1

Напротив меня сидел Малькольм, глава Церкви Вечной Жизни – это такая вампирская конгрегация. Раньше он у меня в кабинете не бывал никогда. Когда мы последний раз с ним виделись, он обвинил меня в использовании черной магии, а также в том, что я шлюха. К тому же я убила одного из его прихожан на территории его церкви, на глазах у него и всей его паствы. Этот вампир был серийным убийцей, и у меня был ордер суда на его ликвидацию, но нашей дружбе с Малькольмом мой поступок все же не способствовал.

Я сидела за столом и пила кофе из моей самой новой рождественской кружки: маленькая девочка сидит на коленях у Санты и говорит: «А «хорошо» – это как?». Я каждый год изо всех сил стараюсь найти себе кружку с самой провокационной картинкой – люблю, когда Берта – это наш бизнес-менеджер – колотит от злости. (В этом году кружка оказалась вегетарианской, по моим-то меркам.) У меня уже образовалась такая праздничная традиция. И я хотя бы оделась по сезону: красная юбка и жакет на тонкую шелковую блузку – для меня это невесть как нарядно. И новый пистолет в наплечной кобуре. Один мой друг уговорил меня наконец сменить мой усиленный «браунинг» на нечто более удобное для ладони и с более гладким профилем. Усиленный «браунинг» остался лежать дома в оружейном сейфе, а «браунинг» двойного действия – в кобуре. Ощущение – как будто легкий флирт на стороне, но все-таки «браунингу» я осталась верна.

Были времена, когда я считала Малькольма красавцем, но это когда на меня еще действовали вампирские фокусы. Сейчас, когда вампирские чары не замутняют мне зрение, я вижу, что у него костная структура лица слишком грубая, будто ее кое-как выгладили перед тем, как обтянуть бледной кожей. Волосы коротко подстрижены и слегка курчавятся, поскольку избавить их от этого можно лишь одним способом – сбрить начисто. И цвета эти волосы – очень яркого, канареечно-желтого. Такими они становятся у блондинов, если их несколько сотен лет прятать от солнца. Он смотрел на меня синими глазами, улыбался, и эта улыбка придавала его лицу индивидуальность. Ту самую индивидуальность, из-за которой во время его воскресной телепрограммы народ бросается к телевизорам. Не в магии тут было дело, а в нем – в его харизме, за неимением лучшего слова. В Малькольме есть сила – не видовая, а целиком и полностью своя, то есть сила личности, а не вампира. Он даже живой был бы вождем масс и властителем дум.

От улыбки лицо его становилось мягче и наполнялось каким-то стремлением, которое и манило, и отпугивало. Правоверный и глава церкви правоверных. От самой идеи церкви вампиров мне до сих пор становится жутковато; тем не менее это самая быстро растущая конгрегация в стране.

– Несколько неожиданно было увидеть ваше имя в списке моих посетителей, Малькольм, – сказала я наконец.

– Мне это понятно, миз Блейк. Для меня оказаться здесь – почти такая же неожиданность.

– Хорошо, это неожиданность для нас обоих. Зачем вы здесь?

– Я подозреваю, что у вас есть – или вскоре будет – ордер на ликвидацию одного из членов моей церкви.

Я сумела сохранить непроницаемое лицо, но ощутила, как напряглись плечи. Он эту реакцию наверняка увидел и понял, что она значит.

– В вашей церкви много прихожан, Малькольм. Вы не могли бы сузить круг? О ком конкретно мы говорим?

– Не нужно увиливать, миз Блейк.

– Я не увиливаю, я спрашиваю.

– Вы говорите так, будто подразумеваете, что у вас есть ордер не на одного моего вампира. Я этому не верю, и вы тоже не верите.

Мне следовало бы почувствовать себя оскорбленной, поскольку я не лгала. Из его вампиров двое очень расшалились.

– Если бы ваши вампиры были связаны с вами полной клятвой крови, вы бы знали, что я говорю правду. Потому что тогда могли бы свой моральный кодекс навязать совершенно новыми способами.

– Обет на крови не дает гарантии полного подчинения, миз Блейк.

– Нет, но это начало.

Вступая в новую для себя группу вампиров, новый поцелуй, вампир дает клятву на крови. Он в буквальном смысле слова берет кровь у мастера города. Это означает, что мастер приобретает над ним куда большую власть, да и подчиненный вампир тоже выигрывает в силе – если его мастер достаточно силен. От слабого мастера толку мало, но Жан-Клод, мастер города Сент-Луиса и мой возлюбленный, никак не слаб. Конечно, и мастер тоже от этой клятвы набирает силу. И чем более сильный вампир приносит клятву, тем большую силу приобретает мастер. Тут, как со многими вампирскими силами, движение двустороннее.

– Я не желаю навязывать свой моральный кодекс. Я хочу, чтобы мои прихожане были хорошими по собственной воле.

– Малькольм, пока ваша конгрегация не принесет клятву крови мастеру-вампиру, каждый из прихожан – отвязанная пушка. Вы ими управляете силой личности и морали. А вампиры понимают только страх и силу.

– Миз Блейк, у вас любовная связь с двумя – как минимум – вампирами. Как же вы можете так говорить?

Я пожала плечами:

– Может, именно потому и могу так говорить.

– Если этому вас научило бытие ваше слугой у Жан-Клода, то очень печально, что вас учит он.

– Малькольм, он мастер города, а не вы. Вас и вашу церковь не трогают только из-за его терпимости.

– Меня и мою церковь не трогают только потому, что она набрала силу под властью прежнего мастера города, а когда Жан-Клод пришел к власти, нас были уже сотни. И у него нет достаточной силы, чтобы привести к повиновению меня и мой народ.

Я отпила кофе и подумала над своей следующей фразой, потому что спорить с ним я не могла – пожалуй, он оказался бы прав.

– Как бы ни сложилась теперешняя ситуация, Малькольм, а у вас в этом городе несколько сотен вампиров. Жан-Клод разрешил вам это, считая, что вы привязали их к себе клятвой крови. В октябре мы выяснили, что это не так. А это значит, что ваши вампиры отрезаны от чертовой уймы своей потенциальной силы. Мне вообще-то без разницы. Это их выбор – если они понимают, что здесь есть выбор, – но отсутствие обета на крови означает, что они не связаны мистически ни с кем, кроме того вампира, который их создал. Насколько мне известно, это вы и есть. Хотя иногда и дьяконы вашей церкви занимаются обращениями.

– Как организована наша церковь, вас не касается.

– Ошибаетесь, касается.

– Это говорит слуга Жан-Клода – или же федеральный маршал меня критикует? – Синие глаза прищурились. – Не думаю, что федеральное правительство достаточно хорошо знает вампиров и понимает их, чтобы волноваться, привязываю я своих последователей клятвой крови или нет.

– Клятва крови понижает шансы, что вампир будет что-то делать за спиной своего мастера.

– Клятва крови лишает свободной воли, миз Блейк.

– Быть может. Но я видела, что может натворить вампир своей свободной волей. Хороший мастер города может гарантировать, что его подчиненные практически не будут совершать преступлений.

– Потому что они его рабы.

Я пожала плечами:

– Вы пришли говорить о том ордере или же об ультиматуме, который поставил Жан-Клод вашей церкви?

– И о том, и о другом.

– Жан-Клод дал вам и вашим прихожанам выбор, Малькольм. Либо вы их привязываете клятвой крови, либо это сделает он. Либо пусть переезжают в другой город и там дают клятву крови, но это должно быть сделано.

– Выбирать, чьими рабами быть, миз Блейк. Такой выбор не назовешь выбором.

– Жан-Клод поступил великодушно, Малькольм. По вампирскому закону он мог бы просто убить вас и всю вашу паству.

– А как бы посмотрел на такую бойню закон – и вы, как федеральный маршал этого закона?

– Вы хотите сказать, что мое положение федерального маршала ограничивает возможности Жан-Клода?

– Он дорожит вашей любовью, Анита. А вы бы не стали любить мужчину, устроившего бойню среди моих прихожан.

– А себя вы почему не включили в список, Малькольм?

– Вы – официальный ликвидатор вампиров, Анита. Если я нарушу закон людей, вы убьете меня своей рукой. И вы не осудите Жан-Клода за подобный поступок, если я нарушу закон вампиров.

– Вы думаете, я просто дала бы ему убить вас?

– Я думаю, что вы сами убили бы меня для него, если бы сочли это оправданным.

Отчасти мне хотелось бы возразить… но от очень небольшой части, честно говоря, потому что он был прав. Меня произвели в федеральные маршалы, как всех ликвидаторов вампиров, имеющих опыт работы не менее двух лет и сдавших экзамен по стрельбе. Смысл был тот, чтобы нам легче было пересекать границы штатов, а правительству – легче нас контролировать. Не обращать внимания на границы штатов и размахивать федеральным значком – это классно, а вот получилось ли нас контролировать – даже не знаю. Правда, я – единственный охотник за вампирами, состоящий в любовницах у своего мастера города. Многие тут видят конфликт интересов. Я, честно говоря, тоже, но тут я мало что могу сделать.

– Вы не стали со мной спорить, миз Блейк.

– Я не могу решить, считаете вы мое влияние на Жан-Клода цивилизующим или же дурным.

– Когда-то я видел в вас его жертву, Анита. Сейчас я уже не могу сказать с уверенностью, кто из вас чья жертва.

– Мне оскорбиться?

Он смотрел на меня, ничего не говоря.

– В последний раз, когда я была в вашей церкви, вы меня назвали орудием зла и обвинили в черной магии. Жан-Клода вы назвали безнравственным типом, а меня – его шлюхой. Или чем-то вроде этого.

– Вы хотели увести моего прихожанина, чтобы убить без суда и следствия. И вы застрелили его на территории церкви.

– Он был серийным убийцей. У меня был ордер на ликвидацию любого, кто участвовал в этих преступлениях.

– Любого вампира?

– Вы хотите сказать, что там были замешаны люди или оборотни?

– Нет, но если бы были, вам бы не было разрешено их убивать на месте, и чтобы полиция вам в этом помогала.

– Мне случалось выполнять ордера на оборотней.

– Они очень редки, Анита, а на людей ордеров на ликвидацию не бывает.

– Есть смертная казнь, Малькольм.

– Да, после суда и многих лет апелляции. Это если ты – человек.

– Чего вы хотите от меня, Малькольм?

– Справедливости.

– Закон не есть справедливость, Малькольм. Закон – всего лишь закон.

– Она не совершала преступления, в котором ее обвиняют. Как и наш заблудший брат Эвери Сибрук не был виновен в том преступлении, за которое вы его разыскивали.

Всех членов своей церкви, ушедших к Жан-Клоду, Малькольм именовал «заблудшими». Тот факт, что у Эвери – вампира – имелась фамилия, означал, что он мертв очень недавно и что он – американский вампир. Обычно у вампиров есть только имя – как у Мадонны или Шер, и в каждой стране такое имя может иметь только один вампир. За право носить то или иное имя дрались на дуэлях. Так было до сих пор и у нас, но кончилось. Мы стали давать вампирам фамилии – вещь неслыханная.

– Я сняла с него обвинения. Хотя по закону не была обязана.

– Нет, вы могли убить его на месте, потом обнаружить свою ошибку – и закон бы вам ничего не сделал.

– Я не писала этот закон, Малькольм. Я только его выполняю.

– Но и вампиры не писали этот закон, Анита.

– Это верно. Но человек не может загипнотизировать другого человека так, чтобы тот участвовал в собственном похищении. Человек не может улететь, держа в руках свою жертву.

– А поэтому нас можно убивать?

Я снова пожала плечами. В этот спор я вступать не стану, потому что мне самой эта сторона моей работы перестает нравиться. Я больше не считаю вампиров чудовищами, а потому убивать их мне труднее. Чудовищным становится их убивать, когда они не могут сопротивляться, и чудовище при этом – я.

– Что вы от меня хотите, Малькольм? У меня ордер на Салли Хантер. Свидетели видели, как она выходила из квартиры Беев Левето. Миз Левето погибла от нападения вампира. Я знаю, что этого не делал ни один из вампиров Жан-Клода. Остаются ваши.

Черт, у меня же в файле лежит ее фотография с водительского удостоверения. Надо признаться, что фотография эта заставляла меня чувствовать мою схожесть с наемным убийцей. Карточка – чтобы не ошибиться.

– Вы в этом уверены?

Я моргнула, глядя на него – медленно, чтобы выиграть время подумать и чтобы не выглядело так, будто я лихорадочно соображаю.

– Что вы ходите вокруг да около, Малькольм? Тонкостей я не понимаю, вы мне просто скажите, что пришли сказать.

– В моей церкви на прошлой неделе появился кто-то очень и очень сильный. Скрываясь. Я не могу определить эту личность среди новых лиц моих прихожан, но я знаю, что появился кто-то невероятно сильный. – Он подался вперед, и маска его спокойствия чуть дала трещину. – Вы понимаете, насколько это мощная сила, если я ее учуял, всей своей мощью попытался ее найти в зале – и не смог?

Я прикинула. Малькольм – не мастер города, но, пожалуй, один из самых сильных в городе вампиров. И стоял бы в иерархии существенно выше, кабы не его эти жуткие моральные принципы – кое в чем они его ограничивали.

Я облизала губы – осторожно, чтобы не стереть помаду, – и кивнула.

– Эта личность намеренно дала вам знать о своем присутствии, или так получилось случайно?

Он не смог сдержать удивления, но тут же овладел собой. Слишком часто изображая человека перед репортерами, он начал терять ту неподвижность черт, которая отмечает по-настоящему старых вампиров.

– Не знаю.

И даже голос его утратил прежнюю гладкость.

– Этот вампир так поступил, чтобы вас позлить или же из чистой наглости?

Он покачал головой:

– Не знаю.

Тут меня и осенило.

– Вы сюда пришли, чтобы дать знать Жан-Клоду, но не можете себе позволить, чтобы ваша паства видела, как вы идете к мастеру города. Это же разрушит все ваши рассуждения о свободе воли.

Он выпрямился, стараясь не выразить гнева на лице, – это не получилось. Он, значит, боится куда сильнее, чем я думаю – раз позволяет себе терять самообладание в моем присутствии, при всей неприязни ко мне. Черт побери, он же за помощью ко мне пришел! Действительно отчаялся.

– И тогда вы приходите и рассказываете мне, федеральному маршалу. Зная, что я расскажу Жан-Клоду.

– Думайте как вам угодно, миз Блейк.

Уже не Анита, отметила я про себя.

– К вам в церковь заваливается большой страшный вампир. У вас как у вампира кишка тонка его выкурить, и вы приходите ко мне – к Жан-Клоду и его аморальной пирамиде власти. К тем, кого вы ненавидите.

Он встал.

– Преступление, в котором обвиняется Салли, случилось менее чем через сутки, как он – или она, они, оно – появился у меня в церкви. Не думаю, что это совпадение.

– О втором ордере на ликвидацию я не вру, Малькольм. Он лежит у меня в ящике стола прямо сейчас. И с фотографией указанного вампира.

Он снова сел:

– На чье имя ордер?

– Зачем? Чтобы вы предупредили… их?

Чуть не сказала «ее», потому что этот вампир тоже был женского пола.

– Мои прихожане не безгрешны, миз Блейк, но я уверен, что в городе какой-то новый вампир, который их подставляет.

– Зачем? Кому это может быть нужно?

– Не знаю.

– Ни Жан-Клода, ни его вампиров никто не беспокоил.

– Это я знаю.

– Без истинного мастера и истинной клятвы на крови, мистически к нему привязывающей, ваша паства – просто стадо овец, ожидающее волков.

– Жан-Клод так и сказал месяц назад.

– Да, я помню.

– Сперва я думал, это кто-то из новых вампиров, которые у Жан-Клода недавно. Среди них есть один из Европы, но я ошибся. Тут что-то более сильное. Или же это группа вампиров, объединивших силы посредством меток мастера. Я такое объединение сил чувствовал только однажды.

– Когда?

Он покачал головой:

– Нам запрещено говорить об этом под страхом смерти. Только если такое объединение обратится к нам непосредственно, тогда мы можем нарушить молчание.

– Похоже, что уже обратилось, – сказала я.

Он снова покачал головой:

– Меня и моих они тронули, потому что я – теоретически – вне обычного вампирского закона. Жан-Клод доложил совету, что моя церковь не связывает своих членов клятвой крови?

– Да, доложил.

Он закрыл лицо большими руками и наклонился к коленям, будто теряя сознание.

– Этого я и боялся, – донесся его шепот.

– Послушайте, Малькольм, я что-то не догоняю. Какая-то группа сильных вампиров лезет в вашу церковь – так причем тут Жан-Клод?

Он посмотрел на меня, и глаза его посерели от тревоги.

– Скажите ему то, что я сказал вам. Он поймет.

– Но я не понимаю!

– Жан-Клод дал мне время до Нового года – подумать и ответить насчет клятвы крови. Он великодушен и терпелив, но в совете есть вампиры, не обладающие ни одним из указанных качеств. Я думал, они будут гордиться тем, чего я достиг. Думал, им это будет приятно, но сейчас я опасаюсь, что совет не готов увидеть мой славный новый мир свободной воли.

– Свободная воля – это для людей, Малькольм. Общество противоестественных созданий держится на власти.

Он снова встал.

– Выполнение ордера почти целиком предоставляется на ваше усмотрение, Анита. Не используете ли вы эту свободу хотя бы частично, чтобы попытаться выяснить истину перед тем, как убивать моих прихожан?

Я тоже встала:

– Гарантировать ничего не могу.

– Я бы о таком и не просил. Я просто прошу вас поискать истину до того, как будет слишком поздно для Салли и другого моего прихожанина, чье имя вы мне даже не называете. – Он вздохнул. – Я же не отослал Салли из города, почему же в другой раз я поступлю иначе?

– Вы сюда входили, уже зная, что Салли в беде. Имя второго плохого парня я вам подсказывать не буду.

– То есть это мужчина?

Я посмотрела на него – просто посмотрела, радуясь, что могу выдержать полный контакт взглядов. Когда я еще не могла смотреть вампиру в глаза, изображать крутой взгляд было затруднительно.

Он расправил плечи, будто только сейчас заметил, что сутулится.

– Даже этого вы не хотите мне сообщить? Пожалуйста, передайте Жан-Клоду, что я вам говорил. Мне следовало бы прийти к вам сразу. Я думал, что это моральные принципы не дали мне сразу бежать к вам, к той структуре власти, которую я презираю. Но это были не принципы, а грех – грех гордыни. Я только надеюсь, что моя гордыня не будет стоить жизни моим последователям.

Он пошел к двери.

– Малькольм! – окликнула я его.

Он обернулся.

– Насколько это срочно?

– Это срочно.

– Два часа могут быть существенны?

Он задумался.

– Быть может, а в чем дело?

– Я сегодня не увижусь с Жан-Клодом. И хотела знать, надо ли мне ему звонить, передать вкратце?

– Да, очень прошу вас, передайте. – Он наморщил лоб. – А как же это вы не увидите сегодня вашего мастера, Анита? Вы не вместе живете?

– Вообще-то нет. Я у него провожу дня три-четыре в неделю, но у меня свой дом.

– И сегодня вы будете убивать моих родичей?

Я покачала головой.

– Тогда будете поднимать моих хладных братьев. Чей благословенный сон нарушите вы сегодня, Анита? Чей зомби встанет, чтобы кто-нибудь из людей получил наследство или же вдова утешилась?

– Сегодня зомби не будет.

Меня очень озадачило его отношение к тому, что зомби будут оскорблены. Никогда не слышала, чтобы вампир объявлял о своем родстве с зомби, гулями или с кем бы и чем бы то ни было, кроме вампиров.

– Что же тогда удерживает вас сегодня вдали от объятий вашего мастера?

– У меня свидание, хотя это совершенно не ваше дело.

– Но ведь не с Жан-Клодом и не с Ашером?

Я покачала головой.

– Тогда с вашим царем волков, Ричардом?

Я снова покачала головой.

– Ради кого же вы покинули этих троих? А, ваш повелитель леопардов, Мика.

– Снова нет.

– Я поражен, что вы отвечаете на мои вопросы.

– Честно говоря, я тоже. Наверное, потому, что вы продолжаете называть меня блудницей, и, наверное, мне хочется вас мордой в это ткнуть.

– В тот факт, что вы – блудница?

Его лицо не изменилось ни капли при этих словах.

– Я знала, что вы не сможете, – сказала я.

– Что не смогу, миз Блейк?

– Не сможете долго вести себя мило и вежливо, чтобы получить мою помощь. Знала, что если так продолжать, вы снова станете злым и презрительным.

Он слегка поклонился мне – одной головой.

– Я вам сказал, миз Блейк: мой грех – гордыня.

– А каков мой грех, Малькольм?

– Вы хотите, чтобы я оскорбил вас, миз Блейк?

– Я хочу услышать, как вы это скажете.

– Зачем?

– А что такого? – спросила я.

– Ну, хорошо. Ваш грех – похоть, миз Блейк. Как и вашего мастера и всех его вампиров.

Я покачала головой и скривила губы в неприятной улыбке. Такая улыбка оставляла у меня глаза холодными и означала обычно, что я таки здорово разозлилась.

– Это не мой грех, Малькольм. По крайней мере не тот, что мне всех роднее и ближе.

– А каков же ваш грех, миз Блейк?

– Гнев, Малькольм. Гнев.

– Вы хотите сказать, что я вас разозлил?

– Я всегда злая, Малькольм. Вы мне только дали цель, на которую эту злость направить.

– Вы кому-нибудь завидуете, миз Блейк?

Я подумала, потом покачала головой:

– На самом деле нет.

– О грехе лености не спрашиваю; вы слишком много работаете, чтобы можно было об этом говорить. Вы не жадина и не обжора – алчность и чревоугодие отпадают. Вы горды?

– Иногда.

– Итак, гнев, похоть и гордыня?

Я кивнула:

– Похоже, раз мы решили считать.

– О, некто считает все наши грехи, миз Блейк, не сомневайтесь в этом.

– Я тоже христианка, Малькольм.

– И вы не боитесь, что можете не попасть на небо, миз Блейк?

Вопрос был настолько странным, что я даже на него ответила.

– Когда-то боялась, но моя вера до сих пор заставляет светиться крест. Мои молитвы все еще имеют силу прогонять созданий зла. Бог не оставил меня – просто праворадикалы-фундаменталисты от христианства хотели, чтобы я в это верила. Я видала зло, Малькольм, настоящее зло. И вы – не оно.

Он улыбнулся – мягко, почти смущенно.

– Я пришел к вам за отпущением, миз Блейк?

– Вряд ли у меня есть власть отпускать вам грехи.

– Я бы хотел до того, как умру, исповедоваться священнику, миз Блейк, но ни один из них ко мне не приблизится. Они святы, и сами признаки их призвания вспыхнут пламенем от одного моего присутствия.

– Это не так. Освященные предметы вспыхивают, если верующий впадает в панику или если воздействовать на них вампирской силой.

Он заморгал, и я поняла, что это непролитые слезы блестят у него в глазах, отражая свет электрических лампочек.

– Это правда, миз Блейк?

– Ручаюсь.

Его отношение заставляло меня за него испугаться, а мне очень не хотелось бояться за Малькольма. У меня полно в жизни народу, о котором надо волноваться, и меньше всего мне нужно было добавлять к этому списку Билли Грэма от нежити.

– Вы знаете каких-нибудь священников, которые согласились бы выслушать очень долгую исповедь?

– Может быть, хотя не знаю, будет ли им позволено дать вам отпущение, поскольку вы, строго говоря, в глазах Церкви мертвы. У вас обширные связи в религиозном обществе, Малькольм, и наверняка кто-нибудь из лидеров других Церквей с радостью примет вашу исповедь.

– Мне не хочется их просить, Анита. Я не хочу, чтобы они знали мои грехи. Я бы предпочел… – Он запнулся, потом договорил, но наверняка не то, что собирался сказать вначале. – Без шума. Я бы предпочел исповедоваться келейно.

– Откуда вдруг такая потребность в исповеди и отпущении?

– Я по-прежнему верую, миз Блейк. То, что я стал вампиром, не изменило этого. И я хочу умереть, разрешенный от грехов моих.

– Но почему вы ожидаете смерти?

– Передайте Жан-Клоду то, что я говорил – о незнакомце или незнакомцах в моей церкви. Скажите ему о желании поведать мои грехи священнику. Он поймет.

– Малькольм…

Он будто не услышал, но у двери остановился, взявшись за ручку.

– Я беру свои слова обратно, миз Блейк: я не сожалею о том, что пришел. Я сожалею только о том, что не пришел на несколько дней раньше.

С этими словами он вышел и тихо прикрыл за собой дверь.

А я села за стол и позвонила Жан-Клоду. Я не знала, что именно происходит, но чувствовала, что происходит что-то. Что-то крупное. И очень нехорошее.

2

Прежде всего я позвонила в стрип-клуб Жан-Клода «Запретный плод». Он снова вернул себе пост менеджера, когда у него оказалось достаточно вампиров, чтобы управлять другими его заведениями. Ну, естественно, сразу к телефону Жан-Клода я не получила. Кто-то из работников мне ответил и сказал, что Жан-Клод на сцене. Я сказала, что я перезвоню еще раз, и – да, это важно и срочно, и пусть он мне перезвонит как только, так сразу.

Повесив трубку, я уставилась на телефон. Чего это там вытворяет мой милый, пока я сижу в офисе за несколько миль от него? Я представила себе эти длинные черные волосы, это бледное изящество лица и как следует задумалась. Я ощущала его. Ощущала женщину у него в объятиях, которая к нему прижималась. Он держал ее лицо в ладонях, чтобы она не слишком увлеклась поцелуем, чтобы не разорвала собственные губы об острые кончики его клыков. Я ощущала ее страсть, заглядывала в ее мысли и видела, чего ей хочется – чтобы он овладел ею здесь и сейчас, на сцене, у всех на глазах – ей наплевать было на все, она его хотела.

И Жан-Клод питался этим желанием, этой жаждой. На сцену вышли полуобнаженные официанты и осторожно, но умело отделили ее от него, а она плакала, плакала о том, чего не получила. Она заплатила за поцелуй и получила его, но Жан-Клод всегда оставит тебя желать еще чего-нибудь. Мне ли не знать.

Его голос прозвучал прямо у меня в мозгу ветром соблазна:

– Ma petite, а ты что здесь делаешь?

– Слишком усердно думаю, – прошептала я пустому кабинету, но он услышал.

И улыбнулся не менее чем двумя сортами губной помады.

– Ты вошла мне в мысли, когда я питал ardeur, но в тебе он не проснулся. Ты хорошо натренировалась.

– Это да.

Как-то странно было произносить слова в пустом полумраке моего офиса, тем более что я слышала гудение и говор клуба вокруг Жан-Клода. Женщины дрались за очередь быть следующей, размахивая деньгами, чтобы привлечь его внимание.

– Я должен сейчас выбрать еще нескольких, а потом поговорим.

– Давай по телефону, я у себя в офисе, – сказала я.

Он рассмеялся, и звук отдался во мне эхом, мурашками пробежал по спине, заставил сжаться то, что внизу. Я отстранилась от него, закрыла метафизическую связь, чтобы меня не слишком засосало это состояние. А потом постаралась думать о другом, о чем-нибудь совсем другом. Если бы я разбиралась в бейсболе, я бы о нем и стала думать, но это не мой спорт. Жан-Клод сам на сцене не раздевается, но он питается сексуальной энергией публики. В ином веке его назвали бы инкубом, демоном, который питается похотью. Эта мысль чуть не вернула меня к нему, но я велела себе: «Думай о юридических вопросах, о законе». О чем-нибудь. В нашем веке ему достаточно было только повесить на видном месте предупреждение: «Внимание! Вампирские силы являются частью представления. Исключения не делаются. Входя в клуб, вы тем самым даете разрешение законно применять вампирские силы к себе и ко всем, кто вас сопровождает».

Новые законы, которые способствовали легализации вампиров, запретили не все, что вампиры могут делать. Нельзя подчинять себе разум один на один, а массовый гипноз – пожалуйста, поскольку подчинение не слишком глубокое и не полное. Один на один – это значит, что вампир может вызвать человека к своему ложу, заставить его к себе прийти. Массовый гипноз такой возможности не предоставляет – по крайней мере так гласит теория. Вампир не имеет права пить кровь, не получив сперва позволения донора. Не разрешается использовать вампирские силы, чтобы добиться секса. Кроме того, закон требует извещать людей там, где бизнесом занимаются вампиры, а во всем остальном он – закон – весьма туманен. Последнее «ни-ни» насчет запрета вампирских сил для секса только в прошлом году добавили. С точки зрения закона силы вампиров приравниваются к наркотику «изнасилования на свидании». Разница в том, что вампир, обвиненный в их использовании, приговаривается к смерти, а не к тюрьме, и без суда, так что насчет двойных стандартов Малькольм на сто процентов прав. По закону вампиры считаются гражданами, но у них нет тех прав, что есть у прочих граждан США. Конечно, большинство других граждан не сможет вырвать прутья железной решетки из стены и с помощью управления чужим разумом стереть человеку память. Держать вампиров в тюрьме было сочтено опасным после нескольких кровавых и очень грязных побегов.

Так и придумали мою работу ликвидатора вампиров. Нет, я не хочу сказать, что эта работа досталась мне первой – это не так. Первыми ликвидаторами были люди, убивавшие вампиров еще в те времена, когда вампиры были вне закона, и их можно было убивать на месте без всяких юридических проблем. Правительству пришлось отобрать мандаты у тех, кто так и не допер: перед тем, как кого-нибудь убивать, нужно обзавестись ордером. Одного из старомодных охотников на вампиров пришлось даже упрятать за решетку. И через пять лет после того он еще за решеткой оставался. После этого до остальных дошло.

Я еще застала конец старой школы, но почти все убитые вампиры у меня были прикрыты всеми нужными документами.

Я посмотрела на часы. Еще есть время заехать домой, переодеться для свидания, взять Натэниела и успеть в кино.

Телефон зазвонил, я вздрогнула. Нервы – надо же?

– Алло?

С вопросительной интонацией.

– Что случилось, ma petite?

Этот шелковый голос даже по телефону действовал как рука, гладящая кожу. На этот раз не сексуально, а успокаивающе. Он почувствовал, что я нервничаю – тогда, питая ardeur, он не заметил.

– Ко мне приходил Малькольм.

– Насчет клятвы кровью?

– И да, и нет.

– В чем да и в чем нет, ma petite?

Я ему передала слова Малькольма. Где-то в середине разговора он прервал нашу метафизическую связь, заглушил ее прочно и так туго, что я от него ничего не чувствовала. Мы могли смотреть одни и те же сны, но если закрывались достаточно плотно щитами, то могли и отключить друг друга. Правда, это требовало труда, и последнее время мы такое делали не часто. Молчание, когда я закончила говорить, было таким оглушительным, что я спросила:

– Ты здесь, Жан-Клод? Я даже дыхания твоего не слышу.

– Мне нет необходимости дышать, ma petite, как ты хорошо знаешь.

– Это просто пословица.

Он вздохнул, и у меня по коже пробежала дрожь – на этот раз он звучал очень сексуально. Он мог действовать на меня своей силой – и все равно закрываться, как дьявол. Я вот, когда так глухо закроюсь, отрезаю себя от своих способностей.

– Прекрати, не надо меня отвлекать голосом. О чем это Малькольм не может говорить без того, чтобы его убили?

– Тебе не понравится мой ответ, ma petite.

– Ты скажи, а решать я буду.

– Не могу. Я под той же клятвой, что и Малькольм, что и все вампиры, где бы они ни были.

– Все вампиры?

– Oui.

– Да кто мог бы – или что могло бы – вынудить вас всех к подобной клятве? – Я задумалась над своим вопросом и тут же нашла ответ. – Конечно, совет вампиров. Который правит всеми вами.

– Oui.

– И ты мне не станешь говорить ничего о том, что происходит?

– Я не могу, ma petite.

– Что ж, это чертовски досадно.

– Ты понятия не имеешь, как это досадно, ma petite.

– Я твой слуга-человек. Это не посвящает меня во все твои тайны?

– Да, но это не моя тайна.

– Что значит – не твоя.

– Это значит, ma petite, что я не могу обсуждать ее с тобой, если не получу специального разрешения.

– А как ты его получишь?

– Не дай бог, чтобы я когда-нибудь мог тебе ответить на этот вопрос.

– А это что значит?

– Это значит вот что: если я буду в состоянии с тобой об этом говорить открыто, значит, к нам обратились. А это будет очень нехорошо, если к нам обратится это.

– Это? Это какой-то предмет, а не личность?

– Я ничего больше не скажу.

Я знала, что могла бы нажать на его щиты, иногда они давали трещину. Сейчас я об этом подумала, и он будто прочел мои мысли – а может, и не «будто».

– Пожалуйста, ma petite, не надо на меня давить.

– Насколько это плохо?

– Достаточно плохо, но думаю, что это не наше «плохо». Я думаю, Малькольм будет отвечать за свои преступления перед вампирской юстицией, будем мы что-то делать или нет.

– Так что, эта личность, или это явление, охотится за Малькольмом?

– Вероятно. Этот легальный статус – вещь очень новая. Мне известно, что некоторые старейшие вампирские политики им очень озадачены. Возможно, некоторые решили воспользоваться им в своих интересах.

– У меня два месяца назад был случай, когда один вампир подставил другого, пытался повесить на него убийство. Я не хочу убивать ни в чем не виновного.

– Можно ли о каком бы то ни было вампире такое сказать?

– Жан-Клод, не вешай мне на уши этот расистский фундаментализм.

– Мы чудовища, ma petite. Ты знаешь, что я искренне так считаю.

– Да, но ты не хочешь возвращения к недобрым старым дням, когда на вас круглый год был сезон охоты.

– Нет, этого я не хочу.

Какой-то подтекст угадывался за сухим тоном его голоса.

– Ты очень плотно экранируешься, я не ощущаю твоих чувств. Так плотно ты экранируешься только когда боишься. Боишься всерьез.

– Я боюсь, что ты возьмешь из моего разума то, о чем мне запрещено тебе сообщать. Для нас не существует способа «обдурить», выражаясь твоим термином, это правило. Если ты даже прочтешь эту тайну у меня в мыслях, случайно, это может послужить основанием для казни нас обоих.

– Да что же это за тайна такая?

– Я уже рассказал все что мог.

– Мне сегодня приходить ночевать в «Цирк Проклятых»? Будем ставить фургоны в круг?

Он помолчал, потом ответил:

– Нет, не надо.

– Ты не слишком уверен.

– Я думаю, что очень было бы нехорошо, если бы ты сегодня спала со мной, ma petite. Секс и сны – в это время убираются щиты, и ты можешь узнать то, что узнавать никак не должна.

– Ты хочешь сказать, что мы не увидимся, пока не решится этот вопрос?

– Увидимся, ma petite, но не сегодня. Я обдумаю нашу ситуацию и к завтрашнему вечеру выберу для нас образ действий.

– Образ действий? А каковы возможности?

– Я не решаюсь говорить.

– Нет уж, черт возьми, Жан-Клод, говори!

Я слегка разозлилась. Но под ложечкой у меня свернулся ком не от злости – от страха.

– Если все обойдется, ты никогда его не узнаешь, этого секрета.

– Но это нечто такое, что совет мог послать убить Малькольма и уничтожить его церковь?

– Я не могу ответить на твои вопросы.

– Не хочешь.

– Нет, ma petite, не могу. Тебе не приходило в голову, что это может быть заговор наших врагов с целью дать им перед вампирским законом повод нас уничтожить?

Вдруг мне стало холодно.

– Нет, я об этом не подумала.

– Подумай теперь, ma petite.

– Ты хочешь сказать, они кого-то прислали, чтобы – если ты мне об этом скажешь, – он, оно или они могли бы нас убить. Ты думаешь, что в совете кто-то поставил на нашу тесную метафизическую связь, которая не даст тебе сохранить от меня что-либо в секрете. А если я его узнаю, то убьют тогда не только Малькольма, но и нас тоже.

– Разумная мысль, ma petite.

– Очень извилистая и коварная мысль.

– Вампиры очень любят мыслить извилисто, ma petite. А насчет коварной – они скорее назвали бы ее остроумной.

– Пусть называют как хотят. А по-моему, так поступают трусы.

– О нет, ma petite. Совсем нам не надо, чтобы кто-нибудь из членов совета посвятил нам все свое внимание в форме вызова мне. Это было бы очень, очень нехорошо.

– Так что? Я сегодня иду на свидание с Натэниелом и делаю вид, что этого разговора не было?

– Нечто вроде этого, ma petite.

– Я не могу притвориться, будто не знаю о прибытии в город кого-то большого и страшного.

– Если эта сущность не охотится за нами, скажи спасибо и не копайся в этом. Я тебя умоляю, Анита, ради всех, кого ты любишь: не ищи ответа на эту загадку.

Он назвал меня настоящим именем, а это всегда плохой признак.

– Я не могу просто притвориться, будто ничего не происходит, Жан-Клод. Ты меня даже не попросишь быть осторожнее обычного?

– Ты всегда осторожна, ma petite. Я никогда не боюсь, что какая-нибудь пакость тебя застанет врасплох. Одна из граней твоего очарования для меня – что ты способна сама о себе позаботиться.

– Даже против того, что способно так напугать и тебя, и Малькольма?

– Я тебе доверяю, ma petite. Доверяешь ли ты мне?

Вопрос был непростой, но я все же сказала:

– Да.

– Ответ неуверенно прозвучал почему-то.

– Я тебе доверяю, но… Я не люблю секретов, и я не доверяю совету. И у меня ордер на ликвидацию вампира, который скорее всего невиновен. А завтра придет еще один ордер. Оба вампира – члены Церкви Вечной Жизни. Пусть я не согласна с философией Малькольма, но его последователи обычно от убийств держатся подальше. Если я на этой неделе получу третий ордер на прихожанина Малькольма, значит, это подстава. Писаный закон, Жан-Клод, мне тут очень мало оставляет простора для виляния.

– На самом деле простора для виляния у тебя очень много, ma petite.

– Много-то много, но если я не выполню ордер в отведенные сроки, меня могут попросить к ответу. Я теперь федеральный маршал, и меня запросто можно вызвать на ковер и потребовать объяснений.

– Такое уже делали с новыми федеральными маршалами?

– Пока не было. Но если у меня на руках будет ордер, а убийства с тем же почерком будут продолжаться, мне нужно будет суметь объяснить, почему я не убила Салли Хантер. Полиция – любое полицейское ведомство – не удовлетворится объяснением «это секрет».

– Сколько уже погибло человек?

– По одной жертве на ордер, но если я буду медлить с выполнением, то этот неведомый убийца – не станет ли убивать еще, чтобы заставить меня действовать?

– Возможно.

– Возможно, – повторила я.

– Oui.

– Ты знаешь, это очень быстро может стать невыносимо.

– В прошлом ты использовала свою свободу действий, чтобы отменять ордера. Ты спасла нашего Эвери.

– Он не «наш» Эвери.

– Он был бы твой, если ты ему позволила.

В его голосе слышался едва-едва заметный интонационный подтекст.

– Ты ревнуешь к Эвери Сибруку? Он же всего только два года как мертв.

– Не ревную в том смысле, который ты имеешь в виду.

– А в каком?

– Это мою кровь он пил, когда приносил мне клятву, ma petite, но не на меня он смотрит. Я считаюсь его мастером, но если бы мы отдали ему противоположные приказы, не уверен, что выиграл бы это соревнование.

– Ты хочешь сказать, что я его держу сильнее, чем ты?

– Я хочу сказать, что такая возможность есть.

Настал мой черед помолчать. Я – некромант, не просто аниматор зомби, но настоящий, истинный некромант. И могу я гораздо больше, чем просто управлять зомби. Мы еще только пытаемся выяснить, насколько больше.

– Малькольм сказал, что уже не знает, кто из нас с тобой чья жертва.

– У него бывают дурацкие идеи, но это не значит, что он дурак.

– Кажется, я это понимаю.

– Тогда я буду говорить прямо. Езжай на свое свидание с Натэниелом, празднуйте вашу почти-годовщину. Это не наша война – пока что. Может быть, и не будет нашей. Не сделай ее нашей, иначе это может быть гибель всех, кого мы любим.

– Ну, спасибо! После этого жизнерадостного напутствия мне как нечего делать будет сидеть в кино и радоваться картине.

Честно говоря, у меня вообще была какая-то дурацкая неловкость по поводу этого свидания. Натэниел хотел отпраздновать нашу годовщину. Беда была в том, что мы не могли договориться, когда именно наши отношения сменились с дружеских на более чем дружеские. Поэтому мы просто выбрали дату и назвали ее почти-годовщиной. Если бы я не так смущалась, я бы выбрала датой годовщину первого нашего сношения. Но я просто не могла придумать, как объяснить эту дату друзьям.

Жан-Клод вздохнул, и на этот раз без всякой сексуальности, просто с досадой, как мне показалось.

– Я хотел, чтобы эта ваша почти-годовщина прошла хорошо, ma petite. Не только ради тебя и Натэниела, но раз он сумел преодолеть твою неприязнь к романтике, быть может, и остальным тоже выпал бы шанс отметить с тобой памятные даты.

– И какую же дату выбрал бы ты для нас? – спросила я полным язвительности голосом.

– Первую ночь нашей любви, потому что тогда ты по-настоящему позволила себе меня любить.

– Черт побери, ты заранее придумал.

– Почему тебя так раздражают сантименты, ma petite?

Хотела бы я ему ответить, но не могла. Честно говоря, даже и не знала.

– Не знаю, и извини, что от меня такой геморрой. И прости, что не даю тебе и другим ребятам выполнять все романтические жесты, которые вам хочется. Прости, что так тяжело меня любить.

– Вот теперь ты к себе слишком сурова.

– Я злюсь, мне страшно, мне обломили кайф, и я не хочу с тобой ругаться, потому что твоей вины в этом нет. Но сейчас после твоих слов я чувствую, что не могу отменить сегодня свидание с Натэниелом. – Я сама услышала свои слова и поняла их. – Ах ты сукин ты сын, ты же нарочно! Ты меня подтолкнул к тому, чтобы я свидание не отменяла!

– Возможно, но ты его первая настоящая подруга, а ему двадцать. Для него это очень важно – сегодняшнее свидание.

– Оно у него со мной, а не с тобой.

– Oui, но если мужчины твоей жизни счастливы, то сама ты тоже счастливее, а это облегчает мне жизнь.

– Ах ты гад ползучий! – Я не могла не засмеяться.

– И я не лгал, ma petite. Я был бы очень рад вместе с тобой отмечать раз в год ту ночь, когда ты пришла ко мне. Если твоя первая попытка скромно отметить памятную дату не удастся, то более серьезные романтические жесты тоже не пойдут. А я хочу, чтобы они были.

Я вздохнула, прислонилась головой к телефонной трубке. Слышно было, как он переспрашивает:

– Ma petite, ma petite, ты здесь?

Я приложила трубку к уху.

– Я здесь, не слишком довольная, но я здесь. Поехать я поеду, но у меня уже не будет времени переодеться.

– Уверен, что Натэниел не будет огорчен, если ты не оденешься определенным образом, лишь бы ты приехала на эту почти-годовщину.

– И это говорит мужчина, который меня вообще одевает как идола!

– Не так часто, как мне хотелось бы. – Я не успела придумать ответа, как услышала: – Je t’aime, – и щелчок. Сказал по-французски «Я тебя люблю» – и прервал разговор в приятных обстоятельствах.

3

Я уже домой заехать не успевала, так что позвонила Натэниелу и договорились встретиться прямо в кинотеатре. В его голосе не было ни упрека, ни недовольства. Насколько я понимаю, жаловаться он боялся – как бы я не воспользовалась этим как предлогом вообще всю нашу почти-годовщину отменить. И, наверное, был прав. Я встречаюсь сейчас, по самому скромному счету, с шестью мужчинами. При таком количестве кавалеров в годовщинах появляется что-то лицемерное. Я в том смысле, что годовщины отмечаешь с тем, с кем у тебя совсем особые отношения, не то что с другими. Я еще никак не могу подавить в себе стыдливый дискомфорт из-за того, что мужчин у меня столько. Все еще не могу избавиться от мысли, что при шести любовниках трудно кого-то из них выбрать особенно дорогого, а что все они могут быть особенно дорогими, – такая мысль пока что не совсем укладывается в голове. И когда я одна, без них без всех, и их не вижу, и метафизической связи у меня в этот момент нет, вот тогда мне бывает неуютно, и чувствую я себя дурой. И сейчас тоже чувствовала себя дурой, в этот момент, видя в дверях Натэниела, который меня ждал.

Сейчас у него был рост пять футов шесть с половиной дюймов – прибавил полдюйма за последний месяц. В двадцать лет – весной будет двадцать один – плечи стали шире, как бывает обычно у мужчин в чуть более раннем возрасте. При входе в клуб сейчас чаще спрашивали документ у меня, а не у него, что меня раздражало, а ему было приятно. Но не из-за его роста я остановилась и уставилась на него.

Был вечер пятницы, бурлила вокруг людская толпа, а я даже забыла, что в городе появился кто-то, кто напугал и Жан-Клода, и Малькольма. Да, Жан-Клод сказал мне, что нам ничего не грозит, но все-таки не в моих привычках быть в толпе беспечной.

Натэниел был одет в кожаное пальто и шляпу ему под стать. Этот убор скрывал – и все же как-то подчеркивал заключенное в нем тело. Будто одновременно и делал незаметным, и привлекал внимание. Шляпу Натэниел добавил к своей зимней одежде, потому что без нее его несколько раз узнавали. Посетительницы «Запретного плода» кидались к своему любимому Брэндону – это его сценический псевдоним. Но когда мы закрыли волосы, такого уже не случалось.

Волосы эти он убрал в тугую косу, и они выглядели, будто прилично и стандартно подстриженные. Но это была иллюзия – они у него до щиколоток. Очень непрактично, но боже ты мой, как красиво!

Но не это «боже, как красиво!» заставило меня остановиться. Дело в том, что в этом новом пальто и шляпе, с убранными волосами, он выглядел как взрослый. Он на семь лет меня моложе, и когда он начал светиться на моем радаре, я даже почувствовала себя совратительницей малолетних. Очень я старалась не включить его в число своих бойфрендов, но не получилось. Сейчас я увидела его вдруг со стороны, и до меня дошло, что никто его не счел бы ребенком, кроме меня. Сейчас, здесь, как гламурный вариант сыщика Сэма Спейда, он выглядел не на двадцать, а прилично старше двадцати одного.

Кто-то на меня натолкнулся, и я вздрогнула – блин, до чего же беспечно! Я пошла дальше. На мне было мое черное кожаное пальто, но без шляпы – их я не ношу, если нет сильного мороза. А сейчас, всего где-то за месяц до Рождества, его еще не было. Такая у нас зима в Сент-Луисе: то мороз, то под пятьдесят^[1] на следующий день.

Пальто у меня было расстегнуто, держалось только на застегнутом ремне. Так было холоднее, зато легче достать пистолет. Ходить зимой с оружием – много приходится решать подобных вопросов.

Он меня заметил раньше, чем я вошла в наружные двери. Улыбнулся он мне так, что все его лицо засветилось – так он обрадовался. Я бы и стала брюзжать по этому поводу, кабы не то, что мне приходилось всеми силами давить такую же улыбку. Один из других моих бойфрендов сказал как-то, что я терпеть не могу быть влюбленной, – и был прав. Всегда такой дурой себя чувствую, такой дурой, что это уже клинический случай, явная неполноценность. Ага, амурная. Это как умственно ограниченные.

Лицо под шляпой было слишком привлекательным, чтобы назвать его симпатичным. Нет, он был красив – в полном смысле этого слова. И каков бы у него ни был рост, какие бы он ни накачал мышцы, это уже не изменится. Но лицо его не было тонким, как у Жан-Клода или у Мики, слишком крепкая в нем была костная структура, слишком широкие скулы. Что-то было в этой красоте мужское – не могу прямо так указать, но никогда, глядя на него, не увидеть было в нем женственности – только мужественность. Это за последние месяцы он так изменился, и я просто не заметила перемену, или же он всегда такой был, а я настолько была предубеждена, что не увидела: у него куда более мужественное лицо, чем у Жан-Клода или Мики? А может быть я все еще приравниваю силу и взрослость к мужественности? Ну уж нет, только не я.

У него улыбка несколько поугасла:

– Что-нибудь случилось?

Я улыбнулась и обняла его.

– Просто задумалась, достаточно ли я уделяю тебе внимания.

Он обнял меня в ответ, но будто не от всей души, чуть отодвинул от себя, чтобы заглянуть в лицо.

– А почему ты об этом задумалась?

Наконец я себе позволила посмотреть ему в глаза. Сегодня он меня так отвлекает, что я избегала его взгляда, будто он – вампир, а я – туристка какая-нибудь. Глаза у него – истинный и настоящий цвет сирени. Но дело даже не в цвете: они огромные, красивые и придают его лицу ту законченность, от которой сердце замирает. Слишком красивый. Просто он слишком красивый.

Он коснулся моего лица:

– Анита, в чем дело?

Я покачала головой:

– Не знаю.

Я и в самом деле не знала. Меня тянуло к Натэниелу, но избыточно как-то. Я отвернулась, чтобы не смотреть ему прямо в лицо. Да что за фигня сегодня со мной творится?

Он попытался притянуть меня в поцелуе, и я отодвинулась. От поцелуя я сейчас просто расклеюсь.

Он опустил руки, и в его голосе появились первые нотки злости. Чтобы Натэниел разозлился – это многое нужно.

– Это всего лишь кино, Анита. Я даже секса не просил, только в кино сходить.

Я подняла к нему взгляд:

– Я бы предпочла домой – и секс.

– Отчего я и просил кино.

– Что? – наморщила я лоб, не понимая.

– Тебя смущает, что тебя видят со мной?

– Нет. – Я позволила себе выразить неприятное недоумение по поводу того, что он задал подобный вопрос.

А лицо у него было серьезное, уязвленное – вот-вот он рассердится.

– Так в чем же дело? Ты меня даже не поцеловала.

Я попыталась объяснить:

– Я на минуту забыла обо всем, кроме тебя.

Он улыбнулся, но до глаз улыбка не дошла.

– И это так плохо?

– В моей профессии – да.

Я смотрела, как он пытается понять. Он красив, но я могла сейчас смотреть на него без идиотской мины. Придвинулась поближе, ощутила запах нового кожаного пальто. И обняла Натэниела, а он после секундной паузы обнял меня в ответ, и я зарылась лицом в кожу пальто и в него. Сладкий, чистый аромат – а под ним угадывается запах ванили. Я теперь знала, что это не только он, что частично этот сладкий запах создается шампунями и одеколоном, но эти ароматы никогда не ощущались такой соблазнительной ванилью на чьей-нибудь другой коже. Таинственный фокус кожной химии, изменяющей аромат по-настоящему хороших духов.

– Нужно пойти сесть, – шепнул он мне в волосы.

Я отодвинулась, снова хмурясь, встряхнула головой. Мысли прояснились, но не совсем. Тогда я полезла в карман пальто за бархатной сумочкой, открыла ее и вытащила, покопавшись, крестик. Он себе лежал на ладони, серебряный и спокойный. Я наполовину ждала, что он засветится, покажет, что какой-то вампир на меня хочет воздействовать. Но он лежал без малейших признаков жизни.

– Что случилось, Анита? – Теперь у Натэниела был встревоженный вид.

– Кажется, кто-то на меня воздействует.

– Крест не показывает.

– Натэниел, ты неотразим, но настолько забываться на людях – совсем не в моем характере.

– Ты думаешь, это опять Дорогая Мамочка?

Так я прозвала главу совета вампиров, создательницу всей вампирской культуры. В прошлый раз, когда она на меня обратила внимание, крест мне прожег ладонь, и вынимать его пришлось доктору. На ладони навечно остался шрам. До сих пор крест у меня в сумочке или под кроватью не давал ей приблизиться.

– Не знаю, быть может.

– Не так уж много есть вампиров, которые могут пройти через твои парапсихические щиты, – напомнил он.

Я надела цепочку на шею – серебро блеснуло на шелковом свитере.

– Ты уверена, что между тобой и серебром достаточно ткани?

– Нет, но я не думаю, что это Мамуля.

Он вздохнул и попытался убрать с лица хмурую озабоченность.

– Ты думаешь, в кино лучше не ходить?

– Нет, Жан-Клод сказал, что сегодня нам ничего не грозит.

– О’кей, – согласился Натэниел, – только мне не нравится, как ты это сказала. Объясни, что сейчас происходит?

– Пойдем сядем, и я тебе расскажу, что знаю. Хотя это и немного.

Мы нашли два места в заднем ряду, так что за спиной у меня была стена, и мне был виден весь кинотеатр. Это не потому, что я вдруг стала параноидально осторожна – нет, не больше обычного. Я всегда, если есть возможность, сажусь в заднем ряду.

Пока шли анонсы, я ему рассказала все, что знала – как я и сказала, это было немного.

– И это все, что Жан-Клод тебе сказал?

– Ага.

– Что-то слишком таинственно.

– Не то слово.

Началась музыка, свет постепенно погас, и убейте меня на месте, если я помнила, как называется фильм, который мы решили посмотреть. Спрашивать Натэниела я не стала – во-первых, это могло ранить его чувства, а во-вторых, сейчас я сама все узнаю.

4

Через три часа с копейками я уже знала, что смотрели мы новую версию «Кинг-Конга». Натэниелу кино понравилось больше, чем мне. Спецэффекты были потрясающие, но я готова была принять смерть обезьяны куда раньше, чем она на самом деле состоялась. Очень с моей стороны нехорошо, тем более что местами фильм был замечательный. Крест у меня ни разу не засветился, и я не была заворожена Натэниелом более обычного. Обычного – это когда сидишь в кино вдвоем, в темноте, на местах для поцелуев, это приятно и забавно, но самообладания не теряешь. Я было подумала дать рукам волю, и с кем-нибудь другим из мужчин моей жизни, может быть, и поступила бы так, но у Натэниела куда меньше внутренних запретов, чем у прочих. Я могла случайно запустить процесс, который мне не захотелось бы заканчивать прямо в кинотеатре. К тому же невозможно одновременно смотреть кино и тискать бойфренда. Я, по крайней мере, так не умею.

Вот что мне после такого длинного кино надо, так это забежать в туалет. Кто бы решил мне такую загадку: почему в мужской никогда нет очереди, а в женский – не бывает такого, чтобы не было? Отстояв, сколько пришлось, я все-таки попала в кабинку. Хорошо хоть там чисто было.

Шум остался снаружи, я была одна. Черт, долгая вышла очередь.

Я натянула и застегнула все, как было. Вот что я люблю в наплечной кобуре вместо набедренной – не рискуешь утопить пистолет в унитазе. Внутренняя брючная кобура, которая не цепляется за ремень, наиболее в этом смысле ненадежна. Пистолеты, в отличие от пейджеров, не плавают, а тонут.

Я расправила чулки, радуясь, что не надо больше возиться с колготками – чулки с подвязками в этом смысле куда удобнее.

Я распахнула дверь кабинки – в туалете никого не было. Когда я пошла к умывальникам, увидела на одном из них коробку. А на ней большими печатными буквами надпись: «Анита».

Вот же паразит маленький! Как смог Натэниел сюда пробраться и оставить подарок? Поймали бы его в женском туалете – шуму было бы…

Я вымыла руки, высушила их и открыла коробку. Пришлось разворачивать слои белой упаковочной бумаги, а в них была маска. Белая, на все лицо от подбородка до лба, с прорезями для глаз. И совершенно ровного цвета – на меня смотрело пустое белое лицо. Зачем бы он мне такое покупал? Будь она кожаная и модного фасона, я бы предположила нечто занимательное на сексуальном фронте, но эта маска была не того типа. Конечно, я в масках того типа не эксперт, так что могла и ошибиться. Если так, то идея меня не привлекла. Я вообще маски не люблю, а с бондажем и подчинением у меня тоже отношения не очень. Тот факт, что меня саму в эту сторону слегка склоняет, не уменьшил моей неприязни, а напротив – даже увеличил ее за счет испуга. В других ненавидишь чаще всего то, чего боишься в себе.

Я попыталась сделать выражение лица между бесстрастным и довольным, и вышла, держа коробку в руках. Натэниел ждал у противоположной стены, держа мое и свое пальто и свою шляпу – в помещении в шляпе было бы жарко. Он улыбнулся, когда увидел меня, и направился ко мне:

– Кто-то это оставил в туалете?

Я показала ему, что на коробке мое имя.

– Я думала, ты хочешь сделать мне сюрприз.

– Ты не любишь сюрпризов.

У меня участился пульс – не сильно, но все же, и я встала так, чтобы у меня за спиной была стена. Вдруг я стала рассматривать публику, пристально рассматривать, но вид у всех был совершенно безобидный – по крайней мере не виноватый. Парочки, держащиеся за руки, семьи с детишками – нормальнее не придумаешь.

– Что там внутри? – спросил Натэниел.

– Маска, – ответила я шепотом.

– Можно посмотреть?

Я кивнула.

Он снял крышку и бумагу, пока я разглядывала довольных кинозрителей, выискивая злонамеренных. Одна пара смотрела на нас слишком пристально, но по причинам скорее всего иным.

– Такой вид, будто кто-то начал маску и не закончил, – сказал он.

– Да, слишком пустая.

– И зачем кто-то стал бы тебе такое дарить?

– Ты видел, чтобы кто-нибудь это вносил?

– Коробка большая, Анита. Я бы заметил.

– А не заходила ли какая-нибудь женщина с сумкой больше обычного?

– Не настолько, чтобы такую коробку спрятать.

– Натэниел, ты здесь стоял. Ты не мог не видеть.

Мы переглянулись.

– Но я не видел.

– Блин, – сказала я тихо и с большим чувством.

– Кто-то пытался воздействовать на тебя. Теперь воздействовали на меня, чтобы войти в туалет незаметно.

– Ты что-нибудь почувствовал? – спросила я.

Он подумал, потом покачал головой:

– Ничего.

– Блин еще раз.

– Позвони Жан-Клоду, – сказал он. – Прямо сейчас.

Я кивнула и дала ему подержать коробку, чтобы позвонить с сотового. Пока я ждала, чтобы Жан-Клод снял трубку, Натэниел завернул маску обратно. На этот раз Жан-Клод снял трубку сам.

– Мне сделали подарок, – сказала я.

– И что же тебе купил наш пушистый котенок? – спросил он, совершенно не обидевшись, что я не поздоровалась.

– Это не от Натэниела.

– Говорить загадками – это не твоя манера, ma petite.

– А ты спроси меня, что за подарок.

– Что за подарок? – спросил он, переходя на непроницаемый тон, которым так хорошо владел.

– Маска.

– Какого цвета?

– Кажется, ты совсем не удивлен?

– Какого она цвета, ma petite?

– Какая разница?

– Есть разница.

– Ну, белого, а что?

Он выдохнул – я даже не знала, что он задержал дыхание, – и несколько минут тихо и горячо говорил по-французски, пока я наконец не смогла его успокоить настолько, чтобы он говорил со мной по-английски.

– Это новость и хорошая, и плохая, ma petite. Белая – значит, они здесь, чтобы наблюдать за нами, а не вредить нам.

Я сдвинулась так, чтобы прикрыть рот рукой. Мне хотелось присматривать за проходящей мимо публикой, но совершенно не надо было, чтобы кто-нибудь подслушал разговор, обещавший быть непростым. И выходить наружу я тоже не хотела, пока не пойму, в насколько серьезной опасности мы находимся. Толпа в таком случае – и недостаток, и преимущество. Как правило, злодеи не любят начинать заварушку в толпе.

– А какой цвет означал бы вред? – спросила я.

– Красный.

– О’кей. А кто такие «они», поскольку, как я понимаю, это все значит, что на нас вышла эта самая тайна, кто она там есть?

– Ты права.

– Так кто это такие, эти они? И за каким хреном эти комедии плаща и кинжала с маской? Можно ж письменно или по телефону?

– Я не могу точно сказать. Маску полагалось бы прислать мне, как мастеру города.

– А зачем тогда мне ее посылать?

– Не знаю, ma petite.

Голос у него был сердитый, а обычно его рассердить очень непросто.

– Ты боишься.

– Да. И очень.

– Кажется, нам придется все-таки сегодня ехать в «Цирк».

– Извинись перед Натэниелом за испорченное свидание, но oui, тебе действительно придется сюда ехать. Очень многое нам нужно обсудить.

– Кто это такие, Жан-Клод?

– Название тебе ничего не скажет.

– Все равно скажи.

– Арлекин. Это Арлекин.

– Арлекин? Французский клоун такой?

– Ничего столь веселого, ma petite. Приезжай, я тебе объясню.

– Насколько серьезна сейчас опасность?

Та самая пара продолжала на нас смотреть. Женщина ткнула мужчину локтем, он покачал головой.

– Белая – значит, они только наблюдают. Если нам очень, очень повезет, других контактов не будет. За нами понаблюдают и уедут.

– А тогда зачем нам вообще об этом говорить?

– Потому что таков наш закон. Они могут проехать чью-то территорию, или гнаться за кем-то через эту территорию – совсем как ты гоняешься за плохими вампирами через границы штатов, но если они должны пробыть где-то больше нескольких ночей подряд, то по закону они обязаны связаться с мастером города.

– Так что, быть может, все дело в Малькольме и его церкви?

– Быть может.

– Но ты в это не веришь.

– Слишком это было бы просто, ma petite. А с Арлекином ничего не бывает просто.

– Что собой представляет этот Арлекин?

– Из всех вампирских институтов этот наиболее близок к полиции. Но кроме того, это еще и шпионы и наемные убийцы. Когда мастер Лондона сошел с ума, ликвидировали его именно сотрудники Арлекина.

– Элинор и другие вампиры такого не говорили.

– Потому что не имели права.

– Ты хочешь сказать, что если бы они сообщили кому-нибудь, кто убил их мастера, их бы самих убили?

– Да.

– Но это же идиотизм. Они же все это знают!

– Между собой – oui, но для чужих – нет. И когда Арлекин покидает город, секретность вновь начинает действовать.

– То есть сейчас мы можем о нем говорить, но когда все его работники покинут город, о нем запрещено будет даже упоминать?

– Oui.

– Идиотизм.

– Закон.

– Говорила я тебе недавно, что среди вампирских законов есть дурацкие?

– В такой формулировке – никогда.

– Ну так сейчас говорю.

– Езжай домой, ma petite, а еще лучше – приезжай в «Запретный плод». Я тебе больше расскажу об истории Арлекина, когда ты будешь со мной и в безопасности. То есть мы должны быть в безопасности, маска белая. И нам полагается себя вести так, будто все в порядке. Поэтому мне придется доработать эту ночь.

– Ты напитал ardeur, и работу на эту ночь закончил.

– Мне еще нужно руководить представлением и выдавать голос в микрофон.

– Ладно, мы приедем.

– Они идут сюда, – шепнул Натэниел.

Я обернулась – та самая пара, что глазела, теперь шла к нам. С виду ничего опасного, и определенно люди. Я шепнула в телефон:

– Сотрудники Арлекина – все вампиры?

– Насколько я знаю. А что?

– К нам идет пара человек, – ответила я.

– Приезжай, ma petite, и привези Натэниела.

– Я тебя люблю.

– И я тебя.

Он повесил трубку, и я могла теперь рассмотреть пару повнимательнее. Женщина – миниатюрная блондинка. Она хотела к нам подойти, и ей было неловко. Мужчине тоже было неловко – или неприятно.

– Ты Брэндон, – сказала она Натэниелу.

Он не стал отрицать, и я увидела, как вернулся его сценический облик. Он был рад ее видеть, все тревоги исчезли. Включился рабочий режим.

А у меня, пожалуй, нет. Как-то я не знаю, что полагается делать, если чужая женщина вдруг подходит и начинает восхищаться твоим бойфрендом.

– Но ведь вы тоже были на сцене, – повернулась она ко мне.

Меня, бывало, узнавали как Аниту Блейк, охотницу на вампиров и повелительницу зомби, но никогда – по тому единственному вечеру, когда я вышла на сцену «Запретного плода». Натэниел вместо чужой женщины из публики выбрал меня. Я согласилась, но второй раз меня не тянуло.

– Однажды, – кивнула я.

Натэниел рядом со мной напрягся – мне надо было просто сказать «да». Он забеспокоился, не стесняюсь ли я его, но зря. Мне не было неприятно, что он стриптизер, просто это не мое. Для этого во мне слишком мало эксгибиционизма.

– Я наконец-то уговорила Грега пойти со мной в клуб, и он тогда очень рад был, правда?

Она обернулась к своему мрачному бойфренду.

Он наконец-то кивнул, не глядя на меня. Точно смущается. Так что нас таких двое. Я на сцене ничего с себя не снимала, но все равно не люблю об этом вспоминать.

– Это так эротично было – то, что вы делали, – сказала она. – Так чувственно.

– Я так рад, что вам понравилось! – ответил Натэниел. – Я буду выступать завтра вечером.

Она просияла счастьем:

– Я знаю, я на сайте смотрела. Но о вашей подруге ничего там не было. Она повернулась ко мне: – Грег очень хотел бы знать, когда вы снова будете выступать. Правда, Грег?

Но смотрела она при этом на меня.

В голове у меня сразу сложился ответ: «Когда ад замерзнет». Что я сказала бы вслух, не знаю, потому что нас спас Натэниел:

– Вы помните, как уговаривали Грега прийти в клуб?

Она кивнула.

– А я должен был уговорить ее выйти на сцену.

– Правда? – удивилась она.

– Правда, – ответил Натэниел.

И наконец заговорил Грег:

– Это был ваш первый раз на сцене?

– Да. – Я думала, как выйти из этого разговора, чтобы это не было грубо. То есть я бы не против нагрубить, но Натэниел не стал бы. Для бизнеса плохо, да и вообще грубость – не его стихия.

– Не было впечатления, что у вас это первый раз.

И тут он на меня наконец посмотрел – таким взглядом, который у незнакомого мужчины видеть не хочется. Слишком много жару, слишком сексуально.

Я посмотрела на Натэниела, и взгляд мой говорил ясно: «Заканчивай этот разговор, а то я его закончу».

Натэниел понял этот взгляд – он достаточно хорошо его знал.

– Рад, что вам понравилось, надеюсь вас обоих завтра увидеть. Хорошего вам вечера.

И он двинулся уходить, я за ним. Грег придвинулся ближе:

– А вы завтра будете?

– Конечно! – улыбнулся Натэниел.

Он мотнул головой:

– Да не вы, она. Как ее зовут?

Я не собиралась называть ему свое имя. Вот не спрашивайте почему, но не собиралась. И снова на выручку пришел Натэниел:

– Ники.

Я глянула на него выразительно, но к паре стояла спиной, и они этого взгляда не увидели.

– Ники? – переспросил Грег.

Натэниел взял меня под руку и повел, балансируя коробкой в другой руке.

– Так ее зовут на сцене.

– Ники будет в клубе?

– Никогда, – ответила я и пошла быстрее.

Натэниел догнал меня. Когда его – то есть наши – фэны остались позади, у него на лице выразился ужас. Ужас перед грядущей ссорой.

5

Не настолько я разозлилась, чтобы не осматриваться на ходу в толпе, но все же пришлось злость в себе давить, чтобы видеть как следует. На самом деле неловкости было больше, чем злости, отчего грядущая ссора обещала быть еще сильнее: я терпеть не могу быть смущенной и стараюсь замаскировать смущение злостью. И тот факт, что я это знаю, никак не отменяет самого факта, что я это делаю. Просто я знаю, почему злюсь.

Я подождала, пока мы дошли до стоянки, и только там спросила:

– Ники? Что это еще за блядское имя?

– Первое, что вспомнилось, – ответил он.

Я отстранилась так резко, что он едва коробку не выронил:

– На сцену я больше никогда не выйду. Поэтому сценический псевдоним мне без надобности.

– Но ты же не хочешь, чтобы угадали твое настоящее имя?

Я нахмурилась:

– Часто бываю в новостях, рано или поздно они догадаются.

– Может быть, но если ты им дашь сценический псевдоним, они его запомнят, и будут считать тебя стриптизеркой, а не федеральным маршалом. Ты и без того дико смущаешься, что детектив Арнет нас тогда видела вместе на сцене.

– Ага. И все жду, что она расскажет всем полицейским, с которыми она и я вместе работаем.

– Но ведь не рассказала? – напомнил он.

Я кивнула.

– Она не может сказать, что видела тебя, не признавшись, что сама там была, и не говоря зачем, – сказал он.

– Копы вполне себе ходят по стриптизам, – возразила я.

– Но она не стриптиз пришла смотреть, она приходила ко мне.

Тут я остановилась. Повернулась. Уставилась:

– В смысле?

– Она пришла в клуб, когда тебя не было. Поскольку ты очень стараешься там не появляться, выбрать время ей было нетрудно. А не могли бы мы продолжить разговор в машине?

Верное замечание. Я открыла машину, мы сели.

– А где вторая машина?

– Мика меня подвез, и машина осталась у него, если понадобится. Я же знал, что ты меня отвезешь.

Тоже верно. Я включила мотор, чтобы запустить отопление – заметила наконец, что прохладно. До тех пор злость поддерживала во мне тепло, несмотря на распахнутое пальто.

– Так как это она приходила к тебе?

– Заплатила за приватный танец.

– Чего-чего сделала?

Детектив Джессика Арнет работает в Региональной Группе Расследования Противоестественных Событий, РГРПС. Это отдел местной полиции, с которым я работаю чаще всего. Я знаю, что она сильно западала на Натэниела, а я так тогда старалась не признаваться, что живу в одном доме со стриптизером, что слишком держала его в секрете. Пока не привела его как своего кавалера на одну свадьбу, где Арнет тоже была. Тайна вскрылась, Арнет на меня разозлилась, что я раньше ей не сказала. У нее было такое чувство, что я ей позволила выставлять себя дурой. Она не стала этого делать, но она впервые пришла в «Запретный плод» в тот единственный вечер, когда Натэниел вытащил меня на сцену. И сейчас она уверена, что я над Натэниелом извращенно издеваюсь. Ну, и правда – вытащите мужчину на сцену в цепях да огрейте его пару раз бичом, так все будут думать, что вы извращенка-садистка. Бич, конечно, был идеей Натэниела и Жан-Клода. Очевидно, входит в обычное шоу Натэниела. А что я потом сделала – так это было личное мое с ним. Я его пометила – укусила так, что кровь у него пошла прямо на сцене. Это был первый раз, когда я сознательно его вот так пометила – не потому что ardeur овладел мною, а потому что Натэниел это любит, а я ему обещала.

Арнет была уверена, что я – маркиза де Сад, а Натэниел – моя жертва. Пыталась я ей объяснить, что Натэниел бывает жертвой только тогда, когда сам хочет, но она не поверила. Я была убеждена, что она про меня расскажет другим копам, не жалея черной краски. Жить с двадцатилетним стриптизером, имеющим в детстве приводы за проституцию, и без того не сахар, но самой попасть на сцену, это… ну, нехорошо.

– И насколько же приватный танец она заказала?

– Ревнуешь? – осклабился он.

Я подумала и вынуждена была сказать:

– Кажется, да.

– Как это мило! – улыбнулся он.

– Ты отвечай про Арнет.

– Она хотела не танца. Она хотела разговора. – Он тоже секунду подумал и уточнил: – О’кей, хотела она танца, и очень, но ей слишком было неловко мне об этом говорить. Мы просто разговаривали.

– О чем?

– Она пыталась уговорить меня признаться, что ты надо мной сексуально извращаешься. Уговорить оставить тебя и спастись.

– Почему ты мне не сказал?

– Ты и так переживала, что Арнет расскажет Зебровски и другим копам о том, что видела. И ты была занята расследованием каких-то кровавых убийств. Я решил, что тебе не нужны лишние переживания, и справился сам.

– Она приходила еще?

Он покачал головой.

– В следующий раз скажи мне, ладно?

– Если хочешь.

– Хочу.

– Она не может про тебя рассказать – боится, как бы ты в ответ не рассказала, что она неровно дышит к твоему бойфренду-стриптизеру. Ей очень не хочется даже перед собой признать: в нашем представлении для нее самым худшим было, что оно ей понравилось.

– Вот уж не подозревала, что у Арнет такие наклонности.

– Она тоже не подозревала.

Я всмотрелась в его лицо. Увидела на нем намек.

– А ну-ка, скажи это вслух – то, что у тебя в глазах читается.

– Больше всего ненавидишь в других то, что не нравится тебе в себе.

– Хм.

– Что такое?

– Примерно то же самое я сегодня думала.

– О чем?

Я качнула головой – в смысле не важно.

– Ты правда думаешь, что Грег и его подружка, услышав мой «сценический псевдоним», не докопаются до связи его с Анитой Блейк?

– Уверен. Они считают тебя стриптизеркой с именем Ники, и этого им достаточно. Ничего они копать не будут.

– Знаешь, странно, но мне как-то не дает покоя: отчего Ники? Отчего именно это имя?

– А про него я знал, что я его не забуду.

– Не забудешь? Почему?

– Потому что я под ним выступал, когда снимался в порнухе.

– Чего? – заморгала я.

– Ники Брэндон – под этим именем я снимался в фильмах.

Я даже не моргнула, а прикрыла глаза – как когда глубоко задумываюсь или слишком поражена, чтобы думать.

– Ты мне дал свой псевдоним из порнографии?

– Половину псевдонима.

Я прямо не знала, что сказать. Лестно мне это или оскорбительно?

– Объявляю эту перебранку прекращенной до тех пор, пока не соображу, о чем именно мы ругаемся.

– Анита, поверь мне, это не перебранка.

– А чего ж я тогда злюсь?

– Давай подумаем. В городе какие-то нехорошие вампиры, на нас воздействующие. Ты терпеть не можешь, когда фанатки узнают стриптизера Брэндона, а сегодня еще и тебя узнали как выступавшую на сцене. Раз ты стесняешься моей работы, еще больше тебе будет неловко, если кто-нибудь подумает, будто ты можешь выступать в стриптизе.

– Я не стесняюсь твоей работы.

– Стесняешься.

Я двинула машину вперед:

– Нет, говорю!

– Тогда в следующий раз, представляя меня своим друзьям, не говори просто «танцовщик». Скажи «исполнитель экзотических танцев».

Я закрыла рот и стала сдавать задним ходом. Да, он прав, я бы так не сделала. И представляла бы его и дальше как танцовщика.

– Ты правда хочешь, чтобы я так тебя представляла?

– Нет, но хочу, чтобы ты не стыдилась того, что я делаю.

– Я не стыжусь ни тебя, ни твоей работы.

– Хорошо, как скажешь.

Но слышно было, что он просто уступает мне победу, а я не права и никакой победы нету. Вот когда он так делает, я терпеть не могу. Просто он вдруг в середине спора перестает спорить, не потому что проиграл, а просто больше не хочет. Ну как ссориться с человеком, который не хочет ссоры? Ответ простой: никак.

