Книга: Неприкаянная
Неприкаянная
Потом был похожий на паренька щеголеватый солист вокально-инструментального ансамбля. Звали его Женя, хотя это не имеет никакого значения. Когда он пел о русских дружинах и богатырях, то как-то смешно подрыгивал на туфельках с высокими каблуками. Он был влюблен в свой голос и воспринимал Лану как некую дань своему таланту.
Впрочем, Светлана, или, как ее называли, Лана, не любила его. Просто ей нравилось, как он одет, как галантно держится и то, что он принадлежит миру искусства. Искусство было ее слабостью. Она сама в детстве мечтала стать певицей. Ей казалось, что близость с ним открывает и ей двери в этот чудесный мир.
Она была счастлива, когда ему аплодировали.
Но он вдруг признался, что они не понимают друг друга и поэтому должны расстаться. Вообще-то он сам, как оказалось, уже обзавелся новой подружкой, поэтому, очевидно, и перестал понимать ее. Лана восприняла все как должное. Поплакала, но кого волнуют чужие слезы? Она быстро утешалась с шикарно одетым Славиком. (Безвкусно и бедно одетых людей Лана презирала).
Он представился на улице артистом. Впрочем, потом оказалось, что он фарцовщик, но ведь это тоже своего рода искусство. Зато Славик имел много баксов, а это уже кое-что, клево играл на гитаре, а ее одел как игрушку. Когда они шли по городу, на них все оборачивались. Ланочка гордо, как королева, несла сквозь толпу свое стройное тело с высокой красивой грудью. Завистливые взгляды девушек и восхищенные мужчин приводили ее в восторг.
Ловкий, удачливый Славик был против того, чтобы она работала.
Он хотел, чтобы она принадлежала только ему одному. Он обещал даже жениться на ней и прописать в свою двухкомнатную квартиру. Но не успел — его замели, выдал какой-то завистливый и менее удачливый друг. Он потом пытался прибрать Лану к рукам, но к ее чести она попросту выгнала его.
Лана пыталась помочь Славику — ходила к адвокату, к судье, но без успеха. Пришлось устроиться почтальоном — это ей-то, мечтавшей о блистательном амплуа певицы. На работе она выключалась — бегала по участку с почтой, а думала о своем — вот придет принц и вознесет ее над толпой. Когда кто-нибудь обращался к ней, то натыкался на ее остановившийся, отсутствующий взгляд. Она не слышала ничего, а потому не сразу откликалась — грезила наяву.
Свою беременность от Славика, которая обнаружилась, когда он уже сидел, восприняла как помеху своим грандиозным планам. Не было рядом мамы — может, она бы уговорила оставить ребенка. От частника вернулась очень бледная, словно обескровленная, но с чувством облегчения — ничто не будет связывать, мешать жить. В своих письмах мама советовала учиться, но ее советы проскальзывали мимо сознания, как пролетают мимо бездумного взгляда из окна вагона деревья, дома, поля… Больше всего надеялась найти того, кто даст все, поможет одним махом решить все проблемы.
Был кто-то. Терся какое-то время рядом. Исчез. Потом еще кто-то. Настырно лезли, требовали утех за свои подачки. Водили в ресторан, мяли, тискали, целовали. Скучные, однообразные, похожие друг на друга, как телеграфные столбы. Как-то в общежитии одинокая женщина-оператор с увядшим лицом и скучными глазами сказала ей низким прокуренным голосом: «Не повторяй моей ошибки. Я тоже делала ставку на удовольствия и, как видишь, проиграла. Заведи семью, поступай учиться, делай что-то полезное. Не трать попусту время…»
Откуда-то вынырнул директор клуба — Юрий Гаврилович — говорливый, веселый человечек. Восторженно осыпая комплиментами, целовал руки. Неудавшийся артист он старательно играл роль светского льва, щедрого покровителя. Вначале Лана решила: «Наконец-то!» Отдалась без колебаний. Он приторно, преувеличенно-пылко, как барышник лошадью восхищался ею, но она не замечала пошлости, фальши: «Ты прекрасна! Божественна! Какие у тебя ангельские глаза. Какая царственная осанка! А эти плечи, руки!»
Она пошутила (с намеком): «За красоту надо платить!» Он радостно воскликнул: «О, да! Конечно! Я готов на все. Мы поженимся. Я осыплю тебя подарками, ты будешь ходить в золоте и горностаях». Она слушала, улыбалась и, принимая все за чистую монету, не замедлила перейти жить к нему в небольшую однокомнатную квартиру. Как пчелка носилась по дому — наводила порядок, убирала, готовила, стирала. Благоухая свежестью и красотой, с сияющими глазами ждала его.
Если бы только он понял, какое сокровище попало ему в руки, если бы только оценил! Не понял, не оценил. Хотя был до приторности слащав и угодлив. Ворковал, сюсюкал, но любил не ее, а в ней самого себя. Первое время еще туда сюда. Она ждала, надеялась. Потом поняла — надеяться не на что. Он блефует — его карта в жизни уже бита.
Наедине она любила любоваться собой обнаженной в зеркале. «Какая красота! — думала она, с восхищением и сожалением глядя на свою пышную молодую грудь с маленькими нежно-розовыми сосками. — Почему никто по-настоящему не оценит всю эту прелесть, все это богатство?? — Она поворачивалась в разные стороны, принимала артистические позы, оглаживала руками классически выточенные бедра, мягкий, податливый живот с нежно золотистым пушком на упругой коже и по-детски беззащитной ямочкой пупка. — Они как шакалы готовы терзать мою плоть, но никто не хочет платить за нее достойную цену».
Юрий Гаврилович не хотел упустить лакомый кусочек, тянул время, но жмотничал, хотел откупиться безделками. Лана требовала. Сначала ласково, мягко, деликатно намекая, когда же он начнет выполнять обещанное, затем все жестче, решительней. Он умолял успокоиться, еще немного подождать. И все тянул, тянул, тянул… В конце концов Лана поняла, что от него ничего не дождешься, кроме красивых слов. Она так возмутилась, что даже хотела отравить его, потом раздумала — стоит ли садиться в тюрьму из-за такого идиота. Он видел ее красивые талию и грудь, но не видел в ней человека.
Когда дальше тянуть стало уже некуда, она поставила вопрос ребром: или-или.
— Или ты выполняешь обещание — прописываешь меня, или мы расходимся.
В ответ он лицемерно рассмеялся ей прямо в лицо:
— Деточка, ты очень спешишь. А спешка хороша лишь при ловле блох. Ты хочешь больше, чем можешь. — Что следовало понимать, что она требует больше, чем заслуживает.
Лана на этот раз не настроена была уступать.
— Тогда прощай, — сказала она и стала собирать свои вещи. Он не на шутку разозлился:
— А кто ты такая, чтобы ставить мне условия? Таких как ты…
Закончить ему помешала се пощечина, от которой его голова мотнулась, как тряпочная. Вот такой оказался фрукт. Считал совершенно естественным говорить одно, а делать другое. Лишь бы достигнуть цели. Высокие, громкие слова существовали сами по себе, а низкие, мелкие дела сами по себе, отдельно друг от друга.
