, а перепачканный сажей, измятый хаос. Впрочем, я и сам, наверное, выглядел не лучше. Все дело было в ее лице: черты были вялые, глаза безумные, а в уголках губ все еще пульсировал тик, который я заметил еще раньше. Рот ее дергался так, что она едва могла говорить.

Я склонил голову в восхищении:

– А вы и вправду решительны, не так ли? Вы ведь прошли со мной через все – сколько же это продолжалось?

Она втянула воздух и не без труда проговорила:

– От самого аэропорта! Вы опоздали! Не заметили меня, так? Вы чертовски самоуверенны, после своего прославленного кубка!

– Да нет, я чувствовал.

Но, однажды начав, она уже не могла остановиться, как будто что-то так и распирало ее изнутри.

– А потом эта забастовка, и вы впереди толпы, ведете ее по всяким закоулкам, – тогда я вас упустила из виду: но я знала, что здесь слишком много совпадений, и принялась искать. Я понимала, где вас можно найти: нужно было идти туда, где больше всего неприятностей, – там-то вы и обретались, среди всех этих чудовищ, их идейный вдохновитель! Совершенно так же, как и в Германии! – Голос ее брал все более высокие ноты и готов был сломаться. – Да, там вы действительно завоевали кубок, примите мои поздравления! И от этого вы стали неосторожны, чересчур самоуверенны и осмелились наконец выйти из тени, так ведь? Немного развеяться: насилие, грабеж! – Слюна струйкой сбежала у нее из уголка рта и потекла вниз по подбородку. – Думаешь, и нас купить, так? Ты ведь так думаешь, черт тебя подери? И всё эти проклятые деньги!

Она была близка к истерике.

– Послушайте… – начал я мягко. Но мне тут же заткнули рот:

– Решил, что ты такой умный и от меня избавился? Ну так нет, ты ошибся, чертовски ошибся! Это как раз дало мне передышку, и я вот снова у тебя на хвосте! И поступлю с тобой как ты того заслуживаешь – ты и все такое Scheissdreck! [49]

Она замолчала, судорожно вздохнув. Ее голос внезапно упал, став тихим и проникновенным.

– От тебя один вред, – мягко сказала она.

– Можно, я…

– Но что бы ты ни натворил, все образуется, когда ты исчезнешь. А вместе с тобой и этот ублюдок фон Амернинген…

– Послушайте…

Она втянула воздух и заговорила резко, будто к чему-то готовясь:

– Черт с ним, с законом, нужно давить вас, как тараканов!

– Господи, женщина! – заорал я ей в лицо. – Будешь ты слушать или нет?

Думаю, мне повезло, что она машинально не нажала на курок. Хотя я подозревал, что какой бы сумасшедшей она ни была, но такого не допустила бы, ибо достаточно хорошо владела оружием. Как бы там ни было, она внезапно подскочила на месте и застыла, уставившись на меня с удивлением.

– Ты, – закричал я, позабыв о том, что нужно сохранять спокойствие и сдержанность, чтоб успокоить ее, – помешанная, самоуверенная, эгоистичная, тупая маньячка! Ты слишком быстро делаешь выводы и совершаешь глупости, а остановиться и подумать хоть немного у тебя времени нет! Разумеется, маленькая мисс Крестоносец не может ошибаться! Ошибаться, черт возьми, ошибаться ! Ты не хочешь слушать ничего, тебе невдомек, что другие мнения тоже возможны! Так это не убежденность, а диагноз! За кого ты себя принимаешь – за Господа Бога?

Она сглотнула и улыбнулась отвратительно слащавой улыбкой.

– Ты сам помог мне найти все необходимые доказательства! – торжествующе заявила она. – Но продолжай, пожалуйста. Последнее время мне не особенно часто приходилось смеяться.

Она как-то лениво, как кошка, наевшаяся сметаны, снова наставила пистолет на меня.

Я привалился к стене. В таком состоянии я бы воспринял выстрел почти как избавление.

– Не знаю, с чего начать, – с трудом подбирал я слова. – Понимаешь, все эти переулки и задворки… конечно, я пытался попасть домой, минуя забастовщиков. Ты ведь не видела, что случилось потом? Нет! Ты потеряла меня. Что ж, моей машины ты в гараже не найдешь – прах ее покоится посреди дороги, у самого торгового центра. Меня перевернули, забросали зажигалками, а потом вышибли из машины. Они меня чуть не прикончили. И ты думаешь, это все я сам подстроил?

Она презрительно уставилась на меня:

– Да ты можешь себе позволить сотню таких машин!

Это меня просто вывело из себя.

– Да, глупая сучка , но это будут другие машины! А мне нравилась именно эта, действительно нравилась! Другой такой никогда не будет – и, боже мой, уж конечно, тебе невдомек, что за такими машинками по десять лет в очереди стоят! Это практически ручная сборка. Думаешь, я на это пошел, чтобы получить алиби?

– С тебя станет! – произнесла она со сдержанным презрением. – А если, как ты утверждаешь, забастовщики чуть не убили тебя, то почему я тебя застала у церкви в окружении этих чудовищ?

– Ты меня не с ними застала! Я был с кучкой местных жителей, которых собрал, как раз чтобы остановить их . Если не веришь мне, загляни к кому-нибудь из них – строителю Шону, водителю грузовика Билли какому-то, я могу дать адреса. Они тебе расскажут, чем я занимался.

– Просто ты хитрее, чем я думала, и подготовился ко всему заранее. Заварил кашу – но осторожно.

– Или вот еще: там была девушка – ее изнасиловали и оставили умирать. Можешь заодно узнать, выжила ли она. Послушай, женщина, ты тогда застрелила этого… типа, он ведь бежал, так? И меч у него был сломан. Кто, ты думаешь, его сломал? И от кого он бежал?

– От тебя , что ли?

Смех у нее, как всегда, получился невеселый, как каменная стена, о которую я сейчас бился головой.

– От меня, – тихо сказал я. – И от меча, который лежит у тебя за спиной на ковре.

– Если думаешь, что я отвернусь, то заблуждаешься. Он там лежал, когда я вошла. Ну конечно, он ведь прилетел домой впереди тебя.

– В некотором роде так и случилось. Но я не смогу тебе этого объяснить. Вот только…

– Что?

В голосе у нее что-то переменилось, только я не мог сказать, что именно.

– Ну… кое в чем ты все-таки, наверное, права. Я так понял, Лутц кое в чем замешан – но не в том, о чем ты думаешь. Если уж на то пошло, это даже хуже, но… Да и хрен с ним, что толку? Это выходит за пределы твоего понимания.

Она молчала. Я поднял глаза на нее и увидел, что лицо ее приняло какое-то странное выражение. На мгновение его глубокие морщины разгладились, а с ними вместе ушел и десяток лет. Я краешком глаза увидел, какой она могла бы быть, и это поразило меня больше, чем я мог себе представить. Затем подозрение снова исказило ее черты.

– Только Лутц. Но конечно, не ты.

– Да, – подтвердил я, мужественно встречая ее сарказм. – Некоторые члены совета директоров, и главным образом Лутц. Он действительно пытался и меня в это «кое-что» втянуть, как раз в ту ночь, когда ты заглянула на огонек. По разным причинам дельце не выгорело. Да, наверное, его планы сорвались бы в любом случае. Мне хотелось бы так думать. Да мне и не показалось, чтобы он был чересчур уверен в себе, потому что дотянул до того момента, когда его предложение для меня не слишком много значило. Он выбрал эту ночь, но «Си-Тран» уже налажен и запущен, и все у меня на мази. Ну а после моего отказа он решил от меня избавиться.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она резко.

– Я имею в виду то, что не скучал по дороге в гостиницу. Сначала кто-то выбрал меня мишенью, стреляя из снайперской винтовки с лазерным прицелом, пока я выезжал из парка.

Ее лицо снова приняло странное выражение.

– Ты что, черт возьми, опять не веришь? Ну а потом кто-то пытался снести мне башку на автобане… Видела бы ты, что я сделал с машиной. Не думаю, что мне еще когда-нибудь дадут в прокате хоть что-нибудь…

Слова застыли у меня на губах. На женщину просто жалко было смотреть.

– Это была ты!.. – выдохнул я. – Я должен был сообразить, что Лутц не станет убивать меня в своем парке, чтобы тень подозрения пала на него. Но тебе-то все равно! Это ты, ты – самоуверенная, маленькая…

Я не смог продолжать и сжал кулаки. И тут мне в лицо снова направили дуло.

– Я и моя команда, ты прав, – ядовито подтвердила она. – Жаль, что винтовку я не успела пристрелять. А кроме нее, мы ничего не смогли достать.

– Ты что, оправдываешься? А в машине, что, тоже твоя команда сидела?

Она отрицательно покачала головой:

– Нет. Вот это не мы. Но по почерку похоже на…

Она внезапно сжала губы. Заметила, что ненамеренно сделала мне подсказку, что, разумеется, не входило в ее план.

– Знаешь, – произнес я, глядя, как пот бежит по ее перепачканному лицу, – ты можешь мне не верить, но, как ни странно, я тебе верю. Лутц побеспокоился, чтобы я беспрепятственно покинул его владения. И если бы вы меня тогда убили, вы бы только выполнили за него грязную работу. А сейчас ты, видимо, именно этим и занимаешься…

Эта поза стрелка очень мила, славная такая и устойчивая, но, если ее сохраняешь слишком долго, она становится немного напряженной. И ты здорово устаешь. Я и сам был сейчас не в самой лучшей форме, но у меня была возможность передохнуть. Внезапно я согнул колени и упал на четвереньки. Я думал, что пуля заденет волосы, но она даже не успела выстрелить, а я уже прыгнул. Не вверх, а вперед. Я схватил ее за руки, когда она опустила их, целясь, и отвел в сторону, резко прижав ее запястья к своему колену, словно стараясь переломить палку.

Пистолет с грохотом упал на паркет, но, к счастью, не выстрелил. Я отпустил женщину, оттолкнул ее и схватил пушку. Затем поднялся и преградил ей путь к мечу, но она и без того не смогла бы ничего сделать: она все еще не разогнулась и терла свои запястья. Она посмотрела на меня снизу вверх и до крови прикусила губу. Казалось, она чего-то ждет.

– Повернись, – приказал я, и она подчинилась с усталой, вялой улыбкой. Плечи ее поникли.

Я засунул пистолет за пояс и схватил ее за шиворот и за пояс. Она дико вскрикнула: уж чего-чего, а такого она не ожидала. Я волоком дотащил ее до двери.

– Открывай! – приказал я.

Все еще всхлипывая от шока, она повозилась с замком, но справилась. Я выкинул ее на лестничную площадку. Она снова дико вскрикнула и схватилась за перила, ожидая, очевидно, что я сброшу ее в пролет. Я оторвал ее от балюстрады и подтолкнул к лестнице. Она снова схватилась за перила, думая, что уж на этот раз я обязательно столкну ее. Она была совершенно вне себя от ужаса, и это только распаляло меня. Не знаю, откуда у меня силы взялись, но я шел сзади и пинал ее все шестнадцать маршей вниз по сумрачной лестнице. При этом она цеплялась за все руками, дралась, визжала, а ее ноги то и дело застревали между прутьями перил. Время от времени мои многоуважаемые соседи выглядывали из дверей.

– Мормоны, – объяснял я, и все понимающе кивали головами.

Наконец я добрался до площадки первого этажа, из последних сил повалил ее на спину и вздохнул с облегчением.

Она быстрее пришла в себя и отдышалась – ей ведь не пришлось таскать тяжести по лестнице. Она покосилась на меня снизу вверх, так, как люди смотрят на подозрительного вида дерево, гадая, в какую сторону оно упадет.

– Тебе проще было пристрелить меня наверху. Или просто по-тихому свернуть мне шею.

– Женщина, ради бога…

Это было все, что я смог из себя выдавить. Она попыталась встать, но я вытащил из-за пояса пистолет и знаком показал ей, чтобы она оставалась внизу. Она не сводила с меня глаз.

– Я тебя не понимаю.

– Тебе такое не по уму, – огрызнулся я. – Ты начала с «дважды два» и получила «двадцать два». Или тысячу семьсот двадцать шесть.

Она с силой ударила ладонью по гладким мраморным плитам:

– Что ты, черт побери, замышляешь? Я хочу знать!

– Посвисти, вдруг поможет, – посоветовал я ей. – Что-то назревает, это ясно как божий день, но я совершенно уверен, что с твоим узеньким кругозором тебе этого не понять. Так что лучше не суй свой нос в это дело. И свой умишко с одной извилиной.

Она возмутилась:

– То же самое я могу сказать и тебе! Это нападение на автобане – знаешь, что это было? А сумеешь защититься от еще одного?

Я застонал. Пределом моих мечтаний сейчас была постель, это чудное видение шестнадцатью этажами выше.

– Да, да, да…

Мне необходимо было что-то сделать, как-то выпутаться из того, во что вляпался, – спросить у кого-нибудь совета, обдумать все. Но прежде всего нужно было выспаться. Я протянул руку, снова схватил ее за ворот и поставил на ноги. Протащил ее по мраморному полу прямо к стеклянным дверям, быстро и потому бесшумно. Портье не было видно, и это тоже было мне на руку. Я толкнул двери, и они ответили вздохом, когда мы ступили на коврик. Я выкинул ее в ночь. Окинул взглядом дорогу – никого не было видно, только сирена время от времени прорезала тишину. Небо постепенно светлело, уличные фонари тускнели. Скоро рассветет; до следующего вечера я не смогу ничего предпринять. В любом случае мне необходимо выспаться.

Я поднял пистолет, увидел, как она вздрогнула, услышал тихий быстрый вздох. Я поставил пистолет на предохранитель, разрядил обойму, вытряхнул патроны и бережно положил их на тротуар. Ногой отбросил их ярдов на двадцать. Затем открутил глушитель и положил его в карман.

– Протри обойму, прежде чем опять заряжать, – произнес я и протянул ей пистолет. – Ночь обещает быть жаркой. Тебе он может пригодиться, чтобы добраться до дому.

Я резко развернулся и ввалился назад в двери, изо всех сил стараясь не выдать своей поспешности. Я все время ожидал, что она схватит обойму. Но, взглянув в зеркало, увидел, что она так и стоит на месте без движения и смотрит мне вслед. В приглушенном свете фонарей, когда с лица ее исчезла застывшая маска злобы, она выглядела даже лучше, чем могла бы, – очень даже ничего себе, честное слово. Но я все так же на полной скорости рванул к лестнице, стараясь не думать о шестнадцати маршах, отделявших меня от душа и постели. На данный момент они были для меня самой большой неприятностью.


А вечером появились новости. День прошел мимо меня. Я проспал как убитый часов одиннадцать; когда проснулся, готова у меня была словно футбольный мяч, а язык можно было намылить и побрить. Но горячая ванна и завтрак возродили мой интерес к жизни и к событиям прошлой ночи. Забастовка затухла с приходом утра, но город все еще пребывал в глубоком шоке. Полицейские взяли несколько главарей и безобразников более низкого пошиба, и я нисколько не удивился, что организованные шайки попросту испарились. Их все еще «активно разыскивали», и за ними «по пятам шли сотрудники уголовного розыска»; но я-то знал, как далеко им еще придется идти, идти за пределы обычного человеческого опыта. Да я как раз и сам туда собирался.

Конечно, если удастся раздобыть машину. Как следует отдохнув, приняв душ и побрившись, я провел весьма любопытный час, пытаясь найти хоть одну; но именно сейчас спрос на них превышал предложение. То, что осталось от моей машины, куда-то оттащили, но чемоданы были найдены более или менее невредимыми, хотя изрядно поцарапанными и искореженными. Наконец, когда я привлек все связи, имеющиеся у меня благодаря «Си-Трану», я нашел-таки одну безумно дорогую и роскошно отделанную машину из тех, что мне особенно не по душе. Но в том месте, куда я направлялся, мне пришлось бы преодолевать весьма немалые расстояния. Впрочем, я уже начал сомневаться, стоит ли мне туда соваться. В прошлом мне не всегда легко удавалось найти дорогу к таверне; но мой старый «морган», казалось, сам знал дорогу и без труда пробирался по мощенным булыжником улицам старого порта, вниз по темным переулкам, которые неизменно выводили меня к свету и теплу «Иллирийской таверны», где я действительно чувствовал себя как дома.

Теперь же, трясясь под равномерное урчание мотора в чреве холеного самодовольного чудовища и прислушиваясь к стуку и позвякиванию меча на заднем сиденье, я задумался: уж не наваждение ли все это. Моя новая машина казалась совершенно чуждой этому месту. Тени старых складов проносились мимо и соскальзывали с отполированной до блеска металлической обшивки монстра, а романтические названия старых улиц – Дунайская улица, переулок Ориноко, Большая площадь, Гудзонская набережная – вряд ли могли пробить лед его тонированных стекол. Все, что он мог мне предложить, – современные здания, даже более шикарные, чем дом, в котором я жил, кварталы, на каждом шагу пестревшие дискотеками, маленькими бутиками и ресторанами с фестончатыми занавесками и медными, вечно работающими вентиляторами. Я кружил по городу, трижды менял маршрут и тем не менее постоянно возвращался на одно и то же место. У меня возникло ощущение, что на моем пути воздвигнуты барьеры, тем более крепкие, что невидимые глазу.

Я совершенно выдохся и вознамерился сделать то, чего не делал уже многие годы: затормозил у одной из пивнушек – той, которая помрачнее да постарше, – и спросил парочку ископаемых, которые как раз выбирались на улицу, не знают ли они, где находится «Иллирийская таверна» и некий штурман по имени Джип, если он, конечно, сейчас в порту. Они с неподдельным изумлением уставились на меня и пробормотали что-то вроде того, что о таком слыхом не слыхивали, и заковыляли прочь, опираясь на свои палки, то и дело оглядываясь и ворча. Я вздохнул, лениво прошествовал внутрь, заказал кружку пива и повторил свой вопрос. Я помнил, как в ответ на него атмосфера весьма часто теплела. Но на этот раз бармен лишь скорчил кислую физиономию и пожал плечами, а в дальнем конце зала внезапно возникла какая-то тень. Огромный мужчина в идиотской черной куртке и джинсах, седой и лысеющий, с багровым лицом моряка, которое контрастировало с пожелтевшим от времени белым свитером из джерси, вразвалочку подошел к стойке и облокотился на нее как-то уж слишком близко ко мне.

– А что у тебя за дело до этих ребят, а, дружище?

Я взглянул на него в упор. Мне не нравилось, когда надо мной нависают.

– А кого это беспокоит?

Он замолчал на мгновение.

– Эта таратайка на улице твоя, дружище?

– Верно.

– Тогда вали отсюда, а то мало ли что с тобой стрясется. Здесь местечко-то не из приятных, гиблое местечко.

– Я сюда по делу приехал. И уеду, когда все сделаю.

Он поднес стакан ко рту и прямо в таком положении принялся говорить:

– Так, дружище, и до беды недалеко.

– Я как раз об этом и подумал.

Его лицо приняло выражение удивленной издевки, и он оглядел пивнушку в надежде на то, что кто-нибудь засмеется. Но так и не дождался. Затем он поставил недопитый стакан на стойку и резко выпрямился; я последовал его примеру. За всем этим что-то было, и я понял, что если у кого и спрашивать про Джипа, так это у него. Хотя придется, наверное, попотеть, прежде чем он что-нибудь скажет.

Бармен засуетился:

– Я здесь не потерплю никаких разборок. Допивайте и выметайтесь оба, или я сейчас же вызову копов.

Ни я, ни он допивать не стали. Медленно, не спуская друг с друга глаз, мы пошли к выходу. Я открыл дверь; он посторонился, и я прошел вперед. Я еще не успел спуститься с крыльца, как мне на плечо опустилась тяжелая рука, и я отлетел к покрытой черной сажей стене. Великан гадко ухмыльнулся, глядя на меня. Я только сейчас заметил, какие огромные у него зубы, поломанные и неровные, да еще и желтые.

– Я могу с тобой разобраться хоть внутри, хоть снаружи, – проскрежетал он, – хоть так, хоть этак. Но тут оно и лучше.

До этого я не испытывал страха, но невероятная сила этой руки кое-что изменила в моем отношении к нему. И эти зубы. Я тревожно огляделся по сторонам: улица опустела, небо постепенно темнело. В свете закрытой тучами луны тени необъемных викторианских зданий лились вниз, на узкую дорогу, подобно потокам чернил, черным и тяжелым. Но один из домов отбрасывал кружевную, подобную гигантской паутине, тень, и при виде ее сердце мое забилось сильнее. И тут надо мной снова навис этот мужчина. Седые лохмы падали ему на лицо, и лицо от этого странно раздувалось, становилось длиннее и уже. Губы его приоткрылись и почернели, мне в нос ударило зловонное дыхание, а на лицо брызнула слюна. На руках, которые потянулись ко мне, не было пальцев, это были монолитные кулаки; но тут в жестком белом мехе стали видны черные когти. В залив, образовавшийся между облаков, вплыла луна. Глаза, сузившиеся и потемневшие, загорелись жестокой яростью. Этот самый крупный из живущих на земле хищников, по крайней мере тех, что известны мне, мог бы смело встретиться и с тиранозавром. На меня с высоты футов в одиннадцать смотрел матерый самец белого медведя.

Но я уже увидел тенистое кружево и мачты огромных парусников. И стоило луне выглянуть из-за туч, как без каких-либо видимых изменений облачный залив превратился на считанные секунды в окно, которое выводит к безбрежным морям и блистательной стальной синеве заоблачных архипелагов. Неуемная радость наполнила меня, ведь передо мной лежала бесконечная дорога, по которой я так часто плавал. Я расхохотался и протянул руку Я ожидал услышать звон разбивающегося стекла, но вместо этого раздался слабый рокот электризующего дуновения ветра. Прогресс в моих способностях был налицо Воздух закрутился вокруг, и в моей руке оказался меч. Я молниеносно кинулся вперед, оттеснил чудовище к покореженным мусорным бакам возле дверей и схватил его за грязный мех, который когда-то был свитером. Затем провел острием меча по его челюсти: малейшее нажатие проткнуло бы его башку насквозь.

– Меч с серебряной инкрустацией, если тебе это интересно. Так что стоит мне лишь раз кольнуть, и ты уже никогда не сожрешь ни одного тюленя, дружище. Говори, где таверна?

Что-то внезапно изменилось, и вот мои пальцы опять тонут в жестком джерси.

– Дак ты тот, у кого копье? – с ужасом произнес великан, снова превратившийся в человека.

– Ты слишком любопытен для того, кто вот-вот лишится головы, – произнес я и встряхнул его за ворот свитера. – Что с того, если это так? Хочешь пятеркой разжиться на том, что выследил меня, или как?

– За твою чертову башку сулят ой какие вознаграждения! – прорычал он, пытаясь вывернуться. – Нет, я тебя к моим дружкам не возьму!

– Вознаграждения? – переспросил я. – Хочешь сказать, даже не одно? А о каких дружках ты говоришь? О Джипе? Он в порту?

Глаза его широко раскрылись, и пот градом лил по лицу.

– Слушай, ладно, ты спер это копье, но мы-то что тебе сделали?

– Я не хочу причинить вреда Джипу, идиот ты хренов! – прорычал я. – Я его друг! Мне нужна его помощь! И почему-то мне не добраться до таверны!

– А ты чего ожидал после забастовки? Стражи поставили барьер! Не знаешь разве, кто сюда может попасть, когда дети ночи на свободе!

– Знаю, Пэддингтон [50], знаю, – пробормотал я и посторонился, давая ему подняться. – Кое-что я видел. Стражи , да? Но мы уже за границами, иначе ты не смог бы поменять облик, а я – призвать меч. Значит, ты можешь меня проводить в таверну, так ведь? Залезай в кабину!

– Ежели у тебя копье, – повторил он, тряхнув головой, – ни один барьер не выдержит.

Я распахнул дверцу:

– Залезай.

Великан трясся как осиновый лист и с места не двигался. Я кинул меч на заднее сиденье. Он вздрогнул так, будто я его ударил, и с сомнением покачал головой. Затем, все еще с недоверием, он открыл дверцу рядом с сиденьем водителя и залез в машину.

– Да кто ж ты такой? – спросил он, совсем сбитый с толку. – Вроде не похож ни на одного из колдунов, каких я встречал.

– Отлично, Пэддингтон. Я не из них. Ну, куда?

Дорога до таверны никогда прежде не казалась мне такой длинной и петляющей, как в этот вечер. Мы тащились мимо старых доков, боясь пропустить нужный поворот, мрачные громады складов нависали над нами, подобно каменным призракам исчезнувшей коммерческой империи, – я хочу сказать, исчезнувшей в Сердцевине. На самом деле больше половины этих – самых обычных – зданий были пусты и выглядели как раковины моллюсков, с заколоченными или разбитыми окнами и кустиками травы, растущей между разбитыми кирпичами. Многие из них были уже снесены, а на их месте высились ржавые железные ангары, полузаброшенные промышленные строения, лесопилки и маленькие покосившиеся мастерские, а иногда и просто пустыри, заросшие травой. Но за этими улицами и огибая их, скрываясь в их тени, все так же бежали старые тракты и стояли складские постройки, полные чудных товаров со всех концов Спирали, которыми предстояло торговать в еще более удивительных местах. А над их крышами возвышались высокие мачты кораблей, доставлявших эти товары. Мимо нас вереницей прошагали ослы, нагруженные тяжелыми тюками. У погонщиков были бесстрастные лица с орлиными носами. Я только теперь начал доверять своему медведеподобному поводырю. У мужчин были луки, и они бросали на нас подозрительные взгляды. Мимо нас проехал странный беззвучный грузовик, переливавшийся алым и золотым. Он тихонько катил по главной улице на двух черных шарах-колесах, которые явно никак не были закреплены. Мы с великаном переглянулись; на Спирали можно добраться даже до отдаленного будущего – во всяком случае тому, кто достаточно смекалист, чтобы отважиться на такое. Но этот вид путешествий не был особенно популярен. Торговые связи с будущим были слишком неразвиты, а шок от подобных вояжей – огромен. На мостовой рядом с одним из складов, склонившись над грудой шевелящихся мешков, размахивали руками люди в капюшонах. Я дал по газам и пролетел мимо, а великан одобрительно кивнул.

– Жутковато, – сказал он лаконично.

Пока я еще не вступил в игру, я мог бы ему заметить, что то же самое можно сказать и о нем; но я уже назвал его Пэддингтоном, а такту учатся смолоду. Или никогда.

– Поверни здесь налево, – сказал он, и в месте, где еще минуту назад я видел сплошную стену, появился узенький проезд. В конце его, светясь в ночи окошками и отражаясь в блестящих лужах, были видны теплые окна «Иллирийской таверны» с красными занавесками.

– Ты оставил свою выпивку, – сказал я своему вожатому, выворачивая с дороги на мощенный каменными плитами двор таверны. – Я куплю тебе еще.

– Благодарю, – ответил он. – Но ежели ты меня отпустишь, я пойду. Без обид – я ж вижу, ты вроде как командир. Может, я и ошибаюсь, но мне такого командира не надо. Я нюхом чую опасность, когда ты рядом. И Джип тоже может почуять, но ему самому решать.

Он вылез из машины, вскинул свою белоснежную голову и потянул носом воздух.

– Тебя ждут, – проворчал он, развернулся и побрел обратно в ночь.

Это меня вовсе не удивило. Но даже тут, под знакомой до боли вывеской, на которой светились надписи на разных языках, все замечательно косноязыкие и неидиоматичные, я засомневался. Я и так нередко навлекал на своих друзей опасность, но никогда не ощущал этого так явно, как сейчас. Но делать было нечего: мне необходимо было посоветоваться. Я толкнул дверь, и знакомый запах из смеси пива, специй, крепкого маринада, дыма и менее знакомых мне ароматов окутал меня с ног до головы, как и приглушенный гул голосов, по большей части человеческих, но не только. Он принес с собой воспоминания о доброте и моей принадлежности к этому миру. Я закрыл за собой дверь в тот мир и спустился по ступенькам вниз Внизу меня ждала Катика.

Она обвила руками мою шею, и я обнял ее. Катику обожать было совсем нетрудно, несмотря на то что она бывала совершенно непредсказуемой, а иногда и того хуже и несмотря на то что, вопреки своему роду занятий, она в последнее время – да и обычно – не слишком-то часто мылась. Эта привычка не была заложена в нее воспитанием, тогда как использование дешевой розовой воды, несомненно, заложено было, и в огромных количествах Она, как всегда, была одета в крестьянское платье с облегающим лифом и широкой белой юбкой в складку, если, конечно, вы в состоянии вообразить себе крестьянку, которая торчит под фонарями и свешивается чуть не до земли через перила, – что-то среднее между молочницей и Лили Марлен. [51] Но сегодня не было и следа от ее сардонического «заходи». Широко раскрытые невинные серые глаза, которые были самым лучшим в ней, были взволнованны, и под ними залегли темные тени. Недоверчивые морщинки у рта стали как-то глубже. Я нагнулся и поцеловал ее, заметив, что ее губы сильно раскусаны.

– Я очень рада, что с тобой все в порядке, С-стефан, – пропела она, изменив мое имя своим слегка свистящим говорком. – Еще чуть-чуть, и все было бы не так хорошо, я про то, что ты вмешался в это дело. Но ты поступил правильно, совершенно правильно!

– Прошлым вечером, хочешь сказать? Ты об этом знаешь?

Она снова заключила меня в свои воздушные объятия.

– Кое-что я, конечно, знаю, но многого все же не понимаю. Например, кто эта сука, которая пыталась тебя убить. Но я горжусь тобой, горжусь!

Обняв меня, она вся изогнулась, как будто проверяя на прочность мое самообладание, а затем увлекла меня в главный зал таверны. Завсегдатаи в большинстве своем предпочитали уединиться в тени, поэтому трудно было сказать, сколько там народу. А сегодня там и вовсе царило ощущение странного запустения и тишины.

– Заходи, штурман здесь, он должен услышать от тебя самого все о твоих подвигах!

– Да, но откуда тебе-то все это известно? Ты ведь не следила за мной?

Она рассмеялась:

– Если бы могла, то обязательно следила бы! Это помогло бы мне коротать длинные здешние дни – такие длинные, такие бесконечно длинные! Но это изматывало бы меня слишком сильно. К тому же, – она искоса посмотрела на меня, – я просто обязана быть в курсе всего происходящего на Спирали. И в результате я о многом узнала – и о твоих подвигах тоже.

Я поежился: мне стало как-то неудобно.

– Выставил себя, идиота, на посмешище. Пытался остановить поток. Почувствовал вкус власти…

– Вбил немного ума в их твердолобые головы! – с негодованием выпалила она. – Кто-то должен руководить. Я знаю тебя, я тебя люблю, мой С-стефан, но такого не ожидала – от тебя, который так долго стоял у порога, но никогда через него не переступал. Что-то происходит, что-то наконец-то зреет внутри тебя. Эти времена, они призывают того, кто сможет противостоять потоку, кто сумеет повести за собой людей. И ты вышел вперед.

Я вспомнил о ведьмах и задумчиво почесал затылок:

– Ничего особенно хорошего я не сделал. Это было какое-то наваждение…

– Лучше что-то, чем ничего! – отрезала она и прикрыла глаза. – Поверь мне! Ты думал, видел, что происходит, и останавливал безобразия там, где мог, – и в своем времени, и на Спирали, – а там, где ты чего-то не понимал, ты оставлял все как есть. Без твоего вмешательства этой ночью произошли бы куда более страшные дела, гораздо более страшные! Что-то случилось, С-стефан, что-то, о чем тебе знать не дано, но это нечто исключительно страшное. Что-то, чего не случалось за всю мою жизнь здесь, а я живу тут уже не так мало. Мы ждем беды.

– Которая произошла, – растягивая слова, произнес приглушенный голос из темного угла, где у самого очага стояло кресло, – а я-то ожидал корабля, который пойдет за границы. Черт возьми, я только вернулся из Ультима Туле [52] с грузом огненного янтаря, меха носорога и сосулек – всё под личную ответственность! Все, что мне надо, – это спокойствие и ноги в тепле, а тут вдруг всю эту чертовню как прорвало. – Джип беспокойно фыркнул и слегка кивнул в знак приветствия. – Все именно так и есть. А теперь вот еще кого к нам ветром занесло!

– Вот это как раз вполне могло и не произойти, – проговорил я после того, как мы обменялись привычными шлепками по спине и ритуальными ругательствами. – То есть я хочу сказать, меня могло и не занести. Почти все дороги к вам перекрыты.

Джип кивнул:

– Что до меня, я, как всегда, счастлив видеть тебя здесь, живым и невредимым. Все-таки Его старое Величество – славный охранник и проводник: когда он рядом, никто не решится тебя беспокоить. Рад видеть что ты добрался благополучно.

– Сначала знакомство не очень задалось, но – Величество?

– Ну а как еще ты бы назвал семифутового парня, который…

– Может превращаться в белого медведя? Ты прав. Но послушай, что же это такое? Что произошло?

Джип, явно пребывая в нерешительности, со свистом втянул воздух. Он не любил впутывать меня в темные дела на Спирали, особенно после того, как поступил так в нашу первую встречу, в результате чего я несколько раз оказывался на волосок от смерти.

– Лучше оставь ты всю эту веселуху. Это не то, о чем следует распространяться без надобности. Скажу тебе честно: я уже навострился было отправиться туда, где климат поспокойнее, а тут Кэт сообщает мне, что ты угодил в самую заваруху, и я понимаю, что уж теперь-то ты совершенно точно прискачешь сюда на следующее же утро, – и остаюсь на месте. А тем временем все рванули отсюда, и теперь черта с два я подниму якорь, разве что на какой-нибудь каботажной консервной банке. Но чего только не сделаешь ради друзей!

Я усмехнулся:

– Ты чертовски хорошо знаешь, что вряд ли на Спирали найдется хоть один шкипер, который не заложит с превеликой радостью свою душу, жену или половину своего груза только за то, чтобы ты принял управление его кораблем на себя. Но не думай, что я не благодарен тебе. Мне о многом нужно тебе рассказать, а еще о большем спросить. Почему бы нам не… Мирко!

Хозяин таверны, с сияющим лицом обрадованной гадюки, выкатился из темноты, толкая перед собой тележку заставленную глиняными пивными кружками, флягами с туйкой и огромными лоханками с маринованными овощами.

– Эй пан Стефан, мне говорят, ты идьешь! А я говорит – беда, беда, большая беда, ха? Накатит на тебя, как камень с лавины. А я катит пиво. Пусть небеса рухнут на землю, пусть копья воруют, но пиво – уж в этом ты может уверен быть! Ха!

– Воруют копья – о чем это ты?

Но, суетясь возле своей тележки, он казался серьезнее, чём обычно. Я тихонько толкнул Катику в бок, но она в ответ отпихнула меня на заваленные подушками кресла и тотчас уселась там между мной и Джипом.

– Не часто выпадает счастье оказаться между двумя такими героями!

Она блаженно улыбнулась, потянулась и выгнула спину, пригревшаяся и в свете огня похожая на кошку. И тут же ее настроение переменилось, а глаза стали чужими и холодными.

– Теперь расскажи нам о прошлой ночи!

– Все началось чуть раньше, – произнес я. – Я уже собирался домой – я летал в Германию по делам «Си-Трана»…

Катика резко выпрямилась в своем кресле; от удивления ее глаза стали круглыми.

– В Германию?

Джип прикрыл глаза рукой.

– О господи, – проговорил он тихо (Джип вырос в религиозной семье). – Скажи, что это не так…

И пока они слушали, я видел, как напрягается Катика, как дыхание ее учащается и становится прерывистым. Казалось, она каждый миг моего приключения переживает вместе со мной, мчась в бешеном темпе по затянутым облаками вершинам, переживая ужасные последствия этого пробега, видя перед собой таинственный город и представляя мое не слишком приятное возвращение. Джип ничего не выражающим взглядом глядел куда-то за носки своих ботинок, в судорожные узоры, рисуемые огнем в камине, и ни разу меня не перебил. Но когда я закончил, он резко потянулся вперед, дрожа всем телом, и подкинул в камин два больших полена.

– Фигуры, – вот и все, что он сказал, когда я закончил. Катика промолчала, только крепко схватила меня за руку, как будто пытаясь удержать. Лица у них обоих были бледные, потрясенные и негодующие.

– Какие фигуры, Джип? – терпеливо спросил я.

– Облака. Горы. И то и другое – фрактальные [53] формы, что-то типа единообразных прогрессий. Легко переходят в другое состояние.

Он наблюдал за бесконечным изменением рисунка языков пламени, как будто это для него что-то означало. Вполне возможно, что так оно и было, ведь он мог понять смысл течений и колебаний времени и пространства на самой Спирали и выбрать правильный курс, чтобы пройти между ними. Помолчав немного, он прибавил:

– Этот город… как ты там себя чувствовал?

– Хочешь сказать, если не считать того, что за мной охотились? Мне… мне там понравилось. Думаю, меня бы туда потянуло даже без происков Ле Стрижа – или того, что он на меня наслал.

– Джисс , – фыркнула Катика. – Страшная штука, которая действует на ум и сердце.

– И трудноуловимая. Работает безотказно, но сразу и не поймешь… Кажется, Стриж научился новым премудростям, по крайней мере похоже на то. И ты даже не знаешь, как называется чертово место? Тогда я тебе скажу. Это Гейленберг. [54]

– Гейдельберг?

Джип скривился:

– Гейленберг . И я был бы рад хоть как-то вознаградить всех парней, которые полжизни потратили, пытаясь отыскать этот городок, куда ты совершенно запросто проник, вот так-то. Это – как правильнее сказать? – одно из самых могущественных мест на Спирали. Нет, исполненных могущества, так будет точнее.

– Магическое? – спросил я.

– Да, точно. Мне не хватает твоего образования. Точно, магическое – но и одно из самых опасных.

– Похоже на то, – вздохнул я.

– Да. Вроде все сходится. Понимаешь, дело вот в чем Ты как будто неплохо изучил Спираль и, стало быть, слыхал про тени.

Я кивнул. Длинные тени, вроде тех, которые огонь отбрасывает на выложенную каменными плитами площадку перед камином. Они из Сердцевины падают на Спираль, из времени в бесконечность. Сливаются и объединяют переменчивые сущности места, дабы воплотить в себе его подлинную суть.

– И как ты можешь предположить, целые нации отбрасывают такие тени, только они несколько шире, и они обволакивают другие тени. Именно на такую тень мы и наткнулись тогда на Яве. И целые континенты, да что там – группы народностей, они тоже отбрасывают тени. Только те не настолько плотны, они немножко туманные. Но практически всегда есть что-то наподобие фокуса, который воплощает в себе их дух, их историю, и даже более того. Это то, что некоторые называют культурой или цивилизацией, но эти названия и вполовину не выражают сути явлений. Ну а что до Гейленберга, то его можно было бы с полным правом назвать сердцем Европы, европейской цивилизации и всего, что наполняет ее жизнью и силой. Именно поэтому ты и чувствовал себя там как дома.

Я с сомнением покачал головой:

– В Германии? Сердце Европы? Что-то не очень верится.

Джип прошел через две мировые войны. Он рассмеялся:

– Мы здесь говорим об истории, дружище, о настоящей истории – с самого каменного века, а может, и раньше. История в обычном понимании – с ее войнами, альянсами, тиранией – все это меркнет, все это лишь рябь на поверхности потока. Из последних событий можно заключить, что у Франции, Голландии или же Испании как будто больше силы, но это все чушь собачья. Да посмотри на себя – твой дед воевал с нацистами, но ты говоришь по-немецки, по-французски и бог знает еще по-каковски и ездишь туда-сюда, когда тебе вздумается. А ведь между вами всего одно поколение – а как насчет сотни-другой? Тысячи поколений? Так что можно и пошире взглянуть на все это, дружище. Ты там был как дома; и Кэт тоже, хотя она из той части Европы, что скорее относится к Спирали, нежели к Сердцевине. Даже я, хоть я и со Среднего Запада, откуда родом мои старики. У нас там тоже что-то вроде своего Гейленберга есть, но он совсем другой, и корни его не так глубоки – пока еще. В Гейленберге заключена огромная сила, Стив, великая сила, которая стягивается туда из самых отдаленных уголков Спирали.

Меня обдало волной холода. Огромный полусобор снова возник перед моим внутренним взором, темный и манящий, создающий ощущение присутствия чего-то таинственного.

– Вроде этой дупии , хочешь сказать? Или Гаити и невидимых ? Или духов с Бали, или Шимпа?

Джип задумался:

– Может, ты и прав. Это разум, это материально лишь отчасти – но, боже мой, они даже близко не стояли с этим .

– Даже Шимп? – Я улыбнулся. – Крепкий орешек был. Жаль, его на Ле Стрижа не натравить!

Джип, как ни странно, не улыбнулся мне в ответ.

– Уж поверь мне на слово, Стив. Это не только мощнее, оно… огромнее. На целый порядок. И даже больше, оно… – Он взмахнул в воздухе рукой. – Оно в меньшей степени коренится в делах мирских, в меньшей степени относится к нашему миру. Это труднее понять. Видишь ли, Шимп, Баронг, даже этот маленький мерзавец Дон Педро, в конце концов, – они все так или иначе были людьми. Они переросли человеческое состояние, но тем не менее могли возвращаться в свою старую форму, ходить, говорить, есть и сражаться и – ну пару-тройку других вещей, да! Как Рангда [55], ты ведь мне рассказывал, а?

Он улыбнулся; я вздрогнул; Катика фыркнула и провела пальцами по внутренней части моего бедра.

– Но это , – Джип тряхнул головой, – оно так не взаимодействует с другими, думаю, что нет. И еще оно существует благодаря тому, что его не сразу распознаешь. Говорят, впрочем, что в свое время этот мозг тоже принадлежал человеку. Но он все больше и больше осваивал Спираль, стремясь все дальше и дальше, к самому Краю.

Он задумался, глядя на танцующий огонь в камине.

– Хочешь сказать, как Молл?

– В каком-то смысле. Ты видел ее в действии и кое-что знаешь. Она уже нечто большее, чем вмещает в себя обычное материальное тело. Но это ушло гораздо дальше, чем она, чем Шимп, чем любой, о ком мне доводилось слышать. Что-нибудь зайдет так далеко – и, каким бы оно ни было изначально, ему суждено измениться. Там пространство и время становятся единым целым. Вещи, в которых мы с тобой уверены, уверены в их надежности, становятся все менее и менее стабильными, менее материальными, а те вещи, которые абстрактны, обретают реальное существование, делаются четче, более определенными, ближе к абсолютам.

– Однажды ты мне об этом уже рассказывал. А эта… вещь? Она тоже там?

Он задумался:

– Говорят, что так. И порой возвращается, чтобы вновь прикоснуться к миру, который покинула. А что до формы, которую она приняла… я ведь никогда не был в этом городе и не видел его. Но ошибки тут быть не может, судя по твоему описанию города и собора. Впрочем, есть во всем этом одна маленькая странность.

Я вздрогнул:

– Странность? Господи, понятно, там так жутко внутри! Жаль, что я не разбил этот чертов камень…

– Нет, С-стефан! – воскликнула Катика, и в голосе ее звучал испуг.

Джип откинул назад свои рыжие волосы:

– Это добрая сила, Стив, во всяком случае в далекой перспективе. Ты знаешь, что он перемещается, этот город? И полностью изменяется внешне. Всегда он оказывался в тех местах, где под угрозой каким-то образом оказывалась самобытность Европы. И всегда держался ближе к границам, где через них просачивались темные силы. Сегодня это где-то на границе Германии и Восточной Европы, рядом с былой Российской империей, но он бывал и в других местах. Во время прошлой войны поговаривали, что он объявился где-то на юге Англии. А давным-давно, в Средние века, когда мавританские калифы из Испании положили глаз на Европу, он обосновался на северном склоне Пиренеев. И там его назвали Монтсальват.

Я резко выпрямился:

– Подожди-ка…

Даже я слышал это название, хотя не помнил контекст.

– Да-да, – кивнул Джип. – В те времена сила, которая была заключена в его стенах, называлась Санграаль, или просто Грааль. Она стала знаменитой в качестве Священной чаши.

Я будто пивом захлебнулся. Дыхание перехватило, и, как, наверное, выразился бы Джип, я выглядел как лягушка-бык [56], которая вот-вот лопнет.

– Черт побери! – выпалил я, когда ко мне вернулся дар речи. – Ты хочешь сказать, что это… Я, конечно, не очень хорошо помню эту легенду, но когда-то я читал… Эта каменная глыба, ты хочешь сказать, ее считают чашей, из которой пил Иисус во время Тайной вечери? Что в нее после этого собрали Его кровь? А копье – то самое копье, которым римский солдат Его ранил? Ну, Джип, я на Спирали натыкался на странные вещи, но такое?

– Стой, придержи коней! – протянул Джип с насмешливым удивлением. – Не стоит все подряд поджигать своей ай —гностикой, проклятый язычник! Легенда о Граале не входит в Писание, это так. Я был воспитан в строгости, уж можешь мне поверить. Это легенда, один из архетипов, которых полно на Спирали. Самые разные люди верили, что это реликвия, связанная с Христом. Но сам Грааль старше, чем эта легенда. Намного старше. В самых ранних версиях этой истории ничего собственно христианского и в помине не было. Это был камень, чудо-камень, как разные там греческие рога, – ну, ты знаешь!

– Рог изобилия? Cornucopia?

– Правильно, правильно! Они именно так на это и смотрели. Понимаешь, это была языческая святыня, которой молился народ, ну вроде Золотого Тельца. Но Грааль уходит корнями еще дальше. Туда, за капища и каменные столбы, дольмены и менгиры и огромные курганы, далеко вглубь каменного века, – культ, который распространился по варварской Европе в эпоху схода ледников. То, что археологи называют камнями чаши и кольца из-за отметин на них. Копье же использовалось в другой части ритуала, и всегда его наконечник был сделан из кремня или обсидиана. Грааль был центром культа, его средоточием.

– Копье и чаша? – недоверчиво произнес я. – Но ведь это всего лишь символы, Джип. И вполне ясные!

Катика приподняла брови:

– Может быть, ты имеешь что-то против них? О, это не тот С-стефан, которого я знаю и люблю!

Джип усмехнулся:

– О'кей, это символы. Возможно, по нашим меркам несколько грубоватые, но мощные. Плодородие кое-что да значило тогда, имей в виду. И вместе с кучей других символов христианство подхватило их на пути своего распространения. И знаешь, что удивительно? Они остались без изменений.

– Как будто, – задумчиво проговорила Катика, – как будто они для того и задуманы. Как будто кто-то этого очень хотел.

Джип наклонил голову:

– Вполне возможно. Очень даже возможно. Словом, Стив, в одном не приходится сомневаться: Грааль обладает устрашающей силой. И у него есть цель.

– Джип, но это всего лишь предмет, каменная глыба с копьем поверх нее и еще чем-то вроде куска ткани. Он не может ни шевелиться, ни видеть, ни слышать. – Я оборвал себя на полуслове, внезапно вспомнив ужасное ощущение, что за мной наблюдают, которое наполняло дворец-собор. – О'кей! Может, он и обладает какими-то чувствами, но как он что-нибудь делает?

Джип пожал плечами:

– Я слышал вот что: камень, чаша или копье – это всего лишь нечто вроде якорей, брошенных в материальный мир, каналов его могущества. Грааль создал этот город вокруг себя затем, чтобы последователи потрудились над его загадкой. Сам по себе Грааль, если верить преданиям, лишь притягивает их в город и руководит его правителями – королем или королевой. А это особенный народец, серьезный народец, живущий в гармонии с Граалем, разделяющий его мысли и силу. Некоторых он оставляет рядом с собой, а других – думаю, ты бы назвал их рыцарями и солдатами – посылает обратно в мир. Чтобы они – и на Спирали, и в Сердцевине, – поддерживаемые незримой мощью Грааля, помогали униженным, преследовали дурных и отстаивали его, Грааля, благородные цели. – Он сделал большой глоток из кружки с пивом и вдогонку послал содержимое чаши со сливовым бренди. – Так вот, значит, на что спровоцировал тебя Ле Стриж. Славно он поступил, да? После этого мне кажется совершенно невероятным, что ты здесь. Да, сукин сын к старости стал честолюбив!

– Но чего, черт возьми, он хотел добиться, этот старый ублюдок?

– Очень многого, – мрачно вставила Катика. – Грааль не единственное средоточие земного могущества. Есть великое множество темных сил, и все они ему противопоставлены. Может быть, и Стригойко в связке с ними. Мне кое-что известно об их длительных войнах с Граалем. И чего бы они не натворили, попади он к ним в руки! Если бы у них получилось его сломать или хотя бы заточить в темницу, это всего лишь избавило бы мир от власти Грааля. Но если бы они подчинили его своей воле – что было бы тогда? Нет, уж лучше мне сгореть в пламени до того, как такое произойдет. В их руках это величие может превратиться в величайшее зло. – Она отхлебнула туйки и сплюнула в огонь. Раздалось шипение, и огонь превратился в жутковатое голубое пламя. – И тут каким-то образом, С-стефан, – а уж каким, я и представить себе не могу, – явился ты и похитил половину этой древней силы.

Глава 6

Я рассмеялся. Но тут же я вспомнил ужас на лицах горожан – солдат и простого люда, отвратительную смесь жадности и страха на физиономии Стрижа, кошмар всепожирающего пламени. Смех получился похожим на мычание идиота.

– Но… – Это было не сомнение, это был протест против судьбы, которая ни с того ни с сего кинула меня головой в омут. – Но если она так чертовски всемогуща, эта штуковина, то как же я… как мне, черт возьми, удалось вломиться туда и бежать, прихватив ее с собой?

– Грааль всемогущ, – задумчиво пропела Катика. – Но я слышала, что мировые войны прошедшего века нанесли ему ужасный удар, вплоть до того, что из-за них умер его последний король. Я знаю, что с тех пор он стал более закрытым, а может, и ослабел.

Что-то внезапно щелкнуло.

– Я бы поверил этому, – проговорил я. – Из того, что вы мне рассказали, следует, что город должен отражать по крайней мере что-то из современного облика Европы. Но это не так. Ни капельки не отражает. Он накрепко застрял в эпохе кануна Первой мировой войны. Даже если так, ослабевшее или нет, но копье с легкостью испепелило дружка нашего любезного Ле Стрижа. Так почему оно не тронуло меня?

– Возможно, из-за твоей невинности, – предположила Катика. – Грааль это чувствует и не причинит вреда честному человеку.

У Джипа перекосился рот.

– Даже если этот человек его похищает? Что-то мне не верится, Кэт.

И снова я почувствовал в себе слабую искру понимания.

– И все же Ле Стриж, мне кажется, рассчитывал на что-нибудь такое! – сказал я. – А иначе зачем ему было столько проблем себе создавать, избрав меня своим орудием?

– Ну-у.. – протянул Джип в какой-то необычной для себя тональности. – Не забывай, что он тебя не видел с тех пор, когда ты был гораздо моложе. Может быть, он думал, что ты немного… ну, более управляемый. Он, конечно, не ожидал, что ты начнешь своевольничать.

– Я бы тоже не ожидала, – произнесла все еще задумчивая Катика.

Я схватился за голову.

– Слушайте, – произнес я как можно более спокойно. – Мне ничего не остается, как принять все, что вы сказали, на веру. Что же до копья, то оно в безопасности. Однако где оно находится сейчас конкретно – я не знаю. Так что стоило бы весточку в этот город отправить, так ведь? Чтобы они по крайней мере не стали палить сразу, как только увидят меня, если я попытаюсь вернуть копье.

Джип тихонько присвистнул:

– И в обычное-то время город Грааля не очень просто найти. А уж теперь… Впрочем, могу поспорить, что рыцари будут обшаривать всю Спираль в поисках копья Так что я могу оставить сообщение для них там, где они точно его найдут, – например, здесь, у Мирко.

– О'кей, – согласился я. – Это решит самую насущную проблему. Они могут получить назад эту чертову штуковину, когда только пожелают, причем перевязанную розовой ленточкой, – уж я позабочусь. Но меня больше волнует другое: как все это повлияет на «Си-Тран»? И что на уме у Лутца? Он уже пытался меня убить, хоть это и не доказать. Если бы ему такое удалось, Ле Стриж не в силах был бы меня использовать. Так кто они после этого – союзники или соперники? Только не говорите мне, что над моей головой сгустилось несколько туч. Я сыт этим по горло, накушался на Востоке! Если Лутц задумал расправиться с «Си-Траном», я единственный, у кого хватит сил остановить его. Мне необходимо это выяснить! Вы можете мне в этом помочь?

Джип посмотрел на Катику; Катика подарила мне одну из своих загадочных улыбок. Ее рука уже лежала на столе, перебирая колоду карт, которую она, по-моему, всегда носила с собой. Где именно она у нее лежала, мне выяснить не удавалось, но когда она направила мою ладонь к ним, я почувствовал, что они теплые и мягкие, как человеческая кожа.

– Сейчас ты переверни одну, а я – следующую, – сказала она или, верней, прошептала, и как-то внезапно все вокруг переменилось, а потрескивание поленьев в камине стало громче, чуть ли не зловещим, напоминая о пожарах минувшей ночи.

– Первая!

Я выбрал карту и перевернул ее. Десятка пик, похожа на густой лес черных копий. Катика мрачно кивнула и перевернула ее соседку. Джокер; я уставился на карту, пытаясь осмыслить ее появление. Затем снова пики – валет, крепкий, с бычьей шеей, как у большинства карточных картинок, чисто выбритый, с глазами светло-голубого оттенка, за которые невозможно заглянуть, – она напомнила мне…

Я поспешил перевернуть карту, и Катика кивнула:

– Твой друг Лутц. Он валет, но кто же тогда король? Переверни еще одну!

Я взял карту в самом конце расклада, на этот раз гораздо медленнее. Черви, семерка; Катика улыбнулась и перевернула следующую. Туз треф, в котором не было ничего особенного, кроме того разве, как, отражаясь, танцевали языки пламени на его глянце. Лицо Катики стало каменным, и она кивнула мне, чтобы я взял еще карту. Пальцы не слушались, и карта все выскакивала из рук, а когда я наконец ее перевернул, это оказалась еще одна картинка. Король червей; вот уж в нем-то точно ничего необычного не было, хотя он выглядел менее напыщенным и более живым, чем многие карточные персонажи, и казался даже симпатичным. Катика уставилась на короля, а потом потянулась за соседней картой – дамой червей, лицо которой было не очень хорошо видно мне в неверном свете камина.

– Агнец Божий! – выдохнула она. – Стефан, как ни странно, все не так и плохо. У тебя есть могущественные враги, среди них воевода Лутц, – и да, он что-то замышляет. Грандиозное. Но все прочее… – Она тряхнула головой. – Хорошо. Насколько хорошо, я… сказать не могу. Шанс – это не уверенность, поэтому более определенным это быть не может. Насчет темных, это точно. Лутц сотрудничает со Стрижем, в этом я уверена, потому что сам он не король. Но возможно, что и Стриж не король; его окутывает пелена могущества, за которую я не могу проникнуть. А у Лутца и своих амбиций хватает, он занимается ритуалами, собирает вокруг себя темные силы, – вероятно, именно так они со Стрижем и нашли друг друга. Как ты и предполагал, Лутц собирался устроить той ночью что-то действительно ужасное.

– Что-нибудь вроде Черной Мессы?

Джип фыркнул, что было несколько неожиданно. Катика уставилась на него:

– Вот легкомысленный человек! Он не воспринимает эти вещи с достаточной серьезностью. Стефан, Черная Месса в значительной степени выдумка фанатиков и инквизиторов и не страшнее их собственных пыток и мучений, если не считать ее богохульства. Но богохульство, каким бы крупным, каким бы отвратительным оно ни было, само по себе никакой силы не имеет. Ритуалу придают силу злое намерение и дурное деяние, жертва, организация ритуала по строгому плану. Многие ритуалы во многих верах воплощают в себе это. Даже сжигание ведьм на костре зачастую замышлялось для этого, а среди гонителей прятались истинные почитатели дьявола, закутанные в рясы умильной святости.

Я посмотрел на нее:

– Я готов в это поверить после событий прошлой ночи – или когда там все это происходило.

