ВАСЯ-КРИШНА

— УРА! — грянула пятиэтажка с балконов.

Причиной восторга был Вася-Кришна. Он зигзагами вплывал во двор. Голова его имела все тот же лысопостриженный вид. В остальном на Васю было любо-дорого смотреть. В руках палка копченой колбасы, одет в красные, как пожарная машина, трусищи, футболку со смелой надписью: «Собирайтесь, девки, в кучу!» Вдобавок ко всему Вася охально горланил:

Ноги Вася-Кришна переставлял с трудом. Через каждые два шага останавливался, блаженно улыбался, кусал колбасу и пытался продолжить движение, заводя по новой: «Я, бывало…» За Васей бежала здоровенная, голодно оскалившаяся собака.

На балконе третьего этажа, не веря своим глазам, стояла жена Васи — Светка. Крепкая во всех женских частях деваха. На ее рассиявшимся лице читалось — неужели это ты, Вася? Это был он.

Вася, притомившись от ходьбы, сел посреди двора на травку. Собака тут же вцепилась в колбасу. Вася был иного мнения на предназначение мясного продукта. Схватился за него двумя руками. Терзаемая голодом псина повалила Васю на живот, поволокла вместе с колбасой, зеленя травой надпись: «Собирайтесь, девки, в кучу!»

Четыре месяца назад дом уже имел счастье наблюдать подобную по рисунку и накалу страстей схватку. На месте пьяного Васи был совершенно трезвый Вася, на месте истекающей слюной собаки — Светка. На месте колбасы — задняя, килограммов на двадцать, говяжья нога. Вася тащил ее к помойке, а Светка, ругая его: «Долбанушка!» — пыталась вернуть ногу в лоно семьи.

Но если сейчас в колбасу с разных концов жадно вцепились существа одинаково смотрящие на нее, тогда взгляды были взаимоуничтожающие. Две идеологии рвали ногу в противоположные стороны. Одна хотела пустить на борщи и котлеты, другая — выбросить к чертям свинячим.

— Долбанушка! — кричала Светка. — Жрать-то что-то надо!

— От мяса у тебя дурные желания.

Перед этим у них состоялся интимный разговор. Вася-Кришна повесил категорический «кирпич» на интимные отношения.

— Мне этим заниматься позволительно только для зачатия потомства! — заявил супруге. — Просто так не положено. Если тебе уступлю — после смерти мучиться буду! Попаду в низший уровень, где стану обезьяной или другой скотиной…

— Мучиться он, как сдохнет, будет! А я сейчас не мучаюсь?! — свирепела Светка. — Ты обо мне, долбанушка, подумал? Работать не хочешь! Меня не хочешь! По дому палец о палец ударить не хочешь! Ты уже сейчас хуже обезьяны! Долбанушка!

— Мясо жрать не надо! — рассердился на оскорбления Вася.

И побежал на балкон. Где выхватил из ящика говяжью ногу и сбросил на землю.

Светка хотела вышвырнуть Васю следом, да побоялась — за это время мясо могут уволочь. Сорвалась возвращать добро домой. Вася обогнал Светку на втором этаже и первым успел к ноге. Схватил и поволок заднюю часть священного животного в сторону мусорных баков. Светка быстро настигла Васю, начала вырывать супы и тефтели.

— Светка, держись! — громко поддерживали соседи из форточек. — На измор бери! На измор!

Вася-Кришна не ел мясо, да все же мужик — перетягивал щи и беф-строганы в помойку. На что Светка безжалостно — а что теперь жалеть? — пнула мужа в интимно-чувствительное место. И хотя Вася на нем поставил крест, боль там еще не отсохла. Вася отпустил говяжью ногу и схватился за боль.

— Ура! — закричал двор.

Гуляш и пельмени были спасены.

Зато в поединке за колбасу верх одержал Вася. Пес в пылу перетягивания не рассчитал — жадность сгубила — так сжал челюсти, что перекусил мясную палку. В пасти остался кусок, но Васин край был значительно длиннее.

Собака отбежала переваривать, а Вася, уставший от борьбы, тоже решил подкрепиться, куснул отвоеванное.

— А как же харе кришна? — спросили соседи.

— Идет он в харю раму! — пьяно оскалился Вася.

Достал из заплечной сумки початую бутылку винища, хлебнул из горлышка.

— Пей, Вася! — поддержал дом. — Пей!

Вдруг балконы заблажили:

— Беги! Вася! Беги!

Во двор вошли парни в оранжевых балахонах. Как Вася-Кришна, лысые.

Из подъезда мчалась к Васе Светка.

Опять началось перетягивание. Светка рвала Васю в дом за ноги, оранжевые мужики за его душу боролись, ухватившись за руки.

Разрываемое на части румяное от винища яблочко раздора ерничало:

— Мишка за Сашку, Сашка за ляжку — хрен вам, а не Машку!

— Светка, держись! — болели балконы.

Один в поле кашу не сваришь. Оранжевые мужики вырвали Васю, оставив в руках у Светки одни кроссовки. Стянули с Васи красные трусищи, в швах по их религии гнездятся злые духи, — футболку с охальной надписью. Вася сначала кричал: «В харю раму! В харю!..» А потом, когда его завернули в оранжевое и понесли, запел: «Я, бывало, всем давала…»

— Долбанушки! — Светка швырнула в оранжевых кроссовками.

— Долбанушки! — поддержали балконы и обезлюдели.

ЭЛЕКТРОСЕНСЫ

Вдоль четырехэтажного дома дворник гнал метлой густое облако пыли. Вдруг из него вынырнула зареванная Муза Павловна Белоусова.

— Где клуб экстрасенсов? — спросила, отплевываясь от облака.

— Электросенсов? — не давая приземлиться облаку, переспросил дворник. — В подвале трудяги заседают.

Заседало четверо. Жгучая блондинка с короткой стрижкой и с родимым пятном на шее. Не менее жгучий, но в обратную сторону — брюнет. Без пятна, зато волосы до плеч. еще один без пятна, как впрочем, и без волос — бритолысый. Наконец, четвертый экстрасенс. Если его коллег в случае составления милицейского протокола можно по приметам характеризовать — блондиноголовая, гривоголовый и бритоголовый, этому вполне подходило — клиноголовый. Голова у него со всех сторон стремилась к подбородку, острому, как кол. На носу сидели солнцезащитные очки.

Солнца в полуподваде не было, горела лампочка под потолком и две церковные свечки на столе, пахло сигаретами, ладаном и свежей пылью, которая, спасаясь от неутомимой метлы дворника, отрывалась от облака и втекала в раскрытое окно, редко забранное ржавыми прутьями.

— Мартын потерялся! — без предисловий бухнула в экстрасенсов Муза Павловна и полезла в сумочку за деньгами. — Умоляю, найдите!

— Муж? — принял деньги бритоголовый.

— Котейка, — хлюпнула носом Муза Павловна. — Кот.

— Это хуже, — оценил пропажу клиноголовый. — Четыре ноги, дальше удрать может.

— Если, конечно, жив, — сказала блондиноголовая.

— Найдем, — заверил бритоголовый, — если не сдох.

— Конечно, — обнадежил клиноголовый, — если не пришибли.

Они смахнули на подоконник свечки, расстелили на столе карту города, простерли над ней руки.

Экстрасенские волны полетели по улицам и кошачьим углам. Восемь ладоней радарами впились в пространство карты, прощупывая его метр за метром. У бритоголового от натуги шевелились уши, клиноголовый заострялся еще опаснее…

Мартын, на поиски которого были призваны трансцендентные силы, по жизни был воздушно-десантным котом. Он либо спал, либо десантировал со шкафов, вешалок, полок. Хлебом не корми (мясо больше любил) дай сигануть вниз головой в воздушный простор. Причем, настоящий, в четырех стенах больше от скуки летал. Но стоило хозяйке зевнуть с форточкой или балконом, Мартын тут же с победным мяуканьем, распластавшись в воздухе, как белка-летяга, пикировал на волю.

Соломку Муза Павловна подстилать не успевала. Котяра и без нее приземлялся мастерски и тут же, без акклиматизации, десантировал дальше — в подвал, где проводил боевую операцию «смерть крысам».

Трофеи тащил домой.

Муза Павловна от воздушно-десантных выходок любимца хваталась за сердце. И не от крыс, хотя не переносила мерзких тварей, сколько от того, что жили-то они с Мартыном на седьмом этаже, а прыгал он без парашюта.

Четыре года Мартын при каждом удобном случае совершал смертельные — для крыс — номера.

А три дня назад полет с балкона не закончился традиционной крысой под дверью. Ни крысы, ни Мартына. Муза Павловна облазила все подвалы, прошарила близлежащие дворы — хвостатый любимец исчез с концами. Надежда была только на экстрасенсов.

— Мартын! Мартын!.. — прикрыв глаза, сомнабулой заповторяла блондиноголовая. Она подняла руки от карты, обратила ладони вдаль и, медленно поворачиваясь вокруг оси, начала пронзать все части света поисковой энергией. — Теплее, теплее, теплее,.. — начала нащупывать кота.

— Вижу пустырь! — вдруг задрал блестящую голову к потолку бритоголовый. — Березу… С нее свисает петля… В петле дергается кот…

— А! — застонала Муза Павловна и хватанула полпузырька карволола из горлышка. — За что?

— Масть? — нетерпеливым криком спросил экстрасенс, по-прежнему разглядывая на потолке жуткую картину казненного через повешение кота.

— Рыжий, передние лапки белые.

— Не ваш, — вернулся к карте бритый по всему шару экстрасенс.

— Дно реки, — как в бреду забормотал гривоголовый. — На дне кот… К задним лапам привязан кирпич… Тело рвут пираньи…

— Господи! — смертельно побледнела Муза Павловна. — Но в Иртыше нет пираний!

— Извините, я проскочил в Южную Америку.

— И все-таки коту капец, — обратился бритоголовый к коллегам. — Я чувствую.

— Не может быть?! — отказывалась верить Муза Павловна.

На нее никто не обращал внимания. У экстрасенсов разгорелся профессиональный спор. «Машина раздавила в лепешку», — говорил один. «Сожрал отраву», — возражал другой. «Ниче с ним не сделалось — кошки живучие!» — не соглашался третий.

Музу Павловну подбрасывал надеждой со стула категоричный возглас «жив», и тут же подсекал колени приговор «сдох».

— Не вижу его рядом с хозяйкой, — стоял на смертельном исходе бритоголовый. — В упор не вижу!

— Протри глаза! — не соглашался клиноголовый. — Вон он! Вон! Клиноголовый сорвал с носа очки и тыкал ими куда-то в угол, за спину Музы Павловны:

Муза Павловна оглянулась, в углу стоял сломанный стул, Мартына не было.

— Тихо! — стукнул кулаком в карту гривоголовый. — Вижу рыжего кота! За ним гонится черный пес!

— Спасите его! — заламывая руки, закричала Муза Павловна.

— Пес догоняет! — бесстрастно докладывал экстрасенское кино гривоголовый. — Зубастая пасть впивается в кота! Разрывает на куски…

Муза Павловна без звука повалилась на стул.

Зато блондиноголовая издала истошный крик, вскочила на стол, спасаясь от здоровенной крысы, которая запрыгнула в окно и бешено заметалась по комнате.

— Спасите! — запросила помощи блондиноголовая.

Мужчины как по команде взлетели на стол. Последний предательски зашатался, готовый сбросить всю честную компанию на съедение хвостатой твари.

Выручил Мартын. Пролетев меж прутьев оконной решетки, он коршуном упал на подвальную зверюгу, мертвой хваткой вцепился в загривок. Три дня преследовал эту тварь и вот достал, благодаря трансцендентным силам.

Муза Павловна подхватила пропажу, не выпускающую серую добычу из зубов, и поспешила восвояси.

— Заразу-то куда волокешь? — шумнул на нее дворник, продолжающий гонять вокруг дома облако. — Брось в мусорный бак!

— Мой котейка поймал, мой! — не послушалась Муза Павловна, крепче прижимая котейку к обливающемуся радостью сердцу.

И скрылась в облаке.

Экстрасенсы спрыгнули со стола и честно поделили поисковый гонорар.

ОТЕЛЛО С КОЧЕРГОЙ

Годы у Филиппа Матвеевича Назарова были уже не те, чтобы в убегашки заполаскивать по улицам. А куда денешься, когда вопрос ребром между дальнейшей жизнью и стремительно приближающейся кончиной от рук разъяренного бугая с каминной кочергой в руках?

Во все времена клали доктора личные жизни в гроб ради здоровья человечества. Прививали себе чуму и другую холеру, бесcтрашно лезли в зараженные районы. Умри, но выполни присягу Гиппократа. Филипп Матвеевич не клялся на анатомии — медицинских академий не заканчивал, тем не менее который год нес тяжелый крест нестандартного народного целителя. Тащить приходилось среди темных от образования масс. Один из представителей которых уже дышал в спину с огромным желанием шарахнуть лекаря кочергой по голове.

Всю жизнь Филипп Матвеевич был учителем физкультуры, уйдя на пенсию и освободившись от неуемного племени школяров, почувствовал в себе дар нетрадиционного медика.

Новый метод был уникальный и безболезненный, универсальный и бескровный. Берется подушка, сверху кладется куриное яйцо, заключенное в контейнер, этакую спецматрешку, на нее садится пациент (чаще — пациентка). Учение Филиппа Матвеевича требовало использовать яйца обязательно из-под топтаной курицы. Яйцо выполняет роль буферного устройства между организмом, сидящем на нем, и космосом. В процессе лечения в наседку втекают целительные силы вселенной, а черная энергия недугов уходит прочь. Пациент (чаще — пациентка) при содействии Филиппа Матвеевича, можно сказать, высиживает из себя болезнь.

Горят восковые свечи, Филипп Матвеевич (непременно в темных очках) широко и плавно водит над больной руками, таинственным голосом призывает ее сосредоточить внимание на яйце: «Ты видишь под собой белое и желтое. Белое темнеет! темнеет! темнеет! Вбирает в себя твои хвори и недуги, боли и тревоги! Ты выздоравливаешь!»

Три раза за сеанс меняет Филипп Матвеевич яйцо под наседкой, забирая с хворобами, подкладывая свежее.

Оригинальный метод пока не получил широкого признания, пациентки еще не осаждали валом неформального лекаря, не ползали перед ним на коленях: лечи нас, Филипп! лечи! Собирал клиентуру народный целитель с бору по сосенке, для чего ходил в народ — на базар. Выбрав в толпе, кого из женщин стоит полечить, действовал решительно и нетрадиционно. Вдруг подскакивал, хватал, к примеру, за живот и роковым голосом ставил диагноз:

— Больная печень!

Или цапал за талию:

— Камни в почках! Пойдем к тебе, буду лечить!

Своей клиникой Филипп Матвеевич еще не обзавелся, а врачевать дома — бабка ругалась.

Что интересно — диагноз ставил безошибочно.

И все же не всегда потенциальные клиентки с распростертой душой бросались в объятия нового метода. В частности, вчерашний день начался не лучшим образом.

Первую больную схватил за грудь:

— У тебя грудная жаба!

А у нее в бюстгальтере были доллары.

— Грабят! — закричала больная и, защищая валюту от грабежа, врезала целителю железным бидоном по голове.

Впору самому садиться на яйца от сотрясения. Да деньги нужны. Оправившись от бидона, другую женщину лапанул в область декольте с диагнозом астмы. Последняя имела место, но, кроме нее, в двух шагах имел место муж, он бросился на целителя с кулаками и настучал доктора по физиономии. Самое время пойти домой и отсидеться на яйцах. Но сапожник всегда без сапог, а доктор без здоровья.

Наконец, нашел пациентку. Покрутившись рядом, нет ли мужа или другой опасности, схватил за бок:

— Поджелудочная болит. Срочно айда к тебе лечиться!

Пошли. Квартира была шикарной, с камином. Посему Филипп Матвеевич запросил соответственный гонорар.

Трудный день — удары бидоном по голове и кулаком по скуле — требовал разрядки. Филипп Матвеевич хорошо расслабился у товарища в гараже. После чего, добираясь домой, потерял лукошко с яйцами и спецматрешку.

Утром, продрав глаза, побежал искать медтехнику. Первым делом сунулся к Тане, так звали больную с камином.

— Таня дома? — спросил у открывшего дверь бугая. Тот был в попугаистых шортах, и глаза навыкате от такого наглого посетителя.

— Яйца у нее вчера я не оставлял?

— Что?! — еще больше выпучил глаза бугай, превращаясь в Отелло.

Цыганка когда-то нагадала ему: «Женишься, касатик, один раз, но жена достанется слабой до королей и вальтов». «Посмотрим?» — сказал будущий Отелло.

Друзья юности прикалывали его на счет королей бубновых и рогов ветвистых. «Смеется тот, кто смеется опосля», — успокаивал весельчаков за чужой счет. Долго выбирал жену, в конце концов остановился на Тане. Ее на аркане не затащишь в бассейн, под пистолетом — на пляж. Убивай — прозрачное платье не наденет. Живот и бедра были со следами ожогов.

Отелло показал язык цыганке, когда Татьяна показала непривлекательные следы.

И что же получается — поторопился с языком? Пока он деньги кует, ему, вопреки ожогам, рога растят. Змеиное отродье — нашла выход! Старому мухомору молодку и с ожогами только давай! Тем более, у этого мухомора пороха в пороховнице через край — не угонишься.

Отелло метнул кочергу вдогонку. Она со свистом пролетела над головой целителя. Филипп Матвеевич скаканул козлом и прибавил прыти.

Однако ослепляющая ревность была сильнее жажды жизни, топот погони настигал жажду. Вдруг за спиной жажды что-то громко упало.

Топот стих.

Филипп Матвеевич обернулся.

Отелло распластано лежал на тротуаре, верхом на нем сидела пигалица в очках.

— Я его все равно замочу! — хрипел в асфальт Отелло. — Он ходит к моей жене!

— Темнота! Это народный целитель Назаров! — болевым приемом сдерживала клокочущую ревность пигалица.

— Замочу! Пусти!

— Дурак! Он женщин лечит. Меня в прошлом году от аллергии избавил, я потом турнир в Праге выиграла. Помните, Филипп Матвеевич?

— А как же! — сказал, опасливо поглядывая на Отелло, народный целитель, хотя убей не помнил пигалицу.

— А меня можешь вылечить? — спросил с асфальта бугай.

— Бешенство неизлечимо! — находясь в позе высокого старта, ответил Филипп Матвеевич.

— Не бешенство! — Отелло в бугае угас. — Нервы с этим бизнесом не в тему стали.

— Как-нибудь зайду, — уходя, сказал Филипп Матвеевич.

— А Таньку больше не лечи! — в спину бросил Отелло.

«Пусть ее собака Авва лечит», — проворчал себе под нос Филипп Матвеевич и пошел искать лукошко с яйцами.

АМИНЬ С АБЗАЦЕМ

Полгода, девочки, бегала я работу искала, наконец, забатрачилась в коммерческую фирму. Три директора: Аминь, Абзац, а третий пашет за них.

Аминь верующий. Всех святых знает, с Владыкой перезванивается, на нужды церкви щедро жертвует, а нам, как нищим на паперти, платит.

Абзац выдвиженец братвы. Из десяти слов у него девять по матери, печатное одно и то «абзац». Когда бы Аминь к себе ни вызвал, к бабке не ходи, — для начала проведет душеспасительную беседу. Абзац, не успеешь порог его кабинета переступить, материть начинает, хотя тоже с религиозным уклоном: в Христа, бога и апостолов полощет. Потом как гаркнет: «Абзац!» Значит, свободен, дежурное вливание окончено.

Как-то Аминь заходит в нашу комнатенку.

— Некрещеные, — спрашивает, — есть?

«Все, — думаю, — абзац! Уволит».

Перед этим как раз обсуждали данную тему, черт за язык дернул, проболталась.

— Некрещеным в нашем коллективе не место! — отрубил Аминь.

— Заявление писать? — спрашиваю.

— Грех о ближнем плохо думать! — отчитал Аминь. — А все почему — да потому, что ты нехристь! Надо срочно принять таинство крещения.

Дал денег на таинство и направил в церковь к своему духовнику, отцу Василию.

У отца Василия в тот день целый отряд крестился: от грудничков до старичков. И кумовей со зрителями толпа, как на свадьбе. Отец Василий, протяжный такой верзила, лет тридцати, под левым глазом густо затонированный синяк проглядывает. И смурной батюшка, не подступись. Резко процедуру начал.

— Мужчины, — говорит, — покиньте помещение!

Мужчины завозмущались:

— Мы тоже платили за крещение!

— Успеете, — отец Василий урезонил. — Столько лет без креста жили, еще минут десять потерпите.

Без мужчин прочитал нам молитву, просветил, что после родов женщина нечистая, ей 40 дней церковь посещать нельзя и потребовал в переводе на твердую валюту два с половиной доллара. Вроде как штраф. На эту статью Аминь матпомощь не выделял, пришлось из личных сбережений раскошелиться.

— Кто аборт делал? — вопрошает отец Василий после сбора денег. — Шаг вперед.

Шагнула я дрожащими ногами. Не шагни, думаю, Аминь правду разнюхает, выгонит.

Отец Василий шагнувшим внушение произвел, дескать, аборт делать — это грех. Надо с умом предохраняться от нежелательной беременности. На этот случай имеются протовозачаточные средства. Не церковь, а центр планирования семьи и репродукции. За абортный грех с шагнувших еще в том же размере слупил. Занервничала я, девочки, вдруг начнет дифференцировать, кто больше одного раза с абортом грешил, а я уже неплатежеспособная.

Нет, Бог миловал, отец Василий велел кликнуть мужчин и начал крещение. Сам по-прежнему туча тучей ходит.

Увидел видеокамеру.

— Не гневите Бога! — наложил категорический запрет. — Это вам не Голливуд, а я не Шварценегер.

Однако ничто не вечно под куполом церкви. В процессе крещения начал батюшка оттаивать к светской жизни. Он ведь что, нет-нет да занырнет, как бы по технологии обряда, за кулисы, в ризницу, или как там у них называется. И с каждым заходом щечки розовеют, глаза теплеют, даже синяк здоровьем наливается.

— Где, — спрашивает после одного из нырков, — видеокамера? Зря вы, — говорит, — думаете, что я злыдень-терминатор. Тут однажды покрутился с фотоаппаратом один, а потом в газете снимок напечатали: я держу младенца женского полу над купелью и подпись: «Секс в космосе». При чем здесь, спрашивается, космос и тем паче — секс? И вообще, — говорит, — телевидение и газеты смотреть грех. Там бес.

Но снимать на видео разрешил. Даже подсказывать начал — какой ракурс, откуда лучше взять. Прямо режиссер в рясе. Но строго-настрого наказал: его в фас не «брать». Только в профиль с правой стороны. Мое, говорит, увечье ваше кино не украсит.

— А знаете где, — спрашивает, — поврежденье получил?

Оказывается, не сходя с рабочего места. Купель на него упала.

Та купель, надо заметить, отцу Василию по колено. По любому получается — она самоходно-летающая. Порхает по церкви, как у Гоголя в «Вии» гроб. Или отец Василий на полу пребывал во время падения оной? Одним словом, загадка религии. Отец Василий, то и дело посещая закулисное пространство крестильни, начал путать имена и события.

Наставляя нас на стезю праведности, изрек:

— Это прелюбодеяние, если, к примеру, у Петра, при созерцании каждой длинноногой девицы в короткой юбке, желания непотребные возникают в голове и другом месте. Надо, Петр, господином себе быть.

Петр никак не почитает батюшкино наставление. А кому там почитать? Петру три месяца от роду. Если и есть непотребные желания, так только под себя нагрешить. Вот его смазливому крестному, судя по масляным глазкам, в самый раз попрелюбодеять с длинноногими… Но крестного звали Федор.

Кстати, отец Василий к концу крещения сам был не прочь приударить за симпатичной юбкой. Совершая козе-девице миропомазание, сделался галантным, аки светский лев. Разрешите, говорит, за вами поухаживать. Отставив мизинчик, снял с нее очки, миропомазал лоб. Разрешите, говорит, обратно поухаживать. Надел очки.

Хороший у Аминя духовный отец. Душевный.

Отчиталась я на работе о приеме таинства крещения и таинства миропомазания, мол, призвал на меня отец Василий Божие благословение, теперь не хуже вас православная. И тут же вляпалась на этой почве.

Сижу обедаю, Абзац заходит.

— Ты че, — кричит, — тыт-ты-ры-ты-тыт в бога и черта мясо жрешь, когда пост кругом?

Я от испуга — возьмет и выгонит — ножкой курицы подавилась.

— Извините, — хриплю сквозь ножку, — больше ни в жизнь мясо в рот не возьму.

Не выгнал, но Аминю наябедничал. Аминь призвал меня и других сотрудниц на время поста аппетит на скоромное и другие телесные утехи завязать узлом. О Боге, потребовал, надо думать и работе.

— А кто, — говорит, — пойдет в церковь на всенощную — получит дорогой подарок.

Глаза у женщин загорелись на дорогой презент. В моем финансовом состоянии французская тушь баснословный подарок. А для Аминя она раз плюнуть, у него на шее золотая цепь в шею толщиной и крест нательный размером с надгробный. Что же тогда в его понимании дорогой подарок? Может, стиралку «Индезит» выдаст за церковное рвение? Наша фирма недавно получила десяток по бартеру. Песня, а не аппарат. Сунул белье, кнопку нажал и плюй от счастья в потолок. Одна глажка остается, которая у меня давно автоматическая. При разделении после свадьбы домашнего труда, глажка досталась мужу.