Как недобрая и недолгая память о совместной жизни с Юрием Гавриловичем на ее прекрасном теле осталось несколько живописных синяков, которыми наградил ее разгневанный джентльмен.
Приютили знакомые девочки в своем общежитии. Всю ночь горько проплакала: «Почему у других богатые родители? Почему другие удачно выходят замуж? Чем я хуже? Мне так мало надо — и того нет. Почему?» Думала — а что же дальше? Из тьмы выплывали страх, безысходность. Неужели все так и останется?
Вечером она гуляла по центральной улице. Подходили разные типы, куда-то звали, что-то предлагали. С презрением вворачивалась — дешевенькие люди, не достойные даже ее взгляда, а туда же… Покусывала губы: «А ну их всех, уеду! Начну все сначала. Стану актрисой. Чем я хуже других?» Как будто жизнь толстая тетрадь и стоит перевернуть страницу, как все нужно начинать заново. Стоит только очень захотеть, и ты сразу все получишь.
«Стану актрисой». Эта мысль зажгла воображение, разбудила чувства. Она загорелась, начала собирать вещи. Теперь ее положение не казалось ей столь ужасным, безвыходным. Ведь все ее неудачи были временными, теперь все изменится, теперь, когда у нее есть такая прекрасная цель. Это было как свет в конце темного туннеля. Он звал, манил, указывал путь.
Лана снова радовалась, смеялась, пела. Разгладились суровые морщинки на ее чистом лице, загорелись глаза. Ведь как хорошо, когда знаешь, ради чего живешь, когда есть, к чему стремиться, когда будущее манит и зовет — чистое и ясное, как праздничное весеннее небо. Она ни минуту не сомневалась, что добьется своего.
Большой шумный город проглотил ее как букашку. Отыскала Нину — подругу не подругу, а давнюю знакомую, которая работала по лимиту на хлебокомбинате и жила в общежитии. По счастливому случаю в ее комнате была свободна одна кровать. После сердечной встречи, обмена веселыми возгласами Нина достала сигареты: «Давай потравимся!» Жадно глотая дым, проговорили до глубокой ночи. Лана откровенно поведала о всех своих злоключениях.
— Иди к нам на комбинат, — сочувственно предложила Нина — Будешь жить здесь, со мной. Получишь профессию, найдем хороших парней, выйдем замуж, со временем получим жилье. Надо смотреть на вещи трезво. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Честное слово, не пожалеешь. Решай.
Лана самонадеянно заявила:
— Нет. Это не для меня. Во-первых, не хочу замуж за абы кого, а во-вторых, не хочу работать на хлебокомбинате. Вся в муке буду, — она засмеялась. — Или в тесте.
— А чего ты хочешь? — спросила Нина.
— Я хочу солнца. Звезд с неба. — У Ланы было игривое настроение. Она была рада, что нашла Нину и все пока складывается хорошо.
— Поживи у меня, пока не устроишься, — предложила Нина. Она вспомнила, как сама моталась по городу и искала работу попрестижней. Потом поняла — у лимитчиков престижной работы не бывает. Зря бегала.
На второй день в метро Лана познакомилась с Игорем. Он был одет как бог и улыбался, глядя на нее. И это решило все. Она улыбнулась в ответ, и тогда он шагнул к ней… Они сходили в кино, потом поужинали в кафе.
— Он проводил меня до общежития, — иронически посмеиваюсь рассказывала она Нине, — и даже не пытался поцеловать. Представляешь. Такой скромный. Очень восторженный, чистый. Никогда еще не был близок с женщиной. Он мне сам признался. Получает всего сто сорок и доволен. Уговаривал меня учиться, обещал помогать, лепетал что-то об идеалах, высоких материях… Ну его! Не буду с ним встречаться, очень мне надо. Что я дура, всю жизнь прозябать рядом с таким идеалистом в бедности…
— А вдруг это твой шанс, — сказала Нина. — Упустишь, будешь потом жалеть.
— Хочешь познакомлю тебя с ним? — предложила Лана. — Может это твой шанс Вот и не упусти его.
Были и другие случайные знакомства. Вначале разгонялись, приглашали в ресторан, театр, раскатывали на машине, встречали, провожали, а получив свое и насытившись, отворачивали, как насосавшиеся крови комарики. Главное, конечно, было в другом. Они хотели брать и ничего не давать взамен. Стоило узнать, что она без прописки и что у нее серьезные планы устроить жизнь, как эти любезные, внимательные, заботливые кавалеры тут же исчезали словно бы их сдувало ветром.
Время торопило. Да и денег оставалось, кот наплакал. Спасибо мама присылала, но сколько же можно… В театрах Лану сразу же спрашивали: «Прописка есть?» и разводили руками — дальнейший разговор не имел смысла. В одном театре главреж — коренастый, лысый тип с бесенятами в глазах проявил к ней живей интерес — она сразу поняла, в чем дело, мысленно махнула рукой — будь что будет. Алексей Михайлович — так его звали — привез ее к себе домой, со всякими предосторожностями: Тихо! Тихо!", будто они жулики, провел в свою квартиру.
Жена его была в отъезде. На стол — крохобор — поставил бутылку дешевого сухого вина и вазочку с конфетами. За день беготни Лана проголодалась, но сказать не решилась, боялась неосторожным словом оттолкнуть его. Алексей Михайлович спешил приступить к главному, ради чего пригласил ее, в нетерпении потирал руки и все поглядывал на часы, подливал в ее бокал вино — сам не пил, отпускал пошлые комплименты, рассказывал не совсем приличные театральные анекдоты. Видно было, что все это он проделывает не в первый раз. Пользуется моментом. Стал целовать ей руки, шею, неловко обнял, начал торопливо расстегивать кофточку. Все было насквозь фальшиво.
— Зачем? — смущенно спросила она.
— Так надо, милая, — бормотал он, продолжая свое. — Без этого нельзя. Без этого ничего не будет. Ты ведь понимаешь…
— Пустите, — сказала она, высвобождаясь из его цепких рук. — Я сама разденусь. — В кровати он пыхтел, сопел, никак у него не получалось. Ей было противно, она чувствовала себя распятой. Лежала, отвернув лицо, стиснув зубы. Такого унижения она еще никогда не испытывала. Плевалась несколько дней подряд: «Это же надо, как угораздило влипнуть».
Случайно познакомилась с молодой женщиной-дворником Галей — невысокой, крепенькой, круглолицей. У нее были пронзительно ясные голубые глаза, симпатичная ямочка на подбородке.
— А тебе не бывает стыдно? — спросила Лана.
— Чего стыдно-то? Подметать улицу?
— А если кто увидит с метлой?
— Вот чудачка! — Галя рассмеялась. — Ну и пусть смотрят. Это работа. Чего же ее стыдится? Да и работа, сказать, хоть и пыльная, но не такая уж изнурительная. Зато имею комнату в центре города. Скоро получу постоянную прописку. Хочешь, устрою к нам?
Светлана скоро принимала решения. В этот же день Галя свела ее к директору ДЭЗа — Валентине Михайловне — худой, желчной, задерганной женщине. Та критически осмотрела Светлану — загоревшую, модно одетую, хорошо причесанную. Усмехнулась.
— Что-то мне не верится, что тебя надолго хватит. Ладно, давай попробуем. Пиши заявление.