– И все-таки ведьмы существуют, – произнесла Катика очень мягко, и те несколько секунд, которые понадобились ей, чтобы снова смешать карты, огонь, с голодным треском вздымавший языки пламени, оттенял ее профиль. – Эй дай мулътито , действительно существуют.

Одна карта выпорхнула с низа колоды и опустилась ей на колени. Я подхватил карту и протянул ей. Машинально она взяла ее и, посмотрев, внезапно напряглась и перевернула ее.

Я смотрел не на карту, я смотрел на Катику, а на ее лице одно чувство сменялось другим с подозрительной быстротой. Но тут же все успокоилось, как потревоженная вода, губы натянулись и побелели, глубокие носогубные складки стали еще глубже, а глаза запылали, словно у лисы. Джип выпрямился в своем кресле, протянул руку и перевернул карту лицом к нам. Это был пиковый туз, но когда я смотрел на него, танцующие тени показали мне очертания треф, которые скрывались где-то в глубине, темные и пустые, как полуприкрытая яма.

– Что за чертовщина… – начал я.

Катика улыбнулась натянуто и засунула карту обратно в колоду.

– Не беспокойся, Стефан. Эта карта ничего добавить не может. Она не входит в твой расклад. Можешь радоваться!

– Поверь мне, я рад. Но ты не можешь мне сказать, что замышляет Лутц? И что это у него за ритуал такой был?

– Мне необходимо знать об этом больше, о ритуале, обстановке, языке, символах. Могу сказать только, что он назначил встречу с чем-то, имитируя или возобновляя связь с потусторонними силами. Наверное, с теми, что обитают у самого Края.

– Еще что-то близкое к абсолютному, ты хочешь сказать? Как Грааль?

– Совсем не обязательно. Даже малейший шаг за пределы Сердцевины, хорош он или плох, весьма ощутим. Ты испытал это на себе, тот вихрь, который он в нас поселяет. И тогда противоречивые натуры тянутся то сюда, то туда. Чем дальше простираются наши устремления, тем сильнее мы становимся; слабое вещество очищается временем и обстоятельствами, и наконец остается лишь разгоряченный металл, сияющий и мощный. Но добро лишь в Граале, а то, что ищет воевода … Это нечто иное. Точнее я не могу сказать. Мне нужно знать больше о ритуале.

– Ну я вряд ли в состоянии попросить Лутца дать показательное выступление. – Я вздрогнул, а затем щелкнул пальцами. – Та комната – пол! Он был выложен мозаикой, мрамором и, пожалуй, драгоценными камнями. Этот пол, наверное, стоил ему целого состояния. Всевозможные орнаменты и фигуры, сущая абракадабра! Но ни одно изображение не показалось мне случайным. Если бы у тебя были их фотографии, они тебе о чем-нибудь сказали бы?

– Может, да, – произнесла она мрачно. – А может, и нет. Да это и неважно, если ради того, чтобы их раздобыть, нужно рисковать жизнью. Если там что-то ценное, уж наверняка это охраняют.

– Бюро безопасности Лутца? Я, полагаю, пробрался бы мимо них.

– Мимо них-то ты проберешься, в этом я не сомневаюсь, – произнесла она кисло. – Но это не самое страшное, они тебя могут всего лишь убить. Но я о другом. Слишком большой риск ради фотографий, которые могут не получиться или показать какую-нибудь совершенно незначительную деталь. Лучше я сама на все это посмотрю.

– Нет, Катика! – воспротивился я в страхе. Джип так резко выпрямился в своем кресле, что чуть было не выплеснул свою кружку. – Ты себе не представляешь, что это такое. Я не стану тебя брать в такое гадкое место.

– Да я, может, знаю об этом побольше, чем ты себе представляешь.

– Слушай, хватит! – гаркнул Джип, и в голосе его звучал такой же страх, какой ощущал я в своем сердце. – Прекрати! Такое не для тебя, детка, и тебе это известно так же хорошо, как и мне! Чего ради, черт возьми, ты будешь рисковать? Вот и Стива уже с ума сводишь беспокойством о тебе! Ты останешься здесь, в таверне, и это обсуждению не подлежит! А мы прихватим с собой Молл и отправимся туда с ней.

Катика спокойно кивнула:

– Правильно, она в таких делах собаку съела. Но я все равно пойду с вами.

– Слушайте! – запротестовал я. – Что значит «мы»? Лишь я знаком с этим тамошней охраной, я знаю, какая сигнализация у них, у нас такая по всему «Си-Трану» установлена. И дорогу я знаю хорошо. Я могу спокойно проникнуть в дом и так же вернуться сюда. Я один. И никто никогда не узнает, что я там был.

– Кто-нибудь может и узнать. Или что-нибудь.

Джип стукнул кулаком по столу:

– Черт! Черт побери! Нет!

– Послушай, Катика! – вставил я в отчаянии. – Он говорит серьезно. И я говорю серьезно. Это мое дело, как никогда мое! Я не хочу рисковать своими друзьями.

Катика, спокойная, как немного потрепанная мадонна, взяла мое лицо обеими руками:

– А для чего существуют друзья? И откуда тебе известно, что это только твое дело? Но в одном ты можешь быть уверен, С-стефан, – без меня ты ничего не добьешься. Кому еще сможешь принести фотографии? Кому еще решишь довериться? Но если я увижу на них что-то такое, что потребует моего присутствия там, что тогда? Ты сможешь проникнуть в это место лишь однажды. У тебя только один шанс.

Я посмотрел на Джипа, надеясь на поддержку, но на этот раз он не сказал ничего.

– И еще, – произнесла она, и голос ее стал далеким и холодным. – У меня будет одно преимущество, которого у других не будет. Если все, что я подозреваю, – правда, то зло, которое будет вам угрожать, уже коснулось меня. И я буду иметь над ним власть, которая вам недоступна, – недоступна даже вашей подруге, этой здоровенной кобыле с ее внутренним огнем. – Она легко соскользнула со своего места. – Я пойду возьму пальто и еще кое-что.

– Доволен? – прорычал Джип, когда она растворилась в темноте.

Я ответил таким же рыком:

– Хватит, Джип. Ты не смог ее остановить точно так же, как я не могу остановить тебя. Она нас одолела, и ты это понимаешь.

– Ну допустим, что понимаю. Но… Ладно, черт с ним. Полетим на этой твоей птичке?

Подобная мысль его, кажется, слегка приободрила.

– О'кей, заскочим за Молл en route. [57]

– Замечательно. Но, слушай, эти самые стражи , может, им все рассказать?

– Ты уже рассказал. Катика из них. То, о чем узнала она, узнают и остальные.

– Что?

– Она это не афиширует особенно. Это и привилегия, и наказание, ведь она накрепко привязана к таверне. Она использует эту силу, чтобы загладить зло, которое сотворила, когда ее раздобывала, – а судя по тому, что я слышал, натворила она немало. Такова судьба большей части стражей – Его старого Величества, например. Но он свободен в передвижении, никаких ограничений. Катика… ну ты ее отсюда однажды забрал, так ты помнишь, что с ней произошло. Время, чувство вины, горе, потери – все в двукратном размере, все разом обрушилось на нее. Да, она и это выдержит, конечно, – некоторое время. Но… – Он оглянулся по сторонам, затем быстро нагнулся ко мне, услышав ее шаги: она возвращалась по опустевшему бару. – Нам нужно с нее глаз не спускать, смотреть за ней каждую секунду, тебе, мне, Молл. Она рискует многим, очень многим, Стив. Если бы я мог…

– Но не можешь, – тихо произнесла она. Пальто-тренч [58] и берет делали ее еще больше чем обычно похожей на Лили Марлен, но, слава Богу, не в версии Марлен Дитрих. – А время споров кончилось. Пошли!

Джип резко вскочил. Он был отнюдь не из тех, кто любит тратить время на бесполезные споры. Сделав еще глоток, остатки пива он выплеснул в камин. Поленья зашипели и задымились.

– О'кей. Пошли за Молл.

Когда дверь таверны тихонько затворилась за нами, Катика взяла меня под руку, а когда мы спустились по лестнице, она оперлась на меня. Она без особого труда дошла до машины, но повалилась на заднее сиденье так, будто пробежала целую милю. По пути из города на вертолетную площадку Джип вернулся к своему обычному состоянию. Он скакал и прыгал по машине, как восьмилетний ребенок, то требуя, чтобы я ехал быстрее, то настаивая, чтобы я притормозил, чтобы поглядеть, как изменилось то или иное место с тех пор, как он в последний раз проезжал здесь. А Катику я видел в зеркале заднего вида – она сидела, опустив голову на грудь и прикрыв глаза, пока на нее не упали резкие лучи прожекторов аэропорта. Тогда она поднесла руку к глазам, но я успел разглядеть, что морщины на ее лице стали глубже, взгляд полностью утратил живость, а изборожденная мелкими морщинками кожа обтянула скулы. Даже не старое лицо, молодое, но совершенно опустошенное. Я испытал облегчение, когда свернул в темный проезд, ведущий к вертолетной площадке на территории военного аэродрома. Когда я распахнул дверцу машины, Катика выскользнула из кабины, такая же изящная, как прежде, а ее лицо, как всегда, не выглядело даже на день старше двадцати девяти, особенно если принять во внимание, какой опыт она получила смолоду. Катика подождала, пока мы прошли к маленькому терминалу, жадно вдыхая напоенный запахом мокрой травы воздух, а когда за нами захлопнулись двери, глубоко вздохнула.

Что подумал о нас охранник, проверявший документы, я даже представить себе не могу – особенно о Джипе, как всегда одетом в бушлат и тельняшку и едва ли не прыгавшем в возбуждении от предстоящего полета. Хорошо еще, что не надо было заморачиваться с паспортами – его и Катикин документы наверняка произвели бы на охранника весьма сильное впечатление. Но, хорошо зная меня, он без волокиты пропустил нас в отсеки, где заправлялась топливом суровая техника последних моделей. В такое позднее время со взлетными полосами и площадками проблем не было, и, как только разрешили полет, мы заняли места в кабине моего вертолета. Катика, заслышав шум двигателя, выругалась от удивления, затем сдавленно вскрикнула и откинулась на спинку сиденья, едва мы оторвались. Затем она покрепче прижала к ушам наушники и снова прикрыла глаза. Джип напрягся, но его длинные белые зубы сверкали в улыбке – довольно натянутой, но все же улыбке. Мне невольно передалось его восхищение, подобное моим возбуждению и восторгу, которые я испытывал, выходя с Джипом в море, когда бриз со стороны восхода наполнял наши паруса.

Он тронул меня за рукав и показал вперед и вверх; я посмотрел, ожидая, как всегда, увидеть архипелаг. Но порывистый ветер разгонял облака, чтобы обнажить огромную луну. Обрывки низких облаков, которые мы вспарывали, как потрепанные штормом паруса разлетались в стороны, а мы рыскали среди них, как рыщет акула в стайке серебристых рыбок, молниеносно скользя из лунного света в туман и обратно. Я направил крохотную раскачивающуюся машину на запад, изо всех сил стараясь следовать восторженным указаниям Джипа, и на горизонте увидел стальной блеск открытого моря.

Джип постоянно норовил подскочить в своем кресле и высунуться из иллюминатора, но когда взглянул на индикатор скорости, то слегка побледнел. Он указывал мне направление полета, причем указывал с той же беззаботной уверенностью, которая была присуща ему на корабле, поразительными извилистыми и ломкими зигзагами то выводя вертолет из облаков, то снова заводя в них. Я в этом никакого смысла не видел, но на береговых радарах мы, должно быть, оставили знатные криптографические загогулины.

– Ты уверен, что сумеешь ее найти? – прокричал я в интерком [59], тревожно посматривая на индикатор топлива.

Он махнул рукой куда-то вперед:

– Она всего-то в неделе отсюда, если не сбиваться с курса. Не пропусти! Из Закинтоса в Гиперборею через Геркулесовы столбы и Фолкстон – там Молл мне весточку оставляла. Возьми немного севернее, кстати. И скажи, есть радар в этой мышеловке?

У меня был радар, но для несколько другой манеры передвижения. Я опустился настолько близко к воде, насколько осмелился: пролетая над этими, такими одинаковыми, волнами, приходилось нет-нет да и поглядывать на линию горизонта, в противном случае можно было нечаянно в эти волны спикировать – и не заметить как На экране радара отображалось удивительное множество различных объектов; некоторые из них, подобно призракам, вздымались прямо из пучины морской. Однако Джипу хватило какой-то секунды, чтобы выбрать один-единственный.

– Давай-ка сюда, – скомандовал он, и мне в голову не пришло усомниться.

По крайней мере до тех пор, пока этот объект не предстал перед нашими глазами. Сначала я был уверен, что это спина кита, низкая, темная, поблескивающая влажной кожей в лучах лунного света. Затем, когда мы спикировали еще ниже, он стал походить на некое странное стофутовое морское чудовище, ползущее по сверкающей поверхности моря и перебирающее целой кучей стройных ножек, которые шевелились по обе стороны панциря.

– Джип, что за дьявольщина? – закричал я в интерком. – Что это за чудище морское?

Он рассказывал мне раньше всякие жуткие истории о живых островах, на чьих широких спинах моряки могли высадиться и развести костер, но тут чудовище начинало погружаться под воду и затягивало их в пучину. Разумеется, все это лишь мифологические байки, но и мы находились, как-никак, на Спирали.

– Сделай круг и погляди! – прокричал он в ответ. – Думаю, мы сможем тут приземлиться, а?

Я нервно сглотнул:

– Ты шутишь, да?

Но когда я отвел назад рычаг управления и мы стали резко снижаться, я убедился, что панцирь чудища абсолютно плоский. Вернее, это была палуба, широкая и прямая, без лееров или планшира, очень смахивавшая на недоразвитую палубу авианосца. И палуба эта была покрыта наборным паркетом из красного дерева; да и вся посудина была деревянной. Она рассекала волны, легко и воздушно прыгая по ним, что заставляло смотреть на нее скорее как на нечто одушевленное, нежели как на творение рук человеческих. И не ножки я видел, а весла, которые двигались с легкой силой и безупречной координацией. Эта штука была гигантской триремой. [60]

Джип продолжал тем временем призывать меня к посадке. Ни одно из ругательств, которые приходили мне на ум, не казалось достаточно крепким, поэтому я прикусил губу и мрачно сосредоточился на том, чтобы выровнять машину и пристроиться рядом с судном, подобрав необходимую для этого скорость. Когда мы подлетели достаточно близко, весла стали действовать чуть менее согласованно, а затем и вовсе перепутались, так что одно переломилось, как соломинка.

– Полагаю, нас тут не станут встречать с распростертыми объятиями! – крикнул я.

– Они вполне способны и на что-нибудь похуже, – согласился Джип. – Но ты собираешься садиться или так и будешь вилять, пока бензин не кончится?

Я застонал и отвел джойстик немного в сторону, ослабил рычаг управления и развернул хвостовой винт так, чтобы мы пошли вниз. Мы зависли над палубой, слегка раскачиваясь. Выдержит она или нет? Покуда я высматривал подходящее место для посадки, Джип нетерпеливо запыхтел и отстегнул ремень безопасности, затем внезапно распахнул дверь, выскользнул на лыжное шасси и спрыгнул вниз, приземлившись на палубу легко, как лягушка, будто он всю жизнь только этим и занимался. Он громко топнул, поднял сразу оба больших пальца и поспешил отойти в сторону, скрестив руки над головой, когда я перекрыл дроссель и стал снижаться. Палуба тревожно затрещала, но выдержала. Джип выпрямился, и тут на палубе появилась группа встречающих в составе лысого коротышки в тунике и сандалиях, который вылез из люка и засеменил к нам, размахивая руками. В одной руке он держал лук.

– Bшггес пфф! – завопил он, мимикой добавляя грубости своему приветственному слову, но кто стал бы его винить за это? Он проигнорировал мой красноречивый взмах, и от ветра, поднимаемого замедляющими движение винтами, стал еще более лысым – от самой шеи. Затем он отскочил, и тут же позади него возникла другая прыгающая фигура, на целую голову выше его – и на какую голову! – с длинными светлыми кудрями, ниспадавшими на спину подобно золотистой пене устремившегося вниз потока Плечи этого встречающего были не уже моих, но эту фигуру, исполненную кошачьего изящества, невозможно было спутать ни с кем. То же самое можно сказать и о мече, висевшем на золотом поясе и вздрагивавшем при каждом движении его владельца. Я вывалился из машины, проскочил мимо все еще не затихших винтов и побежал ей навстречу.

Коротышка преградил было мне путь. При ближайшем рассмотрении он оказался обладателем внушительной мускулатуры, а лук он уже успел зарядить стрелой, которая выглядела как ствол небольшого дерева.

– Геф фзйу ЦЬсфйнг олпокщпск ЮЬсрч пцц мч цшокйнг дЭок! – произнес он гортанным низким голосом.

– О'кей, о'кей, – согласился я как можно спокойнее. При каждом толчке палубы мне становилось не очень-то по себе. – Слушайте, был один такой, да и тот помер понятно? Я всего лишь хочу перемолвиться словечком с вашим капитаном!

– Гыеуу фзЭ щпсд Й щЬнф)йфх чпш! – воспротивился он, выразительно взмахнув луком.

– Оставь его, сделай милость, kyrios! [61] – раздался до боли знакомый голос. – Ведь это мои старые и верные друзья. Они немало историй о своих подвигах могут рассказать. И не стали бы опускаться на нашу палубу без величайшей необходимости!

Крепыш оглядел меня с ног до головы взглядом, от которого хотелось под землю провалиться и который был таким же холодным и рассудительным, как у кальмара, и опустил свое стрелковое оружие. Я вежливо поклонился, ибо мне показалось, что это ему понравится, и шагнул вперед, встретив не менее сбивающий с толку взгляд.

– Славная встреча при свете луны, господин Стефан! – проговорила высокая женщина. – Как ты возмужал с тех пор, как мы видались последний раз.

– Славная встреча, госпожа Молл! – повторил я приветствие и схватил ее руки, протянутые ко мне. – Может, просто зажирел?

Она улыбнулась:

– Я не о теле говорю. Тебя, как я вижу, что-то коснулось, что-то зажгло тебя.

Я вздрогнул:

– Молл, я себя чувствую прекрасно уже только оттого, что снова вижу тебя…

Она отстранилась:

– Нет уж, любезный, не надо телячьих нежностей, я тебе не объект для ухаживаний! К тому же эти молодчики… если хоть один увидит, что я кому-то позволяю подобные вольности, мне уже не видать покоя Я ведь тут среди греков, ты не забыл?

– Спаси Господь того из них, кто попытается тебя потискать! Но ты была совершенно права, говоря, что мы явились по делу. Да и вертолет я здесь боюсь надолго оставлять, вдруг за борт соскользнет или палуба не выдержит. Вот что случилось…

Молл слушала и делалась все мрачнее и мрачнее. Она смотрела на меня, и лицо ее выражало нечто большее, чем обычное для нее терпеливое сопереживание.

– Грааль! Такая вершина чересчур высока для старого мошенника Ле Стрижа. Даю руку на отсечение, что за ним кто-то стоит, и этот кто-то гораздо более могущественный. Стивен, мой Стивен, тебе выпала необычная судьба!

Она смотрела на меня как-то странно, действительно странно.

– Но легче запретить морю подчиняться луне, чем мне – помогать тебе, так было и будет всегда. – Она взглянула на Джипа и Катику, оставшуюся в вертолете. – Та, что сидит там, надеюсь, тоже думает так. Впрочем, иначе ее бы здесь и не было. – Она хлопнула рукой по своему мечу. – Минута на сборы, и я в твоем распоряжении!

– В распоряжении? Молл, я бы предпочел оказаться в твоем!

Ее широкий рот аж перекосило.

– Нет, любезный, я свое место знаю. На море я твой капитан, но на суше – твоя правая рука, не больше. Ты вождь, мой господин, со всеми силами и слабостями твоего племени. Я пойду за тобой охотно. Но подожди, я должна мирно расстаться со своим здешним капитаном здесь. О kyrios, одно слово!

Когда Молл заговорила с ним, он снова изменился в лице и швырнул свой огромный лук на палубу. Но она настаивала, и лицо его становилось все более озабоченным. Наконец он отрывисто кивнул – мне, не ей.

– Благодарю, о kyrios! – сказал я ему. – Мы постараемся доставить ее тебе обратно, как только сможем.

Если сможем . Это условие не было произнесено, но я понял, что оно ему тоже известно.

Он снова удостоил меня своего странного царственного кивка и провозгласил:

– Chaipere! [62]

– Чайпере, о kyrios! По крайней мере, буду на это надеяться. Ты готова, Молл? О'кей. Поехали.

Она кинула легкую сумку, в которой лежали те немногие вещи, что могли ей понадобиться, за сиденье и затем повернулась назад и воскликнула:

– О Итака! Молю тебя, не делай больше так, чтобы мне было тебя не найти!

Итака, если это было его имя или звание [63], кисло улыбнулся и воздел глаза к небу, как будто услышал нечто непристойное, но все-таки сдержанно помахал ей. Молл изящно опустилась на тесноватое для нее заднее сиденье. Катика, которую сжали с обеих сторон, смирилась с положением и криво улыбнулась. Я захлопнул дверь и, запустив мотор, помахал греческому капитану. Ему не нужно было ничего говорить, но, когда я дернул за рычаг управления и вертолет, раскачиваясь, поднялся с палубы, он все продолжал стоять, глядя нам вслед, и задумчиво тер свой внушительный подбородок.

– Будем надеяться, что его не собьют с пути истинного! – прокричала Молл в переговорник, как только Джип объяснил ей, как им пользоваться. – Этакая штуковина – helix-apteryx [64] – все, что нужно было бы для счастья этому обалдую! А теперь скажите, как вы намереваетесь проскользнуть в логово вашего чародея?

– А это, – мрачно произнес Джип, – и есть тот самый вопрос стоимостью шестьдесят четыре тысячи долларов.


– Начнем с того, – прошептал я, осторожно высовывая голову из-за мокрого края насыпи, – что здесь имеются охранники на воротах и еще пара-тройка патрульных в парке, с боевыми псами.

– Не особо-то он любит свет, а? – пробормотал Джип, косясь на темноту за забором. Луна залила небо голубым светом, но линия деревьев внизу была абсолютно черной, некий вырезанный на фоне неба силуэт.

– Избегает загрязнения светом – строит из себя защитника окружающей среды.

Эта мысль оставила неприятный осадок, и я заметил.

– Освещение там есть, автоматическая система, которая срабатывает, если по дорожке проезжает машина. Так что парк наверняка нашпигован прожекторами. Могу поспорить, что на заборе тоже имеется что-нибудь вроде проволочной сигнализации, может быть даже под напряжением. Понятное дело, что наверху, Лутцу вряд ли понравилось бы, если бы она постоянно срабатывала на собак. А еще есть фонари по периметру дома – они горели во время вечеринки.

– И отличная сигнализация на его дверях и окнах, – пробормотал Джип. – А если верить тому, что говорит Кэт, то внутри дома нас ждет что-то еще более жуткое, это уж и к гадалке не ходи. Да, крепкий орешек. И как же мы его собираемся расколоть?

Я глубоко вздохнул. Мы с Катикой по пути обо многом переговорили, и у меня в уме возникло нечто напоминавшее план. Теперь необходимо было его озвучить, да так бодро, будто я сам верю в возможность его исполнения.

– Ну, первой моей идеей было пройти в дом не таясь. Сомнительно, чтобы Лутц решился меня убивать там! Под каким-нибудь предлогом я мог бы заблудиться и сделать несколько фоток – одному мне это не составило бы особого труда. Но с Катикой, уж не говоря о вас… Так что перехожу к идее номер два: штурм. Раз – пересекаем парк; два – забираемся в дом; три – попадаем в комнату…

– Четыре, – перебил меня Джип. – Уносим нога. Давайте и об этом не забывать. О'кей, у кого с собой плащ-невидимка?

– Даже он не поможет. Действие всей техники, что тут у Лутца понаставлена, – прожекторов, сигнализации или еще чего-то, – подкрепляется инфракрасными детекторами, срабатывающими на движение. То есть они реагируют на тепло. Может быть, еще и с видеокамерами, так что охранники смогут и полюбоваться на нас.

Молл покачала головой:

– Словом, горе нарушителям покоя Дианы и всем крепким ребятам, выходящим на промысел ночью! А что если мы закутаемся во что-нибудь с ног до головы?

– Увы, одежда не остановит выделение тепла. Но есть другие способы. Я собирался найти кабель с помощью металлоискателя и перерубить его. Но у Катики возникла идея получше. Если бы вы сумели переправить нас через этот чертов забор, не задев его верхушку, причем быстро…

Джип с Молл переглянулись. Он тихонько застонал.

– О'кей, сильные идут первыми. Молл, потом Стив. Только не отдави на этот раз мне уши, ладно?

Он поднялся, опасливо огляделся по сторонам, затем вскочил и помчался по насыпи к забору, где притаился в тени огромного ясеня. Шаги его лишь слегка прошуршали в опавшей листве. Затем он ухватился за забор, широко расставив ноги и наклонив голову. Как только он был готов, Молл грациозно поднялась и без разбега, прямо с края насыпи, прыгнула Джипу на плечи и тотчас взлетела наверх. Она перекувыркнулась в воздухе и ухватилась руками за нависшую над забором ветку ясеня так ловко, как будто это была цирковая трапеция. Ветка закачалась и ужасающе громко захрустела. Где-то в другом конце парка залаяла собака, но сородичи не поддержали ее, и она постепенно угомонилась. Под тяжестью Молл ветка опустилась к самой голове Джипа.

– Я не буду против, если ты не станешь прыгать на меня, а залезешь по ветке, – прошептал он уныло. – Разумеется, если это возможно.

Я с насыпи вскарабкался ему на плечи, причем меч стукался о мое бедро, и, неуверенно выпрямившись, схватился за руку Молл, протянутую мне. Она увлекла меня за собой без особых усилий, это лишний раз напомнило мне о том, что только небольшая часть силы Молл заключена в ее теле. Под нами Катика уже взбиралась на плечи Джипу, что, по его словам, понравилось ему гораздо больше.

– Хотя, конечно, я был бы не против, чтобы ты оставила дома туфли на каблуках, а прихватила с собой ступу и метлу. Ну, поймали?

Катика присоединилась к нам на ветке, которая снова подозрительно заскрипела. Мы помогли ей перебраться ближе к стволу, а сами чуть спустились, чтобы Джип мог схватиться за протянутые ему руки. Худощавый Джип оказался на удивление тяжел, но Молл приняла на себя бо льшую часть его веса.

– Лучше было бы тебя оставить здесь, – прохрипел я, – в качестве дозорного и чтобы ты нам помог обратно выбраться. Но почему-то мне кажется, что тебе такое не понравилось бы, а? Ну что ж, Катика, твой звездный час настал.

Она кивнула.

Никакая сирена не завыла, когда Катика мягко спустилась по ту сторону забора, а затем присела на корточки и принялась палочкой ковыряться в земле, напевая себе под нос какую-то незатейливую и легкомысленную мелодию, при этом не попадая в такт и фальшивя. Что-то тихонько зашумело; поднялось легкое облачко пара; в ветвях вокруг нас внезапно зашелестели крылья, как будто мы вспугнули спящих маленьких птах. Молл, плотно сжав зубы, наблюдала. Наконец Катика подняла к нам глаза.

– Спускайтесь, – прошептала она. – Сюда, Стефан!

В окружавшей нас сырой тишине это прозвучало странно; но я ухватился руками за сук, раскачался и спрыгнул на землю. Катика взяла меня за руку, и мне в нос ударил терпкий аромат.

– Ну? Чувствуешь?

Да, я ощутил какой-то едкий запах, а помимо того, прохладу, если не настоящий холод. Молл легко опустилась рядом с нами, вздрогнула и потерла руки, прежде чем протянуть их Джипу.

– Что за зиму ты навлекла на нас, ведьмочка! Я и не знала, что ты умеешь такое вытворять с погодой!

– Да я и не умею! – В голосе Катики было удивление, и от шепота ее свистящие звуки стали до чертиков жуткими. – Это не ж-жестокое дыхание Борея [65], уж-ж поверьте мне!

– Да неужели! – воскликнул Джип, приплясывая. – Господи, как холодно!

– Достаточно холодно, чтобы ослепить глаза, которые видят тепло? – спросила у меня Катика. – Если нет, то скоро будет. И не стойте на месте!

Это не надо было повторять. Не знаю, что она сделала, но это прямо вымывало тепло из костей. Это нечто окутывало нас завесой, похожей на туман, когда мы стали осторожно пробираться между деревьями. Легкая мгла, судя по всему, была результатом этого холода, а не его причиной. Только движение помогало крови циркулировать, а зубам не стучать, хотя они явно собирались этим заняться. Возле последнего дерева мы остановились в нерешительности. Угол огромного особняка выступал из темноты в лунном свете, а перед ним простиралось открытое пространство покрытой серой травой лужайки, где были разбросаны несколько подстриженных кустов, за которыми при необходимости можно было спрятаться. Катика бесстрашно двинулась вперед, и полы ее пальто шевелились в ледяном воздухе, как от легкого ветерка. Молл отправилась за ней, а затем и мы с Джипом добежали до первого укрытия и припали к земле, дрожа от страха и холода.

Подождав чуть-чуть, мы облегченно вздохнули, и холодный воздух обжег легкие. Затем, стараясь держаться вместе, мы кинулись к следующему укрытию – кусту бирючины весьма странной формы. Когда мы опустились на землю за ним, я увидел скрытый листвой пластмассовый корпус термодатчика, и причем весьма хорошего. Но он не реагировал. По контуру тянулся едва заметный ободок инея, словно в переохладившейся морозилке. Мы уже собирались двигаться дальше, но тут Молл, стоявшая впереди, жестом приказала нам подождать и втянула воздух носом.

– Собаки! – прошептала она.

Джип потянул ее за рукав и указал вперед. Там возникла из тьмы пара крепких ротвейлеров с обрубками хвостов и тяжелыми челюстями. Они натягивали поводки, а охранник тревожно озирался по сторонам. Молл опустила руку к мечу; я последовал ее примеру. У Джипа был кривой нож длиной фута два, достаточно тяжелый, чтобы рубить не хуже меча или топора, но он полез за своим двуствольным пистолетом. Я обнял Катику, желая ее прикрыть, и каково же было мое удивление, когда она оттолкнула мою руку и позвала нас за собой.

– Ты что, собаки вот-вот учуют нас! – яростно прошипел я.

Слишком громко: я тотчас увидел, как повернулись две здоровенные головы, как блеснули зубы в луче лунного света. Охранник меня не услышал, но вот собаки… Катика лишь одарила нас загадочной улыбкой и сделала шаг вперед, все еще скрытая листвой. Стало не просто холодно – подул ледяной ветер, вихрем закрутившийся вокруг нас. Собаки ни с того ни с сего подпрыгнули, причем обе сразу, и упали на землю, борясь и пытаясь друг друга укусить, натягивая поводки и раздирая сбрую. Пораженный собаковод только и успел, что отпустить сворку, чтобы зверюги не задохнулись. Внезапно почувствовав свободу, громадные собачины опять подскочили вверх, резко развернулись и кинулись наутек. Разгневанный охранник побежал за ними.

– Перепугались до потери памяти! – зачарованно произнес Джип. – Провалиться мне на этом месте!

Молл снова втянула воздух:

– Больше собак поблизости вроде бы нет. И все же я бы посмотрела повнимательней: не бродят ли какие-нибудь без поводков…

– Нет, – перебила ее Катика. – Здесь их не с-стали бы выпускать бегать просто так. И кстати, охранник удивился вовсе не так с-сильно, как должен бы. Как будто такое случалось тут и раньше. Даже эти зверюги, по-своему чистые создания, оказались не в состоянии вынести прис-сутствие того, что они здесь почуяли.

Молл резко повернулась к ней:

– О чем ты говоришь, ведьма?

Серые глаза Катики казались такого же цвета, как сияние луны, нездоровыми и бледными.

– Я же говорила, что не умею воздействовать на погоду. Но имелась еще одна возможность. Всегда холодно там, где поднимаются мертвецы.

– Мерт… – только и смог пролепетать Джип. Он бросил дикий взгляд через плечо.

– Бесчисленные войны прокатились по этой земле, С-столетняя война, восстание крестьян и многие другие. Множество людей лежит здесь без погребения; смерть их была мучительной, кости их рассеяны по земле. Их тени все еще смотрят в этот мир, и их нетрудно ненадолго вызвать. Так что мы здесь… не одни.

Лицо Джипа посерело, глаза Молл сузились. Я почувствовал, что у меня в горле огромный ком и мне его никак не проглотить.

– Не бойтесь! – отрезала Катика. – Используйте их, пока нам дана такая власть!

Выпрыгнув из-за куста, она стремглав понеслась к стене дома, пробежав последний открытый участок. Мы чуть шеи себе не свернули, чтобы не отстать от нее, а вокруг нас клубился колючий морозный пар. Тяжело дыша и бросая тревожные взгляды вверх, на окна, мы чуть не налетели на старую огромную поленницу. Окна казались громадными, и очень вероятно, что в рамы были вмонтированы датчики движения, подобные тем что Лутц установил на наших складах. Но они меня не особо беспокоили. Я не случайно выбрал эту сторону дома. Здесь была терраса, причем достаточно высокая, в обрамлении изящных башенок, а между ними – длинные крепкие водосточные трубы. Я подобрался к одной из труб, внимательно ощупал все вокруг на предмет потайных шипов, невысыхающей краски и тому подобных маленьких пакостей, но создалось впечатление, что Лутц не так уж серьезно подошел к этому вопросу. К тому же и сама конструкция казалась достаточно прочной, чтобы выдержать мой вес. Я одарил друзей улыбкой, закинул на трубу веревочную петлю и начал подъем. Снизу четыре этажа не казались таким уж большим расстоянием, но тотчас пальцы мои онемели от холода, а когда я карабкался мимо окон, их стекла мгновенно покрывались изморозью. Я внутренне содрогнулся: значит, мертвецы все еще сопровождают меня. Но с другой стороны, разве не всегда так? Я ухватился за веревку с такой силой, что суставы хрустнули, и полез дальше.

Водостоки были крепкие и содержались в порядке, а в местах сварки имелись готовые опоры для ног. Трудновато мне пришлось между вторым и третьим этажами и на самом верху, под огромным бугристым карнизом, который чуть не остался в моих руках и изверг мне за шиворот смесь из нанесенных ветром листьев и грязи непонятного происхождения. Наверное, голубиные останки; но к тому времени когда я добрался до крыши, мне было уже абсолютно все равно. К счастью, когда строилась эта громадина, крыши были местом, куда приходили, чтобы насладиться открывающимся с них видом, поэтому здесь был предусмотрен узорчатый парапет, за который я смог ухватиться. На нем красовались претенциозные фамильные девизы и возвышенные дурацкие изречения. Я подтянулся и, оказавшись над буквой «U» в слове «HUMILITAS» [66], принялся искать сигнализацию, но ничего не обнаружил. Путь наверх, показавшийся мне вечностью, на самом деле занял не более пяти минут. Я перекинул веревку через букву «А», которая показалась мне самой прочной, и спустил концы вниз. И вскоре все мы оказались на крыше.

Здесь, наверху, было не так холодно, однако все мы продолжали дрожать. Джип достал бронзовую флягу и пустил ее по кругу; содержимое ее было бесцветным, маслянистым и ничем не пахло, но произвело в моем горле эффект разорвавшейся бомбы. «Белая молния» – самая убойная разновидность виски из всех когда-либо растворявших печень.

– Надеюсь, ты заново покрыл ванну эмалью, – сказал я ему, протягивая флягу обратно.

Он фыркнул:

– Там, где это разливали, нет ванн и в помине. Напиток на вкус был не очень похож на эликсир жизни, но подействовал воодушевляюще. Мы осмотрелись и обнаружили посредине крыши большой стеклянный купол. Он был занавешен и затемнен, этакий тенистый пруд, в котором ничего не двигалось, кроме отражений наших лиц. Рамы стекол-витражей были изнутри защелкнуты на оконные шпингалеты.

– Спорим, они болтаются туда-сюда, – заметил Джип. – А вот эти и совсем не производят впечатления особенно крепких.

Действительно, вскоре нам удалось открыть одно из огромных окон.

– Э, а может, тут есть сигнализация?

Катика покачала головой:

– Едва ли, если Лутц использует это помещение так, как мы предполагаем. Он не стал бы рисковать, чтобы сигнализация случайно сработала и его охранники ворвались бы сюда . Здесь будут другие стражники, уж поверьте мне.

Я раздвинул занавески и заглянул внутрь; мою щеку согревало теплое дыхание Катики. Тишина мертвая, ничем не нарушаемая, и застоявшийся воздух помещения, которым редко пользуются. Трясущимися руками я достал фонарик. Темнота, казалось, поглотила его луч, явив нам лишь крохотный кружок высвеченного ковра.

Джип вопросительно поглядел на Катику, которая вздрогнула.

– Я ничего не чувствую. Но это не значит, что тут ничего нет.

Молл уже перекинула ногу в проем. Я попытался ее удержать, но она стряхнула мою руку.

– В некотором смысле я защищена, – прошептала она, отматывая немного веревки. – Сначала я, потом пусть идет маленькая ведьмочка. И только потом вы, мужчины!

Затем без лишних разговоров она скользнула вниз, ухватилась за веревку и, повиснув на ней, принялась изучать пол, освещая его фонариком. Потом она преодолела оставшуюся пару футов и приземлилась легко, словно перышко. Катика последовала за ней, бормоча проклятия: она зацепилась юбкой за торчавший в раме гвоздь. Молл подхватила ее и бесшумно поставила на пол. Нам с Джипом было разрешено спуститься только после того, как она исследовала воздух.

Мы стояли, утопая в мягком ковре, и бесцельно шарили лучами фонариков по стенам.

Джип пожал плечами:

– Ну, если твой друг и занимается тут чем-то не особенно хорошим, то он очень ловко это маскирует. Здесь скучно, как в спальне епископа!

Молл ухмыльнулась, и зубы ее сверкнули в неярком свете фонариков.

– Эх, порассказала бы я вам кое-что о святых отцах…

Катика зашипела как кошка и принялась царапать оказавшийся рядом изящный шкафчик – один из тех, что обрамляли стены. Дверцы были закрыты, но ее цепким пальцам удалось открыть замок. На зеркальных полках блеснул металл – те покрытые узорами сосуды, которые я видел тогда, серебряные, золотые и серебряные с позолотой. С лихорадочной энергией она кинулась к следующему шкафчику, и перед нашими глазами предстали астролябии и другие диковинные старинные инструменты, украшенные обильной гравировкой и сто ящие наверняка целое состояние.

Я тихонько запротестовал:

– Катика, это, может быть, просто часть коллекции Лутца. Он, в конце концов, известный любитель антиквариата и баснословно богат…

Но она уже открыла следующий шкафчик, и я отскочил назад. В нем лежал всего-навсего сложенный кусок богато украшенной тяжелой ткани, выцветшей и на вид очень пыльной, но поблескивавшей вышивкой из драгоценных камней. И все это великолепие было забрызгано и заляпано грязными пятнами и источало по всей комнате редкостное зловоние.

– Ритуальное покрывало! – тихо произнесла она. – О, ничего не изменилось. Давай теперь посмотрим на знак, который ты тогда видел. Ты уверен, что он именно там, под ковром?

– Я же говорил, что люди Лутца сдвигали мебель и скатывали ковер!

Джип потянул ковер, затем приподнял с одной стороны тяжелый шкафчик времен Империи.

– Придется попотеть, прежде чем мы все это сдвинем…

– А мне плевать, если Лутц узнает, что здесь кто-то был. Пусть этот ублюдок с ума сойдет от беспокойства!

Я вытащил меч из ножен и принялся кромсать ковер вдоль и поперек, так что его клочья полетели во все стороны. Разрез зазиял, как рваная рана, и появился отполированный мрамор с прожилками из металла.

Я отшвырнул ногой куски ковра, и мы зажгли фонарики. По периметру комнаты мрамор был серый, обычный, такой, как в приемных офисов богатых фирм. Но когда Молл отбросила последние остатки ковра, мы увидели вставки из более дорогих пород в широком круге, который я успел тогда заметить. Джип с Катикой отступили назад и оттащили меня, явно не желая оказаться внутри круга.

Молл первая нарушила тишину, приглушенно и как-то жутковато засмеявшись:

– Это что еще за игрушки?

Рисунок заполнял собой центр зала: кольцо из камня потемнее, внутри его – изящная надпись из завитков; а через весь круг пролегали жирные прямые золотые лучи, составлявшие зловещую пентаграмму. Ее заостренные щупальца соединялись на вершинах и у основания, составляя внутренний и наружный пятиугольники. Эти фигуры и приглушенный серый фон отдавали стилистикой 1930-х годов – но не Баухауса [67], а тяжеловесных классических строений, которые разбросаны по Мюнхену и с фасадов которых в свое время убрали свастику. Но теперь я увидел и то, что располагалось в мраморе под рисунком, – огромную полосу вставки, практически бесформенную, в колеблющемся свете фонариков она показалась кровавым пятном или языком пламени.

– Ты прав, Стивен, мы видели такой же и на корме «Сарацина». Пятиугольник – это фигура, которая может служить кому угодно, и добрым и злым, и предстает в разных вариациях. Таких, словно с раной в сердце, я никогда не видела. И эту проклятую надпись я прочесть не в силах! Тут могут оказаться и магические знаки, и греческие цифры. А может, еврейский алфавит или санскрит, эмблемы стихий или знаков зодиака – или другая подобная алхимия или астрология. Но если бы смысл не был так тщательно скрыт, я бы не была относительно этой фигуры столь высокого мнения.

– Такое ощущение, что чего-то здесь недостает, – мягко подтвердил Джип, почесывая подбородок. – Может, какие-то знаки вплетены и зашифрованы в этом славном орнаменте, – прибавил он, направляя на него фонарик. – А что, неплохой способ их спрятать. А может, я и ошибаюсь.

Я чувствовал себя довольно глупо. Что же, я выдумал все это? И всех повел по ложному следу? Это казалось невероятным, и все же моих друзей, по всей видимости, не особенно впечатлило то, что мы обнаружили.

– А рисунок внутри пентаграммы – как насчет его?

Джип тихонько щелкнул языком:

– Может, просто украшение и никакого особого смыла в нем нет.

Свет моего фонарика тем временем выхватывал из темноты то белый английский мрамор, то черный немецкий, то розовый, цвета сырого мяса, из Каррары, который, должно быть, стоил целое состояние, то зеленый сорт из одному богу известно каких каменоломен, то сливово-коричневый с темно-красными прожилками, причем все они были прорезаны четкими золотыми нитями. И весь этот бесценный материал был методично превращен в бесформенный разноцветный сгусток, который, если на него смотреть вблизи, разделялся на скопление грубо слепленных концентрических фигур, как будто взорвавшаяся книжка комиксов расплескала свое содержание в самую середину искусного рисунка, словно в насмешку над точной пропорциональностью золотых решеток наверху.

– Немного напоминает огонь, а, Молл?

– Ну да, только пламя вряд ли стали бы изображать в таких тонах. К тому же все это буйство за пределами пятиугольника. – Она откинула обрывки ковра. – Смотри, вот здесь рисунок пересекает круг и снова идет к внешнему краю круга.

– Подожди-ка, подожди-ка! – проговорил Джип мягко, но со все нарастающей уверенностью. – Отставить! Когда все это видишь вот в таком ракурсе… Черт возьми, я начинаю кое-что понимать!

У меня возникло ощущение, что я уже видел нечто подобное раньше, причем не однажды, но где видел? Может быть, это изображение амебы? Действительно, что-то амебное во всем этом определенно было, с этим светлым пятном, напоминающим ядро, и длинными ложноножками, вытянувшимися во всех направлениях. И вы готовы уже были поверить, что она вот-вот поплывет на вас, – но это было бы полным безумием. Я нервно сглотнул. Что со мной такое?

Молл пожала плечами:

– Значит, ты увидел больше, чем я. А у меня что-то все мысли в голове путаются. Ну а что скажет наша ведьмочка?

Только тогда мы сообразили, что Катика не произнесла за все это время ни слова. Мы все как один повернулись в ее сторону и увидели ее стоящей с вытянутыми руками, а ее ладони при этом судорожно выделывали запутанные жесты, которые она повторяла снова и снова.

– Идиоты! – прошипела она, напрягаясь от усилий, которых ей стоили эти слова. – Полнейшие дураки! Я же вас предупреждала, что это место под охраной! А вы не подумали о том, почему вы здесь ни в чем не уверены?

Мы уставились друг на друга с открытыми от изумления ртами. Я ощутил это сразу же, как только она об этом сказала, – оно наваливалось на меня, делая неясными мысли. «Ничего… неважно… не имеет значения… забудь об этом… забудь…»

Тут сердце мое забилось так, что чуть не выпрыгнуло из груди.

– Ты хочешь сказать… они знают, что мы здесь?

Джип схватился за меч:

– Они идут? Нам надо…

Катика чуть не рассмеялась:

– Страх – еще одна их защита! Я же говорила: предоставьте это мне! Уходите, пока вы все не испортили!

– Без тебя – никуда! – закричала Молл и с воинственным возгласом обнажила меч.

– Дьявольщина, да это же карта! – завопил внезапно Джип.

– Что? – изумилась Молл.

– Боже, ты совершенно прав! – закричал я. – И как же я сразу-то не понял? Да, это топографическая карта, я такими всегда пользовался в горах! И черт меня побери, если это тоже не изображение горы!

– Точно! – возбужденно подхватил Джип. – И чем выше, тем светлее, и так до самой светлой точки в центре.

Он направил луч фонарика на это место.

Звук не заставил себя ждать; это был резкий порыв ветра или крики великого множества голосов. И сразу же появились тени, тени, которые отбрасывал, казалось, сам луч фонарика, но, когда он метнулся назад, они остались, темные, густые тени на карте, создававшие странные полосы, впадины и низины, полную иллюзию трех измерений. Только это была не иллюзия. Изображение, заключенное в пятиугольнике, стало раздуваться, подниматься, и вот все это скопление теней, прорезанное искрами огненного света, окутанное кружащимися полосами, как обрывками гонимых ветром туч, приобрело глубину и перспективу. В то же мгновение пол закачался у меня под ногами, накренился и стал вздыматься к центру зала, к этому туманному видению. Я покачнулся, потерял равновесие, упал, но все-таки успел ухватиться за ковер и задержался. Я умудрился даже запихнуть меч в ножны и начал съезжать вниз. Джип, зацепившись за ковер чуть выше, схватил меня за запястье и удержал на месте. Но склон становился все круче, и нам все тяжелее становилось держаться. Вся эта штуковина сейчас выглядела как макет горы, заслонивший своей массой пятиугольник и круг. Я даже видел крошечную щетину густого леса на склонах и голую скалу на вершине, переливавшуюся в лучах лунного света. Мы висели, зацепившись за самый край ямы, подобно муравьям, копошащимся в поисках спасения от муравьеда. Прямо над нами барахталась Катика; она отчаянно пыталась найти опору для ног, и ее нижняя юбка развевалась.

Я подтолкнул Джипа, но он, поднявшись на фут или два вверх, начал соскальзывать. Я снова чуть не потерял равновесие. Под нами были голые камни; теперь это был не пологий склон, а отвесная стена. Я снова подтолкнул Джипа, и он поднялся-таки на фут-другой вверх. Но вот сколько выдержит Катика?

– Давай, не останавливайся! – заорал я. – Я лезу за тобой!

Он что-то проворчал в ответ, но ясно было одно: он не в силах сдвинуться с места. Я проверил, достаточно ли надежна опора, и отпустил ковер. Но тотчас вместо ворса ковра я ощутил что-то очень похожее на траву. Ухватившись за какой-то колючий кустарник, я подтянулся на несколько дюймов, ища новую опору. Найдя ее, я позвал Катику.

– Убирайся! – закричала она. – Идиот, ты не знаешь, чем рискуешь! Оставьте меня, возвращайтесь, спасайтесь сами!

Красный свет снизу поблескивал на ее голых лодыжках, а она изо всех сил карабкалась по склону.

– Уходите! – снова прокричала она. – Я не стою ваших трудов!

Дым начал подниматься вокруг нас, едкий, всепроникающий, с запахом канифоли, серы и чего-то еще более отвратительного. Я закашлялся, но все-таки удержался на склоне, вцепившись в него так, что кровь брызнула из-под ногтей. Я все еще надеялся добраться до Катики, но что будет потом? Сорвемся вместе? Или окажемся на вершине?

И то и другое было скверно; я теперь уже ничего не понимал. Я схватился за казавшийся надежным кустик травы, но тот вырвался с корнем и остался у меня в руке. Опора ушла из-под ног, я повис, вцепившись одной рукой в какой-то узловатый кустик, и, не выдержав, закричал во весь голос. И тут же сквозь дымовую завесу навстречу мне, подобно метеору, метнулся огромный сноп пламени, словно вознамерясь истребить меня.

– Стивен! – воззвал ко мне огонь, и лишь тогда я разглядел в пламени фигуру человека с гривой волос, струившейся, подобно нимбу, и спускавшейся позади дымными локонами. Это была Молл, вечная странница по дорогам Спирали, Молл в той своей ипостаси, в которой представала крайне редко, лишь в минуты смертельной опасности. В один прекрасный день, возможно, эта сущность окончательно поглотит все, что в Молл еще осталось от смертной, и оставит лишь полубожественное начало. В таком виде она была жуткой как для врагов, так и для друзей. Из холодного пламени ко мне протянулась рука и схватила мою.

– Джип… – задыхаясь, проговорил я.

– Он в безопасности! Помоги мне спасти ведьму, я не могу до нее добраться!

Голос Молл эхом разносился по огромным пространствам. Ухватившись за ее руку, я почувствовал, как и в моем теле, клокоча и бурля, пробуждается тот же огонь, что горел внутри ее. Я засмеялся, в голове у меня прояснилось, и я не задумываясь смело оттолкнулся от скалы. Мы пронеслись над ущельем. Я протянул руку, и Катика судорожно за нее схватилась.

И закричала – то был крик неимоверной боли. Ее пальцы разжались, но я успел снова схватить ее за запястье. Она извивалась всем телом. Посмотрев вниз, я увидел, как пляшут, обвивая мои руки, языки пламени, и не светлого, а золотистого, как будто оно успело каким-то образом измениться. Маленькие искорки этого огня пробежали по ее слабеющей руке и запрыгали по искаженному от ужаса лицу.

– Держись, дура чертова! – заорал я. – Ты что, хочешь, чтоб мы оба погибли?

Ее глаза, до этих пор плотно зажмуренные, внезапно открылись и встретились с моими. Я чуть не отпустил ее руку. Ее зрачки вращались и горели, подобно огненным котлам. В это мгновение что-то вырвалось из дыма и пролетело мимо нас. Катика закачалась и в страхе закричала.

– Тяни ее наверх! – заорал я. – Молл, ради бога!

Я почувствовал, как в меня вливается сила Молл, как она с легкостью поднимает нас над пеклом, но снова что-то пролетело мимо нас, и Катика опять закричала. На этот раз до меня донесся треск рвущейся ткани, и пальто упало с ее плеч, как будто кто-то разорвал его по шву на спине. И снова нечто быстрое; ее юбка полетела вниз, и кровь потекла по голой икре маленькими струйками, будто Катику поранил когтем какой-то зверь. Мы поднимались все выше, но дым все так же валил клубами, а горная вершина раздувалась и росла, и какие-то ужасные круглые штуки, которые невозможно было даже разглядеть из-за их быстроты, носились вокруг нас и били – всегда Катику и никогда меня. Она уже больше не сопротивлялась, только когда они в нее попадали, она слабо дергалась.

– Молл! – прокричал я. – Поскорее нельзя?!

– Я уже наверху – дело за тобой! – эхом отозвался ее голос.

Молл продолжала тащить нас, и я из последних сил пытался поднять Катику еще хоть чуть-чуть. Но эти снующие туда-сюда штуковины поднимались вслед за ней. И вот мне показалось, что я вижу руки, которые тянутся к Катике, – широко расставленные человеческие или очень на человеческие похожие руки. А я тем временем подтянул Катику настолько высоко, что смог закинуть ее руку мне на плечо, но в тот же миг она вся напряглась и я ощутил двойную тяжесть, как будто кто-то потянул ее за ноги вниз. И еще кто-то, и еще. Я держал уже троих, если не больше.

– Молл!

Я почувствовал, что свободной рукой она пытается схватить Катику. Но та, глядя мне прямо в глаза, прошептала:

– Нет. Нет, С-стефан! Они вас всех утянут вниз! Вниз, к великому шабашу , в бездонный колодец зла! Брокен слишком силен, тебе с ним не справиться, – и ей, и вообще никому! Уничтожайте хотя бы его посланников! Скажи… скажи это Граалю! И оставь меня там, где мне и место!

И тут, слишком внезапно, рука ее соскользнула с моего плеча; чудовищная сила вырвала ее нежное запястье из моей руки. В тот же миг остатки разорванной одежды закружились вокруг нее, и Катика ринулась вниз – в котел, который прежде был залом, уменьшилась в размерах и исчезла там. Я рванулся было за ней, но Молл удержала меня. Я задрожал и обмяк. Не только от напряжения, но еще и от ужасающей тоски, которую увидел в покрасневших глазах Катики за мгновение до того, как она исчезла.

Глава 7

Молл больше не пылала огнем, а ее светлые кудри прилипли ко лбу. Молл поставила меня на ноги и встряхнула за шиворот, хотя я увидел и у нее самой на щеках мокрые следы.

– Недоумок! – заорала она мне в лицо, и слова имели силу пощечин. – Нам нужно теперь о самих себе позаботиться! – То же самое она проделала с Джипом. – Подъем, парень! Вставай и убирайся отсюда! Или ты желаешь разделить ее судьбу?

Теперь уже не было нужды прятаться: купол сверкал и переливался, как маяк, и мы слышали крики охранников и лай собак. Молл схватилась за веревку и стала спускаться, перебирая по-морскому руками и время от времени отталкиваясь ногами от стены. Мы с Джипом отправились за ней. Когда Молл спустилась До уровня окон первого этажа, она отпустила веревку и ловко спрыгнула на лужайку. Мы плюнули на технику безопасности и тоже прыгнули почти с такой же высоты, но без ловкости Молл. Тут же покатились по земле кубарем.

Весь парк был полон переливающихся огней. На лужайке перед домом стало светлей, чем днем. Охранники, набежавшие по тревоге, сбились в кучу. Прежде чем Джип или я успели пальцем пошевелить, Молл нанесла сокрушительный удар в живот охраннику, оказавшемуся впереди. Его автомат упал на землю и дал очередь в воздух. Оружие, снятое с предохранителя без всякой опаски, – так не поступают обычные охранники. Остальные отскочили назад. Один дал очередь, и на том месте, где я был за секунду до этого, полетели в разные стороны комья земли. Но они действовали слишком медленно – им никогда не приходилось сражаться на Спирали. Я опустил меч; автомат сморщило, как консервную банку, а охранник закружился на месте и упал. Тем временем последний из них уже лежал, поверженный, у ног Молл.

И мы кинулись в направлении забора, прикрывая глаза руками от света мощных прожекторов, и наши длинные тени бежали рядом, как худосочные великаны. Однако мы не успели одолеть и половины расстояния до деревьев, как сзади послышался топот и хриплое, прерывистое дыхание. На нас спустили собак. Воздвигнутое Катикой призрачное прикрытие перестало действовать.

Молл, держа меч вертикально двумя руками, изготовилась защищаться. Она могла бы одним ударом перерубить и эти могучие шеи, но предпочла иное, и когда на нее кинулись звери, в самый последний момент она повернула меч так, чтобы от его клинка отразился нестерпимый свет прожекторов, и с нечеловеческой точностью направила его прямо в песьи глаза. Собаки буквально присели, ослепленные, а она принялась наносить удары мечом плашмя, раздавая шлепки направо и налево. Оба ствола пистолета Джипа тоже в свою очередь исправно работали. В результате ближайшие к нам прожекторы потухли под градом пуль, и мы снова погрузились во тьму. Молл понеслась впереди нас, направляясь к забору. Я увидел, как она пробежала мимо дерева, по которому мы спускались, и взлетела к проволоке, тянувшейся по верху забора. Слишком поздно было кричать, я только зажмурился. Раздался резкий щелчок разрывающейся проволоки, затем мощный взрыв, шипение, и гроздьями посыпались искры. Молл прекрасно знала о том, что такое электричество, но порой забывала.