А хуже всего, что он был прав. Меня его работа смущала. Не должна была, но смущала. Подростком он был беспризорником, проституткой и наркоманом. С наркотиками он покончил уже четыре года назад. Из «жизни» он вышел, когда ему было шестнадцать. Снимался в порнофильмах, и я это знала, но не пережевывала. Это дело он бросил примерно тогда же, когда перестал зарабатывать проституцией, но тут у меня уверенности не было. Так я же и не спрашивала в открытую? Он – леопард-оборотень, а потому никакую болезнь, передающуюся половым путем, подхватить не может. Ликантропия убивает в теле хозяина любую инфекцию, храня его здоровье. А потому я могла делать вид, что у него не больше половых партнеров, чем мне хочется знать.

Я стояла у светофора напротив пекарни «Сент-Луис Бред компани», когда спросила:

– Хочешь услышать, что сказал мне Жан-Клод про маску?

– Если ты хочешь рассказать.

И голос у него был очень злой.

– Ты прости, но мне иногда бывает неловко говорить о твоей работе…

– Ну, зато ты хотя бы это признала.

Зажегся зеленый, я двинулась вперед. Снегу лежало два дюйма, а все уже забыли, как по нему ездить.

– Ты знаешь, я не люблю признавать, что мне неловко.

– Расскажи, что говорил Жан-Клод.

Я пересказала.

– Значит, они могли прибыть из-за Малькольма и его церкви?

– Могли.

– Мне удивительно, что ты не стала требовать по телефону более развернутых ответов.

– Я не знала, чего эта счастливая пара от нас хочет. Жан-Клод сказал, что опасность нам не грозит, так что я повесила трубку.

– Я не виноват, что они нас узнали.

– Тебя. Они узнали тебя.

– Хорошо, меня. – Он снова начинал злиться.

– Ой, прости, Натэниел. Прости, пожалуйста. Это было нечестно.

– Нет, ты права. Если бы не были вместе, они бы тебя не засекли.

– Меня не смущает показываться с тобой на публике.

– Ты терпеть не можешь, когда меня узнают фэны.

– Я вроде бы очень спокойно себя вела, когда та баба сунула тебе за ужином свой номер телефона – это когда мы с Микой и с тобой ездили.

– Она подождала, пока ты отошла в туалет.

– Мне от этого должно быть лучше?

Я свернула на Сорок Четвертое в сторону города.

– Она не хотела мешать нашему свиданию.

– Она решила, что вы с Микой – эскорт, а я плачу за вечер.

– В последний раз, когда она меня видела, Анита, я именно этим зарабатывал себе на жизнь.

– Знаю, знаю. Она передала тебе свой телефон, потому что хотела еще раз с тобой увидеться, а старый номер не отвечал. Ты прав, она поступила очень вежливо.

– Я ей сказал, что я на свидании, и она очень смутилась.

Я эту женщину хорошо помнила. Стройная, изящная и по возрасту Натэниелу в матери годится. С легкой руки Жан-Клода я в шмотках разбираюсь, и на ней они были очень дорогие. Украшения не броские, но очень со вкусом. Из тех женщин, которые возглавляют благотворительные балы и заседают в комитетах при художественных музеях. И она нанимала мужчин-проституток, которые ей в сыновья годятся.

– Наверное, как-то меня задело, что она не похожа была на женщину, которая…

– Нанимает себе эскорт, – договорил он за меня.

– Ага.

– Анита, у меня разные бывали клиенты.

– Догадываюсь.

– Ты об этом думала – или ты стараешься никогда об этом не думать?

– Второе.

– Анита, я не могу изменить свое прошлое.

– Я тебя и не просила.

– Но ты хочешь, чтобы я бросил стриптиз.

– Я такого не говорила.

– Но тебе неловко.

– Натэниел, бога ради, смени тему. Мне неловко, что сама на сцену вышла. Мне неловко, что на тебе кормилась на глазах у всех. – Я так вцепилась в руль, что пальцы заболели. – Когда я в тот вечер питала от тебя ardeur, я от всей публики напиталась. Не собиралась, но вышло так, что напиталась от их вожделения. Чувствовала, как нравится им это шоу, и питалась от этого их удовольствия.

– И ты смогла потом сутки не питаться.

– Жан-Клод взял мой ardeur и разделил его между вами.

– Да, но он думает, что смог это сделать отчасти и потому, что ты питалась от публики и от меня. Я получил наслаждение, когда ты поставила мне метку на глазах у всех. Ты знаешь, какое это было огромное наслаждение.

– Ты хочешь сказать, что не выйди я на сцену и не напитайся случайно от всей публики, ardeur вышел бы из-под контроля в разгар преследования серийного убийцы?

– Возможно.

Я подумала об этом секунду, ведя машину. Представила себе, как прорывается ardeur в фургоне, полном копов – не каких-нибудь, а из Мобильного Резерва – наш ответ полицейскому спецназу. Или когда я была бы уже в гнезде вампиров, убивших более десятка человек.

– Если это правда, почему тогда Жан-Клод не пытается снова залучить меня в клуб?

– Он предлагал.

– Я отказалась.

– Ага, – согласился Натэниел.

– А зачем тогда говорить мне сейчас?

– А потому что я на тебя злюсь. – Он опустил голову на коробку, лежавшую у него на коленях. – Злюсь, что ты угробила наше свидание. Что какая-то метафизическая дрянь испортит нашу почти-годовщину.

– Я не нарочно.

– Это да, но с тобой всегда так. Ты хоть понимаешь, каких трудов стоит устроить с тобой нормальное свидание?

– Если тебе не нравится, то никто тебя не держит.

Сказала – и тут же пожалела, но брать обратно свои слова не стала.

– Ты всерьез? – спросил он тихо и внимательно.

– Нет, – сказала я. – Не всерьез. Просто не привыкла, что ты ко мне прикапываешься. Это работа Ричарда.

– Не сравнивай меня с ним, я такого не заслужил.

– Да, это ты прав.

Ричард Зееман был когда-то моим женихом, но недолго. Я порвала с ним, когда он на моих глазах убил и съел своего врага. Потому что он – вожак местной стаи вервольфов. Он порвал со мной, не в силах примириться с тем, что мне среди монстров уютнее, чем ему. Сейчас мы просто любовники, и он наконец-то позволяет мне питать от него ardeur. Я его подруга в общине противоестественных существ, лупа при нем – Ульфрике, и он не ищет мне замены в этом аспекте. Он ищет замену мне в виде полностью человеческой женщины в том аспекте своей жизни, где он – скромный школьный учитель естествознания. Он хочет детишек и такую жизнь, где нет полнолуний и кровожадных зомби. Не то чтобы я его за это так уж осуждала – будь у меня вариант выбрать нормальную жизнь, я бы, может быть, ее и выбрала. Ну, конечно, у Ричарда такого варианта тоже нет – от ликантропии нет средства, но он пытается разделить свою жизнь на части, причем так, чтобы одна часть ничего о другой не знала. Дело трудное и похожее на рецепт запланированной катастрофы. Но это уже не мое дело – пока он просто с кем-то встречается. Вот если он с кем-нибудь заведется серьезно, тогда и посмотрим, каково мне будет на вторых ролях.

– Ты поворот пропустила, Анита, – напомнил Натэниел.

Я выругалась и слишком сильно затормозила на неглубоком снегу. Укротив джип, я съехала на разворот. Придется разворачиваться. Всегда можно повернуть назад.

– Извини, – сказала я.

– Ты задумалась о Ричарде? – Он пытался говорить безразличным голосом, но у него не получалось.

– Ага.

– Моя вина, это я его напомнил.

– Откуда такой тон? – спросила я, сворачивая в городской квартал, где процесс джентрификации набирал силу, но еще не завершился. Но ехали мы обратно в прибрежный район.

– Если бы Ричард был стриптизером, тебя бы это тоже смущало?

– Оставь эту тему, Натэниел. Я говорю серьезно.

– А иначе что?

У меня по коже пробежала первая покалывающая волна энергии. Он настолько разозлился, что в нем просыпался зверь.

– Натэниел, ты меня достаешь сегодня. Мне это совсем не нужно.

– Я верю, что ты меня любишь, Анита. Но ты это делаешь, закрывая глаза на то, кто я. А мне нужно, чтобы ты меня принимала таким, как есть.

– Я так и делаю.

– Ты говоришь Арнет, что я – не твоя жертва. Но ты не хочешь связывать меня во время секса. Ты не хочешь меня насиловать.

– Не начинай опять, – попросила я.

– Анита, бондаж – это часть моей натуры. Мне при нем хорошо, безопасно, надежно.

Вот одна из причин, по которой я изо всех сил старалась остаться в стороне от личной жизни Натэниела. Кое-что у меня бывает – зубы там, ногти, и мне это нравится, но есть рамки, за которыми мне уже неприятно, и вот последние недели Натэниел все старается меня за них вытащить. Я с самого начала беспокоилась, что он не будет счастлив с женщиной, которая куда меньше его интересуется бондажем, и вот именно это у нас и происходит.

– В чем-то ты повышаешь мою самооценку лучше, чем кто бы то ни было, Анита, а с другой стороны – вызываешь очень нехорошее чувство по отношению к себе. Заставляешь меня чувствовать себя уродом из-за моих желаний.

Я нашла место почти рядом с пылающей неоновой вывеской «Запретного плода». Так близко припарковаться от клуба в выходные – неожиданная удача. Параллельная парковка – не самое лучшее из моих умений, и потому я сосредоточилась на ней, отпихивая бешено крутящиеся мысли о том, что ответить Натэниелу.

Наконец я все-таки припарковалась и заглушила мотор. Тишина повисла плотнее, чем мне хотелось бы. Я повернулась, насколько позволял ремень, и посмотрела на Натэниела – он отвернулся и глядел в окно.

– Я же не хочу заставлять тебя плохо о себе думать, Натэниел, я же, черт побери, люблю тебя!

Он кивнул, потом повернулся и посмотрел на меня. Свет уличных фонарей блеснул в его слезах.

– Мне страшно, что я тебя так отпугну. Мой психоаналитик говорит, что партнерство в отношениях бывает либо полным, либо нет. Если оно полное, то не приходится просить партнера об удовлетворении твоих нужд.

Я, честно говоря, ожидала, что психоаналитик будет на моей стороне, но БДСМ больше не считается болезнью. Некоторый альтернативный стиль жизни, только и всего. Да, черт побери.

– Я хочу, чтобы ты получал все, что тебе нужно, от наших… от нас.

– Я не прошу так много, Анита. Просто свяжи меня когда-нибудь во время секса. И делай то, что и без того мы бы делали. Ничего больше.

Я подалась к нему и смахнула слезы с его щек.

– Не в связывании дело, Натэниел. Дело в другом: если я сейчас соглашусь, что следующее? И не говори мне, что ничего.

– Свяжи меня, люби меня связанного – для начала.

– Вот это меня и пугает. Я на это соглашусь, и сразу появится что-то еще.

– И что плохого в этом «что-то еще», Анита? Тебя пугает не то, что оно мне нужно, а то, что тебе это может понравиться.

– Так нечестно.

– Может быть, но это правда. Ты любишь, чтобы тебя во время секса крепко держали. Любишь напор.

– Не всегда.

– И я тоже не всегда люблю, чтобы меня связывали, но иногда люблю. И почему это плохо?

– Ну ладно: не уверена, что могу удовлетворить все твои потребности. И это меня волновало еще с самого начала наших отношений.

– Тогда ты не будешь возражать, если я найду для этих потребностей кого-нибудь другого? Секс с тобой, а бондаж с кем-то отдельно?

Он произнес это торопливо, будто боясь, что ему храбрости не хватит.

Я уставилась на него:

– С чего это ты вздумал?

– Я пытаюсь понять, где проходят границы, Анита.

– Ты хочешь кого-то еще? – спросила я, потому что надо ведь было что-то спросить?

– Нет, но вот у тебя в постели есть другие, и я не против, а раз ты не хочешь удовлетворить мои потребности, то…

– Так понимать, что если я не соглашусь, ты со мной расстаешься?

– Да нет! – Он закрыл лицо руками, издал досадливый звук. Его энергия заклубилась в машине, обжигая мне кожу, подобно горячей воде. Натэниел втянул ее в себя и посмотрел на меня с несчастным видом. – Мне это нужно, Анита. Я хотел бы с тобой, но мне нужно хоть от кого. Это в смысле секса – часть моей личности, только и всего.

Я попыталась уложить у себя в голове, как я позволю Натэниелу позаниматься с кем-то сексуальными играми и вернуться ко мне. И не получалось. Он был прав: я его заставляю делить меня с другими мужчинами, но его с другой женщиной…

– Так что: ты играешь в эти игрушки со связываниями на стороне, а потом возвращаешься ко мне домой?

– Я могу найти мастера, который делает это без сексуального контакта. Только бондаж.

– Для тебя бондаж – это секс.

Он кивнул:

– Иногда – да.

– Сегодня я этого не могу, Натэниел.

– Я тебя и не прошу. Просто подумай. Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделал.

– Ты мне ставишь ультиматум. Я не очень хорошо их воспринимаю.

– Не ультиматум это, Анита, а чистая правда. Я тебя люблю, я с тобой счастливее, чем был когда-нибудь с кем-нибудь так долго. Честно говоря, не думал, что мы столько будем вместе. Семь месяцев – это дольше, чем в моей жизни бывало. Пока я думал, что будет иначе – два-три месяца, и конец – это не было особо важно. Столько я мог бы продержаться, пока бы тебе не надоел.

– Ты мне не надоел.

– Знаю. Я даже думаю, что ты хочешь меня при себе оставить. Я этого не ожидал.

– Оставить? Ты говоришь о себе будто о щенке, подобранном на улице. А ты не щенок.

– Ну, выбери другое слово, но мы живем вместе, и у нас получается, и так может быть годами. А годами я без удовлетворения этой потребности не выдержу, Анита.

– «Может быть». Ты все еще говоришь так, будто не ждешь продолжения.

– Года идут, – ответил он, – и в конце концов, все от меня устают.

Я даже не знала, что на это сказать.

– Я – нет. Злюсь – да. Недоумеваю – бывает. Но чтобы ты мне надоел – нет.

Он улыбнулся, но одними губами.

– Я знаю. И будь я меньше в себе уверен, я бы не вылез ни с какими запросами. Просто переживал бы молча, но раз ты меня любишь – тогда я могу просить того, чего мне хочется.

Если ты меня любишь. Боже ты мой.

– Наверное, действительно люблю, Натэниел, раз не даю тебе за это пенделя под зад.

– За что? За просьбу удовлетворить мой сексуальный голод?

– Перестань, хватит. – Я легла лбом на руль и попыталась подумать. – Можем мы пока оставить эту тему, дать мне подумать?

– Конечно.

Но голос прозвучал обиженно.

– Давно ли у тебя уже созрел этот разговор?

– Я его откладывал до какого-нибудь затишья, пока ты не будешь торчать по пояс в яме с аллигаторами.

– Я всегда в ней.

– Ага, – согласился он.

Я подняла голову и кивнула. Что ж, это честно.

– Я подумаю о твоих словах, и на сегодня это все. О’кей?

– Это чудесно! Нет, серьезно. Я боялся…

Я нахмурилась:

– Ты что, всерьез думал, что я тебя из-за этого брошу?

Он пожал плечами, отводя глаза.

– Ты не любишь требований, Анита. Ни от кого из мужчин твоей жизни.

Я отстегнула ремень безопасности и подвинулась к Натэниелу, повернула его лицом к себе.

– Не могу сказать, что умерла бы от разбитого сердца, но не представляю себе, как бы просыпалась утром, когда тебя нет. Не могу представить себе, что ты не возишься у нас на кухне. Черт, я бы про тебя сказала – «у себя на кухне». Я же там не готовлю.

Он поцеловал меня и отодвинулся с такой улыбкой, от которой все его лицо светилось. Мне эта улыбка очень понравилась.

– У нас на кухне. Никогда раньше у меня не бывало «у нас».

Я его обняла – отчасти потому, что мне хотелось, отчасти чтобы скрыть выражение собственного лица. С одной стороны, я его люблю до смерти, с другой стороны, мне очень не хватает большой печатной инструкции, как с ним обращаться. Больше любого другого из моих мужчин он ставит меня в тупик. Ричард делает мне больнее, но там я почти всегда понимаю почему. Не сказать, что мне это нравится, но я хоть мотивы могу понять. Натэниел же настолько иногда бывает далеко от моей зоны комфорта, что я и сообразить ничего не могу. Я даже вампиров, живущих по пятьсот лет, понимаю лучше, чем этого мужчину в моих объятиях, и этот факт сам по себе о чем-то говорит. Хотя не знаю, о чем именно.

– Пойдем в здание, пока Жан-Клод не стал волноваться, что с нами случилось.

Он кивнул, все еще с тем же счастливым видом, и вышел с коробкой в руке. Я тоже вышла, нажала кнопку – джип ответил писком – и выбралась между машинами на тротуар. Натэниел снова надел шляпу – знаменитость инкогнито. Я взяла его под руку, и по тающему снегу мы пошли к клубу. Он все еще сиял из-за этого моего «у нас». А я вот не сияла, я беспокоилась. Насколько далеко я готова зайти, чтобы его при себе удержать? Могу ли я послать его к другой, чтобы его там шлепали и щекотали? Делить его с другой женщиной, если сама не могу его удовлетворить? Я не знала. Нет, честно не знала.

6

Открыла я ту метафизическую линию, что соединяет меня с Жан-Клодом, и подумала по ней: «Ты где?». И ощутила его, или увидела, или еще какое-то слово, которого пока не придумали, когда видишь кого-то совсем в другой комнате и знаешь, что он там делает. Жан-Клод был на сцене, своим неподражаемым голосом объявлял номер.

Я подалась назад, чтобы опереться потверже на руку Натэниела: иногда при таком метафизическом общении идти бывает трудно.

– Жан-Клод сейчас на сцене, пойдем через парадный вход.

– Как скажешь, – ответил он.

Когда-то в наших отношениях именно так все и было. Он был мой послушный и ручной леопардик. Я долго трудилась, чтобы сделать его самостоятельней, чтобы научить его требовать и стоять на своем. Вот так. Доброе дело – само себе наказание.

Вышибала в дверях был высокий, белокурый и малость слишком жизнерадостный для такой работы. Клей был одним из вервольфов Ричарда, и когда не был при ком-нибудь телохранителем, стоял тут вышибалой. Его даром было умение избегать драк – он отлично умел тихо разрулить любой конфликт. Куда более важное для вышибалы умение, чем грубая сила. На прошлой неделе Клей помогал хранить мое тело – извините за каламбур. Случился некоторый метафизический инцидент, и было похоже, что я и в самом деле стану оборотнем, а потому при мне было несколько разных ликантропов: предусмотрено было все, во что я могу превратиться. Но я как-то взяла себя в руки и вроде бы мне не придется покрываться шерстью. Клей был одним из сторожевых волков при мне, и избавиться от этой работы был рад. Он меня остерегался – боялся, что ardeur превратит его в моего сексуального раба. Ну да, вслух он этого не говорил. Может, это я проецирую на него свои страхи – может быть.

Улыбка его несколько дрогнула, когда он меня увидел, и лицо стало совсем серьезным. Посмотрев на меня пристально, он спросил:

– Как жизнь, Анита?

Это была не просто вежливость: весьма опасаясь моих метафизических способностей, он не считал удачным решением отозвать всех моих стражей. Считал его слишком поспешным.

– Все в порядке, Клей.

Он пригляделся ко мне еще пристальнее – с высоты своих шести футов против моих пяти с тремя дюймами. За нами уже собралась очередь человека в четыре. Он перенес внимание на Натэниела:

– Точно с ней все в порядке?

– Точно.

Клей выпрямился и жестом нас пропустил. Но вид у него был определенно подозрительный.

– Честно, – шепнул ему Натэниел, когда мы проходили. – Ни намека на что-либо шерстистое.

Клей кивнул и повернулся к следующей группе – сегодня он был привратником. Шум стоял тихий и лепечущий, как море. Началась музыка – и шум толпы и утонул в ней, и стал громче. Говор был поглощен волной музыки, но выкрики и вопли взлетели вверх на ее гребне.

Из гардеробной, улыбаясь, вышла женщина.

– В нашем клубе ношение крестов не разрешается.

Я и забыла, что у меня крест поверх одежды. Обычно я его прячу от греха подальше, и девочки на проверке освященных предметов его не замечают. Я забросила крест под свитер:

– Извините, забыла.

– Извините и вы меня, но спрятать – недостаточно. Я вам за него выдам жетон, как на пальто.

Ну вот, новенькая, которая меня не знает.

– Позвоните Жан-Клоду или Баззу. Они меня с ним пропустят.

Натэниел снял шляпу и улыбнулся девице. И даже в тусклом свете видно было, как она зарделась.

– Брэндон! – ахнула она. – Я тебя не узнала…

– Я сегодня инкогнито, – сказал он и посмотрел на нее, как он умел – проказливо и с заигрыванием.

– Она с тобой?

Я держалась за его руку – конечно же, мы были вместе. Но я промолчала. Натэниел с этой ситуацией справится, а если я начну на нее орать – это не поможет. Такова жизнь.

Натэниел наклонился ко мне и шепнул:

– Джоан думает, ты фанатка, которая только что ухватилась за меня у дверей.

Ах, вот оно что. Я ей искренне улыбнулась:

– Извините, я его девушка.

Натэниел кивнул, подтверждая, будто такие заявления от дам поступают все время. Это заставило меня взглянуть в его улыбающееся спокойное лицо и задуматься, сколько же у него ревностных фанаток. И до чего доходит их предприимчивость.

Джоан наклонилась к нам, чтобы ее шепот был слышен на фоне усиливающейся музыки:

– Мне очень жаль, но близкие отношения с нашим танцором все равно не дают права проносить сюда освященные предметы.

С одной стороны, хорошо, что она такая добросовестная в своей работе. С другой стороны… это начинало уже меня доставать.

К нам подошли двое охранников в черных рубашках – наверное, их тоже обманули шляпа и пальто, потому что не похоже было, чтобы они кого-нибудь из нас узнали. Лизандро был высокий, смуглый, мужественно красивый, с волосами до плеч, убранными в хвост. Он был крысолюдом, а это значило, что у него при себе пистолет. А так как он не был виден под рубашкой или джинсами, так что, наверное, висел на пояснице. Крысолюды обычно бывшие военные или бывшие полицейские, а есть и такие, что по «правильную» сторону закона не бывали никогда. И всегда ходят с оружием.

Второй охранник был повыше и помускулистее. Судя по его увлечению тасканием железа, из гиенолаков. У их предводителя слабость к тяжелоатлетам.

– Анита? – спросил Лизандро. – Чего случилось?

– Она хочет отобрать мой крест.

Он посмотрел на Джоан:

– Это слуга-человек Жан-Клода. Имеет право.

Девушка стала краснеть и извиняться:

– Простите, я же не знала, а вы с Брэндоном…

Я подняла руку:

– Нормально, нормально. Только давайте уже не будем держать нас в дверях.

У нас за спиной собралась уже горстка народу, и Клей заглядывал внутрь, интересуясь, почему затор.

Лизандро провел нас через зал подальше от двери, но не к столам, а ближе к зоне напитков. Я бы сказала, к зоне выпивки, но подавать алкоголь здесь не было разрешено. Очень интересные законы зонирования для стрип-клубов по эту сторону реки.

Штангист остался у двери помогать Джоан сортировать публику.

Я наконец смогла увидеть, кто под эту музыку танцует. Байрон уже заканчивал представление, потому что остались на нем очень маленькие стринги, и бледное мускулистое тело смотрелось очень обнаженным. Короткие каштановые кудри беспорядочно вились, будто кто-то из посетительниц их ему растрепал. Какая-то женщина засовывала деньги ему в стринги. Я почувствовала, как он чуть-чуть шлепнул ее силой, чтобы удержать ее руку на расстоянии от своих штанов. Это было как раз на грани запрещенного, но вампиры по опыту знали, что такое едва заметное применение силы предохраняет от травм на сцене. Я видала кровавые следы ногтей и даже иногда укусы на Натэниеле или Джейсоне. Очевидно, танцевать стриптиз для женщин – куда опаснее, чем танцевать его для мужчин: все танцоры соглашались, что мужчины приличнее себя ведут.

Байрон вилял среди круга охваченных энтузиазмом женщин, столпившихся перед сценой, он смеялся и шутил. Они гладили его руками, осыпали кожу денежным дождем. У меня с ним был однажды секс – когда надо было срочно питать ardeur. Нам обоим это понравилось, но также мы оба молча согласились, что ни мне, ни ему это не надо. То есть ему не надо со мной, а мне с ним. К тому же работа со штангой позволяла ему сойти за восемнадцатилетнего, но умер он в пятнадцать. Ну да, самому-то ему было несколько сот лет, но тело его осталось телом мальчишки, пусть и спортсмена. Так что мне до сих пор было неловко перед собой за тот секс с ним. А к тому же Байрон предпочитал мужчин женщинам. Он вполне мог быть бисексуальным, если уж надо было, но Байрон – один из немногих мужчин, кто больше глазеет на моих бойфрендов, чем на меня. И это мне тоже неуютно.

Жан-Клод стоял на сцене возле задника, уступив Байрону огни рампы. Он повернулся в мою сторону – бледное лицо терялось на черном фоне волос и одежды. Мысленно он выдохнул мне:

– Подожди у меня в кабинете, ma petite.

Лизандро наклонился ко мне и громко, перекрикивая музыку, сказал мне в ухо:

– Жан-Клод велел провести тебя к нему в кабинет.

– Прямо сейчас? – спросила я, недоумевая, потому что, насколько я знала, никто другой слышать не должен был.

Лизандро тоже глянул на меня недоуменно и покачал головой:

– Нет, после твоего звонка. Сказал, что когда ты сюда придешь, провести тебя в кабинет.

Я ему кивнула и пошла за ним к дверям. Натэниел еще не снял пальто и шляпу: он не хотел, чтобы его узнали, и не по одной только причине. Хамством было бы отвлекать публику от выступления Байрона, и «Брэндон» сегодня не работал. Лизандро открыл дверь и пропустил нас.

Когда дверь закрылась, воцарилась благословенная тишина. Звуконепроницаемой эта зона не была, но доносились сюда звуки очень приглушенные. Только сейчас, когда от музыки нас отрезало, я поняла, насколько она была громкой. А может, насколько у меня сегодня нервы разгулялись.

Лизандро провел нас по коридору к двери слева. Кабинет Жан-Клода имел обычный для него черно-белый элегантный вид, даже японская ширма стояла в углу, скрывая гроб, поставленный на всякий случай – нечто вроде вампирского варианта раскладной кровати. Новыми были только диван у стены и ковер. Те, что были, угробили мы с Ашером в сеансе секса, который пошел вразнос. Я тогда в больницу попала.

Лизандро закрыл двери и прислонился к ним.

– Ты остаешься? – спросила я.

Он кивнул:

– Приказ Жан-Клода. Велел снова приставить к тебе телохранителей.

– Когда?

– Несколько минут назад.

– Блин!

– А что, у тебя снова зверь пытался проснуться?

Я покачала головой.

Натэниел поставил коробку на лакированный стол Жан-Клода, снял шляпу и пальто и положил их на кресла перед столом.

– Надо будет завести себе шляпу полегче, если использовать ее для маскировки. Жарко в коже.

Он вытер со лба бисеринки пота.

– А если не просыпался зверь, зачем тебе телохранители? – спросил Лизандро.

Я хотела было ответить, но передумала:

– Я не знаю, насколько Жан-Клод хочет тебя осведомлять. Не знаю даже толком, кому что можно знать.

– О чем именно?

Я пожала плечами:

– Могла бы – сказала бы.

– Если мне из-за тебя погибать, я могу хотя бы узнать причину?

– Пока что ты из-за меня ни разу не пострадал.

– Я – нет, но двух крысолюдов мы потеряли на твоей охране, Анита. Скажу так: если моей жене предстоит стать вдовой, я бы хотел знать, по какой причине.

Я глянула на его руку:

– А кольца ты не носишь?

– На работе – нет.

– А почему?

– Знаешь, лучше, когда никто не знает, что у тебя есть близкие. Это может навести народ на нежелательные мысли.

Он покосился на Натэниела и тут же вернул свой взгляд ко мне, но Натэниел заметил.

– Лизандро думает, что я – жертва. И тебе в твоей жизни нужны мужчины посильнее.

Я подошла и села с Натэниелом на новый белый диван. Он обнял меня за плечи, я к нему прильнула. Да, мы только что ссорились, но не Лизандро это дело, и уж точно не его собачье дело, с кем я встречаюсь.

– Встречайся ты с кем хочешь, не на это я бочку качу.

– А на что ты ее катишь? – спросила я, позволив себе интонацию на самом краю враждебности. Которая, надо сказать, у меня никогда далеко не лежит.

– Ты же теперь вампир?

Ну и ну. Быстро новости расходятся.

– Не совсем, – ответила я вслух.

– Нет, я знаю, что ты не кровосос. Ты жива и все такое, но ты приобрела от Жан-Клода способность питаться от секса.

– Ну, – ответила я, пока еще с той же враждебностью.

– Слуга-человек приобретает кое-какие способности своего мастера, и это нормально. Так что способность помогать Жан-Клоду утолять различные виды его голода ты должна была обрести, но ты питаешься от похоти сама, и это не дополнительное благо для него, а необходимость для тебя. Я слыхал, что случилось в ту ночь, когда ты решила этого не делать. Когда из-за этого чуть не погибли Дамиан, Натэниел и ты сама. Римус думает, ты бы умерла, если бы не напитала ardeur. В смысле, умерла бы всерьез, если бы никого не поимела.

– Как мило, что он со всеми этим поделился.

– Можешь щетиниться на эту тему, если хочешь, но это потрясающе необычно. Рафаэль никого не знает, кто хоть слышал о слуге-человеке, приобретшем такой голод или жажду.

– А насколько необычной стала моя жизнь – это тебя касается? И почему?

– Потому что ты просишь меня и мой народ рисковать жизнью ради твой безопасности.

Я посмотрела на него недружелюбно, потому что против этой логики ничего возразить не могла. За последние годы двое крысолюдов за меня погибли. Погибли, защищая меня. Так что у него было право мне предъявлять.

– Это твоя работа, – сказал Натэниел. – Не нравится – попроси твоего царя сменить тебе должностные обязанности.

– Это ты прав, Рафаэль убрал бы меня с этой работы, если бы я попросил.

– Так попроси, – ответил Натэниел.

Лизандро покачал головой:

– Я не к этому веду.

– Если к чему-то ведешь, так выкладывай прямо, – сказала я, намеренно не скрывая нетерпения.

– Хорошо. Ты сейчас нечто вроде живого вампира. Мастера-вампира, потому что завела себе слугу-вампира – Дамиана и призываемого зверя – Натэниела.

– Ты мне пока ничего не сказал, чего я не знаю, Лизандро.

– Жан-Клод выбрал тебя в свои слуги. Выбрал одного из мощнейших некромантов за несколько столетий. И это был удачный ход. А его призываемый зверь – глава местной стаи вервольфов. У Ричарда есть свои проблемы, но он силен – опять-таки хороший выбор. Вы оба укрепляете основу власти Жан-Клода. Вы делаете его сильнее. – Он сделал жест в сторону Натэниела. – Натэниел мне нравится. Он хороший парень, но он не силен. И куда больше он получил от тебя, чем ты от него. И то же с Дамианом: он уже больше тысячи лет вампир, и никогда уже не будет мастером.

– Ты уже дошел до своего вывода?

– Почти.

– Знаешь, никогда еще от тебя такой длинной речи не слышала.

– Мы договорились между собой, что тот, кому представится возможность, тебе это скажет.

– Мы – это кто?

– Это я и еще некоторые другие телохранители.

– Хорошо, так какой вывод?

– У тебя был выбор насчет Натэниела и Дамиана? – спросил он.

– Ты спрашиваешь, могла ли я выбрать другого леопарда или другого вампира?

– Да.

– Нет.

– Почему нет?

– Во-первых, ни у кого из нас и мысли не было, что такое может быть. Как ты сам сказал, человек-слуга не получает такой силы. Во-вторых, у меня над этой метафизикой нет такого контроля, как у Жан-Клода. Обычно вампиры, приобретающие слугу-человека или призываемого зверя, должны сначала набрать десятилетия или даже века стажа. А меня просто бросили на глубину без спасательного круга. И я схватила того, кого эта сила ко мне бросила. – Я погладила Натэниела по ноге. – Меня устраивает мой выбор, но когда это случилось, я не знала, что делаю выбор.

– Нас всех это застало врасплох, – сказал Натэниел, обнимая меня за плечи.

– Но сейчас ты уже знаешь, что происходит, – сказал Лизандро, – и как-то это контролируешь.

– Как-то – да, но насчет того, что происходит… давай более конкретно.

– Ты каким-то образом стала носителем трех или четырех видов ликантропии, но не перекинулась ни разу ни в одного из зверей.

– Да, и что?

– Но к тебе стало тянуть зверей разных типов – как ты привлекала раньше к себе волков и леопардов. Я вот что хочу сказать: если ты будешь брать себе нового зверя, нельзя ли выбрать сильного, а не слабака? Такого, который поможет тебе стать сильнее, а не будет создавать трудности?

Натэниел рядом со мной пошевелился.

– Натэниел трудностей не создает, – ответила я, но в глубине сознания мелькнула мысль о только что происшедшей ссоре. Трудности все-таки есть, но не того вида, о которых говорит Лизандро.

– Но и помощи от него нет – такой, какую получает Жан-Клод от Ричарда.

Здесь я могла бы и поспорить. Ричард настолько в конфликте сам с собой из-за того, каков он и чего он хочет от жизни, что наш триумвират из-за него увечен; но если Лизандро сам не понимает, насколько Ричард тяжелый партнер, не мне его просвещать.

– Чего ты от меня хочешь, Лизандро?

– Вот чего: если уж мы будем вставать между тобою и пулей, нельзя ли нам дать совещательный голос насчет следующего выбранного тобою зверя?

– Нет.

– Вот так – «нет» – все?

– Нет – и все. Это не входит в твои обязанности, Лизандро, или Римуса, или чьи угодно. Если не хотите собой рисковать – не рискуйте. Охранник, которому мысль меня охранять кажется неудачной, мне не нужен.

– Я такого не думаю.

– Тогда перестань такое говорить.

– Прекрати объяснения и просто скажи, что ты хочешь, чтобы Анита сделала, – добавил Натэниел.

Лизандро поморщился и сказал:

– Я думаю, что Джозеф был не прав, когда заставил тебя отправить Хэвена – этого льва – обратно в Чикаго. Джозеф пытается все время скормить тебе свой слабоватый в коленках прайд, а все они там ничем не лучше Натэниела, не обижайся. Даже брат Джозефа Джастин тоже не намного сильнее.

Я не сразу вспомнила, кто такой этот Хэвен, потому что про себя называла его только Куки-Монстром. У него волосы были выкрашены в синий цвет, и татуировки «Улицы Сезам» на видных местах. Он служит силовиком у мастера города Чикаго. Хэвен мне помог справиться с «львиной долей» моих трудностей, но еще он затеял драку с тремя местными львами, в том числе с Джозефом, их Рексом, то есть предводителем. С Ричардом они тоже подрались, и Ричард набил ему морду, показав, что может быть чертовски полезен, когда хочет. Но показал еще и то, что слишком много от Хэвена хлопот, чтобы держать его при себе.

– Вы мне объясняли, как устроено львиное сообщество. Если бы кто-то такой сильный и такой крутой приехал в наш город, он бы был вынужден подчинить себе местных львов. А первое, что делает большинство узурпаторов – это перебить почти весь прайд.

– Я думаю, ты его могла бы держать в руках.

– Брось, Лизандро, ты же его видел. Он бандит, профессиональный бандит, с отсидкой в прошлом.

Лизандро пожал плечами:

– Так и у меня отсидка есть, по малолетке, но серьезная. Это жена меня перевоспитала. И я думаю, ты с ним то же могла бы сделать.

– Чего? Значит, чтобы плохой мальчик вел себя хорошо, нужна всего лишь хорошая женщина?

– Если у этой женщины есть то, чего этот человек очень хочет.

– В смысле?

– В том смысле, что я видел, как он на тебя смотрел. Я нюхом учуял, как вы двое друг на друга действуете. Единственная причина, по которой у вас секса не было – это что у тебя голова заправляет всем остальным.

– А знаешь, Лизандро, что-то ты мне больше нравился, когда говорил меньше.

– Я видел его дело. За ним ничего нет такого, что и за мной бы не числилось.

Я как-то очень медленно моргнула – потому что я о нем такого не знала.

– То есть ты очень опасен, – сказала я тихим ровным голосом.

– Ты больше народу убила, чем я.

– Этот разговор окончен, Лизандро.

– Если не Хэвен, может, пусть Рафаэль поищет получше кандидатов из львов? Джозеф так боится, что придет большой страшный лев и слопает его прайд, что он никогда не приведет в этот город никого для тебя подходящего.

Я хотела сказать «нет», но Натэниел сжал мне руку.

– Рафаэль – отличный лидер.

– Проводить беседу с кандидатами-львами он не может. Новых крыс принимать – вполне, но не львов.

– Лизандро в одном прав, Анита: Джозеф боится. Все, кого он тебе бросал в последние недели, сосунки – не просто слабые, но и совершенно невинные. В твоей жизни для невинных места нет.

Я уставилась в эти лавандовые глаза, и мне не понравилось то, что я в них увидела. Он моложе меня на семь лет, но видел крови и костей не меньше меня, и даже больше. Я расследовала насильственные преступления, но редко когда бывала их жертвой. Он же оказался на улице с десяти лет. В том смысле, в котором считал Лизандро, Натэниел был слаб, но во многих смыслах, большинству непонятных, он был сильнее меня. Он пережил такое, что раздавило бы почти любого.

Сейчас он позволил мне увидеть у себя на лице то, что обычно скрывал: что я невинная. Не важно, сколько за мной числится трупов при выполнении долга, все равно я на самом деле не знаю того, что знает он.

– Ты тоже считаешь, что я не должна была отсылать Хэвена в Чикаго?

– Нет, я его испугался. Но тебе нужен лев-оборотень, и такой, который в жизни разбирается.

– Это как?

– Два льва, которых тебе посылал Джозеф, были девственниками, – пояснил Натэниел. – А ты суккуб, Анита. И таким вещам девственников не подвергают.

– Чтобы оценить по-настоящему хороший секс, надо испытать плохой, – заметил Лизандро.

– Это тоже, – кивнул Натэниел, – но я о другом: мы еще не видели такого льва, которого не сочли бы все слабаком. – Он посмотрел на нашего высокого телохранителя у двери. – Бывали среди них крутые парни – для нормального мира. Но мы-то живем в мире, где стрельба, где секс, где может в любой момент случиться насилие всяких видов – и случается. И лев нам нужен такой, чтобы у нас не было ощущения, будто мы развращаем малолетних.

Мы оба обернулись к Натэниелу.

– В чем дело? – спросил он.

– Вот это такое чувство у тебя было про них про всех? Даже про Джастина? – спросила я.

– Да, – ответил он. – Джастин себе представляет насилие только в каких-то рамках и с участием рефери. И тот факт, что он у Джозефа силовик, пугает.

– Джозеф дерется лучше, – сказал Лизандро.

– Оба они не тянут против Ричарда или Рафаэля.

– Или вашего Мики? – спросил Лизандро.

– Мика, я думаю, на все пойдет, охраняя свою стаю.

– Это я о нем и слыхал, – кивнул Лизандро.

Поскольку речь шла о еще одном из моих возлюбленных, живущих в моем доме, я не очень понимала, что я при этом чувствую. Мы с Микой – оба очень практичны, а иногда «практичность» и «беспощадность» бывают синонимами.

– А вы хотите сказать, что Джозеф пойдет не на все.

– Единственное, что пока что хранит его прайд – так это то, что львов-оборотней в нашей стране мало. Кошачью ликантропию труднее подцепить, чем иную.

– Ну, на пресмыкающихся еще труднее, – возразил Натэниел.

Лизандро кивнул:

– Верно, но важно то, что львов в стране мало. Ближайшие – в Чикаго.

– Они не попытаются захватить прайд Джозефа. Мы с Жан-Клодом об этом позаботились.

– Как ты не понимаешь, Анита? Позаботился-то Жан-Клод и ты, а не Джозеф. То есть его угроза мало что стоит.

– Из Чикаго никто теперь к ним не полезет.

– Это да, но если чикагцы заметили, что прайд слаб, то и другие заметят.

– А у нас есть другие большие прайды, кроме этих двух?

– Один на западном побережье, один на восточном, – ответил Лизандро.

– Это откуда взял своего последнего кандидата Джозеф?

– Да, из прайда восточного побережья. Но ты его тоже отвергла, как и прочих.

– Я не могу дать вашему вождю разрешение подыскивать львов, Лизандро. Это против правил – вот так вмешиваться в дела другого биологического вида.

– Только не для тебя, – возразил Лизандро. – Помнишь, Джозеф тебя просил не оставлять при себе Хэвена. В тот момент, когда он попросил тебя защитить его и его прайд, он попросил вмешаться. У леопардов ты Нимир-Ра, у волков – лупа, а у львов – никто. Но он, попросив тебя о помощи, дал право вмешиваться в дела львов.

– Не думаю, что Джозеф разделяет эту точку зрения.

Лизандро пожал плечами:

– Разделяет или не разделяет, но так оно и есть.

Не знаю, что бы я на это ответила, если бы не постучали в дверь. Лизандро сразу стал телохранителем: рука оказалась за спиной, и я знала, что не зря она там.

– Кто там?

– Реквием. Жан-Клод меня попросил присутствовать.

Лизандро глянул на меня – я поняла, что он просит моего разрешения. Вот этим он мне понравился. Видеть сегодня Реквиема мне не хотелось на самом-то деле. Еще не прошла у меня неловкость, что я его добавила в свой список блюд. Но он бывал в Англии, так что видел вампиров Арлекина лично, и недавно. Это может быть полезным.

По крайней мере, это я сказала себе, когда кивнула Лизандро, чтобы он впустил вампира внутрь.

7

Реквием вплыл в комнату в длинном плаще, черном как его волосы. Больше ни одного не знаю вампира, который такое носил бы.

За ним вошел Байрон, держа в руках полотенце, будто чем-то набитое. И по-прежнему на нем ничего не было, кроме стрингов. И оттуда торчали деньги.

– Привет, лапонька! – улыбнулся он мне.

Он всегда разговаривал так, будто вышел из старого британского фильма: «лапонька» да «ласточка» через слово. Так он разговаривал с каждым, так что я не принимала это как личное. Он дернул полотенце за край, оно развернулось рядом со мной на диване, хлынув денежным дождем.

– Удачный вечер, – заметил Натэниел.

Байрон кивнул и стал вынимать деньги из стрингов.

– Жан-Клод во время моего представления заговорил этим своим чудесным, чарующим голосом. Пижонки всегда на это ведутся.

Он стащил с себя стринги, и еще несколько купюр, порхая, опустились на пол. Я когда-то возражала, чтобы при мне ходили голыми, но это же стриптизеры – через некоторое время либо ты привыкаешь свободно относиться к наготе, либо не ошиваешься в клубе. Для этих танцоров нагота означает совсем не то, что для остального мира. Раздеваясь, они создают иллюзии, что клиентки могут их получить – создают иллюзию секса, но не реальность. До меня это не сразу дошло.

Байрон тем же полотенцем вытер с тела пот. Поморщился и обернулся – показать кровавые царапины на ягодице.

– Сзади меня цапнула, уже в конце представления.

– Налетчица или денежек добавила? – спросил Натэниел.

– Налетчица.

Наверное, у меня был недоумевающий вид, потому что Натэниел объяснил:

– Налет – это если клиентка лишнего полапает или поцарапает или еще что-то интимное сделает, и мы не знаем, кто она, и она за это не платит.

– А, – ответила я, потому что не знала, что еще сказать.

Мне неприятно, когда моего бойфренда лапают чужие бабы. Еще одна причина, по которой я держусь от клуба подальше.

– Вестница любви, звезда вечерняя, сидит передо мной и даже улыбку на меня не потратит.

Реквием. Типовое его ко мне приветствие. Последнее время он стал звать меня своей «вечерней звездой».

– Знаешь, посмотрела я эту цитату. Из Мильтоновского «Потерянного рая». Кажется мне, очень поэтичный способ жаловаться.

Он вплыл внутрь, проверив, что из-под плаща виден только продолговатый овал его лица, да и то довольно сильно скрыто Ван-Дейковской бородкой и усами. Единственный был в его облике цветовой штрих – это бездонные синие глаза: густой, глубокий синий цвет, какого я вообще больше не видела.

– Я знаю, кто я для тебя, Анита.

– И кто же? – спросила я.

– Пища.

Он наклонился надо мной, и я повернула голову, чтобы его поцелуй пришелся в щеку, а не в губы. Он не возразил, но поцелуй оказался пустой и безразличный – как тетушку в щечку. Но это я постаралась, чтобы он был не горячее. Я первая отвернулась, так чего же я теперь ною, что он просто воспринял отказ и не пытался выжать из поцелуя больше? Я не хотела, чтобы он приставал ко мне активнее, так чего же мне не нравится, что он согласился на щечку? Бог один знает, потому что я понятия не имела. То я злюсь на Натэниела, который от меня чего-то требует, то раздражаюсь на Реквиема за то, что он не требует ничего. Даже самой как-то неудобно стало.

Он поплыл прочь и опустился в кресло возле стола. Убедился, что плащ покрывает его полностью, только носки черных ботинок выглядывают наружу.

– Отчего же тогда хмуримся, звезда моя вечерняя? Я ведь сделал именно то, что ты просила?

Я попыталась нахмуриться сильнее, но не вышло, наверное.

– Реквием, ты меня достаешь.

– Чем?

– Вот так просто – «чем»? Без стихов даже?

Натэниел потрепал меня по плечу – то ли напоминая, что он здесь, то ли пытаясь прекратить мои попытки затеять ссору. Как бы то ни было, помогло, потому что я закрыла глаза и посчитала до десяти. Не знаю, почему так стал мне Реквием последнее время действовать на нервы, но стал. Он один из моих любовников. Он моя пища. Но мне это не нравилось, ни то и ни другое. Он чудесен в постели, но… всегда от него остается ощущение, будто что я ни делай, все равно мало будет. Все равно не то, что он хотел, чтобы я сделала. От него шло постоянное невысказанное давление. Чувство это мне знакомо, но если ты не собираешься с этим мужчиной «строить отношения», то такого давления ты не заслуживаешь или ответить на него не сможешь. Он пища, и мы любовники, он – третий в иерархии после Жан-Клода. Я пыталась с ним подружиться, но секс почему-то этим попыткам положил конец. Без секса, наверное, мы стали бы друзьями, а вот с ним… и не друзья, и не пара. Любовники, да, но… не могу найти слова, что именно у нас неправильно, но чувствую – как ноющую кость на месте давнего-давнего перелома, казалось бы, совсем зажившего.

– Ты мне говорила, что тебе надоело «постоянное цитирование стихов». Вот я и тренируюсь говорить просто.

Я кивнула:

– Да, помню, но… у меня такое чувство, будто ты мной недоволен, а почему – не знаю.

– Ты допустила меня в свою постель. Я снова ощутил ardeur. Что же может еще желать мужчина?

– Любви, – ответил Натэниел.

Реквием уставился на него поверх моего плеча, в его синих глазах полыхнул огонь: гнев и сила. Реквием их тут же спрятал, но я увидела. Все увидели.

– Не знаю, что ты цитируешь, – сказал Натэниел, – но Анита не влюбляется с первого взгляда. В меня, по крайней мере, не влюбилась.

– Это он из «Геро и Леандра» Марло цитирует, – сказал Байрон, не оборачиваясь. Он вывалил деньги на одеяло и теперь их пересчитывал. – А ему не дает покоя, что он считает себя непревзойденным и не может понять, отчего ты его не любишь.

– Байрон, не искушай меня. Мой гнев только ищет себе цели, – предупредил Реквием.

Байрон обернулся с пересчитанными и сложенными деньгами в руках:

– Против чего угодно могу устоять, кроме искушения, – сказал он и глянул на меня. – Не любит он, когда ему цитатами и отвечаешь.

– Ты злоупотребляешь своей прямотой, Байрон, – предупредил его Реквием низким, чуть рыкающим голосом.

– А жаль, что я так прям, – вдруг сверкнул глазами Байрон, будто безмолвная молния. – Что не дано мне льстивое искусство речей неискренних.^[3]

Он сидел у Натэниела на коленях, положив ноги на колени мне. Натэниел почти автоматически обнял его за талию, глянув на меня. Взгляд этот ясно спрашивал: «Что происходит?» – но так как я сама не знала, то и ответить не могла. Похоже, мы встряли в середину конфликта, о котором даже понятия не имели. Я держала руки в воздухе, над голыми ногами Байрона. Я научилась не замечать наготу, но ведь не тогда же, когда эта нагота сидит на коленях у моего бойфренда и закинула ноги на колени мне? Не так уж хорошо я овладела искусством не замечать.

– Что происходит? – спросила я, опуская все-таки руки на голые ноги Байрона, потому что, держа их в воздухе, я просто уже чувствовала себя дурой.

Если бы он больше лежал у меня на коленях, чем у Натэниела, я бы просто спихнула его на пол, но сейчас он в то, что происходило, втянул Натэниела, и так просто действовать я не могла. Надо, значит, подумать. Реагировать непосредственно – это куда проще. В долгосрочной перспективе, может, и хуже, но в краткосрочной – всегда приятнее.

– Спроси Байрона, – ответил Реквием. – Я понятия не имею, почему он так себя ведет.

Я похлопала Байрона по икре:

– А с чего это ты у нас на коленях сидишь?

Байрон обвил руками плечи Натэниела, взял его лицо в ладони, приблизил к своему. Он глядел на меня таким взглядом холодных серых глаз, что мне пришлось подавить дрожь. Дрожь не страха, а желания. Натэниел был несколько озадачен, когда Байрон прижался к нему лицом. Тупо сексуальное выражение на этом лице заставило меня отодвинуться из-под его ног и встать.

– Не знаю, что за игру ты затеял, Байрон, но мы с Натэниелом играть в нее не хотим.

Байрон спрыгнул с коленей Натэниела и присел на пол с другой стороны от него, чтобы я их обоих видела ясно. Вид был такой, будто он уже всерьез флиртует. Флиртовать ему случалось, но скорее так, между делом, лениво. Сейчас ничего ленивого в его лице не было.

Он провел ладонью по шее Натэниела, потом ухватил его за косу. Ухватил – и дернул шею Натэниела назад под неестественным углом. Натэниел задышал коротко и быстро, пульс у него на горле забился пойманной птицей.

А пистолет уже был у меня в руке – не помню, как я его выхватила. И как нацелила – тоже не помню. У меня пульс тоже в горле стучал. Годы тренировок – и сейчас дуло смотрело в лицо Байрона. А он смотрел на меня, серыми своими глазами на серьезном лице, на котором не было угрозы. Я не знала, что происходит, но знала одно: если это не прекратится, без пострадавших не обойдется.

– Отпусти его, – сказала я голосом таким же твердым, как прижатое к его лбу дуло. Я ощутила, как шевельнулся за спиной у двери Лизандро, направляясь к нам. А я не знала, хочу ли я чьего-нибудь вмешательства, и даже нужно ли оно.

– Он не хочет, чтобы я его отпустил. Правда, Натэниел?

Байрон говорил очень спокойно, ровно. Будто наконец понял, что его игра может закончиться гибелью.

Прозвучал полупридушенный голос Натэниела – под таким углом выгнув шею, говорить трудно. Но сказал он вот что:

– Нет, нет, нет! Не отпускай!

Я наконец позволила себе глянуть на Натэниела. Обычно я не отворачиваюсь от того, в кого целюсь, но в Байроне не ощущалось злых намерений. Непонятно, что он делал, но ясно, что не насилие здесь было целью. Натэниел вцепился в руку вампира, но не так, будто хотел от него защититься, скорее будто держал его, не отпускал. Но пистолет я опустила к полу, когда посмотрела Натэниелу в лицо.

Губы его были полуоткрыты, закрытые веки трепетали, лицо стало как у сонного от наслаждения. А тело – тело напряглось в ожидании. Он радовался боли, радовался, что его скрутили. О черт!

Байрон резко отпустил Натэниела, почти отбросил от себя. Натэниел свалился на диван, ловя ртом воздух, закатив глаза под лоб. Веки у него дрожали, спина выгнулась, голова запрокинулась назад, он стал биться о спинку дивана.

Байрон стоял и смотрел.

– Рыбонька, смотри, какая сильная реакция. Ты пренебрегаешь своим мальчиком.

Он был прав. И хотела бы я поспорить, но он был прав. Доказательство небрежения извивалось на диване в экстазе, который мне не понять никогда. Я, бывает, люблю чуть-чуть силы здесь или там, но так она на меня не могла бы подействовать.

Натэниел стал затихать, все еще с закрытыми глазами, и на лице у него была улыбка. Впервые до меня наконец дошло, что насилие может для него быть сексом. Всерьез и по-настоящему.

Я посмотрела на Байрона:

– И что ты хочешь этим сказать?

Я отлично знала, что он хочет сказать, но черт меня побери, если я стану ему подсказывать.

– До меня доходили слухи, что ты с этим мальчиком отказываешься играть в госпожу и раба, но я не верил. Не понимал, как можно быть с Натэниелом и обходиться без БДСМ? Для него бондаж и покорность – это хлеб и масло.

Я кивнула и убрала пистолет.

– А ты знаешь, что ты был на волосок от смерти? Еще чуть-чуть – и я бы выстрелила.

– Когда-то я уже смотрел в дуло твоего пистолета. – Снова ушел юмор, лицо Байрона стало серьезным – и потом он улыбнулся. – Заводит…

– Ты что, поймал кайф от того, что я чуть тебя не застрелила? – Я засмеялась к концу фразы – но нервным смешком.

– Не такой кайф, как ловит Натэниел, но иногда я люблю, когда мной командуют.

Он сел на диван, втиснулся между подлокотником и Натэниелом. Снова обвил Натэниела руками, хотя сидел у него на коленях, и потому лицом коснуться лица не мог. Натэниел прильнул к нему, свернувшись в клубок, и от мирного выражения его лица мне жутко стало. Но он притянул руку Байрона поближе к себе, прижал, как любимого плюшевого мишку. Он никогда не был особенно близок к Байрону, и посмотри ты – чуть-чуть потаскали за волосы, и вот – он уже лучший друг. Нет, не понимаю я этого. Не понимаю.

Байрон обнял его в ответ, потрепал по волосам.

– Я – универсал, Анита. В любом смысле этого слова.

Я нахмурилась:

– Универсал – это значит, бисексуал?

– Одно из значений, рыбонька.

– Ты мне скажи прямо, Байрон, я в тонкости вникать не умею.

– Это значит, что я и суб, и дом.

– Субмиссив и доминант? – переспросила я.

Он кивнул.

– И что ты предлагаешь?

– Помочь тебе укротить твоего вот этого котенка.

– Как именно? – В этот вопрос я вложила все свои запасы подозрительности.

Он рассмеялся:

– Столько вложить угрозы и сомнений в одно слово, рыбонька!

– Ты на вопрос ответь.

– Ты будешь питать ardeur от меня и Натэниела, пока я буду его мучить. Судя по только что имевшему место предисловию, энергии будет немеренно.

– А ты что от этого получишь?

– Секс с тобой, рыбонька.

Я покачала головой:

– Придумай что-нибудь другое, Байрон. Тебе мальчики нравятся больше девочек.

– У меня будет сексуальный контакт с Натэниелом.

Я сама почувствовала, как недоверчиво щурюсь:

– Ты никогда раньше не показывал, что Натэниел – твоего типа.

– Я знаю, что он несчастлив, а я люблю, когда у моих друзей все хорошо.

– Это не все, – сказала я.

– Этого я уже не понял, возлюбленная.

Он устроился в углу дивана. Они с Натэниелом жались друг к другу так, будто им уже случалось так сидеть. Хотя, думаю, такого не бывало.

– Он это делает ради меня.

Я обернулась ко второму вампиру, неподвижно сидящему в кресле.

– Объясни?

– Скажи ей, Байрон. Скажи, почему предлагаешь.

– А почему не стихами, Реквием? – спросил Байрон.

– Почто мне мучиться в темнице и в цепях, когда к свободе ключ – в моих руках?^[4] – спросил Реквием.

– Так-то лучше, – ответил Байрон. – А ты никогда не думал с этим покончить, рыбонька? Тот факт, что Анита относится к тебе без обожания, тебя травмирует?

Реквием всего лишь глянул на него, но почему-то под этим взглядом Байрон поежился. Даже не знаю, от страха – или это была дрожь от чего-то иного. Впрочем, испугаться бы ему стоило: никогда я еще не видела у Реквиема такого холода во взоре.

– Чую, тут что-то у вас творится такое, что может повести к травмам. Поскольку моя работа – всех от такого защищать, прошу рассказать мне все как есть.

Байрон обернулся ко мне:

– Натэниелу боль необходима, Анита. Я тебе помогу ему ее дать, пока ты будешь с нами в кровати. Ты будешь присматривать, но грязную работу тебе делать не придется.

– Натэниел тебе рассказывал о своих проблемах?

– Я знаю, что это такое, Анита, – когда хочешь какого-то прикосновения и лишен его. Я столетиями был во власти мастеров, которым плевать было, чего я хочу или что мне нужно. Ты любишь Натэниела, и он любит тебя, но от неудовлетворенной нужды любовь в конце концов может прокиснуть, как молоко на жарком солнце.

– И эта твоя демонстрация – просто от доброты сердца. – Я голосом показала, как мало я в это верю.

– Он пытался тебе сказать, рыбонька, но ты не понимала.

– Не совсем уверена, что понимаю сейчас.

– Но ведь мое маленькое представление тебе помогло?

Хотела я сказать, что нет, но это была бы ложь, а вампиры обычно ложь чуют, так чего стараться?

– Неприятно это признавать, но ты прав, помогло. Больше так не делай, но ты сумел донести свою мысль.

– Правда? – спросил он, сползая по дивану и еще больше переплетаясь с Натэниелом.

Если тому и неловко было находиться с таком тесном переплетении с голым мужчиной, он этого не проявлял. Уточняю: голым мужчиной, который не из наших любимых. Неужто всего лишь рывок за волосы заставил его так полюбить Байрона? Так сильно ему было это нужно? Или я так сильно пренебрегала его потребностью?

Байрон ничего такого не делал, чего бы не хотела делать я. Ничего не сделал плохого. И что плохого, если Натэниел будет связан во время секса, который у нас и так бы был, без связывания? Что тут такого ужасного?

Я смотрела на двоих льнущих друг к другу мужчин, видела мирное довольство на лице Натэниела, и поняла, что была очень самоуверенной. Я полагала, что если придет конец нашим отношениям, то разорву их я. То есть это я его брошу за излишек требовательности, или излишек… чего-нибудь. Сейчас до меня вдруг дошло, что это он может меня бросить – просто за то, что я недостаточно внимательна к его нуждам, и от этой мысли несколько сжалось сердце. Я же его люблю, люблю по-настоящему. Не могу себе представить свою жизнь без него. Так, тогда на что я готова, чтобы его сохранить? Насколько далеко согласна пойти и нужна ли мне в этом помощь? Однажды у нас с Байроном уже был секс. Я питала от него ardeur. Может ли Байрон меня научить, как быть для Натэниела госпожой? Может, да, а может, и нет. Но его демонстрация одно доказала: мне нужен кто-то, кто мне покажет, как устроен Натэниел. Мне бы и в голову не пришло, что простой рывок за волосы с некоторой приложенной силой вызовет у него такую восхитительную реакцию.

– Как-то ты слишком глубоко задумалась, возлюбленная.

– О твоем маленьком шоу задумалась. Ведь ты же именно этого хотел?

– Я хотел тебя завести, но не вижу в твоих глазах, чтобы это случилось.

Настала его очередь хмуриться.

– Ее не так-то просто увлечь, – сказал Реквием.

– Она любит, когда двое мужчин сразу.

– Не любые двое мужчин, – возразил Реквием. – Точно так же, как и одиночный мужчина ей не каждый подойдет.

– Ребята, вы про меня говорите так, будто меня здесь нет. Мне это чертовски не нравится, чтобы вы знали.

– Прости, рыбонька. Я просто надеялся, что это зрелище – мы с Натэниелом – как-то на тебя подействует.

– Подействовало. Оно меня озадачило.

Байрон засмеялся, и от этого лицо его стало моложе, мелькнуло тенью на нем, каким он мог быть в пятнадцать лет, когда его нашел вампир и сделал так, что шестнадцать ему уже никогда не будет.

– Озадачить – такой цели я перед собой не ставил.

Я пожала плечами:

– Ну, извини.

Он покачал головой:

– Ну, да. Я не действую на тебя в эту сторону.

– Как и я на тебя.

Он снова засмеялся:

– А секс был прекрасный.

– Но тебе бы больше понравилось, если бы это был Жан-Клод.

Что-то мелькнуло в его глазах, он даже посмотрел вниз, пряча их подчеркнуто жеманным жестом. Когда он снова поднял на меня взгляд, сам он прятался за улыбающейся пустотой.

– Жан-Клод любит тебя, рыбонька, что и объяснил мне с излишней ясностью.

Я собралась было спросить, что он имеет в виду, но тут открылась дверь и вошел вампир, чье имя только что было названо. Одежда его только выглядела темной в клубе – обычная для него черная. И она была черной, но обычной не была.

На нем был фрак, настоящий фрак с фалдами. Впрочем, если они из кожи, это все равно фрак? Ремни, похожие на шелковые подтяжки, змеились по голой коже его груди, и я смотрела на эту кожу, как мужчины смотрят на женскую грудь. Это на меня не похоже. В смысле, грудь у него прекрасна, но остановиться здесь и не поднять взгляда к лицу – это неправильно. Потому что, как бы ни была она красива, лицо у него все равно лучше. И я подняла голову, поглядела в лицо.

Черные кудри спадали ниже плеч, на шее бархотка с камеей, которую я ему подарила. До зовущего к поцелуям рта линия щеки была как крыло ласточки, вся – изящество, вся… Крыло ласточки? Что это еще за чертовщина? Никогда ничью линию подбородка так не описывала.

– Ma petite, все ли с тобой хорошо?

– Нет, – ответила я тихо. – Кажется, не все.

Он придвинулся ближе, мне пришлось задрать голову, чтобы встретить взгляд этой полночной синевы глаз. Как сегодня в кино, когда я увидела Натэниела – я была слишком заворожена, слишком увлечена им. Мне пришлось буквально закрыть глаза, чтобы меня его вид не отвлекал от слов, которые я хотела сказать:

– Мне кажется, кто-то на меня воздействует.

– Что ты имеешь в виду, ma petite?

– Ты хочешь сказать, это как сегодня в кино, – подсказал Натэниел. Откуда-то уже ближе, чем с дивана – подошел, наверное.

Я кивнула, все еще не открывая глаз.

Голос Жан-Клода прозвучал прямо передо мной:

– Так что сегодня было в кинотеатре?

Натэниел объяснил.

– Ей пришлось достать крест, и только тогда стало лучше, – закончил он.

– Но сейчас крест на мне, – возразила я.

– Он под блузкой. А тогда он был совсем на виду, – напомнил Натэниел.

– Это не должно иметь значения, если только этот вампир сейчас не с нами в одной комнате.

– Попробуй достать крест, – предложил Жан-Клод.

Я чуть приоткрыла глаза, посмотрела на него. Он все еще был умопомрачительно красив, но я уже могла думать.

– Это не должно было бы иметь значения, – сказала я. И посмотрела ему в лицо, в эти чудесные глаза. Всего лишь глаза – красивые, захватывающие – но не в буквальном смысле. – Опять прошло.

– А что тут происходит, рыбоньки? – спросил Байрон.

Он подошел к нам, глядя то на меня, то на Жан-Клода.

– Лизандро, оставь нас, – сказал Жан-Клод.

Лизандро, кажется, собрался возразить, но передумал. Он только спросил:

– Мне остаться за дверью или вернуться в клуб?

– За дверью, я думаю, – ответил Жан-Клод.

– А разве не стоит ориентировать наших охранников? – спросила я.

– Это дело не касается родере.

– Пока тебя не было, Лизандро выдвинул тезис, что если мы подвергаем их опасности, они имеют право знать причину.

Жан-Клод посмотрел на Лизандро – не самым дружелюбным взглядом.

– Действительно?

Лизандро ответил таким же твердым взглядом.

– Я говорил о выборе Анитой следующего подвластного зверя, но ничего о твоих приказах, Жан-Клод.

– Все, что касается ma petite, касается меня.

В его голос послышался намек на мурлычущее рычание.

Лизандро чуть переступил с ноги на ногу, выдохнул так, что это было заметно.

– Не хочу быть бестактным, но разве не хочешь ты, чтобы следующим она выбрала более сильного зверя? Такого, который укрепил бы твою власть.

Жан-Клод смотрел на него в упор, и Лизандро старался одновременно смотреть на вампира и не смотреть. У меня годы ушли на овладение этим фокусом, но хорошо, что сейчас он мне уже не нужен, потому что я набрала достаточно силы. Очень трудно держаться круто, когда не можешь смотреть противнику в глаза.

– Моя сила как-то касается крыс? – спросил Жан-Клод.

– Да.

– Чем?

Очень недружелюбно прозвучало это простое слово.

– Твоя сила обеспечивает нашу безопасность. Крысолюды помнят, как жилось в Сент-Луисе, когда мастером города была Николаос. – Лизандро помрачнел и покачал головой. – Она не защищала никого и ничего, кроме вампиров. Ты же, Жан-Клод, заботишься о всем противоестественном населении города.

– Я думал, ты поймешь, что о таких вещах думает ma petite.

– Она – твой слуга-человек, – возразил Лизандро. – Ее действия – твои действия. Разве не считают вампиры, что слуга-человек – всего лишь продолжение своего мастера?

Жан-Клод моргнул и прошел дальше в комнату, по дороге взяв меня за руку.

– Приятное самодовольство. Но ты же знаешь, что ma petite – самостоятельная личность.

Его рука ощущалась в моей твердо, реально, и мир вдруг стал надежнее. От одного прикосновения его руки я вдруг будто пришла в себя.

– Не знаю, кто на меня воздействовал, но оно все еще здесь, – сказала я. – Чуть как-то выветрилось, но здесь.

– О чем ты говоришь, ma petite?

– Вот когда ты меня коснулся, я как-то собралась. А до того рассыпалась, оказывается, даже сама того не замечая.

Он притянул меня к себе, почти обнял. Я погладила масляную мягкость его кожаных лацканов.

– И вот так ты все еще собрана? – спросил он.

Я покачала головой.

– Попробуй прикосновение кожи к коже, – предложил Реквием.

Он не встал с кресла у стола. Мы подошли к нему ближе – ненамеренно. По крайней мере с моей стороны.

Я не выпускала руку Жан-Клода, но другую приложила к его голой груди. И момент прикосновения был хорош.

– Еще лучше, – сказала я и погладила гладкие, твердые мышцы груди. Провела пальцами по кресту шрама. Еще лучше.

– Почему ты не сказал нам с Байроном, Жан-Клод? – Реквием поднял на нас глаза, пытаясь сохранить непроницаемое лицо, но не совсем преуспев. Он сидел в вольной позе, откинувшись на спинку кресла, но глаза его выдавали: настороженные и напряженные.

– Ты такое уже видел? – спросила я.

– Однажды. – Голос его был спокойнее глаз.

– Когда? – спросила я.

Он посмотрел на Жан-Клода:

– Пусть крысолюд уйдет.

Жан-Клод кивнул:

– Лизандро, ты пока свободен. Если мы сможем тебе рассказать больше – расскажем.

Лизандро, уходя, глянул на меня – будто потом ему скорее расскажу я, чем остальные. И был прав.

8

Байрон оглядел нас всех. Обычно шутливое его лицо стало полностью серьезным.

– Кто-нибудь, просветите нас, бедных темных крестьян?

– Вы получили дар? – спросил Реквием.

– Oui.

– Какой дар? – спросил Байрон.

– Маску, – ответил Жан-Клод.

Байрон побледнел – он сегодня достаточно напитался, чтобы хватило краски это сделать.

– Нет, блин, нет, не надо, только не это, только не опять…

– Какого она цвета? – спросил Реквием голосом почти исчезающим – как умеют исчезать только старые вампиры.

– Белая, – ответил Жан-Клод.

Байрон от облегчения чуть не рухнул на пол. Натэниел протянул ему руку, Байрон ее взял.

– Рыбоньки мои, у меня ж коленки слабые. Больше не надо меня так пугать. Белая, уф… белая. Это значит, мы не под угрозой.

Натэниел помог ему вернуться на диван, но не остался с ним, а подошел к нам.

– А какого цвета получил ваш мастер в Англии? – спросила я.

– Сперва красную, потом черную, – ответил Реквием.

– А красная что значит?

– Боль, – ответил Жан-Клод. – Обычно это заявление о покарании мастера, чтобы привести его к покорности. Совет очень нелегко прибегает к Арлекину.

Имя упало в тишину, как камень в колодец – напрягаешься, прислушиваясь и ожидая всплеска. Я прижалась щекой к груди Жан-Клода – сердцебиения не было слышно. И дышал он лишь тогда, когда ему нужно было говорить. Я подняла голову, оторвав ухо от груди Жан-Клода. Иногда мне все же не по себе бывало – прикладывать ухо к молчащей груди. Тишину прервал Байрон.

– Красная – это они с тобой играть будут.

– Как сегодня кто-то со мной?

– Да, – ответил Реквием.

– А черная? – спросила я.

– Смерть, – сказал Реквием.

– Но белая – разве это не значит, что за нами только наблюдают? – задал вопрос Натэниел.

– Должна значить, – ответил Реквием.

Когда он начинал отделываться краткими рубленными предложениями, мне становилось страшно. Стихотворные цитаты мне иногда действовали на нервы, а резкие короткие слова означали, что он злится или что ситуация очень опасная. Или и то, и другое.

– Ты говорил, что объяснишь подробнее, когда я приеду в «Запретный плод». Я приехала, объясняй.

– Сейчас Арлекин – это всего лишь фигура шута. А когда-то он был – или они были – mesnee d’Hellequin. Ты знаешь, что такое дикая охота, ma petite?

– Дикая охота – общий миф по всей Европе. Сверхъестественный предводитель ведет отряд дьяволов или мертвецов с призраками гончих и лошадей. Они убивают всех, кто попадается у них на пути, либо же только злых, и тащат в ад. У разных авторов по-разному: включение в состав охоты может быть и наказанием, и наградой. Но считается, что горе тому, кто оказался под открытым небом, когда летит дикая охота.

– Ты меня поражаешь, как всегда, ma petite.

– Ну, эта история так широко распространена, что какая-то основа у нее должна быть, но ее на самом деле не видали уже со времен какого-то из Генрихов Английских. Думаю, что Генриха Второго, но не уверена на сто процентов. Обычно предводителем охоты бывает какой-нибудь местный убитый злодей либо же сам дьявол. Но пока легендой не занялось христианство, во главе охоты перебывало множество скандинавских богов. Чаще всего Один, но бывали и богини вроде Хель, или Холды – хотя охота Холды раздавала не только наказания, но и награды. Другие охоты иногда тоже, но обычно очень плохо было им попасться или даже просто увидеть, как они мчатся мимо.

– Арлекин – один из этих предводителей, – сказал Жан-Клод.

– Для меня это ново, но я после колледжа об охотах не читала. Единственное, думаю, отчего застряло в памяти – очень уж история у всех на слуху, но все легенды резко прекращаются несколько сот лет назад. Почти любая история, у которой есть столько свидетелей, оказывается правдой – по крайней мере насколько мне известно. Так отчего же эта прекратилась? Почему перестала скакать дикая охота, если она существовала?

– Она существует, ma petite.

Я посмотрела на него:

– Ты хочешь сказать, что это были вампиры?

– Я хочу сказать, что легенда существовала и мы ею воспользовались. Арлекин принял образ дикого охотника – потому что это было нечто такое, чего уже боялись.

– Люди и без того боялись вампиров, Жан-Клод. Вам не было нужды для этого притворяться скандинавскими богами.

– Арлекин и его родичи не пытались пугать людей, ma petite. Они пытались пугать вампиров.

– Вы и так друг друга пугаете до дрожи. Милая Мамочка тому доказательство.

– На заре нашей истории Марми Нуар решила, что мы слишком опасны. Что надо нас чем-то держать в узде. И она создала идею Арлекина. Как ты верно заметила, ma petite, очень много было диких охот на лице Европы, кто заметил бы еще одну? Вампиры начинают свою жизнь людьми, и идея дикой охоты – это нечто такое, чего они боялись и так.

– О’кей, так какое отношение эта липовая дикая охота имеет к нам?

– Она не липовая, ma petite. Есть некое сверхъестественное войско, умеющее летать, умеющее наказывать злых и убивать загадочно и быстро.

– Это не первоначальная дикая охота, а потому в моем понимании она липовая.

– Как тебе угодно. Но эта организация, если хочешь, ближе всего к полиции из всех вампирских учреждений. Ее члены берутся из всех главных линий крови. Ни одной линии она не обязана преданностью. Ее призывают, когда совет раскалывается. И сейчас совет раскололся по вопросу о нас. Обо мне.

– Так что же именно делают эти арлекины?

– Их хлеб и вода – маскировка и уловки. Это убийцы и шпионы высшего сорта. Никто не знает их личностей. Никто не мог увидеть их лица – и остаться жить. Если они не замышляют нам вреда, то являются перед нами в маске. Маски вроде венецианских, где богатые и сильные носили маски и шляпы, чтобы выглядеть одинаково, чтобы их нельзя было отличить друг от друга. Если они являются нам в этой личине, значит, они явились только наблюдать. Если же они в масках по именам, то дело может обернуться двояко. Может быть, они будут всего лишь наблюдать – а могут и убить нас. Они надевают маски своего тезки и чтобы скрыть лица, и чтобы дать нам знать: если мы не будем помогать им, они станут смертоносными. Быть может.

– Тезки – в каком смысле? – спросила я.

– В каждый момент есть только один Арлекин, но существуют другие арлекины – как члены группы с этим названием. Какие бы имена ни были у них когда-то, они принимают имена и маски комедии дель арте.

– Этого термина я не знаю.

– Был такой театр. Его расцвет был еще до моего рождения, но породил он множество персонажей. Женщины не выступали на сцене, но среди арлекинов были женские персонажи. Действительно ли они были женщины или же это было сделано, чтобы запутать представление, – вопрос открытый, но он для нас не важен. Так вот, о тезках: их десятки, и некоторые имена известны уже не одну сотню лет. Конечно же, Арлекин, потом Пульчинелла, Скарамуш, Пьеро или Пьеретта, Коломбина, Ганс-Колбаса, Иль-Дотторе – их еще десятки, если не больше сотни. И никто не знает, сколько их участвует в рейдах Арлекина. Почти всегда они выступают в безликих черных или белых масках. И говорят просто: «Мы – Арлекин». Самый для нас удачный исход – не узнать, кто именно приехал в наш город.