— Рано утром следующего дня Лана уже вышла на работу. Техник-смотритель Мария — уродина и зануда, выделила ей для уборки свободный участок — территорию вокруг длинного девятиэтажного дома.
— Твой участок должен блестеть как зеркало, — напутствовала она новенькую. — Если не хочешь иметь неприятностей. У нас даром комнаты не дают.
Поверх своего демисезонного пальто Лана натянула черный длинный не по росту халат, на голову повязала темную косынку, на руки натянула большие белые брезентовые рукавицы. Закончив экипировку, а вернее маскировку, оглядела себя в зеркало: «Ничего, сойдет!» Взяла метлу с длинным черенком, ведро, совок и отправилась на уборку. Неумело, но старательно она подмела асфальт, потом стала собирать в ведро мусор. Ее поразило, сколько дряни выбрасывают жильцы из окон.
— Тебя не тошнит от всей этой гадости? — брезгливо поморщившись, спросила она вечером Галю.
— Я привыкла. И ты не обращай внимания, — посоветовала Галя. — Делай все механически. Думай о чем-нибудь своем.
— Ведь она живут здесь, — удивлялась Лана. — Сперва мне показалось, что это плевки. Как можно выбрасывать такие вещи в окно? Спустя две недели ей выделили маленькую восьмиметровую комнату в коммунальной квартире. Галя отдала Лане свою старую кушетку. Стол, стулья и холодильник, правда, неисправный, Лане неожиданно достался в «наследство». Так женщины — дворники в шутку называли бесхозное имущество в комнатах и квартирах умерших хозяев, у которых не оказалось наследников.
В одной пятиэтажке сначала умерла пожилая женщина, спустя год — ее сын пьяница. Комната долго оставалась закрытой. Сестра покойного, при его жизни не ладившая с ним, отказалась что-либо брать и предложила все оставшееся имущество выбросить на помойку. Так «наследниками» стали дворники. Они разобрали кое-какую мебель, остальные вещи — старую одежду, посуду, бумаги вынесли и кучей свалили у подъезда. Накрапывал мелкий дождь. Лана поддела носком ботинка бумаги и фотографии. Сверху оказалась фотография бравого молодого матроса с правильными мужественными чертами лица. С легкой полуулыбкой он смотрел на нее, слезно хотел что-то сказать или о чем-то спросить. Ниже лежали другие фотографии. Молодой женщины с хорошеньким кудрявым малышом на руках, мальчик с воинственно нацеленным в объектив пистолетиком, группа школьников… Очевидно, это были фотографии бывших хозяев комнат.
Стоявший неподалеку небритый мужчина пенсионного возраста покачал головой:
— Вот и все, что от них осталось. Как будто и не жили люди…
Лана с увлечением устраивала себе уютное гнездышко. Купила дешевенький коврик — дома у них пол всегда чисто вымыт и застлан паласом. К стенам комнаты приклеила скотчем Репродукции из старых номеров «Огонька». Она понимала, что все это убого и бедно — ей хотелось бы жить в совсем другой обстановке. Но что поделаешь — как временное прибежище сойдет и это. Галя сказала: «Ты везучая. Нынче последний год, когда берут лимитчиков». Лана охотно рассмеялась, словно бы она и впрямь была везучей и ей вдруг привалило счастье — как если она неожиданно выиграла крупную сумму по лотерейному билету. Правда, немного беспокоило, что где-то там — где именно она и сама не знала — долго мурыжат с ее временной пропиской.
Впрочем, это не слишком волновало ее. Не пропишут — и ладно. Сегодня есть, где жить, а завтра найдется что-то другое. Она жила одним днем. А то и одним часом. Так, наверное, бездумно живут бабочки. В первые же дни на нее положил глаз диспетчер. Звали его Вадим Вадимович. Это был крупный, с окладистой бородой мужчина похожий на священника. Лана без колебаний приняла его предложение поужинать в ресторане. Ей хотелось поближе познакомиться с миром, в котором ей предстоит жить. Весь вечер она танцевала с беззаботностью танцующего над цветком мотылька. Ведь это была та самая «красивая» жизнь, к которой она всегда так стремилась.
Разумеется, что вечер они закончили в однокомнатной квартире Вадима Вадимыча. Утром побаливала голова, смертельно хотелось спать. «Красивая» жизнь требовала расплаты. Хочешь не хочешь, а пришлось идти на свой участок. Оказалось, что кроме уборки своего участка она ежедневно должна вместе с другими дворниками ходить на «общие» работы. Это была самая неприятная, если не сказать гнусная часть обязанностей. Была бы полная механизация — тогда иное дело. А так приходилось вручную нагружать машины мусором, всякой дрянью, таскать макулатуру и другие тяжести.
— Ой, девчонки! — в первый же день, смеясь, воскликнула Светлана. — У меня от такой общей работы опущение будет.
— Это цветочки, — сказала Галя. — Ягодки будут, когда пойдет снег. Тогда узнаешь, почем фунт лиха.
— Снега я не боюсь, — излишне самонадеянно заявила Лана. — По крайней мере он чистый и белый.
Ее дружба столь быстро завязалась с Вадимом Вадимовичем, сколь же быстро и развязалась.
— А ну его, — сказала она Гале. — У него, как я поняла, никаких серьезных планов на будущее. И очень прижимистый. Впрочем, кроме роскошной бороды, у него нет больше никакого ценного имущества. — А бедность мужчины в глазах Ланы была его самым большим пороком.
Зато работа оставляла много свободного времени. Надо было чем-то его занимать. У замужней, серьезной Гали свои интересы. Ее в кафе или на танцульки не вытащить. Ева — одна из девушек-лимитчиц предложила вместе поступить на подготовительные курсы в институт. Лана вначале загорелась, но быстро остыла. «Как подумаю, сколько лет надо убить на эту учебу, сказала она, брр, так сразу мурашки бегут по коже. Нет, это не по мне. Я хочу иметь все сразу».
Но все сразу как-то не получалось. А тут она подружилась с Веркой — высокой, худой девицей, у нее было крупное, но узкое, похожее на мужское лицо. Блеклые серые глаза постоянно слезились. Она никогда не смотрела прямо на собеседника, всегда мимо. В ДЭЗе ее пренебрежительно звали Дылда. Верка была страшным лодырем и неряхой, получала бесчисленные выговоры и замечания за халтурную работу. Дылда к тому же была нечиста на руку, изобретательна на всякие выходки. У нее был острый изворотливый ум, она умело притворялась, когда требовалось, благонравной святошей.
Дылда тоже нуждалась в подруге. Вдвоем было как-то сподручней пускаться в разного рода авантюры. А на это она была великой мастерицей. Так что не мудрено, что вдвоем они сразу же пустились во все тяжкие. Галя пробовала предостеречь Светлану от этой «дружбы»: «Будь поосторожней сверкой». «А что?» — недовольно спросила Лана. «Пойда она, — объяснила Галя. — Ну, шкода, значит. Все бы ей на чужом хребте в рай въехать». «А мне она нравится», — отрезала Лана.