Мы вытащили ее из кустов – она судорожно сжимала в руке покореженный меч, – проскользнули сквозь кустарник и начали уже перетаскивать Молл через ограду, когда раздались торопливые шаги, и мы спешно сбросили ее вниз. В опавшей листве внизу послышался звук приглушенного удара. Но только мы собрались спрыгнуть вслед за ней, как послышалось резкое: «Halt! Ruehren Sie sich nicht!» [68] Они таки пошевелили мозгами и послали людей за забор. Я не видел их самих, но слышал дыхание, тяжелое и учащенное. Немелкие парни, – наверное, охранники, стоявшие на воротах.

– Komm 'runter! [69] – пробасил один из них. – Und kein Scheiss… [70]

Молл, которая лежала у их ног, внезапно поднялась и, как некий лесной дух, вся в налипших на нее прошлогодних листьях, кинулась на них. Приземлившись, мы услышали звук последнего удара, а затем увидели, что она нам кивает. Я молча протянул ей меч. Она схватила его и побежала. Рядом со мной Джип наткнулся на что-то и выругался – это было первое слово, произнесенное им с тех пор, как мы спустились с крыши. Мы бежали по склону холма, пыхтя и задыхаясь. Я удивился, что умудряюсь не отставать от этих двух закаленных в испытаниях суперменов. С вершины холма я отважился и бросил беглый взгляд назад. Лучи прожекторов прочесывали лес, окружающий имение Лутца. Парк все так же светился огнями, но купол был темным.

Глаза Джипа, видящие в темноте, и его умение ориентироваться хранили нас и теперь, а монотонный ритм бегущих ног и кровь, пульсирующая в висках, помогали остудить бурлящие чувства. Мы пересекли поле, перебрались через ручей и оказались возле маленькой аккуратной фермочки, какие субсидирует Европейский союз, поддерживая немецких фермеров. За ней снова тянулись поля. Миновав заросшие развалины старой церкви, мы увидели лесок, в тени которого спрятали вертолет. Я уповал на то, что у нас все-таки хватит сил выкатить его из зарослей. К удивлению, никто нас не преследовал. Впрочем, я подозревал, что охранники не особенно и рвались бежать за нами, принимая во внимание то, как мы обошлись с их товарищами. Разумеется, если бы Лутц был в имении, дело могло бы принять совсем другой оборот.

Казалось, кто-то нагрузил вертолет партией свинца, да и Молл была лишь тенью прежней себя. Тем не менее нам все же удалось выкатить вертолет на открытое пространство.

Упав в кресло пилота, я обнаружил, что руки мои слишком трясутся, чтобы я решился взяться за рычаги управления. Я знал, что времени у нас немного. Скоро рассветет, и сюда набегут люди, ведь вертолет в поле будет виден издалека и обязательно привлечет внимание всех, и не в последнюю очередь полиции. Небо явно светлело, скрытое пока за тучами. Я оглянулся на своих пассажиров, переводящих дух развалившись на сиденьях. Они в ответ одарили меня ничего не выражающими взглядами. Выглядели они серыми и вымотанными, как, наверное, и я сам.

– Так что же произошло? – спросил я и удивился, каким прерывистым и слабым был мой голос. – Что же случилось?

– А сам ты как думаешь? – мрачно сказал Джип. – Как она и предупреждала, мы оказались недостаточно осторожны.

– Да, да, ради бога, это я понимаю! Но я имею в виду – куда она делась? Жива или нет?

У Джипа скривился рот.

– Смерть, с которой на этот раз она не смогла справиться. Впрочем, эти четыре сотни лет показались ей слишком долгими. Так что она и сама выбрала бы это.

– Но почему? Молл живет гораздо дольше!

– Ну да, и может совершенно свободно скитаться по морям Спирали, рыскать по всем заповедным уголкам земного шара! Словом, свободно развиваться!

Молл, все еще в короне из листьев, сидела не шевелясь, с опущенными глазами.

– А вот Катике пришлось прожить жизнь, не выбираясь за пределы таверны в маленьком порту, лишь изредка выходя из дому, да и то ненадолго, путешествуя лишь в пределах своего – отменного, впрочем, – зрения. Но она все это безропотно сносила, ей ни за что не хотелось снова окунуться в ту грязь, из которой она вышла. Но вот она снова там.

– Но разве мы не можем ее оттуда вызволить? Вернуть ее? Мы обязаны это сделать, черт возьми!

Молл разомкнула веки:

– Я не вижу для этого возможности. Она вернулась на Брокен.

– «Брокен, Брокен»! Это всего лишь гора, черт ее побери! Там что-то происходит до сих пор, так, что ли?

Молл откинула волосы и вздрогнула:

– Всего лишь гора, ну да. Но горы отбрасывают тень, как и всё прочее. А у этой горы тень более черная, чем у других. Есть места – их немного, – где силы Края могут пересекать границу между Спиралью и Сердцевиной. Кое-какие из них ты видел. Таков Борободур. Таков Город Грааля. Такова и эта гора. Пентаграмма на карте и вела прямехонько на Брокен.

Никто ничего не сказал, только ветер свистел за бортом; он пел песнь холода и пустоты. Пара капель скатилась по лобовому стеклу. Горящие глаза Молл потускнели.

– Уже в мое время это название было у всех на устах. И это не случайно. С тех пор как предки франков и саксов впервые пришли с востока, с тех пор как германский Урвальд [71] сдерживал могучие легионы Рима, с тех пор как на заре ледникового периода от нашествия младших братьев из рода человеческого старшим пришлось перебраться в горы – с тех самых пор в месте этом, в самой глубине его тени, обосновалось нечто и стало расти и накапливать мощь – некая сила, следовавшая по пятам за первыми истинными людьми во время Volkswanderung [72], кравшаяся словно волк за стадом.

Утро приближалось, но для взлета было все еще слишком мало света. Вот и дождь забарабанил по лобовому стеклу.

– Так что это за сила? – спросил я резко.

Джип фыркнул:

– Надеюсь, ты никогда не окажешься к ней настолько близко, чтобы это выяснить. Те, кому такое удалось, ничего не рассказывают, – как Катика. Я думаю, речь идет об аде, потому что одно очевидно: только он мог породить такую силу.

Я никогда не верил в такие вещи, как ад.

– Так это нечто гнездящееся рядом с Краем и похожее на Грааль? Нечто когда-то принадлежавшее Сердцевине, миру людей?

Молл издала звук, который даже отдаленно не напоминал смех:

– Похожее, да, но одновременно и совсем не похожее. А что до мира людей… Если и так, то сила эта пошла против них, ибо она издавна навлекает несчастья на человечество, радуясь его страданиям, сея зло и порок, где только может… И все же, – прибавила она, внезапно задумавшись, – вполне возможно, что когда-то она была из плоти и крови. Ибо от плоти она делается сама не своя – любит и упиваться ею, и разрывать ее на части. Наслаждение и боль, не знающие границ…

– Звучит как диагноз классического садиста, – произнес я, и от этой мысли меня слегка передернуло. – Только большими буквами.

– Буквами из крови и огня, – произнесла Молл. – Паника по поводу ведьм, охватившая всю Европу в мои времена и чуть раньше, была лишь отголоском этого. Конечно, то тут, то там возникали островки старого язычества или вполне невинного доморощенного колдовства – я говорю не о них. Чаще всего ведьмы устраивали свои дикие танцы только в больных мозгах охотников за ведьмами, помешанных на зле и жаждавших причинять боль или отбирать имущество. И все же под этой шелухой имелось зерно правды, хоть охотники как раз ему и не придавали большого значения. Наводящее ужас вечное средоточие древнего зла. Власть, пытавшаяся поработить человечество, выставляла таинственное знание, магические искусства и удовольствия в качестве приманок. И связывала по рукам и ногам отвратительным ритуалом и недостойным использованием магических умений в делах зла и мести. – И снова прозвучало горькое подобие смеха. – Происходит ли что-нибудь на Брокене? О да, и нечто ужасное – деяние без имени, без возраста, без начала и конца, – великий шабаш всех ведьмовских культов. Много раз Катика бывала там, сильно страдала, но и многому научилась, и обрела огромную мощь. И вот теперь ее вернули туда, и не для краткого визита, а навсегда. Может быть, она уже мертва, но более вероятно, что брошена обратно в этот жуткий котел и там затерялась, – и жертва, и преступница одновременно Если так, то сила эта уже никогда не отпустит ее. Возможно, и существует кто-то настолько могучий, что может спасти ее, но одно я знаю наверняка: это не я. Во мне таких сил нет. Для нас она потеряна.

На несколько секунд я совершенно утратил контроль над собой, а такое со мной нечасто случалось. В свое время я даже убедил себя, что мне никто не дорог и не нужен, что я прекрасно могу обойтись контактами на работе и мне вообще на всех глубоко наплевать. И тут, совершенно внезапно, перед моими глазами возникла «Иллирийская таверна» с Джипом, Мирко и прежде всего – с Катикой. Она была одновременно и самой доступной – чтобы не сказать больше, – и бесконечно далекой, голос из тени, теплая рука у тебя на щеке, легкое прикосновение губ и взгляд из-под густых ресниц, который рассказывал обо всем и в то же время ничего не говорил. Ее ласки были поставлены на коммерческую основу, хотя иногда она намекала на противоположное. Все, что я узнал о ней за время нашего знакомства, я узнал от других или догадываясь по случайно вырывавшимся у нее фразам. Она редко демонстрировала свои силы, только если кому-то из ее друзей требовалась помощь. И не однажды таким другом оказывался я. Таверну без Катики невозможно было представить – без ее душной комнатушки под самой крышей, наполненной благоуханиями старинных духов и мазей, с кроватью, перина которой буквально обволакивала тебя…

Я яростно вцепился в шлем, пытаясь его надеть. Если у вас когда-нибудь появится заблуждение, что у вас нет сердца, попробуйте потерять того, кто дорог вам, посмотрите, что произойдет…

– Ты прав, Джип, – выдавил я из себя почти спокойно. – Это моя вина, черт возьми.

– Нет, – твердо сказал он. – Нет, не так. Ясное дело, мне не очень-то понравилось, что она идет с нами, но ведь я согласился, так ведь? Если бы все касалось только тебя и этого ублюдка, я бы, пожалуй, и не согласился. Но Грааль… Это может изменить всю Европу, да и весь мир, в конце концов, и Сердцевину, и Спираль Ты ни в чем не виноват. Нам необходим был ответ. И мы его получили!

Я в ярости ударил по стартеру, мотор закашлялся и заглох.

– Да, благодаря ей. Мы теперь знаем, что это нечто на Брокене, что стоит за этим Лутц, а возможно, и Ле Стриж. И «Си-Тран» во все это каким-то образом втянут. Но все это лишь часть какого-то более масштабного плана. И… и… да и черт с ним со всем! – Гнев взял верх над горем. – Это чересчур грандиозно для меня! За последнее время я наделал целую кучу непоправимых ошибок! И больше не намерен рисковать друзьями!

Я снова толкнул стартер. Мотор затарахтел и наконец-то завелся, винты пробудились к жизни.

– И что ты собираешься делать? – заорал Джип, протягивая руку за своим шлемом.

– То, что нужно было сделать сразу. Отправлюсь в этот самый Гейленберг и попытаюсь с ними объясниться, что бы из этого ни вышло. Они вполне могут послать за копьем своих стражей, рыцарей, или как их там еще. И пускай займутся этим чертовым Брокеном и Ле Стрижем! А потом, – я тяжело вздохнул и подумал о том, что мне хотелось бы сделать с Лутцем, – видно будет! Джип, ты говорил, что город Грааля трудно найти. Но у меня записан курс, которым я следовал туда в первый раз. Если кто-нибудь и в состоянии отыскать его, так это ты.

Он посмотрел на серое небо и такой же серый экран монитора:

– Ладно, попытка не пытка.

Он перепрыгнул ко мне на переднее сиденье и посмотрел по сторонам. Облака сгущались, образуя высокие пики и колонны, огромные неприступные крепостные стены, совершенно одинаковые, куда ни глянь. Я дернул дроссель и рычаг управления, остановил педалями хвостовой винт, который уже собирался спилить соседствующие с нами деревья, и потянул рычаг управления главным винтом. И вот уже мы взмыли к облакам. Позади, поблескивая, горела полоска отвратительного света, разливаемого прожекторами, а вместе с ней распалялся и я, еще не расквитавшийся ни с ней, ни с ее хозяином.

Мы перелетали от облака к облаку, и опытные глаза Джипа то и дело перемещались с панели управления на однообразный серый пейзаж за бортом. Помогало это или нет, но казалось, будто он знает наверняка, что впереди что-то есть; и в его голосе ощущалось легкое возбуждение, так что скоро даже Молл уловила эту перемену. Она облокотилась на наши плечи, и с ее волос посыпались мокрые листья, а когда я обернулся, то увидел, что с ее лица исчезли усталость и отчаяние. Она снова оживилась при одной мысли о возможности увидеть город Грааля. Все это каким-то образом взбодрило в свою очередь и меня. Эти мои странные друзья видели так много и жили так долго, что рядом с ними я чувствовал себя едва ли не ребенком. Но сейчас где-то там, впереди, маячило то, что даже их приводило в трепет. Так что уж говорить обо мне. Я взглянул на пики облаков впереди и увидел, как они загораются, освещаемые первыми слабыми лучами еще скрытого от глаз солнца. Они были не похожи на те, что я видел в прошлый раз, – конечно, случайны и хаотичны, как любой облачный пейзаж. И все же у меня возникло ощущение, что это не имеет значения. В их рисунке было что-то знакомое, какая-то устойчивость, как будто я сейчас смотрел на тот же самый пейзаж, только под другим углом.

– Думаю, нам надо чуть повернуть, – не удержался я. – На запад…

Джип так и подскочил на сиденье.

– Да ты скоро сам станешь настоящим штурманом! – воскликнул он. – Я как раз собирался тебе это и предложить – взять чуточку западнее.

Я слегка ослабил хвост и выровнял винты, чтобы повернуть. Компас довольно быстро успокоился, но дисплей спутниковой навигации вел себя несколько странно, и я подумал, что сейчас раздастся голос франкфуртского диспетчера, возмущенно спрашивающего, что это я дурью маюсь? Они ведь знали, что я раньше никогда не совершал незапланированных посадок.

Крик Молл заглушил даже гудение двигателя, а ее рука чуть не вырвала провод интеркома. Но когда я посмотрел туда, куда указывала она, я простил ей эту выходку: далеко впереди, посреди огромного, на сей раз голубого пруда я увидел две громадные башни, венчавшие дворец Грааля. Я нажал на педали, толкнул рычаг и направил вертолет в сторону и вниз.

– Я не хочу близко подлетать к этому месту! – пояснил я. – Неизвестно, что им взбредет в голову. Мы приземлимся чуть поодаль и отправимся в город пешком, как я это сделал в прошлый раз.

Джип кивнул, наблюдая, как облака внезапно рассеялись и долина Гейленталь заиграла всеми красками. Небо очистилось, и рассветное солнце засверкало на грубой белизне скал и на зелени у их подножий; реки отливали сталью и бронзой, а над порогами сияла радуга. Молл схватила меня за плечо, когда из-за края горы возникли крепостные стены, а когда я повернул в сторону, стараясь остаться незамеченным, она разочарованно сникла. Для посадки я выбрал опушку леса, посредине которой стояла полуразрушенная хижина. От порыва ветра при посадке обвалилась вдобавок и ее передняя стена. Целое облако пыли и щепок поднялось в воздух, когда мы наконец-то приземлились. Я выключил мотор, и свист винтов постепенно стих.

Мы сели на траву; солнышко пригревало нас, а легкий ветерок обдавал своим дыханием. Прохладный рассветный воздух унес горе, гнев и отчаянное беспокойство, поселившееся в наших душах. Я мог теперь с этим жить и ждать освобождения.

– Вам лучше остаться и подождать здесь, – сказал я наконец. – Это будет разумно. Во-первых, если со мной что-нибудь случится, вы знаете, где меня искать; во-вторых, я в одиночку буду выглядеть более безобидным и как мишень не таким удобным. Ну а в-третьих, оставив вас здесь, я буду спокойнее за вертолет и у меня будет меньше шансов обнаружить здесь Ле Стрижа, когда вернусь.

Молл улыбнулась:

– Уж если нам суждено с ним встретиться, мы обязательно передадим ему твою любовь и благословение.

– Сделайте милость. И лучше всего осуществить это при помощи осинового кола. [73]

Я упал в густые заросли травы. В воздух взмыл пух чертополоха, повиснув в воздухе, словно снегопад в замедленной съемке.

– Если я не вернусь, действуйте по обстоятельствам. Но коль скоро тутошняя публика такова, как вы говорите, нам не должно ничего угрожать. Но, бога ради, будьте осторожны, хорошо?

– Забавно, – протянул Джип. – Именно это и я собирался порекомендовать тебе. Они славные люди, конечно, но наступили тяжелые времена, и не стоит им абсолютно доверять. – Он бросил мне одну из коробочек с ланчем, которые мы взяли с собой, но совершенно забыли про них. – Дорога неблизкая. Доброго пути.

Как ни странно, путь действительно оказался добрым. Я отправился вниз по течению небольшой речки, которая, как мне показалось, с большей вероятностью приведет меня к городу. Воздушный поток подхватил меня, и идти было невероятно легко. В некотором смысле я ощущал себя экскурсантом, ведь здесь было на что посмотреть: странные древние изваяния и дольмены, заросшие травой руины, выглядевшие наподобие римских. Мне попалась даже совершенно заброшенная деревушка. Поначалу я решил, что ее обитатели ушли в поле, но затем увидел покосившиеся ставни, прогнившую солому крыш и мельницу с обвалившимся колесом. Миновав деревню, я остановился на берегу реки, проглотил содержимое джиповой коробки, запив его речной водой. Я умылся и каким-то чудом забыл о том, как мало я за последнее время спал. Вода была ледяная, чистая и прозрачная, и она укрепила мой дух даже лучше, чем воздух, – и не с помощью какой-то магической силы, которую я смог бы ощутить, а за счет своей исключительной обыкновенности. Обычная вода, но лучшая из всех, какие только могут быть, без малейшего привкуса, даже без обычного и безвредного природного загрязнения. Если бы можно было разлить эту воду по бутылкам, никакой другой минеральной воде на рынке места бы не осталось. Нельзя было залить в бутылку эту долину, этот воздух, эти деревья, все, что здесь есть, – вода была лишь частью чего-то гораздо большего. Чего-то, что, впрочем, не очень-то сочеталось с заброшенной деревней…

Я, должно быть, задремал, всего на несколько минут, судя по часам, но почувствовал себя удивительно посвежевшим – так я не высыпался дома, проспав целую ночь. Я поднялся и продолжил путь.

Как часто бывает, башни оказались совсем не так близко, как я полагал. Прошло не меньше трех часов, прежде чем я вроде бы добрался до крепостных стен, но тут же заметил, что что-то здесь не так. Вокруг не было ни единого человека, и я почувствовал себя так же неуютно, как кузнечик на скатерти.

Я не решался просто так взять и подойти к огромным воротам, чтобы поговорить с часовыми. Ворота были закрыты, а над ними я увидел первый признак жизни за все это время – головы, сновавшие взад-вперед за крепостным парапетом. Они явно были настороже, едва ли не готовились к обороне. А потому могли оказаться очень бойкими: я уже начал жалеть, что не прихватил с собой что-нибудь подходящее в качестве белого флага. Двигаясь очень осторожно, не спуская глаз со стен, я выскользнул из-под прикрытия деревьев, глубоко вздохнул, оказавшись на открытом месте, и крикнул. Мышцы ног у меня были как две сжатые пружины, готовые понести меня прочь отсюда, но я поднял руку и замахал ею настолько естественно, насколько был в состоянии.

Реакция была мгновенной. Парапет ощетинился ружьями, и я едва справился с побуждением пуститься наутек. Сверху донесся суровый голос:

– Wer da? Halten Sie zuvor! [74]

– Freund! [75] – закричал я в ответ, держа руки так, чтобы их было видно. – Ich bringe gute Neues! Ich will mit einem Offizier sprechen! Darf ich hereinkommen? [76]

На стене спешно посовещались.

– Bleib da! [77] – прозвучал ответ. – Man soll den Каріtan holen. Steh, und kein Spass, sonst bist du Rabensfutter! [78]

Ничего лучшего я и не предполагал, хоть мне такие подачки для бедных и не особо по душе. Я скрестил руки на груди и стал ждать, пока в воротах не открылась маленькая калиточка и не вышли двое мужчин в черной форме безупречного военного покроя, какой в Сердцевине не видели уже наверное лет сто и напоминавшей о мире, закончившем свои дни в крови, грязи и экстремизме после 1914 года. Их длиннополые мундиры были застегнуты на серебряные пуговицы и перетянуты портупеями из белой кожи; серебряная окантовка тянулась по краям стоячих тесных воротничков и массивных манжет и двумя косичками спускалась вниз вдоль швов на бриджах. Сабли в узорчатых ножнах позвякивали у обоих на поясе, но они держали оружие и в руках. У того, что покрупнее, вышедшего вперед, когда они приблизились ко мне, в руках был маузер, жемчужина инженерной мысли, выглядевшая чересчур современной для изделия конца девятнадцатого века, каковым она являлась. Он был острижен наголо, на голове его сверкала черной эмалью Pickelhaube [79], а усы были нафабрены и лихо закручены кверху. Этакий карикатурный «Ганс», на картинке вызывающий смех, но если столкнешься с ним лицом к лицу и он вдобавок будет неплохо вооружен, то вид его представится уже отнюдь не столь опереточным. Тот, что помоложе, был худенький и поджарый, с длинными рыжеватыми волосами и маленькими глазками на чисто выбритом лице. Но шел он уверенно и враскачку, как атлет, что уже само по себе не слишком радовало. Словом, мне не понравился ни тот, ни другой. Так что самое время, решил я, вспомнить о хороших манерах.

Я поднял руку, и мы обменялись любезностями. Ганс, как выяснилось, был капитан Драговик, а вовсе никакой не Ганс, а второй представился в качестве лейтенанта фон Альберсвега, и оба были офицерами городской стражи Гейленберга. Оба были порядком взвинчены, однако стоило мне сказать, что у меня есть новости о недавней пропаже, причем новости важные настолько, что достойны незамедлительного доведения их до рыцарей, как их поведение резко изменилось. Капитан бросил строгий взгляд, а затем поразил меня, убрав свой жуткий пистолет в кобуру; лейтенант только опустил свое оружие, но капитан дал ему знак, и он последовал примеру старшего по званию.

– Лучше вам пойти с нами, – произнес капитан на вполне сносном английском. – Вы правы, о таких вещах следует докладывать немедленно. Пойдемте!

Его слова вселили в меня надежду, и я, едва ли не подталкиваемый моими провожатыми, направился к воротам. Пройдя под размеренно шагавшими по крепостной стене часовыми, я на секунду остановился в воротах, чтобы бросить взгляд на площадь сразу за ними. Ее я хорошо запомнил, и еще многое, многое другое. В память врезались аккуратные домики, сады и извилистые ленты аллей, пышная зелень, чистый воздух и ощущение полноты жизни и свежести. Но теперь я знал, что стоит за этим: могущество, благодаря которому этот островок не был подвержен влияниям времени, тогда как другие подобные ему места вместе со своими обитателями очень скоро вернутся обратно в Сердцевину и попадут в водоворот истории. Как же я умудрился в первый раз не ощутить ауру этого места? Я чуть ли не въявь видел сейчас светящуюся силу, исходящую от громоздких крепостных бастионов, от благородных классических колоннад, от короны белых облаков, венчающей взмывающие в небо башни. Что я, незряч был тогда, что ли? Нет, лишь на время ослеплен чарами Ле Стрижа.

– А, – тихо произнес капитан, – так я и думал. Вы уже были в Гейленберге. Не соблаговолите ли пройти сюда? Рыцарям будет крайне интересно выслушать ваше сообщение.

Он быстро провел меня в маленькую дверцу, прорезанную в углу мощных двустворчатых высоких ворот, и мы стали подниматься по длинной винтовой лестнице с безликими дверями по обеим ее сторонам и освещавшейся только сверху. На какое-то мгновение я решил, что мы собираемся подняться на самый верх, но тотчас капитан достал связку ключей, открыл дверь и вежливым жестом предложил мне войти. В коридоре было темно, и я остановился в нерешительности. Драговик, казалось, почувствовал мое замешательство.

– Все рыцари, которые сейчас в городе, участвуют… в некоем ритуале, – произнес он, церемонно извиняясь. – Мы вынуждены просить вас подождать в служебном помещении, пока они освободятся.

Я пожал плечами, мне это не особо понравилось, но я и не рассчитывал, что мне позволят свободно разгуливать по городу. Драговик подвел меня еще к одной двери, а когда та открылась, снова пропустил меня вперед. Свет проникал в комнату лишь через узенькое отверстие в стене, и прошло несколько секунд, прежде чем я разглядел пустые цепи для светильника, свисавшие со сводчатого потолка, и полинялые стяги, украшавшие голые каменные стены. Здесь было пыльно, и вообще казалось, что помещением давно никто не пользовался. Оказавшись тут, я решил, что тотчас услышу щелчок замка и останусь в одиночестве. Но я ошибся. Мои спутники остались здесь, а рука лейтенанта легла на эфес сабли.

– А теперь, – произнес он по-английски, – ты немедленно расскажешь нам, где Великое Копье и как его найти. Zur Stelle! [80]

Меня славно обвели вокруг пальца.

– Я буду рад обо всем рассказать, для этого я и здесь, – повторил я. – Но расскажу тому, кто наделен полномочиями, а не вам.

– Мы имеем все необходимые полномочия, – проговорил капитан ледяным тоном. – Шпион пойман, когда вернулся на место преступления, как собака возвращается на свою блевотину. И все же он согласен искупить часть вины, раскрыв местонахождение похищенной им собственности Рыцарям не стоит беспокоиться из-за такого пустяка, mein Bursch. [81] Последний раз спрашиваю: ты будешь говорить?

Прямо замечательно. Еще парочка с амбициями, желающая выслужиться за мой счет. Меня от такого уже тошнило, и я закусил удила.

– Я уже сказал, – прорычал я, – что стану говорить только с рыцарями и больше ни с кем другим. И это мое последнее слово.

– Как угодно, – холодно проговорил Драговик. – С такими, как ты, церемониться нечего. Если будешь молчать, мы вырежем из тебя правду по кусочкам.

Я снова зарычал:

– Рыцари будут вам весьма благодарны.

Фон Альберсвег пожал плечами:

– Если ты умрешь, вместе с тобой испарятся и чары, которые ты использовал, чтобы спрятать копье, и тогда мы сможем его вернуть. Und nun… [82]

Меч оказался у меня в руке прежде, чем его сабля покинула ножны. Лейтенант вспыхнул и вскинул саблю, подняв ее высоко над головой и встав в напыщенную гейдельбергскую оборонительную позицию. Я едва удержался, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Дуэль в Гейдельберге – это театральная постановка, где все действие расписано, а единственная ее цель – украсить зеленых юнкеров неглубокими, но эффектными шрамами. Я играл в игры посерьезнее. Я сделал шаг вперед, замерев в устрашающей позе и будучи для него абсолютно неуязвимым. Острие моего меча оказалось наставлено точно на солнечное сплетение фон Альберсвега, причем меч абсолютно не дрожал, что было приятно. Лейтенант в нерешительности уставился на мой меч.

– Zum Teufel! – прошипел он. – Sehen Sie doch diesen Stahl… [83]

Драговик покрутил свои усищи и фыркнул.

– Beruhe dich! [84] – гаркнул он и презрительно прибавил, обращаясь ко мне: – Значит, ты стащил и еще кое-что!

Затем, резко оттолкнув лейтенанта, он выхватил свою саблю и одним молниеносным движением, которое вышло у него по крайней мере не хуже, чем у меня, встал в оборонительную позицию. Острие его сабли, насколько я мог видеть, тоже абсолютно не дрожало. Я поднял меч для приветствия, а секундой позже он последовал моему примеру и тут же пошел в наступление, устрашающе быстро, и оттеснил меня к стене прежде, чем я успел что-нибудь сделать. Своим клинком он вышиб струйку селитры из каменной стены рядом с моим плечом. Мы сошлись corps-a-corps [85], и я отшвырнул его, нанеся сокрушительный удар по его сабле. Он без усилий высвободился, и мне пришлось парировать ослепительную серию ударов в плечо и бедро, – а затем еще и резкий выпад, нацеленный мне в живот. Я был к этому готов, одновременно отступив в сторону и быстро махнув мечом в направлении его головы. Он пригнулся, затем выпрямился и двинулся вперед, причем ужасно быстро. Я отскочил назад, задержал его выпадом appel [86] и едва успел парировать удар, направленный в горло.

Затем я пошел на него, копируя его стиль, и применил набор своих лучших ударов, не ослабляя ни на секунду оборону и постоянно изменяя частоту ударов, чтобы их нельзя было предугадать. Одним из них я задел его ухо, другим чуть не снес его чертовы усы. Его лицо постепенно делалось багровым, но он цепко оборонялся, а затем стал теснить меня. Все это время лейтенант носился вокруг, пританцовывая, как ребенок, которому тоже хочется принять участие в игре, – дурной ребенок, ибо, судя по тому, как он поднимал саблю, его не просто разбирал энтузиазм – он только ждал подходящего момента, чтобы хорошенько полоснуть меня. Как только такая возможность представилась, он кинулся, готовый нанести удар мне в спину. Но я не зевал; резко развернувшись, я сделал выпад и вонзил меч точно ему в бедро. Он закричал, пошатнулся и упал. Драговик перескочил через него, издав звук, похожий на удивленное хрюканье, и снова кинулся на меня. Это был настоящий фехтовальщик, а не просто школьный забияка-переросток, и я начал уставать. Удар, ложный выпад, выпад сменяли друг друга с молниеносной быстротой и не позволяли мне сдвинуться с места, потому что это было бы слишком рискованно. Вот и лейтенант начал шевелиться у наших ног. И тут я поскользнулся в луже его крови, потерял равновесие, а вместе с тем и инициативу. В отчаянии я попытался исполнить еще один траверс, но с позором его провалил..

– Halt! [87]

Крик потряс воздух, крик высокий и чистый. Капитан стоял как громом пораженный, а его коварный удар так и повис в воздухе Я похолодел, а затем поскользнулся до конца и упал на колено, причем всю тяжесть тела приняла на себя рука, державшая меч. Капитанские усы встали дыбом, его сабля закачалась И вновь раздался крик, теперь сопровождаемый топотом ног по коридору.

– Halt, sagte ich! Kem Schlag mehr! Versteh'n, Hauptmann? [88]

Капитан стиснул зубы и глубоко вздохнул. Его сабля безвольно опустилась, а шпоры звякнули. Он посмотрел в сторону коридора; на лице у него были написаны с трудом скрываемое разочарование и с неменьшим трудом сдерживаемое негодование. А о том, какие чувства передавало в этот миг мое собственное лицо, мне и думать не хотелось. Последний удар, если бы он достиг цели, не мог не быть действительно последним. Но главным, что я сейчас ощущал, была неимоверная слабость, причиненная моментом узнавания.

Мягкая светло-серая форма, которую я уже видел раньше. Она казалась весьма скромной по сравнению с яркими мундирами часовых или угольно-черным цветом формы городской стражи. Но даже в тени коридора знаки различия на ней ярко пылали золотом, особенно выделяясь на груди, потому что – и здесь ошибки быть не могло – это была женщина. Высокая, стройная, темноволосая, она возникла в дверном проеме, одним пронзительным взглядом охватив все происходящее Так продолжалось лишь мгновение; она увидела меня, и лицо ее стало непроницаемым. Но я уже оправился от своей порции шока и заговорил первым.

– Что ж, привет, – глуповато произнес я, пялясь на свои ноги – Вот это форма. Она вам идет куда больше, нежели обмундирование взломщицы, Мисс Тысяча Семьсот Двадцать Шесть.

Тут мне пришлось отскочить в сторону, ибо капитан поднял саблю снова, готовясь нанести предательский удар. И он бы, конечно, попал, если бы не еще один шок – путь ему преградил ее клинок. Молл, наверное, смогла бы придумать что-нибудь и похлеще, но вряд ли в этой ситуации было много вариантов. Сабля капитана отлетела в сторону; он схватился за запястье и разразился потоком брани.

– Вы что, не видите? – заорал он. – Это же он, вор! Его поймали, когда он снова пытался проникнуть к нам, и кто знает, что у него на уме на сей раз. Он вас оскорбляет, а вы…

Она даже не посмотрела в мою сторону. Одного ее взгляда хватило, чтобы весь его пыл моментально угас.

– Не забывайтесь! – отрезала она. – У вас будут серьезные неприятности! Вам еще повезло, что я случайно ушла пораньше с Тайного совета, а то неприятности были бы еще серьезнее! Разве вам не оставили достаточно четких указаний? Дело касается только Rittersaal [89], а городской страже вмешиваться в это не дозволено. Вы не имеете права заниматься делами такой важности исключительно из желания удовлетворить личные амбиции! Я сама позабочусь о пленном.

Его лицо из багрового стало мертвенно-бледным.

– У вас нет полномочий. Вы совсем недавно приняли дела и не можете решать. Я позову стражников!

Она уверенно смотрела ему в глаза.

– Извольте, но это значит изобличить себя. Я та, кто я есть, и перед вами я ответ держать не должна .

– Но вы поворачиваетесь спиной к вооруженному и опасному негодяю! – выпалил он.

– Опасному?

Она смерила меня взглядом. В ее лице не было не только и тени прежней озлобленности, но и даже намека на узнавание. Все, что она сказала, причем очень спокойно, было:

– Бросьте меч.

– Да выслушайте меня, в конце концов! – запротестовал я, хотя был совершенно ошарашен. – Я пришел сюда сам и не таясь, чтобы меня выслушали . Я знаю, где копье, с радостью помогу вам найти его, но только дайте мне все объяснить! – И тут я уже не мог больше сдерживаться. – Но что, черт возьми, ты-то здесь делаешь?

Она посмотрела на меня с холодным сознанием собственной власти. И только тогда я понял, как сильно изменилось ее лицо. Казалось, что передо мной удачная фотография или идеально отретушированный портрет. Как будто то, что я видел прежде, на самом деле было лишь маской. Морщины, следы дурного нрава и жажды мести, разгладились, как будто их никогда и не было на этом лице, и только благодаря одному этому она помолодела лет на десять. Но было и еще кое-что. Черты лица стали правильнее, и то, что представлялось грубо-простоватым, смягчилось и перестало быть таким резким. Волосы не очень-то изменились – они были все такие же короткие и слегка спутанные; но они перестали агрессивно торчать в разные стороны. Нос остался таким же крупным, но щеки стали круглее, и сейчас нос куда лучше подходил к ее лицу. Высокие скулы теперь составляли вместе с челюстью, которая лишь слегка выделялась, более изящную линию, а губы стали полнее, хоть линия рта осталась такой же твердой. Сильный подбородок не изменился, но и он теперь неплохо подходил к этому лицу. Морщина между бровями исчезла, как и хмурое выражение, и синяки под глазами. Я впервые заметил, что глаза ее яркого серо-голубого цвета. И даже голос ее стал мягче.

Чем больше я присматривался, тем труднее было поверить, что это тот же самый человек, а не его близнец или клон; и все же у меня не возникло и тени сомнения по поводу того, кто это.

– Кем бы я ни была когда-то в другом месте, здесь и сейчас я – рыцарь Санграаля. Вас выслушают, если вы больше не станете применять насилие. Но сперва вам следовало бы продемонстрировать свои добрые намерения, или, что, пустить вам немного крови, чтобы все-таки забрать ваш меч? Поверьте, уж такое мне по силам.

Я не стал возражать. Я и прежде справлялся с ней, причем без оружия. Но я устал, недоверие причиняло почти физическую боль.

– В последний раз, когда мы виделись, ты была абсолютно не в себе и пыталась ни за что ни про что прикончить меня. Какие у меня есть гарантии, что ты не попытаешься сделать это и сейчас?

Она слегка напряглась, а затем, к моему удивлению, чуть не улыбнулась.

– Посмотри на меня! – только и сказала она.

– Я смотрю! Но вот что с тобой случилось, скажи на милость?

– Посмотри на меня! – повторила она, на этот раз настойчивей.

Я присмотрелся. Дело было не в том, что осталось от нее прежней, полной напора и напряженности, – но в том, что в ее облике исчезло. Неуравновешенность, параноидальная ненависть – все это ушло, не оставив никаких следов. Как будто грязные окна внезапно вымыли, чтобы впустить яркий дневной свет. Как будто день всегда там был, но его скрывал грязный налет мира, разочарование и отчаяние. От этой мысли мне стало не по себе. Как же в таком случае выглядит мое собственное окно? Какие следы мир оставил на моем лице?

Поддаваясь порыву, я по всем правилам, эфесом вперед, подал ей меч. Она протянула руку, но меч не взяла; она лишь в изумлении смотрела на него, как, впрочем, и все прочие.

– Вы видите, meine Ritterin? [90] – прошипел капитан. – Нет, вы видите?

Она видела; и я теперь увидел тоже. Меч, который я протянул ей, был точь-в-точь такой же, как ее собственный. Она ничего не спрашивала; она просто смотрела.

– Вы видели его у меня в квартире, – произнес я. – Я его не крал – я добыл его в честном бою у того, кто не смог его достойно защитить. Все, что мне могли по поводу него сказать, – это что он, очевидно, баварского производства.

– Так оно и есть, – мрачно подтвердила она, взяв наконец его в руки и внимательно рассматривая. – Но это не обычное изделие. Этот клинок, судя по его форме и мощи, мог быть выкован только здесь. Это меч воина Грааля, рыцаря, причем очень древний. – Она подняла его к свету, присматриваясь к кружевной гравировке клинка. – Его выковали, должно быть, во времена Фридриха Барбароссы или около того. Несколько таких мечей затерялось в веках – но не много. Они обычно сами находят дорогу домой. – Она вдруг бросила на меня раздраженный взгляд: – А копье? Ты говоришь, что знаешь, где оно? Потому что и взял его именно ты? – Тень прежней злости мелькнула на ее лице. – Зачем? И уж коль скоро мы об этом заговорили, то каким образом?

– Зачем? А затем, что меня облапошила старая каналья по имени Ле Стриж. Он однажды помог мне, как раз тогда мне в руки и попал меч. И записал это мне на счет, хоть я и не знал об этом…

– Капитан! – резко проговорила она и посмотрела сверху вниз на изменившегося в лице Драговика. – Вы отведете лейтенанта туда, где ему окажут медицинскую помощь. А потом вернетесь на свой пост, где и будете дожидаться дальнейших распоряжений!

Фон Альберсвег поник головой. Драговик щелкнул шпорами, на сей раз как-то невыразительно, и проследил глазами за тем, как она убрала свой меч в ножны. Она молча указала мне на коридор. Свежий воздух никогда не казался таким манящим, как теперь, когда мы вышли из сторожевой башни. Я обрадовался, когда она подвела меня к скамейке возле ствола огромной старой липы. Я сел, повинуясь ей, но она осталась стоять, поставив одну ногу на скамью и опершись локтем о колено. Мой меч она держала без напряжения, но наизготове.

– Что ж, – мрачно произнесла она, – считайте, что на этот раз вас соблаговолили выслушать. И уж постарайтесь произвести должное впечатление!

Стараясь был предельно кратким, я поведал ей свою историю. Я ожидал вопросов, но не такого дотошного нескончаемого допроса, какой она учиняла мне по поводу каждой детали; в этой науке она явно преуспела. Но за этим стояло нечто большее, некая особенная прозорливость; все детали, о которых она переспрашивала, были существенными, важными, как будто из моего сбивчивого рассказа она моментально смогла восстановить целостную картину. Когда мне было позволено закончить, она снова подняла мой клинок и оценивающе на него посмотрела:

– А меч – вы ведь, кажется, сказали, что у кого-то его забрали?

– Да, много лет назад. Забрал у пирата, волка, старшего помощника на «Сарацине». Где он достал его, я не знаю. Когда я мог бы спросить, его уже не было поблизости.

– У волка? – Она подняла брови. – Это, наверное, было не так-то просто.

– Так вы с ними, значит, сталкивались?

– О да. – Ее лицо стало абсолютно непроницаемым. – Я только одного не понимаю: как это оружие могло попасть в их руки. Мы, наверное, никогда этого и не узнаем. Но, однако, есть одна вещь, о которой вы не рассказали. Вы спрятали копье – где? Что с ним?

– Оно в безопасности…

– В безопасности?

Теперь выражение ее лица читалось без труда. Прежняя полуистерическая ярость превратилась в нечто гораздо более сдержанное и направленное, но все так же светилась в ее глазах.

– В безопасности? Как вы осмеливаетесь быть в этом уверены? Вы даже понятия не имеете, с каким огнем играете! Половина наших рыцарей рыщет по всей Сердцевине в поисках копья – как и не менее половины наших врагов, уж можете не сомневаться. И если вам каким-то образом удалось обезопасить его от них, это в лучшем случае чистое везение идиота!

– Послушайте, – удалось мне вставить свое слово, – я понимаю, что вы мне не верите, но…

Она подняла брови.

– О нет, я вам верю. Причем – по поводу этого дела – безоговорочно!

– Это что-то новенькое. И может быть, даже хорошее. Отчего такая резкая перемена?

– Вовсе и не резкая. Я поверила вам в ту же секунду, когда узнала, что именно вы его и похитили.

Я расхохотался. Может, она все-таки не в своем уме.

– Я… не совсем улавливаю…

– Хотите сказать, что продолжаете считать меня сумасшедшей? Нет, мистер Фишер. То, что мной было не так, и в физическом, и в умственном смысле, – исправлено. Это путь Санграаля. Да, я поверила вам потому, что вы оказались в состоянии похитить копье. Потому что вы смогли дотронуться до него безнаказанно. А это по силам только рыцарям. Ни один из простых смертных не смог бы даже близко к нему подойти, а уж если у несчастного еще и намерения дурные… впрочем, вы и сами видели. Только тот, кто обладает огромной силой, может держать его голыми руками.

– Да! – Я нервно сглотнул при воспоминании обо всем этом. – Я ничего не чувствовал. Так вы полагаете, что Ле Стриж меня каким-то образом защитил?

– Если бы он мог кого-нибудь защитить, он прежде всего защитил бы себя самого. Значит, хотя меня это и удивляет, Грааль позволил вам украсть копье. В этом должен быть какой-то смысл, о котором я могу только гадать. Я изучала ваше досье в Департаменте; но мои личные соображения в счет не идут. Но мой долг – идет И каждую секунду опасность, нам угрожающая, все возрастает. – Она повернулась ко мне; глаза ее сверкали. – Вы понимаете, что это значит? Без копья Грааль существует лишь как бы наполовину – он утратил всю силу, направленную вовне. А если копье попадет в лапы врагов, они смогут преодолеть и его защиту. – Она оглянулась на маленькую площадь, на колонну, и бастион, и башню за ними и вздрогнула. – Брокен мог бы с этим справиться. И еще с полдюжины других темных сил. Даже неудачная попытка может оставить здесь ужасные шрамы.

– Какие шрамы?

– Вы разве не видели развалины, разбросанные тут по всей округе? Вы не задумались, откуда они взялись? Когда-то люди могли безбоязненно селиться по всей земле Гейленталя, и наша община разрослась и стала селиться далеко за пределами крепостных стен. Но я имела в виду весь европейский континент – на его теле и так немало ран. Итак, мистер Фишер, где же копье?

– Ну, если это так срочно, я объясню вам, и вы сможете послать…

– Нет! Никого мы посылать не станем! – Она вытащила из кармана блокнот и что-то в нем записала. – Пойдемте! Это срочно!

Она не стала слушать моих возражений и, схватив меня за руку, потащила обратно к воротам. Выйдя на площадь, мы чуть не столкнулись с лейтенантом, который ковылял там с разорванной из-за наложенной широкой повязки штаниной. Женщина ответила на его почтительное приветствие:

– Вас освободили от исполнения обязанностей? Очень хорошо, значит, вы можете доставить мое донесение во дворец. На него требуется незамедлительный ответ. А затем снова ступайте туда. Может, Грааль и сжалится над вами.

– Zu Befehl, Ritterin Laidlaw! [91] – произнес он покорно, попытался звякнуть шпорами, моргнул и захромал прочь.

– Возьмите экипаж! – крикнула она вдогонку.

– Лайдлав, – повторил я. – Значит, вот как вас зовут. Неплохо, происходите из старинного рода угонщиков скота, а? Но я все равно ассоциирую вас с номером тысяча семьсот двадцать шесть.

Она проигнорировала мое замечание и крикнула что-то часовым, стоявшим перед городскими воротами. В следующее мгновение все высыпали из караульного помещения наружу, застегивая пояса и по пути хватая кивера, строясь в шеренги. За ними неуклюже ковылял Драговик; встав перед строем, он сделал каменное лицо и весь обратился во внимание.

– Ммм! – только и сказала она. – Кто еще из офицеров на дежурстве?

– Только я, госпожа! Все остальные на Тайном совете или на крепостной стене.

– Что ж, мы не можем их снять с постов. Такое впечатление, что ваше излишнее рвение получит большую награду, чем вы того заслуживаете. Следуйте за нами с шестью стражниками и выберите самых лучших людей для опасной миссии в Сердцевине.

Он щелкнул шпорами и склонил голову, его землистое лицо так и засияло.

– Zu Befehl! Zu Befehl, Ritterin! [92]

– Постойте-ка… – начал я.

Она резко повернулась ко мне:

– Ждать нельзя. Мы должны немедленно достать копье. Я и несколько стражников – на случай, если я вас переоценила. Этот ваш вертолет гораздо быстрее наших дирижаблей.

– Что? А почему вы не хотите взять с собой целый полк?

Она скорее кивнула, чем помотала головой:

– У нас нет лишних. Я известила рыцарей, но не думаю, что мы возьмем с собой кого-то из них. Мы не имеем права ослаблять оборону, даже ради возвращения копья. Да и потом придется переодевать их в подходящее для Сердцевины обмундирование, на что уйдет уйма времени. И вдобавок придется использовать дирижабли. А это привлечет ненужное внимание. Нет, единственный путь – небольшая молниеносная атака.

– Послушайте, в мой вертолет можно впихнуть четверых, от силы пятерых пассажиров…

– А ваших друзей на это время проводят в город в качестве гостей. Что же касается вас, то вам придется смириться с постановлением Грааля. Если все, что вы говорите, – правда и вы докажете свою искренность, приведя нас к копью без плутовства, вам нечего бояться. А теперь в путь! Предстоит неблизкий перелет.

– А может, и нет, – произнес я.

Она обернулась ко мне и нахмурилась:

– Что вы хотите этим сказать?

– Доберемся до вертолета – тогда посмотрим.


Я протянул руку в кабину и включил переговорное устройство. Оно не станет здесь работать лучше, чем радио, но пейджер должен был зарегистрировать последнюю запись компьютера «Си-Трана». Я ввел шифр и проверил страницу, открывшуюся на мониторе. То, что высветилось, доставило мне облегчение.

– Штутгарт! – сказал я. – Я так и предполагал. Сообщение выслали прямо перед нашим прилетом.

– Я начинаю понимать… – медленно произнесла темноволосая женщина. – Но если ты послал его туда, то не слишком ли просто будет нас вычислить?

– Туда, сюда и куда угодно, – проговорил я, с удовлетворением замечая подозрительный взгляд, которым она меня одарила. – Ты со временем все поймешь. Но лучше нам отправляться. – Я повернулся к Молл и Джипу: – Вы уверены, что не имеете ничего против?

Усмешка Джипа была суше, чем когда-либо.

– Стив, есть в этом мире места, где мне больше никогда не придется платить ни за один чертов стакан выпивки, если там услышат, что я побывал здесь. Думаешь, я упущу такую возможность? Я знаю парней, которые душу бы продали, чтобы оказаться сейчас на моем месте!

К моему вящему удивлению, женщина ему улыбнулась:

– Скажите им, что не обязательно идти на такие жертвы. Любого, у кого добрые намерения, здесь ждут с распростертыми объятиями. Вы же понимаете, что будете здесь не в качестве заложников? В обычное время вам была бы предоставлена полная свобода передвижения, но в настоящий момент…

Молл улыбнулась в ответ:

– Сие понятно. Я тоже не возражаю против оказанной мне чести, мадам. Но, Стив, в этом предприятии для тебя кроется опасность, от которой у меня душа в пятки уходит. Я должна быть с вами!

Я покачал головой:

– Я больше не намерен рисковать ни тобой, ни Джипом. И потом, это не займет много времени – просто туда и обратно. Вот увидишь.

Капитан и двое самых дюжих и уродливых стражников пытались втиснуться на заднее сиденье. Четверо других, вызванные для сопровождения Джипа и Молл, бросали тем временем на своих подопечных оценивающие взгляды. Женщина откинула назад свой меч и с изяществом уселась на переднее сиденье, причем я тут же вспомнил – ну ничего не мог с собой поделать – об одном чрезвычайно симпатичном виде сзади. Но, поймав на себе иронический взгляд Молл, я поспешно натянул шлем и помахал всем рукой на прощание. Мотор взвыл, и мы поднялись в воздух, причем никаких предупредительных знаков на панели не высветилось.

– Я прекрасно могу найти дорогу туда! – проговорил я в переговорник, вмонтированный в шлем, когда верхушки деревьев и фигуры размахивающих руками людей растаяли вдали. – Меня больше беспокоит возвращение.

Женщина слегка скривила рот и поправила микрофон.

– А вот это не должно вас волновать! Туда или обратно – дорогу путникам открывает сам Грааль. Если он пожелает, вы сможете прийти и уйти в любое время, а если не захочет, то можете хоть миллион лет искать его. – Ее лицо затуманилось. – Только если вы не настоящий мастер в этом деле, как Ле Стриж, будь он проклят! Он кружил возле наших границ долгие годы – он и его чудовища!

Она нетерпеливо скрестила пальцы и замолчала. Система звукоизоляции обрекла наши голоса висеть в пустоте, как будто это были единственные звуки во всей Вселенной. От этого возникло странное ощущение интимности. Конечно, остальные нас слышать не могли. Я взглянул на нее:

– А как твое имя?

Она уставилась на меня в упор:

– Почему я должна тебе говорить?

– Не должна. Но нужно же к тебе как-то обращаться. Я не могу каждый раз называть тебя «госпожа рыцарь». Если я стану так говорить, то буду походить на нью-йоркского таксиста.

Она ничего не ответила. Я сосредоточил все внимание на полете. Погода начинала меняться, небо затягивалось тучами. Я смотрел на монитор чаще, чем на лобовое стекло. Внезапно она проговорила:

– Элисон. Меня зовут Элисон.

– О'кей, Элисон. Мне наконец сбросили сообщение. Минут через двадцать мы должны быть на месте.

Она обернулась к стражникам, которые летели без шлемов и сгруппировались так, что подбородки упирались в колени, и подала им знак. Я в душе надеялся, что Драговика сдавили как следует. Через некоторое время она заговорила опять:

– Эти двое… твоих друзей, штурман и женщина с мечом – она ведь из елизаветинских времен [93], – я их совсем не такими представляла.

– Благодарю великодушно, Элисон. Да, они весьма благовоспитанные. Нелегко это далось, но я старался.

Она ухмыльнулась:

– Не строй из себя идиота. Ты рассказывал о них такое, что я вообразила себе каких-то головорезов. Они мне понравились. Молл и… Джип – это имя или фамилия?

– Понятия не имею, никогда не спрашивал. И вовсе я не выставлял их головорезами, ты сама это придумала. Они самые лучшие друзья – лучше не бывает.

– Думаю, так и есть. Интересно… – Она тряхнула головой. – Мистер Фишер, вас трудно вычислить.

– Поэтому я и не решился до конца отдаться бухгалтерскому делу. Если вам нужен человек с математическим складом ума, обратитесь к Джипу. Врожденные способности плюс около восьмидесяти лет обучения, с некоторыми перерывами. Ну а мне, полагаю, представляться вам смысла не имеет.

– Да, я о вас много знаю. Даже слишком.

– Ну да, досье, ты говорила. Знаешь, в каком я восторге от мысли о нем!

Я яростно дернул дроссель и хватил джойстик так, что машина ходуном заходила.

– Прекрати! – заорала она так, что у нас обоих чуть барабанные перепонки не лопнули. – Что еще оставалось делать? Ты, например, ни в чем не подозревал фон Амернингена, но от Департамента не скроешься. Мы знали, что он замешан в этой неофашистской ерунде, хоть я, конечно, тогда и не предполагала, что за всем этим стоит. И вдруг выплываешь ты, его новый партнер-вундеркинд, создавший этот удивительный «Си-Тран» и умноживший его и без того немалые богатства. А ты – ты производил благоприятное впечатление, господин Чистоплюй. Но, боже мой, твоя личная жизнь! – Она с отвращением присвистнула. – Выходило, что ты этакий хладнокровный сукин сын, ты… – Она пожала плечами. – Я тебя просто возненавидела. Все эти случайные интрижки, таинственные исчезновения…

Я застонал:

– Господи, женщина, твое чертово досье, что, не делает скидки на время? Вся эта канитель была лишь эпизодом, я таким уже давно не занимаюсь! Да и тогда переживал из-за этого не меньше других. Конечно, и потом у меня бывали мимолетные увлечения, но они кое-что да значили. Или я хотел, чтобы значили А что до исчезновений…

– Я знаю. – Она вздохнула. – Я должна была догадаться, но это мне в голову не пришло. В конце концов, с тобой случалось когда-нибудь такое, чтобы ты прошел на улице мимо человека и подумал: а может, это еще один странник со Спирали? Не сражается ли он в свободное время с драконами или не торгует ли какими-нибудь диковинными вещами?

– Да-да, конечно, такое бывает и со мной. Иногда это кажется довольно забавным.

Она выглядела удивленной.

– Вот как? Но ты никогда не думал так обо мне, правда? Или о бароне фон Амернингене. Ну и ладно. А что до тебя, то я никак не могла поверить, что такой человек может быть действительно чистым, тем более один из Совета директоров. И когда мы стали копать глубже и ничего не нашли, совершенно ничего, это только лишний раз убедило меня, что у тебя превосходная маскировка. И я возненавидела тебя еще больше.

– Пока тебя жареный петух не клюнул.

Она покачала головой:

– Я тогда и собой не очень-то была довольна. И Департаментом тоже. И вообще миром. Но ты был последней каплей.

– Ну спасибо, – сказал я. – Это понятно.

– Ничего ты не понял! Видишь ли, я забила себе голову идеалами. Собственно, поэтому-то я и занялась расследованием. Меня возмущало, почему никто ничего не предпринимает, я решила сама что-нибудь сделать. Но чем больше я старалась, тем меньше получалось. Это было похоже на плавание в смоле. Я все чаще и чаще стала ловить себя на том, что ругаюсь с коллегами и работниками Департамента. Они только занимались собственной карьерой и нисколько не пытались изменить мир к лучшему. – Она забарабанила пальцами по рукоятке меча. – Я же говорила, что ты не поймешь.

Я решил слегка изменить направление нашего разговора:

– Грааль не так уж сильно изменил тебя. Ты все еще делаешь чересчур поспешные выводы. Что до меня, то я заложил прочный фундамент карьеры еще в колледже – удачное начало бизнеса, налаживание контактов, опоры – и постепенно двинулся в политику. Я решил, что поступаю мудро, стал вроде бы свободным и независимым Только почему-то, чем лучше шли дела, тем меньше все это меня волновало. Я же сказал тебе, что это был только этап. А потом однажды ночью я свернул за угол…

– И тебе открылась Спираль!

Я слышал, как дрожит ее голос.