– Насколько серьезно нарушение вампирского этикета – что мы получили белую маску, а действуют они так, будто послали красную? – спросила я.

Жан-Клод и Реквием обменялись взглядами, смысл которых я точно не поняла, но ничего для нас доброго в них не было.

– Да выкладывайте, черт побери!

– Этого не должно было случиться, ma petite. Либо это нападение какого-то другого вампира, достаточно сильного, чтобы нас обмануть, или же Арлекин нарушает свои собственные правила. Он и в рамках этих правил смертоносен, если же рамки сломаны…

Жан-Клод закрыл глаза и обнял меня. Обнял крепко.

Натэниел стоял рядом с нами с неуверенным лицом.

– Так что мы можем сделать?

Жан-Клод посмотрел на него и улыбнулся:

– Очень практично, mon minet. Ты практичен, как наш Мика. – Он обернулся Реквиему: – В Лондоне начиналось так?

– Да. Одна из масок Арлекина умеет усиливать эмоции, связанные с желанием, – но только те эмоции, которые уже в нас есть. Поначалу это было очень тонко, потом стало сильнее. Честно говоря, то, что сегодня произошло с Анитой, у нас проходило незамеченным. Просто было такое впечатление, что все пары вдруг захотели довести отношения до физической вершины.

– А стало сильнее – это как? – спросил Натэниел.

– Не знаю, был это тот же вампир или нет, но они стали вмешиваться, когда мы использовали силы линии Белль. И похоть давала жуткие результаты.

– Жуткие – насколько? – спросила я.

– Ardeur в худших его вариантах.

– Черт, – сказала я.

Натэниел коснулся моих плеч, Жан-Клод раскрыл объятия и обнял нас обоих – я оказалась плотно зажата между ними. И тут как будто смогла перевести дух.

– Все лучше и лучше, – выдохнула я.

– Чем больше ты прикасаешься к основе своей силы, тем больше уверенности обретаешь против масок Арлекина. Поначалу, – сказал Реквием.

– «Поначалу» – в каком смысле? – спросила я.

– Кончилось тем, что нашего мастера мучили независимо от того, к кому он прикасался. Все, к чему он притрагивался, портилось, а всякий, кто касался его кожи, бывал отравлен.

– Отравлен чем? – уточнила я.

– Арлекин обратил наши силы против нас, Анита. Весь наш поцелуй состоял почти целиком из линии Белль Морт. И наш дар был обращен против нас, поэтому клинок вонзился глубоко, и нам пустили кровь.

– Элеонору и Родерика не мучили, – напомнил с дивана Байрон. Мы обернулись к нему, не разрывая объятия.

– Не так. Ее сперва так же доставали, как и нас. Ее так тянуло к Родерику, что она работать не могла.

– Но когда, как ты это назвал, нас охватило безумие, их оно пощадило, – сказал Байрон. И в его голосе слышалась сдержанная злость – или что-то к этому близкое.

Жан-Клод обнимал меня и Натэниела, а Натэниел обнимал его, так что стало трудно дышать – не от вампирских фокусов, а просто от тесноты. Жан-Клод чуть подался прочь, и Натэниел поступил так же. Жан-Клод подошел к столу, увлекая нас за собой, оперся на край, притянув меня спиной к себе. Натэниел сел на стол, не доставая ногами до пола. Но рукой он держался за руку вампира, будто боясь отпустить. Кажется, все мы боялись.

– Безумие – это что было? – спросила я.

– Трахались до отключки мозгов, дорогая.

Я стала думать, как бы это сказать прилично. Байрон засмеялся.

– Ну и физиономия у тебя, Анита! Да, секс – наша суть, и мы чертовски много им занимаемся, но ты же хочешь иметь выбор, да? – Он посмотрел мимо нас, на Реквиема. – Ты же не любишь, когда тебя лишают выбора, любимый?

Реквием глянул на него так, что у того сердце должно было застыть в груди, не то что слова на губах, но Байрон уже давно мертв, а мертвые сделаны немножко из другого теста, они покруче живых. А может быть, Байрону стало все равно.

– Реквием вдруг выяснил, что в меню есть мужчины. Правда, любимый?

Мурлычущая враждебность в его голосе граничила с ненавистью.

До меня дошел смысл его слов: когда Арлекин как следует перепутал им мозги, Байрон и Реквием стали любовниками. А Реквием с мужчинами не спит. Точка. Белль веками карала его за отказ ложиться с мужчинами. Отказать Белль Морт в чем бы то ни было – никогда не влечет за собой приятных последствий. Так что Реквием был на этот счет серьезен. Кто-то в команде Арлекина очень здорово умел манипулировать эмоциями. Так здорово, что даже страшно.

Я крепче прижала к себе руку Жан-Клода и потянулась к Натэниелу. Дотянулась до бедра, осторожно погладила его рукой. Оборотни вечно друг друга трогают, и я начала эту привычку невольно перенимать. Сегодня я не стала с ней бороться.

– Ты не должен был этого говорить, – сказал Реквием тихо и очень серьезно.

– А насколько тебя достает, что с Анитой у нас тоже был секс?

Реквием вскочил одним быстрым движением, взметнулся черный плащ, и стало видно, что под ним не так чтобы много надето.

– Стоп, – сказал Жан-Клод.

Реквием застыл. Глаза его горели синим огнем, поднимались и опускались плечи от бурного дыхания, как после бега.

– Я думаю, что вожделение – не единственная эмоция, которую умеет разжигать Арлекин, – объяснил Жан-Клод.

Реквием не сразу понял. Он нахмурился, потом обернулся к нам, все так же глядя горящими глазами:

– Гнев тоже.

Жан-Клод кивнул.

Свет начал гаснуть, будто уходя в глубокую воду.

– И что же мы должны делать, Жан-Клод? Если они не соблюдают собственные правила, то мы обречены.

– Я попрошу о встрече с ними, – сказал он.

– Ты – что сделаешь? – Голос Байрона даже сорвался на писк.

– Я попрошу о встрече между ними и нами.

– Арлекина не ищут, Жан-Клод, – сказал Реквием. – От Арлекина прячутся, пригибаясь в траве, пока он не пройдет мимо. Его не зовут к себе.

– Арлекины не лишены чести. То, что происходит сейчас – бесчестное поведение.

– Ты с ума сошел, – ахнул Байрон.

– Ты думаешь, что кто-то один из этого маскарада нарушает правила, – тихо сказала я.

– Надеюсь на это, – ответил Жан-Клод.

– Почему надеешься?

– Потому что если это происходит с полного ведома и одобрения Арлекина, то Реквием прав, и мы обречены. Они нас помучают и уничтожат.

– Я не признаю слова «обреченные», – сказала я.

Он поцеловал меня в макушку:

– Знаю, ma petite, но ты не понимаешь, какая против нас сила.

– Объясни мне.

– Я тебе уже сказал, они – это жупел рода вампирского. Они – это то, чего боимся мы в темноте.

– Не так, – возразила я.

– Они чертовски страшны, любовь моя, – сказал Байрон. – Мы их действительно боимся.

– Жупел всех вампиров – это Марми Нуар, Мамочка Дорогая, ваша королева. Вот кто вас пугает до потери пульса.

Они секунду помолчали.

– Да, и арлекины боятся Королевы Тьмы, создательницы нашей, – сказал Жан-Клод.

– Тьмы боятся все, – подхватил Реквием, – но если Мать Всей Тьмы – наш кошмар, то Арлекин – это быстрый меч тьмы.

– Не стану спорить, – кивнул Байрон. – Ее боятся все.

– Что же ты предлагаешь, ma petite?

– Я ничего не предлагаю. Я стояла во тьме и видела, как она поднимается надо мной черным океаном. Она вторгалась в мои сны. Я видела зал, где лежит ее тело, слышала ее шепот у себя в голове. Ощущала на языке удушающий вкус жасмина и дождя.

Я поежилась, снова почти ощутив ее непрестанное движение в темноте. Она лежала в зале с окнами, и под ними горел огонь – вечный огонь. Она впала в «сон» куда раньше, чем все они себя помнили. Когда-то я думала, что они ждут ее пробуждения как радостного праздника, но потом до меня дошло, что они боятся ее не меньше, чем я. Это значит – до судорог. По каким-то причинам Марми Нуар благоволила ко мне. Интересовалась мною. И с расстояния в тысячи миль на меня воздействовала. Она сделала так, что крест вплавился мне в ладонь. Этот шрам будет у меня теперь до самой смерти.

– Заговори о дьяволе – и призовешь его, – предупредил Реквием.

Я кивнула и попыталась подумать о чем-нибудь другом. Да, кстати, есть о чем подумать.

– Арлекины – просто вампиры, так? Следовательно, они должны подчиняться вашим законам?

– Oui.

– Тогда воспользуемся этим законом против них.

– Что ты предлагаешь, ma petite?

– Брошен прямой вызов нашей власти. Совет запретил мастерам городов любые стычки в Соединенных Штатах, пока закон не решит, имеете вы легальный статус или нет.

– Ты же не предлагаешь нам драться с Арлекином?

– Я говорю, чтобы мы действовали в соответствии с законом.

– Как же ты не понимаешь, Анита, – сказал Байрон, – что именно к Арлекину мы обращаемся, когда случается что-нибудь незаконное. Арлекин – это и есть для нас полиция.

– Когда полицейские идут против закона, они уже не полицейские.

– А кто они тогда?

– Уголовники, – ответила я.

– Ты же не предлагаешь всерьез нам драться с Арлекином? – сказал Реквием.

– Не совсем.

– Что же тогда?

Я посмотрела на Жан-Клода:

– Как бы поступил ты, если бы таким образом приехал к нам какой-нибудь сильный вампир?

– Обратился бы к совету в надежде избежать открытой войны.

– Вот и обратись.

– Я думал, что в совете не все нас любят, – заметил Натэниел.

– Не любят, но если Арлекин нарушает закон, это будет важнее наших мелких счетов, – сказал Жан-Клод.

– Ты забыл, как мелочен бывает совет? – спросил Реквием.

– Non. Но не весь совет еще забыл, каково жить в реальном мире.

– К кому бы из членов совета ты обратился первым? – спросил Байрон.

Тут постучали в дверь. Все, у кого сердца бились, вздрогнули, Натэниел засмеялся нервным смехом.

– Ч-черт, – сказала я.

– Тебе пакет, Жан-Клод, – произнес за дверью голос Лизандро.

– Это может подождать, – ответил Жан-Клод, чуть выдавая голосом, в каком он сейчас напряжении.

– При нем записка; в ней говорится, что ты его ждешь.

– Войди, – сказал Жан-Клод.

Лизандро открыл дверь, но вошел в нее Клей с белой коробкой в руках. Точно такой же, как я в туалете нашла. Кажется, я перестала дышать, потому что когда вдохнула, получилось резко и шумно.

– Что случилось? – посмотрел на меня Клей.

– Кто это принес? – спросил Жан-Клод.

– Эта коробка просто оказалась на стойке, где кресты принимают.

– И ты сразу поволок ее сюда? – возвысила голос я.

– Ну, ты не считай меня уж совсем идиотом. Проверили, посмотрели. Нашли записку, что Жан-Клод ее ждет.

– Что там? – спросила я, но боюсь, что ответ уже знала заранее.

– Маска. – Клей смотрел на нас, пытаясь понять, что нас так огорчило.

– Какого цвета?

Столь безжизненного голоса я никогда еще не слышала у Жан-Клода.

– Белого. – Напряжение на пару делений упало. – Симпатичные золотые ноты там нарисованы. Вы ее не заказывали?

– В некотором смысле я ее заказал, – ответил Жан-Клод.

Я повернулась к нему и отодвинулась, чтобы ясно видеть его лицо.

– Что значит – «в некотором смысле заказал»?

– Я сказал, что хочу встречи с ними?

– Сказал, ну и что?

– Именно это и означает маска, ma petite. Что они хотят с нами встретиться. Не чтобы убивать или мучить, а чтобы говорить.

– Но откуда они могли знать, что ты сказал? – спросил Натэниел.

Жан-Клод посмотрел на меня, и что-то было такое в этом взгляде, что заставило меня сказать:

– Они нас слушают.

– Боюсь, что да.

– Когда доставили маску? – спросил Реквием.

Клей все смотрел на нас, будто ждал, что мы сейчас объясним ему, что это за загадка.

– Точно мы не знаем. Я уходил на перерыв минут тридцать назад. Наверное, ее принесли, когда меня у двери не было.

– Давно ли ты вернулся к двери? – спросил Жан-Клод.

– Минут пять.

– Они слушали, – заключил Реквием.

– Они знали, что скажет Жан-Клод, – добавил Байрон, и в голосе его было больше паники, чем вампиры обычно выражают. Он просто не мог скрыть эмоции лицом и голосом.

– Да что происходит? – спросил Клей.

– В городе появился кто-то сильный и злой, – ответил ему Лизандро. – Они нам не хотят говорить, но хотят, чтобы мы с ним дрались даже ценой жизни.

Сказано было зло и едко.

– Каковы правила насчет говорить нашим солдатам об… об этом явлении? – спросила я.

Жан-Клод сделал глубокий-глубокий вдох и встряхнулся – почти как птица, отряхивающая перья.

– Изменчивы.

– Изменчивы… а, то есть – по обстоятельствам?

Он кивнул.

Тут мне пришла умная мысль.

– Я уверена, мы знали бы, если бы кто-то слушал нас метафизически, тем более вампир.

– Они очень сильны, ma petite.

– Лизандро! – позвала я. Он повернулся ко мне, перенеся на меня все свое внимание, и в темных глазах было требование. Если по моей вине его жена останется вдовой, он хочет знать, ради чего это случится. Наверное, такое право у него есть, но сперва дело. – Это помещение надо проверить на жучки.

– Какого типа жучки?

– Любые, которые позволяют нас слушать.

– Ты думаешь, они пользуются техникой, ma petite?

– Я не верю, что какой-нибудь вампир мог бы за нами вот так шпионить, чтобы мы не ощутили.

– Они очень сильны, ma petite.

– Они же, мать их так, призраки, рыбонька.

– Ладно, пусть призраки, но вреда не будет поискать технику. Если все чисто, тогда будем говорить насчет призраков, а пока что проверим на жучки.

Жан-Клод посмотрел на меня долгим взглядом, потом кивнул.

– Интересно выйдет, если они действительно используют подслушивающие устройства.

– Вы тогда в Лондоне жучки искали? – спросил Натэниел.

Байрон и Реквием переглянулись, потом оба покачали головой.

– Ласточки мои, нам это в голову не пришло. Эти же чертовы… – Байрон замолчал и облизал губы, не назвав слова – на всякий случай. – Они призраки, ужасы, ходячий кошмар. Как-то странно ожидать от ужаса использования современной техники.

– Вот именно, – сказала я.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил он.

– То, что вампиры техникой не пользуются. Если эти ребята ее широко применяют, это кажется магией – если не знать, в чем тут дело.

– Достаточно передовая техника неотличима от магии, – заметил Реквием.

Я кивнула.

Он посмотрел на меня пристально:

– Вечерняя звезда моя, ты полна сюрпризов.

– Я просто думаю иначе, чем вампиры.

– У Рафаэля есть специалист по очистке от таких устройств, которому он доверяет? – спросил Жан-Клод.

– Да, – ответил Лизандро.

– Тогда сделайте это.

– Когда это нужно?

– О том, что хотели бы с ними встретиться, мы говорили минуту назад, и тут же появилась маска.

– То есть надо типа вчера?

– Или чуть быстрее, – ответила я.

Он кивнул:

– Я сейчас позвоню. – У двери он задержался. – Сейчас только поставлю кого-нибудь к двери и позвоню не из клуба.

– Отлично мыслишь.

– Работа такая.

И он вышел.

– Это куда поставить? – спросил Клей, поведя коробкой из стороны в сторону.

– Вон на тот стол, где еще одна такая же.

Клей положил коробку рядом с первой. Кажется, Жан-Клоду не хотелось ее трогать. Так что открыла ее я и встретилась взглядом с незрячими глазами маски. Эта была отделана тщательнее, и золотые ноты украшали ее лицо. Я потрогала одну – ноты были приподняты над тканью маски. А в записке было сказано: «Как ты просил».

– Внутри маски письмена есть? – спросил Жан-Клод.

Я подняла маску с оберточной бумаги – внутри, на гладком изгибе было что-то написано.

– Не читай этого вслух, ma petite.

Я и не стала – просто протянула маску ему. Там было написано «Цирк Проклятых», и дата – послезавтрашняя. Она была записана так: сперва число, потом месяц, потом год, как в Европе пишут. И для встречи было выбрано одно из заведений Жан-Клода. Это хорошо или плохо? Или никак? Значит ли это, что у нас будет преимущество своего поля, или же что они собираются наше заведение предать огню? Я хотела спросить, но не хотела, чтобы вопрос услышал противник. Если в этом кабинете найдем жучки, смотреть придется всюду. Во всех комнатах, по всем заведениям, у меня дома – ну всюду.

Я молила бога, чтобы это оказались жучки, потому что альтернатива была одна: эти вампиры настолько искусны, что всаживают сверхъестественных жучков нам в мозги. А тогда нас уже поставили раком, считай. Мы будем мертвы, если они захотят, чтобы мы были мертвы, или останемся живы, но решать это будут они, а не мы. Никогда не думала, что буду так мечтать обнаружить жучков в наших офисах. Странно иногда, что оказывается меньшим злом.

9

Уже настал рассвет и вампиры мирно спали в гробах, когда я наконец выкроила несколько минут, чтобы снова позвонить Эдуарду. Я звонила дважды, когда эксперты Лизандро все проверили. Они нашли жучки, но не нашли, откуда слушали. Потом несколько часов работы – и помещения стали чисты. Нам на самом деле повезло – это не были мельчайшие жучки самой передовой технологии. А значит, слушающие должны были находиться вблизи клуба. Как предположили эксперты, в фургоне каком-нибудь. Хорошая техника, но не последний писк. А это наводило на мысль, что Арлекин не умеет взламывать телефонные линии и компьютерные сети. Вероятно, не умеет. Но даже те подслушивающие устройства, что мы нашли, – достаточно высокие технологии для кодлы древних вампиров. И наводило на мысль о том, какие еще чудеса современной техники они захотят использовать. Обычно вампиры полагаются только на вампирские силы, но я уже не была уверена, что вампирам Арлекина это свойственно. То есть я была уверена, что нет. Древние вампиры, вооруженные современной техникой. Ну, это уже просто нечестно так.

Я хотела уравнять эти шансы и потому сейчас сидела с сотовым в ванной Жан-Клода, в последний раз пытаясь дозвониться до Эдуарда.

Набрала номер и чуть уже не бросила звонить, когда услышала щелчок и хриплый спросонья голос. Я сперва подумала, что это Эдуард, потому так и спросила:

– Эдуард?

На том конце человек прокашлялся:

– Анита, ты?

Голос мужской, но определенно не Эдуард. Черт, прокололась.

Эдуард помолвлен с одной вдовой, матерью двоих детей. И последнее время, когда я точно хотела его застать, то сперва звонила ей, а не ему. Они еще не жили вместе официально, но у нее он проводил времени больше, чем у себя.

– Привет, Питер! Извини, забыла про разницу времени.

Слышно было, как он пошевелился – наверное, затащил телефон под одеяло.

– Ничего, все нормально. Так что случилось?

Весь год у него ломался голос, но зато теперь превратился в такой глубокий бас, что иногда я вздрагивала.

– Мне нужен Тед, – сказала я, очень надеясь, что он пропустил «Эдуарда» мимо ушей.

– Да все нормально, Анита. – Он засмеялся, еще несколько лениво и сонно. – Я знаю, кто такой Эдуард, но тебе повезло, что трубку взял я. Мама или Бекки начали бы вопросы задавать.

Я до сих пор не знала, известно ли кому-нибудь из новых родственников Эдуарда о его тайной жизни. И не очень понимала, хорошо это или нет, что Питер знает – или что знает вообще кто-то из них. Они знали, чем он занимается, так сказать, законную часть, но кто он на самом деле – не знали. По крайней мере я так думала до сих пор.

Я глянула на часы, которые надела вместе с халатом, прикинула время и спросила:

– А тебе не пора уже собираться на карате?

– Там в зале ремонт, – ответил он.

Я бы еще спросила, почему у него в комнате телефон, но он же не мой ребенок. Я в том смысле, что слегка рановато в шестнадцать иметь свой телефон? Или нет?

– Я в субботу на турнире по карате первое место взял, – сказал он.

– Поздравляю.

– Это не настоящая драка, конечно, как бывает у тебя и Эдуарда, но все равно прикольно.

– Я никогда ни по каким боевым искусствам первых мест не брала, Питер. Отлично выступил.

– Но у тебя же черный пояс по дзюдо?

– Ага.

– И ты же другими искусствами тоже занимаешься?

– Ну, да, но…

– Турниры – детская забава, я знаю, но Эдуард говорит, что мне сначала надо вырасти хотя бы до возраста, когда можно записываться на военную службу. Только тогда он меня возьмет на что-то настоящее.

Что-то мне все это не нравилось.

– Да, в восемнадцать.

– Ага. – Он тяжело вздохнул. – Два года.

Прозвучало как вечность. Что ж, в шестнадцать лет так оно и есть.

Хотелось мне ему сказать, что бывает и другая жизнь, где нет драк, пистолетов, насилия. Хотела сказать, что не следует ему идти по стопам его без пяти минут отчима, но не смогла. Не мне было это говорить, да Питер и не стал бы слушать все равно. Я занимаюсь тем же, чем его «папочка», так что я тоже крутая.

– Тед дома?

– Анита! – укорил он меня. – Я же знаю его настоящее имя.

– Да, но ты прав: не должна я называть его Эдуардом, когда звоню по этому телефону. Только Тедом, пока не буду точно знать, с кем говорю. Так что я тренируюсь.

Он снова засмеялся. Я лично ничего смешного не видела.

– Тед дома. – Снова послышалось шуршание одеяла. – Хотя в те дни, когда нам в школу не надо, они с мамой в восемь утра не встают.

Это он, видимо, повернулся посмотреть на часы.

– Я не хотела звонить так рано, – ответила я. – Я потом перезвоню.

Голос его стал встревоженным:

– Анита, что случилось? Ты очень напряженно говоришь.

Класс. Уже настолько не владею голосом, что от мальчишки не могу скрыть волнения. А случилось вот что: я вдруг поняла, что не просто зову Эдуарда охотиться на монстров. Я его зову оставить свою семью ради охоты на монстров. Он жил для того, чтобы искать злобных тварей, на которых может испытать свое искусство. Смысл его жизни был – опережать, быть быстрее, злее, ловчее, смертоноснее тех монстров, за которыми он охотился. А потом он встретил Донну, и вдруг выяснилось, что есть смысл жить и для другого. Не знаю, пойдет ли он с ней к алтарю когда-нибудь, но он – единственный отец для ее детей и единственный муж, который у нее есть. Первый ее муж был убит вервольфом, а восьмилетний Питер поднял оброненное отцом ружье и добил раненого оборотня. Спас своих родных, когда тело отца еще дергалось на полу. В некотором смысле Эдуард отлично вписался в эту семью. Он забирал Бекки из балетной школы – подумать только. И теперь – что, если его из-за меня убьют? Убьют, и Питер с Бекки еще раз потеряют отца, потому что у меня кишка тонка самой разгрести вокруг себя кучу?

– Анита? Анита, ты здесь?

– Да, Питер, я слушаю.

– У тебя такой странный голос… чуть ли не испуганный.

Иногда он бывает неприятно проницателен, этот Питер.

– Я просто… – Черт, что же мне теперь сказать, как замять разговор? – Пусть Эдуард спит, не буди их.

– Что-то у тебя не так, я же слышу. Ты позвонила, потому что в беде. Верно?

– Я не в беде, – ответила я и про себя добавила: «Пока что».

Секундное молчание.

– Ты мне говоришь неправду, – прозвучал осуждающий голос.

– Ну знаешь, это уже хамство! – Я попыталась возмутиться. На самом же деле я не врала, я просто замазывала правду. Ладно, замазывала густо, как орешки шоколадом, но все равно это не была совсем уж ложь.

– Твое слово? Твое честное слово? – сказал он очень серьезно. – Ты можешь мне дать слово, что звонишь Эдуарду не чтобы просить помощи против каких-то жутких монстров?

– Слушай, а тебе никогда не говорили, что ты несносный зануда?

– Мне шестнадцать, мне положено быть несносным занудой – во всяком случае, так мама говорит. Дай мне слово, что говоришь правду, и я тебе поверю. Дай мне слово, я поверю всему, что ты скажешь, повешу трубку, а ты вернешься к своей не беде.

– Питер, черт побери!

– Ты не можешь дать слово и сорвать? – В его голосе был вопрос, почти удивление, будто он не мог до конца поверить.

– Как правило – нет.

– Эдуард говорил, что не можешь, но я как-то не до конца ему поверил. А ты действительно не можешь.

– Не могу. Доволен?

– Да, – ответил он, хотя голос у него был не совсем довольным. – Скажи, что случилось? Зачем тебе помощь Эдуарда?

– Мне нужно говорить с Эдуардом, но я не скажу тебе ни зачем, ни о чем.

– Анита, я не младенец.

– Я знаю.

– Нет, не знаешь, видимо.

Я вздохнула:

– Я знаю, что не младенец, но ты еще не взрослый, Питер. Ты достаточно взрослый для своих шестнадцати лет, но кое-какие темные моменты жизни я бы предпочла держать от тебя подальше хотя бы до восемнадцати. Если Эдуард захочет потом тебе рассказать, это его дело.

– С тем же успехом можешь рассказать и ты, Анита. Если я спрошу, он мне расскажет.

Я только надеялась, что он ошибается, но опасалась, что он говорит правду.

– Если Эдуард захочет, чтобы ты знал, он тебе расскажет, Питер. Я тебе рассказывать не собираюсь, и этот вопрос дальше не обсуждается.

– Вот так плохо? – спросил он, и я услышала первую нотку тревоги.

Черт и еще раз черт. Просто не получается у меня взять верх в разговоре с ним. Их было у нас немного последнее время, но всегда он меня как-то загонял в угол.

– Питер, дай мне Эдуарда к телефону.

– Анита, я умею держаться в драке. Я могу помочь, Анита.

Блин, твою мать. Не победить мне в этом разговоре.

– Я вешаю трубку, Питер.

– Нет, Анита, не надо. Прости, я больше не буду! – Это уже был голос не взрослого циника, а паникующего мальчишки. К такой интонации больше подходил его голос до того, как сломался. – Не вешай трубку, я сейчас Теда позову!

Трубка так стукнулась об дерево, что я отодвинула телефон от уха. Питер тут же появился снова:

– Извини, уронил трубку. Я одеваюсь, иду к ним стучать. Уж если дело такое серьезное, что ты позвонила Эдуарду, то тебе и правда надо с ним говорить. Перестаю ребячиться и даю ему трубку.

Он слегка на меня сердился, но больше всего досадовал. Он хотел помочь, хотел быть взрослым, хотел драться по-настоящему… хрен его знает, что это значит. Чему учит его Эдуард? А надо ли мне это знать? Нет. А буду ли я спрашивать? Да, к сожалению. О Господи, вот только еще одной проблемы мне сейчас не хватало. Подумала я было соврать Эдуарду, сказать, что позвонила поболтать насчет очередного выпуска «Ежеквартального наемника», но уж если я Питеру не смогла соврать, то с Эдуардом мы тут вообще в разных весовых категориях.

10

Я села на край ванны, ожидая, чтобы Эдуард взял трубку. Разговор я решила провести без свидетелей, хотя сказала Жан-Клоду и Мике, кому буду звонить. Жан-Клод только и сказал: «Помощь лишней не будет». По этому одному замечанию можно было судить, что он встревожен. И чем яснее до меня этот факт доходил, тем тревожнее становилось мне.

В телефоне послышался шум, движение, кто-то взял трубку, и голос Эдуарда произнес:

– Питер, повесь вторую трубку. – Через секунду он уже сказал в телефон: – Анита, Питер сказал, что тебе нужна помощь. Помощь по моей линии.

Вот акцент у него совершенно неопределимый. Когда он говорит своим нормальным голосом. Но как по-южному тянет гласные «старина Тед»…

– Я не говорила, что мне нужна помощь.

– Зачем тогда ты звонишь?

– Разве не могу я позвонить просто потрепаться?

Он засмеялся, и смех показался мне почему-то знакомым. Потом я поняла, что это – эхо того смеха, которым смеялся Питер – или наоборот, то было эхо от смеха Эдуарда. Генетически у них ничего общего нет, так откуда же это? Наверное, подражание.

– Ты никогда бы не позвонила просто потрепаться, Анита. Не те у нас с тобой отношения. – Он снова засмеялся, повторяя вполголоса: «Просто потрепаться». Будто ему было так смешно, что и слов не найти.

– Твое снисходительное отношение мне не нужно, спасибо.

Я злилась, а права злиться у меня не было. Я позвонила ему, и на себя теперь злилась. Сильно уже жалела, что позвонила – по очень многим причинам.

– Что случилось? – спросил он, не обращая внимания на оскорбления.

Он слишком хорошо меня знал, чтобы реагировать на мелкую вспышку.

Открыла я рот, закрыла, потом сказала:

– Думаю, с чего начать.

– С опасности, – ответил он.

Вот это Эдуард. Не «с начала», а «с опасности».

– Я звоню с просьбой о помощи, но помощь у меня уже некоторая есть. Не ты, но и не кучка любителей.

Я говорила честно. Крысолюды почти все – отставные военные, отставные полицейские или завязавшие уголовники. И от некоторых гиенолаков – то же ощущение профессионализма. Есть у меня помощь, не надо было Эдуарду звонить.

– Говоришь так, будто пытаешься себя уболтать меня ни о чем не просить.

И в его голосе слышалось любопытство. Любопытство, но никак не тревога.

– Пытаюсь.

– Почему?

– Потому что к телефону подошел Питер.

Резкий вдох.

– Питер, повесь трубку, – сказал Эдуард.

– Если Анита в беде, я хочу знать, в чем дело.

– Повесь трубку, – повторил Эдуард. – И не заставляй меня говорить еще раз.

– Но…

– Без но.

Щелчок.

– Ну, – начала я.

– Подожди.

Я сидела и молчала, гадая, чего мы ждем. Наконец Эдуард сказал:

– Он отключился.

– Он часто слушает телефонные разговоры?

– Нет.

– Откуда ты знаешь?

– Я знаю… – Он остановился и поправился: – Я думаю, что он этого не делает. Просто ты – особый случай. Он сейчас живет в бывшей комнате Донны. Я разрешил ему оставить у себя телефон, если будет себя хорошо вести. Так что я с ним поговорю.

– Если он в прежней комнате Донны, где же спите вы? То есть, это, конечно, не мое дело, – добавила я.

– Сделали в доме главную спальню.

– Ты переехал к ним?

– Типа того.

– И продал свой дом? – спросила я.

– Нет.

– Понятно. Бэтмен не продаст пещеру летучих мышей.

– Нечто в этом роде.

Но голос его, который вначале звучал более-менее дружелюбно, сейчас дружелюбным не был. Он был пустым; со мной говорил Эдуард периода до знакомства с Донной. Пусть он сейчас говорил о семейных радостях и воспитании подростков, но я не видала более хладнокровного убийцы. И эта его личность никуда не делась. Вряд ли укладывалась у меня в голове мысль, как он смотрит на Бекки, занимающуюся балетом, или сидит с другими родителями, ожидающими своих крошек в пачках.

– Умела бы я врать как следует, сейчас бы сочинила что-нибудь и повесила трубку.

– Почему? – спросил он тем же пустым голосом.

– Потому что, когда на звонок ответил Питер, до меня дошло, что развлечения и игры кончились. Если тебя убьют, они снова потеряют отца. И мне не хочется объяснять его потерю Питеру, Донне или Бекки.

– Особенно Питеру, – заметил он.

– Ага.

– Поскольку врать мне ты не умеешь, Анита, то просто расскажи.

Его голос стал чуть теплее, в нем слышалось чувство. Эдуард ко мне относился хорошо, мы были друзьями. Ему не хватало меня, когда меня не было, а мне – его, но всегда имелся маленький вопрос: что, если как-нибудь мы с ним окажемся по разные стороны одной проблемы, и придется нам в конце концов выяснить, кто же из нас сильнее? Я надеялась, что не настанет такой день, потому что теперь для меня здесь победы нет. Живыми мы будем или мертвыми, но для нас обоих это будет поражением.

– Ты знаешь, кто такие Арлекины? – спросила я.

– Французские клоуны? – Он не стал скрывать недоумения в голосе.

– В другом контексте тебе не приходилось слышать такое название?

– Анита, игра в двадцать вопросов – не в твоем стиле. Говори прямо.

– А интересно, я что одна такая среди внештатных охотников на вампиров, кто в этом вопросе абсолютно непросвещен. Мне чуть лучше теперь, потому что и ты не знаешь. Очевидно, Жан-Клод прав и это действительно огромная и темная тайна.

– Рассказывай.

И я рассказала. Рассказала ту малость, что знала об Арлекине и его банде. Действительно немного.

Он так долго молчал, что я сказала:

– Эдуард, я слышу, как ты там дышишь, но…

– Я здесь, Анита. Я думаю.

– О чем?

– Что ты мне всегда даешь поиграть с самыми лучшими игрушками.

Голос его был уже не пустым, а радостным от предвкушения.

– А если эти игрушки окажутся побольше и покруче тебя и меня?

– Тогда мы погибнем.

– Вот так вот просто. И ты ни о чем не будешь сожалеть?

– Ты про Донну и детей?

– Да. – Я встала и начала расхаживать по ванной.

– Я пожалел бы, что их оставил.

– Тогда не приезжай.

– А если тебя убьют, я всю жизнь буду думать, что мог тебя спасти. Нет, Анита, я приеду, но приеду не один.

– Но только совсем уж психов не привози, ладно?

Он засмеялся – тот смех чистой радости, что я от него слышала не больше шести раз за все семь лет нашего знакомства.

– Обещать не могу, Анита.

– Ладно. Только, Эдуард, я серьезно. Из-за них не хочу, чтобы тебя убили.

– Я не могу перестать быть собой, Анита, только потому что люблю Донну. Или потому, что должен теперь думать о детях.

– А почему? – спросила я, и мне вспомнился разговор, который был у нас с Ричардом, когда я думала, что я беременна. Он думал, что раз так, я перестану быть федеральным маршалом и охотником за вампирами. Я с ним не согласилась.

– Потому что тогда это буду не я, а любят они меня. Пусть Донна и Бекки не знают всего, что знает обо мне Питер, но они знают достаточно. Они знают, что мне пришлось сделать, чтобы спасти детей, когда Райкер их захватил.

Райкер – это был такой очень плохой человек. Он занимался нелегальными археологическими раскопками, и группа любителей – защитников старины, в которой состояла Донна, оказалась у него на пути. Так что не Эдуард и не я высветили этих детишек на радаре у Райкера – приятно знать, что мы не совсем виноваты в том, что случилось. Райкер хотел, чтобы я выполнила для него определенное заклинание. Честно говоря, я недостаточно хороший некромант, чтобы оно получилось, но он бы мне не поверил. Он пытал детей, чтобы заручиться моим и Эдуарда сотрудничеством. У восьмилетней Бекки – тогда ей было шесть, – оказался серьезный перелом кисти, а Питер подвергся сексуальному насилию со стороны охранницы. Нам пришлось смотреть видеозапись. Райкера и всех его людей мы перебили, детей спасли, и Эдуард уговорил меня отдать Питеру мой запасной пистолет. Он тогда решил, что если дело обернется плохо, пусть лучше Питер погибнет, отбиваясь, чем снова попадет в руки врагов. Я не стала спорить – видела, что они с ним сделали. Питер на моих глазах разрядил всю обойму в тело той женщины, что его насиловала. И стрелял из пустого пистолета, пока я его не отобрала. Никогда мне не забыть его глаза, когда он сказал: «Я хотел, чтобы она мучилась».

Я знала, что Питер отчасти перестал быть ребенком в ту ночь, когда погиб его отец и он взял ружье, чтобы защитить своих родных. Он отнял жизнь, но, наверное, думал, что убил чудовище, а это не считается. Я сама, черт побери, тоже когда-то так думала. Убить женщину, которая его насиловала – это отняло куда больший кусок его личности. Мне даже представить трудно, как обожгло его душу сексуальное насилие. Хорошо это, что он так сразу отомстил? Или это еще больше ему стоило?

Я тогда сказала ему только ту правду, что могла в ту ночь:

– Ты убил ее, Питер, и это хорошо тем, чем вообще хороша месть: когда убиваешь врага, его больше нет.

Месть – штука сравнительно простая; куда сложнее – жить после нее. Жить с тем, что ты сделал. И с тем, что сделали тебе или дорогим тебе людям.

– Анита? Ты меня слышишь? Ответь, Анита.

– Извини, Эдуард. Ни хрена сейчас не услышала из того, что ты сказал.

– Ушла на тысячи миль в собственные мысли. Не самое безопасное место в разгаре боя.

– До боя еще пока не дошло.

– Ты меня поняла, Анита. Я должен забрать своего помощника и организовать транспорт. На это уйдут примерно сутки. Постараюсь побыстрее, но ты пока поглядывай, что у тебя за спиной.

– Я буду изо всех сил стараться, чтобы меня не убили до твоего приезда.

– Анита, ничего смешного. Ты очень отвлекаешься.

Я задумалась и поняла, что не так: я счастлива – впервые в жизни. Я люблю мужчин, с которыми живу в одном доме. У меня, как у Эдуарда, есть семья, которую надо защищать, и моя-то не будет в далекой безопасности Нью-Мексико, как у него, пока мы будем тут разбираться.

– Я только что поняла, что у меня тоже семья есть и мне не нравится, что она как раз и будет на линии огня. Очень не нравится.

– О ком именно ты тревожишься?

– Натэниел, Мика, Жан-Клод – все.

– С нетерпением жду встречи с твоими новыми любовниками.

Я не сразу сообразила.

– Да, ты же не видел Мику и Натэниела. Забыла совсем.

– Жан-Клод может о себе позаботиться не хуже любого другого, Анита. Похоже, что твои оборотни тоже прикрыты. Мика – глава местных леопардов и это место получил не за красивые глазки. Он боец, умеющий выживать, иначе уже бы его на свете не было.

– Это воодушевляющая речь перед боем? – спросила я.

Изданный им звук вполне мог сойти за смех:

– Ага.

– Хреново она у тебя получилась.

Здесь он засмеялся откровенно:

– Кто из твоих любовников – пушечное мясо, Анита? О ком ты больше других беспокоишься?

Глубоко вдохнув, я медленно выдохнула и ответила:

– Это Натэниел.

– Почему он?

– Потому что он не боец. Я его таскала в тир, основы он знает…

Но тут мне вспомнился момент, когда Химера, очень плохой человек, побывал в нашем городе. Засаду, в которой со мной был Натэниел. Я забыла. Он тогда убил врага, а я забыла. И даже не подумала, как это могло на нем сказаться. Блин, королева леопардов, называется. Мать его…

– Анита, ты меня слышишь?

– Да. Я только что вспомнила одну штуку – наверное, нарочно старалась ее забыть. Натэниел однажды убил врага – убил, чтобы меня спасти. Один из наших леопардов был убит, и Натэниел взял у него пистолет и выстрелил, как я его учила.

Тут я вдруг похолодела с головы до ног. Сперва те люди, которые заставляли его делать страшные вещи, когда он жил на улице, теперь я, которая заставила его убить. Он сделал это из любви, но от мотивов результат не меняется – убитый так и останется убитым.

– Он справится, Анита.

Я не до конца поняла его интонацию. Кажется, одобрительная.

– Ты знаешь, я вот до сих пор ни разу не вспомнила о том, что он сделал. Это кем же надо быть, чтобы забыть такое?

– А с виду он переживал по этому поводу?

– Нет.

– Тогда выкинь из головы, – сказал Эдуард.

– Вот так просто?

– Вот так просто.

– Я не очень хорошо умею выкидывать из головы.

– Это правда.

– А сколько знает Питер о твоей жизни наемного убийцы нежити и мохнатых?

– Это мне решать, Анита, а не тебе.

И дружелюбия уже не было в его голосе.

– Я рада бы поспорить, но ты прав. Я его не видела с тех пор, когда ему было четырнадцать.

– Ему в тот год исполнилось пятнадцать.

– А, так не два года я его не видела, а всего лишь полтора. Это ж насколько у меня больше оснований на тебя злиться, что ты ему открываешь глаза на страшные стороны жизни.

– Я только сказал, что он уже не был ребенок, когда мы с ним познакомились. Это был молодой мужчина, и я соответственно к нему отнесся.

– Не удивительно, что он тебя обожает.

Настала очередь Эдуарда замолчать.

– Слышу, слышу, как ты дышишь, – сказала я.

– Помнишь, я сказал, что мы не треплемся с тобой?

– Ага.

– Вот до меня только сейчас дошло, что ты – единственный человек, с которым я могу об этом говорить.

– О Питере?

– Нет.

Я стала мысленно составлять список вещей, о которых Эдуард мог бы говорить только со мной. Ничего на ум не пришло.

– Я вся внимание.

– Донна хочет ребенка.

Тут я опешила. Мой черед настал не находить слов, но какие-то я нашла – как раз те, что не надо было.

– Правда? Но мне казалось, ей уже поздно снова начинать.

– Ей всего сорок два, Анита.

– Ой, прости, Эдуард. Я совсем не то хотела сказать. Просто никогда не представляла тебя с младенцем.

– Аналогично, – ответил он, и тоже уже сердито.

Черт побери, у меня горло перехватило, глаза стало жечь. Блин, что же это со мной творится?

– Ты хотел когда-нибудь для себя жизни, где есть место деткам и прочей такой ерунде? – спросила я, пытаясь сдержать внезапно нахлынувшие эмоции.

– Нет.

– Никогда? – спросила я.

– Ты думаешь насчет завести ребенка? – спросил он в ответ.

И тут я ему рассказала то, что никогда не собиралась рассказывать.

– Месяц назад я всерьез опасалась, что беременна. Ложноположительный тест и другие признаки. Скажем так: это заставило меня заново оценить некоторые аспекты моей жизни.

– Самая большая между нами разница, Анита, в том, что если у нас с Донной будет ребенок, вынашивать его ей, а не мне. У тебя забот было бы гораздо больше.

– Мне ли не знать.

– Ты серьезно насчет детей думаешь?

– Нет. Я дико радовалась, когда выяснилось, что я не беременна.

– А как отнеслись бы к этому твои любовники?

– Знаешь, вообще-то почти все назвали бы их бойфрендами.

– Ни одна женщина не может встречаться с таким количеством мужчин, Анита. Трахаться – да, но романтические отношения – нет. У меня куча трудностей из-за отношений с одной женщиной, Анита, и не могу себе представить, что было бы, если бы их было с полдюжины, как шариков у жонглера.

– Может, я просто лучше умею строить отношения, чем ты, – ответила я тоже не слишком дружелюбно.

Уже у меня не слезы наворачивались, а согревала меня зарождающаяся теплая злость.

– Может быть. У девушек это вообще лучше получается.

– Погоди-ка, а откуда ты знаешь, со сколькими мужчинами я сплю?

– Ты и твой маленький гарем – это в обществе противоестественных созданий одна из самых популярных тем.

– Правда? – Я даже не стала скрывать враждебности в голосе.

– Не надо, Анита. Я бы своего дела не знал, если бы не имел своих источников. Ты же хочешь, чтобы я свое дело делал хорошо? Тед Форрестер – легальный охотник на вампиров и федеральный маршал, такой же как ты.

Когда-то мне жутко стало, когда я узнала, что у Эдуарда есть значок. Мне казалось, что так неправильно, так не должно быть. Но слишком многие охотники на вампиров не выполнили норматива по стрельбе, а из новых многие не выдержали более детального тренинга. Тогда правительство зачерпнуло из существующего источника, чтобы набрать достаточное количество охотников/маршалов на всю страну. Эдуарда включили в программу обучения стрельбе, без проблем. Но то, что Тед Форрестер выдержал правительственную проверку, показывало, что либо у Эдуарда есть где-то наверху сильные друзья, либо Тед Форрестер – его настоящее имя, или то, под которым он служил в армии. Я спросила его, какое именно – он не ответил. Чтобы Эдуард да ответил? Слишком он таинственная личность.

– Эдуард, ты знаешь, я не люблю, когда за мной шпионят.

А знал ли он про ardeur? Давно ли я ему рассказала о метафизической стороне моей жизни? Уже не помню.

– А как твои любо… бойфренды восприняли новость о грядущем младенце?

– Тебе действительно интересно?

– Иначе бы я не спросил, – ответил он, и, наверное, это была чистая правда.

– Отлично, – сказала я. – Мика и Натэниел были готовы менять свою жизнь, играя роль папочки и нянюшки, если бы я решила его оставить. Ричард сделал предложение, я ему отказала. Жан-Клод был как всегда: осторожен, ждал, пока я решу, какая реакция не будет меня злить. – Я задумалась. – Ашер, по-моему, был уверен, что ребенок не его, поэтому особо не комментировал.

– Я знал, что ты живешь с Микой и Натэниелом. Но когда начал Жан-Клод делить тебя с другими вампирами? Мне казалось, что мастера вампиров делиться не любят.

– Ашер для Жан-Клода – некоторое исключение.

Он вздохнул:

– Обычно я люблю играть с тобой в игры, Анита, но сейчас рано, и я знаю, что у тебя было тяжелое утро.

– Что это должно значить? – спросила я, не в силах сдержать подозрение в голосе.

Он издал звук, средний между смешком и хмыканьем.

– Я тебе скажу, какие слухи до меня доходили, а ты мне скажешь, сколько в них вранья.

– Слухи. А какие слухи?

– Анита, благодаря моему новому статусу, я много сейчас общаюсь с убийцами разных созданий. Ты не единственная, у кого тесные связи с монстрами своего города. Правда, надо признать, у тебя они… наиболее интимные.

– А это что значит? – спросила я, не пытаясь даже скрыть раздражение.

– Значит, что никто другой с местным мастером города не трахается.

В такой формулировке против слова «интимные» возразить трудно.

– Ладно.

– Арлекин появляется только тогда, когда ты достаточно высоко на радаре, чтобы привлечь внимание совета – к добру или к худу. Это так?

– Да.

– Я мог бы просто спросить, что ты там такое устроила со своими вампирами, но быстрее будет, если я спрошу, какие слухи верны. Мне уже надо кончать разговор и начинать собирать свой резерв. На это уйдет больше времени, чем на транспорт и оружие.

– Спрашивай, – сказала я, не вполне уверенная, что мне хочется на эти вопросы отвечать.

– Что Жан-Клод основал свою линию крови и порвал с прежней госпожой.

Вот это меня поразило, и сильно.

– Откуда такой слух мог пойти?

– Анита, мы теряем время. Правда или нет?

– Частично правда. Он основал свою линию крови. Это значит, что он не должен отвечать на зов прежней госпожи, но он не порвал с Европой. Он просто перестал быть мальчиком на побегушках у Белль Морт.

– Что у тебя есть пакет любовников среди вампиров Жан-Клода и местных оборотней.

Вот на это мне не хотелось отвечать. От смущения? Да.

– Не вижу, каким образом моя личная жизнь связана с появлением в городе Арлекина.

– Скажем так: ответ на этот вопрос подскажет мне решение, задавать ли еще один – о том, во что я пока не верил. Сейчас начинаю раздумывать.

– О чем?

– Ответь на вопрос, Анита. У тебя есть пакет любовников?

Я вздохнула:

– Что ты называешь пакетом?

– Больше двух или трех, скажем. – Голос прозвучал неуверенно.

– Тогда да.

Он секунду помолчал, потом спросил:

– Что Жан-Клод заставляет всех, кто хочет войти в его поцелуй, с ним спать – мужчин и женщин.

– Неправда.

– Что он заставляет мужчин спать с тобой?

– Неправда. В чьих-то фантазиях моя жизнь выглядит лучше, чем на самом деле.

Он слегка засмеялся, потом сказал:

– Если бы ты ответила «нет» на первый вопрос, я бы этот следующий даже не задал, но вот он. Слух, что ты – нечто вроде дневного вампира, который питается сексом вместо крови. Этому я не верю, но думал, тебе интересно будет, что говорят о тебе некоторые твои коллеги – охотники на монстров. Честно говоря, я думаю, они завидуют твоему счету голов.

Я с трудом проглотила слюну и снова села на край ванны.

– Анита? – позвал он. – Анита, что-то ты до жути тихая.

– Знаю.

– Анита, это же неправда. Ты не дневной вампир.

– Насчет вампира – не совсем правда.

– Не совсем – это как?

– Ты знаешь термин ardeur?

– Знаю такое французское слово, но ведь ты что-то иное имеешь в виду?

Я объяснила, кратко, как можно суше – только фактами, – что такое ardeur.

– Тебе нужно каждые несколько часов трахаться – или что будет?

– Или я в конце концов умру, но сперва высосу всю жизнь из Дамиана и Натэниела.

– Как?

– У меня есть слуга-вампир и зверь моего зова.

– Что??

Никогда не слышала у него такого удивленного голоса.

Я повторила.

– Про это даже слуха не было, Анита. У человека-слуги не может быть слуги-вампира. Так просто не бывает.

– Знаю.

– А Натэниел – зверь твоего зова?

– Очевидно.

– Совет об этом знает?

– Ага.

– Блин, тогда понятно, чего они спустили на тебя собак. Тебе еще повезло, что тебя просто не убили.

– В совете раскол насчет того, как поступить с Жан-Клодом и со мной.

– И как разделились мнения?

– Некоторые требуют нашей смерти, но не большинство. И они никак не могут прийти к согласию.

– И Арлекин явился разорвать эту патовую ситуацию? – спросил Эдуард.

– Может быть. Честно говоря, не знаю.

– Ты ничего больше не делала, что может навести совет на решение убить тебя быстрее, до того, как я появлюсь?

Я подумала о факте, что я могу оказаться оборотнем-универсалом. Подумала много еще о чем, потом вздохнула. Потом подумала об одной вещи, нами сделанной, которая могла бы заставить всех прочих мастеров городов США воззвать к совету о помощи.

– Может быть.

– Что именно «может быть»? Анита, у меня есть время собрать своих, или я должен все бросать и лететь сломя голову в Сент-Луис? Мне нужно знать.

– Честно, не знаю, Эдуард. Мы с Жан-Клодом одну штуку сделали в ноябре, достаточно мощную. Настолько, что могла перепугать Арлекина.

– Что сделали?..

– У нас был небольшой междусобойчик с двумя нашими гостями – мастерами городов. Жан-Клод называл их своими друзьями.

– И что?

– И Белль Морт вмешалась аж из самой Европы. Воздействовала на меня и на мастера Чикаго.

– Огюстин, – сказал Эдуард. – Для друзей – Огги.

– Ты его знаешь?

– Я знаю о нем.

– Тогда ты знаешь, насколько он силен. Мы его подчинили, Эдуард.

– Подчинили – в каком смысле?

– Мы с Жан-Клодом питали от него ardeur, оба. Питались от него, а через него – от всех, кого он с собой привел на наши земли. Это был потрясающий прилив энергии, и все, кто связан со мной или Жан-Клодом метафизически, набрали от него сил.

– Я свяжусь с теми людьми, которых хочу взять, они подъедут потом. Я выеду в… – он посмотрел на часы, – четыре часа, максимум в пять. Буду в Сент-Луисе еще до заката.

– Ты думаешь, это настолько серьезно?

– Будь я вампиром и знай я, что ты завела себе слугу-вампира, я мог бы убить тебя уже за одно это. А ты еще подчинила Огюстина, одного из самых сильных мастеров страны. Так что они должны нервничать. Я только удивлен, что Арлекин не появился в Сент-Луисе раньше.

– Думаю, им нужен был повод в виде Малькольма и его отбившейся от рук церкви. В совете действительно существует раскол по вопросу о Жан-Клоде и его подданных. Может быть, совет не согласился бы выпустить на нас Арлекина, но раз уж все равно надо заняться Малькольмом и его церковью, так чтобы два раза не вставать.

– Похоже на правду, – сказал он. – Я приеду как только смогу, Анита.

– Спасибо, Эдуард.

– Рано еще говорить спасибо.

– А что такое?

– Буду через несколько часов, Анита. Ты пока оглядывайся и остерегайся изо всех сил: если эти ребята – мастера, то у них есть люди и оборотни, чтобы делать дневную работу. То, что в небе солнце, еще твоей безопасности не гарантирует.

– Знаю, Эдуард, и даже лучше тебя.

– Все равно, побереги себя, пока я не приеду.

– Сделаю все что смогу.

Но это я уже сказала в глухой телефон – Эдуард повесил трубку. Ну, и я тоже тогда.

11

Натэниел спал среди красных шелковых простыней Жан-Клода. Сам Жан-Клод на день ушел в комнату к Ашеру, но не преминул сообщить мне, что простыни сменил на красные именно потому, что на этом цвете мы трое смотримся прекрасно. В глазах Мики отражался свет от приоткрытой двери в ванную. Курчавые каштановые волосы темным фоном обрамляли изящное треугольное лицо. Дверь была для нас тут ночником, потому что лампочек около кровати здесь не предусмотрено, а выключатель в другом конце комнаты, у двери. Глаза Мики сверкнули в полосе света – леопардовые глаза. Один врач ему сказал, что оптика у глаз человеческая, но сами глаза – уже нет. Хотя, по-моему, это несущественные детали. Химера – тот гад, который устроил засаду, когда Натэниелу пришлось схватить пистолет и стрелять в живого, – заставил Мику слишком долго пробыть в зверином облике, и он уже не мог полностью вернуться обратно. У него никогда глаза не бывали человеческими. Я его однажды спросила, какого цвета они были до того, и он сказал – карие. Я попыталась себе представить – и не смогла. Никак не могла увидеть на его лице другие глаза, а не эти зелено-золотистые, с которыми впервые увидела его. Вот это были его глаза, а любые другие сделали бы его лицо незнакомым.

Он спросил тихо, как спрашивают, когда не хотят разбудить спящего в той же комнате:

– Что он сказал?

– Что будет здесь через четыре или пять часов. Его люди приедут потом.

Я подошла к кровати.

– Что за люди?

– Не знаю.

– Ты не спросила.

– Не спросила.

Честно говоря, мне бы это и в голову не пришло.

– Настолько ты ему веришь? – спросил Мика.

Я кивнула.

Он перевернулся под простыней, чтобы достать до моей руки. Попытался меня притянуть на кровать, но в шелковом халате на шелковые простыни – есть у меня некоторый опыт. Слишком скользко. Отняв руку, я развязала пояс халата. Мика лег на спину и смотрел на меня, как умеют смотреть мужчины – отчасти сексуально, отчасти взглядом собственника, а отчасти – просто мужским взглядом. Не такой взгляд, который говорит о любви – во всяком случае, не о той, что с сердечками и цветочками, – этот взгляд говорил о том, что мы вместе, что у нас – настоящее. Эдуард был прав: Мика – мой любовник, а не бойфренд. Мы встречаемся, мы ходим в театры, в кино, даже на пикники – по настоянию Натэниела, – но в конечном счете нас тянет друг к другу секс. Желание – как лесной пожар, который мог бы спалить нас дотла, а вместо этого был нам спасением. По крайней мере так я чувствовала. Никогда его не спрашивала столь многословно.

– Серьезное лицо, – прошептал он.

Я кивнула и дала халату соскользнуть на пол. Стояла голая перед Микой, и было у меня чувство, которое с самого начала он мне внушал – будто у меня по коже мурашки бегут от желания. Он снова протянул мне руку, и на этот раз я взяла ее, забралась на большую кровать. Такую большую, что он смог притянуть меня к себе, уложить рядом, не потревожив спящего Натэниела.

В ноябре, когда мы с Жан-Клодом подчинили себе Огюстина из Чикаго, мы еще кое-что сообразили. Моя внезапная тяга к Мике, а его ко мне – это была вампирская сила. И сила не Жан-Клода или Огюстина, а моя. Моя вампирская сила. Моя и только моя. Она началась от меток Жан-Клода, но под влиянием моих способностей некроманта превратилась в нечто иное, в нечто большее. Я стала подобна вампиру линии Белль Морт, а сила всех вампиров ее линии действовала сексом и любовью – пусть обычно и не истинной любовью. Эта последняя была почти недоступна линии Белль. Мой вариант ее ardeur’а позволял мне видеть самую жгучую нужду в чужом сердце и в своем – и удовлетворить эту нужду. Когда Мика пришел ко мне, мне нужен был друг-помощник, чтобы руководить коалицией оборотней, только что нами учрежденной. Нужно было, чтобы кто-то помог мне править леопардами-оборотнями – я их унаследовала, убив их предводителя. Нужен был помощник, который не считал бы дурным свойством мою хладнокровную практичность. Мика был ответом на все эти желания, а я стала ответом на его самое горячее, самое страстное желание – охранить его леопардов от Химеры, сексуального садиста, который захватил над ними власть. Я убила Химеру, освободила их всех, а Мика переехал ко мне жить. Это был поступок очень не в моем стиле, и лишь в ноябре мы поняли, почему так случилось. Мои собственные вампирские фокусы сделали нас парой.

Мика лежал под шелковой тканью, я поверх нее. Его руки ходили по мне, наши губы нашли друг друга. Наверное, мы слишком активно шевелились, потому что Натэниел что-то промычал во сне недовольно – я застыла и обернулась к нему. Лицо его было спокойно, глаза закрыты. Волосы блестели в едва-едва освещенной комнате.

Вампирская сила сделала Натэниела зверем моего зова и заставила нас полюбить друг друга. И была это настоящая любовь, истинная любовь, но и она началась с вампирских фокусов с сознанием. Дело в том, что сила Белль Морт – оружие обоюдоострое. Как правильно сказал Огги: «Кого-то ты можешь ранить лишь до той глубины, до которой сама хочешь быть раненой». Я, очевидно, хотела быть раненой до самого сердца.

Натэниел снова заворочался во сне. Лицо его дернулось, нахмурилось, он еще раз что-то промычал. Плохой сон ему снился. Последнее время это с ним стало чаще случаться. Его психоаналитик говорил, что он с нами чувствует себя в достаточной безопасности, чтобы исследовать свои более глубокие страдания. Мы – его тихая гавань. И почему это ощущение безопасности должно глубже всколыхнуть накопившуюся в душе дрянь? Казалось бы, должно быть наоборот?

Мы потянулись к нему одновременно – Мика к бледности оголенного плеча, я к щеке. Молча его погладили. Как правило, этого хватало, чтобы прогнать страшных существ его сна. Со страшными существами яви – потруднее.

Тут в дверь тихо постучали. Мы с Микой обернулись на стук, Натэниел пошевелился, выпростал руку из-под одеяла. Заморгал сонными глазами, будто проснулся в неожиданном месте. Увидев нас, он сразу успокоился, улыбнулся и спросил:

– Чего там?

Я покачала головой, все еще лежа в объятиях Мики.

– Не знаю, – сказал Мика.

Это оказался Римус, один из гиенолаков, отставных военных. Их наняли после того, как Химера чуть не перебил у гиен всех бодибилдеров и специалистов по боевым искусствам. Как правильно сказал Питер, это не настоящее. Гиенам нравились зрелищные мускулы, не знающие настоящего боя. Им пришлось на горьком опыте узнать, что красивые мышцы не обязательно годятся в дело.

– Это Ульфрик, – доложил Римус. – Он хочет войти.

У дверей, значит, Ричард Зееман, Ульфрик, царь волков. Вопрос только, зачем он пришел. Хотела я спросить, чего он хочет, но он мог бы меня не так понять, и потому я глянула на Мику.

Он пожал плечами и лег, обнимая меня одной рукой, прижимая к себе. Я сидела и потому видела дверь, и почти вся моя нагота была прикрыта. Ричард – мой любовник, но ему куда труднее мириться с существованием других, чем всем прочим. Я не стану вылезать ради него из постели, но и не буду ухудшать ситуацию, нарочно его дразня. А, все равно, что бы я ни делала, наверняка кончится ссорой. Мы с ним, когда не занимаемся сексом, так ссоримся. Потом занимаемся сексом в порядке примирения, и он мне позволяет питать от него ardeur. Не так чтобы это можно было назвать отношениями.

– Анита! – донесся голос Ричарда. – Впусти меня.

– Впусти его, Римус, – сказала я.

Натэниел перевернулся на спину, простыни сбились у него вокруг пояса, и свет из отворенной двери упал на его торс, когда Ричард входил в комнату. Он остановился, разглядывая нас в прямоугольнике света из открытой двери. Волосы у него наконец-то отросли чуть ниже плеч густой каштановой волной. В золотом нимбе света они казались сейчас черными, хотя на самом деле – каштановые с золотом и медью, где удачно падает свет. Он был одет в джинсы и джинсовую куртку с плотным шерстяным воротником, а в руке у него был чемоданчик. Его Ричард поставил на пол сразу, как вошел.

Когда он закрывал дверь, я успела заметить в коридоре охрану. Клодия, крысолюдка, одна из немногих женщин, кроме меня, которая носит пистолет, посмотрела на меня вопросительно. Я покачала головой – сказала ей таким образом: «Пусть». Не знаю, удачное ли это решение, но я не могла бы придумать способ не пустить его сейчас в спальню, не начиная ссору. А начинать ее я не хотела.

– Можно мне включить свет? – спросил он очень вежливо.

Я посмотрела на своих двух мужчин – они пожали плечами и кивнули.

– Да, конечно, – сказала я.

И заморгала от внезапного потока света. Не такой уж он был яркий, но после полной темноты казался ослепительным. Когда глаза привыкли, я смогла взглянуть на Ричарда. Он был такой же, как всегда: шесть футов один дюйм мужественной красоты. Чуть выдающиеся скулы и почти постоянный загар показывали, что ко всей этой голландской крови примешалась чуть более темная и менее европейская. Я бы сказала, индейская, но точно никто не знал. Красив он был так, что сердце замирало. Так почему же тогда мои новые вампирские силы нас тоже не превратили в идеальную пару? Да потому что этим силам необходимо знать, чего он хочет, чего он хочет на самом деле. А этого и сам Ричард не знал. Он слишком был в разладе с собой, терзался презрением к себе, чтобы знать истинные желания своего сердца.

Он глянул на гроб, что стоял у дальней стены, ближе к двери, чем к кровати.

– Жан-Клод? – спросил он.

– Дамиан, – ответила я.

Он кивнул:

– Так что, если ты случайно начнешь тянуть из него жизнь, это сразу станет заметно.

Когда-то именно Ричард принес ко мне почти безжизненное тело Дамиана, чтобы я спасла его.

– Да.

Я натянула простыню, сильнее прикрывая груди. При этом несколько открылась грудь Мики, но ничего страшного. Его тело и так загораживало меня от Ричарда почти всю. Лучше быть закрытой – пока я не узнаю, чего хочет Ричард.

– А где спит Жан-Клод?

– В комнате Ашера.

Чемоданчик он оставил у двери, но сам находился посередине комнаты, на полпути между дверью и кроватью. Ричард облизывал губы и старался будто на нас не смотреть. Почему?

– Джейсон сегодня спит со своей новой подружкой.

– Перлита, Перли, – сказала я.

Она русалка, пришла к нам от мастера из Кейп-Кода. Настоящая русалка – первая в моей жизни. Хотя с виду она – от человека не отличишь. Мне говорили, что она умет быть наполовину рыбой, но я этого не видела.

Ричард кивнул.

Мика придвинулся ко мне и дал понять, что он кое о чем подумал. Ну-ну.

– Хочешь остаться здесь с нами? – спросил Мика.

Ричард закрыл невероятно красивые глаза цвета молочного шоколада, глубоко вздохнул, медленно выдохнул – и кивнул.

Мы все переглянулись – почти успели за то время, что эти глаза были закрыты. Но, наверное, у нас был удивленный вид, потому что он сказал:

– Я – оборотень, мы любим спать большой щенячьей кучей.

– Все вы любите, – сказала я, – но ты никогда раньше не соглашался добровольно спать со мной и с кем-нибудь из ребят.

– Вот такая ты, Анита. Вот такие мы оба. – Он сунул большие руки в карманы куртки и уставился на пол. – Я был на свидании, когда мне позвонили, что в город прибыли какие-то жуть до чего мощные вампиры. – Он поднял голову. На лице его обозначилась злость, которую он подхватил от меня через метки Жан-Клода. Моя злость на этот мир передалась ему, и теперь с ним еще даже труднее стало. – Мне пришлось быстренько свернуть программу, и я даже не мог ей объяснить почему.

– Нам тоже пришлось прервать свидание, – сказал Натэниел.

Ричард посмотрел на него не так чтобы дружелюбно, но высказался вполне цивилизованно:

– Вы хотели отметить какую-то годовщину?

– Да, – сказала я.

– Сочувствую, что не вышло.

– И я тебе сочувствую, что пришлось прервать свидание.

Ну жуть до чего мы были вежливы.

– У меня в доме нашли жучки, Анита. Мои свидания, телефонные разговоры – все записывалось. – Он покачался на каблуках.

– Знаю, – ответила я. – У нас то же самое.

– Цирк – наиболее в этом смысле безопасное место, так что я на какое-то время сюда перекочую.

– Да, это серьезно, – сказала я.

– Самое серьезное – это как бы я не подставил детишек, которых учу. Если не разберемся до понедельника, мне, быть может, придется взять отпуск.

Он будто спрашивал мое мнение, а я не знала, что сказать, зато знал Мика.

– Нас это все здорово ошеломило. Давайте поспим, потом подумаем.

Ричард закивал, пожалуй, слишком быстро, слишком часто. Здесь, под землей, есть комнаты для гостей. Есть достаточно большой диван в гостиной. Так зачем он пришел сюда?

– Могу я остаться? – спросил он, не глядя на нас.

– Да, – ответил Мика.

– Да, – отозвалась я тихо.

Он поднял голову:

– Натэниел?

– Я в этой комнате никому не доминант, у меня нет права голоса.

– Спросить – это вежливо, – возразил Ричард.

– Да, – сказала я, – и я тебе благодарна, что спросил.

– И я тоже, – добавил Натэниел. – Но ты не обязан был спрашивать. До нас эта кровать была твоей.

Это уже было несколько неполитично, но Ричард, как ни странно, улыбнулся.

– Приятно, что кто-то это еще помнит.

Но злости в его голосе при этих словах не было. Он поднял чемоданчик и пошел в сторону кровати, прошел мимо – мы проводили его глазами. Остановился он перед шкафом, где у нас была запасная одежда, открыл чемоданчик и стал распаковываться. Снял куртку, повесил ее в шкаф на плечики. Вытащил из чемодана рубашки, носки и белье и разложил по ящикам. Распаковывался, будто нас тут и не было. Мы переглянулись – очень необычно, очень цивилизованно для Ричарда. Значит, наверняка скоро прилетит второй сапог и ад сорвется с цепи… или нет?

Мика пошевелил простыни, давая мне понять, что мне стоит с них слезть и залезть под них. Он был прав: скромность – лучшая часть доблести. Так что мы все уже лежали под красными шелковыми простынями, когда Ричард кончил раскладывать вещи – в том числе уже отнес туалетные принадлежности в ванную. Дверь туда он оставил широко открытой, чтобы света нам хватало, потом подошел к выключателю и выключил свет. До того он действовал нормально, что мне стало страшно. Я его таким разумным уже месяцы не видела, если не годы. У меня руки и плечи застыли от напряжения – это было как затишье перед бурей, но непонятно, не было ли это напряжение моим внутренним. Мы с Ричардом могли видеть одни и те же сны, делиться друг с другом мыслями, но сейчас я так крепко закрылась щитами, что ничего не проходило через них. Мы в метафизическом смысле отгородились друг от друга, насколько это позволяли метки Жан-Клода. Так безопаснее.

Ричард подошел к кровати, опустив глаза, не глядя на нас, сел радом со мной. Мы трое подвинулись, давая ему место. Он должен был почувствовать, как шевельнулась кровать, но не обратил внимания. Ричард стащил с себя ботинки, бросил их на пол, потом носки. Снял футболку, и мне вдруг предстала мускулистая ширь его голой спины. Падающие до плеч волосы ласкали ее с краю.

Я подавила порыв его коснуться – боялась того, что может случиться. И еще боялась, что он не так поймет.

Ему пришлось встать, чтобы расстегнуть ремень и пуговицы. Звук расстегиваемых пуговиц вызвал у меня небольшой спазм в нижнем конце тела. Именно Ричард меня научил радости джинсов на пуговицах.

Рука Мики обвилась вокруг моей талии, притянула меня ближе к нему. Ревнует?

Ричард заколебался. Хотя у оборотня ходить голым должно быть второй натурой, если не первой, ему не нравилось быть голым на глазах других моих любовников. Не нравилось – и все. Джинсы он снял одним движением; если под ними и были трусы, сейчас их не осталось. Зрелище обнаженного Ричарда произвело на меня обычное действие: у меня перехватило дыхание, мне захотелось его потрогать. Ричарду, чтобы победить в любой стычке со мной, достаточно было сделать одно: раздеться. Когда он так великолепен, я просто не могу спорить.

Он сбросил джинсы на пол, потом повернулся к кровати – не поднимая глаз, с рассыпанными вокруг лица волосами. Потом он все-таки поднял голову, и наши взгляды встретились. Я не пыталась скрывать своих чувств – у меня по лицу было видно, что я думаю при виде его обнаженной передо мной красоты. Пусть Мика прижимался сейчас ко мне – все равно Ричард был прекрасен.

Он улыбнулся – наполовину застенчиво, наполовину как прежний Ричард, тот Ричард, который знает, как сильно я его люблю, как много он для меня значит. Приподняв одеяло, он скользнул под него – росту у него хватало, чтобы залезть на эту кровать без чужой помощи.

– Подвинься чуть… пожалуйста, – попросил он.

Мика подвинулся, увлекая меня за собой, и Ричард лег на освободившееся место. Кровать шевельнулась – это Натэниел тоже сдвинулся. Кровать-то была огромная, не двуспальная, а многоспальная. В ней и больше народу бывало одновременно, иногда даже чтобы поспать.

Ричард сполз немного, почти прижавшись ко мне спереди, но не совсем. Рука Мики по-прежнему обнимала меня за талию.

– Что-то не знаю, куда руки деть, – сказал Ричард.

Мика засмеялся – но так, как смеется хороший парень.

– Я тебя понимаю.

– А куда ты хочешь их деть? – спросил Натэниел.

Я обернулась и увидела, что Натэниел выглядывает из-за Мики, приподняв голову.

– Изнервничался я и устал. Хочу, чтобы меня обнимали и гладили.

– Ты оборотень, – заметил Мика. – Мы все любим тактильные ощущения, когда нам не по себе.

Ричард кивнул, приподнялся на локте – и даже Натэниел показался рядом с ним маленьким. Ричард – из тех крупных мужчин, которые не кажутся крупными вот до такого момента, и только тогда его воспринимаешь полностью.

– Я привел с собой волков. Они там, в комнате для гостей. Так что щенячью кучу я и так мог иметь, для этого не обязательно было бы сюда приходить.

Я сглотнула слюну сухим ртом – даже в горле заболело.

– Зачем же ты здесь? – спросил Мика.

– Пытаюсь убежать от себя.

Я не очень поняла, как это отвечает на вопрос, но Ричард считал это ответом, очевидно, и Мика у меня за спиной кивнул – я почувствовала.

– Перестань бегать.

– Рад бы, да не знаю как.

Меня как будто здесь не было, будто все вопросы, которые они могли бы обсуждать, касаются их двоих, а не меня. Может быть, их троих… или Натэниел точно так же чувствовал себя лишним?

– Что ж, для начала и это сгодится.

Ричард кивнул, потом наконец обратил на меня взгляд своих глаз, о которых я когда-то думала: это те глаза, что я хочу видеть возле себя каждое утро. Последнее время он редко у меня ночевал.

– Я не знаю, как это сделать.

– Что сделать? – спросила я шепотом.

– Я хочу тебя поцеловать, но не хочу заниматься сексом со всеми, кто здесь есть.

Непонятно, что он хотел сказать: что не хочет заниматься сексом в присутствии других мужчин в той же кровати, или что не хочет заниматься сексом с ними. Хотя и то, и другое наверняка было верно.

– Я тебя хочу потрогать с той секунды, как ты рубашку снял, – сказала я.

И это тоже была правда. Может, если держаться правды, то все будет нормально?

Он улыбнулся, и это была улыбка Ричарда. Та улыбка, которой он иногда давал тебе знать, что он отлично знает, как он красив, как на него приятно смотреть. Обычно он скромен, но бывает, что и так улыбается.

Он потянулся ко мне, все еще целомудренно держа руки при себе. Мы соприкоснулись губами, его волосы рассыпались по моей щеке. Мика осторожно снял с меня руку, чтобы я могла сдвинуться как захочу – во всяком случае, я так его поняла. И я положила ладонь на выпуклость грудных мышц Ричарда. Его рука легла мне под щеку, мы поцеловались, и губы у него были все такие же мягкие, такие же полные, такие же зовущие, какими были всегда. У меня рука соскользнула по его груди ниже, к талии. Он притянул меня к себе, поцелуй стал как-то полнее, глубже. Я прижалась к нему, рукой гладила ему спину, не зная, стоит ли спускаться ниже. Его тело уже полнилось желанием, и я хотела на это желание отозваться, но он говорил, что не хочет заниматься сексом в таком большом коллективе, а никто отсюда не уйдет.

Он оторвался от поцелуя, запыхавшись, тяжело дыша, – а глаза его смеялись.

– Бог ты мой, как это у тебя получается на меня так действовать?

– И у тебя на меня, – ответила я с придыханием.

Он засмеялся, но тут же его взгляд упал на двоих мужчин у меня за спиной, глаза на миг потемнели.

– Не могу. Не могу еще.

– Честно говоря, Ричард, это больше, чем я от тебя ожидала бы с Микой и Натэниелом.

– Я тоже, – кивнул он.

– Я сильно все испорчу, если спрошу, отчего ты так переменил свое отношение?

Это спросил Натэниел. Хотела спросить я, но не спросила бы.

Ричард посмотрел на него:

– А это совершенно не твое дело.

– Не мое, – согласился Натэниел.

Ричард наклонил голову. Потом кивнул:

– О’кей. Я люблю Аниту. И очень стараюсь научиться любить ее всю, даже то в ней, из-за чего она живет с двумя другими мужчинами.

Глаза у него были неуверенные – и слегка сердитые.

– Мой психоаналитик мне говорил, – сказал Натэниел, – что если я равный партнер в наших отношениях, то должен просить того, чего мне хочется. А тебе твой говорил, что ты должен разобраться в своих чувствах к Аните?

Ричард не обратил внимания на вопрос:

– Чего ты просил от Аниты? Чего ты от нее не получаешь?

– Я отвечу на твой вопрос, если ты ответишь на мой.

Ричард кивнул, соглашаясь будто, что это справедливо.