Дылда сразу же стала повсюду таскать с собой Лану. У нее было множество каких-то странных и сомнительных знакомств. Удивительно, где только и когда она успевала ими обзавестись. Патлатые, бородатые, угреватые. Несостоявшиеся художники, писатели, музыканты, артисты. Оставшиеся в силу разных причин, а в основном из-за отсутствия таланта и трудолюбия на обочине успеха, но зато как никто другой умеющие напускать на себя архиважный вид и толковать о каверзах официоза и коррупции в искусстве и строящие воздушные замки, как прославиться.
Вначале эта публика показалась Лане занятной, но она потеряла к ней интерес сразу же как только учуяла, что от всех этих умных, добрых и сверх всякой меры талантливых неудачников остро пахнет бедностью. А к бедности она питала органическое отвращение. С нее и своей бедности было довольно. Верка, падкая на богему и более равнодушная к материальным благам, быстро перестроилась — она не хотела терять хорошенькую контактную подружку, которая могла быть неплохой приманкой для «женихов».
По ее инициативе они стали посещать выставки, спектакли театрах, вечера в Домах творческих работников. Внутренне
1а на оставалась равнодушной к самим мероприятиям, но ей нравилась их чинная культурная атмосфера. К тому же здесь можно было «показать» себя во всем блеске. Правда, по неопытности она всегда немного перебирала. Чтобы поразить таких же, как и она сама, юных модниц, шла на крайности. Бели, скажем, вошли в моду подложные плечи, то уж она на вату не скупилась. А когда решила сделать прическу а ля «панки», то так постаралась, что ее голова стала похожа на гребень ярко красного петуха.
Мучила хроническая нехватка денег. Верка с невинным видом предложила сходить к отелю «Интурист» и снять иностранцев. «Велика важность, — со своей обычной двусмысленной ухмылкой сказала она. — Невинность нам не терять. Пару раз сходим и нет проблем». Лана задумалась. Предложение Дылды не вызывало у нее ни протеста, ни отвращения, сама мысль не показалась ей ужасной. Просто ей претила цель подобных знакомств как способ добычи денег. Тем не менее желание махом решить все проблемы победило. Задумано — сделано.
Тщательно припудрившись, они отправились на «охоту».
— Волнуешься? — простодушно поинтересовалась Лана.
— А чего волноваться? — невозмутимо ответила Дылда. — Они сами к нам подойдут. Вот увидишь. Все просто как дважды два.
— А я ужасно боюсь, — призналась Лана. — Аж поджилки трясутся.
— Ну и зря. Страшно только первый раз. Я уже как-то ходила одна. Все очень мило. Ты думаешь другие ходят только ради денег? Вовсе нет. Ради красивой жизни… А чем мы хуже?
В радостном предвкушении красивой жизни Лана улыбалась. Но, увы, красивой жизни не получилось. Били их в дамском туалете. Бели жестоко, со знанием дела. Они не предвидели, что здесь властвует такая острая конкуренция и такие свирепые нравы. В общем у них раз и навсегда отбили желание наведываться в район «Интуриста».
На «общие» работы Лана не вышла до тех пор, пока не исчезли на лице и шее ссадины и царапины.
Славка, сосед, сорокалетний тщедушный пьяница и тунеядец (в редкие дни трезвости он был не лишен чувства юмора) пошутил:
— Поздравляю с боевым крещением!
Сосед получал по инвалидности крохотную пенсию и промышлял мелкими кражами в универмагах. Он занимался этим с напарником или со своей сожительницей — рыхлой, крашенной в огненно рыжий цвет лахудрой — такими же любителями крепких напитков, как и он сам. Оки отрезали дорогие потники от пальто, воровали кофточки, белье, все, что плохо лежало. Добыча сразу же сбывалась за бутылку. Начиналась зима. Выпал первый снег. Вечером Лана с некоторым даже удовольствием усердно сгребала его движком с тротуара. Навыка обращения с движком у нее не было — движения были неловки, приходилось затрачивать много липших усилий. Домой вернулась еле живая, тело скрючило — не разогнуться. Она стояла в прихожей полусогнувшись — не в состоянии раздеться и смеялась.
— Чего смеешься? — удивился пьяненький Славка. — Премию получила? Давай обмоем.
За ночь снова насыпало. А накануне она и половину своего участка не осилила, думала сегодня закончит. А тут снова подсыпало.
Ох, как не хотелось рано утром выходить на улицу, брать в руки движок и, напрягаясь изо всех сил, толкать вперед тяжелейшую груду снега. А он все летел и летел а, казалось, этому конца не будет. Не успела убрать с одной стороны дома, как на другой уже по щиколотку. На очередной планерке у директора ДЭЗа Машка техник-смотритель ошарашила Лану.
— Не знаю, с какой совестью можно так работать. На общие не ходит, а посмотрите ее участок — весь завален снегом. Этот номер у тебя не пройдет. Последний раз предупреждаю…
Лана чуть со стула не упала. От неожиданности, такого подлого выпада она не ожидала, у нее потемнело в глазах.
— Не ври! — возмущенно выкрикнула она. — Я каждый день убираю. У меня все тротуары чистые.
— А проезжая часть? Она у тебя вся под снегом. Машины не могут проехать, не то, что люди. — Техник насмешливо смотрела на нее. Этой наглой похотливой бабенке (девчата-дворники говорили, что она переспала чуть не со всеми слесарями района) Доставляло удовольствие травить кого-нибудь. На этот раз она избрала своей жертвой Лану. Валентина Михайловна, не желая связываться со скандальной подчиненной, молчала.
— Я не знала. Мне никто не сказал, что надо убирать и проезжую часть, — с некоторой растерянностью сказала Лана.
— То есть как это ты не знала? Я сама тебе говорила, что проезжую часть во дворе надо убирать, — раздраженно заявила техник, в упор глядя на Лану своими бесстыжими глазами. — Мы тебя накажем рублем. Поставлю тебе в ведомость по ноль пять десятых рабочего времени. Так что не обижайся — сама виновата.
— Проезжую часть тоже надо убирать, — поддержала техник Валентина Михайловна.
Вот так за все и про все Лана за месяц работы получила на руки всего пятьдесят рублей. Промолчи она на планерке, возможно, техник не стала бы так настойчиво придираться к ней. Она посчитала себя глубоко уязвленной. Это ей-то в присутствии всех какая-то жалкая бесправная пигалица осмелилась бросить прямо в лицо: «Не ври!» При одной мысли об этом техник скрежетала зубами: «Погоди! Ты у меня попляшешь».
— Зря ты с ней связалась. — Сожалела Галя. — Тебе ведь еще не дали временной прописки. Вот она и будет ставить палки в колеса.
— Плевать. Я ее не боюсь, — храбрилась Лана, хотя на душе у нее было безрадостно. — Буду убирать весь участок — пусть! придирается, сколько хочет…
О, наивная самоуверенность юности! Отныне на каждой | планерке, летучке и собрании техник пускала ядовитую шпильку в адрес Ланы. Но в отличие от других она не молчала. Дело доходило до резкой перепалки. А сила была, а значит и право на стороне техника. И чаще, чем у кого-либо в табеле у Ланы красовались нули и половинки. А много ли надо, чтобы срезать дворнику половину рабочего дня? А то и вовсе записать баранку. Стоит только захотеть. Валяется бумажка на тротуаре, вот и, пожалуйста, не убран участок. Не сколот лед у водостока, не чисто убран снег, не посыпаны дорожки песком… Да мало ли что можно поставить ему в вину. Лана как-то не выдержала, пожаловалась Валентине Михайловне, что техник систематически срезает ей выработку. Директор скуксила и без того постное лицо:
— Убирай чаще. Я сама сегодня шла мимо твоего участка, своими глазами видела. У тебя дорога не расчищена, снегом завалена. Надо до бровки убирать…
— Это же немыслимо, Валентина Михайловна, руками перевернуть такие горы. Куда я его дену? Там ведь стена.