– Боже мой, да! Я перепугался до смерти. Потом я никак не мог вспомнить, что произошло. Думал, что напился или меня настиг нервный срыв… Прошел целый год, прежде чем я снова решился туда отправиться. Сначала у меня не получалось, но потом – это было все равно, что второй раз потерять невинность, мне это не слишком-то понравилось…

Ее щеки мгновенно вспыхнули, и она своими темными глазами искоса взглянула на меня, так что я сделал из этого кое-какие выводы. Этот какой-то скандинавский разрез глаз, из-за которого хмурый взгляд казался прилипшим к лицу, сейчас выглядел довольно экзотично, и в то же время от него веяло спокойствием, а рот был скорее чувственным, чем тяжеловесным. Носогубные складки все так же резко очерчивали рот, но изгиб, который они ему придавали, стал казаться насмешливым и умным, даже чуть смешливым, – мне он определенно нравился. Я решил, что хочу увидеть, как она улыбается по-настоящему, только не одну из тех хмурых осуждающих усмешек, которыми она награждала меня до сих пор. Она увидела, что я на нее смотрю, и отвернулась, уставившись в иллюминатор.

– Мне стало больно, а потом я испугался до потери пульса, – продолжил я. – Словом, я сунул нос не в свое дело, а потом вся эта круговерть налетела на меня и, как сильный удар кулаком, столкнула мою жизнь.

Она обернулась ко мне с удивлением:

– В сторону Спирали?

Я знал, что это не оставит ее равнодушной.

– Прямо туда. Мне пришлось воспользоваться помощью Стрижа. Так-то я и стал его должником – по крайней мере он это утверждает, – и таким образом ко мне попал этот меч. И я пристрастился к людям Спирали. Но я решился снова испытать все это только через семь лет, семь лет забвения того, что произошло. Я вспоминал об этом только иногда, в мечтах.

– А я потерялась, – сказала она. – Я поехала на лыжах не по тому склону, по крайней мере так думала. А потом упала и вывихнула ногу. Каждый шаг доставлял адскую боль, и о том, чтобы ехать дальше, не было и речи. Наступила ночь, и снег пошел сильнее. Я села на снег и заплакала, как маленькая девочка. Затем вдалеке я заметила свет; я заставила себя подняться и пойти, опираясь на лыжные палки. Добравшись до этого места, я обнаружила, что это монастырь, настоящий средневековый монастырь на окраине крошечной деревушки. Хозяева говорили на латыни. Но, услышав, что я говорю по-английски, они перешли на него. Они поили меня глинтвейном и вправили мой вывих. Казалось, они привыкли к тому, что к ним попадают люди со всех концов Спирали, – они пытались мне это объяснить, но я тогда не поняла. Там был мужчина, он не говорил ни на одном из знакомых мне языков, и выглядел он… боже мой, он, должно быть, был совсем древний, у него был кремневый нож! И бронзовый топор. Но он был весьма учтив. Беспокойный, но учтивый. Я ушла на следующий день, но я хотела вернуться и принести подарки. Дорогу я запомнила. Только когда попыталась…

– Ты не смогла попасть туда?

– Нет. О нет! Все, как ни странно, оказалось на месте. Только на этот раз деревушка рядом с монастырем была объята пламенем. Там шла битва, а у меня был пистолет. – И снова щеки ее вспыхнули. – Служебный, из Департамента, я его все время с собой носила, от мужчин защищаться. В общем, я ввязалась в драку, и нужно было видеть, как удивились эти существа!

– Существа?

– Отвратительные. Чем-то похожи на волков, полулюди, приспособленные для жизни в горах, всепроникающие и сильные, как гиббоны, и волосатые. Местные жители называли их Ruebezahlern. [94]

Как бы там ни было, но эти монахи стали первыми, с кем я подружилась на Спирали. Многие путники попадали в их приют.

– Что-то вроде таверны, наверное. Тихая гавань на границе Спирали. Как бар в Бангкоке.

Она наградила меня крайне старомодным взглядом:

– Тебе бы туда! Во всяком случае, я пристрастилась к путешествиям по Спирали. Иногда с теми, кого я там встречала, иногда в одиночку. Сначала это пугало, но в то же время и завораживало.

Я услышал, как в микрофоне, вмонтированном в шлем, раздается мое прерывистое дыхание.

– И ты, возвращаясь в Сердцевину, никогда ничего не забывала?

– Нет. По-настоящему никогда. Я не могла этого забыть. Когда я слишком долго туда носа не совала, вся эта история начинала временами вылетать из головы, казаться все больше и больше похожей на сон, но как только это начиналось, я сразу возвращалась назад. Я боялась потерять это. Но было еще кое-что. Каким-то непостижимым образом там мне удавалось то, что не удавалось в обычной жизни. Полная противоположность, и от этого я только еще больше злилась на то, что происходит здесь и винила себя. Действительно, почему я могу творить добро там, но здесь у меня ничего не выходит?

– И ты почувствовала, что разрываешься надвое?

Я не знаю, почему решился сказать это. Она посмотрела на меня с удивлением:

– Да, хотя… Впрочем, нет, не хочу рассказывать тебе об этом. В общем, Грааль позвал меня, и я повиновалась. Но я не хотела оставлять и Сердцевину, Департамент – они почему-то стали казаться более реальными. От напряжения меня кидало то туда, то сюда, пока наконец я и вправду не испугалась, что разорвусь на части, совершенно сломаюсь. Вот в каком состоянии я пребывала, когда мы начали тебя проверять. – Она смущенно поежилась, но не отвела взгляда. Я бы так не смог. – Ты… ты казался чертовски преуспевающим – такой самодовольный и холеный, одетый с иголочки и вообще красавчик. А на твою машину у меня не хватило бы денег, даже если бы я получала зарплату в Европейском союзе. И главное, у тебя была такая мерзкая личная жизнь. Хотя чем дальше, тем меньше у тебя, как выяснилось, было этой самой личной жизни.

Но все равно я думала, что все странники должны быть непременно похожи на меня – такие же несчастные неудачники. Мне и в голову не приходило, что ты такой же, как я. Или, может, я видела только одну сторону твоей натуры, а то, что в тебе было лучшего, оказывалось… где-то спрятанным. И я подумала: дайте мне только добраться до него – и тогда я смогу свободно уйти в Гейленберг, по-настоящему свободно. – Она вцепилась в угол панели управления и вздрогнула. – Вот поэтому я и стала гоняться за тобой, даже когда мой босс попытался прекратить расследование, потому что оно уводило в никуда.

А потом ты меня поймал и избил до посинения. Тут я стала лакомым кусочком для психиатров… И опять отложила свой отъезд. Тогда-то я и решила тебя пристрелить. – Она вытерла губы тыльной стороной ладони. – Господи, и что я тебе все это рассказываю? Но тогда… Если бы ты был человеком фон Амернингена, ты не стал бы оставлять меня в живых. Но ты даже вернул мне пистолет… – Она откинулась на спинку кресла. – Я чуть не пустила себе пулю в лоб. Я ничего не понимала и все же была уверена, что ошиблась, да, ошиблась. Это оказалось последней каплей. Я бежала. Я бежала навстречу Граалю, и он принял меня и вылечил Он вернул мне меня самое – какой я должна была быть. Годы, прошедшие с тех пор, были просто…

– Годы? – Я чуть не выпустил дроссель, который хотел запустить. – Господи, но это было всего лишь пару ночей назад! Я с тех пор даже и не спал как следует… Хотя, нет, я чудно выспался в долине Гейленталь.

– Надо думать, – проговорила она, и лицо ее внезапно смягчилось. – Я помню, как в первый раз там заснула. Но ты же знаешь, что такое Спираль. Для меня с тех пор прошло пять лет.

– Да, я понимаю. Но если уж на то пошло, ты выглядишь куда моложе, чем прежде.

И тут она все-таки улыбнулась, и это само по себе было величайшим превращением из тех, которые я в ней до сих пор наблюдал. Но не успел я ей об этом сказать, как в моих наушниках тихонько запиликала радиосвязь. Мы приближались к Штутгарту, и я начал медленно выходить из-за облаков, стараясь не угодить в другой воздушный коридор. Настроившись на волну местной диспетчерской, я приготовился уже послать им контрольное сообщение, но тут женщина – нет, Элисон – положила руку мне на колено. Я не ожидал такой фамильярности и буквально окаменел, хотя она просто хотела меня остановить.

– Только не на вертолетную площадку, – произнесла она в переговорник. – Ты не мог бы посадить вертолет как можно ближе к тому месту, где находится копье? Это гораздо безопаснее.

Я нервно моргнул. Те дни, когда можно было спокойно порхать повсюду, давно миновали; с тех пор слишком много авиакатастроф произошло над городами. С другой стороны, мы держали курс на окраину города, и сесть там было бы проще, чем пытаться пробиться через охрану аэропорта с кучей гусар. Я развернул машину, чтобы обогнуть город, и сделал такой маневр, как будто улетаю назад, но продолжал снижаться. Если бы чертов ландшафт не был таким плоским, я бы с легкостью обманул радары. А так мне пришлось довольно долго лететь назад, а потом возвращаться, прыгая вверх-вниз, выписывая кренделя, и молить Бога, чтобы мы не наткнулись на линию электропередачи, ветряную электростанцию или еще какое-нибудь препятствие. Но наконец моим глазам предстали геометрический орнамент промышленных построек и сеть железнодорожных путей. Я осторожно посадил машину за подходящих размеров складом.

– Мы не можем оставлять его здесь надолго, – резюмировал я, когда от воздушного вихря, поднятого винтами, целая пирамида пустых коробок разлетелась во все стороны и поднялось облако пыли. – Кто-нибудь обязательно настучит, и нам на хвост сядут полицейские. Но нам и не потребуется много времени!

Я распахнул дверцу, и в кабину ворвался прохладный, омытый дождем ночной воздух. Драговик и стражники высыпали наружу, затыкая пальцами уши, в которых не смолкал гул винтов. Когда вниз сошла женщина по имени Элисон, Драговик подскочил к ней и прикрыл собой, едва я высунулся из кабины. Что, ветер, что ли, подул оттуда? Это следовало, без сомнения, объяснить его беспощадным стремлением к успеху.

– Это далеко отсюда? – прорычал он.

– Две минуты, – ответил я и повернулся к комплексу построек, расположенных в другом конце площадки.

– Ты точно знаешь, куда идти? – настойчиво спросила Элисон, когда мы быстро шагали по скользкому асфальту, а Драговик и стражники бросали вокруг хмурые взгляды. – Проблем с охраной не возникнет? А с сигнализацией? Мы знаем пару-тройку полезных приемов обращения с ними.

– Никаких проблем не возникнет. Я владелец этого места, то есть моя компания.

Я порылся в кармане в поисках футляра с ключами; из плотного кармана его было не так-то просто достать. Наконец я выудил пластмассовую полоску с тоненькими очертаниями вставленного в нее чипа. Когда мы дошли до ворот, я вставил ее в отверстие, произнес несколько слов в скрытый микрофон и прижал ладонь к загоревшейся зеленым светом открывшейся панели. Ждать пришлось не больше секунды, и во дворе зажегся свет.

– Вот шельма! Здешний менеджер добавил удобства, хотя я его и не просил. Пошли!

Я проделал ту же процедуру у внутренней двери, хотя на этот раз пришлось говорить дольше, а заодно и прижимать к панели указательные пальцы обеих рук.

– Удостоверение, голос и отпечатки пальцев, – кивнула женщина. – Неплохо. Плюс обычные системы сигнализации?

– Целая куча…

Мы открыли дверь и проскользнули внутрь. Ботинки наши скрипели на начищенном до блеска черном покрытии с широкими разноцветными полосками, раскиданными в беспорядке.

– Главное, не забывайте об погрузчиках – вот и один.

По желтой линии, тянувшейся впереди, скользила низкая прямоугольная тележка с желтыми полосками по краям, на которую была навалена целая груда маленьких ящиков и коробок. Еще там находились разгрузочные краны и баллоны с газом для воздушных подушек. Тихонько зашипев, тележка неловко развернулась, следуя выложенной в полу линии, и затерялась между рядами стеллажей. По одну ее сторону краны лязгнули, вернувшись в свои ниши. Присутствующие проводили тележку взглядами и были явно потрясены. Я повернулся к женщине:

– Поговаривали и о том, чтобы раздобыть еще и американских роботов-охранников для некоторых помещений. Обычный мобильный инфракрасный сканер с программируемой разрешающей способностью и вариантами патрулирования плюс встроенные высоковольтные ружья, стреляющие электрошоковыми иглами. Или автоматический «кольт-35», если вам действительно охота, чтобы вас оставили в покое. Но я на такое не согласился, так же как и местные копы. Мы однажды попробовали поставить одну модель с иголками. На следующую же ночь кто-то забыл выключить компьютер, и робот выпустил из него кишки. Замкнуло всю сеть. И робот отправился восвояси.

Женщина – нет, Элисон – фыркнула от смеха:

– Что же это за место такое странное?

– Местный филиал «Си-Трана». Я здесь никогда не был, но все они построены по одному проекту. Что нам нужно – так это местный терминал для главного компьютера, отвечающего за фрахт. Это, наверное, тот, что стоит прямо рядом с конвейером для тяжелых грузов, который перевозит по-настоящему большие тележки, механизмы и тому подобное. А, вот и он. Символика немецкая, но это неважно.

Он стоял на постаменте сбоку от длинного конвейера. Я принялся стучать по клавишам, а где-то дальше на складе послышался лязг кранов, занимающихся погрузкой. Машины тихонько жужжали, и в поле зрения появилась пара тележек.

Мои спутники явно нервничали.

– Так копье здесь или где?

– Да, подожди еще чуть-чуть. Черт!

– Что случилось? – чуть не задохнувшись, выпалила она.

Я уставился на мигающие буквы.


СРОЧНО ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕМИНУЕМОГО УНИЧТОЖЕНИЯ СИСТЕМЫ СОЕДИНИТЕ ПОРТ «К» С ПОРТОМ «Ч» СРОЧНО


– Ничего, ничего. Просто какой-то идиот-программист так шутит. А копье здесь.

Она как-то поникла.

– Слава Богу. Значит, ты просто запечатал его и отправил по своей системе фрахта. Лучше ничего не смог придумать, но ты ужасно рисковал, даже воспользовавшись кружным путем. Они же могли запросто залезть в компьютер и проследить за любой из посылок, отосланных из этого офиса примерно в это время. Лутц мог бы это проделать или еще кто-нибудь. Они могут позволить себе иметь хороших экспертов. Или они могли силой заставить тебя раскрыть маршрут.

Я усмехнулся:

– Нет, не могли бы. Они не сумели бы заставить и меня, потому что я ничего не знал. А компьютер не мог показать путь такой посылки, потому что его не существовало вообще.

– Тогда как…

Я щелкнул языком:

– Знаешь, как работает система? Нет? Замысел не такой уж и сложный. Меня достали все эти задержки в международных судоперевозках, когда грузы пылятся, ожидая пересылки по автотрассе, железной дороге или по воздуху. Или просто пока кто-нибудь не соизволит разгрузить контейнер или гарантировать возвращение груза, что-нибудь в этом роде. Даже когда Европейский союз уничтожил таможенные барьеры, их заменили волокитой проверок, которые в десять раз хуже, – так называемые службы охраны, здравоохранения и прочая ерунда. Кроме того, грузы посылались не туда, с ними неправильно обращались; всякая задержка повышала вероятность потери груза. Я провел немало времени в раздумьях о том, как упростить всю эту систему, сделать так, чтобы грузы отвечали за себя сами. И наконец начал понимать, как это можно было бы устроить. Единая фрахтовая система, постоянно действующая, где каждая автотрасса, железная дорога, водный или воздушный путь учтены и непрерывно отслеживаются компьютерной сетью. И пакуются грузы с умом – каждый груз, даже самая маленькая посылочка, снабжен встроенным компьютером вместо ярлыка. Довольно несложная машинка, надежная, защищенная от ошибок и погрешностей, но достаточно разумная, чтобы знать, кто она, что у нее внутри, каковы адреса отправления и доставки и все остальные необходимые сведения плюс постоянно поддерживаемая связь с основной сетью. Таким образом системе известно, где находится любой из грузов, и каждый груз знает, где он находится, и он выбирает самый оптимальный путь, даже если это путь с одного конца склада на другой. А если что-нибудь в пути случается, он может изменить маршрут. Поэтому наши перевозчики привыкли к большой свободе действий – ничто не мешается под ногами, и мы всегда знаем точно, где что находится и куда оно попадет, когда покинет систему. И все это едино, потому что компьютер знает, где какой груз затерялся. И невозможно добраться до компьютера, не уничтожив систему упаковки груза; а это невозможно без того, чтобы не дать сигнал на центральный компьютер. И никаких проверок, волокиты, задержек. Если вы повредите груз, он сам закричит и попросит о помощи. Если вы его задержите, он сам найдет дорогу. Чертовски просто. Необходимо только заставить все это работать.

Между двумя тележками с воздетыми, будто в приветствии, щупальцами кранов скользила еще одна, пустая, если не считать большой пластмассовой коробки, изящно перевязанной лентой с логотипом «Си-Трана» и его девизом на куче языков.

– Жаль, что я не могу это использовать в рекламных целях. Такая система, как наша, на сто процентов зависит от успешной циркуляции. Одна поломка где-нибудь, один незамеченный срыв, и мы сразу теряем все преимущества перед более консервативными методами. Поэтому необходимо постоянно отслеживать процесс, помещать в сеть систему контроля, которая действует все время, не отключаясь и не разгружаясь. И докладывает о продвижении грузов и всех других условиях перевозки с помощью встроенных компьютеров и телеметрического оборудования, которым должны быть оснащены они все. – Я усмехнулся. – Так оно и было до сих пор. Конечно, систему время от времени необходимо останавливать для ремонта и профилактики, но тогда мы работаем под грифом «хранение», а не «фрахт». И все ее проверяют, чтобы удостовериться, не используют ли систему для контрабанды.

Через день-два после того, как я запаковал твое драгоценное копье, оно отправилось в турне по Европе и назад, и его невозможно было выследить или заполучить, кроме как если бы кто-нибудь прознал о системе хранения и о том, как в нее проникнуть, а уж мой дорогой партнер Лутц и не помыслил бы о таком. И кто смог бы с уверенностью сказать, какая из многочисленных тестовых систем сработает сейчас, и оказался бы настолько искусным хакером, чтобы ее вычислить и взломать? Силой меня не заставить это сделать ни в коем случае, только если каким-то образом завладеть моим рассудком, но если я буду бдительным, то и такое не выйдет.

Элисон, рыцарь Грааля, стояла, расставив ноги и облокотившись на широкие перила, тянувшиеся вдоль конвейера, и широко раскрытыми глазами смотрела на тележку, которая, вздохнув, остановилась у самых ее ног.

– Я об этом читала в твоем досье, – проговорила она. – Но там ни слова не было о тестовых системах. И знаешь что? Странно, что я не поняла тогда, что тебе известно о Спирали и Сердцевине. Но ты умудрился создать здесь что-то вроде микрокосма, некий секретный мир, который находится в постоянном движении.

Я склонился над коробкой, просунул очередной чип-ключ в замок и откинул крышку. Элисон восхищенно ахнула. Внутри упаковки, на мотках проводов, которые соединяли между собой невеселого вида бежевые коробочки с механизмами, лежал вытянутый футляр, который Ле Стриж заготовил для копья. Я протянул было руку, чтобы взять его, но тут послышался лязг металла, который не был похож ни на один из складских шумов, – слишком уж близко он прозвучал. Глаза мои заскользили с одного предмета на другой.

Элисон, раскрыв рот и приготовившись закричать, схватилась за рукоятку меча, который она ни за что не сумела бы вытащить под таким углом, даже если бы действовала так же молниеносно, как Молл.

Рука Драговика замерла на полпути от кобуры, а его большой палец все еще покоился на предохранителе, с которого он снял пистолет, – он и не подозревал, каким оглушительным покажется этот звук в не нарушаемой даже ничьим дыханием тишине. Он испугал нас обоих, и ему это было известно. Никаких приготовлений, рассчитанных на публику, он собирался стрелять без предупреждения. Он обязан был так поступить.

Я так и застыл на месте; одна моя рука повисла в воздухе, а другая покоилась на краешке компьютерного терминала. Я вытянул пальцы и с силой ударил по устройству. Я почувствовал, как кнопка пуска в верхнем ряду подалась и щелкнула, но мне показалось, что прошла целая вечность, прежде чем что-то произошло, а между тем дуло поднялось уже к самым нашим лицам. И тут завизжала сигнализация, замигала красная лампочка, и конвейер пробудился к жизни. Я бросился вперед, схватил футляр, налетел на Элисон и оттолкнул ее от перил. Она перелетела через конвейер и растянулась на полу. Я мельком взглянул на Драговика, который стоял с раскрытым от удивления ртом, а в следующее мгновение мы уже покатились по полу. Раздался оглушительный залп, но огромный чемодан преградил ему дорогу; пули только поднимали в воздух облако щепок и пыли. Ему на подмогу тут же кинулись стражники, на ходу вытаскивая из-за поясов револьверы. Ничего удивительного, он сам их отбирал.

Мы с трудом поднялись на ноги, раскачиваясь из стороны в сторону и пытаясь не вылезать из-за коробок, пока стражники проносились мимо: этакая игра в прятки. Они сделали пару-другую выстрелов, но никуда, кроме как в грузы и рамы конвейера, не попали. Один, когда до него наконец дошло, что так ничего не получится, вскочил на борт конвейера, чтобы осмотреть поле сражения. Я протянул руку между тюков и рубанул мечом ему по ноге, чуть не оттяпав носок ботинка. Он закачался, нечаянно нажал на курок, попал в потолок и с грохотом упал на спину, сделав еще один выстрел в никуда. Другой разрядил обойму в скопление чемоданов, и я поспешил убраться оттуда, сопровождаемый летающими над самой моей головой обломками дерева и обрывками картона.

Стражники орали на Драговика, требуя, чтобы он с нами кончал, и поскорее; судя по их тону, они уже дошли до кондиции и перепугались не на шутку. Он же сохранял некоторое подобие трезвости ума и приказал им перепрыгнуть через ленту конвейера чуть дальше по коридору, а он пока проследит за нами. Он заметил нас и снова выстрелил; мы пригнулись за высоким тяжеленным ящиком с механикой, а стражники тем временем с шумом выползли на борт конвейера и полезли между тюками. Один вытянул руку и дважды выстрелил наудачу, чтобы подстраховать остальных и дать им возможность спрыгнуть вниз. Не говоря ни слова – взгляда было достаточно, – мы оба как по команде подскочили к высоченной упаковке и опрокинули ее на капитана. Он едва успел отскочить в сторону вовремя, но налетел на ряд стеллажей и уронил не только копье, но и пистолет. Он нагнулся, ища оружие. Мы кинулись к Драговику, но тут же отскочили в сторону, когда дорогу нам преградила мирно катящаяся тележка, уже вернувшаяся к своим обязанностям. От нее рикошетом отскочила пуля: стражники палили из-за конвейера. Затем капитан, так и не найдя пистолет, обнажил саблю. Стражники последовали его примеру и бросились на нас.

Парировав молниеносный выпад Элисон и проскочив мимо нее, оба направили весь шквал ударов на меня. Они решили, что я слабее, и хотели одолеть меня при помощи быстрого натиска, а потом, развязав себе руки, расправиться с Элисон. Но этот номер у них не прошел; обманув их ожидания, Элисон внезапно появилась у меня за спиной, и так, спина к спине, мы боролись с ними, как со сворой озверевших собак. Они были крепкие орешки, и к тому же быстрые, а один так дрался ничуть не хуже капитана. По всей вероятности, Элисон тоже решила, что я – слабое звено, потому что кинулась на него.

– Прекрати! – заорал я (чем этот боевой клич хуже других?) и тоже бросился к нему. Он принял мой удар умело, и клинок его, с шипением прорезав воздух, полетел к моему лицу, но я парировал его из четвертой позиции, и мой меч оказался сцепленным с его саблей. Я все силы вложил в следующий удар. Мой клинок скользнул по его сабле и вошел прямо под грудиной, пришпилив стражника к стопке полиэтиленовых мешков. Я выдернул меч, и противник со стоном сполз на пол, а груда пакетов повалилась на него. Я отскочил как раз вовремя, чтобы увидеть, почему они так опасались Элисон. Она наступала в ритме вальса и атаковала столь молниеносно, что меч в ее руках казался легким, как перышко. Она пролетела мимо второго стражника и один или два раза ударила его в грудь. Он с неистовым криком ринулся на нее, она уклонилась и резко ответила крученым ударом, которому трудно было что-то противопоставить. Его клинок стало мотать из стороны в сторону, а сам стражник оказался беззащитным перед ударом, классической атакой стрелой, в результате которой клинок Элисон вошел ему глубоко под лопатку.

Но стоило ей оттолкнуть от себя падающее тело, как пуля прошила ее рукав, а другая отскочила рядом от стеллажа. Капитан отыскал-таки свою пушку. Я хотел было оттолкнуть Элисон за стеллажи, но она схватила меня за руку.

– Он… – задыхаясь, выпалила она, – идет к двери! Мы на него прыгнем, ты – слева. Готов?

Я кивнул.

– Раз, два – вперед!

Мы бросились на него одновременно: я перепрыгнул через широкие рельсы для тележек, а она налетела с правого фланга. Помедли капитан – и он бы уже никогда не вышел отсюда живым. Но он стоял уже у самой двери, одна рука его лежала на дверной ручке, в другой был пистолет, а металлический футляр под мышкой. Теперь пришел черед Элисон кинуться на меня; я упал, и шквал огня обрушился на составленные коробки, рядом с которыми я стоял за какие-нибудь полсекунды до этого. Внезапно канонада оборвалась со звонким щелчком Маузер истощился – то ли кончились патроны, то ли удар об пол пришелся ему не по душе. Впрочем, столь сложные механизмы трудно поддерживать в должном состоянии на Спирали, где отсутствует индустрия. Еще секунда – и мы кинулись за ним, но дверь уже захлопнулась.

Он вполне мог караулить снаружи, но я почему-то был уверен, что он не решит остаться только затем, чтобы разделаться с нами. Мы выбежали на залитый бледным белым светом двор и увидели, что решетка забора все еще вибрирует там, где ее штурмовали, а на колючей проволоке, натянутой сверху, болтаются обрывки черной ткани. Шаги с поспешностью замерли вдали. Ворота нужно было открывать ключом и изнутри, а это стоило нам еще нескольких секунд. Мы стремглав выбежали на улицу, но куда бы ни глянули, всюду были только голые кирпичи и алюминиевые торцы зданий, гладкие и стерильные, да еще пустые, залитые дождем проходы между ними.

Глава 8

Элисон заскрежетала зубами.

– Ну, он пошел либо в ту сторону, либо в другую, – начал я, всматриваясь в мостовую там, где он перебрался через забор. Облизанный дождем асфальт был девственно чист, но один отпечаток все же выделялся среди маленьких ручейков грязной воды. Внезапно Элисон вскрикнула и показала на комочек грязи на краю тротуара чуть дальше впереди.

– И что дальше? Грязь не самый большой дефицит в такую погоду.

– Возможно, но не с травой.

Я окинул взглядом голую индустриальную пустыню, простиравшуюся вокруг. Она была слишком молода, чтобы природа начала брать свое, пробиваясь сквозь асфальтовую корку.

– Это лучше, чем ничего. Вперед!

Элисон приглашать не требовалось. Дорога вела мимо по-настоящему неприступного забора и заканчивалась на парковочной площадке, сейчас пустовавшей, если не считать парочки грузовиков. За ней начиналась главная трасса, которая вела в город. Там даже в это время было порядочно машин.

– Он не мог уйти туда, в город!

– А почему? – спросила Элисон на бегу. Она убрала в ножны меч, я поступил так же. Вероятнее всего, никто их даже не заметит здесь, в Сердцевине. Но обнаженный клинок, отражающий каждый отблеск света фонарей, может это изменить. У меня уже возникали подобные проблемы. Мы добежали до обочины, перескочили через низенькое ограждение и оказались на круговой дороге.

– Его теперь уже и не разглядеть, – с горечью в голосе проговорила Элисон. – В такой-то темноте…

Я схватил ее за плечо:

– Нет, ради бога! Смотри!

Ее глаза заблестели в свете уличных фонарей.

– Да! Ату его, ату!

Она не производила впечатления заядлой охотницы, и я решил, что она просто знает это охотничье словечко. Рослая фигура в черном с рваным рукавом, в прорехе которого белела рука, и с поблескивающим под мышкой металлом неслась что было мочи в сторону города. Только мы его заприметили, как он уже скрылся в подземном переходе. Мы пустились вдогонку.

– А он, мне кажется, в хорошей форме! Мы его, случаем, не ранили? – задыхаясь, выдавил я.

– Я к нему и не притронулась! – выпалила Элисон. Затем прямо на ходу она оглянулась назад, бросив взгляд на блестящую телефонную будку, мимо которой мы как раз пробежали.

– А ты не думаешь…

– Что? Брокен на проводе?

– Нет, идиот! – огрызнулась она. – Не Брокен, а барон!

– О, конечно. Но за сотню миль отсюда, имей в виду. Все-таки лучше держи глаза открытыми.

Мы пробежали по подземному переходу и выскочили наверх, внезапно оказавшись в индустриальных дебрях, в мире неоновых вывесок, магазинных витрин и все еще запруженных толпой улиц. Рябь в толпе от поворачивающихся голов и блеск металла помогли нам вновь обнаружить капитана, зигзагами бежавшего сквозь толпу. Мы бросились за ним, и из-под наших ботинок во все стороны разлетались жестянки из-под пива и пустые коробки от пиццы – обычный мусор вечернего города. Мы не так привлекали внимание, как капитан, – мою пиратскую одежду вполне можно было принять за дорогой облегающий наряд атлета, а форму Элисон – за серый спортивный костюм. Для большинства людей мы были всего лишь парочкой рослых тридцатилетних людей, отправившихся на вечернюю пробежку, а тот, кто заметил мечи, оказался достаточно умен, чтобы об этом молчать. Мы бежали не переговариваясь, ведь нужно было беречь дыхание, но беглый взгляд Элисон подтвердил мои предположения. Расстояние между нами и капитаном сокращалось, хотя он и был неплохим стайером. Мы уже подбежали достаточно близко, чтобы видеть, как поблескивает металлический футляр, как полощется в воздухе оторванный рукав, даже могли уже рассмотреть белки его вытаращенных глаз, когда он бросал безумные взгляды назад. Смерть бежала за ним по пятам, отставая на считанные мгновения, и он это понимал. Но внезапно все резко изменилось.

Мне показалось, что до того, как я это увидел, прошло несколько секунд и еще несколько секунд – прежде чем я смог поверить своим глазам. Сначала я списал все на переутомление, ибо чувствовал себя так, словно бегу последний отрезок знаменитого бостонского марафона. Но на самом деле я пробежал не так и много, однако ноги налились свинцом, и на меня прямо навалилось удушье, давя меня в грудь, прямо как тренажер-симулятор. Я ничего не сказал, просто прибавил скорость, но заметил, что Элисон тоже сжала зубы и лицо ее посерело. Но тут я увидел что-то действительно необычное, то, что глубоко врезалось мне в память, – капитан в этот момент как раз завернул за угол. Это висело в воздухе, подобно туманному призраку – неясному, безликому, – и заполняло собой всю улицу от края до края. Оно окутало меня и стало давить еще сильнее. Оно не отступало, следуя за мной по пятам, разделяясь на потоки, перетекавшие с одной стороны улицы на другую, подобно волнам в океане. Теперь уже на нас оборачивались прохожие, и казалось, что выражение их лиц изменилось – они были как будто искажены внезапной судорогой, неожиданным всплеском звериной ярости. Не только парочка скинхедов, наверняка неонацистов, но и огромный лохматый тип в кожаной косухе, испещренной многочисленными заклепками, и даже ничем не примечательная молоденькая женщина, типичная Hausfrau [95], и девочка-подросток с брикетом мороженого, и полноватый Burgerlicher [96] в очках в роговой оправе, который вряд ли представлял собой угрозу для чего-либо, кроме Kalbfleisch. [97] Я старался убедить себя, что у меня просто разыгралось воображение, но, в очередной раз глянув на Элисон, я получил в ответ взгляд, полный испуга и ожидания чего-то дурного, и утвердительный кивок. Легкие мои трудились изо всех сил, и я уже приготовился было сказать что-то вразумительное, но тут же увидел едва заметные гуманные ручейки, сползавшие по проезжей части и извивавшиеся подобно червям, преграждая дорогу полицейской машине, проезжавшей по противоположной стороне улицы.

Реакция не заставила себя ждать: водитель дал по тормозам, раздался вой сирены, машина развернулась, выписав колесами полукруг, со скрежетом перескочила через пути Strassenbahn [98] и остановилась напротив нас. Элисон гневно вскрикнула, схватила меня за руку и потащила по мостовой в полумрак соседнего переулка. Я не заставил себя упрашивать; мы свернули за угол, перепрыгнули через загородку, преграждавшую вход на подземную автостоянку, и пустились бегом между пропахшими бензином рядами машин к выходу.

– Мы… должны… оторваться! – прохрипела она, когда мы влетели в очередной темный переулок. Она привалилась к столбу ограждения и судорожно хватала ртом воздух.

Я согнулся в три погибели, чтобы унять колотье в боку.

Затем я прошептал:

– Смотри!

Туннель выходил на угол улицы более широкой, чем та, по которой мы бежали, и гораздо менее освещенной и пустынной, чем главные улицы города. Но вот с аллеи, находившейся в двух кварталах от нас, на нее выполз человек – человек, находившийся в значительно худшем состоянии, чем мы: его шатало, как пьяного. Он был довольно далеко от нас, и наверняка сказать было трудно, но я почему-то был уверен в своей догадке. Он прислонился к фонарному столбу и постоял так пару секунд, что-то прижимая к груди. Мне даже и приглядываться не надо было, чтобы узнать, что именно. Теперь нужно было только подобраться тихо, держась в тени, и ему от нас не уйти.

Но когда стараешься двигаться бесшумно, это получается медленно и смахивает на марафонский забег для престарелых. Впереди виднелся Т-образный перекресток, а за ним стройка, над которой, подобно часовому-скелету, возвышался башенный кран, стоявший за высоким сетчатым забором, – слишком много возможностей, чтобы ускользнуть.

– Видишь! – прошептал я, выходя из туннеля. – Давай побежим! Если нам хоть чуть-чуть повезет, он упадет и свернет свою чертову…

Она схватила меня за руку:

– Постой! Он переходит дорогу!

Однако дорогу переходить он не собирался. Он прямиком направился к ограждению, сунул футляр за пазуху и полез наверх. Только прежде он, как и следовало ожидать, обернулся и, конечно, заметил нас. Может, он и хромал, но на забор он взлетел в мгновение ока, как перепуганный кот. И все же, когда мы подбежали к изгороди, он еще был наверху. Я подпрыгнул и попытался полоснуть его мечом, но клинок прошел в футе под ним. Он перемахнул через колючую проволоку и приземлился на одну из бесформенных куч за оградой. При этом раздался звон металла, подхваченный эхом в темноте. Элисон уже карабкалась за ним. Я подхватил ее за лодыжки и подтолкнул, чтобы она дотянулась до верха ограды, откуда уже она протянула мне руку и помогла забраться и тут же спрыгнула на ту же самую кучу, в прыжке выхватив меч из ножен. Она приземлилась с тем же металлическим звоном и стала спускаться по этой куче, словно по лестнице. Я оставил меч в ножнах, поскользнулся при приземлении и упал на какую-то металлическую поверхность, которая прогнулась подо мной с хрустом консервной банки. Это оказался капот старой ржавой машины. С него я незамедлительно соскользнул еще на одну машину, стоявшую под первой. Я прыгнул, ожидая наконец-то оказаться на земле, но приземлился на склоне – крутом и ненадежном склоне, который подался под моими ногами, как слоистый сланец или насыпь из щебня. Я вцепился в очередную машину и принялся судорожно искать опору для ног; подо мной, подобно адскому озеру, разлилась темнота. Что-то коснулось моей ноги, и я лягнул на всякий случай подозрительный предмет, но, к счастью, промахнулся.

– Сюда! – прошептала Элисон и снова потянула меня.

Я отпустил машину, и мы вместе заскользили на небольших металлических листах вниз, в темноту. Когда мы вроде бы докатились до подошвы этой автомобильной горы, я встал на ноги, а Элисон чуть не перекувыркнулась через голову под градом посыпавшихся на нее железяк. Я помог ей подняться, обнажил меч, и мы вместе принялись приглядываться и прислушиваться к потревоженному сумраку. Как будто тысячи неживых глаз уставились на нас из темноты, пустые глазницы и распахнутые в жуткой улыбке рты из мрачного склепа. Они слегка поблескивали в отражаемом облаками зареве городских огней, проступая темным пятном в переливающейся всеми цветами радуги луже, которая тихонько плескалась у наших ног. Это была не стройка, это было кладбище, чумной могильник костей запланированного отчуждения, разлагающихся трупов машин. Их вывернутые наружу кишки покрывали собой склон, по которому мы и соскользнули на землю.

– Данте бы такое понравилось! – пробормотал я и тут же внезапно щелкнул пальцами. – Штутгарт! Свалка металлолома неподалеку от городского центра! Metallwiederaufbereitung Amerningen! [99] – Это замечательное место принадлежит одной из перерабатывающих компаний Лутца. Здесь вполне может быть назначено какое-нибудь рандеву…

Внезапное напряжение, появившееся в походке Элисон, заставило меня быстрее любого жеста посмотреть туда, куда смотрела она. И я инстинктивно обхватил ее рукой за плечи. Облако вернулось, выплывая на нас из-за ограждения, подобно неким шелковым обрывкам паутины. Затем оно стало сгущаться и покатилось на нас, сгущаясь и белея все сильнее, подобно водопаду, сорвавшемуся из пустоты прямо на землю по нашу сторону забора.

Мы не были совсем уж несмышленышами. Мы повернулись, но Элисон поскользнулась, а потом и я, как будто металл, скрытый под слоем жидкости, которую не хотелось называть водой, хватал нас за ноги. Затем мы услышали грохот металла. Весь склон позади нас вздымался, словно при землетрясении или как если бы что-то копошилось под землей. Части машин летели в воздух, сначала отдельными струйками, затем целыми фонтанами, которые колыхались и бились в конвульсиях, прежде чем рассыпаться на части. Затем из-под металлолома вслед за длинными стальными клешнями показалось нечто напоминавшее голову. Не человеческую – на ней имелись две блестящие линзы, вернее, многосекторные выпуклости, торчавшие по обе стороны треугольного бессмысленного рыла. Что-то щелкало чуть ниже, подобное широким челюстям. А позади извивалось и вздымалось горбатое туловище на шести ногах, излучавших матовый блеск, разбрасывавших вокруг себя брызги ржавого металла и источавших потоки застарелого машинного масла и грязной дождевой воды. Составлено чудище было из целой груды обломков, металлических, звякающих, скрежещущих, скрипящих, – и все же оно выглядело скорее живым, а не механическим. В ширину оно достигало футов восьми или десяти и представляло собой нечто среднее между пауком и расплющенным богомолом. И к нам оно двигалось именно паучьей походкой, ковыляя по вспененной луже.

Впрочем, существо это ползло так быстро, что мы едва не угодили в его лапы, оказавшись под действием гипнотического ужаса. Над нами просвистел коготь – Элисон едва успела парировать его удар мечом. Когда лапа с грохотом понеслась назад, я пригнулся, схватил с земли приводной вал, лежавший у моих ног, и замахнулся им, как топором. Звон раздался оглушительный, и целый град обломков обрушился на наши головы. Существо попятилось, и передние конечности его повисли в воздухе. Я поднял стальной шест над головой и метнул его, словно дротик, в один из выпученных фасеточных глаз. Затем мы пустились наутек.

Чудище поспешило за нами, правда теперь помедленней, а скрип ржавого металла перешел в шипение и постукивание. Мы припустили вокруг машин, перескакивая с одного уровня слепящей темноты на другой, и неизменно из-за угла раздавался этот зловещий перестук. Он то доносился из-за горы хлама, то с грохотом вырывался на тропу перед нами и там поджидал нас с терпением, от которого волосы поднимались дыбом. Ясно как божий день: чудовище охотилось на нас как настоящий зверь, только смекалки у него было побольше. Раза два я пытался ударить его, но оно оказывалось начеку; однажды оно даже схватило ось, которой я как раз собирался запустить в него, и за нее чуть было не привлекло меня к себе. Мы вновь и вновь пытались скрыться в узких проходах между кучами металлолома, но жуткое чудище просто-напросто пробивалось сквозь них с металлическим скрежетом и скрипом. Мы уже выбились из сил – не бежали, а тащились, скользя и падая на колени в зловоние автомобильных потрохов. Нас умело заманили вглубь свалки, прямо под стрелу здоровенного крана.

– Лезь наверх! – закричал я, но Элисон вяло покачала головой:

– Бесполезно – оно полезет за нами или просто вытряхнет нас оттуда.

Именно тогда темнота будто взорвалась светом. Я хорошенько встряхнул Элисон.

– Тогда я полезу! – закричал я. – А ты бегай вокруг! Не останавливайся!

Ее глаза блеснули, когда она вскинула на меня совершенно безумный взгляд, и тут – чего я ожидал меньше всего – из темноты сверкнула ее улыбка. Она уловила-таки мою идею, эта поразительная женщина, но, что еще важнее, она беспрекословно приняла ее, даже несмотря на то что это подвергало ее смертельной опасности. Она подняла что-то тяжелое – я думаю, головку цилиндра – и швырнула в надвигавшееся существо. Такой бросок сделал бы честь любому спортсмену-олимпийцу, специализирующемуся в толкании ядра, и вдобавок она метнула более метко, чем я; один из фасеточных глаз вылетел, рассыпавшись градом стекол. Можно было подумать, что это не подействует на чудовище, но вышло иначе: оно на несколько мгновений потеряло ориентацию, тычась в разные стороны, но затем снова бросилось в атаку. Но Элисон увернулась, а я одолел уже, наверное, половину лестницы. Элисон стала бегать вокруг основания крана, а я уже добрался до маленькой металлической галереи сбоку от кабины крановщика. Дверца была старая и потрепанная, но попытка ее открыть стоила бы драгоценных секунд. Так что не долго думая я мечом высадил оконное стекло, забрался в кабину и принялся выталкивать провода с панели управления, чтобы подсоединить их к сети.

Казалось, прошло не одно столетие, прежде чем мотор заплевался и загудел и я смог откинуться назад в засаленном кресле, работая рычагами и давя на педали. На какое-то мгновение моей затуманенной голове показалось, что я поднимаю в воздух вертолет. Однажды мне показывали, как управляться с портальным краном, но это была совсем давняя история. Так что я уставился на панель управления, на потемневшие немецкие надписи на табличках и не без труда нашел большой красный выключатель.

Далеко внизу что-то крикнула мне Элисон. Я высунулся из кабины и увидел, что она взобралась на капот машины и выставила меч перед собой. С поразительной отвагой она не сдвинулась с места, когда существо медленно подползло к ней, как будто эта внезапная остановка показалась ему подозрительной. И она поступила совершенно правильно, развернув его именно так, как было нужно. Мне даже не пришлось разворачивать стрелу – я лишь отпустил лебедку, и тяжелый трос заскрипел на барабане, а мощный крюк с электромагнитным захватом устремился вниз на эту отвратительную тушу, подобно гарпуну, и глубоко впился в нее. Существо, задребезжав, как стертый стальной провод, качнулось назад, и я воспользовался моментом. В обычных условиях это не самая лучшая идея – с инерцией не поспоришь, и можно разнести тормоза или даже опрокинуть кран. Но выбирать не приходилось. Как только Элисон спрыгнула с основания и исчезла, я отвел рычаг захвата на место и перевел красный выключатель в положение «Aus». [100] Стрела крана полетела вниз.

Удар получился сокрушительный. Чудовище повалилось наземь и разлетелось в звенящем взрыве обломков. Гайки, болты, какие-то части посудомоечной машины, цоколи, шурупы, пружины, амортизаторы, половинки железных рукояток и кучи хлама, происхождение которого определить было трудно, разлетелись во все стороны, так что некоторые достали даже до кабины, а затем просыпались дождем и забарабанили градом по остовам автомобилей. К тому времени как обрушилась на землю последняя деталь, не осталось ничего, хотя бы отдаленно напоминающего паука.

Спустившись, я позвал Элисон.

Она была там – карабкалась по нижним слоям металлолома, прикрывая голову; увидев меня, она так улыбнулась мне, что я ужасно захотел ее обнять.

– Sic semper tyrannis! [101] – пропела она.

Я терзался сомнениями относительно возможных объятий, но тут она схватила меня за руку. Двор буквально содрогнулся от оглушительного грохота и хлопков; создавалось впечатление, что все тутошние моторы разом пробудились от вечного сна. Шум исходил от вертолета – массивной, но изящной машины, которая летела между зданиями рискованно низко. Прожектор, расположенный над похожей на акулью пасть кабиной, пробудился к светящейся жизни. Сначала у меня мелькнула мысль, что это, наверное, полиция; но тут луч прожектора ткнулся в вершину огромной груды машин в конце двора, где и завис, слегка покачиваясь из стороны в сторону синхронно с колебаниями вертолета. В луче возникла чья-то фигура, и свет больно резанул по глазам, отразившись от металлического футляра.

– Вперед! – закричала Элисон, пытаясь перекрыть гул мотора, и мы вместе, шатаясь как пьяные, припустили по темным проходам между обломками. Человек огляделся по сторонам и закричал, отчаянно жестикулируя. Вниз полетела веревочная лестница, не очень длинная, и он вцепился в нее свободной рукой. Когда мы подобрались поближе, из кабины протянулись руки, готовые схватить его и затащить в вертолет, но тут машина внезапно развернулась вокруг своей оси, луч принялся шарить по грудам мертвых машин и пригвоздил нас к земле, как кроликов у входа в нору. Оглушительная автоматная очередь заглушила даже шум двигателей; из тела машины извергся целый поток пуль, рикошетом отлетавших от осей и цилиндров, а грязь под ними фонтанами взлетала вверх. Затем вертолет сделал один стремительный круг над двором, после чего огни его погасли и он скрылся в тумане.

Последовало продолжительное молчание, а затем дрожащий голос спросил:

– Стив?

Да и мой собственный голос вышел каким-то натянутым и трескучим:

– Элисон? Ты в порядке?

– Вроде бы. А ты?

– Да. Слава Богу, они не очень тщательно искали. Это одна из машин Лутца.

– Да. И этот… этот посланец… тоже, я полагаю.

– А облако? И…

Ни я, ни она не хотели называть его более определенно. От одной мысли о нем я невольно вздрагивал. Это чувство было больше чем страх – ощущение ужасной неправедности происшедшего, чудовищная насмешка над жизнью, выраженная в этом образе, тщательно продуманном, тут уж и сомневаться не приходилось. Пауки – одна из самых распространенных фобий; я не думал раньше, что она относится и ко мне. Я и в ад не верил; но здесь, в этой отвратительной яме, где в воздухе витал сам дух зла, не верить в него становилось труднее. Каким бы ни был источник подобных сил, это должно быть что-то дурное, что-то, с чем необходимо встретиться лицом к лицу, противостоять, уничтожить, прежде чем оно сможет нанести еще больше вреда, ибо вред – это все, на что оно способно. «Ад» не хуже любого другого слова подходил для его названия.

– Так или иначе, он сделал то, ради чего его сюда послали, – произнесла она. – Теперь им понадобится немного времени, чтобы подготовить воздушное такси – прямо на Брокен, наверное.

– Вертолетом?

– Так же как ты добрался до Гейленталя. – Она вздохнула. – Пошли, нам пора возвращаться. Кое-что и сам Грааль способен предпринять, даже если мы бессильны. Надеюсь, они не воспользовались возможностью расстрелять твою машину – Драговик ведь знает, где она стоит. Черт бы его побрал!

Я взглянул на нее – она поднялась, зажмурившись от боли, очевидно задев какую-то незамеченную в пылу погони ссадину. До меня постепенно начало доходить, что и у меня на голени откуда-то появилась жуткая рваная рана, но мне было уже почти все равно – все чувства притупились. Но она – о чем думала она? Передо мной стояла женщина, на глазах у которой потерпело крах все, что было для нее важным, и по какому-то жестокому и вместе с тем ироническому стечению обстоятельств она сама в некоторой мере была в этом виновата. Я был готов к бурям, слезам; тут заплакала бы даже такая сдержанная женщина, как Джеки. Эта же продолжала оставаться спокойной и разумно размышляла, я готов был даже обидеться на нее за это. Бред, конечно, я не мог бы объяснить почему. Возможно, впрочем, и очень даже возможно, я обижался на то, что лишен возможности ее утешить и успокоить. Я проделывал такое с женщинами, и частенько; но до сих пор я не осознавал, что, в сущности, занимался самоутешением.

– Черт бы его побрал, – повторила она. Мы шагали по просторам, сулившим Лутцу умножение богатств. – И меня вместе с ним. И угораздило меня взять с собой именно его!

Я постарался избрать иную линию поведения.

– Я больше виноват, чем ты. Этого бы не случилось, если бы…

– Нет, – сказала она, как отрезала. – Нет, это должно было произойти. Или, по крайней мере, ничто этому не могло помешать. Виновата я.

– Ты не могла знать, что он предатель.

– Я знала, что в наших рядах есть предатели. Все знали. Но дело не в этом, не совсем в этом. Дело в том… – Она посмотрела на меня. – Я должна была тебе поверить. Я хочу сказать – поверить по-настоящему, а не наполовину. Так я должна была поступить, но не решилась. Мне следовало внять подсказке Грааля. Но вместо этого вокруг меня, должно быть, сгустились тени, обрывки всей этой былой ненависти наверное. Или все дело в том, что ты все еще раздражал меня, как и раньше.

– Я? Но почему?

– Просто… оттого что ты такой, какой есть. Просто оттого, что ты так выглядел… Я и сама не могу в этом разобраться. И это меня беспокоит. Я не должна была этому поддаваться, я просто должна была вести себя с тобой так, как мне подсказывало сердце. Но я этого не сделала, я все сомневалась, я взяла с собой этого сукина сына и разрешила ему прихватить своих подельников. И из-за меня все сорвалось.

– Я по-другому смотрю на это, – произнес я.

Она издала нечто вроде смешка:

– Спасибо! Мне необходима сейчас моральная поддержка.

– Правда, и даже моя?

– Нет, я совсем не то имела в виду! Ты – я ценю твое мнение, в самом деле. Я ведь видела тебя сегодня в деле, – она выдавила из себя улыбку, – и ты имеешь право на образ денди!

– Я ничуть не строю из себя денди, черт возьми!

– Да нет, еще как строишь. Даже в повседневной одежде. Но стоит тебе нацепить на пояс меч, и, в общем… твой друг Джип…

– О'кей, согласен, он слегка франтит. Но неужели я тоже?

– Хуже. Но не принимай моих слов близко к сердцу. Ты, я думаю, прошел немалый путь по Спирали. И за очень короткое время. Тебе стоило бы попытать силы в качестве кандидата в меченосцы, честное слово.

– Что?

– На службе Грааля. Ты вполне мог бы стать рыцарем Грааля, я совершенно уверена. Ты сражаешься не хуже их. Насколько мне известно. И что немаловажно, у тебя уже есть меч.

– Да, я предпочел бы сражаться с тобой, а не против тебя. Мы с тобой неплохая команда.

– Да. Еще какая неплохая. – Она немного помолчала. – Драговик был нашим лучшим меченосцем. Конечно, если не считать рыцарей. Я боялась, что он тебя убьет. Жаль, что я не дала ему попытаться. Ты бы его изрубил на кусочки.

– Я тогда устал. Хорошо, что ты прекратила наш бой. Он чуть меня не сделал.

Мы подошли к дальнему краю забора, он был высокий, мы – уставшие, а ворота – в противоположном конце. Мы переглянулись, и я вынул меч из ножен.

– Посвящаю тебя в рыцари, Лутц, – сказал я, обращаясь к ограждению, и с силой ударил по стальной сетке.

Звук раздался такой, как будто кто-то со всего маху ударил по гигантской арфе. Проволока разъехалась.

– Посвящаю тебя в рыцари, Драговик! – произнесла Элисон и тоже ударила по сетке.

Она оторвалась окончательно, слетев со столбов и повалившись на землю, оставив премилую дыру. Где-то наверняка навзрыд ревела сигнализация, но нас это волновало меньше всего.

– Драговик, – повторил я.

Мы устало выбрели на длинную улицу.

– Жаль, что это был не он. Но вот ты сказала, что всем известно: в ваших рядах имеются предатели. В месте, где пребывает Грааль? Как они смеют – и, если уж на то пошло, чего ради?

– Ну, во времена междуцарствия всегда находятся предатели. Обычным горожанам, тем, что никогда и не приближались к Граалю, нечему хранить и верность. То есть тем, кто не находится на непосредственной службе у Грааля. – Она вдруг снова улыбнулась. – Те же, кого он касается, никогда его не предают. Но среди функционеров низшего звена, послушников, а иногда и кандидатов – людей, жадных до успеха, но не уверенных в себе, есть те, кого можно ввести в искушение. Но Драговик – нет, я бы никогда не подумала. Я даже умеряла его пыл. Он казался… ну очень преданным, очень хорошим командиром Городской Стражи, но… немного сумасшедшим. Стремился стать рыцарем, хотя любой мог сказать ему, что он не подходит для этого, – да, в сущности, это и говорил. Но у него было столько амбиций, он так твердо вознамерился стать членом Братства, пройти испытания в качестве кандидата – понимаешь, предатель бы на это ни за что не решился. Потому что это означало бы встретиться лицом к лицу с Граалем.

– И тот бы его вычислил? Убил бы его?

– Он бы увидел его насквозь. Но не убил бы, нет! Возможно, попытался бы его исправить – это да. Грааль такой. Трудность могла заключаться в том, чтобы не позволить ему наложить на себя руки, когда он увидит собственную сущность столь неприглядной. Не самое приятное впечатление, как бы ни пытался Грааль его смягчить.

– Грааль!

Это слово начинало действовать мне на нервы. Ее голос становился сентиментальным и даже слащавым каждый раз, когда она упоминала эту штуковину. Это казалось глупой слабостью, недостатком в такой смелой, независимой натуре.

– Ты говоришь об этом Граале так, словно это человек!

Она наградила меня в высшей степени презрительным взглядом:

– Не человек! Это нечто большее, гораздо большее… Но, конечно, и я в этом уверена, когда-то он был человеком. Во всяком случае и человеком тоже. Когда он говорит с тобой… – На мгновение она подняла голову и, казалось, уставилась в бесконечность – так Джип смотрел на свой штурвал. – Невозможно не чувствовать в этом человечности, и все это ощущают. Это не просто какой-то разум с Края. Он сам прожил человеческую жизнь или даже несколько жизней. Он, возможно, был одновременно многими людьми. И тут есть еще кое-что, кое-что…

Она широким жестом показала вокруг, ладонью очертив над головой полукруг, словно ее увенчала радуга. Казалось, что темнота от этого наполнилась чьим-то мрачным присутствием.

– Ты хочешь сказать… это Бог?

Она рассмеялась мне в лицо:

– О нет! Он ни в коем случае не безупречен – он совершает ошибки! И его можно победить. И его побеждали довольно часто, но никогда окончательно. Что до меня, то я там новый человек, но, судя по тому, что мне рассказывали старшие рыцари, его сила уменьшилась за последнее – по понятиям Сердцевины – столетие. Но он не сдается, он продолжает свое дело. Продолжает призывать к себе людей, выбирать самых достойных и посылать их в мир, на службу… своим целям.

От последних слов я невольно тихонько хмыкнул, слишком уж они казались напыщенными и пустоватыми.

– Благим, достойным, благодетельным, надо думать.

И конечно, женщина приняла мои слова всерьез.

– Разумеется. Сердцевина не то место, где царствует абсолют, там все смешивается и находится в состоянии брожения. И подпадает под власть Брокена или скорее того, кто на нем обитает. Нам это гнездилище зла известно уже давно, с тех пор как первые волны поселенцев пришли в Европу с Востока за тысячи лет до Христа. Притягивающая мощью гора, известная жителям Восточной Европы просто как Zcerneboch. [102]

– Черный Бог, – произнес я и невольно оглянулся по сторонам, на ходу окинув взглядом глубокие мрачные тени переулков, мимо которых мы проходили. Жизнерадостный гул и гомон центральных улиц, казалось, доходил до нас из невероятной дали.