— Что же он подарит? — гадали сотрудницы.

Я про стиралку молчок, зачем конкуренты?

Зря наступала на язык, соперницы еще до старта сошли с призовой дистанции. Ревнивые мужья — знаем мы эти всенощные бдения! — не пустили.

Скажу откровенно, девочки, во время литургии сбивалась на грешные мысли. Про стиралку грешила. Вдруг размечтаюсь под божественный хор, как она впишется в мою ванную… Да и тяжело с непривычки стоять ночь подряд. Ноги отстегиваются, в сон кидает. А подумаешь о дорогом подарке — откуда силы на стояние берутся.

Честно от звонка до звонка отбдила всенощную. На следующий день с раскатившейся губой поскакала на фирму. Аминь по случаю окончания поста закатил для коллективного разговения обед. Скоромное было блеск и шик: икра, балык, карбонат, шашлыки из ресторана. Слюна вожжой, но Аминь завел на полчаса рассказ, как он у Владыки разговелся. Потом спрашивает:

— Кто был на всенощной?

У меня сердце галопом поскакало в сторону «Индезита».

— Я, — отвечаю.

— Молодец, — говорит, — держи дорогой подарок.

И вытаскивает из кармана… нет, не инструкцию по стиралке — восковую свечку.

— Это свеча, — говорит, — из святых мест, из Иерусалима!

— Все, абзац! — закричал Абзац. — Давайте жрать!

Все накинулись на скоромное, а у меня, девочки, аппетит как ножом обрезало. Сижу, как дура, со свечой, и не знаю, то ли плакать от такого абзаца, то ли хохотать от такого аминя?

ЕРИХОВЦЫ

Вид вышедшего к пастве гуру явствовал — накануне имел место неслабый праздник тела. Дух от гуру исходил тяжелый. По ериховскому учению со стола в три шеи изгоняются всякие вина и другие водки, кроме лекарственного употребления. Вчера гуру хорошо употребил. А только мастерство не залечишь. Взяв слово, обрушил на аудиторию ушат ериховских истин. Не все воспринимали ушат с должным усердием.

Да только гуру тоже не лыком был шит — для концентрации внимания имел в запасе апробированный прием — вдруг выхватывал из неочищенного сознания мобилизующие выражения:

— Материя утверждается как огненная субстанция (едрена копоть!). И каждый мыслящий дух (едри его в копалку!) не будет отрицать силу высшую, которая есть Огонь!

«Огонь» произносил, как команду на артобстрел. При этом болезненно кривился — внутри у гуру тоже бушевала «сила высшая», раскаляя колосники.

Народ перед оратором был немолодой и основательно почиканный годами и недугами. Женщинам даже изовравшийся в комплиментах язык донжуана не повернулся бы сказать — персик, мужчин тоже было сверхнатягом назвать кровь с молоком. Если только с порошком. От тараканов. Короче — больница на побывке.

Ериховцы были обременены высшим образованием, многолетней служебной повинностью, а душа жаждала большого и чистого. Церковь на их просвещенный взгляд — вчерашний день. Ходи туда, ноги простаивай, целуй в очередь с бабками обмусляканную икону. Жизнь давно вперед ушагала, они все с библией, как с писаной торбой. Разве с ее помощью человека для новой жизни остругаешь? Другое дело — ериховское учение. Оно очищает тело от хворей, сознание — от греховной гари и копоти. А как отрафинируешься, чтоб ни сучка в тебе ни задоринки, так получай направление в огненную сферу, где жизнь разлюли люли малина. Без всяких болезней…

С мечтой об огненном эдеме собирались ериховцы по воскресеньям и читали свои тексты. Обязательно — вслух, сотрясаемый чтецом воздух в первую голову строгал слушателей к новой жизни по шаблону высших сфер. Таково было волшебное свойство ериховских книг. Сидишь, уши развесив, и преображаешься от звуковых волн. Со смыслом в книгах дело обстояло заковырестее — на большой глубине промеж строчек залегал смысл, с кондачка не въедешь. Долгие годы на въезд требовались. Если, конечно, крыша раньше не поползет из дома.

Гуру с большим удовольствием нес крест главного строгальщика и ревностно следил за послушанием своих овец. Но намахавшись ериховским рубанком, случалось оступался на почве принятия лошадиных доз вина-лекарства. Ничто человеческое гурам не чуждо.

Рядом с гуру оруженосцем вертелась дамочка, тоже порядком изъеденная временем, но не успокоившаяся. О таких говорят: с шилом в заднице. Комплекцией она сильно смахивала на шило. Тощая и ребристая. Готовая глаза выцарапать за гуру.

Протокол вел мужчина с подгулявшим левым глазом. Тот будто бы однажды, улучшив момент, отвязался от осей координат, выскочил из гнезда и пошел куролесить. Его хозяин, как наездник, пытающийся оседлать норовистую лошадь, постоянно стремился водрузить око на место. А не тут-то было, левое ни в какую не хотело идти в ногу с правым. То ни к селу ни к городу вперится в потолок, когда надо лицезреть собеседника, то вдруг испугает его, дико крутнувшись по орбите.

По учению Ериха двери на заседания ериховцев должны демократически «добро пожаловать». Гуру с этим либерализмом ничего поделать не мог и очень мучился. Ему бы ниппельную проходимость: в сторону Ериха — ага, в обратную — боже упаси. То и дело змеями вползали в открытые врата соблазнители с подколодной целью — переманить ериховцев в другую веру.

Вот и в тот день нашелся искуситель. Он представился разработчиком эксклюзивной эзотерической теории и попросил слова.

— Пятнадцать минут. Не больше! — через губу разрешил гуру. Ассистировали докладчику две длинноногие особы. На фоне богодельнической массы они тем более выглядели голливудскими красотками.

«Уж обязательно в помощницах мокрохвостки», — раздраженно подумала вертлявая дамочка-оруженосец.

У косого ериховца отвязанный глаз ошалело заскакал по девицам, не зная, на какой остановиться?

Ассистентки развернули плакат в рост человека, на котором человек и был изображен. Однако не в образе покровителя муз — Апполона и даже не как в медицинском атласе — мышцы нагишом. Он был решительно разбит на участки, так в мясных магазинах демонстрируется сортовой разруб мясных туш.

— Как собственное имя не бывает случайным, — начал докладчик, — так и любое нарицательное несет в себе магический смысл. Особенно нарицательные, имеющие непосредственное отношение к семье человека. В семантике самого слова семья заключен глубочайший подтекст: семья — семь я. И семь не в арифметическом контексте — раз, два, три… — в глобальном значении. Жена, говорят, от Бога. Но от Бога и теща, и деверь, и зять, и невестка, и свекровь, и золовка от него. Каждая семья — это вселенная, где все энергетически взаимосвязано.

«Не знаю, у кого теща от Бога? — спроецировал слова докладчика на свою жизнь косой мужчина. Параллельно он пытался взнуздать своенравный глаз, который нагло прилип к ногам одной из ассистенток. — Моя теща — от черта! А жена — от сатаны!»

«А мой кусок пьяницы от кого?» — задалась вопросом в отношении зятя дамочка-оруженосец.

Эксклюзивный теоретик говорил жизненно. Притомившиеся от мудреных истин ериховцы такого еще не вкушали. Учение было ясно-понятное, без огненной зауми. Сермяжная суть состояла в том, что каждый орган человека — правое полушарие мозга или мочевой пузырь, сердце или селезенка — функционируют в зависимости от члена семьи, с которым у данного органа постоянная связь по энергетическому каналу. Печень, скажем, мужчины всегда тесно связана с тестем, желчный пузырь — с тещей, горло — с шуряком, простата — со свояченицей. Собачишься с тещей —получай камни в пузыре, а если со свояченицей душа в душу — никаких проблем в половой сфере. Грудные железы у женщины энергетически питает деверь. Когда они как кошка с собакой, тогда и носится женщина со своим бюстом по врачам, как дурень со ступой. Наоборот — никаких ощущений, кроме удовольствия не испытывает от частей тела под лифчиком, в случае гармонии с деверем.

— Родственники или напитывают ваши органы энергией, или вампирами опустошают их, — докладывал эксклюзивный разработчик.

«Вот почему после каждого визита тещи я как тряпка, — думал косоглазый мужчина, безрезультатно пытаясь оторвать от бедер девицы разгулявшийся в эротизме глаз. — Она откачает меня до капли…»

«Мало того, что зять норовит выдоить меня до копейки, он еще и энергию сосет!» — возмущалась вертлявая дамочка-оруженосец.

— Ваше здоровье напрямую зависит от атмосферы в энергетической системе семьи. Если налицо согласие: невестка не бьется косой о камень со свекровью, зять мирно сосуществует с тещей, сват не точит топор на сватью, золовки не грызут друг друга, значит ваша семья, как полифоничный орган, слаженно дышит музыкой здоровья. В этом случае любое лечение будет десятикратно эффективнее. А если имеют место непрекращающиеся скандалы, разборки, наезды — вся семья на таблетки работает, а толку от них нуль с хвостиком…

В отличии от гуру, эксклюзивному теоретику с его семейно-болезненной теорией ериховцы внимали во все уши, сопоставляя многочисленные болячки с многочисленными родственниками. Причинно-следственные связи были налицо: скажем, появилась причина под боком — с утра до вечера она на тебя гавкает, отсюда обязательно следствие не заставит себя долго ждать в том же боку, как заноет на долгие годы.

«Я стала горлом маяться, — думала вертлявая дамочка, — когда с зятем ругачки пошли».

«Теща змея, — злился мужчина, левый глаз которого насмерть закосел на одной из девиц, норовя ее раздеть, — оттого у меня желчекаменная болезнь. И пока она жива — выводи камни не выводи…»

Только гуру ничего не сопоставлял, он нервно жевал нижнюю губу.

Паства заглотила чужую наживку.

— Достаточно! — вскочил гуру. — Хватит нести ересь. Вы шарлатанствуете, смешивая бульдога с носорогом. Это что, если у меня геморрой, надо идти с какой-нибудь золовкой мириться?!

— Да! — подхватила дамочка-оруженосец. — Если у меня, то есть у соседки, миома по женской части — спасение в каком-нибудь девере заключается? Ха-ха-ха!

— У меня желчекаменная болезнь, — желчно засмеялся мужчина с неуправляемым от девиц глазом, — что мне тещу в гроб вгонять?

— Своей отсебятиной, своими псевдонаучными потрохами вы профанируете наше учение! — отрубил рукой кусок воздуха гуру. — До свидания!

— Один мой знакомый, — эксклюзивный теоретик принялся как попало сворачивать плакат с научно расчлененным человеком, — начитавшись вашей ерихобредятины, жену изрубил, в психушке сейчас сидит!

— Он от вашей заднепроходной теории там оказался! — брезгливо скривился гуру.

— Не смейте оскорблять! — возмутилась девица-ассистентка и достала гуру по уху указкой.

Дамочка-оруженосец и мужчина с отвязавшимся глазом бросились на защиту учителя. За что оба схлопотали указкой, причем косой — в дефективное око. И о чудо! — от удара кривой глаз встал на место. И тут же закрылся: владельцу сделалось дурно — впервые не в кривом зеркале лицезрел коллег по религии.

— Каждый мыслящий дух (едри его в копалку!), — закричал, прогоняя эксклюзивного теоретика гуру, — не будет отрицать силу высшую, которая есть Огонь!

Артиллерийским выстрелом грохнула входная дверь, отсекая семейно-потрошковую ересь от огненного учения.

— От линии Ериха не сметь отклоняться! — приказал гуру своим овцам.

Хотел добавить восклицательным знаком «едрена копоть», но воздержался на этот раз. Все-таки в книгах Ериха «едреной копоти"не было.

И, может быть, зря.

АФИНОГЕН

Антонина Ветлугина столкнулась в поликлинике с дальней родственницей Надеждой, та ей глаза на конец света и разлепила. Умные люди, оказывается, без хи-хи да ха-ха относятся к библейскому катаклизму. И не сложа руки, камни с неба и серный дождь на голову поджидают. Одни тычут в глобус биорамками на предмет определения медвежьих углов, где можно с грехами пересидеть. Другие ищут надежные огнетушители — недвижимость в геенне огненной спасать. И только одна Антонина живет, как засватанная.

Сама Надежда предусмотрительно на чемоданах сидит.

— Ты думаешь, — учила Антонину, — так просто сел да поехал? Держи карман шире! Места, куда концом света не достанет, позанимали ушлые. Мы с одним ездили присмотреть заброшенную деревню, так не пускают колдуны, захватили спасительные территории, не продраться!

— Палками гонят? — ужаснулась Антонина.

— У них такие палки, не приведи Господь. День едем на машине, другой — нет свертка на деревню. Ему давно быть по карте, наши колеса будто на одном месте крутятся. По обочинам пора дремучим лесам расти, вместо них степь голая не кончается. И холодает — спасу нет. Июль на дворе, мы зубами клацаем, как в зимний мороз. Все на себя насдевали, а все одно — зубодробилка во рту грохочет: встречные машины по кюветам шарахаются. Плюнули, не замерзать же средь лета в ледышки, повернули — через пять секунд жарко, как в Африке, сделалось, и веришь ли, нет, в три часа до города долетели. А ты говоришь — палками. Колдунов-то, по писанию, первым делом под корень кончать будут. Вот они и забеспокоились подальше залезть.

Родственница, оказывается, посещает общество «Первый день апокалипсиса», где по концу света честной народ собирается. Чтоб, значит, не как снег на голову этот апокалипсис встретить.

— Приходи в воскресенье, — стала зазывать Надежда в общество. — Старец Афиноген будет выступать. Сильный знаток по концу света.

Антонина после этого разговора сама не своя сделалась. Так ведь и на самом деле — шарахнет конец света поперек квартиры, а ты ни сном ни духом — в какую сторону бежать от него.

Пошла на Афиногена.

Старец был слегка за пятьдесят мужчина. Квадратного покроя. Бородища, как пук черной проволоки в лицо воткнули. Глазки настырные, обшарили Антонину по всему периметру, у той аж сердце обмерло, спина взмокла. Рубаха черная у Афиногена до кадыка застегнута. Невысокий, но, поднявшись для доклада, плечищами полкомнаты отхватил. Бородища вулканом разверзлась на первом слове, из пропасти зубы торчат, ими только листы кровельного железа кромсать.

— Спасайтесь, братья и сестры! — обжигающей лавой упало на слушателей. — Ибо время близко! При дверех! Грядет плач и скрежет зубов!

И заплакал басом. С крупной слезой.

Антонина тем более в рев ударилась.

Старец Афиноген не дал разойтись рыданиям.

— Мужайтесь! — строго сказал. — Истинно говорю вам, братья и сестры: не останется камня на камне!

После чего углубился в концесветную тему. Он, оказывается, произведя сложные вычисления по количеству знаков в Библии: букв, точек и других запятых с пробелами, — определил дату начала конца света. Через год огонь, испепеляющий греховный мир, пойдет по странам и континентам, очищая от скверны. Когда пламя Божьей кары располыхается вовсю, земля треснет в районе экватора, и несожженные остатки погрязшего в грехе мира ухнут в горячее чрево планеты, а неухнувшие — водой покроет.

Резкими мазками нарисовал отец Афиноген катастрофическое завтра. Антонину с ног до головы жар охватил, будто уже вовсю полыхало вселенское пламя. Сердце заполошно дырявило грудь от страха за себя и близких. «Пропадем, — вытирала обильные слезы Антонина, — как есть пропадем, а детки еще жизни не видели».

— Истинно говорю: сие все будет! Глады и моры пойдут, СПИДы и землетрусы! Камня на камне не останется. Одна великая скорбь, какой не было от начала мира. И токмо претерпевший до конца спасется.

По библии, сказал старец Афиноген, не сгорят в огне и потопом не накроет тех, кто глубоко в тайгу упрячется, подальше от самой распоследней и забытой деревни. Рядом с деревенскими даже у черта на куличках не избежать меча Господнего, везде народишко погряз в богомерзких деяниях: блуде и пьянстве. Спасение только в безлюдной глухомани.

— В дебри бесчеловеческие надо забираться!

«Как Лыковы», — подумала Антонина.

— Как Лыковы, — сказал старец.

По окончании доклада подозвал Антонину. «Поедешь, — говорит непреклонным голосом, — матушка, со мной в тайгу спасаться. Ты женщина тихая, покорная. Мне подходишь. У меня для спасения все есть, токмо матушки не хватает».

Антонина не успела отнекаться от хотя и лестного, но неожиданного сватовства, а уже глядь — в трамвае трясется рядом с ухажером. Трамвай никаким боком не подходит ей домой добираться. Надо выходить, менять транспорт. Но на руки-ноги нисходит затмение от старца Афиногена, — не разворачиваются оглобли в нужную сторону. И в голову туман пал.

«Спасемся, матушка, — тихим голосом отец Афиноген говорит, — спасемся». Антонина пытается спастись: хмарь в голове разогнать, а никак. Глядь — трамвая как и не было вовсе, вокруг домишки частного характера, и старец Афиноген во двор ее заводит. Батюшки свет, три лютых пса, зверюги цепные без цепей навстречу скачут, вот-вот разорвут на лоскутки…

— В тайге без собачек погибель, — сказал старец и цыкнул на волкодавов.

Взошли на крыльцо, в сенках кули увязанные по углам. Здоровенные! Прямо матрасовки. Такие травой набей — и то не поднимешь.

— Запасы в тайгу, — хлопнул по одному из кулей старец. Даже вмятины не осталось. Утрамбовано насмерть!

В доме по стенам тоже стояли наготове запасы от конца света. Шутки шутить с этим природным явлением старец Афиноген, и вправду, не собирался.

Хозяин быстро спроворил ужин. На столе возникло сало, колбаса, куски вареного мяса, крупно нарезанный окорок, соленья, копченья, литровая бутылка водки.

— Пост ведь, — робко вякнула Антонина.

— Мне Господь простит, — ответствовал старец, — я в мир большие знания несу.

Перекрестившись, он выкушал стакан водки. Как кока-колу какую-нибудь, прости Господи, бросил в горло зелье — ни грамма не поморщился. Антонина даже не пригубила рюмочку. Старец Афиноген, швыряя в то и дело распахивающуюся ртом бороду куски мяса, сала и другую скоромную закуску, начал живописать предстоящее житье-бытье в тайге.

— Поначалу, матушка, в палатке с тобой перебьемся, апосля дом поставим. Деляну раскорчуем поболе, огородик вскопаем… Я крепко молиться за всех грешных человеков буду.

«Он, значит, — размышляла про себя Антонина, — будет молиться, а огородик копать кому?»

— Скотинку разведем. Я сильно парное молоко уважаю! — мечтал дальше о конце света отец Афиноген.

«За скотинкой ему тоже некогда ходить, — Антонина рационально соображает, — когда навоз убирать, если день и ночь поклоны бить?»

«Я с таким спасением загнусь, — загрустила она посреди трапезы, — с моим-то здоровьишком много не накорчуешь».

И вызвалась тоже молиться за спасение грешников.

В ответ старец употребил второй стакан водки. Под третий Антонина спохватилась: она ведь не как перст на белом свете. Детки, какой-никакой муж…

— Как я за тебя пойду, — спрашивает резонно, — если у меня муж, двое детей…

— Ну и что? — не смутился старец. — Я ведь не с ними в тайгу сокроюсь — с тобой. Быстренько разводись, обвенчаемся и айда-поехали. Ты такая покорная, послушная, мне в самый раз.

«Чтоб пахал на мне!» — окончательно пробило Антонину.

Здесь она заметила, что за окном уже светать начинает.

— Развиднелось уже, — обронила.

— Да, — согласился старец Афиноген, — пора почивать.

И сграбастал «покорную» Антонину в крепкие объятья.

— Пост ведь! — вскрикнула та. — Бог накажет!

Предупреждение о грехе и каре не отрезвили старца.

Он продолжал с азартом наваливаться на Антонину, буравя ее лицо бородищей. И казалось — быть грехопадению. Не совладать голубке с коршуном!

Да вспомнила голубка поучительный случай из личной жизни.

Забежала как-то Антонина в отдел дамского белья, там женщины толпятся, и вдруг все разом начали плеваться и звать: «Милиция!» В ряды покупательниц затесался мужик, слабый насчет выставить на всеобщее обозрение мужские атрибуты. Дамы шарахнулись по сторонам от неожиданной демонстрации. И только одна, далеко не импозантного телосложения, смело шагнула навстречу развернутой экспозиции и схватила бесстыдника за оголенный на весь магазин экспонат. Да так схватила, что хозяин вернисажа заревел раненым медведем и замахнулся кулаком уничтожить противницу его искусства. В ответ последняя тут же отреагировала увеличением усилия на сжатие. Куда медведь девался? Заблажил мужик слезливой бабой, сам громче всех призывая на место происшествия органы правопорядка: «Милиция!»

Антонина вовремя вспомнила поучительный случай. Дальнейшее было делом техники. Технично провела аналогичный магазинному прием.

Старец Афиноген взвыл тигром:

— Убью!

— Оторву! — ответствовала Антонина и обозначила пальцами нешуточность угроз. Силушка в руках когда-то сельской девушки водилась.

— Больше не буду! — прикинулся агнцем Божьим старец. — Отпусти!

Не отпуская из рук инициативу, Антонина вывела сластолюбца на крыльцо, заставила его гаркнуть на кровожадно подскочивших волкодавов. Недовольно скалясь, те ушли в сарайку. Старец Афиноген и Антонина лицом к лицу не разлей вода парочкой прошествовали до ворот. Лишь за калиткой Антонина разжала капкан.

«Вот дура! — ругала себя, быстро удалялась от дома старца, одновременно озираясь по сторонам с целью местоопределения. — Спаслась, называется, от конца света…»

И благодарила ангела-хранителя, что помог от греха избавиться, подсказал, как сбросить его с хвоста.

ИГРЕК НА ИКС

Аркадий Стульчиков сидел в подвале на пороге самоубийства и выбирал способ перешагнуть через оный. Лезть в петлю или уксусной эссенции фужер заглотить? Сигануть под поезд или с крыши девятиэтажки?

Накладывать на себя собственные руки не тянуло. Еще сильнее не прельщало умереть в муках от чужих.

Аркадий слыл крутым экстрасенсом в новорусских кругах. Деловых людей беспрерывно пользовал. Кому-то компаньона развести, кому-то налоговую обвести, кому-то с помощью эзотерических сил кредит в банке выханькать или вперед конкурента наваристый договор обстряпать. Кроме бизнесзаказов поступали поручения пикантного свойства: расшкодившуюся жену укротить в левой сексэнергии или мужу невстаниху на чужих дам заделать. И конечно, гороскопы составлял.

Дабы не блукали деловые люди в потемках будущего, не ерзали в офисных креслах «начинать — не начинать», не наваливались на извилины — «делать не делать?» А поступали сообразно звездному раскладу над своим гороскопическим бараном или козлом.

Аркадий умел запудрить новорусские мозги — при любом исходе получалось прав. И умерла, вроде как предупреждал, и если жива осталась — только через экстрасенские силы.

Погорел на экзотическом заказе. Однажды вломились в дом два мордоворота, вытащили из постели и повезли… Аркадий думал — прощай белый свет, ан нет. Хотя, может, лучше бы сразу прикончили.

Привезли к Бекасу. Аркадий его не пользовал, но от клиентов слышал: авторитет и уважаемый человек. Раздавит не поперхнется.

У Бекаса чего только не было… Одного наследника не было. Три предыдущих жены осчастливили дочками. От четвертой хотел сына. И чтоб не надвое бабушка сказала. Верняк был нужен. Для чего призвал экстрасенса.

— Плачу десять тысяч баксов, — сказал Бекас.

И отказаться — дело дохлое и согласиться — не менее живое…

Вдруг и эта супруга разродится девочкой? Дилемма как у придорожной булыги: налево пойдешь — голову потеряешь, направо — башку оторвут.

Только что не сразу разъединят с плечами, а через девять месяцев.

Богатырь экстрасенсорики выбрал с отсрочкой приговора. И схватился за учебники, механизм образования девочек-мальчиков повторить. Интересно в зрелые годы перечитать то, что не читал вообще.

Оказывается, хоть двадцать раз жен меняй — все равно мальчики возникают от игрек-хромосом мужских интим-клеток. И нечего на зеркало пенять, коли твои икс-клетки наследили девочкой. В них собака женскополовая зарыта.

То есть на пальцах задачка проще пареной репы: имеются у родителя в пороховнице иксы и игрики, тогда как родительницу природа одними иксами наделила. Если папашиным иксам перекрыть кислород и в то же время его игрикам создать зеленую улицу до женской интим-клетки, — останется только имя парнишке придумать.

Сеансы планирования семьи в сторону наследника и поперек дочки Аркадий проводил за стеной опочивальни. Пациенты, грубо говоря, занимались арифметикой — умножали один на один для получения трех.

Аркадий в метре был озадачен алгеброй — заговаривал зубы мужским икс-хромосомам, насылал на них порчу и тормозную энергию, чтобы в гонке «мальчик-девочка» оставить с носом, в то время как игрекам дать возможность без конкурентов разорвать финишную ленточку.