— Не знаю, — директор пожала худыми плечами. — Положено убирать до бровки. Найми машину.
Она явно не хотела из-за Ланы конфликтовать с техником. Найми машину. Хорошо сказать. За машину надо платить. А где она возьмет деньги? И так едва сводит концы с концами. Дворники говорили, что участки замерены так, что фактически каждый убирает в полтора-два раза больше, чем значится по бумагам. А в ведомостях на зарплату невесть откуда возникло несколько фамилий «мертвых душ» — никто никогда их не видел и не слышал. Кому шли эти деньги, никто из дворников не ведал. Не зря же, наверное, зарплату всем перечисляли на сберкнижки. Поднимать эти вопросы было опасно. В ДЭЗе всем заправляла невысокая плотная женщина с маленькими злыми — азами — бухгалтер Смурнова. Муж ее был начальником их районной конторы.
Лана уже усвоила, что дворники — самые бесправные и безответные люди, по рукам и ногам повязанные своей зависимостью от начальства. Это была не просто служебная зависимость. По условиям найма лимитчики имели право на получение постоянной прописки не раньше, чем через четыре рода, но и то при условии безупречной работы. А служебная площадь, как правило, комната в коммунальной квартире, закреплялась за работником только по истечении десяти лет. Попробуй после этого пикнуть. Если у тебя временная прописка, то за малейшую провинность или строптивость, что в общем-то одно и то же, рискуешь не получить постоянную. Да в то, как правило, всем ее задерживали на два-три года. А уж комнаты — голубой мечты каждого лимитчика — можешь и вовсе не дождаться.
Впрочем, Лана и не рассчитывала так долго ждать. Она надеялась, вернее сказать, была уверена, что все само собой устроится задолго до конца этого срока. Вся затянувшаяся снежная зима прошла в изнурительной борьбе со стихией. Временами — измученной и обессиленной ей казалось, что это никогда не кончится. Снег все шел и шел. Поздно вечером и рано утром прохожие могли видеть маленькую женскую фигурку, которая с огромным движком в руках бросалась, словно на бастионы врага, на кучи снега. Налегая грудью на черенок, изо всех сил упираясь ногами в землю, она передвигала белые пласты, похожие на растущие на глазах белые горбы.
Утром все надо было начинать сначала. Сизифов труд. Словно природа играла с ней в некую, похожую на бег вперегонки, игру. Кто кого опередит. Вдобавок ко всему оказалось, что у нее самый невыгодный участок. Без газонов. Один открытый асфальт, который требовал ежедневной расчистки. В ДЭЗах так повелось, что самый трудный для уборки участок получает тот, кто зачислен на работу последним. Другие Дворники-женщины, а их большинство, как-то приспосабливались. Одним помогали мужья, другие нанимали машины. Лана изо дня в день, как трудолюбивый муравей, Управлялась одна.
Был у нее поклонник — высокий, сильный, как Геракл. Он ей, конечно, помог, но… Признаться, что она работает Дворником… Да она бы скорее себе язык откусила, чем сознаться, кто она. Не веди она себя, как принцесса: «Славик принеси то… Хочу это…» Поменьше бы болтала о «красивой жизни…» Все равно через некоторое время он исчез. Выдавал себя за дипломата. Оказалось официант в кафе. Обслуживал Дылду, которую привел туда ее знакомый. Лане после этого он больше не звонил. Был у нее один уже немолодой поклонник, который не раз заговаривал с ней, когда шел мимо ее участка. Однажды он предложил ей сходить куда-нибудь развлечься. Лана протянула ему движок:
— Вы лучше помогите снег убрать…
Он был в роскошной дубленке, норковой шапке. Засмеялся, охотно взял движок и стал энергично швырять им снег. Через пять минут от него пошел пар. Он прерывисто дышал, лицо густо покраснело, по нему заструились капельки пота. Шапка съехала набок, конец шарфа выбился из под дубленки и болтался на спине. Еще через пару минут он отдал Лане движок и, мученически улыбаясь, сказал:
— Готов. Выдохся. Я уже не гожусь на эту роль. Извините. — И нетвердыми шагами двинулся своей дорогой.
Работа отнимала у Ланы много сил, но она относилась к ней как к неизбежному злу и не больше. Все ее помыслы были заняты другим. В свободное время они с Дылдой бегали по магазинам, если позволяли финансы, посещали бары и кафе, жадно рассматривали журналы мод, слушали магнитофонные записи. Родители Дылды довольно щедро помогали ей — единственной, хоть и непутевой дочери.
— Клевая вещь, — по-кошачьи потягиваясь на Веркиной тахте, говорила Лана. — Поставь, пожалуйста, «Айрон мейдон». Кстати, что это значит по-русски?
— Железная девственница, — объяснила чуть более образованная Дылда.
Они часами обсуждали свой и чужой гардероб. Мечтали о будущих покупках, о «вареных» штанах и куртках, черных рейтузах-лосинах, как у знаменитой Аллы, о юбке-баллоне.
— Мода — мое больное место, — заметила как-то Лана.
— А мое — красивая жизнь, — отозвалась Дылда, прищуриваясь от сигаретного дыма, попавшего в глаза.
— Мое — тоже, — подхватила Лана. — А как ты себе ее представляешь?
Дылда мечтательно закатила глаза, многозначительно улыбнулась, будто ведала какую-то тайну, покачала головой.
Модно одеваться, ужинать в ресторанах, отдыхать на море, иметь машину, дачу, ездить в турпоездки за границу. Что да, пожалуй, главное как можно больше развлекаться.
— Подходяще, — согласилась Лана и добавила: — и иметь богатых поклонников.
— Это само собой, — на полном серьезе кивнула Дылда. Однажды она примчалась к Лане вся не в себе. Обычно ее бледное до легкой синевы лицо было покрыто розовыми пятнами.
— Кричи «Ура!» — распахивая дверь, в восторге, выпалила она.
— Сыр, масло, колбаса, лом, Америка, чума… — Прикрыв за собой дверь, не ожидая вопроса, объяснила с придыханием: — Сегодня я сняла двух таких навороченных мальчиков, что закачаешься. Элита. Тоже любят красивую жизнь. Родители в загранке. Дома полная чаша. Имеют видеомагнитофоны и видеокамеры. У Кирюши — «Вольво» — папочкин подарок. А одеты — что там «вареные» брюки и куртки — в стиле ретро. Широкие штаны с защипами. Двубортные пиджаки. Широченные галстуки. А прически — проборчики — каждый волосок уложен. А зубы! Как на американской рекламе. Помнишь, мы видели? Одевайся, мчим ловить кайф.