– Да. В то время он располагался совсем недалеко от Сердцевины и был отделен от нее лишь тончайшей завесой и мог беспрепятственно распространять свое безумие везде, где считал нужным. Грааль вытолкнул его на Спираль, как и многих других.

– И ты хочешь сказать, что большая часть пакостей и всякого такого в Сердцевине исходит именно от них? Прости, но мне что-то не верится. То есть, конечно, эти парни гады, с ними необходимо бороться и все такое. Но люди и сами хороши, особенно если принять во внимание, что они друг с другом или даже сами с собой делают и без всяких подсказок. Ничто не может этому противостоять.

Она резко обернулась ко мне:

– Мы этому противостоим! Мы, рыцари, Братство – хотя в наших рядах немало и женщин, – в те времена и в тех обществах, которые это позволяют. Во время войны мы сражаемся, в мирное время трудимся. – Она улыбнулась одной из своих слащаво-ядовитых улыбок. – Трудимся как шахтеры – так же бескорыстно и тяжело, и наш труд помогает не рассыпаться разумному обществу.

Я почувствовал, что что-то повисло в воздухе.

– Так получилось и с тобой?

– Да, и со мной. Несчастной, обозленной, не попадающей в такт с нашим временем – такой, как я. Грааль дает силы продолжать, у него хватает могущества, чтобы помочь любому. Но чем дальше мы продвигаемся, тем труднее становится определить, к какому из миров мы принадлежим, и тем больше мы ощущаем, что нас как будто раздирает на части…

– Да! Господи, да!

Внезапно моя шея разболелась, а все сухожилия от сегодняшнего перенапряжения раскалились чуть не добела. Изрядная доля старого стресса вернулась, и даже влажная ночная прохлада не спасала. Элисон в изумлении уставилась на меня:

– Стив, неужели и с тобой такое?

Она заметила мой кивок и чуть не расхохоталась.

– Боже, я бы ни за что этому не поверила – и до сих пор не верю! Стив Фишер, этот холеный, нализавшийся сметаны, уверенный в себе кот, божий дар для страдающих женщин, – и так же взвинчен, как я?

Она прислонилась к стене и затряслась от беззвучного смеха.

– Благодарю за краткое жизнеописание! – сердито отрезал я. – Может, тебе не стоит подходить так близко, а? А то ты как раз мне только-только начала нравиться.

Ока внезапно перестала смеяться и на некоторое время замолчала. Затем проговорила тихонько:

– Прости. Я могла бы сказать то же самое. И говорю, так ведь? Я думала, что мы… ну сошлись немного короче, понимаешь?

Она снова меня удивила, положив свою ладонь на мою.

– Так и есть. – Я снова оглянулся по сторонам. – Ты просто наступила на больную мозоль, вот и все. И сейчас я больше не могу об этом говорить! Я и без того трясусь от страха.

Я замолчал и уставился назад, в темноту очередного переулка.

Элисон последовала моему примеру, и пальцы ее крепко вцепились в мою руку. Нам отсюда еще был виден забор свалки, и там сейчас скользили чьи-то тени.

– Значит, Лутц это дело не собирается так просто оставить, вот оно что!

Рука моя нащупала рукоятку меча.

– Может, нам лучше с ними сейчас и разобраться…

Ее рука все так же лежала на моей.

– Я бы не стала. Взгляни!

Тени обнаружили дыру в ограждении и кинулись туда, пригибаясь и вылезая наружу. Нам не пришлось там пригибаться.

– Дети ночи! И вполне взрослые!

Не надо было говорить больше ни слова. Мы двинулись вперед быстро, тихо, стараясь не выбираться на свет и не бежать, чтобы лишнее движение не привлекло взгляд преследователей.

– Возвращаемся на главную улицу? – прошептал я в самое ухо Элисон. Перспектива большого количества огней и людей казалась почти спасительной.

– Нет. Очень возможно, что там окажутся их детеныши-подростки, они вполне могут сойти за людей, ну ты их уже видел. А эти слишком тяжеловесные, чтобы нас догнать. Вот сволочь-то!

Я снова оглянулся назад:

– Лутц? Я почему-то не думаю, что это он. Он предпочитает слуг-людей. Думаю, у нас на хвосте они оба, причем каждый сам по себе.

Она бросила на меня тревожный взгляд и кивнула.

– Ты хочешь сказать, поэтому-то Лутц и попытался тебя прикончить, как только ты ему отказал? Чтобы ты не достался Ле Стрижу? Возможно, союзнички, которые друг другу не доверяют. Возможно, именно поэтому мальчики Лутца и не преследовали нас.

– Наверное, все именно так и обстоит. Что ж, будем настороже. Гляди, там впереди поворот. Свернем, и нас уже не увидят. Можно рискнуть и пробежаться.

Пробежав около полумили, мы сбавили скорость до хорошего шага. Еще полмили – и нам пришлось остановиться, потому что мы уперлись в каменную стену. Последняя капля пошедшего было дождика упала неизвестно откуда мне на щеку. Я посмотрел наверх и увидел, что влага собирается на медной табличке, установленной в память о некоем здании, стоявшем на этом месте до 1945 года.

Элисон проследила за моим взглядом:

– Пережиток.

Я вздохнул:

– Мы, конечно, на пути к преодолению таких пережитков? Я хочу сказать, хоть мы все еще деремся и обманываем друг друга, но тем не менее постепенно переходим к чему-то вроде Евросоюза, так? И мы гораздо ближе к нему, чем прежде?

Она потерла глаза руками:

– Это зависит от многого. В период неолита, когда мужчины торговали металлами и орудиями труда по всей Европе, разве не воевали? Во времена Римской империи? Или Священной Римской империи? Французская революция взяла неплохой старт, но потом что-то взяло ее под контроль. Это привело к террору, и конституционная монархия под управлением Неккера [103] сменилась диктатурой милитариста с манией величия.

– Империей Бонапарта?

– Именно. А иногда Грааль пробовал действовать через культурный переворот, подтягивая вслед за культурой и политику, – как в эпоху Каролингов, великих монархических орденов. Во времена Средневековья Европа пребывала в состоянии мира, относительно говоря, в течение длительных периодов; связь между университетами и учеными не признавала политических границ, а латинский превратился в lingua franca. [104] Затем была Столетняя война. Было Просвещение, а потом террор. Был девятнадцатый век – Веймар и Бавария, затем Пруссия с Бисмарком. Викторианская Англия, затем Первая мировая война. И национализм, нацизм, холодная война, железный занавес и его ужасающие последствия. Но это быстро себя исчерпало, и поле действий осталось открытым. Сейчас действительно некоторые признаки согласия налицо – я имею в виду не реальный Евросоюз со всеми его ошибками и помпезностями, а основополагающие принципы, за счет которых он и существует. Грааль – штурман этого процесса, но существуют и дующие в лицо полярные ветры, и шторма, ждущие впереди.

Я ничего не сказал. Я весь погрузился в размышления, пытаясь переосмыслить ту историю, которой меня учили, чувствуя себя как маленькое перышко посреди гигантского урагана. Элисон взяла меня под руку и прижалась ко мне, будто для того чтобы согреться.

– Здесь мы должны еще раз перед тобой извиниться. Мы были взбудоражены, не знали, откуда можно ожидать удара. Поэтому в тебя и стали палить без предупреждения, когда ты появился в Гейлентале первый раз. Мы предполагали, что на город будет совершено нападение, и охрана держала пальцы на спусковых крючках. У нас уже были неприятности с Ле Стрижем, который осмелился бродить возле наших горных постов. Он и эти его жуткие созданьица.

– Ты имеешь в виду детей ночи? Но кто они такие, черт побери?

Она быстро оглянулась по сторонам, потому что что-то загрохотало на улице позади нас, но это был лишь холодный порыв ветра, качнувший металлический дорожный знак.

– Лучше нам идти дальше. Ты знаешь волков. Ну, дети ночи появились по сравнению с ними совсем недавно, по меркам Сердцевины, но они быстро наверстывают упущенное.

– Еще один подвид со Спирали? Еще один результат скрещивания, на сей раз людей с…

– Другими. Пожалуй так. Насколько я слышала, все дело в том, что в прошлом веке, незадолго до окончания Второй мировой войны, русские окружили кучку отъявленных нацистов – охранников из концентрационных лагерей, психопатов из карательных батальонов и тому подобных экземпляров. Там были мужчины и женщины. А еще, по-моему, там были хорватские усташи и турецкие фашисты. Обычно они с такими типами поступали следующим образом: отправляли их в лагеря, подвергали проверке НКВД, а затем в соответствии с потенциальными возможностями либо выставляли на показательный процесс, либо расстреливали, либо перевербовывали. Эту компанию, и мужчин и женщин, выслали под надзором советского конвоя – компании ничуть не лучше, даже по меркам НКВД, – в особо отдаленную область Сибири и там про них забыли. Поставки продовольствия сократились и наконец прекратились вовсе. Жизнь в лагере постепенно вырождалась – тюремщики и заключенные перемешались. Они ночами совершали набеги на местное население. Голодные годы коллективизации, чистки и война не оставили на расстоянии сотен миль никого, кто обладал бы достаточными полномочиями, чтобы их остановить. Когда они не могли добраться до съестного, они похищали людей. К этому уже все привыкли – во времена коллективизации такое происходило повсеместно. Но эти уроды пристрастились делать это ради удовольствия, они охотились ради спортивного интереса. Очень скоро они оказались одни на огромной опустошенной территории, и… что-то произошло. В это время умер Сталин, Берию расстреляли. Многих официальных лиц сняли со своих постов либо уничтожили, а секретные данные рассекретили. Местные жители теперь просто так не исчезали, по крайней мере о таких случаях стали обязательно сообщать куда следует. Когда у НКВД наконец дошли руки до того, чтобы разобраться с этим лагерем, там не нашли никого, и генерал, которому было поручено командовать операцией, решил, что все они погибли в суровых условиях Сибири. Но это было не так.

Я увидел, как дернулось ее лицо, и она слегка ускорила шаг.

– Может, они и сами переместились на Спираль, но я-то думаю, что их туда забрали.

– Кто?

– Нечто – то, что ощутило их присутствие, дотянулось до них и затянуло их туда. Я всегда недоумевала: неужели всех этих отвратительных людей селили там намеренно, в качестве эксперимента или некоего подарка.

– Боже всемогущий! – вот все, что я ответил. Ветер вторил мне своими завываниями.

– Как бы там ни было, одно ясно. Там, на Спирали, в этом безвременье они размножались и видоизменялись. У них даже сложилась своеобразная культура, которая формировалась в соответствии с выработанными ими самими бредовыми правилами, и они стали меняться. Они превратились в те создания, которых ты видишь теперь, со своими собственными милыми привычками. Ты знаешь, что такое Спираль со всем ее смешением прошлого, настоящего и будущего там, в тенях. Что до меня, то я всегда подозревала, что они – великаны из сказок братьев Гримм…

– Людоеды и все такое?

– А также головы на кольях, трупы на крючьях, жуткие жестокости – это ведь их способ существования. Но они не так просты, эти детки . Люди время от времени сталкивались с ними, и редко это заканчивалось для первых чем-то хорошим. Всегда считалось, однако, что они более слабая ветвь, менее многочисленная, чем волки или некоторые другие. Теперь же, когда они стали притворяться людьми – по крайней мере подростки, – и то и дело появляются в гуще всяких волнений, я уже не так в этом уверена. Может быть, кто-то спас их, приберег эту силу на черный день. – Она снова обернулась и посмотрела в темноту. – Я думала, что это можешь быть ты со своим дружком бароном. Это была одна из причин, почему я так крепко села тебе на хвост. Пока не стала замечать, что ты не совсем вписываешься в этот круг. Нет, даже не так. Пока я не поняла, что тот ты, которого я выстроила из данных прессы и собственных предрассудков, не совпадает с тобой реальным.

Дождь полил теперь по-настоящему, устремившись на мостовую, подобно граду стальных прутьев, которые вздрагивали, ударяясь о землю, лупили нас по голове и плечам. Мы больше не решались останавливаться и шли, склонив головы и не разговаривая. Я всей душой надеялся, что детям ночи достается не меньше. Наконец, когда мы одолели еще пару миль, промокнув до нитки и чувствуя себя абсолютно несчастными, тучи разошлись, и мы остались мерзнуть на холодном ветру. Мы уже выбрались за пределы города и вышли в промышленный район, где все строения казались совершенно одинаковыми. Мы стали озираться, пытаясь определить свое местонахождение, выбрали наиболее понравившуюся нам дорогу и снова перешли на бег, чтобы окончательно не замерзнуть.

– То, что я говорила, – внезапно выпалила Элисон, – по-моему, не очень похоже на извинения, да? Но я чувствую себя очень виноватой, очень. Я должна была все понять сразу. Но потом похитили копье, и это меня совсем с толку сбило. И в самом центре всего этого, там, где должен был гнездиться корень зла, оказался ты, который расстроил планы фон Амернингена, замыслившего взять под контроль транспортную систему, надул Ле Стрижа и не дал исполниться его плану. Все как-то не сходилось – и до сих пор не сходится. Как они-то оба могли быть так невнимательны?

– Только если… – Внезапно я почувствовал себя молодым и неопытным, впервые за долгое время столкнувшимся со столь широкими горизонтами. – Только если… если им в действительности было не так уж важно, сработают их планы или нет. Как будто те лишь прикрывали собой некий более масштабный план.

Элисон наконец дала волю смеху, который получился, впрочем, испуганным и нервным.

– Масштабнее похищения копья?

Я промолчал; я молча сжал ее пальцы в своих и показал глазами вперед. Там горели огни промышленного района. И там же, медленно объезжая ограждение фрахтовочного депо, мигала своим синим гребешком патрульная машина. Но под нашими пристальными взглядами она проплыла мимо ворот депо «Си-Трана», даже не сбавив ход, и выехала на подъездной путь, направляясь к видневшейся вдали строительной площадке. К тому же это была всего-навсего служба охраны, а не настоящие копы. Тишина, царившая вокруг, больше не прерывалась ничем. Значит, шум нашей заварушки услышан не был, да и неудивительно – ночью, в пустынной промышленной зоне, с вырубленной сигнализацией. А вертолет и совсем не был виден с дороги.

Мы крались по ней, как беспокойные пташки, готовые вспорхнуть и улететь в любой момент. До боли в глазах мы вглядывались в тени, окружавшие нас, хотя нетерпение прямо тикало в подсознании, подобно секундам на таймере взрывателя. А когда мы наконец добрались до вертолета, то перерыли в нем все сверху донизу в поисках малейших признаков диверсии. И хотя мы ничего не нашли, я все-таки невольно зажмурился, когда заводил мотор и грохочущий рокот раскатами эха отозвался от стен склада. Людям Лутца такое в голову почему-то не пришло, или они не осмелились задерживаться здесь, боясь, как бы твари Ле Стрижа не обнаружили их. Небольшая удача, но совершенно необходимая нам сейчас. Я радовался и тому, что предстоящий путь недолог – более длительного полета я бы не выдержал. Маленькая машина с легкостью поднялась в воздух, я убрал шасси и поймал ироничную усмешку Элисон, которая как раз бросила взгляд вниз, на депо «Си-Трапа». Кто-то там, внизу, завтра утром позвонит в полицию, а отчет, который будет написан в результате, сочтут достаточно серьезным, чтобы положить его мне на рабочий стол. Адский беспорядок, но никаких следов взлома, да еще два неопознанных трупа в гусарской форме, – мне просто не терпелось прочесть подобный документ. А любой менеджер, который сумеет дать всему этому хоть какое-нибудь объяснение, непременно будет продвинут по служебной лестнице.


Мы все трое как по команде посмотрели наверх, услышав, как негромко распахнулась дверь, или, что будет ближе к истине, мы подскочили на месте.

Рядом с Элисон стоял мужчина в таком же, как и на ней, сером костюме и с мечом, зажатым под мышкой. Ее лицо ничего не выражало и было подчеркнуто официальным, но мне показалось, что за всем этим скрывается глубокое беспокойство. На лице мужчины тоже невозможно было ничего прочесть, но радовало уже то, что на его изборожденном морщинами челе и в его величавой поступи не было следов враждебности или гнева, а голос его был глубоким и уверенным.

– Кто из вас Стивен Фишер? Леди Элисон изложила нам подробности вашего дела, и все мы пришли к выводу, что вашей вины в нанесении нам ущерба не имеется. Более того, мы оценили приложенные вами усилия.

Я вздохнул с облегчением:

– Благодарю. Это очень благородно с вашей стороны.

Он печально склонил голову:

– Тем не менее мы все же чувствуем себя обязанными проследить за тем, как сам Грааль поведет себя в данной ситуации, и, если это будет возможно, выяснить, почему вам было позволено забрать копье. Вашим друзьям дозволяется проследовать за нами.

Веселое лицо Джипа едва заметно похолодело.

– Серьезно, можно, а? Ну спасибо, конечно, мистер, но если вашей милости это не так уж важно…

– Джип! – прошептал я. – Я ведь спрашивал, помнишь? И мы согласились!

– Слушай, у меня со спиной проблемы! – пробормотал он. – Там по ней эта желтая струйка течет, какой-то ужас…

– Я же тебя знаю! И ты никого не обманешь. – Я повернулся к Молл: – Молл, ты не можешь ему сказать, чтобы…

Молл смотрела на меня: лицо ее посерело. Посерело, а по вискам стекали капельки пота. Пальцы теребили длинные светлые кудри. Она сказала только: «Я готова», и ее хриплый низкий голос надломился. И тут же она поспешно добавила: «Почти!» – и скрылась, убежав по коридору. Дверь с грохотом захлопнулась, и я так и остался в недоумении смотреть ей вслед. Молл перепугалась, словно девочка, которую в первый раз привели в детский сад. А поскольку Молл беспрепятственно пробиралась по закоулкам Спирали со времен царствования Якова VI и I [105] и все это время была известна как женщина-паладин поразительной силы и храбрости, то ее поведение дало мне некоторую пищу для размышления. А поскольку среди нас она была наиболее приближенной к самому воплощению власти, это заставило меня задуматься еще больше. Почему, черт возьми, я-то не боюсь? Наверное, потому, что я-то слишком мало знаю, – такое случалось и раньше. Я был прямо как какой-то неразумный ацтек, не понимающий, зачем испанцам эти странные железные трубки, или словно один из его амазонских собратьев, идущий прямиком на свалку токсичных веществ.

Молл появилась снова, на ходу застегивая пояс, и виновато улыбнулась Элисон. Та кивнула, все еще официально, и, выведя нас из огромной галереи Рыцарского зала, где мы ожидали решения, повела через площадь к высокому мосту. Сейчас на реке никого не было, кроме пары суденышек, пришвартованных ниже по течению за тяжелой решеткой шлюза, а еще ниже высились стены замка. Джип повернул голову в их сторону.

– Канонерские лодки, и не маленькие. Да и вооружение там небось типа мортир или пулеметов. Таких на Спирали не много сыщется. И таких тоже, – добавил он, показывая на дирижабль, который слегка покачивался на якорном канате на противоположном берегу. – Это местечко – крепкий орешек, его с налету не возьмешь, даже с современным оружием в руках. Такое возможно только благодаря сплоченной общине, так что народ может здесь осесть и дожить до глубокой старости, не скатываясь назад, в Сердцевину. Могут заниматься сложными ремеслами и даже развивать промышленность. – Он бросил взгляд вверх на высоченные башни дворца Грааля. – И он держит весь город в подчинении, вот ведь штука! И вот ему-то мы собираемся нанести визит, Стиви, мальчик мой! Так что ты не очень зарывайся, а? Подумай о нас.

– Ты – штурман, – сказал я, и он ухмыльнулся:

– Только не в этих водах. Да и потом, ветер и рыба – это уж твоя забота. Ну вот мы и пришли. Ты как, в порядке, Молл, малышка?

Молл стиснула мне руку так, что кости захрустели, и на мгновение на ее лице отразилось сильнейшее сомнение, ноги ее чуть не подкосились.

– О да, как нужно. Но, честное слово, я вся – tremor cordis. [106]

Я дал ей руку, стараясь поддержать ее, и поймал на себе странный взгляд Элисон, такой же непроницаемый, как и прежде. Она подошла к высоким дверям замка и распахнула их перед нами настежь. Темнота, завеса, разраставшаяся в невидимом потоке, буквально вывалилась из дверей и нависла над нами. Цепкие пальцы Молл разомкнулись. Я снова поймал ее руку и чуть не волоком подтащил к двери.

Внутри, однако, Молл снова напряглась, стала дышать через силу и только слегка подскочила на месте, когда дверь захлопнулась. Джип, который, как никогда, стал похож повадками на лиса, осторожно осмотрелся по сторонам, потянул носом воздух и лишь затем склонил голову в несколько щеголеватом, но достаточно почтительном поклоне, приветствуя группу ожидавших нас людей. Молл поспешно отвесила такой глубокий и выразительный поклон, что волосами чуть ли не подмела пол. Я заставил себя вежливо кивнуть в знак приветствия, вспомнив, чему меня учили на курсах японского бизнес-этикета, и с любопытством посмотрел на этих приводящих всех в трепет рыцарей. Почти все были весьма немолоды, что, как Элисон успела объяснить, было не совсем обычно. Дело в том, что бо льшую часть жизни они провели в Сердцевине и не обрели безвозвратности, характерной для Спирали, хотя Грааль и продлил их жизнь и увеличил силу сверх всех мыслимых пределов. Именно эти довольно пожилые по преимуществу рыцари и остались в Гейленберге сейчас, мужчины и женщины, которым на вид можно было дать не меньше шестидесяти. Я заметил только парочку мужчин примерно моего возраста и двух женщин помимо Элисон. Одна из них была хрупким светловолосым существом, которому я бы ни за что не дал больше двадцати пяти. Но в глазах ее было то же спокойствие, что и у прочих, и именно она жестом пригласила нас проследовать по коридору. Элисон с рыцарями шли рядом по обе стороны от нас строевым шагом, как будто были нашей охраной, и в таком составе мы проследовали в главный зал дворца.

Он был светлее, чем я его запомнил, или скорее создавалось впечатление, что у теней появились крылья и они расселись на насестах под самым куполом, свесившись головами вниз, подобно летучим мышам. Солнечные лучи скользили по мозаичному полу, согревая камень обступивших нас колонн, но на алтаре все так же лежал налет мрачной грусти. Я уже приготовился было ступить на пол зала, но тут рыцарь, возглавлявший процессию, вежливо, но резко потянул меня в сторону и повел в галерею, тянувшуюся вдоль колоннады. Я вспомнил, как в прошлый раз стражники двинулись в обход зала, не решившись кинуться прямо ко мне, и с интересом наблюдал, как рыцари выстроились широким полукругом по обе стороны от входа. Прикинув в уме, я решил, что галерея смогла бы вместить около трехсот человек, если она вообще когда-либо заполнялась до отказа. Все встали по местам, и я подумал, что за этим последует какая-то церемония, но рыцари только и делали, что стояли с напряженным нетерпением, устремив взгляды на алтарь. Молл смотрела так же, и, хотя Джип, казалось, не прикладывал особенных усилий, я подумал, что лучше и мне последовать их примеру. Я попытался сконцентрироваться, изо всех сил уставился на темную глыбу и сосредоточил на ней все свои мысли. Все, чего я добился при помощи этого, была рябь в глазах и головная боль – примерно такое же ощущение, какое получаешь от лицезрения ненастроенного телевизора. Теплый неподвижный воздух и полная тишина навалились на меня тяжелым одеялом. Я прислонился к согретой солнцем колонне, мои измученные глаза закрылись, и я задремал стоя, пока голос Элисон, настойчивый и умоляющий одновременно, не пробудил меня. Она стояла там, впереди, у края зала, и я решил, что она что-то говорит. Но хоть я как будто и слышал, как ее слова эхом раздаются под сводом, губы ее не шевелились.

– Нам очень нужен твой совет. Ты знаешь, что случилось. Ты знаешь о происшедшем, видел все своими глазами. Мы все еще сбиты с толку, нам известно слишком мало, чтобы мы могли действовать, и не можем прийти к какому-то соглашению по поводу плана действий. Ты должен дать нам совет.

Никакого движения не было, и все же что-то произошло. Угол падения света, казалось, изменился, раздвинулся и увеличился, пока наконец не озарился внезапно кусок стены, выделив сверкающую фреску в плоскостном стиле раннего Средневековья. На ней был изображен бородатый король, сидящий на троне властно воздев руку. Тень все так же окутывала нас, и все же рядом со мной что-то поблескивало и мерцало. Волосы Молл горели, будто от яркого утреннего солнца, и, хотя воздух был все так же недвижим, они колыхались и вздымались. Молл закрыла глаза, откинула голову назад и подняла кверху руки; ее румяные щеки при этом вспыхнули огнем. Ее окружала темнота; она же купалась в лучах света, хотя ни один луч из зала не попадал сюда. Основные его потоки устремлялись вниз, падая наискосок и золотом проливаясь на низкий алтарь и на камень, стоявший там и наполовину скрытый под темно-красным насыщенного оттенка плащом. Над его вершиной танцевали светящиеся пылинки, и в воздухе разливалось ощущение чьего-то присутствия.

– Смею ли я снова задать вопрос? – опять беззвучно взмолилась Элисон. – Копье… Брокену все еще можно помешать… у нас так мало времени… Мы должны действовать!

Я почувствовал, что должен что-то сказать. Но как будто язык проглотил. И хотя я начал сердиться на эту бездеятельную тишину, легче мне от этого не становилось. Искренность и пыл, звучавшие в голосе Элисон, суровая озабоченность, отражавшаяся на лицах остальных рыцарей, – все требовало ответа.

– Нам необходим твой ответ! Стоит ли нам отправляться на его поиски? Скольким из нас? Как мы должны действовать? Пожалуйста, ответь!

Тишина.

Я почувствовал, как у меня в бессильной ярости вспыхнуло лицо. И я заговорил, да еще как – в полный голос, с совершенно поразительной силой и убедительностью:

– Она совершенно права! Почему ты ей не отвечаешь? Что тебе нужно, черт побери? Я? Ладно, Санграаль, или как тебя там еще, вот он я, перед тобой. Я пойду. Я пойду за этим твоим копьем – один, если понадобится! И ты по крайней мере скажи, запрещаешь ты остальным сопровождать меня или нет!

Тут я замолчал и прикусил язык, потому что все глаза в зале теперь устремились на меня. Я стоял в самом центре зала, – наверное, в своем припадке ярости я как-то умудрился выбежать прямо туда. Я остановился, дрожа. Вероятно, я совершил какое-то святотатство. А может, и нет?

Они, эти рыцари, казались скорее изумленными, чем разгневанными, а в глазах Элисон засветился золотой огонек. Я развернулся на каблуках и прошел мимо них назад, в мрачный дверной проем. Внезапно мне жутко захотелось выбраться на свежий воздух, вон из этого душного мавзолея. Меня сжигал внутренний огонь. За спиной у меня раздались шаги и шум голосов, весьма беспокойных. Рыцари отправились за мной без всяких церемоний. Они так и остались без ответа. Какими бы ни были причины этого молчания, великая сила не ответила даже своим людям.

Я схватил Молл за руку:

– Ты что-нибудь ощутила? Что это было? Оно сказало тебе что-нибудь?

Она улыбнулась, но не своей обычной голливудской улыбкой, а как-то сонно и немного кривовато:

– Я? Нет, ни слова не было сказано. Он был там, и этого достаточно. Как тебе это объяснить? Если я повешу свою скрипку на дереве, то струны будет перебирать мятежный воздух, как у ветряной арфы, принадлежавшей Эолу. Струны – это я, вздрагивающая от безмерности этого жуткого присутствия кого-то. Разве была необходимость в словах?

Я махнул на нее рукой как на безнадежную и пошел к выходу. Но стоило мне положить руку на железное кольцо старинной двери, как меня будто током дернуло. Что-то пронзило меня, от бешеного биения сердца затрепетали кости и каждая клеточка моего тела. Не электричество, скорее это походило на звон гигантского невидимого колокола, от которого повсюду пошла вибрация. Я остановился, не дыша, пойманный в сеть великих сил, которые будто растягивали и гнули самые мои кости. Усталость, уже померкшая в спокойном воздухе Гейленберга, исчезла, растворившись в электрическом возбуждении, наполнившем меня. Оно кольнуло меня, внезапно наполнив мои вены струей ледяной воды, – не самое приятное ощущение, но чрезвычайно сильное. Остальные как ни в чем не бывало сновали мимо, и даже Молл, погруженная в себя и далекая. Кроме меня, никто этого не почувствовал.

Глава 9

Атмосферу, царившую в Рыцарском зале, вряд ли можно было назвать паникой, но она была опасно близка к этому состоянию. Рыцари не слишком были ошарашены. Грааль и прежде хранил, случалось, молчание, если какое-то событие чрезвычайной важности требовало к себе особо пристального внимания, и больше ни на что направлять это внимание он не мог. Согласно объяснениям рыцарей, Грааль существовал в разреженных слоях атмосферы, и ему было затруднительно взаимодействовать с нами, кроме как особыми путями, которые предусматривали обряд и ритуал. Реже случалось так, что он отказывал в ответе, когда чувствовал, что для рыцарей будет лучше, если они станут полагаться на собственные силы. Очевидно, именно это побуждало их к действию. Но теперь, когда осталась всего-навсего жалкая горстка рыцарей, как можно было ожидать, что они справятся?

Я полагал, что тотчас состоится некое официальное совещание, но рыцари вели себя, казалось, вполне неформально, собираясь маленькими группами в большом Рыцарском зале.

Это было просторное помещение в средневековом стиле, но с таким высоким потолком и такое светлое, что я невольно вспомнил о скандинавской архитектуре девятнадцатого века и даже о стилизованных романтических замках Элиела Сааринена. [107] Благодаря теплому дереву, украшенному резьбой, и линялым драпировкам, здесь, наверное, было приятно коротать время; а знамена, висевшие под самым потолком, уже сами по себе представляли изумительное зрелище: символы крестоносцев и яркие вымпелы, византийские кожаные ленты и потрепанные войной средневековые гербы. Здесь был даже штандарт римского легиона с позолоченными венками – символами победы. Все эти знаки отличия были подлинными: безыскусный рисунок с косичкой сверху и снизу и огромные шкура и череп медведя, наверное принадлежавшие одной из первых жертв, выманенных охотниками из пещер. Знамена висели рядом с богато украшенным оружием Европы восемнадцатого и девятнадцатого веков – мира крошечных княжеств и герцогств, которые Наполеон и Бисмарк смели с лица земли. Во всей этой картине ощущался необычайно воинственный дух, но впечатление было как от гашеной почтовой марки. И все же где-то в глубине ощущались беспокойство и тревога. Никаких криков и стучания кулаком по столу, разумеется, не было, но даже те величавые жесты, которыми обменивались присутствующие, выдавали напряжение. И как-то все чаще и чаще то одна, то другая рука вдруг опускалась к рукоятке сабли и начинала ее поглаживать или незаметно извлекала клинок из ножен на несколько дюймов, словно желая удостовериться, не заржавел ли он.

Только Элисон, казалось, вот-вот потеряет самообладание. Она в ярости мерила пол нервными шагами, металась от одной группы к другой и периодически останавливалась у массивного выщербленного стола, где стояли мы, чтобы доложить о положении дел, или принималась рыться в ворохе карт и старых донесений с описанием того немногого, что было известно о Брокене. Я их все прочитал по крайней мере уже дважды, чтобы быть в курсе дела.

Со стороны рыцарей было очень мило, что они вообще допустили нас сюда, а некоторые даже подошли к нам и расспрашивали в подробностях о наших приключениях. Но по-настоящему никто у нас совета не спрашивал, равно как и не говорил, будет ли принято мое предложение или нет. А я уже с трудом сдерживал свое стремление немедленно ринуться в бой.

– Что же, по крайней мере насчет одного вопроса они пришли к соглашению! – вынесла Элисон свой вердикт. – Что бы ни пришлось нам делать, необходимо, чтоб здесь присутствовало больше членов Ордена. Большинство из тех, кто сейчас тут, отправиться с нами не смогут. Здесь всегда должна оставаться охрана на случай прямого нападения на город или даже на сам Грааль. К тому же присутствующие здесь рыцари либо чересчур молоды, либо чересчур стары, и у них слишком мало либо слишком много опыта в подобных делах. Значит, что бы мы ни решили, нам необходима будет помощь. Но получить ее не так-то просто. Большинство рыцарей сражается на отдаленных полях битвы за Грааль, которые разбросаны по всей Спирали. Другие все еще находятся в поисках врага, и связаться с ними можно лишь тогда, когда они сами выйдут на связь с нами или оставят сообщение в каком-либо месте вроде таверны. В противном случае мы можем подвергнуть их опасности. На это уйдет немало времени. А кроме того… – Она с силой топнула по светлому мраморному полу. – Мнения рыцарей разделились. Да, им понравился твой план, но некоторые хотят подождать, пока Грааль не соблаговолит дать ответ. А тем временем собрать армию и укрепить силы в ожидании этого ответа. Они говорят, что связываться с Брокеном столь опасно, что мы не имеем права рисковать и должны бросить все силы на защиту Гейленберга, и я не могу с этим не согласиться. Но остальные готовы действовать так, как мы хотим, и немедленно отправиться за копьем.

– Так чего мы ждем? – произнес я тоном бунтаря. – Грааль, если захочет, сможет нас остановить, разве нет?

Она моргнула:

– Да, но что будет потом? Мы не марионетки, знаешь ли, и не рабы. Грааль избирает нас не для этого, понимаешь? К тому же он знает, что и сам может ошибиться. Он выбирает нас так тщательно, делится с нами своей силой и доверяет нам. Более того, он научил нас доверять самим себе. И он заставляет нас действовать самостоятельно, ибо если бы он нас направлял, это бы порой только мешало.

– Значит, он не остановит нас, даже если мы сделаем что-то не то?

– Нет, если при этом, кроме нас самих, никто не пострадает и вся ответственность будет лежать на наших плечах. Вот если бы мы пришли к совершенно ошибочному решению, тогда, я думаю, он бы вмешался.

Я кивнул:

– Я начинаю понимать, в каком русле двигается его мысль. Для начала необходимо набрать подходящих людей, заинтересовать и вооружить их и поставить перед ними цель, а потом пусть они действуют самостоятельно. Пока что все это похоже на теорию менеджмента, но есть еще одно золотое правило: будь с ними, когда ты необходим . Или он и вправду свихнулся, или полагает, что у вас уже есть ответ. – Только я это проговорил, как что-то разогнало тоску и замешательство и глухую навязчивую боль. – Погоди-ка! Возможно, ответ есть. Вы не в силах связаться с теми, кто находится в поиске, – но наверняка сможете вызвать кого-нибудь с поля боя. Как насчет их?

Элисон пришла в замешательство:

– Прежде Грааль мог такое сделать в случае экстренной необходимости, но только когда у него было копье. Без него влияние Грааля ограничено Гейленбергом, местом его пребывания. Любой посланник потеряется так же, как ты в ту мятежную ночь, а может попасть и в гораздо большую беду. Извини, Стив…

– Постой, придержи лошадей! Я еще не закончил. Хорошо, вы не можете их вызвать. Но почему бы не пойти и не отправиться кому-нибудь из нас?

– Угу! – воскликнул Джип, щелкнув пальцами.

– Что?..

– Конечно, ведь у вас есть я. Штурман Джип, помните о таком?

– Он способен вас в такие места доставить, что вы ахнете! – нараспев подхватила Молл. – Да куда угодно!

– Да, но у нас в порту нет больших кораблей. И к тому же пришлось бы отправиться туда, где моря и в помине нет…

Джип громко забарабанил пальцами по столу:

– Ну и что? У вас же есть эти здоровенные дирижабли.

Элисон моргнула:

– Дирижабли? А ты в состоянии…

– После вертлявой пташки Стива такие штуковины пойдут как по маслу. Только чем дольше мы тут сидим, тем труднее будет все это провернуть.

Нечто отдаленно напоминающее отголосок былого потрясения вновь пронзило все мое существо. Оно оставило после себя своеобразное чувство грустного облегчения, как от потери сломанного зуба, таинственную дрожь, на смену которой пришла еще более острая боль.

– Вот именно! – сказал я, как отрезал, да так громко, что все разговоры в зале немедленно смолкли. – Именно так мы и поступим!

Я резко развернулся и подошел к пожилому рыцарю, которого привела Элисон:

– Торквиль, я правильно говорю? Та пташка, что стоит внизу, готова к полету?

– Вполне, – отвечал он, – но кто поведет ее? Мы поклялись не покидать город и защищать его. Мы слишком стары, чтобы от нас был хоть какой-то прок за его пределами.

– Вы можете отпустить меня, – предложила Элисон. – Я только того и ждала, что мне поручат какое-нибудь серьезное задание. А эта троица – Стив, Молл и Джип, – каждый из них по-своему не хуже любого из рыцарей. И доверия они достойны ничуть не меньшего.

Я думал, что Торквиль заартачится. Но он рассудительно кивнул:

– Полагаю, так оно и есть. Что ж, прекрасно. Я изложу суть дела остальным.

– Времени нет, – резко произнес я, чувствуя, как во мне где-то в районе шеи разгорается настоящий пожар из покалывающих искорок, которые лезут вверх и проникают прямо в мозг. – Я не хочу показаться грубым, но мы уже и так достаточно времени потратили. Как можно сократить путь и побыстрее добраться до дирижабля?

Старик – сколько же ему было лет? – посмотрел на меня долгим взглядом и покачал головой.

– Нет, – проговорил он. – Этого не нужно делать.

Пожар разгорелся.

– А теперь, черт возьми, послушайте-ка еще…

Он жестом остановил меня:

– Я имею в виду, что проще доставить дирижабль сюда. Рауль! Не соблаговолите ли дать телеграмму? Мои наилучшие пожелания рыцарю фон Вальденштайну. И не будет ли он столь любезен, чтобы доставить «Голубя» к Западной башне. Да пускай проверит запасы. А пока, – добавил он, – мы… сообщим обо всем… остальным.

– Вы хотите сказать, что согласны? И что другие согласятся?

Он насмешливо улыбнулся:

– Ты не оставляешь нам выбора Леди Элисон возглавит эту экспедицию с нашей стороны и отыщет наших братьев и сестер. Но кто будет подлинным вожаком – это ясно, и сомнений быть не может. Я и прежде знавал людей, подобных тебе, и рад, что мне встретился еще один.

– Но… я ведь и заварил всю эту кашу! – выпалил я. – Я ведь и похитил ваше копье, будь оно неладно!

– Так кому же, как не тебе, и возвратить его на место? – Он улыбнулся. – Ты и не понял, что сегодня совершил, ступив на пол зала и заговорив с Граалем. Не то чтобы он стал бы вредить тебе намеренно; но само пребывание в такой близости от него сжигает тех, кому не хватает собственного огня. Леди Молл была согрета им, но ты, мой друг, ты был воспламенен .

Он щелкнул каблуками и поклонился, а затем обернулся к остальным, собравшимся вокруг, и заговорил быстро-быстро. Я онемел от его слов. Растревоженный, воспламененный – заполненный огнем Это было воспоминанием о пламени, разгорающемся и полыхающем от малейшего прикосновения, мечущемся и всепожирающем. Копье будет на Брокене; что ж, и я там окажусь. А все, что встанет между нами, пусть бережется.

Сквозь одно из высоких окон я заметил какое-то движение. Из-за холма на противоположном берегу белой молнией взметнулась тень дирижабля, за которой тянулись канаты и тросы, а позади них – тяжелый швартов. Отражение корабля поблескивало на глади реки, пропеллеры крутились, медленно, но верно, поворачивая его носом к острову и дворцу Санграаля. И тут в моем мозгу замаячила другая мысль, вынырнувшая тогда из неизвестно каких дьявольских глубин, открывшихся внутри пентаграммы.

Там было копье, и, более того, там была Катика, если она все-таки уцелела. От этой мысли во мне забурлило настоящее пламя. Вот что значило теперь для меня это копье. Вернуть его этим людям, этому загадочному Граалю – прекрасно. Однако использовать эту возможность – единственную возможность, чтобы спасти Катику, – вот что было действительно важно. Вот подлинное горючее, которое подпитывало пламя.

Элисон тронула меня за плечо, и я подскочил как ошпаренный.

– «Голубь» швартуется у дворца Грааля. Пойдем, предстоит одолеть изрядное количество ступенек.

Я посмотрел на Молл с Джипом:

– Это не ваша битва, уже не ваша. Впереди ждет столько опасностей, что я об этом и думать не хочу. Как только мы найдем необходимых рыцарей, мы вас высадим.

На лице у Молл отчетливо читалось недовольство.

– Мессир, неужто я не говорила тебе однажды, в одну лунную ночь, что поклялась бороться со злом, где бы ни встретил его мой взгляд? И ты назвал меня тогда паладином. Тяжкая ноша, но все же я бы весьма неохотно ее лишилась. – Она ласково погладила потертую рукоятку своего меча. – Посему позволь мне остаться паладином и не испытывай на прочность мою гордость.

– А я-то думал, что мы с этой ерундой уже разобрались. – выпалил Джип, хотя лицо его было угрюмым. – Да и потом, как ты надеешься найти Брокен, не пролетев прямо над ним?


Спешить на помощь – это просто замечательно, но мы еще и половины лестницы не прошли, а шаг заметно сбавили; последние же ступеньки я преодолевал едва ли не на четвереньках. Я не переживал такого со времен поездки в Куско. По счастью, мои измученные лёгкие выдержали восхождение, к тому же у меня хватило ума, чтобы не смотреть вниз. Матросы в полосатой форме затащили меня в слегка покачивавшуюся гондолу дирижабля, а затем по знаку Элисон спрыгнули с бортов на площадку башни.

– Я не имею права просить их отправляться с нами на этой штуковине. – Она вздохнула. – Молл, ты не поднимешь трап? И если бы ты, Джип, встал за штурвал, было бы совсем хорошо, он совсем как корабельный, только тут есть еще дополнительные ручки управления. Я покажу тебе. Стив! Мы готовы к отправлению? Можешь дать сигнал, чтобы поднимали якорь.

Я высунулся из гондолы и махнул рукой матросам, которые тотчас кинулись отвязывать швартовые концы. Казалось чуть ли не кощунственным наблюдать, как они облепили это великолепное готическое кружево. Наконец я помахал матросам, выполнившим приказ, и посмотрел вниз.

Впечатление было ужаснее, чем тогда, когда я впервые бросил взгляд с качавшейся корабельной мачты; ужаснее, чем при покорении первой настоящей горы на Игере, со всем этим ледником, устремлявшимся вниз, в пустоту, с птицами, что парили у меня под ногами. «Голубь» слегка покачивался, а его странные моторы лениво выплевывали маленькие клубочки пара, которые уходили вдоль башни.

Тросы, свисавшие с его бортов, падали вниз, в глубину, унося зачарованный взгляд к булыжникам площади и крошечным фигуркам, толпившимся на ней. Корабль двигался вперед, и красная черепица крыш колыхалась подо мной, подобно волнам крови, то вздымавшимся, то тошнотворно замедленно опускавшимся. Чья-то сильная рука схватила меня за плечо и буквально оттащила от борта гондолы.

– Сбрасывать балласт с такой высоты не очень-то хорошо, особенно если ветер не в той фазе, – заметила Молл, захлопнув дверь. – С такой высоты, да на невинные головы – это уж и вовсе расценят как дурные манеры, я полагаю.

Я сел на отполированный деревянный пол гондолы, откинулся назад и на секунду закрыл глаза. Позади нас мягкое постукивание моторов сменилось внезапно громыханием и резкими толчками – это Элисон прислонилась к дросселю. И все же моторы вели себя гораздо тише, чем имели на то право в силу своей мощности и работы на пару. Стайка потревоженных голубей пролетела мимо окна. Качка постепенно стихла, и «Голубь» перестал наконец напоминать беспомощную шароподобную массу, превратившись в стрелу, взмывавшую к серому небу, к неопределенности Спирали, где высокие каменные утесы и горные хребты дымящегося пара сливались воедино, горная вершина и туманный кряж становились одним, повторяя контуры друг друга. Там, где эти две реальности пересекались, где открывались широкие дороги между океаном и воздушным пространством, а архипелаги терялись где-то далеко в облаках. Джип, взявшись с присущей ему ловкостью за ручки управления, запустил дроссель, и тот гортанно загудел, направляя дирижабль носом вверх, и мы принялись подниматься, кружась, пока всякое напоминание о земле не пропало, а облака над нашими головами не расступились. Я встал у лобового окна гондолы, и ко мне подошла Элисон.

– Над закатом, – прошептала она, и я удивился, что заставило ее повторить возглас рулевого, который я услышал, отправляясь в первое свое путешествие по Спирали.

– Над ветрами Земли! – отозвался я. И тогда восторг, охватывавший меня в былые времена, пробудился в моей думе, несмотря на опасности, ожидавшие впереди.

Джип почувствовал это, и знакомая усмешка заиграла на его лице. Улыбка Молл просияла, как солнце, выглянувшее из-за туч, и она хлопнула ладонью по ножнам:

– Над ветрами Земли!

– Куда? – нетерпеливо спросил Джип, крутя штурвал туда-сюда и испытывая его послушность. – Куда для начала, Элисон?

– На десять градусов северо-западнее, – проговорила она тихо. – Затем еще на один градус севернее. Это будет Урвальд, лесное сердце Европы. Конец лета, пятнадцатый год от Рождества Христова.

Мы вылетели из облаков в кромешную тьму, какой не сыщешь в нашем до безобразия заполненном светом современном мире. Теперь штурвалом завладела Элисон, выводя нас из теней Спирали к знакомым ей местам Сердцевины.

– В Риме правит император Тиберий, – произнесла она, направляя корабль над холмистой местностью, где до горизонта тянулись бесконечные леса, линия которых прерывалась лишь извилистой нитью матового серебра. – Он, наверное, сейчас на Капри. А его племянник Германик возглавил великое войско, чтобы оттеснить варваров от Дуная…

Впечатления, что внизу происходит что-то грандиозное, не возникало – таким густым был лес под прозрачным покровом холодного тумана. Но Джип, который видел ночью как кошка, внезапно указал вперед, где посреди темноты пульсировал крошечный красный огонек. Подобравшись ближе, мы увидели, что это какое-то укрепление, деревянные стены которого были разрушены и уже догорали. Мы сбавили скорость и полетели туда, чуть ли не задевая верхушки сосен; винты едва вращались, и мы скользнули над пожарищем, подобно облаку. Элисон передала руль Джипу, распахнула дверь гондолы и ступила на устремившуюся вниз веревочную лестницу. Под пологом леса зашевелились неяркие металлические отблески. Высокий центурион в алом плаще, сопровождаемый дюжиной воинов, вышел навстречу, с подозрением вглядываясь в темноту. Затем он быстро выкинул руку в знак приветствия.

– Что, подкрепление?

– Нет! – проговорила Элисон, спрыгивая на покрытый кустами склон холма.

Не прошло и нескольких минут, а центурион, все еще слушая Элисон, уже подталкивал своих воинов вверх по лестнице в гондолу. Он запрыгнул вслед за ними, позвякивая латами на груди и поскрипывая наколенниками, и приветствовал меня ударом в грудь.

– Caio' Marco' Fevronio', centurio'! [108] – объявил он, а затем, почти без акцента: – Вы Фишер? Эта леди Элисон, она велит мне следовать за вами. Ладно, вот мы здесь, в вашем распоряжении. Но нам понадобится гораздо больше людей, если мы собираемся осадить Брокен, так? – Он раздул щеки. – Больше, чем поместится в дирижабль!

– Не осада, – поправил я его. – Блицкриг. Элисон, куда теперь?

– На запад, – произнесла она. – Западная Франция, юго-западнее Парижа, Луара, лето семьсот тридцать второго года.

Даже в темноте мы вряд ли пропустили бы это место. Лязг мечей, крики, звон стрел и пронзительное ржание лошадей заглушили шум наших моторов. Тут и там темные силуэты проносились в отсветах горящих домов, между которыми зияли пустые пространства; наверное, крестьянские поля, решил я. Элисон напряженно всматривалась в темноту, изучая великое множество знамен, развевавшихся на фоне пламени, и следовала каким-то сигналам, значение которых мне известно не было.

– Армия Шарля Мартеля по прозвищу Молот. Они отбивают атаку мавров, – проговорила она рассеянно. – Вот как далеко в Европу те забрались.

Я нахмурился:

– Постой-ка. Но ведь тогда мавры вели себя не так уж и плохо, или я не прав? Они были очень даже цивилизованным народом, построили Альгамбру [109] и прочие большущие здания в Испании. Уж всяко они были цивилизованнее, чем толпа французских дуболомов.

– Такими они не были, а лишь могли стать, – возразила она. – И не думай, пожалуйста, что цивилизованное и человечное – это одно и то же. Мавританская знать обращалась со своими подданными как с грязью под ногами. Это и помогло одолеть их. Гляди!

Лично я не мог отличить одну армию от другой, но мы стали снижаться, подобно случайно залетевшему в эти места облаку, зависнув над группой изумленных и перепуганных воинов. Они испустили дружный крик и кинулись врассыпную – все, кроме нескольких человек, которые бросились к нам навстречу, очевидно понимая, кто мы такие. Элисон быстро заговорила с ними, а нам оставалось лишь затаивать дыхание каждый раз, когда мимо нас со свистом пролетали стрелы. Кто-то протрубил в рог, и это послужило сигналом к тому, чтобы уже через несколько секунд в нашу гондолу вскарабкались пять или шесть крепких блондинов с косичками и усами, в коротких кольчугах и усеянных заклепками поясах, позвякивавших при каждом движении.

– Это все, что нам смогли выделить, – объяснила Элисон. – И они оставляют своих лошадей. Они понадобятся Шарлю для преследования мавров.

Я оглянулся назад и посмотрел на ворота для погрузки лошадей в хвостовой части гондолы.

– Нам могли бы пригодиться несколько всадников. Вполне возможно, что нам придется двигаться весьма быстро, да еще по пересеченной местности.

– Лошадей добудем позже. Здесь без них не обойтись. Впрочем, и на следующей остановке нам коней не раздобыть. Теперь восточнее, Джип. К теням Византии и дальше. На ее северные земли, к днепровским степям, весна тысяча девяносто первого года.

Центурион Марко понимающе кивнул:

– Император Alexio Comneno [110], там он разбирается с ордой кочевников. Мы летим за Гаштейном, так?

Элисон кивнула:

– Если он жив и здоров.

На холмистой равнине мы увидели огромный круг костров и разноцветных палаток. Мы спустились вниз быстро, но с легкостью гонимого ветром облака, и Элисон с Марко отправились за своим человеком. Я ждал их, переминаясь с ноги на ногу и нервничая. Мужчина, который наконец был найден, грузно начал подниматься по веревочной лестнице. Он казался абсолютно не похож на того, кого я ожидал увидеть. Я никогда не встречал никого, кто бы меньше походил на грека, – этакий рыжеволосый гигант с огромными свисающими усищами и в расшитой, отороченной мехом куртке, надетой поверх кольчуги. За плечом – невероятных размеров топор. Он бурно поприветствовал меня. Но по-английски он говорил с американским акцентом.

– Привет. Гаштейн Гальгримсон, исландец. Спатарокандидат , посланник Варяжской дружины. И конечно, рыцарь-командор Санграаля, к вашим услугам. Даже если это означает, что придется следовать за вами в это чертово логово. Мы смогли выделить только десять человек, но среди них один рыцарь, четыре оруженосца и пять кандидатов, которые служат здесь в качестве катафрактов. [111]

– Годится! – одобрила Элисон, препровождая разношерстную группу на корабль.

Среди них оказалось несколько светловолосых, как Гаштейн, а пятеро катафрактов были низенькие, темноволосые и походили на греков. Все они были заляпаны кровью, которая явно принадлежала не им. Некоторые бросали любопытные взгляды на меня, явно не рыцаря, которому должны были подчиняться, но при этом вид у них был такой же угрюмый и спокойный, как и у их вожака.

– Эй, сигаретки у кого-нибудь не найдется? – осведомился Гаштейн.

– У меня где-то несколько сигар завалялось, – отозвался Джип.

– Только не на дирижабле, пожалуйста, – отрезала Элисон. – Придется тебе его извинить, Стив, он ведь из тысяча девятьсот сорок восьмого года. А тогда все дымили дни и ночи напролет.

– Грааль помог мне избавиться от этой зависимости, – вздохнул Гаштейн, – но после десяти лет питья разбавленного греческого вина невольно возвращаешься к прежним привычкам. К тому же что случится от одной сигаретки? Водород-то ведь в гондолу не попадет.

– Нет! – сказала Элисон твердо. – Увози нас, Джип, пока он тут все не разнес.

Джип легонько тронул дроссель и крутанул штурвал. Элисон встала к панели управления.

– Сейчас летим на северо-северо-восток, Джип, снова во Францию, на северо-западное побережье весной тысяча четыреста пятнадцатого года – осада Кале, правление Генриха Пятого.

Снова темнота, дым, пламя и крики, а на этот раз еще и грохот, и треск пушек. Горьковатый запах пороха даже до нас долетал, хотя мы все еще скользили над блестящей гладью Канала. [112]

– И какое отношение все это имеет к цивилизации? – недоуменно спросил я.

– Генрих пытается объединить Англию и Францию, вот так-то, – торжественно ответил центурион. – Очень неплохой человек, по меркам своего времени; уж всяко лучше, чем французский дофин. Но он умрет молодым, его вассалы передерутся, и тут появится эта Жанна д'Арк, которая посадит никчемного дофина на французский трон. Бр-р-р!

Я посмотрел вниз, на бойню, которая там разворачивалась. На моих глазах из крепостной стены вырвался язык пламени и оставил в парапете дымящуюся дыру. Что хорошего из всего этого может получиться, даже если рассматривать это с исторической точки зрения? Но, наверное, подобное все равно случилось бы; приятнее думать, что в этом был хоть какой-то смысл.

Сквозь грохот, огонь и противный моросящий дождик несколько забрызганных грязью фигур, спотыкаясь, бежали к берегу, где мы приземлились. Все рыцари, которые находились здесь, отправились с нами. Мы поднялись в воздух и скользнули назад в тени, отбрасываемые этой страной и эпохой, длинные и кровавые тени. Они хаотично смешивались с другими, но Джип умелой рукой провел нас между ними. К жаркому пламени средневековой Германии, чтобы подобрать и наемников-ландскнехтов в ярких одеждах, которые были вовлечены в междоусобные распри. Затем мы приземлились между телегами с оружием и награбленным добром на пропитанной кровью грязи придунайских пастбищ душным августовским днем 1526 года, где несметные турецкие войска смели с лица земли последние остатки венгерской армии, решив, что это всего лишь авангард. В это время началась гроза, небеса разверзлись, и молодой король нашел смерть в вышедшей из берегов реке. Нам удалось обнаружить крошечный отряд всадников, один из многих, предпринимавших последнюю отчаянную попытку сопротивления. Услышав о нашей миссии, они отправились с нами.

Возможно, мы слегка задержали турок, когда те увидели «Голубя», вздымающегося, подобно знамению, меж сверкающих молний.

И дальше – в объятые печалью пределы России 1609 года, где тлели огоньки междоусобиц, на земли, потрясенные годами голода и гражданской войны, разразившейся после смерти царя Бориса, чтобы забрать с собой польских кавалеристов из армии короля Сигизмунда – свирепых изящных воинов с изогнутыми саблями, похожими на те, с которыми их потомки бросятся в последний бой против немецких танков. Оттуда – в те же земли, только столетием позже, когда Петр Великий нанес поражение шведам под Полтавой, а король Карл бежал и обрел изгнание и смерть.

Снова и снова над землей поднимался дым, текла кровь, люди жили, умирали, возвышались или падали, и судьбы континента решались силами, которые не мог бы постичь ни один человек, попавший под их власть.