Аркадий пронзал стену опочивальни экстрасенскими усилиями. И не одну стену. Перед ним на стуле сидели кукла Барби и ее дружок Кен. Аркадий с широкого замаха втыкал в Барби здоровенные спецзаказа иголки… Одну за другой, одну за другой… Все с той же целью — уничтожение возможности зачатия барбиподобного существа. К концу сеанса Барби была, как дикообраз, от макушки до пят утыкана иголками. На следующую ночь Аркадию подавали новую куклу. На Кена, символизирующего игрек-начало, иглозакалывание не распространялось.

Даже когда там, за стеной, сделав черновую часть работы по созданию наследника, завтрашние родители откидывались спать, экстрасенское динамо продолжало бешено вращаться в голове Аркадия. Ведь иксов в задачке многомиллионная свора, а стоило одному просочиться сквозь экстрасенские преграды, пиши пропало.

И не расслабишься ни на минутку. Комната была обставлена двумя стульями и электронным глазком в двери. Охрана дистанционно следила за добросовестностью специалиста по наследникам.

Утром Аркадий валился с ног. Дня только-только хватало восстановиться в первом приближении. Вечером снова за ним приезжала машина сражаться на стороне игреков с врагами иксами.

Через три недели Бекасиха понесла. А через девять месяцев…

«Он дурак, — имея в виду Бекаса, думал Аркадий в перерывах между мыслями о варианте самоубийства, — не въезжает на кого руку поднимает. Я — генный инженер без всяких пробирок! Можно такие бабки срубать. Засылают меня, к примеру, в штаты, я всем американским игрек-сперматозоидам делаю облом. У них сплошняком девки идут. Президента не из кого выбрать. Вся армия команду „ложись“ неправильно выполняет. И мы берем штаты голыми руками. Или наоборот — американцы дают задание… еще бы на масть коррекцию внести…»

Бекасиха родила мальчика. Негра. Такого, что хоть сейчас под пальму с обезьянами.

Бекасу наследник совсем не приглянулся. Он со страшной силой хочет поймать Стульчикова, но местонахождение последнего неизвестно никому.

ОЗОНОВАЯ ДЫРА

На третьем этаже панельной пятиэтажки распахнулось окно. Анатолий Павлович Сундук с удовольствием втянул в себя хорошую порцию июньского воздуха и, высунув из окна кудлатую голову, а вместе с ней загорелые плечи и сиво-волосатую грудь, начал неторопко обозревать субботние окрестности двора. Ничего стоящего не наблюдалось. Бабком еще не открыл дневное заседание, — лавочка у подъезда пустовала. Из новенького гаража, фигушкой торчащего посреди двора, рвалась на волю рэпнутая музыка.

«Раз, два, три, четыре, три, четыре, раз, два!» — передразнил музыку Сундук.

Он считал, от рэпа в мозгах плоскостопие делается. Время от времени из гаража поперек музыки скандально, по-бабьи, визжала дрель.

Из подъезда вышел Олег Игоревич Ракитин, с ножовкой и топором.

— На лесоповал? — обрадовано спросил Сундук и запел хорошим баритоном. — Эге-гей! «Привыкли руки к топорам! Только сердце не послушно докторам!..» Па-ра-рам!

— Па-ра-рам! — сказал Ракитин, вынес из подвала лестницу, приставил к тополю.

Давным-давно, пацанами, Толя Сундук и Олежка Ракитин посадили по весне тонюсенький прутик с белыми ниточками корешков, и вот он мимо окон друзей-товарищей вырос выше крыши.

— Как ныне взбирается вещий Олег! — прокомментировал Сундук подъем дружка-соседа вверх по лестнице.

И тут же закричал «стой!», когда Ракитин чиркнул ножовкой по ветке тополя.

— Ты что делаешь?

— Корову, — сказал Ракитин. — В квартире темно, как у детей подземелья в носу. Надо обрезать нижние ветки.

— Соображаешь или совсем? — замахал кулаками Сундук. — Ветки обкарнаешь — дерево гавкнется.

— Ни черта с ним не сделается, — снова принялся пилить Ракитин. — Тополь живучий как кошка. Меньше пуховой аллергии будет.

— Ты газеты читаешь? — закричал Сундук.

— Я тебе говорю — темно. Глаза сломаешь.

— Пишут, озоновая дыра над нами встала. Засохнет тополь, будет радиация в окна лезть, раком заражать.

— Меньше слушай этих трепачей. Они тебе набуровят про рака с дырой. Ты уже дочитался, что за ельциноидов голосовал!

— А ты за коммуняк! — выкрикнул Сундук тоном «сам дурак».

— Да уж не за твоих проходимцев!

— Коммуняки твоего деда под раскулачку подвели!..

— Ты бы еще Ледовое побоище вспомнил! А сам — не будь ельциноидов, — давно бы на «Жиге» гонял, а не на доходячем «Запоре».

Укусил Ракитин. У Сундука все сбережения, что копил на «Жигули», загребущим языком корова реформ слизала.

— Твои коммуняки и довели до ручки! — ужалено кричал Сундук, неосмотрительно высовываясь из окна.

— Смотри, не вывались! — предупредил Ракитин. — А то до следующих выборов могут не допустить по причине падения на голову.

— Зато за коммуняк только в детстве ушибленные голосовали!

— Пошел ты! — грубо сказал Ракитин и вонзил пилу в толстую ветку.

Горячие опилки полетели на землю.

— Я сейчас пойду! — пригрозил Сундук и скрылся в квартире.

Ракитин допилил до середины ветки, как вдруг в лицо ударила струя воды. Едва успел ухватиться за ствол, не то бы сделал чижика.

— Не дам портить легкие двора! — кричал сверху Сундук.

В руке у него был шланг, из которого мстительно вырывалась вода.

— Совсем охренел? — отворачивался от струи Ракитин. — Одурел, как твои ельциноиды!

— Твои коммуняки всю страну загадили, и ты на них глядя…

Ракитин с Сундком орали на весь двор. И вдруг из гаража выскочил Мишка Щенов. С итальянской электропилой, за которой змеился провод.

— Как вы меня задолбали! — кричал на ходу Мишка. — Музыку по кайфу не дадите послушать!

С недавних пор Мишка стал крутой, как переваренное яйцо. Возил на «БМВ» то ли бандита, то ли мафиози. Отец Сундука, ветеран боев на Курской дуге, так и умер в борьбе за место под гараж в родном дворе. Мишка поставил свой в момент.

Он подскочил к дереву раздора, по-итальянски завизжала пила, легко входя в сибирский тополь. Ракитин едва успел соскочить с лестницы.

Они с Сундуком тупо наблюдали за происходящим.

Недавнее оружие Сундука — вода — скучно падала вдоль стены.

Через пару минут тополь рухнул, перегородив дорогу к дому.

— Уберете! — скомандовал Мишка, направляясь в гараж к рэпу.

Мужики не послушались. Ушел Ракитин, захлопнул окно Сундук.

Однако через полчаса нарисовались закадычными друзьями. Сели на бабкомовскую лавочку и, поглядывая в сторону гаража, заорали в обнимку: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!» А потом: «Вставай, страна огромная! Вставай на смертный бой!» Перед концертом без заявок мужики приняли для храбрости на грудь по стакану озверину — сундуковской самогоняки. На коленях у Ракитина лежало оружие пролетариата и крестьянства — топор, Сундук воинственно дирижировал хоккейной клюшкой внука. Мол, нас только тронь!

Никто их не трогал, но на следующее утро мужики тополь убрали.

А куда из подводной лодки денешься?

ОТКУДА РУКИ РАСТУТ

Жизнь к плетню прижала — полгода квартплату не плачу. Раз, думаю, вы мне зарплату — фиг, я вам квартплату — два. Не снимать же последнюю рубаху. Хотя и лето на дворе.

В связи с последним, брат к себе в гости отдохнуть зовет.

Пошарил я в кармане, где вошь на аркане, собрал последние крохи на билет, поехал.

У брата как раз машина сломалась. Пойдем, говорит, поможешь.

Выпили в гараже по сто пятьдесят для разгона, начали ремонт. Я механик жуткой квалификации: круглое откатить, квадратное подтащить. Брат сунул гаечный ключ, чтоб я гайку держал. Сам полез с другой стороны откручивать. Крутил-крутил, потом вылезает. «У тебя, — говорит, — что — руки даны заднее место чесать? Я какую гайку просил держать?»

— Что за шум, а все живые? — зашел сосед.

— Да вот, — брат на меня кивает, — инженер, а в трех болтах растерялся.

— Сейчас, — обрадовался сосед, — я его проверю на инженерство.

И достает из кармана бумажки с примерами на интегральное исчисление. Испугал козу морковкой. Я жену и двух сыновей выучил. Пять лет параллельно с КБ в техникуме математикой подрабатывал.

Прямо на воротах гаража распластал примеры. С последней точкой милицейский «УАЗик» мимо прокатил. А потом вдруг попятился к интегралам.

— Кто, — выскакивает капитан, — такой умный?

— Он, он! — затыкал в меня пальцем сосед.

— Садись в машину, — приказал капитан.

У меня руки ниже колен опустились. Дожили, думаю, за математику сажать начали.

Наручники на меня не надели, но в вытрезвитель был доставлен, где и выяснилось, что я уважаемый, несмотря на содержание алкоголя в желудке, гражданин. Когда брат прибежал выручать, я его поставил на место: «Может, — говорю, — руки и даны мне ниже спины чесать, но растут они из головы».

Сын капитана не захотел бороться с пьянством по стопам родителя. Решил поступать в местный филиал краевого политеха на экономиста. Но насчет экзамена по математике живчиков в голове не хватает, мандражирует в коленках. Капитан устроил мне в кабинете допрос на несколько задач из пособия для поступающих.

— Годится, — оценил, глядя в ответы задачника, — пойдет!

И пообещал 800 тысяч, если помогу сыну на экзамене. Или пятнадцать суток, если против оказания помощи.

— Мне пятнадцать суток, — говорю, — не по карману, а 800 тысяч очень кстати, как раз хватит за полгода квартплату заплатить, чтоб из хаты не выперли.

— Не говори гоп, — брат лезет подпортить энтузиазм, — пока не перепрыгнул ров.

До рва, и вправду, надо еще добраться. Городок сопливенький, но во время экзаменов посторонним в институт вход воспрещен. В любую щелку охранниками воспрещен. Вариант один — заделаться абитурой. А я уже страшно сколько лет этим зверем не был. Помните анекдот? Дворник наехал на коменданта студенческой общаги: «Твои скубенты опять клумбу испоганили!» «Какие студенты? Они давно на каникулах. Это поди абитура!» «Могет быть, и абитура, да следы-то на клумбе человечьи!»

Жена через жэдэпроводника переслала мой аттестат зрелости, подал я документы.

На экзамене самым старым оказался. Кругом молодняк, и я, пень замшелый, как пугало на цветущем огороде. Ладно, думаю, мне с ними лекции не писать, а деньги не пахнут. В это время преподаватель заходит.

У меня руки ниже колен опустились. Двадцать лет Рыжего не видел и еще бы столько. Голова у него совсем пожароопасная стала. Смотреть жарко. Пора седеть, он все пылает. Чувствую, мои 800 тысяч тоже горят. На втором курсе я из-за Рыжего без стипендии остался. Как бы теперь из-за него газ с электричеством не перекрыли на подступах к квартире.

Рыжий на меня ноль реакции, ни бровью, ни глазом не повел. Раздал карточки с вариантами, сел. Слава Богу, думаю, не узнал.

Мы с Бориской, капитанским сынком, за одним столом расположились, но Рыжий стрижет глазами по всем углам, не дает взять Борискин вариант.

Только я потянулся, он вскакивает и понесся в нашу сторону. У меня руки ниже колен опустились. В институте ему экзамен был не в тему, если никого не выгонит. Выйдет, бывало, за порог, протопает громко по коридору — ушел, — а через пять секунд рыжий глаз в щелке двери появляется и давай бесшумно пронзать аудиторию — кто там пользуется подручным материалом?

Я на втором курсе шпаргалку из спецкармана вытягиваю, вдруг дверь с треском распахивается, Рыжий, как наскипидаренный, влетает.

— Не двигаться! — кричит, вырвал шпаргалку и «до свидания».

Получается, и через двадцать лет не угомонился.

— Для вас экзамен окончен! — засек моего соседа через проход с фотографией формул.

Тем временем я Борискин вариант схватил. Решаю. Соседка за спиной, лахудра этакая, как ткнет под ребро авторучкой.

— Скажи формулу объема цилиндра.

Сказал, чтоб спину не продырявила.

Через пять минут снова ребра перфорирует:

— Реши пример.

— Разговорчики! — крикнул Рыжий в нашу сторону. — Что за коллективное творчество?

У меня опять руки ниже колен опустились. Я-то знаю, Рыжий больше одного раза не предупреждает. Спалит, думаю, лахудра мою квартплату.

— Реши пример, — опять она вяжется, — пузырь поставлю.

Есть же такие нахалки. Из них потом жены сволочные получаются.

Рыжий опять взвился на стуле:

— Что у вас на коленях? — полетел по нашему проходу.

Не успели мои руки опуститься, Рыжий за два стола от меня над девахой навис: «Встаньте!» — командует.

Сейчас, думаю, опять шапито, как в институте, посмотрим?

…На четвертом курсе Рыжему померещилось — Наташка Шишкова с ног списывает. Она метр восемьдесят два ростом, из них — метр восемьдесят на ноги приходится. Рыжему привиделось, Наташка на ту часть своих эталонных ног, что в подъюбочном пространстве, нанесла нужную информацию, и, приподнимая край юбки, потихоньку считывает ее. У Рыжего от охотничьей радости, что засек, мозги заклинило. Соображать перестал. Подлетел к Наташке.

— Встаньте! — кричит. — Поднимите юбку!

Сам Шишковой по пояс. А та растерялась, подняла подол, раз экзаменатор требует. Тут до Рыжего дошло: «поднимите юбку» двусмысленно звучит. Запламенел от стыда. Хоть за огнетушителем беги. Тем более, ноги у Шишковой девственно, без теорем, чистые. Она в слезы, выскочила за дверь…

На этот раз нечего было задирать. У Наташки юбка до колен была, а у этой девахи — два пальца до бесстыжести, ноги от основания координат на виду. Рыжий все равно выгнал. Лахудра за спиной примолкла. Пользуясь затишьем, решил я Борискин вариант. Свой тоже, на всякий подпольный случай, сделал. Лахудра видит, Рыжий не зверствует, опять начала авторучкой акупунктуру мне на спине выделывать — реши ей пример! От греха подальше решил. Тем временем Бориска разобрал мои записи. Ну, думаю, пора шабашить.

Сдал листочки, вышел. Рыжий следом летит.

— Что, — подмигивает, — гонорар пополам?

— Какой гонорар? — делаю физиономию тяпкой.

— Ты, Парамонов, и в институте всю дорогу норовил меня прокинуть.

— Никаких гонораров, — стал я категорически отпираться, — и вас не знаю! И делить не буду!

— Не надо дурочку-то гнать, Парамонов, — говорит Рыжий. — Не надо! На этот раз на халяву не выйдет. Не желаешь по-человечески, будет нулевой вариант — ни вашим, ни нашим.

Развернулся и ушел.

Может, думаю, и вправду, поделиться с Рыжим надо? Четыреста тысяч в два раза хуже, чем восемьсот, зато в четыреста тысяч раз предпочтительнее, чем шиш с маслом. Заспешил делиться, а из-за двери доносится: «Дайте-ка этот листочек! Ага, почерк Парамонова! Значит, он вам решал?!»

У меня руки ниже колен опустились — плакали мои денежки.

До слез обидно стало. А тут лахудра выскакивает. Красная, как Рыжий. Но веселая.

— А, — машет рукой, — я и не хотела в институт, мать заставила.

— Где, — спрашиваю, — Бориска, сосед мой?

— Этот рыжий экзаменатор, — лахудра тарахтит, — у меня листочек с твоим решением нашел и выгнал. Но пиво, как обещала, все равно тебе ставлю!

— Никакого пива! — наконец дошло до меня, что Бориску никто не выгонял. — Инженеры денег не берут. Я тебе ставлю шампанское!

Не все же 800 тысяч в квартплату всаживать.

ПОСИДЕЛКИ

Пустырь на задах жилмассива не пустовал. Целый день его густо минировали Маркизы, Кинги, Императоры и другие твари о четырех ногах. По вечерам в дальнем углу, в кустах акации, соря упаковками одноразовых шприцов, кучковались двуногие наркоманы. Днем заглядывали компаниии «на троих». У труб теплотрассы забыто лежали друг на друге две железобетонные плиты. Чудная лавочка, подстели картонку и сиди. Здесь и сидели «на троих». В последнее время в половине девятого утра на железобетонной лавочке частенько собирались друзья-приятели: Лариса Егоровна Касимова, Антонина Петровна Лопатина, Иван Игнатьевич Карнаухов.

В сумме трое, но не «на троих». Лариса Егоровна по утрам выгуливала дурковатого эрделя Гаранта, Иван Игнатьевич шел через пустырь в гараж, Антонина Петровна забегала покурить да покалякать о том о сем.

Сегодня «тем-сем» были хозяева друзей. Антонина Петровна служила в горничных у молодого и холостого бизнесмена. Работа не пыльная. Пыль протереть, пол помыть и так далее, часа на два ежедневно. Получала за это неплохие по ее понятиям деньги — триста тысяч, что в переводе на обувь — три пары кожезаменительных туфель, в проекции на вареную колбасу — тринадцать-пятнадцать килограммов.

Плюс пятьдесят тысяч Антонине Петровне было положено за дополнительную услугу. По утрам варила своему шефчику, так звала хозяина, кофе. Че там работал при галстуке и папке шефчик, горничная не ведала, но раза два-три в неделю ухайдакивался вдрызг, на бровях возвращался со смены. Насчет кофе Антонина Петровна была мастерица, варила такой, что мертвого с похмелья поднимет, не то что двапдцатипятилетнего бугая…

— Вчера мой шефчик надрался до свинячьего визга, — вкусно выдохнула дым Антонина Петровна, — прихожу сегодня, он весь зеленый на унитаз рычит. «Че уж так пить в стельку?» — спрашиваю. А у него, бедолаги, языком нет сил повернуть. Дала ему пару таблеток аспирина, сварганила кофе, порозовел голубчик.

В отличии от Антонины Петровны у Ларисы Егоровны служебных хлопот по горло. Она работала домработницей. Готовка обеда-ужина, уборка, магазины. Получала за это пятьсот тысяч, плюс шестьдесят за выгуливание Гаранта, которого Лариса Егоровна непочтительно обзывала Гришкой.

— Моя барынька похоже любовника завела, — рассказывает Лариса Егоровна, поглядывая за прыжками Гришки-Гаранта. — Да и то сказать — от безделья на стенки полезешь — не только в чужую койку. Ведь по дому палец о палец не стукнет. Полдня сношалки по видику смотрит, а полдня злая ходит, не знает куда себя деть. Хозяин до поздней ночи где-то по делам, вечером поди не до любовной гимнастики… Но в последние дни повеселела барынька, все какому-то Артурику звонит-хихикает, глаза масленые…

Тут Гриша-Гарант засек крысу, выскочившую из-под теплотрассы.

— Стой! — закричала Лариса Егоровна. — Отравишься!

Гриша не испугался трагического конца своих дней. Тогда Лариса Егоровна вонзила в накрашенный рот два пальца и свистнула. Иван Игнатьевич испуганно выронил сигарету. Гаранта будто взрывной волной шибануло. Он контужено затряс мордой, разом утратив охотничий инстинкт.

— В последнее время, — подобрал с брюк сигарету Иван Игнатьевич, — все хотят из меня инфаркт сделать.

Иван Игнатьевич второй месяц работал водителем. Возил на дачу супругов-пенсионеров на их машине. Получал за это четыреста тысяч.

Работа не совсем не бей лежачего, но и не на износ. Привез старичков, подшаманил машину, если надо, и лежи загорай. По условиям контракта в дачноземельных работах Иван Игнатьевич не участвует.

— Теперь я понял, — загасил окурок Иван Игнатьевич, — почему моя бабулька наотрез запретила деду водить машину. Он за рулем каскадер-комикадзе, а не тихоня как по жизни. На даче шепотком ходит, а тут… Вчера отвез я днем бабульку в поликлинику, вернулся за дедом, а он просит: дай порулить. Как я могу отказать, хоть и божился бабульке: ни за что! Дедок коршуном в руль вцепился. Прямо пират перед абордажем. Глаза полыхают. «Иех!» — говорит и по газам. Полетели мы вдоль по питерской. У меня сердце в каблуки ушло. Впереди «КамАЗ» чадил. «Быстрый, как „Волга“, — дед кричит, — наглый, как „МАЗ“, будешь в заду ты, татарский „КамАЗ!“ Лихо „КамАЗ“ обходит, а там „Мерседес“ пылит. „Ах, ты, немчура! — дед мой стервенеет. — Сейчас я тебе устрою Сталинград!“ И начинает доставать „Мерс“, а навстречу рефрижиратор прет… Там товарняк без рельс! Нашу зажигалку раздавит, не поперхнется. Я глаза зажмурил, маму вспомнил… А дед как-то ухитрился проскочить в щелочку между товарняком и „Мерсом“. Слышу кричит дед: „Сделал Ганса!“ Ну, каскадер! В городе отстегивает мне 100 тысяч премиальных. Пятьдесят, говорит, в качестве компенсации за нервный ущерб, а Пятьдесят, чтобы старуха не узнала. Калым не дай Бог! Хорошо я лысый, так бы поседел.

— Гришка! — позвала Гаранта Лариса Егоровна. — Домой!

Друзья поднялись с железобетонной лавки и пошли по лакейским делам.

Двадцать лет назад, в другой жизни, они учились в университете в одной группе. Потом работали в заводской контрольно-испытательной станции, испытывали космическую технику. Антонина Петровна и Лариса Егоровна в качестве телеметристов, Иван Игнатьевич был спец по системам управления.

ЗОЛОТЫЕ РУЧКИ

Кроме напряженных будней, случались в отделе чудные праздники. Бокалы поднимали даже в шибко строгие времена, когда не допусти, Господь, попасться на проходной с хмельным запахом. Как-никак режимное предприятие. А все одно, оглядываясь на дверь, опрокидывали чарочки. Даже в судорожные годы борьбы за горбачевскую трезвость наливали из конспиративного чайника праздничные сто граммов.

Но не эти, второпях принятые грамульки определяли праздник. Особенно два главных — День Советской Армии и 8-е Марта. Накануне начинались таинственные однополые собрания по углам, репетиции после работы. Особенно изощрялись в театрализованных маскарадах мужчины.

В один год они вышли в торжественный момент в строгих костюмах и в цилиндрах времен Евгения Онегина. Двадцать Онегиных и все в черных цилиндрах. Хотя последние были из бумаги, выглядели мужчины бесподобно. Каждый сама серьезность, и что-то прячет за спиной. По команде «три-четыре» все разом упали на левое колено и розы, прекрасные белые розы, волшебно выпорхнули из-за мужественно стройных спин и поплыли в трепетные руки cотрудниц.

Каждый год в эти два праздника звучали стихи, песни и целые спектакли во славу женщин и мужчин. Но мужчины, как и подобает сильному полу, обязательно придумывали гвоздем программы забойный номер. Однажды был танец маленьких лебедей. Лебеди выплыли как на подбор. Впереди молодой специалист Саша Вялых, под стропила ростом и худой, как удочка. Следом Владимир Петрович Донцов, метр с пуантами вверх и столько же в ширину, замыкающий лебедь — Андрей Сергеевич Бойко, одновременно баскетбольного роста и тяжеловес в 130 кг. На всех белые пачки идеально торчат. Как-никак инженеры: сгофрировали кальку и такие классные пачки вышли над белыми спорт-трусами. Слаженно лебеди плывут. Па-па-па-па-па-а-бра-па!..

Два вечера репетировали. Волосатые руки крест-накрест ангельски замерли, волосатые ноги крест-накрест в такт Чайковского синхронно вышивают. Головы в коронах, а взор скромно долу опущен. Па-па-па-па-па-а-бра-па!.. Плывут царские птицы. В одну сторону без запинки протанцевали, в другую! Па-па-па!.. И вдруг божественная музыка обрывается дрыгастым «Без женщин жить нельзя на свете, нет», и наши лебеди, варьетешно подбрасывая ноги под потолок, срываются в бешеный канкан.

Женщины ладошки измозолили аплодисментами. Три раза кафешантанные лебеди танцевали на бис. Вызывали их и в четвертый, но Андрей Сергеевич, держась за сердце, сказал за кулисами: «Похоже отлебедился, только умирающего в ящик сыграть могу».

Как-то на «сцену» разухабисто выскочили две оторвяжки. Сверху парики, снизу — колготки на подозрительно мужских ногах, яркая помада и бюсты киноголливудских размеров. Выскочили и айда, приплясывая, сыпать картинистые частушки: «Я пою и веселюся, в попу жить переселюся! Вставлю раму и стекло — будет сухо и тепло!»

При этом как бюстами поведут, а они не бутафорско-тряпочные. Технология передовая — в надувные шарики наливается вода и под бюстгальтер спецпошивочного наполнения… В результате рекордная пышность с ядреной упругостью. Женщины визжали от восторга, глядя на этих красоток. А те наяривали всеми частями тела и языками: «Ой, трудно мне, кто-то был на мне! Сарафан не так, а в руке пятак!»