– Да, мой психоаналитик говорил, что я должен либо принять, что Анита живет как живет, либо уйти.

– Ты знаешь, что мне нужны бондаж и подчинение? – спросил Натэниел.

Мне не очень уютно было лежать голой в кровати под такой разговор, но если они могут откровенно все выкладывать, я как-нибудь смогу им не мешать.

– Знаю. Райна очень много о тебе говорила.

Райна – это прежняя лупа волчьей стаи. Она лишила Ричарда девственности и воспитала из Натэниела отличную мазохистскую шлюху.

Мы с Микой обернулись к Натэниелу – это было как на теннисном матче групповой терапии.

Натэниел кивнул:

– Анита мне этого не делает, а мне этого от нее хочется.

– Ей так же трудно мириться с этой стороной своего существа, как и мне, – сказал Ричард.

– Я знаю, – ответил Натэниел.

– Она согласилась? – спросил Ричард.

– Пока нет.

– И ты расстанешься с ней, если она не сможет тебе этого дать?

Мы с Микой лежали между ними, чувствуя себя совершенно лишними.

– Я просил разрешения, чтобы меня унижал кто-нибудь другой, а секс был с Анитой.

Ричард наконец посмотрел на меня – лучше бы он этого не делал.

– Да, умеешь ты подбирать состав.

– Что это должно значить? – спросила я.

Но трудно изобразить праведное негодование, лежа голой в кровати с тремя мужчинами.

Ричард рассмеялся – открыто, весело. И поцеловал меня крепко и весело. Я лежала, глядя на него хмуро.

– Это значит, что нам всем надо поспать.

Он устроился на своей стороне, лицом ко мне. Я секунду помедлила, потом перевернулась на другой бок, вызвав цепную реакцию – Мика и Натэниел тоже перевернулись. Какое-то время повозившись, мы все устроились. Я прижалась спиной к Ричарду, Мика ко мне, Натэниел к нему, я протянула руку сверху, чтобы касаться Натэниела. Ричард долго пристраивал руку, и наконец явно послал все к черту, положил ее на меня сверху, обнял и меня, и немножко двух других. Для секса это было бы отлично, но для сна – я боялась, что мне трудно будет расслабиться. Но либо ночь оказалась трудной, либо лежать между Ричардом и Натэниелом оказалось уютнее, чем я думала. Натэниел уснул сразу, как с ним всегда бывало, Мика с Ричардом – чуть позже. На меня тоже навалился сон, и на шее ощущалось теплое дыхание Ричарда.

12

Проснулась я в путанице тел. Я лежала на спине, Мика и Ричард частично меня накрывали, будто боролись во сне, кто больше меня коснется. Запах их кожи сливался в густой аромат, от которого у меня тело напрягалось. Но все-таки они своей тяжестью меня придавили, и мне это было совершенно не комфортно. Я даже не могла поднять голову и посмотреть, как там Натэниел на другой стороне от Мики. Наверное, от неудобного положения я и проснулась, подумалось мне. Но тут я краем глаза уловила движение в ногах кровати – и задержала дыхание. Кто-то из охранников? Но я почему-то уже знала, что нет.

Слабый свет из полуоткрытой двери ванной ничего на самом-то деле не показывал. Такое было впечатление, будто темнота засасывает этот свет и в конце концов поглотит его полностью. У меня пульс забился в горле, да так сильно, что трудно стало дышать и пересохло во рту. Я знала, кто здесь в темноте, и знала, что вижу сон. Но то, что это сон, еще не значит, что тебе ничего не грозит.

– Что это?

Я крикнула – резким, коротким выкриком. Я глядела в лицо Ричарда, он уже не спал, начал подниматься, чтобы сесть, и я вместе с ним. Ричард попытался растолкать Мику, но я не стала зря стараться. Этот сон я уже видела.

– Разбуди их, – шепнул он, всматриваясь в темноту.

– Ее подвластные звери – все кошачьи. Они не проснутся.

– Кого – ее? Марми…

Я приложила пальцы к его губам, останавливая речь.

– Не надо, – шепнула я.

Непонятно, зачем мы шептались – она все равно нас слышала. Но когда сидишь в темноте и знаешь, что рядом хищник, что-то заставляет перейти на шепот. Хочешь сделаться маленьким и тихим. Молишься про себя, чтобы он прошел мимо. Но тут был не хищник в ночи, а сама ночь целиком, обретшая жизнь и сущность – и разум. Пахло жасмином, и летним дождем, и другими ароматами земли, которой я никогда не видела иначе, как в снах и видениях. Земли, откуда начиналась Марми Нуар. Я понятия не имела, сколько ей лет, не знала и не хотела знать. Я – некромант, я чуяла ее возраст своим нетелесным языком, но вряд ли могла бы проглотить столько веков. Подавилась бы, боюсь.

– Это ты, некромантка, – прозвучал в ночи ее голос, как сладко пахнущий ветер.

Я смогла как-то проглотить слюну, хотя сердце билось в горле.

– Это ты, Марми Нуар, – ответила я, и голос у меня был хриплым только чуть-чуть. Когда рядом со мной Ричард, и он не спит, мне легче. Он обнял меня за плечи, потому что тоже почувствовал: вместе мы больше здесь, чем там. Может быть, случайное совпадение наших снов – у Ричарда, у меня и у Жан-Клода, – имело некоторую цель. Которой мы просто до сих пор не понимали.

Я прильнула к линии тела Ричарда, и его рука напряглась. Ладонью, лежащей у него на груди, я ощутила биение страха.

Тьма собиралась, почти как сужается свет до яркой точки, только здесь тьма становилась плотнее, сдавливалась, будто прямо перед нашими глазами формировалась миниатюрная черная дыра. И она принимала размытые очертания женщины в плаще.

Я очень осторожно произнесла мысленно, обращаясь к Ричарду:

– Не смотри ей в лицо.

– Я знаю правила, – ответил он вслух. Значит, он меня слышит – отлично. Мысленный разговор так и не стал моим лучшим умением, что во сне, что вне его.

– Ты поистине веришь, что если ты не будешь глядеть мне в глаза, это тебя спасет?

Черт, она же тоже умеет читать мысли. Я знала вампиров поменьше, владеющих этим искусством, так что удивляться нечему.

– Напомни, почему Мика и Натэниел не проснутся? – спросил Ричард тихо, но не шепотом. Поздно шептаться – она нас нашла.

– Некромантка! – позвала она.

– Коты – ее подвластные звери. Коты любого вида, и потому она может не пустить их в сновидение. В прошлый раз со мной был Жан-Клод, и его она тоже не впустила. А волков она не трогает.

– Твой волк не спасет тебя на этот раз, некромантка.

– А мой? – спросил Ричард, и низкое рычание полилось из его губ. От него у меня волоски на руках встали дыбом, и глубоко во мне шевельнулись ожидающие звери. Я это ощущаю в себе как пещеру, где они лежат и ждут. И по длинному коридору добираются ко мне. Но при этом эта пещера находится во мне самой. Не слишком понятно, но меня это представление устраивает.

Но во сне мой внутренний волк может выйти и резвиться на воле. Это волчица, светлая, белая и желтоватая, с черным чепраком и пятнами на голове. Она припала передо мной к земле, объединила свой вой с воем Ричарда. Я запустила свободную руку ей в мех и почувствовала, как и в прошлый раз, мягкость и шероховатость его. Рукой я ощущала вибрацию ее воя, мышцы, плоть ее. Она настоящая, моя волчица. Настоящая.

Ричард прекратил рычать и уставился на волчицу – она обратила к нему пылающие карие глаза, мои глаза, какими они бывают, когда наполняются вампирской силой. Они переглянулись, и волчица обернулась к тьме. А глаза Ричарда стали янтарными глазами его волка.

– Ваш мастер оставил вас без последнего штриха, – сказала она, и голос ее плыл вокруг этого псевдотела, которое она создавала из темноты. Она подошла к ногам кровати.

Волчица припала к земле и зарычала – совершенно серьезно. Последнее предупреждение перед применением силы.

Тьма не пыталась коснуться кровати – просто остановилась. Я вспомнила видение, как дергалось ее тело в той дальней комнате, когда моя волчица в прошлом сне вцепилась в нее зубами. Ей настолько тогда было больно, что сейчас она в нерешительности? Настолько, что это – серьезная угроза? Господи, лишь бы это было так.

– Вас по-прежнему может поработить любой мастер, который окажется сильнее вашего. А никого нет сильнее меня, некромантка.

Я цеплялась за мех волчицы и за Ричарда.

– С последним я согласна, Марми Нуар.

– Почему же тогда твой мастер оставил открытой эту дверь?

Этот вопрос меня озадачил.

– Я не знаю, что значит это выражение твоего лица. Очень давно не имела дела с людьми.

– Оно означает недоумение.

– Я развею твое недоумение, некромантка. Сегодня я приду и сделаю тебя своей. Разобью ваш триумвират, и ты станешь моим слугой-человеком. Мне не нужно делиться кровью, чтобы завладеть твоей душой.

Мне снова стало трудно дышать из-за бьющегося в горле сердца.

– Ты не тронешь ее, – сказал Ричард, и голос его прозвучал замогильно – начало перемены сказывалось в произношении слов.

– Ты прав, волк. Это была бы битва, где ты сражался бы рядом с ней. Я еще не готова к битве. Но есть другие, кто знает, чего не сделал Жан-Клод.

– Кто? – сумела спросить я.

– Надо ли мне говорить это слово? – спросила она в ответ.

Я хотела ответить, но Ричард опередил меня:

– Это против ваших законов – произносить его вслух. Как сказал Жан-Клод, наказание за это – смерть.

Она рассмеялась – и темнота сгустилась над кроватью, будто сжался огромный кулак. И чувствовалось, достоверно и бесспорно, что она могла бы раздавить и кровать, и всех, кто на ней, если бы захотела.

– Не тот это трюк, который я хотела сыграть, волк, но пусть будет так. Арлекин. Маски знают ваш дефект. Они знают, что я готова вот-вот проснуться. И страшатся тьмы.

– Тебя боятся все, – сказала я.

Волчица под моей рукой стала успокаиваться – в аварийном режиме можно держаться какое-то ограниченное время. А мы не дрались, а говорили. Что ж, меня устраивает.

– Это правда, и я возьму тебя сегодня. Как запланировала.

– Это ты уже говорила, – ответил Ричард более человеческим голосом, но угрюмым.

– Тогда позволь мне не повторяться, волк. – Злость ее была не горячей, а холодной, будто ледяным ветром мне обдало кожу. Ричард рядом со мной задрожал. Я не думала, что мне надо бы его предупредить вести себя вежливо – этот всплеск силы достаточно хорошо все объяснил. – Завтра они придут к тебе, а я не хочу, чтобы они тебя получили.

– Получили меня? Каким образом?

– Я готова позволить тебе принадлежать Жан-Клоду, потому что ты и так ему принадлежишь. Но никому более. Я предпочла бы видеть тебя своим слугой, но Жан-Клод – это можно. Но более никто, некромантка. Я уничтожу тебя прежде, чем Арлекин сделает тебя своей рабыней.

– Почему для тебя это так важно?

– Мне нравится твой вкус, некромантка, – ответила она, – и никто другой тебя не получит. Я – богиня ревнивая и силой не делюсь.

Я попыталась проглотить застрявший в горле ком и кивнула, будто что-то поняла.

– Вот вам прощальный дар, некромантка и волк. – Темный силуэт исчез, но она еще не ушла. Вдруг темнота обрела вес и стала гуще, будто сама ночь может стать такой густой, что зальется тебе в горло и задушит. Когда-то она почти сделала это со мной. Меня и сейчас душил запах жасмина и дождя.

Волчица зарычала, Ричард подхватил.

– Можешь ли ты укусить то, что не можешь найти? – Голос ее звучал отовсюду и ниоткуда. – Моя ошибка была в том, что я слишком старалась для тебя быть человеком. Я ошибок не повторяю.

Волчица подобралась для броска, но Марми Нуар была права – теперь не было тела, которое можно бы укусить. Мне нужно было найти способ визуализации цели для моей волчицы. И заставить себя верить, что она может укусить саму ночь.

Ричард схватил меня за плечи, повернул к себе – глаза у него все еще были янтарные, нечеловеческие. И он поцеловал меня, потом отодвинулся и сказал:

– У тебя во рту вкус силы.

Я кивнула.

Он снова поцеловал меня, и на этот раз дольше, и в меня лилась эта теплая, вскипающая волной энергия – самая суть оборотня, он вталкивал ее в меня руками, ртом, телом. Я держала волчицу руками, но остальное отдала Ричарду, и через некоторое время ощутила аромат и вкус сосны и прелого листа, богатый, густой, лесной. И мускусный запах волчьего меха. Запах стаи. Запах родного логова, и он прогнал, развеял остатки запаха жасмина, и остался лишь вкус силы Ричарда, его волка, и наконец – просто самого Ричарда, сладкий, густой вкус поцелуя. Этим поцелуем и кончился наш сон.

13

Я очнулась на полу спальни Жан-Клода. Надо мной с тревогой склонился Натэниел. Я посмотрела направо – на полу лежал Ричард, рядом с ним стоял Мика. В комнате были охранники и пахло горелым.

– Ты цела? – были первые слова Ричарда.

Я кивнула.

Следующие его слова были такие:

– Что горит?

– Кровать, – ответил Мика.

– Чего? – спросила я.

– Крест в чехле, который был у тебя под подушкой, раскалился так, что поджег наволочку, – пояснил Мика.

– Черт, – сказала я.

Надо мной встала Клодия с огнетушителем.

– Анита, что тут стряслось?

Я смотрела на нее снизу вверх – в этой позе есть на что посмотреть. Мало есть на свете людей такого высокого роста, и она всерьез таскает железо. Черные волосы увязаны в ее обычный хвост, лицо без макияжа и поразительно красивое.

– Опять эта зараза, королева вампиров? – спросил Римус.

Я попыталась сесть, но не подхвати меня Натэниел, рухнула бы обратно. В прошлый раз, когда я отбивалась от тьмы, меня чуть не убили мои собственные звери, пытающиеся вырваться из моего человеческого тела. Очевидно, сегодня это привело всего лишь к слабости. Это я как-нибудь переживу.

Римус стоял в изножье кровати и хмурился. Сам он высокий, мускулистый и белокурый, но лицо его – сетка шрамов, будто его разбили на мелкие кусочки и склеили кое-как. Когда он сильно злится, лицо у него становится пестрым, и выделяются белые линии. И он почти никогда никому не смотрит в глаза – я думаю, боится увидеть на чужом лице, что думает владелец о его собственном. Но если он сильно выйдет из себя, тогда может смотреть прямо в глаза, и видно, как прекрасны его глаза были когда-то: зеленые с серым, под длинными ресницами. Сегодня я получила приличную дозу этих глаз.

Прильнув к теплому Натэниелу, я ответила:

– Да, это была Мать Всей Тьмы.

– Зато сейчас хотя бы твои звери не пытались тебя разорвать на части.

– Ага, – сказала я. – Хотя бы не пытались.

И тут я ощутила какое-то шевеление в себе, будто нечто огромное и мохнатое коснулось меня изнутри.

– О черт! – шепнула я.

Натэниел наклонился, принюхался ко мне.

– Чую. Это кошка, но не леопард. – Он закрыл глаза и потянул воздух сильнее. – И не лев.

Я покачала головой.

– Она говорила о прощальном даре, – напомнил Ричард.

Я заглянула в себя – туда, где ждали звери. Там блеснули глаза, потом из тени появилась морда, морда цвета ночи и пламени. Тигр.

– Черт, – сказала я громче. – Это тигр.

– Блин, – отозвалась Клодия.

Насколько я знаю, во всем Сент-Луисе и его окрестностях есть только один тигр-оборотень. Кристина работает страховым агентом и сейчас была за много миль отсюда. И ни за что бы не успела вовремя, чтобы перехватить моего зверя и не дать ему меня разорвать. Либо Марми Нуар решила, что пора мне стать настоящим оборотнем, либо решила меня убить. Если я ей не достанусь, то никому. Собака на сене.

Но сейчас я лучше умела управлять зверем, чем в прошлый раз, когда она попыталась это сделать. Я позвала других зверей – хотя бы поиграем в метафизические пятнашки.

Черная пантера казалась хрупкой рядом с огромным полосатым зверем. Волчица зарычала и вздыбила шерсть. Тигр смотрел на них и ждал. Львица вышла из темноты последней, и размером была почти с тигра. В дикой природе они никогда не встречаются, никогда не меряются своей огромной силой. Но внутри моего тела обстановка была еще более необычная, чем в любом зверинце. Мои звери уставились на новенького, и мы ждали. Вызвав их всех сразу, я оградила себя от попытки обернуться кем-то одним из них. Но в конце концов мое тело сделает выбор, и когда это произойдет, в комнате должен быть тигр-оборотень.

– Звони Кристине, – сказал Мика.

Он мне помогал научиться этому контролю и знал, что я сейчас делаю.

– Жан-Клод предупредил меня, что Анита может подцепить еще чего-нибудь кошачье, – сказал Римус, – так что мы подыскали кое-чего. – Он повернулся к охраннику у двери. – Иди за Соледад. Одна нога здесь, другая там.

Охранник рванул с места рысью. Римус повернулся ко мне.

– Она сделает, что нужно.

– Она же крысолюдка? – сумела я сказать.

– Она притворяется крысой из крыс Рафаэля, но на самом деле она тигрица. Нам пришлось обещать сохранить ее тайну, чтобы она согласилась остаться в городе. Наверное, сбежала от брака по сговору. У тигров куча предрассудков насчет того, как хранить это в семье.

– Как? – спросила я.

– Потом объясню, обещаю, – сказала Клодия.

– Из одиноких тигров, которых я знал, – сказал Римус, – все умели здорово скрывать свою суть. Некоторые даже умели так прятать энергию, что сходили за людей.

Я хотела посмотреть на Ричарда, но не решалась. Даже мысль об этом заставила мою волчицу повыше поднять голову и подумать насчет подойти поближе. Когда-то Ричард изображал при мне человека, и я поддалась на обман. Сейчас я ткнулась лицом в руку Натэниела, ощутила запах леопарда. Волчица успокоилась, зато пантера начала метаться по клетке.

У меня все еще не было льва-оборотня, которого я назвала бы своим. Я даже не знала, есть ли у нас сегодня лев, но могла не сомневаться, что Клодия и Римус об этом подумают.

– За львами бы тоже послать, – сказала она.

Римус только глянул в сторону двери. Один из оставшихся охранников открыл дверь – и остановился.

– Которого?

– Тревиса.

Охранник вышел. Я бы возразила против такого выбора, но из немногих львов, что у нас есть, он, пожалуй, лучший. Меня не привлекал на самом деле ни один из местных львов – слабаки они все. А моя львица хочет не пищи, а пары. Я изо всех сил стараюсь ей никого не отдать, но в конце концов она выберет кого-то, не думая, нравится он мне или нет. Так говорит общепринятая теория. Никто из нас пока что не знал, как дальше все повернется.

Я сидела, прислонившись к обнявшему меня Натэниелу, и пыталась думать обо всех зверях одинаково. Но Натэниел был слишком близко, и слишком сильным был аромат его кожи. Пантера забегала по коридору, который вел к боли.

Я вцепилась в руку Натэниела:

– Не могу их сдержать!

Ричард подполз ко мне, поднес руку к лицу. Пахнуло мускусом волка, он обдал пантеру, она закружилась на месте, больше не пытаясь выйти. Но зато теперь волк потрусил ближе к свету. Нехорошо.

Тревис прибыл раньше, чем Соледад. Светло-каштановые волосы перепутаны, лицо еще туповатое спросонья. Из одежды на нем были фланелевые пижамные штаны – и ничего больше. Притащили его прямо из кровати, не дав даже одеться. Тревис – студент колледжа, и я мельком подумала, что Рекс, царь львов, заставил его остаться с нами вместо того, чтобы идти на занятия.

Он присел у моих ног, даже никак не среагировав на то, что я голая. Либо он учуял проблему, либо охранники ему по дороге объяснили.

Сонное лицо стало оживать, и интеллект, который был и слишком острым, и одной из лучших его черт, засветился в золотисто-карих глазах. Он протянул ко мне запястье, и львица забегала внутри меня. Эти трое играли в пятнашки моими зверями. Когда они шевелились, одна кожа, которую я нюхала, сменяла другую. Но вечно такое невозможно, и в конце концов мое тело выберет кого-то.

Тигр шевельнулся – а в комнате не было тигра, издававшего тигриный запах. Но остальные трое меня отвлекли, вызывая своих зверей, продолжая играть в это метафизическое «море волнуется», когда по команде бросаются занимать единственный стул. А стулом этим была я.

Я ждала, что тигр попробует меня разорвать изнутри, как пробовали периодически другие звери, но он сидел тихо и ждал. Волк, леопард, лев – трое мужчин играли со мной в пятнашки, подставляя запах своей кожи, давая ее коснуться, – а тигр ждал. Потом случилось такое, чего никогда не случалось с другими зверьми: тигр стал таять, как огромный Чеширский кот, таять по частям. Я легла поудобнее на руках у Ричарда и Натэниела, Тревис сидел передо мной на полу, но чуть подальше, чем они. Ошибка; тающий тигр ослабил мою бдительность – серьезная ошибка. Пантера и волчица закружились друг вокруг друга, львица увидела представившуюся возможность и бросилась мимо них в длинный черный тоннель. А волчица и леопард продолжали кружиться, львице было на них наплевать. Она просто хотела стать реальной.

Ричард поднес руку к моему лицу, но для таких простых мер уже было слишком поздно. Львица ударилась в меня изнутри как в стену, меня подбросило вверх, вырвало из не успевших среагировать рук. Я рухнула на пол, меня попытались снова взять на руки, но поздно. Львица распрямлялась во мне, пытаясь заполнить меня огромным кошачьим телом, но ей не было места, слишком я маленькая. Львица оказалась в капкане, в темной и тесной западне – и отреагировала как любой дикий зверь: попыткой разбить клетку. Зубами и когтями продраться наружу. Беда была в том, что этой клеткой было мое тело.

Я взвизгнула – мышцы моего тела пытались оторваться от костей. Пытаешься забыть, как это было больно, но оно случается снова – и ты уже не можешь забыть и думать не можешь, не можешь быть, ничего не можешь и чувствуешь только боль!

Тяжелые тела, придавившие меня сверху, чужие руки, прижимающие к полу мои. И что-то навалилось на нижнюю часть тела. Я открыла глаза и увидела Тревиса – львица завопила от досады и злости, потому что она его уже видела, и он ей не нравился, она его не хотела. Тревис попытался взять мое лицо в ладони, принять в себя моего зверя, но львица была уже слишком близко к поверхности, и в одном мы с ней были согласны: Тревис слабак, мы его не хотим.

Я его укусила, всадила зубы в руку. Львица хотела его прогнать, и я тоже, но как только в рот брызнула горячая кровь, все забил вкус льва. В крови Тревиса ощущался вкус его зверя, и я ткнула своего зверя ему навстречу. Я дала львице то, чего она хотела – тело, которое сделает ее реальной. Она вылилась из меня горячим потоком силы, будто с меня кожу сдирали. Я крикнула, и крик Тревиса слился с моим.

Он смотрел на меня сверху вниз – и вдруг взорвался. Клочья кожи и мяса, горячие жидкие капли брызнули в стороны, рухнули на меня обжигающим ливнем. Надо мной вздыбился лев, тряся гривой, шатаясь, будто и в этой форме ему было больно. Он издал звук, средний между стоном и рычанием, и свалился набок рядом со мной. Я лежала вытянувшись, и у меня болело все тело – от корней волос и до пальцев ног. Черт побери, боль дикая, но она уходила, эта костоломная боль. И я смогла заметить, что покрыта прозрачным теплым студнем, который изливается вместо крови из оборотней при перемене. И чем более бурная перемена, тем больше этого студня. Я отдала своего зверя Тревису, и хотя это был не совсем мой зверь, все равно будто моя львица на время перешла в него. Боль стихла настолько, что я смогла подумать о другом, и эта первая мысль была о том, что когда моего зверя принял Хэвен, он от этого не ослабел. Да, черт возьми, ни Натэниел, ни Мика, ни даже Клей или Грэхем не свалились бы, как Тревис. Слабак он, а мне нужен сильный.

Но сейчас надо было думать о другом, потому что волчица решила воспользоваться шансом и бросилась по туннелю бледным призраком. Я только успела шепнуть: «Волк!», как она ударила в меня изнутри, и я забилась на полу.

Протянула руку – Ричард оказался на месте. Он обхватил меня руками, прижал, пока мое тело пыталось разорвать себя изнутри. Сильной рукой он обхватил мое лицо и призвал своего зверя – его сила столкнулась с моей, и у меня будто кровь вскипела. Я взвизгнула, попыталась ему сказать, чтобы он перестал. Он склонился ко мне в поцелуе, а тем временем его сила вместе с моей варила меня заживо. Я попыталась отдать ему своего волка, но не могла. Волчица не могла преодолеть стену его силы.

А потом его сила стала заталкивать моего волка обратно, как кипящая вода заставляет отступить лесной пожар. Это получалось, но у меня было ощущение, будто кожа дымится и обугливается – Ричард гнал волчицу в то потаенное укрытие в глубине моей сущности. Он гнал ее, она отступала, скуля, и я скулила вместе с нею, потому что тело жгло от нахлынувшей силы. Я попыталась приподнять голову, посмотреть на себя, и мир закружился цветными полосами тошноты. Я видел, как Ричард заставляет оборотня проглотить своего зверя, но понятия не имела, как это больно.

Когда у меня прояснилось в глазах, Ричард улыбался мне, и вид у него был довольный.

– Я не знал, получится ли, – сказал он, и в голосе его было напряжение, свидетельствовавшее, что ему это упражнение тоже не даром далось.

Я шепнула сорванным от крика голосом:

– Это больно.

Улыбка Ричарда поугасла, но мне некогда было думать о его задетых чувствах, потому что леопард стал подниматься во мне, как яд, пытающийся выступить испариной на коже.

Руки Натэниела нашли меня, но Мика взял меня из его рук, обнял меня крепко, прижал к себе. Моя пантера знала его зверя, знала его вкус и запах, и энергия потекла в него исполинским горячим выдохом, омыла его человеческое тело, и за ней появлялся мех, будто рубашку надевали, выворачивая наизнанку. Из всех оборотней, которых мне случалось видеть, Мика перекидывался несравненно проще других. Разве что Химера умел это делать еще легче и чище.

Меня прижало к груди этого мохнатого тела, получеловека-полулеопарда. У Тревиса было всего два облика: человеческий и львиный. У любого из остальных присутствующих оборотней обликов было три: человеческий, звериный и половина на половину. Когда-то я думала, что такое свойственно только очень сильным, но сейчас понимала лучше: не умеют такого только очень слабые.

Мика обнимал меня, но я была слишком слаба, чтобы обнять его в ответ. Он бережно положил меня на пол и лег рядом, опираясь на локоть. Я глядела в черное шерстистое лицо – странную, но грациозную смесь кота и человека. Глаза его были на этом лице столь же уместны, сколь и на другом. Оба эти облика для меня были Микой.

– Ты этим хотел меня унизить? – спросил Ричард злобно.

Мика поднял голову и ответил ему тем рычащим мурлыканьем, которое ему в этом облике служило голосом:

– Каким именно образом унизить?

– Показать, что я ей больше боли причинил, заталкивая зверя обратно, чем ты, принимая его.

– Я принял ее зверя, потому что у меня не хватило бы силы заставить ее проглотить его, и потому что последнее может причинять боль, и очень сильную.

– Так что, я причинил ей сильную боль, а ты весь в белом?

Не будь я так вымотана и не боли у меня каждая косточка, я бы велела Ричарду прекратить и не затевать ссоры, но у меня просто не было сил. Он ночевал у нас. Он помог мне справиться с Марми Нуар. Так все было хорошо, ну почему должно опять быть плохо? Черт побери.

– Я вызвал ее леопарда, а не дал это сделать Натэниелу, потому что умею вот это.

Он отодвинулся, чтобы не касаться меня, а дальше случилось чудо. Как будто черный мех превратился в язычки пламени, задутые ветром его силы, всю черноту сдуло и открылась обычная кожа. Любой другой оборотень в момент превращения смотрится как будто его разрывают на части и складывают заново либо выворачивают наизнанку. Лучшее, на что можно было бы надеяться – что тело расплавляется и перетекает в новую форму, человека или зверя. Но Мика – Мика просто изменился. Секунду назад – человек-леопард, и тут же – просто человек. Если бы я не видала, как превращается Химера, как вода, переливающаяся из горсти в горсть, я бы сказала, что лучше Мики никого не видела.

Он посмотрел на Ричарда:

– Натэниел застрял бы в облике леопарда на несколько часов.

Ричарда я не видела, потому что обращена была лицом к Мике, и слишком много нужно было бы сил, чтобы повернуть голову. Но голос его прозвучал так, будто он глазам своим не верит.

– Считается, что это дорого тебе обойдется, если перекинуться обратно ранее шести часов, иногда и дольше. Ты не измотан?

– Нет, – ответил Мика.

– И совсем не дезориентирован?

– Прыгать меня сейчас не тянет, но дай мне пару минут, и все будет в норме.

– Никогда не видел никого, кто умел бы так легко превращаться туда и обратно.

– Я одного видел, который умел лучше, – сказал Мика.

– Кого?

– Химеру.

И лицо у Мики стало сразу серьезным и печальным – я слишком хорошо знала это выражение.

Я потянулась к его руке – предпочла бы к лицу, но это значило лишнюю пару дюймов, слишком много усилий. Он улыбнулся мне, будто знал, чего мне стоило это движение.

– Если он умеет перекидываться еще легче, чем вот так, не против была бы с ним познакомиться, – послышался женский голос.

Соледад подошла и встала над нами. Она не была высокой, как другие охранники, до шести футов сильно не дотягивала, но если с полу смотреть, то казалась под потолок. Стройная, но с округлостями, волосы острижены по-мальчишески коротко и окрашены в такой оттенок желтого, который в природе не встречается. С такими волосами как-то ожидаешь больше косметики, но она обычно использовала лишь губную помаду и карандаш, подчеркивающий карие глаза. Сейчас она смотрела на меня своим обычным взглядом: будто вспомнила что-то смешное и вот-вот засмеется. Недавно до меня дошло, что это у нее такой вариант непроницаемого лица.

Я бы, может, спросила ее, что она думает, глядя вот так на меня, но тут в темноте, во мне мелькнул тигр. Только не это, – подумала я.

Соледад смотрела на меня, улыбка с ее лица сползла, и я на миг увидела то, что не ожидала увидеть: страх. Я бы спросила ее, чего она испугалась, но тигр помчался по этому коридору внутри меня. Я потянулась к Соледад – она колебалась.

– Делай свое дело, Соледад, – сказала Клодия.

Она наклонилась и взяла мою руку со словами:

– Лучше в этом мире два дня прожить тигром, чем сто лет овцой.

Я бы спросила, что она цитирует, но когда она коснулась меня, тигр прибавил ходу, скачками пошел по туннелю вперед, и я собралась в ожидании удара.

14

А удара не было. Тигр налетел на мою кожу, на тело – и побежал дальше. Я не передала Соледад моего зверя: он просто выплыл из меня и вплыл в нее. Мне не было больно, как будто все, что перешло от меня к ней, это была сила. Я даже не знаю, было ли еще что-то, поскольку Соледад не сменила облика. Она почти рухнула на меня, обивая меня собой, свободной рукой опершись на пол, чтобы не упасть на меня совсем. Дышала она тяжело и часто, будто ей было больно, но я ничего не чувствовала – только держала ее руку и смотрела ей в лицо. Она смогла прошептать:

– В тебе нет тигра.

– Думаю, что ты права, – ответила я.

Мой голос все еще звучал хрипло от долгих криков, но хотя бы уже можно было не только шептать.

– В чем дело? – спросила Клодия у меня за спиной.

– Я думаю, Марми Нуар не могла превратить меня в тигра, – сказала я. Но все равно внимательно смотрела в лицо Соледад – оно еще было искажено болью. – Ты как, ничего?

Она кивнула, но губы ее были сжаты в тугую тонкую линию. Наверное, насчет «ничего» – это была ложь.

– Мне кажется, ей больно, – сказала я.

– Соледад, тебе больно? – спросила Клодия, склоняясь к ней.

Она покачала головой.

– Скажи словами, – настаивала Клодия.

Но Соледад только мотала головой. Клодия помогла ей подняться, но Соледад не держали ноги – Клодии пришлось ее подхватить, чтобы та не упала. Римус подскочил с другой стороны и помог отвести ее к кровати.

– Что с ней случилось? – спросил он.

– Не могу сказать, – пожала плечами Клодия.

– Это не был тигр-оборотень. – К Соледад вернулся голос.

Я попыталась сесть, Мика мне помог. Ричард подошел с другой стороны, поддержал меня, помогая сесть между ними.

– Это была Марми Нуар, – сказала я.

– Кто? – переспросила Соледад.

– Мать Всей Тьмы, королева вампиров.

– Пахло оно тигром, а не вампиром, – возразила она.

– Тигры – среди ее подвластных зверей, – объяснила я.

Соледад покачала головой и на миг прислонилась к Клодии.

– Ладно, признаюсь. Не очень я себя хорошо чувствую.

– Почему она не вызвала ее зверя? – спросил Натэниел.

– Анита – не тигр-оборотень, и потому тигр не мог быть столь же реален, как остальные ее звери, – сказал Мика.

– То есть? – спросил Ричард.

– Мы не знали, приобретает Анита зверей, потому что перенесла нападение или же из-за вампирских сил у нее подвластные звери проявляются как виды ликантропии. Я думаю, мы теперь получили ответ. Тигр-оборотень на нее никогда не нападал, и у Химеры тоже не было облика тигра.

– Так зачем же пытаться вызвать тигра? – спросил Ричард. – Почему не вызвать одну из кошек, которая у Аниты уже есть?

– Не знаю, – ответил Мика.

У меня возникла мысль.

– Она достаточно глубоко влезала мне в голову, чтобы знать: я думаю, что тигра у меня поблизости нет. Она сказала, что хочет сделать меня своей, но если она меня не может получить, то…

– Она хотела, чтобы тигр разорвал тебя, – тихо сказал Ричард.

– Или же хотела превратить тебя в тигра издали, – предположила Соледад. – Вряд ли она знала, что произойдет. И вряд ли это ее интересовало. Сила, которая меня коснулась, не мыслила как тигр.

– А как она мыслила? – спросила я.

– Как серийный убийца, как мясник. Тигры охотятся только от голода. А эта тварь – от скуки.

– Ага, – сказала я, – это похоже на Мамашу Темную. Прости, что тебе пришлось ощутить ее вкус, Соледад.

Она слабо улыбнулась.

– Моя работа – принимать за тебя удары.

Но она была бледна и настолько близка к обмороку, насколько это вообще возможно для телохранителя.

– Пусть у Химеры не было тигра, – сказал Римус, – но в нем были гиена, змея, медведь – может, и еще что-нибудь. Почему Анита на них не реагирует?

Мика пожал плечами:

– Они на нее никогда не нападали. Похоже, сперва нужно, чтобы ей такой зверь пустил кровь.

Он погладил меня по голой спине, и это мне напомнило, что мы сидим голые, но почему-то все воспринимали это нормально, так что и я как-нибудь переживу.

Ричард, сидевший с другой стороны, придвинулся ко мне ближе, будто, раз Мика меня трогает, он тоже должен. Или он просто нервничал и так успокаивался. Но я все выискивала у него нехорошие мотивы. Даже не хотела сама, но он так часто делал мне больно и так глубоко ранил, что я искала в нем всегда негатив, а не позитив. Сейчас я сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

– Ты нормально? – спросил Римус, но его глаза скользнули от меня вправо-влево, будто он знал, что именно у меня не так.

Я кивнула – и слишком резко. Все и без того болело, но сейчас боль полыхнула пламенем. Она утихнет, но черт меня побери, если я понимаю, как оборотни это терпят. Полностью перекинуться – это же должно быть еще больнее?

– Ты знаешь, почему ты реагируешь не на все животные облики Химеры? – спросил Римус.

– Жан-Клод считает, что для того, чтобы такой зверь восстал, необходимо, чтобы на меня воздействовал вампир, у которого этот зверь подвластный.

– То есть сочетание пережитых тобой нападений – и вампирских сил, – сказал он.

– Что-то вроде.

Ричард провел ладонью по моим плечам, попытался притянуть к себе, отодвигая от Мики. Я старалась не напрягаться, но у меня не получилось. Ричард остановился, оставив руку у меня на плечах, и движение, которое только что было так естественно, вдруг стало неуклюже. А в неловкие моменты, если я голая, мне хочется одеться.

– Тогда ты должна реагировать на нас, гиен, потому что мы – подвластные звери Ашера, а он на тебя воздействовал когда-то, Анита. Да так, что чуть тебя не убил.

Я попыталась не думать про Ашера, не вспоминать, что мы делали в последний раз, когда нам разрешили быть вместе только вдвоем. Его укус вызывает оргазм, а в сочетании с обычным сексом это такое наслаждение, за которое можно отдать жизнь. Чего я чуть не сделала.

Мика тронул меня за плечо.

– Анита, не надо.

Я вздрогнула, обернулась к нему, удивленная. Он был прав: я слишком сильно задумалась об Ашере. Одно только воспоминание могло вернуть и удвоить это удовольствие – в самые неподходящие моменты или самые неловкие. И потому мысли об Ашере, о водопаде его золотых волос я задвинула как можно дальше, насколько могла, но последнее время он никогда особо далеко не был, с той ночи, когда нас так захватила его способность дарить радость…

Мика схватил меня – сильно – и повернул лицом к себе.

– Анита, думай о чем-нибудь другом!

Я кивнула:

– Ты прав, ты прав.

– К тебе все возвращаются картины той ночи? – спросил Ричард.

Я кивнула.

Он снова тронул мою спину – осторожно, нежно – не пытаясь отодвинуть от Мики, а просто коснулся. С этим я готова мириться.

– Трудно конкурировать с тем, кто может вызвать у тебя оргазм одним только воспоминанием.

Я повернулась к нему – он отвел глаза, будто не знал, понравится ли мне выражение его лица. Я знала, что он ревнует к другим мужчинам. И вряд ли могла бы, наверное, поставить ему это в вину.

Он наклонил голову, и тяжелая волна волос упала вперед, скрывая его лицо – волосы не такие длинные, как у Ашера, но жест тот же. Ашер так скрывал шрамы, которые получил от инквизиции много веков назад при попытке выжечь из него дьявола святой водой. Ричард подражает этому жесту сознательно или случайно?

Тревис, лев, издал резкий вдох, и это отвлекло мое внимание от Ричарда. Мика отпустил меня, и я смогла погладить льва по мягкому пушистому боку – у Тревиса лев был цвета светлой соломы. Он перевернулся на живот и посмотрел на меня – его лицо стало идеальной львиной мордой, но взгляд был совсем не львиный. Он явно говорил, что там, внутри, все еще человек. Львы не глядят на тебя с таким отвращением.

– Мне жаль, что было так больно, – сказала я.

Он встряхнул головой так, что распушилась грива – сухая. Никогда этого не понимала: сам процесс превращения дико влажный, а результат на каждом конце почти сухой. Пол или кровать будут мокрые, народ вокруг забрызгается, а сам оборотень остается сухим. Я спрашивала знакомых ликантропов, как это получается – они тоже не знают.

– Я поведу Тревиса чего-нибудь поесть, – сказал Натэниел.

Он стоял, все еще голый и измазанный слизью, которая не попала на льва.

– Тебе нужно в душ, – сказал Мика.

– Схожу в один из общих.

Натэниел молча исключил себя из кандидатов на утреннее кормление – утренний секс. Тут до меня дошло, что я не питала ardeur с вечера – он не проснулся, а мы не стали специально его пробуждать.

Я обернулась к гробу Дамиана, но его заслоняла кровать.

– Черт, – тихо сказала я.

– Жан-Клод говорит, что ты можешь сейчас увеличить интервалы между кормлениями, – сказал Натэниел.

– Но сейчас-то мне надо.

Мой голос звучал разочарованно, и я не могла этого скрыть. Заниматься сексом, когда сама хочешь – одно дело, а быть вынужденной делать это, чтобы не умереть – совсем другое. Я не люблю, когда меня что-нибудь заставляют делать, даже то, что мне нравится.

– Я отведу Тревиса поесть и вымоюсь.

Он посмотрел на двух мужчин рядом со мной, и я ощутила его мелькнувшее чувство. Его уже здесь не было. Он умел поставить на своем, если надо было, но Натэниел не любил играть в царя горы, особенно если горой была я. Он знал, что это меня раздражает, и потому старался устраниться заранее. Мика иногда тоже. Они живут со мной и потому иногда понимают меня лучше других мужчин моей жизни. Ладно, лучше, чем Ричард. Ну вот, я это сказала, пусть даже про себя. Ричард вечно мерится со всеми известно чем, а в результате получается, что предмет измерения кладут на меня.

– От кого ты питалась последнего? – спросил Ричард.

– От меня, – ответил Мика, глядя на него.

Долгую минуту они смотрели друг на друга, и я, как вчера в постели, ощущала себя лишней.

– Я не знаю, как это делается, – сказал Ричард.

– А ты просто это скажи, – ответил Мика.

– Я не хочу, чтобы мне надо было просить твоего разрешения на секс с Анитой.

Мика рассмеялся – резко, удивленно:

– Ушам своим не верю, что ты это сказал.

– Все равно не хочу.

– Не моего тебе разрешения надо просить, Ричард, – сказал Мика.

Это, кажется, до Ричарда дошло, потому что он обернулся ко мне и даже был столь любезен, что смутился.

– Я не то хотел сказать.

– А что ты хотел сказать? – спросила я голосом настолько нейтральным, насколько у меня получилось.

– Я пытаюсь ужиться с другими мужчинами в твоей жизни. А как это сделать, я не знаю. Я хочу тебя попросить питаться от меня, но у меня такое чувство, что нужно одобрение не только от тебя, но от всех. Я не прав?

У меня мышцы лица несколько расслабились. Он, бедняга, очень старается. Я взялась пальцами за его волосы – в них засыхали брызги слизи. Наверное, я была еще грязнее, поскольку Тревис перекинулся прямо на мне. А чем превращение более бурное, тем оно более грязное.

– Всем нам надо отмыться, – сказала я.

Он посмотрел на меня неуверенно.

– Я с Натэниелом пойду в душевые, – сказал Мика, вставая. Потрепал Тревиса по спине. – Пошли, лев, покормим тебя.

Он перегнулся ко мне и чмокнул меня в щеку с уверенной улыбкой – изо всех сил показывал мне, что все в порядке. Что я больше всего в нем люблю – что он любую ситуацию делает проще, а не сложнее.

Он вышел, сопровождаемый с одной стороны мускулистым огромным львом, с другой – Натэниелом. Натэниел от двери послал мне воздушный поцелуй, но поцеловать меня реально не попытался. Не знаю почему – мне бы понравилось.

Ричард тронул меня за руку, и я посмотрела на него. То, что он увидел у меня на лице, не сделало его счастливым – по глазам видно было. Поскольку я сама не знала, что у меня в глазах читается, изменить этого я не могла. Что было в них, то он и увидел.

Он улыбнулся, хотя глаза у него остались грустными.

– Пойдем в ванну мыться. – Он опустил голову, волосы упали на лицо. Вздохнул так, что плечи поднялись и опустились. – Если ты согласна.

Я тронула его за руку:

– Горячая ванна успокаивает ноющие суставы. При полном превращении так же больно?

Ричард задумался, наморщив брови, потом покачал головой.

– Нет. То есть болит, когда делаешь это время от времени, но с практикой боль проходит. Такое впечатление, что ты застряла на ранних стадиях, когда больнее всего.

– Этого мне только не хватало, – ответила я.

Послышался шум воды – Римус или Клодия послали кого-то напускать ванну. Она была большая и наполнялась не вдруг.

Ричард встал и протянул мне руку. Я видела его тело в профиль сейчас – гладкая сильная линия бедра, на которую можно было смотреть вместо кое-чего другого. Я была благодарна за эту скромность – потому что когда ее у него не бывало, мне трудно было ясно мыслить. Конечно, не только его мужские признаки приводили меня в такой восторг. Я смотрела на очертания его тела – ступни, мускулистые выпуклости икры, бедра, потом талия и выдающиеся мышцы груди, широченные плечи. Одну свою мускулистую руку он протягивал ко мне, и я посмотрела вдоль нее снизу вверх, переводя глаза на его лицо. Не в том дело, что он был красив или что отросшие волосы обрамляли его как портрет – дело в его глазах. Чисто карие, глубокий, густой цвет, наполненный тяжестью его личности, его сутью, которая и есть Ричард. Тяжесть и сила, которая, я думала когда-то, способна меня поддержать. И все это я видела в те секунды, когда смогла не только протянуть ему руку, но и другой ухватиться за его запястье – такое мощное, что не обхватить моей кистью. Просто вот такой он большой.

Он осторожно подтянул меня вверх. Вставать было больно, и я покачнулась, уцепившись за него. Он второй рукой поддержал меня под спину.

– Позволь, я тебя на руки возьму, Анита. Пожалуйста.

Он знал, что я не люблю, когда меня носят на руках. От этого у меня ощущение собственной слабости, но сегодня у меня все болело, а к тому же я знала, что для него это важно.

– Да, – прошептала я.

Ричард улыбнулся, и все его лицо просветлело от этой улыбки. Он поднял меня на руки, я прильнула к этой его силе. Она ощущалась, даже когда он просто держал меня на руках.

Голову я пристроила к впадине на его плече и смирилась, что в его руках я кажусь маленькой. Когда-то это мне не нравилось, но с тех пор я малость повзрослела, наверное. Может быть, мне уже не надо было быть в каждом коллективе самой большой и самой опасной. Может, я достаточно повзрослела, чтобы дать распоряжаться кому-то другому. Может быть.

Обняв его одной рукой за шею, я вдохнула его запах, и от этого что-то испуганное и напряженное растаяло у меня в груди. Ощущение было как у кролика, который жмется к волку, но если ягненок может возлечь рядом со львом, так почему нет?

15

Над ванной склонился кто-то из молодых телохранителей – не вспомнила его имени. Он при виде нас как-то всполошился, будто не ожидал.

– Римус мне велел наполнить ванну.

Голос его прозвучал несколько с придыханием. Циско – вот как его зовут, вспомнила. Ему было восемнадцать, и я его объявила слишком молодым для хранения моего тела. Но не только из-за его возраста я предложила его перевести: у него проблемы, связанные с сексом и со мной. Очевидно, ему предоставили второй шанс показать, что он может сохранять хладнокровие поблизости от секса.

– Дальше мы сами, – сказал Ричард.

– Римус мне ясно дал понять, что приказ я должен выполнить дословно.

Я вздохнула:

– Циско, уйди и не разговаривай.

Он вытащил руку из воды, стряхнул капли.

– О’кей.

Глаза у него были слишком сильно вытаращены, на лице читалось волнение в связи с нашим появлением. Он крысолюд, оборотень, и заморочек насчет наготы у него быть не должно. Но тут не в наготе было дело, а в том, что мы собирались сейчас заняться сексом. Вот это его волновало. Я уже объявила себя «зоной не менее двадцати одного года». Лицо Циско наводило сейчас на мысль, что надо все-таки заставить это правило соблюдать.

Когда он проходил мимо, мелькнул у него на бедре пистолет. Римус говорил, что у него лучший результат по стрельбе среди всех телохранителей. Хорошо, но одного этого еще для телохранителя мало.

Дверь ванной закрылась, плотно. Ричард встал у входа, держа меня без малейшего усилия, будто я ничего не весила и он может так всю ночь простоять. Иногда мне неприятно было думать, насколько мужчины сильнее меня, но не сегодня. Сегодня это было утешительно.

– Могу я сказать одну вещь, чтобы ты не рассердилась? – спросил он.

Я напряглась – совершенно непроизвольно.

– Смотря какую.

Он вздохнул, но все же сказал вслух:

– Циско слишком молод для этой работы.

– Согласна.

Он шевельнул головой, будто хотел заглянуть мне в лицо, только оно ему не было видно.

– Ты согласна?

– Да. Его в моем присутствии колбасит с тех самых пор, как… – Я не стала говорить вслух, потому что расстраивать Ричарда мне не хотелось. Но Циско присутствовал, когда у меня впервые был секс с Лондоном, одним из британских вампиров. С тех пор у Циско были проблемы с тем, чтобы не видеть во мне лакомый кусок. Он молод, причем не только в смысле возраста. – …с тех пор, как он был свидетелем некоторой сцены, – закончила я, надеясь, что Ричард не станет уточнять.

Он не стал. Он поднес меня к краю ванны, где громко шумела вливающаяся вода. Жан-Клод мне объяснил, что наполняющий ее кран соединен с системой, которая очень быстро ее наливает. У меня дома почти такая же большая ванна, и система, очевидно, того же типа. Поскольку я купила дом сразу с ванной и системой, то не знала, что в ней есть что-нибудь особенное. Ну, хайтековская ванна, кто там будет разбираться?

Ричард меня обнял, я ощутила прилив этой восхитительной силы.

– Надо бы проверить воду, но мне так приятно держать тебя на руках.

– Мне тоже.

Он прильнул щекой к моим волосам:

– Правда?

– Правда, – ответила я и ответила бы шепотом, но вода гремела так, что шептать было невозможно.

Он шагнул в воду, держа меня на руках. Я засмеялась и подняла голову – заглянуть ему в лицо.

– Не стоило вначале температуру проверить?

От выражения его лица у меня тут же прошел смех. Нетерпение, радость – масса эмоций. А последнее время, когда мы бывали вместе, я на его лице видела только вожделение. Мы оба отсекали собственные эмоции, охраняли себя. В этом ощущался вкус секса в конце отношений, когда остался только секс и ничего больше, а его одного мало.

– Температура хорошая, – сказал он тихо, опустился на колени, держа меня на руках. Эти шесть футов с мелочью он сложил и погрузил в воду, и над его талией вода коснулась меня. Теплая вода, почти горячая. Она обхватила меня почти как еще одна пара рук, гладя, ощупывая. Он был прав, отличная температура.

Ричард шепнул мне в волосы:

– Сильно у тебя болит?

– Не сильно, но все тело ноет.

– Сначала отмоемся, потом дадим этому телу отмокнуть в воде. Горячая вода в таких случаях помогает.

Он поцеловал меня в лоб, потом опустился в воду вместе со мной, и мы почти плавали в этой ванне, и я лежала у него поперек груди. Ричард одну руку убрал от меня, и мы частично подплыли, частично подобрались к крану. Ноги у меня болтались в воде, остальное тело было прижато к груди Ричарда. Он сел, прислонясь к стенке ванны. Вода доходила ему почти до плеч, то есть для меня была, пожалуй, даже слишком глубокой. Ричард прижимал меня к себе, и мне это нравилось. Очень приятно было касаться его.

– Воды хватает? – спросил он.

– Ага.

Я протянула руку и отключила воду, потом опять села так, чтобы Ричард прижал меня к себе. Из-за разницы в росте я могла прижаться только к его груди и животу, а остальное мое тело почти плавало в воде. И это, пожалуй, хорошо: если бы он слишком уж меня касался, это бы меня отвлекло.

Он поцеловал меня в щеку, и я устроилась у него на руках в теплой-теплой воде.

Она успокаивала и расслабляла – по крайней мере так должно было быть, но самая сердцевина во мне почему-то была зажата. Что не так?

– Что не так? – спросил Ричард.

– Все так.

– Ты зажата.

Я вздохнула:

– Не знаю почему.

Он погладил меня по боку, положил руку на бедро.

– Такое чувство, что ты наедине со мной напряжена, если мы не занимаемся сексом.

– Я не нарочно, – ответила я.

Он обнял меня, притянул к себе и приподнялся, и ощущение, когда он прижимался к моему заду, было чудесно. Я выгнулась, стала тереться об него, и его тело отреагировало. Все это было непроизвольно, и мне радостно было знать, что вот так я на него действую. Он чуть толкнул меня, и я тихо пискнула.

– Так быстро, так нетерпеливо… Господи, как я в тебе это люблю, – шепнул он мне в лицо.

– Я уже сколько месяцев хотела быть с тобой, а ты все не говорил «да».

– Я боялся.

Он ткнулся лицом мне в шею, чуть прикусив.

От этого легкого сжатия зубов я выгнулась еще сильнее. Нытье в мышцах и суставах стало уходить под наплывом эндорфинов, химикатов счастья.

– Чего боялся? – шепнула я.

Он прикусил сильнее, и у меня спина изогнулась дугой.

– Тебя.

– Почему?

Он губами накрыл мне шею сбоку и прикусил снова. Я крикнула, ногтями вцепилась ему в руки, и наконец мне пришлось сказать:

– Хватит, хватит…

Он отодвинулся, повернул меня лицом к себе. Притянул ближе, взял меня ладонями снизу, сильнее прижал к себе. Я уперлась в него, будто хотела отодвинуться, сбежать, но не это было у меня на уме – просто слишком как-то получалось почему-то. Ощущение этого нетерпения, такого огромного, зажатого между нашими телами. Почти слишком.

Он задрожал, запрокинул голову, сказал отрывисто:

– Боже, Анита! Боже мой, как мне нравится, когда ты вот так на меня реагируешь, как нравится!

Я обернулась вокруг него телом, вскрикнула и прижалась еще сильнее.

Он притиснул меня к стенке ванны, и я не протестовала, пока не стало ясно, что сочетание воды (которая никак не лубрикант), отсутствия прелюдии и размеров Ричарда сильно затрудняют этот процесс.

Я то ли похлопала, то ли шлепнула его по груди:

– Слишком большой, ты слишком большой.

– Это вода, – сказал он на выдохе. Положил руки на края ванны, опустив голову вниз. – Если ты отпустишь ardeur, мы это сделаем.

– Но потом будет больно, да и тебе тоже.

Он чуть двинул бедрами, и от этого ощущения, даже излишне тугого, у меня перехватило дыхание.

– Не так уж больно, – сказал он.

– Еще как, – возразила я, – можешь мне поверить. Не хочу я наутро ходить чаплинской походкой.

Он чуть приподнял голову – поглядел на меня, сдвинув брови.

– Мы никогда до сих пор так не делали – откуда ж ты знаешь заранее?

Черт… Я смотрела на него и не знала, что сказать. По правде говоря, мы с Микой так делали, но вспоминать об этом сейчас было бы по меньшей мере бестактно. Я попыталась что-то придумать, чтобы его не огорчать, но слишком долго думала.

– Анита, говори как есть. Выкладывай.

– Я хочу с тобой любиться, Ричард. А не ссориться.

Он отодвинулся и остался сидеть, держась за края ванны по обе стороны от меня. Лицо его стало настороженным, будто ожидающим неприятных известий. Не то выражение, которое мне хотелось бы видеть на его лице прямо сейчас.

– Скажи, Анита.

Голос прозвучал устало.

– Я это пробовала с другим.

– И почему же было больно?

– Ричард, не заставляй меня это говорить. Пожалуйста.

– Скажи. – Голос прозвучал сурово, требовательно.

Я вздохнула:

– Ладно. Потому что этот другой был слишком большой.

– Кто?

– Ричард, не надо.

– Кто?

Тут уже и я поглядела сердитым взглядом:

– А ты как думаешь?

– Не знаю. Ты добавила к своему списку не менее двух мужчин, и я ни одного из них не видел с эрекцией.

Я поднырнула под его руку, выплыла к другой стенке ванны.

– Скажи, что ты хочешь от меня услышать, Ричард.

– Это твои новые два вампира?

– Ты хочешь знать, каков ты в сравнении с Реквиемом и Лондоном? Это ты хочешь на самом деле знать?

Он кивнул:

– Да, наверное.

Я сложила руки под грудями – вода помогла, потому что они всплыли.

– Не могу поверить, что ты об этом спрашиваешь.

– Вопрос простой, Анита.

– Ты действительно хочешь знать, больше ли ты, чем они?

– Я так ревную к ним, что даже не вижу прямо, а потому – да, хочу знать. Я хочу знать, действительно ли я самый оснащенный мужчина в твоей постели.

– Знаешь, я обычно не хожу с линейкой и не измеряю.

– Значит, больше.

– Иисус, Мария и Иосиф! – Я закрыла лицо руками. – Нет, нет, они не так оснащены, как ты. Доволен?

Я опустила руки, подняла глаза – нет, не было у него на лице довольного выражения.

– Кто тогда?

Я сумела месяцами ни с кем не заводить подобных обсуждений. Особенно вот этого. Конечно, Ричард не мог его не начать.

– Мика это. О’кей? Мика.

– Поэтому ты его и любишь?

– Господи, Ричард, ну ты же лучше многих знаешь, что здоровенного хрена еще недостаточно, чтобы завоевать мое сердце.

– Так почему он? Почему ты живешь с ним, а не со мной?

Я вздохнула. Ясно уже: не секс у нас будет, а сеанс психотерапии. О Мария благословенная, Матерь Божья, я этого не хотела.

– Ричард, не надо. Не сейчас, не сегодня.

– Перед тем, как продолжать, мне нужно понять, что у нас было не так, Анита. Прости, но иначе не получится.

Я встряхнула головой и попыталась устроиться в воде, но она уже не успокаивала. Мокрая и теплая, и все.

– Ладно. Только не забудь, я еще и с Натэниелом живу. Ты всегда его то ли забываешь, то ли не считаешь.

– Он не доминант, Анита. В мире оборотней его потому и не считают.

– А в мире моих пристрастий, Ричард, его нельзя не считать.

– Не понимаю.

– Знаю, что не понимаешь, и мне жаль, что не понимаешь, но это все равно правда. Я живу с Микой и Натэниелом, а не просто с Микой. И тот факт, что Натэниел – не доминант, не уменьшает моей любви к нему.

– Как ты можешь вот так здесь сидеть и говорить, что любишь кого-то еще? Ты разве не понимаешь, как больно мне делаешь?

– Ты завел этот разговор, а не я. Я хотела заниматься любовью. Я хотела отмыться, напитать ardeur и быть с тобой, а ты начал тут выяснять, у кого что больше. Я знаю, что у всех мужиков тут пунктик, только ты очень неудачно время выбрал.

– Ты права, это было глупо, но я рядом с тобой глупею, Анита. Ты меня заставляешь говорить и делать такое, что портит наши отношения, хоть я это и знаю…

– Я ничего тебя не заставляю. Это ты сам решаешь говорить и делать такое, что все портит. А не я.

– Да, ты права. Я это говорю и делаю по собственной воле. Мог бы не перелопачивать, мы бы сейчас уже занимались сексом, и очень классным. Но мне действительно нужно знать, что есть такого у Мики, чего нет у меня. Каким волшебством склонил он тебя принять его в своем доме, жить с ним, хотя со мной ты жить отказалась?

Ой-ой, а ссора-то намечается масштабная. С большой буквы ссора. Я вообще ее не хочу, но еще меньше, когда в городе Арлекин и нас ждут, одно только небо знает, какие страшные сюрпризы.

– Жан-Клод тебе объяснял, что частично нас с Микой притянули друг к другу вампирские силы.

– Да, что ты суккуб – вампир, питающийся сексом. Он мне говорил.

Я увидела выражение его лица:

– Ты этому не веришь.

– Я не верю, что это насовсем. Я думаю, что если между тобой и силами Жан-Клода будет достаточное расстояние, это постепенно уйдет.

– Ричард, это уже не сила Жан-Клода, это моя сила.

Он покачал головой, сложив руки на скульптурной груди.

– Ты не вампир, Анита, и у тебя не может быть сил вампира. Они у тебя от триумвирата – нашего с Жан-Клодом.

– Ричард, уж что есть, то есть. Оттого, что ты хочешь иного, ничего не изменится.

– Так что, ты что-то вроде демона, помешанного на сексе? Не верю. Это сила Жан-Клода, или Белль Морт, или даже Марми Нуар. Видит бог, Анита, ты столько вампиров пропускаешь через свой разум, что уже не можешь отличить, где они, а где ты.

В его словах была правда, но…

– Ричард, я создала триумвират силы с Натэниелом и Дамианом. Я создала, а не Жан-Клод. Так что это всерьез.

Он снова замотал головой:

– Должен быть способ это все распутать.

Я просто смотрела на него. Совсем не тот разговор, которого я ожидала.

– Ричард, суккуб – я, а не Жан-Клод, не Белль Морт и не Мамочка Темная. Это я.

– Люди не могут быть суккубами.

– Может быть и нет, но люди не могут иметь слуг-вампиров или подвластных зверей, а у меня и то есть, и другое.

– Потому что ты слуга Жан-Клода.

– Ричард, ты видел, что было, когда я пыталась разорвать эту связь. Я чуть не умерла, прихватив с собой Натэниела и Дамиана.

Он снова опустился в воду, глядя на меня сердитыми глазами.

– Жан-Клод излагал мне эту теорию – что твой вариант ardeur’а позволяет тебе видеть глубочайшие желания в чужом сердце и удовлетворять его, а осчастливленный тобой становится тем, что больше всего нужно тебе. Мике нужна была безопасность его народа – ты для него убила Химеру. А тебе от Мики нужно было – что?

– Помощник, товарищ, тот, кто вместе со мной будет заниматься делами мохнатой коалиции и поможет мне управлять леопардами, унаследованными мной, когда я убила их прежнего предводителя.

– Я мог бы быть твоим партнером, – сказал он.

– Ты не хотел быть партнером. Ты хочешь жить своей жизнью, а не быть пристегнутым к моей.

– Это ты о чем? О том, что я бы не бросил ради тебя работу?

– О том, что мне нужен работник, занимающийся только коалицией. А у тебя есть твоя профессия.

– Это не может быть все. Мика для тебя значит больше.

– Он живет для меня, Ричард. Для меня и для тех, кого я люблю. Он не собачится со мной всю дорогу. И говорит чаще «да», чем «нет».

– А я говорю только «нет».

– Иногда.

– Натэниелу нужно быть чьим-то; сейчас он твой. Это я понимаю. Но что он для тебя делает?

– Мне нужна была жена.

– Что??

– Мне нужна была жена в стиле пятидесятых годов двадцатого века, чтобы устроить мою жизнь. Натэниел для этой работы отлично подходит.

– А я хотел, чтобы ты была моей женой. Так?

– Вроде этого.

– А почему тогда твой ardeur не заглянул в мое сердце и не увидел, что нужно мне больше всего, и не сделал из нас тоже идеальную пару?

– Я думала, Жан-Клод тебе и это объяснил.

– Я его спрашивал, почему не я, и он ответил, что сила непредсказуема. Но это же не была правда?

– Не вся правда, – сказала я, про себя крепко приложив своего любовника-вампира за увертки.

– Расскажи тогда всю.

– Мика знал, чего он хочет: безопасности для своего народа любой ценой. Он с того момента, как пришел ко мне, говорил, что сделает все что нужно, будет тем, кем нужно, чтобы быть со мной. Ardeur это для него сделал. Натэниел хотел иметь домашний очаг и чтобы его любили ради него самого, а не только ради секса. Ardeur дал ему это. И то желание, и это были очень ясны. Ты знаешь, чего ты больше всего хочешь, Ричард? Есть ли у твоего сердца единственное желание?

– Я желаю тебя.

Я покачала головой:

– Это не самое глубокое твое желание, Ричард.

– Уж как-нибудь я знаю, какое у меня желание самое глубокое, Анита.

– Ричард, если бы вот прямо сейчас тебе явился джинн, что бы ты пожелал? По-настоящему, воистину, если бы ты мог получить что угодно, что бы это было?

– Ты.

– Врешь.

Он резко сел, вокруг него заклубилась его неотмирная энергия:

– Да как ты смеешь…

– Ричард, будь с собой честен. Что бы ты просил, если бы мог получить что угодно, как бы невозможно это ни было?

Он заморгал, и уровень энергии в комнате пополз вниз. Ричард посмотрел на меня:

– Я не хочу быть вервольфом.

– Вот это и есть твое самое глубокое желание, Ричард, и ardeur не может тебе этого дать. Я не могу сделать это для тебя, и потому ardeur нас с тобой соединить не может, потому что твое самое глубокое желание не имеет ничего общего ни с сексом, ни с любовью.

Он покачнулся назад, будто готов был упасть в обморок.

– Боже мой. – Эти слова он произнес шепотом.

– Сперва мы все думали, что просто ты слишком противоречив, и ardeur не может выбрать. Но потом я поняла, в чем дело.

– Ты права, – сказал он, и что-то вроде ужаса проглянуло на его лице. Он посмотрел на меня, и глаза его были полны страдания. – Я сам это с собой сделал.

Я пожала плечами.

– Я так боялся стать монстром, что сделал себе прививку от ликантропии. И вот так я ею заразился.

– Я знаю, – тихо сказала я.

– И потерял тебя, потому что больше ненавижу свою суть, чем люблю тебя.

– Ты не потерял меня, Ричард.

Он посмотрел на меня, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отвести глаз.

– Ты никогда не будешь только моей. У нас никогда не будет совместной жизни.

– Мы можем быть в жизни друг у друга, Ричард.

– Но не так, как мне хочется.

– Пусть не так, но не стоит выбрасывать то, что у нас все-таки есть. Так ли плохо тебе было этой ночью спать с нами со всеми? Неужто так ужасно?

– Нет, – согласился он, – и если бы меня с вами не было, Марми Нуар могла бы что-нибудь с тобой сделать очень плохое. Тебе я нужен для защиты.

– Иногда да.

– Но я не могу жить еще с двумя мужчинами, Анита. Не могу каждую ночь спать с ними в одной постели. Ну просто не могу.

У меня глаза стало жечь огнем, горло перехватило. Нет уж, черт побери, я не заплачу. И я смогла сказать:

– Я знаю.

– Так какое же у меня будет место в твоей жизни?

– А у меня в твоей? – спросила я в ответ.

Он кивнул:

– Это справедливо.

Но ничего больше не сказал.

Я сидела на своей стороне ванны, потерянная и подавленная. Вот только Ричард умеет доводить меня до такого мерзкого ощущения. Никто другой не может ранить настолько глубоко, черт побери.

Как будто меня потянули издали, я ощутила Натэниела. Чувствовал он себя плоховато, а значит, Дамиану в гробу приходится еще хуже. Он еще не проснулся сегодня, и я должна напитать ardeur прежде, чем он попытается. Жан-Клод мне объяснил, что если когда-нибудь утром у меня не хватит энергии для пробуждения Дамиана, он никогда не проснется. Просто останется навсегда мертвым.

– Ричард, мне нужно питание, прямо сейчас. Натэниелу становится хуже, и я не буду рисковать жизнью Дамиана.

Ричард кивнул. Я ожидала от него слов, что он сейчас пришлет кого-нибудь другого, но он сказал:

– Чтобы ты могла питаться от меня, нужно много предварительной ласки.

– Мы сейчас ругаемся, а это за предварительную ласку не сойдет.

– Я так понял, что ты не хочешь сейчас быть со мной? – спросил он тихо и осторожно, будто балансируя целым миром эмоций на конце тоненькой трости. Одно неверное слово – трость сломается, и мир рухнет. Ой, черт…

– Я хочу сказать, что для долгих ласк нет времени. Мне нужно питание прямо сейчас. Я пытаюсь сдержать слезы, а это не предисловие к сексу. По крайней мере для меня.

– Прости, что так вышло, Анита.

– Не нужно извинений, Ричард. Возьми себя в руки, а потом и меня, или не бери, но так или этак, а делать это надо сейчас. Не буду я рисковать чужой жизнью ради нашей очередной перебранки.

Он кивнул, будто это было справедливо сказано. Может, так и было. И он двинулся по воде ко мне.

– Что ты делаешь? – спросила я подозрительно.

– Я хочу, чтобы ты напиталась от меня, Анита.

– Я злая и мне больно. У меня это к сексу не ведет.

– Если я уйду, ты все равно такая останешься. И тебе все равно трудно будет сосредоточиться на сексе. Я не прав?

Спорить с этой логикой было бы трудно. Я чуть не сказала: «Зато остальные поменьше тебя», а тут как раз была ситуация, когда больше – не значит лучше.

Но вслух я этого не сказала, не хотела так его ранить. И еще я знала, что если мы с Ричардом не найдем какого-то взаимопонимания, то когда-нибудь перестанем быть парой. Он всегда будет призываемым волком Жан-Клода, будет привязан к нам силой триумвирата, но мы с ним расстанемся. И это будет как отношения с человеком, с которым ты развелась, но избавиться от него до конца не можешь. Этакий небольшой кусочек ада.

Он опустился передо мной на колени, вода была ему чуть выше пояса. Концы волос у него намокли, но сверху они оставались сухие, и на них еще засыхало то скользкое вещество, которое забрызгало их, когда я загнала Тревиса в облик льва. Честно говоря, немножко грязи не заставили бы забыть о его красоте, а вот постоянные свары – вполне. Все эти мелкие подколки, его глубокое несчастье от собственной сути оборотня – все это было очень неприятно. Я глядела на него, на эту красоту, от которой сердце замирало, от которой мне бы неловко становилось, будь я на месте его учениц. Но красивый и отлично оснащенный – этого еще мало, чтобы позволять ему вот так меня ранить. Я смотрела сейчас на него, и впервые у меня не трепетало сердце и не просыпалось либидо. Мне надоели свары. Я устала от его неумения принимать реальность. Он не верит, что я – суккуб. Он хочет думать, будто это что-то временное, и оно пройдет, стоит нам оказаться подальше от Жан-Клода. И не хочет понимать, что пути прочь от Жан-Клода для нас нет, ни для него, ни для меня? Судя по его замечаниям, действительно не понимает. И это печально.

Он встал. Он встал, вода с него капала, и я вдруг не могла оторвать глаз от одной подробности, с которой тоже капала вода. У всех у нас свои слабости. Моя слабость – вода. И мы с Ричардом достаточно давно встречаемся, чтобы он это знал. Сейчас он ставил на то, что зрелища его мокрого тела будет достаточно, чтобы сбить мою злость. У меня была секунда решить: держаться за свою злобную печаль или делать то, что мне хочется делать. Что хочется вдруг забившемуся пульсу у меня на шее. Я почувствовала, как покачнулся к стене Натэниел. Тогда я встала на колени, уверенно положила руки на теплые его бедра с двух сторон и нагнулась губами к его телу.

16

– Я бы вызвала ardeur, – сказала я, оторвавшись от ласки, – и вот так бы все и закончила, но ты слишком силен. Ты меня не впускаешь в себя, кроме как в сношении.

Он посмотрел на меня глазами почти страдающими.

– Я хочу, чтобы ты делала все что хочешь.

– Можешь опустить щиты и дать мне кормиться?

– Попробую.

Я покачала головой и одновременно сильно его сжала. Он нагнулся, схватил меня под плечи и вытащил из воды, и мне пришлось отпустить его, а Ричард бросил меня на мрамор у края ванны.

– Ты влажная, – сказал он придушенным от похоти голосом.

Я кивнула, не в силах произнести ни звука.

Он изготовился в меня войти, но я уперлась ему в грудь рукой:

– Презерватив.

– Черт! – выругался он, но встал на колени и стал рыться в груде полотенец. Презервативы у нас жили в ванных и в спальнях повсюду, где я могла остаться одна с моими мужчинами. Ноябрьский перепуг насчет беременности отбил мне охоту полагаться только на пилюли.

Ричард продолжал чертыхаться, пока надевал его, потом обернулся и обнял меня. Я извивалась вокруг него, смотрела ему в глаза, в эти волчьи глаза, на его руки, приподнявшие надо мной его тело.

– Кормись, Анита, кормись, пожалуйста!

Такое «пожалуйста» означает обычно, что для мужчины уже конец близок, и я вызвала к жизни ardeur. Вызвала, как раздувают искру в пламя, в пожар. Сила полилась на меня, сквозь меня, в него, и ardeur залил нас теплой волной этой силы. Я открыла свое тело Ричарду и ощутила его мощь. Он не был человеком, и быстрота и сила у него тоже были нечеловеческие. Когда-то он боялся меня травмировать, но потом мы выяснили, что во мне тоже человечьей хрупкости уже нет и что Ричард может не сдерживать себя и все равно меня не сломает. Вот сейчас он и стал настолько резок, потом вдруг стал еще быстрее и тверже. Как будто раньше всегда сдерживался, сам того не зная. Быстрее, сильнее, и наконец в зеркалах превратился в мелькающую полосу, пока я не закричала, содрогаясь в оргазме, сотрясаемая судорогой наслаждения, ощутила его наслаждение в ответ – и мы оба застыли неподвижно. Ричард запрокинул голову, закрыл глаза, – и в это застывшее мгновение, когда наши тела слились, ardeur питался, питалась я, поглощая энергию Ричарда, глотая силу той части его существа, что была волком. Я поглощала его целиком, каждый восхитительный дюйм этого восхитительного тела. Когда он вот так себя отпускал, энергии он отдавал немеряно.

Ричард опустил меня на край мраморной ванны, выскользнул из меня, и даже от этого я дернулась судорогой. А он улегся на бок (потому что иначе его плечи не поместились бы) и лежал, тяжело дыша, уложив голову где-то на уровне моей талии. Я смогла еще дотянуться рукой потрепать его волосы, но на большее меня не хватило бы. Пульс еще гремел в ушах канонадой.

Первым обрел голос Ричард:

– Я тебе сделал больно?

Я хотела было ответить «нет», но эндорфины уже начали уходить из крови. И зарождалась между ногами ноющая боль. Мике я бы сказала: «Немножко», но Ричарду ответила:

– Нет.

У него-то заморочек куда больше, чем у Мики.

Его рука неуклюже погладила мне бедро, будто он ею не слишком хорошо владел. Потом она скользнула между ног. Я сказала, полусмеясь:

– Нет-нет, не надо. Еще не надо.

Он поднял руку – я увидела кровь у него на пальцах.

– Я тебе сделал больно?

Его голос уже звучал более уверенно и не так посткоитально.

– И да, и нет.

Он сумел приподняться на локте:

– У тебя кровь, Анита. Это было больно.

Я посмотрела на его пальцы.

– Немножко, но это была хорошая боль. Теперь вот только это заболит, я сразу вспомню, что мы делали.

Лицо его замкнулось, и он смотрел на кровь у себя на пальцах, как на улику.

– Ричард, это было чудесно, прекрасно. Я не знала, что ты раньше так сдерживался.

– Вот и надо было сдержаться.

Я тронула его за плечо:

– Ричард, не надо. Не делай плохо из того, что было хорошо.

– У тебя кровь, Анита. Я тебя так оттрахал, что теперь у тебя кровотечение.

Я думала было сказать одну вещь, но не знала, лучше от этого станет или хуже.

Он отодвинулся от меня, сел на край ванны, свесив ноги, и смыл кровь.

– Да ничего со мной не случилось, Ричард, честно.

– Ты же не знаешь наверняка, – ответил он.

Я приподнялась – с ноющей болью глубоко внутри. Может быть, более сильной чем обычно. На мраморе была кровь, но не слишком много.