Борьба становилась все ожесточеннее, хотя в армиях было больше порядка и их возглавляли люди, поднявшиеся высоко на пути почестей и власти. Мы незамеченными проскочили сквозь метели к югу от Москвы, чтобы найти русских партизан, которые преследовали отступавших французов. Крестьяне и дворяне сражались бок о бок, чтобы пробить первую брешь в мечте Наполеона. Затем мы приземлились в дымном, объятом пламенем Лейпциге теплым октябрьским днем 1813 года, чтобы подобрать шотландских пехотинцев, которые теснили французских cuirassiers. [113] Мы пришли на помощь баварским уланам, когда те кинулись прямо на прусские штыки, – это были последние дни австро-венгерской войны, и Бисмарк выковывал будущее из крови и железа. Мы спустились вниз посреди клубящихся облаков газа, чтобы разглядеть французскую кавалерию на Ипре, причем и люди, и лошади были закутаны в вонючие, пропитанные газом плащи с капюшонами. Пятеро или шестеро из них отправились с нами. Я с грустью смотрел, как они сорвали с себя и выкинули подальше ненавистную одежду, и удивлялся их хладнокровию. Если они погибнут с нами, все решат, что они сгинули в этих отвратительных смертоносных дымах в трясине, содрогающейся от падающих снарядов. Но если они уцелеют на Брокене, то смогут вернуться сюда.

Наконец мы полетели среди холмов на севере Италии, чтобы забрать маленькую группку мужчин и женщин в грубых лохмотьях и потрепанных шляпах, с длинными ножами за поясом, пулеметами Стена и захваченными «шмайсерами» в руках, – партизаны продолжали бороться, несмотря на то что их отряд был уничтожен. Я мог легко представить себе таких людей спускающимися по склону холма в Греции или Франции или пробирающимися по ледяным болотам России. Они выглядели свирепо и одержимо, как те, кто видел слишком многое, слишком много «превентивных мер» и «неизбежных расправ» в беспомощных деревнях, и в итоге был вынужден отвечать не менее жестоко.

И все они – и обреченные на смерть венгры, и французские кавалеристы – все, чьи жизни могли внезапно вспыхнуть и исчезнуть, подобно мотылькам в огне лампы, были готовы вернуться из кошмара Брокена, к кошмарам, созданным человеком, какими бы безнадежными ни были поставленные перед ними задачи и нереальными цели. Ведь, поступая так, они могли хоть немного улучшить положение вещей или по крайней мере не дать ему ухудшиться. Шансы на успех у них имелись: ведь благодаря им все могло измениться, они могли бы, возможно, спасти жизнь сотни человек, среди которых мог оказаться один способный потом спасти еще миллион. Никого из этих людей не принуждали, никому не отдавали приказаний; это были люди, которым была явлена истина, и в свете ее их жизнь, а если нужно, то и смерть обретала высокий смысл. Многие из них прожили уже очень длинную жизнь, намного длиннее, чем жизнь обычных людей. Но вместо того чтобы жадно хвататься за оставшееся, они рисковали ею, чтобы помочь другим, чувствуя, что таким образом в некотором смысле лишь возвращают долг. Ни Грааль, ни его последователи не разбрасывались жизнью бездумно, но, если приходилось, они вполне могли в интересах других поставить на кон свою собственную жизнь.

Я задумался над этим, задумался, смогу ли я когда-нибудь мыслить таким же образом. Я уже видел близкое к бессмертию состояние, которое становилось возможным на Спирали, и от этого мороз пробегал по коже. Возраст приносил с собой перемены; и эти перемены, какими бы положительными они ни были, означали, что ты уже больше не совсем человек. Они расширяли твою природу, сосредоточивали твои возможности, повышали твои способности, выделяя то, что являлось самым важным в твоем внутреннем мире. Иногда это было хорошо, как в случае с Джипом и Молл; но гораздо чаще это влекло за собой уродство. Это могло привести к самообожествлению или к иным непостижимо отвратительным вещам. Что-то в этом роде случилось с Катикой, хотя ей каким-то чудом удалось вырваться, отпрянуть от края пропасти, но та всегда оставалась рядом, в нескольких шагах впереди, пока наконец не призвала ее к себе опять. Вечная жизнь за такую цену меня не особо прельщала. Лучше довольствоваться обычной жизнью и разумно распоряжаться ею; она может оказаться вполне сносной. Как, например, моя, с точки зрения большинства людей, – так почему же, черт возьми, я пожелал большего? Почему меня неудержимо тянуло на Спираль все эти годы, хотя я всегда вел себя с ней как дилетант, играл с ней, никогда по-настоящему не погружаясь в ее пучины? Может быть, потому, что я действительно хотел чего-то еще – чего-то такого, например, как сила, и вера, и целеустремленность, которая была в этих людях?

– …Пятнадцать, шестнадцать! – считала Элисон. – Все, достаточно! Бери курс на север, Джип, не будем останавливаться в Сталинграде.

– Слава тебе, Господи! – воскликнул Джип, который во время Второй мировой войны принимал участие в проводке конвоев по Северному морю. – Отморозить себе там задницы, если их прежде не успеют продырявить фрицы…

Элисон покачала головой:

– Мы бы искали как раз среди немцев. Оберштурмбаннфюрера Эвальда Хольцингера, во-первых, и кое кого еще.

– Обер… – Джип на мгновение потерял дар речи. – Да это же эсэсовское звание! Во что вы, ребята, черт возьми, играете?

– В очень жесткую игру, – отозвалась морщинистая женщина-партизанка средних лет. – Я надеялась, что Эвальда отправят к нам в Италию, вместе мы могли бы предотвратить большую резню. Но в Сталинграде еще сложнее.

– Видишь ли, – проговорила Элисон мягко, – иногда необходимо, чтобы хорошие люди выступали на стороне зла, чтобы повлиять на него или по крайней мере сделать его меньшим злом. Даже СС в свое время было не совсем безнадежно.

Мы с Джипом обменялись довольно красноречивыми взглядами.

Я пошел за партизанами, и мы поднялись на главную галерею, которая огибала центральную часть корабля и представляла собой ажурные металлические платформы, они так и задрожали от напора двигателей, когда мы повернули на север, снова попав в тени Все были там – рыцарь и оруженосец, мещанин и крестьянин, сбившиеся в кучу в спертой атмосфере, где царил запах крови, пота и лошадиного навоза. Рассевшись по скамьям, они тихонько шутили на тему, какие запахи каждый из них принес с собой и в какую историческую эпоху было больше вшей. (Победила Византия благодаря своим бюрократам.) Они произвели на меня огромное впечатление, эти свирепые и убежденные борцы, силе которых позавидовали бы морские пехотинцы и самураи, хотя от них вовсе не веяло агрессивностью воинственной касты. Наоборот, в них ощущалось даже некое изящество, когда они говорили, обмениваясь новостями о друзьях, успокаивали беснующихся в обтянутых проволочной сеткой стойлах лошадей, поспешно перекусывали тем, что мы им приносили, или пытались задремать, насколько это было возможно здесь. Некоторые обращались ко мне с вопросами о том, что приключилось с копьем. Вспомнив об Элисон, я предложил устроить брифинг. Они рассудительно закивали, и я позвал ее, свесившись с трапа:

– Элисон, на минутку! И если можно, попроси кого-нибудь, чтобы распаковали эту карту!

Я несколько удивился, что Элисон не поднялась к нам. Вместо этого она закрыла панель управления, сменила Джипа у штурвала и наклонилась к переговорной трубе:

– Внимание всем! Через две минуты состоится брифинг по вопросу случившегося с копьем и о том, что мы по этому поводу собираемся предпринять! – Она посмотрела на меня, усмехнулась и добавила: – Из первых рук, верно?

Я обвел взглядом все эти напряженные, ждущие от меня чего-то лица и нервно сглотнул, желая куда-нибудь исчезнуть, перенестись далеко-далеко отсюда. Это были рыцари Санграаля, его ревностные последователи; а я играл объектом их веры и преданности. Мне предстояло побегать, и довольно быстро, – разумеется, в переносном смысле, но, может быть, и в буквальном.

Но, с другой стороны, я всю жизнь устраивал презентации, и здесь было почти то же самое: загнать бычка в клетку. К тому же здесь была Молл, она сидела рядом и пронзала меня насквозь взглядом своих недоверчивых зеленых глаз. Рыцари большую часть времени сидели молча, лишь иногда подкидывая мне вопрос-другой. Лишь рассказывая о своем участии в краже, я получил несколько странных взглядов, но больше такого не случалось. Но когда я рассказал им о капитане и вертолете, по их рядам пробежал рычащий гул, звук совершенно ужасающий. Почти все, как мне показалось, знали Драговика, и если бы он услышал это, я думаю, он бежал бы на край земли или сразу перерезал бы себе горло. Так, наверное, воют небесные псы, и я был рад, что они выли не из-за меня. Наконец все стихло, и они задали мне еще несколько вопросов, покивали головами и потерли пальцами подбородки, а Гаштейн еще раз попытался выпросить сигаретку.

– Они приняли тебя как командира, – прошептала Молл мне на ухо. – Не сомневайся. Это хорошо.

– Но с трудом верится!

Да, они приняли меня – не покорно, не почтительно, но с уверенностью, которой я даже отдаленно не заслуживал.

– Я хочу сказать – такие люди!

– О да, свирепые и беспощадные. Но знаешь… – ее глаза засверкали в темноте, – я ведь такая же! И я следую за тобой, мастер Стефан. И штурман такой же. Да и ты сам тоже жесток и скор на расправу и горд, как ястреб, когда гнев овладевает твоим разумом. Если ты сможешь поглубже заглянуть в себя, тебе найдется мало повелителей. Кроме одного, я думаю.

Она обнажила в усмешке свои крупные зубы и ткнула меня локтем в бок с такой силой, что у меня чуть не треснули ребра. К тому времени, когда ко мне вернулся дар речи, она уже была такова, сбежав по трапу вниз.

Почему-то, несмотря на отчаянность положения, я внезапно ощутил удовлетворение. Если все эти бойцы приняли свою судьбу такой, какая она есть, и решили стоять до конца, неужели я могу поступить иначе? Если они считают меня своим вождем, я должен сделать ради них все. Рядом со мной Молл и Джип – и еще Элисон. Ради них я должен сделать еще больше. Какие бы силы ни скрывались во мне, мои товарищи вправе на них рассчитывать.

Облака пролетали мимо нас, целые бастионы из облаков, облачные башни, фантастичные воздушные замки, огромные крепости, сотканные из заоблачной истории и туманных идеалов. Они нависали над нами, как все трудности, с которыми я когда-либо сталкивался, как все высоты, которые я когда-либо надеялся покорить, – серые и неприступные, какими их только могло нарисовать воображение. Все жизненные уроки, экзамены, колледж, хороший диплом, подходящая работа, подписание выгодных контрактов, повышение по службе, запуск моего детища, «Си-Трана», – туман, все сплошной туман. Вязкое покрывало, заслонявшее действительно важные вещи. Они превратились в обольстительные фантомы, которые я мог догнать и поймать, но которые тут же пропадали в руках и не оставляли ни удовлетворения, ни настоящего чувства победы, ни твердой почвы под ногами.

И вот однажды, ведомый неясными побуждениями, я попал на Спираль. Здесь, в этом вечно меняющемся калейдоскопе пространства и времени, реальных событий и легенд, я столкнулся с настоящими трудностями, с настоящими приключениями, за которые жизнь была наградой или расплатой. Другие люди, мои знакомые, переходили, подобно мне, эту границу – мой коллега Дейв, моя бывшая подружка Джеки, – но только для того, чтобы поспешно отступить назад. Увидеть и отступить, закутаться в Сердцевину, как в спасительное одеяло. Дейв давно обо всем забыл; я надеялся, что с Джеки такого не произошло, что она хоть что-то помнит хотя бы из-за меня. А я, как и Элисон, я разрывался на части, боясь отвергнуть то, что, как говорил мне рассудок, было твердой, прочной и единственно возможной реальностью. Теперь, когда я готовился попасть в самую отвратительную бесовскую западню из всех, с которыми я уже имел дело – а к этому времени у меня их накопилось уже довольно много, – все сомнения испарились. Это Настоящее было здесь, по крайней мере для меня. Здесь я действительно жил, существовал. Моя прошлая жизнь, казавшаяся в свое время такой привлекательной, такой важной, оказалась лишь иллюзией. А воздушные замки, высившиеся здесь, были абсолютно реальны.

Джип крутанул штурвал, и мы пошли на снижение. Облака стали тоньше и превратились в летящие узкие ленты, мы же теперь летели на запад, прямо к последнему взгляду умирающего солнца. Я встал рядом с Джипом, и меня качало от легких толчков, сотрясавших корабль.

– Уже здесь?

– Ясное дело. Ближе не подобраться: спугнем их.

– О'кей. Оставайся в нижнем слое облаков, – предупредил я его. – Скрывайся, пока это возможно, маневрируй – в этом наша надежда.

Он усмехнулся; зубы его едва ли не выбивали дробь.

– Не-а. Надежда не в этом, а только в тебе. Не забывай.

Я вцепился в медные поручни и вперил угрюмый взгляд в иллюминатор. И не я один; до меня доносились легкие шорохи, пробегавшие по кораблю и слышные, несмотря на тихое постукивание мотора. Тусклый горизонт поглотил солнце, обесцветил небеса, и все окружающее обрело свинцовую окраску. Свет в кабине был выключен, и мы погрузились во мрак. Это была земля, которую искромсали огромные древние ледники, просторная гористая местность, изрезанная лентами рек, на фоне бледных облаков неровные зубцы древнего горного хребта Гарц казались темно-серыми, а над ними, в два раза превосходя их по высоте, устремлялась вверх огромная гора. Из венчавшей ее короны лесов выступал главный пик, голый и отвесный, а его выступы и ущелья поблескивали сероватым снегом. Вихревые воздушные потоки гнали облака вокруг вершины, а она пронзала их, разбрасывая, разрывая в клочья и откидывая в сторону всходившей луны.

Я видел Брокен раньше, в Сердцевине. Даже там он производил мрачное и величественное впечатление, нависая над маленьким уютным городком в долине. Только прелесть железной дороги в горах Гарца с ее сохраненными в первозданной красоте старинными паровозами смогла заставить меня подняться сюда – меня, бедного студента, путешествующего по Европе по льготному билету. Да, гора уже тогда произвела на меня впечатление. Густой зеленый лес, покрывавший ее склоны внизу, был все еще заметно разделен неровными шрамами, похожими на следы от юнкерской сабли, там, где так недавно были воздвигнуты пограничные укрепления, отделявшие Восточную Германию. Голые ничейные земли, на которых только теперь начинала появляться зелень; громадные утесы, вокруг которых кружили огромные птицы; костлявые склоны пика, на вершине которого стояло казарменного вида строение, увенчанное острой антенной, установленной здесь, чтобы сигналы пограничных раций были более четкими, а для всех прочих блокировались.

Тогда я задержался здесь совсем ненадолго, решил, что нужно купить открытки с местными видами (я так этого и не сделал), и потащился по склону в городок. На уме у меня были только гостиница для студентов и девчонки, которых я мог там встретить. Ну и местная Bierstube. [114] Вот и все – никакого загадочного холодка, никаких знамений, ничего. Ничего, что содержало бы хоть малейший намек на таинственное появление этой горы из пентаграммы у Лутца. В тот раз я бы хохотал до потери пульса над возможностью такого превращения, но теперь мне было совсем не до смеха.

На небе сияла полная луна, и ее призрачный свет падал на жуткие очертания. Словно саваном покрытый, лес был дремуч и темен, представляя собой скопление изломанных, раскиданных по всему склону, перекошенных деревьев, будто сцепившихся и застывших в нескончаемой смертельной схватке. Кружащиеся сгустки тумана обволакивали кривые сучья, прильнув к ним подобно призракам, а между ними вились клубы дыма, поднимавшегося с земли. Тени деревьев озарялись огоньками – бледными, нездоровыми фосфоресцирующими огоньками желтого и зеленого цвета, иногда вдруг загоравшимися актинической голубизной, от которой глазам становилось больно, а порой мигавшими алыми искорками рубинового оттенка свежей крови, что вспыхивали прямо в дыму. Сверкающие белизной лунные лучи пробивались сквозь черноту ночи, выхватывали лишь какое-то непонятное хитросплетение ветвей, и темнота тотчас поглощала их. Лесной шум долетал даже до корабля, хотя расстояние было нешуточное, превращаясь в сплошной гул, прерываемый невероятно глухими, неторопливыми звуками, которые, казалось, исходили от самой горы, а приносил их к нам завывающий ветер. Сквозь эту невнятную какофонию время от времени прорывались какие-то отдельные звуки: внезапное причитание на разные лады, резкий звон или стук, как будто молота по наковальне. На фоне огней беспрерывно носились тени, быстрые всполохи движения, то вздымающиеся, то опускающиеся чуть ли не ритмично, подобно огромной колышущейся сети из лент, то вздымающихся аркой из глубин вверх, то снова падающих. Возникало ощущение, что гору окружила стая собравшихся отовсюду летающих существ – мотыльков, а может быть, чудовищных летучих мышей. И надо всем этим вздымался голый остроконечный пик с выступающими гранитными утесами, невероятные очертания которого отбрасывали в свете луны жуткие тени, падавшие на полотно тумана.

Чувство, которое прежде всего вызывала эта картина, – ужас. Несмотря на расстояние, он проник в мою душу, причем так же глубоко, как в тот раз, когда он исказил пространство и время, чтобы затащить нас в логово этого гнусного муравьеда. Ужас все усиливался, это всепроникающее, леденящее чувство, казалось, высасывает у меня из костей мозг. Отчасти оно было вызвано самими размерами горы, которая снизу доверху дышала той неведомой жуткой силой, которая на ней жила. Но за всем этим скрывалось нечто большее; внутренне я весь как-то сжался, и в то же время что-то во мне, что было смелее, но гаже, ликовало и любопытствовало. Именно этого я больше всего и боялся. Я машинально вытянул вперед руку и почувствовал, как ее крепко схватила другая рука. Рядом со мной стояла Элисон.

– Логово льва, – прошептал я. – Слишком это смахивает на самоубийство. Жаль, что нельзя приземлиться немного подальше.

– Лучше бы намного подальше, – согласилась она. – И приземлиться за каким-нибудь укрытием. Но этого, увы, не будет.

– Знаю.

Одна из наиболее могущественных сил Края перенеслась сюда и спустилась на землю. О том, что она может сделать, если потревожить ее покой, и говорить не стоило. Единственной нашей надеждой было появиться там быстро и внезапно. И если нам удастся вернуть копье, то придется даже с…

– Даже с этим , – негромко произнесла Элисон, и вдруг я со всей отчетливостью осознал, что мне безумно не хочется, чтобы она даже близко подходила к этому месту. Время меня ничему не научило; очень часто случалось так, что едва только я начинал понимать, как сильно ценю что-то, – тут же терял это что-то. Или кого-то. Я отпустил ее руку, крепко обнял ее за плечи и притянул к себе. Она с удивлением посмотрела на меня.

– Останься на корабле! – произнес я твердо. – Кто-то должен…

Она беззвучно улыбнулась своей полуулыбкой:

– О, Стив, ты ведь понимаешь, что я не могу так поступить. Я – рыцарь Санграаля! Это значит для меня больше, чем что бы то ни было, чем все остальное. Это дело чести.

– Ну и черт с ней, с этой честью! – пробурчал я, а она чуть не расхохоталась в ответ, обхватила меня за пояс и по-дружески стиснула. Я резко повернулся к ней, прижал к себе крепко-крепко и поцеловал – тоже довольно крепко. Кроме Молл, она была единственной женщиной, к которой мне не пришлось при этом наклоняться. Она всем телом прижалась ко мне, гибкая, стройная, мягкая – мягче, чем я думал, даже когда она напряглась от неожиданности. Я почувствовал, как ее руки дернулись, будто желая оттолкнуть меня; но вместо этого они притянули меня еще ближе. Ее сухие губы раскрылись, и они больше не были сухими. Она шевельнулась, и я ощутил ее всю, почти ощутил мягкость ее кожи, как будто между нами не было даже одежды, как будто нас спаяло воедино невыносимой жарой, царившей на корабле. Моя рука поднялась к ее шее, и я запустил пальцы в ее коротко остриженные вьющиеся волосы, приподнял их и засунул за форменный воротничок. Другая моя рука медленно скользнула по ее спине…

Человеку необходимо дышать даже в самые неподходящие моменты. Мне не хватало воздуха, губы крепко прижались к ее зубам, но она не хотела меня отпускать. Ее руки были сильны, как стальной трос. Я высвободился и заглянул в ее широко раскрытые от изумления темные глаза. Почему, ради всего святого, я считал эту женщину простушкой? Наверное, из-за постоянного сочетания гнева и мстительности, а еще из-за того, что этот образ остался в памяти и мешал мне видеть ее. Но теперь образ тот стерся, и я смотрел на реальную Элисон: темные глаза, которые всегда были прищурены, вдруг раскрылись, овал лица стал мягче, благороднее и за счет этого твердый подбородок и пухлые губы стали выглядеть гораздо привлекательнее. Широко распахнутые глаза, полураскрытый от удивления рот, взъерошенный и несобранный вид как нельзя лучше подходили к ней. Лицо ее было по крайней мере таким же красивым, как половина лиц, которые я видел так близко, и красивее, чем я или кто-то иной того заслуживал, потому что в нем было нечто большее, чем просто красота. Она не вырывалась, ничего не говорила, лишь смотрела на меня. Я не мог придумать, что сказать; для подобных ситуаций у меня существовала по меньшей мере сотня фраз-заготовок, но все они были дешевкой, преснятиной и заведомой ложью. Я боялся что-нибудь сказать; почему-то казалось, что это имеет слишком большое значение. И тут мне на помощь пришел Джип:

– Эй, на палубе! К западу от нас навигационные огни!

Мы отскочили друг от друга, все так же глядя друг другу в глаза, затем резко повернулись к рубке и товарищам, о которых успели совершенно забыть. Может быть, они и не заметили нас в темноте, может быть…

Темнота, небо, огни. Я взял себя в руки и посмотрел туда, куда указывал Джип, на едва мерцавший на западе над горизонтом огонек.

– Ты уверен? – прошептала Элисон, судорожно хватаясь за бинокль.

Но она еще не договорила свой вопрос, а ответ был уже очевиден, и перед нами предстало собрание еле видных светящихся точек, окружавших один крупный и ярко мигающий огонек; сквозь непрерывный шум леса и мягкое урчание наших двигателей нарастал далекий низкий звук, хорошо различимый грохочущий гул, который мы уже слышали на штутгартской свалке.

– Джип, – прошептал я, – ты меня поражаешь. Я думаю, ты сумел бы найти обратную дорогу даже в те времена, когда произошел Большой Взрыв. [115]

– Может, и так. Но я могу проложить курс между первой и второй мыслями девушки о ее возлюбленном, а это посложней будет. И подводных камней больше.

Элисон тихонько ойкнула.

А я весь сосредоточился на приближающейся машине. Она была больше, чем я думал: быстроходный с вытянутым корпусом вертолет из тех, которые любят нефтеразведочные компании и наркодельцы.

– Он летит очень низко, – сказал я Джипу. – Почему? И медленно. У него должны быть для этого какие-то причины.

– Да уж. А вот только где он собирается приземлиться?

Мы внимательно осмотрели окрестности. Всюду был густой лес, никаких просек или полян не наблюдалось. Элисон нахмурилась:

– Значит, они сядут на вершине… Если только… Так и есть, смотрите!

У самой кромки леса, под одной из гранитных скал, оказалась широкая площадка, наполовину скрытая хитросплетением искореженных сосен.

Мы наблюдали за всем этим с высоты облаков, боясь лишний раз даже вздохнуть, а огромный вертолет кружил над лесом, явно собираясь идти на посадку.

– Скорее, Джип, – прошипел я, но они с Элисон уже были у панели управления.

Под прикрытием облака дирижабль стал быстро, но плавно снижаться, так что любой случайный наблюдатель вряд ли смог бы увидеть это. Я решительно отдавал приказы, но тут началась неразбериха, когда рыцари выкатили небольшую пушку и тут же зарядили ее. А мы все продолжали снижаться, теперь уже медленно, как падающий лист, пока нам не показалось, что лес вот-вот дотянется до нас и поглотит, как морская анемона глотает рыбу.

– Эх, пристрелить бы этого ублюдка прямо в воздухе! – пробормотал один из оруженосцев, принимавший участие в Первой мировой войне. – С копьем-то ничего бы не случилось!

Элисон нахмурилась:

– А тебе, что, хотелось бы его потом разыскивать? Прочесывать все это внизу?

Оруженосец вздрогнул:

– Конечно нет! И очень скоро у меня появились бы в этом деле конкуренты, могу поспорить.

– Никаких споров, – прошептал я. – Теперь тихо!

Дирижабль слегка закачался, и я услышал легкий царапающий звук – это верхушки сосен задели дно гондолы. Двигатель вертолета загрохотал, когда машина перешла в состояние парения, а затем понемногу начал стихать, когда она опустилась на голый участок горы. Стоило ее шасси дотронуться до каменистой почвы, с которой взметнулись облака пыльного гравия, как на опушке леса возникли некие фигуры и немедленно бросились к вертолету. Пугающие фигуры, несмотря на свои человекоподобные формы. Большинство из них были похожи на гигантских прихвостней Ле Стрижа, но некоторые были еще гнусней – этакие монстры, от высоты и толщины которых охватывал ужас. Они размахивали своими раздувшимися лапами и неслись вперед; ноги их превратились в колодообразные крепкие обрубки, для того чтобы быть в состоянии выдерживать такую тяжесть. Эта смешанная раса демонов, людей и каких-то иных существ достигла высшей стадии развития во взрослых особях детей ночи – огромных, грубых, по-звериному сильных великанах. Со стороны казалось, что вертолет по какому-то странному стечению обстоятельств занесло на одну из кошмарных иллюстраций в старых изданиях сказок братьев Гримм. Но вот дверь машины распахнулась, на землю спрыгнула знакомая фигура и уверенно пошла вперед; под мышкой у него поблескивал металлический футляр. Должно быть, у капитана было больше самообладания, чем я предполагал, даже если эти существа были на его стороне.

– Сейчас! – Я хотел, чтобы мой возглас подействовал воодушевляюще. Но он прозвучал как крик евнуха – фальцетом. – Давай, Джип, вперед!

Рука Элисон опустилась на панель управления; Джип запустил дроссели и крутанул штурвал. Мы приземлились прямо за той скалой, незамеченными, как я и надеялся. И теперь мы начали подниматься, подобно ангелу-мстителю, над краем площадки. Гондолу зашатало во все стороны, когда своим дном она зацепилась за камни, но мы остались на ногах. Я прокричал приказ в переговорную трубу для связи рубки с хвостовой частью гондолы, затем распахнул переднюю дверь и спрыгнул вниз, едва устояв на каменистой почве Брокена. За мной выпрыгнула Элисон, а после нее Молл. Чудовища бросились к нам, скаля зубы; лица их были по-звериному дикие, кровожадные, с длинными клыками и узенькими глазками, злобно поблескивающими из-под нависающих лобных валиков. Они были живой пародией на человеческие существа. Из хвостовой части гондолы с грохотом вывалился широкий трап, заскрежетав металлом о камень. Чудовища вздрогнули от этого звука и отпрянули. Первые лошади быстро спускались по трапу, всадники низко пригнулись к седлам, чтобы протолкнуться в проем. Но это ни в коей мере не задержало их; их копья были уже приопущены, а сабли подняты. Застигнутые врасплох чудовища заревели и кинулись врассыпную, некоторые пытались спрятаться за деревьями. Драговик, такой же перепуганный, сперва кинулся вслед за чудовищами, а потом метнулся к вертолету. Не стоит и говорить, что там уже запустили двигатель, но он завопил, чтобы его подождали. Но напрягать голосовые связки ему не стоило: я уже отдал соответствующие приказания. Как только из дирижабля выскочила последняя лошадь, гондола развернулась, и из задней двери вырвалось пламя пушечного выстрела. Треск, взрыв, вертолет швырнуло вперед, а затем бросило на землю. Из двери помощника пилота выскочил кто-то, но его потянул назад зацепившийся за что-то шлем. Капитан остановился на секунду и в ужасе уставился на происходящее; затем увидел, что мы приближаемся, и развернулся, чтобы бежать.

Дикий вой прокатился по площадке: это вся масса гигантских детей с ожесточением обреченных кинулась на наших солдат. Некоторые были не меньше пятнадцати футов ростом, куда выше, чем гризли или белые медведи, и явно сильнее. Своими огромными кривыми лапами-руками они хватали боевых коней и запросто скручивали тем шеи или швыряли всадников о землю. Но копья и массивные сабли все-таки вселяли в них страх, так же как и стрелы катафрактов. А когда в самую их гущу угодил снаряд, те, кому удалось уцелеть, в ужасе бежали. В этой неразберихе капитан тоже попытался дать деру, но вслед за ним, стараясь держаться вместе, о чем мы договорились сразу, кинулись Элисон, Молл и я.

Драговик подпрыгнул, как горный козел, когда пуля просвистела рядом с его ухом; Джип, который к этому времени закрепил якорные цепи дирижабля, спрыгнул на землю и присоединился к погоне. Драговик извернулся, чтобы не попасть в его руки, и снова оказался на тропинке прямо перед нами. Мы кинулись к нему, решив, что он уже в наших руках, но столкнулись друг с другом, а он нырнул под спасительную тень деревьев.

Он бежал и кричал, звал на помощь, но помощь не приходила, а вот я оказался уже так близко, что мой меч полоснул его по изодранному мундиру и вырвал очередной кусок в виде полумесяца. И тут, так быстро, что я даже испугаться не успел, огромная серая завеса опустилась передо мной, клубы густого тумана окутали меня с ног до головы, и внезапно я со страхом осознал, что остался один.

Я осторожно шагнул вперед. Нога моя скользнула на каком-то мхе или лишайнике. Я схватился за ствол дерева и тут же отдернул руку, ощутив слизь.

– Элисон! – заорал я. – Молл! Джип? Сюда! Держитесь вместе!

Но мой голос будто выпил туман. Из пелены появился темный силуэт – и тут же блеснул меч. Удар был быстрый, как молния. Я парировал его, как мог, покачнулся, отпрянул назад и увидел, как блеснули глаза Драговика. И снова едва успел отбить удар, чтобы спасти свою шею. Я попытался напасть сам, но был тут же отброшен назад с силой, от которой мое запястье едва не переломилось, и чуть не был застигнут врасплох новым ударом.

Меня объял панический страх, я со всей отчетливостью осознал, что Драговик и вправду гораздо лучше меня владеет мечом и обладает не меньшей физической силой, – стало быть, у меня перед ним нет преимущества в ловкости или выносливости. Но как насчет нервов? Я сделал устрашающий выпад, целясь в голову, и издал жуткий надломленный крик, похожий на вой волка. Его меч дрогнул, уже коснувшись моего, он отпрянул назад и скрылся в тумане. Непонятно откуда раздался еще чей-то голос, приглушенный, как будто кричал кто-то очень далеко; я не мог понять, кто именно кричит. И снова на нас опустилась тишина.

Я всей душой ненавидел туман, особенно с тех пор как столкнулся с ним у Врат. Я шагнул вперед – и что-то возникло передо мной, огромное, бесформенное, фантастическое. Я завопил и полоснул по нему мечом. Мой меч пронзил туман, и я чуть не упал на землю. И снова оно появилось, на этот раз сбоку. И снова я ударил по нему, и снова там ничего не оказалось. Я сделал несколько шагов, увидел толстый ствол дерева и прижался к нему спиной. Ничего – и вдруг оно снова возникло прямо передо мной. Я прыгнул на него, отчаянно размахивая во все стороны мечом, и на этот раз упал. Острый выступ скалы больно ударил по моим почкам, в голове поплыло. Я перекатился на спину, и снова надо мной нависло нечто . Мой меч лежал в нескольких футах от меня. Я схватил камень, на который упал, и кинул его, но из этого ничего не вышло. Камень пролетел сквозь это нечто и свалился куда-то вниз. Грохот удара эхом отозвался откуда-то с немалой глубины. Я схватил меч и пополз вперед на четвереньках. Я кинул еще одну глыбу, и через какое-то время раздался очередной звук падения. Я повалился на землю, обливаясь холодным потом. Что бы это ни было, но оно чуть было не сбросило меня со скалы весьма внушительной высоты…

– Ничего особенного, самая обычная галлюцинация.

Я вскочил на ноги, ругаясь на чем свет стоит, и принялся дико озираться по сторонам. Голос прозвучал прямо рядом с моим ухом.

И снова он раздался, безличный и холодный:

– Ты, что, никогда не слышал о спектре Брокена? Всего лишь эффект игры света и тени.

– Стриж?

– A votre service, comme toujours, mon seigneur. [116] Ho будь добр, объясни мне одну вещь, мой мальчик. Если ты не можешь справиться и с такой малостью, то как же надеешься выступить против силы, которая населяет эту гору?

Его голос чуть не заглушил тихий шорох у меня за спиной. Я обернулся как раз вовремя. Меч капитана, удар которого предназначался для моих многострадальных почек, скользнул по моей левой руке, оставив неглубокий порез, и я неловко отлетел в сторону Следующий удар пришелся по касательной; на сей раз острие меча пересчитало мне ребра. Я закричал от боли и сделал выпад, такой, какой должен был сделать он; он-то пытался сделать мою смерть болезненной и небыстрой Он торопливо пригнулся, и мой удар не достиг цели.

– Сейчас мне на помощь придут остальные! – прошипел капитан откуда-то сбоку. – С минуты на минуту! И тебя с твоими друзьями порубят на кусочки в ваших туманных ловушках! Разрубят на мелкие кусочки! Как такое тебе, а?

Потирая покалеченный бок, я ничего не ответил. В тумане раздались чьи-то голоса, но я не обратил на них никакого внимания.

– Was sagt er denn daran? [117] Ты меня слышишь?

Теперь я знал, откуда они доносятся.

А капитан внезапно бросился на меня, причем совсем не с той стороны, с которой я ожидал, и замахнулся мечом с целью немедленно убить, с чего и следовало ему начинать. Но удар был слишком предсказуемый. Клинок просвистел надо мной, прорезав туман. Я с легкостью присел на корточки и почти с самой земли нанес ответный удар двумя руками, вложив в него всю силу своего гнева и страха. Меч ударил в бок Драговика и рассек его от живота к плечу. В воздух, подобно знамени, взвился алый фонтан. Капитана подбросило в воздух и отшвырнуло назад. Он упал на землю, как мешок с картошкой, и забился в предсмертной агонии. Я опустил меч и прыгнул вперед, но одного взгляда на эту страшную картину было более чем достаточно.

И все же я испуганно отпрянул, когда его попытавшаяся было подняться рука опустилась вниз с металлическим скрежетом. Но оказалось, что его произвела вещь, которую он нес с собой. Я прыгнул, когда она с грохотом покатилась по камням, отчаянно схватился за заляпанный кровью замок и откинул крышку.

Я, наверное, должен был почувствовать важность момента или по крайней мере легкий трепет удовлетворения. Но я ничего такого не испытал; все было слишком серьезно. Копье светилось на мягкой подкладке, и его наконечник из обсидиана горел внутренним светом даже в этом неясном и смутном туманном мареве. Я набрал в легкие побольше воздуха, откинул все сомнения и сжал в левой руке древко. На ощупь оно казалось гладким как стекло, отполированное за несчетное количество раз, когда его брали в руки, – и кто знает, в какие руки оно попадало? От этой мысли меня вдруг охватил восторг, как будто я приблизился к пониманию чего-то удивительного. Я собрал все свое мужество и легко, но осторожно поднял копье из футляра.

Оно с легким свистом рассекло воздух, и туман отступил, стал постепенно растворяться и исчез вовсе. Я опустил руку и обнаружил, что стою на крохотном клочке каменистой почвы, на самом краю поистине огромной скалы. Под моими ногами, среди деревьев, все еще бушевала кровавая битва, а сама площадка, где приземлился вертолет, была устлана телами убитых. Подле меня, до странности близко, стояли Элисон и все остальные. К счастью, они были целы и невредимы и смотрели на умирающего капитана.

– Я же говорила, что ты сильнее, – тихо произнесла Элисон.

Но в голосе ее вряд ли ощущалось бы такое облегчение, если бы она всегда была уверена в этом.

Я покачал головой.

– Он чуть не прикончил меня! – задыхаясь, проговорил я. – И прикончил бы, если бы я вовремя не вспомнил про удар снизу!

– Дело не в том, чей меч лучше, – негромко возразила она. – Человек сильнее.

Тут она подняла глаза, и они широко раскрылись от изумления, когда она увидела, что я держу в руках.

Стараясь не задеть деревья, обступившие нас, я поднял копье высоко над головой. Изорванные клочья тумана внезапно слились в одну большую волну, рухнули и растворились в воздухе.

Гора возвышалась над нами. Она казалась теперь еще больше и ужаснее, чем раньше, когда мы смотрели на нее с высоты. Я в первый раз увидел ее так отчетливо, увидел, чем были эти огоньки и эти крутящиеся клубы пара, – и короткий момент триумфа и облегчения остался позади.

Дела обстояли не самым лучшим образом. Перед нами, удобно взгромоздившись на гранитный выступ скалы, сидел старый колдун Ле Стриж.

Глава 10

Огни, которые мы заметили еще с борта дирижабля, оказались кострами, разведенными по всему склону горы, и те из них, что были ближе к нам, можно было разглядеть. Костры горели перед огромными каменными глыбами, расставленными наподобие алтарей, вокруг которых плясали и бесновались тени, силуэты на фоне пламени, некоторые комичные, другие уродливые, многие ошибочно могли быть приняты за человеческие. Они кружились в приступе безумия, крича, кривляясь и извиваясь. Невозможно было разглядеть все, что происходило там, но очевидно было одно: там было нечто и пострашнее детей ночи – страшнее всего того, что мне довелось увидеть в темном туннеле , когда там появился уродливый лоа Дона Педро, страшнее, чем легионы мертвецов Рангды. Мне показалось, что я заметил тени с тонкими паучьими лапами и выступающими ребрами, глубоко посаженными в плечи головами, черные горбатые силуэты, которые тащили свои длинные руки за собой по земле или ползли на четвереньках, и что-то еще более странное, ползучее, копошащееся. Как же выглядит тогда само брокенское чудовище, здешний властелин, если это всего лишь его прислужники? Некоторые из них, казалось, каждое мгновение меняли очертания, а может быть, такое впечатление возникало от пылающих языков пламени.

Происходящее носило явно ритуальный характер; это было ясно, хотя о том, что ритуалы эти означали и в чем была их цель, я не имел ни малейшего понятия, да и не особенно хотел иметь. Неудивительно, что во времена Средневековья подобные обряды воспринимали как пародии на церковную службу, как намеренное богохульство. Так оно и было, но вообще-то они существовали вопреки всяким доводам здравого смысла. Я слышал где-то, что фетишизм и всякого рода магии, доведенные до предела, теряют всякое отношение к какому-либо полу, по крайней мере для посторонних, не посвященных в тайну. То, что я здесь увидел, говорило в пользу таких предположений, только все оказалось еще гаже. Как будто посреди всего этого сумасшествия ритуала была пустота, а его смысл составляло отсутствие всякого смысла; но даже пустота скрывала в себе крошечное ядро извращения, а грех и зло, заключенные в нем, были слишком запутанными, чтобы выставлять их напоказ. Но даже видимая часть ритуала была жестока.

Некоторые человеческие фигуры не танцевали и не скакали вокруг костров; их волочили за собой другие, еле бредущих, с обмякшими конечностями. Тени прыгали вокруг них, гримасничали, кривлялись; внезапно у ближайшего от нас костра что-то кинули в огонь, и он загорелся красновато-зеленым цветом. В этом нездоровом освещении я увидел лица: изможденные, больные и несчастные, с провалившимися челюстями, обессиленными, как их тела, так что на их впалые груди стекали темные нитки слюны. Их ноги и руки кровоточили, кишки волочились за ними по земле, они стонали, хотя из-за расстояния я не мог этого услышать. Они выглядели изможденными, и даже больше, – казалось, что их опустошили или использовали в каких-то целях, подобно углю, наполовину превратившемуся в золу, но не рассыпавшемуся, производящему впечатление ложной прочности, хотя ясно, что очень скоро он не выдержит и рассыплется. У прочих плясунов, человеческих и чудовищных, не было и намека на сострадание к этим измученным существам – они пихали и терзали их, швыряли, как мешки, в своей злости одержимо крича и смеясь. Это было отвратительно, как если бы пробуждались трупы погибших от чумы. Но то, что было над ними, оказалось еще страшнее.

Кружащиеся вихри, порхающие орды носились вокруг вершины, подобно сотканной из воздуха короне. Они двигались так быстро, что их было не рассмотреть, за исключением той «эскадрильи», которая носилась прямо у нас над головами, испуская дикие вопли и удушливый, тошнотворный запах. Я не мог понять, каким образом они умудряются парить так высоко над землей; в их движении не было ничего даже отдаленно напоминавшего полет, и они были похожи на копошащуюся массу угрей, которых несет поток. Или скорее на безвольных жертв ветра, который кидал, и бросал, и бил их друг о друга, не давая упасть. Даже когда ветер сталкивал их друг с другом, они царапали и рвали друг друга, сцепившись, как тонущие в бурном потоке люди, так что они представляли собой бесформенную кровавую массу с синяками и ужасными увечьями, на лицах их зияли пустые глазницы, не хватало то уха, то щеки, оторванных в схватке, и с них клочьями свисали мясо и изодранная одежда. Не только паника гнала их, когда они кидались друг на друга, пытаясь ухватить малейший обрывок впечатления, когда они сцеплялись или совокуплялись – лучшего слова для этого не найти, – но и безумие этого бесконечного движения в кипящем водовороте плоти. Одним из их неутоленных желаний, как это ни отвратительно, был голод; многие раздирали на части еще живую плоть, окружавшую их, и набивали ею свои рты, и я даже заметил, как некоторые из них лакают и сосут кровь своих сородичей и рычат на них, будто гиены. И все это разом – оживший гимн ненависти к человеческой плоти и человеческим чувствам, венчающий гору, подобно живой короне. Я не очень внимательно читал Данте, но вспомнил, что там описывалось нечто вроде этого. И я задумался, через какие вековые тайны прошел этот человек. О Босхе и Брейгеле я подумал несколько позже.

Теперь я понял, что за странные вихри овладели Катикой, вырвав ее из моих рук. Джипу стало плохо. Молл рукой прикрыла глаза. Элисон, крепко зажав кулаком рот, стала серее своей рыцарской формы.

Ле Стриж, холодно засмеявшись тоненьким голоском, щелкнул костяшками пальцев:

– Что случилось, леди и джентльмены? Храбрый штурман – его, что, укачало? Паладин, готовый исправлять недостатки человечества, – неужели она так побледнела от этой игры или просто вспомнила, с чего сама начинала? Госпожа рыцарь Грааля – я надеюсь, она-то не упадет в обморок при виде крови, nein? [118] – Он повернулся ко мне: – Но ты, мой мальчик, вот кто меня действительно удивил. Я-то думал, что это как раз смысл твоей повседневной жизни, да-да. Мир финансов и сделок, борьба за выживание, собака на собаку, бездушное, бесконечное спаривание и пожирание друг друга. Это настолько напоминает твою среду обитания, что я даже боялся, не придется ли тебя сдерживать, чтобы ты сам не бросился в этот водоворот событий.

– Нет, Стриж, – произнес я резко. – Нет, я бы этого не сделал.

Он хлопнул в ладоши:

– Ба! Некоторым людям никогда не угодишь. Впрочем, как бы там ни было, вы все вполне можете расслабиться и получить, насколько возможно, удовольствие, ведь больше вам ничего не остается делать. Ваша миссия провалена, эта толпа ваших рыцарей теперь в ужасе скитается по здешнему гостеприимному лесу, сбиваемая с пути видениями и иллюзиями. Их царапают чертополох и шиповник, они попадают в ловушки и страдают от последствий собственной невнимательности. А те, кого не выловят одного за другим, очень скоро станут так же беспомощны, как и вы.

– А как насчет этого? – Я опустил копье, держа его прямо перед собой, осторожно проверив ногой почву впереди себя, прежде чем сделать шаг. – В прежние времена ты бежал от одного его вида. Как ты думаешь, во что оно превратит все твои намерения?

Он пожал плечами и покрутил пальцами в презрительном жесте:

– Ах, мой мальчик, это пустяк. Совершенный пустяк. Здесь, на склоне Брокена, я вполне могу на некоторое время защититься от его ослабленной силы – на гораздо больший срок, чем мне это на самом деле понадобится. Видишь ли, меня никогда особенно не волновала эта вещица, вот только ее потеря чуть-чуть отсрочила исполнение моего замысла. Но, пожалуйста, оставь ее себе, если тебе так хочется, – нет, правда, очень прошу тебя.

Он уставился на меня своими холодными безумными глазами со странно напряженным – то ли злобным, то ли вежливо-просящим, выражением. Позади нас ветер гнул и ломал скелетоподобные деревья. Я еще немного опустил копье; я готов был кинуться на него, и старая каналья это каким-то образом понял.

– Мне придется тебя остановить, хотя тебе такое и не понравится, – произнес он резко. – Придется, если ты попытаешься сделать такую глупость. А ведь я все время пытался предостеречь тебя; как тебе известно, я не лишен чувства долга.

Элисон дотронулась до моей руки:

– Да он совсем спятил! Никогда по доброй воле он не сделал ничего, чтобы помочь тебе, и ты это знаешь! Мы это знаем!

– Истинная правда! – отрезала Молл. – Придержи язык, старый червяк, он нас не жалит.

– Меня это тоже касается! – произнес Джип. – Знаю я тебя и твои чертовы долги, старик! И его тоже знаю, он к тебе не имеет никакого отношения!

Стриж улыбнулся:

– Что ж, могу вам сообщить, что вы одновременно и правы, и не правы. Он стал моим, этот пустоголовый мальчишка, потому что не был самим собой. Прямо с нашей первой встречи, когда он ввязался в события, недоступные его пониманию, я почувствовал, что что-то с этим Стивеном Фишером не так. Это «что-то» мне не понравилось, мне от него чесаться хотелось.

Я чуть не подавился от смеха.

– Недостатка в идиотах вокруг себя ты вроде не испытываешь!

Его глаза на мгновение загорелись недобрым огоньком.

– Ты! Да что ты знаешь о том, какие требуются ограничения, ритуальные самоуничижения, ведь мне – мне пришлось унизиться до погони за властью и быть оскорбленным за это тобой, ты, приземленный поденщик низменной коммерции! – Он снова пожал плечами, на этот раз снисходительно. – Но ты всего лишь оболочка, чего от тебя еще ожидать? Но именно эта пустота и заинтриговала меня. Ведь за ней скрывался намек на что-то большее, что-то волнующее. Именно это было одной из причин, почему я согласился тебе помочь, даже несмотря на большой риск. И вот, когда даже мои силы подошли к концу, я увидел, как ты – ты – вызываешь и повелеваешь невидимыми … – Он глубоко вздохнул и потер длинные костлявые пальцы. – Наблюдатели, которых я приставил к тебе, поначалу ничего не обнаружили. Но я был терпелив; очень скоро у тебя возникло дело на Бали, где ты каким-то образом сумел получить и удержать еще бо льшую власть. Тут я решил проследить за тобой в обоих направлениях, узнать все о твоих предках и в соответствии с этим определить твою судьбу. – Он сделал кислое лицо и кивнул. – Я проследил твои корни до средневековой долины Рейна и даже дальше. Все началось в центре современной Европы с появления незаконнорожденного ребенка у принцессы из рода Меровингов при дворе в Реймсе.

Я пожал плечами:

– Я бы и сам мог тебе это рассказать, по крайней мере от долины Рейна. Хотя я рад, что тебе пришлось самому покорпеть над всем этим. Но какая тебе польза от всего этого?

Его бескровные губы искривились в подобии улыбки.

– Ты, конечно, прав, пользы мало, особенно теперь. И знаешь что еще? К моему удивлению, это оказалось и нелегким, и довольно дорогостоящим делом, ведь в моем распоряжении были орудия куда более точные, чем ведьмины карты. – Он внезапно крякнул. – Что, неприятно? Забыл о своей маленькой подружке, да? Но кто знает, где она сейчас и узнаешь ли ты ее, если даже увидишь. Таких, как она, одолевает невыносимая жажда хоть на мгновение вновь прикоснуться к вседозволенности и разврату, которыми славится шабаш . Но те, кого наказывает Брокен, уже никогда больше не ступят на землю. Ветры почти всегда беспощадны, и они никогда не стоят на месте. – Он тихонько хмыкнул. – Ей бы нужно было повнимательнее отнестись к своим картам. Что она тебе нагадала? Я полагаю, очень немногое. И это уже само по себе наиболее интригующее во всей этой истории. Я изо всех сил искал события, которые формируют твою судьбу, но почти ничего не нашел. – Он потер руки с деловитым удовольствием, а мы все, раскрыв рты, смотрели на него. – Ты, что, не понимаешь? Конечно не понимаешь. Это редкий случай, мой мальчик, очень редкий. Как будто не ты зависишь от судьбы, а она от тебя; как будто ты сам по себе являешься точкой опоры, от которой зависят силы истории. Понятно, что никакое предсказание для такого человека никогда не достигнет точных результатов.

В другой ситуации я бы, наверное, посмеялся вдоволь. Но в этом резком, надтреснутом вороньем голосе было что-то такое, отчего смеяться становилось невозможно. Я верил ему, и эта вера окутывала меня удушающей тяжестью свинцового покрывала. Казалось, он это заметил и ухмыльнулся:

– Сопоставив все эти факты, я понял, так сказать, каким образом смогу тебя использовать. Силы, вовлеченные в это дело, были столь могущественны, что я не был уверен, смогу ли справиться с ними сам. Именно это привело меня сюда, ведь я хотел найти союзника, достаточно сильного и по-своему знающего. Цена была высока, наверное, но преимущества так велики, а возможный триумф… – Он закрыл глаза, вздрогнул и даже тихонько застонал. Я вспомнил, как он так же стонал над чайкой, которую собирался использовать в жестоком заклинании. – Огромен!

– А Лутц? – спросил я настойчиво, внимательно наблюдая за Стрижем и поджидая, когда его бдительность ослабнет, чувствуя себя так, как будто я балансирую на некоей грани. – Когда он вступил в дело?

Ле Стриж презрительно скривил губы:

– Герр барон фон Амернинген? Через посредство моего нового союзника, как ты, должно быть, подозреваешь. Он уже тогда был последователем, причем таким же безумно честолюбивым, как и все подобные создания. Некоторые из его компаний к этому времени уже имели связь с твоим бизнесом. Мне было нетрудно завязать это знакомство, а когда ты запустил свою дурацкую систему по выколачиванию денег, я посоветовал ему стать одним из твоих спонсоров и затянуть тебя в свой круг. Он очень удивился, когда это еще и стало приносить ему деньги.

Я кивнул:

– Наверное, так и было. Возможно, я кое-чем тебе обязан, Стриж. Я всегда удивлялся, как этот стареющий плейбой с бизнесом, перешедшим к нему по наследству, и с даром предвидения, как у слепого слизняка, оказался в состоянии поверить в мой проект. Иногда это доставляло мне некоторое беспокойство.

Ле Стриж хихикнул:

– Достойное описание. Да, я думаю, он доставлял тебе немало хлопот. Когда ему не удалось совратить тебя самостоятельно, я начал терять терпение и стал искать более прямолинейный способ завладеть тобой и воспользоваться силой, которую в тебе подозревал. Заманить тебя с твоими ярко выраженными романтическими представлениями к границам Гейленталя было делом нехитрым, вот только идиоты рыцари вмешались, и ты каким-то образом сумел вырваться из моих пут. И я уж решил, что насовсем. Тогда я запугал фон Амернингена и заставил его попробовать выложить тебе все напрямик и заманить тебя сюда. Но тут, potz sappermenz [119], ты почему-то перестаешь ему доверять, а этот идиот паникует и пытается тебя убить. – Он стукнул себя по лбу. – Тебя, от которого зависит успех всего моего предприятия! Я вмешался и сделал ему серьезное внушение.

На меня вдруг будто озарение нашло.

– Так это ты вмешался тогда на автобане? Тот грузовик?

– Мой посланец, который спас тебе, между прочим, жизнь. Еще один должок, если бы я захотел о нем напомнить.

– Но ведь ты сам и подверг меня этой опасности! Да пошел ты!

– Я? Ты бы и без того оказался в опасности, поверь мне. Все, что ты делаешь, каждая твоя идея вряд ли случайна; это все – часть твоего «я», твоей личности и ее скрытых возможностей. Именно поэтому ты и нужен был мне для такого задания, ведь ты был единственным из смертных, кто мог дотронуться до оружия без риска для собственной жизни. А ведь ты до сих пор не знаешь, почему так? – Он хмыкнул, и его пальцы стали что-то чертить в воздухе. – Если я скажу тебе это теперь, ты…

Он замолчал и посмотрел выжидающе вверх, как будто во всем этом ужасном хаосе звуков услышал что-то. На секунду он отвел от меня глаза, и я сделал выпад.

Но недостаточно быстро. Кривые ветки, которых не было здесь еще секунду назад, внезапно потянулись вперед, будто их ломал ветер; они больно обвили мои руки и ноги, вцепились в мой израненный бок. Огромные шипы прошили мою плоть. Они обвились вокруг меня и крепко сжали мое тело, пока наконец мои ноги не оторвались от земли и мне стадо трудно дышать. Лишь та рука, которая держала копье, осталась свободной, – очевидно, они не в силах были приблизиться к нему. Но я не мог ею пошевелить, не мог ничего сделать, не мог даже дотронуться до дерева. Копье, возможно, все бы сделало само, если бы я отпустил его, но я боялся рисковать. Я бесцельно вырывался, сопротивлялся, задыхаясь; но сумел лишь повернуться, чтобы увидеть своих товарищей в таких же путах. Я весь кипел от злости на свою глупость. У Ле Стрижа ничто не имело только одну цель. Эти странные жесты, а может быть, и какие-то из его слов были едва заметным средством воздействия или частью его чар.

– Так это все был обман! – задыхаясь, прошептал я. – Уговоры, угрозы – все это только для того, чтобы задержать нас, пока ты подготавливал все это!

Старик состроил скромно-презрительную гримасу:

– Ну конечно. Даже у честности есть свои цели, а правда может сослужить неплохую службу. Вряд ли что-то меньшее, чем откровенность, задержало бы вас. Зачем еще я стал бы вам все это рассказывать? А теперь не дергайтесь, или будет еще хуже.

Когда бурлящий поток падших душ снова взвился в высоту, я услышал то, что слышал он, – низкий звенящий гул где-то совсем неподалеку, чересчур тихий для вертолета.

Стриж распрямился и проворно спрыгнул с камня.

– Сейчас прилетит другой дирижабль.

– Какой? – крикнула Элисон.

– «Ворон» – так, мне кажется, вы его называете. И пожалуйста, не льстите себя напрасной надеждой, на его борту – мои последователи. Сейчас, – он глубоко вздохнул, – наступает настоящее исполнение моих планов.

Элисон поникла в своих жестоких тисках и закрыла глаза.

Ле Стриж, по-видимому, не видел необходимости в дальнейших объяснениях, но она, казалось, поняла, что имел в виду старый мерзавец, У меня было отвратительное ощущение, что я тоже начинаю это понимать. Я изо всех сил пытался вырваться, не обращая внимания на боль, уколы и царапины.

Внезапно у меня зародился луч надежды, когда ветви рядом со мной закачались. Это Молл сумела высвободить одну руку. Она издала победный клич, но тут же холодный взгляд Ле Стрижа обратился к ней, и ее сопротивление стихло, а достижения оказались бесполезными. Я увидел, как безвольно опустилась ее рука. Колдун слегка ухмыльнулся, при этом губы его оставались неподвижными:

– Ах, мадам! Каким бы жарким ни был огонь, горящий внутри вас, в этом месте он не может не потухнуть. Я знаю вас, я видел вас; и я сильнее вас.

– Ты, мерзкий жалкий подонок! – закричал Джип, пытаясь вырваться. – Да ты ничуть не сильнее, чем все остальное дерьмо, понял?

– Вряд ли ты имеешь право судить, штурман, – невозмутимо проговорил коротышка. – Но даже ты можешь ощутить могущество той силы, что живет здесь, а могущество Брокена, не забывай об этом, принадлежит мне. И оно еще возрастет, ведь только благодаря мне оно достигнет связей со своими корнями, которые уходят глубоко в древность, когда первые люди населили эту землю на рассвете эпохи таяния ледников. Тогда… о да, тогда! – Его холодные глаза внезапно загорелись огнем. – Сейчас появится новый Господин.