— Мне не в чем, — закапризничала не лишенная сообразительности Лана.
— Не ной, я дам тебе свой длинный свитер и брюки «Слейкс». Будем танцевать степ и чарльстон.
Возвращались они домой, пошатываясь — очевидно в гостях с лихвой хватили кайфа.
Роман с Кирюшей у Ланы развивался в стремительном темпе. Как в ускоренном кино. Спустя несколько дней она взахлеб делилась с Дылдой:
— Он сказал, что любит меня. Клянется, что такой, как я, у него никогда не было.
Дылда, слушала и скалила свои зубы… У нее все было проще, без «романтики».
Какая уж тут тщательная уборка участка. До нее ли? Тем более, если она не сегодня-завтра выскочит замуж. Лана с первой минуты держала это в голове. Лишь бы не лезли. Техник, сволочь, конечно, тут как тут. Ей только этого и надо. Вцепилась мертвой хваткой. На каждой планерке грызет. Хоть плачь. Валентина Михайловна молчит, хмурится. Никогда не знаешь, что у нее на уме.
Галя зазвала Лану к себе на чай, пыталась вразумить.
— Ланок, будь осторожней. Не давай повода придираться, хочешь мы с Игорем поможем тебе? А то ведь эта язва подведет под увольнение. И никакой местком не поможет.
— У меня любовь, — сказала Лана с гордостью. — Я никого не боюсь. Любишь — так уж тут не до царей. Выйду за него замуж и всем нос утру.
— Ой ли! — недоверчиво молвила Галя. — Такие на нас не женятся. Поиграет и бросит.
— Не бросит. Ты не знаешь, как он меня любит. Все сделает, как я скажу. Почему другим можно, а мне нельзя. Чем я хуже? Почему другие все имеют, а я ничего. Я тоже хочу жить красиво.
— Можно жить красиво без видеокамер и коктейлей, — сказала Галя. — Ты заклинилась на поклонниках, рок-музыке, на лосинах, кроссовках на липучке. Живешь в голубом тумане. Надо думать о будущем, твердо стать на ноги. На бога надейся, а сама не плошай.
— Мне так нравится, — сказала Лана с вызовом. — Когда мне будет тридцать лет, как тебе, тогда и буду жить по-другому. Что плохого в том, что я хочу модно одеваться? Не понимаю…
Она ушла, надув губки. Галя не убедила, а только рассердила ее. Все последующие дни от Ланы только и слышали: «Мы с Кирюшей ходили… Кирюша сказал… Кирюша обещал…» Дылда млела и скалила зубы, Галя пожимала плечами…
Однако время шло, а дело с женитьбой как-то не двигалось с места. Лана беспокоилась и однажды, о, святая наивность, напрямик спросила Кирилла:
— Когда мы пойдем подавать заявление? Он сделал вид, что не понимает: — Куда?
— А ты не помнишь? Расписываться…
Кирилл попробовал увернуться от прямого ответа:
— Давай отложим на некоторое время. Я пока не готов.
— А когда ты будешь готов?
— Точно не знаю. Может быть… — он задумался, поднял глаза кверху, — месяца через три-четыре…
— Хорошо. Я подожду, — кротко сказала Лана, но сомнение уже вползло в ее сердце. «Хитрит, виляет, — скажет она Дылде — своей поверенной в сердечных делах, — выгадывает время. Ждет, что все само собой пройдет».
Ждать три-четыре месяца не пришлось. Помог случай. Однажды вечером Кирилл мчал на своем «Вольво» по улице, которую со всем тщанием подметала Лана. Что-то показалось ему знакомым в маленькой одинокой фигурке с метлой в руках на пустынной в этот час улице. Он затормозил, дал задний ход, подкатил к Лапе. Она узнала его машину, поспешно выронила из рук метлу, шагнула к нему. Он резко рванул вперед, за машиной взвился снежный вихрь. Прошло несколько дней. От него не было ни слуху, ни духу. Дылда советовала пренебречь гордостью и самой позвонить ему. Они долго обсуждали, что она скажет, каким тоном. Здесь была одна закавыка, которую они никак не могли обойти. При знакомстве Лана была отрекомендована Кириллу как секретарь директора, а тут на тебе, такой скуловорот.
— Скажу, что был воскресник, — сказала Лана и решительно набрала домашний номер телефона «жениха». Казалось, он был и рад, и растерян одновременно.
Дылда, стоя рядом с Ланой, подсказывала, что говорить. Лицо ее искажали невообразимые гримасы.
— Хочешь я подъеду к тебе? — как можно более нежно спросила Лана. Играть, так играть. — Нам надо поговорить.
— Я встречу тебя на улице, — промямлил Кирилл.
Лана, тщательно причепурившись, помчалась на свидание. Она еще надеялась. Они ходили по улице пока не замерзли.
— Разве мы не пойдем к тебе? — наконец решилась спросить она.
— Видишь ли, — сказал Кирилл, — ко мне больше нельзя.
— Почему? Родители приехали?
— Нет, не приехали. Но как бы тебе сказать… После нашей последней встречи, когда вы приходили вдвоем с Веркой, исчез флакон дорогих духов. Ну и еще кое-что по мелочи. Это, конечно, пустяк, но, тем не менее, сама понимаешь, все это очень неприятно.
Лана вспыхнула, поперхнулась. Именно после того вечера Дылда похвалилась, что купила французские духи. И ей дала подушиться его же духами. Сквозь землю можно провалиться. Но как он ловко…
— Мы купим и вернем тебе эти духи, — сердито сказала она.
— Не надо ничего покупать, — вздохнув, сказал Кирилл. — Сама понимаешь, как после этого мы можем смотреть друг другу в глаза. Я, например, не могу. Подумай, кто ты и кто я.
— Кто же, интересно, по-твоему, я? — сжав губы и сдерживая гнев, спросила Лана.
— Пожалуйста, могу сказать. Мы с тобой находимся на разных этажах общества, — явно осмелев, охотно объяснил Кирилл, — Ты на одном, я — на другом. Ты — дворник, я — без пяти минут кандидат. С самого начала все между нами было обречено на неуспех. То, что для тебя самое главное в жизни, для меня лишь один из ее элементов, причем не главный. Запад есть запад, восток есть восток и с места им не сойти. Я не хотел тебя обидеть, думал ты сама все поймешь…
Закончить фразу словоохотливый кавалер не успел. Размахнувшись, Лана с такой силой ударила его по щеке, что у него громко клацнули зубы. Круто повернувшись, она широкими, как у рассерженного мужчины, шагами двинулась прочь.
Несколько дней она не могла прийти в себя, опомниться. У нее было ощущение, будто ее обокрали. Она была так настроена, так верила. Неужели все оказалось впустую, все зря? Ведь столько отдала этой любви чувств и сил. Никого не хотелось видеть, ни с кем говорить. Особенно Дылду. С ней она тоже порвала. И вот осталась одна. Все надежды перечеркнуты. Вокруг звенящая пустота.
И все-таки еще на что-то, может быть, на чудо надеялась. Еще пыталась зацепиться за удачу. И вдруг как гром среди ясного неба: дикие боли внизу живота. Отвезли в больницу. Внематочная беременность. Там еще раз со всей обнаженной горечью ощутила, как она одинока.