– Если это и все, то ничего страшного.

– Анита, у тебя никогда не было раньше крови после секса.

Пришло время истины. Я только надеялась, что выбрала правильный вариант.

– Нет, была.

Он посмотрел на меня, наморщив лоб.

– Нет, не было.

– Была, просто не с тобой.

– С кем… – начал он, и сам закончил: – С Микой?

Было видно, что это ему очень не нравилось.

– Да.

– И вот столько было крови?

Я кивнула и села. Эндорфины уходили быстро, мрамор холодил кожу. Я протянула руку Ричарду:

– Помоги мне обратно в ванну залезть.

Он принял ее почти машинально, как будто в этом было нечто большее, чем он хотел бы. Он помог мне спуститься в ванну, и я тихо ойкнула от боли. Да, некоторая травма есть, несомненно, но нельзя сказать, чтобы меня сильно порвали. Такое у меня бывало с Микой. Я не хотела бы такой брутальности каждую ночь, но иногда вполне могу выдержать, а когда это в подходящий момент, то бывает даже восхитительно.

– И так серьезно тоже бывало?

– Да не так это серьезно, как ты говоришь, Ричард. Какие-то разрывы есть, но не то чтобы меня порвали.

– Не вижу разницы.

Я легла в воду, опустилась в нее, расслабив пострадавшие части тела. Как ни странно, болело только внутри. Ноющая боль ушла из мышц, смытая волной секса и ardeur’а. И то хорошо.

– Я хотел тебя поиметь, Анита. Оттрахать изо всей силы. Это я и сделал.

– Правда, было чудесно? – спросила я.

Он кивнул:

– Да, но если тебе так пришлось, подумай, что я мог бы сделать с женщиной, не защищенной вампирскими метками. Просто с человеческой женщиной.

Я опустилась в воду так, чтобы намочить волосы, потом села, чтобы посмотреть на него. Очень у него вид был грустный и потерянный.

– Я слышала про такие случаи, Ричард. Сломанные тазовые кости, раздавленные внутренние органы, пострадавшие, которых потом сшивали хирурги.

– Когда мы с людьми, нам всегда приходится быть осторожными.

– Я слышала.

– А я не знал, можешь ли ты такое перенести, Анита. Не знал, сломаю тебя или нет. И мысль, что я могу тебя трахать до самых таких глубин, которые для прикосновения не предназначены, – мысль эта возбуждала. Я не хотел этого делать, но сама возможность заводила невероятно. Это же психоз?

Я моргнула, не зная, что сказать.

– Совсем не уверена, что это психоз. Ты же этого не сделал? Просто об этом думал, эта мысль тебя возбуждала, но ты же не стал рвать меня пополам, чтобы ее осуществить. Это как жестокие фантазии: в реальности ничего сексуального в них нет, но сама мысль об этом, мысль о насилии в разгар секса – она может резко повысить уровень секса.

– И ты меня не боялась?

– Нет.

– Почему?

– Я знала, что ты не станешь меня травмировать.

Он снял презерватив и сказал:

– На нем кровь.

– Я не травмирована, Ричард. Во всяком случае, не больше, чем мне хотелось.

Честно говоря, может, и больше. Приятная боль между ногами – это хорошо, но начинало болеть уже ближе к пупку. Это означает обычно, что вы переусердствовали. Но Ричарду я не могла этого сказать.

Он посмотрел на меня:

– Ты только что вздрогнула от боли.

Я закрыла глаза, плавая в воде.

– Не понимаю, о чем ты.

Вода шевельнулась – это Ричард влез в ванну. Я села, но он уже стоял надо мной – и что-то было зловещее в том, как он надо мной навис. Почти все время мне удается не замечать, как он огромен во всех смыслах, но иногда – вот как сейчас – он мне это показывал. Он не старался меня запугать – то есть не думаю, что старался. Такой цели, во всяком случае, у него не было.

Неотмирная энергия потекла от него, будто снова нагрели воду. Я отодвинулась, села у стенки ванны. Встать – это бы не помогло, он бы все равно надо мной высился. Кроме того, у меня начало сводить судорогой живот – или то, что ниже, так что непонятно, смогу ли я стоять, не согнувшись. А это не помогло бы. Неужто травма, настоящая травма? Не тот вопрос, который мне бы хотелось задавать по необходимости.

– У тебя серьезные повреждения?

Как-то слишком близко оказался этот вопрос к тому, о чем я только что подумала. Я попыталась вернуть щиты на место – от секса они иногда слетают вмиг.

Ричард встал на колени, уперся руками в стенку по обе стороны от меня. От этого у меня опять внизу напряглось, и это было больно – я чуть не вскрикнула. Смогла сдержаться, но он приблизил ко мне лицо и спросил:

– Тебе больно?

– Ричард, пожалуйста, не надо, – шепнула я.

– Тебе… больно?

Его сила всплеском прошла сквозь меня, и я действительно вскрикнула – не от удовольствия.

– Если не будешь держать силу в узде, можешь пробудить моего волка, – сказала я сквозь стиснутые зубы. Во-первых, мне было больно. Во-вторых я начинала злиться.

Он придвинулся еще ко мне и сделал глубокий вдох – обнюхивал меня. Его сила теплым и влажным жаром обдала меня, и я закрылась щитами, как могла, от него, от его силы, от всего этого. Я представляла себе камень, кирпич, складывающий стену, за которой можно спрятаться и выставить ее на пути у Ричарда.

Он заговорил прямо мне в щеку, обжигая горячим дыханием:

– Боль имеет запах, ты это знаешь?

– Нет. Да.

Я сама себя когда-то учуяла, когда зверь впервые проснулся во мне.

– Тебе… больно?

Он произнес эти слова медленно, с расстановкой, и губы его шевельнулись у моей щеки.

Снова меня ударило судорогой, я сдержалась, чтобы не согнуться пополам. Мне стоило усилий сидеть в воде, когда он ко мне прижимался, и не реагировать. Он намекал, что чует мою боль. Ликантропы часто умеют чуять и ложь. Поэтому я сказала единственную правду:

– Да.

Он меня поцеловал в щеку и сказал:

– Спасибо.

Потом встал и вылез из ванны, взял полотенце из кучи, которая вроде бы тут всегда есть.

– Куда ты? – спросила я, хотя, честно говоря, была готова к его уходу.

– От тебя.

От следующего приступа боли я позволила себе согнуться. И не стала делать вид, что мне не больно. Он хочет быть сволочью – пожалуйста. Когда я подняла голову, Ричард уже завернулся в полотенце вокруг пояса. Всю свою потустороннюю энергию он вобрал в себя, и если закрыл свою наготу, то закрыл больше, чем тело.

– Я пошлю за врачом.

– Нет, пока не надо.

– Почему?

– Потому что еще может пройти.

Он наморщил лоб:

– Ты говоришь так, будто такое уже бывало.

– У меня бывали схватки, хотя и не такие сильные, но они проходили.

– Мика.

Это имя прозвучало как ругательство.

– Да.

Надоело мне щадить его самолюбие. Честно говоря, сейчас мне и сам Ричард малость надоел.

– Он всюду меня опережает.

– Ничего Мика не делал такого, чего у тебя не было бы возможности сделать раньше.

– Опять моя вина?

– Опять твой выбор.

Я не смогла скрыть напряжения в голосе. Ладно, пусть знает, как мне больно.

– Ох, как мне это нравится, – сказал он.

Я нахмурилась, прижимая руки к животу:

– Что?

– Вот эта сдавленность твоего голоса. Последний раз я ее слышал у Райны.

– О чем ты? – нахмурилась я сильнее.

– Ты знаешь, что Райна была садисткой и бог один знает, кем только не была, но она еще и любила боль. Она любила грубый секс с обеих сторон: и чтобы она, и чтобы ее.

Сильнее нахмуриться я уже не могла, и потому сказала:

– Я это знаю. У меня некоторые ее воспоминания, если ты помнишь.

– Это да, в тебе ее мунин. Ее призрачная память.

Мунины – это память предков у вервольфов. Когда умирает волк, стая разъедает усопшего по кусочкам, и он уходит в вечную память группы. По-настоящему, а не ритуально – хотя вервольфы редко умеют «говорить» так напрямую, как я с мунином Райны. Считается, что мунин дает доступ к памяти предков, возможность посоветоваться с вековой мудростью, но Райна изо всех сил старалась мною овладеть. Но я почти научилась всегда держать ее в себе. Она в этом смысле не была как мои звери или как ardeur. Я умела держать ее в клетке. Правда, когда я использовала ее силы, был риск, что она вырвется.

– Ты с ее помощью вылечила ожог от креста на руке. Может быть, она и сейчас поможет тебе исцелиться?

Я посмотрела на Ричарда. Крестообразный ожог на руке был у меня блестящим шрамом на века. Целительский дар Райны я сумела сохранить в себе – этот дар был одной из причин, что Ричард решил сделать ее мунином, а не бросил ее тело гнить. Пусть она была садисткой, пусть пыталась убить нас обоих, но сила у нее была огромная. И поэтому иногда мне удавалось использовать ее способности для лечения себя и других, но каждый раз за это надо было дорого платить. Или болью, или сексом, а то и тем, и другим.

Я покачала головой:

– Вряд ли удачная мысль использовать ее прямо сейчас.

– Ты видела воспоминания обо мне с нею?

– Кое-какие. Я старалась тут же от них уйти.

– То, что мы делали сегодня, последний раз мне удалось сделать с нею..

Он смотрел на меня с лицом почти умиротворенным и ждал.

– Тебе ее не хватает?

– Мне не хватает кое-чего, с ней связанного. Ты вспомни, Анита, я был девственником. Я не понимал, насколько необычно то, чему она меня учит.

– Не с чем было сравнить?

– Вот именно.

– Есть другие позиции, Ричард, где ты можешь дать волю своей дикости и это не приведет к таким травмам. И отчасти дело в том, что ты не делаешь это так грубо во время ardeur’а. Потому что ardeur лишает меня способности защищаться.

– Ты не понимаешь, Анита? То, что я тебе сделал больно – мне это и мерзко, и желанно. Мне желанен этот сдавленный от боли твой голос. Меня возбуждает мысль о том, что это мое тело такое с тобой сделало. Вот возбуждает и все. Что я такой большой, такой мощный, такой бурный, что сейчас тебе внутри больно. Ты права, если травмы достаточно серьезны для больницы, ничего приятного для меня не будет. И я не буду радоваться. Райна попыталась научить меня радоваться такому, но в конце концов ей для этого пришлось обратиться к Габриэлю.

Габриэль командовал местными леопардами-оборотнями, пока я его не убила. Он в тот момент пытался меня изнасиловать и убить перед снимающей кинокамерой. Райна была тогда не на сцене, она его только подзуживала. Отличная была парочка в этом нижнем круге ада. И их обоих я отправила в ад одновременно в ту ночь. Вот такое вот двойное свидание.

– Да, Габриэль это любил настолько, что был серийным убийцей.

– И Райна тоже, – сказал Ричард. – Хотя не ее тело, не в худших вариантах.

– Мне говорили, что хороший доминант бондажа и покорности никогда не просит у покорных того, чего они сами не сделали бы добровольно со своим телом.

– Таково правило, – согласился Ричард, – но мы же оба знаем, что Райна не была хорошим доминантом.

– Да уж, – согласилась я.

– Схватки легче? – спросил он.

– Да, а откуда ты знаешь?

– У тебя лицо становится спокойнее, ты уже не хватаешься так за живот. И я видел, как с такой же болью справляется Райна, часто видел. Она говорила, что ей во мне нравится именно это: что я умею бывать грубым именно так, как ей хочется, и насколько ей хочется.

– Давай на будущее договоримся: никогда больше не трахай меня так сильно в этой позе. О’кей?

Он кивнул:

– А какая поза тебе бы понравилась?

Я хотела ответить – не нашла сразу слов. Потом подумала, как это сказать.

– Я бы не хотела такого бурного секса каждую ночь. После такого вот сеанса нужно не меньше суток, пока захочется снова чего-нибудь.

– Тебе нужно кормить ardeur каждые несколько часов.

– Есть более мягкие способы его кормить, Ричард.

– С Микой – нет.

– Хорошо оснащенный мужчина совершенно не обязан быть грубым, Ричард.

Он кивнул:

– Ты права.

Мы переглянулись, и что-то в его лице вызвало у меня вопрос:

– А Райна просто тебя имела как хотела, да?

Он кивнул:

– Именно так. И когда она обнаружила, что я люблю бурно, она уж постаралась, чтобы эту потребность я ни с кем не мог удовлетворить, кроме нее. Она хотела сохранить меня при себе, Анита, и не попытайся она подключить Габриэля, я мог бы с ней остаться.

– Не мог бы, – сказала я.

Он посмотрел на меня грустно:

– Откуда ты знаешь?

– Потому что ты – хороший человек, и не будь Габриэля, был бы кто-то другой или что-то другое. Райна не могла противостоять искушению толкнуть человека за его рамки. Она бы и тебя толкала, пока ты бы не сломался. Она со всеми так делала.

Он кивнул, сделал глубокий вдох, от которого качнулись его широкие плечи.

– Пойду помоюсь в душе.

Я хотела, чтобы он ушел, но… он же так старался. И он спас меня от Марми Нуар.

– Можешь помыться здесь.

Он покачал головой:

– Нет, не могу.

Мне это показалось странным:

– Почему?

– Потому что меня радует мысль, что я сделал тебе больно. Очень радует. И не доверяю себе – а вдруг я еще раз тебе сделаю больно?

– Я скажу «нет», Ричард. А ты уважаешь слово «нет».

Он кивнул:

– Но я знаю, как мы друг на друга действуем. Я не верю себе, что не попробую снова тебя соблазнить, чтобы втолкнуться туда, где ты еще кровоточишь после первого раза. – Он закрыл глаза и вдруг содрогнулся с головы до ног. Вряд ли от отвращения к тому, что ему хотелось сделать, нет, это была дрожь предвкушения. Он был честен со мной и с собой насчет того, чего ему на самом деле хочется.

– Я иногда люблю грубость, Ричард, но не настолько. Ты уж прости.

Он кивнул и грустно мне улыбнулся.

– Райна приучила меня радоваться сношениям, слишком грубым для любой другой. Натэниела она приучила любить боль такую, при которой мало кто выживает.

– Я знаю.

Он покачал головой:

– Нет, не знаешь. Ты думаешь, что знаешь, но ты даже представить себе не можешь. Я видел немножко того, чему она научила его радоваться.

– Он вроде бы не говорил, что ты его с ней видел.

– Повязка на глаза, затычки в уши и в нос. Чтобы он не видел, не слышал и не чуял, кто в комнате. Однажды она позвала меня, пыталась заставить себе помогать, но пытать – это мне никогда не нравилось. Райна была очень разочарована.

Я проглотила слюну и попыталась придумать, что сказать. На ум ничего не приходило.

– Не знаю даже, что тебе сказать.

– А я не знаю, зачем рассказал. Хотел тебя потрясти? Хотел, чтобы ты хуже думала о Натэниеле? Обо мне?

Он покачал головой и снова направился к двери.

Я готова была к его уходу, потому что не знала, как вести себя при таком его настроении, а секса мне уж точно больше не хотелось. Сильные схватки прошли, но внутри болело, и еще какое-то время поболит.

Он остановился, взявшись за ручку двери.

– Ты заметила, что большинство мужчин в твоей постели – это те, с которыми была она?

– Я об этом не думала.

Он повернулся, глянул на меня через плечо:

– Жан-Клод был с ней и с Габриэлем: эту цену она потребовала с него. Ты знаешь, что Джейсона она сделала вервольфом?

– Да.

Это воспоминание было у меня с Джейсоном общее. Она его привязала к кровати и резала ножом, пока трахала. Плевать ей было, выживет он или умрет. Я была у нее в голове в этом воспоминании, и ей было наплевать. Она была из того материала, из которого делают серийных убийц: собственное удовольствие было ей дороже жизни Джейсона.

– Сильнее думай, Анита, сильнее, – раздался шепот у меня в голове.

Я вздрогнула – внизу живота шевельнулась боль.

– Ладно, Ричард, иди, о’кей?

– Что случилось?

– Не надо было мне о ней думать.

– Она с тобой говорила?

Я кивнула.

– Ты думаешь, что совладала с нею – может быть, так оно и есть. Но тебе стоит вот о чем подумать: Жан-Клод, я, Джейсон, Натэниел – все мы принадлежали когда-то Райне. Может быть, не без причины тянет к тебе ее прежних любовников?

С этой очень неприятной мыслью он и вышел, закрыв за собой дверь. Я была рада, что Ричард занимается психотерапией: это ему явно помогало. Беда только, что он вроде бы хотел меня в это занятие втянуть, а я не была к этому готова.

17

Я быстро вымылась и тут поняла, что у меня в этой ванной нет одежды. Халат-то остался лежать в куче возле кровати. Класс. Я одним полотенцем обернула волосы, другое, побольше, обмотала вокруг тела. В низком росте есть свои преимущества – полотенце закрывало меня от подмышек до лодыжек. Самое смешное же было в том, что кто бы там в спальне ни был, меня каждый из них видел голой хотя бы раз. Надо было мне просто войти, взять одежду из шкафа, ни на кого не обращая внимания, но этого я не могла. Не могла, и все тут. Собственная нагота меня все-таки смущает. И бывают дни, когда я понимаю, что всегда будет смущать.

А хуже того: пистолет мой остался снаружи, в спальне. Без одежды я еще как-то проживу, но то, что пистолет я оставила в другом помещении, показывало, как сильно на меня действует Ричард. Он заставляет меня забывать о себе, даже забывать такое, чего никто другой меня бы не заставил забыть. Почему-то я просто не могла выйти безоружной, не знаю почему. Не могла – и все тут. У меня по-прежнему все болело до самого пупка. Спазмы прекратились, но все равно как-то глупо и беспомощно я себя ощущала. И мне нужен был пистолет. С ним мне лучше. О, вот это правда. Я даже стала припрятывать пистолеты там, где провожу много времени – на случай опасной ситуации. Сейчас такой ситуации не было, но… да черт побери, хочу свой пистолет, и все. Вот нужен он мне.

Я села рядом с умывальником и открыла дверцы шкафчика. Мне пришлось сунуть руку внутрь, за водопроводные трубы, но там и лежал мой «Файрстар», прикрученный изоляционной лентой. Бывало пару раз, что пистолета на мне не было, а он мне был нужен. И я пошла на уступку собственной паранойе и попрятала несколько штук в разных местах. «Файрстар» уже не был моим главным резервным оружием и потому лежал здесь как последнее средство. Вытащив его на свет, я рассмеялась. На ленте рукой Натэниела было написано: «Пистолет Аниты». Натэниел был со мной, когда я его прятала, и добавил этот маленький штрих, когда я отвернулась. Он мне подавал кусочки ленты. Интересно, тогда он написал на них, а я не заметила, или же потом приходил? Надо будет спросить.

Я отлепила ленту от пистолета, все еще посмеиваясь и головой покачивая. Будь у меня карман, я бы его туда сунула – он здорово заметен на фоне белого полотенца. Когда я прикинула рукоять на руку, чуть сжала, напряжение где-то в центре тела покинуло меня. Что там говорят о такой жизни, когда пистолет заставляет чувствовать себя комфортнее?

Я проверила, что он заряжен – когда какое-то время пистолет был вне твоего поля зрения, проверь обязательно. Никогда никому не верь на слово, что пистолет заряжен или разряжен, всегда проверяй сама. Из «правил для начинающих».

С подоткнутым под мышками полотенцем и с пистолетом в руке я открыла дверь. Сперва мне показалось, что в спальне пусто, но тут поднялись Клей и Грэхем, сидевшие на единственных стульях у камина.

– Клей, тебе не пора спать? Ты же только что с дежурства сменился в «Запретном плоде».

Посмотрев на кровать, я увидела, что постель с нее содрана вся, кроме слегка обгорелого матраса. И где-то там был мой пистолет.

Будто прочитав мои мысли, Клей сказал:

– Твой пистолет в прикроватной тумбочке.

Я не стала проверять правдивость его слов. Во-первых, я ему доверяла. Во-вторых, в одной руке у меня был пистолет, другая придерживала полотенце. Так что я была вооружена, а свободной руки не было.

– Спасибо, но отчего ты не спишь?

– После того, как в наших заведениях нашли жучки, Жан-Клод попросил нас работать по две смены.

Он провел рукой по коротким волнистым светлым волосам. Мужика чуть за двадцать невыспанный вид не портит, но все-таки он выглядел усталым.

– А со мной даже не поздороваются? – спросил Грэхем.

Поглядев на него, я не смогла удержаться, чтобы не нахмурить брови. Он был примерно того же размера, что и Клей: шести футов ростом, только в плечах существенно шире. Мускулы такие, какие дает только серьезное занятие штангой. Черные волосы сверху такие длинные, что закрывают темные глаза, а снизу недавно подбритые и очень короткие, так что это будто две разные прически сложили вместе. Он был не в черной футболке – стандартная форма телохранителей, а в красной – это недавнее изменение. Большинство охранников ходят в черной с названием клуба и надписью «Секьюрити» или даже без надписи. А красная означает, что охранник не против быть в экстренных обстоятельствах пищей для ardeur’а. Изначально это была идея Римуса; он ее выдвинул, когда я чуть не убила Дамиана, Натэниела и себя, слишком долго не питая ardeur. Я даже решила, что это он так шутит, пока не увидела первого охранника в красной футболке.

Странно, но после появления этих красных футболок я стала куда лучше управлять ardeur’ом. Отнесем это на счет страха, стеснительности и чистого упрямства. Грэхем уже давно пытался залезть мне в штаны, так что не удивительно, что вызвался добровольцем. Мне жутковато стало, когда я увидела, кто еще из охранников на это пошел. Я и представить себе не могла, что они обо мне думают – в сексуальном смысле. В смысле, одно дело – подозревать, что мужчина на тебя поглядывает с вожделением, и совсем другое – получить явное подтверждение. Неуютно от него становится.

– Отличная футболка, Грэхем, – обратилась я к нему и была довольна, что смогла интонацией выразить неприязнь.

– А чего ты на меня собак спускаешь? Не я это правило придумал, злись на Римуса, или на Клодию, или на Жан-Клода. Они придумали правило, чтобы не оставалась одна в комнате, а чтобы с тобой всегда был мужчина, готовый питать ardeur.

– С каких пор такое правило?

– С тех пор, как в городе появились эти загадочные враги. Никто никаких подробностей не рассказывает, но явно наше начальство волнуется, что эти плохие парни магией заставят твой ardeur выйти из-под контроля. Так чтобы у тебя всегда была пища.

Не очень у него был счастливый голос. Может, наконец достала я его своими щелчками по носу? Хорошо бы.

– У нас сегодня дефицит красных футболок, Анита, – сказал Клей.

– Что так?

– Потому что во всех заведениях Жан-Клода пришлось удвоить охрану. И ему сейчас приходится договариваться с Рафаэлем и Нарциссом о дополнительных сменах.

– А в чем трудность? Больше денег – больше людей, – сказала я.

Они переглянулись.

– Может быть, – ответил Клей.

Я начинала уже мерзнуть в одном только полотенце, а потому пошла к шкафу за одеждой.

– А о чем там еще можно вести переговоры, кроме денег?

Я уставилась на двойную дверцу шкафа, потому что полотенце соскальзывало, а у меня в руке был пистолет. Никогда не умела хорошо придерживать полотенце так, чтобы оно не упало. Вообще-то оба этих уже видели меня голой, но… черт бы все побрал!

– О силе, о влиянии, – ответил Клей. – Сейчас, когда Жан-Клод основал собственную линию крови, всякий хочет оказаться к нему поближе. А Нарцисс жутко возбухает насчет того, что у Ашера теперь власть над гиенами.

– А как возбухает? – спросила я, прижимая к боку руку с пистолетом, а другой дергая дверцу. А дверцу-то и заело.

– Мы же волки, не гиены, так что все из вторых рук, – ответил Клей. – Нарцисс хочет гарантий, что Ашер не попытается подчинить себе его клан.

Наконец-то открылась дверца. Ура мне.

– Ашеру силы не хватит на такое.

– Может, и нет, – ответил Клей, – но Нарцисс переживает. И хочет обговорить все сейчас, пока такой вопрос еще не возник.

Я держала в руке черные джинсы, но мне нужна была вторая рука, чтобы остальные вещи достать.

– О господи ты боже мой! – провозгласил Грэхем и осторожно направился ко мне. Был он настолько зол, что я даже ощутила при его приближении, будто угольки из костра попадают мне на кожу. Он ухватился за джинсы, потянул – я не отпустила. Мы обменялись сердитыми взглядами. – Анита, я тебе только шмотки подержу. Чего ты взъелась?

Разумная идея. Полезная. Так почему же мне не хочется? Потому что Грэхем мне постоянно действует на нервы. Все рвется и рвется к сексу со мной, даже не пытаясь изобразить эмоций – о любви уж и не говорю, – а это на меня действует совсем не в ту сторону. Правда, если бы он мне заливал, что я его любовь на всю жизнь, достал бы меня еще сильнее. Я отпустила джинсы, медленно перевела дыхание и сказала:

– Спасибо.

Грэхем заморгал, будто никогда до тех пор от меня «спасибо» не слышал. Может, и не слышал – стыд мне и позор – он свою жизнь ставил между мной и пулей. Да, он распутник, но хотя бы честный распутник.

Я посмотрела на него – вблизи была видна легкая раскосость его карих глаз. У него мать была японка, отчего ему и достались такие глаза и волосы, а все остальное – будто голубоглазый блондин отец себя сам клонировал. Случайная встреча с его родителями не прибавила мне к нему симпатии. Они оба хорошие люди, не стыдно ли им было бы узнать, какой похотливый кобель их единственный сыночек? Пожалуй, что было бы.

Я покачала головой и обернулась снова к шкафу. Сосредоточилась на том, что сейчас мне одеться надо. Мне тогда лучше будет. Я всегда одетая чувствую себя лучше – влияние бабули Блейк. Вот была женщина, понимавшая, что голая – значит, плохая.

У меня тут футболок стало мало. Я предпочитала черные или красные. Но в черном я выглядела как телохранитель, а в красной… они уже были для моих людей, почти как мундир Аниты Блейк. Я взяла черную – положила обратно. Взяла красную – положила обратно.

– Анита, да возьми ты любую, – предложил Грэхем.

– Я как-то сейчас поняла, что мои нерабочие шмотки – как ваша форма.

– И что тут плохого? – удивился он.

– Не знаю, – ответила я правду.

– Так возьми красную. Я тебе обещаю, что из-за одинаковости нашей одежды не сочту нашу встречу свиданием. Устраивает?

Наконец он тоже разозлился. Я вздохнула:

– Ты уж извини, меня достает, что эти красные футболки означают: хочу трахнуть Аниту Блейк. Ну вот достает и жить мешает.

– Цвет моей футболки ничего не меняет в том, как я с тобой себя веду, – возразил Грэхем. – Насчет того, чего мне хочется, я с самого начала был честен.

Я кивнула:

– Знаешь, Грэхем, я вот только сейчас это и подумала. Ты был честен. Я говорю, что люблю честность, но похоже, люблю ее только до некоторой черты.

Я схватила красную футболку. Надо мне решить этот вопрос и купить разноцветных шмоток. Потом добавила синие носки и черные кроссовки к охапке в руках Грэхема. Мысленно ее инвентаризовала и поняла, что в этой куче нет белья. Открыла нижний ящик шкафа – чего-чего, а галантереи там хватало. Довел меня Жан-Клод до того, что у меня уже простых трусов нету. Все тут кружево, или сеточка, или еще чего-нибудь. Я научилась покупать две-три пары трусов под один лифчик – его можно носить дольше.

Наконец у меня в руке оказались лифчик и трусы. Я было хотела добавить их в кучу, но увидела взгляд Грэхема. Под красную футболку я выбрала красный лифчик: она была тонкая, так чтобы не просвечивал. И лифчик, и трусы были из красного атласа. Лифчик был поддерживающий, чтобы убрать груди с пути наплечной кобуры – то есть чтобы не мешали пистолет выхватывать. Секунду назад я даже не задумалась об этом, выбрала то, что под футболку подойдет. А тут до меня вдруг дошло, что белье это очень и очень симпатичное.

Я встретила взгляд Грэхема – и сколько в нем было жара! Прямо на лице его было написано, как он хотел бы меня увидеть в этом лифчике и в этих трусах. Как много он бы дал, чтобы увидеть меня в сексуальном белье и что-нибудь по этому поводу сделать.

И мне тоже щеки обдало жаром. Иногда я легко краснею от смущения, и вот сейчас как раз был такой случай. Если бы это был кто-то из моих бойфрендов, я бы среагировала на этот взгляд, на этот требовательный призыв – ушли бы мы в ванную, и там оба отдались бы нахлынувшему жару. Быть может. Но он моим бойфрендом не был, а то, что он хочет мне засадить, еще для меня не основание ему давать. Когда месяц назад случился этот перепуг с беременностью, то факт, что у меня не было с Грэхемом секса и что он не в списке потенциальных папочек, наполнил меня такой радостью, что я поняла: в число моих возлюбленных он не войдет. Этот перепуг вообще очень сильно поменял мои взгляды. Сейчас я смотрю на мужчин, думая: а если я залечу, насколько это будет большое несчастье? Пройдет несколько времени, наверное, и я перестану так стрематься и не буду так сильно над этим вопросом задумываться. А может, сколько времени ни пройдет, а все равно буду. У меня, видите ли, случился ложноположительный ответ по тесту на беременность. И перепугалась я тогда до потери пульса.

Я смотрела в лицо Грэхема – он был красив. Ничего в нем нет такого, чтобы от него шарахаться, но все равно я не могла забыть, как радовалась, что его в списке возможных отцов нету. Уж если тебя кто-то обрюхатит, так пусть хотя бы это будет хороший друг, а Грэхем даже им для меня не был. Он телохранитель, в экстренной ситуации – пища, но слишком он сильно хочет меня оттрахать, чтобы быть настоящим другом. Мужчина, который прежде всего хочет секса, твоим другом не будет никогда, потому что друг больше всего хочет того, что хорошо для тебя. А приоритеты Грэхема были написаны у него на лице, в глазах, в напряжении рук, держащих мои вещи.

– Ты краснеешь, – сказал он хрипло.

Я кивнула и опустила глаза, уходя от этого взгляда. Может, если не играть в гляделки, я перестану краснеть.

Он тронул меня за лицо – едва ощутимым касанием пальцев.

– После всего, что ты делала у меня на глазах с другими мужчинами, ты краснеешь от моего слишком пристального взгляда, – сказал он уже спокойнее.

– А ты считаешь, что я не могу смутиться, потому что я – шлюха.

– Неправда, – возразил он и попытался повернуть к себе мое лицо.

Я отступила от его прикосновения.

– Да? – спросила я, и его лицо засветилось первыми признаками злости.

– Я тебя видал с другими мужчинам и я тебя хочу – что в этом плохого? Я видел, как ты занимаешься сексом с несколькими мужчинами в моем присутствии. Что я должен думать после этого?

– Ох, Грэхем…

Это сказал Клей с другой стороны комнаты, не участвуя в разговоре. Этими двумя словами он показал, что понял ошибку Грэхема.

– Я могу это исправить, Грэхем.

– Что исправить?

– Сделать так, чтобы у тебя не было насчет меня таких противоречивых чувств.

– О чем ты говоришь?

Он не понял, к чему я веду. Минус ему – не слишком он живо соображает.

– Ты исключен из списка моих телохранителей.

Он вцепился в мою одежду, прижимая ее к своей широченной груди.

– Это как?

– Я не могу гарантировать, что ardeur не выйдет из-под контроля и мне не придется снова трахаться на глазах у моей охраны. Поскольку тебя это так травмирует, Грэхем, я сделаю так, чтобы ты никогда этого больше не видел.

– Но я же не…

Кажется, до него начало доходить. И лицо его постепенно становилось несчастным.

– Ты исключен из списка. Пойди положи мою одежду в ванной на край раковины и пойди найди Римуса или Клодию. Скажи им, чтобы тебя заменили. Уверена, что есть посты в охране, где ты будешь от меня подальше.

– Анита, я же не хотел сказать…

– …того, что сказал, – перебила я. – Ты что хотел, то и сказал.

– Анита, пожалуйста, я прошу тебя…

– Положи одежду в ванной и пойди скажи, чтобы тебя заменили. Выполняй.

Он оглянулся на Клея – тот выставил перед собой ладони, будто хотел сказать: «А на меня чего смотреть?»

– Так нечестно…

– Тебе пять лет, что ли? Честно, все на фиг честно. Ты сказал вслух: когда ты смотришь, как я трахаюсь с другими, тебе хочется трахнуть меня. Я это исправляю, больше тебе смотреть не придется.

– Да неужто ты думаешь, что любой мужчина, который видел тебя под кем-то, не хотел бы сам этим кем-то быть? Все мы думаем одно и то же, просто я первый честно сказал это вслух.

Я обернулась к Клею у противоположной стены:

– Клей, это правда?

– Ради бога, только меня не втягивайте.

Я посмотрела на него в упор. Он вздохнул.

– Нет. На самом деле такое чувство не у всех. Меня, например, твое понятие о сексе пугает до жути. Ardeur меня пугает.

– Да как ты можешь такое говорить? – спросил Грэхем и обернулся к Клею, все еще зажимая охапку моей одежды своими ручищами.

– Так это же правда, Грэхем, и если бы ты думал каким-нибудь органом выше пояса, тоже бы испугался.

– Чего пугаться? – спросил Грэхем. – Такого крышесносного секса ни одна другая вампирская линия смертному дать не может. Я его распробовал чуть лучше, чем ты, Клей. Поверь мне, если бы она хоть раз от тебя подкормилась, тебе захотелось бы еще.

– Именно это меня и пугает, – ответил он.

У меня возникла мысль – очень неприятная. Мне случалось понемножку подпитываться на Грэхеме, когда ardeur был еще нов. Я старалась дать ему пробовать этого вкуса как можно меньше. Мы никогда не были вместе голыми. Никогда не касались друг друга в какой бы то ни было зоне, которую можно было бы назвать сексуальной. Да, я думала, что такого слабого контакта с ardeur’ом мало для привыкания. Но если я так думала, это еще не значит, что так оно и есть. Ardeur действует как любой другой наркотик, и я на некоторых вампирах выяснила, как легко к нему привыкнуть. Я создала у Грэхема привыкание к ardeur’у, даже не прикоснувшись? И его такая реакция – это моя вина? Вот черт!

Грэхем повернулся ко мне, распластав мою одежду по своей груди. На лице его был панический страх.

– Анита, прошу тебя, не надо так. Извини, пожалуйста, извини, я не буду больше.

Глаза блестели из-под упавших волос, казалось, он вот-вот расплачется. Это мне напомнило, что ему на пару-тройку лет меньше двадцати пяти. Он был такой здоровенный, что иногда забывалось, как он молод. Нас разделяла разница в четыре-пять лет, но по глазам было видно, что сейчас он моложе, чем я в его возрасте была. Мне хотелось тронуть его за руку, успокоить, извиниться, сказать, что это не нарочно так вышло. Но я боялась прикасаться к нему, как бы еще хуже не стало.

– Грэхем! – сказала я убедительно и ласково, как успокаивают испуганных детей и уговаривают стоящих на карнизе самоубийц. – Пойди найди Клодию или Римуса и приведи сюда, о’кей? Мне нужно кое-что обсудить из событий прошлой ночи. Можешь? Можешь кого-нибудь из них найти и привести сюда?

Он проглотил слюну со звуком почти болезненным.

– Ты меня не выбрасываешь из своей охраны?

– Нет.

Он закивал – слишком быстро и слишком часто, снова и снова. А потом направился к двери, не выпустив мою одежду из рук, и Клею пришлось у него ее взять. Когда за Грэхемом закрылась дверь, Клей повернулся ко мне, и мы переглянулись:

– Он подсел? – спросил Клей.

Я кивнула:

– Кажется, да.

– Ты тоже не знала?

Я покачала головой.

– Ты побледнела, – сказал он.

– И ты тоже.

– Ты ведь не так-то много на нем кормилась? В смысле, вы же даже голыми не были?

– Не были.

– Я думал, что так сразу привычку не заработаешь.

– Я тоже так думала.

Клей встряхнулся, как собака, выходящая из воды.

– Я положу твои вещи в ванную. И скажу Клодии, что нам нужен новый краснорубашечник.

– Я думаю, она увидит Грэхема и сама сообразит.

– Он отлично это скрывал, Анита. К тому времени, когда он их найдет, сможет снова взять себя в руки и ничего не показать.

– Ты прав, – кивнула я.

– Понимаешь, на нем же тоже рация есть. А он не подумал ею воспользоваться.

– Рации – штука новая, – возразила я.

– Крысолюды стали оснащать рацией некоторых охранников. Когда узнали про те подслушивающие устройства, решили, наверное, тоже поставить технический прогресс себе на службу.

– А что, разумно, – сказала я и тут почувствовала, что Жан-Клод проснулся. Будто меня рукой погладили, и дыхание в горле перехватило.

– Что случилось? – спросил Клей.

– Жан-Клод проснулся.

– А, хорошо.

Я кивнула. Действительно хорошо. И я дала Жан-Клоду почувствовать, как я хочу, чтобы он сейчас был со мной. Пусть обнимет меня и скажет, что все будет хорошо, пусть утешит, пусть даже это будет неправда. В качестве правды мне на ближайшее время вполне хватит лица Грэхема.

18

Когда Жан-Клод постучал в дверь ванной, я уже была одета. Его «Ma petite, можно вне войти?» было произнесено неуверенно: он не знал, насколько приветливо будет принят. Наверное, он думал, что я сейчас буду его обвинять в том, что Грэхем подсел на ardeur. Было такое время, и не очень давно, когда так и случилось бы. Но сейчас поздно было кого-нибудь обвинять: поиски виноватого ничего не исправят, а мне нужно было именно исправить положение. Я хотела, чтобы Грэхем освободился от ardeur’а, если это возможно. Мне случалось других освобождать от ardeur’а, но те не были полностью ему подчинены. И никогда не было, чтобы кто-то подсел на ardeur от такой малой дозы. А может, было, но просто они это скрывают? Ох, вот это я зря подумала.

– Ma petite?

– Да, Жан-Клод, войди. Да войди же, бога ради!

Дверь открылась, он показался в ее проеме, и тут же я бросилась ему на грудь, уткнулась лицом в эти мохнатые лацканы халата. Вцепилась в черную вышивку, прижалась к нему. Он обнял меня, поднял с пола и вошел в комнату, держа меня в объятиях. Придерживая меня одной рукой, другую он протянул назад и закрыл за нами дверь. Так быстро, что я не успела ни возразить, ни подумать возразить.

Он опустил меня на пол:

– Ma petite, ma petite, что же у нас так плохо?

– Я плохая, – ответила я. – Очень плохая.

Я говорила спокойно, не срываясь на ор, только говорила, прижавшись к нему лицом.

Он отодвинул меня от себя, чтобы заглянуть в лицо.

– Ma petite, я ощущаю глубину твоего горя, но мне неизвестно, чем оно вызвано.

– Грэхем получил привыкание к ardeur’у.

– Когда это случилось? – спросил он, тщательно сохраняя бесстрастное лицо. Наверное, не очень представлял себе, какое выражение меня сейчас не расстроит.

– Не знаю.

Он изучал мое лицо, и даже эта тщательная бесстрастность не могла скрыть озабоченности.

– Когда же ты дала Грэхему возможность сильнее ощутить вкус ardeur’а?

– Этого не было. Клянусь, я не касалась его снова. И очень, изо всех сил старалась его не касаться.

Я говорила все быстрее и быстрее, уже сама слышала, что это истерика, но не могла остановиться.

Жан-Клод положил мне палец на губы – и протест стих.

– Если ты не касалась его более, ma petite, то у него не может быть зависимости от ardeur’а.

Я попыталась перебить, но он держал палец у моих губ:

– Тот факт, что Грэхем тебя хочет, еще не доказывает наркотической зависимости, ma petite. Ты недооцениваешь привлекательность своей обаятельнейшей личности.

Покачав головой, я отодвинулась, чтобы иметь возможность ответить:

– Подсел он, подсел, черт побери! Я знаю разницу между похотью и наркоманией. Спроси Клея, если мне не веришь.

И я еще отодвинулась. Его прикосновение перестало быть уютным.

– Я тебе верю, ma petite.

Он хмурился.

– Тогда поверь на слово. Грэхем подсел, и я не знаю, когда это случилось, понимаешь? Я его избегала. Я делала все, чтобы держать его подальше от ardeur’а, и все же оставляла его в телохранителях. Сегодня я попыталась его из этого списка удалить.

– Что он на это сказал?

– Впал в панику. Едва не плакал. Никогда его таким не видела. Успокоился только тогда, когда сказала, что заменять его не буду.

– Ardeur так легко не подцепить, ma petite. Нескольких прикосновений, которые получил Грэхем, еще мало, чтобы создать наркотическую зависимость.

– Я сама видела!

Я уже начала нервно расхаживать по спальне.

– Я думаю, ma petite, тебе нужен крест.

– Что? – переспросила я.

Он подошел к двери, открыл ее.

– Ты не могла бы взять один из запасных крестов из ночного столика?

Я мельком увидела в зеркале свое отражение. Красная футболка будто горела на фоне моей бледности и черных волос, алая – это слово казалось обвинением, как алая жена или алая буква… и эта последняя мысль остановила меня, будто истерика наткнулась на бетонный блок. На секунду я обрела способность думать. Алая жена, «Алая буква» – это не мои мысли. Черт, я под воздействием.

Пистолет и кобура все еще лежали рядом с умывальником, у меня не было времени их надеть до прихода Жан-Клода. Положив руку на рукоять, я сжала ее в ладони – и это была я. Я была я. Пистолет – не магический талисман, но иногда, чтобы выбросить кого-то из башки, нужно напомнить себе, кто ты, кто ты на самом деле, а не кем они тебя считают или кем, по их мнению, ты себя считаешь, а вспомнить надо, кто ты, настоящий ты. Вот этот пистолет в руке – это я.

– Ma petite, я предпочел бы, чтобы ты отошла от пистолета, пока не наденешь крест.

Я кивнула:

– Я под воздействием?

– Я полагаю, да.

– Сейчас день, начало дня. Если вампиры, которые на нас воздействуют, в городе, они не могут этого делать.

– Это Арлекин, ma petite. Теперь ты начинаешь понимать, что это значит.

Я снова кивнула, вцепляясь в пистолет, как раньше цеплялась за Жан-Клода.

– Ma petite, ты не согласишься отойти от пистолета?

– Он помогает, Жан-Клод. Он мне напоминает, что все эти истерики – это не я.

– Сделай мне одолжение, ma petite.

Я посмотрела на него. Лицо его было так же красиво и непроницаемо, но в плечах, в позе появилось напряжение. За ним в дверях стоял Клей, и он даже не пытался скрыть, что тревожится.

– Я принес крест, – сказал он.

Я снова кивнула:

– Дай его мне.

Он посмотрел на Жан-Клода – тот кивнул. Клей подошел, сжимая что-то в кулаке.

– Ты можешь выйти наружу, Жан-Клод, – сказал он.

– Я не могу оставить тебя с ней наедине.

– А крест на тебя не среагирует?

– Нет, потому что я с ней ничего не делаю.

Я протянула руку Клею:

– Дай крест и хватит разговоров.

– За цепочку, – предупредил Жан-Клод.

– Трезвая мысль, – согласилась я. – Не нужен мне еще один крестовый ожог.

Клей протянул руку, разжал ее, и золотой крест повис на цепочке. Если бы здесь был вампир, пытающийся сделать пакость, крест засиял бы. Да он, черт побери, мог бы засиять и в кулаке Клея. А сейчас он висит спокойно. Мы ошиблись? Я ошиблась?

– Берись только за цепочку, ma petite. Осторожность не помешает.

Если бы он это не повторил, я могла бы схватиться за крест, но в последнюю секунду взялась за цепочку. Клей отпустил распятие, и оно закачалось, тонкая золотая фигурка. На секунду мне показалось, что я все-таки ошиблась, а потом крест вспыхнул ослепительным желтым сиянием – мне пришлось отвести взгляд. Мелькнула мысль, что же может быть от этого с Жан-Клодом, но золотое сияние все равно слепило глаза, я не могла посмотреть.

– Жан-Клод! – крикнула я.

Ответил мужской голос, который я не опознала.

– Его здесь нет, ему ничего не грозит.

– Клей, Клодия! – крикнула я. Хоть один знакомый голос хотелось мне услышать в этом желтом свете.

Ответила Клодия, издалека откуда-то.

– Клей вывел Жан-Клода наружу.

Этой тревоги, значит, нет – можно сосредоточиться на другом. Если бы вампир, который на меня воздействовал, находился в том же помещении, крест бы его прогнал. Да черт побери, когда сама Марми Нуар на меня стала воздействовать, крест – точно такой же – ее отогнал прочь. Так почему же на арлекинов не действует?

Цепочка у меня в руке стала теплой. Если так будет и дальше, она станет горячей. Черт, нехорошо – если я брошу крест, он перестанет сиять, но ведь вампир сможет напасть снова? Снова влезть ко мне в мозг незаметно для меня самой?

Блин, отлично эти парни знают свое дело. До ужаса отлично.

– Анита, чем я могу помочь?

Снова тот же голос. Теперь я его узнала: это Джейк, один из новых охранников.

– Не знаю! – заорала я, будто свет – это звук, и я пытаюсь его перекрыть. И молилась про себя: Помоги мне, помоги разобраться, что это. Не знаю, помогла молитва сама по себе или же она помогла мне думать, – курица или яйцо, – но я вдруг поняла, что делать. С пылающим в руке крестом я могла ощутить вампира – теперь, когда об этом подумала. Я – некромант, и это значит, что у меня сродство с мертвыми. Я могу почувствовать чужую силу, как семечко в спине, будто этот вампир как-то отметил меня. Это семечко, которое позволяет ему входить в меня снова и снова после вчерашнего похода в кино. И я хотела убрать это семя.

Я ударила в эту точку своей силой, но надо было все же сперва подумать. Силой Жан-Клода я могла вы просто вырвать его из себя и выбросить, но у меня сила другая. Она любит мертвецов.

Я коснулась метки, которую оставил в моем теле чужой вампир. Как он это сделал – я не знала и не хотела знать, я хотела убрать ее. Но в тот момент, когда я коснулась ее своей силой некроманта, у меня в мозгу будто дверь сорвалась с петель. Мелькнули каменные стены, мужская фигура. Запахло волком. Я попыталась всмотреться, но будто темнота сожрала картинку с краев. Я сосредоточилась на образе, захотела, чтобы он прояснился. Чтобы этот человек обернулся ко мне и показал лицо… Он обернулся – но лица у него не было. На меня смотрела черная маска с огромным накладным носом. На миг мне показалось, что я вижу его глаза, и они полны серебристого света, почти матового, и тут этот матовый серебристый свет ударил из маски в меня – и я очнулась уже только в воздухе, падая. У меня даже времени испугаться не было.

19

Мелькнули черный мрамор и стекло. Секунда на понимание, что сейчас я влечу в зеркала вокруг ванны Жан-Клода, и я попыталась одновременно и собраться, и расслабиться перед ударом. Но мимо меня пронеслось темное пятно, и когда я вмазалась в зеркала, удар приняло на себя чье-то тело, обернулось вокруг меня. Послышался хруст стекла, и мы рухнули кучей у края ванны. Я лежала, оглушенная, дыхание из меня вышибло, и вдруг стало очень важно услышать, как бьется мое собственное сердце. Секунду-другую я моргала, ничего перед собой не видя. И только когда лежащее подо мной тело застонало, я повернула голову посмотреть в неразбитых зеркалах, на кого же я приземлилась. Джейк валялся у покрывшегося паутиной зеркала. Он только недавно появился в стае у Ричарда, хотя среди вервольфов уже не новичок, а телохранителем работает лишь последние недели. Глаза у него были закрыты, по темным коротким кудрям текла кровь. Он не шевелился. Я подняла голову, посмотрела чуть дальше – некоторые выбитые куски отсутствовали. Один большой кусок засверкал, покачнувшись, и стал падать на нас. Из последних сил я вцепилась в Джейка и потянула так, как если бы он сам не мог шевельнуться, но забыла, что у меня сила больше человеческой. Я потянула – он сдвинулся, да так быстро и внезапно, что мы оба оказались в ванне. Вдруг я погрузилась в воду, а он всем весом навалился на меня. Я не успела испугаться, как он очнулся, схватил меня за руки и выдернул на поверхность вместе с собой. Мы всплыли, ловя ртом воздух, а там, где мы лежали, сверкало острыми гранями битое стекло.

– Блин!

Это был возглас от двери.

Проморгавшись, я увидела в ванной Клодию. За ней толпились телохранители. Она вошла и вытащила меня из ванной, другие подняли Джейка. Нести его в спальню пришлось вдвоем. Я шла сама, но Клодия держала меня под руку – наверное, готова была к тому, что я хлопнусь. Но я только была мокрая, а остальное, похоже, было в порядке. Но я не дала себе труд ей сказать, чтобы она отпустила: считайте это интуицией, но мне казалось, что она все равно не послушается. А я научилась спорить с Клодией аккуратно: это повышало мои шансы на победу.

Она полупровела, полупротащила меня в спальню – там черно было от телохранителей. И несколько красных рубашек выделялись ягодками в пудинге. Впрочем, слово «пудинг» не очень подходит к той звенящей адреналином готовности к действию, что наполнила собой спальню. Напряжение висело так густо, что хоть ножом его режь. Некоторые уже достали пистолеты, направив их пока в потолок или в пол.

Я стояла, капая водой, высматривая в толпе Жан-Клода. Поняв, что я делаю, Клодия сказала:

– Я его попросила выйти. Он в безопасности, Анита, ручаюсь тебе.

Из толпы телохранителей вышел Грэхем.

– Мы подумали, что это могло быть подстроено специально против него.

Говорил и выглядел он совершенно нормально. Ни следа прежней паники.

– Как себя чувствуешь? – спросила я.

Он улыбнулся озадаченно:

– Наверное, это я у тебя должен спрашивать?

Меня пробрало холодом, никак не связанным с тем, что я стояла мокрая в прохладном воздухе.

– Ты не помнишь?

– Чего не помню?

– Черт, – сказала я.

Клодия повернула меня к себе:

– Анита, в чем дело?

– Погоди минутку, ладно?

Она так крепко держала меня за руку, что это было больно. Она при таких мышцах могла бы мне кость раздавить, даже будь она человеком, но сочетание силы оборотня и тренировок – это очень, очень много.

– Клодия, поаккуратнее жми, – сказала я.

Она отпустила меня и вытерла мокрую руку о штаны.

– Извини.

– Ничего, – ответила я, и тут меня отвлек от Грэхема звук рвущейся материи. Джейк стоял на коленях возле шкафа, и кто-то раздирал ему рубашку сзади. На спине у него была кровь, и много. Циско – один из молодых крысолюдов – вытаскивал стекло из недавно еще гладкой кожи. Джейк – вервольф, и вот так сильно изранен. Будь на его месте я, оказалась бы уже в больнице.

– Спасибо, Джейк.

– Это моя работа, мэм.

Голос его дрогнул, когда Циско с другим охранником стали вытаскивать из него стекла.

– Кто-нибудь у него из головы стекла вынимал? – спросила Клодия.

Никто не ответил.

– Хуанито, проверь, – велела она.

Хуанито – еще один новый охранник. Некоторых из них мне представляли, но этот высокий и смуглый красавец мне знаком не был. Кивнула я ему когда-то, наверное. Джейк хотя бы был с нами уже несколько недель.

Хуанито – это значит «маленький Хуан», но этот парень маленьким не был ну никак. Не меньше шести футов, и мускулистый, хотя и стройный.

– Я ж не врач.

– А я тебя не спрашивала. – Он стоял и смотрел на нее, не очень довольный. – Я тебе дала приказ. Выполняй.

Не часто я слыхала у Клодии такой тон. На месте «маленького Хуана» я бы сделала, что она говорит.

Он подошел к сидящему на полу вервольфу и стал перебирать мокрые от крови кудри. Но не так чтобы отдаваясь этому занятию всем сердцем. А Циско и еще один охранник к своей работе отнеслись серьезно.

Грэхем принес из ванной большое полотенце и стал собирать с пола окровавленные осколки. Циско и другие охранники начали бросать куски в полотенце – как кровавый дождь и сверкающие градины.

– Сильно Джейк ранен? – спросила я у Клодии.

– Ничего серьезного, но не хочется, чтобы порезы заросли поверх стекол.

– Часто такое бывает?

– Случается.

Я оглянулась на раненого – у Джейка кожа зарастала на глазах.

– Мне кажется, или на нем слишком быстро заживает даже для оборотня?

– Не кажется, – ответила Клодия. – Я тоже не видела, чтобы так быстро заживали раны.

Трое охранников лихорадочно осматривали его тело, пытаясь опередить темпы нарастания кожи над ранами. Хуанито преодолел свое нежелание и сейчас перебирал волосы Джейка быстрыми пальцами в отчаянном поиске стекол.

– Не успеваю вытащить все! Он слишком быстро зарастает!

– Что упустишь, сам будешь вырезать, – предупредила Клодия.

– Черт, – выругался он и зашевелился еще быстрее.

Джейк почти не издавал звуков, пока другие копались у него в ранах – сидел безмолвно и недвижимо. Я уж точно ругалась бы и хотя бы дергалась.

Грэхем, видимо, собрал все стекло, которое видел, потому что вытер пальцы о полотенце и встал.

– Грэхем, на тебе есть сейчас крест или что-нибудь освященное? – спросила я, надеясь на отрицательный ответ.

– Нет, – ответил он.

Меня окатило волной облегчения, и я поежилась. Мне было холодно в мокрой одежде, и я еще дрожала – реакция на последствия этого несчастного случая… случая, как же! Арлекин пытался меня убить. Вот блин, а я не поняла. Все предупреждали, а я не поняла. Как девчонка, которая тыкала палкой в котенка, а к ней обернулся тигр.

– Анита, не молчи! – позвала Клодия.

Народу в комнате было полно, и не могли все знать про Арлекина. И как же объяснять, не сказав лишнего?

– Наши враги воздействовали на Грэхема, и сильно, а он не помнит.

– Чего ты такое говоришь? – удивился Грэхем. – Никто мне в мозги не лез.

– Клея спроси, – сказала я. – Он тоже видел.

Клодия включила рацию и попросила Клея подойти, когда он сможет. Потом повернулась ко мне.

– А ну-ка, выкладывай все с самого начала, Анита.

– Не могу, пока не поговорю с Жан-Клодом.

– Знаешь, устаревает вся эта фигня с плащом и кинжалом.

Это сказал Фредо – худощавый, не очень высокий и очень опасный крысолюд. Единственный из них, кто предпочитал ножи, да побольше, хотя и ствол иногда тоже носил.

– Согласна, – ответила я, – но вам нужно узнать о Грэхеме сейчас, а не потом.

– Слушаем, – сказала Клодия.

Серьезным голосом, почти угрожающим. Ей тоже эти «игры плаща и кинжала» не нравились, и я ее понимаю.

Я им рассказала, несколько смягчив, чтобы не смущать Грэхема.

– На Грэхема воздействовал вампир, средь бела дня и издали? – спросила Клодия.

– Да.

– Такое должно быть невозможно.

– Средь бела дня, на расстоянии. Да, должно быть невозможно.

– И ты мне говоришь как ликвидатор вампиров, что никогда ничего подобного не видела?

Я начала было подтверждать, что не видела – и остановилась.

– Я видела мастеров городов, которые воздействовали на меня издали, когда я спала. На их территории.

– Но это было ночью, – уточнила Клодия.

– Верно.

Мы переглянулись.

– И ты хочешь сказать, что эти вот…

Я молчала, ждала, чтобы она договорила. Она не стала.

– Ношение освященных предметов нужно сделать обязательным для всех, – сказала я.

– Тебе это не очень помогло.

– Это не дало им воздействовать на меня так сильно, как на Грэхема. Он даже не помнит.

– Я знаю, что ты не станешь врать, – сказал Грэхем. – Но не могу припомнить, а потому не могу поверить.

– Вот почему так опасны вампирские фокусы с сознанием, – сказала я. – Именно поэтому. Жертва ничего не помнит – значит, ничего и не было.

Голос Джейка прозвучал с едва заметным напряжением:

– Что ты сделала, чтобы крест возымел такой эффект?

– Это был не крест, – ответила я.

В руке Хуанито блеснуло лезвие. Очевидно, какие-то осколки стекла придется вырезать. Хотелось мне отвернуться, но этого я себе позволить не могла. Джейк получил раны, спасая меня, и самое меньшее, что я могу сделать – это не отворачиваться.

– А что это было?

На последнем слове он зашипел, потому что лезвие вонзилось в кожу.

– Я… я не знаю, смогу ли объяснить.

– Попробуй, – предложил он сквозь стиснутые зубы.

– Я попыталась отбиваться некромантией, и им… ему это не понравилось.

Хуанито бросил на окровавленное полотенце кусок стекла, потом вернулся к осмотру окровавленных уже волос.

– Ему? – спросила Клодия.

– Да, это определенно был «он».

– Ты его видела? – спросил Джейк, резко вздохнув, когда на полотенце упал очередной кусок стекла.

– Не то чтобы видела, но ощущала. Энергия была определенно мужская.

– В чем это выразилось? – спросил Джейк сдавленным от боли голосом.

Я задумалась.

– Я на миг увидела мужскую фигуру, и… – Я поймала себя на чуть не произнесенном слове «маска». – Но это могла быть иллюзия. Только энергия ощущалась как мужская.

– Что еще ты ощущала?

Он дернулся – Циско нашел у него в спине еще один пропущенный осколок. Вот черт.

Я ответила, хотя, быть может, и не обязана была отвечать, но он принял на себя предназначенный мне удар.

– Запах волка.

Он дернулся под ножами:

– Больно же!

– Извини, – сказал Циско. – Ну не получается иначе, извини.

– Вот оно! – воскликнул Хуанито. У него в окровавленной руке сверкнуло что-то, и это был не нож. – Последний, больше найти не могу.

– Когда-нибудь отплачу тебе услугой за услугу, надеюсь, – сказал Джейк.

– Если я извинюсь как Циско, тебе легче будет?

– Да.

– Ладно, извиняюсь.

– Принимаю извинение.

Циско отошел от него и положил на полотенце что-то похожее на твердую кровь.

– И за спину тоже.

– Спасибо, – сказал Джейк, вставая, но тут же рухнул на шкаф так, что тот задрожал. Его сразу подхватили чужие руки, оставляя отпечатки его собственной крови. Он оттолкнул их:

– Все нормально.

И рухнул на колени.

– Помогите ему, – велела Клодия.

Циско и Хуанито протянули к нему руки, Джейк отмахнулся.

Я подошла к ним ближе, присела перед Джейком, чтобы посмотреть ему в лицо, не заставляя его напрягаться. Он поднял на меня взгляд карих глаз. На красивом до того лице легли напряжение и усталость. На мой вкус, его красота была слишком мужественна. Мне нравятся мужчины более мягкой внешности, но все равно я могла оценить вид. Только сейчас ему было слишком больно, чтобы им любоваться.

– Я бы сейчас была в больнице или хуже, Джейк. Спасибо тебе.

– Я ж говорю, это моя работа. – Но голос прозвучал сдавленно.

– Позволь тебе помочь.

Он посмотрел на меня долгим взглядом:

– Как ты думаешь, что значил запах волка?

– Я думаю, это был подвластный зверь того вампира. Иногда вампиры пахнут как их звери.

– Для меня обычно вампиры пахнут вампирами, – сказал он.

– Я встречала нескольких, что пахли как их звери.

Но я не стала добавлять, что это были Огги, мастер города Чикаго, и Марми Нуар. Огги уже где-то две тысячи лет, а Марми Нуар старше самой земли. То есть этот вампир оказывался в очень сильном коллективе.

– Ты что-то подумала. Что? – спросил он.

Я бы ему и не ответила, быть может, если бы он не пострадал за меня – у меня от этого чувство вины.

– Я знала только двоих вампиров, которые настолько похожи были запахом на своих зверей. Огги, мастер Чикаго, и Мать Всей Тьмы.

– Про Огюстина я слышал, а кто такая Мать Всей Тьмы – не знаю.

– Она же Мать Всех Вампиров, – сказала я.

У него глаза округлились, потом прищурились.

– Ни хрена себе.

– Ага, – согласилась я. – Ни хрена себе. Давай теперь тебя к доктору отведут, о’кей?

– О’кей, – слегка кивнул он.

Циско и Хуанито подняли его под руки – будто и не был он высокий и мускулистый и не менее двухсот фунтов весом. Иногда сверхсила – штука очень удобная.

Он сумел встать на ноги, и охранники расступились, пропуская их. Когда они проходили в двери, Джейк уже шел почти самостоятельно. Почти.

20

На этот раз я надела черную футболку, потому что последний чистый лифчик у меня сушился сейчас в ванной. Без лифчика я всегда чувствую себя неудобно, и сейчас непонятно было, лучше мне или хуже оттого, что футболочка достаточно обтягивающая и поддерживает груди. Мне бы, наверное, лучше футболку посвободнее. Тугая приятнее, но выглядит так, будто это я нарочно, а не просто шмотки кончились. И еще – без лифчика наплечную кобуру можно надеть, но когда вытаскиваешь оружие, задеваешь грудь. Мелкое неудобство, но оно может стоить секундного колебания – а его иногда вполне достаточно, чтобы тебя убили. Вот я и стояла в ванной, ворчливая и раздраженная. Я «осмотрела» себя – теми же «глазами», что позволяют видеть образы у себя в голове, – в поисках той точки, где Арлекин меня пометил. Ее не было, но там осталось что-то вроде синяка. Метафизического синяка, в смысле – то есть нанесенная Арлекином травма не сразу пройдет.

Потом я еще слегка просушила голову полотенцем и выдавила на голову какую-то ерунду для ухода за волосами. Мне как-то неловко было что-то для волос использовать, но Жан-Клод сумел меня убедить, что ничего стыдного в этом нет. И все равно было в этом что-то очень девчачье. Надо ли волноваться, что у тебя волосы слишком мелко вьются, если ты не меньше двенадцати часов в сутки таскаешь с собой пистолет? Вроде бы нет.

В дверь тихонько постучали.

– Что надо? – спросила я и сама услышала, как сердито. Черт.

– Прости, Анита, но меня Жан-Клод послал узнать, как ты.

– Извини, Клей. День такой неудачный выпал.

– В гостиной ждет завтрак, – сказал он сквозь закрытую дверь.

– А кофе есть? – спросила я.

– Свежий. Из комнаты отдыха охраны.

Я вдохнула, медленно выдохнула и медленно пошла к двери. Кофе. После него мир сразу станет лучше.

Я ожидала увидеть с Клеем Грэхема, а увидела Самсона. Он не охранник, он, если угодно, нечто вроде принца, пребывающего у нас в гостях, – старший сын Сэмюэла, мастера вампиров города Кейп-Кода. Тамошние вампиры хотели установить с нами более тесные отношения, и одним из способов это сделать было прислать Самсона на апробацию в качестве моего pomme de sang – яблока крови. Это вроде как проживающая со мной метресса. Эту должность занимал Натэниел, пока не получил повышение до моего подвластного зверя, и теперь мне нужна была новая постоянная закуска, нравится мне это или нет – ardeur нуждается в пище. Пока что мне удавалось избегать секса с Самсоном. Поскольку сложившаяся ситуация смущала его не меньше, чем меня, то это было не слишком трудно. И не то чтобы он не был красив – он был высокий, широкоплечий, с водопадом темных локонов, как у отца. И даже отцовские карие глаза у него были, вообще похож был, как это бывает – будто отец себя клонировал. Только сын был на пару дюймов выше и как-то помягче, но это понятно – Сэмюэлу больше тысячи лет, а в вампирском сообществе мягкость не помогает прожить так долго. А уж до мастера города с таким качеством вообще не поднимешься, и уж точно чтобы продержаться на этой должности, надо быть жестким.

Самсон улыбнулся мне, и улыбка была отличная, мальчишеская, несколько застенчивая. Он был одет в белую рубашку с закатанными рукавами и расстегнутым воротом, выпущенную поверх брюк. И босиком. Мать его была русалка, сирена, и иногда поэтому Самсон вел себя как оборотень. Не любил обуваться, хотя одежду любил больше, чем прочие мои мохнатые друзья. Может быть, вода холоднее?

– У нас людей не хватает, помнишь? – спросил Клей.

– Помню. – Хотя удовольствия мне это не доставляло.

– Настолько я большое для тебя разочарование? – спросил Самсон, но улыбнулся еще шире, и глаза у него засмеялись. Он никогда не относил мое плохое настроение на свой счет. Впрочем, я знакома и с его матерью, Теа – она как океан: только что спокойна и безмятежна, а в следующую секунду бушует так, что готова тебя убить. Наверное, это ему внушило мысль, что все женщины – создания настроений.

– Спасибо, что согласился быть пищей, и теперь краснорубашечники будут повсюду, – сказала я сухим и саркастическим голосом.

– Я слышал, ты сегодня уже ardeur питала, – ответил он.

Я кивнула.

Он предложил мне руку:

– Это позволяет мне препроводить тебя к твоему мастеру и к настоящей еде.

Я вздохнула, но руку приняла. Предполагалось, что Самсон будет вроде краткосрочного займа. Для широкой вампирской общественности он здесь проходил испытательный срок на должность pomme de sang. И это была половина правды. Вторая же половина состояла в том, что его мать – сирена, последняя на свете. Генетическая королева морского народа, волшебная и могучая, а ее магия почти вся была от природы сексуальна. Привлекать смертных умеют все русалки, но сирена может тебя заставить разбить твой корабль. Она тебя увлечет в глубину и утопит, и ты будешь наслаждаться этим процессом. В этом они похожи на мастеров вампиров, только они более специализированы и реже встречаются. Теа была последней, если только не удастся дать полную силу ее сыновьям.

Беда тут в том, что единственный способ привести сирену в полную силу – это секс с другой сиреной. Поскольку Теа была последней сиреной, а ее сыновья – единственными потенциальными сиренами ее крови, все это слишком было похоже на «Царя Эдипа».

Теа бы без проблем сделала эту работу сама. Когда-то, несколько тысяч лет назад, ее почитали как богиню, а боги и богини всю дорогу друг на друге женились – или хотя бы трахались. Однако Сэмюэл, хотя и тысячелетний, был куда больше привержен условностям, и он ей сказал, что если она еще хоть раз полезет с Самсону с такими намерениями, он ее убьет. Более того, если к их семнадцатилетним сыновьям-близнецам она хоть приблизится подобным образом, он ее убьет. Ну куда ни кинь – греческая трагедия. Но если бы их сыновья стали такими сильными, как Теа, или хотя бы близко к тому, то семья Сэмюэла просто правила бы всем восточным побережьем. Без вариантов. А эта семья – наш союзник и друг, во всяком случае, Жан-Клод уже несколько сот лет зовет Сэмюэла своим другом. Усиление этой семьи – честное слово, не такая уж плохая идея.

Так вот, идея эта состояла в том, что ardeur может оказаться достаточно близок к силе сирены, чтобы я могла сделать сирену из Самсона. Если получится – отлично. Если нет, то Теа обещала оставить сыновей в покое и смириться с тем, что она – последняя сирена на свете. Что ее сыновья, наполовину люди – или наполовину вампиры, как посмотреть, – а это значит, что сиренами им не быть. Понимаете теперь, почему я согласилась какое-то время держать Самсона возле себя? Потому что это вроде бы единственный шанс для них избежать семейной трагедии эпических масштабов. Но все равно мне очень, очень неловко.

Все же я взяла его под руку, вышла с ним за дверь – Клей шел впереди, выполняя работу телохранителя, хотя, будучи здесь единственной вооруженной, я не чувствовала себя особо защищенной. Единственный волк, которого я видела когда-либо с пистолетом, был Джейк: у него было армейское прошлое, и потому Ричард дал ему разрешение носить оружие. Я когда-то просила у Ричарда разрешение взять нескольких охранников из волков в тир и посмотреть, кто из них сумеет управляться с пистолетом. Он сказал, что подумает. Мне непонятно было, что у него за проблемы насчет того, что вервольфы будут вооружены, но он у нас Ульфрик, царь волков, и его слово – закон. Я – лупа, но это в волчьем сообществе нечто вроде обер-подруги, это никак не царица и не ровня. Мне больше нравится в этом смысле сообщество леопардов, там сексизма меньше, и Нимир-Ра вполне равна Нимир-Раджу.

Мы все еще были в каменном коридоре, но уже видели задрапированные стены гостиной, когда я услышала голоса, сообщившие мне, что не один только Жан-Клод меня там поджидает. Клей приподнял тяжелые складки драпри, заменявшие гостиной стены, и пропустил нас с Самсоном.

Жан-Клод и Ричард, сидевшие на диване, обернулись на наше появление. Лицо Жан-Клода осталось спокойным и приветливым, а Ричард помрачнел как туча, увидев, как я держу Самсона под руку. Он старается владеть своими эмоциями, но усилие это видно было в напряженно согнутых плечах, в стиснутых кулаках. Однако старание я оценила.

И оценила настолько, что выпустила руку Самсона и подошла к Ричарду. Наклонившись над диваном, я поцеловала Ричарда в щеку. Он удивился: давно уже я не целовала его первого, а выбирать здесь, прямо скажем, было из кого. На другой стороне комнаты стоял Мика, пристраивая перед собой на кофейном столике тарелку с остатками еды, которую кто-то принес под землю. Натэниел, сидевший рядом со столиком на полу, улыбнулся мне, но остался сидеть, ожидая своей очереди поздороваться. Следующим я подошла к Жан-Клоду, потому что он был ближе других. Если бы обстановка была более официальной, мы бы вели себя официальнее, но за завтраком только для своих можно из-за формальностей не париться. Самсон был воспитан в поцелуе вампиров, где поступали в традициях старой школы – то есть как диктует Мисс Бонтон, – независимо от времени суток и торжественности обстановки. По этим правилам я уже три ошибки сделала. Во-первых, отпустила руку Самсона. Необходимо держать сопровождающего под руку, пока кто-либо старший по рангу не предложит тебе руку – или же пока сопровождающий не представит тебя кому-то, чьим заботам желает тебя препоручить. Во-вторых, первым я должна была поздороваться с мастером города, а не с кем-либо иным. И в-третьих, я приветствовала правителя группы оборотней раньше, чем всех присутствующих вампиров высшего ранга. Старая школа полагала, что вампиры – самые важные лица в любой группе. Исключением из этого правила в доме Самсона была его мать Теа. Формально говоря, она была для Сэмюэла подвластным зверем, но если у отца Самсона была какая-либо слабость, то это была Теа, и уж игнорировать ее было бы и опасно, и глупо. Она была королевой для короля Сэмюэла, что бы там ни говорили вампирские правила.

Жан-Клод был одет в одну их своих весьма официальных белых сорочек с настоящим галстуком, закрепленным у него на груди серебряной булавкой с сапфиром. Он даже надел черный бархатный пиджак с такими же серебряными пуговицами. Очень такой… военный вид получился. Рубашку эту (или такую же) я раньше видела, а пиджак был новый – по крайней мере, для меня. Никогда пока что не видела ее, но уверена, что она есть где-то под землей: комната, доверху набитая одними только шмотками Жан-Клода. Брюки сидели прекрасно. Обтягивающие штанины уходили в высокие – до бедер – сапоги, кожаные черные и с серебристыми пряжками от лодыжек до середины бедра. Слишком парадная одежда для простого завтрака среди своих.

Когда он привлек меня к себе, локоны, коснувшиеся моего лица, были еще влажны от душа. Если бы у него было время на ванну, он бы нашел время и волосы высушить.

– Ты неспокойна, ma petite, – шепнул он уже в мои мокрые волосы.

– Слишком ты тщательно одет для завтрака, и волосы у тебя мокрые, а значит, ты одевался второпях. Куда спешим?

Он нежно поцеловал меня, но я не закрыла глаза и не растаяла в поцелуе. Он вздохнул.

– Ты наблюдательна, ma petite, и иногда слишком. Мы хотели дать тебе возможность поесть, а потом перейти к делам.

– Каким именно? – спросила я.

К нам подошел Мика, я перешла из объятий Жан-Клода в его и увидела, что он тоже одет парадно. Серые брюки и светло-зеленая рубашка, заправленная в штаны. Он даже лакированные туфли надел, слегка более темные, чем брюки. Кто-то заплел его еще мокрые волосы французской косой, что создавало иллюзию коротких прилизанных волос. Лицо при этом оставалось совсем открытым, и видно было, как он красив. Костная структура лица была настолько деликатна, что еще чуть-чуть – и можно было бы назвать ее женственной. Когда его кудри отвлекают от лица, этого не замечаешь. От зеленой рубашки шартрезовые глаза тоже становились зелеными, как морская вода, просвечивающая на солнце, переливающаяся солнечными лучами.

Мне пришлось закрыть глаза, чтобы спросить вот это: «Каким именно?»

– Рафаэль попросил о встрече за завтраком, – сказал Мика.

От этого я открыла глаза:

– Клей мне говорил, что за новых охранников Рафаэль хочет не денег, а чего-то иного.

Мика кивнул.

– Рафаэль наш союзник и друг. Какого ж черта вы тогда так серьезно вырядились?

Я оглядела комнату. Клодия, встретившись со мной глазами, отвернулась. И было ей неловко, как будто то, что просит Рафаэль, ее смущает. Какого ж черта в ступе он мог попросить?

К нам подошел Натэниел – волосы до лодыжек распущены и все еще тяжелы от воды. Он их и сушил, но такие волосы сохнут не сразу. Потемневшие от воды, они казались чисто каштановыми, без той почти медной рыжины, которая им свойственна. В руках у него все еще была подушка-прихватка, на которой он держал тарелку, хотя сама тарелка уже стояла на столике. Подушку он держал перед собой у пояса, и ниже ее виднелись кремовые кожаные сапоги до середины бедра.

– Чего у тебя не надето, что ты прикрываешь подушкой?

Он перенес подушку себе за спину и расцвел в улыбке. На нем были стринги под цвет сапог – и ничего больше. Мне случалось видеть его в таком наряде, но никогда по утрам.

– Не то чтобы мне этот вид не нравился, потому что нравится, но не рановато ли для него?

– У меня все рубашки шелковые, а волосы такие мокрые, что на них пятна останутся.

Он прижался ко мне, я запустила ладони под эти тяжелые волосы и почувствовала, что они еще мокрые, и кожа голой спины прохладная и влажная. Он был прав, шелковая рубашка сразу бы промокла.

У меня руки спустились ниже, нашли круглую и тугую наготу ягодиц. Он напряг мышцы у меня под руками – и мне пришлось задержать дыхание и закрыть глаза, чтобы спросить:

– И зачем тебе такой наряд на встречу с Рафаэлем?

Ответил Мика:

– Мы думали таким образом напомнить Рафаэлю, что значит быть к нам близким. Хотят слухи, что он убежденный натурал.