Джип уставился на него во все глаза, и я понял, что его потрясло. Это было совсем не похоже на прежнего Стрижа, злобного и жестокого, но никогда не выставлявшего напоказ свои честолюбивые замыслы. Разумеется, он был чудовищен. Но сейчас перед нами был Ле Стриж, в котором было еще что-то – что-то гораздо более страшное. Это был какой-то всепоглощающий демон, и все же я поймал себя на мысли, что каким бы невозможным это ни казалось, но я подсознательно жалею его.

Дирижабль теперь кружил над нами, направляемый к площадке с неумелой нерешительностью, наблюдая которую я вдруг осознал, с какой легкостью с этим справились бы Джип и Элисон. Ле Стриж кивнул с удивлением; казалось, он подумал о том же.

– У всех вас есть таланты, способности, превышающие способности обычных людей. Это единственная причина, по которой я сохранил вам жизнь. Было бы преступно позволить таким дарованиям бесцельно исчезнуть. Поэтому, если вы не желаете, чтобы от вас избавились или эксплуатировали вас до полного опустошения, если вы хотите сохранить хоть крошечную искру индивидуальности, лучшее, что вы можете сделать, – это быть готовыми ко всему и принять то, что наступит. Не забывайте, я не маленький глупый садист вроде Дона Педро. Я буду править, а не разорять.

Я посмотрел на него и тут же вспомнил жуткие превращения человеческих тел, которые он производил, и темные подозрения насчет того, как он их добивался, убийственно холодную жестокость, которую он неоднократно проявлял. И теперь, как я догадывался, он еще меньше был собой, чем в свое время Дон Педро; он слишком глубоко погрузился в черные воды, и его захлестнуло. Как и многие другие, кого я встречал на своем пути, он заключил то, что считал союзом, но оказался в подчинения. Сквозь его глаза всегда проглядывал загадочный дух этой горы. Он сам встретился с той судьбой, которую предсказывал. Он поглотил огонь, чтобы дышать им, и сам первым сгорел в его пламени.

Не было нужды спрашивать, что будет делать эта сила; примеры ее деяний окружали нас.

Деградация и упадок, выходящие за пределы понимания, причем какие-то неразвитые в своей низости, именно это породит союз двух темных умов. Не возникало сомнений, что они пожелают всюду насадить свои порядки. Теперь я понимал смысл связи Лутца с неонацистами и безумные выходки и убийства, которые дети ночи привнесли в мирную демонстрацию. Их развращающие намерения расползутся, подобно гангрене, из страны в страну благодаря использованию застарелых предрассудков, подогреваемые ненавистью, и даже благодаря войне. Я представил себе это хладнокровное лицо, ликующее при виде кровопролития битвы или всплеска межнациональной розни, а после этого подстрекающее проигравших к ответному ходу, пока наконец все человечество не окажется стерто с лица земли. Судьба, подобная судьбе Катики, и от нее не скроешься.

Подобно Катике. Внезапно зазвучали голоса, чуть не оглушив меня.

Ветры беспощадны и никогда не стоят на месте.

Этот образ больно ранил мой ум. Мне было горько и жутко, я не смел поднять глаза. Катика, висящая над этой жуткой пропастью, а эти создания ветра рвут ее на части, как акулы отбивающегося от них пловца; и ее лицо, искаженное ужасом, но и непреодолимым желанием.

Но я – оставьте меня там, где мне место!

Ее рука, выскальзывающая из моей. Ее тень, уносящаяся вдаль, уже невидимая за клубами дыма и ярким заревом. Не те существа увлекли ее за собой. Это было желание самой Катики. Даже после столетий раскаяния ее прошлые прегрешения и дьявольское удовольствие, которое она черпала в них, перевесили и утащили ее вниз. Воспоминания об искушениях, искаженный образ собственного «я»; все это вызвало у нее желание пасть еще ниже. Так собака возвращается к своей блевотине, наркоман – к наркотику, это для него и наслаждение, и наказание. До меня вдруг как будто дошло, что я мог тогда протянуть ей не только руку, предложить не только физическую помощь. Но времени на это тогда не было. Было слишком поздно.

Но поздно ли, непоправимо ли?

Я протянул вперед свободную руку, руку с копьем, изо всех сил пытаясь разорвать связывавшие меня гибкие прутья. Ле Стриж уставился на меня, но тут же презрительно рассмеялся и отвернулся, чтобы проследить за приземлением вновь прибывшего дирижабля. В глубине души я понимал, что он прав; один, без чьей-либо помощи, я не смогу ничего изменить. Мне необходимо было что-то еще, что-то исходящее изнутри, мне необходимо было взорваться пламенем, как когда-то Молл.

Я изогнулся всем телом, чтобы встретиться с ней взглядом, но ее голова была безвольно опущена, а я не осмелился подать голос, боясь привлечь внимание Ле Стрижа. Я всем сердцем отчаянно желал, чтобы она посмотрела в мою сторону хоть на секунду; но из глубоких ран на ее шее и руке кровь капала на шипы, а волосы падали прямо на лицо, закрывая его. Я осторожно вытянул губы и подул; локоны разлетелись, и я заметил зеленый огонек. Но под ним, у нее на щеке, я увидел нечто такое, что повергло меня в еще больший ужас, – тоненькую мутную влажную полоску. На ее лице? На лице Молл? Глаза ее были мутными и бессмысленными, будто Брокен всей своей тяжестью придавил ее. Но она, казалось, поняла, что я хотел, и медленно, с сомнением стала снова просовывать свободную руку в гущу ветвей, жмурясь от боли, когда шипы впивались в нее. Однако она не отступала, пока наконец ветви, пленившие меня, не зашевелились и ее сильные пальцы не сплелись с моими и крепко не сжали их. Я вцепился в ее руку и подтянулся к ней так близко, как только мог, чувствуя, что и шея моя тоже пострадала, и решился тихонько прошептать:

– Огонь, Молл! Он может спасти нас…

Ответ был еще тише, как будто она просто вздохнула:

– Стивен, солнышко, у меня его не осталось, то пламя, что горит здесь, темнее и старее моего, я сгорела дотла…

– Но ты не одна! С уходом Катики пламя переменилось – как и при встрече с Граалем! Он сказал, что во мне загорелось пламя! Молл, славная моя, зажги меня!

Она от удивления раскрыла рот, но в глазах ее загорелся зеленый озорной огонек, а пальцы так крепко сжали мою руку, что я чуть не закричал.

– Во исполнение воли Божьей! – промурлыкала она. – Да не перестанет человек никогда пытаться что-то изменить! – И, о чудо, она засмеялась; но в этом смехе я услышал что-то еще и наконец-то стал понимать, чем согревался ее дух.

Я и в себе замечал что-то подобное, но в ней это было увеличено в масштабе многовековой жестокой жизни. Гнев кипел и пузырился, пока наконец не выкипел окончательно, а исходом всего оказался смех. Смех над жестокостью, смех над оставшимся безнаказанным преступлением, смех над мучениями слабых, смех над несправедливостью, смех над страхом и агонией и над последними опустошающими ударами судьбы. Смех, потому что слезы помочь не могли, слезы означали бы капитуляцию. Смех, который чиркнул по гневу, как спичка по стене, оставил за собой хвост колючих искр и наконец, когда уже казалось, что ничего больше не будет, зажег пламя, чистое, яркое и очистительное. За всю свою жизнь можно только и увидеть что огонек в глазах, пронзительный блеск нежданного взгляда; но Молл прошла через бесчисленное количество жизней, а ее смех мог эхом разнестись по самым отдаленным уголкам.

Сейчас она смеялась беззвучно, но я почувствовал, как она сотрясается всем телом. И во мне тоже зародился смех, как будто в ответ ей. Я пытался сдержать его до колотья в боках и чуть не подавился им. Джип тоже смеялся. А глаза его блестели холодным блеском, как в разгар битвы; он в упор смотрел на меня. Впрочем, как и Элисон, хотя по идее они должны были бы смотреть на Молл; в ее глазах снова загорелся огонек, проблеск внезапной усмешки, а в лице произошла внезапная перемена. Ее волосы шевелились и вздымались, и я почувствовал, что у меня самого волосы на голове встают дыбом, поднимаются и опускаются, повинуясь какому-то одним им доступному ветру, какой-то игре великих сил, находящихся на границе понимания. Но, несмотря на это, все они так же в упор глядели на меня – и Молл в их числе.

Я забился в путах, чтобы освободить руку, и тут же все понял. Перед моими глазами пробежали искры, крошечные светящиеся линии, не голубые, как у Молл, а желтые, даже золотистые. Они бежали вверх по копью, поднимаясь от древка к самому острию.

И тут я громко расхохотался. Золотистое пламя взметнулось ослепительной короной, и в его отблеске на землю упала длинная черная тень Ле Стрижа. Он быстро обернулся и тут же прикрыл рукой глаза и заорал:

– Идиот! Ты ничего этим не добьешься! Будет только хуже!

И это решило все, ведь именно этого я и хотел. Я протянул руку вперед, подняв ее так высоко, как только мог, а затем изо всех сил бросил копье вверх. Высоко в клубящийся дымом воздух вонзилось блестящее острие, а из его черной стеклянной поверхности, подобно огню маяка, вырвалось золотистое пламя. Я набрал в легкие побольше воздуха и закричал что было мочи – прокричал одно слово, одно имя.

Катика!

Копье перекувыркнулось в воздухе. Свет потух. Мой голос потонул в протяжных звериных завываниях. Ветви закачались вокруг и вцепились мне в горло, в грудь, у меня перехватило дыхание, – наверное, даже удаву не удалось бы сжать меня сильнее. Рядом забилась Молл, с ее стороны донеслись какие-то булькающие звуки; ее пальцы выскользнули из моей руки. Копье упало, и я попытался достать его. Ле Стриж уже открыл рот, чтобы крякнуть от удовольствия.

Но вместо этого застыл с разинутым ртом. Перед нами, наверху, на этой бесконечной ленте из человеческих тел, что извивалась и пролетала прямо над нашими головами, опускаясь все ниже и ниже, что-то заревело совсем близко, прямо рядом с нами. Собрав последние силы, я засвистел, пронзительно, на такой же высокой ноте, что и стонущий ветер. К моему изумлению, Ле Стриж быстро закрыл уши руками, впав в жестокое беспокойство, – и живая лента рассыпалась, вытянувшись, словно сухожилие, по которому ударили. А из самого ее центра, спотыкаясь, скользя вдоль этой путеводной нити, натянутой в воздухе наподобие моста, появилась человеческая фигура, нагая, истерзанная, ужасная; один ее глаз все еще виднелся под маской гниения и распада; ветви деревьев отскакивали и разлетались в щепки от силы ее мстительного крика. Прямо из воздуха, в дюйме от моей руки, она схватила копье и, вложив в бросок всю силу своего падения, неотвратимо направила копье в Ле Стрижа. Он широко раскинул руки, когда первобытное оружие пробило его грудную клетку и по крайней мере на целый фут вышло из спины; но его крик затерялся в треске пламени, которое окутано их обоих.

Катика вырвалась из огненных объятий и упала посреди дымовой завесы. Обступавшие нас ветви исчезли, и все мы повалились на землю. Да, собственно, никаких ветвей и не было. Подвешенными в воздухе нас держала сила чар Ле Стрижа. Я с головой погрузился в дымовую завесу, вытянул вперед руку и на секунду ощутил теплые кончики живых пальцев; но стоило моей руке сжать руку Катики, как она исчезла, оставив после себя лишь легкое как пух и нереальное прикосновение, а еще нежный шуршащий вздох, подобный шелесту листьев ясеня и мягкий, как тальк, и такой же чистый. Этот вздох улетел прочь, не успев даже коснуться земли. Но Ле Стриж, крича и извиваясь, все еще боролся с пламенем; он тушил огонь, но тот вспыхивал с новой силой, продлевая мучения. Он, шатаясь, проковылял мимо, скользя куда-то вдаль и уже не замечая нас, вытянув вперед руки, как будто хотел дотянуться до чего-то. Оглянувшись, мы поняли, в чем дело.

На краю площадки стоял Лутц, высокий, светловолосый и холеный, как всегда, даже несмотря на заляпанную кровью черную форму. Его смешной монокль чуть не вываливался из глаза, а сам он смотрел на все происходящее как громом пораженный. Но и мы, наверное, выглядели не многим лучше его, когда заметили, что рядом с ним, во главе маленькой кучки негодяев, до зубов вооруженных и одетых в забрызганную кровью форму городской стражи, стоит лейтенант фон Альберсвег. Они оба держали в руках металлическую клетку, в которой лежала грубая каменная глыба – Грааль.

Никто ничего не произнес, слова были излишни. Знакомый головокружительный миг понимания настиг всех нас. Ле Стриж все спланировал заранее: лишить Грааль способности обороняться, то есть копья, и большинства его человеческих защитников, пребывавших на тот момент в поисках. В обычной ситуации ему было бы не под силу справиться с Граалем, но при таких условиях, да еще и при помощи изменников из рядов стражи, даже небольшой отряд мог справиться с этим. Он бы не стал ждать и нанес удар сразу. Но я сбежал с копьем, и он не был уверен в том, что это оружие не появится внезапно и не сорвет его планы. Однако, как только капитан принес копье, Ле Стриж приказал Лутцу возглавить атаку и доставить Грааль сюда, где, несмотря на всю свою мощь, он будет изменен вплоть до полного уничтожения. Его власть и стремления перестанут существовать, а образовавшуюся нишу заполнит Ле Стриж. А вместе с ним и те почти по-детски наивные силы, что создали это место: разрушение и деградация. Они создадут новое сердце Европы.

Это было видение, достойное ада, и Ле Стриж был невероятно близок к его воплощению в жизнь, прошел в каких-то дюймах от него. Да он и не провалил еще свой замысел, наверное. Еще не провалил. Старик, шатаясь, побрел к Граалю, несмотря на то что языки пламени охватили колдуна. Он все равно тянулся к Граалю, из последних сил пытался схватить его: завладеть властью или получить искупление. Что именно – трудно сказать. Даже Лутц с лейтенантом в ужасе отшатнулись от объятого пламенем беснующегося существа, и Ле Стриж закачался, отчаянно закричал и окаменел в последнем приступе агонии. Огонь снова взвился в небо, и колдун повалился навзничь. Пламя потухло прежде, чем он достиг земли, а дымящееся, но целое и невредимое копье ударилось о склон горы и встало прямо, лишь едва заметно покачиваясь.

На мгновение воздух, казалось, наполнился неукротимой энергией, а затем…

Сама земля разверзлась и как будто взорвалась. Потрескивающие черные уголья, дымясь, покатились по склону, а почва в том месте, где свалился старый колдун, сотрясалась и вздымалась, изрыгая из своих недр камни. Склон заходил ходуном, и все попадали на землю, а между деревьями быстро стала расползаться трещина, делаясь с каждым толчком шире и шире. Еще одна трещина поползла, изгибаясь под немыслимыми углами и вздымая в воздух целые облака дурно пахнущей земли и песка. Высокое дерево оторвалось от переплетенных собратьев с диким грохотом и обрушилось на землю рядом с нами.

Элисон встала рядом со мной, но ее тут же снова сбило с ног. Моряки лучше справлялись с подобной качкой: Молл уже поднялась и достала меч из ножен, а Джип, хоть и озирался диким взглядом по сторонам, тоже держал свой палаш наготове. Я проковылял к кучке почерневших угольев, которые когда-то были старым колдуном, и не без труда вырвал копье из земли. И тут же кинулся к Лутцу фон Амернингену. Он и лейтенант не стали безропотно ждать своей участи, но тотчас обратились в бегство.

Вокруг царили полный хаос и сумятица, все больше и больше трещин разбегалось зигзагами во все стороны, огибая валуны или раскалывая их надвое. Из самой широкой трещины, находившейся выше по склону, вырывалось и пузырилось нечто похожее на кипящую грязь, а под ней что-то блестело и шевелилось. Еще один фонтан взвился в воздух за нами, зашипев и засвистев, как лопнувшая труба парового отопления, а земля вокруг трещины вздыбилась, образовав пещерку с лужей вонючей слизи. Потоки мелких камней с грохотом и стуком покатились вниз по склонам между соснами, огонь вырывался из-под земли и языками устремлялся в дикой пляске вверх, а темные угли и головешки падали вниз и разлетались в разные стороны или тотчас рассыпались золой. Внезапно нас окружила толпа насмерть перепуганных существ – детей ночи разного возраста и далее этих чудовищных теней, разрушительной помеси человека и зверя, причем ниже и гаже и того, и другого.

Деревья теперь гнулись и раскачивались независимо от ветра, как будто некая гигантская невидимая рука изгибала и мучила их. Или как будто их соединяли не только сплетения ветвей, но сам лес был спаян в единый организм некими подземными силами. Я думаю, что так оно и было: он извивался в медленном движении беспокойства или гнева. И – чудо из чудес – из бушующей толпы непонятных существ поодиночке или парами вышли подобные нам мужчины и женщины. Их захлестнуло потоком, но они изо всех сил пытались из него вырваться. Те же, кто заметил нас и копье, приободрились и с удвоенной силой продолжали борьбу. Мы попытались прорваться сквозь черный поток, но это было равносильно сражению с движущейся стеной, которая отбрасывала нас назад, как только мы до нее дотрагивались.

Дети ночи из тех, что помоложе, поначалу не замечали нас, но вот несколько ослепленных ужасом или жаждущих крови существ бросились на нас. Первый накинулся на Джипа, а два других, секундой позже, – на Элисон. Но не успели уроды и глазом моргнуть, как их отшвырнули на камни. Крупных особей детей ночи было легче заметить, да и заняты они были прежде всего тем, чтобы удержаться на ногах: ведь стоило им упасть, как уступавшие им в росте собратья тотчас нахлынули бы на них, словно полчища муравьев. Один карабкался вверх по склону, но, не справившись с собственным огромным весом, сорвался, покатился вниз и упал на вывороченное с корнем дерево. Нам нужно было только не забывать отмахиваться от них, как от надоедливых мух, да время от времени покрикивать, и они сами разбегались с нашего пути. Главной опасностью были как раз не дети ночи , а создания леса. Даже в своем бегстве они, пренебрегая спасением, бросались в бой, будто для этих бесформенных существ инстинкт самосохранения был менее значим, чем постоянно напоминающее о себе зло, глубоко укоренившееся в них. Огромный скрюченный громила с длинными рогами и бычьей мордой кубарем слетел со скалы и оказался среди нас, щелкая во все стороны гигантскими острыми клыками. Я отрубил один рог с черным концом, а Молл в довершение снесла ему голову, и он повалился на землю среди вздымавшихся со всех сторон древесных корней. Ноги у него были человечьи, все в мозолях и синяках, но в целом самые обычные ноги – должно быть, когда-то он был таким же человеком, как и мы. Когда он упал, в беспорядке тел образовался проход, и мы с Элисон кинулись вниз по склону. Молл и Джип следовали за нами, но тут откуда-то сверху донеслись тревожные звуки.

Гонимая ветром лента, паутина из тел, которую мы заметили задолго до этого, все еще развевалась в воздухе, подобно рваному поясу, извергая потоки зловония и обрывков плоти. Внезапно один край этой ленты стал хлестать по склону, на котором мы находились. Вопли неожиданно прекратились, и отвратительный дождь зашлепал по кронам деревьев.

– Бежим! – закричала Молл.

Тут и второй конец ленты обрушился на землю, разбрызгивая кровь и разбрасывая тела во все стороны.

Мы с Элисон, стараясь держаться вместе, вырвались из этой лавины, а она снова обрушилась на лес в том месте, где мгновением раньше стояли мы, и понеслась по склону, увлекая за собой груды камней и веток. Я поднял копье в надежде, что оно хоть как-то нас защитит, и обернулся назад, тщетно пытаясь разглядеть кого-нибудь из товарищей или признаки того, что они живы. Но в этом мигающем, то ослепительно блистающем, то совершенно темном, хаосе невозможно было хоть что-то разглядеть. В призрачном свете луны склоны горы вздрагивали и сотрясались, будто от немыслимых вздохов, и были похожи на кожу только что клейменой лошади; трещины вздымались и пузырились. Лента продолжала бить концами своими по земле, целые участки леса уходили под землю. Там, где были скалы, из-под земли выбивалась блестящая темная порода, не монолитная, а колеблющаяся и вздымающаяся; пласты ее терлись и наскакивали друг на друга, а вокруг разливалась темная жижа. Казалось, что она неорганического происхождения, но, когда я увидел какую-то бесформенную конечность, торчавшую из этой грязи, я начал понимать, что это такое.

Брокен был не горой, а одной из разновидностей обособленных живых организмов, состоящих из клеток, как и многие другие, как и мы сами. Но клетки Брокена принадлежали не ему, это были клетки человеческих тел, которые он вобрал в себя, постепенно переработал и поглотил, превратив их в безликое нечто. Где-то в глубине горы скрывался центр, руководящий разум, поглощавший падших, – Чернобог.

Этот темный разум, этот черный полуабсолют из туманных пространств Края выстроил себе физическое тело из своих последователей, которых заманил в ловушку. Это был культ, превратившийся в составленный из различных частей организм, подобный гигантскому животному из семейства кишечнополостных и такой же ядовитый. Эти извивающиеся клубни человеческих тел служили ему щупальцами, а люди, их составлявшие, значили для него не больше чем несколько клеток эпидермы для меня. Понятное дело, что, как и у любого другого организма, у него были мощные защитные силы. Теперь он был ранен, возможно даже в жизненно важный орган, и бился в тревоге за свою жизнь, а его защитные силы обратились против мучителей. Этот поток был не так беспорядочен, как можно было предположить. Это был способ мобилизовать и собрать как можно быстрее в одно место все его защитные силы, такие же стремительные и неэкономные, как белые кровяные тельца.

– Ты прав! – так и ахнула Элисон. – Они – его иммунная система, а мы – инфекция. Давай рассредоточимся! Остальных не видно?

Мы тревожно окинули взглядом склон и заметили нескольких наших людей, устало спускающихся с горы. Яркое свечение все еще не давало теням взять верх, а Молл перебегала от одной группы к другой, помогая отражать атаки беснующихся и вопящих летающих стай, которые пытались избавить лес от нашего губительного присутствия.

Невдалеке, чуть позади, я увидел Джипа, который гневно и тревожно озирал окрестности, пытаясь найти нас. Я помахал друзьям, и Молл заметила нас первой; но вместо того чтобы помахать в ответ, она принялась настойчиво и яростно тыкать пальцем, указывая на участок склона под нами.

– Площадка! – внезапно выкрикнула Элисон. – И те, кто там высадился! Нам их отсюда не видно!

А Молл не стала бы беспокоить нас по пустякам.

– Лутц! Он, наверное, там!

Элисон посмотрела вниз, но сейчас по склону спуститься было невозможно из-за чудовищных ударов ленты.

– Придется идти в обход! – выдохнула она.

– Поймайте его! – донесся сверху яростный крик. – Схватите эту тварь! Делайте с ним что хотите, но спасите Грааль!

Подобно голосу ангела с небес, это послание было не очень внятным, но тем не менее оно прозвучало отчетливее и громче, чем должно было бы, принимая во внимание стоявший вокруг шум. Даже с мощными легкими Молл это было затруднительно. Но ее крик придал мне сил и как будто облегчил ноющую боль в покрытых синяками и ссадинами ногах. Элисон запрыгала вниз по качающимся, неустойчивым валунам с энергией газели, ведь где-то там, впереди, ожидал милый ее сердцу Грааль; я же прыгал и спотыкался, еле удерживаясь на ногах и чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, и готовый каждую секунду к тому, что либо камнепад собьет меня с ног, либо раздавят эти вонючие адские исчадия.

Лишь одна мысль придавала мне сил: желание добраться наконец до Лутца; я от злости заскрежетал зубами, услышав звук заводимых моторов дирижабля, доносившийся снизу.

– Так не пойдет! – крикнул я Элисон, поравнявшись с ней. – Должен быть какой-то короткий путь…

Она с отчаянием махнула рукой:

– А ты знаешь, где тут можно нанять лошадей, черт тебя подери?

Это придало мне ускорение.

Я мельком взглянул на копье, которое держал в руке, и тут же подскочил вверх футов на шесть, не меньше, когда что-то теплое и влажное ткнулось мне в ухо. Белая лошадь смотрела на меня так, будто я был полным идиотом. Словом, как обычно смотрит лошадь на человека. Испытывая легкое головокружение, я поманил коня, и он, подойдя, ткнулся носом в мой карман.

– Потом, дружище, – сказал я ему и запрыгнул в седло, и стремена оказались мне так же впору, как в первый раз. Я схватил поводья и легонько ударил коня пятками по бокам. – Смотри в оба и ступай за этой дамой!

Ярдах в ста ниже по склону из леса появилась очередная толпа чудовищ, и мы нагнали Элисон, как раз когда она оказалась на тропинке прямо перед ними. Она слегка повернула голову, заслышав стук копыт, и изумленно вскрикнула, когда я подхватил ее и посадил в седло позади себя. Огромный конь даже не вздрогнул от дополнительной тяжести.

– Где ты его добыл?

– Подарок Ле Стрижа и моих романтических бредней. Но, мне кажется, я ему больше по душе…

Я прервался на полуслове, когда жеребец скакнул в сторону, перелетев через невысокий валун и свернув с тропы, по которой двигался поток чудовищ. Мы мягко опустились на землю, но Элисон все равно вцепилась в меня изо всех сил. Одно из отвратительных созданий прыгнуло на нас; это было двуногое существо с огромной безглазой головой, разверстыми челюстями и гигантских размеров гениталиями. Глаза я разглядел лишь тогда, когда отрубил ему голову.

– И конь пришел по моему зову, подобно тому, как является меч. А может, копье помогло.

Новая стая отвратительных монстров закружила вокруг нас. Они вылетали из узкой пещеры, находившейся прямо над площадкой. Первый принял смерть под тяжелыми лошадиными копытами, второго убила Элисон при его попытке вцепиться в заднюю ногу коня. Остальные разбежались, прежде чем я направил в их сторону меч, и мы проскочили в просвет между деревьями. Наконец мы вырвались из кошмарного хитросплетения ветвей на поляну, где все еще дымились останки вертолета, а «Голубь» покачивался на швартовых. А между ними «Ворон» уже оторвался на несколько футов от земли и неуклонно поднимался вверх. Даже раскачивающиеся во все стороны швартовочные канаты было уже не достать. Лутц, впрочем, был неважным пилотом и попытался развернуть машину, как он это делал с одним из своих самолетов. Системы управления отказали, руль направления дал резкий крен, и огромный дирижабль закачался, как слон в луже грязи, его корма резко опустилась. И вместе с кормой опустились канаты; я подстегнул коня, поднялся в стременах и схватился за один из них. Тяжелый хвост дирижабля опять поднялся вверх, и я неожиданно оказался футах в сорока над землей, размахивая ногами во все стороны. Драгоценное копье я успел заткнуть за пояс. И тут я увидел Элисон, которая во весь рот улыбалась и ползла по соседнему канату так, как будто завтра уже не будет – да его, если хорошенько подумать, и не будет. Если мы не соберем воедино разрозненные части Грааля.

И Элисон.

Глава 11

Я полез вслед за Элисон, словно обезьяна по шесту. Со стороны это, должно быть, смотрелось не очень изящно, но я был слишком занят, чтобы следить за реакцией глядящих на меня. Вдобавок я опасался, что поранюсь копьем, но каким-то чудом мне удалось этого избежать. Мы преодолели больше половины пути наверх, когда в работе моторов стали ощутимы перебои. Качка корабля усилилась, и Элисон отшвырнуло от борта, а меня бросило к корпусу дирижабля, а затем – наоборот. Я решил было, что нас пытаются скинуть, но если бы они нас заметили, то могли бы просто-напросто перерубить канаты. Дело заключалось в том, что Лутц не умел управлять дирижаблем.

Впрочем, для нас это чуть не оказалось роковым. Нас мотало взад-вперед, и я едва сдержал крик, когда увидел, что Элисон заскользила вниз, но почти сразу остановилась, крепко вцепившись в канат. Потом то же самое случилось со мной, но мне повезло меньше: я полетел вниз по тросу, который огнем жег мои ладони. Лишь с большим трудом мне удалось остановиться, сжав канат ногами. В результате резкой остановки меня подбросило вверх, а затем на мгновение я повис вниз головой.

Дирижабль летел много выше, чем я предполагал. Мы оказались над самой вершиной Брокена, и трудно было представить зрелище более жуткое. Прямо под нами бурлила органическая масса, копошащаяся подобно груде червей, бело-коричневая и жидкая в своем гниении. Когда-то, возможно, это были люди, мыслящие организмы. Теперь это были лишь груды клеток, чьи перемещения отражали только извращенную волю, управлявшую ими.

Стоило мне об этом подумать, как масса развалилась на части. Вдоль ее нижнего края, рядом с кромкой леса, открылась огромная расселина и побежала дальше, извергнув струю бледной жидкости, которая пролилась вниз по склону горы, петляя среди деревьев. Я был почти уверен, что она уже стала частью целого, своеобразным органом чувств – возможно, даже гигантским глазом.

Я внезапно подумал о Молл и Джипе: рядом с этой тварью невозможно было чувствовать себя в безопасности. Тут в почве появился новый излом, пласт породы вздыбился, хребет изменил свои очертания, и стало казаться, что он вот-вот завалится назад.

Часть этой шевелящейся горы поднялась наверх, другая ушла под землю. Бурлящая поверхность склона вздыбилась, образовав нечто наподобие лица с плотно закрытыми глазами, гневно раздутыми ноздрями и тонким безгубым ртом, раскрытым в крике жалости к себе. Чье это лицо, я не знал, но оно определенно было человеческим, что ощущалось в каждой его черточке, хотя вещество, его составлявшее, пребывало в постоянном движении. Черты лица были отчетливы, как на посмертной маске, но оно, вне всякого сомнения, было живым. Возможно, то была память, воспроизводящая того, кого в свое время знало это существо. Или того, кто прежде являлся основой этого отвратительного, направленного на зло разума. Но чем бы оно ни было, теперь оно превратилось в маску абсолютного страдания, в лицо человека, прошедшего через эшафот или камеру пыток. Эта чудовищная личина выла и заходилась в протяжном вопле бесконечной боли и невыразимого страха. Щупальца свои это чудовище выбрасывало наружу, подобно раненой анемоне, и они метались по лесу на горном склоне. А затем они взметнулись в небеса, чуть-чуть не достав до нас, и воздушным потоком дирижабль отбросило в сторону. Нос его внезапно опустился, и я стрелой понесся к гондоле. Я оказался так близко от нее, что решился протянуть руку и схватиться за выступавшую «ногу» шасси.

Я отпустил канат и вцепился в новую опору всем, чем мог, разве что не зубами. Освоившись со своим положением, я ударил ногой в дверь, и когда та распахнулась, запрыгнул внутрь, с грохотом приземлившись на металлический пол, между тем как дверь гондолы снова захлопнулась. Копье отлетело в дальний конец трюма, под винтовую лестницу, которая вела на верхнюю палубу корабля. И тотчас на меня набросились два здоровенных молодца, одетых в черную форму охранников, – очевидно, головорезы Лутца. После пребывания на Брокене они были не в лучшем физическом состоянии, но то же самое можно было сказать и обо мне. Нас носило и качало из стороны в сторону, из угла в угол, кидало на пол. Мы мутузили друг друга без ощутимого перевеса, а я при этом еще старался не спускать глаз с двери, за которой осталась Элисон. Наконец, несмотря на то, что меня чуть не задушили, я умудрился высвободить руку и толкнул дверь, которая распахнулась и осталась открытой. В отсек проник поток воздуха, и правила нашей игры слегка изменились. Теперь это был выбор между «выкинуть наружу» или «быть выкинутым». Я мертвой хваткой вцепился в какую-то железяку, никоим образом не желая очутиться за бортом. Внезапно курчавый головорез слева от меня вскрикнул, а секунду спустя его уже не было с нами. Другой верзила попытался воспользоваться ножом. Но тут в гондолу влетела Элисон. Она пихнула его ногой в живот, отбросив к противоположной стене. Раздался треск, детина сполз вниз по стенке и потерял всякий интерес к происходящему.

Я схватил Элисон за руки, привлек к себе и крепко обнял.

– Молодчина, малышка…

– Погоди! – прошептала она. – Они, по-моему, что-то услышали.

Я отпустил ее и бросился за копьем. Но только я его поднял, как кто-то прыгнул из люка вниз, и его кованые сапоги наверняка сломали бы мне шею, не успей я отскочить в сторону. В итоге, когда он приземлился, я хорошенько ткнул его копьем. Второго спустившегося Элисон встретила мечом Я полез по трапу наверх, и еще одна пара обуви поспешила скрыться. Я кинулся за ней в едва освещенное чрево дирижабля, но стоило мне высунуть голову из люка, как все вокруг вспыхнуло, и мне пришлось не задумываясь нырнуть вниз. До меня донесся разъяренный крик:

– Du Sau-Idiot! Kein Schuss mehr! Willst du das ganze Schiff im Brand setzen? [120]

Боже мой, еще бы, – здесь ведь полным-полно водорода! Я подтянулся, опершись руками на края люка, и оказался в просторном отсеке, приспособленном для лошадей, с огороженными проволочной сеткой стойлами и коновязями. В мертвенном воздухе витала пыль. От огромных баллонов с газом, словно от старых палаток, шел запах прелой парусины. Гудели двигатели, лязгали металлические галереи, тянувшиеся вдоль бортов, и позвякивали многочисленные провода под самым потолком.

Мой противник пятился, все равно пытаясь вытащить из кобуры револьвер. Но тот, к счастью, выпал у него из рук. Тогда он выхватил из ножен саблю. Это был мой старый знакомый, лейтенант, и в глазах у него горел нехороший огонек. Он смерил меня оценивающим взглядом – избитого, усталого и окровавленного.

Я осторожно положил копье на пол; мне пришло в голову, что его вряд ли молено использовать как обычное оружие. Откуда-то сзади донеслось лошадиное ржание и звук падения. Я инстинктивно оглянулся, и тут же лейтенант бросился на меня и нанес свой излюбленный вероломный удар в лицо. Я парировал его и стал теснить противника. В это мгновение в отсеке появилась Элисон. Но на нас она едва взглянула и сразу кинулась к галерее, тянувшейся почти под потолком. Раздался хлопок и грохот, и провода у нас над головой задрожали. Лейтенант попытался оттеснить меня назад яростной серией ударов. Но я укрылся за крышкой люка, и его сабля со звоном опустилась на нее. Боковым зрением я увидел, что Элисон пытается своим мечом перерубить толстый провод под потолком.

Тем временем лейтенант попробовал лягнуть меня в пах.

– Мерзавец! – прошипел я. – Никакой ты не воин, а обычный хулиган! Тебе бы не саблю, а нож с выкидным лезвием!

Наш бой теперь действительно больше напоминал драку в темном переулке. Нас швыряло взад-вперед по отсеку, мы колотились головами о части несущей конструкции, путаясь в проволочной сетке. Я дал ему коленкой под дых, но он стукнул меня рукояткой сабли по лицу и занес саблю для сокрушительного удара.

И тут Элисон предостерегающе закричала, раздался громкий свист и что-то разрезало воздух. Длиннющий провод просвистел у меня над головой и, словно удав, обвился вокруг грудной клетки лейтенанта. Мне показалось, что я слышу, как хрустят кости. Дирижабль мотнуло в сторону, и двигатели резко загудели. Провод провис, и его жертва свалилась в передний люк; послышался приглушенный крик.

Элисон присела на корточки рядом со мной.

– Ты не ранен? Я перерубила провод, ведущий к рулю направления. Этот корабль уже никуда не прилетит…

Она замолчала. В отсеке запахло горелым. Раздавалось какое-то странное легкое потрескивание.

Затем что-то зашипело и фонтаном посыпались искры. При этом неожиданном освещении я увидел Лутца, вылезающего из люка, – превосходная сцена для появления Главного Демона. Монокль выпал из его глаза, светлые волосы растрепались, ухоженное лицо налилось кровью. В руках у него был небольшой автомат новейшей модели.

Я резко повернулся, чтобы предупредить Элисон, но когда, задержав дыхание, услышал выстрел, то сразу увидел, что пуля попала в цель. Увидел даже брызги крови и кусочки ткани, которые пуля вырвала под ребрами, увидел, как Элисон закружилась на месте, а затем упала на бок с беззвучным вздохом. Благодаря какому-то чуду пуля не попала в баллоны с газом, но следующая вполне могла. Я подобрал пистолет лейтенанта, однако сам стрелять не решался. У меня еще было, наверное, что терять. И все-таки я нашел применение этому пистолету: я метнул его в Лутца – и попал точнехонько в подбородок. Барон зашатался, выронил автомат и упал в отверстие люка, с грохотом скатившись по трапу. Бросив быстрый взгляд вниз, в трюм, я увидел искалеченное тело лейтенанта и нечто повергшее меня в ужас. Боковая дверь хлопала на ветру, а дирижабль медленно покачивался и переваливался с боку на бок. И с каждым его движением Грааль, заключенный в металлическую клетку, скользил по полу ближе и ближе к дверному проему. Я уже готов был спуститься в трюм, но меня остановило сухое покашливание. Лутц, зажимая пальцем кровоточащую рану на подбородке, стоял на расстоянии вытянутого меча от меня, и правильные черты его лица искажала озорная улыбка, только тик в углу глаза слегка портил впечатление. Он поднялся сюда по трапу в хвостовой части дирижабля.

– Wenn man nur wusste.. [121] – начал он. – Если б ты только знал, через что я прошел, через какие мерзости, пакости, грязь, унижения, да просто глупость – через всё, что пришлось мне пройти, чтобы добиться этого…

– Могу представить. На пути к этой штуковине в трюме. И заманивая людей в свои ловушки.

Мы кружили над вершиной Брокена, но уже начали терять высоту и скоро должны были оказаться в пределах досягаемости щупалец этого чудовища.

Теперь Лутц расхохотался во весь голос.

– И тут вмешался ты, торгаш несчастный, ты, достойный сын нации лавочников [122], и, конечно, все испортил. Ты! И знаешь что, жалкий торгаш? Я никогда не чувствовал так остро своего падения, как во время общения с тобой!

Теперь была моя очередь смеяться.

– Жаль, ты не слышал того, что рассказал Ле Стриж. Он говорил, что в моих жилах течет королевская кровь, кровь германских королей. И что мой род ведет начало от принцессы из династии Карла Великого! [123] Конечно, давно это было, но все-таки лучше, чем заурядный баронский род. Как ты думаешь?

Я не ожидал, что это произведет такой потрясающий эффект. Его голубые глаза выкатились из орбит, и он весь как-то съежился.

– Ты? Фишер? Lieber Gott im Himmel! [124]

Я почувствовал новый прилив гнева. Катика. Элисон. Может, и Молл с Джипом. Вполне возможно, и я сам…

– Я бы на твоем месте не стал бросаться Его именем. Если Он существует, тебе придется представить довольно серьезные объяснения, чтобы… Непоседа какой!

Он довольно шустро шмыгнул к люку, а вместе с тем и к Граалю. Мой клинок опустился между ним и люком, и он отпрянул назад, доставая свой тяжеленный «Schlager». [125]

– Этот идиот Драговик, – процедил он, – говорил, что ты неплохо фехтуешь. Может быть, в бою с ним ты и был на высоте: Драговик был посредственный sabreur. [126] Но вот что я тебе скажу, торгаш несчастный: каких бы предсказаний тебе ни делали, что бы ни было предназначено судьбой, хороший клинок всегда способен это изменить. Ты слишком молодой, слишком неопытный.

Я рассмеялся:

– Хочешь сказать, что ты лучший фехтовальщик во всей Франции?

Он ухмыльнулся:

– Нет, Франция тут ни при чем. Но чемпионом Тюрингии по фехтованию на саблях я действительно был!

И у меня пропали всякие сомнения в этом, как только он выполнил приветствие и встал в оборонительную позицию, легко закинув левую руку за пояс, а правую с высоко поднятым клинком вытянув вперед. Я действовал в соответствии с более современной манерой: рука вытянута вперед, клинок чуть приподнят. Лутц довольно крякнул.

– Мне очень жаль, торгаш, но эспадронов [127] я для нас не припас. Придется тебе, видно, на ходу учиться пользоваться настоящим оружием, как это делают джентльмены. Nun – fahren Sie fort! [128]

Наши клинки сошлись, словно в поцелуе, лязгнули, слегка соприкоснулись остриями. И вот уже его клинок исчез, просвистев над самой моей головой в ударе страшной силы. Я едва успел парировать его, и нанес ответный удар по руке Лутца. Но он извернулся с такой непринужденностью, будто мы и вправду вели учебный бой на эспадронах, и стал яростно наступать. Такое редко случается, когда ставкой в поединке является жизнь, но мы перешли к ритмичному обмену ударами, характерному для состязаний на piste. [129] Двигались мы мало, при этом используя любую возможность, которую предоставлял соперник для того, чтобы осыпать его градом быстрых коротких ударов. Это была бешеная, молниеносная схватка, а я и без того был уже измотан до крайности. Да даже если бы и не был, Лутц куда более преуспел в искусстве фехтования, чем я. Он берег силы, работая главным образом кистью, не делал обманных ударов, но и ни разу не упустил малейшей возможности для нападения. Он и вправду был отличным спортсменом и явно не жалел времени на тренировки. Я подозревал, что чисто физически сильнее него, но очень скоро это уже не будет иметь значения, ибо он измучит меня до крайности. А до слуха моего доносились какие-то странные звуки…

Что-то со звоном упало рядом, как раз в тот момент, когда своей последней серией ударов Лутцу удалось немного оттеснить меня. Я было уже испугался, что это лейтенант каким-то образом воскрес. Но тут увидел Элисон, повисшую на перилах трапа. Она смотрела в противоположную сторону, а перила, за которые она ухватилась, были измазаны кровью. Глаза Лутца удивленно округлились, и его атака заглохла. Я с удвоенной энергией кинулся в бой, острие моего меча рассекло Лутцу правый рукав. Он отскочил назад и выругался, но крови видно не было.

Я осклабился в улыбке:

– Не стоило вам связываться с торгашами, герр барон! Они неплохо смотрят за своими лавками!

Он презрительно фыркнул:

– Ну твоя-то лавка, торгаш, вот-вот обанкротится!

Элисон сделала несколько шагов по трапу, а клинок Лутца завертелся так быстро, что я не мог его разглядеть, только чувствовал давление на свой меч. И вот он нанес удар, целясь мне в живот. Я едва успел парировать его, но при этом едва устоял на ногах, а Лутц уже целился мне в горло. Но и этот удар я сумел отбить, причем довольно искусно, так что Лутц пошатнулся и отступил. Наши клинки снова скрестились, и каждый пытался прижать противника к борту гондолы. Его меч освободился, а мой, со скрежетом коснувшись металла, ударил его прямо в ногу. Лутц отскочил назад, поскользнулся в крови – Элисон или лейтенанта, и чуть не полетел на баллоны с газом. Его спас только внезапный скачок дирижабля, и он растянулся на полу.

Однако я не смог воспользоваться этим; я был слишком измотан и только жадно, порывисто втягивал воздух. Элисон уже спустилась по трапу и теперь ползла – медленно, но верно, к клетке с Граалем. Лутц, стоявший на коленях возле люка, тоже заметил ее и кинулся к трапу. Я сделал ему подножку. В падении он нанес мне удар, пришедшийся по касательной, и сильно ободрал мне бок. Лутц довольно крякнул.

– Хватит тактики темных переулков!

– А я-то думал, что как раз нацисты специализируются на уличных драках!

– Нацисты? – задыхаясь, переспросил он. – Да ты даже не понимаешь, что значит это слово! Нацисты были слепцами, этакий яркий флажок для простолюдинов, и ничего больше! Другое дело Schutzstaffel. [130] Вот у них были честь, чистота, отвага. За это я никогда не прекращал бороться.

Корабль снова накренился, и теперь пришла моя очередь поскользнуться и отлететь к корме и заглохшему мотору. Нужно было воспользоваться теми небольшими преимуществами, что я имел. Были вещи, которые для меня привычны, а для Лутца нет; но как заманить его в ловушку?

Он уже приготовился спрыгнуть в люк; его необходимо было остановить. Я сделал глубокий вдох, от которого больно закололо в боку, поднялся на ноги и, стараясь не обращать внимания на дрожь во всем теле, кинулся на него. Минуту или две я заставлял себя подражать действиям Лутца, не спешил с решающим ударом и пытался использовать свои преимущества; только в моем случае речь шла, разумеется, не об умении фехтовать. Хоть мне и не удавалось пробить его защиту, у него тоже ничего не получалось; и это, как мне казалось, раздражало его. Я оттеснил его к стенке, затем отступил, и ему пришлось последовать за мной в надежде пробить мою оборону. После этого я стал кружить вокруг Лутца, буквально осыпая его быстрыми и мощными ударами. Это не могло продолжаться долго; я быстро терял силы, и каждая секунда могла оказаться роковой. Но Лутц был сбит с толку и ослабил свою защиту, чтобы выяснить, что же это я вытворяю. Он это понял лишь тогда, когда его каблуки застучали по краю люка, и я внезапно усилил атаку. Боясь потерять равновесие и судорожно шаря свободной рукой в поисках опоры, он обнаружил у себя за спиной трап, и был вынужден отступить на него.

Чем выше ты стоишь, тем сильнее и раскованнее твои удары. Если бы он попытался спуститься еще ниже, его песенка была бы спета. Видимо, он тоже понял это и поднялся вверх на пару ступенек, и я немного присмирел под его резкими ударами, что было не удивительно. Он засмеялся, но я сделал два шага вдоль люка и, оказавшись сбоку от Лутца, рассек ему ногу от бедра до самой ступни. Или скорее не ногу, а штанину бриджей для верховой езды, потому что крови опять видно не было. Я, вероятно, лишь слегка поцарапал его. Но мне удалось вырвать солидный клок кожи из его ботинка, и это вывело его из себя. Инстинктивно он вспрыгнул еще на одну или две ступеньки – и я смог наконец осуществить задуманное. Я пригнулся под его ударом и в отверстие люка увидел Элисон: она упала на клетку, крепко сжав ее руками. У меня мелькнула надежда, что Грааль тотчас исцелит ее, но этого не произошло. Я ободряюще крикнул, а затем с силой захлопнул тяжеленную крышку люка, ударившую Лутца по ногам.

Ноги его при этом не особенно пострадали, но нервы стали сдавать. Над головами у нас был еще один люк; Лутц атаковал меня серией молниеносных ударов, чуть было не сняв с меня скальп, а затем повернулся и полез по трапу наверх.

Люк распахнулся, и первое, что меня поразило, был порыв ветра. Он приободрил меня, а Лутц как-то стушевался и остановился в сомнении. Я оказался рядом и нанес ему удар в ногу. Он вскрикнул и чуть не упал с трапа, но затем восстановил равновесие и шмыгнул в отверстие люка, попытавшись захлопнуть крышку прямо перед моим носом, но я был быстрее. Мы оказались стоящими на корпусе дирижабля. Вернее, стоящим – в точном смысле слова – был лишь я. Лутц, не решаясь выпрямиться, стоял на коленях.

– Никогда не занимались альпинизмом, герр барон? Это не ваша стихия, правда?

Я обошел вокруг люка, а он на четвереньках пятился от меня, цепляясь пальцами за обшивку корпуса, натянутую туго, как кожа на барабане. Ветер трепал наши волосы и приносил с собой невыносимую вонь снизу, с горы. Я тихонько засмеялся от того, как лунный свет серебрит поверхность клинка. Я махнул мечом в сторону Лутца, он вскрикнул и чуть не потерял равновесие.

– Да и по мачтам ты никогда не карабкался, верно? Для этого были матросы на твоих прогулочных яхтах, а ты все у штурвала ошивался, так ведь? Nicht wahr? [131]

Я снова махнул мечом, он отшатнулся, немного поскользнулся и судорожно выровнялся.

– Это нечестная битва! – выпалил он, но у меня уже не было сил, чтобы смеяться.

– Не строй из себя идиота! Какая может быть честная битва – с тобой? Я убью тебя, вот и все.

Я надеялся, что мне это удастся.

Тут началось состязание в ловкости. Он оказался более цепким, чем хотел показать сначала, и, покрепче ухватившись за обшивку, выкинул вперед ногу и ударил меня по голени. Я откинулся назад, но успел уцепиться за крышку люка. И тут Лутц совершил нечто действительное умное, чего я от него никак не ожидал: он воткнул свой клинок в обшивку и, опираясь на него, выпрямился. Стараясь не глядеть за борт, где в опасной близости от нас развевались щупальца зверя-горы, он направился ко мне. Я тоже выпрямился, чувствуя, как во мне закипает гнев и понимание тщетности всего происходящего. На хвосте дирижабля сквозь обшивку поблескивал красный огонек; в любой момент пламя могло перекинуться на один из баллонов с газом, и тогда все будет в мгновение кончено. Наша участь уже решена, и мы лишь боролись за право отнять друг у друга последние секунды существования. Хотя погибнуть от удара меча было, наверное, лучше, чем в котле, что закипал под нами. Но я не мог это остановить, как, впрочем, и мой соперник, ибо мы зашли слишком далеко.

И снова наши клинки сошлись, словно гремучие змеи при спаривании, бок о бок, острие об острие – и снова Лутц оказался быстрее. Огненный укол пронзил мою грудь выше сердца, прожег мясо и задел левую ключицу, причинив невыносимую боль. Колени мои подогнулись, и я опустился вниз. Этот удар был в его манере, молниеносный, решающий исход схватки, но еще не смертельный. При свете луны я увидел, как блеснули его зубы, когда он перенес всю тяжесть тела на клинок, готовясь нанести быстрый крученый удар от запястья, которым вспарывают живот.

Но в эту страшную секунду я вспомнил капитана волков и то, как я с ним покончил. После такой победы сдаваться я не научился. Я отступил под натиском Лутца, прогнулся назад, а он по инерции вылетел вперед – и угодил прямо на мой выпад.

Он раскинул руки и выронил свой клинок, улетевший в темноту. Я забыл о боли, зарычал, будто сам был волком, и поглубже вонзил свой меч в тело противника, пока наконец рукоятка не зазвенела о пуговицы на его рубашке. Лишь после этого я вырвал меч из тела Лутца, а он согнулся от боли и упал на четвереньки, хватая ртом воздух и кашляя. Его ноги пытались нащупать опору, но не нашли, и он заскользил вниз. Руками он нашел разрыв в обшивке и ухватился за него; но разрыв делался только шире. Толстый шелк с пропиткой отходил треугольным пластом, вместе с которым Лутц, беспомощно барахтаясь, сползал все ниже.

– Zu Hilfe! [132] – кричал он между приступами кровавого кашля. – Rette mich doch! Um Gottes Name! Steve! [133]

Но я уже отвернулся и не слушал его призывы, заталкивая меч за пояс. Меня теперь мало беспокоила его судьба. Держась одной рукой за поручень и чувствуя, что голова моя сейчас расколется от боли, я сполз по трапу в дымный полумрак. Элисон с бледным как смерть лицом и с боком, перевязанным какой-то тряпкой, еле держась на ногах, в упор смотрела на меня.

– Я думал, ты мертва!

– Я думала, ты мертв!

Мы прохрипели это в один голос, и Элисон даже сумела выжать из себя сухой надтреснутый смех.

– Не… совсем.

– Все равно что умер. Почему…

Она сглотнула, хотя во рту у нее явно пересохло.

– Иди за… копьем. Нельзя потерять… Держаться вместе, даже если будет авария… Так мы найдем…

– Пра… Я пойду.

Со стороны это, должно быть, звучало как разговор двух пьяниц. Я чуть не упал, но все-таки мне удалось преодолеть остаток пути и взять копье. Задыхаясь от недостатка воздуха, я посмотрел вверх и увидел – разрыв в обшивке увеличился, и языки пламени вырываются из него наружу. Если Лутц все еще там, он, должно быть, изжарился заживо, да и мы каждую секунду можем присоединиться к нему. Я засунул гладкое прохладное древко за пояс и тут же увидел яркую вспышку, услышал громкий хлопок, и все смешалось. Я пригнулся и, как выяснилось, совершенно вовремя. Стена пламени прокатилась по отсеку так близко, что опалила волоски у меня на руках. Я беспомощно сполз на пол рядом с Элисон.

Прогремел новый взрыв, еще громче предыдущего. Дирижабль закачало из стороны в сторону, так что у меня потемнело в глазах, но гондола оставалась не тронутой пламенем.

– Почему мы все еще живы? – спросила Элисон сурово, почти сердито.

– Это «Гинденбург»! [134] – крикнул я. – При горении водорода пламя поднимается вверх!

Я прополз по полу и поднялся у панели управления. Мы все еще летели, но быстро теряли высоту. Я и думать не хотел о том ужасе, что творится у нас над головой.

Руль направления был сломан, но посредством прочих рычагов еще можно было что-то предпринять. Я с силой ударил по рычагу, отвечающему за работу двигателей, и, кажется, завел их. Но внезапно что-то стукнуло в иллюминатор и размазалось по стеклу. Сначала я решил, что это одно из щупалец. Но это была верхушка дерева.

У нас оставались считанные секунды, чтобы добраться до выхода. Я распахнул клетку с Граалем и помедлил секунду, прежде чем дотронуться до лежавшей в ней вещи. Элисон склонилась над копьем.

Мы схватили и то, и другое. Ничего не произошло, если не считать того, что неровная поверхность гранита поцарапала мне руку. Корабль с силой швыряло из стороны в сторону, и тут взорвался еще один баллон. Мы поползли к выходу. Я тихонько застонал; даже тащить за собой эту каменюку было нелегко, она всей своей тяжестью давила на мое раненое плечо. Но Элисон обняла меня свободной рукой, и неожиданно гримаса боли, искажавшая ее лицо, сменилась улыбкой.

– Прямо как со сковороды…

Гондола со скрипом проехала по верхушке еще одного дерева, новый порыв рыжего пламени взвился над нами, а поскольку на прыжок сил у нас не осталось, мы попросту выкатились из дирижабля.

Последовавшие за этим мгновения смешались: хлещущие по лицу ветки, бьющий в лицо воздух и удар…

Должно быть, я еще несколько секунд пребывал в сознании, потому что последним, что запомнил, был объятый пламенем дирижабль, несущийся над головой, протянувшееся к нему щупальце, которое разорвало взрывом еще одного баллона. А затем корабль разнесло на части, и пылающие осколки обрушились туда, куда я и предполагал.

На этот голый и безжизненный хребет, и прямо на это страшное лицо.

Звуки, раздавшиеся при этом, были ужасны и гораздо громче, чем при взрыве дирижабля. Но на фоне их оглушительного рева вполне отчетливо слышался человеческий крик ужаса и отчаяния. Земля у нас под ногами затряслась, дьявольские щупальца взвились вверх, упали вниз, еще в воздухе рассыпавшись каскадом дождя… Затем была темнота, внезапная и удушающая.


Но темнота не была одновременно и пустотой. Я был приговорен к смерти и спрашивал: почему, почему, почему? Я набирал этот вопрос на мониторе, потому что больше мне ничего не было позволено предпринять. Если мне удастся пробиться с этой апелляцией, это могло бы помочь – если не мне, то Элисон. Но в ответ я не получал ничего, кроме идиотского знакомого сообщения:


СРОЧНО ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕМИНУЕМОГО УНИЧТОЖЕНИЯ СИСТЕМЫ СОЕДИНИТЕ ПОРТ «К» С ПОРТОМ «Ч» СРОЧНО


СРОЧНО ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕМИНУЕМОГО УНИЧТОЖЕНИЯ СИСТЕМЫ СОЕДИНИТЕ ПОРТ «К» С ПОРТОМ «Ч» СРОЧНО


СРОЧНО ВО ИЗБЕЖАНИЕ НЕМИНУЕМОГО УНИЧТОЖЕНИЯ СИСТЕМЫ СОЕДИНИТЕ ПОРТ «К» С ПОРТОМ «Ч» СРОЧНО


Оно все приходило и приходило, и мне уже хотелось кричать от бессилия.

Впрочем, по словам Джипа, это продолжалось всего несколько секунд. Потому что, едва Джип и Молл заметили, что мы упали, они кинулись к нам.