Добрая, отзывчивая Галя не сразу узнала, где она, что с ней. Лане и раньше случалось исчезать на день-два. Резал ее ночью, не вынимая изо рта папиросы, Борис Филиппович — немолодой хирург с сонным одутловатым лицом, с красными прожилками в водянистых глазах, с курчавой, словно посыпанной серым пеплом головой.
Еще до операции она успела попросить, чтобы позвонили Гале. И когда очнулась, то увидела ее у своей кровати. По испуганному лицу Гали догадалась, что выглядит не очень…
— Как ты, цыпленок? — спросила Галя сочувственно. — Стрелять их надо, сволочей, — сказала она.
Галя принесла цветы, апельсины и еще что-то. Когда уходила, оглянулась. У двери приостановилась. Лана слабо улыбнулась, помахала рукой.
— Все будет о'кей! — сказала она. Губы у нее были синими. Увы, все оказалось далеко не о’кей. У нее оказалась плохая свертываемость крови и ее снова резал тот самый хирург. Только на этот раз его одутловатое лицо было не сонным, а злым и встревоженным. «Цыпленок», хотя и потерял много крови, но выжил.
В больнице, чуть оправившись, Лана все думала: что же дальше? Иногда, особенно ночами, накатывало отчаяние. Лежала на спине, уставившись невидящим взглядом в потолок, слезы ручейками бежали из уголков глаз. Когда-то она видела, как чистивший дорогу бульдозер вместе со слоем снега со скрежетом снял верхний слой асфальта. Сейчас у нее было такое чувство, словно тяжелый бульдозер проехал по ней и своим острым ножом срезал целый живой пласт ее жизни.
Рядом с ней в палате лежала худенькая ткачиха средних лет — Раиса Петровна. Она посочувствовала:
— Поезжай к маме. Рядом с ней тебе будет спокойней, и не гонись за какой-то особенной жизнью. Все простое лучше, надежней… А хочешь — пойдем к нам, на комбинат. У нас люди хорошие.
— Надоело. Все до чертиков надоело, — с сожалением сказала Лана. — Я сама не знаю, чего хочу. Если бы я знала…
Из больницы она вышла растерянная, внутренне притихшая. Оглядывалась вокруг с любопытством, будто первый раз видела высокие дома, машины, спешащих людей. А в городе уже буйствовала весна. Долго пустовавшая кровать у Нины была занята. Переночевала на ее койке. Сама Нина устроилась на полу. Спустя несколько дней Лана уехала.
Она возвращалась в зеленый белокаменный курортный город, туда, откуда уехала полная надежд. Никаких определенных планов у нее не было. Устроюсь на работу, буду жить в общежитии, думала она, а там видно будет.
На вокзале ее никто не встречал, но в лицо пахнуло таким зноем, пропитанным сладковатым запахом цветов, смолистым настоем кипарисов, смешанным с запахом пыли и горячего асфальта. Она шла, подставив лицо яркому обжигающему солнцу, и улыбалась сама, не зная чему. С ней поравнялся моложавый шатен, Черты лица его были не совсем правильны, к тому же у него были неровные редковатые зубы, слегка вздернутый нос-картошкой. Он заглянул ей в лицо теплым улыбчатым взглядом темно-серых глаз к приветливо спросил:
— Девушка, вам куда? Хотите, подвезу?
Она улыбнулась, кокетливо повела плечиком, вступая в игру:
— Я еще не решила. Он быстро нашелся:
— Меня зовут Валерий. Если захотите, можете остановиться у меня. Пока осмотритесь.
Она с благодарностью кивнула. "Было в нем что-то такое, Располагало к доверию и такая в общем-то симпатичная мордаха. Всю дорогу до его дома творчества — он оказался художником — Лана не могла сдержать улыбки.
У Валерия она прожила неделю в его большой комнате с кроватью и кушеткой, но которой она и располагалась. Держался он дружески, корректно и вопреки ее ожиданию даже не пытался перейти известную грань в их отношениях, даже пальцем до нее не дотронулся. Потом он объяснит ей, что не хотел воспользоваться ее затруднительным положением. Через неделю Лана устроилась официанткой в столовую санатория в перешла в общежитие.
Наверное, он был первый мужчина, которого она по-настоящему полюбила. Что такое любовь? Возможно вы, читатель, знаете это лучше меня. Одно могу сказать определенно — у каждого своя любовь. Лана поняла, что любит его только тогда, когда они расстались. Точнее — когда они расставались. Она почему-то с самого начала была уверена, что они расстанутся, что это неизбежно и не пыталась удержать его. Его отъезд не вызвал у нее ни горечи, ни грусти, только острое сожаление, что все так быстро закончилось, промелькнуло как одна прекрасный миг. Он бережно-ласково относился к ней, но в его сдержанности таилась взрывная сила. Своим женским чутьем она угадывала, что он тоже любит ее. Они оба любили, но вслух не говорили о своих чувствах. Так уж получилось.
Лана проводила Валерия на аэродром. Оба они безмятежно улыбались и со стороны казались счастливой парой. Прощаясь, он задержал ее безвольную руку в своей руке и торопливо, словно уговаривал себя, сказал:
— Я приеду. Я обязательно приеду. Можешь не сомневаться. И помни, о чем я говорил…
Накануне он горячо убеждал, что она должна учиться и найти свое место в жизни. Что у нее должна быть надежная моральная опора, что ее судьба в ее собственных руках…
Она в ответ улыбалась.
Работала она старательно. Встреча с Валерием словно зарядила ее энергией и жаждой что-то делать. Одетая в свое серо-сиреневое платьице, облегающее фигуру, она сноровисто катила перед собой тележку на колесиках с супами, борщами, котлетами, рагу, сырниками и компотами, приветливо кивала отдыхающим, отвечала на их шутки. И только по мелким бисеринкам пота на лбу и носу, да растрепавшимся прядям золотисто-светлых волос на висках можно было догадаться, как ей нелегко.
Пока Валерий не уехал, он обычно ждал ее в конце смены. У столовой на зависть другим — мужчина хоть куда — модно одетый, ладная фигура атлета, мужественное открытое лицо. 00 принимала душ, переодевалась, и они шли куда-нибудь развлечься.
— Кто это? — однажды игриво-заинтересованно спросила шеф-повар — огрузшая молодящаяся женщина в летах, прицениваясь взглядом к Валерию, который прохаживался снаружи вдоль окон пищеблока.
Лана поежилась, ей не хотелось ничего объяснять — есть ведь досужие люди, так и норовят сунуть нос в чужие дела.
— Так, один человек, — нехотя сказала она.
— Смотри, девочка, не подцепи чего-нибудь, — съязвила шеф-повар. — Не дай бог, принесешь сюда какую-нибудь гадость. Не забывай, где работаешь.
— Вы лучше за собой смотрите, — огрызнулась Лана. Шеф-повар недобро посмотрела на нее и отвернулась. Она не простит Лане этих слов.
Валерий уехал, Лана стала ждать, сама не зная чего. Ведь он не обнадеживал и не обещал писать. А вдруг все-таки. Но писем не было. Постепенно день за днем все, что у них было, стало затушевываться в памяти, все дальше уплывать в прошлое.