Я отступила от Натэниела, потому что трудно мне думать, когда я трогаю любого из своих мужчин в обнаженном виде.

– Еще раз?

Голос Ричарда прозвучал настолько недовольно, что у меня не осталось сомнений в дурных вестях:

– Рафаэль тоже тебя хочет.

– Ничего не понимаю, – ответила я.

– Рафаэль выдвинул себя как кандидата в твои новые pomme de sang, – пояснил Жан-Клод голосом таким пустым и вежливо-приветливым, каким только мог.

Я вытаращилась на него, отвесив челюсть. Даже не могла слов найти.

Натэниел взял меня за подбородок и осторожно закрыл мне рот, поцеловал в щеку и сказал:

– Анита, ничего страшного.

Я проглотила слюну, уставилась в его безмятежное лицо. Он ласково мне улыбнулся, я покачала головой:

– Зачем он это просит? Рафаэль ничего никогда без причины не делает.

Клодия шумно прокашлялась, мы обернулись к ней. Такого смущения я у нее еще никогда не видела.

– Он боится, что связи Ашера с гиенолаками приближают их к Жан-Клоду и тебе сильнее, чем крысолюдов.

– Он мой друг, – сказал Ричард. – А дружбы с предводителем гиенолаков у меня нет.

– Но Рафаэль не в друзьях ни у Жан-Клода, ни у Аниты. Там только бизнес. А Ашер – их любовник, его подвластный зверь теперь – гиена, а потому гиены начинают в ваших планах играть большую роль, чем мы.

– Крысы – наши союзники и друзья, – сказала я, – и не хочу обижать гиен, но крысы куда как лучше охранники, чем гиены.

Клодия кивнула:

– За несколькими исключениями все гиены – любители, а Рафаэль любителей не принимает.

– Вы, крысы, для нас очень важны, Клодия. Какого ж черта у Рафаэля возникла идея, что его променяют на Нарцисса?

Она пожала этими мускулистыми плечами – насколько эти мускулы позволяли пожать.

– Он хочет более тесной связи с Жан-Клодом. Больше я ничего не знаю.

Я посмотрела на Жан-Клода и на Ричарда:

– Но я же не обязана?

– Нет, ma petite, никоим образом. Но он должен услышать разумную причину отказа, а с тем, что этого делать не следует, я согласен. Другие виды оборотней восприняли бы не очень хорошо, если бы чей-то предводитель стал твоим pomme de sang.

– Другие виды оборотней и без того ревнуют Аниту к ее связям с леопардами и волками, – сказал Самсон.

Обойдя нас, он положил себе еды на тарелку и занял кресло у камина. Я даже как-то забыла, что он тут: Самсон, когда хочет, умеет сливаться с фоном. Это не магия, а всего лишь такт.

– В смысле? – спросила я. – Это же наши подвластные звери. И с ними нам полагается иметь более тесные связи.

– Верно, но ты, Анита, носитель штамма льва и еще как минимум одного штамма ликантропии. В сообществе некоторые считают, будто знают, почему врачи не могут определить этот четвертый штамм.

Он так аппетитно откусил кусок круассана, что мне вдруг есть захотелось. При всех этих событиях у меня желудок забурчал и напомнил мне, что есть и другие виды голода, не только ardeur.

– И какая же у них теория?

Я подошла к столу и стала накладывать себе еду с белого фарфорового блюда. Да, мы каждое утро закупали готовую еду, но видит бог – ели на настоящих тарелках и настоящими приборами. Не серебряными, конечно – золочеными, чтобы не было проблем у тех, кто ими пользуется, потому что серебро может вызвать у ликантропа ожог. Не волдырь, а зуд и боль.

– Химера напал на тебя в облике льва, что объясняет львиную ликантропию, но еще он был и универсалом. Кто-то выдвигал гипотезу, что ты можешь приобретать новые виды ликантропии до тех пор, пока не перекинешься в первый раз?

– Такая теория обсуждалась, – сказала я.

– В сообществе оборотней некоторые хотели бы, чтобы ты попыталась принять как можно больше зверей перед первой переменой, и тогда у них будет с Жан-Клодом более тесная связь.

Я посмотрела на Клодию:

– Это правда? Такое предлагалось?

– Разговоры ходили.

– Так этого и хочет Рафаэль на самом деле? То есть он заранее знает, что мы с Ричардом не захотим допускать его в мою постель, и это – тактический ход? Он предлагает секс, я отказываюсь, и тогда он делает контрпредложение… какое? Попытаться передать мне крысиную ликантропию?

– Я не очень знаю, что он собирается сказать, – ответила она.

Я посмотрела на Самсона:

– Откуда ты это знаешь?

– Я вырос, можно сказать, при королевском дворе, Анита. А там от информации жизнь и смерть зависит.

– Я заметил у Самсона почти невероятное умение располагать к откровенности, – сказал Жан-Клод.

– Ты подчиняешь собеседника русалочьими фокусами? – спросила я.

Он пожал плечами и откусил еще кусок булки.

– Использование фокусов с разумом без разрешения носителя этого разума преследуется по закону, – заметила я.

– Закон фактически устанавливает запрет на использование вампирских фокусов, телепатии или колдовства для извлечения информации без позволения носителя. Я ни один из этих трех методов не использую.

– Я могла бы создать прецедент, доказав в суде, что использование силы русалки – тоже вид телепатии.

– Но я же не читаю мыслей – мне информацию сообщают добровольно. Это уж совсем никак не телепатия. Кстати, здесь у нас не судебное дело, а вопрос о том, как проплыть сквозь камни, выложенные у тебя на пути.

– И у тебя есть предложение? – спросила я именно таким подозрительным голосом, каким хотела спросить.

Он засмеялся, вытер руки белой салфеткой, лежащей на коленях.

– Вопроса о сексе можно избежать, ответив, что я следующий кандидат, тем более что это правда. Я просто не могу уступить свое место следующего. Их царь знает, что я – старший сын мастера города и потому ранее имею право на твою нежность.

– И такой ответ приблизит тебя к ее постели, – заметил Ричард, тоже весьма подозрительным голосом.

Самсон поглядел на него очень терпеливо – с едва заметным оттенком возможного нетерпения.

– Я здесь несколько месяцев и на своих претензиях не настаивал. Отчасти потому, что пока Анита не попыталась вывести меня в сирены, мать оставит моих братьев в покое. Я не так уж убежден, будто ardeur настолько подобен силам моей матери, что Анита сможет пробудить во мне эти силы. Если я пересплю с Анитой и это не поможет, моя семья встанет перед той же проблемой.

– Твоя мать обещала, что если я не смогу превратить тебя в сирену, она смирится с тем, что она – последняя сирена в мире и оставит в покое тебя и твоих братьев.

Он рассмеялся и мотнул головой.

– Анита, она не человек и не вампир, ее слово не значит того, что ты думаешь. Она хочет, чтобы мы стали сиренами, и я не думаю, что она так спокойно воспримет твою неудачу. Но пока я пытаюсь, она будет ждать.

– И не будет трогать твоих маленьких братиков, – добавила я.

Он кивнул.

– Но вечно ждать моя мать не будет, Анита. Одна из причин, по которым она уступила вам Перлиту как донора крови – чтобы Перли за мной присматривала.

– Она шпионка? – спросила я.

– Ей очень приятно крутить роман с Джейсоном, Анита, но она именно шпионка. Моего отца устраивает, что я во всем такой джентльмен, он это одобряет, но у матери терпение в конце концов кончится.

– Мы можем отослать Перлиту, когда ты уедешь, – сказал Ричард.

– А она за мной шпионит, а не за вами.

– Твоя мать тебе не доверяет и думает, что ты можешь тянуть резину?

– Именно так. Она знает, как я стараюсь избежать любых ее действий, которые заставили бы отца ее убить. Он ее обожает, но если она принудит к сексу меня или моих братьев, он сделает то, в чем поклялся – убьет женщину, которую любит больше всего на свете. А это уничтожит его и всю нашу семью.

– Ты проявляешь исключительное терпение, – сказал Жан-Клод.

Я хотела бы поспорить, но не могла.

– Это правда, – кивнула я.

– И получается, что все-таки он тебя трахнет, – заключил Ричард.

– Ричард, ты так сегодня хорошо себя ведешь, – вздохнула я. – Не портил бы, а?

– А как бы ты отнеслась, если бы я тут себе выбрал женщину для секса, пока ты будешь трахаться с Самсоном?

Я посмотрела на него. У меня было несколько ответов, но ни одного такого, чтобы от него была польза.

– Ведь не понравилось бы тебе?

– Нет, – ответила я, не зная, что еще сказать.

– Тогда не жди, что я буду с радостью тобой делиться.

– Я этого не жду, Ричард. И от Жан-Клода я такого не жду, и от Мики…

Я поглядела на Натэниела, одновременно и хмурясь, и улыбаясь.

– А я вот делюсь с радостью, – сказал он и улыбнулся.

– Молодец, – ответил ему Ричард. – А я нет.

– У тебя бывает секс с человеческими женщинами, за которыми ты ухаживаешь, – сказала я.

– С некоторыми.

– Ты это делаешь по собственному желанию. А я – по необходимости.

– И все равно тебе это в радость.

– А ты был бы счастлив, если бы мне этот секс был в тягость?

– Да. – Он поднялся, и стало видно, что он одет в симпатичные джинсы и красную футболку. Наверное, отказался от вычурных одежд, а какой-либо официальный костюм у него тут вряд ли есть. – Да, мне было бы лучше, если бы я знал, что тебе он не в радость.

– Вот прямо не знаю, что тебе на это ответить, Ричард. Просто не знаю.

– У меня ни с кем нет секса, кроме Аниты, и проблем по этому поводу тоже нет, – сказал Мика.

– Откуда у тебя проблемы, когда ты – само совершенство? – окрысился Ричард.

Мика оглянулся на меня, будто спрашивая, до каких пределов можно доводить ссору.

– Не ссорьтесь, – сказала я. – Давайте поедим и решим, что будем отвечать Рафаэлю.

– А когда она говорит «не ссорьтесь», ты не ссоришься? – спросил Ричард.

– Обычно – да, – ответил Мика.

– Знаешь, Мика, иногда я тебя терпеть не могу.

– Взаимно, – ответил Мика с улыбкой.

Сила Ричарда хлестнула по моей коже сотнями мелких укусов жара. Но Мика стоял ближе, и когда его сила тоже полыхнула, это было как от слишком близкой печи.

– Прекратите оба!

– Mon chat, mon ami, у нас нет на это времени.

– Я тебе не друг, – огрызнулся Ричард. – Я волк, являющийся по твоему зову, но это не делает нас друзьями.

Жан-Клод вдохнул, выдохнул и застыл неподвижно – как умеют только по-настоящему старые вампиры. Когда, если отвернешься, кажется, что он исчез, пусть он даже стоит рядом. Когда он снова заговорил, голос его звучал нейтрально, любезно, пусто и безлично.

– Как скажешь, Ричард. Mon chat и mon lupe, у нас нет на это времени.

Ричард обернулся к нему, заполняя помещение своей силой, как будто трубу с горячей водой прорвало в ванне. Ты было думала, что принимаешь теплую ванночку, и вдруг оказывается, что ты тонешь. У меня пульс зачастил, волчица во мне зашевелилась.

Я закрыла глаза и начала дышать, глубоко и ровно, дышать вся – с ног до плеч. Глубокие, очищающие вдохи, чтобы притушить возникшее во мне шевеление. Изолироваться от того, что делает Ричард. Это его сила, а не моя. Я не обязана на нее откликаться. Отчасти я даже в это верила, но отчасти знала правду: слишком сильно его сила повенчана с моей.

– Не называй меня так! – предупредил Ричард.

– Если ты только волк моего зова, но не мой друг, как еще мне тебя называть?

Он произнес это невероятно ровным голосом, и я вдруг поняла, что он тоже злится. На Рафаэля? На Арлекина? На все вообще.

– Нет, не только волк.

– Ты оскорбляешься, когда никто не хотел тебя оскорбить. И если ты будешь усматривать оскорбление там, где оно не имелось в виду, мне, наверное, придется начать оскорблять намеренно.

В заряженной тишине лязг внешней двери прозвучал особенно громко. Я вздрогнула.

– Пришел Рафаэль, – объявила Клодия.

В ее голосе одновременно слышались и тревога, и облегчение: будто она была рада прервать ссору, но тревожилась о том, что сейчас будет делать ее царь.

Ричард сердито смотрел на Жан-Клода, и вампир наконец тоже позволил себе выразить на лице гнев, когда сквозь дальние портьеры вошел Рафаэль – высокий, смуглый и красивый. Абсолютно все было гармонично в этом шестифутовом темноволосом мужчине испанской внешности. Галстук он не надел, и расстегнутый ворот рубашки обрамлял впадину на шее, смотрящуюся как приглашение. Так, последняя мысль – не моя. Я посмотрела на Жан-Клода, думая, не его ли. Он сегодня уже чьей-то кровью напитался, это я могла определить, но знала, что иногда его тянет к крови сильных, как обычного мужчину – к красивой женщине. Только до этого момента я не знала, что он вожделеет к Рафаэлю как к пище.

Второй неожиданностью оказался его спутник. Луи Фейн, доктор Луи Фейн, преподаватель биологии Вашингтонского университета, бойфренд одной из моих лучших подруг, живущий вместе с ней. Ронни, Вероника Симс, сказала бы мне наверняка, что «бойфренд» – слишком молодежный сленг. Она бы предпочла слово «любовник», но для внутреннего монолога я могу выбирать те слова, которые мне нравятся. И вообще затянувшаяся кампания Ронни с целью проводить отношения с Луи лишь по графе секса, не затрагивая эмоций, – не мое дело. Хотя иногда и мое, когда она на меня это вываливает.

Луи ростом пять футов шесть дюймов, худой, но не слабак с виду. Сегодня руки у него были закрыты, но когда он бывал с короткими рукавами, бицепсы у него играли выразительно. Волосы прямые и темные, стрижены коротко, причем недавно – я его на прошлой неделе видела, и они были ниже ушей, а сейчас выше. Лицо лишь чуть-чуть угловатое, легкий намек, что мать его родом из Эквадора. Это – и еще черные глаза, даже темнее моих.

Появление Луи было для меня сюрпризом – хотя чего тут странного? Он у Рафаэля правая рука. Каким образом вежливый и мягкий преподаватель колледжа оказался вторым по рангу в группе зверей, состоящей в основном из солдат удачи и бывших уголовников? Это потому что он умен – и совсем не такой мягкотелый, как кажется.

– Милости просим, Рафаэль, царь родере города Сент-Луиса! – провозгласил Жан-Клод. Официальность приветствия соответствовала тону.

– Жан-Клод, мастер города Сент-Луиса, ты мне оказываешь честь, приглашая в свой дом. – Он перевел глаза на Ричарда. – Ульфрик клана Тронос Рокке, друг и союзник мой, благодарю тебя, что согласился видеть меня в столь раннее время.

Я стояла достаточно близко и слышала, как резко вдохнул воздух Ричард, и подумала, что при таком вдохе он сейчас что-нибудь столь же резкое скажет, но Ричард медленно выдохнул, хотя и неровно, и произнес почти нормально:

– Рафаэль, царь крыс, друг и союзник мой, здесь достаточно еды, будь как дома.

– Благодарю, – ответил Рафаэль и несколько расслабил плечи. Кажется, он тоже опасался реакции Ричарда.

Луи подошел к Ричарду, и они поздоровались по-мужски, рукопожатие-объятие, когда вроде как плечами стукаются. Я услышала слова Луи:

– Ты прости, что так.

Если Ричард что-то и ответил, то я не услышала, потому что Мика обратился к Рафаэлю:

– А леопарды – это такая мелочь, что можно даже не приветствовать ни их короля, ни королеву?

Из всех присутствующих меньше всего я бы ожидала вспышки от Мики. Судя по лицу Рафаэля, он тоже.

– Я не хотел проявить неуважение, Нимир-Радж.

– Хотел и проявил.

– Мика… – начала я.

Он мотнул головой:

– Нет, Анита, такое оскорбление мы спустить не можем. Этого нельзя делать.

– Ты наконец нашел то, ради чего стоит драться, Мика? – спросил Ричард.

Он посмотрел на Ричарда холодным взглядом:

– Как бы ты реагировал, если бы Рафаэль тебя игнорировал, но поздоровался со всеми остальными предводителями?

Лицо Ричарда полыхнуло гневом, но тут же стало спокойным.

– Мне бы это не понравилось.

– Жан-Клод, тебе нужно научить своих кошек себя вести, – сказал Рафаэль.

Это привлекло мое внимание, и не слишком доброжелательное. Я подошла к Мике, Натэниел подошел к нам, хотя чуть сзади. Мы – король и королева, а впереди царственных особ не встают даже те, кто живет с ними в одном доме.

– Мы не домашние кошечки, – сказала я.

– Ты – слуга-человек Жан-Клода, а у леопардов нет иной связи с мастером города, кроме как через тебя, Анита. С вампирами города они непосредственно не связаны.

Вокруг началось некоторое шевеление – телохранители нервозно переступили с ноги на ногу. Рафаэль даже на них не глянул – я глянула. На Клодию, которая покраснела.

– На чьей ты будешь стороне, если взовьются флаги войны? – спросила я.

– Ты правда думаешь, что можешь бросить мне вызов? – спросил Рафаэль, забавляясь ситуацией.

Я не отреагировала, не отвела глаз от Клодии. Мика смотрит на Рафаэля, и если мне нужно будет посмотреть на царя крыс, он даст мне знать.

– Клодия, Фредо, отвечайте! Вы – наши телохранители, но он – ваш царь. Если дело обернется плохо, мы можем на вас рассчитывать или нет?

– Это мои люди, – ответил Рафаэль. – Их верность принадлежит мне.

Тут я посмотрела на него наконец – не слишком дружелюбно.

– Тогда пусть выйдут отсюда, и немедленно. И чтобы тут же пришли гиены и волки.

– Они моим уступают по классу, – сказал Рафаэль.

– Пусть так, зато я хотя бы могу им доверять.

Клей уже включил рацию и передавал мое распоряжение.

Рафаэль обернулся к Жан-Клоду:

– Здесь у тебя командуют леопарды, Жан-Клод? Мне говорили, что это так, но я до сих пор не верил.

Он отвернулся от нас, как от несущественной мелочи.

Меня подмывало вытащить пистолет, но я знала, что мне ни за что не успеть, когда здесь Фредо и Клодия. Еще важнее, что я не собиралась все же стрелять в него из-за оскорбления, а пистолет никогда нельзя вытаскивать, если не собираешься стрелять. И я не собиралась, но уж очень мне хотелось хоть как-то стереть надменность с физиономии Рафаэля.

В комнату рысью вбежали волки и гиены – нашего народу стало сразу больше, чем крысолюдов. И узел, свернувшийся у меня под ложечкой, стал чуть слабее.

– Рафаэль, – спросил Ричард, – зачем ты это делаешь?

– Что именно? – переспросил он. – Обращаюсь с леопардами как силой меньшей, чем им хочется себя считать?

Тут Ричард позволил себе выразить свое искреннее удивление:

– Ты нарочно хочешь довести Аниту?

– Я пришел для переговоров с мастером города и его триумвиратом власти. Его подвластным зверем и его слугой-человеком.

– Я еще и королева леопардов, и мой подвластный зверь – леопард, – сказала я. – Нельзя оскорблять половину моей силы, если ты хочешь вести переговоры с другой половиной.

– Именно, – ответил Рафаэль.

– Что? – переспросила я.

– Ты сказал что хотел, Рафаэль, – заговорил Жан-Клод.

Я посмотрела на одного, на другого.

– Я не поняла, что он сказал.

– Я тоже, – поддержал меня Ричард.

– Я годами работал, чтобы выстроить из крысолюдов силу, с которой считаются, с которой договариваются, которую нелегко сбросить со счетов. Нарцисс мне не нравится, но и он по-своему выковал из гиенолаков силу, с которой считаются. – Он показал рукой на нас, единственных здесь троих леопардов. – Леопарды были игрушкой у волков, когда лупой была Райна, а Габриэль, их предводитель, был пешкой в ее руках. Потом Анита убила их обоих, стала лупой у волков и пыталась защищать леопардов. Я был рад, что у леопардов появился настоящий защитник, для которого они не расходный материал. Ни одна группа не заслуживает такого обхождения, какое они терпели в лапах Габриэля.

Он шел к нам медленно. Ничего зловещего в этом не было, но я подавила порыв шагнуть назад. Почему-то мне не хотелось сейчас, чтобы он был близко ко мне… к нам.

А Рафаэль говорил, спокойно приближаясь:

– Потом Анита стала больше, чем просто человеком с необычными силами. Судя по всему, она в одно из ближайших полнолуний может оказаться истинным оборотнем.

– И что? – спросила я. – Что, если я все-таки в конце концов покроюсь мехом?

– Леопарды – не звери зова Жан-Клода, они твои. Но ты не вампир. Ты – королева леопардов, но ты не оборотень-леопард. Ты лупа у волков, но ты не вервольф. Теперь еще и львы откликаются на твой зов. Если бы только Джозеф и его прайд могли дать тебе кого-нибудь, достойного выбора, ты бы привязала к себе еще одного зверя. Львы слабее даже леопардов, но если бы ты нашла между ними пару себе, они бы поднялись, стали бы сильны – совершенно этого не заслуживая.

Я начинала понимать, к чему он ведет, и даже понимать, почему он предложил себя в пищу.

– Ты делаешь все по правилам, – сказала я, – и вдруг откуда ни возьмись выскакивает карта-джокер, и вот – группа, которая по твоим меркам слаба, получает больше связей с Жан-Клодом, чем ты. Леопарды – малочисленная группа, но они близки к вампирам, а потому сильны. Ты думаешь, что то же произойдет и со львами.

– Да, – ответил Рафаэль.

– И ты серьезно предлагаешь себя Аните как pomme de sang, потому что это единственный способ приблизиться к структуре власти, – сказал Ричард.

Рафаэль кивнул и поднял на него взгляд:

– Прости меня, друг мой, но если я не могу гарантировать безопасность своего народа силой оружия и традиционными методами, то я ради этой цели готов и продаться.

– Леопарды в моем мнении не выше вас, Рафаэль, – сказал Жан-Клод.

– Если будет выбор, спасать крыс или спасать леопардов, кого ты выберешь?

– Такого выбора не будет, – ответил Жан-Клод.

– Вероятно, нет, но может быть выбор между крысами и гиенами. Нарцисс не друг мне, а его народ теперь стал подвластным зверем Ашера.

– Ашер здесь не хозяин, – ответил Жан-Клод.

– Нет, но ты его любишь, и уже не первые сто лет. Это сильная связь, Жан-Клод. Если Ашер будет шептать достаточно сладко, откажешь ли ты ему и его зверям? Или встанешь с ним против моего народа?

– Ты собираешься объявить войну гиенам? – спросил Жан-Клод почти шутливо.

Но я знала эту интонацию: так он говорил, когда боялся оказаться прав.

– Нет, но мы не животные, никто из нас, – ответил Рафаэль.

– Наш предводитель не намерен начинать с тобой войну, царь крыс.

Это сказал Римус.

Рафаэль покачал головой.

– Ты как раз одна из причин, почему я боюсь войны, Римус. Когда ваш предводитель, ваш Оба, принимал только всяких там каратистов да штангистов с красивыми мышцами, не знавшими реальной схватки без всяких рефери, я не волновался. А вот ты – настоящий, Римус. Он теперь нанял несколько отставных военных и полицейских.

– Он это сделал после того, как Химера захватил его народ, – возразила я. – Тогда Нарцисс понял, в чем разница между вышибалой и солдатом. На горьком опыте понял – он тогда много своих потерял.

– И ради него ты убила Химеру, – обратился наконец ко мне Рафаэль.

– Ради нас всех. Он бы крыс тоже не оставил в покое.

Рафаэль наконец подошел к нам. Я подавила желание схватиться за руку Мики – ничего угрожающего Рафаэль не сделал, только нависал над нами своими шестью футами. Обычно рослые меня не подавляют, но что-то сегодня было в нем особенное. Нехорошее.

– Мы слишком сильны были, чтобы Химера решился напасть, а крысиной ликантропии в его теле не было.

– Он захватывал и группы того вида, на который у него ликантропии не было, – возразила я.

– Будь у меня хоть какая-нибудь тяга к мужчинам, я бы предложил себя Жан-Клоду и закрыл вопрос.

Я даже не пыталась скрыть потрясения. Схватила Мику за руку, будто мир закачался и надо было за что-то уцепиться. Рафаэль не говорил таких вещей никогда.

– Но мужчины меня не интересуют, поэтому приходится выбирать иной вариант. Я предлагаю себя тебе, Анита, потому что ты защищаешь тех, с кем делишь постель. И что-то в тебе есть, что увеличивает силу твоих любовников. Я не понимаю, в чем тут дело, но Натэниел – прекрасный пример, как самый последний оборотень вырастает невероятно – и все благодаря тебе, Анита.

Натэниел тронул меня за плечо. Я вздрогнула, потом подалась к его прикосновению, чуть подальше от странного сегодня Рафаэля. Он боялся, я это чувствовала.

– Что из поступков Нарцисса заставляет тебя думать, будто твоим крысам грозит опасность? – спросил Жан-Клод.

– Что ты слышал? – уставился на него Рафаэль.

– Ничего. Даю тебе свое слово чести, что ничего не слышал, но ты осторожен и умен. Так себя вести несвойственно тебе, Рафаэль, и лишь нечто очень серьезное и опасное могло тебя заставить прийти к нам таким образом. – Жан-Клод сел на диван и предложил: – Садись с нами, поешь с нами и расскажи, что сделал или сказал Нарцисс такого, что вызвало у тебя желание так говорить с ma petite.

Рафаэль закрыл глаза, сжал руки в кулаки.

– Твое слово чести, что ты не знаешь. Этого не может быть.

– Чего не может быть, mon ami? Расскажи нам. Мы союзники и друзья, нам не годится разговаривать угрозами и надменными жестами.

Мика потянул меня за руку – чуть дальше от Рафаэля и чуть ближе к еде. Мы не пятились от царя крыс – просто отходили поесть. Ну, понятно, но мы сохранили лицо, да и есть мне хотелось. Уж чего бы там ни стряслось, а я еще кофе не пила. Это одно из побочных следствий ardeur’а и почти-ликантропии: я не могу не есть. То есть это чревато последствиями: либо секс, о котором я потом пожалею, либо тело разрывается на части, не в силах решить, каким именно зверем оно хочет стать.

Наконец-то все получили еду, и Рафаэль перестал быть таким уж странным и пугающим. Они с Луи устроились в полуторном кресле, охранники-крысы встали у него за спиной. Мы заняли диван – там хватило места всем, кроме Натэниела. Он свернулся у моих ног, выгодно оттененный своим скудным кожаным нарядом. Единственный в помещении, кто умел быть соблазнительнее, – это был Жан-Клод, а он был жуть до чего деловой сейчас. Хотя и соблазн бывал для него деловой необходимостью, но не сегодня.

Я взяла себе круассан, сыра и фруктов и в двадцатый раз уже задумалась, как бы устроить в подземелье «Цирка» настоящую кухню – эти заказные завтраки чертовски однообразные. Но кофе был хорош. Я его пила черным – первая чашка у меня всегда черный кофе. Этакий шлепок себе по морде, чтобы проснуться.

– Итак, – начал Жан-Клод, – говори, Рафаэль, друг мой. Что сказал или сделал такого Нарцисс, что так тебя обеспокоило?

– Он сказал, что предложит себя Аните как pomme de sang, и в результате этого и своей связи с Ашером, твоим любимым, он станет предводителем второй по силе группы животных в Сент-Луисе. После волков.

– Он это сказал тебе? – спросил Жан-Клод.

– Нет, не мне лично.

– Как же ты об этом узнал?

– Одному из моих крысолюдов нравится, как Нарцисс занимается любовью. Нарцисс сейчас вне себя, что подвластным зверем Ашера оказалась гиена. Он предложил Ашеру себя в качестве зверя его зова, но был отвергнут.

Не знала, – подумала я.

– Ашер был польщен, – сказал Жан-Клод, – но мы оба сочли, что другие группы будут тревожиться, если Нарциссу окажут такую честь.

Я старалась не смотреть на Жан-Клода, потому что должен же был кто-то мне сказать? Я пила кофе и пыталась ничего не выразить на лице – это у меня не всегда хорошо получается. И слишком быстро пила, чтобы получать от кофе удовольствие, зато ничего не выдала. Ну, надеюсь, что не выдала.

– Но Ашер ходит в клуб Нарцисса, и это развлечение ему нравится.

Клуб Нарцисса был в основном предназначен для бондажа и подчинения, так что «развлечение» могло пониматься очень широко. Я не знала, что Ашер туда ходит. Вообще-то быть среди своих зверей – ощущение приятное, по себе знаю. Мне нравится среди леопардов, волков, даже среди львов. Но, кажется, тут много что происходило, а я прохлопала… и это мне не нравилось.

– Ашеру нравится то, что предлагает клуб, но наиболее личные предложения Нарцисса он отклонил – и снова-таки потому, что какая-нибудь другая группа зверей могла бы отрицательно воспринять столь явный фаворитизм, – сообщил Жан-Клод.

– Однако Нарцисс явно считает, что Ашер поддастся его чарам, и это только вопрос времени.

– Он знает Ашера не так хорошо, как ему кажется, – возразил Жан-Клод.

– Но Ашер любит бондаж, – сказал Рафаэль.

Жан-Клод пожал плечами – поразительное это галльское движение, означающее все и ничего. В частности оно могло означать, что Рафаэль прав, а для меня это снова новость. Так что же еще мой мастер от меня скрывает?

– Если Нарцисс сможет соблазнить твоего Ашера, он это сделает. И попытается соблазнить тебя, – сказал Рафаэль.

– Нарцисс уже пытался меня соблазнить, – ответил Жан-Клод. – У него не вышло.

– Он говорил, что Николаос, прежний мастер города, отдавала ему тебя несколько раз. Хвастался знанием твоего тела – и тем, что делал с ним. – Рафаэль всмотрелся в лицо Жан-Клода так же пристально, как до того в мое. И будто бы даже старался смотреть глаза в глаза, что с вампирами не всегда разумно.

Жан-Клод обратил к нему красивое и ничего не выражающее лицо.

– Тебе он не хвастался, – сказал он.

– Ты в этом уверен?

– Весьма. Он любит поговорить в процессе… в процессе. Мог бы говорить обо мне, занимаясь чем-то похожим с кем-нибудь другим. Я бы даже удивился, если бы этого не было. Очень любит сопоставлять и противопоставлять и своих любовников, и своих жертв.

– И ты был его любовником?

– Нет, я был его жертвой. Николаос отдала меня ему без защитного слова, и мне, чтобы он прекратил делать со мной то, что хотел, приходилось полагаться только на свой скромный дар убеждения.

Рафаэль рассмеялся резко и невесело.

– Скромный дар! Ложная скромность, судя по тому, что я слышал. Нарцисс дорого бы дал, чтобы снова получить тебя… в жертвы.

– Он говорил.

– Кажется, он уверен, что Ашер – это ключ к твоей постели. А если не Ашер, то Анита. Он искренне верит, что через их посредство найдет снова путь к твоему либидо.

Наконец-то тема, на которую я могу говорить, не выдавая своей неосведомленности насчет Ашера и гиен.

– Насчет меня и Нарцисса можете не волноваться. Не мой тип.

Рафаэль кивнул с серьезным лицом. Кажется, он сегодня еще не улыбнулся.

– А я твой тип, Анита?

Ричард рядом со мной напрягся. Я обернулась, глянула на Жан-Клода по другую сторону от Ричарда.

– Могу я говорить просто? Не переверну ничью политическую тележку с яблоками?

– Говори, и посмотрим на результат.

Не слишком поощрительное высказывание, но я воспользовалась разрешением.

– Ты красив, и если бы речь шла о свидании, было бы, о чем говорить. Но ты хочешь сразу перескочить к сексу, а для меня это не просто.

Он посмотрел на меня – очень критическим взглядом. И я ответила взглядом недовольным:

– Да, у меня много любовников. Но случайных среди них нет, Рафаэль.

Он перевел дыхание, сделал глоток из чашки и сказал:

– Может быть. Но быть твоим любовником – это, видимо, повышает силу каждого мужчины, которому ты… отдаешь себя.

– Это не так.

– Назови хоть одного, который не приобрел бы от этого силу.

– Трех могу назвать. Лондон, Реквием и Байрон.

– Первые два были мастерами еще до того, как ты с ними спала. Трудно судить, с какой силой они сюда прибыли и какую могли здесь приобрести. Байрон спал с тобой только однажды. Кажется, что этого недостаточно. – Он поставил чашку на блюдце. – Хорошо: твои регулярные любовники приобретают силу.

– Мне кажется, ты меня переоцениваешь.

Рафаэль передал тарелку Луи – тот встал и поставил ее на стол, будто ему велели. Рафаэль посмотрел на меня – так, будто видел меня насквозь и стену за мной. Таким взглядом человека изучают, взвешивают и оценивают. Я сумела под этим взглядом не поежиться, но усилий это потребовало значительных.

– И что? – спросила я.

Он посмотрел на Жан-Клода:

– Она не знает?

– Не уверен, что понимаю смысл твоего вопроса, – ответил Жан-Клод.

– Жан-Клод, каждый из любовников Аниты увеличивает свою силу. Ашер был мастером только по названию – ну, почти, – но с тех пор, как он оказался у нее в постели, у него так прибавилось силы, что он мог бы иметь свою территорию. И имел бы, но он слишком любит вас обоих, чтобы с вами расстаться. Натэниел был жертвой для каждого желающего – сейчас это личность, с которой приходится считаться. И ты лично приобрел больше силы, чем вообще мечтать мог.

– Ты считаешь, что это ma petite дала мне силу, а не я поделился с нею своей?

– У нее есть свой триумвират силы, Жан-Клод. Свой слуга-вампир – Дамиан.

– Я не серый кардинал, Рафаэль. Поверь мне, Жан-Клод достаточно силен для нас обоих.

– Да, но большую часть своей силы он набрал после того, как ты стала его любовницей.

– Я набрала силу после того, как он сделал меня своим слугой, – возразила я, – а не наоборот.

– Я разговаривал с некоторыми крысолюдами в Европе, – сказал Рафаэль. – Они говорят о вашей Белль Морт, создательнице вашей линии, будто она умеет передавать силу своим любовникам, если хочет.

– Белль Морт ни с кем силой не делится, – возразил Жан-Клод.

– Нет, но она имеет такую возможность: с помощью секса делать своих любовников сильнее. Ходят легенды, что она своим прикосновением создавала императоров и королей. В ее постели менялось лицо Европы.

– Да, она правила из своей спальни, но не так, как ты думаешь. Она выбирала сильных, тех, кто мог дать ей то, чего она хочет. И я не набрал силу в ее постели, я сотни лет был ее игрушкой. И Ашер тоже.

– Мастера городов часто убивают собственных детей-вампиров, если те становятся слишком сильны. Это так? – спросил Рафаэль.

– Некоторые так поступают.

– Но не странно ли, что многие вампиры, почти бессильные вблизи Белль Морт, чем дольше с ней разлучены, тем больше набирают силы?

– Что ты хочешь сказать, Рафаэль?

– До меня доходили слухи, что некоторые мастера умеют придерживать силу своих приверженцев.

– Некоторые – да, но я не думаю, что Белль из их числа.

– Почему бы и нет?

Жан-Клод снова ответил тем же пожатием плеч.

Честно говоря, не понравилось мне, что крысы так хорошо информированы. Я однажды видела, как мастер вампиров набрал новые силы, оказавшись в Америке, далеко от своего прежнего мастера. Но я не знаю, нарочно это было сделано или нет. Мне все чаще приходит в голову вопрос, не выделяют ли сильные мастера что-то вроде гормона, задерживающего развитие силы у окружающих. Проверить это невозможно, но кое-что из того, о чем говорит Рафаэль, я видела собственными глазами.

– Крысы есть в каждом городе, – сказал Самсон. И прозвучало это так, будто мы опять о нем забыли.

– Есть, – кивнул Рафаэль.

Я представила себе сотни крыс, бегающих в стенах, слышащих все – и что слышат они, то слышит и царь крыс. Так это и есть? На самом деле? Хотелось спросить, но непонятно было, как при таком настроении он отнесется к вопросу.

– Я – сын двух больших сил, но тебе было безразлично, что ты оскорбил меня, – продолжал Самсон.

– Я не знаю, кто ты для Жан-Клода и Аниты.

– И ты решил не замечать меня и посмотреть, как я отреагирую?

Рафаэль кивнул.

– Я следующий в очереди кандидатов в любовники Аниты.

– Отчего же ты ждешь так долго?

– Право дамы – заставлять мужчину ждать.

Очевидно, они говорили обо мне, но так, будто я не слышу этого разговора или не понимаю его.

– Допустишь ли ты, чтобы я опередил тебя в этой очереди?

– Нет, – покачал головой Самсон.

Рафаэль обернулся к Жан-Клоду:

– Это твое последнее слово – что сын морского царя для тебя важнее, чем я, чем мои крысы?

– Это не то, что здесь было сказано, Рафаэль.

– Я считаю, что зверь, который приходит в твою постель или постель Аниты, для тебя важнее, Жан-Клод. Можешь это опровергать, если хочешь, но пудинг сам свидетельствует о своем вкусе.

– Нет, необходимо его съесть, потому что с виду все пудинги сладкие.

– Так я или кто-нибудь из моих для тебя с виду сладкие? – спросил он.

Реакцию Клодии я почувствовала через всю комнату. Вспышка силы, будто метафизическая пощечина, напомнившая, какая мощь заключена в этой женщине. Этот выплеск жара ясно и отчетливо дал всем понять: какой бы вкусной кто ее ни считал, в эти игры она играть не будет.

Рафаэль шумно выдохнул и повертел шеей, будто шлепок энергии оказался тем сильнее, чем ближе к его источнику.

– Я не стану никого из моих крыс силой загонять в чужую постель. Но если кто-то из них согласится по собственной воле, возьмешь ли их как доноров плоти и крови?

– «Плоти» – это как? – уточнила я.

– Это секс.

Ричард шевельнулся на диване рядом со мной и сказал:

– Крысы никому не дают кровь. Это был один из первых твоих законов, когда ты стал королем. Николаос подвергла тебя пытке, когда ты запретил крысам кормить ее вампиров.

– Она была не в себе, и чем дальше от нее, тем безопаснее для моего народа. К Жан-Клоду чем ближе, тем безопаснее.

– И ты правда разрешил бы своим крысам быть шлюхами крови? – Ричард был почти шокирован.

– Разрешил бы.

– Ты думаешь, если некоторые из твоих крыс войдут в наши спальни, народу твоему будет безопаснее жить? – спросил Мика.

– Что бы решил ты на моем месте?

– Не это, – ответил Ричард.

– Я спрашиваю Нимир-Раджа.

Ричард неловко поерзал, а Мика наоборот устроился поудобнее.

– Я уже сделал то, что предлагаешь ты.

Рафаэль кивнул:

– Ты предложил себя Аните и Жан-Клоду, и теперь твой пард, одна из самых малочисленных групп в округе, защищен лучше всех других групп во всем Сент-Луисе. Много ли твоих леопардов дают кровь вампирам?

– Почти все.

Рафаэль развел руками, будто говоря: «Видите?»

Я хотела было с ним поспорить, но постаралась быть честной. Здравы ли его рассуждения? У нас Мика отвечал за горячую линию мохнатой коалиции, а потому постепенно становился тем, к кому прежде всего обращались все члены сообщества ликантропов. Он служил связующим звеном между нами и широкой общественностью, и даже телевизионное время у него росло. Он отличную давал озвучку.

Леопардов было меньше, чем почти любого другого вида, однако задевать их никто не решался. Дело в том, что Жан-Клод, или я, или наши люди взяли себе привычку убивать каждого, кто их обижает.

Я посмотрела на царя крыс и тихо сказала:

– Вот черт.

– Да, – согласился он.

Я посмотрела на сидящих на диване Ричарда и Жан-Клода:

– Нельзя же сказать, что он ошибается?

– Некоторые его рассуждения я не берусь оспорить, – произнес Жан-Клод.

– Нет, – возразил Ричард. – Он не может быть прав.

– Я не сказала, что он прав, Ричард. Я только сказала, что в его словах нет ошибки.

– Бессмыслица. Если нет ошибки, значит, он прав.

Ричард повернулся ко мне, заслонив от меня Жан-Клода – своими широченными плечами.

– Он прав в том, что наши любовники – в большей безопасности. Он не прав, если думает, что мы не вступимся за крыс, если им кто-нибудь станет угрожать.

– Вас с нами связывают только контракт и деньги, – ответил Рафаэль. – Мне было бы спокойнее, если бы связь была более интимной.

– Мы дали тебе слово чтить наш с тобой договор, – сказал Жан-Клод.

– Но у вас такой же договор с гиенами. А я не верю, что Ашер так и будет отказываться от премии, которую навязывает ему Нарцисс.

– Считать Ашера слабым – ошибка, Рафаэль. Он отнюдь не таков.

– Ты его любишь, это мешает тебе видеть ясно.

– Я мог бы на это возразить, что ты его не любишь, и это мешает тебе видеть ясно.

– Прикажи ему не заключать интимную связь с гиенами, и это меня удовлетворит.

– Я бы не стал отдавать такого приказа, – ответил Жан-Клод.

– У тебя нет права просить об этом Жан-Клода или Ашера, – сказал Мика.

– Что бы ты сделал на моем месте, Нимир-Радж?

– Я бы предложил себя с меньшей враждебностью. В случае отказа я бы стал предлагать других из моего народа, пока не взяли бы кого-нибудь как пищу и, хочется надеяться, одного или нескольких, кто привлек бы чей-то взор как сексуальный объект.

– И я это делаю неверно?

– Да.

– К действиям в этой политической области я не готов, – сказал Рафаэль. – Научи меня, Мика. Помоги.

Мика вздохнул, сдвинулся к краю дивана и глянул за плечо Ричарда на Жан-Клода:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Помоги ему, если можешь.

Мика оглянулся назад, на меня. Мы поняли друг друга с одного взгляда, я пожала плечами и сказала:

– Ну, помоги, наверное.

Мика сел ровнее и обнял меня рукой за плечи, отчего Ричарду пришлось чуть отодвинуться. Я не думаю, чтобы Мика его хотел заставить это сделать, он хотел лишь дотронуться до меня, а после сегодняшней ночи была возможность, что Ричард тоже против случайного прикосновения не возразит. Но, очевидно, проблемы Рафаэля всколыхнули у Ричарда его собственные чувства. Блин, даже у меня какие-то всколыхнули – я только еще не разобрала, какие.

– Доноры крови будут приняты с благодарностью, – сказал Мика, – и некоторые из твоих крыс уже предложили питать ardeur Аниты.

– Но она ни к кому из них не притронулась.

– Ты пока что не прислал ей еще никого, кто ей бы достаточно понравился.

– Поможешь мне выбрать таких?

– Ребята, – сказала я. – Ребята, я здесь сижу, вы не забыли? Не надо говорить так, будто меня здесь нет.

– Тогда выбери ты, – сказал он.

Я нагнулась так, что волосы закрыли лицо:

– Я ж не то имела в виду!

– Она любит смазливых, – сказал Ричард, – а это не то качество, за которое ты принимаешь в стаю.

Я посмотрела на него, не веря своим глазам: он сидел рядом со мной и рассуждал с Рафаэлем, какой тип мужчин мне нравится.

– Я думала, ты психовать будешь, – сказала я.

Он скривился, но ответил так:

– Мне это не нравится, но Рафаэль прав: наши любовники к нам ближе, и они в большей безопасности.

– Если кто-то тебе достаточно дорог, чтобы заниматься с ним сексом, то об этом ком-то и заботиться полагается, – уточнила я.

– Именно так, – согласился Ричард. – Именно такое у тебя к ним чувство.

– И что неверно в этом моем чувстве?

– Верно все, но оно значит, что Рафаэль прав. Ты заботишься о своих любовниках, и от этого никуда не деться.

– А ты о своих женщинах? – спросила я.

Он на миг удивился, потом улыбнулся, но от этой улыбки глаза у него стали усталыми и такими циничными, какими я их никогда не видела.

– Не всегда. Иногда они мне просто для потрахаться.

Я вытаращила на него круглые глаза.

– Я был бы рад всегда с сердечками и цветочками, но женщина, которую я люблю больше всех других, меня не хочет. Так что мне делать, пока ты спишь еще с шестью или семью мужиками? Ждать очереди? Стоять и смотреть?

Будь мы одни, я бы напомнила ему, что ему случалось стоять и смотреть, и ждать своей очереди, и даже помогать Жан-Клоду, когда мы занимались любовью втроем. Но мы не были одни, а затевать ссору я не хотела.

– Значит, ты не обо всех заботишься, кто бывает в твоей постели?

– Из моей стаи – обо всех. Но вне ее – иногда секс показывает, что ничего не получится.

– И ты рвешь с ними после секса?

– Иногда.

Я посмотрела на него неодобрительно.

– Ты же знаешь, с кем я их все время сравниваю, Анита.

Это не моя вина, что я не хочу выходить за Ричарда. Мне разрешалось хотеть тех, кого я хочу, и любить тех, кого хочу.

– Значит, это моя вина, что ты спишь со всеми подряд и превратился в одного из тех мужчин, что рвут отношения с женщиной после одной ночи?

Он посмотрел на меня долгим взглядом шоколадных глаз:

– Если тебе самой пришла такая мысль… – сказал он и неприятно улыбнулся. Кажется, все-таки ссора у нас будет.

– Ты не со мной всех сравниваешь, Ричард. А с Райной.

И он покраснел под своим вечным загаром. Может быть, второй раз в жизни я видела, как он краснеет.

– Анита, не надо.

Мика рядом со мной застыл неподвижно, будто решая, не протянуть ли ему руку между нами.

– Не трожь меня, Ричард, и я тебя не трону, – сказала я.

– Ричард! – позвал его Луи. – Помнишь, был у нас такой разговор?

Ричард встал, и его сила залила комнату как ветер из пасти ада. Просто больно было от жара этой силы.

– Помню я этот разговор. – Он смотрел на меня с невероятной ненавистью на лице. – Анита, я пытался этой ночью. Я честно пытался.

У меня горло перехватило, глаза жгло огнем. Я уже жалела о том, что сказала. Что угодно отдала бы, чтобы взять эти слова обратно.

– Я знаю, Ричард, – сказала я слабым голосом.

– Но ведь всегда недостаточно?

Я сделала глубокий вдох, встала – мы стояли лицом друг к другу. Мне хотелось убежать, но я стояла и смотрела на его лицо, полное ненависти и страдания, на его сжимающиеся в кулаки большие руки. Гнев его дышал в комнате невидимым обжигающим зверем.

– Я не знаю, что сказать, Ричард.

– А что будет достаточно?

– Как? – переспросила я.

– Что будет достаточно? Переехать к тебе с Микой и Натэниелом? Переехать к тебе и Жан-Клоду? Что мне сделать, чтобы не проиграть, когда я имею дело с тобой, Анита?

– Да нет здесь выигрыша и проигрыша, Ричард! Ну как ты не понимаешь?

– Нет, не понимаю. – Он показал на Жан-Клода. – Вот его я понимаю. Я ощущаю его тягу. Он и мой мастер. – Он показал на Мику. – А вот этого я не понимаю. Он занял мое место в твоей жизни, можешь ты это понять?

Я кивнула, попыталась вздохнуть, преодолевая спазм в горле. Нет, черт побери, не буду я плакать.

– Я понимаю.

Он показал на Натэниела, очень тихо сидящего рядом с диваном.

– И как ты можешь делить ее вот с этим вот?

Мика первым сообразил, что Ричард обращается к нему.

– Натэниел – не это вот, Ричард.

И в его голосе прозвучали первые нотки злости.

– Ты его трахаешь? Или ты сам ему даешь? Или вы оба одновременно трахаете Аниту?

Непролитые слезы смыло горячей волной ярости. Я стала раздувать эту ярость, ласкать ее, называть ласковыми именами, потому что лучше ругаться, чем плакать.

– Как вы с Жан-Кло… – начала я. И тут он прервал ссору. Прервал таким толчком силы, что мы оба покачнулись, я чуть не упала, а Ричард стал пепельно-серым. Мы оба посмотрели на вампира – глаза его мерцали синими озерами, будто загорелось ночное небо.

– Хватит.

Шепот отдался в комнате эхом летучих мышей.

Я знала, что он наш мастер, но никогда не испытывала раньше подобного – чтобы он вот так бросил в нас свою силу и заставил остановиться на полном ходу. Я просто не знала, что в нем это есть.

– Мы все в опасности, вы это понимаете или нет? Большинство наших стражей – крысолюды. Если Рафаэль их отзовет, у нас не хватит сил защититься.

Он развернулся, вставая с дивана, подошел к нам, и длинные черные локоны трепетали в ветре его силы.

Мы смотрели на него, как птички на змею, не в силах не то что улететь, а шевельнуть крылом.

– Мне очень жаль, mon lupe, что ты желаешь, чтобы она вышла за тебя и всех нас оставила. Мне очень жаль, ma petite, что ты все еще его любишь и что каким-то уголком сердца жалеешь, что не можешь сделать, как он хочет. Мне очень жаль, что я связал вас вместе на такое страдание. Но сейчас нет времени. Нам нужен Рафаэль и его крысолюды. Он это знает, иначе бы не пришел так, как сейчас.

Жан-Клод остановился перед нами, и сила его давила так, что я покачнулась на ее ветру. Я знала, что его сила возросла, но до сих пор понятия не имела, что настолько.

– Я выберу себе донора крови среди крыс. Я предложу моим вампирам сделать то же самое. Ты, ma petite, должна выбрать одного из его народа для пищи. Ты должна принять Самсона или же сделать для него нечто такое, что позволит ему с честью отступить и дать тебе принять прежде него какого-либо крысолюда как пищу для ardeur’а.

Он стоял перед нами так близко, что можно было бы дотронуться – и впервые за годы я не хотела, чтобы он это сделал. Потому что стоит ему ко мне прикоснуться, и я сделаю все, что он просит.

Он коснулся руки Ричарда – и вервольф содрогнулся от этого легкого прикосновения, закрыл глаза и пошатнулся. Я коснулась другой его руки и подумала: Нет, нет, не делай этого.

Вдруг некромантия проснулась во мне порывом, от которого я раскрыла рот и глаза вытаращила – потому что это была не просто моя некромантия, а как дар Жан-Клоду. Если он сможет сообразить, как ее использовать, она в его распоряжении, пока он нас касается.

– Не надо, прошу, – выдохнул Ричард.

Не знаю, к кому из нас были обращены эти слова. Я смотрела на Жан-Клода и чувствовала, что глаза уходят от меня, я видела комнату через вампирское пламя, но это не чьи-то силы отбирали мои глаза, а я сама. Если бы передо мной было зеркало, я знаю: мои глаза заполнял черно-карий свет, будто я была вампиром.

Ричард рухнул между нами на колени, и мы все еще держали его за руки.

– Боже, – шепнул он, и я посмотрела на него, а он поднял взгляд на нас, и в глазах его было карее пламя. Не мой огонь захватил его, но его собственные глаза полыхали вампирским пламенем.

21

Ричард таращился на себя в зеркало ванной. Большие руки его вцепились в края умывальника с такой силой, будто он хотел отпечатки оставить в мраморе. Я старалась говорить что-нибудь утешительное, ободряющее – ничего не получалось. С нами был Жан-Клод, но Ричард действительно не хотел с ним разговаривать. Кажется, он винил Жан-Клода в этом новом признаке, что человеческая сущность покидает его.

– Сияние погаснет, Ричард, – повторяла я уже не в первый раз. Так как он не разрешил бы мне до него дотронуться, мне осталось только стоять с другой стороны от умывальника, сложив руки под грудью. Уже проверила лифчик, висящий рядом с полотенцами – еще не высох.

Он мотнул головой:

– Такие у меня были бы глаза, если бы я был вампиром.

Я не поняла, вопрос это или нет, но на всякий случай ответила:

– Да.

Он посмотрел на меня, и неприятно было видеть на загорелом и невероятно живом лице глаза, которые раньше видела только на лицах нежити. Вот эта жизнь и эти глаза не сочетались. Страх исходил от него волнами, и его сила жалила и порхала у моей кожи, как горячий пепел от огня на ветру.

– Ты этого не испугалась. Как ты можешь не бояться? – спросил он.

Я пожала плечами и попыталась облечь в слова то, о чем старалась не думать.

– Я к этому отнеслась так, как относишься к экстренным ситуациям в ходе полицейского расследования. Если будешь ужасаться страшным подробностям, не сможешь работать. Так что делаешь свое дело просто потому, что так нужно.

– Это не твоя работа, Анита. Это не моя работа!

Вдруг воздух стал густым и горячим, меня окатило силой Ричарда, и почти невозможно стало дышать. Волчица во мне зашевелилась.

– Ричард, пробуждаешь моего волка.

Он отвернулся прочь и кивнул:

– И своего тоже.

Волчица забегала по этому метафорическому коридору во мне. Я вздрогнула и стала пятиться к двери, подальше от этой горячей ванны силы.

– Ричард, ты Ульфрик. Держи себя в руках.

Он повернулся ко мне, глянул сквозь завесу густых волос. Глаза его светились по-прежнему, но теперь янтарным волчьим, как два солнца-близнеца. И низкий, угрожающий вой полился из его губ.

– Ричард! – шепнула я.

– Я могу заставить тебя перекинуться, – сказал он скорее рычанием, чем словами.

– Что? – спросила я шепотом.

– Я умею заставлять перекидываться моих волков. И твоего волка я чую, Анита. Чую эту волчицу.

Я с болью проглотила застрявший в горле ком и налетела на дверь – вздрогнула от этого. Потянулась назад, к ручке – и вдруг Ричард навис надо мной. Я не видела, чтобы он шагнул. Я закрыла глаза на миг? Он воздействует на мой разум? Или просто он настолько быстр?

Сила Ричарда прижимала меня как горячий матрас, душила, как перина. Я сумела выдохнуть:

– Ричард, пожалуйста…

Он наклонился надо мной, склонил красивое лицо с двумя наполненными солнцем глазами.

– Пожалуйста – что? Прекратить? Или наоборот – не прекращать?

Я покачала головой: воздуху не хватало, чтобы говорить. Волчица ударилась изнутри о поверхность моего тела, и у меня подломились ноги. Ричард подхватил меня, не дал упасть. Волчица внутри стала рыть лапами, пробиваясь наружу.

Я хотела закричать, но с каждым вдохом я будто все больше и больше вдыхала силы Ричарда. Он дернул меня к себе, прижал к телу. Что-то шевельнулось у меня в животе, и я готова была бы поклясться, что это волчья лапа продирается сквозь меня наружу, к Ричарду. Она хотела к нему, хотела ответить на призыв своего Ульфрика.

Боль стала неимоверной – меня будто разрывали изнутри от пупка наружу в какой-то издевательской пародии над родами. Я заорала – не воздухом, только мысленно. Собрав все свои метафизические способности, я заорала, призывая на помощь.

С той стороны двери закричали чьи-то голоса, но для меня голоса будто ничего уже не значили, как просто шум. Но я чуяла запах кожи Ричарда, чуяла его волка внутри. Он опустил ко мне лицо, я в его мыслях ощутила запах моей собственной кожи. Мыло, шампунь, бальзам для волос – но под всем этим я, моя шкура, мой запах. Он вдохнул сильнее, чашечкой приложил ко мне ладони, чтобы запах пошел ему в лицо, втянул его как сладчайший из ароматов – волк. От меня пахло волком, лесом, стаей.

Дверь под моей спиной затряслась от ударов. Ричард подхватил меня под бедра, прильнул лицом к туловищу. Он не просил словами, просили только его глаза, его сила, его запах волка – просили прийти к нему. Он взывал к той части моего существа, что сейчас перестала скрестись и только слушала его, обоняла его. Он вызывал во мне волка – способами, которые мой человеческий мозг даже понять не мог. Я все еще слишком была человеком, чтобы ответить ему, как он хотел. Слишком. Человеком.

Но волчица человеком не была, и она ответила ему. Она бросалась на стены моего тела, будто я была дверью, и ей только и надо, что пройти через меня. Она бросалась во мне, и Ричарду пришлось шагнуть назад, удерживая меня, пока она из меня вырывалась. Его сила вдавилась мне в горло подобно руке, что пыталась помочь зверю и лишала меня воздуха, лишала слов.

Будто горячая, жгучая жидкость потекла по моим жилам. Я горела изнутри, но я знала, что это за жар: это зверь, волчица. Теперь я понимала, какой жар сжигает ликантропов ближе к полнолунию – это горит их зверь. Новая боль, общая для меня и для моей волчицы, будто и она тоже горела.

Я не заметила, как вылетела дверь – увидела только, что вокруг нас полно охранников. Но я ничего не слышала, кроме ударов пульса и биения сердца прямо в голове. Охранники вцепились в Ричарда, пытались вырвать меня из его рук, но он не отпускал. Наконец чей-то кулак ударил его в лицо, хлынула алая кровь, и его зверь залил и его, и меня.

Огонь полился у меня из-под ногтей, я подняла руки к лицу, гадая, откуда там взялся огонь, но это была кровь. Она текла жгучим дождем – из-под ногтей.

Тело Ричарда ощущалось как густая вода – тек мех, сдвигались мышцы, и его зверь был будто связан с моим, так что когда он шевелился, тянул за собой мою волчицу. В крови и огне тянул ее прочь из моего тела. Я готова была все сделать, на что угодно согласиться, лишь бы прошла эта боль. Я уже не думала о том, что если перекинусь, потеряю моих леопардов. Я не думала о том, что Ричард победит. Я ни о чем не думала, только одна мысль из всех осталось: «Пусть перестанет, о господи, пусть перестанет!» И если кто-нибудь сказал бы мне, что единственный способ это прекратить – стать волком, я бы не стала спорить, я бы схватилась за такую возможность – лишь бы перестало!

Подобно прохладному утешительному ветру, вдруг ощутила я силу Жан-Клода. Было больно, волчица пыталась уместить свои клыки и когти в мое намного меньшее тело, но стало лучше. Ко мне вернулся слух, и я услышала окружающий хаос: крики, возгласы и перекрывающий все голос Клодии:

– Ульфрик, прекрати!

Голос Жан-Клода возник у меня в голове – и у Ричарда, потому что Ричард был рядом.

– Мои метки держат ее в человеческом облике, Ричард. Ты можешь только уничтожить ее.

– Она моя! – взревел Ричард. Он стоял надо мной – я даже не помню, когда упала. И он больше не был человеком – он стал киношным человеко-волком, только мех у него был коричного цвета, и был он очень даже самцом, а не бесполым кукольным существом из кино. С моей позиции все в нем казалось чудовищно огромным – отчасти ракурс такой был, отчасти от боли.

Волк внутри меня растягивал мое тело, пытаясь выпустить когти из-под моих ногтей. Вытянуть больше тела, чем я могла ему дать. Но теперь я могла дышать – спасибо Жан-Клоду, – и это дыхание я пустила на крик. Наконец я могла кричать от боли, визжать, и чем-то это помогло. Я все еще была человеком, я могла говорить.

– Неееет! – орала я.

Надо мной появился Клей с перепуганным лицом.

– Анита, отдай мне своего волка!

Когтистая лапа дернула его назад, прочь с моих глаз – это Ричард оттащил его.

– Нет! Волки моей стаи не будут мне мешать!

– Не твоей стаи, – раздался голос Жан-Клода уже поблизости. – Стая моя, ибо все твое принадлежит мне. По закону вампиров это мои волки, а не твои.

Я обернулась и увидела его в дверях – красивого, холодного, и глаза блестят холодным огнем. Я протянула к нему окровавленные руки:

– Спаси меня!

Вдруг Ричард взвился в воздух – телохранители не успели увидеть, никто не успел. Он налетел на Жан-Клода, и они выкатились за дверь, в спальню.

Клей оказался рядом со мной – окровавленный, и непонятно, то ли ранен, то ли просто измазался.

– Дай мне твоего зверя, – сказал он.

Он нарушал прямой приказ своего Ульфрика, но сейчас мне было все равно. Я схватила его за руку, он прижался к моим губам, давая мне целовать себя. До того, как я ощутила, что волк выливается у меня изо рта, и я задохнулась шерстью и кровью и прочим, что не могло быть настоящим. Я задыхалась, а Клей прижимался ко мне, хотя тело его пыталось вырваться. Он заставил себя оставаться рядом, принять моего зверя, но не дергаться от боли он не мог. Я знала, как это больно, и чувствовала свою вину, но я не перестала.

Его тело взорвалось надо мной, густое и мокрое залило мне глаза, и только руки сообщали, что надо мной сейчас шерсть и мышцы. У меня тело еще болело, но волчицы не было, она ушла, оставив дыру в сердце, пустоту там, где должно что-то быть.

Чья-то рука стерла слизь у меня с глаз, и я проморгалась, увидела лицо Рафаэля. Он плакал. Никогда я такого раньше не видела, и теперь испугалась. Что может заставить плакать Рафаэля? Что такое случилось?

В соседней комнате затрещали выстрелы – громко, чертовски громко. Я села – и рухнула обратно на спину.

– Помоги, – попросила я Рафаэля.

Он поднял меня на руки как ребенка и вынес в соседнюю комнату. Я не протестовала – слишком соображала медленно, но то, что я увидела в спальне, сказало мне, что мы все протормозили.

Прежде всего я увидела Жан-Клода – он сидел на полу, от белой сорочки остались кровавые лохмотья, изо рта струйкой капала кровь. Охранники выстроились возле него полукругом, с оружием в руках. В центре круга припал к земле Ричард в образе волка. Я видела, как лихорадочно бьется у него на открытом воздухе сердце. Рана была смертельная, но он припадал к земле, рыча на всех. Он собирался прыгнуть, и я знала, что охранники этого не допустят. Один из тех моментов, когда время замедляется, мир становится прозрачным в мельчайших деталях, цвета ярче, контуры четче – и все видится с болезненной ясностью. Секунды, когда видишь, как сейчас сгорит твой мир.

У меня в голове шепнул голос Жан-Клода:

– Прости меня, ma petite, но у меня нет времени.

Я думала, он извиняется, что сейчас застрелит Ричарда, но вдруг я ощутила его силу. Она не захлестнула меня, не придавила меня, как сила Ричарда: она просто была и делала, что хотела. Я ощутила ее почти как щелчки сувальд в замке: щелк – и он убрал от Ричарда кровожадность, будто вынул чашку из руки, щелк – из жажды крови возникло иное плотское желание, еще раз щелк – и оно полилось в меня.

В мгновение ока Ричард опустил голову, и я увидела, как тело его снова становится человеческим, и знала, что сейчас его не надо будет убивать. Миг на чувство облегчения – и ardeur рванулся сквозь меня, как до того зверь, а мое тело забыло о своих ушибах и ссадинах. Оно забыло обо всем, кроме одного. Ardeur сделал то, что делал всегда – захлестнул мужчину, которого я касалась и унес его прочь вместе со мной. Я уже была на полу, а он на мне, когда я вспомнила, на кого я смотрю снизу вверх. Рафаэлю, царю крыс, все же предстояло сейчас стать пищей.

22

Рафаэль пронес меня по коридору – я обхватила его ногами за пояс, руками за плечи, впилась губами в его рот. У двери он споткнулся и чуть не упал – ему пришлось ухватиться руками за косяк. Он тут же поспешно подхватил меня нетерпеливой рукой, хотя опасности уронить меня не было – для этого меня пришлось бы отдирать по частям. Я тонула в ощущении вкуса его губ, аромата его кожи. От него пахло дымом – не сигаретным, а древесным, и еще солью, как от копченого мяса, продымленного и просоленного, нежного и прямо просящегося в рот. Я ощущала, как рвется он ко мне, знала, просто знала, что давно уже не было ответа на эту его нужду, так она была остра, столько накопилось силы, так долго ей отказывали в удовлетворении. Он был – пир, ожидающий едоков.

Последняя мысль не была моей.

Мы упали под стену сразу за дверью. Ощущение, когда он навалился на меня, стукнув об стену, заставило меня вскрикнуть, а он прижался ко мне сильнее, и даже через одежду чувствовалась твердость и готовность. Я снова вскрикнула и прижалась к нему, но слишком много шмоток на нас было надето, мешали. Я застонала прямо ему в рот, в таком нетерпении, что не могла слов найти.

Рафаэль оторвался от моих губ, рукой придержал, чтобы я не ткнулась в него, чтобы видны были мои глаза.

– У тебя глаза как синий огонь, – шепнул он.

Синий, подумала я, а у меня глаза карие. Но тут сила Жан-Клода смыла прочь все колебания, и он наполнил мой череп, как раньше наполнил глаза. Рот был мой, но произнес он слова Жан-Клода:

– Огонь горит лишь для тебя, Рафаэль, для тебя одного.

И в этот момент это было правдой – мы хотели только Рафаэля, нужен был нам только он.

Рафаэль провалился вглубь наших глаз. В какой-то момент он качнулся вперед, уперся рукой в камень стены позади меня; он всматривался нам в глаза, и лицо его выглаживалось, становилось пустым, ожидающим приказа – как у всех жертв вампиров, которых мне приходилось видеть… но нет: его лицо заполнилось жаждой, желанием, месяцами и годами голода. И в тот же миг это желание было в его руках, рвущих на мне футболку. Рот Рафаэля впился мне в груди, губами и зубами, так грубо, что сам царь крыс отшатнулся назад, пытаясь избавиться от нашей силы. И где-то в глубине его существа тлел страх, что он нас может ранить. Мы засмеялись, засмеялась эта странная смесь из меня и Жан-Клода, и потому мой смех обволок кожу Рафаэля, заставил его задрожать. Неожиданно, резко я вцепилась зубами ему в шею, вонзилась в гладкую упругую плоть. Ухватив меня за волосы пятерней, он отдернул меня прочь – из его шеи текла кровь, а он впился мне в губы так, что наши зубы заскрипели друг о друга. Языком и губами целовал он меня, пока не вылизал вкус своей крови у меня изо рта.

Рванул – джинсы на мне разорвались по шву, тело дернулось от силы рывка, ощущение рвущейся на теле ткани заставило тихо пискнуть. Разорвались трусы, и снова ощущение вызвало тихий звук. Я прижалась к нему, но нарвалась только на материю – эта горячая, нетерпеливая плоть была скрыта от меня, и я заорала в досаде.

Он тут же одной рукой стал дергать пряжку пояса, пыхтя от нетерпения, расстегнул и пуговицу, но молния была слишком натянута, трудно было расстегнуть.

– Лезь на меня, – сказал он придушенным от жажды голосом.

– Что? – успела сказать я, и тут его руки показали мне, чего он хочет – сдвинули меня по нему вверх. И я подтянулась за эти широкие плечи чуть повыше, охватила ногами его тело, и ему пришлось расстегивать молнию вслепую, елозя по мне руками, пока он снимал с себя штаны. И выкрикнул какое-то слово, вроде бы «пожалуйста», но я не уверена.

Рафаэль что-то нечленораздельно выкрикнул, я ощутила его в себе, и мы оба застыли. Глаза у него закрылись, он провел рукой по моей почти голой спине.

– Как ты горяча! Не продержусь долго.

Обычно чем дольше, тем лучше, но сейчас я знала, что нам нужно питание. Жан-Клод мне дал знать, что эта энергия ему необходима, мы должны были от него получить то, что он мог дать.

– Трахай, – сказала я, и когда он оказался стиснут настолько, насколько я могла, моя очередь пришла закрыть глаза и шепнуть: – Рафаэль, трахай меня, корми меня, корми, трахай!

Я хотела, чтобы он взял меня, вогнал в мое тело всю неутоленную жажду, все многолетнее воздержание. Ardeur пытался кормиться от него, но он был царем, и ardeur не мог пробиться за его щиты. Мелькнула по этому поводу паническая мыслишка от Жан-Клода, быстро проглоченная, но он настаивал, чтобы мы Рафаэля сломали. Я бы возразила, но сейчас единственным моим чувством был ardeur, а он требовал пробить Рафаэля.

Рафаэль был так тверд, так невыносимо тверд, как может быть только мужчина, долго-долго отказывавший себе; у него изменился ритм дыхания, и я сказала:

– Да, Рафаэль, да, прошу тебя, пожалуйста!

Отчасти это «пожалуйста» было просьбой дать нам жрать, впустить нас, впустить, впустить, снять щиты. Я попыталась найти ритм, но его тело и руки держали нижнюю часть моего туловища у стены намертво. Всю работу он взял на себя и не хотел помощи. Я почувствовала, как меня заполняет наслаждением от этих зажавших меня сильных рук, от нетерпеливой твердости, тверже любого, что ощущала я в своей жизни. И это наслаждение захватило меня, бросило в оргазм с криком, зубами и когтями, в бешеный, извивающийся оргазм, и Рафаэль тоже вскрикнул в последнем отчаянном движении, от которого я закричала с новой силой, и задрожал мелкой дрожью, затрепетали его веки – и рухнули щиты. Ardeur бросился пожирать его тепло внутри меня, пировать на его жажде, на утолении этой жажды. И в разгар этого наслаждения, от которого я разодрала Рафаэлю спину ногтями и орала, а он содрогался внутри меня, я ощутила Жан-Клода.

Он выбрал Рафаэля, потому что тот – царь, и через него мы могли питаться от всего его народа. Через тело Рафаэля – и мое – Жан-Клод получил доступ ко всем крысолюдам. Как когда-то кормились мы от Огюстина и его подданных, так сейчас от Рафаэля и его крыс. Я ощутила, как пошатнулась Клодия, как рухнул на колени Лизандро, как пытались бежать, драться или закрыться прочие крысолюды – но это было им не под силу. Они вручили всю свою защиту своему царю, и теперь стали нашими, и в нашей воле было их брать, насиловать, есть. И мы ели, ели и ели, и были знакомые лица, и были незнакомые, и все эти удивленные лица и испуганные глаза сливались в одну сплошную полосу, и мы ели, ели, питались от них от всех.

Рафаэль чувствовал, что происходит, пытался их защитить, сопротивляться нам – но было поздно. Его тело соединилось с моим, и с трудом обретенная власть над ним ушла в мое тело, в это ощущение его рук на мне.

Жан-Клод взял эту силу и бросил ее в наших вампиров, во всех тех вампиров города, кто был искрой жизни обязан его власти мастера города. Он пробудил их всех на десять часов раньше, чем они обычно просыпались от смерти. Я не поняла, зачем он так использовал полученную силу, пока последний вампир не выцарапался из гроба, и тогда лишь допустил силу к себе и Ричарду, и только тут я заметила, как сильно они ранены. Он пустил силу на пробуждение вампиров из опасения, что если потеряет сознание, то высосет из них жизнь, и они останутся мертвы вовеки. Он боялся опустошить их, как опустошал сейчас крыс Рафаэля, но крысы выживут, а вампиры умерли бы.

Я не могла дышать – сердце мое касалось камня, и я не могла дышать. Ричард, его тело… господи, он же умирает! Жан-Клод пытался исцелить его, и это заставило меня ощутить, что когти Ричарда сделали с телом вампира. У него сердце запиналось, останавливалось… о нет, только не это! Ричард проткнул ему сердце. Сейчас Жан-Клод закачивал в раны силу, которую мы получили, и этого должно было бы хватить, но что-то в ранах Ричарда было такое, что сжирало силу, но не исцеляло его. И какую-то тень увидела я у Ричарда за спиной.

– Арлекин, – шепнул Жан-Клод.

Мы умирали. Я чувствовала, как все сильнее сдавливает мне грудную клетку, и невозможно было дышать, я почти не чувствовала, когда Рафаэль опустил меня на пол и пытался добиться, чтобы я что-нибудь ему сказала. Последней крошкой воздуха я смогла шепнуть:

– Помоги…

– Чем смогу, – ответил он, не поднимая щитов. И я снова взяла себе его энергию – но не питаться, а нанести удар.

– Нет, ma petite! – крикнул мысленно Жан-Клод, но было поздно. Последней мыслью перед тем, как нас всех поглотила тьма, я взяла у Рафаэля его силу и силу его крыс и ударила в этот фантом за спиной Ричарда. Если бы я могла еще думать ясно, я бы подумала: «Умри!», но нас пожирала тьма, и у меня только на удар оставалось время. Я увидела ее – нет, их, – две фигуры в плащах в затемненной комнате, в темном номере гостиницы. Две белых маски лежали рядом на кровати. Одна из женщин сидела на кровати, другая на полу возле нее, обе миниатюрные и темноволосые. Обе они вскинули взгляды, пораженные, будто видели меня и то, что со мной пришло. Я хорошо рассмотрела бледные лица, обращенные вверх, длинные каштановые волосы, у одной чуть темнее. Одна с карими глазами, другая с серыми, но и те, и другие горят силой. И свою силу они слили воедино, чтобы нанести нам удар. Та, что была на полу, попыталась закрыть другую своим телом, но тут наша сила ударила в них, лампа свалилась на них сверху и разлетелась, сбила телефон и блокнот, и я на блокноте прочла название отеля. Теперь я знала, где они.

Они рухнули кучей и больше не шевелились, и последней моей сознательной мыслью было:

Отлично.

23

Боль. Боль, и бьющий в глаза свет. И голоса:

– Есть пульс!

– Анита, ты слышишь меня, Анита?

Я хотела сказать «да», но не могла вспомнить, где у меня рот и как им пользоваться. И снова темнота, и снова темноту пронизывает боль, и я прихожу в себя, и мое тело дергается судорогой на каталке. Вокруг меня люди, одна вроде бы знакомая, но не могу вспомнить, кто она, а только помню, что должна ее знать. Болят ребра, пахнет паленым – горело что-то. Я увидела те мелкие плоские деревяшки, которые когда-то прикладывала к груди. Значит, это я горела. Но мысль эта мало что для меня значила – я не испугалась, даже не оживилась. Все казалось ненастоящим, и даже боль в груди уже проходила. Мир серел и расплывался по краям контуров.

Кто-то дал мне пощечину – и сильно. Мир снова стал реальным, я заморгала – передо мной было лицо женщины, которую я должна знать, но не узнаю. Она орала:

– Анита! Анита, останься с нами, черт побери!

И снова все стало плыть, серость поглощала мир как туман. И опять мне дали по морде, и опять я заморгала, увидев то же самое лицо.

– Я тебе помру, я тебе помру тут у меня на руках!

И она снова хлестнула меня по лицу, и мир даже не начал сереть.

Я ее узнала – доктор Лилиан. «Перестань меня бить», – хотела я сказать, но не могла сообразить, как произносят слова. Зато изо всех сил постаралась на нее взглянуть сурово.

– Состояние стабильное, – произнес мужской голос.

Лилиан мне улыбнулась:

– За троих дышишь, Анита. И пока ты дышишь, они не умрут.