Было что вспомнить. Но наступили времена, что ни в сказке сказать, ни пером описать — непечатно выходит. Ни работы, ни денег который месяц. В непечатном настроении женщины подняли вопрос: а не перенести ли 23-е февраля до первых денег?

— Вы что, девочки, хотите лицом в лужу сесть?! — встала наперекор тяжелому вопросу Анна Павловна Томилина. — Да чтоб у этих кремлевских мафиози, рак их побери, СПИД на лбу вырос! А мужчины-то наши причем? Придут в День Советской Армии, а мы им: фиг вам, расходитесь по домам, — праздник отменяем. Позор! Давайте скребанем по сусекам и назло врагам друзьям на радость каждая тортик…

Зажигательная речь Анны Павловны высекла из коллектива идею — провести конкурс тортов под девизом: кто на что горазд. А дегустационное жюри — все мужчины.

Женщины наскребли по сусекам кто баночку сгущенки, кто мед, на случай простуды хранимый, кто варенье, на случай гостей… Вечером накануне праздника, опаленные жаром плит, женщины молили своих кулинарных богов, чтобы поднялось, пропеклось, пропиталось…

Анна Павловна вошла на кухню полная решимости, несмотря ни на что, выиграть конкурс, выставив на него «Птичье молоко». Атмосфера в доме была не дай Бог взрывная, чуть что — глаза закрывай да беги. Завод мужа на пути реформ встал нараскоряку — ни бэ, ни мэ, ни денег. Анна Павловна подыскала мужу место дворника. «Я что, Герасим из „Муму“, метлой махать?!» — отказался от низкоквалифицированного труда. Четвертый месяц искал достойно квалифицированный, в то время как сын растет, ему хоть каждый час устраивай трехразовое питание — от добавки не откажется. Хорошо, мама-пенсионерка подбросила деньжат на мясо. Анна Павловна для разминки, перед выходом на торт, настряпала гору пирожков. Румяные да духовитые. В форме лодочки плоскодонки и размером не меньше. Пару съешь, и дышать нечем — желудок на легкие давит…

Муж прибежал на дурманящий запах: «Эх! пирожочки!»

Анну Павловну черт дернул за язык: «Ты не заработал». Муж взвился под потолок и, хряснув дверью, убежал до полночи. Настроение в доме повисло нетворческое. Руки на торт не поднялись.

Утром, поколебавшись, Анна Павловна взяла на работу пирожки.

На конкурс были выставлено 12 тортов. «Гвардейский» — со звездой, выложенной из клюквы. «Боцманский» — черемуховый с сине-бело-тельняшечьими полосами поверху. Из деталей, что идут на «Поленницу», было построено «Пулеметное гнездо»… От одного вида конкурсного стола слюна кипела, и глаза жюри разбегались. Мужчины с трудом собирали их для объективной оценки. Андрей Сергеевич Бойко, анализируя очередное произведение, ахал, охал, подводил глаза под потолок, а закончив дегустацию, вытирал губы платочком, по стойке «смирно» громыхал: «Служу Советскому Союзу!» — и церемонно целовал ручку мастеру. Женщины рдели от счастья.

Но без Анны Павловны. С вымученной улыбкой она поставила блюдо пирожков на конкурсный стол и, почувствовав страшное желание провалиться сквозь землю, ушмыгнула в закуток за шкафы. Где ругала себя последними словами — сама кашу заварила и сама первая «лицом в лужу села».

— А это что за торт? — подошел к пирожкам Бойко.

— «Артиллерийский»! — с полным ртом придумал название Саша Вялых.

— А ты что, заряжающий? — строго спросил Бойко. — Прилип, не оторвешь!

— Никак не распробую, — сказал Саша и потянулся за третьим пирожком.

— Мне-то оставь, — завозмущался Владимир Петрович Донцов, — я в артиллерии служил и то всего два съел.

Бойко отведал пирожок, хотел поцеловать ручку автору и, не обнаружив его, взял еще один.

На объявление результатов конкурса мужчины вышли бравым строем, смертельно впечатывая башмаки в пол.

— После бурных споров, перешедших в продожительные дебаты, — доложил председатель жюри Бойко, — единогласным решением первое место присуждается торту «Артиллерийский».

— Ура! Ура! Ура! — троекратно проуракали мужчины. И вытащили на свет коробку конфет в качестве главного приза.

Анна Павловна, на ходу смахивая едкую слезу горечи, вслед за коей набегала сладкая радости, вышла из-за шкафов.

— Мальчики, девочки, ешьте, — сорвала целлофан с призовой коробки. — Я завтра «Птичье молоко» испеку.

— По мне лучше «Артиллерийский» повторить, — сказал Вялых.

— «Артиллерийский!» «Артиллерийский!» — единогласно поддержали мужчины.

МОЗГОВАЯ ГРЫЖА

Я пение Кудрявого давно по телевизору люблю. А тут он живьем к нам приехал, открывать «Ледовое побоище» — новый Дворец спорта. Мою жену на работе премировали билетами на концерт. «Надо их в деньги конвертировать, — жена говорит, — лучше себе туфли куплю». Фирме, где она горбатится, билеты по взаимозачетам всучили, ну и в честь 1 Мая начальник передовикам раздал. Развлекитесь, дескать, господа, деньги все одно пропьете. А тут неизгладимые впечатления.

Нам деньги были нужнее по неизгладимости.

И не только нам. Предложение вокруг Дворца толпами ловило каждого прохожего в надежде на спрос. Мы цену вдвое скостили, а дураков нет.

Пришлось идти на впечатления.

Места премиальные были сбоку, сверху, на последнем ряду.

— Ладно, — успокаиваю жену, — на халяву и уксус сладкий.

Но не очень. У меня стопроцентное зрение и то — букашка разноцветная по сцене скачет. Жене с ее «орлиными» глазами и подавно ничего не видать. Сидит, щурится — резкость наводит — и психует. Пристала ко мне, кто о справа от руководителя ансамбля на гитаре играет — мужчина или женщина?

А попробуй за километр различи невооруженным глазом.

— Женщина, — брякнул, чтоб жена успокоилась.

Но ей разве угодить.

— Тебе, — говорит, — кругом одни бабы мерещатся.

Рядом с нами девица сидела. Приятная девица, на коленях зонтик в чехле. Она говорит:

— Мужчина по правую руку от руководителя ансамбля на гитаре играет. Видите — плечистый.

Жене и этот вариант не по нутру.

— Если, — говорит, — где и плечистый, то, извините, в попе.

Парни, впереди нас сидящие, зашикали:

— Не мешайте, — говорят, — слушать! Из-за вас понять не можем — под фанеру поет или по-настоящему.

— Конечно, под фонограмму! — говорю им. — Видите, по сцене катается, как бревно на пилораме. Попробуй такие лиссажу выписывать да еще петь во все горло.

Парни со мной согласились, а соседка с зонтиком спорится:

— Кудрявый, — говорит, — честный певец, не из халявщиков. Живьем поет, видите, как работает!

Кудрявый действительно не посидит на сцене. Туда-сюда с микрофоном мотается, пот градом льется, через кожаные штаны проступает. Не жалеет искусства для народа.

— Видите! — повторяет девица. Тут с верхотуры гайка на пятьдесят пять свалилась, между мной и девицей просвистела, подлокотник — в щепки, мне в бок — заноза толщиной в палец. Свитер и рубаху насквозь прошила.

Я и ойкнуть не успел — девица зонтик раскрыла, дальше концерт смотрит.

— Ничего себе, — говорю, — следующая гайка полетит, от вашего зонтика срикошетит и точно мне на макушку приземлится. И без того, — шучу, — масла в голове нет.

— А вы залазьте, — предлагает девица, — ко мне под зонтик.

Жена категорически против «залазьте».

— Спасибо, — говорит, — мы лучше в проходе досмотрим.

— Тогда лучше вообще домой пойти, — вылез я из-под зонтика. — Тем более, — говорю, — у меня заноза в боку гноится начинает.

— Потерпишь! — жена свое талдычит. — В конце объявят участников концерта. Узнаем — мужчина или женщина справа от руководителя ансамбля на гитаре играет.

В конце и вправду объявили. Оказывается, Саша Крячко с правой стороны от начальника струны драл. А мужик Саша или женщина — ни слова ни полслова.

Лично мне наплевать, где у Саши плечистость больше накачена — вверху или ниже пояса. Тем более, пока с «Ледового побоища» возвращались, я под рубаху залез, занозу вытащил. Довольный домой вернулся.

Жена злая как ведьма. И с деньгами прокол, и Саша Крячко в голову влетел — клином не вышибить.

Дай, думаю, телевизором попробую. Включаю, а там начальник управления культуры отвечает на вопросы телезрителей. Жена за телефон.

— Кто, — спрашивает в трубку, — на концерте Кудрявого справа от руководителя ансамбля играл — мужчина или женщина?

— Справа от руководителя ансамбля, — доходчиво объяснил начальник культуры, — играл его заместитель.

Я еле успел телефон, в глаз мне летевший, поймать. Денек на мою голову выдался, то гайки в нее, то телефон…

Жена говорит:

— Не в тебя, в начальника культуры метила.

Повезло телевизору. И еще сказала:

— Завтра снова на Кудрявого пойдем. Пока не разберусь с гитаристом — не успокоюсь.

Но концерты отменили, и теперь у жены мозговая грыжа по поводу половой принадлежности Саши Крячко. Хоть из дома от этой грыжи беги. Так что развлеклись мы на халяву, как кур во щах.

ПЕРЕПОДГОТОВКА В ТУМБОЧКЕ

Перед кабинетом врача сидели две женщины. Одна в чешуйчато-блестящем жилете, у второй кудри были с густо-фиолетовым отливом.

— Радикулит только иглоукалывание берет, — горячо говорила фиолетово-кудрявая.

— Не скажите, — возражала блестящая, как в цирке, — трава мокрец — это дешево и сердито на сто процентов.

— Бабушкины сказки? Сами-то пробовали?

— Тут целая история с географией, — сказала женщина в жилете горящем, как тридцать три богатыря. — У моей подруни муж Бориска. Орел, под два метра ростом. Как-то, лет десять назад, приносит домой повестку из военкомата — отправляют на двухмесячные сборы в Тюмень, на переподготовку. Подруня, как путная, собрала мужа в путь-дорожку. От слез на вокзале и провожаний Бориска отказался. Подруня, между прочим, и не рвалась — не первый год замужем. Прощаясь, Бориска предупредил, что получку — работал токарем — цеховские принесут домой.

Женщина в сверкающем на все лады жилете поправила юбку на коленях и продолжила рассказ:

— В день мужниной получки соломенная вдова присмотрела ткань на платье и думает: «Что сидеть ждать у моря погоды, побегу-ка сама в завод за деньгами». У проходной запнулась об знакомого из Борискиного цеха. «Твой получил уже», — говорит знакомый. «Что ты мелешь? — удивилась подруня. — Он вторую неделю на сборах!» Мужичок замямлил, мол, ему показалось, в ведомости стоит Борискина подпись, хотя самого Бориску и вправду давно не видел. «Вот бестолочь!» — подумала на мужичка подруня, но изменила маршрут, для начала в цех, а не в кассу, порулила. В цехе народу пусто, кому надо в день получки торчать. Подруня через эту пустоту уже на выход навострилась, да вдруг кольнуло оглянуться. И странной показалась тумбочка у одного станка. Этакий металлический шкафчик, метр с небольшим высотой. Подруня к этой тумбочке подскакивает, дерг дверцу. Она чуть подалась, но сразу назад, как пружиной привязанная. Тогда подруня двумя руками ухватилась и рванула на всю мощь…

— Неужели? — перебила ее женщина с фиолетом в кудрях.

— Ну! — подтвердила догадку чешуйчато переливающаяся рассказчица. — В тумбочке Бориска сидит. Глаза виноватые, нос на коленях. При его двух метрах и ста килограммах уместиться в такую шкатулку… «Негодяй!» — закричала подруня и хватает стальной пруток — проучить паршивца в этом капкане. Бориска не стал ждать прутком по голове, захлопнул дверцу и держит так, что не открыть. Подруня давай хлестать-грохотать железякой по тумбочке. Бориске не сладко внутри, но терпит. Пусть лучше барабанные перепонки страдают, чем красота лица. Подруня даже притомилась с прутком и глядь, рядом с тумбочкой замок лежит. Взяла и на два оборота закрыла Бориску. «Продолжай, — говорит, — повышать военную и политическую подготовку!» Не успела до проходной дойти — доброжелатели доложили, с кем Бориска сборы проводит. Пошла моя подруня на место сборов и лахудре космы проредила. «Иди, — говорит, — забирай своего военнообязанного вместе с тумбочкой!»

Дома начала Борискины вещи собирать, чтобы выставить за дверь, а тут его привозят в три погибели сложенного. В тумбочке под замком Бориску радикулит разбил. Заколодило поясницу — не вздохнуть не пискнуть. Но моя подруня молодец. Везите, говорит, его к той военно-полевой сучке, мне на него начхать. Но, оказывается, к той прости-господи Бориску уже возили. Инвалид ей даром не нужен. Дружки-товарищи оттартали Бориску на дачу. Благо время летнее. На даче Бориска нашел способ мокрецом лечиться. Два дня поприкладывал, и как рукой на всю жизнь сняло. Приходит через неделю домой. «Прости, — упал передо мной на колени, — больше не буду». А я ему: «Вот тебе Бог, а вот — порог!» И…

— Стойте! Погодите! — перебила женщина с фиолетовой прической. — При чем здесь вы, если он муж подруги…

Но тут ее вызвали к врачу, она так и не узнала, чей все-таки муж проходил военную переподготовку в тумбочке.

КОГДА БОРЗОМЕТР ЗАШКАЛИВАЕТ

Живот у Надежды пер на лоб не по дням, а на глазах: седьмой месяц — не седьмой день, и Вадик, она была уверена — именно Вадик, долбал ножками, будто это не мама, а дискотека, и он первый шоузаводила. Или дверь входная-выходная, а его любопытство разбирает: откройте, что у вас там хорошего? И вдруг обрезало ударный интерес. Затих, как и не стучал. Надежда извелась вся, вдруг передавилось-перекрутилось что-нибудь… К врачу тряслась пойти — возьмет и вляпает приговор беременности.

Когда трусливо гадала: идти или погодить? — свалились на нее неожиданные деньги — тысяча рублей, родное предприятие давний долг отдало. Надежда отбросила сомнения и пошла на толчок. Пеленки-одежонки Вадику приобрести. В наши времена не до поверья: до рождения ребенка детское не смей покупать. В наши времена, коли деньги появились — не крути носом по приметам, а хватай что надо. Как говорится, не откладывай на завтра, что можешь отоварить сегодня!

Идет Надежда по толчку, а к ней подруливает Люська-Угорелая.

— Женщина, — просит Люська, — помогите сыграть.

Люська-Угорелая в тот день «низом шла», то бишь залавливала простофиль на беспроигрышную для Люськиной компании игру.

Игра элементарная до безобразия. Команда человек восемь-девять: двое секут за милицией, один «верхом идет», для лопухов — это независимый ведущий кассы, трое под случайных игроков косят, кто-то рисуется в качестве зрителей. Лоху подсовывается заманишка: помоги, дорогой, кубики бросить. Только и всего. За что получаешь бесплатный жетон на игру.

Он, простодыра, рад без ума, счастья полные шаровары, как же: все за деньги судьбу пытают, а он на сверхльготных условиях. Нет бы прикинуть дурьей башке, что на базаре, чем бесплатнее начало, тем накладнее конец. Куда там подумать.

И конечно, у довольного дармовщинкой выпадает выигрышный номер.

— Ура! — кричит он от счастья.

Но и у соперника аналогичные цифры.

На что ведущая начинает заливать: такое совпадение бывает раз в сто лет, правилами предусмотрен приз в две тысячи рублей тому из двух везунчиков, кто перебьет другого: бросит на кон больше денег.

Ежу понятно, даже если и перебьешь, две тысячи не получишь, не для твоего кармана люди работают. Ежу-то понятно, а лопух он и есть лопух. Лох, по современному.

Люська-Угорелая сама восемь месяцев назад влетела на 500 рублей. Закончила она ПТУ на швею-мотористку, а работы нет, ну и подпирала в подъездах стенки с утра до вечера. Потом бабушка пожалела внучку — на пуховик деньги дала. Только не дошла Люська до него, развели по дороге. В пять минут обработали. Она думала пуховик в дубленку обратить, а осталась в старой курточке.

Проревела ночь и снова пошла на толчок: может, думала, вернут деньги. Посмеялись над ее простотой ребята и позвали к себе работать. У Люськи хорошо пошло. Быстро пуховик спроворила. Не зря в доме творчества три года в драмстудии занималась.

Надежде «выпало» бодаться с Люськой за приз. Ну и загорелись глазки: две тысячи! — как раз комбинезон и коляска для Вадика.

Она потом сама не могла сообразить, как на нее чумовой азарт накатил: швыряла Верке-Катастрофе — ведущей — сто, триста, пятьсот рублей. Не на шутку разыгралась.

А Люська-Угорелая добавляет масла в азартный огонь: рисанулась, что у нее деньги кончились.

Надежда на седьмом небе — выиграла комбинезон с коляской. Люська в картинные слезы.

«По правилам игры, — говорит ей Верка-Катастрофа, — вам дается минута на поиск необходимой суммы».

Люська в слезах обращается к публике: граждане-товарищи, помогите выиграть две тысячи! Никто не хочет пособить ближнему.

Надежда молится про себя: «Не помогайте!»

Люська продолжает упрашивать окружающих: помогите — поделюсь.

А драматическая минута заканчивается. За секунду до истечения контрольного времени один парнишка (конечно, подставка) бьет шапкой о земь: вхожу в долю! Надежда в запале швыряет двести, триста рублей, и вдруг сунулась в кошелек, а там только номерок к зубному.

— Отдайте мои деньги! — враз прояснилось в голове. — Милиция!

Ага, держи кошелек шире — разбегутся отдавать.

Они и разбежались — в разные стороны. Надежда осталась с одним животом.

Купила, называется, Вадику пеленки-распашонки.

Люська-Угорелая и Верка-Катастрофа сиганули в дырку в заборе, был у них там затишок на чрезвычайный случай.

— А ведь грех, — закуривая, сказала Люська, — бабу беременную кинули.

— Ты че такая-то? Сама ее приволокла? — резонно заметила Верка. — Волокла бы мужика беременного…

— Мужиков доить ладно, а бабу с пузом — грех. Она ведь толком не соображает…

— Бог простит…

— Давай вернем деньги, — предложила Люська.

— Ты че, больная? Корявый нас пришибет за косарь. Он за стольник удавится. И так у него борзометр зашкаливать стал! Готов вообще нам не платить! Гад!

— Грех ведь, — не унималась Люська. — Давай отдадим.

— А, давай! — вдруг согласилась Верка. — Идет он в энное место! Придурок! Пусть побесится!

«Вот сволота! — бредя куда глаза глядят по толчку, вытирала слезы Надежда. — Сучки!»

Легкие на помине девки-игруньи выросли перед ней.

— Э, тетя, — начала Люська, — извини, коряво вышло! Возьми деньги…

— Какая я тебе тетя?! — как бык на красное, взревела Надежда. — Тоже мне телочки нещупаные! Сучки продажные!

— Да ладно, че ты! — Верка протянула деньги. — На, рожать пригодятся…

— Чтоб у вас родилки поотсыхали! — как в бреду оттолкнула деньги Надежда. — Чтоб их СПИД сожрал! Чтоб ваши морды покорежило! Чтоб вам…

Последнее проклятие девки-игруньи не услышали, они заметили милицейскую голову и резво нырнули в толпу.

Надежде ничего не оставалось, как развернуть живот к выходу.

«Вот дура! — ругала себя на остановке. — Че деньги-то не взяла? Ведь от Вадика оторвала».

И вдруг обмерло сердце: Вадик, молчавший который день, гвозданул ножкой — раз, да другой, да третий.

У Надежды потемнело в глазах от счастья: сын по-мужски одобрил ее действия. Молодец, дескать, мамка! Молодец! Так их, сучек! Пусть подавятся!..

НУДИСТ ПОНЕВОЛЕ

приключенческий рассказ

Снилось Семену Петровичу утро в аду. Черти в шортах, жвачку жуют, матерятся. У одного дебильник на шее, провода из волосатых ушей торчат. Он паралитично дергается в такт музыке и кочегарит огонь под чаном со смолой. Второй, в темных очках, рубил дрова, декламируя при этом: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!» Черти были с похмелья, злые…

Не через щелочку смотрел Семен Петрович невеселую картинку. Трое чертей, громко чавкая жвачкой, связали его по рукам и ногам и начали смолить бедолагу, словно он лодка-плоскодонка. Один щедро поливал спину Семена Петровича из черпака, двое швабрами растирали липучую смолу. А она с огня… Больно живому телу.

— Больно! — Семен Петрович кричит.

— Терпи, через пень твою в колоду! — черти ругаются. — Терпи, грешник твою по башке.

Да нет никакого терпежу, печет…

С этим Семен Петрович вынырнул из адского сна, но легче не стало. Без восторга обнаружил себя лежащим на пустынном берегу. Ау! Где я? Песок раскаленный вокруг, Иртыш в десяти шагах. Спина, ноги и то, что располагается ниже спины и выше ног — болят от перезагара. Голова трещит. Ей бы пивной поток вовнутрь принять, а на нее солнечный извне льется спасу нет. Семен Петрович вскочил на ноги и с ужасом обнаружил себя в нудистском виде. Часы на руке, очки на носу, а дальше только природой данные члены тела. То бишь — в чем мама родила.

А родила сорок пять лет назад, поздновато нагишом загорать. Семен Петрович поспешно прикрылся руками, воровато огляделся: теплоход вдали, чайка вблизи, и ни клочка одежды по всему берегу. Задачка с неизвестно где потерянными трусами. Семен Петрович с тоской посмотрел на противоположный берег и начал догадываться о местоположении нижнего белья и верхних штанов.

Вчера друзья соблазнили на рыбалку. Поехали, дескать, развеемся. И не на вонючем автобусе, на экологически чистом катере. Развеиваться начали сразу, отвалив от причала. За город вылетели с дружной песней. Киль катера полосовал волны Иртыша, а команда рванула волжскую разбойную: «Из-за острова на стрежень!..»

Мотор призывно ревел, ветер подгоняюще свистел, кружка носилась по кругу со скоростью едва не взлетающего катера. К берегу рыбацкая ватага подлетела с бурлацким гимном: «Эй, ухнем!» Закидушки ухнули на рыбные глубины, и вскоре на смену холодно-сухомятным закускам подоспела уха. Да не сопливо-ершовая — стерляжья. Звездная ночь опустилась на пикник. Семен Петрович вспомнил, что этим летом еще не купался.

— Оно надо трусы на ночь мочить! — не откликнулся на призыв к водным процедурам народ.

— Че бы я их мочил? — хохотнул Семен Петрович, направляясь к воде. — Занудим как на западе!..

…Семен Петрович вглядывался в берег со штанами, теряющийся в солнечном мареве. Плавал он отменно, но надо же так расслабиться, Иртыш перемахнул на автопилоте. И без порток.

«Занудил, — подумал Семен Петрович, — хорошо хоть народу нет».

Тут же появился народ. В кустах раздались приближающиеся голоса. Семен Петрович ужом заскользил к реке, крокодилом вполз в воду, заспешил на скрывающие главные нудистские атрибуты глубины. И поплыл, с каждым гребком приближаясь к берегу со штанами. Теоретически. Практически Семену Петровичу казалось — заветный берег все также далеко и, когда достиг фарватера, отмеченного бакеном, силы были на исходе. Семен Петрович зацепился за бакен в гамлетовском раздумье: плыть или не плыть к штанам? Вопрос не дал закрыть рев мотора. По серебру воды летел катер.

«Наш!» — обрадовался Семен Петрович.

И закричал, замахал рукой: SOS! Помогите!

Катер понесся к нему.

«Ух!» — облегченно вздохнул Семен Петрович и тут же занервничал. Капитанила женщина.

«Баба на корабле к несчастью!» — подумал Семен Петрович и прикрылся свободной от бакена рукой. Что было излишним. Иртыш в переводе с тюрского — Землерой, это не прозрачный Байкал, где нудист на глубине 50 метров виден как на ладони.

Сегодняшний день можно было назвать днем ужасов. С ужасом обнаружил себя Семен Петрович где попало и в чем попало, с ужасом увидел, что на катере была Екатерина Павловна. Та самая, которая не без сомнения приняла его вчера на работу.

По жизни Семен Петрович был инженером-электриком в конструкторском бюро. И был там штыком. По кабэвски штык — это мужик, который в своем деле не одну собаку съел и от ста собак отбрешется на любой технической комиссии. Его на мякине не проведешь, на арапа не возьмешь. На таких КБ держалось. От рожденья Семен Петрович имел легкомысленную фамилию Улюлюк, но был серьезным штыком в вопросах электроиспытания ракет. Здесь перед ним снимали шляпы смежники, отдавали честь военные специалисты, пока социализм строили. А потом стройку взяли и отменили. Теперь, говорят, капитализму воевать с нами нет резону, мы теперича не то что давеча — не идейные враги, мы теперича — кореша. Посему: штыки в землю и всем гамбузом айда на мирный капиталистический труд.