У нее как-то незаметно начало побаливать внизу живота. То ли простыла, думала она, то ли натаскалась тяжестей. Время от времени в самый неподходящий момент возникала тянущая, исподволь нарастающая боль. Дальше — больше. Пройдет, надеялась она, старалась отогнать тревогу, не думать о боли, как будто если не думать о боли она сама собой исчезнет.
Однажды в гастрономе в толпе нос к носу столкнулась с Юрием Гавриловичем. Он не мог сдержать восторга, бросился обнимать ее, выкрикивая:
— Родная, милая, здравствуй! Как я искал тебя! Где ты прячешься, мое золотко?!
Лана, нерешительно улыбаясь, смотрела на него. Все-таки того, что было, не выбросишь из жизни. На радостях Юрий Гаврилович расщедрился на бутылку шампанского. Дома у него и распили ее. Юрий Гаврилович был неумеренно весел, то и дело подмигивал ей, острил как в лучшие времена, ходил вокруг, касался нервно бегающими пальцами ее плеч, шеи, спины. По нему видно было, что он хочет восстановить их прежние отношения.
Лана смотрела на него сейчас совсем другими глазами, резво и холодно. Жалкий человечишко, фигляр. Интересно, чем он надеется на этот раз прельстить ее.
— Какие у тебя планы? — вкрадчиво спросил Юрий Гаврилович.
«Начал плести свою паутину паучок, неприязненно подумала она. Только ничего у тебя не выйдет».
Лана неопределенно пожала плечами. Он по-своему понял это.
— Возвращайся ко мне, — с веселым вызовом предложил он. — Начнем все с начала.
Словно бы между ними ничего и не было. Смотрит ласково и искательно — этакий паинька, такой милый, скромный, интеллигентный старичок.
— На каких условиях? — не в силах сдержать ироничной улыбки спросила Лана. Хватит, попользовался.
Он все понял — нужно отдать ему должное — он не так уж глуп. Глаза его испуганно метнулись туда-сюда. Но он еще надеялся.
— Я согласен на любые условия, мое солнышко. Неужели ты не заметила, как я поумнел.
— Поздно, Юрий Гаврилович, — твердо сказала Лана, поднимаясь. — Мне пора. Спасибо.
Он не стал ее удерживать. Как сидел нахохлившись будто старая мышь, так и остался сидеть, проводив ее недоверчивым, обиженным взглядом.
Иногда наедине Лана вспоминала свои разговоры с Валерием, словно читала заветные письма. Даже сказанные, казалось бы, в шутку его слова были исполнены смысла. Однажды, смеясь, он спросил:
— Знаешь, чего тебе больше всего не хватает? Она скорчила смешливую гримаску.
— Золотого браслетика? Дубленки? Обручального кольца? Он тепло-тепло улыбался, покачал головой:
— Диплома о высшем образовании. Ты вполне можешь его получить, если только очень захочешь…
Есть слова, которые могут перевернуть жизнь.
Она все чаще в мыслях возвращалась к ним, будто примеривалась к такой возможности. Почему она никогда не задумывалась всерьез над тем, чтобы поступить в институт? Просто не хотела? Не верила в себя? А на что же тогда тратить свое время и силы? На поклонников? Танцульки, дискотеки? Ей всего двадцать лет. Когда же, как не сейчас, заняться этим?
А приступы боли учащались и с каждым разом становились все сильнее и продолжительнее. Иногда они скручивали ее в спираль прямо на работе и тогда она, с трудом доковыляв до угла, сидела и ждала, пока отпустит, с застывшим взглядом и стиснутыми зубами. Ее столики в это время обслуживала напарница.
Близились ноябрьские праздники. Накануне их она получила открытку, вдохнувшую в нее новые надежды. Еще не — дочитала ее, а сердце уже затрепетало от радости. Там было несколько строк. Поздравление с праздником и приписка: «Я помню и думаю о тебе. Валерий». И все. Лана вновь и вновь перечитывала открытку и та подрагивала в ее тонких, нервных пальчиках.
Мама тоже прислала письмо. Рада, что Лана устроилась, работает. Советовала с явным беспокойством: «Сиди, доченька, на месте. А то мечешься как неприкаянная. Это к добру не приведет».
Как Лана ни старалась обмануть беду, ни пряталась от нее, в один из дней ее прихватило так, что пришлось вызывать скорую помощь в общежитие. Ее госпитализировали с острым воспалением придатков. Девочки из общежития два раза навещали ее.
Спустя три недели она вышла из больницы. Лицо ее заострилось, побледнело: А взгляд стал осмысленней, взрослее. «Пора относится к жизни серьезней», — сказала она сама себе. В больнице было твердо решено поступить на подготовительные курсы. Осталось окончательно выбрать институт. Хорошо было бы посоветоваться с Валерием. Но первой написать ему мешала гордость. На его открытку она ответила, но больше от него ничего не было.
Лана сдала бюллетень, а на следующий день вышла на работу в свою смену. Ее сразу больно задело, как отчужденно-холодно здоровались с ней работницы столовой. Шеф-повар та вообще даже не ответила на ее приветствие, лишь презрительно хмыкнула… Весь день Лана чувствовала вокруг себя какую-то странную пустоту. С ней не заговаривали, а если она сама о чем-то спрашивала, отвечали сдержанно, односложно, не смотрели в глаза, сразу же норовили отойти. Лана не могла понять, в чем дело. Некоторые вообще смотрели на нее с какой-то откровенной брезгливостью.
В конце смены ее вызвала к себе заведующая производством — с круглым, гладким, похожим на спелую тыкву лицом и заплывшими, густо накрашенными острыми ледышками-глазами. В ее маленьком кабинетике сидела с каменным лицом и шеф-повар. Зав. производством сухо объявила Лане, что они не могут допустить ее к дальнейшей работе в столовой так как…
Она выбежала из кабинета с ужасом в глазах, остановилась пыталась что-то понять, осмыслить…
Вначале крик был немым. Он как бы задыхался, корчился от боли, никак не мог вырваться наружу. Потом резко выплеснулся из груди, брызнул словно тугой, горячий ток крови из раны. Она беспорядочно размахивала руками, словно пытаясь защититься от стаи налетевших на нее хищных птиц. На ее крик сбежались официантки, посудомойки, поварихи.
— Не допускают меня к работе, потому что я лежала в отделении венерологии, — объяснила она, с тихим отчаянием взывая к ним. — Но у меня ничего такого не было. Я лежала там совсем по другой причине.
— А ты объясни, — сострадая, посоветовала пожилая уборщица. — Бывает, что если мест нет, кладут туда.
— Объяснила, а она говорит, что в таких случаях в бюллетене правду не пишут. Главное, где он выдан.
— Пойди к главному врачу, в местный комитет…
— Зачем? Они меня все равно заставят уйти. Будут поедом есть за каждую разбитую тарелку. Что же мне делать? Это такая грязная сплетня. — Она вертелась на месте как; подстреленная птица.
— Что же мне делать? — спрашивала она с тихим отчаянием. — Я хотела начать все с начала. Я хотела остаться здесь. Почему я должна снова уезжать? Куда мне теперь деться? Куда?