Я не поняла, про что она. Хотела спросить: «Кто не умрет?», но будто что-то холодное и быстрое потекло по жилам. Ощущение знакомое, и последняя мысль перед навалившейся тьмой другого рода была вот эта: «Зачем Лилиан мне вводит морфин?»

Я видела сон… или это была явь? Но для неба выходило слишком страшно, для ада и близко до страшного не дотягивало. Дело было на балу, все в блестящей одежде, и на несколько веков раньше моего рождения. Первая пара обернулась ко мне – оба в масках. И на всех, на всех – белые маски Арлекина. Я попятилась прочь от танцоров и заметила, что одета в серебристо-белое платье, слишком широкое, чтобы быть элегантным, слишком тугое на ребрах, чтобы позволяло легко дышать. Одна из пар налетела на меня, и у меня вдруг сердце оказалось в горле. Грудь сдавило еще сильнее, будто чей-то тяжелый кулак хотел сокрушить мне ребра, я рухнула на колени, и вокруг меня разлился широкий круг несущихся в танце кринолинов, танцовщицы без лица задевали меня юбками, вертясь под музыку.

И голос вошел в этот сон, мурлычущее контральто Белль Морт:

– Ты умираешь, ma petite.

Подол алого платья возле моих рук, она присела передо мной – все та же темноволосая красавица, что завоевала когда-то всю Европу. И те же волосы собраны сверху на голове, открывая белую изогнутую линию шеи, всегда для нас такую милую… для нас. Я пыталась ощутить остальную часть этого «мы», но там, где должен был быть Жан-Клод, ощущалась лишь страшная пустота.

Она наклонилась надо мной, упавшей на пол.

– Он уже почти ушел, наш Жан-Клод, – сказала она, и янтарно-карие глаза остались невозмутимы – она просто сообщала наблюдение. – Отчего ты не попросишь меня о помощи, ma petite?

Хотела я сказать: «С чего бы ты стала помогать нам?» – но воздуху не было ни на одно слово. Спина пыталась выгнуться, преодолевая тугой корсет, и я ловила воздух ртом как рыба, брошенная на берегу подыхать.

– А, – сказала она, и мановением ее воли сон переменился. Мы оказались в ее спальне, на огромной кровати на четырех столбах. Белль Морт сидела надо мной, держа в руке большой нож, и мир серел. А мне даже страшно не было.

Я невольно дернулась всем телом, корсет лопнул, и дышать вдруг стало чуть легче. Ребра все еще болели, и дыхание было очень поверхностным, но было. Посмотрев вниз, я увидела, что она разрезала лиф платья вместе с корсетом, и сейчас полоса голой кожи открылась от шеи до талии. Белль Морт положила нож рядом с собой и раздвинула пластины корсета чуть шире, будто хотела снять с меня платье как кожу, но снова села рядом со мной в том же красном-красном платье. И на этом алом фоне кожа ее будто светилась.

– То, что происходит в моих снах, может быть очень реальным, ma petite. Здесь корсеты затрудняют дыхание. И у тебя нет лишнего дыхания, которым ты могла бы поделиться.

– А что происходит?

Она легла рядом, положила голову на ту подушку, на которой лежала я. Чуть слишком близко, чтобы мне это было приятно, но у меня не было лишних сил, чтобы тратить их на движение.

– Я чувствую, как гаснет свет Жан-Клода.

– Он не мертв, – прошептала я.

– Ты его ощущаешь?

Наверное, на моем лице было все написано, потому что она сказала:

– Тссс, ты права. Он не ушел совсем, но очень близок к краю. Ты поддерживаешь в нем жизнь – в них обоих. Ты и еще твой второй триумвират силы. Вот что сделал Жан-Клод в этих новых обстоятельствах – научил тебя лучше управлять твоей силой и силой твоего триумвирата – твоего котенка и твоего вампира.

Я проглотила слюну, и глотать было больно, хоть я не могла припомнить, отчего оно должно болеть.

– Натэниел и Дамиан?

Мне стало чуть лучше – настолько, что уже хватило сил испугаться. Я чуть не высосала их до смерти однажды. Или два раза.

– За них не бойся. С ними все хорошо, но они для тебя питаются, отдают тебе свою энергию, как положено им в экстренной ситуации. – Она погладила меня по лбу, спустилась пальцем к линии скулы. Ленивым таким движением, как гладишь закругление дивана, на котором сидишь. – У тебя в мыслях были маски Арлекина, ma petite. Арлекин пришел на вашу территорию?

Хотела я сказать, чтобы не смела называть меня ma petite, но слишком драгоценен был воздух.

– Да.

– Покажи.

Не «расскажи», а «покажи».

– Как? – спросила я.

– Ты же из линии Белль Морт. Как мы обмениваемся силой?

Я посмотрела на нее, наморщив лоб.

– Поцелуй меня, и думай об этом. Тогда я узнаю то, что знаешь ты.

Не знаю, поцеловала бы я ее по своей воле или нет, потому что у меня не было возможности принять решение – рубиновые губы прижались к моим губам, и снова я стала задыхаться, не могла дышать, стала ее отталкивать, но она подумала прямо у меня в голове: «Думай об Арлекине». Это было как приказ, и мой разум выполнил его.

Я вспомнила разговор с Малькольмом и его страх. Вернулась к свиданию с Натэниелом и маской в туалете. Вторая маска с нотами и запланированная встреча. Метка на мне, запах волка, и Джейк, спасший меня своим телом. И последнее воспоминание, как гибнут мои мужчины, и призрак за спиной Ричарда, и питание наше от Рафаэля. Здесь она замедлила бег мысли, задержалась на силах царя крыс, потом снова пустила с той же скоростью до момента, когда я силой Рафаэля ударила одну из напавших на нас. И это последнее воспоминание она задержала надолго. Она рассматривала бледные лица вампирш, длинные темные волосы, сверкающие глаза, карие и серые. Рассматривала, изучала.

– Мерсия и Нивия, – прошептала она.

Воспоминание кончилось, и Белль Морт осталась лежать рядом со мной, приподнявшись на подушках.

– Ты их знаешь, – шепнула я.

– Да, но я не знала, что они в Арлекине. Кто входит в его состав, это глубочайшая и страшная тайна. Они – шпионы, тайна – кровь их жизни. Их руками Арлекин нарушает свое самое глубокое табу.

– Какое табу? – спросила я.

– Они беспристрастны, ma petite, абсолютно беспристрастны – иначе как бы они творили правосудие? Подарили они вам черную маску – я ее в твоей памяти не видела?

– Нет, только две белых.

Она рассмеялась, и лицо ее озарилось радостью. У меня заболело сердце, но не физической болью, а как бывает, когда твое любимое существо вдруг сделает что-то напоминающее о вашей взаимной любви, и ты знаешь, что никогда уже этот смех не прозвучит для тебя.

– Значит, они нарушили закон – тот закон, который клялись поддерживать. Если они не послали черную маску, они не имеют права приносить смерть. Для Мерсии и Нивии это означает истинную смерть, но для остальных арлекинов – нечто куда худшее.

– Что? – спросила я.

– Расформирование. Арлекина просто больше не будет, и тех, кого не убьют, заставят вернуться к своим линиям крови, своим прежним мастерам. Ради беспристрастия все арлекины освобождены от связи со своими создателями. Над ними только закон, но если они закон нарушат, Арлекина не станет.

– И почему это… – мне пришлось перевести дыхание, чтобы закончить, – так тебя радует?

Она надула очаровательные пухлые губы и ответила:

– Бедняжка, как же тебе больно. Но я тебе помогу.

– Спасибо за предложение, но… – Мне снова пришлось сделать вдох. – Почему вдруг?

– Потому что ты – живой свидетель, которого хватит на уничтожение силы Арлекина.

– Зачем… – вдох, – …тебе это нужно?

– Когда-то они были личной стражей Повелительницы Тьмы. Она просыпается, теперь я это знаю.

– А когда она проснется… – вдох, – …стражи у нее не будет.

– Precisement.

– Но мы – я – нужны тебе живые.

– Да, – ответила она и посмотрела на меня, как может ястреб смотреть на раненую мышь: с нетерпеливым предвкушением.

– Ненавидишь? – шепнула я и закашлялась. Это не моя глотка перекрывалась, и вряд ли Жан-Клода. Что-то нехорошее творилось с Ричардом.

– Нет у меня к тебе ненависти, ma petite, – сказала она. – Ничего и никого я не ненавижу такого, что может быть мне полезным. А ты можешь оказаться очень полезной, ma petite.

– Анита, – прошептала я.

– Анита, Анита, – замурлыкала она, приближая ко мне лицо. – Если я захочу, чтобы ты у меня была ma petite, то так и будет. Жан-Клод, который тебя от меня защищал, при смерти. Я спасу вас всех, но способ, которым я это сделаю, тебе не понравится.

Она еще приблизила лицо к моему, и вдруг рука, гладившая меня по щеке, стала твердой, как металл, не давая отвернуться от этого прекрасного лица. И губы придвинулись, готовые целовать.

– Ты выигрываешь при любом исходе, – успела я сказать.

– О да, – шепнула она мне в губы и поцеловала меня. И не просто поцеловала, а открыла между нами ardeur. Секунду назад я думала только о том, чтобы не перестать дышать, вот только бы дышать, и еще о том, что не хочу ее прикосновения, и вот – она целует меня, и я отвечаю на поцелуй.

Мои руки скользили по атласному платью, по телу под ним, и они знали это тело, мои руки, хотя они были меньше, чем должны были быть. Все время под ногами крутились воспоминания Жан-Клода, окрашивая собой все происходящее. Когда ее губы нашли мою грудь и присосались, я поразилась, потому что тело, которое я помнила, было без грудей. А она укусила меня, вогнав тонкие клыки вокруг соска. Я вскрикнула, в судороге слетела с кровати, а Белль Морт подняла лицо с окровавленным ртом и улыбнулась мне, и глаза ее пылали янтарем, она залезла на меня и прижалась кровавыми губами к моим губам. А я впилась в них поцелуем, будто они были воздухом, пищей и водой сразу. Я восхищалась, какой маленький у нее ротик, какой изящный. Как же тянуло меня снова его целовать! Я знала теперь, что никогда не могла бы узнать от Жан-Клода, чего ему стоило ее покинуть. Говорят, что полюбивший Белль Морт никогда не разлюбит ее, и в этом поцелуе, когда тело ее было на мне, я знала, что это правда. Он все еще любит ее, всегда будет любить, и ничто это не переменит, и даже я не переменю.

Ardeur стал питаться от этого кровавого поцелуя, но это же была Белль Морт, создательница ardeur’а, и не бывает, чтобы ты питался от нее и прекратил это. Прекратишь, когда она прекратит сама.

Все тот же нож вырезал нас из платьев, и где он царапнул кожу, там мы пили кровь друг друга и ничего в этом не было неправильного или плохого. И вкус крови, такой сладкий и медленный, и я знала, что вампирская кровь – не обед, но закуской быть может.

Я оказалась на ней, и мое тело все время забывало, что оно не мужское. Я придавила ее к кровати, вдвинувшись ей между ног, но не могла сделать того, что мне помнилось. От досады я выругалась, потому что больше всего на свете хотелось мне вонзиться в ее тело. Ту часть тела, которой у меня не было, хотелось мне вогнать ей в ту часть тела, которая у меня есть.

Она лежала подо мной, и темные волосы рекой текли вокруг ее тела, по шелку подушек. Губы ее приоткрылись, глаза горели нетерпеливым огнем. Я знала, кто она – памятью Жан-Клода я знала ее, как немногие. Я знала, что она с удовольствием перерезала бы мне глотку и овладела мною, умирающей, но сейчас она смотрела на нас, и мне было все равно. Я только хотела, чтобы не кончалась эта минута, чтобы продолжала смотреть на нас Белль Морт.

Она уложила меня на простыни и стала целовать сверху вниз. Я смотрела, как закатывает она глаза, глядя мне в лицо, как лижет и покусывает, как мелкие кровавые точки остаются от тончайших клыков, придавивших слишком сильно. Не моя память заставила меня извиваться, когда она нависла надо мной сверху, над пахом. Сперва как-то было не так, потому что я ожидали иного ощущения, но Белль две тысячи лет изучала механизмы удовольствия, и это наслаждение она тоже знала. Я глянула на нее, опустившую рот мне между ног, где ее язык нашел меня, исследовал, лизнул, и она присосалась, и я не знала, оргазм несет это наслаждение или боль. А ardeur ел, ел, ел.

Я кричала, извивалась, когтила подушки, но лишь когда я рухнула бескостной грудой и веки затрепетали в удовольствии, только тогда подняла она лицо от моего тела.

Глаза в этом лице горели так ярко, что она была будто ослеплена силой. Она засмеялась, и этот звук пошел по мне и снова заставил меня вскрикнуть.

– Вижу теперь, что он находит в тебе, ma petite, воистину вижу. Я накормила тебя достаточно, чтобы ты осталась жить, но Мерсия и Нивия, и кто угодно другой из Арлекина, принявший в этом участие, должны будут убить тебя, пока ты не дала против них показания. Они не будут знать, что я знаю.

Я пыталась произнести: «Расскажи всем», но губы еще не очень слушались. Да случись сейчас опасность, я не могла бы сползти с кровати, и не медицинская ситуация удержала бы меня здесь. Нет, это отработанный за тысячелетия секс заставил меня лежать и смотреть на нее, или пытаться смотреть. А мир еще светился белыми контурами после оргазма.

– Я думаю, у них в совете есть союзники в этой незаконной деятельности, так что здесь я должна действовать не спеша, но тебе нужно быть как раз там. – Она улыбнулась, и наверняка такой же улыбкой улыбалась в Эдемском саду Ева. Девочка, яблочка хочешь? – Я пошлю зов ко всей моей линии на твоей территории – Жан-Клод слишком еще слаб, чтобы этому помешать. Я буду говорить с ними как в прежние времена, до появления у Жан-Клода этой новой силы, за которой они спрятались. Тебе, когда очнешься, понадобится сильная пища для ardeurа. И эту силу ты должна будешь разделить с Жан-Клодом и с твоим волком.

Я кое-как прошептала:

– Я не знаю, как это сделать.

– Ты поймешь, – сказала она, оседлала меня и наклонилась так, что наши губы встретились. На ее губах был вкус меня. Мы поцеловались – и сон прервался. Я проснулась со вкусом ее поцелуя на губах.

24

Проснулась, ловя ртом воздух в слишком светлой, слишком белой комнате. В руке что-то болело при попытке ею двигать. Я не могла сообразить, где я, не могла думать ни о чем, кроме вкуса, запаха, ощущения Белль Морт. Проснулась, рыдая и произнося ее имя – или пытаясь произнести хриплым, сорванным голосом.

Рядом с постелью возникло лицо Черри. Сверхкороткие светлые волосы и сверхтемная готская раскраска не могли скрыть тот факт, что она хорошенькая. Кроме того, она дипломированная сестра, хотя работу в местной больнице она потеряла, когда выяснилось, что она леопард.

– Анита! Боже мой, боже мой!

Я хотела назвать ее по имени, но слова ускользали.

– Не пытайся говорить, не надо. Я позову врача.

Она дала мне кружку воды с изогнутой соломинкой и заставила сделать глоточек. Открылась и закрылась дверь, послышался топот убегающих ног. Кого, интересно, она послала за врачом?

У Черри блестели глаза, но лишь когда тушь потекла черными слезами, до меня дошло, что она плачет.

– Говорят, что она водоупорная, но врут бессовестно.

Она дала мне еще глоток воды. Я сумела прохрипеть:

– Отчего у меня так горло болит?

– Я… – Она снова стала траурной. – Нам пришлось интубировать Ричарда.

– Интубировать?

– Вставить в горло трубку. Он на искусственном дыхании.

– Черт, – шепнула я.

Она вытерла черные слезы, еще хуже их размазав.

– Но ты очнулась, и с тобой все в порядке.

Она кивала раз за разом, будто убеждая сама себя. Я почти уверена была, что когда меня, ее королевы леопардов, рядом нет, она куда лучше держит себя в руках. А то для профессионального медика она слишком легко срывается в слезы.

Раздались тихие шаги, и рядом моей кроватью появилась доктор Лилиан. Седые волосы убраны в небрежный узел на затылке, какие-то пряди все-таки летают вокруг худощавого лица. Улыбаются не только губы, но и светлые глаза. Облегчение написано на лбу крупными буквами.

– Ты меня била по лицу? – спросила я.

– Не думала, что ты помнишь.

– Ты меня била по лицу?

– Очень был опасный момент, Анита. Мы чуть вас всех не потеряли.

– Черри сказала, что Ричард пристегнут к аппаратам и сам не дышит.

– Это правда.

– Он уже не должен был оправиться к этому времени?

– Сейчас только ночь того же дня, Анита. Ты не так долго была без сознания.

– А такое чувство, что дольше.

Она улыбнулась:

– Это понятно. Я думаю, сейчас, когда мы заставили его тело дышать, он поправится, но если бы не смогли поддержать сердце и легкие…

– Ты встревожена.

– У него остановилось сердце, Анита. Если бы он был человеком, я бы тревожилась насчет повреждений мозга от гипоксии.

– Но он не человек.

– Не человек, но очень серьезно ранен. Должен выздороветь полностью, но, честно говоря, никогда не видела, чтобы ликантроп оправился от таких тяжелых ранений. Сердце пробито серебряной пулей – это рана смертельная.

– Но он же не умер?

– Нет.

Я посмотрела на нее внимательно:

– Ладно, ты все равно не умеешь делать непроницаемую физиономию врача.

– У Жан-Клода что-то вроде комы. Ашер мне говорит, что это такой вид гибернации, когда он приходит в себя, но, честно говоря, в медицине вампиров разобраться трудно. Они же уже мертвые, так какое же может быть нарушение здоровья? Мы его подцепили к энцефалографу; там видно, что он еще с нами.

– А если бы энцефалографа не было?

– Мы бы решили, что он мертв.

– Мы же не мертвы?

Она улыбнулась:

– Нет, вы – нет. Натэниел ест за пятерых и все равно два фунта потерял меньше чем за сутки. Дамиан выпил крови больше, чем может поместиться в одном вампире и продолжает пить. Ашер говорит, что это они для вас горючим заправляются.

Я кивнула, вспомнив слова Белль.

– Он прав.

Я подумала, не найти ли мне мысленно Натэниела и Дамиана, проверить, как там они. Но боялась сбить равновесие, то ли прервать поток энергии, которая нас питает, то ли высосать слишком много. Сейчас как-то все получалось, и очень хорошо, пусть так и будет. Белль сказала, что я научилась это делать у Жан-Клода, но она ошиблась. Я думаю, это сделал для нас сам Жан-Клод до того, как потерять сознание, потому что я понятия не имела, как он все это организовал. И я очень тщательно сейчас следила, чтобы не сделать щиты между собой и ребятами ни сильнее, ни слабее. Поддерживать как есть. То, что работает, не ремонтируй.

– Вампиры беспокоятся, что если младшие вампиры заснут дневным сном, то могут не пробудиться – Жан-Клод так сильно ранен, что у него энергии может не хватить.

Я кивнула, проглотила слюну – глотать было больно, но не в моем горле, хотя чувствовала я своим. Как будто что-то мешало, большое и твердое, пластик какой-то.

– Ричард достаточно пришел в себя, чтобы ощутить интубацию – потому что я ее чувствую.

– Не знаю даже, хорошие это новости или плохие, Анита. Еще не скоро его организм сможет обходиться без аппаратов.

– Нужно, чтобы Жан-Клод очнулся до рассвета, настолько очнулся, чтобы не высосал меньших вампиров до смерти, – сказала я.

Она посмотрела на меня очень серьезно:

– Вот это и обсуждают вампиры.

Я ощущала присутствие вампиров за дверью, слышала спорящие мужские голоса.

– Скажи охранникам, пусть пропустят Ашера и тех, кто с ним.

Она посмотрела на меня вопросительно, но направилась к двери. А когда я увидела, кто в эту дверь вошел первым, я улыбнулась и как-то почувствовала, что все образуется. Все будет в порядке, потому что Эдуард с нами.

25

Он улыбался мне, покачивая головой, стоял, глядя на меня сверху вниз. Очень приятный на вид, продукт нескольких поколений выведения чистой породы БАСП: светлые волосы, голубые глаза, ростом чуть ниже пяти футов восьми дюймов, но вписывающийся практически в любой интерьер. Тут лоск очарования стал таять как по волшебству, и в этих синих глазах тепло сменилось холодом зимнего неба – истинной сутью Эдуарда. Цвет глаз не переменился, но полностью переменился взгляд. Спокойное лицо ничего не выражало. Если бы я не видала вампиров, то сказала бы, что Эдуард лучше всех моих знакомых умеет делать непроницаемое лицо.

Когда-то появление Эдуарда возле моей кровати означало бы, что он явился меня убить. Сейчас оно значило, что я спасена. Все мы спасены – насколько это возможно. Насчет метафизических сил Эдуард не очень, но против оружия и боевых навыков Арлекина он отлично справится. Магия – это моя епархия, а в вооруженной битве лучше Эдуарда никого нет.

– Привет, – сказала я все еще пересохшим горлом.

У него дернулись губы:

– Не могла еще несколько часов остаться живой?

И в его голосе еще слышались интонации легкой улыбки вначале, а в конце – совершенно пустой голос, без малейшего акцента, без малейшего намека, откуда он родом.

– Я живая.

– Тебя пришлось дважды запускать, Анита.

Державшаяся незаметно Лилиан тут же оказалась рядом:

– Буду вам очень благодарна, если вы не станете пугать моих пациентов.

– Она предпочитает правду, – ответил он, даже не глянув на нее.

– Он прав, док, – сказала я.

Она вздохнула.

– Ладно, но давайте тогда говорить правду постепенно. Весь день она в основном была мертва.

Я только через секунду поняла, что доктор Лилиан пошутила. Эдуард глянул на нее и повернулся ко мне:

– Если верить вампирам, на постепенность у нас нет времени.

– Ты мне расскажи, что тут творится.

– Многое. Если я начну все рассказывать, наступит рассвет, и твои любимые вампирчики помрут навеки.

– Тогда расскажи самое необходимое.

– Жан-Клод затратил кучу энергии, чтобы пробудить всех вампиров города до того, как отключился сам.

– Я при этом была.

– Не перебивай, – сказал он слишком серьезно, и мне это не очень понравилось. – Вампиры и оборотни составили план, чтобы выделить тебе как можно больше энергии как можно быстрее. Энергии, чтобы ты влила ее в Ричарда и Жан-Клода.

– Почему ты говоришь это мне? Почему не Ашеру, не…

– Перебила, – сказал он.

Глаза его были холодны, лицо серьезно.

– Прости, – извинилась я.

Лилиан издала звук, на который повернулись мы оба.

– Вы сказали, что от вас она новости воспримет лучше, а я не поверила. Теперь верю.

Он посмотрел на нее внимательно.

– Извините. Я стану в сторонке, и перестанем терять время.

Она отошла.

– Мне этот план не понравился, а тебе он будет просто противен, но я выслушал их соображения, и лучшего плана у нас нет.

Я подняла руку. Он даже улыбнулся, но до глаз улыбка не дошла.

– Да?

– Ты считаешь этот план хорошим?

– Я не могу придумать лучше.

– Правда? – глянула я на него.

– Правда, – кивнул он.

То, что у него лучшего плана не было, говорил о многом. Говорил достаточно, чтобы я не стала спорить.

– Хорошо, излагай мне этот план.

– Ты питаешь ardeur от главы еще одной группы зверей и берешь всю их энергию. Как поступила с крысолюдами.

Он говорил ровно и уверенно, хотя сам узнал об ardeur’е всего несколько часов назад. Влетел в середину кризиса метафизических масштабов и не смутился, а если смутился, то не подавал вида. В этот момент я его любила – любовью вроде мужской дружбы. Он ни разу меня не подвел и никогда со мной не темнил – за это я его и любила.

– Что за группа?

– Лебеди, – ответил он.

Я уставилась на него удивленно:

– Прости, не расслышала?

Он улыбнулся – улыбка была холодная, но настоящая. Ему было весело.

– Я так понимаю, что лебединый король тебе не лучший друг.

– Не то чтобы. И он, и прочие главы групп бывали приглашены в дом на обед, но… – Я мотнула головой, пытаясь избавиться от ощущения в горле предмета, которого там не было – вроде фантомной боли. – Я никогда о нем в этом смысле не думала, и есть в Сент-Луисе группы побольше и посильнее лебедей.

– Когда ты питалась на царе крыс, почти все они попадали без сознания, – сообщил Эдуард.

– Что-что?

– Ты слышала, – ответил он.

Я вспомнила вскрик Жан-Клода у меня в голове – он крикнул «нет», когда я потянулась за последним кусочком энергии Рафаэля.

– Я не хотела.

Лилиан выглянула у Эдуарда из-за плеча.

– Тебе просто повезло, что я была среди тех, кто остался на ногах.

– А почему ты не свалилась?

Она задумалась с грустным видом, потом покачала головой.

– Не знаю.

– На «почему» у нас нет времени, – сказал Эдуард.

– Согласна, – поддержала его Лилиан.

Я просто кивнула.

– Крысолюдов все еще не сто процентов, Анита. Ты их действительно проредила. Мы не можем себе позволить, чтобы ты так же поступила с гиенолаками.

– Без проблем. Уж кто-кто, а Нарцисс в список моих дел на сегодня не входит.

Он шевельнул губами – почти в улыбке, но потом сдался и засмеялся.

– Я теперь его видел, и… – Он тряхнул головой и сказал: – Я бы тоже не хотел его видеть в списке своих дел, но он сделал хорошее предложение. Предоставил нам всех гиенолаков, которых мы просили.

Тут у меня возникла мысль:

– Если почти все наши бойцы свалились, почему Арлекин не напал?

Он кивнул:

– Вот и я не знаю.

– Арлекин состоит из супербойцов. Вроде тебя в вампирском варианте. Должны были атаковать.

– Ашер и прочие вампиры и посейчас гадают и строят гипотезы, отчего Арлекин не воспользовался ситуацией. Это все я тебе потом расскажу, потому что сейчас… – Он сделал движение, будто хотел взять меня за руку – и убрал руки. – Ты мне доверяешь?

Я сдвинула брови, глядя на него:

– Ты же знаешь, что да.

– Оборону я организовал, все прикрыл, Анита. Но только ты можешь передать Жан-Клоду достаточно энергии, чтобы сохранить жизнь меньшим вампирам.

Я хотела спросить о многом, но он был прав. Я должна довериться Эдуарду, знать, что свою работу он сделает, и я доверялась, но…

– Лебедей-оборотней в городе не так уж много.

– Мы сперва обратились к львам, но их Рекс отказал нам.

– Джозеф отказал нам в помощи? – Я не стала скрывать, как это меня потрясло.

– Да.

– Мы же ради львов из кожи вон лезли. Черт, я же даже спасла ему жизнь однажды… или дважды, не помню.

– Его жена сказала, что секс у него будет только с ней.

– Не в сексе же тут дело, Эдуард!

Он пожал плечами.

– Львы не станут мешать вампирам умереть.

Я это сказала вслух, чтобы сама услышала. Потому что не могла поверить.

– Я бы это воспринял так, – согласился он.

Мы переглянулись, и я почувствовала, что у меня глаза так же холодны, как у него. И подумали мы одно и то же: львы за это заплатят. Паразиты неблагодарные.

– Осталось меньше двух часов, Анита.

Я кивнула:

– Это значит, что времени на ошибку у нас нет, Эдуард. У лебедей энергии достаточно?

– В этой стране лебединый король – Донован Риис.

– Знаю. Ему приходится ездить между группами, приглядывать и решать возникающие проблемы. Еще он рассказывает в других городах, как отлично действует у нас тут мохнатая коалиция. Создать еще одну коалицию он не пытается, просто рассказывает. Но нам уже звонят из других городов и уточняют детали.

– Политик, – сказал Эдуард.

Я кивнула:

– Быть лебединым царем – сила врожденная. Я думаю, он прямо рождается со всеми нужными умениями. Донован говорил, что обычно в том же поколении рождается королева лебедей и они правят вместе, но вышло так, что не родился младенец с соответствующей родинкой или с нужной силой, чтобы ему помочь. И работа Риису выпала двойная.

– Он говорит, что оставляет своих лебедушек на попечение твоих леопардов, когда уезжает на время.

Я кивнула:

– Их в городе только три.

– Они оставались в твоем доме, – сказал Эдуард.

– Ага.

– А зачем?

– Иногда за ними надо приглядывать.

– Донован это говорил – что ты заботишься о его народе. Говорит, что ты их однажды спасла и при этом чуть не погибла.

– Было дело.

– Говорит, что ты рискнула жизнью ради его людей, и он сделал бы для тебя то же самое. Так чего уж там говорить о легком сексе среди союзников?

– Последней фразы он не говорил, – сказала я.

Эдуард усмехнулся, покачал головой:

– Ну, не говорил. Он сказал так: «Я бы ради Аниты и ее людей рискнул жизнью. То, что просите вы – это такая малость».

– Вот это похоже на Донована.

– Он предлагает тебе кормиться от всех лебедей-оборотней в США. Их почти во всех больших городах от одного до шести.

– Я понятия не имела, что их так много.

– Я думаю, это только Донован знал. Он мне дал кучу разведданных, Анита, и даже не взял с меня обещание не использовать против него, если когда-нибудь получу контракт от какого-нибудь охотника на лебедей.

– Эдуард…

Он поднял руку, предупреждая мою речь:

– Если хочешь, я дам такое обещание тебе.

Мы обменялись долгим взглядом, и я сказала.

– Нет, Эдуард, обещай мне, что ты ничего из узнанного тобой не применишь ни против одной из групп животных.

– Я не буду охотиться на лебедей.

– Эдуард, я серьезно. Ты узнаешь многое о вампирах и оборотнях такого, что можно применить против них. Мне нужно твое честное слово, что это не обратится против них – или против меня.

Его лицо стало пустым и холодным, почти таким, как когда он убивает, но только в глазах мерцал едва заметный огонек злости.

– Даже львы? – спросил он.

– Они члены коалиции.

– Это значит, что их нельзя трогать?

– Нет, это значит, что мы должны их вышибить из коалиции до того, как что-нибудь против них предпримем.

– Как благородно, – улыбнулся он.

– Должны же быть у девушки принципы, – ответила я.

Он кивнул:

– Раз львы за это ответят, я спокоен.

– Будем разгребать кризисы по порядку. Но они за это ответят, можешь не сомневаться.

И он улыбнулся хладнокровной довольной улыбкой. Обычная улыбка Эдуарда, настоящая. Та, которая говорила, что за этими глазами живет монстр, и ему там уютно. Но мне не нужно было зеркало – я так могла сказать, что моя ответная улыбка была примерно такая же. Когда-то я тревожилась, что стану такой как Эдуард. Сейчас я на это рассчитываю.

26

Ладно, что мы там будем делать с местным прайдом – это потом разберемся. В порядке общей очереди разрешения чрезвычайных ситуаций. Забавно, что как только появляется Эдуард в моей жизни – или я в его, – тут же начинаем попадать из ситуации в ситуацию. Сейчас та разница, что ситуация не разрешается острием ножа или дулом пистолета. И даже огнемет не поможет, хотя Эдуард наверняка его с собой прихватил. Как только протащил через службу безопасности аэропорта? Но Эдуард есть Эдуард: если ему надо, он и танк «Шерман» в самолете провезет.

У меня меньше двух часов оставалось, чтобы покормиться. Меньше двух часов, чтобы сохранить жизнь Вилли Мак-Кою с его кричащими костюмами и еще более кричащими галстуками. И его возлюбленной Кэнди, высокой, белокурой, великолепной, такой влюбленной в своего маленького и некрасивого вампира. Вспомнился мне Эвери Сибрук, которого я увела из Церкви Вечной Жизни, Эвери с его беззащитными глазами, умерший так недавно, что иногда ощущается как живой. Вспомнились многие еще младшие вампиры, прыгнувшие на наш корабль из церкви Малькольма за последние месяцы. Не могу я дать им всем умереть, если только в моих силах их спасти.

Но как же мне не хотелось секса с Донованом Риисом!

Ничего в нем нет такого уж страшного. Высокий, бледный, даже красивый – стерильной красотой первого ученика частной школы. Дюйма ему не хватало до шести футов, широкие плечи, затянутые нежно-голубым свитером, так удачно подходящим к молочно-кремовому лицу столь совершенному, что оно казалось искусственным. Хотя и не было таким. Едва заметный розовый румянец на щеках – это была его собственная кровь, бегущая под белой-белой кожей. Бледен он был, как вампир белой расы до кормежки, но ничего мертвого в Доноване не было. Наоборот, что-то было невероятно живое, как будто с первого взгляда можно было сказать, что кровь его бежит горячее – не в смысле горячее от страсти, а на ощупь. Как будто, если набрать ее в рот, она будет горячей, как густое сладкое какао.

Мне пришлось закрыть глаза и поднять руку, не давая ему подойти ближе.

– Прости, Донован, но ты на радаре отмечаешься как пища.

– Но ведь так и должно быть?

Я покачала головой:

– Не для ardeur’а пища, а для еды. Я сразу представила себе, как глотаю твою кровь.

– Этого я и боялась, – послышался женский голос.

Я открыла глаза и увидела Сильвию – заместительницу Ричарда по стае, его Фреки. Она чуть выше меня, волосы у нее каштановые, короткие, лицо было бы симпатичным, если бы она накрасилась, но обычно она не давала себе труда это делать, и сперва, чтобы заметить эту симпатичность, надо было, чтобы глаза привыкли к простоте ее глаз и кожи. А если бы ее накрасить как следует, она была бы красивой. Иногда я думаю, как люди в этом смысле меня воспринимают. Впрочем, мне ли комментировать – одетой в больничный халат и с жуткой после всех перипетий рожей?

Сильвия заполняла помещение покалывающим потоком энергии. Миниатюрная, женственная, она боем проложила себе дорогу на второе место в большой стае волков. Наверное, даже бы на первое вышла, только я ей помешала пару раз. Ричард бы мог побить ее физически, но у Сильвии есть воля выжить и воля убить, а бывают бои такие, где эти качества берут верх над превосходящей силой. Но какое-то время назад Ричард принял ее вызов и сильно ей выдал, как следует. Показал, что кроме силы, у него есть и воля. Я была, с одной стороны, рада: это значило, что на основной вопрос получен положительный ответ. С другой стороны, это стоило Ричарду невозвратимой утраты какого-то куска его личности, и я почти так же горевала по этой утрате, как и он.

– Чего это ты боялась? – спросил от двери Эдуард.

Я не поняла сперва, что он провожал Донована.

– Анита подобна новичку-ликантропу: у нее голод не полностью ей подконтролен. Донован, быть может, и силен, но он – животное-дичь, и все ее звери это чуют.

Я кивнула от кровати, уронив руку на белую простыню:

– Она верно говорит.

Донован посмотрел на меня: серо-синие глаза, переменчивые как небо, сейчас были цвета дождевых туч.

– Ты бы действительно вырвала мне горло?

– Скорее проникающее ранение брюшной полости. Мягкое подбрюшье.

Он приподнял пушистые светлые брови.

– Без орального секса, – сказала Сильвия. Любой другой сказал бы это с оттенком шутки, она же – полностью серьезно.

Позади Донована с Эдуардом открылась дверь. Мелькнул какой-то высокий темноволосый юноша, которого я не узнала. Он слишком молодо выглядел, чтобы там стоять, но была еще пара охранников, о которых я думала то же самое. Потом в двери набился народ, и мне пришлось обернуться на всех, но я пообещала себе поговорить с Клодией насчет возрастного барьера для охранников. Циско я убрала за то, что ему восемнадцать лет, но, видимо, не дала ясно понять, что дело не в нем самом, а именно в возрасте. Если переживем этот день, я проясню… нет, не «если». «Когда». Когда переживем. Чтобы думать о чем-нибудь другом, это должно быть «когда».

Среди вошедших первыми вампиров я искала Ашера, но его не было. Реквием будто прочел мои мысли – может быть, по лицу, – потому что сказал:

– О звезда моя вечерняя, нетерпеливо глядишь ты мне за спину, будто и нет меня здесь. Ашер Седьмой проснется среди нас. Когда придет рассвет, он умрет, но те, кто стоят пред тобою сейчас, имеют шанс остаться бодрствовать и все увидеть до конца.

Лицо его сверкнуло белым между чернотой капюшона и бородой и усами. Единственным цветным пятном на его лице были ярко-синие глаза с чуть зеленоватым отливом, как морская вода на солнце, которого ему никогда не увидеть вновь.

Следующим вошел Лондон с короткими темными локонами, в черном костюме поверх черной рубашки. Он всегда казался чем-то средним между руководителем фирмы, надевшим готский прикид, и киношным наемным убийцей. Много веков за ним держалась кличка «Темный рыцарь». Да-да, задолго до Бэтмена эту кличку носил Лондон. И еще он был почти идеальной пищей для ardeur’а. Кормя меня, он обретал силу, а не терял ее, но это, как и все дополнительные способности линии Белль Морт, имело двойной эффект. Будучи идеальной пищей, Лондон немедленно пристрастился к ardeur’у. Одно недавнее кормление поставило крест над столетиями воздержания, когда он вырвался из рабства Белль. Одно кормление – и он оказался привязан ко мне так, как ни один гражданский обряд не мог бы привязать. Но кормление, даже от Лондона, оказалось бы недостаточным для того, что нам нужно было сейчас.

Лондон улыбнулся и подошел взять меня за руку. Он знал, что не является любовью всей моей жизни (как и я для него), и нас обоих это устраивало. Он бы лидировал в конкурсе на должность моего pomme de sang, будь он доступен днем. Его рука была теплой на ощупь, что означало недавнее кормление от добровольного донора – сейчас столько рвалось добровольно сдать кровь, что незачем было добиваться ее силой. Люди в очередь выстраивались ее сдавать.

Он поднес мою руку к губам и почтительно поцеловал.

– Мы здесь присмотреть, чтобы ты лебединого короля не съела взаправду.

Улыбка стала шире, темные глаза залучились радостью. Реквием и другие вампиры, прибывшие с ним из Англии, говорили, что никогда раньше его таким раскованным не видели. Не знали, что он вообще умеет улыбаться.

Я улыбнулась в ответ:

– Да, это было бы нехорошо.

Из-за их высоких спин высунулся Джейсон, осклабился весело, но что-то напряженное залегло в уголках по-весеннему синих глаз, будто он плакал недавно. Я протянула ему другую руку, Лондон подвинулся, чтобы Джейсон мог меня обнять – для этого фактически ему пришлось на кровать залезть. Мы с ним друзья, иногда любовники, но его реакция меня удивила. Я потрепала его по стриженым светлым волосам несколько неуклюже, и не из-за капельницы, хотя она стесняла движения. Просто столько тут еще будет вылезать наружу до того, как я начну кормиться от Донована.

– Все путем, Джейсон, – сказала я.

Он мотнул головой, не отрывая ее от моего плеча, поднял заплаканное лицо ко мне. И голос прозвучал от слез хрипло:

– Опять врешь.

Он попытался улыбнуться, но не совсем преуспел.

Я свободной рукой тронула его за лицо:

– Джейсон, я…

А что сказать, я не знала. Он реагировал не просто как друг, а сильнее. И тут я подумала: может быть, это горе не по мне? И его Ульфрик, и его мастер почти при смерти. Если они умрут, его мир рухнет и не восстановится в прежнем виде. У нового мастера города он уже может и не быть pomme de sang.

Я попыталась взять его лицо в ладони, но снова помешала капельница.

– Кто-нибудь, вытащите из меня эту штуку, о’кей? Питать ardeur, сидя на трубке, у меня не получится.

Лилиан пробралась сквозь порыкивающую публику и вытащила иглу. В ключевой момент я старательно смотрела в сторону. Я несколько уже привыкла, но все равно не люблю смотреть, как в меня вставляют или вынимают иглы. Жутковато становится.

Джейсон отодвинулся, давая доктору место, но держался за мою руку как за спасательный круг. Обычно он так здорово держался, что я иногда забывала, как он молод. Ему двадцать два – тот же возраст, что у львов – студентов колледжа, из которых мне Джозеф предоставил выбирать, под тем предлогом, что у более старших львов у всех семья и работа. В тот момент у меня предлог не вызвал сомнений, но сейчас… сейчас я пересмотрю все, что львы в последнее время делали.

– Я твой волк на случай, если твой зверь решит проснуться.

– Я думала, Сильвия…

Она подала голос из толпы оборотней сзади:

– Раз в этом помещении проснется ardeur, то меня тут не будет. Ничего личного, Анита, ты симпатичная, но я с женщинами дела не имею. При такой твоей слабости, и когда Жан-Клода нет, я не хочу рисковать подцепить эту заразу. – Она подошла к кровати и потрепала меня по плечу – неуклюже. Приятельские жесты ей удаются не лучше, чем мне. – Волки все сделают, что могут, чтобы вас из этого вытащить.

– В отличие от львов, – сказала я.

– В соседней палате лежит не их Рекс, а наш Ульфрик. – В ее словах чуть-чуть повеяло вспышкой зверя, как будто дыхание чудовища в темноте. Я вздрогнула, она убрала силу. – Извини, я пойду.

Она направилась к двери. Когда она выходила, кто-то вошел ей навстречу.

– Мика! – вскрикнула я.

Он не бросился ко мне, но почти. На нем были все та же рубашка и слаксы, в которых я его видела, но покрытые высохшими потеками. Кровь запеклась черным и кирпично-красным. Может, я уставилась на потеки, потому что Мика расстегнул рубашку и бросил ее на пол, и впервые зрелище его обнаженной груди и плеч не вызвало у меня мысли о сексе. Я думала только, чья на нем кровь: Ричарда или Жан-Клода.

– Не тянись к ним своей силой, Анита, – предупредил Мика.

– Как ты узнал, что я об этом подумала? – спросила я.

Он улыбнулся, но глаза его остались усталыми. В них было облегчение, что я жива и более-менее здорова, но и усталость тоже.

– Я же твой Нимир-Радж.

Он часто отвечал так, когда я спрашивала, отчего он так хорошо читает мои мысли. Он Нимир-Радж моей Нимир-Ра, и этого ответа ему хватало.

Он поцеловал меня, и я ждала, чтобы Джейсон отпустил мою руку и я могла обнять Мику, но этого не случилось. Мы с Микой посмотрели на него, и на миг увидели в его глазах неприкрытый страх. Никогда еще его глаза такими не видела; по ним я поняла, как близко была наша смерть – и как близко она еще пока что. Один взгляд, и я уже знала, что мы еще из лесу не выбрались.

Я поглядела в шартрезовые глаза Мики:

– Эта энергия должна будет спасти не только младших вампиров? Еще кого-то?

Рука Джейсона сжалась на моей руке, Мика обнял меня, а я свободной рукой стала гладить эту ровную теплую, навеки загорелую кожу. Втянула в себя аромат его шеи, такой для меня дорогой.

– Ответь, – шепнула я.

Он чуть отодвинулся, чтобы видеть мое лицо.

– Когда Жан-Клод умрет на рассвете, он может прихватить с собой тебя и Ричарда.

Глядя в его скорбное лицо, я видела там искренность. Искренность – и страх, скрытый куда лучше, чем у Джейсона. Но он там был.

– Лилиан! – позвала я.

– Да, Анита? – подошла она ко мне.

– Насколько вероятно, что Жан-Клод нас утащит с собой?

– Честно говоря, не знаю, но такая возможность есть, и выяснять, насколько она вероятна, лучше не стоит. – Она положила мне руку на лоб – как мать, проверяющая, нет ли у ребенка жара. – Кормись от Донована, Анита. Возьми энергию, которую он предлагает, чтобы нам на эту тему не волноваться.

– Но ведь ты сама не уверена, что это поможет?

– Вполне уверена.

– Мне не надо быть ни вампиром, ни оборотнем, чтобы учуять здесь ложь.

Она шагнула назад, вдруг резко собралась, профессионально.

– Ладно, мы не уверены, но этой энергии будет достаточно, чтобы спасти некоторых из вас. Всех или не всех – мы просто не знаем. Все это очень новая наука, Анита, новая метафизика, а в ней всегда все неопределенно.

– Спасибо за правду, – кивнула я.

– Сама просила.

Из толпы вышел Эдуард:

– Мне было сказано, что это поможет.

– Мы говорили, что ничего лучше придумать не можем, – возразила Лилиан. – Это не то же самое.

Эдуард кивнул:

– Согласен. Я услышал то, что хотел услышать. – Он посмотрел на меня очень серьезно. – Не умирай под моей охраной. Другие телохранители жизни мне не дадут после этого.

– Изо всех сил постараюсь спасти твою репутацию, – улыбнулась я. – А теперь тебе придется ждать снаружи.

– Как? – переспросил он.

– Вряд ли я смогу заниматься сексом у тебя на глазах. Извини уж.

Он усмехнулся в ответ:

– Я думаю, у меня бы при тебе тоже не получилось.

А потом он меня удивил. Отодвинув от моей руки Джейсона, он взял ее твердо и уверенно. Мы обменялись долгим взглядом, Эдуард открыл рот, потом закрыл, покачал головой. И наконец сказал:

– Если ты не выживешь, я обещаю: Арлекин за это заплатит.

Очевидно, тайна вышла наружу, и мы теперь спокойно будем называть лопату хотя бы могильным заступом. Я кивнула:

– Ты мог не говорить, я и так знаю, что ты бы это сделал.

Он улыбнулся, сжал мне руку и вышел. Я чуть не окликнула его. Меня окружали мужчины, которых я любила, с которыми спала, – а вот почему-то, пока Эдуард был в палате, мне было надежнее. Но опасность, которую мне предстояло встретить, была не по его линии. В палате или за дверью, а Эдуард мне помочь не сможет.

27

Мне не столько надо было пробудить ardeur, сколько перестать ему сопротивляться – моя власть над ним дошла до того, что я могла давать ему разрешение питаться. Мне надо было его отпустить. Может быть, если бы звери во мне не проснулись примерно в то же время, я бы не считала ardeur чем-то таким, что сидит на цепи с кожаным ошейником. Кожаным, тугим и с металлическими шипами внутрь.

Мне казалось, что в палате слишком много охраны, пока я не приблизилась к Доновану Риису. Какая-то доля моего существа думала о сексе, зато три или четыре других доли гадали, какова будет на вкус у нас на зубах плоть, что под всей этой кожей. Донован потребовал, чтобы остальные мужчины отвернулись, создав нам максимально возможное уединение. Они отвернулись. Некоторые – с таким видом, будто хотели сказать, что это глупо, но отвернулись все. Тогда Донован снял с себя одежду. Раздетый он был – как белая, светлая мечта. Ardeur позаботился, чтобы его тело было для меня готово, и он на фоне этого тела выделялся как вырезанный из слоновой кости, краснеющий, подобно первому намеку на восход солнца. Он был весь бледен, как вампир, но он был рассвет, он был солнечный блик на воде, отблеск луны на крыльях. Мне послышался голос птиц, зовущих в ночи. Никогда не знала, что у лебедей такой голос, почти как у гусей, но… нет. Не гусиный голос – лебединый.

Голос Донована прозвучал сдавленно:

– Ты лишила меня контроля над моей силой. Что-то в ardeur’е сняло с меня не только одежду.

Я обнаружила, что все-таки еще могу говорить, подняться над ощущением ночного неба и лунного света, хотя это было как будто видишь две картины сразу, и то, что я вижу у себя в голове, грозит стать более реальным, чем мужчина рядом со мной.

– Иногда мой вариант ardeur’а дает тебе то, чего ты больше всего на свете желаешь. – Я наклонилась к его щеке, шепнула в идеальную ушную раковину: – Чего ты желаешь больше всего на свете, Донован Риис?

Он обернулся ко мне, и глаза его стали тускло-серыми.

– Не быть королем.

Он вдруг перевернулся, обняв меня, и его глаза оказались надо мною. Он все так же прижимался ко мне, и ощущение этой твердости заставило меня вскрикнуть. Он навалился на меня всем своим весом, охватил руками, прижал меня лицом к своей груди. Мне несколько трудно стало дышать под его тяжестью, но он это понял и приподнялся, обнимая меня, приблизив ко мне лицо.

– Ты можешь дать мне то, чего я больше всего желаю, Анита?

– Не знаю, – прошептала я.

– Попробуй.

– Может получиться не так, как ты думаешь.

Я пыталась мыслить, отвлечься от ardeur’а, от ощущения прижатого ко мне тела, от теплого аромата кожи Донована. У ardeur’а будто свой собственный разум, свой забавный способ исполнять желания. Я не думала, будто то, что произойдет сейчас, и есть то, чего хочет на самом деле Донован.

Он приподнялся, будто отжимаясь на тренажере, и нижняя часть его туловища прижалась ко мне. Я захныкала.

– Я тебе сделал больно?

Чтобы ответить, мне пришлось открыть глаза:

– Нет, не больно, нет.

И что-то в моем голосе, в мутном взгляде заставило его улыбнуться.

– Не больно, нет, – повторил он, глядя на меня с улыбкой. И глаза его были синее, чем я у него видела, будто в этот момент что-то произошло, убравшее из глаз все серое.

Я поняла, что его просьба – не быть королем – заставила меня приглушить ardeur, и это меня испугало, потому что ardeur – сила сама по себе. Он творит и решает такое, чего я не понимаю. Если бы Жан-Клод мог ответить, я бы его спросила. Конечно, у меня были люди, которых я могу спросить, просто это будет очень неловко, – спрашивать. Одной из причин присутствия сейчас Реквиема и Лондона было то, что у них опыта с ardeur’ом на сотни лет больше, чем у меня. Да, в качестве жертв, но все равно они знали его в тех аспектах, которые только начинали до меня доходить.

Я уперлась ладонью Доновану в грудь – оттолкнуть его, дать себе возможность дышать. Мы спешим, да, но ведь не настолько? В смысле, если мы умрем сейчас, он перестанет быть королем – иногда ardeur понимает все очень буквально.

Но я забыла, что белые волосы на груди у него – не волосы, а перья, и когда моя ладонь коснулась шелка перьев и жара груди, я забыла, что хотела спросить. Руки нашли его тело, и он был горяч, как в жару.

– У тебя кожа горячая.

– Я ж тебе сказал, ты освободила мою силу от моей воли.

Он потянулся лицом ко мне для поцелуя. Его сердце колотилось в груди, я ощущала ладонью его стук, ощущала так, как не получалось с тех пор, когда ardeur был для меня нов. Оно билось как что-то такое, что можно взять в руки, будто можно просунуть пальцы в грудную клетку и взять его нежно в горсть, погладить. Вдруг я четко почувствовала, как и где течет по его жилам кровь, слышала, ощущала, будто теплые ленты шли под кожей, я слышала ее запах, горячий, сладкий, металлический. Я закрыла глаза, чтобы не видеть его лица, не смотреть, как он меня целует, но не человеческая часть моего существа составляла проблему сейчас. Закрыв глаза, я не переставала ощущать его, его тяжесть, его запах – и то, что так близко у него под кожей.

Он поцеловал меня, поцеловал меня в самый первый раз, и мне было все равно. Отодвинувшись от его мягких губ, я стала целовать вдоль лица, по линии щеки. Потом в шею. Он воспринял это как приглашение, я открылась для него, но рукой взяла его сзади за шею, прижимая к себе в поцелуях. Волосы у него были такие мягкие, как я в жизни не видела, и это почти ничего для меня не значило. Я чуяла запах того, что я хочу, запах этого зовущего лакомства у него под кожей.

Он снова уперся шеей мне в ладонь, я положила другую руку ему на спину. Удерживая его, я стала целовать пульс у него на шее, и этот пульс дергался и бился под моими губами как живой. Как пойманная птица в клетке из плоти. Я ее выпущу. Я ей дам пролиться себе в рот, и… Тут на секунду, на миг вернулся ко мне здравый смысл, мгновение «нет», но тут же дохнуло на меня силой Жан-Клода, его голодом, одними и другим, и сомнений не осталось, а остался только пульс Донована у меня на губах, его тело, бьющееся во мне, мои бедра, взлетающие ему навстречу, и мой рот у него на шее.

Я его укусила, стараясь нежно, но не нежности мне хотелось, не ее я ощущала. Ощущение его кожи, зажатой у меня в зубах – и я постепенно сжимала зубы, сильнее и сильнее, и это было невыносимо хорошо. Но хотелось больше, сильнее укусить его, больше его плоти всосать в себя, и трепещущий жар его пульса испуганной бабочкой бился мне в небо, как ласка, побуждающая и приглашающая, молящая освободить этот пляшущий пульс жизни.

Донован поднял меня с кровати, руками охватив меня, встал на колени. Движение меня спугнуло, заставило прервать укус, поднять голову.

– Слишком зубами, Анита, – сказал он прерывисто.

Он стоял на коленях на узкой кровати, обняв меня руками, и тело его уже было не во мне. Ногами я охватывала его за талию – наверное, обхватила машинально, когда он изменил положение. Он перестал заниматься со мной любовью, а от этого я прекратила попытки его сожрать.

На шее у него остался четкий отпечаток моих зубов – как лиловеющий красный кровоподтек на идеальной белизне шеи. Я могла бы сказать многое, но сказала первое, что более всего меня ошеломило.

– Ты разорвал хватку ardeur’а.

– Я не хищник, Анита, но все же я царь. А это значит, что я должен отдать тебе себя, сама ты взять не сможешь.

– Прощу прощения.

– Все нормально, я не рассердился. Только не надо вырывать мне глотку или полосовать спину, о’кей?

– Не уверен, что она может с собой сладить, – сказал Мика.

Я выглянула из-за плеча мужчины, которого обнимала, и увидела, что не только Мика, но и все остальные столпились возле. Римус спорил с Реквиемом и Лондоном. Слишком тихо, я не слышала, но по жестам все было понятно. Я встретилась глазами с Микой и взглядом попросила о помощи. Я воспринимала Донована просто как мясо, как пищу. Секса было недостаточно, чтобы отвлечь меня от мяса и крови.

– Что я могу сделать, чтобы не подвергать себя опасности? – спросил Донован.

Реквием подошел к кровати в развевающемся черном плаще.

– Если у тебя хватает сил держать ее на руках, должно хватить и на то, чтобы удержать ее на кровати.

– Мы не можем гарантировать вашу безопасность, Риис.

Донован посмотрел на охранника. Руки, держащие меня, он сместил ниже, но они не дрожали, будто он так мог бы меня держать вечно. Это отвечало на вопрос, сильнее ли лебеди-оборотни обычных людей. Да, сильнее.

– Я знаю, что не можете.

– Она вырвет вам горло раньше, чем мы успеем шевельнуться, – сказал Римус.

– Если возникнет опасность, мы вмешаемся, – возразил Мика.

– Как? – спросил Римус.

– Схватим ее, поможем Доновану ее держать.

– Ardeur перекинется на всякого, кто до нее дотронется, – напомнил Римус.

– Я знаю, – кивнул Мика.

Римус покачал головой – чуть слишком быстро.

– Значит, я не могу делать свою работу. Не могу защитить Рииса от опасности.

– Потому что не станешь рисковать, что ardeur на тебя перейдет, – уточнил Мика.

– Да.

– Тогда уйди, – велел Лондон.

– Нам здесь нужен старший над охранниками, – ответил Римус. – Кого я вместо себя пришлю? Бобби Ли еще в Южной Америке. Клодия? Нет. Кто же меня заменит?

Он разрывался между долгом… и чем еще? Долгом и страхом? Долгом и ardeur’ом?

– У нас нет времени миндальничать, Анита, – сказал Реквием. – Я говорю от имени вампиров. Если младшие среди нас будут спасены, то только сейчас.

В этом заявлении не было поэтических аллюзий. Если Реквием перестает цитировать стихи, значит, дело плохо.

И тут будто его слова вернули вихрь ardeur’а обратно. Только что я в руках Донована была почти бесстрастна, и вдруг присосалась к его губам, будто хотела целиком влезть ему в рот. И снова ногти впились ему в спину, и ощущение поддающейся под ними плоти заставило меня вскрикнуть от наслаждения – а его от боли. Я сдерживала себя, не давала себе воли в том, что мне хотелось ему сделать. Не давала себе вцепиться зубами в рот, позволяла только целовать, но эти усилия заставляли меня стонать от досады прямо ему в губы.

Он прижал меня к кровати, вдруг навалившись всем весом. Я все еще обхватывала его ногами и старалась сосредоточиться на сексе, не думая о мясе и крови, но секс перепутывался с ощущением ногтей у него на спине, зубов у него на губах. Я хотела его, но еще я хотела прокусить ему губы и пустить кровь. Больше секса хотелось мне крови. Я ведь питалась для Жан-Клода, а для него ardeur не первый голод.

Я лизнула нижнюю губу Донована, втянула в рот, полную, сочную, такую… Резко и сильно прикусила ее, кровь, теплая, сладкая, с металлическим вкусом, наполнила мне рот, и мир исчез в танце световых пятен и наслаждения. Это не был ни секс, ни оргазм, а будто эта капля крови горячей волной удовольствия смыла весь мир. У меня бывало, что мир становился красным от гнева, но от чистой радости – никогда. Будто каждая клеточка моего тела наполнилась вдруг теплом и счастьем. Ощущение было и оргиастическое, и нет; но каким бы оно ни было, оно было изумительным.

Я лежала под Донованом, обмякшая, ловя ртом воздух. Кажется, я отключилась на время, потому что он держал меня за запястья, прижимая их к кровати, и искал нужную позу. Я моргала, не помня, как получилась такая позиция. Подбородок Донована покрывала яркая алая кровь, нижняя губа оказалась разорванной в клочья. Неужто это я сделала?

Наконец он приладился, и я взметнулась вверх ему навстречу. Глаза у него закрылись, трепеща, и он выдохнул:

– Ты совсем лишила меня контроля.

– Давай, Донован, – шепнула я.

Он глядел на меня, кровь текла по его лицу, но глаза – глаза смотрели чисто мужским взглядом, тем, который говорит: «Моя. Секс. И больше этого. И меньше».

Глаза у него стали синее, чем я когда-нибудь у него видела, он поймал ритм, быстрый и частый, снова и снова. Я смотрела и чувствовала, как нарастает и нарастает тепло.

– Скоро, – шепнула я.

– Глаза, – шепнул он в ответ. – У тебя глаза как синее пламя.

Я не успела спросить, что он имеет в виду, как на меня налетел оргазм. Я заорала, задергалась, забилась под ним, он придавил мне руки к кровати, изо всех сил держал меня, старался зафиксировать на месте, а может, я и не переставала орать и дергаться, и ardeur ел, кормился на этом теле, на силе его рук у меня на запястьях, на его жаре – и тут я ощутила лебедей. Три жительницы Сент-Луиса, которых я знала, сидели в маленькой спальне и смотрели на меня, будто видели, будто я пришла их сожрать. Еще лица, еще вспугнутые глаза, кто-то вскрикивает, кто-то падает, кто-то сваливается со стула, кто-то извивается на кровати, а я, мы, ardeur – едим. Питаемся. Десятки лиц, десятки тел, и тут я почувствовала, что просыпается Жан-Клод – у меня дернуло в животе, в паху.

Он взял на себя управление этой энергией, и я бы, может, остановилась, но было поздно останавливаться. Мы питались от лебедей, от них от всех. Невероятно много силы, невероятно много жизни. Мы выедали их энергию, и они спотыкались, пошатывались, сползали по стене, но никто не пытался сопротивляться – они просто сдавались. Армия трофеев, армия еды, величественный поток энергии.

Ричард пришел в себя – я ощутила, как распахнулись у него веки, как он закашлялся, пытаясь вытолкнуть из глотки трубку. Жан-Клод меня от него отвлек отчасти, чтобы я хотя бы не задыхалась вместе с ним. Вокруг Ричарда сгрудились белые халаты, он задергался, стал вырываться.

А потом была ночь, и луна, и крылья, сильные крылья, бьющие воздушный простор. Ardeur пронзил эти крылья как пущенная в сердце стрела. Миг – и перья с крыльями превращались в человека, падающего на землю. Ardeur забрал его силу, выпил бледное тело и темные волосы, и падающий сгорал в смешении радости и ужаса. Сила Ричарда полыхнула через меня, насквозь и накрывая с головой приливом жара и электричества. Он коснулся падающего и просто мыслью велел ему: «Перекинься», вызвал его зверя, энергию, покрывшую его тело перьями, превратившую руки в крылья, и человек успел раскинуть их и спланировать над верхушками деревьев. Листья хлестнули нас по ногам, но отчаянно бьющие крылья уже начали набирать высоту. Нет, не отчаянно – неподходящее слово для этой плавной, мускулистой силы. И когда мы ощущали уже только ветер и простор, мы его оставили, и какой-то миг я видела только лицо Ричарда, его грудь, покрытую заживающими на глазах шрамами – и снова я оказалась на узкой кровати, и надо мной был Донован, изогнувшийся надо мной и вцепившийся мне в запястья так, будто я была последней надежной опорой в распадающемся мире. Глаза его были закрыты, кровь капала изо рта, распускаясь на моем теле красными цветами.

– Донован, – шепнула я его имя.

Он открыл глаза – они были сплошь чернота, не глаза человека. Запрокинув голову, Донован вскрикнул, и это был нечеловеческий крик, высокий и жалобный. От него у меня сердце застыло в горле. Я только успела подумать: «Я его ранила», – и тут же он стал снова и снова вбиваться в меня, будто и не было у нас только что такого секса. Но прежде он был нежен и осторожен – а сейчас ничего нежного не было. Я снова свалилась в оргазм, вопя и дергаясь, а он сжимал мне руки крепко, до синяков, удерживал на месте, разгоняясь все сильнее и сильнее, отрывисто дыша, и перья колыхались вокруг него нимбом белого света. На секунду мелькнула у меня мысль: «Ангел», а потом в мире остались только перья, оглаживающие меня и накрывающие меня, как одеяло. Он снова вскрикнул, снова вызвал у меня оргазм – перья слепили меня, гладили, не давали дышать. Руки у него исчезли, освободив мои, но куда я ни тянула их, всюду были только перья и кости слишком тонкие для человеческих. Огромные крылья взбили надо мной воздух, наконец-то я увидела грациозную длинную шею, голову, клюв. Меня заклинило в центре бури из перьев и крыльев – он изо всех сил хотел взлететь. Я закрыла лицо локтями, потому что лебедь может ударом крыла сломать кость взрослому мужчине. Потом он взлетел, почти паря, но слишком низкий тут был потолок – он рухнул на пол.

Я осталась лежать, измочаленная, запыхавшаяся, и сердце стучало в груди молотом. На животе у меня лежало одинокое перо длиннее моей ладони. Я смогла приподняться – перо, взмывая и оседая, опустилось мне между ног и легло рядом с брошенным презервативом. Другой одежды на нем во время секса не было.

Во мне прозвучал голос Жан-Клода:

– Je t’aime, ma petite, je t’aime.

– Я тебя тоже люблю, – шепнула я.

Наступил рассвет, и я почувствовала смерть Жан-Клода. Мое чудо, мой возлюбленный покинул меня. Я услышала звук упавшего наземь тела – Реквием рухнул грудой черного плаща. Кто-то из охранников успел подхватить Лондона и опускал его на землю несколько бережнее. Вампиры умерли на день – все умерли. У нас остались часы дневного света – найти арлекинов и всех их перебить. Не знаю, этого ли хотели бы Жан-Клод и все другие вампиры, но они до наступления темноты отключились. Был день, и главными стали люди. А я, благодаря Жан-Клоду, была среди них главной в этом городе. Из-за отвращения Ричарда к самому себе охрана будет слушаться меня, а не его. Ну, конечно, кроме волков. Волки верны ему, но это меня устраивает – мне нужны профессионалы, а не талантливые любители. Мне нужен Эдуард и кто там еще с ним. В данный момент меня устраивал любой сотрудник Эдуарда, который может справиться с этой работой.

28

На самом деле – не любой сотрудник. Одного из них я хотела отослать обратно к мамочке. Другому – всадить пулю в лоб или в сердце. Он – человек, так что и туда годится, и туда.

Наконец-то я оделась для боя – никогда в голом виде у меня не получалось хорошо драться. И перед Эдуардом мне уж очень было бы неудобно ходить голой, тем более при его «сотруднике».

– Ты, блин, каким местом думал? – заорала я на Эдуарда. Ага, совершенно базарная ссора.

Эдуард посмотрел на меня с непроницаемым, пустым и безмятежным лицом. С таким лицом он убивал тех, чье убийство не приносило ему радости.

– Олаф – отличный солдат для этого задания, Анита. Обладает всеми нужными навыками: разведчик-нелегал, владеет любым оружием, какое ты только можешь назвать, мастер рукопашной – а со взрывчаткой работает лучше меня.

– А еще он серийный убийца, предпочитающий миниатюрных брюнеток. – Я хлопнула себя ладонью по груди. – Среди твоих знакомых такие есть?

Он выдохнул воздух. Будь это кто другой, я бы сказала – вздохнул.

– Он отлично для этой работы подходит, Анита, ручаюсь. Но это не был мой выбор, строго говоря.

Я перестала расхаживать из угла в угол и остановилась перед ним. До того я выгнала из палаты всех, кроме Мики, который принес мне собранный для меня чемоданчик. Мужчина, который может мне собрать в чемоданчик одежду и оружие, меня восхищает. А когда я вышла в холл и увидела там Олафа и Питера, я вернулась в палату, выгнала Мику и попросила Эдуарда зайти.

– Что значит – не твой выбор, строго говоря? Ты только что сказал, что его квалификация как раз подходит для этой работы.

– Подходит, но неужто ты думаешь, что я бы привез его хотя бы на сотню миль к тебе, Анита? Олафу ты нравишься, как никогда я не видел, чтобы ему нравилась женщина. У него есть шлюхи и есть жертвы, но то, что он к тебе чувствует – это другое.

– Ты хочешь сказать, что он меня любит?

– Олаф не любит никого. Но что-то он к тебе чувствует.

– Эдуард, он хочет вместе со мной играть в серийного убийцу.

Эдуард кивнул:

– В прошлый раз, когда вы виделись, вы убили вместе вампира. Ты его обезглавила, а он вырезал сердце.

– Откуда ты это знаешь? Ты тогда лежал в больнице, стараясь не умереть.

– Узнал потом от местных копов. Их дрожь пробирала от того, как вы изрубили этого вампира. И они сказали, что вы оба очень здорово умеете разделывать тело.

– Я – законный ликвидатор вампиров, Эдуард. Это моя работа.

Он снова кивнул:

– А Олаф – почти всю свою взрослую жизнь ликвидатор в спецоперациях.

– Его работа у меня не вызывает возражений, Эдуард. Мне не нравится его хобби.

– Хобби? То, что он серийный убийца, ты называешь «хобби»?

Я пожала плечами:

– Я думаю, он сам так считает.

Эдуард улыбнулся:

– Вполне возможно, что ты права.

– Нечего лыбиться. Ты мне намекаешь, что не хотел его на эту работу брать. Так за каким хреном ты его взял?

Лицо его стало серьезным:

– Он хотел сам поехать в Сент-Луис тебя увидеть. – Эдуард четко взял голосом слово «увидеть» в кавычки. – Я ему сказал: если он к тебе близко подойдет, я его убью. Он поверил, но сказал, что если когда-нибудь ты позовешь меня на помощь снова, я беру его с собой. А если нет – он поедет сам, а после посмотрит, убью я его или нет.

– После? Это после чего?

Эдуард посмотрел на меня своими синими глазами, и даже у него я еще таких холодных глаз не видела.

– Так он что приехал, меня убивать?

– Он не убивает женщин, Анита. Он их разделывает.

Меня передернуло – я видела Олафа на месте преступления серийного убийцы. Не его собственного преступления – он тогда помогал Эдуарду и мне найти другого серийного маньяка. Но жертва была превращена в груду мяса. Редко когда мне приходилось видеть проделанные с человеком такие ужасы. Олаф смотрел на это, и на лице его было сексуальное выражение, будто ничто не могло завести его так, как лежащее на столе месиво. Он смотрел на меня и мечтал о сексе, но не просто без одежды, а представлял себе, какова я буду без кожи. Люди меня уже, как правило, напугать не могут. Но Олафа я боюсь.

Эдуард сказал:

– Анита, у тебя такой вид, будто ты призрака увидела.

– Я бы лучше увидела призрака, чем его.

Он снова улыбнулся:

– Лучше бы призрака увидела. Все время забываю, Анита, что ты не просто симпатичная мордашка.

– Лыбишься, да? А я еще и близко не кончила с тобой ругаться.

– Я не мог не пригласить Олафа на игру. Так я мог взять с него слово, что он будет за собой следить.

– Что значит «за собой следить»?

– Никаких серийных убийств на твоей территории. Точка.

– Значит, я тоже исключена из меню?

– Он рвется помочь тебе крушить твои стандартные жертвы. Вампиров. Даже поможет тебе людей убивать, если надо – так он сказал.

Я поежилась, потирая руками бицепсы, сжимаясь так, что пистолет в наплечной кобуре вдавился слегка в грудь, и от этого дискомфорта мне стало лучше. Я не беспомощная жертва. Пусть у Олафа шесть футов да тренированные мышцы – я быстрее и сильнее обычного человека из-за вампирских меток Жан-Клода. Но я все равно достаточно хорошо понимаю физические возможности, чтобы знать: Олаф очень опасен. Он псих, обученный убивать. Мне это казалось нечестным преимуществом.

– Ты думаешь, он приехал бы сам, если бы ты не дал ему слово?

– Да. – Эдуард не улыбнулся, он был серьезен абсолютно, как редко бывало. – Я бы никогда не позвал его на то дело в Нью-Мексико, если бы предвидел, что мне понадобится твоя помощь. Прошу тебя, поверь, что меньше всего на свете мне хотелось его с тобой знакомить. Я знал, что это будет катастрофа. Я только не ожидал, что ты его… очаруешь. Не знал, что на этой планете есть женщина, которая может вызвать в нем чувство, близкое к… – Он поискал слово, не нашел. – Он хочет тебе помочь в охоте и уничтожении этих вампиров.

– Не хочу я, чтобы он тут был, Эдуард.

– Знаю, но это был наилучший компромисс, которого я мог от него добиться, Анита. Я на самом деле надеялся, что его не будет в стране, что он где-нибудь настолько далеко, что к его возвращению фейерверк уже кончится. Он взял себе работу в одном ведомстве – тренировать новые антитеррористические группы инфильтрации. Работа более чем для него – он говорит на большем числе языков Ближнего Востока, чем я, – но на этой работе ему свои позывы не утолить.

– В смысле, никого не убить.

Он кивнул.

– Зачем он брал работу, которая не дает ему никого крошить?

– Потому что он знал: если он уедет из страны, то не вернется вовремя, когда я буду тебе нужен в Сент-Луисе.

Я вытаращилась на Эдуарда:

– То есть Олаф взял нежелательную работу, только чтобы быть ближе ко мне?

– Ты правильно поняла. Этот весь год с хвостиком – наверное, самый долгий период, когда он никого не убивал. Если бы меня спросили, я бы сказал, что ему столько не вытерпеть.

– Откуда ты знаешь, что не убивал?

– У него договор с нашим правительством: на американской земле он серийных убийств не совершает. Пока он этого правила придерживается, на остальное его начальство смотрит сквозь пальцы.

Я снова обхватила себя руками:

– Эдуард, я не просила Олафа быть хорошим мальчиком.

– Я знаю, Анита.

– И почему же тогда меня так пугает тот факт, что он вел себя хорошо ради шанса играть со мной в одной команде?

– Потому что ты не дура.

– Вот объясни мне, почему он ради меня идет на такие усилия – а у меня от этого мороз по коже?

– Анита, он псих. Это значит, что когда он среагирует на женщину – непредсказуемо. Ты ему нравишься так, как я никогда у него не видел. Но у него для женщин высокие требования.

– Это как?

– Это так, что когда он тебя видел почти два года назад, ты не спала с кем попало. Теперь спишь. Я несколько тревожусь, что это может изменить его мнение о тебе.

– Он убивает потаскух, – сказала я бесцветным голосом.

– Я не назвал тебя потаскухой.

– Ты сказал, что я сплю с кем попало.

– У тебя с полдюжины постоянных любовников, и только что у тебя был секс с новым. Предложи мне другую формулировку.

Я задумалась над этим, потом покачала головой и чуть не улыбнулась.

– Забитая под завязку бальная карточка. Эдуард, черт с ним: да, я сплю с целой кучей мужиков… – Это меня навело на новую мысль: – Черт, ведь Питер был в холле, пока мы тут с Донованом…

Сама почувствовала, как краснею, но ничего не могла сделать.

– Я так понимаю, что ты сильно вопишь?

Я глянула на него очень недружелюбно.

– Извини, но Питер смутился. Что еще ты хочешь от меня услышать?

– Зачем ты его привез? Скажи, какого черта ты его в эту опасную кашу втянул?

– Если коротко: потому, что у нас всего несколько часов на поиск этих гадов.

– Согласна, что у нас время поджимает, но ты должен объяснить, почему Питер здесь. Я не могу просто так взять его с нами на вампиров, Эдуард. Господи, ему же всего шестнадцать.

– Телефонный разговор, твой с ним. Он знал, что ты в беде. Сухой остаток: хочет вернуть долг. Ты спасла его – он хочет принять участие в твоем спасении.

– Меня не надо спасать. Мне нужно помочь кое-кого убить. Я не хочу, чтобы Питер учился убивать. Я видела, как он убил женщину, которая его изнасиловала. Превратил ее лицо в красную подливу. – Я мотнула головой и снова стала ходить из угла в угол. – Как ты мог его привезти, Эдуард?

– Если бы я оставил его дома, он бы поехал за мной. Он знал, куда я еду, и это был единственный способ за ним присмотреть.

– Это не способ. Мы не можем делать работу и нянчить младенца одновременно. Они чуть не убили нас троих: Ричарда, Жан-Клода и меня. А нас убить очень непросто, Эдуард. Эти ребята отлично знают дело, до жути хорошо знают. И ты хочешь, чтобы у Питера первая работа была против таких страшных противников?

– Не хочу, – ответил Эдуард. – Но у меня был выбор: брать его с собой или дать ему добираться самому.

– Ему шестнадцать, Эдуард. Ты – его отец. Ты сказал бы «нет» и заставил бы его послушаться.

– Я еще не женат на его матери, Анита. Я ему не официальный отчим.

– Он в тебе видит отца.

– Не тогда, когда не хочет.

– Что это значит?

– Это значит, что у меня иногда нет той власти, которую имел бы над ним его настоящий отец. Значит, что я всегда думаю: будь он мой с самого начала, был бы он такой же, как сейчас, или все же другой.

– Он сидит сейчас в холле, вооруженный. У него больше одного ствола и не меньше одного ножа. И носит он их так, что виден опыт. Чему ты его учишь, Эдуард?

– Тому, чему учит своего сына каждый отец.

– Чему же?

– Тому, что знает сам.

Я уставилась на него, понимая, какой тихий и растущий ужас написан у меня на лице.

– Эдуард, нельзя же делать из него твою копию в миниатюре!