Семена Петровича в прямом смысле в землю не втыкали, но за ворота КБ новые хозяева помещения попросили. Побежал бывший штык с бешенным огнем безработного в глазах по ярмаркам рабочих мест, службам занятости, предпринимателям, где быстро прояснили мозги, что капитализм — это молодость мира, и его возводить молодым, а кому за сорок: бывайте здоровы и дуйте до хаты!

Хоть из кривого ружья стреляйся. Хорошо, друзья удержали, навели на коммерческо-строительную фирму с монументальным названием «Монолит».

Принимали туда как в космонавты.

— Любитель? — первым делом спросила грозная начальница, щелкнув себя по горлу.

— Нет! — замотал головой Семен Петрович.

— Что — профессионал?

— Только соточку в праздник, — взял грех на душу против истины Семен Петрович. Он и двумя соточками не ограничивался.

Дальше начальница нарисовала картину, в которой сплошняком шло «нельзя»: болеть! опаздывать! выпивать! сачковать! Можно только вкалывать, вкалывать, вкалывать по 12 часов. Но и платили за это в пять раз больше, чем в КБ. Правда, работать в командировочном режиме в районах области.

Семен Петрович клятвенно подписался под всеми «нельзя».

И вот кругом вода, а он без штанов, только мутной водой прикрытый, ведет светскую беседу с крутой начальницей.

— Я вам кричал, думал, наш катер, — посматривая вниз, как там интим на просвет, заискивающе сказал Семен Петрович.

— Каким ветром вас сюда занесло? — строго спросила начальница.

— Отдыхаю.

— Смотрите, на автобус не опоздайте! — назидательно бросила начальница и дала по газам.

«Как ведьма на метле!» — подумал Семен Петрович, после чего отдался воле волн.

До отхода вахтового автобуса оставалось пять часов. И хоть город находился вниз по течению — вплавь не успеть. Но и в обнимку с бакеном ничего не высидишь. Слева по курсу открылся песчаный карьер с экскаватором. Семен Петрович резко поплыл к последнему. В закрытой кабине узрел робу. Даже через стекло она была грязнее грязи. Но Семен Петрович заревел от радости. И тут же ссыпался под экскаватор, тесно прижимаясь к гусенице. Из кустов раздались голоса. В подэкскаваторную прохладу всунулась морда овчарки. «Хоть штаны не порвет», — хозяйственно подумал Семен Петрович и тут же пожалел себя за бесштанность. Рядом с оскаленной мордой появилось миловидное личико. Везло сегодня на прекрасный пол. Прямо как мухи на мед.

— Вы живы? — спросило личико.

Семен Петрович даже не пытался прикрыть свои нижеспинные телеса.

— Живой, — ответил он обречено.

Морда с личиком исчезли.

— Нудист какой-то, — пояснило кому-то личико.

Оскорбленный Семен Петрович подождал ухода не прошенных гостей, затем выбрался на свет и начал битву с экскаватором за робу. Она была в полуметре, но не наденешь, дверца крепко-накрепко закрыта. Наш взломщик орудовал палкой, потом приволок с берега корягу… Оторвал ручку… Тем не менее, операция «отвори мне калитку» успеха не имела. Наконец, высмотрел каменюку килограммов на пять и вышиб ею стекло.

С какой радостью истосковавшееся по одежде тело погрузилось в вонючие от мазута и солярки огромные жесткие штаны, приняло на саднящие плечи грязную куртку. Теперь можно искать людей.

Они не заставили себя долго ждать.

— Стой! — услышал за спиной Семен Петрович, отойдя шагов двадцать от экскаватора. — Стой!

К нему бежал здоровенный экскаваторщик с той самой каменюкой-отмычкой в руке.

«Мне роба нужнее!» — пустился наутек Семен Петрович.

— Убью! — разорялся экскаваторщик скряга.

Над ухом просвистел каменюка. Прорезая просеку в зарослях, он снарядом ушел в сторону Иртыша. Семен Петрович сбросил куртку в надежде, это остановит погоню. Штаны решил не отдавать до последнего. Они слетели сами. Тесемка, игравшая роль ремешка, порвалась, и штаны остались на тропе. Налегке Семен Петрович быстро оторвался от погони.

Опять он нудил всеми частями истомленного солнцем тела. В то время как часы показывали десять минут второго. Семен Петрович устало сел в чаще на корягу. Расслабиться не давали комары. Они старались куснуть в самые нежные места, которые у жертвы были как на ладони. Выбираясь от кусучих злыдней к воде на ветерок, Семен Петрович обнаружил, что он в данном месте не одинок в нудизме.

На берегу страстно обнималась парочка. Ей был до фонаря окружающий солнечный мир. Семен Петрович пристально наблюдал из кустов. Но без сладострастного интереса. В происходящем средь бела дня интиме его интересовала только яркая малиновая юбка на песке. Казалось бы, джинсы парня больше подходили для Семена Петровича… И размер почти тот же…

Вот только, если бы парень поступил логичнее. Юбку-то он снял с дамы, а джинсы, несмотря на жару, оставил на себе.

Даже юбку Семену Петровичу не так просто было незаметно стащить, а уж джинсы — тем более. Он пополз к юбке. Сцена для кинооператора была объеденье. Особенно — вид сверху. Речная волнишка. Дышащий зноем песок. Упоенная счастьем парочка. И голый деловой мужчина, разведчиком в тылу врага ползущий к юбке. Вот он уже рядом, да истрепанные нудизмом нервы сдали в шаге от юбки. Мужчина вскакивает на ноги, хватает трофей и вихрем летит в кусты.

— Ой! — говорит девушка.

— Плевать, — говорит парень. — Новую куплю… Потом…

После долгого нудизма Семен Петрович чувствовал себя в юбке прекрасно. «Пусть думают: я шотландец», — вышагивал он босыми ногами по горячему асфальту дороги, ведущей в город. Голову покрывала пилотка из вчерашней газеты, опаленные загаром плечи — пончо из сегодняшних лопухов.

Времени дойти в срок к вахтовому автобусу хватало. Но это, если ориентироваться на часы Семена Петровича. На самом деле, ночной заплыв стоил получасовым отставанием. Об этом Семен Петрович с ужасом узнал, войдя в город. В данной ситуации про дом с переодеванием думать не приходилось.

И опять бы доброго кинооператора…

Полуголый, красный, как рак из кипятка, мужчина в юбке бежал по утомленному солнцем городу. Юбка языками малинового пламени моталась вокруг волосатых жилистых ног. Лопуховое пончо обтрепалось. Газетная пилотка расползалась от пота. Прохожие весело тыкали пальцем в маскарадного Семена Петровича. Последнему было не до вопроса «как я выгляжу?» Он побеждал быстротекущее время. Но и время не хотело сдаваться. Ровно в пять Семен Петрович был на финише.

Где зашатался от известия о финансовом крахе «Монолита».

Домой вернулся убитый горем. На что жена упала в обморок от радости. Пикниковые друзья принесли ей похоронную весть: от мужа одни плавки остались.

А он хоть и в юбке, но живехонький.

— Черт с ней, с работой! — вытирала жена обильные слезы счастья. — Хорошо, что не утонул!»

«А хорошо ли? — философски засомневался Семен Петрович и тут же, меняя чужую юбку на родные штаны, участливо подумал. — А вот девушке на берегу без юбки точно плохо… Хорошо, если ей сегодня не на работу».

Он поделился с женою терзаниями совести.

— Так она, поди, на берегу и работает, — сказала супруга.

Чем и успокоила совесть Семена Петровича.

ГОРЕ ГОРЬКОЕ

Когда-то они вместе бегали на лыжах и по девушкам, теперь были разной степени бизнесменами. В результате Костя Сутункин раскатывал на «БМВ», Толик Синявин ездил на «Ауди», Гена Журавкин мотался на «шиньоне», то бишь двухместном «Москвиче»-фургончике. Их бизнесменства никаким боком не пересекались, как раз поэтому друзья изредка собирались семьями.

На этот раз к себе пригласили Сутункины. Костя снимал застолье на видеокамеру. Он недавно приобрел данный аппарат, еще не наигрался досыта.

— Высший класс! — возбужденно отрывался от объектива перехватить рюмашку и грибок. — Прикиньте, лет через пятнадцать какой будет исторический документ! Вика со Светкой уже невестами станут.

— А мы старыми бабками, — весело продолжила взгляд в будущее раз-наряженная в платье с обширным декольте супруга Синявина, которая ничуть не верила, что когда-нибудь на нее наедет старость.

— Мне сейчас предложи кто купить фильм, где я на горшке, — сказал Костя, — «БМВ» отдал бы не задумываясь.

— Я раз летом на горшке напрягаюсь, — вспомнил Толик, — вдруг петух, скотина, подлетает и бац под глаз клювом!

— Представляешь, сейчас бы у тебя эти кадры? Обхохочешься смотреть, р как ты верхом на горшке глазенки Е выпучил, тужишься, и вдруг петух!

— Стул после петушиного терроризма, наверняка, жидкой консистенции стал? — предположил Гена.

— Отец этой скотине тут же голову топором секернул! А у меня на всю жизнь шрам остался.

Сидела компания друзей, выпивала-беседовала, в один момент надумала позабавить себя демонстрацией интеллектуальных достижений наследников. Костя документировал достижения на видео.

Пигалица Вика Сутункина ходила в дорогой детский сад с сильно иностранным уклоном. От горшка два вершка соплюшка, половину русских букв не могла толком выпустить изо рта, но пропищала на чистейшем языке Шекспира песню «Битлз». Потом прогундосила стихотворение на французском.

— Еще на фортепиано отдадим, — с гордостью сказала Сутункина.

«Е-мое, — подумал Журавкин, — моя-то Светка что умеет?» И испепеляюще посмотрел на жену, которая никакой инициативы в развитии дочки не проявляла. «Тут с утра до вечера задница в мыле, мотаешься побольше заработать, а ей, кроме сериалов дебильских да „тетриса“ идиотского, ни хрена не надо».

Шкет Синявиных вышел со скрипкой. Казалось, его пальчонками только фигушки воробьям крутить да в носу ковыряться. Он же ловко заперебирал ими по струнам, задвигал взад-вперед смычком, извлекая музыку.

— Профессор из консерватории учит, — шепнула Гене Синявина, — домой к нам приходит. Сначала возили к нему, потом надоело.

«Опозоримся со Светкой, — опять занегодовал мысленно в адрес жены Гена. — На кой ее сюда взяли, к бабке надо было забросить. Не читать же после скрипки „Муху-цекотуху“. И ту до конца не выучила».

Светка в пять лет ни одной буквы не знала. Любимое занятие было залазить куда повыше — на шкаф, вешалку — и прыгать зверем на спину зазевавшимся домочадцам. Тещу до истерики доводит. Или на двери катается, пока под задницу не получит. У Сутункиных в детской был спортивный уголок с канатом, по нему Светка то и дело обезьяной взмывала под потолок. Слезет, банан с тарелки цапанет и с фруктом в зубах наверх. Костя визжал от восторга, снимая эти джунгли на видео. Светка ошкуривала банан прямо на верхотуре. Канат ногами обхватит, одной рукой в него вцепится, а другой и зубами банан в секунду, только шкурки в камеру летят, распотрошит. Маугли, а из умственных достижений показать нечего.

— У нас Вика такая впечатлительная, — сказала после скрипичного концерта мама-Сутункина. — Как-то смотрю, она плачет перед телевизором, там собаку машиной раздавило.

— Ха! — подскочил Гена и позвал дочь на сцену.

Раздался грохот, Светка спрыгнула с каната и с довольной рожицей нарисовалась у стола — зачем звали? ? Все примолкли в ожидании следующего номера. Папа-Гена засосал пол, набрал полную грудь воздуха и забасил народную трагедию:

Светкина мордашка, на которой до сей поры было написано блаженство от каната и бананов, начала плаксиво сжиматься.

Папа-Гена, для усиления эффекта, повернулся к дочери спиной, продолжая живописать в стену жуткую картину:

На «застрелился» из Светкиных глаз фонтаном брызнули слезы.

Она, загипнотизированная ужасом песни, вкопано стояла перед столом, по щечкам бежали горькие ручьи. А Гена ревел, описывая «горе-горькое»:

На «закопать» Светка заревела в голос. Она стояла как старушка, сгорбившись, ручонки висели плетьми, и навзрыд оплакивала кончину «буйного стрелка».

Зрители покатывались от смеха. Толик, размахивая руками «ой! не могу!», зачерпнул рукавом полтарелки холодца и плеснул на декольтированную часть супруги. Сутункина то и дело пищала: «Ай! девочки! обмочусь! Ай! обмочусь!» Костя рыготал, распахнув рот на полстола, забыв про видеосъемки.

Довела Светка взрослых до смехоэкстаза. Но как только папа-Гена перестал петь, слезы мигом высохли, Светка пошмыгала носом и, получив кусок ананаса, как ни в чем ни бывало убежала.

— Вот это номер! — вскочил Костя. — А если я? Он ринулся в детскую, рявкнул во все горло:

Горе-горькое по свету шлялося…

И по новой:

Горе-горькое…

После чего вернулся, руки трясутся в нетерпении:

— Слова напишите, не знаю.

Накатали слова. Костя с ними скрылся в детской, душераздирающе заревел по бумажке.

Зрители сидели с напряженными ушами: заплачет — не заплачет?

Почти как на стадионе: забьют или нет?

Забили. Светкин пронзительный рев раздался под потолком.

— Во шапито! — влетел восхищенный Костя. — Блеск Светка!

— А як же! — гордо сказал папа-Гена.

— Надо заснять! — схватил Костя камеру.

На съемки пошли все. Светке дали банан. Она трескала, ничего не подозревая. Папа-Гена с удовольствием завыл:

Средь высоких хлебов затерялося…

Первый «блин» не удался — кассета закончилась на самом интересном, когда Светка заплакала, месте. ? Второй дубль оператор, просмотрев, забраковал, решил: в кадре должны быть вместе и поющий, и ревущий. А то непонятно, что к чему.

— Все, снято! — наконец крикнул он. Одним словом, весело гульнули. Костя позвонил Гене через пару дней:

— Я сейчас показал цирк со Светкой корешам, они не верят: не косячь, говорят, ее за кадром щипали. У меня в некоторых местах коряво снято, до пояса брал. Так что хватай Светку и приезжай.

— Поздно, — сказал Гена, — Светку спать укладываем.

— Плачу сто баксов! — горячо убеждал Костя. — Сразу!

Гена поколебался немного и схватил Светку в охапку. Такие деньги на дороге не валяются.

У Кости тоже. Он поспорил с дружками на 200 долларов, что Светка завоет от «горя-горького».

И Светка дядю Костю не подвела. На первых словах песни заревела в три ручья!..

ЗАНАКА

Никола Наумов успел бы к выносу тела, кабы не заминка в Тюмени. Вышел на перрон размять засидевшиеся ноги, навстречу наряд милиции. Никола в носках совершал променад. Обувь, стоит заметить, и летом не сезонная, тем более — в октябре. И одет Никола был непрезентабельно: брюки на заду лоснящиеся, на коленях пузырящиеся, обремканные по низу. Рубашка как из мусорного ведра. Да и то сказать, не с тещиных блинов возвращался мужик — с северной нефтевахты. Четырехдневная щетина на скулах, столько же дневный перегар изо рта. Скажи кому, что слесарь шестого разряда — ни за что не поверят. Бомж и бомж.

За бомжа и приняли. Поезд тем временем ту-ту. Только на следующий день упросил Никола милицию позвонить в свою контору. Особых примет у Николы на банду уголовников хватит: рыжий, косоватый, передних зубов нет, лысина…

Одним словом, портрет по факсу можно не посылать. Сличили Николу по телефону с оригиналом и отпустили. Не извинились, но стоптанные тапочки дали…

Счастливый приезжает Никола домой, а ему обухом по голове — Петруха-сосед, дружок первейший, помер. Вчера последний путь совершил.

— В чем похоронили? — ошарашенно сел Никола на порог. — В чем?

— В гробу, — ответила жена Николы.

— Понятно, не в колоде. В костюме каком?

— В каком! У Тамарки, сам знаешь, деньги куда идут! Один приличный костюм всю жизнь у Петрухи, в нем и схоронили.

Это был еще один удар, причем ниже пояса. Его, Николы, тысяча долларов накрылись медным тазиком, точнее — крышкой гроба.

Удружил Петруха.

Его жена Томка была профессиональной больной. За год всаживала себе уколов больше, чем нормальный человек за всю жизнь. Без горсти таблеток за стол не садилась. В поликлиниках врачам всех кабинетов дурно становилось, когда Томка переступала порог учреждения. Она любому доктору на раз могла высыпать кучу симптомов болезней, гнездящихся в ее членах.

Богатырский был у Томки организм. Хилый давно бы окочурился от такой прорвы химии, что прогоняла через внутренности Томка. А ей хоть бы хны. Два раза даже заставляла врачей оперировать себя. Раньше-то, при бесплатной медицине, было проще, сейчас профессионально болеть в копеечку влетало. Но Томка уже не могла остановиться. Большая часть заработков Петрухи уходило на лекарства. Петруха не жаловался. Чем бы дите ни тешилось, лишь бы не вешалось.

На «КамАЗе» дальнобойщиком Петруха неплохо зарабатывал. На лекарства хватало. И все же мечтал Петруха о катере. Имел он слабость к водным просторам. Любил, когда ветер в лицо, брызги за шиворот, а днище волну мнет, как хочет. Не зря служил когда-то в морфлоте на эсминце «Стремительный», именем которого хотел назвать катер. Кабы не Томкины хвори… Но если у тебя машина под задницей и голова на плечах, а не то место, для которого сиденья в кабине ставят, всегда можно подкалымить. Что Петруха и делал, заначивая на катер. Прятал занаку от Томки в костюм, под подкладку. В кармане делал прореху, в нее — ни за что Томка не догадается — доллары просовывал и зашивал клад.

Катер он уже подсмотрел. Классный катерок. За две с половиной тысячи баксов. Тысяча была, а тысячу занял от всех втайне Никола. Свои доллары Никола тоже заначивал от супруги (ей только покажи — враз на тряпки растренькает), копил на подарок сыну — компьютер. До дня рождения было три месяца и компьютеры дешевели.

И вот баксы в могиле. Жалко Петруху. На рыбалку ездили, в бане парились… До слез жалко. Но и деньги Николе не жар-птица в клювике принесла. Как-то надо вызволять горбом заработанный компьютер. Но как? Обнародуй, что в могиле его тысяча долларов, кто поверит? «Больную женщину оббирать?!» — как резаная закричит Томка. Она больная-больная, а если что — из глотки вырвет.

Посему действовать нужно было по-партизански.

На следующий день вечером Никола, сказав дома, что поедет к брату в район, отправился на мотоцикле на кладбище. Сторожу наплел, дескать, брата похоронили в его костюме, а в кармане он забыл права и документы на машину. И пообещал 50 долларов.

— Сто, — запросил сторож, дедок с прохиндейской физиономией.

«Заплачу из Петрухиных, — подумал Никола, — по его вине вляпался в катавасию».

— И давай на берегу договоримся, — сказал сторож, — я тебе в копательном деле не товарищ! И если что: ты меня не знаешь, я тебя — первый раз вижу! Гроб поднять помогу, есть приспособа, милиция как-то пользовалась и забыла.

К Петрухе они пошли, когда кромешная тьма пала на кладбище.

Сторож выдернул крест, обезглавил могилу и ушел вместе с фонариком: «Тебе здесь светиться не след!» Оставил Николу один на один с бугорком.

Из темноты грозными рядами надвинулись кресты и памятники. Где-то за кладбищем завыла собака. Ветер недовольно зашелестел сухими венками. Луна трусливо нырнула глубоко в тучи.

Когда-то они с Петрухой, шишкуя в тайге, переходили топкое болото. «Не ссы в штаны, я рядом!» — подбадривал Петруха вибрирующего в коленках друга. Сегодня поддержать Николу в трудную минуту уже не мог.

«Прости, Петруха!» — вонзил лопату в бугорок Никола.

Ветер могильным холодом ударил в лицо, еще громче взвыла собака. Запахло погребом. Но отступать от долларов было некуда. «Прости, дружище!» — откинул в сторону землю Никола…

Приближаясь к Петрухе, не переставал беседовать с ним, — за разговором было веселей: «Тебе-то деньги на кой? Твою долю Томке отдам…»

«Она все на лекарства спустит, — вдруг застыл с лопатой. — На что доброе бы… Опять же привяжется: откуда взял? Если сказать — из могилы, по судам затаскает… С нее станет придумать, что долларов лежало в десять раз больше… Плюс моральный ущерб за осквернение памяти».

«Не беспокойся, Петруха, отдам, — отбросил сомнения вместе с очередной порцией могильной земли, — навру что-нибудь… А может, катер купить? И назвать, как ты мечтал — „Стремительный“?..

В процессе колебаний достиг искомой глубины… Сторож помог поднять гроб, открыл крышку и ушел.

— Ты тут сам, — бросил Николе, — не люблю покойников.

«Прости, Петруха», — сказал Никола и осторожно, чтобы не оголить лица усопшего — видеться с Петрухой не тянуло — полез под покрывало. Подпорол бритвочкой подкладку пиджака, проник в тайник… Действовал Никола, как минер, доверяясь чутким пальцам, которые страсть как жаждали прикоснуться к долларам, но избегали Петруху.

Покрывало резко белое, ночь жутко темная — луна стойко отказывалась быть свидетелем финансовой эксгумации. Зато кресты назойливо лезли в глаза, которые Никола трусливо отводил от домовины. Где-то за спиной ветер, выдерживая издевательские паузы, клацал металлическим венком по памятнику. На каждый стук сердце Николы трусливо екало, срывалось на свинячий галоп.

Однако вскоре он забыл все страхи. Принялся обшаривать Петруху, как хулиганы пьяного. Все подкладочное пространство до самых плеч прошуровал. Долларов не было. Зачем-то полез в брючные карманы. И там был голый нуль. Сердце заныло-заломило по всей площади груди…

«Куда девал?» — в отчаянии откинул Никола покрывало с Петрухи.

Откинул… и сам чуть не откинулся. В призрачном свете — луна во всю любопытную рожу вылезла поглядеть на Петруху — в домовине лежал усатый… Петруха отродясь эту растительность не носил.

«Подменили!» — нокаутом шарахнуло Николе в голову.

Хотелось завыть вместе с собакой.

«Что у них там под землей делается?» — возмутился.

И тут взгляд упал на лежавший рядом с могилой крест. На табличке было написано: «Бургасов».

Петруха по жизни был Васков. Никола подбежал к соседней могиле. Вот же зараза без глаза — промазал с эксгумацией клада! Друг лежал рядом. Никола даже ударил кулаком по Петрухиному кресту. Баран! Поверил сторожу!..

Но вдруг настроение подскочило вверх. Че горевать?! Главное — доллары целы. За такую сумму можно еще на кладбище попотеть.

Теперь уж точно Томке всю ее тысячу не отдаст.

— Готова дочь Петрова? — вдруг раздалось за спиной.

Ноги у Николы подкосились: усатый заговорил!

Никола рухнул без чувств на Петрухин бугорок, в самую гущу венков.

— Э-э! — подбежал сторож. — Смотри, не окочурься! Давай возвертай могилу в исходную позицию.

— Ты где копать показал? — отойдя от удара, спросил Никола, держась за сердце.

— Значит, вчера на этой аллее еще одного жмура положили, — почесал нос сторож и не очень расстроился. — Ты это, — сказал, — не бери в бестолковку, сегодня не успеем, а завтра приходи, помогу за те же деньги.

В две лопаты вернули усатого на место последнего приюта, остаток ночи Никола прокоротал в сторожке.

— Вечером опять поеду к брату, — объявил дома жене, укладываясь спать.

— Че эт зачастил?

— Копать еще… то есть — сарайку строить помогаю.

— Коль, слышь, я че думаю: че Петруха-то помер?

— Ну? — укрываясь одеялом, недовольно спросил Никола.

— Тамарка сегодня проболталась: она в день смерти нашла у Петрухи заначку: две тысячи долларов. Сердце у бедняги и схватило…

— Как нашла?! — вылетел из-под одеяла Никола.

— В пиджаке. Он из рейса ночью вернулся, а доллары у Тамарки. «Молодец, — говорит ему, — мне на операцию накопил!» Самое главное — у нее аптека, не дом, а нитроглицерину для Петрухи не оказалось.

— Дай мне тринитроглицерину! — зашатался Никола. — Накрылся компьютер вместе с катером…

ЯРМАРКА ЧУДЕС

Когда-то машина Юрия Власовича Александрова была ослепительно вишневой и безремонтно молодой. Песня о четырех колесах. Бывало вырвутся вдвоем на загородную трассу, пламенный мотор и ликующее сердце сольются в восторженной мелодии скорости и летят вдоль полей, лесов и перелесков. В долгих командировках на космодроме, запустив очередную ракету и приняв хорошую порцию спирта, сладко мечтал Юрий Власович на гостиничных простынях, во-первых, о жене, во-вторых — о машине. Всеми фибрами ступней чувствовал за три тысячи километров упругость педалей, всеми фибрами ладоней — нежную ребристость руля.