– Если бы это был барон, – пояснил он, – мы бы, конечно, тоже поспешили, но с другой целью. А где он, кстати?

Я попытался сосредоточиться, хотя в голове у меня все плыло; но тут Джип увидел мое плечо и прекратил меня трясти.

– Черт возьми! Каким-нибудь дюймом ниже – и он продырявил бы сердце!

– Элисон?

– Она здесь. Но плоха. Пулевое ранение, сломанная нога, а может быть, еще и травма внутренних органов. Да и то вы счастливо отделались; если бы лес был пожиже, а все эти чертовы кусты не разрослись так густо, вы бы разбились всмятку. Молл пошла за ветками для носилок.

Я приподнялся на локте. Элисон лежала рядом, с посеревшим лицом, потемневшими губами, сжимая копье в обессилевших руках. Грааль лежал в нескольких шагах от меня. Я посмотрел на гребень горы, огромную массу разлетавшегося во все стороны огня. Склон горы сотрясался, и мечущиеся в панике тени носились вокруг – воцарился полный хаос.

Языки пламени теперь скатывались вниз между деревьями; а это означало, что скоро весь лес будет объят огнем. Кого пытается обмануть Джип? И маленькая кучка людей рядом с ним, выживших в этом аду. Вот византийский стрелок, потерявший и лошадь, и лук, помогает раненому солдату-пехотинцу, который все еще сжимает в руках пришедшую в негодность винтовку со штыком. А вот двое партизан спокойно вытаскивают из карманов патроны и вставляют их в магазины своих «шмайсеров». Между тем английский лучник прикрывает нас, достав из колчана последнюю стрелу. Из всего нашего отряда уцелели всего четырнадцать или пятнадцать человек. Центуриона среди них не было; Гаштейн был здесь, но одна рука его превратилась в кровавое месиво. Воины смотрели на нас, широко раскрыв глаза от удивления, и как будто чего-то ждали.

– Это… все?

– Все, – эхом отозвалась мрачная Молл. – Больше нет ни мужчин, ни женщин, ни лошадей. Нет ни пищи, ни питья. Нет ничего, что могло бы облегчить вашу боль – в этом месте не растут чистые травы.

– Спасайтесь… сами, – едва слышно проговорила Элисон. – Возьмите с собой Грааль и копье. Оставьте меня…

– Нет, – сказал я.

Молл тихонько хмыкнула.

– Именно этого слова я и ждала! Ну ладно, это мы выясним, теперь в путь…

– Нет, – снова сказал я. – Молл, помоги мне подняться…

– И чтоб ты у меня на плече дух испустил? Я на такое не пойду…

– Да помоги мне подняться, черт тебя дери! Ты не понимаешь, что сейчас происходит.

Я уже хотел было опять выругаться, но сменил тон:

– Есть еще один способ, и он сработает!

Не произнеся больше ни слова, Молл подхватила меня под здоровую руку и подняла на ноги. Рана, конечно, закровоточила, но это было неважно. Я сделал два шага вперед, подошел к камню и снова преклонил колени, на сей раз перед ним. Боль прожгла меня насквозь, а когда я попытался поднять руки, голова моя поплыла, а внутренности чуть не полезли наружу. Но теперь это уже не имело значения – ни малейшего. В руках у меня была сила, своей мощью превосходящая Брокен. Ее планы были грандиознее и величественнее, и даже если ее постигала неудача, внутри нее зрело семя нового успеха. Но и возможный успех был бы абсолютным, и меня готовили к этому все время, хоть и знали, что постичь это я смогу только тогда, когда в моих руках окажутся и Грааль, и Копье.

Теперь я внезапно все понял, осознал, каким образом они связаны между собой, и наверное, рассмеялся бы, если б не был так переполнен благоговением. Я знал теперь, каков смысл древнего ритуала, и с уважением и даже страхом поднял Копье высоко над головой. Элисон увидела это и из последних сил крикнула:

– Нет, Стив! Ты не имеешь права! Нельзя это делать в одиночку!..

Слишком поздно.

Копье ударило; но не в основание грубой каменной глыбы, а в блестящее световое ядро, которое скрывалось где-то за каменной поверхностью.

Соединить…


И свет залил все вокруг. Он потек вверх по копью, объял мои руки и потянул меня вниз, вниз, к смерти, как я предположил, желая вырвать меня из объятий боли. Эта сила потянула меня вниз, вниз, словно глубоководного ныряльщика.

Вокруг были облака, сплошные облака, они сомкнулись надо мной словно волны, и я подумал, что сейчас утону. Почти инстинктивно я начал отталкиваться ногами и поднялся к поверхности. Но и там, высоко над головой, я увидел лишь тенистые берега облачного архипелага, а над ними огромный туннель из облаков, как бы обрамленный безлунным и чистым небом, по которому с трепещущими парусами и брызгами, разлетавшимися вокруг носа, скользила огромная бригантина, освещенная сигнальными фонарями и нагруженная чудесными грузами для чудесных портов. Это был тот самый пейзаж, который я так тщательно выбирал, чтобы украсить стену своего кабинета. Но сейчас передо мной оказался великий оригинал, с которого тот пейзаж был написан.

А я плыл совершенно один. Не было рядом ни лодки, которая понесла бы меня, ни корабля, чтобы ступить на его палубу. Силы покидали меня. И вот холодные облака сомкнулись над головой, и я снова ушел в глубину…


Прозвучал легкий шорох, и я почувствовал под собой мягкую обивку кресла. Падение прекратилось. Я скрестил ноги и откинулся назад, с отстраненным удовольствием рассматривая морской пейзаж, но тут тихонько засигналило переговорное устройство, и я со вздохом нажал на кнопку.

– К вам посетитель, – произнес голос Клэр.

– Вот как, – проговорил я, стараясь не выдать недоумения и не показать, что напрочь забыл, что кого-то жду. Никогда не знаешь, слышат тебя посетители или нет. – Спасибо, да. Пожалуйста, попросите его войти!

Я поспешно выпрямился, окинул взглядом кабинет, пожалел, что не выкинул все эти листы с сообщениями. Впрочем, теперь это не важно; у меня только и осталось времени, чтобы поправить галстук, ибо дверь уже открывалась. Я был рад, что портьеры задернуты: солнечный свет, бивший в окна, слепил бы глаза. Эта мысль привела меня в секундное замешательство. Ведь Клэр перестала быть моей секретаршей уже… сколько времени? Двенадцать лет или даже больше. Так почему же… Не иначе, она пришла вместе с этим посетителем… Да, несомненно. Однако, Боже, кто же это такой, – тот, кто открыл дверь и у кого за спиной сияют солнечные лучи?

Встречал ли я его раньше, этого типа? Вроде бы да, но я никак не мог узнать посетителя. У него было лицо сильного человека, с резкими чертами, и выглядел он совершенно так, как большинство преуспевающих бизнесменов средних лет. Все в нем соответствовало этому образу, вплоть до безупречного костюма и серебряных висков. И все же мой взгляд постоянно наталкивался на черты, которые мне были смутно знакомы: высокий рост и крепкое сложение – чуть плотнее меня; гибкость и энергичность движений, овал лица, насмешливая улыбка, при которой уголки его рта взлетали кверху, и низкий звучный голос, когда он протянул руку, назвав меня по имени. Да, звучный, но не просто низкий: в нем ощущалось интонационное богатство, но вместе с тем его отличала неизменная чистота. Все говорило за то, что это весьма внушительный персонаж, не такой, о встрече с которым с легкостью забываешь. Но при этом я никак не мог его вспомнить – ни его имени, ни места, где мы с ним встречались.

По этой причине я стал вести себя даже несколько искательно: посадил его в лучшее гостевое кресло, а он махнул рукой, показывая, чтобы я не беспокоился, и откинулся на спинку.

– Очень уютно, – заметил он, оглянувшись вокруг. – Как, впрочем, и всюду в вашем офисе. Мастерский дизайн, даже не без изящества. Но при этом, простите за откровенность, совершенно лишенный всякого намека на претенциозность. Никакой бизнес-безвкусицы.

Он удовлетворенно кивнул, когда взгляд его упал на морской пейзаж.

– Славная смесь романтики и практичности. Самовыражение сильной личности, как вашей собственной, так и компании. Да, и мне с давних пор нравятся старинные географические атласы. Хорошо, что вы их сохранили.

Один из давних клиентов, еще с первых дней моей работы в офисе.

– Они достались мне от Барри, – произнес я, наливая ему кофе и с удивлением размышляя, откуда появился здесь поднос, а еще о том, куда ведут все эти комплименты. – У него была большая коллекция, но она сильно пострадала, когда на офис был налет.

– Да, – подтвердил мой посетитель, – я об этом слышал. Что ж, мистер Фишер, я полагаю, вам интересно, зачем я здесь. Я знаю, что у вас голова и без того кругом идет. Время сейчас напряженное, от вас зависят люди…

– Ну, можно и так выразиться.

– Именно так. Но я уверяю, что не отниму у вас много времени, и, вполне возможно, вы об этом не пожалеете. Мистер Фишер, – проговорил он серьезно, между тем как я поудобнее уселся в кресле, – вы здесь очень неплохо устроились, это очевидно. Хоть я и не особенно люблю все эти технологичные офисы. Но комфорт – это не всегда удовольствие. А вы довольны? Мистер Фишер, вы показали себя достаточно умелым в создании компаний, которые могут работать и без вас.

– На такое не способна ни одна, – возразил я, немного встревоженный. – А если они и производят такое впечатление, то это означает, что в компании период застоя. Всегда необходимы деятельные умы на верхушке – задающие вопросы, находящиеся в поисках новых деловых контактов или новых путей управления. Это все равно что старая шутка про лебедя, слышали? Он безмятежно скользит по глади пруда и при этом изо всех сил загребает лапками под водой.

Он усмехнулся. Мне понравилась эта усмешка; только жаль, что я никак не мог припомнить, где я ее уже видел.

– Конечно, это так. Вы наладили механизмы, которые поддерживают работу компании. Вы сами стали их частью, но круг ваших действий весьма ограничен. Большая часть работы по руководству возложена на плечи Дзвида Ошукве.

– Конечно. Он с ней лучше справляется, чем я. К тому же в «Си-Тране» есть немало людей, которые, подобно ему, смогут в свое время принять бразды правления от меня и барона фон Амернингена…

Что-то щелкнуло у меня в голове, и я в нерешительности замолчал.

– Это как раз то, о чем я и хочу поговорить с вами, – произнес посетитель. – Мистер Фишер, вы уже так богаты – или будете в скором времени, – как многие даже и не мечтают. И в итоге у вас нет больше цели, за которую стоит сражаться и бороться. Разве вам не хочется иногда, чтобы на вашем пути встречалось побольше трудностей? Вы еще не готовы попробовать что-нибудь новое?

Я сцепил пальцы домиком. Я никогда не любил, когда читают мои мысли.

– А вот это, – проговорил я сурово, – закрытый вопрос. Из тех, которые влияют на стоимость акций и весьма притягивают спекулянтов.

Мой посетитель отхлебнул из чашки и улыбнулся.

– Мистер Фишер, вы не должны отвечать на него, по крайней мере прямо. Но дело в том, что я пришел сюда именно затем, чтобы предложить вам такое. Наши перспективы…

С этими словами он полез в свой дипломат, достал оттуда аккуратную сафьяновую папку и тихонько положил ее передо мной на стол.

– Если вы располагаете временем, прочитайте это, пожалуйста, сейчас, пока я здесь и могу ответить на вопросы, которые у вас, возможно, возникнут. Но хочу вас предупредить: вы можете удивиться тому, на какие длительные сроки простираются наши планы. А еще тому, что в них подразумевается ваше участие.

– Что?

– Мы предположили это, поскольку не осмеливались предположить что-либо иное. Словом, прежде чем осуждать нас, прошу, прочитайте все это до конца.

Я наградил его самым подозрительным и хмурым взглядом, на который был способен, и открыл папку. Тотчас волосы у меня чуть не встали дыбом, а сердце едва не выпрыгнуло из груди. В верхней части первой страницы на плотной, кремового цвета бумаге, красовалась эмблема голубя, летящего над двумя изящными – и неожиданно знакомыми – башнями.

Я прочитал эту страницу, и следующую, и еще одну, и глаза мои раскрывались все шире от нараставшего удивления. Я уставился на посетителя поверх папки.

– Значит, это – все это – было у вас запланировано?

Удивление испарилось под напором распиравшей меня ярости.

– Вы что, хотите сказать, что пожертвовали всеми этими людьми в бездарно состряпанной идиотской…

– Нет-нет, – проговорил он немного раздраженно. – Я же просил вас прочитать все до конца. Вы знали, что что-то затевается, да, можете назвать это жестокой попыткой перехвата. Причем на территории, размеры которой вы даже представить себе не можете. Поэтому нам пришлось создать общий стратегический план, который покрывал бы все возможные варианты развития событий. Секреты Ле Стрижа, как он ни старался, никогда не были тайной за семью печатями. Мы шли по следу; мы следовали за ним в двух направлениях: по пути, которым он пришел, и по пути, которым он мог пойти. И на том, и на другом пути оказались вы. Было ясно, что вы обязательно вмешаетесь, хотя в то время мы и не знали почему. Поэтому мы продолжили поиск, а когда осознали значимость вашей фигуры в этом деле, одновременно испытали удивление и отвращение. Кстати, мы понятия не имели, кто стоит за Ле Стрижем и бароном фон Амернингеном, когда тот вмешался во все это.

Он слегка усмехнулся.

– Или что Элисон проникнется к вам самыми нежными чувствами. Чувствами, за которые она, конечно, сама себя ненавидела, поскольку думала, что вы не лучше барона. Мы не боги и не тираны – мы не сдерживаем порывы человеческого сердца и не ограничиваем их. Ужасно неприятно, когда приходится иметь дело с противниками, которые этим грешат, но это одно из важнейших отличий, разделяющих нас. Некоторые из них вначале тоже имели самые лучшие побуждения, но…

Я кивнул:

– Понятно. Средства искажают цель. Безграничная власть развращает…

– Именно так. Соответственно мы не могли продумать все до мелочей, но было очевидно, что не избежать попытки похитить копье, причем с вашим участием. И что за ней последует нападение, целью которого станет кража Грааля. И мы не могли это предотвратить. У нас имелось несколько вариантов: вы не забираете копье; вы его похищаете, а мы возвращаем его назад без вашей помощи; вы возвращаете его без проблем; вы возвращаете его с проблемами ; но оно все равно не попадает на вражескую территорию. Если бы осуществился любой из них, атаки на Гейленберг никогда бы не последовало. Нас подвело то, что и копье, и Грааль были похищены и попали к нашему противнику.

– Боже! – Я откинулся в кресле, чувствуя, что кровь отхлынула от моих щек. – Неужели поражение было так близко?

Лицо моего визитера помрачнело.

– Да, это действительно так. Но одновременно это обусловило и наш успех – то, что источник нашей силы попал в лагерь врага. Конечно, в том случае, если бы вы смогли проникнуть туда, чтобы совершить необходимое, а именно – забрать их и скрыться. Если бы у вас ничего не получилось, мы были бы уничтожены. Но если бы мы пытались каким-то образом управлять и руководить вами, мы могли бы безнадежно повлиять на вас и все испортить. Поэтому единственное, что мы могли предпринять, – это помочь вам оказаться там и снабдить вас своеобразной инструкцией. Это знание не должно было иметь для вас никакого смысла до той поры, пока не наступит нужное время, и все же оно должно было намертво засесть в вашем мозгу.

Он снова усмехнулся:

– Поэтому наше на первый взгляд бессмысленное сообщение и высвечивалось постоянно на экране вашего компьютера. Это было не слишком приятно, да?

Я решил дать волю своему негодованию.

– Еще бы, черт возьми! Но я – почему все это свалилось на меня?

– Потому что у вас такое имя. И потому, что только вы могли все это сделать.

– Это… это бред. Множество людей были в это втянуты. Элисон, Джип, Молл… Катика. Особенно Катика. Как насчет ее? Это тоже ваша затея?

Он помрачнел.

– Нет. Она сама решила. Она знала, на что идет, и сама решила принять в этом участие, чтобы искупить свое прошлое. Помните карту, сквозь которую просвечивала другая? Катика получила предупреждение, но решила идти с вами. Верно, она немало сделала, чтобы помочь вам. Однако даже без ее помощи вы все равно бы справились. Как-то по-другому, но справились. То же самое касается и вашего друга Джипа. Он сыграл во всем этом важную роль, но были и другие пути проникновения на Брокен – например, через пентаграмму в усадьбе барона фон Амернингена. И другие способы осуществить нападение на Брокен – без того, чтобы собирать рыцарей Грааля. Но во всем мы полагались на вас.

Во мне быстро нарастала волна гнева.

– Жаль, но у меня не было вашей проклятой уверенности! Вы использовали меня как последний сукин сын! Вы использовали моих друзей, вы выкинули их на помойку так, как выкидываете этих ваших рыцарей! Но они-то сами решили служить Граалю. А вот у меня никогда не было возможности выбора! Так что давайте-ка вернемся к интересующему меня вопросу. Почему я?

– Потому что вы человек особенный.

Он отпил из чашки и протянул руку за печеньем, которое я совсем забыл предложить ему.

– Превосходно. Потому что Ле Стриж поступил весьма и весьма разумно, заманив вас во все это. Однако его подвела его ограниченность. Он увидел только, каким образом он сможет вас использовать; но мы разглядели в вас искру успеха гораздо большего, чем просто восстановление status quo aute bellum. [135] Он рассказал вам о ваших предках, не так ли?

– О том, что ли, что я – следствие маленькой оплошности франкской принцессы? Да. Но какое это имеет отношение к нынешним ценам на помидоры?

– Это все, что он понял? Она была одной из дочерей Карла Великого, мой друг, первого правителя Священной Римской империи, первого правителя, которому после римлян оказалось под силу объединить Европу. И, по странному совпадению, он был также последним правящим монархом, который одновременно был и королем Грааля.

– Что?

– О да. Человек он был жесткий и несдержанный, но по-своему гениальный. Необходимо иметь снисхождение к его недостаткам. На старости лет он даже попытался обучиться чтению. Это был безумно прогрессивный поступок для того времени. А вы – его прямой потомок. С отцовской же стороны вашими предками были немецкие, французские и английские крестьяне, главным образом из состоятельных семейств. Оттуда, вероятно, и пошел устойчивый ген, обеспечивающий вашу способность делать деньги. [136]

Я откинулся в кресле.

– Понятно. И что дальше? Я, получается, вроде как любимый племянничек, который может трогать это проклятое копье, не рискуя при этом оказаться сожженным дотла?

– Именно. Поэтому Ле Стриж и решил вас использовать. Особенно сейчас, когда у нас нет короля, который бы истолковывал нам всё.

Я тряхнул головой.

– Кстати, а почему бы вам не появляться всегда в том виде, в каком вы появились сейчас, – этакого отца семейства, с аппетитом поедающего чертово шоколадное печенье? Как они помогают поддержать дружескую беседу, эти шоколадные печенюшки…

Он посмотрел на стол задумчиво и немножко грустно.

– Если бы мы могли, то так бы и поступали. Я ведь сказал вам, что вы особенный. И прошло немало времени с тех пор, как мы в последний раз являлись кому бы то ни было. Там, на самом Краю, все становится немного… вычурным – можно так выразиться?

– Да откуда мне, черт возьми, знать об этом? Я там никогда не был.

– Ничего, в один прекрасный день побываете. Если вы достойный человек, вы можете приобрести там очень многое. Но при этом много и потеряете. В свое время у нас были тела, и вполне приличные. Они протянули гораздо дольше, чем вы можете себе представить, и даже после этого мы сохранили их на всякий случай. А теперь мы можем сохранять лишь самую примитивную материальную форму; но даже она должна отражать те противоположные силы, которые бушуют внутри нас. Чаша и копье были подходящими символами для первобытных людей, им было легко понять эти символы; и мы никогда не меняли их. Шприц и флакон? Автомат Калашникова и телевизор? Вряд ли это выглядело бы так же убедительно. Когда они разделяются, то излучают силу и знание, войну и мир, рану и исцеление. Вместе… – Он усмехнулся. – Что ж, можно назвать это творческим взаимодействием. Это мощный символ, на который найдется отклик в каждой душе, в уме примитивном и современном, даже если они не совсем всё понимают. Противоположности, которые работают вместе, а не по отдельности и создают нечто новое.

– Да, но в чем тут суть?

– Суть в том, что это дает простую возможность направлять часть нашей силы – силы, с которой не смогли бы справиться даже вы, потому что вы даже представить себе не можете ее размеров. Ваш ум просто не может постичь ее происхождение и ее действие. Но даже мы – те, кому эта сила принадлежит, не имеем четкого представления о ее характере, поэтому…

Я щелкнул пальцами.

– Поэтому вы отправляете своих посланников?

Он снова усмехнулся.

– Да. Вроде практики по менеджменту, не так ли? Мы выбираем кого-нибудь, в ком уверены и кому можем доверять, и позволяем ему – или ей! – распоряжаться всем через символическое посредничество Грааля и копья, а еще через ритуалы, имеющие многоуровневый психологический смысл. Эти ритуалы общаются непосредственно с внутренним миром человека, причем смысл этого общения был так же понятен шаману-кроманьонцу, как он понятен сегодня вам.

Я удивленно посмотрел на него.

– О да. Именно поэтому очень важно, чтобы у Грааля был король. Когда он есть – Грааль силен, а когда нет – ослаблен и большая часть его мощи не поддается управлению. Но проблема заключается в том, что короли не растут на деревьях – личности с чертами лидера, ответственные, не чуждые духу приключения и способные все это сохранить… Короче говоря, мистер Фишер, если вам угодно, можете назвать это набором кадров, но суть в том, что я пришел нанять вас.

Я чуть не засмеялся, когда он так внезапно воспользовался деловым жаргоном.

– Хотите оторвать меня от компании, которую я создал сам и которой был так долго верен?

– От компании, которая больше не испытывает потребности в вашей верности и созидательном уме, – ради той, что в них нуждается. Я бы даже сказал, испытывает отчаянную нужду в вас, мистер Фишер. Вы – наш единственный шанс, причем даже не на успех, а на выживание. И в вашем поколении мы можем найти лишь немногих, кто хотя бы до некоторой степени напоминал вас, а уж второго такого, как вы, не найти и подавно.

От его слов я невольно моргнул.

– Вы преувеличиваете.

Он сцепил пальцы, и это подействовало мне на нервы, потому что я сам собирался это сделать.

– Вовсе кет. Даже среди тех, кто обитает на Спирали, такие люди редки; ведь многие с возрастом не мудреют, а лишь становятся самими собой.

– Да, как Джип – из просто хорошего штурмана он стал ассом.

– Не совсем, но вы правы, принцип примерно такой. Взять хотя бы Молл. Она достигла многого и будет развиваться дальше, но при этом берет инициативу на себя лишь тогда, когда нет другого выхода, и ей такое совсем не по душе. А нужный нам человек должен быть лидером по своей природе. Мы не можем выбирать исходя только из наследственности, хотя когда мы находим кого-нибудь подходящего, то почти всегда оказывается, что в его жилах есть хоть капля благородной крови. В том, кто нам нужен, обычно соединяются наследственность, благотворное окружение и огромная доля всякой всячины – генов, судьбы, да и мало ли чего еще. К счастью, таких людей мы сразу узнаем. Узнали мы и вас.

Я сделал глубокий вдох.

– Мне кажется, что и я вас знаю.

Снова усмешка, только на этот раз немного иная.

– О да, конечно. Уже немного знаете. Ну а узнаете еще лучше.

– Итак, если я скажу «да»?

– Этого не нужно.

Я не выдержал и взорвался.

– Вот наглый сукин сын! Какое у вас право думать, что вы знаете, что я собираюсь ответить?

Мой посетитель встал.

– Такого права у нас нет, и мы так не думаем. Просто дело в том, что обстоятельства сложились так, а не иначе. Вы всё поймете позже.

Его глаза на секунду сузились в загадочной улыбке, которую я уже где-то видел. Но точно не у кого-то, кто был похож на него.

– А теперь я лучше пойду, пока не досадил вам еще больше. Мне доставила удовольствие наша беседа и пребывание здесь. Оно напомнило мне о многом. Прежде вы были… ну, скажем так, менее контактны. Приятно видеть, что вы переросли это.

– Подождите-ка, – сказал я, вскакивая с места. – «Я»? А что же с «мы»? Мне нужно узнать больше…

– Это потом, – произнес он успокаивающе. – А пока не торопясь прочитайте все до конца.

– Ну нет! – прокричал я, дико озираясь по сторонам. – Мои друзья в беде – я должен вернуться к ним!

Он покачал головой.

– Можете хоть целый день читать, но все равно, возвратившись к ним, вы найдете их в том же положении, в котором их оставили.

– Но… Кто вы? – с придыханием спросил я. – И… почему?

– А, – сказал он немного печально. – Последний вопрос – самый трудный, так? Мы и сами на сто процентов не уверены в ответе. Если отвечать без подготовки, я бы сказал, что все зависит от того, как воспринимаете нас вы: как силу внутреннюю или внешнюю для человека.

– А что вы думаете сами? Что вы есть на самом деле?

Он тихонько присвистнул.

– О, мы задавали себе этот вопрос снова и снова, спорили очень долго – так долго, что даже смысл времени потерялся, но так и не выяснили ничего наверняка Все ответы, которые мы находили, содержали в себе еще больше новых вопросов. Одно я могу сказать с уверенностью: все силы, с которыми мы когда-либо встречались, а их бессчетное количество, уходят своими корнями в жизнь и природу людей. Какими бы ни были эти силы, как бы далеко они ни заходили, какими бы отдаленными ни казались их цели, в свое время все они жили и ходили так же, как вы. И они знали не больше, чем знаем мы. Но мы выяснили одну вещь: никакого значения это не имеет.

Он посмотрел куда-то мимо меня, как будто за пределы нашего крошечного пространства.

– Мы побывали там, где начинается бесконечность Края, в местах, о которых вы даже не подозреваете, – назовем их Правдой и Ложью, чтобы вы получили хоть малейшее представление о них. Горящее пламя, растущие деревья, цвета, вкусовые ощущения, запахи – всё на свете существует там само по себе; это абсолюты. Но даже они не знают, «почему» и «отчего» все происходит. Это за пределами понимания, за пределами Края, и то, что лежит там, скрыто. Лишь проникнув за пределы Спирали, за пределы ее Края, мы сможем найти какие-то ответы. Но дорогу за пределы невозможно найти там, она находится здесь, прямо здесь, в Сердцевине. И именно поэтому Брокен, Грааль, невидимые , все силы, которые поднялись отсюда, – сюда и возвращаются.

Он поднялся, я был не в силах остановить его. Но уже взявшись за дверную ручку, он помедлил и озадаченно почесал затылок.

– Послушайте, во время своих путешествий по Востоку вы случайно не слышали одной старой поговорки? Буддийской, тайской или какой-то еще. Не помню ее дословно, но что-то вроде этого: «Можно полететь к истине, как дракон по воздуху, или ползти к ней по грязи, словно червяк; но в конечном итоге – оба пути одинаковы».

Он задумался.

– Когда приблизишься к Краю, ты уже существовал так долго, прошел через столько испытаний, что забываешь все, что случилось с тобой, каким бы важным оно ни казалось. А когда возвращаешься оттуда, у тебя едва ли остается даже тень былой мечты. Ты не сможешь полагаться на то малое, что осталось, и не только потому, что воспоминания очень туманны и расплывчаты, но главным образом потому, что своим возвращением ты просто-напросто все меняешь, и, следует надеяться, меняешь к лучшему.

Я уставился на него, не в состоянии до конца уразуметь его слова, и он снова улыбнулся.

– Мы можем удерживать в памяти наши человеческие корни и тех людей, которыми мы когда-то были. Так, как вы, наверное, помните своего друга детства. Помните достаточно хорошо, но вы оба с той поры сильно изменились. Приятно увидеть его снова – и убедиться, что он был человеком, которым можно гордиться. – Тон его голоса слегка изменился. – И остался таким же. До свидания, Стив, мы встретимся снова. И довольно скоро.

Он тихонько отворил дверь и пропал. Сноп сияния за ним не мог проникать через окно в коридоре.

Я долго смотрел ему вслед. А затем, поскольку, как он сказал, у меня было предостаточно времени, я сел и стал читать. Иногда я подливал себе кофе и съедал очередное печенье. Но в конце концов, исполнившись сознанием чего-то, но только не времени, я встал из-за стола, но тут же вспомнил, что надо нажать кнопку переговорного устройства.

– Просто хотел сказать, что собираюсь вернуться.

– Очень хорошо, Стив, – ответил голос, и в нем послышался смех.

Это была не Клэр. Голос был похож на голос Элисон. Я сделал глубокий вдох и взялся за дверную ручку.


Никакого света не было. В руке моей была не дверная ручка, а гладкое древко копья, и я держал его высоко против стены дыма, поднимавшегося клубами, прорезываемого языками пламени и источавшего отвратительный запах. Вторая моя рука лежала на Граале. Боль ушла, усталость и ужас, которые я даже не успел заметить, испарились, как утомление от долгого рабочего дня под очищающей струей душа. Чистая горная речка прыгала и пузырилась по моим венам, конечности мои наполнила сила древних дубов и кленов, а тело мое было почвой, в которой они пустили свои корни. А над моей головой сверкало солнце Гейленталя. На мгновение я превратился в королевство Грааля, я был и каналом передачи, и представителем его власти. Благоговение снизошло на меня, и я ощутил его безвременную тяжесть и бушующую силу, от которой, казалось, сотрясается и колеблется копье в моей руке. Но оно принадлежало мне, и я махнул им широким открытым жестом, очертив над головой полукруг. От копья отделился свет, золотистый свет, который вспыхнул и засиял ослепительно ярко.

Свет запрыгал, заставляя заблестеть тусклые поверхности, а светлые превращая в жидкое расплавленное пламя. Свет дождем обрушился на поднятые к нему лица и излил на них свое тепло. Свет оградил их, словно защитный барьер, за которым мерк уродливый мир, оказавшийся вне его пределов. И все же он не оглушал и не слепил своей яркостью. Он проник в мою руку, превратив ее в жезл чистейшего стекла, простертый над расплавленным золотом. Кровь перестала течь, боль превратилась в мгновенное, разливающееся по всему телу облегчение, клетки принялись делиться с удвоенной скоростью, и изорванная плоть срасталась так, что на ней не оставалось даже шрамов. Я увидел, как Элисон, лежавшая на носилках из прутьев, внезапно напряглась от той резкой боли, что обычно следует за неожиданным улучшением состояния, но и эта боль тотчас отступила. У Молл, стоявшей рядом, волосы заструились в потоке невидимого глазу ветра, глаза загорелись, а сама она стала излучать серебристое сияние, как драгоценный камень, который поднесли к самому огню. Она превратилась в расплывчатый контур на фоне темноты, в фонтан огня: ее меч оставлял в воздухе длинный огненный хвост.

Я потянулся к ним сквозь это пламя и через их восхищенные глаза увидел то, что было за ними: источники их внутренней сущности. Они тоже засияли всевозможными цветами и оттенками – от поблескивающего красными огоньками света Джипа, который сгущался до темно-бордового, когда он, не веря собственным глазам, смотрел на свои руки, до мерцающего зелено-голубого свечения Элисон, похожего на темное стекло или сумеречную гладь океана. Элисон проводила руками по сверкающим волосам и смеялась. Затем без всякого предупреждения возникло ощущение текучести, падения во внезапно образовавшуюся пустоту, и в моем мозгу возник целый рой мыслей, нагромождение образов, сменявших один другой. Восемнадцать образов, слегка затуманенных, с какой бы точки я на них ни смотрел, и каждый представлял собой человеческую фигуру, походящую на статую, только что отлитую, выпавшую из формы и распространяющую вокруг себя сноп яркого света. Языки пламени, отражаясь, поднимались все выше, пока я не почувствовал, что тоже воспаряю над землей.

Именно это и было мне нужно! Я – мы – дотянулись до земли, подхватили Грааль и понесли его наверх, и это у нас получалось так легко, как будто он был не тяжелее мыльного пузыря. Я повернулся лицом к лесу, и все остальные повернулись вместе со мной.

Надвигавшиеся на нас лесные огни бушевали и пригибались к земле, как будто над ними проносился ураганный ветер, и создания Брокена, убегая, тоже падали и барахтались в пыли. Обступившие нас деревья бились в конвульсиях, когда на их кроны попадал мимоходом золотистый свет, и там, где падал на землю луч, почва вздымалась и разбрасывала деревья. Скалы раскалывались, трещины и пропасти с грохотом закрывались или заполнялись волнами грунта и камней. Огромный пласт земли лежал чистым и разровненным и вел по склону к площадке, где мы приземлились. Там – чудо из чудес – все еще ревел моторами «Голубь». А под кораблем, роя копытом землю, белый жеребец нетерпеливо тряс головой. Медленно, неторопливо мы двинулись вниз по склону среди пульсирующей световой завесы. Все взялись за руки, вскрикивая от восхищения, когда свет падал на них; но мои руки были заняты. Впрочем, это не имело значения. Я был связан с ними узами гораздо более тесными, чем простое прикосновение.

Именно этого жаждал Грааль – состояния, отчасти похожего на состояние Брокена, но при этом ничуть не жуткого и паразитического. Грааль тоже искал воплощения в плоти и крови; но по свободной воле свободных умов, и лишь на некоторое время. Это ничего не отняло бы у помогающих ему, но многое дало бы им.

Лес расступился перед нами. Мы добрались до места, где стоял камень Ле Стрижа. Теперь он лежал поверженный и расколотый, а на земле осталось лишь несколько черных полос-царапин. Я тщетно пытался найти глазами горку пепла. Мои мысли совпали с мыслями Джипа, и он медленно покачал головой.

Не было отдано ни одного приказания; да в них и не было нужды, даже для коня. «Голубя» подтянули ближе к земле – казалось до невозможности странным, что я могу дотронуться до каната, но чувство это нельзя было назвать неприятным, – и мы полезли на дирижабль. Жеребец послушно отправился в трюмное стойло. Запустить моторы и отдать швартовы было делом минуты. Все происходило в полной тишине, а когда мы поднялись в воздух, нас подхватила такая мощная волна радости и облегчения, что она, казалось, может понести нас и без помощи водорода. Стоя у незакрытой двери, я наблюдал за кипящим в огне горным хребтом и за теми существами, которые все еще боролись там за свою жизнь; было совершенно ясно, что делать там больше нечего. И все же я в последний раз поднял копье, повинуясь внезапно охватившему меня импульсу жалости и сострадания.

– Силой того, чего ты возжелал, я лишаю тебя твоей власти. Как должно исцелить все раны, исцеляю и твои. И разрушаю стены страданий, которые ты возвел. Иди прочь и обрети мир!

Свет загорелся беззвучно и молниеносно, этакая танцующая, движущаяся сеть огня. Брокен не в силах был уже противостоять ей или как-то защититься. Мы увидели, как затряслась гора и часть ее склона сорвалась единой грохочущей лавиной. Я уже представлял себе репортажи, которые опубликуют завтра газеты, сообщая о подземных толчках в горах Гарца, причинивших лишь небольшой ущерб этому популярному месту отдыха. Если, конечно, не считать эту обрушившуюся часть склона. Комментаторы будут слегка пошучивать, что это событие довольно символично, – и будут правы. Но они не увидят, как увидел я, мелькнувшее над вершиной горы темное сияние, похожее на огромные рваные крылья взлетающей птицы. Что-то покинуло Брокен. Что-то уменьшившееся и ослабшее и поэтому не имеющее уже сил задерживать рассвет.

Тотчас погас и наш свет, и мы снова стали самими собой, причем крайне уставшими.

– Ты подумал о Катике, – произнес Джип тихо, подойдя к двери дирижабля, где я сидел с поникшей головой. Грааль стоял у моих ног, а копье лежало на коленях.

– Да.

– Не надо. Я знал ее на целую вечность дольше, чем ты, не забыл об этом? Она получила теперь то, что хотела, хотела и добивалась. Это хорошо. Для нее это превращение, которое она откладывала слишком долго.

– Превращение? – переспросил я тихо.

– Или конец? – предположила Элисон, стоявшая за штурвалом. – Тупик?

– В этом нет ее вины, – фыркнула Молл, буквально отдирая свои длинные волосы от залитого потом лица.

Она склонилась над плечом Элисон, как-то слишком близко к той.

– Чем бы она там ни стала, в свое время она была истинно христианской душой, а вовсе не такой жалкой, ни во что не верящей язычницей, как вы двое. И дело именно в этом. Какую кончину может выбрать для себя человек?

Элисон кивнула. Я тоже, и вспомнил закопченную маленькую иконку, висевшую в комнате Катики. Джип и Молл были христианами, что вполне понятно, принимая во внимание место и время, когда они родились. Элисон была, как и я, в лучшем случае – агностиком. Но здесь, на Спирали, у нас не было разногласий, ведь тут жизнь могла длиться до бесконечности, а смерть являлась переходным этапом. Да и кто я такой, чтобы спорить о том, в чем не был уверен сам Грааль?

Сам. Или сами?

Я посмотрел вниз, на камень у моих ног, удивляясь, как я руки себе не оборвал такой глыбой. Однако это сейчас был не камень; это была огромная чаша из слегка отполированного металла с витиеватым цветочным орнаментом – в таких бадьях римляне смешивали вино. А на моих коленях лежал длинный клинок из металла с коротким древком-рукоятью. Я сглотнул; а поднявшись, осторожно и с должным почтением положил их перед штурвалом, где их никто не мог взять. Облака клубами спускались перед нами, когда мы набирали высоту, а Брокен скрыла чистая прохладная сероватость.

Джип взялся за штурвальное колесо, а Элисон отошла и встала рядом со мной.

Все молчали, да слова сейчас и не были нужны. Совсем недавно мы побывали в вихре мыслей друг друга, и между нами установилось понимание, беззвучное, но такое, какое я наблюдал иногда у людей, которые прожили вместе всю жизнь. Единственный, кто все еще оставался для меня загадкой среди них, была Элисон, и чем больше я приближался к ней, тем загадочней она мне казалась – незнакомая территория, неизведанное море. Тем не менее я догадывался, что мои чувства были отражением ее чувств ко мне. Мы стояли вместе и смотрели, как «Голубь» парит над облачными башнями и укреплениями, летит навстречу первым лучам великолепного восхода.

Кружева воздушных замков вырисовывались на фоне краснеющего неба, но башни дворца Грааля показывали нам верный путь. Мы обогнули гору и пролетели низко над долиной, где мой вертолет, казалось, пощипывал травку среди стада довольных коров. Может быть, мне стоит заглянуть в объявления о продаже самолетов. У меня начал появляться вкус к полетам более размеренным и спокойным. Но тут мы услышали звуки выстрелов, сопровождаемые звоном не слишком хорошо сочетающихся бельгийских курантов, английских и русских колоколов. Это был салют, приветствие, возвращение домой поистине по-королевски.

– Такое ощущение, что им все известно… – воскликнул я, а Элисон лишь улыбнулась:

– Ты думаешь, они не знают, что Грааль возвращается домой?

Мы влетели в город медленно, и я смог рассмотреть, сколько народу из тех, кто приветственно машет нам руками с крепостных стен, перевязаны и окровавлены, и сколько недвижных тел сложено под белыми покрывалами на площади. Это были, без сомнения, люди Лутца, но скольких они успели уничтожить, скольких старых рыцарей, оруженосцев и простых горожан? Даже здания пострадали в битве, их ранило огнем и взрывами, многие оконные стекла были выбиты, колонны дали трещины, тут и там стояли голые почерневшие остовы домов. Впечатление было как от покрытого шрамами лица молодой девушки.

Я взглянул на Элисон:

– И этот залитый кровью, израненный, разбитый снарядами город – действительно сердце Европы?

Она взяла меня за руку и стиснула ее очень сильно.

– Европа выздоровела; Гейленберг тоже придет в себя. Я думаю, что в данный момент люди совершенно растерянны. Им необходимо осознать, что цена не была слишком высока, победа того стоила.

– Конечно, мы же возвращаем им Грааль и копье.

Она хмыкнула подчеркнуто устало:

– Я совсем не то имею в виду. Им необходимо большее. Им необходим новый идеал, которому можно было бы служить, своего рода подтверждение того, что слабость и застой миновали, что все ужасы, которые они пережили, не навалятся на них снова. Больше чем просто очередной рассвет, даже очень яркий. Этому месту необходимо… исцеление, Стив.

– Но почему именно я – тот, кто должен это сделать? Я не понимаю, я…

– Но между тем ты чувствовал себя здесь как дома, правда? С самого начала. Потому что ты предназначен для этого, избран судьбой. Неужели не понимаешь? Именно это, наверное, имел в виду Ле Стриж, когда говорил о твоей наследственности, и именно поэтому знал, что ты можешь прикоснуться к копью без вреда для себя. Все предыдущие столетия работали на тебя. Как же я раньше этого не увидела. Да взять хотя бы твое имя!

– И ты туда же! Послушай, да что такого особенного в моем имени? Стивен – ну и что с того?

Она тихонько засмеялась:

– «Стивен» – это очень много. Я могла бы полюбить это имя. Но дело в твоей фамилии! Ты все еще не понимаешь, да? Я думаю, ты никогда даже не читал легенд, которые являются частью твоего наследства, – об Израненной Земле, что ждет исцеления, И ищет своего правителя, короля, по прозвищу Рыбак. [137]

– О да, это было предсказано, – проговорила Молл, и ее голос зазвенел. – Король-Рыбак, искалеченный, владеющий собой лишь наполовину, должен сначала сам исцелиться, а затем возродить Израненную Землю. И вот предсказание сбылось. – Она тряхнула головой. – И я поражена, что дожила до того дня, когда могу увидеть это собственными глазами.

– Для меня это тоже непостижимо! – радостно подхватил Джип. – Послушай, ты ведь наверняка можешь раздобыть нам контрамарки в первый ряд на церемонию коронации? Только вот где мне достать цилиндр?

– На церемонию чего?

Элисон улыбнулась.

– Это не совсем коронация. Король Грааля не носит короны. Только мантию.

Я застонал. Я знал, что возвещали эти колокола; я буквально чувствовал на себе тяжесть золотого плаща, тянущего меня к земле, тяжесть обязанностей, которые взвалят на мои плечи.

– Надеюсь, что моль-то из нее выбьют?

– Там нет моли. Говорят, ее сшили для Карла Великого.

Снова он!

– Спорим, она мне будет в плечах широка – и в прямом, и в переносном смысле.

– Да что вы на парня насели! – осклабился Джип. – В конце концов, он ведь всю жизнь занимался бизнесом. Нелегко ему будет это бросить.

– А я и не собираюсь, – произнес я. Тут же лица у всех в рубке встревоженно вытянулись. – Я хочу сказать, не сразу! У меня еще и в Сердцевине есть дела. Я не хочу просто так исчезнуть оттуда. Я буду с ней поддерживать связь, продолжу расширять поле деятельности «Си-Трана», разработаю новые проекты. Может быть, даже займусь политикой, мне всегда этого хотелось. Возможно, в Европейском Союзе; в конце концов, Грааль ведь связан со всей Европой. Люди устали от попыток объединить ее войнами и завоеваниями, религией и идеологией, и мне кажется, что пора дать шанс торговле. Так что ладно, буду я вашим королем, если это угодно судьбе. Но я буду королем-купцом, подобно Христиану IV Датскому. [138] И вы увидите, как я накормлю тело государства, а не только исцелю его душу. О'кей, моя империя наверняка будет процветать, и не меньше империи Карла Великого, римлян или кого бы там ни было. Но в любом случае ее благосостояние будет стоить гораздо меньшего количества жизней и продлится куда дольше. Пока – что очень возможно на сей раз – люди не смогут сами управлять собой!

На лице Элисон я увидел одобрение.

– Если бы ты знал, как… как я тобой горжусь. Но ведь ты способен еще на многое, не так ли, на гораздо большее?

Я взял обе ее руки и поцеловал их.

– Вот на это для начала.

– Стив! Все же смотрят… Нет, так просто ты меня с мысли не собьешь. Ты понял, что я имею в виду.

– Да, – согласился я. – На гораздо большее. Но я сейчас еще не могу сказать, на что именно.

Она тряхнула головой:

– Это не важно. Я знаю, что однажды сможешь.

– И ты будешь рядом, правда?

Она как-то невнятно пожала плечами:

– Я же присягнула на верность Граалю, ты не забыл?

– Не хочешь направить часть своей привязанности на другой объект?

– Нет, – сказала она. И добавила неожиданно тихим голосом: – Между Граалем и его королем разницы нет.

– О! – воскликнул я и обнял ее. Именно в этот момент корабль накренился. Поскольку Элисон была одного роста со мной, я был вынужден переместить свои руки чуть ниже, чтобы удержать равновесие. По крайней мере, так я потом это объяснял. Я и не заметил, как близко мы оказались к земле. Достаточно близко, чтобы Молл и Джип из озорства распахнули дверь.

– Именно так и должен новый король предстать перед своими подданными, – оправдывался потом Джип. – Все должны видеть, какая у него цепкая хватка.

– Напомните мне, чтобы я выяснил, нет ли при дворе вакансии шута, – сказал я без обиды, ибо был слишком счастлив, чтобы испытывать раздражение.

Большее? Гораздо, гораздо большее. Еще совсем недавно я чувствовал, что разрываюсь между Сердцевиной и Спиралью, не желал оставить одно ради другого. Возможно, это было предчувствие того, с какой силой предъявит Спираль свои права на меня, предчувствие того громадного пласта бытия, который ляжет передо мной, подобно пути пилигрима?

Предчувствие того дня, когда, если обещание исполнится, я выйду за границы даже этого существования и отправлюсь за его пределы, к эфемерным просторам Спирали, где иллюзии и нелепость вещей материальных оказываются несущественными, а абсолюты становятся все достижимее, – и затем вернусь назад, преображенный.

Мой путь должен стать таким длинным и таким тяжелым, что уверенность в успехе перестанет иметь значение.

Эта перспектива одновременно и страшила, и восторгала. Но я, по крайней мере, знал, что пойду по этому пути не один. Со мной всегда будут мои друзья, товарищи, помощники, близкие мне, всегда близкие, но становящиеся еще ближе, пока наконец каким-то непостижимым образом мы не сольемся в одно целое и не станем частью друг друга, компонентами чего-то большего. Такое существо, если оно как-нибудь сумеет обрести человеческую форму, будет говорить голосом одновременно и знакомым, и незнакомым, с отголосками тех личностей, которые не пропали в нем бесследно. В одной из них, по крайней мере, я был теперь уверен.

Я сошел с трапа на вымощенную булыжником площадь, слегка щурясь от яркого света зарождающегося дня. Осторожно положил копье на чашу и, надеясь, что она не превратится в камень именно сейчас, поднял их высоко над головой. Вся площадь, казалось, содрогнулась в ликующем гуле людских голосов. Мы медленно направились к дворцу Грааля – медленно, потому что когда у вас в руках такая святыня, вы невольно начинаете следовать ритуалу и выказывать должное уважение. Двери распахнулись перед нами, когда мы подошли к ним, и если у меня будет возможность высказаться по этому поводу, они будут открываться гораздо чаще.

Как обычно в королевстве Санграаль, небо казалось голубее, чем где бы то ни было, и белые облака, стеной обступившие башни дворца, казались ярче обычных. Щеки Элисон пылали, глаза ее блестели; я смотрел на нее и, подхваченный волной радости, чувствовал, что могу одним прыжком перелететь через эти башни и воспарить над этими неприступными воздушными замками одной лишь силой воли. Моей отчужденности пришел конец, мое одиночество и отсутствие цели остались позади. Я тоже был Израненной Землей. Ведь исцелив ее раны, я исцелил и свои, последняя из пустот внутри меня была заполнена.

А теперь я буду исцелять других.

Примечания

1

В оригинальном тексте Гете дан в переводе на английский Д.-Э. Флэкера, автора стихотворных эпиграфов к первым двум романам цикла. – Прим. перев .

2

Fiddler's Green (англ. ) – легендарное место, где души погибших моряков предаются вечному веселью.

3

Легендарный христианский священник и правитель великой империи, которая, по первоначальным сведениям, находилась в Азии, а затем ассоциировалась с Эфиопией.

4

Вон! (нем. )

5

Капиталисты (нем. ).

6

Евреи (нем. ).

7

Мне жаль (нем. ).

8

Штрогейм Эрих фон (1885—1957) – знаменитый американский режиссер, актер, сценарист. Уроженец Австрии. В 1909 г. переехал в США, где с 1914 г. работал в Голливуде.

9

Поздравляю, господин Фишер! (нем. )

10

Гарбо (наст. фам. Густафсон) Грета (1905—1990) – выдающаяся американская киноактриса, по национальности шведка. В 1941 г. перестала сниматься и вела исключительно замкнутый образ жизни.

11

Речь идет о компьютерной программе Windows.

12

Скрытый смысл (фр. ).

13

Шоссе (нем. ).

14

Шайр, першерон – породы лошадей-тяжеловозов.

15

О'Хэйр (О'Наге) – международный аэропорт в Чикаго.

16

Горничная (нем. ).

17

Я спрашиваю, куда вы хотели переслать мои файлы? (нем.; фр. )

18

Мои файлы – куда? (итал. )

19

Файлы… (исп. )

20

Ирландская республиканская армия.

21

Дворец (нем. ).

22

Председатель совета (нем. ).

23

Простите? А! На Брокен. Да, не надолго (нем. ).

24

Не так ли? (нем. )

25

Она не продается! (нем. )

26

Боже милостивый (нем. ).

27

Союз (нем. ).

28

Стивен? Черт подери, что ты, поганец, тут делаешь? (нем. )

29

Само собой! (нем. )

30

Австрийский император (1741—1790).

31

Кошки (нем. ).

32

Понимаешь? Вот и хорошо (нем. ).

33

Ну конечно, кто-то же должен и лизать бумагу, а? (нем. )

34

Ну разумеется (нем. ).

35

Въезд (нем. ).

36

Mist – туман (англ. ).

37

Персефаль (Парсифаль, Парсиваль) – имя героя средневековых легенд о Граале.

38

Город на юге Франции.

39

Здравствуйте! (южнонем. )

40

Стой! Кто идет? (нем. )

41

Это он! С горной тропы! Всадник, парень колдуна! Хватайте его! (нем. )

42

Эй, ты! Стой, стрелять буду! (нем. )

43

Скорее на помощь, мой принц! (фр. )

44

Неi1еntа1 – священная долина (нем. )

45

Oakley Annie, по прозвищу Малютка Меткий Глаз (1860—1926), – американская охотница, позднее выступала в цирке, демонстрируя феноменально меткую стрельбу.

46

«Народная Хартия» (Peoples Charter) – петиция «Лондонской ассоциации рабочих» английскому парламенту (1838).

47

Оутс Титус (Gates Titus) – протестантский проповедник XVII века.

48

Особняк на крыше многоэтажного здания.

49

Дерьмо (нем. ).

50

Герой английской детской книги «Bear called Paddmgton» – игрушечный медвежонок.

51

Героиня известной немецкой песенки 20-х гг., исполнявшейся Марлен Дитрих.

52

Ultima Thule (лат. ) – мифическая островная страна, находившаяся, по представлениям древних, на крайнем севере Европы.

53

Фракталь – дробная размерность (мат).

54

Heilenberg – священная гора (нем. ).

55

Центральные фигуры гаитянского (Дон Педро) и индонезийского (Баронг и Рангда) Пандемониума.

56

Порода лягушек.

57

По пути (фр. ).

58

Одежда военного покроя с погонами, манжетами и поясом.

59

Устройство двусторонней оперативной связи между членами экипажа летательного аппарата.

60

Трирема – у древних греков и римлян гребное судно с тремя ярусами весел.

61

Господин (искаж. греч. )

62

Будь здоров! (греч. )

63

Остров в Ионическом море, родина легендарного Одиссея.

64

Вертолет, геликоптер (греч. ).

65

Борей – в греческой мифологии бог северного ветра.

66

Humilitas (лат. ) – смирение.

67

Баухаус (нем. Bauhaus) – конструктивистская архитектурная школа в Веймаре (1919—1933).

68

Стойте! Не двигайтесь! (нем. )

69

Спускайтесь! (нем. )

70

И без дерьм… (нем. )

71

Urwald – девственный лес (нем. ).

72

Великое переселение народов (нем. ).

73

Le strige (фр. ) – вампир.

74

Кто там? Стойте на месте! (нем. )

75

Друг! (нем. )

76

У меня хорошие новости! Я хочу поговорить с кем-нибудь из офицеров! Можно войти? (нем. )

77

Оставайся на месте! (нем. )

78

Сейчас позовем капитана. Стой, и без шуток, не то пойдешь на корм воронам! (нем. )

79

Островерхая каска в старой германской армии.

80

На место! (нем. )

81

Парень, приятель (нем. ).

82

А теперь.. (нем. )

83

К черту! Вы видите, какое оружие (нем. )

84

Успокойся! (нем. )

85

Вплотную, врукопашную (фр. )

86

Appel (фр. ) – букв. «зов», фехтовальный прием.

87

Стойте! (нем. )

88

Стойте, я сказала! Хватит драк! Понятно, капитан? (нем. )

89

Круга рыцарей, букв «рыцарского зала» (нем. ).

90

Госпожа рыцарь (нем. )

91

Слушаюсь, госпожа рыцарь Лайдлав! (нем. )

92

Так точно! Слушаюсь, госпожа рыцарь! (нем. )

93

Вторая половина XVI в – эпоха правления королевы Елизаветы I Английской.

94

Рюбецаль – в германской мифологии горный дух, воплощение непогоды и обвалов (нем. ).

95

Домохозяйка (нем. ).

96

Бюргер, обыватель (нем. ).

97

Телятина (нем. ).

98

Трамвай (нем. ).

99

Амернинген – переработка металлолома (нем. ).

100

«Выкл(ючено)» (нем. ).

101

Так всегда бывает с тиранами! (лат. ) Девиз штата Вирджиния.

102

Чернобог – в балтийско-славянской мифологии злой бог, приносящий несчастье.

103

Неккер Жак (1732—1804), министр финансов Людовика XVI, умеренный реформатор.

104

Язык франков (лат. ).

105

Король Яков VI Шотландский, сын королевы Марии Стюарт, впоследствии стал Яковом I Английским.

106

Сердечный трепет (лат. ).

107

Финский архитектор, отец знаменитого Ээро Сааринена.

108

Гай Марк Февроний, центурион! (лат. )

109

Альгамбра – крепость-дворец мавританских правителей около Гранады в Испании.

110

Алексей I Комнин, византийский император (1081—1118).

111

Македонская конница.

112

Принятое в Англии название пролива Ла-Манш.

113

Кирасиры (фр. ).

114

Пивная (нем. ).

115

Имеется в виду теория происхождения Вселенной в результате «Большого Взрыва».

116

Всегда к вашим услугам, монсеньер (фр. ).

117

Что он там говорит? (нем. )

118

Нет (нем. )

119

Черт побери! (нем. )

120

Ты, свинья безмозглая! Прекрати стрелять! Ты что, хочешь корабль спалить? (нем. )

121

Кто бы знал.. (нем. )

122

Характеристика англичан, данная К. Марксом.

123

Карл Великий (742—814) – король франков, с 800 г. император Священной Римской империи.

124

Боже всевышний! (нем. )

125

Рапира, шпага (нем. ).

126

Фехтовальщик, рубака (фр. ).

127

Спортивная шпага с тупым концом.

128

А теперь – вперед! (нем. )

129

Фехтовальная дорожка (фр. ).

130

Отряды СС (нем. ).

131

Не правда ли? (нем. )

132

На помощь! (нем. )

133

Спаси же меня! Ради Бога! Стив! (нем. )

134

Марка немецкого дирижабля времен Первой мировой войны.

135

Положение для войны (лат. ).

136

Помимо основного значения «рыбак» английское fisher означает банкноту в один фунт стерлингов.

137

Фольклорный персонаж, восходящий к библейским апостолам – «ловцам человеков».

138

Христиан IV (1577—1648) – король Дании с 1588-го. Создал датский флот и способствовал развитию торговли.


на главную | моя полка | | Облачные замки |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 3
Средний рейтинг 4.7 из 5



Оцените эту книгу