– Анита, после того нападения он все время был напуган. Психотерапевт говорил, что обучение боевым искусствам, умению за себя постоять ему поможет. И помогло. Через какое-то время у него прекратились кошмары.

– Учиться умению постоять за себя – это совсем не то, что стоять сейчас там в холле и слушать. В его глазах уже нет прежней невинности. Нет… да хрен его знает, как назвать чего там нет или чего там не должно быть, но мне эта перемена знакома.

– Именно так смотрят глаза у тебя, Анита. И у меня.

– Он не такой, как мы, – возразила я.

– Он два раза убивал.

– Убил оборотня, который растерзал его отца и разорвал бы их всех. Убил женщину, которая его изнасиловала.

– Приятно думать, будто важна причина, по которой ты отнимаешь жизнь. Для чего-то, конечно, важна, но той перемене, которая при этом происходит в тебе, абсолютно на это плевать, Анита. Ты либо убиваешь и спишь спокойно, либо нет. Питера не мучает убийство, его мучает, что та гадина с ним сделала. Мучает факт, что он не смог защитить сестру.

– Бекки никто не насиловал.

– Слава богу, нет, но рука иногда ее подводит, ей все время надо упражнения делать. Пальцы работают не на сто процентов.

– Человек, который ее пытал, мертв, – сказала я.

Эдуард глянул на меня холодной синевой глаз:

– Ты его убила вместо меня.

– Ты как-то занят был.

– Да, я умирал.

– Но не умер.

– Был так к тому близко, как никогда раньше. Но я знал, что ты спасешь детей. И сделаешь все как надо.

– Эдуард, вот этого не надо.

– Чего именно?

– Не надо на меня переваливать часть ответственности за прерванное детство Питера.

– Анита, он не ребенок.

– Но он и не взрослый.

– Как ему вырасти, если никто ему не покажет, как?

– Эдуард, мы выступаем против таких опасных вампиров, с какими нам еще не приходилось воевать. У Питера просто не может быть еще такой квалификации. Не может быть того уровня, сколько бы ты его ни учил. Если ты хочешь, чтобы его убили – ладно, он твой ребенок, но я в этом не участвую. Не буду помогать тебе устраивать его гибель в дурацком мачистском обряде инициации. Не буду, ты понял? И тебе не позволю. Если ты не можешь его отослать домой, могу я.

– Как? – спросил он.

– Что значит как? Скажу ему, чтобы уматывал домой к этакой матери, пока его не ухлопали.

– Он не поедет.

– Я ему смогу показать, что его крутизны тут не хватает.

– Анита, не унижай его. Пожалуйста.

Вот это «пожалуйста» меня добило.

– Ты предпочтешь, чтобы его убили, чем чтобы унизили?

Эдуард проглотил слюну так шумно, что я услышала. И отвернулся, скрывая лицо – не слишком хороший признак.

– В шестнадцать лет я бы предпочел смерть унижению от любимой женщины. Ему шестнадцать, и он мужчина – не делай этого, Анита.

– Чего? Повтори-ка…

– Ему шестнадцать, и он мужчина. Не унижай его.

Я подошла к нему, зашла с другой стороны, чтобы он посмотрел мне в глаза:

– Я не про это.

Эдуард повернулся ко мне, и в его глазах читалась настоящая мука.

– Боже мой, Эдуард, в чем дело?

– Психотерапевт сказал, что такое событие, которое с ним произошло, как раз в момент пробуждения сексуальности, может оказаться определяющим.

– И что это значит?

– Это значит, что в его представлении секс и насилие полностью перемешались.

– О’кей, поточнее: что это значит конкретно?

– Это значит, что у него были две девушки за этот год. Первая – идеальная. Тихая, почтительная, хорошенькая. Смотрелись как ангелочки.

– И что случилось? – спросила я.

– Как-то позвонили его родители и спросили, что за псих наш сын, что так грубо поступил с их дочерью.

– Грубо – это как?

– Обычным образом. Она была девственницей, и они слишком поторопились, без прелюдии.

– Случается, – сказала я.

– Но девочка утверждала, что когда она ему крикнула, что больно, он не перестал.

– Ну, тут я бы сказала: «Раньше надо было кричать».

– Я тоже так подумал – до второй девушки. Вот это была оторва. Настолько стерва, насколько первая ангелом была. Шлялась с кем попало, и все это знали. Она с Питером порвала – сказала, что он фрик. Сама-то она точно фрик: кожа, шипы и пирсинг, причем не просто напоказ. Она сказала, что он ей сделал больно.

– Что сказал Питер?

– Сказал, что не делал ничего такого, о чем она его не просила.

– А это что значит?

– Хотел бы я знать.

– Он тебе не стал говорить?

– Нет.

– А почему?

– Я думаю, дело в грубом сексе. Думаю, ему неловко об этом говорить, или то, что они делали, достаточно плохо, чтобы он подумал, будто я его сочту извращенцем. А он не хочет, чтобы я так думал.

Я не знала, что сказать, потому промолчала. Иногда ничего лучшего не придумаешь. А потом мне пришла в голову мысль, которую я решила высказать:

– Если ты любишь грубый секс, это еще не значит, что ты извращенец.

Он глянул на меня.

– Не значит, – повторила я и почувствовала, что краснею.

– Это не мое, Анита. Просто меня это не волнует.

– У каждого есть нечто свое, что его заводит, Эдуард.

– И грубость на тебя оказывает такое действие?

– Иногда.

– У ребенка, подвергшегося насилию, реакция может быть самая разная, Анита. Среди вариантов есть два таких: ребенок отождествляет себя с насильником и сам становится насильником, либо принимает на себя роль жертвы. Питер не принял на себя роль жертвы, Анита.

– Что ты хочешь этим сказать, Эдуард?

– Еще не знаю. Но его психотерапевт сказал, что он отождествляет себя и со своим спасителем – с тобой. У него, кроме насильника и жертвы, есть еще один вариант – ты.

– Это как это – у него есть я?

– Ты его спасла, Анита. Ты сорвала с него путы и повязку с глаз. У него только что был первый в жизни секс, а когда он открыл глаза, увидел тебя.

– Это же было изнасилование!

– Все равно секс. Можно притворяться, что это не так, но от правды не уйдешь. Пусть здесь главное – подчинение и боль, но секс остается сексом. Я бы об этом забыл, сделал бы так, будто этого и не было, но не могу. И Донна не может. И врач не может. И сам Питер не может.

У меня жгло глаза – нет, черт побери, не буду я плакать. Но мне вспомнился четырнадцатилетний мальчик – его насиловали перед камерой, а я должна была смотреть. Они тогда это сделали, чтобы я сделала, что они хотели. Показали мне, что если я откажусь, пострадаю не только я. Я тогда не смогла защитить Питера – спасла его, но поздно. Вытащила, но уже после того.

– Я не могу его спасти, Анита.

– Мы же его уже спасли – насколько это было возможно, Эдуард.

– Нет, это ты его спасла.

До меня дошло, что этой фразой Эдуард обвиняет и себя. Значит, мы оба не смогли его защитить.

– Ты был занят – спасал Бекки.

– Да, но то, что эта стерва сделала с Питером, все равно случилось. Это в нем, в его глазах. И я не могу ничего сделать. – Он сжал кулаки. – Ничего сделать не могу.

Я тронула его за руку – он вздрогнул, но не отодвинулся.

– Такие вещи не исправляются, Эдуард, – разве что в телевизионных комедиях положений. А в жизни – нет. Можно облегчить, смягчить, но устранить – нет. В жизни все не так просто.

– Я его отец – другого у него нет, по крайней мере. Если я не исправлю, кто исправит?

– Никто, – ответила я и покачала головой. – Иногда приходится мириться с утратой и жить дальше. Питер был травмирован, но не сломан насовсем. Я с ним говорила по телефону, я видела его глаза. Видела, что он становится личностью, и это личность сильная и хорошая.

– Ну уж. – Он засмеялся несколько резко. – Я его учу только личным примером, а меня хорошим не назовешь.

– Достойным.

Он задумался, потом кивнул:

– Достойным – да. Согласен.

– Сила и достоинство – это неплохое наследство, Эдуард.

Он посмотрел на меня:

– Наследство?

– Да.

– Не надо было мне привозить сюда Питера.

– Не надо было, – согласилась я.

– Он по квалификации для этой работы не подходит.

– Не подходит.

– Но тебе нельзя отсылать его домой, Анита.

– Ты действительно предпочел бы его смерть унижению?

– Если ты его унизишь, это его разрушит, Анита. Уничтожит ту часть его существа, которая хочет спасать людей, а не делать им больно. После этого, боюсь, останется хищник, который учится охоте.

– Откуда у меня такое чувство, что ты чего-то недоговариваешь?

– Я же тебе сказал, что это сухой остаток.

Я кивнула, потом покачала головой:

– Знаешь, Эдуард, если это сухой остаток, то не знаю, выдержали бы мои нервы полную версию.

– Будем держать Питера в задних рядах, насколько сможем. Ко мне едут еще люди, но не уверен, что они успеют. – Он глянул на часы. – Время поджимает.

– Тогда давай работать.

– С Питером и Олафом? – спросил он.

– Он твой сын, а Олаф драться умеет. Если он сорвется с нарезки, мы его убьем.

– В точности моя мысль, – кивнул Эдуард.

Я не хотела поднимать эту тему, видит бог, не хотела, но не смогла удержаться. Я же девушка в конце-то концов.

– Ты говорил, что Питер в меня влюблен?

– Я не понял, услышала ты или нет.

– Я понимаю, кажется, отчего он втрескался. Я его спасла, а своего спасителя обожаешь, как героя.

– То ли втрескался, то ли обожание героя, но ты вот что не забывай, Анита: это самое сильное чувство к женщине за всю его жизнь. Может, это и не любовь, но если ты никогда ничего сильнее не чувствовал, как тебе понять разницу?

Ответ тут был простой: никак. Просто этот ответ мне не нравился, ну никак не нравился.

29

Питера я сперва не узнала – потому что он вымахал, как бывает у подростков иногда. Когда мы виделись последний раз, он был чуть выше меня. Сейчас он был чертовски близок к шести футам. В прошлый раз волосы у него были каштановые, сейчас потемнели почти до черных. Не от краски – просто детские волосы сменились взрослыми. Он раздался в плечах и выглядел старше шестнадцати лет, если смотреть только на развитие мышц, но лицо не успевало за телом. Оно все еще было юным, не совсем законченным, – если в глаза не смотреть. Они могли быть юными и невинными, а через секунду – старыми и безнадежно циничными. И без того было бы достаточно напряженно видеть Питера в этих обстоятельствах, а тут еще и краткая речь Эдуарда спокойствия мне не добавила. Я теперь искала признаки того, чего боялся Эдуард: что Питер – подрастающий хищник. Если бы не его предупреждение, заметила бы я этот взгляд, этот жест? Стала бы в него всматриваться, выискивая этот вывих души? Может, и стала бы. Но Эдуарда я сейчас ругала последними словами за то, что он навел мои мысли на это. Ругала долго и громко – про себя.

Питер не был Питером Парнелллом, он был Питером Блэком. И даже удостоверение личности было у него на эту фамилию. И еще возраст в нем был проставлен восемнадцать. Отлично сделан был документ. Мы с Эдуардом собирались с та-аким энтузиазмом обсуждать опыт обучения Питера – если только его не убьют прямо сейчас. Вот это и была реальная опасность от пребывания здесь Питера: нам с Эдуардом надо сосредоточиться на противнике, а мы оба будем тревожиться за Питера. Будем, куда денемся? А это сильно помешает упомянутой сосредоточенности. Может, я смогу убедить Питера остаться вне акции, сказав, что из-за него могут убить нас обоих? Тем более, что это вполне может быть правдой.

Олаф стоял у дальней стены в кольце охранников. Они его пока не разоружили, но после моей реакции на него он им совсем не нравился. А может, дело в том, что он выше Клодии, отчего опасно близок к рубежу в семь футов. Далеко не тощий, но я видала его без рубашки и знаю, что под этой бледной кожей ничего нет, кроме мышц, а их много. И мышцы поджарые, такие, которые умеют быстро двигаться. Даже когда он стоял спокойно, ощущался в нем какой-то потенциал, от которого волосы на шее дыбом становились. Он был все так же абсолютно лыс, с темной тенью едва заметной бороды на подбородке и усов под носом – Олаф был из тех мужчин, которым приходится бриться два раза в день. Глаза посажены так глубоко, что кажутся двумя пещерами – темные дыры на бледном лице. Брови над ними черные. Одет в черное как и два года назад – черная футболка, черная кожаная куртка, черные джинсы и черные ботинки. Я спросила бы, есть ли у него в гардеробе какой-нибудь иной цвет, но не стоит его дразнить. Во-первых, он не любит, когда его дразнят; во вторых, как бы он не посчитал это заигрыванием с моей стороны. Не настолько я понимаю Олафа, чтобы с ним заводиться.

Он пытался в круге охранников держаться нейтрально, но что-то было в нем такое, что полной нейтральности мешало. Обычно про серийных убийц соседи говорят: «Такой был милый человек» или «Такой хороший мальчик», «Кто бы мог подумать». Олаф хорошим мальчиком не был никогда. Я видела, как он исчез ночью прямо на голом поле – как по волшебству. Ничего сверхъестественного, военное обучение. Эдуард его называл призраком для спецопераций, и я увидела, что это значит. Я знала, что вся эта гора мускулов умеет растворяться в ночи. Вот чему я не верила – что он умеет притворяться безобидным и работать под маской. Такую работу умел делать Эдуард, и этим он славился. Но Эдуард в своем уме, а Олаф – псих. Психам трудно слишком долго сдерживаться, чтобы не выделяться среди нормальных.

Он глянул на меня своими глазами пещерного жителя. Я вздрогнула – не смогла сдержаться, а он улыбнулся – ему понравилось, что я испугалась. Очень понравилось. Мой инстинкт самосохранения кричал: Убей его на месте! И нельзя сказать, чтобы я сама так уж была не согласна.

– Нам нужны бойцы, – сказал Эдуард в мою сторону.

– Ты мои мысли читаешь.

– Просто я тебя знаю.

Я кивнула:

– Да, ты меня знаешь. – И посмотрела на него сердито: – И все равно приводишь его на мою вечеринку.

– У него не было выбора, – сказал Олаф своим рокочущим низким голосом, идущим будто из середины груди.

– Слышала.

– Анита, что это за тип? – Клодия ткнула большим пальцем в сторону Олафа.

– Наш резерв.

Она посмотрела на меня многозначительно.

– Он дал слово, что будет себя вести прилично в нашем городе.

– Прилично – это как? – спросил Римус.

Я посмотрела на Эдуарда:

– Вот ты и объясни. А мне кое-какие бумаги нужны из кабинета Жан-Клода.

– Бумаги, – повторил он.

– Да, бумаги, – кивнула я. – Кажется, у нас есть ордера на ликвидацию тех вампиров, что нам устроили такую подлянку.

– Я думал, никто не знает, что они в городе, – сказал он.

– Они подставили двух вампиров из Церкви Вечной Жизни.

– Энергичные девушки, – сказал Эдуард.

– Эти вампиры – женщины? – спросил Олаф.

Надо отдать ему должное, спросил безразличным голосом.

Мне очень неприятно было отвечать, потому что фотографии на водительских правах были похожи на вампирш Мерсию и Нивию, насколько я их помнила. Теперь понятно было, отчего расшалились две из вампирш Малькольма. Арлекины – шпионы и имперсонаторы, небольшая ролевая игра – как раз в их стиле. Уверена я на сто процентов, что Мерсия и Нивия и есть Салли Хантер и Дженнифер Хаммель? Нет. А почти уверена? Да. Достаточно, чтобы воспользоваться этими ордерами на их ликвидацию? Уж что да, то да.

– Да, обе они женщины, – ответила я, не глядя на него.

– Мы будем их убивать?

– Вероятно.

– А как они выглядят? – спросил он, и голос его уже не был безразличным.

– А какая тебе разница? – спросила Клодия.

Я заставила себя обернуться и посмотреть ему в глаза. Мне пришлось заставлять себя смотреть ему в лицо, отвечая:

– Они соответствуют твоему профилю жертв, если ты это хочешь знать. Одна, может, чуть высоковата, зато другая – ну тютелька в тютельку.

Такая была у него на лице… радость, такое предвкушение, что мне захотелось заплакать, или заорать, или пристрелить его.

– Профиль жертв? – переспросила Клодия. – Это что значит?

– Олаф – спецсотрудник. Наемный убийца, солдат, призрак – и всю это работу он делает отлично.

– Не просто отлично. Лучше всех, – уточнил он.

– Когда-нибудь обсудишь эту тему с Эдуардом. Но свое дело он знает, Клодия. Он прикрывал мне тыл однажды, и оказался… полезен. – Я облизала губы. – Но ни одна женщина, никакой внешности не должна ни в какой момент времени быть с ним наедине.

– Почему? – спросила она.

– Я дал слово, – напомнил Олаф.

– Я с тобой буду обращаться, как с завязавшим алкоголиком, Олаф. Подальше держать от соблазна.

– Мы, насколько я понимаю, этих женщин будем убивать вместе?

Я облизала вдруг пересохшие губы.

– Думаю, да.

– Тогда у меня не будет в другом месте соблазна.

В обычной ситуации навертела бы я в этих вампирах дырок серебряной дробью, пока еще вижу дневной свет. Или старым добрым осиновым колом. Но эти-то из Арлекина, и относиться к ним надо как к мастерам, то есть очень живучим вампирам. Это значит: сперва серебряной дробью, потом обезглавить, удалить сердце и сжечь его вместе с головой. Тело сжечь на отдельном костре. Пепел потом развеять над текучей водой. И если ты уж совсем параноик – над разными текучими водами. Вот интересно, я параноик – или просто осторожна? Эти вампиры чуть не убили Жан-Клода, Ричарда и меня на расстоянии, причем используя силы, каких я раньше никогда не видела. Нет, я не параноик.

Отрезать голову и вынимать сердце – работа очень грязная. Случалось, что ликвидаторы вампиров уходили из профессии после нескольких таких случаев – духу не хватало. А у меня хватит? Да. А позволю ли Олафу помогать? А черт побери, другие добровольцы будут? Эдуард сделает, если я попрошу, но, если честно говорить, разделка тел у Олафа получается лучше. Совершенство достигается практикой, а ее у Олафа много было.

– А что значит, что он как алкоголик? – спросила Клодия.

– Эдуард, расскажи ей. Я пойду документы посмотрю.

– Без охраны не пойдешь, – ответил он.

– Хорошо, посылай со мной охрану.

– Где эти документы?

– У меня в кейсе, дома у Жан-Клода.

– В «Цирк Проклятых» ты без меня не пойдешь, Анита.

– Или без меня, – добавил Олаф.

– Если я скажу «или без меня», ты рассердишься? – спросил Питер.

– Да, – нахмурилась я в его сторону.

Он просиял улыбкой – так ему было приятно тут быть, с пристегнутыми к телу стволами и клинками. Он даже надел черную футболку, но хотя бы джинсы на нем были синие. Но кожаная куртка – черной. Ботинки коричневые и такие же, как у Эдуарда – настоящие ковбойские, а не надеваемые на танцы, как у Олафа. Хотя тот факт, что мне его ботинки кажутся клубными, лучше держать про себя.

– Присоединяю к ним свой голос, – сказала Клодия.

– Твоего мнения не спрашивают, женщина, – обрезал ее Олаф.

– Так, хочу внести ясность, – сказала я. – Клодия – наш охранник. Тебе это не нравится, я знаю, но я ей доверяю свою жизнь.

– Под ее охраной ты чуть не погибла.

– А не попадала я пару раз в больницу в Нью-Мексико, где ты вроде бы прикрывал мне спину?

Его лицо исказилось яростью, губы вытянулись в ниточку, глаза будто запали еще глубже.

– Так не кати бочку на Клодию, если не можешь лучше.

– Я могу работать лучше женщины.

– Фигня, – ответила я.

– Анита? – спросила Клодия.

– Да?

– Давай я докажу.

Я вздохнула.

– Как бы ни нравилась мне мысль, что вы сцепитесь с Олафом, прошу этого не делать. Я знаю, где сейчас два плохих вампира, и у меня есть ордера на ликвидацию.

– Откуда ты знаешь, где они? – спросил Эдуард.

– В моем видении со стола в номере упал лист бумаги с эмблемой отеля. Если они не проснулись и не смылись, то они наши. – Я посмотрела на Олафа: – Если ты не будешь меня тормозить, заводя ссоры с моими охранниками, то сегодня мы убьем двух вампиров. Они настолько сильны, что надо будет вынуть сердца и отсечь головы.

– Как в Нью-Мексико, – сказал он, и нетерпеливое мурлыканье прозвучало в его голосе.

Я кивнула, заставив себя проглотить слюну вопреки чувству, которое можно было бы назвать тошнотой.

– Да.

– Чтобы снова охотиться с тобой, Анита, я позволю этой вот верить, во что ей хочется.

Я понимала, какая это для Олафа огромная уступка.

– Я не верю, верзила. Я знаю, – ответила ему Клодия.

– Клодия, – сказала я, – пожалуйста, черт тебя побери, будь от него подальше, ладно? Он не в силах изменить свое мнение о женщинах, так что не вертись около него, и мы тогда все сделаем. О’кей?

Ей это не понравилось, но она кивнула.

– Отлично. Эдуард, ты объяснишь охранникам, почему Олаф не должен оставаться наедине с женщинами. Я хочу увидеть Ричарда живьем, а не только в видении. Когда ты всем расскажешь, какой он большой и страшный, найди меня и отвезешь меня в «Цирк Проклятых» за ордерами.

– Я не хочу, чтобы ты была не у меня на глазах без охраны, Анита.

– Бог ты мой, Эдуард, сейчас же день!

– Да, и ты лучше меня знаешь, что у мастеров вампиров есть люди-слуги, есть защищающие их звери, да и просто жертвы их влияния, готовые сделать все, что им говорят.

Я закивала – чуть чаще, чуть быстрее чем надо.

– Ладно, ладно, ты прав. Я устала, и… да ладно, дай мне пару охранников, чтобы я пошла навестить Ричарда.

Надо было мне сообразить, кого включит Эдуард, если будет набирать охрану. Сопроводить меня в больничную палату Ричарда – это работа легкая и безопасная. То есть должна быть такой.

Я пошла к двери – один телохранитель шел впереди, другой сзади. В арьергарде был Питер.

30

Перед палатой Ричарда у меня с моими телохранителями вышел спор. Вторым из них был Циско, которому уже было целых восемнадцать. Ощущение у меня было – как у опекуна на выпускном балу. Но то, что оба они еще сопляки, не снизило их упрямства. Даже, наверное, повысило.

– Был приказ, – сказал Циско, – чтобы ты никуда не ходила без сопровождения хотя бы одного охранника. – Он провел рукой по тщательно обесцвеченным кончикам волос и нахмурился, чем-то недовольный.

– Мне не нужны зрители при встрече с моим бойфрендом.

– Приказ есть приказ, – возразил он.

Я посмотрела на Питера – все еще не привыкла, что мне для этого надо задирать голову. По телефону я его себе представляла с меня ростом, с той же стандартной короткой стрижкой каштановых волос. Но этот брюнет был пострижен коротко, сверху подлиннее, не совсем как скейтер, но близко к тому. Более это было современно, более подростково и менее по-детски. Мне это не нравилось.

– Питер, я хочу уединения, и ты это понимаешь.

Он улыбнулся и покачал головой.

– Анита, мне уже не четырнадцать.

– К чему ты это?

– К тому, что я сочувственный, но не дурак. Эдуард дал приказ, Клодия и Римус его подтвердили.

Оба они настолько молоды, что я подумала: их можно смутить настолько, что они позволят мне говорить с Ричардом наедине.

– О’кей. Кто хочет смотреть на наше с Ричардом эмоциональное поведение?

Они переглянулись.

– А насколько эмоциональное? – спросил Циско.

– Откуда я знаю? Может, я буду плакать. Может, мы передеремся. Со мной и с Ричардом никогда наперед не знаешь.

Циско объяснил Питеру, будто меня здесь и не было:

– Они здорово странно себя друг с другом ведут.

– А в чем странность? – спросил Питер.

– Эй, я тут стою! – возмутилась я.

Циско обернулся ко мне темными глазами:

– Вы с Ричардом как пара – это жуткая жуть. Уж извини, но это правда.

Я не смогла не улыбнуться:

– Жуткая жуть, значит?

Циско кивнул.

Я вздохнула:

– Ладно, допустим. Но я хотела бы уединения, хоть малость. Ричард чуть не умер, и я тоже.

– Извини, Анита, – сказал Циско, – но я не могу. Один из нас должен быть с тобой там.

– Мое слово уже ничего не значит?

– И Клодия, и Римус ясно дали понять: если я снова облажаюсь, меня нету. Уволен вчистую. И я не хочу облажаться снова.

– А что ты сделал? – спросил Питер и тут же покраснел. – Извини, извини, не мое дело. Потом.

– Потом, – кивнул Циско.

Он понюхал воздух и повернулся к дальнему концу коридора. Из-за угла вышла Соледад. Увидев нас, она вдруг изменилась в лице, потом упала на четвереньки и поползла к нам. Не теми почти сексуальными движениями, что бывают у оборотней, а как будто она сломана, будто ей больно двигаться.

– Что такое? – спросила я.

Голос ее прозвучал так же сломано:

– Я стреляла в Ричарда. Прости меня.

– Ты стреляла в Ричарда, – повторила я и посмотрела на Циско.

Он пожал плечами и глянул на меня так, будто хотел сказать: «Ага».

– Наверное, если бы она не выстрелила, он бы вырвал сердце Жан-Клода.

– Прости, – повторила Соледад. – Я не знала, что мне делать.

Она остановилась перед нами, воздев руку в воздух, опустив голову. Я такой жест видела у львов. Это такая просьба подойти ближе, когда ты точно знаешь, что твой доминант тобой недоволен.

Мне было сказано, что кто-то из охранников стрелял в Ричарда, и это спасло Жан-Клода, но кто именно стрелял – мне не сказали. Я смотрела на женщину, поднявшую руку в жесте просьбы о прощении. Она как-то все же выполнила свою работу. Что бы сделала я на ее месте? Стояла бы столбом. Я бы не смогла выстрелить в Ричарда, чтобы спасти Жан-Клода. Стояла бы столбом, и Жан-Клод погиб бы. А это наверняка убило бы и Ричарда, и меня. Черт бы побрал.

– У нее отобрали оружие, – сказал Циско, – на то время, пока не рассмотрят этот случай.

– Как у копа, участвовавшего в стрельбе, – сказала я.

– У нас много бывших полицейских, – сказал Циско и посмотрел на меня вопросительно, словно говоря: «Ну, и что ты будешь делать?»

А что я буду делать? Я вздохнула, опустила голову и пошла вперед. Ну почему в разгар любого кризиса я должна нянчиться с чьими-то эмоциями? И носитель этих эмоций обычно опасен, вооружен или должен быть крутым парнем – или же девушкой. Часто монстры оказываются куда слабее, чем с виду кажется.

Я подошла к ней и протянула ей левую руку. Обычно это делается как рукопожатие, но я стреляющую руку держу свободной – привычка. Соледад издала какой-то всхлип и сжала протянутую руку. У меня была секунда ощутить, как она невероятно сильна, пока она подползала ближе, чтобы ткнуться в эту руку лицом. Потерлась о нее щеками, тихо бормоча:

– Спасибо, Анита, спасибо. Я виновата, я так виновата.

Слезы ее холодили мне кожу. Вот интересно, что слезы всегда холоднее, чем кровь, а ведь ощущение должно быть одинаковое? Ее сила пылала у меня на коже дыханием великана – горячая, вездесущая. Любая сильная эмоция может лишить оборотня самообладания.

Она снова прерывисто всхлипнула и обхватила меня за талию, сжав длинными руками. Она уже почти рыдала.

– Я не знала, что же мне еще делать с Ричардом..

– Все о’кей, Соледад, все о’кей.

Я потрепала ее по волосам и стала поворачиваться, не размыкая ее рук. Мы недостаточно были знакомы для такой близости, и эмоциональный накал был тоже слегка высоковат для почти чужих людей. Да мне бы он и от близких друзей такой не был бы нужен.

Я уже практически повернулась, ее руки лишь слегка меня держали, когда она двинулась – схватила меня за талию, подняла перед лицом и грудью – и я рукой блокировала когтистую лапу, тянущуюся к моему горлу. В бок чуть ниже ребер вонзились когти. Боль была резкой и непосредственной, и у меня сразу оказались две цели: не допустить ее руку к моему горлу и сжать ее запястье у себя на талии, чтобы она не вспорола мне живот когтями.

Голос ее зарычал мне в спину:

– Мне жаль, что ты должна умереть, Анита.

31

Циско и Питер уже стояли с пистолетами наготове. Я бы рада была полезть за пистолетом или ножом, но борьба с тигрицей-оборотнем занимала обе руки. Она не так уж сильно пыталась добраться до моего горла, и рука возле моего живота была почти неподвижна – только выпущенные ею когти пробили мне бок.

– Не вздумайте звать на помощь, или ей конец, – сказала она мальчикам. – Я не хочу ее убивать. Дайте мне только уйти с нею, и я ее не трону.

– Ты ее уже тронула, я чую кровь, – возразил Циско.

Его пистолет смотрел на нас ровно, но места смертельных ран она прикрыла. А если он ее только ранит, у нее будет время меня убить до того, как убьют ее.

– Царапинка от колючки, вот и все. А колючки Анита любит. Правда, Анита?

Мой голос прозвучал слегка напряженно от усилий не пустить ее лапу к горлу. Когти не были такие большие, как казалось, они только выглядели большими, потому что человеческая кожа не покрывала кость тигриной лапы. Но вырвать мне горло у них вполне хватило бы размера. Рана в животе могла бы быть не смертельной, а на горле нет. Я сумела сказать сквозь стиснутые зубы:

– Хочешь меня убить – убивай, но не издевайся.

Она засмеялась горловым смехом. Ее сила полыхнула жарко, почти обжигая. Горячая жидкость хлынула на спину, на волосы. Первой моей мыслью было – кровь, но я знала, что это не так. Это была та прозрачная жидкость, что изливается при превращении из оборотней. Если превращение плавное, то она как горячая вода, если же нет – то вязкая и комковатая. Эта текла как вода. Женщина не колебалась, не пошатнулась, превращаясь со мною в лапах. У меня под руками потекли мех и мышцы, сила ее бежала по моему телу роем жалящих насекомых – столько было силы, что от нее было больно. Она надеялась, что я впаду в панику и отпущу ее? Тогда она не тот объект выбрала для паники. Я не отпускала хватку на коже, превращающейся в мех. Я не отпускала, хотя меня дергало и било, как от провода под током. Бог ты мой, как же она собой владела, что умела превращаться так гладко? Лучше, чем Мика, а это уже что-то значит. На меня это произвело бы впечатление, не занимай меня в это время мысль, насколько ее клыки близко к моей спине. Каким-то краем сознания я отметила, что мех ее не того цвета – полосы лимонно-желтые и белые. А тигры разве не должны быть оранжево-черные? Если выживу, спрошу у кого-нибудь.

– Ты из подвластных зверей Арлекина, – сказал Циско.

– Да, – прорычала она в ответ.

– Ты отсюда не выйдешь, если тронешь Аниту.

– Она знает, где отдыхает днем моя госпожа. Могу я допустить, чтобы она рассказала об этом? Как ты думаешь, Циско?

Он вздрогнул, услышав свое имя. Убивать того, кого знаешь, всегда труднее.

– Умрет твой мастер – умрешь и ты.

Это произнес Питер. Он направил пистолет в пол, будто зная, что у него не будет шанса выстрелить. Римус мне говорил, что у Циско лучшие результаты в тире среди всех охранников. Кажется, мне придется сделать на это ставку. Жизнь поставить на его умение.

Ее рука напряглась и потянулась снова к моей шее, и я изо всех сил ее удерживала. Ее рука давила ровно, моя дрожала, упираясь.

– Ты принадлежишь Мерсии, – сказала я.

– Нет, – прорычала она и сделала несколько скользящих шагов назад. Питер и Циско шагнули столько же вперед – как в неуклюжем танце.

– Нивии, – сказала я.

– Откуда ты знаешь их имена?

– Тебе это важно?

– Да, – шепнула она. – Скажи, кто тебе сказал.

– Соледад, не вынуждай меня, – сказал Циско.

Она перестала шептать и обратилась к нему:

– Ты хороший стрелок, Циско, но настолько ли? Уверен ты, что так хорошо стреляешь?

На его лице ясно было написано, что он не уверен. Я думаю, я бы тоже не была уверена. Много бы я сейчас дала, чтобы здесь был Эдуард. Или Клодия, или Римус.

– А каково правило? – спросил Питер.

Циско чуть не глянул на него, но вспомнил и не отвел от нас глаз, и пистолет держал ровно, но возможности смертельного выстрела у него не было, и он это знал. Соледад стала пятиться по коридору, держа меня в объятиях. Шаг за шагом, медленно, но верно.

Циско и Питер шли за нами. Циско держал пистолет наведенным, но, честно говоря, с тем же успехом мог попасть в меня, как и в тигрицу. Даже скорее в меня. Питер держал дуло к полу – такое впечатление, будто он не знал, что делать.

– Правило говорит, что если противник вооружен и хочет тебя куда-то переместить, то это чтобы убить тебя медленней.

Он говорил почти монотонным голосом, будто речитативом.

Кажется, я поняла, что он хочет. Надеюсь, что поняла верно, потому что собиралась его к этому поощрить.

– Ты прав, Питер, – сказала я.

Он поднял голову, мы встретились взглядами. Я закинула голову назад, длинными волосами на секунду ослепив тигрицу. Питер упал на колено и стал стрелять ей по ногам. Выстрелы загремели в коридоре, Соледад рухнула на колени, но глубже вонзила в меня когти, и другая лапа потянулась к моему горлу – на этот раз всерьез. Я сделала выбор: отпустила ее запястье и двумя руками уперлась ей в лапу, не давая выдрать мне горло. Двумя руками против одной – и она одолевала, а тем временем когтила мне бок и живот. Ощущение было как от удара бейсбольной битой – дикая боль. Дыхание перехватило, а то бы я заорала.

Циско и Питер стояли над нами – чистого выстрела у них не было. Она пыталась уползти на раненых ногах, а я отпихивала ее лапу, удерживая ее на долю дюйма от моего горла. Циско все еще пытался найти позицию для выстрела. Питер бросился к нам – прыгнул, и мы все оказались на земле, она под нами. Бросив попытки добраться мне до горла, она рванулась к Питеру – и я уже отрывала ее лапу от него, а не от меня. И другая ее рука не была уже у моего живота.

Тело Питера среагировало, будто ему было больно, но я не подпускала ее к его горлу, хотя это было и все, что я могла сделать. На миг я оказалась зажатой между ними, а потом у меня за головой загрохотали выстрелы. Сумасшедшей громкости, потому что близко. Я вцепилась в Соледад, а в голове все ходуном ходило от грохота. Ее тело дернулось, и она снова полезла к моему горлу. Изменение направления застало меня врасплох, может, она меня и царапнула, но я не почувствовала.

Питер продолжал стрелять – наверное, его пистолет был приставлен к ее голове. Мы оказались на полу, запыхавшейся глухой грудой. Питер опирался на руку, пистолет все еще утыкался ей в морду. Футболка Питера на животе висела клочьями. Циско стоял над нами и шевелил губами, но слов я не слышала. Скатившись из этой кучи, я выхватила пистолет и прицелилась раньше, чем уперлась спиной в стену, чем увидела, что происходит.

Голова Соледад превратилась в красное месиво. Лица не осталось. Мозги текли по полу – ее мозги. Питер все еще наваливался на тело, и его пистолет втыкался в красную массу. Кажется, Питер продолжал стрелять пустой обоймой, но я ничего не слышала, трудно было судить. Циско склонился рядом со мной, шевеля губами, но ничего не было слышно. Он заставил Питера прекратить стрелять в тело, потом попытался оттянуть его от тигрицы. Питер позволил оттащить себя, выпрямился, не вставая с пола, выщелкнул пустую обойму, левой рукой достал из правого кармана запасную и зарядил пистолет. Его оценка в моих глазах уже была достаточно высокой, перезарядка ее еще повысила. Может, его еще и не убьют.

Циско пытался помочь ему встать и отодвинуться от тела. Наверное, он беспокоился, как поведет себя Питер, когда схлынет первое потрясение. Это повысило мое мнение о молодом крысолюде.

Тут сразу случилось много событий. Слышать я ничего не слышала, но, наверное, краем глаза заметила движение, потому что, обернувшись, увидела, что к нам бегут Эдуард и компания, уже вытащив оружие. Дверь в палату Ричарда отворилась, он сам высунулся, держась за дверь. Красивая его грудь была с одной стороны покрыта сетью шрамов. Был он бледен как смерть, и если бы не дверной косяк, он бы рухнул. Шрамы остались там, где пули вырывали куски мяса из этого рельефа мышц. Иногда шрамы от серебра. Он что-то говорил, но я все равно ничего не слышала, кроме звона в ушах. Слишком близко стреляли. Повезло мне, если слух восстановится полностью.

Я ощутила движение рядом и повернулась, но слишком медленно. Наверное, не только Питер был в шоке. Циско пытался поставить его на ноги за шиворот и что-то кричал. Я не могла понять, в чем проблема – здесь не было ничего, кроме тела Соледад. Потом я посмотрела, и до меня дошло: она осталась тигрицей. Тело не вернулось в человеческий образ. А мертвые оборотни всегда обращаются обратно в людей.

Я подняла пистолет и уже прицелилась, когда «тело» взлетело пружиной, целясь в Циско и Питера.

32

Циско испортил выстрел Питеру, бросившись под удар когтей. Я успела выстрелить два раза, пока тело с оторванным лицом пришпилило их к полу – и вдруг оказалась перед той же проблемой: пыталась найти, куда в этот мех выстрелить, чтобы не попасть в мальчиков под ним. Надо же, они мне жизнь спасли, а я их все мальчиками называю.

Первыми добежали Клодия и Римус, потому что оборотня не обогнать. Эдуард и Олаф отстали на полшага, но все же были не первыми – первыми возле дерущейся кучи встали рядом со мной Клодия и Римус. Грудь тигрицы пробила чья-то пуля. Клодия буквально отпихнула меня с дороги, да так, что я врезалась в стену. Слишком много пистолетов в таком узком пространстве; свой огонь был для нас не менее опасен, чем Соледад.

Стрелявший, кто бы он ни был, пытался сделать ей дыру в груди. От удара пули дернулось все тело, подпрыгнуло, она поднялась на ноги, шатаясь. Ей-богу, клянусь, через дыру был виден коридор. Но прямо у меня на глазах мышцы потекли как вода, рана зарастала. Вот черт. Дыру в ней пробил Питер, а Циско пытался дышать горлом, которого не было.

Эдуард и Олаф стояли рядом, расстреливая тело Соледад как в тире. Хладнокровно, профессионально, аккуратно. На таком расстоянии промахнуться было трудно.

Охранники вокруг Олафа, Эдуарда, Римуса и Клодии стояли кто на ногах, кто на коленях, чтобы не мешать друг другу стрелять – грамотно и организованно. Тело тигрицы моталось и дергалось от пуль, как марионетка в эпилептическом припадке, но оно не падало. Я стреляла от стены, под которую бросила меня Клодия. Разрядила в Соледад уже целую обойму, а ее мышцы и мех смыкались над пробоинами, как медленная вода. Блин, настоящее серебро, а на нее оно действовало не лучше обычных пуль. Никогда не видела оборотня, который был бы на это способен. Даже фейри так легко не заживляют в себе такие дыры.

Опустошив обойму, я сменила ее, почти как Питер недавно, только запасная была у меня на поясе. Соледад исцелялась не как оборотень, а как гниющий вампир – разновидность нежити, в Соединенных Штатах редкая. Ну, так и мастер ее тоже не местный.

К левому уху постепенно возвращался слух, потому что до меня начали доходить крики, издалека, будто и не рядом со мной. А в правом ухе была все та же гудящая тишина.

– Огонь, нам нужен огонь! – Наверное, я сказала это слишком громко, потому что все обернулись ко мне. – Сжечь ее! – крикнула я.

Олаф пустился бежать по коридору прочь. Зрелище убегающего Олафа так меня отвлекло, что я вздрогнула, услышав возобновившуюся стрельбу. Обернулась снова к месту действия – тело снова стояло на ногах и двигалось. Выросла снова морда, хотя грудь была зияющей дырой. У нее не было легких, но она двигалась – прыгнула ко мне высокой дугой, золотистым мазком света. Я стреляла в этот мазок, пока не защелкала пустая обойма, бросила пистолет и полезла за ножом, зная, что не успею.

Метнулась передо мной другая полоса, мы врезались в стену, из глаз посыпались искры, и я не сразу поняла, что это Клодия закрыла меня собой, сцепившись с тигрицей врукопашную. Наверное, у нее тоже кончились патроны. Когти располосовали ей грудь, она пригнулась в оборонительной стойке. Тигрица вскрикнула – или зарычала – и бросилась бежать прочь. Было почти забавно, как мы все застыли на миг, а потом кучей бросились за ней. У меня живот не столько болел, сколько дергался, будто мышцы не совсем правильно работали. От этого я сбилась с шага, но удержала равновесие и побежала дальше. Раз я могу бежать, значит, я не ранена, так ведь?

Я чувствовала, как бежит у меня спереди по животу кровь, пропитывая джинсы. Если Соледад вырвется, она может перевезти вампиров, или кого-то предупредить, или устроить засаду. Значит, ей надо помешать – надо. Только бегать как оборотни мы не все умели. Римус и остальные обогнали нас с Эдуардом как стоячих.

Ее окружили возле двойных стеклянных дверей, где была видна уже парковка, видна свобода. Римус уже тоже был ранен. Ее окружили перед дверями – двойной цепью. Она припала к земле в центре этого круга, рыча на врагов, вся золотая с белым, и даже после всего я не могла не видеть, как она красива. Грациозна, как свойственно кошачьим ликантропам. Напряженно и сердито дергался ее хвост.

Эдуард вставил новый магазин, передернул затвор, загоняя патрон в зарядную камеру – щелчок отдался эхом. Полные обоймы были не у всех – у меня, например, кончились, у многих тоже, но другие действовали по-деловому.

Соледад прорычала из-за тигриных клыков:

– Моя смерть не остановит Арлекина, и вам все равно смерть. Гибель моей госпожи не защитит вас от грядущей дикой охоты.

– Вы не прислали нам черную маску, – ответила я.

Оранжево-желтые глаза обернулись ко мне, из мохнатой глотки вырвался звук, средний между рычаньем и мурлыканьем. От него у меня волосы на шее встали дыбом.

– Ты умрешь!

– Соледад, совет вампиров помешан на правилах. Нельзя нас убивать, раз вы прислали нам только белые маски. Честная игра и прочее в этом роде.

Я не очень хорошо умею понимать мимику даже знакомых оборотней в звериной форме, но она, кажется, испугалась.

– Если ты нас убьешь, остальные тебя загонят и убьют, Анита. Закон вампиров запрещает убивать арлекинов.

– Я вас убью не как слуга-человек Жан-Клода, я убью твою госпожу как федеральный маршал и официальный ликвидатор вампиров.

– Я знаю ваши законы, Анита. У тебя нет на нас ордеров.

– У меня два ордера на двух вампиров, которые чертовски похожи на Мерсию и твою госпожу.

И снова испуганная искра у нее в глазах. Кажется, научилась я читать по мохнатым лицам – очко в мою пользу.

– В ордерах – имена членов церкви! – прорычала Соледад.

– Ордер формулируется достаточно широко, Соледад. Там сказано, что я могу убить вампира, ответственного за смерть жертвы, и могу, по своему усмотрению, убивать любого, кто этой смерти содействовал. Также мне позволено убивать всякого, кто препятствует мне в выполнении этого моего долга. – Я глянула в красивое странной красотой лицо-морду. – То есть тебя.

Олаф появился рядом с Эдуардом, держа в руке банку ВД-40 и факел, сделанный из тряпки, намотанной на ручку от швабры. От всего этого шел острый маслянистый запах. Олаф своим густым голосом объявил:

– Я шел за горючим к машине, но чулан уборщицы оказался ближе.

Я чуть не спросила, что такое «горючее», но, может, и хорошо, что не спросила. Хотя то, что в машине, могло быть быстрее, чем то, что мы сейчас собирались к ней применить.

Олаф дал Эдуарду зажечь факел – наверное, пропитал чем-то заранее, потому что занялось прозрачным ярким пламенем.

Клодия велела тем, кто стоял дальше, расчистить место – охранники раздались как занавес, оставив Соледад открытой, и образовали две цепи – одна стоит на коленях, другая в полный рост. Эдуард встал с ними.

– В сердце или в голову! – крикнула Клодия.

Соледад прыгнула – не в сторону двойной цепи, где были двери и свобода, не в сторону расстрельного взвода, а туда, где цепь была реже – в коридор.

Все стволы грохнули одновременно – и взлетевшая лента золота с серебром свалилась кучей на пол. Она умела заживлять раны от пуль, но изначально раны получались настоящими. В нее продолжали стрелять, и под конец она дергалась, но не пыталась снова встать.

Олаф повернулся так, чтобы я увидела у него сзади на поясе пистолет.

– Прикрой меня.

Я все ждала, что начнет чувствоваться рана, но меня продолжал нести адреналин. Потом мне это отольется, но пока что все хорошо.

Охватив ладонью рукоять, я извлекла пистолет из внутренней брючной кобуры. У Олафа я ожидала увидеть что-то большое, но это был хеклер-коховский «ю-эс-пи компакт». Я на такой поглядывала перед тем, как все-таки выбрала «Кар». Взяв его двуручным хватом, я нацелилась в упавшую тигрицу.

– Готова, – доложила я.

Олаф с факелом и банкой-спринцовкой растопки скользнул в круг. Я не скользила, шла шагом, но была рядом с ним, когда он оказался возле тигрицы. Была рядом с ним, когда он сбрызнул горючим ее растерзанное лицо и грудь. Вдруг возникший нефтяной запах мешал дышать. Тигрица среагировала на жидкость или на запах, попытавшись нас ударить – я выстрелила ей в морду. Пистолет в моих руках подпрыгнул стволом к потолку, и я не сразу смогла навести на нее снова.

– Что за хрень? – спросила я.

Он ткнул факелом в сделанную мною рану, и тигрица завопила. Ударил удушливый и горький запах жженого волоса, забивающий запах растопки – Олаф поджег тигрицу, залил ее густой маслянистой жидкостью и поджег. Она была слишком сильно еще ранена, чтобы сделать что-то всерьез, но могла еще вопить и дергаться – похоже, ей было больно. Она переставала двигаться, и запах горелой шерсти сменялся запахом горелого мяса и нефти. Но долго, очень долго еще слышались высокие, раздирающе слух стоны.

Эдуард встал рядом со мной, целясь из пистолета. Мы трое стояли и смотрели, как по частям умирает Соледад. И когда она перестала не только двигаться, но и стонать, я сказала:

– Принесите кто-нибудь топор.

Кажется, сказала нормальным голосом. Одно ухо, по крайней мере, у меня уже слышало. То, рядом с которым выстрелил Питер, пока было не в счет. От него только эхо какое-то странное слышалось в голове.

– Зачем? – спросил Эдуард.

– Она вылечивается, как вампир, происходящий от Любовника Смерти.

– Не знаю этого имени, – ответил Олаф.

– Гниющие вампиры. Она исцеляется, как гниющий вампир. Даже свет солнца не дает полной гарантии. Мне нужен топор и нож, большой и острый.

– Ты ей отрубишь голову? – спросил Олаф.

– Да, а ты можешь вынуть сердце, если хочешь.

Он посмотрел на тело. Оно снова стало человеческим, лежало на спине, разбросав ноги. От лица почти ничего не осталось, на месте перехода груди в живот зияла дыра, одна грудь сгорела и оторвалась, но другая осталась, белая и торчащая. И волосы – тигриный желтый мех – еще остались с одной стороны головы. Лица не было, не таращились на нас мертвые глаза, и это было бы хорошо, но вид обгоревших лицевых костей, с которых облезает мясо, – это немногим лучше.

Я с трудом проглотила слюну – в горле болело и будто завтрак просился обратно. Попыталась глубоко дышать – запах горелого мяса не улучшил ситуацию. Пришлось дышать неглубоко и не очень задумываться.

– Я найду для тебя ее сердце, – сказал Олаф, и я обрадовалась, что слух у меня еще не до конца восстановился: от этого его голос казался бесцветным, интонации не слышались, а если бы я в его голосе услышала похоть и нетерпение, что читались на его лице – я бы его и пристрелить могла. Уж наверняка его спецбоеприпасы в человеческом теле проделали бы огромную дыру. И я об этом подумала, всерьез подумала, – но вернула ему пистолет.

Олаф потушил факел. Кто-то принес топор и наточенный нож. Очень мне не хватало моего вампирского набора инструментов, но он остался дома… нет, в «Цирке».

Позвоночник от огня стал хрупким – самая легкая декапитация за всю историю моей работы. Олафу же пришлось вспарывать ей грудь в поисках кусков сгоревшего и окровавленного сердца. Мы превратили ее в кровавую кашу.

Я ногой слегка откатила голову от тела. Ну да, я собиралась сжечь голову и сердце и пепел развеять над текучей водой, но она была мертвой. Я снова пнула голову, на этот раз сильнее, и она покатилась по полу, слишком обгорелая, чтобы оставлять кровавые следы.

Ноги меня не держали – я рухнула, где стояла, не выпуская топор из рук.

Эдуард опустился на пол рядом со мной, тронул на мне футболку спереди и отнял руку совершенно алую, будто в краску обмакнул. Тогда он разорвал на мне футболку снизу до груди, открыл живот. Следы когтей смотрелись озлобленными разинутыми ртами. Из одного рта свисало что-то розовое, кровавое, блестящее, как распухший язык.

– Блин, – сказала я.

– Еще не болит? – спросил он.

– Нет, – ответила я на удивление спокойно. Шок – чудесная штука.

– Надо тебя к врачу доставить, пока не заболело, – сказал он тоже спокойным голосом, поднял меня на руки и встал вместе со мной. Потом быстро пошел по коридору туда, откуда мы пришли. – Не больно?

– Нет, – ответила я снова, далеким и очень спокойным голосом. Даже я понимала, что голос слишком спокоен, но я как-то со стороны на все смотрела, будто оно не настоящее. Шок, наверное.

Он побежал, держа меня на руках.

– А теперь не больно?

– Нет.

Он пустился со всех ног.

33

Эдуард выбил плечом дверь в отделение травматологии, мы влетели внутрь, но никто не обратил на меня внимания. Белая стена врачей и сестер, кто-то из них даже в обычной одежде, но столпились они все возле одной каталки. Голоса их звучали с тем отчаянным спокойствием, которое никому не хотелось бы услышать, когда смотришь в спины врачей.

Сквозь шок пробился укол страха – Питер! Это Питер. Адреналин хлынул в живот как удар.

Эдуард повернулся, мне лучше стала видна приемная. Это был не Питер. Он лежал на другой каталке, неподалеку от той, где сосредоточился всеобщий интерес. Блин, кто же там? Других людей на нашей стороне не было.

Рядом с Питером был только Натэниел, держал мальчишку за свободную руку – в другой торчала капельница. Натэниел посмотрел на меня, на его лице отразился страх – достаточно явно, чтобы Питер попытался повернуться и увидеть, кто там входит в двери.

Натэниел коснулся его груди, придержал, не давая встать.

– Это Анита и твой… и Эдуард.

Наверное, он хотел сказать «твой папа».

– У тебя так лицо перекосилось… что там с ними? – расслышала я голос Питера, когда мы подошли.

– Да вроде ничего у меня с лицом, – попытался обратить вопрос в шутку Натэниел, но доносящиеся с другой стороны приемной звуки к юмору не располагали. Мне за белыми халатами не видно было, с кем они там возятся.

– Кто это? – спросила я.

– Циско, – ответил Натэниел.

Циско. Он же не был так тяжело ранен. У меня на глазах оборотни такие раны на горле залечивали. Может быть, Соледад была не одна, и его ранил еще кто-то из врагов?

– Насколько он сильно ранен? – спросила я.

Питер попытался сесть, и Натэниел удержал его, положив ладонь на грудь. Какое-то время пришлось его придерживать.

– Анита, – сказал Питер.

Эдуард положил меня на ближайшую пустую каталку, и это движение вызвало не столько даже боль, сколько предупреждение о боли. Как будто что-то сместилось такое, что я не должна была бы чувствовать. Минутная тошнота – это я слишком интенсивно задумалась. То есть я надеялась, что дело в этом. Эдуард передвинул меня так, чтобы Питеру было видно. При этом и мне он тоже стал виден. Куртки и рубашки на нем не было, на животе – выпирающие повязки, прилепленные пластырем, и еще на левом плече и верхней части руки. Оружие, куртка и обрывки окровавленной рубашки лежали на полу под каталкой. Следующая я.

– Что с Циско? – спросила я.

– Вы оба ранены, – сказал Питер.

– Я цел, – ответил Эдуард. – Это не моя кровь.

Питер повернулся ко мне – слишком широко раскрытые глаза и болезненно-бледное лицо.

– У него горло вырвано.

– Я помню, но он должен такие раны заживлять.

– Мы не все хорошо умеем исцеляться, Анита, – сказал Натэниел.

Я посмотрела на него. То, что я не сделала этого раньше, только свидетельствует, насколько я серьезно ранена. Он был одет в спортивные шорты, оставлявшие очень мало простора воображению. Волосы собраны в тугую косу. Я смотрела ему в глаза, я любила его, но впервые мое тело не отреагировало на его вид.

Эдуард подошел к Питеру, Натэниел ко мне – обмен эмоциональными заложниками. Натэниел взял меня за руку и поцеловал целомудренным поцелуем, которым мы друг друга при встрече приветствуем. Лавандовые глаза смотрели с тревогой, которую он скрывал – или пытался скрыть – от Питера. Натэниел наклонился ко мне, я слышала, как он вдохнул воздух.

– Перфораций нет, – шепнул он.

Пока он этого не сказал, я о такой возможности не думала. Мне же могли пропороть кишки или там желудок. А так – это еще не самое худшее. Не смертельный удар, по крайней мере сразу, если из меня ничего не вываливается. Выпирает, да, но не вываливается. Есть разница.

– А Питер…

– У него тоже нет. Вам повезло обоим.

Я знала, что он прав, но… голоса на той стороне приемной вдруг резко повысились. Когда врачи начинают паниковать, – значит, дело чертовски плохо. Циско.

От толпы белых халатов отделилась женщина – Черри – и направилась ко мне. Белый халат был накинут на ее обычный готский прикид. Густо подведенные глаза потекли черными слезами. Проходя мимо Питера, она тронула его за плечо и сказала:

– Дай снотворному подействовать, Питер. Ты ему не поможешь, сопротивляясь.

– Она меня хотела ударить, – сказал он. – А он закрыл меня собой. Он меня спас.

Черри потрепала его по плечу, почти машинально проверила капельницу, но колесико на ней подрегулировала. Закапало чуть быстрее. Черри снова потрепала Питера по плечу, обошла каталку, чтобы переглянуться с Натэниелом надо мной – или посматривать, что там с Циско. Народу там столпилось много, создавалось даже впечатление, что они друг другу мешают.

– Там я ничего сделать не могу, – сказала она почти про себя, будто себя уговаривая.

Перед тем, как смотреть мне живот, она надела чистые перчатки. На рукаве ее халата была кровь – похоже, Черри ее заметила одновременно со мной. Она просто сняла халат и бросила его в корзину для стирки. Бросила чистые перчатки, взяла другую пару перчаток и вернулась ко мне. Глядела она не на меня, а на рану. Лицо сосредоточилось, она делала свою работу, и потому не разваливалась на части. Я знаю это выражение лица – у меня у самой такое бывает.

Я попыталась чем-нибудь заняться, пока она осматривает раны, чем-нибудь чтобы не видеть снова собственные внутренности. Но это как крушение поезда – отвернуться не получается.

– Что там? – спросила я.

– Кишка, – сказала она без эмоций.

Чей-то голос крикнул:

– Разойдись!

Толпа вокруг Циско раздалась, и я увидела Лилиан, устанавливающую ему на грудь дефибриллятор. Сердце запускать будут. Хреново.

Мика стоял среди врачей. Он повернулся и посмотрел на меня – рот и подбородок у него были в крови. Натэниел, будто прочитав мои мысли, сказал:

– Он пытался воззвать к плоти и помочь Циско залечить рану.

Мика умел ускорять заживление раны лизанием – однажды он мне так помог.

Он вытер кровь с лица и посмотрел через всю приемную на меня. Взгляд был измученным и усталым.

Лилиан пустила разряд через Циско три раза, четвертый, но пронзительный сигнал тревоги не смолкал. Плоская кардиограмма. Я не слышала, как открылась дверь, но вошел Ричард, так тяжело опираясь на Джемиля, одного из своих телохранителей, что его почти несли. Джемиль поставил его возле каталки, и они закрыли от меня, что происходит.

Черри натирала мне вену, держа в другой руке иглу от капельницы. Я отвернулась. Сила Ричарда обдала кожу будто жаром. Натэниел задрожал – через руку передалось. Я посмотрела – он весь покрылся гусиной кожей.

– Чувствуешь? – спросила я.

– Все мы чувствуем, – ответила Черри, и игла вошла мне в руку. Я стиснула руку Натэниела, все так же глядя в широкую спину Ричарда.

Мика подошел и встал около моей каталки в изголовье. Кровь с лица он почти стер, но в глазах читалось поражение. Будь у меня лишняя рука, я бы ему ее протянула. Он приложился щекой к моей макушке – лучшее, что мы могли сейчас сделать.

Джемиль шагнул прочь от Ричарда, тот остался полулежать поперек каталки. А тело самого Джемиля взорвалось: только что он стоял перед нами, высокий, красивый и темнокожий – и вдруг превратился в черношкурого вервольфа, который меня однажды спас. Лилиан рухнула на пол, извиваясь и дергаясь, вдруг покрываясь серым мехом. Ставшее крысиным лицо она обернула вверх к каталке. Прочие сестры и доктора отошли подальше. Ричард пытался вызвать зверя в Циско, пытался помочь ему исцелиться, форсируя превращение. Но тревога продолжала завывать, сообщая, что сердце Циско не бьется.

Ричард вцепился одной рукой в каталку, другой в Циско. Сила его разошлась по всему помещению, будто кто-то забыл закрыть невидимый кран с горячей водой и она заливала комнату. Мика встал, приложил мне к голове ладонь. Я почувствовала, как ожила рывком его сила, как он выбросил ее вокруг нас четверых щитом, закрывая нас от силы Ричарда. В обычной ситуации Мика мог бы защитить леопардов, но мои связи с Ричардом слишком сильны.

Однако сегодня получилось. Сегодня Мика держал меня в спокойствии своей силы, вместе с Натэниелом и Черри.

Ричард закричал – долгим, громким, мучительным криком. Рухнул на колени, все еще цепляясь за руку Циско, и рука эта болталась безжизненная, мертвая. У Ричарда прошла по спине рябь, будто какой-то великан рукой толкал его изнутри. Он запрокинул голову и снова завопил, но не успело еще затихнуть эхо, как вопль перешел в завывание. Изнутри тела Ричарда полез мех – как будто человеческая плоть была льдом, и он тает, открывая мех и мышцы. Человеческий облик перетекал в волка размером с пони. Никогда я еще не видела его полностью в виде волка – всегда половина на половину. Волк закинул голову к потолку и завыл, долго и печально. Голова размером с половину моего туловища обернулась ко мне, и глаза у нее были волчьи, янтарные и чужие, но взгляд был взглядом человека. Слишком сильное было понимание потери, лежащей сейчас на каталке.

Кто-то из белых халатов стал отключать аппараты. Смолк сигнал тревоги, и стало тихо, как в склепе, только у меня еще в правом ухе звенело.

Потом задвигались все. Врачи и сестры стали отсоединять шланги от тела Циско. Он лежал на спине, с закрытыми глазами. Раньше через рану на горле виден был позвоночник, теперь кость была закрыта. Рана начала было заживать, но недостаточно быстро.

Джемиль встал на волосатые ноги, положил на спину волку полуруку-полулапу и голосом, похожим на рычание, сказал:

– Пойдем есть.

Кто-то из врачей помог встать Лилиан. Она была ошарашена сильнее Джемиля – наверное, никто не вызывал ее зверя из ее же человечьего облика. А Джемиль не раз попадался Ричарду под горячую руку.

– Пойдем с нами, Лилиан, – сказал он, не очень четко произнося волчьей мордой звук «л».

Она кивнула и приняла предложенную руку. Брюнет, который отключил сигнал тревоги, сказал:

– Остальными пациентами мы займемся, Лилиан.

Они втроем вышли, оставив всех прочих прибирать.

– Отчего он умер? – спросила я.

– Кровь уходила быстрее, чем восстанавливалось тело, – ответила мне Черри.

– Я видала, как вы от худшего оправлялись.

– Слишком много вожаков ты видела, Анита, – сказала Черри. – Не все мы исцеляемся так, как Мика и Ричард.

Она поставила флакон на штатив капельницы и тронула колесико, чтобы начать вливание.

– Погоди. Это штука меня отключит? – спросила я.

– Да.

– Тогда я сперва должна позвонить.

– Так тебе сейчас не очень больно? – спросила она, но так, будто знала ответ.

– Пока нет. Ноет, но это еще не настоящая боль.

– Будет болеть. И тогда ты захочешь болеутоляющего.

Я кивнула, проглотила слюну, кивнула снова.

– Я знаю, но хозяева Соледад все еще где-то там есть. Их нужно убить.

– Сегодня ты вампиров убивать не будешь.

– Я – нет. А Тед Форрестер вполне может.

Услышав имя своего alter ego, Эдуард посмотрел на меня. Его рука лежала на волосах у Питера, будто тот был куда моложе и Эдуард сейчас зашел подоткнуть ему одеяло на ночь.

– Надо будет тебе взять мои ордера.

Он кивнул. И глаза у него не были холодны – их заполняла ярость. Не привыкла я видеть у Эдуарда такую горячность: он создание хладнокровное, но огонь в его глазах мог прожечь во мне дыру.

– Как Питер? – спросил он у Черри.

– Он в отключке, сейчас его зашьем. Будет нормально.

Эдуард посмотрел на меня:

– Я убью за тебя этих вампиров.

– Мы их за тебя убьем, – сказал Олаф от двери.

Очевидно, последние реплики он слышал. А я не слышала, как он подошел – нехорошо. Нехорошо, что я Олафа не слышала, и нехорошо, потому что это мог быть кто-нибудь другой. Я доверяла Эдуарду и знала, что он не подведет, но обычно не бывала я так беспомощна. Надо признать, не мой день выдался.

Тупая боль в животе стала разнообразиться подергиваниями и уколами – как намек и обещание, какова будет боль через несколько минут. Я посмотрела вниз, на себя – не смогла удержаться. Черри загородила мне взгляд рукой, повернула мое лицо к себе.

– Не смотри. Спи. Доктора пусть смотрят. Проснешься – тебе будет лучше.

Она улыбнулась мне, и улыбнулась ласково, но глаза ее были испуганными. Когда это появился у Черри такой взгляд?

Кто-то нашел сотовый телефон, я набрала номер Зебровски, напрямую. Звонить надо было в Региональную Группу Расследования Противоестественных Событий, РГРПС, и начинать надо было с лейтенанта Рудольфа Сторра, но не было у меня сейчас сил спорить с Дольфом, кто монстр, а кто не монстр.

– Зебровски, – ответил Зебровски по своему обычаю.

– Это Анита, – сказала я.

– Блейк, чего это голос у тебя так дрожит?

В его голосе слышалась едва заметная смешинка, начало обычного поддразнивания. Сегодня у меня не было на это времени.

– Да сейчас меня зашивать будут.

– Что случилось?

Веселой нотки как не бывало.

Я изложила ему самую краткую версию событий, многое оставив за кадром. Но все самое главное я ему рассказала: два вампира (может быть, со слугами), замаскировавшиеся под двух законопослушных вампиров с целью заставить нас этих двух законопослушных вампиров убить.

– Очевидно, они думали, что я уже близко, потому что послали одного из своих зверей меня убивать.

– Ты сильно ранена?

– Сегодня на вампиров охотиться не буду.

– Что нужно от меня?

– Поставить копов вокруг отеля. Гарантировать, что эти двое оттуда не выберутся.

– А не должны они сейчас спать как мертвые – извини за каламбур?

– Должны, но я видела, на что была способна их слуга, и ничьей жизнью за это ручаться не буду. Вызови Мобильный Резерв: в случае чего понадобится огневая поддержка.

Ко мне подошел доктор Крис. Был он чуть короче шести футов, но казался выше из-за невероятной худобы – из тех мужчин, которые будто не могут мышечную массу нарастить. Будь он девушкой, я бы назвала его ивой.

– Анита, кончай разговаривать. Мне нужно осмотреть ранения.

– Одну секунду, – сказала я.

– Что? – переспросил Зебровски.

– Здесь доктор, ждет, пока я кончу разговор.

– Скажи, кто будет работать по твоим ордерам, и слушайся доктора. Чтобы к барбекю у меня дома была уже здорова. Я ведь жену наконец уговорил, чтобы ты привела обоих бойфрендов, что с тобой живут. Не хочется, чтобы уговоры зря пропали.

Я чуть было не рассмеялась, но подумала, что это будет больно. Подавила смех, но это тоже было больно.

– Приложу все усилия.

– Кончай разговор, Анита, – снова напомнил доктор Крис.

– Ордера возьмет Тед Форрестер.

– Мы не знали, что он в городе.

– Вот только появился.

– Забавно: как только он появляется, тут же все летит к чертовой матери кувырком.

– Я его зову только тогда, когда уже черти кашу заварили, Зебровски. Ты просто путаешь причину и следствие.

– Как же, как же.

– Он федеральный маршал, как и я.

Чужая рука вынула у меня из руки телефон. Доктор Крис – ликантроп, но все-таки… все-таки я должна была успеть среагировать.

– Я врач Аниты, ей пора на операцию. Даю вам другого маршала, играйте мирно. Миз Блейк отключится на двое суток. – Он помолчал, потом сказал: – Нет, все будет хорошо. Да, гарантирую. Теперь извините, я займусь моей пациенткой.

Он передал телефон Эдуарду. Тот заговорил форрестестеровским тоном рубахи-парня.

– Сержант Зебровски, добрый день. Тед Форрестер.

Доктор Крис махнул ему рукой, чтобы отошел и я не слышала. Сам он повернул колесико на капельнице и сказал:

– Миз Блейк, сейчас вы заснете. Поверьте мне, так вам легче будет пройти осмотр.

– Но…

– Не спорьте, миз Блейк. Вы ранены, дайте уж другим сегодня поохотиться на вампиров.

Я попыталась что-то сказать, но не додумала мысль до конца. Вот только что я смотрела на доктора Криса, и вдруг – ничего. Мир погас.

34

Я проснулась, и это было хорошо. Заморгала в потолок, который раньше видела, но не могла понять где. Не в той комнате, которую последнюю запомнила. Белые стены, трубы в потолке. Трубы… что-то это должно значить, но у меня еще мысли расплывались на краях.

– «Она проснулась. Я ее молил уйти со мной и покориться небу».

Я уже знала, кто он, еще до того, как он оказался возле моей кровати.

– Реквием!

Я улыбнулась ему, протянула ему правую руку – другая была полна иголок. От этого движения слегка заболел живот, но терпимо. Это навело на мысль, сколько же я пролежала без памяти и какие лекарства зарядили в капельницу. Реквием взял протянутую руку и наклонился ее поцеловать. Я была рада его видеть… да черт побери, я кого угодно рада была бы видеть.

– Не знаю цитаты, – сказала я.

– Речи недостойного монаха, – подсказал он.

– Все равно еще торможу.

Он прижал мою руку к груди, себе под плащ, и синие-синие глаза блеснули в свете флуоресцентных ламп.

– Может быть, вот это поможет: «Нам грустный мир приносит дня светило – Лик прячет с горя в облаках густых. Идем, рассудим обо всем, что было. Одних – прощенье, кара ждет других. Но нет печальней повести на свете…»

Я закончила вместе с ним:

– «…чем повесть о Ромео и Джульетте».

Он засмеялся, и его лицо из маски холодной красоты стало живым, любимым, реальным.

– Чаще смейся, тебе идет, – сказала я.

Смех тихо погас, будто с двумя красноватыми слезинками, скатившимися по идеальной гладкости щек, исчезла вся радость. Когда эти слезинки исчезли в темноте бороды, лицо стало тем же красивым и мрачным.

Я была рада держать его за руку, рада тронуть кого-то, мною любимого, но что-то было в тяжести этого зелено-синего, как море, взгляда, отчего я руку забрала. У меня были другие любовники, которые могли бы на меня так смотреть. Но взгляда этих глаз Реквием не заслужил – или наши отношения стоили большего. Он был Реквием – не веселый и юморной, а любовник из трагедий.

– Где Жан-Клод?

– Ты ожидала его увидеть возле своей постели?

– Может быть.

– Они с Ашером заняты где-то в другом месте. Меня оставили быть при тебе, пока они займутся более важными делами.

Я уставилась на него. Это было нарочно? Он пытается вызвать у меня сомнения в них? Я чуть не сдохла, еще на шлангах, блин, нет, я спрошу.

– Ты хочешь сказать, что они где-то вдвоем занимаются сексом, и это для них важнее меня?

Он опустил глаза – попытался изобразить застенчивость:

– Они ушли вдвоем. Меня оставили о тебе заботиться. Мне кажется, ситуация сама за себя говорит.

– Перестань жеманиться, Реквием, у тебя не получается.

Он посмотрел на меня прямым взглядом этих синих-синих глаз, где чуть-чуть зеленого угадывалось вокруг радужек. Глаза, в которые можно уйти и уплыть – или утонуть. Я опустила глаза – не стала смотреть в них. Обычно мне это просто, но я ранена, ослабела, и мне его настроение не нравилось.

– Вечерняя звезда моя, ты слишком сильно задумалась. Будем радоваться, что ты жива, что живы мы все.

Это навело меня на мысль о другом вопросе. Поскольку он не про Жан-Клода, может быть, Реквием ответит.

– Значит, Питер в порядке?

Лицо его стало пустым, и даже напор желания ушел из его взгляда.

– Он в соседней палате.

– Он в порядке?

– Он выздоровеет.

Позади меня распахнулась дверь, послышался мужской голос:

– Господи, какой же ты мрачный тип!

И вошел Грэхем.

Я всмотрелась в него, ища признаки вмешательства Арлекина, этого ложного панического привыкания. Но нет, та же улыбка, тот же Грэхем. Грэхем, когда он не мрачнеет оттого, что я ему не даю.

– На тебе крест? – спросила я.

Он вытащил из-под рубашки цепочку, а на конце ее был миниатюрный Будда. Я уставилась недоверчиво:

– Ты буддист?

– Ага.

– Не можешь ты быть буддистом, ты же силовик!

– Значит, я плохой буддист, но так меня воспитали, и я в этого пухлого малыша верю.

– А помогает оно тебе, раз ты не следуешь заповедям этой религии?

– Я то же самое мог бы спросить у тебя, Анита.

Прав он или нет?

– Ладно, просто неожиданно для меня, что ты буддист.

– Для моих родителей тоже. Но когда Клодия нам велела надеть освященные предметы, я сообразил, что не верю в еврейского плотника, и не был в этой вере воспитан. – Он встряхнул цепочку с Буддой. – А вот в этого верю.

Я слегка пожала плечами:

– Действует – и ладно.

Он усмехнулся мне:

– Во-первых: Питер выздоровеет, но он поправляется по-человечески медленно.

– Сильно он ранен?

– Примерно как ты, но не так быстро заживает.

Грэхем подошел к Реквиему. Он был в тех же темных штанах и красной рубашке, но почему-то сейчас меня не раздражал. Отвечал на вопросы лучше, чем Реквием, и вообще был сам собой. А вампир был какой-то странный, даже для него.

Мне интересно было, насколько быстро я выздоравливаю, но сперва я хотела узнать про Питера. А чувствовала я себя на удивление хорошо.

– Так вот, я сейчас задам тот же вопрос, и хочу получить прямой ответ. Насколько серьезно ранен Питер?

Грэхем вздохнул:

– Кучу швов наложили – доктор счет потерял. Он поправится, это честно, но останутся мужественные шрамы.

– Черт.

– Все рассказывай, – велел Реквием.

Я посмотрела на Грэхема сердито:

– Ага. Рассказывай все.

– Я к этому подхожу. – Он посмотрел на вампира недобрым взглядом. Реквием слегка кивнул – или поклонился? – и отошел в сторону.

– Давай, Грэхем.

– Врачи предлагают ему пройти новую антиликантропную терапию.

– Ты имеешь в виду прививку?

– Нет, что-то совсем новое. С иголочки, – сказал он будто с отвращением.

– Насколько новое?

– Всего в нескольких городах ведутся испытания. В том числе в Сент-Луисе.

– Испытания на несовершеннолетних запрещены, Грэхем.

– Несовершеннолетних? Я думал, Питеру восемнадцать.

Черт, ведь наверняка Питер Блэк скрывает свое настоящее имя.

– Да, как-то я не сообразила.

– Если ему восемнадцать, он может дать разрешение.

Грэхем глянул на меня с любопытством, будто хотел спросить, почему я думала, что Питеру нет восемнадцати. А может, и он сам так думал.

– Дать разрешение на что конкретно? – спросила я.

– Ему предлагают вакцину.

– Так вакцину от ликантропии уже много лет дают, Грэхем.

– Не ту, которую когда-то использовали в колледже. Ту прекратили применять где-то десять лет назад, когда из-за плохой партии нескольких милейших студентов колледжа превратили в монстров.

Он не вспомнил Ричарда, который был одним из этих студентов. Может быть, он не знает, тогда не мне рассказывать. Я промолчала.

– Теперь применяют вакцины убитые, а та была живая, – сказала я.

– Ты получала? – спросил он.

Я не сдержала улыбки:

– Нет.

– Мало кто вызвался бы добровольцем, – сказал он.

– Ага, по Вашингтону гуляет законопроект, хотят сделать вакцинацию подростков от ликантропии обязательной. Утверждается, что теперь это безопасно.

– Утверждается. – По интонация Грэхема было ясно, как мало он в это верит.

Я покачала головой, слишком резко повернулась – и в животе стрельнула боль. Выздоровела я, значит, не до конца. Сделав глубокий вдох и долгий выдох, я успокоилась и заставила себя не особо двигаться. Так оно лучше.

– Но Питер уже подвергся нападению. А прививка эффективна только до того.

– Ему хотят ввести живую культуру.

– Как? – почти заорала я.

– Вот так, – ответил Грэхем.

– Но он же заболеет той ликантропией, что будет в шприце!

– Не заболеет, если у него уже есть тигриная ликантропия.

– Что?

<