Возвращаясь из командировки в объятия жены, после оных вприпрыжку торопился в гараж. Пусть даже просто посидеть внутри возлюбленной, подышать ее волнующими запахами. И всегда что-нибудь привозил ей из дальних поездок: новую свечу, резину, хотя бы безделицу для украшения салона.

Пролетели, просвистели годы. Юрий Власович уже не тот молодец с лихими усами, хотя сорок пять для мужчины отличный возраст. Тогда как для машины двадцать годков — глубокая старость. Ей бы гараж потеплее, бензин почище да скорость потише. Однако старость получилась не радость, беспокойнее беззаботной молодости. Жизнь взяла хозяина-инженера за горло, пришлось ему выйти на большую дорогу таксования. Старушка о четырех колесах в сравнении с «Мереседесами», «Вольво», «Фордами», конечно, проигрывала в скорости и комфорте, да ведь на «Мерседесах» никто и не таксует. Поэтому клиентура есть. Выходит Юрий Власович на большую дорогу после работы и в выходные.

— Ну что, подружка, — говорит Юрий Власович, отворяя ворота гаража, — крутанем?

…Гога махнул с обочины рукой, Юрий Власович остановился. Гога был с орлиным носом и бегающими глазками. В горах Кавказа взор его был тверже дамасской стали, туда-сюда забегал от плоских западносибирских пейзажей.

— На ярмарка, — заказал Гога.

«Тридцать тысяч как минимум», — прикинул счетчик, который включался в голове Юрия Власовича на тропе таксования.

— Зачем такой барахло ездишь? — спросил Гога.

— «БМВ» на покраске, — сказал Юрий Власович и попросил пристегнуть ремни.

— Чихать, — беспечно махнул рукой Гога, — ГАИ заплачу.

У ярмарки он пригласил Юрия Власовича помочь выбрать платье жене.

«Тысяч пятнадцать, как пить дать, за советчика должен отслюнить, — мгновенно отреагировал чувствительный счетчик. — А то и больше…»

Ярмарка за обе щеки наяривала жвачку, источала запахи галантереи с потом, шуршала ногами и денежной макулатурой. Гога бегал глазками по товарам.

— Во! — ткнул пальцем в платье Юрий Власович. — Пойдет?

— Мой свокэр! — представил Гога продавщице своего спутника.

— Я-я! — по-немецки согласился Юрий Власович.

— Интэрэсная невестка! — продавщица окинула ироничным взглядом усатого Гогу.

— Нэвэста пэрсик! — зацокал языком Гога. — Блэск.

Платье было тоже «блэск» с шиком и стоило три месячных оклада Юрия Власовича.

— Налезет на невестку? — спросила смешливая продавщица.

— Натянем, — заверил Юрий Власович.

После платья Гога выбрал туфли жене. Белый «блэск» на платформе в два оклада Юрия Власовича. Покрутив драгоценный башмак «свокэр» высказал сомнения:

— Барахло, развалятся.

— Туда-сюда сезон носить хватит! — отсчитал Гога два оклада.

Они ходили по этажам ярмарки, Гога покупал кроссовки, брюки, куртку, футболки… Полиэтиленовые пакеты-кули, которые верно таскал за Гогой Юрий Власович, становились толще и толще.

«Плюс за носильщика тысяч пятнадцать», — потирал руками неугомонный счетчик.

Наконец, они вернулись к машине. Когда Юрий Власович укладывал кули на заднее сиденье, Гога спросил:

— Ты зачем затылок лысый?

У Юрия Власовича на затылке была широкая безволосая полоса, похожая на пергаментную заплатку.

— Ракета на старте взорвалась, я в магазин мимо шел, — доходчиво объяснил Юрий Власович.

— Вай-вай! — сказал Гога и назвал свой адрес.

«Дорога туда-обратно шестьдесят, — сладко планировал доходы счетчик, — плюс тысяч пятнадцать за советчика, да столько же за носильщика. Итого девяносто, как минимум, а то и все сто…»

— Надо жене к лету тоже платье справить, — размечтался вслух Юрий Власович.

— У меня «Мерседес» в Гантиади, — хвастанул в ответ Гога.

Они подъехали к пятиэтажке. Гога отсчитал пять «десяток».

— Малова-то, — разочаровался Юрий Власович.

— Дарагой, — глазки у Гоги забегали, — сам смотрел сколько я тратил! На хлэб самый чуть-чуть остался, крэдит лэзть будем…

«Ну что, моя радость, — обратился к машине Юрий Власович по уходу по-кавказски щедрого Гоги, — развели нас. Хотя пятьдесят тысяч тоже на дороге не валяются. Два кило колбасы мне или полбака бензина тебе. Что будем брать?»

Съезжая под уклон на нейтралке, машина старчески прошелестела колесами: «Колбасу!»

САЛОННЫЕ СТРАСТИ

Костя Окладников такой журналист, что телезрителя не в бровь, а в глаз норовит задеть за живое. В каждом материале достает любезного так, что тот лишь головой мотает у «ящика», во, дескать, дает Костя стране телеугля. Как-то в КПЗ остриженный наголо, в замызганной майке блатнечком пел в телекамеру: «Сижу на нарах как король на именинах». Делал передачу об этом заведении.

Другой раз по шею вылез посреди дороги из канализационного колодца и давай костерить в хвост и в гриву ремонтников: не закрывают люки, создают аварийные ситуации. Так вошел в обличительный образ, что, забывшись, топнул ногой: хватит! натерпелись! пора прекращать безобразие! Нога сорвалась со скобы и Костя улетел в канализационную преисподнею вместе с образом. Но и перебинтованный закончил репортаж. И тоже с прибамбасом — атлантом держал крышку люка над головой.

Нина Рябушина была не хуже Кости молодой журналист, а работала по-старинке, без наворотов.

— Придумай что-нибудь интересненькое? — ворчал главный редактор. — Телезрителя надо каждый день по мозгам долбать! Тогда и рейтинг повысится, от рекламы отбоя не будет.

Нина пораскинула умишком и придумала сделать репортаж с кондукторской сумкой на шее.

На конечной остановке вошла с оператором в пустой автобус, предъявила документы и получила шум и гам. В ответ на просьбу дать на три минутки сумку с билетами, тетя кондуктор раскричалась как резанная:

— Делать вам в телевизоре нечего! А вдруг выручка пропадет?! С кровью ее по крупицам вырываешь! Не дам сумку!

Нина начала разряжать накал ситуации, мол, если на то пошло, она может и с пустой сумкой поработать, а за билеты дать расписку.

И пусть водитель двери плотнее захлопнет.

Кондуктор зло выгребла деньги, забрала рулон с билетами и ушла на переднюю площадку с видом: нате! подавитесь!

Нина с сумкой на шее и оператором перед глазами разместились на задней площадке.

— Лет двадцать назад, — начала она, — еще при социализме, кондуктора вымерли из автобусов, как доисторические мамонты. На их смену в салонах появились кассы. Бросил пятачок, крутнул ручку, оторвал билетик. Однако и кассы со временем уступили место более экономичным компостерам. Жизнь шла вперед и вдруг армия сборщиков транспортной дани, армия бойцов с рулонами билетов вновь решительно заняла движущиеся плацдармы автобусов, троллейбусов и трамваев. Требовательно полетело в уши пассажиров: покупайте билеты! покупайте билеты! А никто не хочет. Мало того, что племя зайцев расплодилось, как саранча, новые зайцы такие волки — горло кондуктору перегрызут, только бы не платить. Какие помои злобы, угроз обрушиваются ежедневно на голову кондуктора. Будто он виноват в задержках зарплаты, безработице и высоких ценах. А ведь кондуктор, господа, тоже человек. Он тоже существует по принципу: хочешь жить — умей вертеться.

На этом Нина Рябушина закончила монолог.

— Готова дочь попова! — опустил камеру оператор. Но вдруг глаза его полезли на лоб в испуганном темпе, он ломанулся в закрытые двери.

За спиной у Нины раздался угрожающий топот.

Нина обернулась — свят! свят! свят! — вся в слезах, с разматывающимся рулоном билетов летела на нее кондуктор.

«Сумасшедшая!» — остолбенела Нина вместо того, чтобы следом за оператором рваться наружу.

— Доченька! — упала ей на грудь кондуктор.

— Отдам! Сейчас отдам! — хотела сорвать с себя сумку Нина. Ку да там! В кондукторских объятиях пальцем не могла шевельнуть.

— Прости меня, доченька! — облила Нину слезами кондуктор. — Прости дуру! Как ты сердечно сказала! Это каторга, а не работа. Я ведь раньше радиомонтажницей была. Первая передовица в цехе. Медаленоска. Уважаемый на всех собраниях человек. А сейчас как собака цепная с утра до вечера гавкаю: приобретайте билеты! предъявите проездные! За что каждый на тебя как на врага народа смотрит! еще и в душу норовит плюнуть. Где с этим зверьем план сделаешь? А ведь дома безработные дети и муж.

— Успокойтесь! — пыталась сдержать водопад слез Нина.

— На днях наркоман с ножом пристал отобрать выручку. Еле скрутила его!

Оператор не успел сломать двери и убежать, посему записал сцену объятий. Обалденный материал получился. Кондукторское лицо в горьких слезах… Нина, насмерть стиснутая благодарными объятиями…

Главный редактор кондукторские слезы зарубил.

— Переиграли вы, ребятки! — сказал по-отечески. — Зачем нам этот цыганский пережим. Берите пример с Кости Окладникова.

В это время Костя, вцепившись в балконные перила, висел на руках над бездной загаженного двора и вещал в объектив об обострении проблемы самоубийств. Обалденно получалось. Балкон на 14 этаже… Когда камера брала Костю, одетого в желтые плавки, с земли, сердце у зрителя екало — это ведь телекостей не собрать, если сорвется.

А внизу пожарники растягивали цирковую сетку, предстояло еще заснять свободный полет репортера.

ЛИФЕРЕНДУМ

В воскресенье главврача принесло. Сроду по выходным не было, тут приволокся с красным ящиком на замке, дырка в крышке.

— Сейчас, — говорит, — проголосуем лиферендум за резидента-президента.

— Кто, — спрашивает, — первый «за» будет? Барамыкин?

Барамыкину, дураку лежачему, один хрен, что первым, что на будущий год. Он ведь ни бэ, ни мэ, ни на горшок сам сходить. Ему бы только пожрать с ложечки литровой да еще храпит, как старый дизель. Сколько раз говорил главврачу: зачем это жвачно-жрачное держать, когда другие голодные?

Оказывается — для лиферендума.

— По глазам вижу, — главврач диагноз ставит, — ты, Барамыкин, «за» резидента.

И бросает бумажку в красный ящик. Тут в палату Александ Македонский заскакивает. Сабля наголо.

— Иго-го! — заржал.

Вчера у него швабру отобрали, он сегодня черенок от лопаты скомуниздил, на нем воюет.

Главврач не стал Македонского ругать, что его Бурцилез опять пола копытьями бьет, спрашивает:

— Ты, Македонский, «за» резидента?

— Ага, — Македонский отвечает, — «за» коня!

Главврач чиркнул бумажку, бросил «за» в красный ящик.

— Кто следующий? — зовет.

Все наши дебилы кувырком в очередь на лиферендум бросились. Первым Вовочка встал. Главврач гонит Вовочку:

— Ты голосовать не имеешь права!

Главврач Вовочку не любит. Мы как-то знакомиться начали, со всех углов представляются: Я — Наполеон! Я — Троцкий! Я — Чапай! А Вовочка как закричит:

— Встать! Я самый главный! Я — Ленин!

Все руки по швам вскочили, Троцкий честь отдал. И теперь на любую полундру: «Атас! Главврач идет!» — Вовочка плюет. Он все равно главнее.

За конкуренцию главврач его не переваривает.

— Отойди! — отгоняет Вовочку от лиферендума, — ты свою фамилию не знаешь! Тебя в списке нет!

— Знаю! — Вовочка грязным пальцем в список тычет. — Смотри лучше! Я — Ленин!

Главврач смотреть не стал. Обидел дурака. Я в отместку воздержался.

— Так и запишем, — бросил главврач бумажку в ящик.

А как с ним ушел, Вовочка перестал плакать, сказал, что сам проведет лиферендум против главврача.

Хотел с улицы красную урну принести, но она приваренная оказалась. Тогда Вовочка красную утку нашел.

— В утку, — говорит, — проголосуем.

Сидит, рвет газету на бумажки для лиферендума, а я лежу и думаю: против голосовать или опять воздержаться? Я ведь все-таки не псих в отличии от этих дебилов. Знаю — не взаправдешний лиферендум, а так — дурдомовский.

ДИВО ДИВНОЕ

По улице шла беременная Женщина. Не с театральных подмостков с подушкой в подоле. Настоящая. Живот до подбородка, лицо в пятнах. Махонькая, в сандалевидных туфлях, и походка утиная. Но на лице гордо написано «а вот я какая!»

Подслеповатая бабулька, молодость которой прошумела в царскорежимные времена, со скамейки уставилась на беременную.

— Эт че эт с бабочкой сделалось? — спросила у своей молодой (лет семьдесят) подруги. — Болесть кака?

— Ага! Болесть! — засмеялась подруга. — Передается постельным путем. Смотри ночью со своим старичком не заразись!

— Че буровишь-то, анделы тебе в сердце!

— Че-че, ниче! Тяжелая бабочка.

— А че еще рожают? — сказала бабулька и перекрестилась. А потом перекрестила Женщину:

— Спаси тебя Господь.

В магазине, куда зашла Женщина, кассир от удивления впервые за двадцать лет безукоризненного стажа передала сдачу. Сильно передала. А покупатель, увидев Женщину, вернул излишек… Дома бил кулаками по голове, а головой об стену…

Видная мадам, завершающая период жизни, который называют средним возрастом, столкнувшись с беременной, крупно заволновалась и, забыв про солидность, забегала от одного телефонного автомата к другому, найдя исправный, зазаикалась в трубку:

— Антон, тут, Петрович, такое, понимаешь… это… в сторону института идет, забыла как… беременная! Давай аврал по институту, студентов-гинекологов и всех на улицу, пусть посмотрят.

Медицинский взорвался вулканом. Студенты сыпанули на крыльцо, гроздьями высунулись из окон. Живых беременных многие в глаза не видели, а кто и видел — забыл как выглядело.

Выглядело впечатляюще. Студенты раскрыли рты на такое чудо природы, а чудо шло гордо выпятив живот.

«Эт че такая пузатая? — удивился первокурсник. — Тройня что ли трехклеточная у нее, то есть — трехъяйцовая?»

«Все, не дамся ему, — твердо решила первокурсница, — с сегодняшнего дня никаких рук ниже пояса и поцелуев взасос!»

«Ой, предохраняться надо! — зашептала про себя пятикурсница. — Не залететь бы под аборт после вчерашнего».

А преподавательница смахнула сладкую слезу о беременной молодости…

Водитель «КамАЗа» затормозил, поравнявшись с Женщиной, аж задок взбрыкнул.

— Слушай, — высунулся из кабины, — поехали моей тебя покажу. Она как спать так заливает: отменили беременных. Предохранитель спиральный поставила и таблетки для подстраховки пьет. Поехали, а?

На отказ Женщины тяжко вздохнул:

— Эх, времена! — и газанул, дым от колес заклубился.

Да уж, времена! Город, который еще недавно даже не умилялся на мамашу с двумя карапузами, с уважением смотрел, когда вела трох, с восхищением, когда их было пятеро, — теперь на беременную разинул рот как на чудо-невидаль.

А Женщина шла… Ух, как она шла!.. Эх, как она шла!..

Спаси тебя Бог, Женщина!

ЗАЩИТА РЕАКТОРА

В студенчестве у Жени Прыткова был бзик — кровь из носа платить за проезд в общественном транспорте. Друзья-товарищи не особо считали копейки, когда касалось пива попить или вина в ресторане, зато в автобусе было делом чести сберечь студенческий пятачок. Женя принципиально брал билет всегда. Ну ладно бы, когда с девушкой едет, вроде как неудобно скупердяйничать. Джентльмен, в конце концов, не должен быть скрягой. Хотя даже в подобной ситуации имелись ухари экономии: на девушку билет берет, а сам зайчишкой…

Давненько это было. Восемнадцать лет назад закончил Женя мехфак университета. После чего кандидатскую защитил. Не задницей, надо сказать, вымучивал ее, головой написал. Светлую Жене Бог дал голову. И с годами не темнела она. Однако солидности это не прибавляло. Лоску и презентабельности Женя не имел ни без степени, ни остепенившись. Он был по жизни всегда гонкий, звонкий, пацанистый. И спортивный, в любой момент оторви от стула, дай кроссовки, километров десять пробежит, не запыхается.

Особенно в последние годы в форме был. Летом с метлой каждое утро разминался в соседнем дворе. Зимой в этом же дворе с лопатой и снегом регулярно тренировался.

И не потому, что на олимпиаду метил попасть — с деньгами туго стало. И опять бзик, теперь относительно работы в НИИ. Не брошу, говорит, ее ради коммерции. Я, дескать, ученый, пусть не семи пядей во лбу, но тоже делами государственной важности занимаюсь. Даже, если государству сегодня наплевать с горки на эту важность.

Через это бзик юношеский в отношении платы за проезд пришлось урезать. На работу Женя добирался с пересадкой. В день на транспортные расходы уходило в пересчете на харч больше двух буханок хлеба, или 200 граммов хорошего мяса, или два литра молока. Молоко Женя не пил, а мясо ел, когда были деньги. В НИИ их по полгода не давали. Женя перебивался за счет метлы и лопаты. За метлу платили не больше, чем в НИИ, зато аккуратно.

Тем не менее, ездить полным зайцем Женя все равно не мог — покупал студенческий проездной.

Женя подрабатывал дворником, Коля Селезнев — контролером. Был он, вообще-то, студентом. Учился неважненько, приходилось часто перед преподавателями дурочку гнать, юлить и лебезить. Зато в автобусах он был кум королю, зайцев не щадил. Физиономия «восемь на семь» и рост 188 позволяли многих брать за «шкварник», вытряхивая штраф. Обычно быстро делал дневной план, и навар оставался пиво попить.

— Предъяви студенческий билет! — потребовал Коля, когда Женя показал свой проездной.

Прищучил Коля Прыткова на конечной остановке, в опустевшем салоне.

— У меня нет студенческого, — по-заячьи заколотилось Женино сердце.

— Тогда давай сюда проездной! — строго сказал Женя. — Приедешь за ним со студенческим.

— У меня нет студенческого.

— Что значит нет? — сурово свел брови Коля.

— Откуда быть в моем возрасте.

Коля внимательно посмотрел на Женю и согласился: староват пассажир для сессий и зачетов.

— Почему тогда по студенческому ездишь?

— Потому, что он в два раза дешевле.

— У тебя че, ку-ку замкнуло? — вышел из себя Коля, ему порядком надоела эта волынка. — Тогда тебе в дурдом надо на излечение. Но сначала штраф заплати!

— Какой дурдом? — петушком прокричал Женя. Он страшно обиделся на «дурдом». — Я, если хотите знать, рассчитываю надежность автомата защиты ядерного реактора!

— Кого ты можешь рассчитывать? — презрительно бросил Коля. — Ты на себя посмотри, тебе только по теплотрассам бомжевать. Академик нашелся! Плати штраф, а то в мильтонку отвезем.

Хочешь не хочешь, а контролеры тоже встречают по одежке. На Жене были старенькие брючишки, рубашка пятилетней выдержки, кроссовки, оттоптавшие не одну сотню пыльных километров. Оно вроде как и не бич, но и на ученого слабо смахивает.

— Реактор он рассчитывает. Это когда бутылки по помойкам собираешь?

В этот момент открылась задняя дверь автобуса, водитель решил проветрить салон. Женя не хотел в милицию. Он отбросил контролера и ломанулся на свежий воздух.

Все было против него в тот день, — двери захлопнулись перед носом. Женя ухватился двумя руками за створку и рванул что было мочи. Дверь подалась, приоткрывая путь к свободе от контролеров, милиционеров, позора. А уж на свободе попробуй его догони! Не пьет, не курит, с метлой тренируется. Шаг осталось шагнуть до воли вольной, когда последовал страшный удар в поясницу. В глазах потемнело, на сознание тоже пало затмение.

И что обидно — ладно бы послал в нокаут контролер. Нет. Родной радикулит отключил от внешней действительности. Капризный и своенравный, он требовал уважительного отношения к себе в любой ситуации. Не переваривал резких телодвижений. И вдруг такое пренебрежение к его персоне — скачки, рывки, напряжения…

Пришел Женя в себя от чужих рук, проворно обшаривающих его карманы. Коля-контролер надеялся найти штраф.

— Уйди! — грозно сжал кулаки Женя.

Однако махать ими радикулит не позволял. Не то, что махать — пошевелиться было невмоготу.

Коля-контролер беспрепятственно нашарил удостоверение кандидата наук.

— Ты че, кандидат? — Коля сверил фотографию с оригиналом, скривившимся от боли.

И пожалел оригинал.

— Ладно, Евгений Михайлович, в милицию вас не поведу.

«Бомжуйте дальше», — хотел сказать, но сдержался из уважения к ученым. А вдруг Прытков знаком с его преподавателями?..

Неся, как хрустальную вазу, свой радикулит, Женя вышел из автобуса, доковылял до ближайшей стенки, притулился к ней с невеселой думой: «Надежность автомата защиты реактора я и в ракообразном состоянии рассчитаю, — прикрыл глаза от боли, — а вот метлой на пару с радиком много не наработаешь…»

А без метлы только бомжевать оставалось в этой жизни…

ВЫБИРАЙ, НЕ ТО ПРОЛЕТИШЬ

Ситуация была «прощайте, красотки, прощай небосвод». Дуло пистолета холодно уперлось в грудь Владимира Арсентьевича Горячего.

«От сессии до сессии живут студенты весело». Остальным россиянам тоже скучать не приходится. Выборы не реже, чем у студентов сессия. Только успевай лапшу агитационную с ушей стряхивать.

Владимир Арсентьевич не стряхивал, сам развешивал направо-налево. Как-никак глава администрации сельского района, а губернатор Хазаров всей душой болел за победу демократии на местах.

Но как ни бился Владимир Арсентьевич, его район в последнее время подкачивал.

Сам Горячий голосовал за коммунистов. «Да ну?» — скажите вы.

«Загну!» — ответил бы Владимир Арсентьевич, коснись вслух этого вопроса. Но вслух даже родимой жене не говорил правды, в чью копилку бросал свой голос.

Данное явление можно расценить, как тщательно скрываемый политический мазохизм. Иначе как объяснить вопиющий парадокс? Да, при коммунистах Горячий, будучи директором совхоза, конечно, с хлеба на воду не перебивался, но слаще Болгарии с Венгрией ничего не видел. И то за свой счет. А тут на дармовщинку поглазел как в Пекине китайцы живут, в Нидерландах голландцы поживают. Коттедж двухэтажный дала новая власть, дочь любимица училась в коммерческом вузе с международным уклоном.

И этот же самый папа, заходя в кабинку, голосовал за вчерашний день. Но агитировал за демократию и лично президента Ельцина.

В день его выборов, 16 июня, Владимир Арсеньтьевич взошел на сцену клуба, в зале вместо кресел стояли кабинки для голосования, толпился народ. Взошел и произнес яркую речь. Дескать — выбирай, а то пролетишь мимо кассы. Решается судьба страны. Куда ей, болезной, оглобли направить — взад к застойному социализму или вперед — от него. И призвал голосовать за «вперед» и лично…

Не дожидаясь рукоплесканий, Владимир Арсентьевич ушел за кулисы, где вместо аплодисментов уперся ему в грудь пистолет.

— За что? — оборвалось сердце.

Оборвется — пистолет находился в руках сержанта милиции.

— Предъявите ордер на арест! — возмутился Горячий.

— Вот тебе ордер! — сунул под нос «макарова» сержант. — Ты за кого агитируешь, гад? Вы мне 4 месяца зарплату не платите! Жена вообще разучилась, что такое деньги получать. Детские и то зажали…

— Переходный период, — начал объяснять Горячий, — надо затянуть пояса.

— А ты че его распустил в два обхвата? Я бы так всю жизнь в вашем переходе жировал! А нам заработанное не даете!

— Пойдемте я из своих заплачу, — пытаясь разрядить обстановку, предложил Владимир Арсентьевич, — за все 4 месяца…

— Хватит подачек. Нужно менять курс реформ. Сейчас ты у меня будешь за коммунистов агитировать.

Милиционер снял пистолет с предохранителя, приставил к спине Горячего и повел главу администрации на сцену.

— Принародно застрелю, если что не так, — грозно прошептал в ухо. — Давай за Зюганова!

И Владимир Арсентьевич дал! Ух, как дал!

— Какая это к чертям собачьим демократия? — кричал он. — Зарплату задерживают по 4 месяца. Детские не платят. Когда я был директором «Октября», у нас в молочном стаде насчитывалось 500 голов, а сейчас одни рожки да ножки остались. Срамота — доярки в безработных ходят? Наркомания на селе появилась…

Народ ушам своим не верил, про урны с бюллетенями забыл. Такое несет глава-голова! А он нес, пока не зашел начальник милиции.

Горячий вниз головой прыгнул в толпу.

— Вяжите его! — кричал на лету. — Он хочет меня застрелить!

Клуб грохнул от смеха так, что пару листов шифера сорвало с крыши, унесло за реку. Сержант в момент, когда Горячий сиганул со сцены, упирался ему в спину уже не вороненым дулом, а прокуренным пальцем.

Горячий не видел этого позора. Уходя от пуль, он зайцем петлял между сельчанами к выходу. Вынырнув за порог, резво заперебирал ногами вдоль села, невзирая на возраст, шестипудовый вес и весомую должность. Вырвавшийся из-под пиджака галстук, красным языком бил по животу, чуб лез в глаза. В голове кипели слезы: «За что судьба собачья? Сверху губернатор Хазаров, снизу пистолет Макаров».

Заскочив домой, закрылся на все запоры и бросился к телефону.

— Ты в своем уме? — с полоборота заискрил Хазаров. — Демократ лучше умрет стоя, чем на коленях перед коммуняками! Ты и под пулями должен был кричать: ГОЛОСУЙТЕ ЗА ЕЛЬЦИНА! Иди агитируй снова!

— Сегодня нельзя!

— Если хочешь жить хорошо, то можно!

Владимир Арсентьевич поправил галстук и побрел в клуб.

Тихохонько проголосовал за Зюганова, потом решительно поднялся на сцену агитировать за демократию…

У ДЕДУШКИ МОРОЗА СНЕГУРОЧКА ЖИВЁТ

Перед Новым годом директор фирмы «Фарт» постановил: поздравить «фартовых» деток Дедом Морозом. Не лицемерно-заказным — со стихами и бородой по прейскуранту, а чтоб от души и с экономией.

— Дед Мороз, Дед Мороз, борода из ваты! — продекламировал маркетолог Александр Блохин. — Ты подарки нам принес, баламут лохматый!

— Дед Мороз есть, — сделал первое праздничное назначение начальник.

— С хорошенькой Снегурочкой и Кощеем могу выступить!

— Снегурочкой назначили спеца по рекламе Светку Горохову.

Мужчины позавидовали Блохину. Только не Новоселов, он однажды получил от Светкиных ворот резкий поворот.

И наступил день поздравления.

Новоселова Валюша, шести лет от роду, с утра прилипла к окну в ожидании Деда Мороза. Но на маршруте гостей из леса их дом стоял последним.

Первая остановка — внук начальника «Фарта». Дед Мороз со Снегурочкой вывернулись наизнанку под елкой главного внука фирмы: в песнях, плясках и хороводах. После чего довольный начальник изрек:

— У Деда Мороза в лесу руки-ноги озябли, чайком их надо погреть.

И пригласил на кухню.

На месте самовара стояли коньяк и шампанское.

Впереди Деда Мороза понеслась весть: ручки-ножки у путников зябнут, начальник обогревал конечности изнутри.

К средине праздничного маршрута Дед Мороз уже не смущался при появлении на кухне ребенка.

— О, летит! — тыкал в окно посохом.

И пока ребенок таращил глазенки в поисках летательного аппарата, Дед Мороз лихо вздергивал бороду на лоб, вбрасывал в освободившийся от маскарадной волосни рот отогревающую «ручки-ножки» жидкость и возвращал декорацию на место. Грех дите обманывать, да и разбивать сказочные иллюзии о бутылку не меньший.

Вскоре в «жигулевской» повозке Дед Мороз горланил: «В лесу родилась телочка!» — и декламировал: «Ручки-ножки не озябнут, если будем мы дерябнуть!» Заходя в дом, вместо: «Где тут елка?» — бухал: «Где тут дерябнуть?» А когда Снегурочка все же заворачивала его к зеленой красавице, падал в кресло и сидел красноносым истуканом пока внучка, злясь на немычачего деда, развлекала «фартовых» детей.

Разнаряженная в пух и прах Валюшка Новоселова томилась у окна.

— Наверное, Дед Мороз растаял, — успокаивали ее.

— Нет! — кричала Валюша. — Не растаял.

Уже в сумерках радостно посыпалась со стула:

— Приехал! Приехал!

Поднимаясь к Валюшке в искушающе-тесном пространстве лифта, Дед Мороз решил: Снегурочка за время поздравительного круга удалилась от кровосмесительных границ на безопасное расстояние, превратилась из девоньки-внучки в девицу-штучку. Отбросив посох и мешок, навалился на белоснежную красавицу, запустил руки под серебристую шубку. А вытянутые губешки нацелил в сахарные уста.

Прицел был сбит ударом по ребрам.

— Ну, че ты? — продолжал рваться сквозь шубу к плоти Снегурочки Дед Мороз. — Че как неродная!

Они вывалились из лифта. Дед Мороз на Снегурочку. Поверженная на лопатки та и не думала сдаваться. Аэробически гибкая, всадила колено в живот пожираемого страстью Деда. Тот ухватил ее за прицепную косу…

Выбежавшая встречать дорогих гостей Валюшка приняла возню перед лифтом за начало новогоднего действа, начала декламировать:

Под стихи Дед Мороз оторвал косу и пропустил еще одну болезненную оплеуху.

— Бл… — открыл ругательно рот.

Гадость не успела вылететь, Снегурочка заклепала оскорбление бородой до самых гланд.

Валюшина мама прыгнула в жар схватки разнимать новогодний турнир и словила под глаз удар, предназначавшийся Деду Морозу. С воплем:

— Как я с синяком на праздник?! — побежала к зеркалу.

А Дед Мороз, законопаченный до гланд бородой, синел, пучил глаза, задыхался. По щекам текли слезы.

— Дед Мороз тает! — закричала Валюшка.

— Кобелина он сивый! — возразила Снегурочка и закрепила сказанное коленом в дедушкин живот. Борода от удара вылетела, как пробка из бутылки, прямо внучке в глаз. Брызнули слезы.

— И Снегурочка тает! — запаниковала Валюшка.

— Не растает, — сказал Валюшкин папа, он с наслаждением наблюдал сцену борьбы. Деда Мороза-Блохина не переваривал — выскочка, а Снегурочка-Светка — ломака.

За спиной дерущихся тупо открывался и закрывался лифт, заклиненный валенком Деда.

Сам Дед хотел одного — вырваться живым из этой переделки.

Верткая и цепкая внучка руками-ногами молотила его по всему лежачему фронту. Французская тушь, американские тени, итальянская помада не выдерживали жаркого русского боя — стекали, сползали, размазывались, превращая щекастое чалдонское лицо Снегурочки в жуткую индейскую харю.

— Тает! Тает! — побежала домой Валюшка. — Надо заморозить, как горку.

И приволокла кастрюлю с холодной водой. Снегурочке вода для заморозки попала в горло. Она закашлялась…

Дед Мороз воспользовался паузой в избивании, в одном валенке поскакал вниз по ступенькам.

Снегурочка вскочила в лифт, но помня «фартовые» обязанности, выбросила мешок с подарком Валюшке.

Та, отрабатывая полученное, затараторила во след убегающему и догоняющей:

А папа-Новоселов, довольно потирая руки, пошел к телефону докладывать начальнику «Фарта» результаты поздравления.

веселое повествование в десяти главах с прологом, эпилогом и реальной фантастикой

ПРОЛОГ

Теоретики утверждают, что в начале было слово, а уж потом каша заварилась. Мы люди практические, однако и в нашей истории вначале слово прозвучало. И не одно — целый рассказ.

Глава первая

РАССКАЗ ПЕЧЁНКИНА

Мяч круглый — поле ровное. — Под воздействием УФО жизнь героя дает трещину. — Беспощадно встает вопрос: быть или не быть?

В тот вечер футбол был. Если бы вечером, а то ночью. В час ноль-ноль. Я, собственно, и в три часа смотрел бы. Не каждую неделю наши с французами играют. Да хотя бы и каждую. Мяч круглый — поле ровное. Мы тоже не лаптем щи хлебаем, при случае можем любой команде наказаловку устроить. Можем и без случая причесать.

В десять вечера сел я перед телевизором. А матч в час. И уснул. А там сон — наши с французами играют. В одни ворота, как с детьми. Смотрю и радуюсь. Все получается: дриблинг, пас, удар через себя под штангу, вратарь в правый угол, мяч в левый. Блеск!

Просыпаться не хочется.

Вдруг звонок. Глаза продрал. Ба, по телевизору вовсю футбол идет. Пас, удар! Наш вратарь в правый угол, их мяч тоже в правый, но встреча не состоялась — 2:0 в пользу французов.

Ах, ты едрит твою в ангидрит марганца!

И звонок в прихожей надрывается.

Кого, думаю, черт среди ночи принес? Может, у соседа телевизор сломался? Тоже болельщик, медом не корми.

Открываю — жена на пороге стоит. В ночной рубахе, в бигудях, в перчатках белых хлопчатобумажных. Здрасьте, давно не виделись. А виделись мы перед тем, как я перед телевизором уселся. Жена в спальне в тех же бигудях и в той же рубахе кремом руки мазала, готовилась ко сну.

Так мы с ней в тот вечер расстались.

И так среди ночи встретились.

Я в трусах и в майке стою в своем коридоре, она — в ночной рубашке и в бигудях, — в общественном.

Незавидное положение.

У обоих.

И хочу я вас спросить, други мои, протестировать: ваша реакция на такую вот пикантную ситуацию. Темнота за окном. Лифт давно не работает. Ваша жена в ночной рубашке домой просится. Пускать или не пускать?

Одна ночнушка чего стоит! Понизу вышивка, поверуху выбивка, на плечах бантики… А если по честному, что есть она, что нет ее — просвечивает.

И жена моя из такого рода-племни — там походячий на походячем. У них у всех в крови налево сходить. Что братовья ее, что дядья. И саму давно к соседу — дверь напротив — подозреваю. Чувствую, что нечисто, а улик нет.

Как бы поступили на моем месте? А?

Решил я для начала из соседа душу вытрясти.

Жену в сторону, на звонок соседский навалился — открывай не то дверь разнесу. Выскочил он в трусах. Правильно, думаю, еще не успел одеться. Схватил соседа за грудки, точнее — за шею.

— Ты что, — говорю, — чужих жен?..

Он вырывается.

— Сумасшедший! — хрипит. — У меня вон своя…

Только он это сказал, «своя» вылетает…

— Милиция! — кричит и меня как шандарахнет об стену.

Я растерялся. Не ожидал, что соседка дома. Хоть и подозревал жену, но не до такого разврата, чтобы и соседка при этом находилась.

Пока я пребывал в растерянности, они убежали. Дверь на все засовы закрыли. Дураком меня обозвали:

— Дурак, — говорят, — и не лечишься!

Я домой.

— Где была? — жену спрашиваю.

— НЛО, — говорит, — смотрела. Шар светящийся над городом пролетел.

Будто она вначале за ним из окна спальни наблюдала, но потом шар за дом зарулил, жена побежала на крышу. Крыша у нас как стадион. На велосипеде кататься можно. Мы с нее салюты наблюдаем.

И все равно меня смех взял, остановиться не могу — пот прошибает.

— Тебе, — говорю, — сорок лет, а ты бред собачий гонишь, от ушей отскакивает…

Она в слезы.

На следующий день на развод подала.

— Хватит! — говорит. — Надоели твои подозрения! К каждом столбу ревнуешь!

И зачесал я репу…

Глава вторая

ЮНЫЙ УФОЛОГ

Страдания Отелло. — Век живи — век учись. — Поле чудес. — Решение принято.

Разводиться Евгений Петрович Печенкин не хотел. Черте где жить потом, черте что есть. Невеселая, согласитесь, перспектива. С другой стороны, просто так проглотить — жена твоя ночами полураздетая по подъезду бегает, — тоже не выход для уважающего себя мужчины.

Оставалось одно — провести частное расследование.

Основательный по натуре Печенкин начал с самого трудного — с НЛО. Как вы поняли выше, Евгений Петрович относил загадку НЛО к категории «бред собачий». Однако жизнь приставила нож к горлу.

Печенкин смело прыгнул в незнакомую реку под названием УФОЛОГИЯ.

Как с обрыва обрушился на проблему. Пошел по библиотекам, засел за газеты-журналы. И был страшно удивлен. Оказалось, околоземное пространство кишмя кишит «тарелками», «гантелями», «лампочками», «бананами», «апельсинами» и другими плодово-выгодными товарами.

Кишит как капля из лужи микробами.

С НЛО сталкивались пилоты, капитаны, пионеры. Лица сугубо военные и вполне гражданские. НЛО делают систематические облеты городов, сел, деревень и отдельно стоящих строений. Садятся в безводной пустыне и цветущей степи, в чахлом парке и на лесной лужайке. Оставляют следы в Москве на перекрестке и в медвежьей тайге на пне. Многие ученые во всех частях света ломают головы, что за существа буровят нашу и без того истерзанную атмосферу, мутят наши и без того взбудораженные мозги.

Установил Печенкин: в ту памятную футбольную ночь, когда взял старт бракоразводный процесс, НЛО действительно в виде шара пролетал над несколькими населенными пунктами близлежащих областей.

Но в их городе — Евгений Петрович произвел массовый опрос знакомых — никто не наблюдал загадочное явление. То ли все неотлипно смотрели футбол, то ли НЛО вообще к ним не заглядывало.

Последней версии Евгений Петрович больше всего опасался.

И еще одну вещь прочитал Печенкин в центральных газетах. Оказывается, в соседней области есть поле чудес. Поле не поле, но площадь этак шесть на шесть км. Там лес, поляна, луг на берегу реки Улуйки… И все это с дурной в народе славой. НЛО туда как к себе домой летают. И всегда что-нибудь памятное о себе оставят. Сосну как бритвой срежут, дырку в земле неземного происхождения пробуравят, траву ромбом примнут… И вообще, там птицы не поют, трактора глохнут. Исследователи со всех краев съехались, зону вдоль и поперек с лупой и без оной изучают.

Печенкин прочитал и понял: именно там он может узнать всю правду — есть НЛО или брехня это на постном масле? Потому что ряд академических ученых говорят в газетах: НЛО — сказки запечной бабушки. Так кому верить: жене или ученым?..

«Только своим глазам!» — решил Печенкин.

Глава третья

ЭКСПЕДИЦИЯ ЗА НЛО

Ходили мы походами. — Инженер по специальности, урист-водник по призванию. — Натурные испытания. — Виновник экспедиции остается на берегу.

На речке Улуйке Печенкин бывал. Вполне возможно — по зоне, этому самому полю чудес, ничего не подозревая, топтался. В молодости ходили мы походами, и как-то сплавлялся Евгений Петрович, тогда еще желторотый Женька, по Улуйке на резиновых лодках. В те давние времена как-то проще жили, без НЛО и гуманоидов. Ничего сверхестественного их тургруппа не заметила.

Руководил тем походом Скляр — друг Печенкина. К нему Евгений Петрович направился со своей бедой.

Скляр был туристом-водником высочайшего класса. На карту в те времена еще существующего Советского Союза смотрел так:

— Алтай! У-у-у! Природа обалденная! Не передать! Катунь! Пятая категория сложности… Сплавляемся… Порог Шабаш… Влетаем. Шум, треск, рев, гребь напополам, удар, удар, еще удар! Лечу, плыву в бессознанке, ребята подобрали, сплавляемся дальше. Саяны! О-о-о! Природа-а-а! Не передать! Кантегир. Пятая категория… Сплавляемся… Скала… Прижим… Мама родная — как из пушки тащит! Шарахнуло. Оверкиль, бульк, вода ледяная, выныриваю, все живы-здоровы, фотоаппарат на дне, сплавляемся дальше. Памир! Е-е-е мое! Красотища-а-а! Не передать! Сурхоб. Пятерка. Слив два метра, плот на попа, гребь в воздухе, я за бортом, держи-лови, рюкзак утопили, сплавляемся дальше…

Вот такой был Скляр.

Инженер по специальности, водник по призванию.

— Сплавимся, — сказал он в ответ на предложение Печенкина. — Вспомним детство. Узнаем по чем они неопознанные бананы и апельсины. Не разводиться же в самом деле. Экипировку Скляр взял на себя.

Из водоогнеупорного, цвета молодого самолета, капрона собственными руками при помощи ножной швейной машинки сшил герметичные, с ног до головы уфологически-водные, костюмы.

Вызванный на примерку Печенки пришел при полном параде. Будучи в бракоразводном конфликте с женой, Евгений Петрович ходил подчеркнуто наглаженный и при галстуке. Светлый костюм-тройка, щиблеты в дырочку, гладко выбрит, кругло подстрижен, одеколонисто пахучий. Жених да и только!

— Не снимай! — остановил его Скляр, когда Евгений Петрович начал расстегивать пиджак. — Надевай сверху.

Евгений Петрович послушно натянул умопомрачительнейший, неземного блеска, с лампасами костюм. Покрутился перед зеркалом. Фасонисто оглядел себя со всех сторон.

— Шарман такой, что не передать! — оценил туркостюм Евгений Петрович. — В нем только по Венеции в обниму с итальянками сплавляться.

— Венеция — для нас детский сад! — возразил Скляр. — Ни порогов, ни НЛО. Венецию брать не будем!

И голосом, каким отдают рапоряжения «ключ на старт» скомандовал:

— Надеть капюшон!

— Есть! — Печенкин завязал тесемки под горлом.

— Чудненько! — сказал Скляр и снова скомандовал строевым голосом:

— За мной шагом марш!

Они вышли на крыльцо. Скляр жил в своем доме, у крыльца коего стояла осень, а на крыльце — резиновые голубые сапоги и ведро с водой.

— Примеривай! — показал Скляр на сапоги.

— Зачем? — попытался обрести свое мнение Печенкин. — У меня дома получше этих есть.

— Надевай! — командирствовал Сляр. — И пройдись!

Евгений Петрович по настоянию друга опустил штаны поверх сапог и начал сходить с высокого крыльца.

Вода обрушилась на Евгения Петровича, когда он был на последней ступеньке. Поток ударил по спине, плечам, голове.

— Ты че? — отскочил Евгений Петрович, как ошпаренный, хотя вода была холодной.

— Натурные испытания! — поставил пустое ведро Скляр.

— Да ну тебя, — обиженно срывал с себя уфологическую обнову Печенин.

Он уже сожалел, что связался со Скляром, который похоже совсем свихнулся на почве туризма. Шутки на уровне пятой точки. Взять и облить из ведра. Это уже ни в какие ворота… Как теперь домой мокрым идти?

Опасения оказались напрасными. Жениховсий костюм нисколько не пострадал. Ни единого мокрого пятнышка. Хоть сейчас заводи мендельсоновский марш и айда под венец.

— Модель «как с гуся вода»! — с гордостью сказал Скляр. — В огне не горит, в воде не мокнет!

— Где у тебя костер? — спросил Печенкин.

— Какой костер? — не понял юмора Скляр.

— Куда меня совать собрался.

— Огневые испытания не предусмотрены программой, — расхохотался Скляр. — А плавсредство стоит попробовать на зуб!

Вещь, я тебе скажу, не передать!

Посреди уже убранного огорода стояла крутобокая резиновая лодка с гордым названием на борту «Амазонка».

— НЛА, — взойдя на корабль, представил его Скляр, — что в переводе с сокращенного языка означает: надувная лодка «Амазонка». Сплавимся на ней, как на крыльях.

Скляр взмахнул короткими веслами и опустил их в воображаемую волну.

— Хочешь попробовать? — спросил у Печенкина.

— Напробуюсь на Улуйке, — ответствовал водник поневоле.

Зря он отказался. Окунуть весла «Амазонки» в Улуйку ему не пришлось — не отпустили в отгулы на работе.

— Ничего, я на них еще отосплюсь! — ругался последними словами Печенкин. — Они ко мне обратятся, они меня попросят…

Скляра, зараженного водоносной идеей, останавливать было бесполезно. Пусть Улуйка «детский сад», а не река, не ревут в ней грозные пороги, не шумят коварные шиверы, не встают неприступные скалы каньонов, все равно вода есть…

— Не журись! — успокаивал друга Скляр, — я сам про НЛО все узнаю и доложу. Не разводиться же в самом деле.

На освободившееся место в «Амазонке» Скляр посадил Валеру Синяка. По размерам он один к одному подходил под уфологически-водный, «как с гуся вода» костюм.

Валера после института не знал, куда податься, тынялся без дела…

— Поедем, развеемся? — предложил Скляр.

За развеяться Валера был руками-ногами.

Глава четвертая

ПОД ГУМАНИСТАМИ

«Амазока» спущена на воду. — Встреча с аборигеном. — Вынужденная остановка.

Добираться до Улуйки было делом плевым. Ночь на поезде, пять километров подхода и вот она Улуйка, редкая муха не долетит до ее середины. Поезд на три часа опоздал, но Улуйуа была на месте. Правда, обмелела за пятнадцать лет разлуки со Скляром. Хотя глубина осадки «Амазонки» позволила начать сплав.

Помянув грозного, не следящего за состоянием своих стихий Нептуна крепким словом, уфологи взмахнули веслами и отвалили от берега. Вперед! и смотри в оба, как бы зону с аномалиями не проскочить в порыве научного энтузиазма. Хорошо, если НЛО там круглые сутки вьются, а если нет?

Язык до Киева — это верно, когда есть к кому приложить орган членораздельной речи, а когда берега пустынны, дело с навигацией значительно сложнее. Рыбаки улуйские закончили путину, смотали летние удочки и еще не размотали зимние. Мертвое межсезонье, и ни одной деревни по курсу.

Зато красота вокруг, не передать. Песчаные косы, тальник, черемуха, сосны зеленые, березы желтые. Вода прозрачная, и пескарики на перекатах.

— Хорошо, — сказал Скляр.

— Ничего, — сказал Валера, хотя он уже успел набить мозоли веслами.

— Нам бы мимо аномалии не проскочить.

— Туда, наверное, как магнитом затягивает? — предположил Валера.

До обеда их никуда не затянуло. А после… Вертлявая Улуйка, с высоты НЛО-шного полета похожая на всяко-разно изогнутую синусоиду, сделала очередной поворот, а там… живописная картина. Перенеси ее на холст — цены бы холсту не было.

На песчанной косе в позе дозорного замер наездник. Привстав в стременах, он в бинокль внимательно разглядывал заречные дали.

Бинокль в левой руке, правая поднята как для команды. Казалось, брось ее вниз — и сразу все вокруг оживет, задвигается. Лес за спиной взорвется конским топотом. С гиканьем, ржаньем, сверкая саблями, выскочит неукротимая конница. Небо наполнится устрашающим гулом и солнце затмят армады бомбардировщиков. Крутая волна пойдет по Улуйке, из темных глубин поднимутся подводные ракетоносцы. Одним словом, сарынь на кичку! свистать всех наверх!

Наши уфологи решили не испытывать судьбу — не дожидаясь начала наступления, повернули резиновое судно к берегу.

— Кто в деревне, — ступил на песок Скляр, — красные или белые?

Наездник тоже спешился, говоря тем самым, что хотя он одет отчасти по-военному — в армейский бушлат и кепку «афганку», — хотя и без хлеб-соли, но гостям рад.

— Под гуманистами с лета ходим, — за руку поздоровался со Скляром лесник.

Да, это был хозяин местного леса. С колоритным лицом, основная достопримечательность которого — брови. Широченные, в добрую половину лба. И не брови, а бровь. Одна на оба глаза, без просвета над переносицей.

— Гуманисты, говорите, — сказал, вытаскивая «Амазонку» из воды, Валера. — Это что за звери? С чем их едят?

— Они сами кого хошь замолотят. Два раза у меня картошку подкапывали. Тоже губа не дура, язык не лопата, хошь и на тарелках с шарами летают. Картошка у меня знатная, крупная да рассыпчаиая. Без гербариев этих самых выращиваю.

— Гербицидов?

— Во-во! На колхозное поле не идут, заразы.

— А что, — спросил Скляр, — гуманисты, как вы говорите, прилетают к вам?

— А то как же, — гордо поднял спаренную бровь лесник. — Мы не хуже других!

— Вы сами видели? — исследовательским огнем запылали глаза у Валеры.

— Зачем сам? В газетах об нас пишут. Кстати, ребята, у вас центральных газет про нас нету?

Газет у ребят не было.

— Жалко, — сказал лесник. — Вы хоть расскажите тогда, что там про нас пишут. А то живем в лесу, молимся колесу.

Скляр рассказал, что слышал от уфологического бедолаги Печенкина.

— Во страсти-напасти! — легко вскочил на коня лесник. — Жене рассказывать не буду. Она и так вечером с ружьем к корове ходит. Боится этих гуманистов. Ей натрекали, что баб воруют. Я пытался втолковать — молодых, поди, на развод берут. Она ругается и носит в кармане фуфайки заряды на медведя.

Лесник сориентировал экспедицию на зону, она располагалась перед четвертым перекатом, и ускакал.

Наши уфологи тоже заспешили на стрежень. «Амазонка», поддавшись общему нетерпению, ринулась безоглядно вперед и наскочила на гвоздь. На элементарный ржавый гвоздь. Таких сюрпризов, как огня, — пронеси всевышний — боятся автолюбители, когда на скорости кровожадно впивается в скат изогнутое коварное жало. И тогда, дай Бог счастья, не улететь вверх колесами в кювет. На Улуйке кюветов не было, а гвоздь попался. В ожидании упруго-гладкого бока «Амазонки» он торчал из топляка. От этой встречи под резиновым бортом зашипело, забулькало.

Что называется, приехали, здравствуйте, братья по вселенной!

Хорошо, что рана оказалась не смертельная, тем более, когда оперирует такой спец, как Скляр. Но время не подвластно даже ему.

День ушел, как воздух из пробоины. Третий перекат на залатанной «Амазонке» экспедиция миновала уже затемно.

Глава пятая

ТЫНДЫРЫНДЫТЫН

На пороге зоны. — Первая аномалия. — Странная парочка. — Общий психоз. — Геолог Санчоус.

— Костер! — воскликнул Валера и ткнул пальцем в темноту.

— Костер в лесу — НЛО на носу, — изрек Скляр.

Впереди забормотал перекат, уфологи, помня наставления лесника, повернули направо, и вскоре «Амазонка» ткнулась носом в галечник.

Поляна, которую облюбовали внеземные цивилизации, была рядом, за стеной тальника. Там происходила, судя по звукам, вполне земная жизнь. Кто-то в дальнем конце громко звал Гришу. Кто-то в ближнем вкрадчиво говорил мужским голосом: «Наташа, вы чувствуете, какое здесь биополе, как тяжело на ногах стоять? Давайте сядем на соломку». Кто-то возмущался: не оставили чая. Кто-то стучал ложкой по миске, сзывая всех к костру.

Наши уфологи разгрузили «Амазонку» и начали стравливать из корабля воздух, когда поляна дала понять, что здесь не все чисто. Вдруг грянул на всю округу очень и очень странный хор. По команде невидимого дирижера «три-четыре» десятка три голосов рявкнули непотребное:

— Тындырындытын!

И еще:

— Тындырындытын!

И еще:

— Тындырындытын!

Затем короткая пауза, и снова команда «три-четыре» запустила с поляны в космос троекратное «тындырындытын».

— Что это? — изумился Валера.

— Сумасшедший дом на привале, — ответил Скляр. — Тут, похоже, от НЛО крыша у всех набекрень.

— Как бы нам не заразиться! — забеспокоился Валера.

— Зараза к заразе не пристает, — сказал Скляр, надел рюкзак и с не зажженным фонариком в руке пошел на поляну.

Валера двинулся следом.

Надо сказать, это была странная парочка. С головы до ног одинаковые «как с гуся вода» костюмы в лунном свете приобрели призрачно-кладбищенский оттенок. Движение уфологов неестественные — во-первых, целый день в лодке, во-вторых, рюкзаки за спиной: у Скляра тридцать килограммов весом, у Валеры и того тяжелее. На уровне глаз у обоих зловещее поблескивание, природа коего понятна, если рядом стоять — очки, тогда как издалека в лунной темени черт знает что можно подумать. Одним словом, странная парочка. В городе с такой ночью столкнешься и то не бросишься в объятья, а тут перекат бормочет, луна над ним висит, ветер в кустах блукает. А у костра хор надрывается:

— Тындырындытын! Тындырындытын! Тындырындытын!

На Скляра напало идиотское настроение (таки заразился от зоны), крикнул что было силы в ответ, пронзительно, почти ультразвуком:

— Тындырындытын!

С поляны навстречу нашим уфологам поползла гнетущая тишина.

Вообще все вокруг разом смолкло. Даже перекат затих, словно река испуганно остановилась. Лишь галька густо скрежетала под сапогами уфологов. Они прошли через тальник и замерли как вкопанные.

Посредине поляны онемело стояла толпа. От нее несло жутью.

«Точно, сумасшедший дом на каникулах», — подумал Валера.

За долгую туристскую жизнь Скляр с кем только не встречался в походах, но такой прием оказали впервые. В раздумье Скляр озадаченно пропел:

— Тындырындыты-ы-ы-ын!

— А-а-а! — выскочила из толпы женщина и пластом упала на землю. — А-а-а!

— Мама! — заблажила другая.

Не разбирая дороги, она побежала прямо на костер. Искры взметнулись в небо, головешки брызнули по сторонам. Женщина вынырнула из пламени и помчалась дальше. Кто знает, куда бы она ушла за ночь, если бы на ее безумном пути не встала шатровая палатка. Беглянка влетела в нее, сбила лбом центральную стойку, как по команде выскочили из земли колышки и, опаленная костром, была погреблена под рухнувшей брезентовой крышей и стенами. Третья женщина при виде наших уфологов начала испуганно креститься, но почему-то по кругу: лоб, левое плечо, живот, правое плечо.

В толпе раздалось вкрадчивое:

— Светлана, вы чувствуете, какое от них тяжелое биополе исходит?

— Чувствую, — ответила Светлана.

— Прилетели-прилетели! — воскликнул восторженный девичий голос.

— Сегодня я их вижу!

— И я вижу!

— И я!

— И я!

— Мы все видим!

— Какие они высокие!

— Метра два с половиной.

— Гриша, задавайте им вопросы.

— Вы откуда? — спросил Гриша.

— От верблюда, — недружелюбно ответил Скляр. Он предполагал, что среди охотников на НЛО разный возможен народец, но не до такой же степени с прибабахом.

— Какое созвездие? — продолжал вопрошать Гриша.

— Козерака, — ответствовал Скляр.

— Из туманности Андромахи, — уточнил Валера.

— Ваша цель?

— Призрак коммунизма, — сказал Скляр, включил фонарик и направил мощный луч на толпу.

Случилось непредвиденное. Толпа с криками «пощадите!» отпрянула в разные стороны от луча.

Скляр поспешно выключил фонарик.

— Что за шум без драки? — из палатки, стоявшей в двух шагах от наших уфологов, вылез парень. Голос у него был заспанный с похмельным выхлопом.

— Что стоите как засватанные? — спросил он наших водных уфологов.

— Нас, кажись, не за тех приняли, — предположил Скляр.

— Не берите в голову, проходите в передний угол, — великодушно пригласил парень с выхлопом. — Че шапку на пороге ломать! Гостям мы завсегда рады. Тем более если спирт у них.

— В гости со своей бражкой не ходят, — сказал Скляр.

— Вас за язык не словишь, — захохотал парень. — Молодцы-кутузовцы!

Это был геолог Саня или — Санчоус. Скляру он понравился больше других из зонной компании.

Глава шестая

КОНТЕКТЁР ГРИША

Избранники гуманоидов. — Фантастическое сновидение. — Тайный знак. — Пришельцы.

Через полчаса палатка нашей экспедиции бросила якорь на поляне, таинственно связанной с космосом. А еще через час Скляр и Валера в деталях знали почему их самих приняли за «гуманистов».

Неделю назад случился последний контакт с пришельцами. Вступил в него журналист Гриша. Больше с земной стороны никто инопланетян не видел, как ни щурился.

Визит пришельцев начался с загадочной истории. Поздно вечером Гриша забрался в свою палатку, закрыл изнутри вход на все застежки, залез в спальник и при свете фонарика решил увековечить в блокнот набежавшие за день мудрые мысли. Только занес авторучку — сон навалился как из пушки. Глаза слипаются, хоть криком кричи. Слабеющей рукой сунул блокнот в изголовье и… провалился в неземной сон. Будто гуманоиды кругом. Одни перед глазами с тремя глазами, другие на летающих тарелках, третьи в колонну строятся…

Долго ли коротко спал Гриша, может, час, может, и не час. Вдруг просыпается, а на косом полотне палатки кино. По горам, по долам демонстрация идет. И кого там только нет. И африканцы, и американцы… Посланники севера на оленях, представители джунглей на слонах… А вместе со всеми гуманоиды вышагивают. Мы, мол, тоже за мир и песню эту пронесем по всему свету. Гриша себя за руку щиплет — фильм не реагирует.

Гриша показывал левую руку Скляру и Валере — вся по локоть в щипках.

Когда фантастическое кино закончилось, Гриша сделал привычное движение рукой — записать фантастическое явление — и… остолбенел.

Блокнота на месте не было. Гриша, по его словам, перетряхнул спальник, рюкзак, обшарил карманы брюк, заглядывал под стельки ботинок. Нет. Чудеса. Авторучка на месте, тогда как блокнот бесследно пропал. Вход палатки изнутри закрыт… Никто не входил, не выходил…

Гриша пробежал лучом фонарика по брезентовым стенам и снова остолбенел. Блокнот, как примагниченный, висел на месте недавнего фильма.

Гриша схватил блокнот, раскрыл — впечатления рвались на бумагу — и… остолбенел в третий раз. Поперек страницы сантиметровыми черными буквами наискось шло: «ТЫНДЫРЫНДЫТЫН».

Скляр и Валера видели эту надпись. Выполненная дореволюционным шрифтом, она пропечаталась на четырех страницах.

— Они читают наши мысли, — горячо говорил контектер Гриша Скляру. — Я уверен, по надобности руководят нами.

Гриша-контактер был окладисто бородат, кучеряво волосат. С огнем в глазах, руках, походке. Не зря именно его выбрали контектером.

Обнаружив таинственную надпись, Гриша вслух по слогам прочитал:

— Тын-ды-рын-ды-тын.

На последнем слоге неведомая сила схватила его за шиворот и потащила из палатки.

Не помня как, Гриша выскочил наружу.

— Пришельцы! — крикнул он, сам того не желая.

А ноги несли к реке. Где в тальнике стояли призрачно-серебристые трехглазые гуманоиды. Гриша смело вступил с ними в контакт, а когда инопланетяне исчезли, при свидетелях обнаружил, что вход его палатки закрыт изнутри.

Чудеса…

С той ночи посредством «тындырындытын» поляна вызывала на связь космос.

Глава седьмая

У КОСТРА

Скляр и Валера продолжают погружение в уфологию. — Рассказ вольного экстрасенса Миши. — Рассказ спирита Паши.

Разный народ собрался в этот вечер у костра. В красном углу сидели контактер Гриша, вольный экстрасенс Миша и спирит Паша. В рот им смотрели шесть девиц лет по 18-19 и три женщины бальзаковского, под сорок, возраста.

Женщины, преодолев путь в тысячу километров, прибыли на поляну с одной целью — во что бы то ни стало увидеть гуманоидов. Они по очереди спали ночью, вели постоянное наблюдение днем. Отпуск таял. Удача не шла. Наконец сегодня…

Но зря одна из них от избытка раскаленных чувств упала в обморок, другая обгорела в костре, третья крестилась по окружности. Зря. Гуманоиды оказались земного происхождения. Липовые.

На Скляра и Валеру женщины бросали негодующие взгляды.

На контектера Гришу смотрели обожающе. Гриша рассказывал о встрече с человеком, побывавшем на планете гуманоидов. Там он, кстати, встретил своего давно пропавшего кота.

— По возвращении на землю его, хозяина кота, обследовали все врачи, — закончил свой рассказ Гриша, — он оказался без всяких отклонений — хоть в космонавты записывай.

Женщины и девицы слушали Гришу, широко распахнув рты. Не закрывая, перевели пламенные взоры на вольного экстрасенса Мишу.

— Лет десять назад подрабатывал я грузчиком в «Реанимации», — начал Миша. — гастроном так мужики окрестили. В нем бормотье с восьми утра продавали. Как-то, минут за полчаса до открытия, стою у служебного входа, курю. Подходит мужчина. Глаза красные, как у окуня, руки трясутся. Все ясно, думаю, сейчас будет клянчить: вынести огнетушитель портафейна, шланги горят.

Шланги оказались ни при чем.

Василий, так бедолагу звали, рассказал: он три дня не спит, гости зеленые к нему без приглашения приходят.

Я бы подумал, запился мужик до мультиков, если бы не его биополе. На редкость густое…

Вечером пошел я посмотреть зеленых.

Василий лег на кровать. Я — на раскладушку. Меня сразу в сон кинуло, будто отродясь не спал. Среди ночи просыпаюсь покурить в туалет — два зеленых урода за окном. Туловище, что куль с картошкой. Вместо головы нахлобучка. Ноги спичками… Стоят, на нас пялятся. Опять же, что значит — стоят, когда восьмой этаж за окном? А биополе от них! Меня к раскладушке приплюснуло — ни сесть, ни встать, ни почесаться. Лежу как блин. Василия спрашиваю:

— Видишь?

— В-в-вижу, — заикается.

Будешь заикаться, если за окном такие страсти творятся. Хотя творилось уже не за окном. Поговорили с Василием, смотрю, гости переместились. Между рамами зеленеют. Стекла пузырями, а они стоят как заспированные…

Занавеска ходуном ходит, в жгут сворачивается.

И слышу не ушами, а будто в голове моей переговариваются:

— Экстрасенс что здесь потерял? — строго спрашивает один.

— Сейчас его нейтрализую, — говорит второй.

Только он это произнес, раскладушку мою начало подбрасывать, как на ухабах. Я за края обеими руками ухватился, чтобы в кювет не вылететь, а трубки ледяные — пальцы обжигают.

Пока раскладушку укрощал, эти мешки зеленые в комнату перебрались.

В третий раз увидел их у кровати Василия. С поднятыми лапами над ним стоят, как водоросли раскачиваются. Тут со мной что-то непонятное стало твориться. Захотелось петухом закричать.

Вознесся с раскладушки на стол, в струнку вытянулся, руками, что крыльями, по бокам захлопал, глаза зажмурил и закричал во всю мочь:

— Ку-ка-ре…

Дальше ни тпру ни ну… Шипенье одно… Онемел. Сунулся к выключателю свет зажечь. Меня на полдороги как шандарахнет. Прямо из воздуха в руку разряд долбанул и электричеством запахло. Очнулся на полу. И снова захотелось кукарекнуть… А че кукарекать? Окно нараспашку. Луна колесом. Ни Василия, ни зеленых… Пусто. Я, не долго думая, ноги в горсть и домой.

— А еще: «Мы за мир и песню эту по всему свету», — сказал геолог Санчоус и застучал по спине одной из девиц. Ей в широко раскрытый от удивительных историй рот заскочил шальной комар.

Птицы, к счастью для данной девицы, в аномальную зону не залетали. Зато комары размножались как на опаре. Им давно пора было в зимнюю спячку, они резвились, словно июль на дворе.

Девица закашлялась морозоустойчивым комаром и разбудила спирита Пашу, который сладко задремал на рассказах Миши и Гриши. Прошлую ночь всю напролет он устраивал сеанс связи с Наполеоном, поэтому не доспал. Паша открыл глаза. На него смотрели три женщины и все девицы. Они ждали чудес спиритизма. Но Паша со сна не въехал в тему разговора.

— Я нынче в Коктебеле отдыхал, — начал он. — Там есть нудистский пляж. Интере-е-е-сно-о-о!.. Мужчины, женщины запросто, без всего, загорают. Я со второго захода думаю, была не была, и тоже решился. И целый день пролежал. Только на обед сбегал и обратно плавки снял. Перестарался даже. Сорок лет эти места незагорали, и сразу такая нагрузка. Обгорели-и-и!… Плечи, живот,ноги — хоть бы что, а сидеть не могу. Дня три стоя ел.

На этих словах спирит Паша окончательно проснулся и понял, что несет не из той оперы. Девицы хихикали, женщины смущенно закрыли рты.

— Сегодня давайте устроим сеанс с Иваном Грозным, — сказал Паша. — Чувствую — получится.

— А вы знаете, — обратился он к Скляру и Валере, — что в лес лучше не ходить? Зона выдает ложные ориентиры, можно заблудиться.

— Что-то мне в лес захотелось, — тихо сказал Скляр Валере, — ты как?

— Пошли, — Валера был «за». Тем более, удивительные истории закончились, заиграла гитара геологов.

Вместе с Санчоусом их было четверо. Трезвый, хотя и выпивающий народ. В зоне геологи находились не по своей прихоти, а с командировочными удостоверениями. При помощи приборов исследовали таинственную поляну. Кроме приборов, у геологов был спирт, гитара и они ухаживали за девицами. Последние не возмущались такому легкомысленному поведению товарищей по уфологии. Наоборот, с удовольствием отвечали на ухаживания и не обижались, если дело доходило до приставунчиков.

Глава восьмая

РЕАЛЬНОСТЬ, ДАННАЯ В ОЩУЩЕНИЕ

Наши уфологи, и не только наши, были в двух шагах от уникального события: контакт! — есть контакт! — но…

Валера и Скляр, несмотря на предупреждение, смело вошли в лес, который сразу забирал в гору. Гора не гора — метров сто подъема, но вид сверху открывался «не передать». Петля Улуйки в лунном свете. Лес, уходящий во тьму. Ночной простор, пахнущий осенним листом. Нет, губа у «гуманистов» не дура и язык не лопата. Зону выбрали не на свалке или под боком у вонючего завода. В самом заповедном месте участок застолбили.

— Птицы здесь и вправду не поют, — сказал Валера.

— И трактора, — добавил Скляр.

Продолжая ночную беседу, уфологи встали у двух рядом растущих сосен.

— Что это? — прервал естественное занятие Валера.

Из дальнего угла неба летел в их сторону ярко горящий шарик. Летел дергаясь, как головастик. Дерг-дерг, дерг-дерг… И дергался так быстро, что вскоре стал сверкающим шаром.

— Че попало! — сказал Валера, забыв про расстегнутую ширинку.

Шар завис над рекой. Из него ударили вниз два луча. Они деловито пошарили по лесу, Улуйке и замерли, разглядывая что-то на перекате.

— Че попало, — сказал Скляр.

Будто жедая удивить их еще больше, объект начал вытягиваться в гантель, делиться надвое.

— Почкуется, — прокомментировал Скляр.

У каждого шара теперь был свой прожектор, светящаяся перемычка истончалась и должна была вот-вот порваться.

Вдруг поляна рявкнула:

— Тындырындытын! Тындырындытын! Тындырындытын!

Поляна ревела в исступлении, с каждым «тындырындытыном» все больше входя в раж. Уже не было никаких пауз, сплошным потоком шел в небо пароль:

— Тындырындытынтындырындытынтындырынды…

Шары замерли, прекратив деление. И вдруг рывком слились в один, прожектора погасли и, с огромной скоростью ввинчиваясь в небо, объект по штоп шарообразной траектории ушел в темноту космоса.

— И на Марсе будут яблони в цветах, — сказал Скляр.

— Тындырындытын, — согласился Валера.

— Утром снимаемся домой, — пошел вниз Скляр. — НЛО видели, есть что рассказать Печенкину. Больше ловить здесь нечего.

С точностью до миллиметра наши уфологи вышли к костру. Зона не сбила их ориентировочные мушки.

Глава девятая

УХОД

Пробуждение. — Последний эксперимент на аномальность. — Доброе напутствие.

Скляр проснулся на рассвете. Мышцы, вчера порядком потрудившиеся на веслах, ныли и требовали интенсивной зарядки.

Скляр решил вначале сыграть подъем для Валеры, а уж потом напару с ним сделать комплекс восстановительных упражнений. Только человек предполагает, обстоятельства располагают. Скляр толкал, сгибал, переворачивал, поднимал, бросал компаньона. Вытащил колышки, обрушил палатку и сделал «броневичок» — потоптался по содержимому палатки. Содержимое — ноль эмоций.

Когда оно проснулось, мышцы Скляра уже не требовали интенсивной зарядки, они нуждались в продолжительном отдыхе.

Валера вылез на свет божий, огляделся. Вставало солнышко и было тихо. Натырындынтындовавшись за ночь, поляна крепко спала.

Только одна женщина молитвенно бодрствовала на коленях перед прибитой к сосне картиной, изображающей летающую тарелку. Да еще Санчоус сидел у догорающего костра и тупо тыкал в красные угли палкой. Санчоус мучился. Вчера он изрядно отметил факт появления НЛО.

Пространство вокруг палатки было усыпано крючками из алюминиевой проволки. Это были биолокационные рамки — приборы для замера силы биополя. Валера поднял высоко над головой одну загогулину и пошел по поляне.

— Не крутится что-то, — пожаловался Санчоусу.

Санчоус поднял глаза от костра, махнул рукой: отвяжись и снова уронил тяжелую голову на страдающую грудь. Проходя мимо одной палатки, Валера услышал шепот экстрасенса Миши:

— Зина, вы чувствуете, какое здесь сильное биополе? — шептал Миша. — Я всю ночь не могу уснуть.

— А? — раздался в отчет чумной со сна голос. — Что?

— Биополе, говорю, сильное. Тяжело!

Валере было легко. Биолокационная рамка по-прежнему не шевелилась. Валера сунул ее в палатку. Рамка дернулась так, что Валера еле устоял на ногах.

«Вот это поле!» — подумал он и разжал пальцы, не в силах удержать прибор под воздействием загадочной силы.

Из палатки показалась рассерженная голова Миши-экстрасенса.

— Ты че? — недовольно спросил он.

— Биополе замеряю.

— Пошел ты со своим полем! — сказал Миша.

И Валера пошел.

— Гриша-контектер, — пояснил Скляр, — говорил, нужно прожить три дня, тогда зона проявит себя во всей красе. Начнем блукать в лесу, биорамки закрутятся пропеллерами, а часы пойдут в обратную сторону.

— Эй! — крикнул Валера Санчоусу. — Сколько на твоих золотых?

Бедолага не ответил, на его мученическом лице читалось: шли бы вы подальше…

С этим напутствием наши уфологи взвалили на плечи неподъемные рюкзаки и пошли к воде.

Прибрежная галька, отдохнувшая за ночь, свежо скрипела под сапогами. Улуйка курилась легким туманом.

— С Богом, — столкнул «Амазонку» на воду Скляр. — Доброе дело сделали, разведали, что НЛО — это объективная реальность данная нам в ощущение, а посему Печенкину с чистой совестью можно не разводиться.

Экспедиция заторопилась восстанавливать аварийную семью Печенкиных.

Глава десятая

РАССКАЗ ПЕЧЁНКИНА, ВТОРОЙ И ПОСЛЕДНИЙ

Заколдованные ворота. — НЛО над домом. — Схватка с инопланетянином. — Все хорошо, что хорошо…

Я это НЛО, что Скляр с Валерой наблюдали, тоже видел. В ту ночь футбол передавали, «Спартак» с немцами играл. НЛО, оказывается, слабоваты насчет поболеть, как добрый футбол, сразу активизируются. А игра была — я те дам… Обе команды насупились… И ни туда ни сюда. Ворота как заколдованные. Мяч ни в одни не лезет, хоть умри. Употел, болея. Всю дорогу без передыха в напряжении. То наши вот-вот забьют, то нашим вот-вот вколотят. То в штангу, то во вратаря, то в миллиметре над перекладиной…

Первый тайм отсмотрел — по нолям. Встал с расскладушки — состояние у нас с женой все также предразводное, она в спальне живет, на крючок закрывается, я перед экраном на расскладушке табор разбил. Поднялся с расскладушки, посмотрел в окно, а там светящийся шар дергается и за дом заруливает.

Я как был в трусах и в майке, так в нигляже на крыше и оказался.

Шар над оборонным заводом завис… Я рот раскрыл, глазею.

Шар тем временем фары включил. Два мощных луча ударили. Один на территорию завода уставился, другой по мне прошелся. Я даже глаза закрыл. А носом чувствую — бальзамный запах с лучом распространился. И что-то неземное за моей спиной стоит.

Перед самым футболом прочитал, что ряд НЛО издают бальзамный запах и таскают к себе людей для лабораторных исследований.

Ах ты, думаю, едрит твою в ангидрит марганца! паразиты такие: с женой поссорили, хотят вдобавок лишить футбола. Сейчас второй тайм начнется, а пока они будут анализы брать, — матч закончится.

Но уж нет, думаю, дудки вам, неземные товарищи, телком не сдамся.

Тот, что за спиной, зашевелился. И как только он плеча моего коснулся, я, не оборачиваясь, лапу его мертвой хваткой захватил, резко вперед дернул, через себя швырнул. Лети откуда прибыл, мы тебя не звали.

Полетел.

Весь в белом. Поверху выбивка, понизу вышивка. В бигудях.

Еле-еле успел снять с орбиты.

Вот до чего эти паразиты довели. Жену свою за гуманоида принял. Чуть с крыши не запустил… Она, конечно, тоже хороша, догадалась новым кремом намазаться — бальзамным. На руках ее крепко держу, она спрашивает:

— Ты че в таком виде?

Я говорю:

— Ты на себя взгляни.

Взглянула.

— Ой! — по-девчоночьи вскрикнула, ладошками, будто нагишом, прикрывается.

Смех. Но смех был впереди.

Понес жену домой. По дороге выяснилось, что ни у меня, ни у нее ключа нет. Стоим у двери, хихикаем. Жене с утра к директору идти, мне к окулисту.

— Так и пойдем? — спрашивает.

— Че такого, — говорю, — глядишь, вместе в психушке пообедаем.

Смех смехом, а дверь открыть никак не могу. Кое-как упросил соседа, что напротив, топор дать. Он поначалу наотрез отказался. Увидел в глазок, что я в трусах, и говорит: нет. Думал, опять убивать его пришел. Потом все-таки спустил с балкона на бельевой веревке. Без топорища и тупой.

— Твое счастье, — говорит, — настроение у меня хорошее — наши три гола забили.

Так мы с женой помирились.

И с соседом.

А с соседкой нет. Ходит, на «здрасьте» не отвечает. Ну и Бог с ней.

ЭПИЛОГ

Такие вот НЛО с котятами — их глядят, а они гадят. Печенкина с женой чуть в пух и прах не развели, с соседкой ближайшей поссорили, хорошо хоть «Спартак» наказал соперника по всем статьям, а то бы вообще сплошное тындырындытын в нашей правдивой истории было.